5.1. Боевые операции РККА в Сербии

Вхождение советских войск в Югославию в сентябре 1944 г. привело к двум фактическим последствиям: с одной стороны, к изгнанию из Сербии немецких, болгарских и венгерских оккупационных войск, с другой стороны — к установлению в Белграде коммунистического тоталитарного режима. Советские войска, с боями прошагавшие всю восточную часть Югославии осенью 1944 г., в югославской историографии впервые получили кавычки к своему титулу освободителей после советско-югославского разрыва 1948 г., когда по Югославии прокатилась массовая волна демонтажей памятников советским солдатам. Эти кавычки появились в антисоветских публикациях 1951–1953 гг., причем в дальнейшем они исчезли, оставшись лишь у карманного титовского диссидента М. Джиласа в его «Разговорах со Сталиным». Таким образом, была поставлена под сомнение роль РККА как главной силы в освобождении Сербии от немцев осенью 1944 г.

С полной переоценкой событий осени 1944 г. и с отрицанием того, что тогда вообще имело место освобождение, Сербия столкнулась лишь после падения монопартийного режима в 90-х гг. прошлого века. Хотя в странах Восточной Европы такое направление историографии получило широкое распространение, в Сербии пока нет научных работ, которые опровергали бы освободительную роль РККА осенью 1944 г., хотя многие из них неартикулированно исходят именно из этого тезиса. Публицистические работы такого направления, конечно, уже есть и в Сербии. Например, ведущий современный биограф Тито, журналист Перо Симич, тщательно изучавший югославские и российские архивы и издающий свои книги многотысячными тиражами в Белграде, считает действия РККА в Сербии осенью 1944 г. «вторжением». При этом недалек от истины профессор истории Белградского факультета Никола Самарджич, который, выступая по радио в 2007 г., констатировал, что «Сербия разделилась по вопросу о том, началась ли оккупация в 1941 г. или вхождением южного фланга Красной армии в 1944 г. Для некоторых это был намного худший вид оккупации, так как последствия были намного более тяжелыми». Такая «младоевропейская» тенденция в сербской историографии находит активную поддержку и в трудах западноевропейских ученых. Например, ведущий современный немецкий специалист в области истории Сербии, написавший объемный обзор истории Сербии, переведенный огромным тиражом на сербский язык, полагает, что «немецкие войска в октябре 1944 отступили из Сербии», затем «Белград захватили части Красной армии и Народно-освободительной армии Югославии», а «после этого ''освобождения'' началась волна арестов и расстрелов».

Объективно говоря, вхождение РККА на территорию Югославии нельзя рассматривать как однозначное явление. Многослойность «освободительного похода Красной армии на Балканах» стала ясной даже для ученых из Института военной истории МО РФ. Даже они признают, что «Многомерный характер деятельности Красной армии… определяется сложностью задач, которые они решали, спецификой военной ситуации… в Румынии, Югославии и Болгарии… Нельзя не взять во внимание то, что Красная Армия даже по своему названию выражала не только национально-государственную принадлежность, но и социально-классовое назначение, типичное для нее с первых дней существования советского государства — революционная армия, вооруженный отряд мирового пролетариата…». Проблему двойного значения событий осени 1944 г. нельзя рассматривать вне контекста взаимного восприятия советских солдат и населения Сербии (партизан, четников, гражданских лиц), столкнувшихся лицом к лицу. Поведение советского солдата в Сербии осенью 1944 г. и отношение к нему местного населения оказали в дальнейшем исключительное влияние на формирование стереотипов друг о друге.

Югославская и советская историографии долго проходили через фазу «соревновательного» подхода к роли советских и партизанских войск в изгнании немцев из восточной части Югославии и Белграда. В то время как советские авторы говорили о «наступлении советских войск в Югославии и освобождении восточной части страны и Белграда», югославские титовские историки рассказывали о «прорыве основных сил НОАЮ в Сербию и наступлении на Белград 1-й армейской группы НОАЮ и 4-го механизированного корпуса Красной армии». Элегантно манипулируя названиями эти «ученые» забывали соотнести численность 4-го мехкорпуса РККА и 1-й армейской группы НОАЮ. Лишь исследования 90-х годов, основанные на материалах открывшихся архивов, сделали эту дискуссию беспредметной. С советской стороны в Белградской операции с 28 сентября по 20 октября 1944 г. были задействованы около 300 000 человек (3-й Украинский фронт — 200 000, части 2-го Украинского фронта на севере Сербии — 93 500, Дунайская флотилия — 6500). НОАЮ использовала для прорыва в Сербию 9 дивизий, насчитывавших всего 26 бригад, а в самой Сербии НОАЮ имела еще 5 дивизий, каждая из которых также насчитывала не более 3 бригад, хотя их состав и боевая эффективность достаточно спорны. Исходя из средней численности бригады НОАЮ на 1944 г. в 950 человек, общая численность югославских сил, участвовавших в Белградской операции, должна была составлять около 40 тысяч человек. Войдя на территорию Сербии, НОАЮ активно проводила мобилизацию, но роль этого нового пополнения, не имевшего боевой подготовки, не могла быть значительной в событиях октября 1944 г.

Еще одной острой темой, касающейся осени 1944 г., было «приглашение» или даже в некоторых югославских работах «разрешение» (!), которое Тито дал на «советскую просьбу о проходе через югославскую территорию». Речь идет об опубликованном в «Правде» заявлении ТАСС от 28 сентября 1944 г., поданное как результат переговоров Сталин — Тито. Это сообщение гласило: «Несколько дней назад советское командование, имея в виду интересы развития боевых операций против немецких и венгерских войск в Венгрии, обратилось к Национальному комитету освобождения Югославии… с просьбой дать согласие на временный вход советских войск на югославскую территорию, которая граничит с Венгрией…»Стоит отметить, что еще 26 сентября 1944 г. В.М. Молотовым было передано послу США в СССР У.А. Гарриману сообщение о том, что «…советское командование обратилось к Верховному командованию и Национальному комитету Югославии с просьбой разрешить некоторой части советских войск в целях развития операций против немецко-венгерских войск в Венгрии, вступить временно на территорию Югославии, примыкающую к Венгрии, с тем чтобы по миновании надобности, советские войска были уведены из Югославии…», и что НКОЮ и штаб НОАЮ «…удовлетворили просьбу советского командования при условии, что в тылу советских войск на территории Югославии будет функционировать исключительно югославская гражданская администрация народно-освободительного движения».

Югославская историография очень серьезно подошла к этому документу, который появился лишь с целью укрепления авторитета югославских партизан как независимой стороны в международных отношениях. Югославские историки до самого конца существования СФРЮ серьезно относились к разрешению «на вход», данному Сталину маршалом Тито, и даже критиковали некоторые недостаточно дипломатические выражения из сообщения ТАСС!Лишь отдельные югославские историки смогли признать очевидное намерение советской дипломатии, породившей это сообщение ТАСС.

Конечно, реальное значение этой «просьбы» исследователю ясно. Неизбежность вхождения РККА в Югославию была очевидна еще до того, как ночью 18 сентября советская «Дакота» с маршалом Тито на борту вылетела с о. Вис в сторону Румынии.

Еще в конце августа 1944 г. немецкий оккупационный аппарат начал готовиться к эвакуации Белграда. А в начале сентября 1944 г. «флагманские разведчики» (т. е. разведотряд штаба) Дунайской флотилии под командованием опытного морского диверсанта старшего лейтенанта В.А. Калганова («Бороды»), вели разведку сербского берега Дуная в Восточной Сербии. После молниеносной «добровольной смены внешнеполитической ориентации» Румынии и Болгарии 17-я воздушная армия РККА генерал-полковника В.А. Судца уже действовала по целям и вела разведку над территорией северо-западной Греции, Македонии и Восточной Сербии. Бойцы ЮВвО впервые столкнулись с советской разведгруппой 75-го стрелкового корпуса 2-го Украинского фронта 5 сентября. Эти разведчики перешли Дунай и даже вступили в бой с немецким гарнизоном придунайского города Кладово. Перешедшие на территорию Румынии бойцы ЮВвО видели 12 сентября 1944 г., как гвардейские минометы БМ-13-катюша» активно обстреливали немецкие позиции на сербской стороне Дуная со своих позиций на другой (румынской стороне Белграда). А 22 сентября 1944 г. 75-й стрелковый корпус 46-й армии 2-го Украинского фронта форсировал Дунай в районе Турну-Северин — Брза-Паланка в Восточной Сербии. Эта операция шла с большим трудом, часть войск 46-й армии даже была рассеяна в бою, но вскоре плацдарм на правой стороне Дуная удалось захватить, к нему устремились массы советских войск 4-го мехкорпуса и 57-й армии, поддержанные авиацией 17-й воздушной армии и Дунайской флотилии. Очевидно, что и предшествовавшие этим событиям тыловые перемещения масс войск, начавшиеся сразу после выхода Румынии из войны (24 августа 1944 г.), не были вызваны лишь потребностями оккупации Румынии и давления на Болгарию. Безусловно, 300 000 советских солдат не могли появиться на границах Сербии внезапно, а лишь после того, как согласие на это дал НКОЮ.

Решимость СССР войти на территорию Югославии была выражена еще до Ясско-Кишиневской операции, сломившей сопротивление Румынии. По воспоминаниям начальника штаба Дунайской военной флотилии А.В. Свердлова, решение о формировании Дунайской военной флотилии появилось в апреле 1943 г., т. е. еще в то время, когда Тито вместе со своим штабом был в Боснии! Дунайская флотилия должна была «содействовать наступательным операциям… войск, которые вышли к Днестру и должны были продвигаться к Дунаю, а затем участвовать в освобождении стран, прилегающих к его бассейну». В июле 1944 г. корабли флотилии уже базировались в Одессе, Очакове и Херсоне. Они объединялись в бригаду бронекатеров (22 бронекатера, 10 полуглиссеров, 10 катеров «ЗИС») и 4-ю отдельную бригаду речных кораблей (монитор «Железняков», 14 бронекатеров, 12 минометных катеров, 22 катерных тральщика, 15 полуглиссеров). Кроме того, в состав флотилии входили сектор береговой обороны, включавший пять передвижных артиллерийских батарей (22 орудия крупного калибра) и отдельный зенитный артдивизион (12 орудий калибром 85 миллиметров), 369-й отдельный батальон морской пехоты, дивизион дымзавесчиков (4 катера) и район службы наблюдения и связи.Ленточки с надписью «Дунайская флотилия», появившиеся на бескозырках советских моряков и морпехов в июле 1944, характеризовали стратегические планы советской Ставки. Поднять корабли Дунайской флотилии вверх по Дунаю и не войти на территорию Югославии невозможно.

Понятно, что согласие маленьких стран на вхождение на их территорию вооруженных сил супердержав было к тому времени «анахронизмом», который не волновал руководство ни СССР, ни США и Англии. Пренебрежение к суверенитету маленьких стран, исполненное сознанием собственной силы и превосходства, культивировалось политическим управлением РККА. Пропагандисты РККА обращались к опыту царской армии времен Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., прозрачно объясняя вопрос о разрешении на проход. «В вагоне поезда Бухарест — Журжев сидели румыны и группа русских офицеров. Разговоры шли о событиях дня, о войне. Румыны начали восхвалять достоинства своей армии, и один из них, по выражению Воейкова, “завравшись” не в меру, обратился к русским и сказал: “Ну, хорошо, что вы теперь, в союзе с нами, беспрепятственно прошли до берегов Дуная и бьете неприятеля, а что бы вы сделали, если бы мы вас не пропустили” Сказав это, румын самодовольно улыбнулся, окинул всех гордым взглядом, полагая, вероятно, что озадачил русских офицеров. Ответ не заставил себя ждать. Один из офицеров, усмехнувшись, сказал: “Ну, это была бы не особенная беда. Мы сначала побили бы вас, а потом били бы турок. Только и всего!»

Боевой путь советских войск от высадки у Неготина до Белграда достаточно подробно реконструирован в советской и югославской историографии. Дивизии РККА с современным тяжелым вооружением и боевым опытом сломили немецкое сопротивление в Сербии и привели немецкие тылы в состояние хаоса, облегчившее прорыв в Сербию партизанских дивизий. С другой стороны, прорывом в Сербию партизанские отряды еще более усилили это состояние хаоса, мешавшее немцам организовать надежное сопротивление до подступов к Белграду, окруженному в результате совместного наступления частей РККА и НОАЮ. Роль многочисленных, насыщенных артиллерией и бронетехникой частей РККА неоспорима. Попытка НОАЮ, получившей от СССР значительную помощь в авиаподдержке, артиллерии и бронетехнике, вступить после ухода РККА в Венгрию во фронтальные бои с немцами привела к тяжелым, кровопролитным и неудачным боям — т. н. «Сремскому фронту». Весомым был и вклад НОАЮ: знание партизанами местных условий рельефа, развитая разведывательная сеть в тылу противника, помощь в организации тыла, полностью лояльного Красной армии.

Белград обороняли около 30 тысяч немецких солдат и офицеров, однако часть из них находились на левой стороне Савы и не участвовали в бою. Войска 4-го механизированного корпуса генерала В.И. Жданова РККА и 1-й армейской группы НОАЮ под командованием генерала П. Дапчевича подошли к Белграду с юго-востока, со стороны холмистых пригородов и 14 октября вступили в бои на окраинах города, в дальнейшем к ним присоединились еще четыре стрелковые дивизии 3-го Украинского фронта, одна стрелковая дивизия из состава 2-го Украинского фронта. Огневую поддержку оказывали бронекатера Дунайской флотилии и 9-го корпуса 17-й Воздушной армии. Официально при взятии Белграда погибли около 1000 советских воинов и 2953 бойцов НОАЮ.

Оказавшаяся в тылу советских войск корпусная группа Штеттнера попыталась 17 октября прорваться к Саве, спускаясь с Авалы (самой высокой горы в пригороде Белграда) и нанося удар в спину красноармейцам и партизанам, ведущим уличные бои. Продвижение советских войск по белградским улицам пришлось приостановить, но часть группы (в том числе сам Штеттнер) была уничтожена, на северную сторону Савы удалось прорваться лишь части его солдат, бросивших всю тяжелую технику. Командовавший немецкими войсками, оборонявшимися в Белграде, генерал Фелбер имел приказ оборонять город только до отхода группы Штеттнера. После ее разгрома и частичной эвакуации он попытался отступить на левую сторону Савы и закрепиться на ней, используя размещавшиеся там части. В течение 18–20 октября немцы были окончательно вытеснены из Белграда. Отступая через Саву, они попытались взорвать мост, однако провода к заряду перебил лопаткой старый сербский учитель, живший неподалеку от моста, ветеран Первой мировой войны. Ранним утром 20 октября на спасенный Савский мост на спине отступавших немцев ворвалась штурмовая группа из состава 73-й гвардейской стрелковой дивизии 68-го стрелкового корпуса 57-й армии. В течение 3 часов 12 гвардейцам, захватившим мост, удалось удерживать его, защищая от натиска немцев, пытавшихся отбить мост. Воспользовавшись шансом, по мосту перешли красноармейцы и бронетехника 13-й и 14-й механизированных бригад 4-го мехкорпуса, два полка 73-й стрелковой дивизии и две бригады 6-й дивизии НОАЮ. В то же время в районе Чукарицы (южного пригорода Белграда) был ликвидирован последний немецкий плацдарм на правой стороне Савы, что и ознаменовало окончательное освобождение Белграда. С изложенной картиной боя за Белград согласны большинство югославских и советских историков, ее подтверждают и немецкие данные из архива Фрайбурга, и советские данные из журналов боевых действий в Подольске.

Единственное исключение, получившее значительное распространение в российском Интернете, в том числе и на официальных страницах, представляет статья д.и. н В.Д. Кузнечевского. Развивая неоспоримый тезис о том, что долю «ответственности за… искажение исторической истины несут… наши историки, которые в советское время в угоду социалистическому интернационализму много сделали для того, чтобы “поправить” историю войны не в пользу России», уважаемый коллега дошел до исключительно спорных выводов: «…за весь период борьбы с 1941-го по осень 1944 г. югославские партизаны не уничтожили ни одного немецкого танка, не пустили под откос ни одного эшелона, не сбили ни одного немецкого самолета». Это утверждение легко можно опровергнуть на основании многочисленных фотоматериалов времен Второй мировой войны.

Столь же экстравагантно и его описание битвы за Белград, базирующееся на том, что рассказал в 1959 г. призванному тогда в ряды СА и служившему второй год «срочной» В.Д. Кузнечевскому тогдашний заместитель командующего войсками Забайкальского военного округа, генерал-полковник танковых войск В.И. Жданов. «Сама операция по освобождению Белграда началась 28 сентября 1944 г., но только 12 октября 4-му гвардейскому механизированному корпусу под командованием генерала Жданова удалось выйти на границу города, к мосту через реку Саву. На этом узком участке фронта немцы сосредоточили 40 танков, 170 орудий и минометов, другое вооружение… через два дня в расположение 4-го мехкорпуса подъехал… Пеко Дапчевич…». Потом описываются пререкания между Дапчевичем и Ждановым, где основной аргумент Жданова — там, за Савой «столица твоей Югославии», а основное возражение Дапчевича, что он «не сумасшедший посылать людей на верную смерть». По ходу этой беседы Жданов созвонился с Толбухиным, который посоветовал Жданову не ссориться с Дапчевичем, приказал взять Белград за три дня и пообещал: «Я сейчас позвоню Коневу (командующий 2-м Украинским фронтом), попрошу у него пару эскадрилий штурмовиков из 5-й воздушной армии и подброшу пару полков артиллерии». После этого, согласно В.Д. Кузнечевскому, «три дня штурмовики утюжили немецкие позиции на другом берегу Савы, а потом интенсивно заработала приданная артиллерия. После чего Жданов посадил на броню своих танков пехоту и югославских партизан, и корпус ворвался в столицу».

Проблема лишь в том, что для наступавшего Жданова Белград был по эту, а не по ту сторону Савы и никаких мостов для его освобождения форсировать не требовалось. Неясно, как эта чехарда с мостами ускользнула от внимания В.Д. Кузнечевского, прослужившего в течение пяти лет первым секретарем советского посольства в Белграде. По сравнению с этой историей о «мосте, который слишком далеко», мелочью выглядят остальные огрехи, например, то, что 2-м Украинским фронтом в то время командовал вовсе не маршал Конев, что у Толбухина была под рукой незадействованная половина 17-й армии, и ему вовсе не надо было просить у соседей штурмовики из 5-й армии и т. д. Несмотря на эти недочеты, статья В.Д. Кузнечевского представляет собой крайне важный для российской историографии Второй мировой войны отход от официальной советской концепции истории в сторону реальной оценки происходившего на Балканах в годы Второй мировой войны.

Воспоминания В.И. Жданова, переданные В.Д. Кузнечевским, содержат множество крайне интересных и характерных деталей. Например, впечатления В.И. Жданова о его первой встрече с П. Дапчевичем: «…к расположению 4-го мехкорпуса подъехали грузовики, в которых находились несколько десятков облаченных в ветхое обмундирование, вооруженных винтовками партизан. Под стать им был и их командир, генерал Пеко Дапчевич, не худощавый, а просто худой, с немецким пистолетом в кобуре на поясе». Не очень сильно различаясь по возрасту (31 — Дапчевичу, 42 — Жданову), они разительно отличались по внешнему виду, судя по воспоминаниям тогдашнего работника политпропаганды Б. Слуцкого, впервые увидевшего командующего 4-ом мехкорпуса как раз в дни битвы за Белград. «Я нашел Жданова на главной улице, чуть согнутого близкими разрывами, высокого, красивого и демонстративно в полной генеральской форме. Меня всегда удивляло, до чего крупный, упитанный народ наши генералы…»

Наименее изученным периодом военных действий РККА на территории Югославии является тот, который начался после того, как немцы покинули столицу — Белград, перейдя реку Саву, а РККА, оттеснив немцев от берега Савы и заняв первый приграничный город НГХ Земун, создали линию обороны, перпендикулярную Дунаю. Речь идет о событиях в период между Белградской и Будапештской операциями РККА — о форсировании Дуная при выходе из Сербии, которое получило название «Батинская битва» и о сопровождавших ее десантных операциях. Участники этих операций считали их самыми тяжелыми боями, в которых участвовали советские солдаты на территории Югославии. Более того, Батинская битва, вообще была самой крупной битвой Второй мировой войны на территории Югославии. Батинская битва разительно отличалась от средних показателей активности Красной армии во время Белградской операции, в которой при ширине фронта боевых действий в 400–620 км среднесуточные темпы наступления составляли 8–9 км.

