Секретарь

Все второй день подряд стоят на ушах. Пыль коромыслом, беготня, ребята в судорогах задувают аэрографом планшеты, а все только потому, что наш «Ролик», то бишь Ролен Андрианович, директор института, в надежде получения возможных будущих финансовых вливаний уговорил первого секретаря обкома партии осчастливить своим посещением наш новый филиал на Солнечной.

И вот СВЕРШИЛОСЬ! Две черные «Волги» вальяжно подруливают к парадному входу, и в фойе буквально вплывает величественная квадратная глыба бывшего штангиста, а ныне, волею судьбы, полновластного повелителя территории, соизмеримой по масштабам со средним европейским государством. Следом за ним бочком, бочком трусит Ролик, а позади на цырлах семенит вспотевший от торжества момента наш начальник отдела художественного конструирования. Заранее не раз проинструктированная (знаем мы вашу дизайнерскую вольницу) творческая публика усиленно изображает плодотворную и пытливую деятельность в части созидания лучшей в мире бытовой техники на благо всего советского трудового народа. По-отечески так выслушав сбивчивую скороговорку нашего шефа, где концептуальность, изобразительность, функциональность и качество забавно переплелись в какой-то фантастической ахинее, секретарь, по-доброму так, чуть ли не потрепав дружески по плечу, неосторожно обратился к ведущему дизайнеру по имени Рита с вопросом: «Ну что, сдунули, видать, у макаронников-то форму вашей новой электробритвы, а?»

Привыкнув за годы упорной партийной деятельности к благоговейному и поголовному подобострастию и заискиванию осчастливленных его вниманием народных масс, не ожидал он, на что нарвется. Вмиг перевоплотившись во взбешенного каракурта, только что получившего полновесный пинок под задницу, Ритуля, железным голосом четко и подробно осветив процесс создания отечественного образца данного изделия, попутно популярно пояснила на эзоповском языке, что индивидуумам, ни уха ни рыла не секущим в дизайне, совать оное в творческий процесс не хрен! И надо же! Сквозь партийную толстокожесть проникло-таки данное понимание текущего момента. В зловещей тишине за спиной босса судорожно приседал с перекошенной от страха физиономией милейший Ролен Андрианович, наш же прямой начальник, остолбенело выпучивший глаза, мелко-мелко дрожал губами, а чугунное лицо высокопоставленного визитера постепенно наливалось страшным багровым румянцем. Минута тяжко волочилась за минутой, но все-таки врожденное благоразумие вождя возымело верх над гнусными и мелкими для него происками народных масс, и он, враз придав лицу безразличную форму, продефилировал молча промеж кульманов в дальний угол мастерской, на горе притаившегося там конструктора Вовы.

Внезапно начальственные глаза, постепенно выпучиваясь до стандартных размеров очей Надежды Константиновны, впялились в вырванный из «Плейбоя» портрет обнаженной красотки, пришпандоренный кнопками к чертежной доске. «Эт-та еще че?» — вопрос завис в помертвевшем мгновенно воздухе. Пришлось, как Матросов на амбразуру, кинуться на защиту своих подчиненных, и я спонтанно выдал: «Красота женского тела способствует возникновению творческой атмосферы, а изгибы великолепного тела…» — и далее по тексту. Обалденно переводя глаза с предмета обсуждения на меня и обратно, секретарь, постепенно меняя цветовую гамму своего лица на белую, целомудренно так брякнул: «Б-б-бардак! Дурь какая-то!» И тут настал черед тяжелой артиллерии. Коля Лисовец, умница и прекрасный художник, коммунист и прирожденный лидер, довольно популярно объяснил Якову Петровичу, где и у кого на данный период жизнедеятельности данная дурь засела. Громко хлобыстнув дверью, тот пулей вылетел в фойе и, не прихватив с собой Ролена, отчалил, от всей души матерясь, восвояси. Тут уж нас и прорвало…

Визг, писк милых девчат, дружный регот мужской половины отдела, вмиг возникшее предположение о завтрашнем закрытии института и гибели дизайна на Урале и естественное желание обмыть все это скопом завершились марш-броском до ближайшего винного отдела, причем через злополучное фойе, где в позе обреченных на заклание застыли очертания мумифицированных фигур наших боссов.

