...Алешке же невдомек. Он уже головой в бревна уперся, на месте елозит, а кажется ему, что ползет. Так и барахтался, покуда совсем сил не лишился. Замер безвольно, - ешьте меня, мухи с комарами, не то что Скимен. Лежит, и ничего-то ему не надобно, разве чтобы съели побыстрее - и делу конец. Так ведь не ест никто. Дождичек накрапывать стал. Алешка чует, мокро ему становится, и чудится - то с клыков зверя лютого слюна капает. Еще и фыркает. Ишь, не по нраву ему добыча, в железо обернутая. Ну, тут уж я тебе не помощник. Ешь, что добылось.

Чует возле самой головы чего-то шевелится. Открыл один глаз, видит, веревочка какая-то. Второй открыл. Быть того не может. Это ж уздечка с коня его... Видать, Скимен поначалу конем полакомился, вместе с седлом и прочим, а уздечка, небось, промеж зубов застряла. Снова закрыл глаза, снова открыл. Потому как за уздечкой из земли торчит что-то. Да нет, не торчит. Это ж ноги конские!.. Неужто конь Скимена заглотал?..

Кое-как перевалился Алешка на бок. Тело так болит, чуть пошевелишься, - в глазах темнеет. Ровно налетели ненароком великаны какие, да теми бревнами, что вокруг валяются, и отходили почем зря. Оттого не сразу разглядел, что вокруг творится.

А чего творится-то? Ни тебе волков, ни гадов ползучих, ни ворон. Небо серое, дорога пустая, избы разваленные, конь рядом, дождик сыплется... Куда ж, интересно, Скимен-то подевался? Но, коли не видать, знать, одолел его Алешка. Или так напугал, что тот теперь до самого края света лапами сверкать будет, пока с этого самого края не сверзится...

Только и молодцу не сладко пришлось. Одолеть-то одолел, да и самому, видать, смертушка приходит. Никого нет рядом, чтоб помочь чем. Хотел Алешка крикнуть, на всякий случай, ан даже и простонать не получилось. Как же это он у старика-советчика снадобья какого себе не спросил? Ну да уж теперь поздно плакаться.

Кое-как подвинул руку, за уздечку уцепился. Чувствует, конь голову подымает, словно знак подает: ты уж, мол, постарайся, а я не подведу. Как и сколько молодец на ноги вставал, по куче бревен на печь единственную не разваленную забирался, а уж с нее на седло переползал, кто ж ведает? Только сполз в конце концов на спину конскую, обвил руками шею, ткнулся лицом в гриву... Прошептал коню: сделал, как ты велел. Твоя очередь. Выручай из беды, не то прямо тут и помру.

Тронулся конь. Кабы раньше так... Едет Алешка, ровно на перине мягкой. Ну, ежели с предыдущими разами сравнивать, так будто на перине. Или на лодке по озеру. Это даже вернее будет, потому как покачивает и даже в сон клонит. Только спать совсем нельзя. Сверзишься с коня, обратно не взлезешь. Ни о чем другом не думает. Даже про зверя позабыл. Был тот, не был - все едино.

Сколько раскачивался, тому счету нету, а только оказался Алешка возле камня синего. Спроси кто: день ехал, али неделю, - не ответит. Видно, коню его, что скоком по версте перемахивать, что шагом - все едино. Колдовские кони - они такие...

Не стал молодец даже и пытаться слезть. Руки разжал, да и плюхнулся в воду, камень окружающую. Полежал несколько, - мало ли, может, вода та тоже свойством каким необычным обладает, целебным. Лежит и чувствует, что нет, не обладает. Зато лягушек полно. Прежде, вроде, не видел, а тут - что хвои на елке вековой. Плавают, орут, на него забираются, прыгают, - за бревно, что ли, приняли? Одна, совсем окаянная, к самому носу подплыла, глаза в глаза пучит, горло надувает. Королевишна заколдованная... Никак, лобызаться надумала...

И смешно, и противно Алешке стало. Подтянулся на камень, передохнул, руку в воду сунул, кольцо нашарил. Только удастся ли вытянуть? Он, когда в полной силушке был, и то с трудом, а сейчас, наверное, и думать нечего. Потащил кольцо, а оно - раз! - да и подалось легонько. И камушек в сторону сдвинулся, ровно пушинка на ветру.

Алешка же, не ожидавши, в поруб с камушка и сверзился. Так треснулся, что чувств лишился. Продрал глаза - конь уже на прежнем месте своем стоит, и, как прежде, вроде не дышит. Одежда - вот она, на лавке лежит...

Переоделся Алешка. Правдами-неправдами, а переоделся. Наверх выбрался, камешек пнул, - и все стало, как и было. Доспех, чтобы не соврать, так кучей на полу и оставил, где снял. И меч, и щит - как он его только не потерял? - и сапоги, и рубаху, все кучей бросил. Коли придется еще наведаться, тогда в порядок и приведу. А сейчас - не до порядку.

Палку подобрал, плетется, еле ноги волочит. Куда вот только? Что в город - оно понятно. А дальше? Домой заявиться - вопросов не оберешься. Это что ж, мол, на службе княжеской так привечают? К Екиму? Тоже не лучше. Ничего себе родственника отцова навестить съездил. К Всеведе-знахарке? Та хоть и на ноги поставит, - ну, авось поставит, - ан язык у нее, до вечера весь город знать будет о возвращении Алешкином. Да что там город, до Киева весточки долетят...

Ковыляет это Алешка, а сам все никак решить не может. Вон уже и просвет показался, еще немного, и лес кончится.

- Это еще кто таков будет? - голос знакомый слышится. - Кабы не три ноги, так подумал бы я, уж не Григория ли сынок?

- Григория, - Алешка отвечает. Повернулся на голос, и упал.

- Чего уж там, конь о четырех ногах, и то спотыкается, а у тебя три всего, - Сыч говорит. Кому ж тут и взяться, как не ему? - Кто это тебя так? Али сам?

- Родственница твоя удружила, - Алешка буркнул. - Кем она там тебе приходится?

- Родственница? - Сыч удивляется. - Какая такая родственница? Давненько уж я сам-перст на белом свете остался.

И пришло тут Алешке в голову, к бортнику попроситься. Он и на язык короток, и в снадобьях толк знает. Не так, конечно, как Всеведа, но все же... Вот и наплел с три короба, - даром что на ногах не держится и в голове туман, - будто послал его отец родственника своего за озеро проведать, а он, на обратной дороге, в деревне одной, девку встретил, которая вроде как племянницей Сычовой сказалась. Разговорились они, а у нее, оказывается, жених имеется. Заприметил их, и только было Алешка за околицу вышел, налетел со своими дружками-приятелями, с дрекольем в руках. Пятерых-шестерых Алешка, конечно, по сторонам раскидал, только с остальными не справился. Так его без вины отходили, что хоть ложись и помирай. Хорошо, досюда доплелся... Нельзя ли у тебя, Сыч, хоть немного где в сарае отлежаться? Сам понимаешь, в таком виде домой заявиться, охов да ахов будет - на телеге не увезешь. Кстати сказать, девка эта самая поклон ему передавать велела...

Бортник только головой покачал. Некому ему поклон передавать. Врет Алешка, и глазом не моргнет. Однако и то правда, досталось ему от кого-то сверх всякой меры. Что из-за девки где отходили, это вполне могло случиться. Дело молодое... Что домой идти опасается, тоже понятно. Григорий, он еще и добавить может, коли не за просто так побили.

А что трепку молодцу знатную устроили, это Сыч в баньке увидел, когда Алешку у себя в избе приютил. С головы до пят - живого места на нем нету, где синий, где черный - что твоя туча грозовая. Как только и до места того добрался, где в лесу встретились. Ежели б не встретились, хана парню. А так, прогрел бортник Алешку паром березовым да дубовым, попотчевал снадобьями, из меда с травами сваренными, стал молодец в себя приходить. Не сразу, не вдруг, конечно, а только спустя время поднялся на ноги, домой засобирался.

Чего только не наобещал Сычу, за спасение свое. И с дровами помочь, и с бортями, и чего только не пожелает, - все исполнит, и даже дощечки те самые, по которым черты с резами разбирать учился, отдаст. На вопрос же немой, что в глазах бортника ясно виделся, не ответил, только понурился и головой покачал. Ну, тот особо не настаивал. Алешка же, хоть и намолол-наобещал столько, что враз не унести, слово свое сдержал. И насчет дров, и насчет покоса, и сарай поправить помог, и дощечки свои отдал. Так рассудив, что без них в беду угодить помудренее будет.

Дома, как вернулся, особо не расспрашивали. Мать рада была, что сын жив-здоров, ей иного и не нужно, не бабское это дело, зачем князь его посылал. Отцу же Алешка сказал, что наврали все люди, не было никакого зверя дивного. Медведем огромадным зверь дивный оказался. С ним без него справились. Шкуру видел. Такова размером, что крышу избы запросто накрыть можно. Спроси - почему правду о приключившемся утаил, не ответит. Добро бы постороннему кому умолчал, там не поверить могли, на смех поднять, а то - отцу. Со стороны глянуть, странно это с Алешкой получается. Сделал доброе дело - и молчок. А шалость какую - так распишет, будто ничего важней этой самой шалости на свете нету.

От Екима тоже утаил. Поведал буднично, съездил, мол, проведал. Задержался на день, и обратно. Ничего такого в дороге не видал. Лес - он везде лес, а люди живут - как везде живут. Тут особо и сказать нечего.

И потекла жизнь Алешки по-прежнему, в заботах да шалостях вперемежку. Забываться потихоньку стало приключение его. Будто было, а вроде и не было. Вот, скажем, как прошлогодний снег. Ан сколько прошло, примечать за собой стал, то, да не то. И работа вроде спорится, и на гулянье не из последних, а все одно, не по-прежнему. Раньше как было? Глянул на сделанное, и удовольствие почувствовал, а нонче - сделал, ну и сделал. А тут еще мать оженить его задумала. Это отец ненароком проговорился. Услышал про озорство очередное, да и махнул в сердцах: правильно, мол, мать говорит, женить тебя надобно, а то никак ветра в голове не избудешь. Узнал Алешка и кого в жены ему прочат - Миловзору, кузнецову дочку. Припоминать начал, так и затылок зачесал. Слов нет, девка хорошая, справная, и лицом мила, и статью... Чего там говорить, всем взяла. И на гулянье, все как-то рядышком оказывается. А коли не рядом, так все в его сторону посматривает.