После того, как 20 октября Белград был освобожден от немцев, а КПЮ стала приспосабливаться к роли официальной правящей партии, части РККА продолжили свой поход на запад, к последним вражеским столицам — Будапешту, Вене и Берлину. Так как путь вдоль правой стороны Дуная был прегражден эшелонированной линией обороны, выгодно дополненной особенностями местности, частям 3-го Украинского фронта пришлось переправиться через Дунай в Воеводину (Северная Сербия). Было принято решение обойти линию обороны противника с левой стороны Дуная, а потом вновь форсировать его, перейдя, таким образом, на территорию НГХ, откуда открывался прямой путь в западную Венгрию и Австрию.

Покидавшим Сербию войскам РККА путь вновь преградил Дунай. На этот раз форсировать его было намного сложнее. Немцы хорошо подготовили линию обороны, стремясь использовать широкое среднее течение Дуная как непреодолимое водное препятствие. В тылу немцев на этот раз не было возможности опоры на массовое движение Сопротивления. Местное население уже не было столь дружески расположено к русским, как это было в Болгарии и Сербии.

О том, насколько кровавыми и тяжелыми были боевые действия за форсирование Дуная на нынешней границе Сербии и Хорватии, свидетельствует и число награжденных «высшей степенью отличия… за личные… заслуги перед советским государством, связанные с совершением геройского подвига» — званием Героя СССР. Всего за участие в боях на территории Югославии в годы Второй мировой войны звание Героя СССР получили 66 советских военнослужащих. Награды за общий вклад, без уточнения конкретного подвига, получили 23 человека: из АДД — 8, из транспортной авиации — 6, пилотов штурмовой авиации — 1, высших офицеров — 5, советских бойцов в НОАЮ из бывших военнопленных — 2, из РУ РККА — 1. Судя по этой статистике, можно прийти к выводу, который подтверждает и журнал боевых действий 17-й воздушной армии: немцы не оказывали серьезного воздушного сопротивления ВВС РККА в небе Югославии.

За отдельные подвиги в ходе Белградской операции (т. е. от форсирования Дуная в районе Восточной Сербии и до освобождения Белграда) награды получили только 4 человека. За бои на подступах к Белграду — в селе Винча — награду получил 1 красноармеец. Непосредственно за бои в самом Белграде звание Героя СССР получил лишь один человек, — 23-летний лейтенант медицинской службы Николай Никитич Кравцов, фельдшер батареи управления 42-й отдельной истребительно-противотанковой бригады, приданной 4-му мехкорпусу, смертельно раненный в результате штурма здания Главной почты. Еще 2 получили звание Героя СССР за бои в районе с. Ритопек, где несколько стрелковых дивизий из состава 2-го Украинского фронта, шедших на помощь 4-му мехкорпусу из Воеводины, также форсировали Дунай. На этом фоне исключительно отчетливо выделяется статистика награждений лицам, совершившим подвиги по окончании операций за Белград, в ходе боев по захвату и удержанию плацдарма на хорватской стороне Дуная. За героизм в ходе операций по форсированию Дуная в районе Вуковара звание Героя СССР получили 7 красноармейцев и краснофлотцев, за форсирование Дуная напротив воеводинского города Апатин — 11, а за форсирование Дуная в районе села Батина — 19 (!) человек. Кроме того, еще 2 человека получили Золотую Звезду Героя за подвиги, совершенные в боях по расширению плацдарма, захваченного советскими войсками после успешной высадки в районе с. Батина и напротив г. Апатин.

Бои за участие Красной армии на оперативном пространстве Панонской равнины и удар на Будапешт и Вену в историографии Второй мировой войны не были достаточно изучены по ряду причин. Югославская историография после 1948 г. старалась доказать тезис о «самоосвобождении», недооценивая роль Красной армии даже в боях за освобождение Белграда, и старалась избежать ненужной разработки темы о «дунайском Сталинграде», что привело к тому, что единственная югославская монография о Батине появилась лишь на излете СФРЮ. Советские историки не выделяли Батинскую битву как нечто особо значимое, т. к. она сливалась с Будапештской операцией, куда более грандиозной по объему боевых действий, чем Белградская операция. На фоне боев за Будапешт Батинская битва не выглядит настолько кровавой и напряженной, чтобы привлечь некое особое внимание кого-либо, кроме лиц, непосредственно в ней участвовавших.

Накануне Батинской битвы советская армия совершила перемещение войск вдоль линии фронта: 2-й Украинский фронт ушел на север, на территорию современной Венгрии, в междуречье Дуная и Тисы. На их место в Воеводине пришли войска 3-го Украинского фронта, которые должны были продолжить наступление на северо-запад — вдоль хорватско-венгерской границы, в направлении австрийской столицы. В то же время наступление Красной армии на территории Сербии и НГХ было прекращено, благодаря чему немцы и лояльные им силы местных коллаборационистов удерживали большую часть НГХ до середины апреля 1945 г., а сопротивление на территории Хорватии и Словении оказывали вплоть до 15 мая 1945 г.

Командованием 3-го Украинского фронта было принято решение о форсировании Дуная в районе Вуковара, Апатина и Батины. При этом основной удар намечалось нанести в районе села Батина, находившегося на правой (хорватской) стороне Дуная у подножия Беломонастырской гряды, которая возвышается над равнинными пределами с пологой левой стороны. Немцы превратили Батину в мощный укрепрайон с несколькими линиями оборонительных позиций. На самом берегу реки находилась разветвленная сеть окопов, пулеметных гнезд и позиций для полевой артиллерии. Колючая проволока, минные поля и другие инженерные средства были использованы для того, чтобы усилить прибрежный пояс обороны. На скатах Беломонастырской гряды над селом Батина проходила вторая линия обороны, а третья шла по гребню Беломонастырской гряды. Ключевыми узлами обороны были оборудованные огневые позиции в районе господствующих высот (169, 205, 206 и 209) и на железнодорожной станции Батина. Дунай в районе Батины имеет ширину около 500 метров, а дополнительной проблемой при форсировании было то, что левая (сербская) сторона не только равнинная, но и болотистая, что существенно уменьшает проходимость войск. Из-за обильных осенних дождей движение обозов и техники вне единственной дороги, ведущей из ближайшего транспортного узла в районе Сомбор-Бездан, было практически невозможно. А эта дорога находилась в зоне прямой видимости (и обстрела) для батарей противника, размещенных на склонах Беломонастырской гряды, из-за чего безопасное движение по этой дороге было возможно лишь в темное время суток.

Почему же именно в районе Батины было решено нанести основной удар? Ответов три. Во-первых, неприступность позиций Батины была очевидна немцам, не ожидавшим, что высадка в районе этой хорватской деревеньки будет иметь основное значение. Во-вторых, советская разведка не могла не знать, что именно в районе села Батина проходила граница ответственности армейской группы «Юг» (под командованием Верховного командования вермахта — OKW) и командования Юго-Востока (под руководством Верховного командования сухопутных сил — OKH). Данный факт не мог не замедлить приток резервов в этот населенный пункт. Наконец, в-третьих, за сравнительно неширокой Беломонастырской грядой открывается выход на широкую равнину, простирающуюся вплоть до оз. Балатон.

В Батинской битве с немецкой стороны участвовали дивизия «Браденбург», 13-я дивизия СС «Ханджар», 31-я дивизия СС, 1-я горная дивизия, 118-я ягд-дивизия, дивизионная группа «Штефан» (остатки полка «Крепость Белград»), части 44-й дивизии «Хох унд Доймейстер», 71-я ягд-дивизия, 117-я ягд-дивизия, 164-я пехотная дивизия, остатки 92-й моторизованной бригады и еще ряд мелких немецких, венгерских и хорватских частей, срочно переброшенных на помощь с территории Венгрии, Хорватии и даже Италии по мере усиления немецкого внимания к плацдарму в районе Батины. Всего с немецкой стороны участвовали около 60 000 солдат и около 200 орудий и минометов. С советской стороны в боях участвовала та же 57-я армия, которая освобождала Сербию, при поддержке авиации из состава 17-й воздушной армии. В боях участвовали 5 пехотных дивизий (19-я, 74-я, 113-я, 233-я, 236-я), 3 гвардейских дивизии (20-я и 73-я пехотные, 10-я воздушно-десантная), 32-я гвардейская механизированная бригада и еще несколько артиллерийских, минометных, гвардейских минометных и инженерных частей, усиливавших войска, приготовившиеся к форсированию. В боях участвовали и части НОАЮ — 7-я, 12-я и 51-я воеводинские бригады, сформированные из партизанских частей, усиленные в результате ускоренной мобилизации и вооруженные советским оружием. Таким образом, в операции по форсированию Дуная и расширению плацдарма были задействованы около 90 000 советских и югославских солдат и около 1200 орудий и минометов. Наступлением руководил командующий 57-й армией генерал-лейтенант Михаил Николаевич Шарохин. Этот сравнительно молодой (46 лет) выпускник академии Генерального штаба СССР уже имел богатый опыт в форсировании рек и организовывал форсирование Днепра, Буга, Днестра и Дуная. Позднее именно «за умелую организацию, чёткое управление войсками армии при форсировании рек… обеспечение захвата и удержание плацдармов» генерал-лейтенанту Шарохину Михаилу Николаевичу было присвоено звание Героя СССР.

Первая попытка форсировать Дунай в районе Батины была предпринята в пасмурную ночь 8 ноября 1944 г. В деревянных весельных лодках, вмещавших по 12 человек с оружием, эту попытку произвела 1-я рота 703-го полка 223-й стрелковой дивизии. Немцы рано обнаружили это и артиллерийским огнем уничтожили лодки и десант на середине реки. Через некоторое время такую же попытку предприняла 2-я рота 703-го полка, которой удалось высадиться на противоположном берегу Дуная, однако в скоротечном огневом контакте эта рота также была уничтожена противником. На следующую ночь на другую сторону Дуная двинулась 3-я рота 703-го полка, которой командовал капитан Сергей Никитович Решетов.

«Подготовка началась вечером. Кое-как удалось собрать 10 рыбацких лодок, и для десанта был сформирован отряд в 100 человек, собранных из остатков всего батальона… Каждый из десантников старался взять по 5–6 гранат, по несколько снаряженных автоматных дисков и пулеметных лент. Ящики с боезапасом укладывали в лодки. От ненужных личных вещей старались избавиться. Кое-кто потихоньку разматывал и бросал в сторону портянки, чтобы легче было сбросить сапоги при случае, если окажешься в воде… Около часа ночи 10 ноября десять лодок с десантом бесшумно отошли от берега… Едва лодки достигли середины реки, как ее поверхность осветило множество ракет. И в тот же миг вокруг лодок от разрывов вражеских снарядов и мин вскипела вода… Две лодки, на одной из которых находился и я, удачно миновав стремнину реки, быстро приближались к берегу противника… Десантники, выскочив на берег и попав под сильный огонь противника, залегли на склоне… В темноте мы почувствовали под собой тела убитых людей. Стало ясно, что попали точно на то место, где накануне высадились наши товарищи и здесь же, у среза воды они все погибли… Совсем рядом, всего в нескольких шагах, наверху дамбы виднелась траншея. Там был противник. Забросав траншею гранатами, с возгласами ''Вперед! Ура!'' да с крепким русским матом мы дружно поднялись, вскарабкались на ту дамбу и сразу оказались в траншее… Немцы… стали отходить по траншее вправо и влево… В наших руках в результате оказались четыре домика, стоящие сразу за дамбой, и траншея метров в сто. Наступило небольшое затишье. Воспользовавшись им, подсчитали свои силы. Остались 16 человек… А около 6 часов утра… две лодки благополучно приткнулись к берегу и… с ними 17 бойцов из 7-й бригады НОАЮ… мы вместе с югославами бросились вперед… В наших руках оказалась прибрежная полоса, длиной около 120 метров и глубиной в 35–40 метров, вместе с 12 домиками, отбитыми у противника. На этом рубеже мы начали энергично окапываться… В течение дня нам пришлось отбить около 10 атак… по условному сигналу ракеты, выпущенной в сторону противника, наши артиллеристы… немедленно открывали огонь. Несколько раз… давали залпы ''катюши''… День был на исходе, и нужно было продержаться до вечера — тогда под прикрытием темноты могли подойти и подкрепления наших сил… вдруг прямо из устья канала, расположенного против нас, выскочил катер, да еще с лодкой на буксире… Около 40 человек… высадились на берег и с ходу бросились в атаку. Был отвоеван еще кусок плацдарма… С наступлением темноты саперам удалось навести понтонный мост. На плацдарм переправились наш 703-й стрелковый полк, другие полки и подразделения дивизии, а также 7-я и 12-я бригады НОАЮ… В ночном бою противник был выбит из села, и мы вышли на высоты… Бои на плацдарме всегда отличаются особой ожесточенностью… Противник пытался, чего бы то ни стоило, вернуть потерянные позиции. Из глубины тылов немцы перебрасывали все новые силы и при поддержке танков и самоходных орудий пытались сбросить нас в Дунай. А 233-я стрелковая дивизия вместе с бригадами НОАЮ словно вросла в этот пятачок… В лице югославских бойцов там, на плацдарме мы обрели верных боевых друзей. Вот если в окопе находился хотя бы один советский солдат, то не было случая, чтобы этот окоп или рубеж покинули югославские бойцы. В темноте, не видя их лиц, я развёл их на исходный рубеж для атаки…» Так запомнил начало Батинской битвы капитан С.Н. Решетов, которому в то время был всего 21 год.

Напротив роты Решетова в Батине в то время стояли части 4-го венгерского пограничного полка, части 31-й дивизии СС (немцы из Воеводины) и полицейские части НГХ. При этом не только воинская дисциплина и приказы Верховного командования, но и само происхождение многих солдат этих частей — венгров, немцев, хорватов, — давали богатую почву для нацистской пропаганды, обращавшийся к ним как к защитникам собственных домов от «восточных варваров» — русских из 233-й дивизии РККА и сербов из 7-й, 12-й и 51-й бригад НОАЮ. В разведывательных сводках штаба 68-го стрелкового корпуса, действовавшего до этого на территории Сербии, ни разу не фигурировали в качестве реального противника, вступавшего в боевое противодействие РККА, сербские части — ни под командованием Д. Михайловича, ни М. Недича, ни Д. Льотича. Однако после вступления РККА в районы с хорватским населением в качестве противника неоднократно упоминались хорватские части усташей (аналога СС) и домобранов (аналога вермахта). При этом отмечалось, что «домобранские войска продолжают воевать в силу того, как показывают пленные, что они обороняют свои села, дома, семьи, ибо большинство домобранских солдат — выходцы с данной территории».

Немецкое командование, почувствовав угрозу стабильности всего фронта, попыталось ликвидировать плацдарм в районе Батины, применяя не только бронетехнику, но и авиацию, которая крайне ограниченно использовалась в Белградской операции. Интересно отметить, что плечом к плечу с немцами, венграми и хорватами «защищали Европу» от «восточных орд» и бойцы отдельного татарского батальона, пятеро из которых были взяты в плен.

Пока шли бои за Батинский плацдарм (7 — 20 ноября 1944 г.), было проведено еще несколько высадок в соседних районах. Небольшой плацдарм на правом берегу Дуная, напротив сербского г. Апатина удалось захватить 74-й стрелковой дивизии. Наконец, 23 ноября, несмотря на непрекращающиеся контратаки немцев, батинский и апатинский плацдармы удалось расширить и соединить. Там были сконцентрированы войска 75-го и 64-го стрелковых корпусов. Таким образом, стало возможным развить наступление в направлении Кнежеви-Виногради — Бели-Монастир, после взятия которых Красная армия вышла на оперативный простор.

Тем не менее Дунай еще долго оставался блокированным, так как немецкие и хорватские части самоотверженно защищали город, а размещенные в городе артиллерийские батареи мешали кораблям Дунайской флотилии подняться вверх по течению. Поэтому 8 декабря 1944 г. морская пехота из 315-го батальона, артиллеристы из 1-го гвардейского укрепленного района и солдаты 5-й воеводинской бригады НОАЮ попытались при поддержке бронекатеров Дунайской флотилии занять Вуковар в результате неожиданной десантной операции. Однако десант не удался. Неприятель уже сконцентрировал в районе города бронетехнику и артиллерию и поэтому смог оперативно блокировать место высадки, а потом и начать его зачистку. Войскам 52-й стрелковой дивизии не удалось пробиться на помощь десанту вдоль берега Дуная. Оставшихся в живых десантников пришлось эвакуировать под прикрытием огня бронекатеров. Корабли Дунайской флотилии смогли подняться вверх по течению Дуная с использованием воеводинской сети каналов. Вуковар остался в составе НГХ до апреля 1945 г., когда НОАЮ удалось ценой максимального напряжения и при поддержке Советской армии совершить т. н. прорыв Сремского фронта. В то время части 3-го Украинского фронта уже вышли вдоль северной границы Югославии на территорию Австрии. Бывшая в их составе 233-я стрелковая дивизия, сражавшаяся на территории Сербии и форсировавшая Дунай у Батины, участвовала в тяжелом бою с казаками генерала фон Паннвица в районе Питомача. Эта же дивизия в самом конце войны участвовала во взятии в плен тех же казаков на территории Словении и Австрии.

 

5.2. РККА и ЮВвО осенью 1944 г.: неудачный опыт сотрудничества

Характеризуя роль советского фактора в гражданской войне в Сербии, нельзя не обратить внимание на взаимоотношения, сложившиеся между РККА и ЮВвО осенью 1944 г. Прежде всего стоит отметить, что в российской литературе в связи с движением Д. Михайловича до сих пор встречаются следы «искажения исторической истины» историками, «…которые в советское время в угоду социалистическому интернационализму много сделали для того, чтобы “поправить” историю». До сих пор представители старшего поколения исторической науки сравнивают Павелича и Михаиловича, опираясь при этом на сборники документов времен титовского суда над Д. Михайловичем, проводившегося в лучших традициях советских процессов 30-х гг. Тенденция уравнять хорватского фюрера А. Павелича (создавшего систему концентрационных лагерей, строящего партию по нацистскому образцу и говорившего о геноциде как о способе решения политических проблем еще в предвоенное время), словенского лидера Л. Рупника (руководившего словенскими коллаборационистами) и Д. Михайловича (имевшего при своем штабе в 1941–1944 гг. англо-американских представителей и допускавшего лишь отдельные сделки с немцами) является рецидивом титовского стремления «успокоить общественность», замалчивая преступления одних и жертвы других. Сербская академическая наука сформировала собственное отношение к движению Д. Михайловича лишь в 1992 г. в фундаментальном труде корифея сербской исторической науки Б. Петрановича «Сербия во Второй мировой войне», определившем ЮВвО как прозападное и антикоммунистическое движение Сопротивления. Немцы до лета 1944 г. активно занимались поисками сторонников Д. Михайловича, как по линии гестапо, так и по линии недичевской Специальной полиции. Лишь после того, как в конце 1943-го — начале 1944 г. Югославия окончательно перешла в советскую зону влияния, а англичане стали выводить своих представителей из войск Д. Михайловича, дошло до перелома в отношении немцев и ЮВвО. Сербский парламент 21 декабря 2004 принял «Изменения к закону о правах ветеранов, военных инвалидов и членов их семей», в результате чего были уравнены в правах представители четнического и партизанского движений, учрежден памятный знак для бойцов ЮВвО с 1941 г. Хотя стоит признать, что и в нынешней Сербии существуют сопротивляющиеся реабилитации четников ветеранские движения бывших партизан, знаменосцем которых является Союз антифашистов Сербии. Движение это малочисленно и близко по источникам финансирования к Хельсинскому комитету и другим объединениям того же типа. Большинство современных сербов не считает четников коллаборационистами.

