Глава 1

Из сообщения пресс-службы МЧС 29.08.2012 г.

«Сегодня на северо-западе Москвы около 14 часов на участке городской электрической сети произошел резкий скачок напряжения с последующим отключением потребителей от межрайонной подстанции. В результате сбоя электроснабжения несколько жилых домов остались без света. Причины аварии выясняются сотрудниками Московской электросетевой компании. Возобновление подачи электроэнергии ожидается не позднее 20:00… В Национальном Исследовательском Центре «Курчатовский Институт» был прерван ряд экспериментов. Один человек пострадал. По факту произошедшего в Следственном Комитете рассматривается вопрос о возбуждении уголовного дела по статье… Все городские службы, наземный и подземный общественный транспорт функционируют в обычном режиме…»

* * *

В тот день, 28 августа, мы с Алексеем, нашим генеральным директором, битый час обсуждали в конторе два извечных русских вопроса. Кто виноват и что делать? За последние четыре года объем работ в нашей строительной фирме сократился раз в пять или шесть, и сейчас мы буквально домучивали последний объект. Заказчик, как водится, экономил – под завершение строительства денег всегда не хватает, а количество непредвиденных работ, наоборот, растет едва ли не по экспоненте. Однако главное было не в этом, а в том, что новые заказы отсутствовали как класс и ближайшая перспектива выглядела теперь весьма и весьма туманной. Участие в бюджетных тендерах показало нашу полную несостоятельность на фоне действий конкурентов, умудряющихся снижать начальную цену на двадцать-тридцать, а иногда и на все пятьдесят процентов. «Клуб самоубийц! – как в сердцах выразился один из коллег по несчастью. – Без аванса, ниже себестоимости, да еще и с обеспечением. То ли больные все на голову, то ли хитрожопые без меры». Старые клиенты расставаться с деньгами тоже не слишком спешили, видимо, ожидая лучших времен и потому отказываясь от своих строительных планов.

Мне же как главному инженеру обиднее всего было то, что коллектив рабочих и ИТР , с таким трудом выпестованный за предыдущие четырнадцать лет, прошедший огонь, воду и медные трубы, начинал потихоньку разваливаться. Те, кто слышал одни лишь красивые фразы о светлом будущем, постепенно переставали доверять руководству. Особенно после очередной, девятой или десятой по счету, задержки и так уже урезанной до минимума заработной платы.

Однако возразить генеральному по существу мне было нечего – большую часть людей надо или увольнять, или отправлять в длительный отпуск без содержания. Сами-то мы: и директор, и я, плюс еще два зама, Михаил Дмитриевич и Владимир Иванович (один по безопасности, второй по финансам), – зарплат и бонусов не получали уже почти год и жили пока за счет старых накоплений, которые (по крайней мере, в моем случае) начинали потихоньку заканчиваться. Причем рядовые сотрудники – и рабочие, и прорабы, и инженеры из ПТО , и дамы из бухгалтерии – все это видели и все понимали. Но ведь у них-то таких накоплений не было. Зато были семьи, были дети, были родители, и все они хотели не просто существовать, а жить более или менее достойно. Поэтому время от времени кое-кто приносил в отдел кадров заявление со стандартным набором слов: «Прошу уволить меня по собственному желанию». С каждым из них приходилось беседовать, выяснять причины, уговаривать остаться, потерпеть. Некоторые оставались. А некоторые лишь разводили руками, добавляя смущенно, что уходят не навсегда и что трудовую книжку хотели бы на время оставить: на рынке труда тоже ведь не медом намазано – в условиях кризиса хорошую работу хрен где найдешь…

Короче, после разговора с директором домой я приехал с тяжелым сердцем. Довольно поздно. Получил от жены законный втык: «Какого фига ты сидишь на своей дурацкой работе, если тебе ни черта там не платят!» Младшая дочь к тому моменту уже тихо посапывала в соседней комнате, готовясь к утреннему диверсионному рейду в детсад, а живущая отдельно старшая, так и не дождавшись меня, уехала к себе в Бескудниково.

Еще минут двадцать мы с женой вяло переругивались на тему работы, денег и того, что я совсем не интересуюсь ни дочерьми, ни внучкой, которую Аня сегодня специально привозила к нам, чтобы дедушка порадовался ее успехам («Танечка уже сидит и даже встает иногда»). А потом Жанна просто махнула рукой и ушла в спальню. Не забыв, впрочем, предупредить, что если я опять лягу не раньше двух, то будить меня завтра никто не будет…

Вздохнув и проводив взглядом жену, я прошел на кухню, уселся за стол и тупо уставился в висящий на стене телевизор. Говорящая голова что-то бубнила с экрана, но смысл сказанного ускользал, растворяясь в информационном пространстве. Часы над телевизором показывали половину двенадцатого, мыслей в голове не было, жизнь казалась пресной и скучной донельзя.

Когда же я в очередной раз встал, чтобы открыть, а потом вновь закрыть холодильник, соображая, что не стоит жрать на ночь, лежащий на тумбочке телефон вдруг завибрировал и разразился противной трелью.

Звонил Владимир Иванович, наш зам по экономике и финансам.

– Андрей?… Как дела? Не разбудил? – была у него такая дежурная фраза в любое время дня и ночи.

– Привет, Володь. Тебе-то чего не спится?

– Да тут такое дело, Андрюха, … Помнишь, я тебе пересылал чертежи по Курчатнику.

Да, чертежи он мне действительно посылал. Правда, это было еще весной. Мы тогда, помнится, весь март обсасывали достаточно интересный проект, предполагающий реконструкцию одного из корпусов Курчатовского института. Но чересчур заниженная, на наш взгляд, сметная стоимость и дополнительные условия, включающие наличие специальных допусков, особый режим работы и нехилый откат посредникам, заставили отказаться от предложения. Хотя в случае некоторой оптимизации проекта, как прикидывали мы на пару с конструктором Борисом Марковичем Кацнельсоном, и при сохранении общей цены овчинка стоила выделки. Но – не сложилось.

– Да, помню такое. Только там с ценой была какая-то хрень, ну и торги там еще, залоги…

– Нет-нет-нет, – прервал меня Владимир Иванович. – Торги у них уже все прошли. В апреле еще. Так что сейчас все нормально. К тому же нас ведь туда не на генподряд приглашают. Подряд они на себя завели, а теперь вот выяснили, что не справляются. Им же Чубайс в этом году почти миллиард на стройку пообещал. А тут, если не успеют до Нового года, все бабки на другие статьи перекинут. Короче, им надо все срочно, причем вообще без откатов.

– Володя! Цена! – запротестовал я. – Да, мы можем, конечно, жопу порвать и сделать все, не вопрос. Но потом-то что? Опять в долги залезать?

– Блин, Андрей! – голос в трубке зазвучал раздраженно. – Ты же сам говорил, что если проект поменять, то все, что надо, срастется. А они готовы. Мы можем и проект переделать, и белорусов туда запустить – без проблем. Даже хохлов с молдаванами. Главное, чтоб никаких индейцев.

– Да сколько у нас тех индейцев? Раз, два и обчелся, – я тяжело вздохнул и продолжил. – Ну хорошо, давай завтра все спокойно обсудим.

– Андрей Николаевич! – тут, видимо, мой собеседник и впрямь рассердился. – Какие нафиг обсуждения!? Там, блин, только по монтажу за сотню, не меньше. А на будущий год им еще пару ярдов подкидывают. Работы, блин, непочатый край, на несколько лет вперед, живи да радуйся. Если, конечно, зайти по уму. Короче, нас ждут там завтра в одиннадцать. Так что давай где-нибудь без пятнадцати возле проходной. О’кей? Да, и паспорт с собой не забудь – пропуска нам всем уже выписали.

– Хорошо, – смирился я с неизбежным. – Только надо бы еще Кацнельсона с собой прихватить, чтобы сразу на месте все порешать. В смысле, по проекту.

– Да, давай и его… туда же. Это правильно. Он, если что не так, мозги им засрет капитально. Ну, в общем, ты понял. Все, пока.

– Счастливо, до завтра, – я нажал кнопку отбоя.

«Фу, блин! Не было забот, купила баба порося. Но, с другой стороны, это уже кое-что. Проблемы существуют, а для чего нам голова? Правильно, чтобы есть. Ну и… думать, как водится. Иногда», – с этими мыслями я набрал номер Бориса Марковича. И хотя время было уже совсем позднее, Кацнельсон отозвался почти мгновенно. Как оказалось, он тоже не спал, так как только-только вернулся домой после встречи со своим старинным приятелем Яшей, прилетевшим на днях из Америки. А поскольку масса тела нашего конструктора позволяла ему безо всякого для себя ущерба зараз принимать на грудь не менее пятисот кубиков водно-спиртового раствора, постольку его отношение к жизни после встречи с другом было исключительно позитивным. Так что в итоге мы с ним достаточно быстро договорились. Обо всем.

* * *

На следующее утро настроение мое было если и не приподнятым, то уж, по крайней мере, не таким паршивым, как накануне, и потому на «Щукинскую» я прибыл почти в четверть одиннадцатого, где-то за полчаса до назначенного времени. Решительный, собранный, полностью готовый к предстоящему «бою» с заказчиком. Выйдя из метро, покрутил головой, пытаясь сообразить, в какой стороне институт, однако все же сориентировался в пространстве и, припомнив былое, отправил свое бренное тело в правильном направлении, по улице Маршала Василевского.

Последний раз по этой улице мне довелось идти лет двадцать назад, причем, по тому же маршруту. Цель, правда, в те годы была иная. Тогда, помнится, срочно потребовалось договориться с коллегами из ИАЭ  по поводу распределения грантов. В те далекие времена термин «грант» имел в научной среде особый, почти сакральный смысл, выстраданный постоянным безденежьем. Грант Сороса, грант РФФИ , правительственный грант, ведомственный, стимулирующий – какие только словесные формы не принимала обыкновенная подачка с барского стола придуркам-ученым, от которых стремительно «реформирующейся» экономике никакой прибыли, одни расходы. В общем, договориться тогда удалось, хотя впоследствии это абсолютно ни на что не повлияло: нашим мнением распорядители фондов не заинтересовались.

Ну что ж, сейчас цель похожая, вот только договаривающиеся стороны совершенно другие. Более циничные, жесткие, гораздо лучше понимающие изнанку жизни, чем те наивные ученые простаки, что верили в необходимость науки для «обновленной» России…

Пройдя через парк и пару жилых кварталов, я очутился на площади Академика Курчатова, сплошь заставленной автомобилями всевозможных марок и комплектации. Хм, а интересно, была тут раньше парковка или… нет, не помню. Скорее всего, не было. Впрочем, это уже примета нового времени – заполнять любое свободное пространство стоянкой для железных коней наших, ха-ха, богатеющих граждан. Встречались, однако, и другие приметы. Приятные и не очень. Вот, скажем, к примеру… «В-з-з-з!» – летящий по примыкающей к площади улочке БМВ вдруг резко затормозил перед «зеброй», а его водитель, вместо привычной ругани, неожиданно махнул мне рукой, мол, проходи не стесняйся. Кивнув в ответ, я быстро прошел по переходу, подумав, что не зря все-таки на Западе, а теперь и у нас, так активно внедряют культуру вежливого вождения. Вроде бы мелочь, а все равно – приятно. И мне, и тому мужику в иномарке.

Довольный собой, я обошел площадь, оставив по левую руку памятник покойному академику. Окинул взглядом практически не изменившуюся с начала девяностых арку центрального входа. Добрел до здания проходной. Перед стеклянными дверьми стоял наш прораб Руслан Амирханов и внимательно рассматривал висящее на стене табло. То самое, что информировало прохожих об уровне радиационного фона. Поздоровавшись со мной, Руслан тут же поинтересовался:

– Андрей Николаевич, а это не слишком много?

Он указал рукой на горящие зеленым цифры.

– Вообще, Руслан, это почти ничего, – ответил я беспокоящемуся о здоровье прорабу. – Обычный гранит в естественном состоянии излучает гораздо больше.

– Да? А если, скажем, землетрясение, как в Японии? – не успокаивался Руслан. – Тут же вроде реакторы всякие на территории.

– А вот если будет землетрясение, да еще как в Японии, баллов на 8–10, то гражданам, погребенным под руинами соседних домов, будет наплевать на радиацию, какого бы уровня она ни достигла.

– Тьфу на вас, Андрей Николаевич, с вашим черным юмором, – деланно возмутился Руслан. – Умеете же вы поднять настроение больным и убогим.

– Да разве же это юмор, Руслан? Не-е-е, одна правда жизни. Ты вон докторов попробуй о чем-нибудь поспрошать. Вот у кого и вправду чернуха. Веселая, качественная.

Мы еще немного посмеялись, а потом переключили внимание на внедорожник зама по экономике, маневрирующий по площади в поисках свободного места. В течение последующих десяти минут наша беседа сначала перетекла в обсуждение проблемы дорог и пробок, а потом плавно закруглилась на теме выгоды общественного транспорта. К тому моменту Владимир Иванович наконец-то припарковался и подошел к нам. Ухватив последнюю фразу из разговора, он недовольно поморщился:

– Да я бы ни в жизнь по Москве на этом сарае не ездил, особенно в будни. Вот только, увы, встречают у нас по одежке, – а затем, немного помолчав, поинтересовался. – Кого еще ждем? Кацнельсона?

– Считайте, уже дождались, – прозвучал за спинами голос появившегося словно бы из ниоткуда Бориса Марковича.

– Ну вот, слона-то мы и не приметили, – решил приколоться Руслан, посмотрев на коллегу.

– Действительно. Мои сто двадцать килограмм заметить почти невозможно. А уж если я за дерево спрячусь, то и вообще хрен кто найдет, – не остался в долгу Кацнельсон, небрежно протягивая руку прорабу. – Русланий! Держи косточку!

– Шолом, Борис Маркович, – ответил Руслан, и спустя минуту-другую мы, пересмеиваясь, всей компанией вошли в здание проходной, пристраиваясь в конец небольшой очереди к окну бюро пропусков. Впрочем, еще минут через десять неожиданно выяснилось, что пропусков на всех не хватает. Обиженными оказались Борис Маркович и Руслан, половина нашего маленького коллектива.

– Ну вот, все как обычно. Кацнельсон, это понятно, вечно в списках не значится, а тебя-то, Русланчик, за что? – проворчал конструктор, правда, без злости, а, скорее, по старой привычке видеть во всем происки злобных антисемитов.

– Ничего, сейчас все решим, – успокоил его Володя, поднося к уху мобильник. – Петр Иванович? Добрый день, это Аксенов. Мы уже тут, на проходной. Пропуска? Да, получили. Только на конструктора нашего и прораба не выписали. Что? Не успели выписать? Да. Понятно. Ждем.

Убрав телефон, замдиректора посмотрел на нас с задумчивым видом:

– Н-да, дело не быстрое. Короче, так, мужики. Сейчас сюда подойдет один гражданин. Зовут его Белканов Петр Иванович. Он тут за главного. Будет нас курировать и продвигать соответственно. Борис Маркович, вы с ним, кстати, поаккуратнее, чтоб не обиделся, если что. Хотя мужик он вроде бы неплохой.

– Да ради бога. Поаккуратней так поаккуратней. Ты только поясни, Володь, с проектировщиками мы как? Встречаемся? С ними-то что? Гнобить или пока не стоит? – спросил Кацнельсон.

– Да нет. С ними можно по-взрослому. Но без фанатизма.

* * *

Будущий партнер по бизнесу появился минут через пять. Петр Иванович оказался высок, сухощав, но выглядел немножечко отстраненным. Представившись и поздоровавшись со всеми, он сообщил:

– С пропусками у нас вечно беда. Так что вы, Владимир Иванович, проходите с коллегой внутрь и двигайте прямо к ОКСу . Куда, знаете? – и, получив утвердительный ответ, повернулся к Руслану и Борису Марковичу. – А мы с вами выйдем сейчас на улицу и что-нибудь быстро придумаем.

Когда через некоторое время мы с Володей подошли к расположившемуся в окружении сосен четырехэтажному зданию ОКСа, то увидели возле крыльца потрепанный самурайский «паркетник» с тонированными задними стеклами. Опирающийся на капот Петр Иванович курил и добродушно посмеивался, глядя на оживленно размахивающего руками Кацнельсона. Стоящий рядом Руслан с зажатой в зубах сигаретой усиленно протирал очки и морщился от табачного дыма. Глаза у Руслана слезились, но не от дыма, как можно было предположить, а от плохо сдерживаемого смеха. Кацнельсон же тем временем продолжал говорить:

– …так нас там чуть ли не час шмонали. Вохра с ружьями, собаки, раздели, блин, до трусов. Зато когда обратно пошли, мастер из местных просто отвел нас метров на триста от проходной, а там забора, ха-ха, вообще нету!..