Забеспокоился Алешка. Григорию с Потапом, ну, отцом Миловзоры, сговориться - только встретиться. Они друг дружку хорошо знают. Может, уже парой слов и перебросились. Алешке же жениться - нож вострый. Ему еще погулять хочется. Да и к хозяйству не прикипелось как-то. Вспомнил и про то, как к камню сходить собирался, порядок навести. Улучил время, наведался. Там все так и осталось, как оставил. То есть на полу кучей. Разбирать начал, развешивать, чует - по-иному сердце забилось. Хоть и не пришлось мечом помахать, а как взял его в руки, будто друга после разлуки долгой встретил...

Долго потом на камне просидел, - ноги поджал, руки на колена, голову на руки. Беспокойство внутри какое-то, а отчего - не понять.

Обратно побрел, Екимку встретил. Тот коня к озеру водил. Разговорились, на бревнышко поодаль воды пристроились. Видит Екимка, у Алешки слово за слово цепляется, а иное вообще вполовину выговаривается, так что не понять ничего толком, возьми, да и скажи впрямую, что товарищ его в последнее время совсем самим собою быть перестал. Будто опоил его кто. Или на след чего нашептал.

Алешка же и слушает его, кажется, в пол-уха.

- Понимаешь, Екимка, - сказал он, потягиваясь, будто со сна, - не лежит у меня сердце к хозяйству. Иного чего требует. Такового вот хочется... - Он расставил руки и растопырил пальцы, словно хотел корчагу ухватить. - Этакого... В общем, надумал я, Екимка, в Киев податься. К князю тамошнему в дружину проситься.

Сказал, и осекся. Сам не понимает, чего ляпнул. Не собирался ведь ни в какой Киев, отчего только на ум пришло? А вернее - помимо ума. Еким аж рот разинул от удивления, на Алешку смотрит. Только и тот от товарища не отстал. Так и сидят, глядят друг на дружку глазами выпученными, рты пораскрывши.

- Ты что, вправду, али насмехаешься? - первым в себя Еким пришел.

- А чего?..

И посыпалось из Алешки, как листва с дерева по осени. Молотит, а сам будто со стороны себя слушает. Все, что ему Еким прежде про службу княжескую рассказывал, все выложил. Только словами иными, да сто раз приукрасив. Еще добавил, что, пока ездил по отцову поручению, слышал - князь киевский в дружину богатырей собирает. Отчего ж не податься? Ты подумай, Екимка, а то давай, на пару подадимся? Тебе там рады будут, ну, и я пристроюсь.

Из огня - да в полымя. Совсем Алешка с ума спятил. Сам не пойми чего удумал, так еще Екима присватывает.

- Да ты хоть понимаешь, что это такое - дружина княжеская? По-твоему, явился - не запылился, встречай, княже, на службу к тебе пришел? Так уж и быть, послужу тебе верой-правдой, а ты меня за это корми-привечай? Там таких охотников, небось, что комаров на болоте.

- А ты не лайся. Ты так рассуди. Князь есть? Есть. Дружина у него есть? Есть. Значит, как-то в нее попадают? К тому ж - глянь на себя. Богатырь богатырем. Ну. и я тоже ничего...

- Тебе, Алешка, точно кто-то на след нашептал. Сильно ты кому-то шалостью своей на хвост наступил. Где ж это видано, чтобы вот так, с бухты-барахты, на службу княжескую брали? Там такие богатыри, об которых слава по всему белому свету идет, не то, что мы с тобой.

- Эвона!.. И что же там за богатыри такие? Хоть одного скажи.

Скажи ему.

- Ну... - пробормотал Еким. А потом нашелся. - Ну и что из того, что сказать не могу? Там, у него в дружине, из-за моря пришлые. Они, кроме как к рати, ни к чему другому не приучены. Я им не ровня, куда уж тебе... Даже если я настолько ошалею, что тебя послушаю, нас там иначе как взашей и не примут...

- Как знаешь, - Алешка отвечает. Спокойно так, даже сомнительно, уж не замышляет ли чего. - Не хочешь - не надо. Я тебя силком тащить не собираюсь. Гляди только, не пожалеть бы потом...

- О чем пожалеть? - вскинулся Еким. - О том, что заушин не досталось? Тебя, Алешка, слушать, только гороху наевшись!..

Осерчал, вскочил, ухватил своего коня за гриву и в город подался, не оглядываясь. Алешка же еще посидел, по сторонам глазеючи, не покажется ли та, в сарафанчике простеньком, цвета неба весеннего. А как не показалась, так тоже домой пошел. И вот ведь что удивительно. Примечать стал Еким, что прежде они с Алешкой раз в сто лет встречались, а тут иногда даже и по два раза на дню сталкиваются. Куда ни пойти, везде попадается. Ничего такого не говорит, махнет рукой, приветствуя, и дальше себе топает. И вид у него стал какой-то озабоченный. Не соврал, должно быть, что в Киев собирается. Вот и стал Еким призадумываться. Они ведь с Алешкой - мало не братья названые. Негоже будет, одного его отпустить. Есть в том его, Екима, вина, что товарищ головой ослабел. Сам же его и делу ратному учил, и про богатырей рассказывал. Не знал, понятное дело, как оно все обернется. Ан это только на дороге просто: шел-шел, а потом взял, да обратно повернул. Тут же - что сделано, то сделано. Понятно, ни в какую дружину Алешку не примут, хорошо - просто посмеются, а так ведь и по шее накостылять могут. Кто за него тогда заступится? Еще и то сказать, коли над Алешкой чего устроят, это его, Екима, прямая вина и прямой позор. Товарища на посмешище и поругание выставить. Вот и выходит, либо Алешку отговаривать, либо с ним отправляться, в обиду не дать.

Улучил время, остановил на улице, отвел в сторону, чтоб никто не слышал, вразумить попробовал. Нельзя же, мол, вот как сейчас стоишь, к князю в дружину проситься. Доспех нужен, конь, оружие... Ты об этом подумал? Алешка только хмыкнул. С таким видом, будто есть у него все. Опять полыхнул Еким, едва по шее товарищу не отгрузил. Развернулся, и быстрее прочь, а то и впрямь не удержится. Ну, точно ума лишился!

И так прикидывал потом, и эдак, а получается, только одно и остается. Не присмотреть за Алешкой, он хоть завтра в Киев подастся. Без присмотра. И допустить этого никак нельзя. Век себе потом не простишь. Съездить с ним, чтоб сам убедился в дури своей необъятной. Он ведь, нельзя сказать, чтоб совсем дурной. Увидит своими глазами, что не так все, как кажется ему, назад вернется, и заживет, как отцами-дедами заповедано. Не много времени и надобно. Зато сердце успокоится, и себя упрекнуть не в чем будет. Да и никто не упрекнет, что товарища бросил.

Только это на словах быстро, а пока Еким к решению такому пришел, времени довольно прошло. Он даже и рад был, что Алешка ему на глаза попадается. Шмыгнул мимо, значит, в городе пока. А как принял, опять перехватил, отвел, и уговорились молодцы, что как снег сойдет, на новый год, так и подадутся. К тому времени, Еким наказал, чтоб и коня добыл, и все прочее. И гривен немного.

Услышав про гривны, Алешка приуныл немного, однако ж обещал чего-нибудь придумать.

Поводом же порешили так сказать, будто князь Екима с поручением посылает, и велит ему самому себе товарища в дорогу выбрать. Кого ж тому выбрать, как не Алешку? Не по сердцу так Екиму, но поскрипел-поскрипел, и согласился.

...На озере уже лед сошел, когда молодцы в путь-дорогу собрались. Дома у Алешки при расставании без слез обошлось. Во-первых, не один отправляется, с дружинником княжеским, а во-вторых, честь великая оказана. Всем домом в дорогу собирали, хотя чего там и собирать-то? Пару гривен, да припасов немного, вот и все сборы. Как уж там Еким высвободился, тайной осталось, а у Алешки все хорошо вышло.

Уговорились молодцы чем свет возле озера встретиться. Еким еще раз предупредил, что коли нет у Алешки коня с прочим, нечего и соваться. Сам все проверит, и ежели что не так - пусть товарищ его больше к нему с затеями своими не пристает. Нонче он ему верит, а впредь тогда - пусть и не надеется. Пусть хоть к Бабе Яге надумает, Еким с места не двинется. Даже еще соли на дорогу даст. Целый мешок. Она, говорят, добрых молодцев с солью уважает. Ну, и еще чего-то наговорил, подобного. Потому как, думает, может, хоть это Алешку образумит. Хоть и осталась всего ночь, ан, глядишь, передумает.

Пораньше на берег приехал, на место встречи условленное, чтоб сразу Алешку отругать, выговорить ему за дурь несусветную, да делами заняться. Можно ему на остров предложить сплавать, сети поставить, а то ведь обиду затаит. Или мост подновить... Думает себе, прикидывает, как поступить, чтоб товарищ особо не осерчал, слышит, подъезжает кто-то. Вздохнул тяжко, - ну да чему быть, того не миновать, - обернулся, и глазам своим не поверил. Речи лишился. Подъезжает это к нему витязь на лошади знатной, - не на кляче. В доспехе полном, не с чужого плеча. А рожа так сияет, смотреть больно. И видит, что Алешка это, ан поверить не может. Да где ж раздобылось-то? У Екима все, как полагается, а у товарища его - того пуще. Не богатое, но добротное, такое, что лучше и не надо. Где взял? Где взял, там уже нету. И скалится, довольный-предовольный. Ну, что, подались? Только и осталось, что кивнуть. А рот захлопнул, когда муха влетела.

Тронул коня и поехал рядом с Алешкой. Сначала по берегу, а затем через лес. Едет, а сам не на дорогу смотрит, а на товарища. Только рот откроет, чтоб спросить, а ему туда, как назло, мошкара лезет. Захлопнет, и снова таращится. А тот гоголем сидит, нравится ему, что Еким все никак в себя от удивления прийти не может. Наконец, смилостивился, сказал, что все это ему от отцова родственника досталось, пылилось у того в чулане ни весть сколько. От тех самых пришлецов из-за моря, о которых Еким рассказывал. Он, Алешка, как доспех увидал, примерил, так ему в сердце и садануло, в Киев ехать. И ничего-то он с этой думкой поделать не смог, как ни старался. За коня же, мол, деньги отдал. Не полностью, сколько смог, а остальные при свидетелях обещался с лихвой выплатить.