В советской историографии тема ЮВвО была мало изучена. Лишь как исключения появлялись публикации, добавляющие неоднозначные черты к облику «предателя и квислинга» Д. Михайловича. В публикацию документов руководства рейха, составленную в брежневскую эпоху маститыми советскими учеными, включены тезисы доклада начальника штаба оперативного руководства генерала Йодля, прочитанного перед рейсхсляйтерами и гауляйтерами 7 ноября 1943 г. в Мюнхене. В этом докладе, разбирающем стратегическое положение рейха к началу пятого года войны, детально описано положение во всех областях, где гитлеровская Германия боролась против внутреннего и внешнего врага. В разделе «Юго-восток», в частности, говорится: «На оккупированной нами территории Балкан происходит малая война. Она ведется против иногда хорошо вооруженных, поддерживаемых англосаксами банд общей численностью около 140–150 тыс. человек. Все банды борются против немцев, однако между ними нет единства. Различают: в Хорватии и Сербии — а) коммунистические партизанские отряды под командованием Тито численностью около 90 тыс. человек; б) четники под командованием Драже Михайловича численностью 30 тыс. человек; в) в Греции — национальные банды под командованием Зерваса численностью 10 тыс. человек и около 15 тыс. коммунистов. Для отражения нападения англосаксов и борьбы против банд в настоящее время мы располагаем войсками численностью 612 тыс. человек».

Стоит отметить, что о «неоднозначности» ЮВвО в годы Второй мировой войны знали и в СССР. Недаром югославская историография времен советско-югославского разрыва 1948 г. упрекала СССР в поддержании контактов с полевыми командирами ЮВвО, утверждая, что СССР хотел навязать Югославии… монархию. О существовании контактов осенью 1944 г. между РККА и ЮВвО писал изучавший историю движения Д. Михайловича югославский историк-эмигрант Й. Томашевич, чья работа была переведена в социалистической Югославии. Он вскользь упомянул попытки сотрудничества с РККА, предпринятые командиром Краинского корпуса В. Пилетичем, командиром Расинско-топлицкой группы корпусов полковником Д. Кесеровичем, командиром 1 и 2-го Равногорских корпусов капитаном П. Раковичем. Намного больше об этих событиях говорится в XIV томе многотомного издания Сборника документов, в котором опубликованы внутренние документы ЮВвО, в том числе и о контактах с наступающими частями Красной армии. Эта тема не могла не привлечь внимание современной сербской историографии, также упоминающей о переговорах командиров четнических корпусов в Восточной и Центральной Сербии с командирами действовавших там стрелковых дивизий РККА.

Первый такой контакт произошел в Восточной Сербии, когда по приказу Д. Михайловича от 30 августа 1944 г. полковник В.Пилетич попытался установить контакт с советской комендатурой в Крайове (Турну-Северине), о чем остались воспоминания участников событий — В. Пилетича и его советника по политическим вопросам М. Милуновича. В ночь с 10-го на 11 сентября Велимир Пилетич и около ста пятидесяти его бойцов перешли с сербского на румынский берег Дуная. Находившиеся на другой стороне советские войска частично разоружили бойцов ЮВвО и перебросили их в Крайову. Предоставленный сам себе в Крайове, В. Пилетич решил нанести ряд визитов: сначала к румынскому губернатору П. Антонеску, который не захотел встречаться с В.Пилетичем, потом в американскую военную миссию, откуда В. Пилетич послал «краткую радиограмму президенту советского правительства Сталину»(!), затем В. Пилетич посетил британскую военную миссию и лишь спустя некоторое время догадался зайти и в советскую комендатуру. Там В. Пилетич изложил свои взгляды на будущее: в лучшем случае он соглашался на то, чтобы встать во главе независимой бригады ЮВвО, предлагая сформировать ее из четников, которых можно пригласить из Восточной Сербии и вооружить трофейным румынским оружием, захваченным Красной армией. Другим предложением, сформулированным в переговорах в советской комендатуре, В. Пилетич считал переброску его вместе с подчиненными на другой фронт, где они могли бы бороться под английским или американским командованием. После официальной части переговоров последовала неофициальная часть, во время которой В. Пилетич не преминул сообщить советским офицерам, что если в Югославии и укорениться коммунизм и даже если его и поддержит сербский народ, то он, В. Пилетич, не поддерживал бы коммунистов, т. к. он и его единомышленники «связаны с русскими только через англичан и американцев». Сообщив все эти «идеи» советским офицерам, В. Пилетич удалился и проводил время в ожидании ответа в компании офицеров из английской миссии. Немудрено, что вскоре его арестовали сотрудники Смерша, обвинив в том, что он является английским шпионом.

Этот арест был неизбежен в условиях глобальной войны, когда речь шла о переделе мира на зоны влияния сверхдержав. Показательно, что летом 1944 г. не только советские, но и британские контрразведчики арестовывали посланцев Д. Михайловича. Ту же судьбу, что и В. Пилетич в Румынии, «занятой» советскими войсками, переживал Ж. Топалович в Италии, «освобожденной» англичанами. Генерал Михайлович уполномочил Ж. Топаловича, отбывавшего на самолете генерала Армстронга в Италию, восстановить пошатнувшиеся отношения с британцами. «После часа полета сквозь непроглядную ночь мы спустились в море огней на аэродроме в Бари… Комендант аэродрома должен был поступить по закону. Все иностранцы, которые в первый раз прибывают на британскую территорию, должны пройти через т. н. “Patriotic school” —… через обработку в военной полиции, которая должна проверить их патриотизм, отношение к безопасности британских войск и лояльность к британским властям. Нас забрал один офицер-проводник, забросил в старый джип и отвез в огороженный полуразвалившейся стеной старинный дом в десяти километрах оттуда. Местная комендатура передала это здание разведывательной службе для ее надобностей. Здание охраняли около 50 британских солдат. Для себя они поставили палатки во дворе и в саду. Это была не тюрьма, а место предварительного заключения, хотя внутри порядки были, как в тюрьме. Офицер повел нас по темным каменным ступеням на второй этаж, в комнату с пыльным каменным полом. Внутри было множество деревянных нар в два яруса, одни над другими. Унтер-офицер, который вскоре пришел с огарком и четырьмя одеялами, показал нам рукой, что можно занять или нары друг над другом, или соседние. Там было несколько свободных коек, а на других уже спали люди. Моя жена в удивлении оглянулась: “Но мы же в тюрьме”, — проговорила она”. Советская и британская тактики по отношению к “сомнительным личностям” не слишком различались. Подозрительных англичане посылали без долгих разговоров в «… один из своих многочисленных концентрационных лагерей и оставляли там до конца войны, если повезет до него дожить. Англичане давали там немного чая, джема и хлеба. Столько, чтобы лишь не умереть с голоду…» .

Вовсе не удивительно, что нарочито активно поддерживавший связи с англичанами В.Пилетич был арестован как английский шпион. Несмотря на союзные отношения между СССР и Великобританией, обе страны активно шпионили друг за другом, при этом активность английской разведки была исключительно высокой. После задержания Пилетича был интернирован и весь его отряд. Пилетича вывезли в Москву, где ему пришлось посидеть в Лубянской внутренней тюрьме НКВД и в Лефортове. Позднее Пилетича перевели в лагерь в Красногорске, где содержались военнопленные, выразившие желание сотрудничать с СССР, в том числе югославы. Из Красногорска В. Пилетича этапировали для выдачи новым югославским властям, однако в пути при неясных обстоятельствах В. Пилетич смог сбежать из-под конвоя НКВД и каким-то образом оказался в Западной Европе, где вошел в высшие круги четнической эмиграции.

Антисоветские демарши В. Пилетича в Румынии не могли не привести к его аресту. Однако у настороженного отношения к Пилетичу со стороны советских офицеров уже была своя подоплека. Со слов близкого ему М. Милуновича мы знаем, что советские военные делали попытки разобраться в ситуации в приграничных с Румынией районах Восточной Сербии и до прибытия В. Пилетича. Уже 25 августа 1944 г. на румынскую сторону четниками был переброшен вышеупомянутый «русский отряд». При этом, к вящему изумлению проводников из ЮВвО, «советских четников» тут же заперли в отдельно стоявший барак и приставили к ним часовых. Увидевшие это сербы поспешили ретироваться, чтобы и их не постигла та же судьба. Речь шла о первичной обработке бывших военнопленных, обычной процедуре, проводимой по правилу частями Смерш. При этой процедуре из общей массы военнопленных выделяли немецких шпионов и дезертиров и, кроме того, собирали оперативную информацию о ситуации в тылу врага. Уже по материалам этого первичного опроса советская контрразведка могла сформировать достаточно детальное представление о воззрении, поведении и боевой деятельности бойцов Краинского корпуса ЮВвО. Даже половины из всего, что в своих материалах записал Дж. Рутем, могло хватить для того, чтобы скомпрометировать четников в глазах советских офицеров.

При этом, согласно воспоминаниям М. Милуновича, поначалу отношения четников и советских военных не были столь негативными. В начале сентября небольшой отряд советских солдат под руководством некоего Кузнецова перебрался через Дунай и произвел вместе с отрядом четников пробное нападение на немецкий гарнизон г. Кладово. Обнадеженный этим В. Пилетич предпринял закончившуюся для него столь печально попытку лично переправиться через Дунай. О полном непонимании ситуации офицерами ЮВвО свидетельствует то, что спустя несколько дней после выдачи СМЕРШу «русского отряда», М. Милунович недоумевал, откуда у Кузнецова столь детальные знания о положении на сербской стороне Дуная. Не намного проницательнее был и командир Краинского корпуса В. Пилетич, из неформальных разговоров с советскими офицерами узнавший, что они уже допрашивали «советских четников». В ответ на достаточно двусмысленное замечание советского офицера о том, что «советские четники» много рассказывали о виденном в Сербии, В.Пилетич лишь самодовольно заметил: «Все, что мы сделали для Советского Союза, мы сделали из чувства долга». Беседовавший с ним советский офицер не нашел, что сказать в ответ, и лишь «поблагодарил его за искренность».

Судя по действиям группы Кузнецова в районе г. Кладово, речь шла о действиях разведывательной группы из состава 75-го корпуса, готовившегося форсировать Дунай. После того как 22 сентября 1944 г. основные силы этого соединения перешли Дунай, вопрос о глобальном сотрудничестве между РККА и ЮВвО больше не поднимался. Единственное предложение, которое получали офицеры четников в Восточной Сербии, был совет вливаться в партизанские части, что в условиях непрекращавшейся гражданской войны было практически невыполнимо.

Неуклюжие попытки установления союзнических отношений предпринимались четниками не спонтанно, а были частью общей, хотя и сильно запоздавшей политической линии руководства ЮВвО. Так, 8 ноября 1944 г. генерал Д. Михайлович приказал командующим корпусами на пути наступления Красной армии «и дальше пытаться осуществлять военное сотрудничество с русскими как союзниками в борьбе против оккупантов… чтобы показать нашу решимость бороться против оккупантов. В этом контексте стоит воспринимать и появление отчаянных четнических листовок, в которых, по словам сотрудника политотдела 57-й армии Б. Слуцкого, наивно смешивались призывы «Да здравствует король!» и «Да здравствует СССР!». Однако все эти усилия имели мало влияния на неудержимо наступавшую на запад лавину Красной армии.

Нельзя забывать и то, что руководству югославских партизан было прекрасно известно, что в соседних Болгарии и Румынии коммунисты должны были войти в регулярную армию, а регулярная армия была поставлена под советское командование. Особенно неприятным для партизанских лидеров был пример соседней Болгарии, не объявлявшей войны СССР и поддерживавшей с ним дипломатические отношения в течение всей войны. В результате переворота 9 сентября 1944 г. абсолютное большинство вчерашних царских офицеров, включая военного министра Ивана Маринова, перешли на сторону нового режима и не только сохранили свои головы, но и остались на пусть и менее престижных, но государственных постах. Опасаясь возможности подобного сальто-мортале со стороны своих заклятых противников по гражданской войне, партизанские лидеры прилагали все усилия, чтобы как можно больше очернить четников в глазах командиров РККА. «Со стороны партизанского командования наблюдалось стремление наговорить на четников пакостей побольше, в особенности по линии их отношения к России».

Это тем более было легко сделать, учитывая высокий авторитет югославских коммунистов, организовавших в отличие от болгарских и румынских коллег сильное партизанское движение. Ключевую роль играла и слабая ориентация руководства ЮВвО во внешней политике, выражавшаяся в том, что после «предательства англичан» Д. Михайлович попытался найти основную опору в США, сохранявших при штабе четников своих наблюдателей до конца 1944 г. Поиск союзников среди заокеанских друзей не всегда находил понимание среди рядового состава ЮВвО, которое, впрочем, никак не могло повлиять на решения своего Верховного командования, все еще мечтавшего о высадке англо-американцев на Балканском полуострове. В этих условиях стремление партизан скомпрометировать четников не могло быть слишком сложной задачей.

Следующий эпизод после неудачного начала сотрудничества четников и красноармейцев в румынско-сербском пограничье произошел в Центральной Сербии, в районе г. Крушевац. Крушевац был крупнейшим, освобожденным в 1944 г. городом, о взятии которого любят писать современные историки четнического движения в Сербии. В документах для служебного пользования и в официальных публикациях сторон — участников событий в районе Крушевца в октябре 1944 г. сохранилось несколько версий происходившего. Так, в общей советско-югославской монографии было написано: «…части 64-го стрелкового корпуса Красной армии и 2-й пролетарской дивизии НОАЮ после взятия Крушевца успешно наступали на запад». Имеется чисто партизанская версия об освобождении Крушевца бойцами Четвертой пролетарской бригады. Существует также донесение Д. Кесеровича Д. Михайловичу о том, что Крушевац освободили его подчиненные. Наконец, в архивных фондах УСО хранится донесение лейтенанта армии США Элсфорта Краммера, который собирался водрузить над освобожденным Крушевцем американский флаг. Серьезно дополняют картину служебные донесения советских частей, первыми вошедших в Крагуевац, а также протокол допроса немецкого офицера, захваченного в Крушевце, который дал свое видение происходившего.

Если попытаться на основе служебных документов реконструировать происходившее, то становится понятно, что освобождение Крушевца представляло собой достаточно запутанную историю. После высадки в Восточной Сербии Красной армии немецкими тылами овладела паника. Решивший воспользоваться этим Д. Кесерович обратился 13 октября с ультиматумом к немецкому коменданту города, в результате чего 14 октября немцы решили капитулировать. При переговорах с немцами о капитуляции присутствовал американский офицер связи лейтенант Э. Краммер. Пригласивший для переговоров в свой штаб немецкого коменданта, Д. Кесерович пытался уговорить немцев сдать город ему, чтобы он передал город американцам, а не наступавшим частям РККА и партизанам. Причем впервые эта идея была выдвинута Д. Кесеровичем еще 22 сентября, но тогда, по словам Э. Краммера, она не вызвала понимания. Лишь когда советские танки оказались на расстоянии одного дневного перехода, немцы заинтересовались этим предложением, и в Крушевац на небольшом самолете «шторх» вылетел Бернгард фон дер Шевалери, полковник немецкого Генерального штаба и начальник штаба корпуса «Мюллер», размещавшегося в Южной Сербии. Однако к моменту его прилета 14 октября ситуация уже так изменилась, что сразу же на аэродроме его взяли в плен бойцы ЮВвО. Это удивило полковника, позднее в советском плену он заявил, что «вообще не опасался насилия со стороны четников, так как они везде действовали в контакте с немцами».

Нельзя не сказать хотя бы пару слов о взаимоотношениях, сложившихся между четниками Д. Михайловича и немцами в Сербии летом 1944 г. На допросе Шевалери показал, что «четники Михаиловича никогда не планировали бороться против русских. Их цель была в том, чтобы, используя немцев, получить патроны и оружие». В то же время для Шевалери была полной неожиданностью «предательство четников и их переход на сторону Красной армии», что, по мнению начальника штаба корпуса «Мюллер», было следствием их стремления «поучаствовать в государственной власти в Сербии». То же удивление по поводу неожиданного изменения в политике ЮВвО выражали и бойцы РОК, до этого неоднократно участвовавшие с четниками в совместных операциях против партизан. Об определенном доверии, которое немцы испытывали к четникам, свидетельствует и то, что в штаб Д. Кесеровича на переговоры безбоязненно прибыли комендант Крушевца майор Кни и командующий 7-й дивизией СС Отто Кумм. О своеобразных отношениях между немцами и ЮВвО свидетельствует и доклад Э.Краммера, в котором он описал, как 4 октября 1944 г. открыто, средь бела дня, по главной дороге на легковой автомашине ехали В. Пилетич и его адьютант капитан Гордич в сопровождении грузовика, в кузове которого находились двадцать пять вооруженных четников, среди которых сидел и сам Э. Краммер. После того как ехавшие в машинах объяснили, что они четники, которые выдвигаются для борьбы с партизанами, немцы не останавливали эти машины.

В Крушевце Шевалери встретился с Краммером, который объяснил полковнику, что окончательная цель его действий — «занять с отрядами четников ряд населенных пунктов», где будет поднят американский флаг и, таким образом, приостановлено продвижение частей Красной армии и шедших в ее тылу партизан в глубь Югославии. Это предложение Э. Краммера не было его собственной инициативой, а исходило из задания, полученного шефом американской миссии при ЮВвО подполковником Р. Мак-Дауэллом от его руководства из УСО: «… если позволят обстоятельства, выступать в роли посредника при всех видах предложений о сдаче, которые исходят от немецких, болгарских, венгерских или других неприятельских и коллаборационистских групп…»В соответствии с этой идеей, кроме переговоров с Шевалери, еще 13 октября Э. Краммер попытался войти в контакт с командиром наступавшей на Крушевац 52-й стрелковой дивизии генералом Л.М. Миляевым, направив ему письмо, в котором он «изложил то, что хочет с ним встретиться, и просил обеспечить ему безопасный путь к нему». Письмо было написано, «когда стало известно о переходе русских войск через реку Велика Морава», в двух десятках километров от Крушевца. Речь, по-видимому, шла о выдвижении в районе Варварина передовой части советских войск — 16-го отдельного штурмового батальона. С этим письмом в расположение советских войск в 18.00 13 октября выехал подпоручик ЮВвО Александр Златкович, доставивший его генералу Миляеву лишь в 10.00 14 октября. Миляев сразу же спросил у Златковича, собираются ли четники бороться против войск его дивизии. Удивленный Златкович заметил, что это невозможно, потому, что РККА и ЮВвО — союзники. В ответ на это Миляев четко возразил: «Нет, мы не союзники». Кроме того, Миляев добавил, что части ЮВвО в Крушевце должны до 16.00 сдать свое и немецкое оружие войскам Красной армии. Это была типичная формула при переговорах с вражескими частями коллаборационистов. «Разоружите командующих вами немцев, сдайте их оружие, свое оружие и после этого сдайтесь сами», — с таким ультиматумом обращались передовые части РККА к румынам, венграм и небольшим частям коллаборационистов на своем пути. Очевидно, что генерал Миляев строго придерживался установок, полученных по линии политотдела и разведотдела дивизиями и корпусами 57-й армии перед переходом границы Сербии. Например, установка разведотдела армии от 5 сентября 1944 г. определяла «четников Дражи Михайловича» как «реакционную армию…. которая сражается на стороне оккупантов с 1941 г.» и «насчитывает около тридцати тысяч человек, с тем что большинство из них размещено в Сербии и Санджаке (двадцать тысяч бойцов)».

