Весеннее солнце будоражит кровь не только у влюбленных. Почесуха, которая охватывает каждого, кто когда-либо держал в руках весло, в конце апреля достигает апогея и непременно реализуется сплавом где-нибудь на Саянах, Алтае или на наших уральских речках. Так и я, не имея в запасе свободных дней для длительного кайфа, решил в майские праздники, вспомнив молодость, прокатиться по любимой Решетке, где я не был около десяти лет.

Ранним утром высадившись из электрички на Чусводстрое, мы, то есть я и мой годовалый пес Соболь, топаем обратно по путям в сторону канала, соединяющего Волчихинское водохранилище и Решетку. Снег уже почти сошел, оставаясь грязными лоскутьями кое-где по низинкам и в тенечке. А вот воды-то было много, и она с ревом врывалась в тоннель под железнодорожным полотном, чтобы затем могучим потоком кофейного цвета устремиться вниз, к реке, подмывая крутой берег, ломая и круша все на своем пути. Ярко-оранжевый чешский надувной каяк уже был готов к отплытию, оставалось только засунуть в носовую и кормовую часть кое-какое барахло и непромокаемый пакет с запасной одеждой, пристегнуть киперную ленту, тянущуюся от весла к корпусу, и в путь. Каску и спасжилет в этот раз с собой не беру, надеясь на скоротечность мероприятия и свой опыт. Вода подхватывает посудину мгновенно, мимо мелькают прибрежные кусты, поток то прижимает каяк к берегу, то пытается, крутанув, поставить его поперек, а то боковой струей стремится перевернуть. Течение мощное, отвлекаться некогда, весло вертится в руках как живое, и только боковым зрением отмечаю, что моя собака летит параллельным курсом, но вдоль берега. Крутой поворот — и я уже в Решетке.

Бог ты мой! Сколько же за это десятилетие успели натворить эти долбаные садоводы! Какие-то железяки, пристроенные к импровизированным мосткам, колья, торчащие из воды, и прочий подтопленный весенним паводком хлам. Уклон реки, которую летом и курица вброд перейдет, был довольно крут, и вертеться приходилось как белке в колесе. За очередным поворотом вдруг нарисовалась запруда, перегородившая реку, и весь поток устремлялся в небольшой проход в левой части. Тормозить и разворачиваться уже не имело смысла, сейчас главное — грамотно войти в струю. Мать твою! — метровый трамплин слива утыкается в какие-то металлические трубы, талантливо перегородившие все пространство, оставляя узенькую полуметровую щель справа. Опираясь на весло, ложусь на правый борт — резкий удар по корпусу и по заднице, переворот, кульбит и невозможность совершить эскимосский переворот, так как левый баллон разлетается вдрабадан, и я гремлю лысой башкой по каменистому дну. Ноги мгновенно зажало сплюснутым, разорванным баллоном, и из последних сил, все же нахлебавшись, переворачиваюсь вверх головой, удачно цепляясь за прибрежный куст. Все, приехали!

Выволакивая на берег изуродованный каяк, ищу глазами Соболя. Собаки нигде нет, и я, бросив все на берегу, лечу обратно к запруде. За полутораметровой газовой трубой, перекрывшей все русло, — сплошная пена кипящей воды, в которой мелькнула на мгновение какая-то странная черная палка, а затем и собачья голова с прикушенным языком. Все это я отмечаю про себя уже в полете, ныряю, пытаясь ухватить ускользающее от меня тело, и, наконец, это мне удается. Струя подхватывает нас и несет вниз, поколачивая на камнях и переворачивая через голову на перекатах. Пролетаем под каким-то мостиком, поворот — и нас выплевывает в тишинку, на мель.

Волоча за собой пса, выползаю на берег. Мокрый, бесформенный комок шерсти с оскалом белоснежных зубов, прикусивших бледный язык, и при этом никаких признаков жизни. Никогда в своей практике не приходилось реанимировать утонувших собак, да что делать, надо работать! С трудом разжав зубы, пальцем выколупываю всяческую гадость из пасти, вытягиваю язык и, положив пса на колено, начинаю делать искусственное дыхание. Минута, другая — все бесполезно! Отчаяние, охватившее меня, заставляет с удвоенной силой давить и давить на бок любимой собаки. И вдруг медленно приоткрывается левый глаз, пес делает какое-то судорожное движение, и я, уже разложив его на траве, с остервенением продолжаю свое дело. Рвота, захлебывающийся кашель, и вот мой бедолага уже пытается привстать на лапы и тут же валится обратно на бок.

Прижав его к груди, обливаясь от радости слезами, бегу по берегу к толпе, окружившей останки каяка и яростно врущей друг другу о произошедшем. Разогнав матом любопытных, заворачиваю Соболя в теплый свитер, переодеваюсь сам, сгружаю в рюкзак все барахло и, продолжая прижимать к себе трясущееся тело, устремляюсь к станции. Узнав, что до электрички еще полчаса, ставлю Соболюшку на подкашивающиеся лапы, поддерживаю его за бока и жду, когда он оклемается. Минут через пять пес делает, шатаясь, первый шажок, затем второй — ожил, бедолага! А еще через десяток минут, увидев у забора мелкую местную сучку, приободряется и неверной походкой пытается отправиться на свидание. Но не тут-то было: ошейник на место, поводок на руку — ты цивилизованная собака или кто?

Мужичок-садовод, подошедший к платформе чуть позднее и, как выяснилось, наблюдавший наше геройство от начала и до конца, погладив Соболя по голове, произнес: «Ты бы видел, мужик, как он сиганул спасать тебя!» Я крепко обнял пса, и мы замерли, прижавшись друг к другу, сохранив далее верность и любовь на долгие-долгие годы.