Хоть и бывают чудеса на белом свете, ан Екиму все равно не поверилось. Что-то Алешка не договаривает. Что договор с родственником отцовым заключил, тут дело ясное, а вот каков - темное. А может, тот отцу его задолжал, и теперь расплатился? И так прикинул Еким, и эдак, а выходит - не иначе как тут семейное что-то, а раз семейное, встревать не след. Выкинул из головы, оно, вроде, и внутри полегшее стало.

Едут они, и тут Алешке вдруг в голову пришло, а куда? Потому как дороги никто из них не знает. Это только так говорится хорошо, язык, мол, до Киева доведет. Может, и доведет, жалко, спросить не у кого. Потому как от деревни до деревни - сто верст, а от города до города - и того поболи. Коли б с гостями на судах их, это иной разговор, они всюду ходят, все знают. А тут, в лесу, у кого спросишь? Вспомнил было Алешка про веточку заветную в сумке, полез тихонько, как Еким к ручью приник, и нащупал только труху. Сначала старик, а потом и сам он напихивали туда припасы, вот и размололи. Хотя, ежели б он сорокой прокричал, али там вороной, или того пуще - лягвой... Нет, лягвой - нет. Птицы, они высоко летают, им сверху далеко видать. А лягва, окромя болота, ничего знать не может.

День ехали, два ехали, и стало им как-то скучновато. Все лес да перелески, редко когда селение встретится. Дорога впереди дальняя, ан кроме как об седла тереться, занять себя нечем. Оно, конечно, ежели б один был, припустил бы Алешка своего чудо-коня во всю прыть, мигом - не мигом, а вскорости оказался бы поблизости Киева, только нельзя же ведь Екима бросить. Сам же его с собой уговорил.

Вот и придумал Алешка для развлечения сказки сказывать. Ну, чтоб дорогу укоротить. Известно, за беседой приятной время быстрее летит. Коли сказка потешная, так и не заметишь, как пары верст будто и не бывало. А уж таких, что потешней некуда, каждый вдоволь слыхал. Особливо тех, что с оглядкой по сторонам сказываются. В них добрым молодцам такие уроки даются... Вот, к примеру, чтоб думали, прежде чем язык распускать. Пахал как-то раз селянин поле. Солнышко светит, птички поют, ветерок обвевает... А тот еле ноги передвигает. Коли б не нужда, ни за что б в поле не сунулся. Сосед накануне заглянул, квасу хмельного принес на радостях, внук у него народился, - не погонишь же человека. Думал, посидят чуток, ан вышло, как говорят, до песен... Соседу что - он, небось, до сих пор дрыхнет, а ему - пахать. Пройдет с десяток шагов, к роднику сбегает, помянет соседа недобрым словом, и опять за рало... Измаялся вконец, так еще и деда какого-то на беду принесло. Пристроился, окаянный, в теньке, то дремлет, то посматривает. Совсем невмоготу стало. Вот он, заодно, когда соседа в очередной раз поминал, заодно и деда прихватил. Не заметил, как вырвалось. Извиниться бы, ан вместо добрых слов иное в голову лезет. Да и дед... Ну шел себе мимо, и иди... Нет, пристал. Что, мол, добрый человек, делаешь? А то сам не видит, что не на дудке играю. А как землица? Мягкая? Как погодка? Когда управиться думаешь? Чем засевать будешь?.. До того довел, не сдержался, высказал от всего сердца, чем засевать собирается. Добавил еще, чтоб шел себе дед дальше, и без него тошно. Тот вроде не обиделся, улыбнулся, не нами, мол, говорено, что посеешь - то пожнешь. И пошел. Спохватился селянин, а деда уже нет - как нет. Ну и ладно. В общем, вспахал, засеял, а как урожай снимать, так незадача. У других рожь прет, в пояс, колосок к колоску, а у него на поле даже сорняков нет. Голое, как коленка. Он уж и надежду потерял... А потом, глянул как-то издали, и глазам не поверил. За одну ночь взошло поле, не хуже, чем у других. Обрадовался он, ноги в руки - и на поле. Бежит, от радости себя не помнит. А как добежал, чуть не помер. Потому как сбылись слова дедовы. Что с языка сорвалось, то и заколосилось...

Сколько дней прошло, кончились сказки. А длинной, однообразной дороге не было конца. Не было и уверенности, что они избрали правильный путь, что им не придется вернуться в Ростов и начать все сызнова...

Лес кончился. Дорога, по которой они ехали, спускалась вниз и терялась в чистом поле, раскинувшемся на много верст. Травища взросла лошадям по брюхо, еле проехать. Тут, видать, что конный, что пеший, редко бывали, потому как окромя чуть заметной прогалины в пышной зелени, ничем путь не обозначился. Да и той вскоре наскучило в одиночку, остановилась, и разбежалась в разные стороны. Прямо как в сказках, коими давеча друг дружку тешили. В которых едет богатырь, а потом - вот она, росстань. И камень указательный с росписью, на какой дорожке какая судьбина поджидает. Здесь же просто - разбежалась тропка-дорожка, и все дела. Ни тебе указателя, ни спросить кого. Приехали.

- Ну, что делать будем? - Алешка спрашивает. - Куда бедным молодцам податься?

- На Кудыкину гору, - Еким буркнул. - Осмотреться надобно. Какая дорога больше повыбита, ту и выбрать.

- А ежели одинаково?

- А ежели одинаково - жребий метнуть. Не обратно же поворачивать...

Спешились, осматриваться стали. Только без проку все. Может, прежде и были тут дороги хорошие, а сейчас - заросли. Какие тебе тут следы, посреди травы? Даже ежели и есть, чтоб разглядеть, скосить ее надобно. Ну так не мечами же махать... Бродят туда-сюда, ногами по земле шваркают, руками разгребают, - только время теряют. Зато коням раздолье - и отдых, и пастбище.

Тут-то Еким и грохнулся. Зацепился за что-то в траве, и грохнулся. Звону, правду сказать, не много было, потому как аккурат в зелень упал. Помянул что-то, кулаком под собой стукнул - твердо. Рукой поводил, Алешку зовет.

- Чего еще? - недовольно бурчит тот. Как и не бурчать - потревожили мошкару, лезет, куда ни попадя, и ничем-то ее не одолеть. Под доспех уже, небось, столько набилось, тяжелей железа будет. Надо побыстрей отсюда выбираться. К речке какой-нибудь, к ручью. Ополоснуться, в теньке полежать. Любую дорогу выбрать, лишь бы побыстрей. - Чего у тебя там?

- Не пойму что-то, - Еким отвечает. - Плита вроде каменная... Подсоби.

Чудно это - плита каменная посреди поля. Кому она здесь понадобилась? Елозят по ней, траву обдирают. Счистили, смотрят - и впрямь плита. Грязью только заляпанная, да зазеленела кое-где. В рост человеческий, и обтесана неровно. Если вообще обтесана, а не камень простой, хоть и необычный. Ежели шишку на две части вдоль распластать, похоже будет.

- Может, есть тут чего? - Алешка спрашивает. Он, глядевши, про свой камешек вспомнил. - Подымем?

- Ну, давай, попробуем, - Еким отвечает. Он и сам на плиту дивится.

Зашли с того конца, который поострее, ухватились и ну корячиться. Морды раскраснелись, вширь раздались, того и гляди шеломы соскочат. Ворчат, бурчат, и так зайдут, и эдак, - ничего у них не выходит. Как лежала плита, так и лежит, даже не шелохнулась. Так и пусть лежит себе, - нет, раззадорились. Что ж это за молодцы такие, коли камень с места подвинуть не могут? Кряхтят, порты трещат, ан все без толку. Только замаялись. Ан, все равно: врешь, сдюжим!.. У каждого с собой веревка на седле имеется, обвязали камень поверху, к коням приспособили, сами из последних сил поднажали - и одолели каменюку. Поставили стоймя, сунулись в яму - а там и нет ничего, окромя жуков да червяков. Переглянулись, плечами пожали, руками развели - кто ж знал-то, и принялись веревки обратно собирать.

Тут-то Алешка и приметил, на камне - словно резьба какая имеется. Только разглядеть ее трудно - позаросла.

- Погоди-ка, - Екиму говорит, - я его поскребу маленько. Чудится мне, начертано тут что-то.

- А ты, никак, по писаному разбирать умеешь? - не поверил тот.

- Может, и умею, - Алешка отвечает, а сам нож достал и зелень счищать начал.

Хотел было Еким ему помочь - не позволил. У тебя, сказал, рука тяжелая, ты тут все пособьешь. Не надо - так не надо. Отошел в сторонку, чтоб не мешать, смотрит, и впрямь узор на камне обозначился.

Сколько прошло, дочистил Алешка сверху донизу, взял мех с водой и плеснул на камень. Тут уж узор ясно виден стал: черточки, кружочки, завитки всякие; бегут от края до края, полосами, одна под другой. Алешка же пальцем ткнул, водит им по поверхности, и бормочет себе под нос.

- Ну, чего там? - не утерпел Еким. Видать, и вправду товарищ его черты разбирать умеет.

- Погодь, не торопи, - Алешка отвечает.

Добрался до низу, встал, снова пальцем водить начал. А как в третий раз поднялся, так шелом снял, чтоб в затылке почесать сподобнее было.

- Ну?

- Ну, ну... Не простой это камень, указательный. Сказано на нем, что три дороги тут имеются. Первая-то дороженька - во Киев-град, вторая - во Чернигов-град, а что третья-то - ко морю синему, ко камешку ко серому, ко бережку ко крутому, на тихи вешни заводи...

- Вот-вот, нам как раз в Киев и надобно. Это какая же из них?

- Про то не сказано...

- Как так - не сказано? Какой же он тогда указательный, коли не сказано?

- А такой, что тут стрелки начертаны, указательные. От того и указательный.

- Ну, и какая стрелка в Киев указывает?

- А я знаю?.. Я их ненароком соскреб, пока чистил...

Екима словно молоньей пробило. Это ж надо, сколько намучились, этакую глыбу из земли вывертывая, а он взял - и соскреб. Взять Алешку, запихнуть в яму, камешком сверху привалить, да и домой. Или того лучше: дать камешком по башке, чтоб по самую макушку вбить, а потом - все одно: привалить сверху, и домой...