Еще до прибытия подпоручика Златковича генерал Миляев приказал своим частям (429, 431, 439-му стрелковым полкам, усиленным частями противотанковой и самоходной артиллерии) выдвигаться в направлении Крушевца. В боевом приказе № 35, полученном в полках в 24.00 13 октября, генерал Миляев определил размещение частей дивизии на тот момент. Согласно этому приказу, части дивизии преследовали отступавшего на северо-запад противника и к 13.00 13 октября заняли г. Парачин и расположились на позиции Стрижа — Доне-Видово. На следующий день было запланированы продолжение наступления и взятие города Крушевац. Дивизия генерала Миляева находилась на крайнем левом фланге наступления 57-й армии и не имела с левой стороны никаких обозначенных советских или союзных войск, а с правой стороны наступали части 68-го стрелкового корпуса. Общей задачей дивизии было до 14.00 перейти западную Мораву и взять город Крушевац. Генерал Миляев разделил свои силы. Захваченные населенные пункты (Парачин, Доне-Видово, Горин, Сикирица, Дреновац) должен был до подхода частей 233-й стрелковой дивизии оборонять 429-й стрелковый полк, усиленный 523-м минометным полком и двумя дивизионами 1028-го артиллерийского полка. После подхода частей 233-й стрелковой дивизии, наступавшей во втором эшелоне, 429-й полк должен был присоединиться к остальным частям дивизии, которые к тому времени уже должны были взять Крушевац. В 09.00 431-й стрелковый полк, усиленный отельным гвардейским самоходным артиллерийским полком и одним дивизионом 1028-го стрелкового полка, должен был взять города Чичевац и Сталач. После этого штаб 431-го стрелкового полка и артдивизион должны были остаться в Чичевце, а два батальона пехоты и самоходки должны были до 14.00 с севера и востока войти в г. Крушевац и занять его северную часть. В то же время 439-й стрелковый полк, усиленный 418-м противотанковым артиллерийским полком, — обойти Мойсиньскую гору в пригородах Крушевца и войти в город с востока и юго-запада, чтобы к 14.00 занять южную часть города. Командный пункт 52-й стрелковой дивизии должен был перемещаться из Стрижи в Чичевац, а затем в Крушевац. Однако честь первым войти в город была закреплена за 16-м отдельным штурмовым стрелковым батальоном 3-го Украинского фронта (16-й ошсб). Этот батальон должен был уже в утром в 9 часов выйти из Варварина в Крушевац и войти в город с северо-западной стороны, после чего закрепиться на северо-западном выходе из города. В то же время разведвзводы частей должны были выйти по направлению наступления еще в ночь с 13-го на 14 октября.

Столь подробное изложение содержания боевого приказа генерала Миляева позволяет читателям ясно представить, в каких обстоятельствах Д. Кесерович послал своего курьера в штаб 52-й дивизии с письмом от американского лейтенанта, предлагавшего советским войскам остановиться перед звезднополосатым флагом над Крушевцем. Переговоры были начаты тогда, когда дивизия уже приступила к выполнению поставленного перед ней боевого приказа. В то время, когда Златкович пытался предложить генералу Миляеву начать переговоры, самоходки ИСУ-122 из отдельного гвардейского самоходного артиллерийского полка уже подходили к расстоянию гаубичного выстрела от окраин Крушевца. При этом во время переговоров самоходки не стояли на месте, а активно двигались к Крушевцу. Учитывая эти обстоятельства, ультиматум Миляева о сдаче города и оружия до 16.00 звучит достаточно ясно. Речь шла не о намеренно невыполнимом и жестком условии, а о том, что сдача города имела бы смысл только к намеченному сроку, после которого город неминуемо должен был оказаться в руках Красной армии, в соответствии с планом наступления не только дивизии, но и корпуса, армии и всего фронта.

Тем временем в самом Крушевце ситуация развивалась по-своему. Согласно донесению Кесеровича, уже в 06.30 14 октября в его штаб прибыл майор Весич вместе «с одним русским лейтенантом». С учетом того, что в дальнейшем этот лейтенант опирался на советские части, наступавшие с северо-запада, можно прийти к выводу, что речь шла о пешем разведвзводе из 16-го ошсб.

Стоит в двух словах объяснить, что из себя представлял 16-й ошсб. Речь шла об особой штрафной части для офицеров. В отдельных штурмовых батальонах лишь командир батальона, его заместитель по кадровым вопросам, начальник штаба и командиры рот были из постоянного офицерского состава. Все остальные были из «специального офицерского контингента»: в основном, окруженцы 1941–1942 гг., которые просто просидели в окружении до прихода войск Красной армии, не приняв участия в партизанском движении. Формально их не осудили и даже не разжаловали, но после фильтрации в лагерях НКВД их на два месяца отсылали в штурмовые батальоны, где они на рядовых должностях возвращали Родине тот долг, который их ровесники платили в то время, пока они выжидали в тылу врага, «чья возьмет». По истечении двухмесячного срока или ранее (в случае ранения или награждения орденом) эти офицеры вновь возвращались на офицерские должности по военно-учетной специальности. Считалось, что штурмовые батальоны являются особенно подходящими частями для того, чтобы первыми входить в небольшие неприятельские города. После ряда таких штурмов командир дивизии, во взаимодействии с которой они участвовали в бою, подписывал на батальон «боевой отзыв» и батальон расформировывали.

Именно такой командир разведвзвода из «специального офицерского контингента» и прибыл в сопровождении майора Весича к полковнику Кесеровичу. По словам Кесеровича в его донесении Михайловичу, советский лейтенант сказал, что «имеет полномочия урегулировать отношение наших войск и русских войск, наступающих к Крушевцу. Он сказал, что Кесерович останется комендантом Крушевца и что наши войска считаются союзными, что партизанам не разрешат входить в Крушевац и что, если они попробуют это сделать, то их разоружат». По наблюдениям майора Весича, столь же дружелюбное отношение к четникам выражали и другие военнослужащие из 16-го ошсб, наступавшего по направлению к Крушевцу. Оказавшись в обществе американского и советского лейтенантов, обрадованный Кесерович почувствовал себя в центре внимания союзников. Он получил сообщение о подходе основных сил русских с северо-запада (это были части 16-го ошсб) и поспешил ускорить переговоры с немцами. Именно в этот момент к Д. Кесеровичу прибыли Кумм и Кни для того, чтобы ответить на ультиматум. Майор Кни, по словам Э. Краммера, удивился услышанному и спросил, «почему четники его не защищали, а Кесерович ответил, что он обещал бороться против партизан и коммунистов, но не русских, так как они союзники». После этого пообещавшие Д. Кесеровичу подумать о сдаче немецкие офицеры свободно покинули его штаб.

На этот раз пришел черед удивляться Д. Кесеровичу, так как О. Кумм вызвал по радиостанции бронетехнику из состава дивизии и под прицелом ее стволов выехал из Крушевца в Кралево, где располагались основные силы немцев. Хотя Д. Кесерович и пишет в своем донесении, что «мало кому из немцев удалось ускользнуть», это явно не соответствует действительности. Командир 7-й дивизии СС О. Кумм даже не упоминает эпизод в Крушевце в своих воспоминаниях о боевом пути дивизии. Один из бойцов ЮВвО из Восточной Сербии куда более реалистично вспоминал, что немцы организованно отступали от Сталача (куда прибыли советские части) и что танки, бронетранспортеры и грузовики с солдатами «промчались без остановок через город и освободили своих солдат» без особых затруднений, «так как по танкам с голыми руками было не ударить». Из оставшихся в городе немецких складов захватили богатые трофеи. Удалось захватить в плен несколько солдат вермахта и РОК, охранявших объекты в Крушевце.

После отхода из города техники и войск 7-й дивизии СС центр Крушевца украсили югославскими, американскими, английскими и советскими флагами, а жители города сформировали комитет по торжественной встрече. Тем временем в город вошел и 16-й ошсб. Командир батальона подполковник Пронин прибыл во главе своего батальона, передвигавшегося, в основном, пешком и перевозившего на телегах лишь батарею 45-мм орудий, отделение минометов и отделение противотанковых ружей. Ожидавший тяжелого боя подполковник, натолкнувшийся вместо этого на торжественную встречу, был несказанно рад. Сохранилась фотография, где Пронин, Кесерович и Краммер произносят речь, стоя на балконе отеля «Париж» в центре Крушевца. Кесерович вспоминал, что подполковник Пронин, как ранее лейтенант из разведвзвода, заявил, «что он знает о наших боях с 1941 г., и что нашу армию стоит назвать регулярной, а партизан разоружат, так как они — троцкисты».

Судя по всему, речь шла не о намеренном обмане и коварстве (как позднее посчитал Кесерович), а о заблуждении подполковника Пронина и его подчиненных, вероятно, по недоразумению принявших четников за партизан. О боях четников с 1941 г. против немцев в СССР могли знать лишь единицы, так как об этом крайне сдержанно писала даже советская пропаганда в 1941 г. С другой стороны, Пронин мог прочесть в армейской газете статью о НОАЮ и партизанах, где упоминалось об их боях с немцами с 1941 г. Стоит отметить и то, что Пронин и его батальон прибыли на передовую лишь за несколько дней до этого — 10 октября 1944 г. а первый раз участвовали в бою с противником (немцами) в районе г. Парачин 13 октября 1944 г..

Вследствие этого о рекомендованном негативном отношении к ЮВвО Пронин и тем более его люди могли и не знать. Название «четники» избегалось в официальном самоназвании движения Д. Михайловича, так как, используя название ЮВвО, они подчеркивали свою легитимность, в отличие от партизан. А уж перепутать два названия — «Югословенска войска у Отатжбини» и «Народно-ослободилачка войска Югославие» было и того легче. Особенно обещающими должны были казаться Кесеровичу высказывания Пронина по поводу того, что «регулярная армия хорошо, а партизанщина — плохо», но эти высказывания не должны были иметь отношение к переоценке союзников в Югославии, а лишь выражать классические взгляды кадрового офицера на партизан. Определенную роль в недопонимании ситуации Прониным должна была сыграть и та вводная, которую он получил от генерала Миляева. По словам Златковича, Миляев, указывая на карте на районы вокруг Крушевца, достаточно опрометчиво заявил, что там везде партизаны. Если то же было сказано и Пронину, то становится еще более ясной причина его дружественного расположения.

Стоит отметить, что заблуждение Пронина Кесерович не спешил или не желал заметить, пытаясь еще более убедить его в неприязни к партизанам. Только Кесерович мог сказать Пронину, что партизаны — троцкисты. В советских разведсводках и отчетах 57-й армии, корпусов и дивизий нет упоминаний о троцкизме среди партизан. С другой стороны, это была любимая тема пропагандистов ЮВвО, рассчитанная на очернение партизан в глазах их советских союзников. Естественно, что на упоминание Кесеровичем о троцкизме среди партизан Пронин должен был автоматически осудить и сам троцкизм как явление, и носителей этой главнейшей ереси Сталинской эпохи.

Кроме общих разговоров с Прониным, Кесерович попытался узнать у него, движутся ли еще какие-либо советские войска к Крушевцу. На прямо поставленный вопрос Кесеровича Пронин дал решительный негативный ответ. Когда через некоторое время, около 13.00, в Крушевац вошли советские самоходки и два батальона 431-го полка, Кесерович вновь был сильно удивлен. То, что командир корпуса ЮВвО удивился тому, что офицер Красной армии отказался сообщить боевой распорядок дивизии (вероятно, самую секретную информацию, которую знал в тот момент) встреченному только что иностранному военному, намного больше говорит о самом Кесеровиче, чем о «коварстве» Пронина.

Тем временем ситуация начинала удивлять и советскую сторону. Кесерович выехал по главной дороге навстречу наступавшим советским войскам и встретился с командиром 52-й дивизии на полдороге в город. Миляев внезапно понял, что вступил в боевое сотрудничество, которое шло вразрез с установками политотдела 57-й армии, стал «исключительно холоден и надут и не хотел подать руки». Автоматчики, сопровождавшие Миляева, громко комментировали монархические символы (орлов в коронах, череп с перекрещенными костями) на форме охранников Кесеровича. Не знавшему русского языка Кесеровичу вдруг показалось подозрительно понятным то, что эти красноармейцы говорили и что он транскрибировал следующим образом: «Йоп твойу мач, монархисти, это нужно разоружач и зарезач». Тем временем встретившиеся в пригороде Крушевца Миляев и Кесерович прибыли в центр города и вошли в тот же самый отель «Париж», где еще недавно в компании американского и советского офицеров с балкона выступал Кесерович. На площади перед балконом уже стояли советские самоходки, а улицы заполнялись красноармейцами. Встретивший в отеле «Париж» лейтенанта Краммера генерал Миляев отказался рассматривать его «предложения о переговорах». Более того, Миляев выразил сомнения в личности лейтенанта УСО и приказал его арестовать. Тем временем люди Миляева взяли в свои руки и немецких военнопленных, и захваченные четниками трофеи. Кесерович, в общем-то, не возражал и в довесок к американцу приказал передать еще и Шевалери, и его пилота. Чудом удалось вырваться из рук Смерша лишь Краммеру, так как за него, этапированного уже в то время в Софию, поручился генерал Холл из американской миссии в Софии. Несмотря на это, лишь после нескольких дней подробных допросов лейтенанта УСО Э. Краммера отпустили на свободу.

Кесерович, которому после ареста американца все стало ясно, вышел в туалет, через черный выход покинул отель и ушел в свой штаб, после чего в 16.00 того же 14 октября он покинул город.

Вслед за советскими самоходками в город вошли югославские партизаны. Началось разоружение четников, которых лихорадочно хватали и связывали по всему городу. Сохранилась фотография, на которой видно, как в то же время с башни самоходки рядом с отелем «Париж» держали перед вновь собранным народом «исправленную версию» речи победителей генерал Миляев и партизанский оратор в сопровождении группы советских и югославских офицеров. В то же время продолжались аресты незадачливых союзников. Взятых в плен четников избивали и грабили. Хотя Д. Кесерович и писал о «гордой и достойной капитуляции», начались перестрелки между четниками с одной стороны и красноармейцами и партизанами с другой. Происходившее подробно описал участник событий М. Младенович, вспоминавший о том, «что в первых сумерках по всей периферии города раздавались выстрелы», «перестрелка в Крушевце и пригородах длилась всю ночь с нестихающим отчаянием. Русские и партизаны захватили Крушевац. На заре от города стали отходить… здоровые и легко раненные. О результатах боя за Крушевац не стоит и говорить. Каждый может понять, как мы себя чувствовали, когда из окрестностей города на нас напали партизаны, а красноармейцы Толбухина из города, и открыли огонь. Мы потеряли пару сотен бойцов в перестрелке и должны были залечивать полученные раны. То, что нас больше всего потрясло, была реакция в народе, который увидел, что мы боремся против русских. Весть о сражении с русскими в Крушевце, раздутая коммунистической пропагандой, действовала на людей угнетающе и деморализовала их. Опять мы не то что потеряли некоторых, а просто половину. Многие наши солдаты разбежались по домам…»

При этом тяжело определить потери бойцов ЮВвО и в регулярных частях 52-й дивизии. Единственные точные данные имеются в поименной Алфавитной книге 16-го ошсб, в которой зафиксированы 16 раненых, из них один тяжело раненный, которого пришлось направить в госпиталь. Немецкое оружие, захваченное четниками, отдали солдатам НОАЮ, кроме того, им же передали и часть захваченных бойцов ЮВвО, которых партизаны тут же и расстреляли. Это было сделано вопреки существовавшим приказам об отправке захваченного трофейного оружия частям РККА, а военнопленных — в тыл для передачи по списку новым югославским частям.Охота на затаившихся и пытавшихся переждать опасность последних четников длилась до 17 октября, когда оставшимся бойцам ЮВвО удалось уйти в горы, а советские и партизанские силы выдвинулись в направлении Кралева.

Вскоре произошла еще одна драматическая история, описанная в мемуарах капитана П.А. Михина, командира 1-го дивизиона 1028-го артиллерийского полка. Михину было всего 23 года, но в Красной армии он служил с 1941 г., что придавало его молодости еще большую уверенность в своих силах и правоте. В то время 52-я дивизия, куда входил 1028-й артполк, наступала по направлению к г. Кралево. Дивизион Михина наступал вместе с 431-м стрелковым полком вдоль северного берега Западной Моравы по направлению к селу Богданье, параллельно два других полка 52-й дивизии наступали вдоль южного берега Западной Моравы по направлению к г. Трстеник, в котором уже не было немцев, а город освободили четники. В своих воспоминаниях, опубликованных спустя шестьдесят лет, Михин воспроизвел формулировки, запавшие в его голову еще в молодости, и отметил, что город «обороняли местные фашисты — четники Драже Михайловича».

В ходе наступления дивизион оставил в пятистах метрах позади себя железнодорожный мост, ведущий через реку в Трстеник. Вдруг к Михину, «не обращая внимания на сильный пулеметный огонь… подполз… мужчина в гражданской одежде… небольшого роста, чернявый, лет под сорок». Он назвался партизаном и на вопрос о численности своего отряда признался, что у него всего двадцать человек, но, если «друг капитан» ему поможет, то он возьмет сам город Трстеник. Когда Михин выразил в этом сомнение, партизан объяснил ему, что в Трстенике засели четники, которое испугаются после первого залпа.

Михин обернулся к Трстенику и к своему удивлению, увидел мирный городок, перед которым были укрепления, несколько орудий и пулеметов, причем все это не было подготовлено к бою — оружие не замаскировано, у шалашей сушилось белье. Это очевидно контрастировало с поведением немцев, отчаянно защищавших село Богданье перед позициями 431-го полка. На вопрос Михина о причинах такого спокойствия у гарнизона Трстеника партизан тут же объяснил, что-де это наглость вследствие того, что его оборона знает, что у партизан нет артиллерии. Михин решил помочь «освободить Трстеник» и одним залпом подчиненных ему орудий уничтожил всю незащищавшуюся позицию, не вступавшую с ним в бой. После залпа советской батареи «притаившиеся… в кустах югославские партизаны, увидав результаты стрельбы, возрадовались, как дети, — они прыгали, кричали, визжали». Сразу же на зданиях Трстеника в воздухе появились белые флаги. Капитан Михин, пятеро советских солдат и двадцать партизан двинулись через мост в Трстеник и вошли в город. «Там, у церкви… на площади уже выстроены четники — югославские фашисты, их человек двести, немцев… ни одного». Михин приказал четникам разоружиться, а потом увидел перед собой группу четнических офицеров, приближавшихся к нему. Михин решил, что они идут сдаваться в плен, и тут же поспешил собрать трофеи — отобрал у командира четников плечевую кобуру с браунингом, после чего, «довольный» своей храбростью, вернулся к своей батарее, не забыв доложить начальнику полка, что «освободил Трстеник». После этого Михин быстро ушел на другую сторону реки, а в город вошли части 52-й дивизии, причем впереди опять были части 16-го ошсб, который вновь записал в свой актив еще один «освобожденный город». До глубокой старости Михин оставался уверен, что Бог «хранил» его во время его «геройского освобождения» Трстеника и разоружения командующего вражеского гарнизона.

С другой стороны, тайной останутся возникшие в результате этих событий мысли и чувства офицеров и бойцов ЮВвО, ожидавших прихода «русских союзников» и получавших в те дни инструкции следующего содержания: «… 15 октября 1944. Свободные Сербские горы. Командиру VI батальона II Трстеникской бригады. Сразу же пошлите ваших людей с приказом, чтобы город завтра вышел на дорогу с цветами и флагами по возможности и приветствовал союзную Русскую армию и нашего короля. Армия пойдет по главной дороге. Всем призывникам приказать, чтобы они завтра безусловно и срочно явились в расположение своих частей, так как, вероятно, мы выступим с Богом до наших границ с Италией, Венгрией и Германией. Союзная Русская армия 14 октября вошла в Крушевац и братски была встречена армией и народом сербским, которые после долгого рабства встречали их как освободителей. Все улицы были украшены нашими и союзными флагами, объятиям и приветствиям не было конца. Также сегодня вечером, около двадцати одного часа, русские союзники прибыли и в Стопаню, где наши силы начали борьбу с немцами, где шестьсот немцев были убиты, а наши захватили огромные трофеи: оружие и так далее. С верой в Бога, за Короля и Отечество. Да здравствует Король Петр II! Да здравствует Дража, да здравствуют союзники!»

