Конец ноября. Поздний вечер. Сквозь лоскутные сермяжные тучи, суматошно мельтешащие по тусклому, уже начинающему чернеть небу, изредка ухмыляется ехидной улыбочкой какая-то однобокая и ущербная луна. Холодно. У черта на куличках, по старой, давно заброшенной зековской узкоколейке, загребаясь броднями по щиколотку в снегу, устало бредут след в след два донельзя уставших человека. Вслед за ними, набегавшись по захламленной тайге пару дней, так же утомленно шлепает собака, понуро уронив свою морду почти что до самой тропы. До избушки еще с полчаса ходу, но стремительно темнеет, благо временами скудный лунный отсвет дает еще возможность отслеживать дорогу.

Белка

Жрать хочется до спазмов в желудках, а ведь там, в избе, над печкой, висит ведро с квашенкой, останется только затопить каменку, в которой по старой охотничьей привычке уже заложены дровишки и растопка, стоит только плеснуть затем в ведерко кипяточку, докинуть чуток мучицы и быстро-быстро взбаламутить все это. А потом, потом на зачуханной чугунной сковородке зашкворчат, брызгая постным маслом, аппетитные румяные оладушки. Но все это будет впереди, а пока что втянувшееся брюхо, екая селезенкой при каждом неловком шаге, подгоняет едва шевелящиеся ноги.

Вдруг Белка, доселе едва переставлявшая натруженные лапы, резко спружинившись, рванула в кусты и молча растворилась в ночной тайге. На мой безмолвный вопрос Стас этак устало пробормотал: «Заяц, черт бы его побрал. Задавит ведь, зараза». — «Как?» — «А так, она же не какая-нибудь дуреха гончая, гнать-то не будет, а подрежет угол и уханькает его из-за куста». Вопрос отпал, и, прокандехав еще чуток, мы в изнеможении плюхнулись для передыха на огромный выворотень. Безразлично упялившись засыпающими глазами в проторенную нами тропу, вдруг судорожно хватаюсь за безотказную «Белку» — в темноте прямиком на меня надвигается нечто белое, какое-то дергающееся из стороны в сторону смутное пятно. «Опа! — очнулся от полудремы Стас. — Смотри-ка, Тимоха, сама нажралась до опупения, да и нам ужин тащит!»

Белка молча плюхнула ему на колени крупную заячью голову с прикушенным языком и, подобострастно лизнув Стаса в нос, умостилась клубочком рядышком с бахилами. «Ух, ты, маковка! — подсунув ей под раздувшееся брюхо руку, напарник ласково так резюмировал. — Заботливая ты моя, уж не даст нам с голодухи околеть! Глядь-ка, какой подарочек приволокла!» И мы дружно ржанули…