- Тут про Чернигов вырезано, - Алешка снова пальцем по камню елозит. - Не знаешь, часом, где это?

- Не бывал...

- То есть, так выходит, что две дороги в города ведут, и только одна - к морю синему. Нам только на нее и не попасть, она нам без надобности. Ежели в Киев попадем, хорошо, а ежели в Чернигов - дорогу спросим.

- Не, - Еким говорит, - в Чернигов нам тоже не надобно.

- Это еще почему? - Алешка удивляется.

- Разве не слыхал? - и начал Еким припевать:

...Как во Чернигове-то вина всё заморские,

Заморские вина всё заборчивые:

Коли ковшик поднесут - иного хочется,

А как третий поднесут - так и меры нет.

Калачики-то там да всё медовые:

Как отведаешь калачик - ино хочется,

Как другой отведать - так и меры нет.

А как девки там, да всё красные:

Коли глянется какая...

Еким замолчал, пожевал губами, и закончил:

- В общем, никак нам в Чернигов нельзя.

- Ну да, - вздохнул Алешка, - нельзя... Делать-то что будем?

- Что делать, что делать... Жребий бросать будем. Куда укажет, туда и подадимся. Судьба, значит, такая.

- А ежели в Чернигов?

- Говорю же, судьба. Ее как на старайся, все одно не убежать.

- Ну так и бросай.

- Это еще зачем? Так только говорится. На самом же деле, загадывается.

- Мне все едино. Загадывается - так загадывается. Не век же тут возле камня торчать.

- Чего бы и загадать-то... - Еким бормочет. - Да хоть на птицу. В какую сторону первая птица над нами полетит, туда и нам подаваться...

- Нехай птица будет... Только сколько нам ждать-то ее?.. Не лучше ли другое что загадать?..

Только это было Еким рот раскрыл, для ответа, как каркнуло над ним, да тут же по шелому и шваркнуло. Глянул Алешка, и сдержаться не смог. Стоит его товарищ, будто окаменелый, рот разинут, глаза выпучены, по шелому след от птицы пролетевшей сползает. Глянул, да и повалился в траву. И хочет сдержаться, ан сил нет. Больно уж товарищ его потешно смотрится. Даже и не заметил, в какую сторону ворона подалась.

- Все!.. - рявкнул Еким так, что камень пошатнулся. - С меня хватит!..

Он наклонился и рывком поднял Алешку с земли.

- Идем! - Еким подхватил своего коня за узду и, не оглядываясь, повел его по первой попавшейся дороге.

Алешка сорвал было пучок травы, затем, глянув на него, а потом на товарища, отбросил его в сторону, ухватил своего коня и подался за Екимом.

...Где пешими, где вершниками, а добрались молодцы до речки-невелички. Дорога их прямо к броду вывела, так что искать не пришлось. Это уж сколько верст позади осталось, если от камня указательного считать? С полсотни, никак не меньше. Тут опять и лесу начаться, и пригоркам, а то все ровно по скатерке. Поскидали с себя все, и ну плескаться, будто дети малые. Рубахи, порты прополоскали, чтоб от пота избавить. Лошадей расседлали и возле дерев пристроились, на ночлег. Алешка дрова собирает, носит, ему и огонь разжигать, а Еким подобрал елку сухую, обстругал от веток, заострил и на речку вернулся. Она хоть и невеличка, - шагов с десяток будет, - а не без рыбы. Птиц, конечно, они на версту, что вверх, что вниз, распугали, а рыба... Куда ж она денется? Притихло, вот она на свои места и вернулась. Отошел Еким подальше, где кувшинки возле берега, затаился, высматривает. Сколько прошло, тень под листом заприметил. Теперь, главное, не спугнуть. Изготовил свое орудие, нацелился, да ка-ак даст!.. От того ли, что навык потерял, али усталость свое взяла, али просто не его сегодня день - и мимо, и сам в воду улетел. А щука - что? Была - и нет ее.

Вылез Еким на берег, снял с уха траву водяную, длинную, попрыгал на одной ноге, потом на другой, воду из ушей вытряхивая. Порты снял, выжал, только было собрался обратно надеть, и призадумался. Нет, не то, чтоб он в это верил, ан отчего бы и не попробовать? Все одно с его удачей нонче - только по грибы. И то - в погреб. Оглянулся по сторонам, будто худое замыслил, взял в руки порты, закрыл глаза, и как был в чем мать родила, крутнулся на одной ноге три раза, метнул порты вверх, руки выставил, шепчет: "Чтоб мне рыбу поймать, как порты поймаю"...

Алешка уже ждать заждался, когда Еким вернулся. Встал, видит, тащит его товарищ двух щук, каждая в три локтя, а сам смурной какой-то. Подошел, бросил добычу возле костра, и стоит, глаза в огонь вперив.

- Ты чего это? - Алешка спрашивает. - Аль русалку увидал?

- Да нет, ну брешут же все!.. - невпопад ответил Еким, махнул рукой и принялся насаживать рыбину на палку.

Хоть и кажется - велика рыбина, в три-то локтя, ан и молодцы не лыком шиты. Как сготовились щуки, ухватились поудобнее, и ну наворачивать - только за ушами трещит. До костей быстрее обглодали, чем иной до ста досчитает, ежели, конечно, грамоте да счету обучен. Водицей запили, у костра растянулись. Разговор завели, как-то заявятся ко двору княжескому, как-то встретят их да на службу примут, как служить станут, какая слава об них по белу свету пойдет. Все тише и тише голоса, все бормотнее, глаза сами закрываются - хоть поленьями подпирай. Оно, конечно, надо бы поочередно дозором бодрствовать, ан больно тихо вокруг, мирно. Лошади, вон, спокойно себя ведут, знать нет поблизости зверя хищного. Оружие - под руку, седла - под голову, и ну храпеть, аж ветви ближних дерев шеволятся.

Крепок сон молодецкий, сладок. Случись рядом где люди лихие, ох, несдобровать бы добрым молодцам. Их счастье, что не случилось. Уже и туман рассеялся, и солнышко красное из-за деревьев лучи кажет, а они - и в ус не дуют. Дрыхнут, хоть в било бей.

А тут странник показался. Старенький такой. Бредет себе с котомочкой через плечо, посохом в землю постукивает. Слышит, на взгорке кто-то соловьями заливается. Приостановился. Покачал головой, свернул и к молодцам направился. Подошел, глянул - люди делом заняты, отдыхают. А раз так, чего тревожить понапрасну? Присел рядышком с кострищем, посидел сколько, и тоже подремать приспособился. Клюку свою вдоль тела, руки под голову - и давай третьим соловьем насвистывать, пуще первых двух.

Сколько прошло, Алешка пробудился. Присел, головой мотает. В ней такой шум стоит, будто стадо коров ревмя ревет. Ну, Еким!.. Растолкать надобно, а то всю живность окрестную распугал, так и с голоду помереть недолго. Потянулся, и глазам не поверил. Ничего не понимает. Когда ложились, вроде, Еким один был, а сейчас, проснувшись, двое. Что еще за напасть такая! Как это он умудрился, за ночь из одного - двумя стать? Чего и удивляться, что в башке шум стоит. Один - что гром гремит, а уж как двое, - и сказать нельзя. Может, и он тоже, того... Ну, двое его стало?.. Огляделся - нет, не того. Один. Тут только и дошло, что второй - это даже и не Еким вовсе, а какой-то старец. Откуда взялся, коли его тут не было, не понятно.

Перебрался Алешка к Екиму, и ну его тормошить. Растормошил кое-как, только тот спросонья тоже ничего не поймет.

- Это тебя откудова двое взялось? - бормочет.

- Да не двое меня, - Алешка отвечает. - Один я. А этот дед какой-то пришлый. Откуда взялся - не знаю. Просыпаюсь, а он тута. Ты его давеча, случаем, не видал?

- Вроде нет... Ты на него глянь, может, он того, из лесу?..

Хотел было Алешка в том смысле ответить, что коли из лесу, так сам и смотри, да раздумал. Со зверем справился, баенника одолел, - ну, не то, чтобы одолел, а при шкуре своей остался, - чего бояться-то?.. Ежели б в лесу дело было, тогда да... А на опушке, луг вон какой... Так, может, это луговик? И то не беда - в лесу схорониться можно...

Сам не зная, почему, на карачках пополз. Потом спохватился, встал. Дед, вроде, как дед, ничего странного в нем нету. Борода лопатой, нос картошкой, шапка, рубаха, вместо кушака - веревка, котомка, лапти с онучами... Тут Алешка хмыкнул. Ишь, вырядился дед, ровно девка на выданье. Лапотки-то хоть и лыковые, ан поблескивает в них, будто ниточки серебряные да золотые вплетены. Да и веревочки, что онучи к ноге прихватывают, тоже не простые. Мало того, из цветных ниточек свиты, так еще камешками разноцветными изукрашены.

- Ну, чего там? - Еким спрашивает. Он за сто верст сидит, ему оттуда видать плохо.

- Чего, чего... - бормочет Алешка. - Человек, как человек... Кабы не копыта лошадиные, да не хвост...

Екима аж подбросило.

- Какие копыта, какой хвост!.. - так гаркнул, что мало листва с дерев не посыпалась. - Чем попусту молоть-то!..

- А коли сам видишь, так чего спрашиваешь? - буркнул Алешка.

Не успел Еким ответить, зашевелился старец, глаза открыл, потянулся сладко и сел.

- Приключилось что, орете ни свет, ни заря?.. Отдохнуть не даете... Делом бы лучше занялись. Костер вон у вас погас, поутренничать нечем...

И так это сказал, будто всю дорогу от Ростова с ними заодно топал.

- Сам-то, кто будешь? - спросил Еким.

- Ты б, молодец, угостил чем, прежде как спрашивать. На пустое брюхо разговоры не разговаривают... Хотя бы и рыбкой, - дед кивнул в сторону валявшихся щучьих голов. - Я до рыбки очень охоч, коли только-только пойманная. Так что давайте так: кому - за рыбой, кому - по дрова, а я покамест травок наберу, для приправы...

Травок он наберет, для приправы... Переглянулись Алешка с Екимом. Как бы для чего другого не набрал...

А тот так улыбается, рот от уха до уха растянулся.

- Да не бойтесь вы... Коли б злое задумал, уже б и исполнил. Вы тут так хороводы водили, за сто верст слыхать...

- Да я ничего такого и не думал, - бормотнул Еким и, обращаясь к Алешке, - на речку пойду. Я там палку свою оставил, ну, где рыба...