Ну, не разогнали нас все же. Однако сплоченность коллектива увеличилась враз на порядок, и наша дружба, взаимовыручка и уважение друг к дружке сохранились навсегда, несмотря на сучность времен, всякие там дефолты и прочие богомерзкие деяния непотопляемых слуг народа.

 

Дерьмовая ситуация

Время тянулось, как сопли на кулак… Шла сдача проекта соседнего отдела. Тема была тухлая, члены комиссии откровенно маялись, руководитель темы что-то бубнил скрипучим голосом, но самое смешное, что заказчика работа вполне устраивала, о чем он дипломатично и заявил председателю комиссии. Тертые дизайнеры, расползаясь по своим отделам, прятали глаза от такой стыдобушки, так как работа-то была сляпана наскоро, компилирована до предела и явно не украшала фасад института технической эстетики.

В гнусном настроении, дотопав до остановки подходящего трамвая, втиснулся в первый вагон, слегка протолкался к середине, мягко отстранив чью-то торчащую в проходе задницу. Пробив абонемент, вытащил из внутреннего кармана дореволюционный томик Пушкина и настроился балдеть от его эпиграмм. Ощутимый пинок коленом под задницу вывел меня из нирваны и вынудил оглянуться. Два орелика в одинаковых дубленках, при мохеровых шарфах и пыжиковых шапках, один чуть повыше, а другой пониже, но ширше меня в плечах и отдающие свежим коньячком, нагло упялились на меня со словами: «Ты че, интеллигент долбаный, толкаешься? Места тебе мало, че ли?» Не вступая в длительную полемику, вежливо извинился и, считая инцидент исчерпанным, вернулся к прерванному процессу. Однако орелики не угомонились и продолжали свое гнусное дело, периодически подпинывая меня сзади. Пришлось пояснить им, что данные действия не доставляют мне особой радости, что вызвало у них взрыв восторженной радости и вопль: «Дак оно еще и разговаривает!» Окружающая среда сосредоточенно пялилась в окна, а здоровые мужики, тупо понурив головы, как бы не замечали возникающей ситуации. Дело пахло керосином, и на ум пришло сразу две мысли: бой в ограниченном пространстве, в присутствии женского пола непредсказуем, а посему нежелателен. А вторая, частенько втолковываемая моим сенсеем, гласила, что главная заповедь каратиста — не вступать в глупые разборки, а лучше изнурить противника бегом и только при полной безнадеге работать на всю балду. И она превалировала.

Протолкавшись к выходу, ощущая всей своей шкурой, что ребяткам невтерпеж апробировать на мне свою силушку, выскочил на остановке «Челюскинцев» из вагона, сразу же обнаружив за спиной веселящуюся парочку. Пустая остановка, болтающаяся на ветру квелая лампочка под жестяным абажуром, забор строящегося дома — не самое удачное место для меня. А ребятки, демонстративно напялив кожаные перчатки, аккуратно прохлопав ребром ладони промеж пальцев, разошлись и двинули ко мне под углом в девяносто градусов… Драный интеллигент-очкарик в мышиного цвета пальтишке и такой же ущербной шляпе обреченно, опустив руки, замер, ожидая закономерной развязки. Парни, весело скалясь, неторопливо сближались, а я боковым зрением старого охотника отслеживал подходящего справа крепыша и мысленно отсчитывал сокращающееся до него расстояние. Оставшиеся пару метров я преодолел мгновенно, вмазав ему йоко гери под коленную чашечку. Отчаянный вопль рухнувшего на карачки ублюдка затормозил верзилу, растерянно приоткрывшего рот и упустившего момент, когда я, крутанувшись вокруг своей оси, влепил уширо маваши прямиком в его правую скулу… Отлетев в сторону и бестолково тряся башкой, он позволил насладиться мне мгновенно возникающим огромным фингалом. Узрев боковым зрением стоящий на остановке трамвай, рванул к нему и, одновременно с закрывающимися дверьми, влетел в полупустой вагон. Мужик на задней площадке, ошарашено таращившийся на меня, только и выдавил фразу: «Ну, ты, парень, даешь!»

Выскочив на следующей остановке, припустил экономной трусцой по трамвайным путям и, через трамвайный парк, вышел на Космонавтов. Шлепнувшись в подошедший троллейбус, не испытывал никакой радости, поскольку на душе было противно, как будто только что вляпался в кучу дерьма…