Увидев нас, конструктор поднял вверх сжатый кулак и с чувством произнес:

– Но пасаран! Вот это, я понимаю, страна! Если нельзя, но очень надо, то завсегда пожалуйста. Охрана, двойные ворота, колючая проволока, песочек – все это нафиг никому не нужно. Вы только представьте себе, ну мыслимо ли это?! Просто сели в машину и спокойно заехали. Пропуск на машину есть? Есть. Груза нет? Нет. Все в порядке, проезжай. А? Каково?

– Да, сильно! – подтвердил Володя. – Мы думали, вы до обеда фиг с маслом управитесь.

Последующие несколько минут интересующиеся темой граждане обсуждали особенности пропускных режимов на предприятиях, а потом Белканов затушил докуренную сигарету и со словами «повеселились, и будет» повел нас на 3-й этаж к проектировщикам.

Все принципиальные вопросы с проектом мы решили где-то за час. Кацнельсону даже давить ни на кого не понадобилось. Руководителем проектного бюро оказалась дама бальзаковского возраста, а ГИПом  – дед лет семидесяти. Поэтому на все предложения об изменении проектных решений они отвечали практически одинаково: «Господи, да делайте, что хотите, только дайте нам спокойно доработать, кому – до пенсии, а кому и, хм, до последнего вздоха». Выйдя обратно на улицу, Борис Маркович даже посетовал:

– Ну вот. И поругаться не дали, и со скандалом – пролет. Что, блин, за день неудачный!? Пойдемте хоть на объект поглядим, может, хоть там какая-нибудь гадость найдется. А то ведь неудобно совсем. Все в ажуре, и никаких приключений.

– Пойдемте, – согласился с ним наш сопровождающий. – Думаю, кое-что важное для себя вы обязательно обнаружите.

– Ведите нас, таинственный незнакомец, – процитировал Кацнельсон незабвенного О. Бендера. Петр Иванович лишь загадочно улыбнулся в ответ и приглашающе распахнул заднюю дверцу автомобиля.

* * *

Интересующий нас объект представлял собой дом старой постройки с двумя рядами высоких окон, тянущимися вдоль фасада, с одним входом и одной лестницей, ведущей на 2-й этаж и в подвал. Задача заключалась в том, чтобы перекрыть дополнительно 1-й этаж, добавить лестницы и выходы, усилить и облагородить стены, ну и еще много чего, соответствующего современным нормам и правилам, а также представлениям заказчика о дизайне и архитектуре промышленных зданий. Приятным было то, что неподалеку располагалась столовая, по уверениям господина Белканова, вполне приличная и с невысокими ценами. А неприятное… Неприятное крылось в другом.

В здании работали, и не просто работали, а проводили разного рода эксперименты. Больше половины первого этажа занимала некая сложная установка в обрамлении труб, проводов, приборов непонятного назначения и еще бог весть чего стального, керамического и пластикового. Людей возле этого чуда крутилось немного, но почти на всех были надеты халаты. Белые, как у врачей. Короче говоря, обстановка живо напомнила картинки из совсем старых фильмов о буднях советской науки.

– М-да. То-то я никак понять не мог, нахрена монтировать под перекрытием такой суровый экран, – задумчиво пробормотал Борис Маркович.

– А если молоток или, скажем, доска упадет на всю эту технику? Тут ничего не взорвется? Может, трусы себе сразу свинцовые заказать? На всякий случай? – Руслан все-таки немного побаивался радиации и прочих высокотехнологичных пакостей, а потому шутил довольно своеобразно.

– Боишься, значит, уважаешь, – хлопнул его по плечу Борис Маркович. – Короче, будешь каптерщиком.

– Это как?

– Сумки наши посторожишь, пока мы все не осмотрим. Понял?

– Не, я лучше со всеми. Здоровье и так ни к черту, а у меня жена молодая.

– Радиации здесь нет, так что за мужество свое можете не волноваться, – успокоил Амирханова Петр Иванович. – Но чтобы спокойно спать, вниз лучше ничего не ронять. На время работ эксперименты в лаборатории мы, конечно же, остановим. Однако и вы будьте поосторожнее – техника дорогая, так что… сами понимаете.

Мы, естественно, все понимали, поэтому перестали балагурить и занялись делом. Осмотрели опорные конструкции, обрезы фундаментов в нескольких шурфах, забрались на кровлю, прошлись по второму этажу. Попутно Белканов объяснил, что раньше на этаже располагался архив, а значит, дефицит нагрузок вполне достаточный и усиливать фундаменты не требуется, чем сразу пресек наши поползновения увеличить объемы работ…

* * *

– Ну что? Вроде бы все, – подытожил «экскурсию» Володя уже на выходе из здания.

– Вроде да. Ага. Точно, – согласились с ним остальные.

Петр Иванович усадил в свое авто Руслана и Кацнельсона, в шутку пообещав сдать обоих охране как незаконно проникших на территорию диверсантов, и укатил в сторону проходной. Володя проводил автомобиль взглядом, потом несколько раз сцепил-расцепил руки и наконец поделился со мной «сокровенными» мыслями:

– Да уж. Петя, конечно, жук еще тот. Ни словом ведь не обмолвился, что объект действующий. Но все равно… надеюсь, прорвемся. А? Как думаешь?

– Хм, не знаю, не знаю, тут надо все хорошенько обдумать, – состорожничал я, хотя в принципе уже почти уверился в том, что больших проблем с технологией быть не должно. Но… сомнения еще оставались. Смутило меня что-то минут двадцать назад, когда бродил по верхнему этажу. Какая-то маленькая деталь, несуразность, ощущение нелепости, чушь собачья, но сознание она отчего-то свербила и беспокоила. Довольно сильно. Прямо как Гондурас – советского человека.

– Ладно. Я щас к Петру. Мне с ним еще договор утрясать, а ты… Ты, кстати, как? Сразу в контору или меня дождешься? – зам решил не давить, позволяя самостоятельно прийти к правильным выводам.

– Да нет. Поброжу тут еще, подумаю. Поразмыслю маленько, прикину как действовать.

– Ну, тогда бывай. В конторе тогда все обсудим.

* * *

Мы расстались. Володя пошел по тротуару в направлении ОКСа, а я двинулся вдоль фасада, внимательно его разглядывая, интуитивно предполагая, что беспокоящая меня хрень находится где-то рядом.

Предчувствия меня не обманули. Искомое обнаружилось метрах в двадцати от входа. Стены здесь были выложены из окрашенного в пастельные тона кирпича. Причем окрашенного не только снаружи, но и, как помнилось, изнутри. К тому же – без штукатурки. По словам Белканова, здание не ремонтировали уже лет тридцать, лишь иногда подновляли. Чисто чтоб лоск навести. Небольшие трещины вились по всему фасаду, но это были обычные усадочные трещины, а не те расширяющиеся под простенками, от которых седеют головы у конструкторов. Однако тут, на уровне второго этажа, кое-что показалось странным и необычным.

Участок стены почти идеальной круглой формы диаметром метра два явно выделялся и цветом, и фактурой поверхности. Нет, это был тот же самый кирпич, но… словно бы новый, только пришедший с завода. Кроме того, создавалось ощущение, что глиняные блоки на границе участка кто-то аккуратно разрезал, а потом склеил. Сдвинув их на два пальца по вертикали, да еще таким образом, что самые верхние ряды стали существенно тоньше, а самые нижние выглядели почти полуторными. Плюс весь фрагмент слегка выдавался наружу. Совсем чуть-чуть, на сантиметр, не больше. Конечно, можно было предположить, что раньше здесь наличествовало окно, которое потом благополучно заложили-заделали. Однако никаких следов ремонта не обнаруживалось. Ни трещин, ни сколов, ни следов раствора по краю, лишь причудливо вылепленные кирпичи.

Именно эта несуразность как раз и смутила меня двадцатью минутами ранее, на втором этаже, когда заглядывал в кабинет под номером 26. Правда, глаз за эту фигню сразу не зацепился, но, видимо, подсознание как-то отреагировало и оставило зарубку на память. Кстати, изнутри этот кусок стены выделялся не слишком сильно. Видимо, из-за наличия шкафов и приборов. К тому же в тот момент в комнате находился какой-то парень, сидящий за компьютерным столом и сосредоточенно всматривающийся в монитор. Я же, боясь помешать, всего лишь окинул взглядом помещение и быстренько закрыл дверь. Тем более что передо мной в ту же комнату заходил Кацнельсон и ничего «интересного» не обнаружил, хотя нюх на всевозможные пакости и засады у него был просто феноменальный.

Решив обдумать все это позднее, двинулся дальше. Высокие деревья, окружающие здание сзади и сбоку, частично закрывали обзор, но фасад сквозь кроны все же просматривался. Стена как стена, немного запыленная, немного обветрившаяся, шелушащаяся старой краской, – ничего необычного. И тем не менее что-то было не так. Короче говоря, ноги, словно сами собой, вновь привели меня к тому странному кирпичному кругу.

* * *

«Опа! Вот это кунштюк, мать его за ногу!»

Ну да, стена в поле зрения присутствовала. Пыльная, ровная, одноцветная. А вот круг… его не было. Не было на стене круга! Только старая окрашенная в беж кирпичная кладка. И ваш покорный слуга перед ней. В ступоре. Стою дурак дураком, пытаюсь сообразить, в чем проблема.

Из состояния прострации меня вывел смутно знакомый голос:

– А скажи-ка, дорогой Андрей Николаевич, чего это ты пялишься на мои окна, как баран на ворота?

Я обернулся:

– Шура, мать твою через коромысло! Какими судьбами!?

– Какими-какими? Все теми же. Работаю я тут, знаешь ли. Лабораторией потихоньку заведую, – ответил Шурик. С улыбкой, протягивая для пожатия руку.

…Шурик, он же Александр Григорьевич Синицын, доктор физико-математических наук, лауреат Государственной премии, профессор, действительный член нескольких научных обществ и автор десятка монографий, был моим старинным приятелем. Познакомились мы в 1982-м, когда поступали в один хитрый институт, расположенный в небольшом подмосковном городе. А потом три года учились в одной группе и жили в общежитии в соседних комнатах. На четвертом курсе Шура перешел на другой факультет, но связи с ним я не терял и, пока занимался научной деятельностью, регулярно консультировался у него по разным вопросам. Позже наши пути разошлись, и общались мы лишь на нечастых встречах выпускников. Последний раз это произошло пять лет назад, в институтском клубе.

– Слушай, ты же вроде строителем стал? – спросил Шурик по окончании ритуала дружеских похлопываний по плечу. – Или в науку решил вернуться?

– Да брось ты, какая наука? Забыл уже все. А насчет строительства ты угадал… Ломать сейчас будем твою закопырку, – указал я на здание за спиной.

– Да ты что!? – в притворном ужасе прикрыл лицо собеседник. – Ох, как не вовремя. Даже не представляю, куда мне теперь свои железяки девать?

– Куда, куда… – мне захотелось скаламбурить в рифму, но стало как-то неловко, и потому решил перейти на серьезный тон. – Ваши здесь реконструкцию затевают, а мы, соответственно, исполнители. Точнее, подрядчики. Вот как-то так.

– Реконструкция, реконструкция. Соседний корпус уже пятый год ремонтируют, а конца и края не видно. Все ноги переломаешь, пока до столовой дойдешь, – пробурчал Шурик, потом обреченно махнул рукой и поинтересовался, – Ты как, никуда не торопишься? А то давай зайдем ко мне, пообщаемся. Посмотришь, чем дышат российские нанотехнологи.

– Зайдем, Шура, конечно, зайдем. Сто лет с тобой не общался…

* * *

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по узкому коридору и очутились перед той самой комнатой. Друг распахнул дверь и сделал приглашающий жест рукой. Внутренне содрогнувшись, я вошел в помещение и внимательно осмотрелся. Шкаф, этажерка с книгами и журналами, заваленный бумагами компьютерный стол, у ближней ножки которого притулился портфель. Знаменитый, «синицынский», вот уже тридцать лет являющийся своеобразным талисманом приятеля. Какие-то приборы и оборудование в дальнем углу, высокий офисный комод, на котором блестел хромированными боками пузатый электрочайник. Посреди кабинета, на широком лабораторном столе – уменьшенная копия той установки, что занимала первый этаж и на которую, по словам Белканова, нам настоятельно рекомендовали не ронять посторонние предметы. Парень, который сидел здесь двадцать с лишним минут назад, куда-то исчез. На наружной стене тоже ничего сверхъестественного не обнаруживалось, так что… «Ну да, паранойя в чистом виде. Пора бы тебе, Андрей Батькович, расслабиться слегонца. Чтобы не загреметь под эти, как их там… под панфары».

– Присаживайся, не стесняйся, – произнес вошедший за мной Шурик. Добравшись до компьютерного стола, он склонился над монитором, подвигал мышкой и тихо пробормотал:

– Вот черт, опять Гена тест на «красном» режиме гонял. Ну, я ему устрою, злодею, – а затем, встретив мой недоуменный взгляд, досадливо дернул плечом, поясняя: – Студенты у меня практикуются, даже на каникулы не уезжают, подрабатывают.

Усевшись в потертое кресло на колесиках, я пододвинул его ближе к столу и задал Шуре простой и естественный вопрос (ага, как пройти в библиотеку?):

– Слушай, Александр Григорьевич, у вас тут на днях чертовщина какая-нибудь не случалась?

Шура удивленно посмотрел на меня.

– Чертовщина? Хм? Ты знаешь, чертовщина у нас случается, когда финансирование открывают. Сначала деньги в размере икс, потом дельта икс, а в конце вообще – «о» малое от икс. Где-то в процессе этот икс диссипирует помаленьку, такие дела. А вообще, что это тебя на мистику-то потянуло?

– Да так. Вспомнилось просто. Кое-что.

– А-а, воспоминания. Ну, тогда, может… чайку? Чтобы память, так сказать, освежить.

– Не скажу нет.

– Хорошая фраза, – засмеялся Шурик, включая чайник, – надо запомнить. Сам придумал?

– Нет, в фильме каком-то слыхал… Да, я ж тебя спросить позабыл. Ты-то как? Чем сейчас занимаешься? Ты же раньше вроде как в ИТЭФ  обитал.

– Ну да, обитал и сейчас, по мере возможности, обитаю. Просто, понимаешь, Курчатник с ИТЭФ структуры родственные. Тему там мою открыть не смогли, пришлось сюда перекинуть. Напрямую через НИЦ  оказалось намного проще, – друг тяжело вздохнул. – Увы, сейчас надо все к нанотехнологиям привязывать, иначе хрен денег получишь. Я ж, блин, четыре месяца писал и переписывал эту заявочную тряхомудину, талмуд получился – мама не горюй. Если такой на голову упадет, убить может. Ты даже не представляешь себе, какая там в заявке бредятина! А плановая цель так и вообще полный абзац – что-то вроде продления жизни.

– И что, поверили в этакую лабуду? – усомнился я.

– Хрен знает, поверили, не поверили. Тему открыли, остальное – пофиг.

– Понятненько. А кстати, хочешь, я тебя сейчас удивлю?

– Чем?

– Насчет портфеля твоего знаменитого.

– А что с ним такое? – испугался собеседник.

* * *

Шурин знаменитый портфель был приобретен в Канаде в начале восьмидесятых. Григорием Григорьевичем Синицыным, крупным советским математиком, специалистом по конформным отображениям. Во время очередного симпозиума, в подарок сыну на день окончания школы. Кожаное заморское чудо произвело на моего будущего друга совершенно неизгладимое впечатление. Первое время он не расставался с этим портфелем даже при посещении туалета. В общежитии Шура спал с портфелем под мышкой. На свидания с девушками портфель приходил вместе с Шурой. В течение последующих лет портфель трижды падал в воду вслед за своим хозяином, дважды лишался ручки, а один раз его большой накладной карман подвергся полной перепрошивке. В том смысле, что с помощью шила и сапожной иглы его ремонтировал кожевенных дел мастер, а не веселый сисадмин с загрузочным диском. Со временем портфель постарел, поистерся, однако владелец дорожил им по-прежнему, хотя и перестал таскать с собой постоянно.