И скоренько, скоренько, чуть не бегом, вниз поспешил. Алешка поглядел ему вслед, потом на старика, пожал плечами и - в лес, за валежником. Старик, как и сказал, тоже без дела не остался. Отошел подалее, согнулся в три погибели, в траве чего-то шарит.

Сколько прошло, огонь запылал, а тут и Еким возвращается. Трех щук несет, поменьше, чем давеча, а вид такой же пришибленный. Не окликни его Алешка вовремя, в костер бы, наверное, попал. Присел тихонько, и только головой качает. Натер старик рыбу травами своими, внутрь напихал, воткнули над огнем на палках, а Еким все какой-то... ну, не такой. В следующий раз, Алешка думает, либо с ним пойду, либо сам. Что-то там неладное на речке творится...

С травами, что дед набрал, рыба такой получилась - сама в рот лезет. Не успели оглянуться, она и кончилась. Водичкой запили, усы-бороды вытерли, вот теперь и поговорить можно, старичок улыбается.

- Гляжу на вас, молодцы, и роду-племени не спрашиваю. Потому - сразу видно, богатырского. О том лишь спрошу, откуда такие взялись и далеко ли путь держите?

- Ну, про богатырей ты, старик, в самый раз угадал, - Алешка отвечает. - Взялись мы из города Ростова, а едем в Киев-град. Только вот случилась у нас незадача. Сколько дней уже, а дорогу спросить не у кого, ты вот, часом, не подскажешь?

- А вам куда подсказать, - старичок спрашивает, - в Киев, али обратно в Ростов?

- Нет, нам в Ростов не надобно, - это уже Еким отвечает. - Зачем нам в Ростов? Мы уж столько проехали, до Киева, небось, рукой подать...

Хмыкнул старичок.

- До Киева еще ехать и ехать, - отвечает. - А вот до Ростова вашего, и впрямь рукой подать. Верст пятьдесят всего и будет.

- Как так? - оторопели молодцы. - Да полно тебе, дедушка, надсмехаться. Мы уж сколько дней в дороге, какие-такие пятьдесят верст?

- Сколько вы там в дороге, этого я не знаю, - тот отвечает, - но коли отсюдова вон туда, - он махнул рукой, - просеку прорубить, аккурат напрямки верст пятьдесят и будет... Вы, должно быть, кругами ездили. Не у тех людей спрашивали. Или по злобе кто...

- Тебе-то откуда знать? - Алешка буркнул.

- Оттуда, что я много по земле брожу, и в здешних краях бывать приходилось. Тут где-то неподалеку камешек указательный быть должон. Не видали? Али он завалился от времени...

- Не завалился... Только на нем стрелок нету, указательных...

- Дожди, ветра, вот и нету...

- Руки растут не оттуда, - пробормотал Еким.

- Чего? - не понял старик.

- Вот и я говорю: дожди, ветра... Стерлись.

- Да вы не печальтесь, я вас провожу немного. А где расстаться придется, укажу дорогу верную. Только чего вы в этом самом Киеве позабыли? Аль в родных местах руки приложить не к чему?

- Втемяшилось кое-кому себя князю показать, совсем невтерпеж стало, оттого и едем, - Еким ворчит. - Богатырями на службу поступать. Со всей земли только нас и ждут. Никак, понимаешь, там без нас не справятся. Князь, понимаешь, как подымается поутру, так сразу и спрашивает, где там, мол, Алеша Григорьевич с Екимом Ивановичем? Не приехали ли еще? Не приехали? Ах ты, батюшки, горе-то какое...

Ворчит Еким, а Алешке до его слов будто и дела нету, будто не про него говорят.

- А что, хорошее дело вы, молодцы, затеяли, - неожиданно услышал он. - Не князю киевскому, земле нашей добрые богатыри ой как нужны!.. Зарятся на нее вороги лютые, и никак-то не уймутся. Одних прогонят, другие лезут. До ваших-то краев беда эта пока не докатилась, ан коли не остановить ее на дальних подступах, так хоть завтра в ворота постучится... Только вот вижу я, собрались вы в путь, совета доброго не спросив. Оно понятно, молодая кровь, горячая, только ведь мудрость не с рождения дается, с годами прирастает. Это к соседу можно вот так запросто ввалиться, и то не к каждому. А тут - к князю едете. К нему кто ни сунется - подарок везет, из самого наилучшего. Вы же - с пустыми руками. Неужто сами не додумались?

- Откуда ж нам додуматься было? - Еким говорит. - Чай, не девка красная, подарками одаривать...

- Вестимо, не девка; просто так у них, у князей, заведено. Будь ты хоть самый распробогатырский богатырь, хоть по тебе слава по всему белу свету идет, а без подарка - лучше и не суйся. Куда там в палаты, на крыльцо не пустят. Больше скажу, чем богаче подарок, тем почетнее место на пиру княжеском...

- Ты, старче, так речь ведешь, ровно сам из-за стола княжеского не вылазишь. Все-то тебе известно, про обычаи ихние... - с досадой сказал Еким.

- Ну, меня-то и до крыльца не пускают, - махнул рукой старик. - Сам взгляни, чего с меня взять?..

- Да хотя бы лапти, - это Алешка ввернул. - Ишь, как поблескивают... Золотые они у тебя, что ли? Где такими разжился?

- Сменял по случаю. По десять таких же глазастых как ты за лапоть отдал, да еще лукошко в придачу насыпал. Ты б не за лаптями моими приглядывал, а про подарок думал.

- Чего ж тут и думать? Нет у нас никакого подарка. Придется, наверное, несолоно хлебавши возвращаться...

- Так сразу и возвращаться?.. Сдается мне, рановато. Не зря мы, должно быть, встренулись. Помогу. Из-за тебя, добрый молодец Алеша свет Григорьевич, весь сыр-бор разгорелся, тебе и ответ держать. Подарок раздобыть для князя киевского. Он, вишь, и вправду, богатырей на службу к себе зовет. Только вот норов у него - и надо бы хуже, да некуда. Ежели что не по нем, жди беды. Многие приезжают, ан немногие остаются. Вот, давеча, наехал один, в службу поступать. Ростом, говорят, в три сажени, да сажень промеж плеч. Сам не видал, врать не буду, но сдается мне, преувеличили люди малость. Сколько прошло, не угодил князю. Потому не угодил, хвастлив больно. Так свои подвиги напоказ выставляет, что всех затмил. Только об нем разговоры и разговаривают. Ну, какой человек потерпит, чтоб рядом с ним другого первым ставили? Вот и князь не утерпел. Сцепились на пиру, князь богатыря в поруб велел посадить. Ан не на того напал. Тот и гридней побил, и богатырям, коим на пиру присутствовать приключилось, тоже трепку славную учинил. В общем, всем на орехи досталось. Ну, там, стол сломал, пару лавок, двери - это не в счет. Понаделал князю сорому, сел на коня и уехал. Сказать, что князь в ярость пришел - ничего не сказать. Он даже награду тому обещался, кто голову этого самого богатыря к нему привезет. К слову, не нашлось, охотников-то...

Услышал Алешка такие слова, и пригорюнился. Ничего себе, богатыри к князю в службу принимаются. Чтоб в одиночку скольких там поразбросать да побить, это ж какую силушку иметь надобно? Он, Алешка, правду сказать, даже насчет стола, лавки и двери слабоват, ежели, конечно, на совесть устроены. Топором, там, еще куда ни шло, а вот кулаком - скорее руку расшибить...

- Зовут-то как, богатыря этого? - спросил.

- А так и зовут, по делам его, Неодолище.

Хорошее имечко. И впрямь, само за себя говорит. Совсем Алешка нос повесил. Оно и к лучшему - не видит, как Еким ухмыляется, - спасу нет.

Сидят, молчат, потом Алешка и спрашивает, так просто, разговор поддержать.

- А чего ты там насчет подарочка для князя говаривал?..

- Так о том и говаривал, что нет для князя подарочка лучшего, чем тот, который он сам для себя выбрал...

Алешка так и привстал.

- Уж не хочешь ли ты сказать...

А старичок голову склонил, глаза в небо, и будто ни при чем. Потом говорит.

- Снова скажу, не зря мы, должно быть, встренулись. Глянулись вы мне, молодцы. Уж не знаю чем, а глянулись. Хоть и похваляется богатырь-Неодолище силушкой великою, ан и на него управа найдется. Помогу вам одолеть его, научу, как снять с плеч буйну голову. Отвезете ее в подарок князю, и будет вам место в дружине его богатырской.

Не по сердцу, ох, не по сердцу Алешке слова такие. Добро бы ворог лютый был, а то - гридней княжеских поколотил. Разве ж за это буйну голову сымают? Глянул тайком на Екима, тот тоже рот скривил, ему тоже не по нраву.

- Ты вот что, старик... - начал было, но тот улыбнулся.

- Не тебе решать, Еким Иванович. Сам ведь говорил, Алеша Григорьевич тебя с панталыку сбил, вот пусть он свое слово и скажет. Недалече ведь отседова, богатырь-Неодолище. Однова решит - помогу, чем могу, а нет - так и пойду себе дальше.

- Собрался, так и иди, - Алешка говорит. - Нешто это где видано, за какую-то там зашеину голову снимать!.. Так голов не напасешься... Как пора свадеб начнется, рука устанет, головы рубить...

- Не пожалеешь? - старик спрашивает. Поднялся, котомку поправил, палку свою поднял. - Всего и делов-то... А ведь князь бы тебя уж как приветил, как отличил... И богачеством, и родовитостью... Первым богатырем прослыл бы.

- За такое дело, как ты советуешь, не первым богатырем, первым лиходеем вовек прослыть... Сказано тебе, иди, куда шел...

- А товарищ твой, он что думает? Может, коли не моего совета, так его послушаешь?

- Нечего мне советовать. Тебе же, человек прохожий, и впрямь лучше подобру-поздорову... - угрюмо промолвил Еким.

Однако старик не ушел. Постоял некоторое время, - то на одного глянет, то на другого, - а потом неожиданно сел на прежнее место.

- Правильно подумали, сынки, - сказал по-отечески. - Не водица, чай, кровь людская. Негоже ее проливать, даже врага пришлого. Вразуми его так, чтоб и думать забыл разор чинить, глядишь - он и образумится. Бывает ведь и такое, что люди, сызмальства друг на друга волками смотревшие, друзьями верными становятся... Только, Алешенька, как ни крути, а придется тебе с Неодолищем переведаться. На роду тебе такое написано. И чья возьмет - не берусь сказать.