Неудачные попытки контактов между ЮВвО и РККА продолжались и далее. Наиболее заметный инцидент произошел на этот раз в зоне боевых действий 93-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник С.В. Салычев. Вот как рассматривалось происходившее с официальной точки зрения в донесении разведотдела 68-го стрелкового корпуса от 19 октября 1944 г. «В районе Чачака и Приевора бригада четников, численностью в две тысячи двести человек, перешла на сторону Красной армии и ведет борьбу с немцами. По данным четников, в Кралеве находился корпус четников в три тысячи человек, который ведет борьбу с немецкими войсками…»Похожая информация существует и в официальных донесениях ЮВвО: «…командующий Первого и Второго равногорского корпусов капитан Ракович вступил в бой с немцами у Чачака и Кралева. Когда подошли русские войска, Ракович продолжил эту борьбу в сотрудничестве с ними…», «22.X. Ракович в окрестностях Чачака и под командованием русских участвует в наступлении на Чачак…».

Ясно, что это нападение четников на немцев не было случайным. Лишь «после приближения войск Красной армии ЮВвО вступает в бой против немцев в отчаянном желании обеспечить таким образом политическое будущее движению» Д. Михайловича. Хотя информация о неуспехе попытки полковника Кесеровича и разочаровала командиров корпусов ЮВвО, однако долина Западной Моравы на пути следования левого фланга 57-й армии взорвалась восстанием в мелких городках и населенных пунктах против немцев, которые еще недавно чувствовали себя там совершенно спокойно. Эту внезапность хорошо описал один из бывших бойцов РОК А. Полянский. «Осенью 1944 г. части 3-го и 4-го полка Корпуса вместе с немецкими частями проводили операции против “красных” в районе Чачака. В то же время борьбу с ''красными'' вели и четники, сконцентрированные в районе городка Ужичка-Пожега, который находится примерно в тридцати километрах от Чачака. Четники координировали свои действия с нашими войсками, держали постоянную связь с немецким командованием, которое руководило операциями, и много раз получали помощь как боеприпасами и оружием, так и посылкой воинских частей им на подмогу». В середине октября к немецкому генералу, коменданту г. Чачак, прибыли курьеры из г. Ужичка-Пожега — «представители четников, которые принесли убедительную просьбу своего воеводы о помощи. Воевода сообщал, что на него движутся крупные силы партизан, которых он сам не может остановить, и поэтому просит, чтобы ему послали один отряд. Во исполнение этой просьбы в ночь с 15-го на 16 октября в Ужичку-Пожегу вышел отряд, который состоял из 2-й роты 3-го полка, взвода тяжелых пулеметов и минометов… Ничего не подозревая, наш отряд маршевой колонной вошел в город и остановился на центральной площади… но он оказался в ловушке. Все выходы с площади заняли толпы четников, вооруженных тяжелыми и легкими пулеметами…». Отряду РОК пришлось сдать оружие, после этого у солдат отняли ценные вещи, часы, обувь и отпустили их назад, в Чачак. Воспоминания о подобных метаморфозах четников сохранились и у других соратников А. Полянского.

До 18 октября бойцы ЮВвО совершали отдельные небольшие тревожащие нападения на немцев, но не пытались вытеснить их из хорошо укрепленного Чачака. В это время произошла встреча капитана ЮВвО П. Раковича с начальником штаба 93-й стрелковой дивизии Ю. Беловым и командиром 129-го полка этой дивизии М.Ш. Гадельшиным. Подполковник Белов представлял полковника С.В. Саличева, командира 93-й дивизии. Было достигнуто соглашение, по которому части командира 1-го штурмового корпуса ЮВвО будут действовать в осаде Чачака под командованием подполковника РККА Муллояра Шамардановича Гадельшина, командира 129-го полка 93-й стрелковой дивизии. Это экзотическое сотрудничество не привело к намеченным результатам — Чачак взять не удалось. Дополнительную экзотику происходившему, вероятно, добавит то, что Чачак в то время обороняли не только немцы, но и белогвардейские офицеры из Русского охранного корпуса, занимавшие позиции рядом с 786-м туркестанским батальном вермахта. Краткосрочное сотрудничество четников с немцами советская сторона воспринимала настолько неофициально, что даже не обозначала на оперативных картах 68-го стрелкового корпуса (куда входила 93-я дивизия) позиций ЮВвО, хотя разведотдел дивизии и фиксировал существование этого сотрудничества. Впрочем, партизанские позиции также не были отмечены на советских оперативных картах.

После того как темп наступления 68-го стрелкового корпуса был потерян, 1 ноября 1944 г. командование Третьего Украинского фронта решило перенаправить 57-ю армию на северо-запад — в направлении венгерской границы. Поэтому с начала ноября попытки взятия Чачака были прекращены, а советские части перешли в оборону, готовясь передать позиции силам НОАЮ. Поредевший в боях 129-й полк был отведен и расположен в районе Лазаревца, Обреновца и Аранджеловца.

Наладившееся сотрудничество с ЮВвО советской стороной было решено канализировать в другом русле. В то время на позиции к городу Чачак была направлена известная 1-я югославская бригада, сформированная в СССР. Большинство ее солдат и офицеров были набраны из бывших военнопленных: хорваты из 369-го хорватского полка, словенцы, рекрутированные в вермахт из западных частей Югославии, включенных в рейх, сербы, рекрутированные в Воеводине в венгерский гонвед и в строительные батальоны, использовавшиеся на Восточном фронте. При формировании 1-й югославской бригады были использованы те же принципы, что и при формировании чехословацкой бригады генерала Л. Свободы и польского корпуса З. Берлинга. Бригаде предписывалась роль запасного корпуса СССР в югославской игре. Это был резервный вариант, создававшийся с 17 ноября 1943 г., причем — в подчеркнуто более мягкой форме, чем партизаны Тито. Символом бригады была не красная звезда, а югославский триколор без звезды. В казармах было разрешено держать портреты короля Петра Карагеоргиевича, использовались звания Королевской югославской армии, запрещенные у партизан как символ классовой армии. Бригада официально праздновала религиозные праздники и организовала торжественный прием советских офицеров на православное Рождество и Пасху. В. Влахович и другие представители КПЮ были страшно возмущены, узнав о том, что в этой югославской части будут использоваться кокарды и погоны по образцу Королевской югославской армии, и добились отмены этого решения. Но с тем, что в качестве герба будет использоваться не звезда, а двуглавый орел, представителям КПЮ в Москве все-таки пришлось согласиться. При обращении к офицерам использовали слово «господин» и офицерское звание; командиры обращались к строю со старым сербским военным приветствием — «Помози Бог, юнаци!», в ответ на что строй слаженно и так же традиционно отвечал: «Бог ти помогo!»; утром и вечером, как и в королевской довоенной армии, читали молитву. Православная Пасха, по воспоминаниям бывших военнослужащих бригады и архивным материалам, считалась и очень торжественно праздновалась как официальный праздник, несмотря на то что сербы не были в бригаде большинством. Присягу военнослужащие бригады приняли 12 марта 1944 г. четырьмя группами: православные (под руководством майора РККА, протоиерея о. Дмитрия Цветкова, ставшего в бригаде референтом по вопросам религии), католики (под руководством капитана дон Анте Вайса, капеллана из состава захваченного в плен 369-го хорватского полка), мусульмане (присягу проводил подпоручик Ахмед Цилимджич, мулла) и самая маленькая группа — атеисты, которыми руководил политрук. Институт военных священников в югославской бригаде действовал по образцу чехословацких и польских добровольческих формирований. Неслучайно во внутренних пропагандистских материалах бригады еще во время ее пребывания в СССР практически отсутствовала критическая риторика в адрес Д. Михайловича, которого упускали из списка «народных врагов» — Павелича, Рупника и Недича.

После прибытия в Югославию бригада внезапно оказалась между двумя огнями — хорватско-словенское большинство не могло в достаточной мере вдохновиться идеей борьбы против недавних союзников, что вызвало падение боевого духа и появление дезертиров и перебежчиков. С другой стороны, местное партизанское руководство сразу же взревновало и начало активно критиковать руководство бригады, «душить» ее снабжение и т. д. После переброски бригады к Чачаку ее включили в состав 23-й дивизии НОАЮ, однако сделано это было достаточно формально. Причина переброски бригады в район Чачака стала ясна, когда советские офицеры выдвинули на переговорах с четниками предложение об объединении 1-й югославской бригады и корпуса П. Раковича. Но эта задача натолкнулась на непреодолимые сложности. Трудно было «перемостить» различия между четниками и бывшими усташами, между сербами и хорватами, между теми, кто хранил верность королевской присяге пять лет, и теми, кто за это время успел присягнуть еще несколько раз. Да и боевая мораль хорватских и словенских бойцов бригады в сочетании с амбициями офицеров ЮВвО вряд ли могла составить комбинацию, которая могла бы конкурировать с надежными и проверенными в боях союзниками из НОАЮ. В дальнейшем югославская бригада была окончательно влита в состав НОАЮ, что выразилось в передаче контроля над ее кадрами из рук НКВД титовской спецслужбе ОЗНА (отделение защиты народа). После этого 10–13 ноября 1944 г. в руководстве бригады была проведена значительная чистка с полной сменой кадрового состава и ликвидацией всех «вольностей», отличавших бригаду от других частей НОАЮ.

Кроме неприязни четников к бывшим усташам, идея о легализации корпуса П. Раковича вызвала активное сопротивление руководства КПЮ. Сопротивление это выражалось не только в кляузах Толбухину, но и в открытом нападении на «союзных» четников, несмотря на заключенный договор между корпусом П. Раковича и 93-й дивизией РККА. И это при том, что боевое взаимодействие ЮВвО и РККА приносило плоды: четники передавали немецких военнопленных в разведотдел 93-й дивизии, однажды «корпус капитана Раковича встрял в бой нашего батальона с окружавшими его немцами и фактически спас этот батальон от уничтожения… оперативный и разведывательный отделы штаба дивизии поддерживали связь с четническим штабом, получая у него сводки». Это раздражало и озлобляло партизан. «Однажды четники конвоировали пленных немцев, человек 300, к нашим разведчикам. Партизанская засада открыла огонь и по немцам, и по конвою. Стража разбежалась, немцы также исчезли в горах», а «…когда к комдиву 93-й полковнику Салычеву приехали два четнических офицера, присутствовавший при этом подполковник, комдив 23-й партизанской дивизии, в упор пристрелил обоих без объяснений при молчаливом неодобрении нашего штаба». Этот случай запомнил командир 23-й ударной дивизии Миладин Иванович, в 1986 г. с гордостью рассказывавший, как он вместе с командиром 14-го корпуса НОАЮ Радивоем Йовановичем лично застрелил несколько молодых четников и офицеров ЮВвО, которых они заметили в обществе командира 93-й дивизии.

Именно благодаря активности этих двоих и закончилось сотрудничество корпуса П. Раковича и 93-й дивизии. После разрыва СССР и Югославии М. Иванович описал этот случай с пафосной самовлюбленностью, скромно умалчивая о том, что его дивизия прибыла в район Чачака уже после того, как туда с боями вышло левое крыло 68-го корпуса: «Это было в г. Горни-Милановац. За несколько дней до этого туда прибыла 93-я гвардейская дивизия.

— Здравствуйте, товарищ полковник!

— Здравствуйте, — нахмуренно, кисло, надуто, цедит он сквозь зубы, не глядя на нас.

— Знаете, мы тут с четниками заключили союз для совместной борьбы против немцев.

— Да какой союз? Что с вами? Четники целых три года вместе с немцами и итальянцами воюют против нас, а вы теперь с ними союз заключили. Нет, так не пойдет!

— Знаете, тут их тысяч семь-восемь. Мы с ними сейчас будем вместе, а когда уничтожим немцев, тогда и с ними легко разберемся.

— Пусть их будет и двадцать восемь тысяч, а не семь-восемь, мы с ними никакого союза не хотим. Мы с ними боролись три года, а вместо союза мы всегда получали нож в спину… Никакого союза тут быть не может.

И наша Четырнадцатая бригада пошла “пересчитать” эти семь-восемь тысяч “русских” четников. У села Горне-Горьевице застрекотали пулеметы, захлопали винтовки, бабахнули пара бомб. Но все это быстро, за несколько мгновений. Остальные разбежались во все стороны. Четническая бригада, насчитывавшая шесть-семь сотен четников, рассеялась».

Хотя число «врагов народа», вероятно, уменьшено, а боевые успехи явно преувеличены, этот рассказ точно показывает атмосферу, в которой закончилось боевое сотрудничество между четниками и красноармейцами. Несмотря на негативное отношение советских офицеров к кровавым расправам партизан над четниками, вскоре стало понятно, что партизаны проводили «линию большого начальства». Понять эту линию советским офицерам помогали не только приказы вышестоящего командования, но и армейская газета 57-й армии «Звезда Советов», которая характеризовала четников как «Иуд и предателей народа».

В условиях раздела Европы на зоны влияния попытки офицеров ЮВвО сохранить независимость или сблизиться с англо-американскими союзниками не могли хорошо закончиться. Причиной тяжелого положения ЮВвО было «трагическое непонимание Михайловичем политических проблем». После того как Черчилль и Сталин поделили Балканы, усилия бойцов Пилетича, Кесеровича и Раковича могли изменить лишь их собственные судьбы, но не будущее страны. Все было предрешено уже тогда, когда британские миссии стали покидать штабы ЮВвО в диких горах восточной Сербии в апреле 1944 г., а в тысячах километрах к востоку на фабрике стали изготавливать ленточки к бескозыркам с надписью «Дунайская флотилия».

Линия раздела на Балканах была достаточно ощутима. Англичане отстаивали ее не менее отчаянно, чем советская сторона. Об этом последовательно, без комментариев, но очень многозначительно сообщали советские армейские газеты: «…в сообщении командующего английскими вооруженными силами говорится, что в целом положение остается без изменений. Новые силы партизан проникают в те районы и предместья Афин, которых английские войска еще не в состоянии достигнуть. После полудня 10 декабря скопление партизанских частей, готовившихся к атаке восточнее Афин, было рассеяно английскими бомбардировщиками. Нанесены некоторые потери…»Речь тут идет о том, что 3 декабря 1944 г. британские войска и греческие части, сформированные из бывших бойцов монархического движения Сопротивления (аналога движения Д. Михайловича) и греческих коллаборационистов (аналога сил М. Недича), силой оружия разогнали коммунистическую демонстрацию в центре Афин. По приказу британского премьера У. Черчилля, командующий английскими войсками в Греции генерал Скоби должен был «… вводить любые правила по своему усмотрению для установления строгого контроля на улицах или для захвата любых бунтовщиков, сколько бы их ни было… Не колеблясь, открывать огонь по любому вооруженному мужчине в Афинах, который не будет подчиняться английским властям или греческим властям, с которыми мы сотрудничаем… действовать без колебаний, так, как если бы находился в побежденном городе, охваченном местным восстанием…», и с помощью «бронетанковых частей… проучить повстанцев так, чтобы другим было неповадно». Лишь с помощью авиации, морской пехоты и подкреплений, переброшенных из Италии, англичане смогли укрепить вышеупомянутую «линию раздела Балкан» и со своей стороны.

Непонимание глобальной мировой политики, убеждение в том, что путь королевской румынской и царской болгарской армий неприемлем для бойцов «первой гериллы Европы», предопределили трагическую судьбу лидеров ЮВвО, пытавшихся наладить контакты с РККА. Предраг Ракович погиб 15 декабря 1944 г. в селе Миоковцы, у Чачака, в доме, окруженном бойцами 2-й пролетарской дивизии. Драгутина Кесеровича арестовали и расстреляли 17 августа 1945 г. в Белграде. Велимир Пилетич больше никогда не увидел Родины и умер в изгнании во Франции.

Последними следами советского вмешательства в гражданскую войну в Сербии было взятие в плен группы бойцов Сербского добровольческого корпуса в 1944 г. Вместе с большой волной немецких и румынских военнопленных они были вывезены в лагерь военнопленных в СССР, где остались и после окончания войны. Вследствие близости славянских языков этим сербам удалось выбиться в лагерную элиту, царствовавшую с опорой на румынских военнопленных, коррупцию и приписки. Это привело к тому, что летом 1945 г. дошло до настоящего бунта западноевропейских военнопленных (немцев, венгров, испанцев и даже шведов) в трудовом лагере у г. Горький с единственным требованием «Долой сербско-румынскую мафию!».

Окончательная точка в истории организованной деятельности ЮВвО — арест Д. Михайловича — также была поставлена не без советской помощи. Данные об этом аресте привел в своем интервью Дж. Нешич, занимавший в 1944 г. ответственное место в сыскном отделении титовской службы безопасности. Это интервью совпадает с мемуарными заметками другого участника ареста командующего ЮВвО — С.Борисавлевича. Версия ареста Д. Михайловича, изложенная Нешичем и Будисавлевичем, вызывает доверие и у ведущих исследователей биографии главы ЮВвО.

В конце Второй мировой войны советские органы безопасности оказывали «молодым странам социализма» активную помощь инструкторами, методической литературой и обучением контрразведывательных кадров, в том числе и в области «борьбы с националистическим подпольем и государственными преступниками». Существование твердых контактов между службой государственной безопасности новой Югославии и НКВД, помощь инструкторами, методическими и техническими пособиями были весьма заметны. Особую помощь югославские коллеги получали в организации шифровальной и контрразведывательной службы. По просьбе югославской стороны, на курсы Высшей школы НКГБ в Москве были приняты первые 29 курсантов, они вернулись на Родину в апреле 1945 г.

Поэтому неудивительно, что захват ушедшего в 1945 г. в подполье Д. Михайловича, скрывавшегося в глухих районах Восточной Боснии, столь походил на аресты лидеров ОУН-УПА. Эта схема включала в себя следующие шаги:

– захват и вербовка одного из высокопоставленных офицеров движения сразу же после ареста;

– подготовка с помощью перевербованных боевиков хорошо залегендированной группы ложных повстанцев из офицеров контрразведки;

– использование этой группы, в состав которой включен один или несколько завербованных боевиков, для поимки лидеров движения.

Такую тактику спецгрупп использовали против лидеров националистов на Украине, а позднее в Прибалтике и Польше советские и польские спецслужбы. Та же схема, разработанная весной 1944 г. офицерами НКВД УССР В. Кащеевым и Б. Коряковым, была использована в конце 1945 г. и в Сербии под руководством начальника ОЗНА Сербии Слободана Пенезича («Крцуна»). В начале 1946 г. был арестован и завербован особо близкий соратник Д. Михайловича — Н. Калабич. После вербовки Н. Калабич помог подготовить группу «ложных четников», в состав которой вошли доверенные партизанские офицеры и сам Н. Калабич. В дальнейшем эта группа совершила несколько рейдов по восточной Боснии, в результате которых Д. Михайловича удалось выманить из убежища и взять в плен. Вскоре после этого был организован открытый судебный процесс, Д. Михайлович был признан «врагом народа», расстрелян и похоронен в неизвестном месте — также по образцу советских процессов тридцатых годов.