– Да, видишь ли, Шур, в чем закавыка. Я тут совершенно случайно узнал, что таких портфелей, как у тебя, было пошито всего около сотни. Так что вещь он достаточно уникальная.

– Я в этом и не сомневался, – отмахнулся мой друг с довольным видом.

– Ты не дослушал. Оказывается, в каждом из них есть потайное отде…

Договорить мне не удалось, поскольку именно в этот момент стоящий на офисном комоде чайник громко щелкнул, извещая об окончании процесса кипения. Шурик наклонился под стол, выудил оттуда железную баночку с высокогорным цейлонским, потом встал и важно прошествовал к все еще продолжающему булькать прибору. Минуты три приятель священнодействовал с заваркой, переливая ее из одной емкости в другую, бормоча под нос что-то вроде: «Сейчас мы тебя поженим. Та-ак, еще разок. Во-о-от. Теперь хорошо», а затем выставил передо мной огромную кружку с дымящимся, источающим густой аромат напитком. Чуть погодя присовокупил к ней сахарницу и круглую вазу с печеньем. Свою, таких же солидных размеров, посудину Синицын наполнил до самых краев и осторожно понес ее через весь кабинет, к компьютерному столу. Наблюдать за ним оказалось занятием интересным – прольет или не прольет этот чаефил хоть каплю? Или все же доберется без потерь до нужного места?

Добрался. Без потерь. Пришлось восхищаться.

– Ну, Шурик, ты прямо артист. Ни капли ведь не пролил.

– А то ж, – довольно ухмыльнулся Синицын, устраиваясь перед монитором, опуская чашу рядом с клавиатурой на самопальную, вырезанную из гофрокартона подкладку. Типа, чтобы столешницу не попортить. – Любой экспериментатор, Андрей, это своего рода псих. Но псих, заметь, аккуратный.

– Хм, а над чем трудится сейчас аккуратный псих? – не мог не поинтересоваться я, помешивая ложечкой индийский… пардон, ланкийский напиток, разгоняя по кругу быстро растворяющиеся крупинки сахара.

– Ну-у, как тебе сказать, чтоб покороче и поточнее. В общем, пытаюсь обнаружить свободные кварки.

– Ого. «Три кварка для мастера Марка»?

– Вот именно, друг мой. Вот и-мен-но.

* * *

Присказка про три кварка прилипла к Шуре давно. По окончании аспирантуры он шесть или семь лет проработал за рубежом, где в совершенстве овладел английским и прочитал в подлиннике «Поминки по Финнегану» Джейми Джойса. Чем зацепила его эта книга, сказать не могу, лично я не смог одолеть даже «Улисса». Но, тем не менее, факт остается фактом: Шурик вступил в клуб почитателей Джойса и постоянно принимал участие в разборах словесных ребусов покойного писателя, как по сети, так и вживую. Возможно, именно тогда он и проникся идеей поиска свободных кварков, существование которых никоим образом не противоречило современной теории, но практически… Практически на подобный поиск банально не хватало энергии: ведь те короткодействующие силы, что удерживают протоны и нейтроны в атомном ядре, являются на самом деле лишь слабым подобием настоящего «сильного взаимодействия», соединяющего кварки в элементарных частицах. Однако Шура был не просто талантлив – он был изобретателен и упорен. Раз задача не решается в лоб, значит надо искать обходные пути. И потому «здрасьте, пожалуйста»: доктор наук и лауреат Александр Григорьевич Синицын с удовольствием излагает бывшему коллеге и несостоявшемуся ученому Андрею Николаевичу Фомину основные тезисы своих изысканий. Прихлебывая чай, размахивая ложкой, подобно дирижеру-любителю, рисуя в воздухе сказочные картины квантовой хромодинамики:

– Если ты помнишь, Андрей, кварковая модель строения адронов в настоящий момент предполагает наличие шести типов фундаментальных частиц, отличающихся определенными квантовыми числами. То бишь барионным и электрическим зарядами, спином, изотопическим спином, а также странностью, очарованием, красотой и истинностью. Каждое такое число – это так называемый «аромат», присущий каждому типу и отличающий его от соседа. Помимо этого, согласно зарядовому сопряжению, существуют еще и антикварки. Пары кварк-антикварк образуют короткоживущие мезоны, а кварковые тройки – гораздо более устойчивые барионы. Что это такое, думаю, тебе объяснять не нужно.

С последним утверждением я был не вполне согласен, но кое-что все-таки помнил и, зная, что каждый лектор обожает вовремя заданные вопросы, заполнил образовавшуюся паузу:

– А как же тогда быть с принципом запрета Паули? Ведь три одинаковых кварка не могут находиться вместе в одном состоянии?

– Правильно. Но кто сказал, что кварки с одинаковым квантовым числом одинаковы? Цвет – вот что держит их привязанными друг к другу. Три цвета, три отличия, которые связывают воедино все во Вселенной и одновременно являются настоящим проклятием для тех кварков, что хотят получить свою маленькую, но очень фундаментальную свободу.

Шурик на секунду прервался, чтобы перевести дух, и мне опять пришлось вклиниться в монолог:

– Ну да, эффект антиэкранирования вроде бы не предполагает видимого распада адронов на свободные кварки.

– Ты абсолютно прав, Андрей. Асимптотическая свобода, нелинейное глюонное поле, этот «светящийся свет» моментально подбирает любому освободившемуся кварку антисобрата или парочку разноцветников, и чем дальше частицы друг от друга, тем сильнее их взаимное притяжение. Но при тех энергиях, что доступны здесь, на Земле, мы можем только наблюдать итоги встреч и расставаний самых «ароматных» частиц во Вселенной. Однако их самих – увы, сие нам не доступно.

– Но как же ты тогда собираешься их обнаружить?

– О, вот тут начинается самое интересное. В момент так называемого «большого взрыва» все фундаментальные частицы имели совершенно безумные, немыслимые скорости-энергии. По мере расширения и остывания нашей Вселенной сильно замедлившиеся кварки уже могли соединяться и образовывать пары-мезоны и троицы-барионы. Те мезоны, конечно, уже распались, а вот многие барионы и теперь составляют большую часть существующего ныне природного вещества. Но ведь вот в чем загвоздка, Андрей. Не все кварки смогли найти себе достойную пару или двух подходящих собутыльников, и потому они вынуждены вечно скитаться по пространству-времени. Причем, по самым скромным оценкам, их концентрация во Вселенной ничуть не уступает таковой, скажем, у платины или, например, золота.

Шура задумался, а затем решительно махнул рукой в опасной близости от своей чашки:

– Черт возьми, но почему же их до сих пор так никто и не обнаружил!? Ведь частица с дробным электрическим зарядом не может остаться не замеченной! Да и вероятность встречи двух или нескольких реликтовых кварков тоже не такая, блин, маленькая величина.

– Действительно. Странно, что их до сих пор не нашли.

– Странно, говоришь? Хм, по этому поводу, дорогой мой Андрей Николаевич, я тебе вот что скажу. Мы не можем их обнаружить по одной простой причине: свободные кварки вовсе не являются абсолютно свободными. Их обязательно должна окружать некая грань, некая область сингулярности, за которую не может проникнуть ни одна глюонная пара. А какие области сингулярности существуют в нашем мире? – мой друг артистично изобразил руками сжимающийся шар и вопросительно посмотрел на меня.

Подвести его было бы непростительно:

– Неужели… черные дыры?

– В самую точку. Только, конечно, не те черные дыры – астрообъекты, о которых пишут фантасты, а «кажущиеся черные дыры» – области пространства, которые поглощают любое излучение, но не скрывают навечно информацию о поглощенной массе. Поверь, Андрей, вакуум может спонтанно создавать такие чудеса, какие мы даже представить не можем. А наличие свободного кварка легко определяется за счет излучения одного из элементов в паре кварк-антикварк, ну или одного из двуцветных глюонов. Поскольку второй элемент при определенных условиях имеет возможность проникнуть за горизонт событий сингулярной области и для нас как бы исчезнуть. И вот здесь я как раз и пытаюсь удовлетворить свое любопытство, создавая эти самые условия.

– А любопытство ты, конечно, удовлетворяешь за счет государства? Как истинный ученый? – ухмыльнулся я.

Шурик скромно промолчал и с достоинством сложил на груди руки.

– Да, серьезно тут все у тебя, не по-детски. Так, значит, у этой твоей установки, что на первом этаже, главная задача состоит в том, чтобы формировать внутри себя некие «черные дыры»?

– Ну, не совсем так, – погрустнел остепененный лауреат, – в принципе, это три обычных линейных ускорителя, синхронизированных особым образом. Сам понимаешь, размер имеет значение, и для настоящего эксперимента надо что-то типа «большого адронного коллайдера». Я как-то обсуждал свой вопрос с ребятами из ЦЕРНа , но там планы на годы вперед, и мы по важности где-то в самом конце списка. А та бандура внизу… так, больше для оправдания затрат. Видишь ли, чтобы отработать общую методику, мне, по большому счету, достаточно и этой модели, – Шура указал на лабораторный стол. – Она, между прочим, действующая. Сейчас я тебе все покажу.

Пригладив свои растрепанные волосы, он достал из кармана флэшку, вставил ее в компьютер, а затем произвел некие манипуляции с мышью и клавиатурой. Модель на лабораторном столе отозвалась едва слышным гудением. Глядя на мигающий красным светодиод в торце установки, я слегка отодвинулся от стола.

– Слушай, а это вообще безопасно?

– Абсолютно. Вот смотри, там трансформатор, мощность у него небольшая, насос, разгонные трубки, электромагниты, на фланце обыкновенная пузырьковая камера. Студенты у меня эту хреновину собирали, ничего сложного. На слабом токе разгоняем газовую смесь и… Раз! – в попытке наглядно продемонстрировать данное действие Шурик резко махнул рукой, задев рукавом свою чашку-миску.

Чашка перевернулась, горячий чай выплеснулся на клавиатуру…

* * *

Все, что произошло дальше, запечатлелось в мозгу как кадры замедленной киносъемки:

…растерянный Шурик приподнимается со стула…

…ошметки трансформаторных пластин пролетают над моей головой…

…дым от электрического щитка облачком поднимается к потолку…

…призрачный конус бледно-фиолетового сияния с вершиной на торце установки…

…расширяется в мою сторону…

…охватывает голову…

…в глазах вспыхивает яркая, почти нестерпимая радуга…

…сознание пытается удержать обрывок какой-то мысли…

…Мать! Мать! М…

* * *

– Докладывай, капитан. Только коротко и по существу.

– Есть, товарищ полковник. Разре…

– Без вводных.

– Понял… Итак, время события установлено с точностью до секунды. Внезапный скачок напряжения в электросети Института произошел в 13:58:44. Запись в журнале имеется. Основные элементы защиты сработали штатно. Вся сеть переведена на автономный режим, реакторы не пострадали. В двух корпусах выведены из строя кабельные вводы, работы по их восстановлению ведутся, причины выясняются. Кроме того, служба радиационного контроля зафиксировала кратковременный и очень мощный импульс жесткого электромагнитного излучения. К сожалению, или, хм, к счастью, он был настолько кратким, что по совокупности на радиационную обстановку не повлиял.

– А почему к сожалению?

– Источник обнаружить не удалось, товарищ полковник. Время формирования импульса практически совпало с моментом скачка напряжения. А вот до он произошел или после, выяснить не смогли.

– Диверсия? Или попытка теракта?

– Такие версии пока не рассматриваются.

– Хорошо… Так, что с пострадавшими?

– Пострадал один человек, некий Фомин Андрей Николаевич, 47 лет. Вошел на территорию института в 11:07 по приглашению компании «СтройКИТинвест». В момент происшествия находился в кабинете заведующего лабораторией № 34 Синицына Александра Григорьевича. Во время опроса завлаб пребывал в шоковом состоянии, но все необходимые пояснения дал. В кабинете у него была установлена действующая модель экспериментального технического устройства СФН-12б. Скорее всего, в момент перегрузки автоматы в щитке не сработали как надо, ну и… В общем, модель полностью уничтожена. Характер разрушений частично взрывной, частично по механическим причинам, частично по причине пожара.

– Хм, а этот, как его… Фомин. Он как? Живой?

– Никаких ран или иных следов физического воздействия медики не обнаружили, однако пострадавший находился в коме и его на «скорой» перевезли в Институт имени Склифосовского.

– А что он делал в кабинете заведующего лабораторией?

– Пострадавший является главным инженером строительной компании «Макстрой», выигравшей тендер на производство работ в здании лаборатории. К тому же, они с завлабом оказались… э-э… старыми знакомыми и, видимо, решили пообщаться… в неформальной, так сказать, обстановке.

– М-да. Проблема. Ну что ж. Будем проверять. И завлаба, и компанию эту строительную.

– В полном объеме?

– В том, что касается нашей епархии. И, кстати… Посторонним про импульс говорить запрещаю. Всех владеющих информацией – предупредить о неразглашении, под роспись. Паника нам не нужна. Тебе все понятно, капитан?

– Так точно. Разрешите идти?

– Идите.

– Есть.

 

Глава 2

– Ну, Миша, рассказывай, чего там с тобой приключилось?

– В смысле, вчера?

– Ну да, вчера. А то, понимаешь, все Управление уже знает, лишь я один, как говорится, ни сном ни духом.

– Дык, товарищ майор. Константин Николаевич. Я же все в рапорте написал. Там полный отчет.

– Рапорт, Миша, одно, а личные впечатления – совсем другое. Слышал уже небось послед… тьфу ты, черт, крайнюю шутку Петровича нашего? Насчет тебя, между прочим.

– Это которая… э-э… «сотрудник государственной безопасности к технике безопасности отношения не имеет»?

– Она родимая, она самая. Короче, давай, выкладывай, не тяни.

– Есть не тянуть… В общем, ерунда там какая-то приключилась, Константин Николаевич. Меня вчера прямо с рыбалки выдернули…

– Подожди, Михаил, не части. Никакая это не ерунда, так что излагай подробно и четко.

– Есть подробно. Короче, вчера, примерно в 10:30 утра меня срочно вызвал дежурный по управлению. В 11:40 я прибыл в отдел. Быстрее не смог – все-таки воскресенье. По личному указанию подполковника Д…ского меня направили в спецчасть ИАЭ с предписанием помочь коллегам – Елена в декрет ушла, Иван Андреич заболел, а срок с архивом установили на 9:00 тридцатого, то есть, уже сегодня. Хорошо хоть, свободная машина нашлась, так что добрался я туда без проблем, по-быстрому. И на въезде все нормально прошло, вопросов ни у кого не возникло.

– А какие к тебе могли возникнуть вопросы?

– Да тут такое дело, товарищ майор…

– Какое такое дело?

– Да вот… э-э… с приятелем я вчера утром встречался, как раз на рыбалке. С Сашкой Ершовым из Третьего Главка , вы его знаете, он на днях из ГСВГ  прилетел. Кассеты он мне привез, две штуки, агфовские, ну а я их того, случайно в отдел притащил, а потом в Институт. Ну, то есть, неприятно бы было, если бы их на проходной обнаружили.

– Ох, Миша, Миша… неприятно ему. Да уж, тебе неприятно, а мне бы, знаешь, как по башке настучали?.. Старшие, блин, товарищи. Ты чем думал, старлей? Головой или другими местами? Не помнишь что ли, как Виноградов после Олимпиады «итальянский сувенир» у Доллежаля на Красносельской  посеял? Там тоже все… случайно вышло.

– Виноват, товарищ майор.

– Ладно. Поздно теперь виноватиться. Дальше-то что?

– Дальше мне выделили место в комнате номер 26, и до 14:00 я работал с архивом. Правда, у них там темно было – деревья за окном слишком густые. Вот и пришлось мне это… света добавить.

– И?

– Кто ж знал, товарищ майор, что у выключателя третья клавиша на розетку завязана? И обогреватель еще этот… дурацкий.

– А вилка у обогревателя, выходит, в розетке торчала?

– Ну… выходит, что так.

– В августе месяце?

– Ну…да.

– Что ж, понятно. Картина ясна… М-да, как тебя только не покалечило, Михаил?

– Да сам удивляюсь, Константин Николаевич. Все окна в копоти, по стене как будто картечью прошли, и силуэт на саже – голова, плечи, даже уши видны, на мои, правда, совсем не похожи.

– Хм, в рубашке, значит, родился. Долго жить будешь.

– Да, повезло. Вот только странным мне кое-что показалось.