- Чего тогда Алешку посылать? - Еким встрял. - Мало ли, что кому написано...

- Не нам с тобой, Екимушка, с судьбой спорить. Все равно по-ейному будет, как ни перечь.

Покачал Еким головой, против сердца ему слова старца. Алешка же поднялся, плечами повел.

- Не горюй, как-нибудь сладим... Чай, меч у него не острее моего...

Старик крякнул с досадою.

- Только-только об крови говорили, а он - о мече. Одолеть, это ж не живота лишить. Как ты там сладишь, али не сладишь, твое дело, ан и меч свой, и доспех, и коня - здесь оставь.

- Ага, голыми руками с ним биться!.. Сам ведь сказал, он сколько там гридней княжеских с богатырями раскидал, что ветер соломинки...

- Оттого тебе помощь моя и надобна. Скидавай с себя все богатырское, надевай мое странническое. И котомку бери, и посох. С ними и отправишься.

- Они у тебя что, заговоренные?

- Да какие там заговоренные. Обыкновенные. Ты о том посуди, что одно дело - с богатырем силой меряться, а другое - со странником перехожим. Сумеешь на пользу себе обратить, твое счастье, не сумеешь - не сносить тебе буйной головушки. Об том еще помни, как увидишь Неодолища, страшно тебе сделается, и должен ты этот самый страх превозмочь. Так превозмочь, чтоб бежал страх твой за тридевять земель, чтоб и тени его в тебе не осталося. Одолеешь его, так и богатыря, может, одолеешь. А коли заробеешь, уж лучше сразу назад вертайся. Если же твоя возьмет, хоть словом, хоть как богатырь пощады запросит, - не упорствуй, пусть его. Не ровен час, сам когда на его месте окажешься...

Вот ведь что на свете белом деется!.. В живых остаться, да рассказать кому - не поверят. Даром что Еким рядом. Сговорились, скажут. Супротив богатыря могучего, с палкой. Не собака, чай... Такая дурь, что любой дури дурее. С другой стороны - чего теряет? Глянет одним глазом на Неодолищу, и обратно. Не станет же тот с мечом за просто так на прохожего безоружного кидаться, даже коли заприметит. А ежели заприметит да налетит, глухонемым прикинуться, тогда уж точно не тронет.

Вздохнул, поскидывал с себя все, взял одежду старика, в руках вертит. Как же ее надеть, если таких дедов троих связать воедино нужно, чтоб с Алешкой сравняться. Станет надевать, так лоскутами разойдется. Придется тогда страннику в одном естестве дальше топать. Ну и пусть топает!.. Поделом ему. А то без него плохо было, что его ветром надуло.

Сунул Алешка голову в рубаху, дернул, как следует, чтоб уж сразу в клочья, а та возьми, да и окажись ему в самый раз. Будто по нем и сшита. Порты - тоже как влитые. Чудеса - и только. Веревкой опоясался, котомку через плечо, был богатырь, стал странник.

- Лапотки не забудь, - старик говорит.

- Себе оставь, - Алешка бормочет. - А я при сапогах останусь.

- Ну, как знаешь... Клюку не забудь...

По-хорошему, взять бы эту клюку, да отходить как следует, несмотря на годы. Хотя, конечно, и их с Екимом тоже отходить бы стоило. Известно, у старого ума, что у малого, а они-то хороши, дальше некуда.

Где там эта клюка?

Подошел, наклонился, дернул - и носом в землю ткнулся. Потому - весу в той клюке, пудов не знамо сколько, и она только по виду палкой неказистой кажется. Фыркнул Алешка, поднялся, и к старичку.

- Ты что же это, никак колдун какой?..

Улыбнулся тот, подошел, поднял палку, как ни в чем не бывало, постучал об землю, Алешке протягивает.

- Так сразу и колдун!.. Чего взъелся-то? Я, что ли, в неловкости твоей виноват?

Видит Алешка, в руках его клюка будто и не весит ничего, подивился про себя, ухватил палку, ан пальцы разжать не успел и рухнул вместе с ней плашмя.

Набрал воздуху в грудь побольше, сказать, что подумалось, ан слышит, Еким ему:

- Говорено ж тебе было, лапотки не забудь.

Должно быть, знамо его товарищу то, что ему самому неведомо.

Не стал кочевряжиться, скинул сапоги, обулся в лапти. Протянул руку, ухватил с опаской клюку, да враз и поднял, точно прутик. Сам себе не поверил. Вскочил на ноги, и ну махать ей из стороны в сторону. Зря не верил. Нет в ней весу никакого, перышко птичье, и то тяжеле.

- Ты, Алешка, совсем ума лишился, - Еким говорит. - Хватит, а то зашибешь невзначай. С богатырем, вон, биться ступай.

- И пойду!.. - Алешка ему. - Мне теперь не токмо что Неодолище, любого подавай. Хотя бы и Святогора.

- Ты, молодец, не хвались, на рать едучи, - старичок говорит. - А хвались с рати. Нешто забыл? Не ведомо, кто из вас над кем верх одержит. Попрощайся лучше, с товарищем-то.

И так он это сказал, что разом все веселье с Алешки слетело, будто и не бывало. На лицо ровно облачко набежало. Подошел к Екиму, вздохнул тяжко, и вдруг обнял крепко-накрепко, как брата родного, чего прежде не делал. Тот тоже обнял, аж хрустнуло.

- Ты уж извини, Еким, коли что не так было, коли обидел чем, - Алешка говорит. - В том старик прав, рановато я пировать задумал. Так сложиться может, что еще прежде накормят меня досыта, да напоят допьяна. Ты уж тогда не забудь моих отца с матушкой. Знаю, есть у них, кому присмотреть в старости, а только хотелось бы, чтоб ты им заместо меня стал. Попроси у них за меня прощения, поклонись им... Ну, чего уж там... Пойду, что ли...

- Слышь, Алешка, - Еким бурчит. - А может, ну его, богатыря этого?.. Поехали сразу в Киев, примут - хорошо, а нет, так не очень-то и хотелось.

- Нельзя, Еким, - тот отвечает. - За подвигами, за славой подались, а как до дела дошло, так сразу и в кусты? Служба княжеская, она ведь не медом намазана. Не своя воля. Куда пошлют, туда и иди; что велено, то и исполняй. Вот и считай, что это нам первое с тобой поручение.

- Не нам, тебе, - вздохнул Еким. - По мне, так век бы таких поручений не было. Ежели они все такие, ну ее, службу у князя киевского. Мало, с кем он там полается, что ж теперь, за каждый брёх голову подставлять? Ну да отговаривать не буду. Как сам решил, так и делай. Здесь тебя ожидать буду...

- Ожидай... Сказывай, где Неодолища отыскать? - повернулся Алешка к старичку, усевшемуся спокойненько на травку.

- К речке спустишься, перейдешь, там дорожку получше видать. Иди все по ней, не сворачивая. К вечеру увидишь взгорок, на этот похожий, там его и отыщешь. Шибко-то не беги, успеется...

- Коли случится со мной чего, одёвка твоя, что на мне, чай, пропадет...

- Новую справлю. Ты ж мне коня и все прочее оставляешь, в обмен.

- Ишь, чего захотел, - Еким встрял. - Не будет тебе, ни коня, ни прочего. Ежели что.

- Оставь его, Еким, - Алешка говорит. - Мена у нас с ним честная. То рассуди, не силком же он меня заставил. Ты же и сам сказал - мое это решение... Ну, прощевайте пока, а там свидимся, не свидимся, это уж как судьбе угодно...

Поклонился до земли, повернулся и побрел потихоньку.

Идет это себе не спеша, как наказано было, раздумывает. Надо бы все-таки прежде взгорка к лесу свернуть. Не по ровному месту, а скрытно к богатырю подобраться. Поглядеть осторожненько, взвесить все. Чтоб не случилось, как прежде со зверем. Не оказаться столбом посреди поля чистого. Со Скименом, правду сказать, повезло немного, ан нельзя же только везением жить. Надо и самому как-то голову приложить. А ежели ее без оглядки в нору волчью совать, так и без нее остаться недолго. Может, лучше в открытую вообще не соваться, а, там, как-нибудь среди ночи врасплох застать. Поединок - он должен по справедливости быть, а какая же тут справедливость, ежели противник твой тебя прибьет, и не заметит как. Вот ему бы Святогора в противники, это была б справедливость, а Алешка - никакой справедливости в этом нету.

Бредет Алешка, раздумывает, и невдомек ему, что уж солнышко за лес клонится, что уж и взгорочек показался, и огонек на нем плещется. Только тогда опомнился, когда кликнули его богатырским голосом:

- Э-ге-ге-гей, человече!

Даже и не понял сначала, подумал, гром среди ясного неба грянул. А как голову от дороги поднял, так и обомлел. Раньше б сказали, так сразу бы в Ростов и повернул, ноги б понапрасну не бил. Стоит богатырь, ровно дуб столетний. И впрямь, косая сажень в плечах. Уж на что Еким крепко выглядит, а куда ему до Неодолища!.. Алешка же супротив него, не более комара. Борода до пояса, в доспехе, рукавицы... Его ж какие там руки, под рукавицами теми?.. Брови густые, насупленные, взгляд суровый. Это вот с эдаким-то чудищем воевать? Да он... Он рукой машет, сюда, мол, иди. Делать нечего, придется.

Поднимается Алешка на взгорок, а ноги подкашиваются. Вспомнилось, что старец говорил: не бояться, мол. Да тут хоть бойся, хоть не бойся...

- Давненько никто мне не встречался, - богатырь ему говорит. И вроде добродушно, а чувство у Алешки такое, что вот скажи сейчас что не так, и сразу булавой по башке получишь. Неодолище ее возле костра бросил, Алешка ее поначалу за бревно принял. - Кто таков будешь? Далеко ли путь держишь?

- Так, человек прохожий, - молодец отвечает. - Странник. Столько лет по белу свету брожу, что уж позабыл, кто и откуда.

- Ишь ты, каков, - покачал головой богатырь. - По виду-то тебе годков совсем немного будет, чтоб имя свое позабыть.

- Это коли на одном месте сидеть, имя нужно, - Алешка ему, - а коли по свету бродить, пусть бы его и совсем не было.

