Морозец поджимал, а снега в конце ноября было всего-то по щиколотку — самая фартовая пора для охоты на пушного зверя с лайками. Бывало, мы со Стасом отматывали за день километров до тридцати, и это все по таежному «асфальту». Соболь шел хорошо, да и белки в этом году было прилично.

И вот как-то вечерком, сидя за колченогим столом и натягивая обработанные шкурки на «правилки», Стас под вой начинающейся пурги задумчиво так протянул: «А знаешь, Тимоха, покою мне не дает мой южный сосед, уж больно он прет на мою территорию, медом ему тут помазано, что ли? Сбегай-ка завтра по южной грани, глянь, не накосорезил ли он там что-либо?» А соседом у него был бывший мент, мелкого паскудства мужичонка по фамилии Горбачев, а звали его Михаил Сергеевич! И уж когда к власти пришел Мишка Меченый, сей индивид, поддавши крепко и подрасправив плечи, гоголем ходил по деревне, туманно намекая на некое родство с «великим и неповторимым».

Ну и вот, ранним утром, поколь все утихло и свежий, навалившийся за ночь снег еще не умялся, прихватив «Зауэр», я отправился в турне по южным окраинам Стасовой «Швейцарии», дабы попытаться обнаружить следы проникновения подлого татя на суверенную территорию. Путь не близкий, тем более что топать в только что сшитых броднях сорок седьмого размера, да без лыж, было не шибко ходко. Однако ко второй половине дня я вышел на ручеек, служащий госграницей между двумя промысловыми участками, сориентировался и, забрав правее, на Стасову сторону, с километр-полтора, начал скрупулезный обход. Следы жизнедеятельности подлого оккупанта обнаружились достаточно быстро — одна, две, восемь свежеизготовленных кулемок и штук двадцать навесов под соболиные капканы тянулись вдоль ложбинки, уходя к берегу Черной. Не подходя к ним близко, я медленно тащился вдоль вражеского фронта, утопая выше колена в нанесенном в низинку снегу. С трудом вытаскивая ставшие ужасно тяжелыми бахилы из этих наметов, выбрался к речке, оставляя за собой глубокий бесформенный след. Добравшись уже в темноте до избушки, бодро докладываю результаты рекогносцировки и тут же принимаюсь уминать за обе щеки горячие оладушки со смородиновым вареньем, запивая чаем из чаги, заботливо заваренным Стасом к моему приходу.

Вскоре мое сафари подошло к концу и, оставив друга на весь долгий промысловый сезон, я выбрался к людям, привезя в подарок жене двух великолепных парных соболей. А в конце января Стас выбрался из тайги на пару дней и поведал мне продолжение сей истории. Как-то под вечер, дней так через пять после моего ухода, зло взъерепенились собаки, и в дверь кто-то легонько постучал. Велико же было его удивление, когда через порог перевалил в избу не кто иной, как… Мишка Горбачев! Что делать, законы гостеприимства во все времена оставались едиными и, накормив и уложив на нары утомленного прохвоста, Стас услыхал рассказ, который чуть не уморил его до колик. Дрожа от страха и заикаясь, Мишка, прежде всего покаявшись, на словах, в своем блуде, поведал о том, как, решив проведать захваченную у врага территорию, наткнулся на свежий медвежий след. Шатун, протаранив в глубоком снегу целую траншею, вышел на речку, оставляя за собой крупные следы страшных лап! А страх-то был обоснован, ведь всего-то в прошлом году, в верховьях Попуи, шатун в конце декабря задрал насмерть старого опытного охотника, подловив его в момент осмотра капкана и навалившись неожиданно сзади. Стас, закусывая от рвущегося из него смеха губу, постарался успокоить бедолагу и посоветовал поосторожничать и не бродить в том районе до февраля, пока шатун не подохнет или не нарвется на Стасову пулю. С той поры Мишка и близко не подходил к этому месту, справедливость восторжествовала, а я долго-долго хохотал до слез, представляя себя в медвежьем обличье.