– Что конкретно?

– Пластины трансформаторные обожженные, осколки стеклянные. Откуда все это в обогревателе, фиг знает.

– Хм, а ты обогреватель рассматривал? До того как.

– Э-э, нет, не рассматривал.

– Пол в комнате заранее изучил?

– Да нет. Зачем?

– Во-от. Сам признался. Так что никакой мистики. Хотя… в отчете ты о странностях упомянул?

– Нет. Посчитал лишним.

– М-да. Понятно. Ну что ж, надеюсь, Свиридяк этим не заинтересуется.

– Да не дай бог, Константин Николаевич.

– Это точно. Он жук еще тот. Въедливый, зараза, до любого столба докопается. А, впрочем, бог не выдаст, свинья не съест. Так, Михаил?

– Точно так, товарищ майор.

– Ладно, Миша. Я все уяснил. Так что… иди, работай.

– Есть, товарищ майор.

Воскресенье. 29 августа 1982 г.

«…ать! Да что же это такое!?..»

Сознание вернулось, радужное сияние исчезло. Расфокусированному взгляду предстала хорошо прошпаклеванная, окрашенная в салатовый цвет стена.

По стене ползла муха. Жирная. Наглая. Не собирающаяся никуда улетать. «Да уж, муху не обманешь. Гы-гы».

За дурацкой мыслью последовало не менее дурацкое действие.

Потянулся вправо, к столу. Нащупал на столешнице какой-то мелкий предмет. Кусочек чертежного ластика. Тщательно прицелился. Метнул.

«Опа! Какой я ловкий!»

Сбитое влет насекомое свалилось вниз, за пределы метрового круга, ограничивающего область уверенного восприятия.

Попробовал принять более удобное положение. Под задницей что-то скрипнуло – будто сижу на кровати с сетчатым, наполовину продавленным лежбищем. Пошарил руками. «Хм, и впрямь сетка. А еще простыня и матрас. Стеганый… Что за хрень? Стул-то куда подевался?»

Через пять-семь секунд поле зрения расширилось до привычных размеров и… По голове словно кувалдой шарахнуло. Мозги буквально вскипели от мощного удара волны, почти цунами из сотен тысяч миллионов и миллиардов бит информации, складывающихся в неправдоподобно яркие картинки собственного, давно забытого прошлого. Погребенного под слоем лет и вновь вызванного к жизни удвоением смещенной по времени матрицы. Сложением сознаний немолодого, много чего повидавшего мужика и наивного семнадцатилетнего парня. Недавнего школьника. Того, кем некогда был этот самый мужик. В одна тысяча девятьсот восемьдесят втором. Воскресным днем двадцать девятого августа. В два часа пополудни.

* * *

Минут примерно пять или шесть я сидел на промятой общежитской кровати, прислонившись спиной к стене, закрыв глаза, собирая в кучку «разбегающиеся по древу» мысли. Пытаясь понять и принять произошедшее. Одно дело – читать книги о попаданцах в прошлое и прикидывать разные варианты сюжета, не всегда однозначные, и совсем другое – самому оказаться в шкуре попавшего как кур в ощип бедолаги. И ведь не спросишь тут никого, не пройдешься сетевым троллем по какой-нибудь форумной ветке, где боевые офисные хомячки сражаются с подлым врагом и открывают ногой дубовую дверь ленинско-сталинско-брежневского кабинета. Нет в непосредственной близости никаких кабинетов. Ни вождей, ни их ближайшего окружения. К тому же, не собираюсь я никуда ломиться. Домой хочу. Назад, в будущее. Время, может, и не самое лучшее в нашей истории, но… родное, привычное. Свое собственное. Впрочем, и «нынешнее» – тоже, выходит… мое. Как с этой фигней разобраться – хрен знает. Понять – могу. Принять – не в силах. Пока не в силах. Что остается? Видимо, просто жить и надеяться на лучшее. Что все образуется, вернется на круги своя. Возможно, прямо сейчас. Если, конечно Шурик сумеет в 2012-м что-нибудь там подкрутить-подправить. «Экспериментатор… гребаный. Ох, доберусь я когда-нибудь до тебя! Ох, ты у меня попляшешь… аккуратист чокнутый, чаелюб, мать твою за ногу!»

* * *

Увы, прямо сейчас ничего экстраординарного не происходит. Даже щипать себя за брюхо не надо – все остается на своих местах, никто никуда во времени не проваливается. Перед глазами типичный социалистический реализм в самом его «наизастойнейшем» виде. За три года до катастройки и всяких там прочих гласностей и плюрализмов головного мозга. М-да.

Встал, прошелся по комнате. Стандартной комнате студенческого общежития. Три на шесть метров. Паркетный пол, немного рассохшийся. Четыре стены. Постучал – кирпичные, а не из хлипкого ГКЛ , прошибаемого головой «железного Арни»  едва ли не в каждом голливудском блокбастере.

Окно с двойной рамой и батареей-конвектором под подоконником. Стеклопакеты, конечно, отсутствуют, так что, хошь не хошь, щели на зиму придется законопатить, а потом бумагой заклеить. Не добрались еще навязчивые «пластиковые оконщики» до этих времен, где-то в конце девяностых застряли.

Выбеленный известью потолок, в центре – пятирожковая люстра. Три кровати вдоль стен, три стола, три стула. Столько же тумбочек – по штуке на брата. Хотя братьев-студентов в округе пока что не наблюдается – не прибыли еще на учебу, я – первый. А потому: кто первый встал, того и тапки. Точнее, козырное место возле окна плюс две средние полки в шкафу.

Двигать шкаф не хочу – пусть так и стоит перед дверью. Почти как охранник. Есть, помнится, у этого полированного чуда одна особенность: если кто по пьяни ломиться начнет, то сразу – створкой по рылу. Отличное средство для профилактики бытового алкоголизма. Проверено на собственном опыте.

Подошел к окну, прижался лбом к стеклянной поверхности.

Шестой этаж, внизу дворик, газон, тополя, дальше – улица. С тротуаром, как и положено. По дороге протарахтел милицейский уазик, за ним «таблетка» с красным крестом в белом круге. Навстречу им – голубой (гы-гы) ижевский «каблук». И все. Больше никакого движения. Да уж, с двухтысячными не сравнить.

К входу в общежитие прошли двое – лиц с верхотуры не разглядеть. С чемоданами. Наверное, такие же, как я, новоиспеченные первокурсники – идут осторожно, озираются, внимательно разглядывают объявления на стендах, расположенных ближе к отмостке. А вот те трое, видать, старожилы. Курс, как минимум, третий. Шествуют важно, уверенно, не спеша. В руках сумки. Либо книжки, либо, ха-ха, бутылки. Почти как в анекдоте: «… иду я, значит, Василий Иванович, в вин…, тьфу ты, в библиотеку. А навстречу мне Фурманов с авоськой. Начитанный-начитанный…»

Полюбовавшись на вид за окном, развернулся и чисто на автомате бросил непонятно как оказавшийся в руках огрызок карандаша, целя в железную кружку, стоящую на дальнем столе.

«Нихрена себе баян! Попал!.. Хм, сначала муха, теперь карандаш. С чего бы такая точность?»

Как и положено настоящему исследователю, вытащил тетрадку из тумбочки, выдрал листок, скрутил десяток бумажных шариков и принялся «экспериментировать». Наметив целью маленькое пятнышко на шкафу. Бросал из разных точек, с разного расстояния. И по настильной траектории, и навесом, и с разворота, и от бедра… В «мишень» попали все десять «снарядов».

Потерев лоб, уселся на стул. Задумался. Кроме принципа соотношения неопределенностей ничего в голову больше не лезло. «Перемещение – импульс, энергия – время… Ага, время! Дельта по времени – тридцать лет. А что это значит? Наверное, что энергии на действие требуется существенно меньше. В некотором роде – экономия усилий. Отсюда и точность… скорее всего. Впрочем, фиг знает. Потом разберусь».

Решив поразмышлять о выявленном феномене чуть позже, встал и снова прошелся по комнате. Оба моих чемодана (между прочим, весьма приличных размеров) покоились под кроватью. К спинке ее была приторочена гитара. Чешская «Кремона», купленная еще весной аж за семьдесят с лишним рублей в Спорттоварах. В том приполярном городе, где я родился и вырос, этот магазин числился универсальным – и телевизоры там продавали, и глобусы… даже талоны на бензин по тридцать копеек за литр «семьдесят шестого» – на мотоцикле мы часто гоняли, на уроках автодела в школьном учебно-производственном комбинате (была в те времена в советском образовании подобная фишка).

А где, блин, рюкзак? Ага, я его в шкаф запихнул. Пустой. Да уж, и как только сумел, навьюченный по самое не могу, протащить весь этот немалый багаж сначала из зала прилета до автобуса, потом от центрального аэровокзала до метро, затем маршрутка до Савеловского, электричка, еще полкилометра пехом… Здоровый пацан, ничего не скажешь.

Подошел как есть, в одних трусах, босиком, к зеркалу, что на внутренней дверце у шифоньера.

«А чо? Вроде бы ничего так парнишка. Жирком еще не оброс. Все зубы на месте. На голове шевелюра, патлы до плеч. Впрочем, их все равно придется состричь – лохматых на военную кафедру не допустят, факт». Со спортом до семнадцати лет я, помню, дружил. Баскетбол, хоккей, плавание, лыжи, пробежки по пересеченной местности с приемником для «охоты на лис», футбол, конечно же, как без него. Даже разряды имеются. Что было, то было. Мышцы одрябнуть еще не успели и вряд ли успеют, по крайней мере, в ближайшие лет пять или шесть. Тем более что и в институте с физкультурой все более-менее на уровне. Советской науке дистрофики не нужны. Так же, как и разъевшиеся слонопотамы.

«Хм, а чего это я так далеко загадываю? Я ж вроде надолго здесь задерживаться не собираюсь, надеюсь на скорое возвращение. Хотя… ладно, поживем-увидим. Не будем, как его там… Во! Усугублять».

Открываю дверь, выхожу в коридор. Пока еще не основной, не общеэтажный. Пока это просто закуток в блоке на четыре комнаты. Две «двушки», две «трешки». Моя «трешка» самая дальняя. Слева – санузел, посередине – умывальники, дальше душ, за ним выход. Понятно. Комнаты заперты, внутри никого. Весь блок в моем полном распоряжении. Однако сейчас делать тут нечего, разве что граффити какие-нибудь на стенах для прикола намалевать и сказать, что «так и було». Шучу, конечно. Самому придется потом оттирать настенную живопись. В качестве поощрения. Три раза ха-ха.

Короче, надо выбираться на свежий воздух. К тому же жрать охота, сил нет.

Быстро натянул джинсы (настоящие Техасы, для обладания которыми пришлось отстоять трехчасовую очередь с «дружеским» мордобоем за пять человек до прилавка), рубашку хабэ, моднявый пиджак из кожзама и ботинки с завышенными каблуками (из моды они, похоже, вот-вот выйдут, да и неудобные – надо бы что попроще купить, без понтов), вышел из блока, запер входную дверь и направился к лифту.

Вахтерша, мирно дремлющая за своим столиком в холле первого этажа, не обратила на меня никакого внимания. Что ж, видимо, ее время еще не пришло – «звереть» начнет недельки через две-три, когда народ окончательно отойдет от летней расхлябанности и начнет потихонечку «нарушать». Пропускной ли режим, правила ли внутреннего распорядка… не суть важно – главное, что начнет обязательно. Студент – не курсант, не нарушать не может. Я пока вроде не нарушаю. Поэтому спокойно прохожу мимо вахты, толкаю тяжелую дверь и вываливаюсь на улицу.

Эх, красота! Не жарко, не холодно, градусов двадцать с копейками, солнышко светит, воробьи чирикают, коты истошно орут откуда-то из-под березы – что им надо, фиг знает, но пущай надрываются, раз уж невмоготу. Проблемами их интересоваться не буду, лучше двинусь прямиком в столовую, благо, она тут недалеко – метров двести и через дорогу…

* * *

«М-да, хреново дело».

На двери трехэтажного здания висело объявление: «Столовая работает с 30-го августа». Чуть ниже еще одно, накарябанное кривым почерком: «Потерялся 2-й том Сивухина. Нашедшему – торт или пиво на выбор. Корп. 3, комн. 216». Потерянной автором объявления книги у меня нет, так что с тортом и пивом облом. Будем надеяться, что хотя бы буфет функционирует.

Захожу внутрь, на первый этаж. Залы самообслуживания на втором и третьем, буфет – внизу, направо и наискосок. «О! Повезло, открыто».

В небольшом помещении обнаружились четверо, не считая дородной буфетчицы в белом фартуке и накрахмаленном колпаке. У стойки стояли трое парней. За ними девушка. Эдакая юная пышечка с «одухотворенным» лицом. Пристроился в конец очереди, разглядывая витрину. Ну и девушку заодно. Всегда удивлялся на тех, кто обожает костлявых. У этой же фигура просто потрясающая. В том смысле, что есть чем потрясти, а не погреметь. Молодой организм отреагировал моментально. Гормоны, сами понимаете. Даже неудобно стало. Хорошо хоть, джинсы на мне, а не обычные брюки. Иначе пришлось бы как-то скрывать проявления плоти.

– Мне сметаны. Полный, – пробасил первый из парней.

Захотелось заржать. Если память не изменяет, было у нас по молодости такое поверье, что сметана весьма способствует «близкому» общению с противоположным полом. Вроде как потенцию повышает. Бывало, заскочит сюда вечерком какой-нибудь обалдуй, хлопнет стакан продукта и быстрее назад, «общаться». Типа, орел. На всю ночь. Ага, без крыльев и со сметаной вместо… э-э… того самого.

Впрочем, хватит думать о девушках, лучше о еде, что на данный момент важнее.

За витринным стеклом виднелись разложенные по блюдцам сосиски с горчицей, горошек, сырники, та самая сметана в граненых стаканах, заполненных доверху и наполовину. Еще яйца под майонезом, компот, плюшки, разнокалиберные пирожки, коржики. Плюс пирожные и пара тортов. «Прага» и какой-то бисквитный. А с самого края – котлеты.

От вида последних есть неожиданно расхотелось. Увы, была у нашей столовой одна старая, тянущаяся много лет проблема: любые изделия из фарша по выходу «из печи» оказывались абсолютно несъедобными. Даже шутка припомнилась из студенческого фольклора: «…а шницель, сударь, поставьте в ангар…» Впрочем, не только котлетами «травили» работники общепита несчастных студентов. Полный набор неприемлемых для желудка продуктов перечислялся в песенке «Столовая Физтеха есть лучшая в Союзе. Скажу я вам без смеха, набьете здесь вы пузо». Дальше там все подробно описывалось и перечислялось. Не совсем аппетитно, но… что есть, то есть.

Короче, пришлось-таки покинуть буфет и направить свои стопы дальше. Туда, где можно было найти пищу, более подходящую оголодавшему семнадцатилетнему организму.

Стопы привели мое бренное тело к магазину «Хлеб», встроенному в жилой дом в ближайшем от института квартале. Потыкав вилкой ржаные буханки и не найдя подходящей по свежести, перевел взгляд на соседние лотки. Булки и крендели меня не заинтересовали, хотя пахли они вполне себе ничего, услаждая нос благостным ароматом. Внимание привлекли разложенные рядками батоны. Небольшие по тринадцать копеек, стандартные по двадцать пять и… Ага, вот это-то мне и надо. Здоровые, на килограмм весу, пшеничные изделия хлебобулочной промышленности, по форме напоминающие вытянутые вдоль и сплюснутые с боков эллипсоиды, украшенные бусинками изюма. Цена у них, правда, кусачая. По полтиннику штука. Однако с самого краешку притулились несколько разрезанных пополам. Вот их-то мы и возьмем. Не все, конечно, а только один, в котором изюма побольше.

Прихватив понравившуюся половинку, расплатился на кассе и снова вышел на улицу. Вгрызаясь в душистый мякиш, оглядываясь по сторонам, соображая, что жевать всухомятку не совсем комильфо. В принципе, можно было вернуться в буфет и купить компот или лимонад, но хлеб… Настоящий хлеб требовал иного к себе обращения. Для полного счастья ему не хватало молока.

Молочный располагался за углом, в том же доме. И молоко там имелось. Как разливное, за которым выстроилась небольшая очередь с бидонами, так и в пакетах. Выбрал себе треугольный, в виде правильного тетраэдра, цветов, хм, российского флага. В двухтысячных таких днем с огнем не найдешь, а здесь – дело обычное.