 

5.3. Опыт взаимовосприятия: красноармейцы и население Сербии

Анализ русского фактора в событиях 1941–1945 гг. в Югославии был бы неполон без рассмотрения темы взаимного восприятия красноармейцев и местного населения Сербии (как гражданских лиц, так и тех, кто взялся за оружие в годы гражданской войны и оккупации). Этой теме стоит посвятить особое внимание, т. к. значение взаимного восприятия красноармейцами и местным населением было важно как для развития событий в годы войны, так и для формирования стереотипов взаимовосприятия сербов и русских вообще. Именно русских и сербов, а не столько югославов и советских граждан вообще, т. к. большая часть боевых действий проходила на территории Сербии, а свыше двух третей красноармейцев были этническими русскими. Пребывание в Сербии позволило бойцам РККА сформировать свои стереотипы о сербах, восстановив представления народа о Балканах, утерянные в результате левых загибов послереволюционной эпохи. Некоторые из стереотипов, сложившихся о сербах и югославах вообще, дожили в русском народе до девяностых годов прошлого столетия. С другой стороны, до тех же 90-х годов, хотя и с некоторыми дополнениями и уточнениями, дожили представления о «советских русских», сформированные в результате вхождения РККА на территорию Сербии осенью 1944 г.

Чтобы понять природу впечатлений, произведенных на местное население Западных Балкан осенью 1944 г., необходимо шире рассмотреть то, что собой представляли солдаты и офицеры РККА, которых осенью 1944 г. увидели перед своими домами жители Сербии, Белграда и Воеводины.

Люди, которые пришли на Балканы в рядах Красной армии осенью 1944 г., сильно отличались от тех двух массовых волн русского народа, которые прибывали на Балканы до этого: во время Восточного кризиса 1875–1878 гг. и после Гражданской войны в 1919–1921 гг. Революция, Гражданская война, установление тоталитарного режима, претендовавшего на эксклюзивную истину новой идеологии, — все это привело к изоляции России, выделению ее из семьи европейских народов. Само имя Россия, в соответствии с ленинскими мечтами о всемирном пролетарском государстве, уступило место новому названию — Союз Советских Социалистических Республик. Вследствие усиления «шпиономании» и пресечения всех контактов с иностранцами вне контроля «органов», а также в результате усиленной пропаганды и навязывания идей о страданиях пролетариата под пятой капиталистов и о благодатном влиянии социализма в конце тридцатых годов ХХ века большая часть советского населения имела сравнительно мало реальных представлений о том, как жила остальная Европа. В СССР не было иностранных инвестиций или колоний, которые можно было бы грабить, поэтому ускоренная индустриализация шла за счет самого населения. Падение жизненного уровня крестьян дало СССР возможность развить тяжелую индустрию и военную промышленность. Это позволило СССР в отличие от царской России, производить военную технику, которая могла на равных конкурировать с самыми современными образцами. Более высоким стал и средний образовательный уровень, особенно среди молодежи, которая и доминировала в рядах красноармейцев.

Переход через советско-румынскую границу, как ни трагикомично это звучит, был для большинства красноармейцев шансом впервые в жизни увидеть Европу и на деле сравнить капитализм и социализм. Это настолько беспокоило советских руководителей, что они старались получить как можно более детальные политдонесения всех уровней о впечатлениях, которые увиденное производило на массы. С другой стороны, советское руководство пыталось максимально улучшить впечатление, которое сами красноармейцы оказывали на мирное население освобожденных от немцев стран.

Солдаты и офицеры представляли собой сравнительно молодое поколение. Молодость офицерского состава объяснялась колоссальными потерями начала войны, выбившими значительную часть офицерских кадров. Молодость офицеров РККА сразу же бросалась в глаза офицерам балканских армий, которые впервые могли видеть «подполковника — командира бригады, двух майоров — командиров полков. Все молодые люди, подполковнику лет двадцать, майору под тридцать, а второму меньше — 25». Это удивление не могли не заметить и сами молодые офицеры. Ускоренная подготовка офицеров военных лет компенсировалась богатым боевым опытом. Оказавшимся за рубежом боевым офицерам советская пропаганда пыталась внушить кастовые привычки и манеры.

Молодость, сочетавшаяся с большим боевым опытом, увеличивала самоуверенность, можно даже сказать, самонадеянность солдат и в особенности офицеров. По отношению к балканским коллегам не могло не быть определенной снисходительности. Негативную роль в этом сыграло и то, что первой балканской армией, попавшейся на пути наступления РККА, была румынская королевская армия. Румынская армия, особенно ее офицеры, не вызывала уважения советских офицеров и до прихода на Балканы. «…Боеспособность советского воина и румынского солдата… вообще несравнимы», считал начальник штаба Третьего Украинского фронта С.П. Иванов; «…румыны сдавались группами, за один вечер был взят в плен целый румынский полк…» — вспоминал батальонный комсорг одной из стрелковых дивизий Третьего Украинского фронта А.П. Роменский. На низкую боеспособность румынской армии накладывались склонности румынских офицеров к использованию пудры для лица, румян, помады, мушек и корсетов. Быстрая перемена внешнеполитической ориентации румынской и болгарской армиями также не внушали к ним уважения со стороны советских офицеров. Советская пропаганда прямо указывала на причины этого. Так, армейская газета 17-й воздушной армии «Защитник Отечества» признавала: «Покинули Гитлера румыны, отказались от него и финны, отвернулись теперь и болгары — уж больно сильны наши удары». После заключения союза Румынии с СССР попытки румынских офицеров добиться того, чтобы их приветствовали на улицах младшие по званию, часто приводили к неприятным инцидентам, вплоть до перестрелок. Отношение к первой встретившейся на пути балканской армии стало нормой при формировании отношений к другим балканским вооруженным силам. Офицеры РККА были полностью уверены в своем превосходстве и над болгарскими коллегами. «Ведь это он по возрасту мне в отцы годится, а по сути-то — кто он такой в сравнении со мной? Мы с боями из-под Москвы пришли сюда, а они еще и не воевали. Я — боевой и опытнейший офицер могучей армий, а он представляет армию заштатного государства, царь которого льстиво прислуживал Гитлеру», — эти мысли обоснованно витали в головах советских офицеров, встречавшихся с офицерами монархических балканских армий.

Еще одной общей чертой офицеров и солдат Третьего Украинского фронта, вступивших на землю Сербии, была их общая неизмеримая усталость в результате тяжелейшей физической и психической нагрузки. Слабое сопротивление румынской армии и мгновенная капитуляция болгарской армии не спасали от многочасовых (около 12 часов в сутки) пеших маршей, которые для защиты от возможного нападения авиации противника приходилось совершать по ночам. Эта тяжелая нагрузка сочеталась с гнетом ответственности, если речь шла об офицерах. Для некоторых это бремя оказывалось непосильным. Например, командир 703-го стрелкового полка 233-й дивизии Дмитрий Тимофеевич Нестерук получил от командира дивизии несколько замечаний вследствие неподобающего поведения отдельных солдат его полка во время марша через Румынию. Подавленный физической и психической усталостью, молодой офицер, которому был всего двадцать один год, выстрелил себе в висок на обочине дороги, где его труп обнаружили солдаты подразделения, двигавшегося за его полком. Большинство солдат стойко переносили тяжелейшие физические и психические перегрузки на марше, но усталость порой превозмогала их силы, и доходило до выражения недовольства. Возникавший ропот тут же фиксировали парторги частей, оповещавшие вышестоящее начальство. Рядовой 572-го стрелкового полка Иван Наконечный, 21 года от роду, сказал товарищам: «Нас гонят вперед, как скотину… ночью… не дают нам выспаться или покурить, идем по пыли, грязные, едим на ходу, села проходим по ночам…» Рядовой 703-го стрелкового полка Григорий Жужуера заметил: «Все идем и идем. Не дают нам отдохнуть, как надо. А командиры не разрешают без разрешения выходить из колонны. Когда же этому будет конец?»Физическая и психическая нагрузка была невероятной — например, от своего первого до последнего боя (28 февраля 1942 г. — 28 февраля 1945 г.) 431-й стрелковый полк прошагал свыше 7000 км, от пригородов Москвы до центра Будапешта!И если расстояние можно измерить километрами, то чем измерить состояние глубочайшего стресса, в котором находились солдаты в ходе постоянных боев, теряя товарищей, под постоянной угрозой гибели или увечья?…

Слово «голод» советские солдаты начали забывать лишь в 1943–1944 гг.. Но и тогда их питание было трудно представить без трофейных и изъятых у населения продуктов. Вот, например, что входило в официальный рацион танкиста 4-го гвардейского механизированного корпуса генерала Жданова. В течение недели в сентябре 1944 г. бойцы получали: «Завтрак — манная каша, обед — борщ с мясом, ужин — чай; завтрак — пшенная каша, обед — суп фасолевый с мясом и манная каша, ужин — чай; завтрак — каша, концентрат пшеничный, обед — борщ, ужин — чай; завтрак — каша пшенная, обед — борщ и галушки с мясом, ужин — чай; завтрак — пшенная каша, обед — суп пшенный, ужин — чай». Количество супа — 1000–1105 г, вес второго (если оно было в меню) — 300–329 г. Калорийная ценность завтрака — 1298 ккал; обеда — 1422 ккал; ужина (за счет хлеба) — 500 ккал. При этом ужин часто отсутствовал. Для сравнения отметим, что, по современным рекомендациям Министерства здравоохранения РФ, мужчины в возрасте от 18 до 29 лет, которые занимаются легким физическим трудом, должны потреблять в день 2800 ккал. Чуть меньше этого по нормативам должен был получать на кухне гвардеец из корпуса генерала Жданова, находившегося на острие удара Третьего Украинского фронта на Балканах. Но норматив этот не всегда соблюдали, что становилось ясным в результате проверок санитарной службы корпуса, которые фиксировали следующее положение дел с питанием бойцов: «качество приготовления пищи низкое, безвкусное и без должного количества витаминизирующих веществ… Несмотря на отсутствие претензий со стороны личного состава — плохое и недостаточное питание… калорийность пищи недостаточная, вкусовые качества желают много лучшего… Первое блюдо имеет большой вес за счет воды, но не продуктов, в результате чего теряются его вкусовые качества… Кухни находятся на участках, загрязненных отбросами и мусором…. Машина грязная, котел немытый… Единственная точность и порядок — при выдаче продуктов со склада». На вопросы комиссии о качестве еды жалоб и претензий не поступало, и лишь одиночки на вопрос, хватает ли обеда, заявляли прямо: «Этой баланды хватит». Среди лиц, недовольных не качеством, а количеством получаемого официально пайка, встречались не только красноармейцы, но и офицеры.

Проблемы были и в обеспечении бойцов одеждой и обувью. Как известно, Красная армия смогла полностью одеть всех военнослужащих в табельную форму лишь в 1926 г. После 1941 г. вследствие потерь складов, индустриальных мощностей и сырьевой базы в изготовлении формы вновь стали возникать перебои. Доходило даже до нехватки звездочек для рядового состава. Во фронтовых частях форма носила следы починок, холодных ночей у костра, на одежде имелись дырки и пятна неизвестного происхождения. И опять на помощь приходили военные трофеи. Массово использовались немецкие ремни, сапоги, шинели. В вопросе об обмундировании речь шла не только о дефиците или понятных трудностях со снабжением в военно-полевых условиях, но и о своеобразном равнодушии к личному имуществу, вследствие постоянной реальной угрозы самой жизни человека, непредсказуемой опасности, подстерегавшей бойцов на каждом шагу.

Эти общие для РККА явления присутствовали и в советских частях, которые пришли на Балканы. Обилие трофейной одежды вместо униформы, нехватка обуви, нижнего белья, подсумков и ранцев, вследствие чего боеприпасы приходилось носить в карманах, были проблемой 233-й стрелковой дивизии и на Украине, и в Молдавии, и на Балканах. Начальник штаба 52-й стрелковой дивизии отмечал, что «офицерский состав не приветствует старших начальников, внешний вид не удовлетворительный… большинство офицерского состава без поясных ремней, головные уборы разнообразные, вплоть до сеток, воротники расстегнуты, офицеры не бриты… Командиры подразделений и частей совсем не уделяют внимания внешнему воинскому виду и воинской дисциплине, первыми нарушителями воинской дисциплины являются офицеры», и настаивал на том, что хотя бы офицеры (!) должны обязательно носить форменные звездочки, ремни и погоны. Отдельные бойцы носили винтовки не на брезентовом ремне, а на веревке или даже… телефонном кабеле. В ноябре 1944 г. командир 52-й дивизии генерал Миляев констатировал, что ситуация не изменилась: вместо ушанки его подчиненные носили кубанки, папахи неустановленной формы, немецкое обмундирование — «все можно найти на офицере и бойце дивизии»! При этом офицерский состав дивизии не преследовал нарушителей среди подчиненных и сам нарушал форму одежды. В РККА служило и определенное число женщин, для которых проблема с обмундированием была еще острее. И без того неженственная форма была мешковатой и малоудобной. Оценивая внешний вид служащих в РККА лиц женского пола, генерал Жданов пришел к выводу, что они «плохо одеты, обувь не пригнана к ноге, большая часть девушек не имеет для смены гражданского платья и туфель, а также не имеет предметов туалета».

Небоевая военная техника также была достаточно пестрой. Например, в корпусе генерала Жданова 65 % транспортных средств были трофейного происхождения. Среди остального транспорта доминировала продукция, приобретенная СССР по ленд-лизу. В результате в 4-м мех. корпусе присутствовало 97 типов различных небоевых механических транспортных средств: татры и мерседесы, опели и кубельвагены, шевролеты и студебекеры, джемси и немецкие форды.

При изучении документов 57-й армии и 4-го мех. корпуса в глаза бросается и другой дефицит, мучивший эти соединения осенью 1944 г.: нехватка бумаги и печатных машинок. Большое число штабных документов, в том числе секретных и строго секретных, печаталось на оборотной стороне немецких карт, трофейных документов и других бумаг самого разного происхождения. Нехватка печатных машинок решалась за счет изъятия печатных машинок в местных канцеляриях. Их изымали не только в Болгарии (где алфавит совпадает с русским), но и в Сербии, где азбука несколько отличается от русской. Следы работы этих машинок, где буква «љ» заменяла «я», «ђ» использовали вместо «ъ», «ћ» — «ь», «ы» — «њ», исчезли лишь на территории Австрии и Венгрии, так как к тому времени умельцы из мастерских провели успешную русификацию этих «иностранок».

Тяжелые условия жизни, усталость и состояние боевого стресса солдаты и офицеры РККА пытались смягчить с помощью алкоголя. Кроме боевой порции спиртного (100 г водки или 300 г вина), красноармейцы искали и другие источники столь немудреной солдатской радости. Иногда это приводило к трагедиям. Например, на территории Болгарии РККА понесла серьезные потери после того, как 14 сентября на складах в городе Бургас были обнаружены склады, где стояли бочки со спиртом. Командир полка майор Приходько в присутствии заместителя командира полка по политической части Рысина вызвал старшего лейтенанта медслужбы Дьяченко и приказал ему провести экспресс-анализ пригодности спирта к употреблению, сказав: «Вы врач, выпейте и скажите, что это». Дьяченко отказался пить спирт и выехал для проверки качества спирта на склад. Склад был взят под охрану только утром 17 сентября, когда выяснилось, что спирт в бочках не подлежит внутреннему использованию. В результате за 16–19 сентября в составе гарнизона Бургаса от отравления метиловым спиртом пострадали около 190 человек, обратились за медицинской помощью более 150 бойцов и командиров, 120 были госпитализированы, 6 ослепли и 42 умерли. Этот трагический баланс пребывания РККА в Бургасе подвели военный следователь 4-го мех. корпуса майор Шмуклер, главный медицинский эксперт Шпиганович и начальник военсанупра Третьего Украинского фронта Неймарк. Обнаружение на пути следования частей крупных запасов алкоголя могло привести к непредсказуемым последствиям и требовало незамедлительных мер. Части 31-го стрелкового корпуса 46-й армии Второго Украинского фронта перешли 20 сентября 1944 г. границу Сербии в Банате. Радостные от встречи с освободителями, местные жители отвели нескольких солдат и офицеров на старинную фабрику ликеров «Келико», находившуюся неподалеку от г. Яша-Томич (Модош). Слух об этом быстро распространился, и в результате у подвалов фабрики собралось множество людей. Огромные дубовые бочки открывали выстрелами, чтобы набрать живительной влаги в канистры из-под бензина, ведра, фляжки и котелки. Бетонные подвалы оказались затопленными пролившимся алкоголем. Конец празднеству положил прибывший в сопровождении нескольких автоматчиков офицер, который поджег склад, чтобы прекратить дебош, начавший срывать планы наступления. Злоупотребление алкоголем стало одним из наиболее частых проступков солдат и офицеров РККА, которые наказывались сравнительно умеренно. Это приводило к тому, что пьянствовали иногда даже парторги, которые должны были по своей функции заниматься борьбой «с бытовым разложением». Попытки некоторых партийных руководителей применить в жизнь русскую народную пословицу «кто пьян да умен — два угодья в том» приобретала порой комичные черты. Так, например, 29 октября 1944 г. начальник политотдела 57-й армии полковник Цинев риторически восклицал в письменном нагоняе своему подчиненному, подполковнику Кокореву, начальнику политотдела 52-й стрелковой дивизии: «Тов. Кокорев! Разве пьяному можно давать политпоручения?»Иногда в результате потери пьяными людьми контроля над собой пьянство приводило к трагическим последствиям: дебошам, дракам, неподчинению вышестоящему начальству, ДТП, насилию над женщинами.

Проблему личной жизни смертельно усталых, но все же молодых солдат и офицеров политическое управление Красной армии пыталось решить насильственным воздержанием. В отличие от англоамериканцев и немцев, использовавших для решения этой проблемы «дома любви» и регулярные отпуска, руководство Красной армии пыталось полностью запретить половую жизнь военнослужащим. Следствием этой политики были достаточно условные, но все же имевшие место санкции против забеременевших военнослужащих-женщин и куда более строгие меры против солдат и офицеров, заразившихся венерическими заболеваниями. Следует отметить, что, по донесениям медицинских служб Третьего Украинского фронта, случаи заболевания заразными болезнями среди военнослужащих РККА были крайне редки. Возросло число заболевших кожно-венерологическими заболеваниями лишь после прибытия РККА на Балканы, точнее — после прибытия в Румынию, что представители санитарных служб оправданно связывали с широким распространением в этой стране проституции и легальных публичных домов. В результате после вхождения советских частей в крупные города командование корпусов и дивизий, обеспокоенное моралью и здоровьем красноармейцев, издавало приказы о «срочном закрытии публичных домов и запрещении продажи алкоголя военнослужащим Красной армии».

По мнению Политического управления РККА, худшее, что, могло приключиться с советским офицером за рубежом, это была связь с иностранной гражданкой. «От местных женщин бежать, как от отравы… беречься и бояться заразы», «кто друг, а кто враг? Это сразу нельзя определить, и даже открытый и на вид прямой взгляд собеседника может быть маской, скрывающей черные мысли. Русский офицер, если он твердо помнит свой долг, должен всегда быть настороже…», «Беречься за границей женщин…» — этими наставлениями пропагандисты РККА пытались помешать роковому сближению местных женщин и красноармейцев. В качестве иллюстрации такого подхода можно привести упрек командира танковой бригады 4-го мех. корпуса полковника Жукова, который в письменной форме был адресован начальнику медицинской службы бригады Стерлигову в связи с тем, что тот, манкируя службой, «кадры не растил, над повышением их знаний не работал», пьянствовал и вел себя неподобающе. Негодуя по поводу поведения майора медицинской службы Г.Ф. Стерлигова, комбриг в ярости писал: «Я неоднократно предупреждал Вас, вооружившись последним терпением, с тем, чтобы Вы поняли и не уронили своего высокого офицерского достоинства, но Вы вместо этого в последних боях занялись пьянкой и, хуже того, вступили в интимную связь с венгерской женщиной, проживающей в с. Коминдин, к которой Вы почти каждую ночь едете на санитарной машине из с. Палд. Вы, советский офицер в звании майор пали перед этой, Вам неизвестной женщиной, только в силу потери Вами чувств ответственности перед Родиной и своего собственного достоинства…». Случаи сожительства офицеров с подчиненными им женщинами-военнослужащими мало отражались в доступных документах и не относились к числу строго санкционируемых деяний. Попытки насильственного и вынужденного целибата приводили иногда к определенным отклонениям, т. е. к насилию над представительницами гражданского населения.