- Странный ты, однако, странник.

- Чему ж тут удивляться?.. Странник, он завсегда хожалый.

- Так не хожалый, странный... Голоден, небось? Пристраивайся. Чем богат...

Пристроился Алешка к костру, улучит момент, скосит глаза на богатыря, и снова на огонь смотрит. А тот уставился на странника, ровно на диковину какую, и молчит. Наконец, спросил:

- И что же это тебя такое с мест родных погнало?

Алешка об другом думает, ему как-то и невдомек, отчего он странником по свету белому пустился. Начал было привычно, что, мол, пожар случился, дом погорел, без родных остался, не захотел на пепелище оставаться, - вот и отправился, куда глаза глядят. Бормочет, и сам понимает, - нет прежней легкости в словах. Не слова - камни пудовые. Оттого, может, что беда придуманная, все одно беда? Еще и Неодолище не мигаючи уставился. Совсем Алешка смутился, пуще девки. Разве не разрумянился. Замолчал.

- Да ты давай, ври дальше, - богатырь хмурится. - Мы - люди простые, правду от кривды отличить не умеем. Скажи нам: "Борода уму замена", мы и поверим...

- А коли не веришь, чего ж продолжать-то...

- Да ты и сам себе не веришь. Сбрехал бы, полюбил, мол, девку красную, а она за другого замуж пошла, не мог счастья их видеть, вот и удрал. Складней бы вышло.

- Тебе почем знать, складней, али нет? Может, так оно и было? Может, мне об этом говорить невмоготу?..

- Из молодых, да ранний, - Неодолище бурчит. - Его честь по чести пригласили, а он хозяевам - никакого вежества. Стукнуть бы тебя разок по уху, для ума, только, боюсь, как бы остатнего не лишился. Ежели есть, остатний-то.

- Так ведь и хозяин хорош. Только затем и зазвал гостя, чтоб ему в ухо треснуть.

Видит Неодолище, странник за словом в карман не лезет, призадумался. У Алешки же ретивое взыграло. Еще бы не взыграть, хоть на словах, а одолел богатыря. Ему б придержаться малость, а у него довольство самим собой того и гляди наружу выпрет.

- Далеко ли путь держишь?

- В Киев собрался. Там, говорят, какой-то богатырь с князем поссорился и всех его дружинников побил. Уж больно взглянуть хочется, на эдакую-то орясину...

- Взглянуть хочется?.. Ну что ж, коли хочется, так и взгляни... - Неодолище говорит, а у самого рука незаметно к булаве подкрадывается. Очень обидным ему слово Алешкино показалось. Еще и то непонятно: либо сильно могучий странник этот самый, либо сильно глупый. А то вдруг вообще колдун?

- Чего это ты о булаве обеспокоился?

- К огню близко лежит... Как бы от искры не занялась...

- А по мне, так ты не правдивей моего оказался. По глазам вижу, хочешь меня особым ужином попотчевать...

- Да что ж это такое деется-то!.. - оторопел Неодолище, а потом ка-ак ахнет кулачищем по Алешке.

Кабы попал, тут бы и разговору конец. Не попал. Откинулся Алешка назад, перекатился, вскочил на ноги.

- Я тебе покажу орясину!.. - пробормотал Неодолище, отводя руку. - Я тебя вежеству враз научу!..

На этот раз Алешка присел, и кулак просвистел у него над головой.

- Вот ужо постой! - богатырь рявкнул, и снова мимо.

Пошла потеха. Алешку злая радость какая-то охватила. Понимает, - стоит только богатырю его хоть мизинцем задеть, как сразу и дух вон, оттого и прыгает, ровно лягва, и приседает, и крутится, и уворачивается... Супротивник же его с каждым промахом только больше свирепеет. Так воздух кулаками месит, - едва костер не загасил. Загасил бы - Алешке б туго пришлось, а так огонь ему в помощь. Не станет Неодолище через костер прыгать, не девка, чай, да и на дворе - не новый год.

Видит богатырь, никак у него не выходит егозу зацепить, за булаву ухватился. Вконец осерчал. Нет у Алешки оружия, так это его беда. Пуще прежнего ветер гонит. Иногда же как даст в землю, где молодец вот только-только стоял, так тут же и яма образуется. Наступить в такую молодцу ненароком, кувырнуться али ногу подвернуть, - и конец битве великой. А иначе никак с вертуном не сладить. Он, вишь, совсем осмелел, как улучит случай, - палкой своей, то пристукнет, то ткнет. Из чего уж она у него сделана, ан чувствительно. И ведь не устает!.. Сколько прыгает да крутится, не присевши, - все будто едва от сна пробудился. Тут семь потов сошло, булавой махать, а ему ни по чем. Ну, сейчас я его!.. Хвать!.. Ан опять мимо... Это ж надо. Скольких комаров уже, должно быть, побил, а одного, самого большого, - ну никак не достать. Богатыри княжеские, они тучей лезли. Там куда не махни, не попасть сложно. А этот... Бах! Ну вот куда, окаянный, снова подевался?..

Еще и ткнуть норовит не так, чтоб ущерба телу нанести, а все больше чести. Столько натыкал, что придется завтра весь день коня в поводу вести. Прежде думал, поучу слегка, ан нет, пусть на себя пеняет. Головой к земле приставлю, да и вгоню по самые лапти, чтоб и следа не осталось... Хрясть!.. Попал, что ли? Да нет, вон он, отскочил...

Алешка же изловчился, и, как Неодолище опять во всю ширь размахнулся, шмякнул ему своим посохом прямо по ноге. Тот булаву выпустил, ногу подтянул, взвыл и руками за нее ухватился. Алешка же не из тех, что ворон считать будут. Он по второй ка-ак даст!..

Еще пуще взвыл Неодолище, рявкнул что-то непотребное, хотел было вторую ногу поднять, да забыл, что первую держит. Грохнулся, где стоял, Молодец на него сверху и насел, как на коня. Бросил поперек плеч свою палку, давит на нее, и так она тяжела, что чувствует богатырь, будто в землю уходит. Говорят, колдуны слова крепкого не выносят, ан молодец вовсе и не колдун оказался. Отгонял его Неодолище, как мог, пока рот землей не забился.

А странник вроде как совсем не собирается живота его лишать. Он на нем елозит, и все твердит, чтоб пощады запросил. Попросишь, мол, да слово дашь нерушимое, зла не чинить, так и отпущу на все четыре стороны. Как же случилось, что он верх взял? Коль не колдун, значит, заговоренный, не иначе. Разве и впрямь попроситься... Здраво рассудить, ни за что сцепились. Оно, конечно, не просто так молодец мимо шел да простецом прикидывался. Его, Неодолища, искал. Сказать, что ли, а то ведь совсем задавит. Уже и головы не повернуть, и кости трещат...

- По-жа-лей, - богатырь хрипит. - Сжалься... Мочи нету...

И не видно ему, как после слов сказанных, ровно потемнело слегка окрест на миг краткий. Потемнело, и будто не бывало. Алешка-то приметил, только внимания не обратил. Он в сторону соскочил, клюку сдернул, смотрит, что дальше будет.

Выбирается из земли Неодолище - эк его вдавило!.. Отфыркивается, дышит жадно. А ну как сейчас опять в драку полезет? С него станется...

Не полез. Сел, понурившись, сам на себя прежнего не похож. Алешке его даже как-то жалко стало.

- Чего уж там, - бормочет. - Ино ты, ино тебя... Всяко бывает. Не со зла я... Получилось так...

И, как-то незаметно, взял и рассказал Неодолищу обо всем. О том, как в Киев податься надумал, как старичка встретил, как тот ему про богатыря рассказал, как одолеть его надоумил. Без прикрас сказал и ждет, что Неодолище ему в ответ молвит.

А тот посидел сколько, в землю взором уткнувшись, а затем поднялся тяжело, - Алешка на всякий случай назад на пару шагов отступил, - и начал с себя доспех снимать. Снял, побросал, как придется, снова сел.

- Вижу, - говорит, - в этот раз правду молодец сказал... Звать-то тебя как?

- Алешкой...

- Алешкой... Так вот, Алешка, слушал я тебя, теперь твой черед пришел.

И сказал ему Неодолище жизнь свою немудреную. Как жил себе поживал в деревне одной, землю орал да урожай собирал. Как все - так и он. Однажды же так случилось, повстречался ему на дороге, как и Алешке, старичок один. Ведет себе коня богатырского в поводу, на седле - доспех. Слово за слово - разговорились. Он, старичок этот, богатством таким по случаю разжился, кому б продать, искал. Цену ж назвал, совсем неказистую. Задуматься б тогда Неодолищу, а он уши развесил, глаза выпучил, счастью своему не верит. Конь - в хозяйстве пригодится, остальное - кузнецу сбыть, прибытка столько, что не сосчитать. Сбегал до дому, принес цену, что старичок спрашивал, да все разом и выкупил. Распрощались они, а как обратно возвращаться, - к речке уже подходил, - вздумалось Неодолищу на себя в доспехе полюбоваться, тем паче - будто на него сделан. Нацепил, как мог, на коня влез, заехал в речку, насмотрелся вдоволь, а как обратно на бережок выехал, так будто другим человеком стал. Опостылела ему вдруг жизнь мирная, возжелалось славы ратной. Даром что никогда прежде оружия в руки не брал... В общем, подался подвиги совершать. Такого понаделал, оглянуться сейчас, смотреть тошно. Такая, небось, слава нонче об нем по свету идет, что хоть на другой свет подавайся. Так-то вот...

- Это ты что ж, вот только-только понял? - не поверил Алешка.

- А то... Как пощады попросил, ровно торкнуло внутри что-то. Ровно ходил сколько с глазами закрытыми, а тут вдруг открылись...

- И что ж теперь делать будешь?

- Что буду?.. Подамся, пожалуй, куда ноги поведут. Где обо мне не слыхали, там и останусь, коли не погонят.

- А конь? А оружие с доспехом?..

- Хочешь, здесь брось, а хочешь - себе забирай. Ты ж, как-никак, победитель. Тебе и решать...

Слово за слово, проговорили мало не до утра, пока сон обоих не сморил. А как проснулся Алешка, - нет Неодолища, ровно и не было. Видать, и впрямь подался, куда ноги понесут... Алешке же иная дорога выходит. Ему к товарищу возвращаться надобно, заждался тот его, беспокоится, должно быть. Ну, и старцу одежонку его возвратить.