Отгрыз зубами уголок, отхлебнул. Покатал во рту, дегустируя. А что, вкус неплохой, жирность на уровне, духу эпохи соответствует. И химии не ощущается.

В общем, таким макаром – с батоном в одной руке, молочным пакетом в другой, откусывая и отхлебывая на ходу – перешел дорогу и двинулся через институтский комплекс к железке. Очень мне вдруг захотелось, «вот вынь да положь», на электричке в Москву прокатиться. Не откладывая в долгий ящик – времени полно, надо его как-нибудь убивать.

До станции добрел минут примерно за десять. Хлеб дожевал, молоко допил, пустой пакет… увы, урны поблизости не нашлось, пришлось запулить в кусты. Знаю, что нехорошо, но делать нечего – не тащить же его с собой, м-да. Короче, сытый, довольный, свободный, как Анджела Дэвис (была такая известная всем советским гражданам «борцунья» в далекой Америке), я подошел к железнодорожной платформе. На противоположной ее стороне красовалось название. «Новодачная».

Мысленно усмехнулся. Каждый год на 1 апреля наши шутники меняли ее на «Водочная», выбрасывая две лишние буквы, одну переставляя на «нужное» место. Дурость, конечно, но… дуракам закон не писан. Один раз, помнится, троица таких «шутников» решила приколоться по-взрослому. Замкнули ночью семафор на переезде и принялись раскрашивать рельсы. Суриком, под цвет грунта. А на вопрос застукавшего их обходчика: «Что это вы тут делаете? Кто приказал?» – лишь отмахнулись с досадой: «Мужик, не мешай. Личное указание Гоги». Путеец проникся и мешать не стал.

Естественно, первая утренняя электричка остановилась перед переведенным в красный режим семафором, а машинист тут же доложил по инстанции: «Горит красный. Пути разобраны». Железнодорожное сообщение по савеловской ветке оказалось прервано на четыре часа, пока не разобрались, в чем дело. Прямой ущерб – миллион или около этого. «Маляров» нашли. В тот же день. Одному дали три года условно, второму – два. Обоих отчислили. Третьему повезло больше – всего лишь исключили из комсомола. Он стоял на стреме и в покраске непосредственного участия не принимал.

Жаль, конечно, придурков, но… поделом. Каждая шутка имеет свои границы. Дура, как говорится, лекс.

* * *

Билет я купил только в один конец – обратный уже лежал в кармане, приобретенный на Савеловском вокзале три с лишним часа назад. Подумалось, что неплохо было бы взять месячный проездной, однако скидки для студентов и школьников еще не действовали (учебный год начинается только через два дня) и потому пришлось бы платить полную цену. В итоге ограничился обычным талоном на поездку от третьей зоны до нулевой. Обошлось это удовольствие в двадцать копеек, в четыре раза дороже, чем на метро. Впрочем, метро сюда и через тридцать лет не дойдет, так что и сожалеть не о чем.

Народу в вагоне было немного. Электричка шла из Лобни, а не из Дубны или Дмитрова, и возвращающиеся домой дачники полностью оккупировать ее не смогли, застряв со своими ведрами, лопатами и корзинами на дальних подступах – между Икшей и Талдомом. В общем, сидячих мест оказалось в достатке, и до Москвы-Савеловской я доехал с комфортом, расположившись на деревянной лавке возле окна, разглядывая проплывающие мимо городские пейзажи. Лианозово, Бескудниково, Дегунино… Увы, платформу Тимирязевскую в этом времени еще не построили, так же как и серую ветку подземки, связавшую в будущем центр со спальными районами северо-востока столицы. Радости живущим где-нибудь в Бибирево или Алтуфьево этот факт, конечно, не добавлял, вынуждая граждан пользоваться автобусными и железнодорожным маршрутами. Правда, сегодня жители первопрестольной особой транспортной активности не проявляли – воскресный день, на работу ехать не надо.

Рассматривать «старую» Москву оказалось занятием интересным. Никаких торговых центров, базаров, автомобильных стоянок, рекламных щитов. Просто дома, просто гаражи, просто заводы и фабрики. Провода, столбы, не вырубленные еще лесополосы. Особенно порадовал меня длиннющий транспарант на фасаде одного из промпредприятий. «Сохраним родную природу». Так и захотелось добавить к нему классическое «Мать вашу». Ну да, игра слов, второй смысл, фига в кармане – привычное дело для рефлексирующей «творческой» интеллигенции… чтоб ее. С этими лозунгами вообще, что сейчас, что в будущем, одна сплошная катавасия. Извратить изначальный смысл – раз плюнуть. Вот, помню, пошли мы как-то с друзьями в поход по предгорьям северного Урала. Ну и забрели, как водится, в один населенный пункт, типа, продуктами подзатариться. Зашли и узрели на сельсовете НЕЧТО. Состоящий из двух половин слоган. «КОММУНИЗМА НЕИЗБЕЖНА!» Обалдев от увиденного, решили поначалу, что это просто особенности местного диалекта, поскольку проживали там в основном оленеводы. Ненцы, коми, ханты, еще кто-то из народностей севера. И лишь спустя минуту дошло: лозунг не из двух слов состоит, а из трех. Третья (точнее, первая) часть транспаранта лежала внизу на отмостке. И написано на ней было «ПОБЕДА». Такие вот, понимаешь… загогулины.

* * *

Электричка прибыла на 4-й путь. Пройдя по платформе и окинув взглядом пока еще одноэтажное (не успели еще надстроить) здание вокзала, вышел на примыкающую к нему площадь. Ни тебе турникетов, ни ларьков, ни бомжей, тусующихся между ними. Скукота, короче, сплошная, ха-ха. Впрочем, один ларек на площади все-таки был. «Союзпечать». А рядом с ним… Рядом с ним продавали мороженое. Большой белый ящик, выпускающий клубы пара при открывании, и тетка в косынке, тоскующая на раскладном стульчике. Хотя нет, вру, она вовсе не тосковала – спокойно сидела себе и, нацепив очки, читала какую-то книгу.

Подойдя ближе, принялся разглядывать ценники. «Фруктовое бум.» – 7 коп., «Сливочное ваф.» – 13 коп., «Пломбир» – 20…

– Лакомку бери, – неожиданно посоветовала мороженщица, отрываясь от чтения. – Очень вкусное.

Я пожал плечами.

– Да нет, я ее как-то не очень. Я бы лучше вот это, за сорок восемь, взял. Только большое оно, пока съешь – растает.

– Так я его разрезать могу, – усмехнулась в ответ продавщица. – Девушке своей вторую половинку отдашь.

– Нету девушки, – развел я руками. – Один гуляю.

– Ну и дурак, – резюмировала тетка. – В твоем возрасте по девкам бегать – самое то, – а потом добавила со смешинкой. – Купишь, так сразу и найдутся. Девки сладкое любят, моя, вон, конфеты да пряники трескает, будь здоров, за уши не оторвешь. Ими одними и питается, а все равно худю-ющая. Все, видать, в танцы-шманцы уходит.

Мы немного посмеялись, а затем проблема с мороженым разрешилась сама собой.

– Дядя, а давайте напополам, – прозвучал сбоку тоненький голосок.

Конопатая девчушка с косичками, лет, примерно, десяти-одиннадцати, появившаяся непонятно откуда, стояла рядом и смотрела на меня вопросительно.

– А давай, – подмигнул я рыжей. – Денег не надо. Я угощаю.

– Ну вот и пара нашлась. Кавалер, – расхохоталась мороженщица, вынимая из ящика завернутый в фольгу брикет и аккуратно разрезая его на две равные части. – Держите, голубки. На здоровье.

– Спасибо, – поблагодарила девочка и, хитро стрельнув глазами («Ай, молодца! Далеко пойдет!»), унеслась куда-то вприпрыжку.

– Палочку возьми! – прокричала ей вслед продавщица, но девчушка уже исчезла из вида. – Вот стрекоза. Пальцем теперь кушать придется.

– Ничего, справится как-нибудь, – ухмыльнулся я, принимая деревянную палочку из рук говорливой мороженщицы. – Дело молодое.

– Ага, молодое, – весело произнесла тетка, оглядывая меня. – Ты на себя-то посмотри… старый. Сам-то еще небось… класс десятый? Или уже студент?

– Студент.

– Ну… бывай, студент. Только смотри, горло не простуди, ха-ха… дядя.

– Попытаюсь. Спасибо.

* * *

Отступив от «прилавка», я развернулся и, зачерпывая «ложечкой» тающую во рту сладкую массу, двинулся вдоль вокзала.

Около бочки с квасом суетился какой-то мужик, цепляя ее к «Беларусю». «Эх, опоздал. Все уже выпили». А жаль! Очень хотелось попробовать, каков он на вкус – квасок за пятачок да с копеечкой.

Впрочем, про квас я забыл почти сразу, увидав… «О! Газировка, сто лет таких не встречал».

Три автомата с «логотипом» «Газированная ВОДА» на стеклянной панели стояли, упираясь тыльной частью в кирпичную стену. В каждом по два-три граненых стакана. Странно даже, что их никто не упер. Видимо, не прижилась тут еще обычная для позднесоветских времен традиция стаканы из автоматов тырить. А ведь в конце восьмидесятых – начале девяностых такое происходило почти повсеместно: дефицит обрушился на страну не только в экономическом плане – он и совесть у многих из нас основательно проредил. Воровать, или, как тогда было принято говорить, «нести» стали уже не втихую, а прямо средь бела дня, никого и ничего не стесняясь. Тащили то, что под руку подвернется. А под руку подворачивалось абсолютно все: «Халява, сэр! Налетай, подешевело! Дурак, кто не несет».

Граненый же стакан стал в некотором роде символом этой эпидемии «несунизма»: желающие принять на грудь ничтоже сумняшеся «заимствовали» его у «автоматических водораздатчиков» и, использовав по назначению, даже не уносили с собой, а просто разбивали или выбрасывали. Словно вандалы какие-то или вообще дебилы. Козлы, одним словом. Уроды.

Дегустировать газированную воду – что с сиропом, что без – я не решился. Не потому, что испугался микробов на стенках наспех помытых стаканов или что в кошельке не нашлось подходящей монетки (одно– или трехкопеечной) – именно в эту минуту дало о себе знать выпитое час назад молоко. Добавленная к нему газировка наверняка оказалась бы той самой каплей, что переполнила бы чашу терпения. Моего терпения. Причем, не в фигуральном смысле, а в плане физиологии. В общем, невтерпеж мне стало. Так сильно, что мозг фактически отключился. И потому вместо того, чтобы немного подумать и поискать отхожее место внутри вокзального здания или в ближайших окрестностях, я рванул через площадь под эстакаду, а потом по переходу наверх, в сторону улицы Новослободская. Памятуя о том, что в середине восьмидесятых на пересечении этой улицы и Бутырского Вала располагался общественный туалет. И не какие-то там сине-зеленые кабинки грядущих времен или примитивный «типа сортир», а вполне себе капитальное сооружение, встроенное в угловой дом.

Память не подвела – туалет отыскался именно там, где и предполагалось. На первом этаже высокого здания с вывеской «Социалистическая Индустрия» на крыше.

Еле дождавшись зеленого сигнала светофора, быстро рванул по «зебре» к вожделенным дверям, «украшенным» с детства знакомыми символами «эМ и Жо». Участок дорожного полотна между бордюрами я преодолел буквально за пару секунд и тут же, почти не целясь, метнул смятый кусок фольги с остатками недоеденного мороженого в раскачивающуюся возле столба урну. Сорвав точным, метров на десять, броском невольные аплодисменты прохожих. Ощущая себя едва ли не баскетболистом-снайпером из команды мастеров, поймавшим кураж, рисующимся перед публикой, кладущим в корзину очередной трехочковый. Впрочем, долго удивляться собственной меткости мне не пришлось. Во-первых, потому что спешил. Во-вторых, поскольку начал потихонечку привыкать к этой приобретенной непонятно откуда способности – попадать в цель без особых усилий, одним лишь желанием. Ну а в-третьих, уже через десять минут я просто забыл об этом маленьком инциденте. Вновь выйдя на воздух, подставляя лицо неяркому солнцу, радуясь подступающей вечерней прохладе и свежести от только что прошедших по улице поливальных машин.

Поразмыслив немного, решил прогуляться пешком по столице. Для начала до Белорусской, а там видно будет. То ли, как в песне, вдоль по Питерской (то бишь, Ленинградскому проспекту) в сторону стадиона «Динамо», то ли по Тверской-Ямской (той, что нынче улица Горького) в центр.

Пока шел по Бутырскому Валу, наткнулся на магазин «Радио». Жаль только, закрыт он был по причине выходного дня, а то бы заглянул в него непременно. Я ведь еще в школе этими делами весьма и весьма увлекался. В смысле, любил чего-нибудь попаять. Приемник там какой-нибудь смастерить, усилитель транзисторный или ламповый. Два года назад даже электрогитару сваял себе из подручных деталей. Бренчал потом на ней в школьном ансамбле, красуясь перед восторженными одноклассницами. Как вспомню, так ностальгия прет во весь рост. Вроде и недавно все было по нынешним временам, а все одно – «лишние» тридцать лет за плечами, хрен перепрыгнешь. Словно пропасть в горах. Или трещина среди ледяных торосов.

От нечего делать забрел в один из тихих московских двориков, подальше от суеты. Сел на скамейку, прищурился, глядя на играющую детвору. Ну да, этим все нипочем, вся дальнейшая жизнь кажется пока лишь продолжением ребячьей игры. Только названия менять успевай. И все у них еще впереди. И отрочество, и юность… Вот только молодость, боюсь, выйдет совсем не такая, как видится отсюда, из спокойного 82-го. Многое в их жизни изменится. Очень многое. Всего через какой-то десяток лет.

На лавочке просидел минут пять, с грустью думая о судьбах страны и тех ребятишек, что резвились сейчас на детской площадке. Не ведающих пока своего будущего, не знающих, что ждет их в последующие отнюдь не легкие годы.

За детьми, кроме меня, никто не следил. Ну разве что пара опрятно одетых старушек, которые выгуливали во дворе своих собачонок и бросали неодобрительные взгляды на пацанов постарше, гоняющих резиновый мяч в опасной близости от натянутых бельевых веревок и сушащихся на них простыней.

Какая-то заскочившая на газон дворняга дежурно облаяла бабушкиных болонок, а затем переключилась на более «интересный» объект – затаившегося в траве рыжего кошака. Сжавшийся в комок кот поначалу просто наблюдал за наскакивающей на него псиной, изгибая время от времени спину и «безмолвно» шипя, но потом, улучив момент, стремглав метнулся к забору и юркнул в узкую щель, разом оказавшись вне пределов досягаемости беснующейся дуры-собаки. На сиплый лай внимания он уже не обращал, будто и не слышал его, занятый исключительно важным делом – вылизыванием собственной шерсти. Спасенной от собачьих клыков.

Усмехнувшись и покачав головой (везет нашим братьям меньшим, проблемы человечества их не волнуют: была бы на завтрак косточка, а там хоть трава не расти), я поднялся с жесткой скамьи и двинулся дальше, оставив на время ненужные размышления.

По первопрестольной я гулял часа два. Или два с половиной. Раскрыв рот, крутя башкой во все стороны словно впервые приехавший в столицу провинциал, надолго задерживаясь возле «памятных» мест, еще не изуродованных до неузнаваемости многочисленными реконструкциями-реновациями и «восстановлениями первоначального облика».

По дороге заглянул на Центральный Телеграф, позвонил родителям. Сказал, что долетел нормально, устроился. Что все у меня в порядке, готовлюсь к началу учебного года. Немного странно было слышать в трубке голос отца, умершего в 2005-м, а здесь живого и совсем не старого. От общения с ним неожиданно защемило сердце. И стыдно стало: два года ведь к нему на могилу не ездил – все недосуг, плюс лететь далеко и накладно. Захотелось вот прямо сейчас плюнуть на все и рвануть на родину, чтобы… Однако нет, прямо сейчас не стоит – жить ему еще долго, успею. Тем более что отлично помню отца памятью меня же, но семнадцатилетнего – вчера только виделись. Вот дотяну в этом времени до зимних каникул и прилечу обязательно. Тогда уж и поговорю с батей. Обстоятельно. За жизнь. Как прошлую, так и будущую. И не с гранитным памятником – с человеком.