Необходимо подчеркнуть, что среди красноармейцев, побывавших на территории Балкан, случаи насилия, краж, грабежа и убийства мирного населения были редки и строго карались военными властями. К малообоснованным выдумкам стоит отнести идеи западной историографии о том, что существовала чуть ли не официальная поддержка насилия красноармейцев над мирным населением как формы мести, поддержания боевого духа или способ удовлетворения материальных потребностей. Советское командование твердо отдавало себе отчет в том, что «наличие отдельных аморальных явлений в войсках армии, как то: пьянство и дебош, убийство граждан нашими военнослужащими, изнасилование женщин, воровство, — все это оставляет нехорошее впечатление на отдельные слои населения», и жестко с такими явлениями боролось.

Оценить общее число подобных случаев сравнительно тяжело. Согласно секретной справке, подготовленной для Тито органами государственной безопасности Югославии, «…отдельные офицеры и солдаты Красной армии совершили преступления на территории ФНРЮ в 1944–1945 гг. (зафиксировано 1219 изнасилований, 359 попыток изнасилований, 111 изнасилований с убийствами, 248 изнасилований с попыткой убийства, 1204 случая грабежа с физическими повреждениями ограбленных)». Материалы, связанные с преступлениями военнослужащих РККА, относятся к числу информации, не подлежащей разглашению, и недоступны исследователям, работающим в ЦАМО РФ. Однако сводки событий из недоступных материалов военной прокуратуры хранятся в открытых фондах политотделов соединений, что не дает возможности провести статистический анализ, но позволяет составить представление о природе этих явлений.

Сразу бросается в глаза, что командование делало все возможное для прекращения этих правонарушений. При этом предпринимались как превентивные (предотвращение), так и пенитенциарные меры (наказание). Большую активность проявляли все партийные и политические органы, чтобы объяснить всю пагубность таких поступков для репутации советского государства и чести живых и павших воинов, которые считали себя освободителями, а не насильниками и грабителями. В качестве профилактики также широко освещали наказания, которые грозили солдатам и офицерам, нарушавшим законы. К пенитенциарным мерам относились бескомпромиссные и срочные меры по разысканию и нахождению преступников по действовавшему Уголовному кодексу РСФСР редакции 1926 г. Наказания могли быть самыми различными — от расстрела за тяжкие преступления (намеренное убийство в целях грабежа или изнасилования) и воинские преступления (дезертирство и самострел) до тюремного наказания сроком от года до десяти лет за непреднамеренное убийство, изнасилование, воровство, драки и др. В случае, если речь не шла о воинских преступлениях, осужденный мог надеяться на то, что тюремное заключение будет заменено сроком в штрафном батальоне, где он мог «смыть позор кровью». За совершение тяжких преступлений против гражданских лиц осужденный лишался звания и наград, а затем наказывался по всей строгости закона.

Отдельные преступления, совершенные красноармейцами на территории Югославии, составляли редкое исключение по сравнению с происходившим на территории Венгрии и особенно Германии, где имели место массовые преступления против гражданских лиц. Главным тормозом (хотя и не действовавшим в 100 % случаев) проступков против местного населения было осуждение криминального поведения самим армейским коллективом, так же как это было и на территории СССР. Командиры и красноармейцы явно осуждали и сообщали, куда следует, о преступлениях, совершенных их товарищами в Болгарии и Сербии, в то время как в Венгрии и Австрии такого острого неформального осуждения не наблюдалось. Поэтому неслучайно, что насилия и грабежи в Югославии совершали те солдаты и офицеры, которые по роду службы оказывались вне коллектива и не имели вышеупомянутого морального ограничения со стороны самой армейской среды. Криминальные инциденты присутствовали в поведении отдельных красноармейцев и командиров, однако они не были столь распространены, как это со смакованием описывали югославские пропагандисты времен конфликта Сталин — Тито. Можно, конечно, соотнести время (около двух месяцев) пребывания на территории Югославии основной массы красноармейцев (300 тысяч человек) с данными из справки, подготовленной для Тито об уголовных преступлениях. Среднемесячный показатель даже для группы молодых мужчин в возрасте 19–30 лет окажется при этом сравнительно высоким, если сравнить его с такими же современными данными, не говоря уже о середине прошлого века, когда уровень преступности был ниже. Однако и в этом случае речь пойдет о долях процентов среди многих тысяч честных людей, некоторые из которых пожертвовали своей жизнью ради освобождения Сербии от немцев.

Имея в виду вышеупомянутые характеристики общей массы красноармейцев, вступивших на балканскую землю осенью 1944 г., можно проанализировать впечатления, которые сложились у красноармейцев о Югославии и Сербии. На формирование этих впечатлений еще до перехода государственной границы Королевства Югославия повлияли усилия, предпринимавшиеся политическими органами РККА: устная пропаганда и статьи в военных многотиражках. Офицеры и солдаты были ознакомлены с кратким описанием географии Югославии и еще более конспективным перечислением ее основных народов. Куда большее внимание военные многотиражки посвящали приукрашенной биографии «прирожденного полководца» — Иосипа Броз Тито. «Прогрессивная и позитивная» роль КПЮ в подъеме партизанского восстания противопоставлялась схематично описанным «мрачным силам предателей», перечислявшихся общим речитативом «НедичМихайловичПавеличРупник». Основная идея, которую читатель мог почерпнуть из этих текстов, заключалась в том, что в Югославии с самого начала оккупации в 1941 г. партизаны под командованием Тито постоянно боролись против немцев и их союзников.

Еще одной важной идеей, которую хотели донести красноармейским массам советские пропагандисты, было ощущение «исторической освободительной роли, игравшейся на Балканах русской армией, и ее преемником — Красной армией». Тот же мотив звучал и при вхождении РККА в Болгарию. Разумеется, при вхождении на территорию Югославии пропагандисты намного больше педалировали тему освобождения. Преувеличенно расписывали базировавшиеся на реальных фактах перечисления «страданий населения под фашистским ярмом» — любимую тему советской пропаганды военных лет. К этому общему пропагандистскому тезису добавили и специфический в данных условиях мотив — «братство по оружию славянских народов». При этом речь шла не только о журналистских штампах и форме разговорного обращения «Вперед, славяне!» В Болгарии и Сербии солдаты вновь увидели понятные надписи на кириллице и смогли объясниться с местным населением без помощи разговорников. К слову сказать, такие разговорники и не поступали в войска, в отличие от необходимых разговорников на немецком, румынском и венгерском. Более того, попытки генералитета НОАЮ использовать переводчиков воспринимались их коллегами из РККА как намеренное отчуждение и даже… оскорбление.

Все это способствовало созданию позитивных представлений о Югославии и ее народах, к чему, собственно, стремилась и пропаганда. Существовала достаточно ощущаемая пропагандистская и военно-политическая градация наций, встречавшихся на пути наступления Третьего Украинского фронта. В первую, дружественную группу, безусловно, зачисляли югославов и болгар. Ко второй группе («неприятелей») относились венгры и австрийцы, освобождение которых от нацистов было не очень убедительным пропагандистским клише вследствие очевидного упорного сопротивления, которое «освобождаемые» оказывали воинам РККА. Где-то посередине между этими группами находились румыны, как новообретенный союзник, но без прощения того, что румынская армия творила на Украине. Иллюстративна тема политических лекций, читавшихся офицерам, пересекшим границы Румынии: «Зверства румынских захватчиков, чувство ненависти и мести Красной армии к румынским оккупантам и наша политика по отношению к Румынии». Не менее показательны в этом контексте и поступившие в покидавшие Сербию войска рекомендации о повышении бдительности и сокращении контактов с местным населением. При этом во внутренних инструкциях политотделов частей и соединений конкретно звучали формулировки о том, что «войска вступают на вражескую территорию», «стоит обратить внимание на национальный состав» и т. д.

В создании позитивного образа Югославии среди красноармейцев сыграло роль и существовавшее у советского человека в первые годы войны острое чувство одиночества СССР в боевом противостоянии немцам и их европейским союзникам. Несмотря на усилия советской пропаганды, видимые поставки по ленд-лизу и сообщения о действиях англо-американских союзников, это чувство было сложно победить. Поэтому естественные симпатии у красноармейцев вызывал народ, с 1941 г. боровшийся против немцев на своей территории.

Сложно сказать, какова была реальная роль советских информационно-пропагандистских средств, сообщавших в 1941–1943 гг. о восстании народов Югославии. В то время о событиях в Югославии рассказывали в информационных заметках, развернутых статьях и даже в коротком художественном фильме «Ночь над Белградом» (1941 г.). Доступность и влияние этой информации о Югославии определить тяжело, хотя ясно, что вряд ли она оставила очень большой след в сознании бойцов и командиров РККА, перешедших осенью 1944 г. югославскую границу. Речь шла не только о малой доступности на фронте гражданских газет и фильмов. Сообщения о действиях партизан Югославии не могли не сливаться в общую картину «народных мстителей» в тылу немцев, которой советская пропаганда иллюстрировала не очень убедительный миф о массовом европейском сопротивлении «фашисткой тирании». Еще более прозаической причиной слабой информированности массы красноармейцев о югославских партизанах до осени 1944 г. было то, что в тяжелейших боевых условиях вопросы геополитики вряд ли могли конкурировать с базовыми проблемами простого выживания.

Уровень информированности простых красноармейцев о Югославии и ее народах прекрасно иллюстрирует диалог, который зимой 1943 г. вели между собой сербский военнопленный из венгерской рабочей роты и охранявший лагерь советский караульный. «Был солнечный день, и мороз спал. Я сидел перед бараком и грелся на солнышке рядом с молодым караульным. Он спросил меня, какой я национальности, раз пытаюсь объясниться по-русски. Я ответил ему, что я “югослав”. По выражению его лица мне стало ясно, что он не знает, кто такие югославы. Он повторил вопрос: “Что это за национальность?”. Я понял, что он не слышал о Югославии, и дополнил ответ: “Серб!”. Опять он не понял, кто это, и я уже нервно пояснил: “Балканец!”. Тут я заметил, что он не знает и об этом уголке земного шара, и выведенный из себя добавил с усмешкой: “Фриц!”. “А, фриц!” — повторил он, и так мы закончили наш разговор». Тем большим было приятное удивление красноармейцев, когда в Югославии они встретили партизан и бойцов НОАЮ со звездочками на шапках и узнали от политических пропагандистов, что сопротивление этих бойцов немцам велось с 1941 г. Сами партизаны даже с большим энтузиазмом, чем красноармейцы, относились к звездочкам. Каждый партизан носил звездочку, даже если она была вырезана хоть из консервной банки или вышита рукой. На технике, захваченной и использовавшейся партизанами, звезды рисовали столь щедро, что порой они напоминали американский флаг. В то же время на головных уборах красноармейцев звездочка имелась не всегда. На технике мехкорпуса генерала Жданова эмблемами были представители животного царства. «Быстрые зайцы» — на мотоциклах разведки, «выносливые псы» — на транспортных средствах пехоты, «ловкие лисы» — на бронетранспортерах поддержки пехоты, и, наконец, «разъяренные медведи» — на башнях Т-34, составлявших ударную силу корпуса. Поэтому 4-й мех. корпус в шутку называли «ждановский зверинец».

В отношении красноармейцев к югославским партизанам присутствовал также некоторый элемент снисходительности, характерный и для отношения регулярной армии к партизанам на территории самого СССР. Это отношение заведомо исходило из уверенности солдат и командиров РККА в собственных силах, а также из восприятия «партизанщины» как неизбежной составляющей партизанских традиций. Позитивно-снисходительное отношение к партизанам зафиксировано, например, в короткой зарисовке боя у Трстеника, где после залпа советской батареи «притаившиеся… в кустах югославские партизаны, увидав результаты стрельбы, возрадовались, как дети, — они прыгали, кричали, визжали». Такое отношение к возможностям НОАЮ, исходившее из реальной оценки ситуации, заметно и на оперативных картах Третьего Украинского фронта и входивших в него соединений и частей, где в отличие от союзных болгарских позиций позиции НОАЮ практически не обозначались или обозначались в самом конце. Со временем доверие к НОАЮ среди офицеров РККА возросло.

Активная ненависть партизан к немцам не могла не понравиться военнослужащим РККА, хотя эта ненависть и выражалась несколько экзальтированно. Массовые расстрелы без суда и следствия немецких военнопленных и противников по гражданской войне вызывали отторжение политотделов советских частей, как меры, которые могли усилить решимость неприятеля к сопротивлению. В штабных документах 57-й армии и 4-го мех. корпуса неоднократно фигурируют приказы о запрете выдачи военнопленных всех национальностей взаимодействующим партизанским частям. Вследствие имевшихся кровавых прецедентов рекомендовалось в соответствии с обычной практикой пересылать военнопленных в тыл. Случались и еще более яркие нарушения законов войны, вызывавшие негативную реакцию советских политотделов и неформальные симпатии красноармейцев. Например, в г. Панчево (пригород Белграда) пару дней спустя после вхождения туда РККА, а потом и НОАЮ появился плакат следующего содержания: «Немцы — жители города Панчево отравили вином 9 солдат Красной армии. В ответ на это расстреляно 250 немцев — жителей Панчева». Дальше шел список. Он открывался председателем культурбунда Мюллером, бургомистром, бывшими эсэсовцами и т. д. Одиннадцатым в списке шел Гросс-трактирщик. Его фамилию сопровождало лаконическое замечание «большой фашист», затем шли еще 16 немцев со столь же краткими характеристиками. Наконец, 223 немца, о которых было сказано только то, что они являются жителями города Панчево. В конце стояло: «Предупреждаем всех немцев, что впредь за каждого отравленного красноармейца или партизана будет расстреливаться не 30, а 100 человек». Жестокость партизан отмечалась в низовых политдонесениях. При пресечении партизаны подчинялись безропотно. Впрочем, немцы также расстреливали в Сербии по сотне жителей на одного убитого солдата.

Со временем красноармейцы и партизаны сблизились, чему способствовало неофициальное общение в форме коллективных пьянок. Склонность к совместному распитию алкоголя военнослужащие РККА и НОАЮ проявляли и позднее, при проходе советских войск через территорию Югославии. Эта форма сближения стала вызывать острую реакцию политических органов Красной армии. Вследствие этого 5 декабря 1944 г. командующий 57-й армией был вынужден издать особый приказ № ВС/0497 «О фактах связи военнослужащих дивизии с местным населением Югославии и о категорическом запрещении всякой связи военнослужащим армии с населением Румынии, Югославии».

Практически все советские участники боевых действий в Югославии запомнили гостеприимное отношение к себе местного населения, что также способствовало росту среди красноармейцев симпатий по отношению к Югославии и ее жителям. Теплая и сердечная встреча воинов РККА была оказана во всех сербских селах на пути следования Красной армии. Эти встречи и следовавшее за ними общение способствовали естественному сравнению уровня жизни сербских крестьян с жизнью в СССР. Даже после немецкой оккупации в Сербии, еще не знавшей коммунистических экспериментов, уровень жизни был выше, однако это не вызывало ненависти и зависти, как в Австрии и Венгрии, где такие явления красноармейцы объясняли коротко и простодушно — «награбили». Жизнь не знавших помещичьего гнета сербских крестьян выгодно отличалась и от той бедности, в которой жили румынские крестьяне, чье бедственное положение без всякой пропаганды красноармейцы объясняли богатством эксплуататоров — румынских помещиков, фабрикантов и торговцев. Ситуация в Сербии больше всего напоминала годы советского НЭПа (1921–1928 гг.), когда крестьянам удалось улучшить свой жизненный уровень. «…За несколько часов пребывания в доме я успел пообедать и много о чем поговорить с крестьянами. Все у них было, как у нас было в годы НЭПа: не богатая жизнь, но с надеждой на лучшее. И заботы крестьянские были те же, как у моего отца в 1924–1925». Более умные и осторожные не спешили делиться своими наблюдениями с боевыми товарищами. Те же, кто осмеливался выразить свои наблюдения в Румынии, Болгарии и Сербии вслух, подвергались наказаниям. Когда сержант Нонец в беседе с боевыми товарищами заметил, что «наши колхозы не оправдывают себя, единоличное хозяйство значительно лучше, чем колхозное. Колхозники в нашей стране живут плохо, а тут народ живет гораздо лучше», — его проверкой занялись сотрудники Смерша, квалифицировавшего его слова как «антисоветскую агитацию».

Симпатии к Югославии выражались в воспоминаниях советских участников боев в Сербии и в необычном для советской военной мемуаристики литературном явлении — частом описании пейзажей и природы. «Было раннее утро. Октябрь в Югославии, как конец августа у нас: это еще не осень, а всюду обильная зелень, цветы, тепло и солнечно… Везде благоухает природа. Красота невиданная! Прозрачный воздух, наполненный ароматами деревьев, цветов и трав, с каждым вдохом разливался по телу. “Эх, живет же народ, как в раю…»Или «Какие названия — благозвучные и сочные! Две трети страны занимают горы. И какие горы! Не можешь ими надивиться. С высот, на которых мы летали, они вообще неописуемые — это надо видеть самому».

В качестве негативного индикатора чувств и эмоций, которые красноармейцы испытывали к Югославии и югославам, можно привести книгу Ореста Мальцева «Югославская трагедия». Этот квазихудожественный многостраничный роман о советских людях в Югославии в годы Второй мировой войны представляет собой пропагандистский памфлет времен ссоры Сталин — Тито, где собран весь негатив и критика, которые готовившие материал советские аналитики сумели найти о Югославии, ее партии и лидерах. Однако даже в этой энциклопедии компромата, обильной правдивыми и ложными обвинениями, нет упоминания ни об одном негативном чувстве, которое могло бы возникнуть у советских солдат, пришедших осенью 1944 г. в Югославию. Хорошие впечатления о Югославии бойцы Третьего Украинского фронта передавали и на другие фронты, по «солдатскому телеграфу» — слухам и разговорам с соратниками в лазаретах и поездах. Солдаты, которые никогда не были в Югославии, из официальных сообщений и еще больше из разговоров «впитывали малейшие нюансы информации… сочувствовали тем, кто был в Будапеште и под Берлином, завидовали тем, кого тепло встретили югославы и чехи. Вся война была глубоко пережита и осталась в душе».

Трудно сказать, различали ли рядовые бойцы Красной армии народы Югославии и выделяли ли из них сербов. При первом взгляде на мемуары и хранящиеся в ЦАМО архивы исследователь может ответить на этот вопрос негативно. Упоминание сербов крайне редко, в основном, использовалось название граждан страны — югославы. Однако дифференциация не могла не возникать на основании практического опыта. Сербские коллаборационисты (войска М. Недича и Д. Льотича) и монархисты (бойцы Д. Михайловича) избегали вступать в бой с передовыми частями РККА на территории Сербии. В то же время не только индоктринированные отряды хорватских националистов — усташей, но и обычные хорватские части (домобраны) плечом к плечу сражались против РККА на территории Славонии (северной части Хорватии). Случайно или нет, но большинство негативных персонажей в романе Мальцева — хорватского происхождения, что свидетельствует о том, что в 1944–1948 гг. коминтерновские стереотипы о «плохих сербах» и «хороших хорватах» стали меняться. Достаточно частое среди сербов бытовое русофильство, проявлявшееся при контактах гражданского населения и красноармейцев, не могло не вызывать обратную реакцию.