Только зачем ноги попросту бить? Вон он, конь богатырский, на нем и поехать. Хорош зверь. Не видывал таких прежде. Такого на любом торге с руками оторвут. Да и доспех с оружием прихватить - не бросать же.

Пошел Алешка коня добывать, а тот не дается. Молодец к нему, а он прочь отходит, будто дразнится. Я тебе, мол, не Неодолище какое, меня просто так не ухватишь. И так Алешка зайдет, и эдак, не дается - и все тут. Солнышко уж высоко взошло, а молодец все за конем бегает. Насилу изловил. И то, потому только, что тот сам до себя допустил. А уж коли коня споймал... Пришла тут Алешке в голову мысль - над товарищами своими подшутить. Дай-ка, думает, богатырем переоденусь, да в таком виде перед ними и заявлюсь. Интересно, как то они себя вести станут?..

Известно, дурное дело - не хитрое. Нацепил на себя Алешка доспехи богатырские, на коня взгромоздился и обратно отправился. Едет, затее своей не нарадуется. Знатную шутку выдумал. Будет, о чем потом порассказать.

Еким же во всю ночь глаз не сомкнул. Они с Алешкой хоть и одногодки, а все равно, он себя как бы старшим чувствует. Как если бы брата меньшого на гибель верную отпустил. Уж какими только словами себя не костерил - не отпускает. Хоть сейчас - на коня, и вдогонку. Солнце взошло, а он все место себе не находит. На ловлю не пошел, на старичка старается не смотреть, кабы чего не вышло, да и тот ведет себя тише воды, ниже травы.

Идет время, совсем невмоготу Екиму стало. Не осталось надежды, что Алешка живым вернется. О чем только думал, когда отпускал? О том, что с эдакой громадиной, что княжеских слуг разметала, справится? Там таких, как он, сотню выстави, и то без толку. Хорош друг. Добро бы, равный поединок был, тут же, все одно, что на убой... Как теперь в Ростов возвращаться, к родителям Алешкиным? Как в глаза им смотреть?..

Старик было сунулся, мол, не тужи заранее, может, недолго ждать осталось, еще чуть-чуть, и вернется товарищ его с победой славною... Ага, вернется... Так на старика рявкнул, сам испугался. Не ровен час, того от взрыка Екимового Кондратий обнимет...

Эх, чего ждать-то! Зря раньше не спохватился. Не по делу на товарища осерчал. Собираться надобно, и по следам Алешкиным отправляться. Ежели нет его более на свете белом, - с богатырем поквитаться. Мало ли, что слово дал, в Ростов вернуться... Одолею Неодолища, тогда и вернусь. В ноги родителям Алешки брошусь, сам заместо сына им стану, коли простят. А не одолею, так и сраму нету.

Решил - и будто гора с плеч. Так собирался, будто не на бой кровавый, на пир званый. Но лишь только взялся за стремя, как старик сказал, приложив ко лбу ладошку:

- Говорил тебе, погоди. Вон он, товарищ твой, целехонек возвращается. Ишь, как торопится, ровно на коне...

Присмотрелся Еким, и вправду на коне. Спешит-торопится богатырь в доспехе на коне богатырском. А коли так, какой же это Алешка? Тот пешим отправился, в портах да рубахе.

Опустил голову Еким.

- Чуяло сердце-вещун, не видать мне больше товарища дорогого. Погубил его Неодолище, до нас добирается. Поди прочь, старик. Не держу на тебя зла, да ежели б и держал, не все ли теперь равно? Будешь в Ростове... Ну, сам знаешь, что делать надобно. Мне же судьба иное уготовила.

Снова ухватил стремя, птицей в седло взлетел, прибрал поводья.

- Поспешай, старик. Не сдюжу, так и тебе пощады не будет.

Саданул коня пятками в бока, пригнулся - и врагу навстречу, не оглядываясь. До него еще далеко, нечего прежде времени оружием щетиниться. Тот тоже пригнулся, ан коня не гонит. В руке ничего не поблескивает, знать, на булавах предлагает померяться. Так, значит, тому и быть. Кабы знать, как дело сложится, место бы повысмотрел. Трава высокая, что там под ней? Где ямка какая, где кочка, оступится конь, тут молодцу и конец. Теперь же, кому - счастье, кому - два, а кому и ни одного...

Близко уже... Постой, что это там у него позади седла? Никак, клюка Алешкина? И сверток... Нешто, одежонка его? Да как же это... Неужто последнее с поверженного содрать решился?

Закипела кровь в молодце. В глазах потемнело. Взъярился, ровно тур подраненный. Ярость в сече - последнее дело, ан до того ли теперь? Щит - на шуйце, булава - в десницу легла, и - будь, что будет.

Сшиблись богатыри. Невдомек Екиму, кто перед ним, у Алешки же дурь взыграла. Нет, чтобы проделке своей вовремя конец положить, булавой махать вздумал. Будто не видит лица Екимова, как перекосилось оно, кровью налилось, как рвет в клочья воздух булава его... Одно спасение - голову товарищ потерял. Ему б то приметить - не похож противник его на того Неодолищу, что старик описывал. Еким то примечает, уж больно приемы боевые с его собственными схожи, будто у одного учителя учились. И как удар нанести, и как уклониться - все одинаково. А вот что богатырь на коне неуверенно держится, сообразить не может. Ненависть глаза застит. Окажись на месте Алешки Неодолище - да хоть и другой кто, по силам Екиму равный, только не озверелый, - давно б поединку конец пришел. А так - крутятся, отскакивают, машут булавами, и никак никто в другого не попадет. Казалось бы - чего тут такого? Дубиной - и не попасть. Вон, иной раз, как драка затеется, взмахнет иной, чем в руку сунулось, семерым достанется, здесь же не мешает никто - и никак не получается. Тут ведь еще какая хитрость есть? Коня чужого не задеть. Ни один богатырь себе такого позволить не может.

Нашла коса на камень. Сошлись сила и верткость. И никак одной другую не одолеть. Пока, наконец, Еким на хитрость не пустился. Не по нраву она ему, однако в схватке смертной подчас все средства хороши. Сделал вид, что уставать начал, развернул вдруг коня, и как бы наутек пустился. Супротивник - за ним. Отвел щит в сторону, этого-то Еким и ждал, обернулся через плечо, и метнул булаву с руки навстречу преследователю. Миновала голову конскую, и точно в грудь преследователю угодила.

Тот будто на препятствие наскочил, из седла вылетел и на землю грохнулся. Развернулся Еким, с коня соскочил, меч выхватил - нет тебе пощады, супостат, хоть ты и чувств лишился. Подскочил, взмахнул мечом... А супостат-то так приложился, что у него шлем набок сдвинулся. И видит Еким, никакой перед ним не Неодолище, - Алешка раскинулся. Уж не ворожба ли какая?

Опустил меч, сам опустился, скинул в сторону шлем с поверженного... Да нет же, ни на какую ворожбу не похоже. Товарищ его перед ним. Лежит, и, кажется, не дышит. Потормошил слегка, потом посильнее - ничего. И то сказать, тяжелая рука у Екима, даром что молод. Со всего маху в грудь булавой - это кто ж такое сдюжит? Вот и товарищ его, похоже, не сдюжил. И выходит так, Еким Иванович, что ты своего же товарища, за которого поквитаться собрался, своими же руками... Он, получается, одолел богатыря, ан из-за головы дурной шутки шутить вздумал. Вот и...

Потерялся Еким. Что делать, не знает. Прижал Алешку бездыханного к груди, застыл взглядом, ровно окаменел. Не слышит, как старик подошел. Он, старик этот, - когда и успел только, - уже и коня Алешкиного поймал, и в свое переоделся.

- Говорил ведь, поспешай медленно, а теперь чего уж... Сделанного не вернешь.

Не слышит Еким. Оглох и ослеп.

- Как же так, Алешенька, - шепчет. - Открой очи соколиные, скажи слово ласковое, скажи, что не сердишься на товарища своего...

Склонился старик над ними, глянул на Алешку, покачал головой, выпрямился, прочь подался, на клюку опираючись. Не ушел далеко, возле речки свернул. К тому месту направился, где кубышки над водой торчали. Остановился, постоял немного, поклонился трижды, к воде припал, шепчет что-то. Пошептал сколько, и ждет. Прошло время, возмутилась гладь речная, поднимается что-то из глубины. Ждет старик. На поверхность, тем временем, шар зеленый всплыл. Застыл на недолго, а потом вдруг лепестками в стороны распался, белыми, словно свежий снег под лучами солнечными. Подцепил его старик своим посохом, дернул, вот уже и в руках цветок дивный держит.

Снова поклонился старик речке. Цветок же тем временем поскучнел. На глазах завял и лепестки сбросил. Осталась только шишечка темная, да стебель недлинный.

Повернулся старик, пошел к тому месту, где Еким над Алешкою горюет. Тот как сидел, так и сидит, не видя - не слыша. Поглядел на него странник, поглядел, а потом слегка своей палочкой тюкнул по шлему, Еким и растянулся. Старик, даром что на вид хлипкий, поднял молодца, ровно перышко, отнес в сторону, на травку уложил. К Алешке вернулся. Содрал с него доспех, оружие собрал, на коня Неодолищева приспособил. Накрыл Алешку одеждой евойною, рот ему распахнул, да и нажал на шишечку темную. Побежала по стеблю струйка, старик одной рукой давит, а второй голову молодца приподнял, следит, чтоб ни капельки не пролилось. Покончил свое дело, отбросил цветок выжатый, улыбнулся молодцам, "ну, прощевайте" сказал, подхватил коня богатырского и подался себе, не оглядываясь. Идет, на солнышко щурится, разве что не поет.

Только с глаз скрылся, шевельнулся Алешка, закашлялся. Сел, оглядывается. Пока понять пытался, что к чему, Еким прочухался.

- Как же ты живой, - Алешку спрашивает, - коли я тебя вот только что собственной рукой живота лишил?

Видать, не совсем прочухался.

- Так ведь и я то же подумавши, - товарищ его бормочет. - Ну, что это я тебя...

На двоих вспоминать принялись, кто что вспомнит. Алешка поведал, что у него с Неодолищем вышло, Еким, - как ожидал его, как решил не в Ростов ехать, а с богатырем поквитаться... Сколько прошло, пока старика хватились, да коня Неодолищева, да доспеха с оружием. Только того уже, как говорится, и след простыл...