Где-то без четверти семь, даже не заметив, как досюда доковылял, очутился на площади Дзержинского, напротив главного детского магазина Страны Советов.

Осмотрелся. Железный Феликс на месте, Большой дом на Лубянке – тоже, хоть и не такой, как в девяностых-двухтысячных. Левая сторона выходящего на площадь фасада здания КГБ довольно сильно отличалась от правой. Впрочем, работы по реконструкции уже начались. По крайней мере, забор строители вроде как соорудили, оставив, правда, пустое пространство перед центральным входом. Наверное, чтобы машины к парадному без помех подъезжали и «просители» не толкались задницами возле крыльца. Хотя с чего бы им там толкаться? Основная масса и москвичей, и гостей столицы сейчас «Детский Мир» атакует. Готовятся к первому сентября, чай, не за горами уже, через два дня на третий, пора. Как пить дать, пора. Кто не успел, тот опоздал. Вон какие очереди вьются и за угол заворачивают.

Присоединяться к проявляющим родительскую активность гражданам я не собирался. Школа мне не грозит, своих детей здесь пока не имею, да и ноги банально устали. Гудят, заразы, а все из-за этих идиотских каблуков. Модных, но неудобных до жути. Захотелось просто где-нибудь присесть отдохнуть. Ну и перекусить заодно – организм молодой, «пакет молока, полбатона»  давно уж переварились, метаболизм рулит, слона бы сожрал, если б встретил.

В общем, переправился я через Лубянку-Дзержинку (не напрямую, конечно, а по подземному переходу) в самое начало улицы Кирова, туда, где книжный магазин, который в будущем обзовут «Библио-Глобусом».

В следующем за магазином здании располагалась блинная. Очень ее, помнится, уважали товарищи командированные, прибывающие в Москву по делам со всех концов нашей необъятной Родины. И ассортимент в этом кафе был неплохой, и цены, и работала она почти допоздна, и местоположение замечательное. Кремль рядом, ЦК партии тоже, плюс Госплан, плюс множество министерств и ведомств, всяких там Госпромагроснабторгов… Короче, и поесть можно, и от работы недалеко.

Перекусывающих в блинной оказалось не слишком много. С десяток мужчин возрастом от тридцати до пятидесяти, большинство с портфелями и перекинутыми через руку плащами (ну точно, приезжие), три прилично одетые дамы и одна очень усталая по виду мамаша с ребенком. Малыш лет пяти-шести увлеченно терзал толстый оладушек, отщипывая от него маленькие кусочки, бросая их в блюдечко со сметаной и играя ими, как завязшими в снегах альпинистами. Мать, глядя на это, лишь тихо вздыхала, хмурилась и вытирала ему пальцы салфеткой. На большее сил, видимо, уже не хватало – умаялась поди целый день таскаться со своим чадом по магазинам (в ногах у женщины стояла большая хозяйственная сумка, доверху набитая игрушками и детской одеждой).

Отстояв очередь и взяв пару политых медом блинчиков, два беляша и кисель (клюквенный), я переместился с подносом к свободному столику возле окна. Незатейливая снедь потянула на рубль десять. Не сказать, что дорого, но, думаю, в обычной столовой то же самое обошлось бы мне копеек на двадцать-тридцать дешевле.

Управившись с беляшами (вкусные оказались и к тому же горячие, с пылу с жару) и утолив первоначальный голод, принялся разглядывать посетителей. В процессе изучения «человеческого материала» в голову неожиданно пришла странная мысль. «А вот интересно, где наши доблестные рыцари плаща и кинжала проводят тайные встречи со своими осведомителями? Может быть, прямо тут?.. А что? Главное здание рядом – через дорогу. Здесь – почти придорожная забегаловка. Люди сюда заходят самые разные, обслуживающий персонал, хм, давно завербован. Ну прямо как в фильме. Место встречи изменить нельзя, гы-гы-гы…»

Невольно рассмеявшись и вызвав тем самым удивление окружающих, я покачал головой (вроде как извиняясь) и продолжил трапезу. Спокойно доел блины, «заполировал» десерт киселем, встал, отнес посуду к окошечку «Поел – убери за собой!» и с чувством выполненного долга покинул уютное заведение. Продолжая мысленно усмехаться.

«Да уж, прикольно б было, если бы местную ВЧК кто-нибудь проинформировал обо мне. В смысле, кто я, что я, откуда прибыл и с какими целями. Вот смеху-то было б. Ох, как бы они засуетились, болезные. Впрочем, о целях своего негласного визита я им ничего рассказать не могу. Поскольку нет у меня никаких целей. Обычный, так сказать, попаданец. Ничего толком для себя еще не решивший… Пока не решивший».

* * *

После блинной я еще долго бродил по Москве, «вспоминая» былое, изучая, прикидывая, заполняя мозг «свежими» впечатлениями. Прокатился в метро от Ногина до Пушкинской, проехался на троллейбусе, оторвав от вытянутого из аппарата рулона билет за четыре копейки. По привычке, той, что имелась у меня «молодого», сложил цифры на номере. Отдельно первые три, отдельно – вторые. Получилось два равных числа («Хм, богатым буду»). Поглазел на фонтан возле засиженного голубями памятника Поэту, прошелся по Страстному бульвару, посидел в скверике на скамье… Короче, напитался советско-московским духом по самое не балуйся. Даже устал чуток от столь многого, увиденного и услышанного. Тяжесть в голове ощущалась конкретная – видимо, перегрузил-таки собственную «операционку». Можно сказать, перебрал. Почти завис.

В итоге на Савеловский вокзал я вернулся примерно в половине десятого. На электричку, отправляющуюся в 21:25, увы, опоздал, а следующую пришлось ждать более получаса. Правда, опять лобненскую – везет мне сегодня на них, уже третья за день.

Народа в вагоне опять оказалось всего ничего. Пара «наштукатуренных» до умопомрачения девиц, благообразный, похожий на попика дед с котомкой, пьяненький мужичок затрапезного вида и я, «весь в белом», с комсомольским значком на лацкане пиджака.

Присел на крайнюю от входа скамью, поезд тронулся и… я даже не заметил, как задремал под мерный перестук вагонных колес. Снилась какая-то чушь. Словно бы мы с женой прилетели на некий курорт, но вместо нормального отдыха принялись активно ловить инопланетных (!!!) шпионов. Один из которых был точь-в-точь наш конструктор Борис Маркович Кацнельсон, маскирующийся под Голову из гоголевской Диканьки. А второй – Руслан Амирханов, прячущий глаза под черными, как ночь, очками наподобие агента Смита из голливудской «Матрицы»… Действительно, полная хрень .

Спал я, впрочем, недолго, минут пятнадцать, не больше. Проснулся уже в Бескудниково, когда состав ощутимо тряхнуло на стрелке. С трудом разлепив глаза, обнаружил, что публика из вагона куда-то исчезла. Видимо, вышли все на Окружной и Дегунино. Встал, почесал затылок, выбрался в тамбур, поняв, что если продолжу сидеть, то вновь закемарю и очнусь, в лучшем случае, в Лобне. А то и вообще – в депо. Лучше уж, как говорится, чуток постоять, чем объясняться потом с товарищами железнодорожниками и пилить на перекладных назад, в Долгопрудный.

Поезд замедлил ход. Чернота за окном и едва различимые во тьме массивы деревьев и зданий сменились ярко освещенным перроном. «О! Платформа Лианозово. Почти что добрался – дальше Марк, следующая Новодачная».

Со скрипом разъехались двери, на тамбурную площадку заскочил какой-то кадр лет двадцати с небольшим. В понтовой кепочке, расхристанной ветровке и с неприятно оценивающим взглядом из-под блеклых бровей. Зыркнув по сторонам, местный кент (походка у него была вихляющая, с вывертом) заглянул в салон, покрутил головой и, убедившись, что внутри никого, повернулся к мне. С неприятной усмешечкой, поблескивая железной фиксой на передних зубах.

– Закурить есть?

«Да уж, ничто не вечно под Луной. Только музыка». Сколько раз за тридцать с копейками лет слышал эту произнесенную с разной степени наглости фразу про «закурить не найдется»? Раз сто, наверное. А результат? М-да, опять придется учить дураков. Хорошо хоть они сюда толпой не ввалились – меньше возиться придется.

– Не курю, – пожал я плечами, отрываясь от стены, изображая легкий напряг.

– Чо это? Западло что ли с собой пачку-другую таскать?

– Зачем?

– А чтоб правильные пацаны не парились, коды курево йок.

– Курить вредно, – «примирительно» ответил я. – От курения зубы желтеют. А потом вываливаются. Особенно передние.

– Чо ты сказал!? Ты, чмо ушастое! – хмырь с фиксой надвинулся на меня и, ухватив своими грабалками за отворот пиджака, злобно прошипел в лицо. – Лопатник гони, сучонок!

Правую руку он держал на отлете, на пальцах виднелся кастет, изготовленный, по всей видимости, из маховика двухдюймовой задвижки.

«Господи! Вот идиот! Вместо того, чтобы сразу ударить, он, видите ли, покрасоваться решил. Взять, типа, на понт, да еще и получить удовольствие от процесса. Дебил, однозначно».

Конечно, можно было аккуратно завести собственный локоток на его полусогнутую ручонку и одним движением вывернуть ее до хруста в суставах, но… Подобный способ показался мне слишком гуманным. Поскольку нехрен клиента жалеть, раз уж он сам нарывается не по-детски. К тому же ругается всякими там нехорошими словами и из пасти у него разит отнюдь не лавандовым маслом…

Словно в «испуге», я сначала отпрянул от гопника, а затем, вцепившись обеими руками в чужую ветровку, выставив локти наружу и блокируя тем самым возможный удар кастетом, резко боднул его головой в нос, одновременно шарахнув каблуком по левой ступне. Со всей своей пролетарской ненавистью.

– У-е-е! – потерявший кепочку урка отшатнулся от меня, хватаясь рукой за сломанный шнобель. А после удара под дых вообще – сложился пополам и грузно осел на заплеванный пол вагонного тамбура. Звякнул упавший рядом «кастет». «Хм, действительно, барашек от вентиля».

Отбросив ногой железяку, я шагнул к хмырю и пнул его в бок. Не с целью добить, а чисто из вредности. И еще для острастки. Чтобы не думал, будто тут медом намазано и что процесс вразумления уже завершен.

– Ты на кого, сявка, пасть разеваешь? – сжав пальцами ухо «клиента», я сперва крутанул, а потом дернул его на себя, разворачивая вверх бритую башку уркагана.

– И-и-ы-ы! – взвыл тот, даже не пытаясь вырваться, вращая выпученными с перепугу глазами.

– Гогу знаешь, козел?

«Клиент» усиленно закивал.

– Ответ неправильный, – усмехнулся я, наступая ему на ладонь и вдавливая ее каблуком в пол.

Вой хмыря тут же перешел в визгливый скулеж.

– Так я жду ответа на поставленный мною вопрос.

Цитата из «Ивана Васильевича» пришлась к месту. Урка перестал скулить и отчаянно замотал головой. Типа, знать не знаю, ведать не ведаю. «Ну да, и впрямь. Откуда тебе, дураку, знать, кто такой этот таинственный Гога?»

* * *

…Гога, точнее, Игорь Агафонович Бодачинский, был в нашем институте фигурой известной. И не просто известной – легендарной. Анекдотов про старшего преподавателя кафедры высшей математики ходило не меньше, чем про Чапаева или Штирлица, а любые его «публичные» выступления моментально раздергивались на цитаты и афоризмы. Лично мне больше всего запомнилась его фраза про розги и дифференциальное исчисление: «Я могу научить дифференцировать любого. Дайте только розги. Дайте мне розги, и вот этот… нет, лучше – этот, будет дифференцировать. И еще руки ему свяжите. А потом руки развяжут, и он будет-будет-будет дифференцировать … Дифференцировать при должном терпении можно научить и зайца, а вот интегрированию зайца не выучишь – уши не те».

Гогу студенты, с одной стороны, боялись («на экзаменах – чистый монстр»), а, с другой, едва ли не боготворили, в деталях запоминая каждую встречу с этой незаурядной личностью. Приводя в пример, цитируя, пугая его именем еще не въехавших в тему граждан…

* * *

– Значит, так, дурик. Если ты не знаешь, кто такой Гога, то лучше тебе этого и не знать, целее будешь, – «ласково» пояснил я, продолжая удерживать «клиента» за ухо. – И мой тебе совет. Как только услышишь про Гогу, сразу вали. Не дай бог, попадешься ему – уроет нахрен. Понял?!

– О-ял, – просипел урка, судорожно сглатывая и тряся головой.

– Ну, вот и хорошо. Вот и ладненько.

В этот момент электричка остановилась, двери раскрылись, и я, взяв за шкирбан несостоявшегося гоп-стопщика, попросту вышвырнул его на перрон. Не удержавшись-таки от соблазна добавить хмырю малую толику ускорения. Добрым пинком по откляченной заднице. Для лучшего усвоения материала.

– Пшел нах, скотина.

Через секунду туда же отправилась поддетая ногой кепка урода. «Кастет» улетел еще дальше, в темнеющие за платформой кусты. Одинокий фонарь мигнул, словно бы на прощание, дернулись вагонные сцепки, и поезд, медленно набирая ход, покатил по стонущим рельсам.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка – платформа Новодачная».

* * *

Отходняк наступил секунд через двадцать. Дрожали руки, горело лицо… даже зубы, ха-ха, поскрипывали. «Адреналин, чтоб его». Увы, тело семнадцатилетнего пацана еще не привыкло к таким передрягам. Впрочем, пройдет всего-то лет десять и подобные инциденты станут обыденностью. Как для меня, так и для всей страны. Вот только урки станут другими. Точнее, сами-то они по сути своей не изменятся. Просто арсенал у них будет другой. Вместо кастетов, ножей и дешевых понтов – стволы, банковские счета и депутатская неприкосновенность…

«Не хочу!»

Внезапно пришедшая мысль ударила по мозгам словно обухом. «Не хочу, чтобы так было».

Пока поезд вновь не остановился, больше я ни о чем не думал.

На перрон вышел будто сомнамбула, ничего не замечая вокруг. Молча спустился по ступеням с платформы, дождался, когда электричка даст гудок и умчится дальше. Перешел через пути. Двинулся по тропинке в сторону студенческого городка. Практически на автопилоте, неотрывно размышляя о прошлом, будущем и настоящем. О моем месте в каждом из этих времен. О цели в жизни. О том, кем был, кем есть и кем стану. И… сумею ли я хоть что-нибудь изменить. Здесь, в 82-м. По всему выходило, что да, сумею. Причем не только в своей судьбе (это-то как раз легче легкого), но и в жизни целой страны.

Возможно, то, что я сделаю, ничего не изменит. Или вообще сделать ничего не удастся и все закончится бессмысленным трепыханием бабочки, пытающейся погасить крыльями свет электрического фонаря. Однако даже если у меня ничего не получится, я все равно должен, обязан попробовать. Хотя бы попытаться, а там – чем черт не шутит. А вдруг!? Не боги ведь горшки обжигают – люди…

Патетические размышления о смысле жизни были прерваны самым неожиданным образом – подвернувшейся под ноги банкой из-под растворимого кофе. Споткнувшись на ровном месте и чертыхнувшись с досадой, я собрался было наподдать по встретившемуся на дороге препятствию, но… Рассмотрев, что у банки внутри, почесал за ухом и задумался. Наполненную болтами и гайками емкость, видимо, обронил кто-то из «несунов» с одного из местных промышленных предприятий. Скорее всего, случайно – нес что-то более «существенное», а метизные изделия были просто «попутным грузом».

Вынув из банки поблескивающую металлом гаечку, взвесил ее в ладони, примерился. «Хм, а ведь хорошо должно получиться, если к делу с умом подойти». Действительно, если метнуть этот снарядик с должной силой в какого-нибудь нехорошего джентльмена, эффект может выйти совсем неплохой. Особенно если цели правильно определить. Нос, глаз, ухо, лоб, зубы. Можно еще по ребрам, если одежды немного. Еще в пах, в голень, колено… по пальцам на руках – тоже неслабо. Короче, травматическое оружие в чистом виде. Убить – не убьет, но остановит железно. Или хотя бы заставит задуматься – стоит ли докапываться до клиента. Ведь в произошедшей в поезде драке мне, по большому счету, несказанно повезло – гопник оказался один, без поддержки. Будь бандюков трое или четверо, так легко я бы от них не отделался. Все могло бы закончиться гораздо печальнее. Почти как в известной песне БГ – главного гуру ленинградского рок-клуба 80-х:

«Что ж, выходит, надо еще и над этим подумать. И очень серьезно потренироваться».