Восприятие красноармейцев югославскими (сербскими) гражданскими и военными лицами имело свои основы и причины. Оно базировалось на представлениях о России, сформировавшихся в сербском гражданском обществе до Первой мировой войны (в XVIII–XIX вв.) и имевших в своем фундаменте традиции исторических связей русского и сербского народов еще в Средневековье. С другой стороны, присутствовала и определенная осторожность, оправданная для представителей небольшого народа, столкнувшегося с политикой крупного государства, следовавшего своей имперской логике, не доступной жителям маленьких стран. Эту вторую сторону медали заметил Дж. Рутем, который упомянул «стену скептицизма… и воспоминания, которые имели сербы о том, как императорская Россия не оправдала их надежд в Балканских войнах и Первой мировой войне». Разрушало «русский миф» и знакомство с бедственной жизнью русских эмигрантов, особенно тех из них, чей моральный облик противоречил патриархальным традициям балканского общества. Сотрудничество значительной части русских эмигрантов с немцами также способствовало ослаблению авторитета русских среди сербов. «Этим русским сербы дали прозвище “мы тоже оккупанты” и не уважали их».

Еще одной составляющей представления о русских были пропагандистские штампы о «первой стране победившего пролетариата», засевшие в голове у многих партизан и сочувствовавших НОАЮ. Партизанская пропаганда, построенная по советскому образцу, отрицала саму возможность существования «пятен на Солнце» — т. е. на процветающем и свободном советском обществе. В наивном и прагматическом объяснении, доступном широким народным массам, коммунистическую идею связывали с обществом материального благосостояния и процветания. Поэтому неизбежным было шоковое столкновение этой пропаганды и реальной бытовой стороны жизни РККА. Примеры такого шока от контраста между ожидаемым обществом всеобщего процветания и реальной картиной советского быта фиксировали и сотрудники посольства королевства Югославии, и югославские коммунистические функционеры, и простые жители Югославии, занесенные в СССР военной судьбой. Кроме вышеупомянутых субъективных основ восприятия русского народа жителями Сербии, стоит отметить и объективные характеристики сербского общества, населявшего освобожденные Красной армией от немцев районы Югославии. Речь шла о традиционном (деревенском и православном) обществе в балканской его форме. Это общество имело ориентальные стереотипы отношения к женщине, южный тип потребления алкоголя (в малых количествах и регулярно) и обычаи традиционного гостеприимства. Хотя в патриархальном сербском обществе и были некоторые схожие с русскими традиции, большинство красноармейцев были далеки от представлений об этом из-за своего относительно молодого возраста, советского воспитания и нескольких лет, проведенных в отрыве от своих домов.

Большинство сербского населения ожидало приближавшиеся дивизии РККА как освободителей, о чем с понятной горечью писали в своих мемуарах даже сербские коллаборационисты. Такое ожидание даже антикоммунистически настроенные представители состоятельных кругов формулировали так: «Пусть хоть цыгане придут, главное, чтобы избавиться от немцев». Этому способствовало и падение влияния антикоммунистической пропаганды немцев и сербских антикоммунистов, а также воспоминания о приходе русской армии на Балканы в XIX веке, что не привело тогда к навязыванию местным народам существовавшей в России политической системы.

Конечно, первые впечатления об РККА зависели и от личных политических симпатий человека: ждал ли он освободителей из СССР, из США и Англии или вовсе не жаждал ухода немцев. Последних среди сербов было крайне мало, большинство были радужно настроены, ожидая приход Красной армии. Наибольшее воодушевление вызывала многочисленная и мощная советская бронетехника, чьи размеры и количество намного превосходили виденное до этого в Югославии. Во время оккупации Югославии в 1941 г. и позднее в боях против партизан немцы использовали небольшие танки Pz Kpfw I (вес — 5,4 т), Pz Kpfw II (вес — 7,2 т) и разношерстные чешские, итальянские, венгерские, французские и польские трофеи, также не отличавшиеся особыми размерами. Новые поколения более крупных танков Pz Kpfw III (вес — 22 т) и Pz Kpfw IV (вес — 24,6 т), не говоря уже о «крупных кошачьих панцервафе» («тигр», «пантера», «королевский тигр»), были редкими гостями в гористой местности Югославии в боях с партизанами, почти не имевшими противотанковых средств. Поэтому бесчисленные колонны Т-34 (вес — 29,2 т) и ИСУ-122 (вес — 45,5 т) из состава 4-го мех. корпуса и 57-й армии не могли не вызвать у жителей Югославии восхищения, смешанного со страхом. По воспоминаниям очевидцев продвижения советской бронетехники по Сербии, видимые на горизонте клубы пыли, поднятой мощными гусеницами с немощеных горных дорог, сопровождались гулом и дрожанием земли от движения многотонных машин. Громогласные звуки выстрелов самоходной артиллерии не только били по барабанным перепонкам, но и отдавались вибрациями по всему телу, выбивали стекла в расположенных неподалеку домах. «Около полуночи нас разбудило приглушенное грохотание. Оно доносилось со стороны Милича и для наших отупевших чувств было все сильнее. Кто бы то ни был, он не смеет застать нас в кроватях!.. Я подполз к бараку, стоявшему ближе всего к дороге, и скрылся за углом, чтобы наблюдать за подходом освободительной Красной армии. Осторожность не помешает… Издалека было ясно, что приближаются танки. Должно быть, по крайней мере тридцатитонные, настолько дрожала земля. Один за другим, с ужасным грохотом, окруженные черным дымом, ревели они навстречу мне, освещая дорогу под острым углом…»

Однако форма и сами красноармейцы выглядели достаточно бедно и контрастировали не только с внешним видом англоамериканцев, но и немцев и довоенной королевской армии. Свое разочарование бытовой стороной жизни РККА и материального состояния советских солдат и офицеров выразили даже закаленные коммунисты и русофильски ориентированные сербы, которые впервые столкнулись с советской армией. Наиболее выпукло эти впечатления описали в своих воспоминаниях М. Милунович и В. Пилетич, ожидавшие, что Красная армия будет столь же импозантна и богата, как и непобедима. «В Винче было размещено несколько рот советской армии. У нас они оставили печальное и крайне тяжелое впечатление. Ужасно плохо одеты и обуты. Мы нигде не заметили танков и броневиков. У них были телеги, запряженные малыми косматыми лошадками. По дворам и садам села горели костры, на которых варилась и жарилась еда. Было легко заметно, что у них нет организованной службы снабжения, и что каждое отделение само заботилось о своем пропитании. По всему селу доносилось квохтанье птиц и визг свиней, которых они сгоняли и ловили для своих “кухень”». Милуновичу и Пилетичу в глаза бросились молодость солдат и офицеров, а также неформальные отношения между ними, которые выражались в случаях физической расправы офицеров над подчиненными. Молодость советских офицеров была необычной для кадров ЮВвО и гражданских лиц, но не для партизан, чье руководство также, в основном, состояло из молодежи. Партизан, собравшихся под знамена КПЮ на идеологической и добровольной основе, больше удивляло рукоприкладство, практиковавшееся советскими офицерами по отношению к подчиненным. В партизанской армии нарушения наказывались в основном укором, а если он не помогал — расстрелом.

Столкнувшись с РККА, югославы еще раз убедились в точности сербской народной поговорки «пьет, как русский» (т. е. очень много). Причин возникновения этого стереотипа было несколько. Прежде всего сербы видели русских «в массе» лишь в кризисных условиях — добровольцы в 1878 г., эмигранты Гражданской войны в 1921 г., красноармейцы, прошедшие горнило тяжелейшей войны в 1944 г. Существовало и коренное различие в способах употребления алкоголя по южному типу (регулярное и в небольших дозах употребление вина или фруктового самогона) и по северному типу (редкое и неумеренное употребление алкоголя из зерновых или картофеля). Прибывших в страну гостеприимных хозяев и дешевого алкоголя красноармейцев поджидало неодолимое искушение.

В силу этого злоупотребление алкоголем среди военнослужащих РККА приобрело невероятные масштабы. В результате пришлось изменить свои привычки и партизанам, среди которых в отличие от ЮВвО в годы войны действовал сухой закон. В столовой Первого пролетарского корпуса, «где пьянство было запрещено и преследовалось, регулярно подавали гнуснейшую ракию для захожих русских офицеров. Хозяева наблюдали пьющих с сожалением». Рука об руку с пьянством шли потеря контроля и совершение преступлений против сослуживцев или мирных граждан.

Грабежи, кражи и изнасилования, конечно, случались реже, чем на территории Германии, Австрии и Венгрии, но тем не менее были достаточно чувствительными для считавшего себя союзником местного населения. Описание подобных фактов, оставленное Дедиером или Джиласом, конечно, может вызывать сомнения в силу их однозначно негативного отношения к сталинскому СССР. Однако те же явления во множестве описаны в материалах политотделов советских частей, прошедших по восточной части Югославии. Хотя авторы титоистского антисоветского памфлета «Преступления под плащом социализма» и перегибали палку, генерализуя негативные явления в рядах РККА, многочисленные документы военной прокуратуры 57-й армии свидетельствуют о том, что конкретные факты, перечисленные в этой книге, не были выдуманы.

Например, 8 ноября 1944 г. два красноармейца произвели в селе незаконный арест гражданина Т., после чего «при сопровождении его жены Х.К. к месту содержания под стражей мужа завели ее в один из домов, где и изнасиловали. По заключению врача-эксперта, Х.К. нанесены повреждения в области шейки матки, что требует лечения в течение 6–8 недель». Уже 14 ноября военный трибунал осудил преступников на 10 и 9 лет лагерей, без права замены лагерей штрафной частью. Пьяный красноармеец разбил стекло, подрался и тяжело ранил местного жителя, за что получил 10 лет ИТЛ с возможностью замены срока службой в штрафроте. Красноармеец изнасиловал «вечером 2 ноября 1944 г. в селе Деронье, будучи в состоянии опьянения, гражданку Г.М. в возрасте 81 года», за что и получил 10 лет ИТЛ без права замены срока службой в штрафроте.

Ущерб, который наносили некоторые кражи, имел не только материальный, но и моральный характер. «…в ночь с 10-го на 11 октября 1944 г. в городе Болевац на улице Краля Александра, 17, в квартире югославского гражданина Д.М. ночевали помощник командира 429 сп 52 сд по материальному обеспечению капитан Р. и начальник ОВС (взвода связи. — А.Т.) этого же полка капитан Ш., которые ночью привели в комнату двух военнослужащих девушек. 11 октября рано утром эти две девушки в сопровождении военнослужащего прошли из комнаты Р. и Ш. с узлами, что лично видел помощник командира роты связи 19-й сд ст. лейт. Г. После ухода девушек и выезда из квартиры т.т. Р. и Ш. гражданин М. обнаружил, что у него из гардероба было украдено 6 шерстяных платьев, 1 пальто и все белье, перечислить которое он сразу после кражи не мог. Прокурору 52 дивизии М. заявил, что он гардероб на замок не закрыл и что он долго ждал Красную армию, поэтому он надеялся, что все будет в сохранности и господа офицеры Красной армии не позволят себе что-нибудь взять». Разжалованных офицеров послали в штрафбат, а девушек заставили вернуть украденное, «кроме нижнего белья, пришедшего в негодность в результате ношения». Или, например, «при вступлении в село Кучево жители села встретили наших бойцов с распростертыми объятиями, с цветами, хлебом и солью, предоставили квартиры нашим бойцам. В одну из квартир поместились заместитель командира дивизии по строевой части полковник Ч. и бывший начальник 1-го отделения штаба дивизии майор С. вместе со ст. лейтенантом мед. службы 703-го сп Г-ой В.И. и санитаркой этого полка, красноармейцем К-й Е.Е., с которыми Ч. и С. находятся в сожительстве. После отъезда Ч., С., Г-й и К-й хозяйка квартиры обнаружила, что у нее пропали вещи: 3 дамских платья, 2 блузки, 5 платков и косынок и 15 тысяч динар. Несколько дней назад следователь из дивизии выяснил, что вышеперечисленные вещи были похищены Г-й и К-й. Об этом знали Ч. и С., т. к. вещи были в машине Ч. Часть вещей возвращена в село Кучево по принадлежности, а остальные вещи приведены Г-й и К-й в негодность». Дело удалось замять и обойтись без судебной ответственности, наказав провинившихся лишь по комсомольской и партийной линии.

Многочисленность этих явлений заставила некоторые из дивизионных газет вопреки запрещению § 69 Правил, утвержденных приказом НКО № 034, «помещать на своих страницах материалы с описанием случаев мародерств в войсках». Дело дошло до того, что в ноябре 1944 г. дивизионными командирами стали издаваться приказы командирам полков и отдельных частей об обязательно регулярном построении «состава на проверку (сержантов и рядовых) «и «осмотре повозок и автотранспорта для выявления трофейного и гражданского имущества». По результатам проверки незаконное имущество подлежало изъятию, а мародеры — преследованию.

Одна из активисток КПЮ, будущий министр просвещения Сербии и супруга М. Джиласа Митра Митрович поделилась с представителем политотдела 57-й армии впечатлениями от встречи с танкистами генерала Жданова в Белграде. «Со смешливой обидой рассказывала о буйствах красноармейцев: ''Танкист полный подходит ко мне и предлагает: ну, черная, пойдем, что ли…''». Эти события не могли не вызвать неприязни в рядах руководства КПЮ, так как подшатывали не только авторитет СССР, но и той идеологии, на которой базировалась новая власть в Югославии. Острая критика подобных явлений со стороны И.Б. Тито, Э. Карделя, К. Поповича, П. Дапчевича и особенно больно затронутого за живое М. Джиласа была выражена начальнику советской миссии генералу Корнееву, начальнику советского гарнизона Белграда генералу П.М. Верхоловичу, а позднее и лично И.В. Сталину. Особенно горячился Джилас: «…это кипело в груди… и наконец переполнило чашу…»Лично оскорбленный Джилас внезапно стал крайне чувствительным к расположению народных масс, хотя это расположение не беспокоило его, когда жесткой рукой он «ускорял революцию» в Черногории зимой 1941–1942 гг., где по его приказу расстреливались сотни «кулаков» и «буржуев» на одном лишь основании их принадлежности к враждебному классу.

Кроме аморальных поступков отдельных бойцов РККА, жалобы руководства КПЮ вызывало еще одно явление, тревожившее окружение Тито, — отношение советских пропагандистов (и военных вообще) к партизанам и НОАЮ как к союзнику. Руководство КПЮ с тревогой просило «изменить фразеологию красноармейских газет, вместо освобождение Белграда Красной Армией формулировать: освобождение Белграда Красной Армией и Югославскими войсками (курсив мой. — А.Т.), ввести отдачу чести югославским офицерам, прекратить третирование югославской армии, как неумелой и второстепенной. Все это было особенно важно, потому что Белград часто соединял и противопоставлял свое русофильство своему антититоизму, ехидствовал над голоштанным войском, иногда даже демонстрировал соответствующие чувства». Однако советская сторона не спешила идти навстречу просьбам КПЮ, и при служебных контактах армейские органы ВКП(б) уже при первой встрече давали понять югославским коммунистам, что они вторичны по отношению к советским коммунистам. Опыт более холодного, чем они надеялись, советского отношения фиксировали практически все сербские мемуаристы при описании своих первых встреч с советскими высшими командирами из состава Третьего Украинского фронта.

Однако, исходя из этих отдельных негативных явлений, отнюдь не стоит считать, что баланс личного восприятия сербским населением красноармейцев был негативным. Радость гражданского населения, ожидавшего освобождения от немцев, счастье победы в гражданской войне, часа весов в которой окончательно склонилась на сторону НОАЮ благодаря вмешательству РККА, традиционная любовь к русским, характерная для значительной части сербского общества, — все это не могло не доминировать в атмосфере осени 1944 г. СССР не только освободил Сербию от немцев, но и оказал существенную материальную помощь НОАЮ поставленными танками, самолетами и другим вооружением, поддерживая операции НОАЮ действиями авиагруппы Витрука и помогая обучать необходимые для новой Югославии кадры. Коротко об этом сказал председатель сербского крайкома КПЮ Благое Нешкович, который присутствовал при жалобах М. Митрович и, услышав их, «оживился, вспомнил, как высадили из автомашины замнача ОЗНА, потом улыбнулся: “Что говорить о пустяках?! НАША (написано заглавными буквами самим автором для передачи смыслового ударения. — А.Т.) Красная Армия пришла в Белград!”».

Приподнятое настроение простых граждан, еще не знающих нюансов коммунистических режимов и ощущающих счастье, оттого что немцы изгнаны из Белграда, от симпатий к русским, описал в своих воспоминаниях Юрий Лобачев, талантливый художник, русский эмигрант и переводчик 57-й армии, прошедший с ней от Белграда до Вены. «Всю ночь проходили, спеша к центру города, колонны немцев и четников. И настала какая-то странная, необычная тишина. Светает. Занялась заря той пятницы, 15 октября 1944 г. Свежего, прозрачного осеннего дня. Но вот в конце сегодняшней улицы Максима Горького вдоль стен разрушенного дома с винтовкой наизготовку появился силуэт, за ним второй, третий. Серые, запыленные гимнастерки, шинели. На каске звезда. “Товарищи!” — из подвала полуразрушенного дома выскакивают мужчины, женщины, дети, обнимают совсем молодого советского капитана. Все больше людей. Среди них и я. Подхожу к капитану: “Товарищ капитан, там наверху, за бульваром, пулеметное гнездо. Немцы еще там. Но можно по развалинам незаметно подойти. Пойдемте, я покажу вам”. — “Ладно, покажите!” И солдатам: “За мной!” От окна полуподвала полусрушенного дома до дверей пулеметного гнезда около пятнадцати метров. Капитан тихо говорит: “Коля, давай!” Маленький плечистый солдат подходит к окну, поплевал на ладони, взял гранату, на секунду будто взвесил ее и бросил в окно. Двери выбиты. Вторая, третья граната. Путь свободен. Но тут уже нужно пробиться через толпу народа, которого все больше. В руках цветы, флажки. Обнимают солдат, зовут в гости, забыли, что освобождение города только началось. И так было везде: часто на одном конце улицы еще идет бой, а на другом конце, уже освобожденном, окна с потрескавшимися стеклами украшают расписными коврами, заранее подготовленными сербскими и красными флагами, и счастливые люди обнимают бойцов-освободителей»…

На основании доступных архивных и мемуарных источников можно прийти к выводу о том, что после прохода РККА по восточной части Югославии местные жители испытали определенное разочарование в СССР и в его гражданах. Криминальные и антисоциальные поступки отдельных красноармейцев не могли не оставить горький привкус в общей радости освобождения от немцев, принесенный бойцами Красной армии. Развязанная югославскими коммунистами сразу же после вступления в города репрессивная акция против мнимых и реальных противников новой власти не могла не способствовать восприятию осени 1944 г. через призму победы в Гражданской войне. Санкциям ОЗН и обычных партийных комитетов (от расстрелов и погребения в безымянных могилах по советскому образцу до арестов, конфискаций и увольнений) подвергались представители различных слоев сербского общества. При этом стоит отметить, что среди партизан, проникнувших в Сербию «через заднюю дверь» благодаря фронтальному натиску РККА, лишь меньшинство являлись сербами из Сербии, а большинство относились к жителям западной (бывшей австрийской) части Югославии и Черногории. Хотя среди них и доминировали представители сербского этноса (из Черногории, Герцеговины, Боснии, Далмации, Лики, Славонии и т. д.), они воспринимались местным населением Сербии как «не совсем свои». Кровопролитная Гражданская война 1941–1945 гг. со временем стала затмевать воспоминания о борьбе с немецкими оккупантами, что и привело к полной инфляции памяти о Второй мировой войне в сербском обществе с конца восьмидесятых годов прошлого века. В то же время опыт контактов больших масс красноармейцев с сербами стал мощной положительной направляющей в формировании (возрождении) положительных представлений советского (русского) народа о югославах (сербах). Эта направляющая во многом способствовала возникновению, в общем-то, положительного (хотя и достаточно расплывчатого) представления о сербах, которое имеется у русских и в наши дни.