Выбрав несколько подходящих по весу гаек (болты тут не слишком подходят – аэродинамика хуже, да и зацепиться они могут за что-нибудь в самый неподходящий момент), я сунул крепежные элементы в карман и бодро зашагал по асфальтовой тропке к расположенному невдалеке общежитию. Продолжая насвистывать под нос припомнившуюся вдруг песенку:

* * *

В эту ночь сотрудник Управления «П» Михаил Дмитриевич Смирнов долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, припоминая все детали сегодняшнего инцидента, приключившегося с ним в Институте Атомной Энергии им. И.В. Курчатова.

Отчет о происшествии старший лейтенант уже написал и передал по инстанции. И, хотя, в принципе, ничего там особенного не произошло, назавтра Михаилу предстоял серьезный разговор со своим непосредственным начальником и куратором майором Ходыревым. Тому, конечно, будет весьма интересно узнать из первых уст обо всем, что случилось. Причем в подробностях, как мелких, так и не очень. Вот только стоит ли рассказывать обо всем?.. Например, о странной монетке, найденной на полу в помещении «разгромленного» архива. О металлическом кругляше диаметром двадцать два миллиметра, на одной стороне которого было выбито «2 РУБЛЯ», а на другой – «БАНК РОССИИ», двуглавый орел, еще раз «ДВА РУБЛЯ» и год выпуска 1998.

«Наверное, пока не стоит, – решил Михаил уже далеко за полночь. – Сначала надо самому во всем разобраться…»

 

Глава 3

– Как там ситуация по Курчатовскому?

– Обычным порядком, товарищ полковник. Работает межведомственная комиссия. Общее мнение – никакого криминала там нет, банальное стечение обстоятельств. Несчастный случай, по собственной неосторожности. Так что, скорее всего, через неделю дело будет переведено в административную плоскость.

– Хм, а по завлабу и стройке удалось что-нибудь интересное накопать?

– Строительная фирма чистая, до настоящего дня ни в каких махинациях не замечена. Договор с ними уже подписан, в ближайшее время приступают к работе в здании лаборатории.

– Да? С чего бы это такая оперативность?

– Местные очень сильно торопятся, товарищ полковник. Горит у них все… Фигурально, конечно же.

– Понятно. А завлаб?

– По нему тоже пока ничего особенного. До понедельника он в отгуле. То есть появиться на рабочем месте должен сегодня.

– Хорошо. Давай тогда так, капитан. На плотный контакт с ним выходить пока что не нужно, но… собери-ка ты о нем всего и побольше. Просвети его, короче, как следует.

– Вы имеете в виду…

– Да, именно это я и имею в виду. Не нравится мне чем-то этот товарищ. Судя по твоему отчету, что-то странное есть в его поведении… такое, м-м, не очень понятное. Я бы даже сказал, весьма подозрительное. За рубеж он часто выезжает в последнее время, переписывается с тамошними, а тема у него…

– Обычная у него тема, товарищ полковник. Без грифа.

– Это еще не показатель. Тут надо очень серьезно во всем разобраться, так что… задачу понял?

– Понял. Разрешите идти?

– Идите.

Пятница. 31 августа 2012 г.

– Ну что, мужики? Чего делать-то будем?

Алексей Григорьевич Рыбников, генеральный директор ООО «Макстрой», обвел взглядом двух своих заместителей, сидящих за широким столом, затем встал и, дымя сигаретой, медленно прошелся по кабинету.

– Чего, чего. Работать будем, чего же еще, – буркнул Владимир Иванович, зам по экономике и финансам.

Руководитель строительной фирмы вернулся на место, хмыкнул и, опустившись в кресло, нажал кнопку селектора.

– Надя, кофе нам повтори, пожалуйста.

Секунд через двадцать вошедшая в кабинет секретарша расставила перед присутствующими новые чашки с напитком, забрала старые и, смахнув со стола «виртуальную» пыль, удалилась в приемную. Цокая шпильками по паркету, покачивая аппетитными бедрами. Впрочем, на несомненные достоинства ее фигуры никто внимания не обратил. Мысли троих мужчин текли в совершенно ином направлении.

– Как работать? – невесело усмехнулся директор. – Без Андрюхи-то у нас… сами понимаете, большие проблемы по технике.

– Алексей, давай не будем пока горячку пороть, – произнес второй зам, отвечающий за «общие вопросы» и безопасность. – Договор подписан, деваться некуда. А Андрей… думаю, с ним все будет в порядке.

– Да, я тоже так думаю, – поддержал его Владимир Иванович. – Недели две-три и…

– С авансом как? – перебил «финансиста» директор. – Уже отправили?

– Сегодня деньги пошли, в понедельник увидим. А за Андрея пока Валеру с Виталей поставим. Они ребята не дураки, справятся потихоньку.

Хозяин кабинета внимательно посмотрел на «безопасника»:

– А ты, Михаил Дмитриевич, как считаешь? Справятся?

– Справятся. Тем более что Андрей с Кацнельсоном конструктив еще весной обговаривали. Так что общие наметки у нас есть.

– Хм, тут главное, чтоб Кацнельсон лишнего не начудил, знаю я его.

– Не начудит, – рассмеялся Михаил Дмитриевич. – Если что, поправим.

– Хотелось бы верить. С наличкой у нас, кстати, что?

– Наличка, в лучшем случае, в четверг, – быстро ответил «финансист», разводя руками. – Или в пятницу.

– Хреново, – констатировал Рыбников и, затушив сигарету, упер взгляд в собеседников. – Ну что, будем скидываться?

– Будем, – согласились оба. – Семью надо поддержать.

Примерно через минуту директор собрал в стопку выложенные из карманов купюры, перетянул пачку резинкой и, глубоко вздохнув, поинтересовался:

– Ну, кто к Андрею поедет? Я, конечно, и сам могу, но лучше бы через недельку, когда сумма будет побольше.

– Давайте я, – протянул руку к деньгам Михаил Дмитриевич. – Я все равно собирался его жене звонить, выяснять подробности, что, как. Надеюсь, сегодня она меня не пошлет, как в первый день.

– Да уж, женщина она импульсивная, – покачал головой генеральный. – Лишний раз ее лучше не дергать. Особенно сейчас.

– Это точно.

На несколько секунд в помещении повисло молчание, затем Алексей отодвинул в сторону так и не тронутый кофе и, хлопнув ладонью по столешнице, подвел итог:

– Хорошо. Тогда ты, Володь, проследи за авансом, чтобы все чики-чики, а ты, Миш, как с женой Андрея увидишься, сразу мне отзвонись. Лады?

– Лады… есть, – оба зама встали и двинулись на выход из кабинета.

Однако уже в дверях директор неожиданно остановил шедшего вторым «безопасника»:

– Миш, погоди.

Зам развернулся и глянул на поднявшегося из кресла Рыбникова.

– Слушай, Миш, а ты бы не мог по своим каналам выяснить, что там в этой лаборатории произошло?

– Вообще-то, Алексей, я уже пытался, но…

– Что но?

– Молчат коллеги. Только и узнал, что имя завлаба, с которым Андрей общался перед тем как… ну, это самое.

– Ясно, – директор махнул рукой, давая понять, что все, вопросов у него больше нет. – В общем, если накопаешь чего, звони. Давай.

– Есть.

* * *

Выйдя в приемную, Михаил Дмитриевич кивнул секретарше и, спрятав в карман записную книжку, направился по коридору к себе, обдумывая по дороге план действий: как лучше организовать работу оставшихся без непосредственного начальника технических служб и как выполнить поручение генерального. Точнее, просьбу.

С Андреем Фоминым у вышедшего в запас подполковника ФСБ Михаила Смирнова отношения сложились почти дружеские. Ему и впрямь было жаль, что беда приключилась именно с Андреем. К тому же, обстоятельства произошедшего казались семь лет как уволившемуся из конторы «чекисту» весьма и весьма странными. Вот так просто взял человек и впал в кому, без явных на то причин и видимых физических повреждений. Ни током его не ударило, ни излучению не подвергся… Впрочем, возможно, что бывшие коллеги Михаила Дмитриевича чего-то не договаривают и было там что-то еще, известное пока только следствию. На этот счет стоило расспросить заведующего лабораторией, присутствовавшего на месте происшествия и наверняка видевшего всю картину. Однако координаты свидетеля пока оставались тайной. В «открытом» доступе были лишь имя и должность. А еще факт его личного знакомства с потерпевшим.

«Что ж, попробуем выяснить его данные через жену Андрея», – подбодрив себя этой нехитрой мыслью, Михаил Дмитриевич вошел в свой кабинет и, вытащив из тумбочки ежедневник, раскрыл его на странице с литерой «Ф».

Через полминуты зам по безопасности пододвинул к себе стоящий на столе аппарат, снял трубку и, набрав нужный номер, застыл в ожидании ответа.

– Алло. Я вас слушаю, – прозвучало в наушнике после трех длинных гудков.

– Жанна Викторовна?

– Да.

– Добрый день. Это Михаил Дмитриевич из «Макстроя». Я вам позавчера звонил, если помните…

Суббота. 1 сентября 2012 г.

Дальше больничного вестибюля Михаила Дмитриевича не пустили. Не помогли ни предусмотрительно взятые с собой бахилы, ни мало отличающееся от реальных корочек пенсионное удостоверение сотрудника ФСБ, ни коробка конфет для медсестры, дежурившей возле охраняющих вход «чоповцев».

Дама в белом халате была непреклонна:

– Только близкие родственники.

– Но, может…

– Нельзя.

Пришлось отойти в сторону и позвонить на сотовый супруге Андрея.

Жанна спустилась из реанимации минут через десять. Пройдя мимо охранников и остановившись в шаге от двери, она обвела взглядом фойе, ища того, кто еще вчера напросился на встречу.

– Смирнов Михаил Дмитриевич, – представился подполковник, приблизившись и показав удостоверение. – Здравствуйте, Жанна. Это я вам звонил.

– Я поняла, – устало ответила женщина, едва глянув в раскрытые «корочки». – О чем вы хотели поговорить?

– Простите, Жанна, но… давайте мы лучше отойдем вон туда, – Михаил Дмитриевич указал на свободный диван у дальней стены и тут же добавил примирительным тоном, стараясь сгладить некоторую бестактность только что прозвучавших слов. – Вы не волнуйтесь, это совсем ненадолго. Буквально пара минут. Хорошо?

– Хорошо, – кивнула Жанна. Заострившиеся черты лица и темные круги под глазами говорили о многом. Как минимум, о бессонной ночи, проведенной, скорее всего, прямо здесь, в Склифосовского.

– Мы ненадолго, – еще раз повторил зам по безопасности, когда женщина присела на обтянутый дерматином диван и отрешенно посмотрела на подполковника.

Михаил Дмитриевич тоже сел, склонился над пристроенным в ногах портфелем, щелкнул замком и, вытащив оттуда плотно набитый конверт, протянул его недоумевающей Жанне.

– Это вам. Берите, берите, не бойтесь. Мы это на фирме собрали.

Помедлив секунду-другую, женщина все же взяла бумажный пакет и, видимо, не зная, куда его деть, просто положила конверт себе на колени. Глядя на это, Михаил Дмитриевич лишь тихонько вздохнул, но не стал ничего комментировать, ограничившись дежурным вопросом:

– Как Андрей? Улучшения есть?

Жанна покачала головой:

– Нет. Все так же. Врачи говорят, состояние стабильно тяжелое.

– А сами вы его видели?

– Только через окошко в двери. Внутрь меня не пускают.

– М-да, – подполковник снова вздохнул и временно замолчал, словно бы собираясь с мыслями.

– Вы хотели спросить что-то насчет работы Андрея? – догадалась Жанна спустя секунд пять или шесть.

– Ну-у… в общем-то… да, вы почти правы. Хотел.

– Тогда спрашивайте, не тяните.

– Знаете, Жанна, тут такое дело, что… Короче, вы знакомы с неким Синицыным Александром Григорьевичем?

– С Шуриком, что ли? – удивленно проговорила женщина.

– Э-э-э… ну да, с Шуриком, – тут же нашелся Михаил Дмитриевич, с трудом подавив смешок. – Просто все дело в том, что именно его работа, в некотором роде, послужила причиной того, что случилось в среду с Андреем. Так что, я думаю, Алекса… Шурик сумеет пролить свет на произошедшее. Прояснить, так сказать, ситуацию плюс – я очень на это надеюсь – поможет поставить на ноги вашего мужа.

После этих слов Жанна на некоторое время замерла, закусив губу и уставившись в одну точку, а затем выхватила откуда-то телефон и принялась быстро листать список контактов.

– Не стоит, – остановил ее подполковник. – Не стоит сейчас звонить Синицыну.

Аккуратно вынув мобильник из рук женщины, он мельком глянул на набранный номер и нажал кнопку отбоя.

– Не стоит, – повторил Михаил Дмитриевич, возвращая телефон. – Он вам все равно сейчас ничего не ответит.

– Но…

– Я сам с ним поговорю. В понедельник.

– А он точно… сможет помочь? – Жанна с надеждой посмотрела на собеседника.

– Вы его давно знаете? – ответил тот вопросом на вопрос.

– Почти тридцать лет.

– Тридцать?

– Двадцать семь. Почти столько же, сколько Андрея. Мы ведь с Андреем в 85-м познакомились. В сентябре, восемнадцатого числа.

– Какого-какого? – неожиданно заинтересовался Смирнов. Голос его при этом предательски дрогнул, но занятая собственными мыслями женщина ничего не заметила.

– Восемнадцатого сентября, – вздохнула она, поднимаясь. – Мы этот день каждый год отмечаем.

– Понимаю, – тихо произнес Михаил Дмитриевич, вставая одновременно с ней. – Ну что ж, спасибо вам, Жанна, что уделили мне несколько минут.

– Не за что, – ответила женщина. – Надеюсь, вы сообщите мне о результатах встречи с Шурой Синицыным.

– Обязательно, – кивнул подполковник.

– Ну, тогда до свидания. Михаил…

– Дмитриевич.

– Буду ждать звонка, Михаил Дмитриевич, – еще раз напомнила Жанна, развернулась и уже через десять секунд скрылась за ведущей в больничный коридор дверью.

Проводив женщину взглядом, подполковник Смирнов вновь сел на диван, откинулся на жесткую спинку и перевел дух. «Что ж, дело сделано». Деньги супруге Андрея он передал. Телефон Синицына узнал, не вызвав, кажется, никаких подозрений ни с ее стороны, ни со стороны гипотетических наблюдателей (что поделать – привычка). Вот только… вот только упомянутая в разговоре дата – 18 сентября 1985-го года… «Выходит, для Андрея и Жанны этот день оказался счастливым. И им действительно повезло. В отличие от… капитана Смирнова».

18 сентября 1985 г. Остров Кипр. Айя-Напа

Для любой женщины лишние двадцать минут – это почти ничего. Измаявшемуся в ожидании Михаилу оставалось лишь улыбнуться и помахать рукой вышедшей из-за пальм Анне. Девушка уже успела переодеться, сменив униформу отеля на короткие шорты, топик и легкомысленные сандалии в типичном греческом стиле, с многочисленными завязками и обтягивающими щиколотки ремешками. Впрочем, удивляться не стоило – все-таки Анна была местной уроженкой, и потому облик ее вполне соответствовал здешним канонам. Правда, нос у девушки ни капельки не походил на «греческий». Не обычный для киприотов прямой и с горбинкой, а чуть вздернутый… почти рязанский, только без веснушек. Плюс глаза. Светло-серые, а не карие, как у большинства южных народов.

– Простите, Майк, что так долго, – неловко произнесла Анна, подойдя ближе, остановившись в шаге от «журналиста». – Думала, вы меня не дождетесь.

На взгляд Михаила, выглядела она потрясающе. Слегка запыхавшаяся, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, поправляющая сбившуюся от ветра прическу. «Видимо, и вправду спешила», – мысленно усмехнулся мужчина, с удовольствием разглядывая гречанку.

– Дурак бы был, если бы не дождался.

После этих слов девушка еще больше смутилась. Михаил же, подняв с земли маленький камушек, запустил его в бьющееся о скалы море. «Эх, жаль, высоковато здесь – блинчиков не получится».

– Ну что? Начнем осмотр достопримечательностей?

– Начнем, – рассмеялась Анна, оправляясь, наконец, от смущения, беря мужчину под руку. Под заботливо выставленный вперед локоть. – Прямо сейчас и начнем.

* * *

«Экскурсия» длилась почти два часа. Или три. Молодые люди даже не заметили, как дошли до края поселка. Солнце уже скрылось за горизонтом, погрузившись в разом потемневшее море. Лишь едва угадываемая полоска от последнего блика еще серебрилась в волнах.

Ноги у Михаила немного гудели, однако усталости он не чувствовал. Хотелось и дальше вот так брести и брести вдоль берега, слушая музыку волн и вечернего бриза, наслаждаясь покоем и близостью идущей рядом красавицы.

– Скажи, Майк, – девушка неожиданно остановилась, разворачиваясь к задумавшемуся о чем-то мужчине. – А у тебя в роду случайно не было… э-э… русских?

– А-а… почему ты об этом спросила? – осторожно поинтересовался капитан Смирнов, стараясь говорить как можно спокойнее.

Однако полностью скрыть волнение не удалось.

– Нет-нет, ты не думай, я ни на что такое не намекаю, – торопливо ответила Анна, видимо, почувствовав напряжение в голосе спутника, но истолковав по-своему. – Извини, я не хотела обидеть.

– Да я и не обиделся вовсе, – улыбнулся разведчик. – Просто мне стало интересно, при чем здесь… м-м… русские.

– Правда?

– Правда-правда. Мне это действительно интересно.

– Да? Ну хорошо. Просто… просто ты, Майк, очень похож на одного моего старого друга, – пояснила девушка, теребя спускающуюся до груди прядь волос, незнамо как выбившуюся из сложной прически. – Почти как две капли и…

– Дай угадаю, – перебил ее Михаил. – Этот твой друг – русский. Да?

– Не знаю.

– То есть?

– Я точно не знаю, но, кажется, да. Он был русским.

– Хм, а почему кажется? И почему был? Он что, умер?

Гречанка вздохнула.

– Его звали Митрос. Димитриос Руссос. Он был другом моего отца, а я считала его своим дядей, хотя, на самом деле, нашим родственником он не являлся. А еще слова он иногда употреблял такие… специфические. Похожие я слышала, когда в Ларнаку или Лимасол заходило какое-нибудь советское судно и моряки сходили на берег.

– Ну, мало ли что можно услышать от моряков, – пожал плечами мужчина. – Сколько ни общался с ними, ругаются все одинаково. Вне зависимости от страны.

– Нет, он вовсе не ругался, – засмеялась девушка, перестав, наконец, наматывать на палец непослушную прядь. – Он говорил вполне обычные слова, некоторые я даже запомнила. Вот послушай… Пульемет, глюпишка, чьорт побери, бардак…

Михаил с трудом удержал себя, чтобы не расхохотаться. Очень уж потешным получилось у Анны цитирование «дяди Митроса». «Да уж, действительно… полный бардак. И куда только смотрели местные контрики?»

Девушка же тем временем продолжила свой рассказ:

– История нашей семьи, Майк, всегда была связана с русскими. Впрочем, так же как и родовое имя. Шестьдесят лет назад моего деда спас один русский офицер. В 22-м году, при эвакуации из Смирны. Костас был тогда совсем еще маленьким. Родители потерялись, и если бы не…

– А как его звали?

– Кого? Деда? – удивилась гречанка. – Я ведь уже говорила. Костас. Он помнил только имя, а фамилию Смирниакис («малыш из Смирны») ему как раз тот русский придумал.

– Да нет, я имею в виду не деда твоего, а того офицера из России.

– А, поняла. Мы его знали под именем Михалос Тавридис, хотя это, конечно, не настоящее имя. Он был из тех русских, кто эмигрировал в Понтийскую Грецию из Крыма в ноябре 20-го. Ну, после той их гражданской с большевиками. Вот только, как выяснилось, попал из огня да в полымя. Опять на войну, только уже другую, с турками.

– Понятно. Не повезло мужику, – покачал головой Михаил. – А что с ним случилось потом?

– Они с дедом погибли на Крите, в 43-м. Во время карательной акции немцев в Вианносе и Като Сими. До последнего прикрывали отход к побережью отряда Бадуваса с беженцами. Там было много детей и женщин. И одним из спасенных был мой отец Никас Смирниадис.

– Что ж, они погибли героями, – вздохнул капитан Смирнов, склонив голову, отдавая долг памяти павшим бойцам.

– Да, – согласилась девушка. – Героями. И дядя Митрос был точно такой же. Он тоже спасал других и тоже… погиб.

– Когда?

– В 74-м, 15 июля, когда произошел военный переворот в Никосии. И… если бы не он, мы бы сейчас не разговаривали.

– Мы?

– Да, Майк. Отец и дядя Митрос служили в охране архиепископа Макариоса. А я в тот день тоже оказалась в президентском дворце, совсем еще девчонка. Они думали, что там безопаснее. Когда солдаты хунты стали стрелять, папа погиб одним из первых, а дядя Митрос… Он сумел вывести меня из дворца, а потом… заслонил от пули…

В глазах Анны блеснули слезы, и, не сумев совладать с собой, она отвернулась от спутника.

– А мама умерла еще раньше. В 67-м, – добавила девушка секунд через пять, судорожно всхлипнув, поежившись, будто от холода.

– То есть… то есть ты… совсем одна? – потрясенно пробормотал советский разведчик.

Девушка молча кивнула, пряча заплаканное лицо, с трудом сдерживая прорывающееся наружу рыдание.

– Прости. Прости меня. Я не хотел.

Повинуясь какому-то неясному порыву, Михаил протянул руку и бережно погладил красавицу по вьющимся волосам. Анна отстраняться не стала. Наоборот, словно котенок чуть потерлась щекой о ладонь, а затем просто шагнула вперед, прижимаясь к широкой груди застывшего рядом мужчины. Обхватывая его обеими руками, ничего и никого не стесняясь, тихонько вздрагивая под осторожными ласками ставшего вдруг близким ей человека.

Так, обнявшись, они простояли довольно долго, минуты две или три. Потом девушка подняла глаза и прошептала на ухо Михаилу:

– Мы почти пришли. Мой дом через дорогу.

– Я провожу, – так же тихо ответил капитан Смирнов.

…Заснули они только под утро, вымотанные друг другом до полного изнеможения…

* * *

Солнечный луч, проникший в комнату через оконные ставни, коснулся век лежащего на кровати мужчины. Поморщившись и пробурчав что-то невнятное, капитан Смирнов разлепил глаза и, откинув тонкое одеяло, опустил ноги на каменный пол. Из приоткрытой двери веяло ароматом свежесваренного кофе и чего-то еще, явно съедобного и очень бодрящего. Собственному организму Михаил решил не противиться. Подобрав валяющуюся возле кровати одежду, натянул брюки, накинул рубаху. Ощупав карманы, убедился, что контейнер на месте, а обернутая вокруг него хитрая петелька не пострадала.

«Вот черт! Так недолго и до паранойи дойти», – вполголоса чертыхнулся разведчик, устыдившись собственных мыслей. Подозревать девушку в намеренном лицедействе ему не хотелось. В постели Анна оказалась чудо как хороша. Впрочем, и сам капитан вполне мог гордиться собой – выложился в эту ночь по полной программе, не смыкая глаз до утра, не оставляя свою красавицу ни на секунду. Так, что до сих пор был не в состоянии хотя бы мысленно отойти от произошедшего, вновь и вновь переживая самые сладостные моменты. Настолько волшебные, что… невозможно даже слов подобрать, чтобы описать все, как оно того стоило. А оно и впрямь… стоило. Особенно девушка. Идеал из сбывшихся снов, воплощенная в явь мечта, новорожденный вулкан, водопад неистовой страсти и трепетного целомудрия пополам с какой-то запредельной, абсолютно искренней нежностью.

«Что ж, наверное, это и есть то, что поэты называют любовью. Причем с первого взгляда».

Конечно, можно было бы усомниться в истинности подобного вывода и списать все на романтику южных ночей, быстро сходящую на нет с каждой пройденной морским или воздушным лайнером милей, но… Сам Михаил в своих чувствах нисколько не сомневался. Был уверен. Знал. И ни о чем не жалел.

Наскоро умывшись в расположенной рядом со спальней ванной, капитан Смирнов тщательно вытер лицо и руки и, повесив на крючок розовое со слониками полотенце, быстро прошел туда, откуда доносились столь дивные запахи. В небольшой, залитый полуденным солнцем дворик. Точнее, на примыкающую к дому кухню-веранду, прикрытую от палящих лучей увитой зеленью перголой.

Анна стояла возле плиты и, тихо напевая, что-то помешивала на шкворчащей и брызжущей маслом сковороде. Одета девушка была совсем по-домашнему. В пышную цветастую юбку до середины икр и вышитую «деревенскими» узорами блузку. Обувь у нее на ногах отсутствовала. Так же, как и у Михаила, застывшего в дверном проеме, дожидающегося позволения сесть наконец за стол и приступить к трапезе.

– Завтракать будешь? – поинтересовалась «хозяйка», разворачиваясь к топчущемуся в дверях «гостю».

Повторять дважды ей не пришлось.

– Буду.

Изголодавшийся «военный журналист» споро переместился за покрытый домотканой скатертью стол и, плотоядно облизываясь, окинул жадным взглядом «поляну». От обилия блюд разбегались глаза, а нос буквально выворачивался наружу, желая ухватить все идущие от еды ароматы.

Уже привыкший за год с небольшим к по-европейски скупым завтракам из пары тостов с ложечкой джема, «разбавленных» яйцом всмятку или закостеневшим через час после выпечки круассаном, Михаил и представить себе не мог, что здесь, на задворках Европы, еще живы традиции хлебосольства. «Бли-ин! Почти как у нас. Хоть Днепр, хоть Волгу возьми, хоть какую-нибудь Сырдарью или, скажем, Арагви».

Кое-что из того, что стояло на столе, было капитану знакомо. Например, овощной салат, который местные так и называли – салатаси. Или яичница с кусочками ветчины, помидорами и сладким перцем. Плюс политые медом оладьи лукмадес, кисловатый соус дзадзики-талатури из йогурта, чеснока и свежих огурцов и цукини. А еще типичные для юга оливки, горький апельсиновый сироп, вареный картофель с петрушкой… Ну и, конечно, те самые тосты, на которые Михаил уже смотреть не мог, но которые заботливая хозяйка, видимо, помня о вкусовых пристрастиях англичан, все-таки выложила на стол, не забыв тщательно прожарить их с обеих сторон, а потом подогреть.

Впрочем, «приготовленными на гриле» оказались не только они.

– Это халуми, – пояснила Анна, перекладывая со сковороды на тарелку ломтики слоистого сыра с подрумяненной корочкой. – Тебе надо обязательно его попробовать. Очень вкусно и силы восстанавливает.

– А это как называется? – проявил интерес «гость», указывая на большое блюдо с пышущими жаром мясными деликатесами.

– Мезе. Что-то вроде «коктейля» из горячих закусок. Его надо есть «сига-сига», то есть очень медленно, не торопясь, – отозвалась девушка, занимая место с противоположной стороны стола. – Вот там, с краю, – стифадо. Это такой… м-м… гуляш из кролика с мелко нарезанным луком. А вон там кефтедес – говяжьи тефтельки под острым соусом. Дальше афелия. Ее готовят из тушеной свинины, выдерживаемой не менее пяти часов в красном вине и…

– Да как же ты успела-то все? – перебил ее Михаил, не в силах скрыть изумление. – В смысле, когда ты успела это все приготовить?

– Ну, когда-когда, – пожала плечами гречанка. – Встала с утра пораньше, разогрела плиту, мясо в маринад положила. Свинину, кстати, еще ночью пришлось выставлять…

– Ночью!? Но мы же всю ночь… э-э…

– И что? – нахмурив брови, спросила Анна. – Что ж нам теперь, из-за этого без завтрака оставаться?

– Нет, – машинально ответил разведчик, представляясь самому себе не выучившим урок школьником.

– Вот видишь, – девушка сложила на груди руки и строго посмотрела на собеседника.

Однако уже через пару секунд не выдержала и звонко расхохоталась, откинувшись на спинку стула и захлопав в ладоши, словно девчонка-подросток:

– Купился, купился, купился!

– То есть? – уставился на нее капитан.

– Ох, Майк, какой же ты у меня дурачок! – продолжила Анна, не переставая смеяться. – Ну сам посуди, как я могла за час-другой приготовить такую прорву еды?

– Откуда же тогда все это появилось? – откровенно затупил Михаил, впрочем, уже догадываясь, каков будет ответ.

– Из таверны, откуда ж еще, – улыбнулась гречанка. – Я час назад позвонила старому Спиросу, и его племянник привез сюда почти половину меню. Мне надо было всего лишь расставить все и кое-что разогреть.

– Понятно, – вздохнул капитан, беря в руки вилку и нож. «Да уж, разыграла она меня классно».

– Ты меня извини, Майк, – слегка виноватым голосом добавила девушка, будто подслушав мысли мужчины. – Ты выглядел таким серьезным, что я просто не смогла удержаться.

– Угум, – кивнул тот, уже вовсю работая челюстями. Набитый едой рот не позволил ему ответить более развернуто.

* * *

К тостам Михаил так и не притронулся, всецело сосредоточившись на мясных блюдах. В отличие от него, Анна почти ничего не ела. Лишь немного поковырялась вилкой в салате и проглотила пару оливок. А затем она просто поставила локти на стол и, опершись на кулаки подбородком, принялась наблюдать за поглощающим пищу «гостем». Глаза ее при этом буквально лучились какой-то непонятной радостью и едва ли не гордостью за СВОЕГО мужчину.

– Кто хорошо кушает, тот хорошо работает, – назидательно проговорила она, когда капитан, насытившись, отодвинул от себя пустую тарелку.

– Ох ты ж, забыл совсем, – неожиданно спохватился «Майкл», хлопнув себя по лбу. – Тебе же, наверное, на работу пора, а я тут сижу, разъедаюсь, как барин.

– У меня два дня выходных, – быстро ответила Анна. – Хотя ты прав. Мне через полчаса уходить, – и уже поднимаясь, добавила. – Если не трудно, положи, что не съел, в холодильник. Посуду только не мой, я потом сама приберусь.

Девушка ушла в дом, а Михаил, допив кофе и свежевыжатый апельсиновый сок, переместил остатки еды в «спрятавшийся» за цветочными кадками холодильный шкаф и подошел к стене, на которой в простеньких рамочках под стеклом висели несколько черно-белых фотографий. На одной из них был запечатлен усатый мужчина в форме штабс-капитана русской Добровольческой армии времен Гражданской. «Видимо, тот самый Михалос Тавридис, – подумал разведчик. – Очень на моего деда похож. Тот, правда, воевал не за белых, а у Буденного в Первой Конной… Хм, неужели родственник?»

На другом фото, датированном 1970-м годом, он обнаружил архиепископа Макариоса в окружении толпы местных жителей. Рядом с первым президентом Кипра стояла совсем юная девочка, в которой Михаил без труда узнал Анну – пока еще нескладную девчушку с косичками, волшебным образом превратившуюся через какой-то десяток лет в писаную красавицу.

На следующем снимке красовались двое мужчин в пилотках, одетые в легкие военного покроя куртки и бриджи. В руках они держали бельгийские FAL – штурмовые винтовки калибра 7,62. «Тот, что слева, наверное, отец Анны, а правый, вероятнее всего, дядя Митрос… Блин! И впрямь вылитый я, только немного постарше…»

– А вот и я, – сообщила выпорхнувшая из дверей Анна. Домашнюю юбку и блузу она успела сменить на какую-то желто-красную «униформу», а на плече у нее висела небольшая холщовая сумка.

– Ты ж говорила, у тебя выходной, – удивился Михаил, разглядывая гречанку.

– Ну да, выходной, – согласилась та. – Только платят мне в отеле немного, вот и приходится подрабатывать. В экскурсионном бюро. Сегодня надо сопроводить одну группу в Тродос и Лефкару, а вечером другую – на морскую прогулку от Ларнаки до Протараса… Машину хочу купить, а денег пока не хватает, – пояснила она смущенно.

– Понятно, – протянул капитан Смирнов, мысленно обругав себя за несообразительность. «Эх, дурак я дурак. Нажрал тут с утра фунтов на десять, как минимум, а еда-то ведь не казенная, да к тому же из ресторана». Вытащив из кармана бумажник, он выудил оттуда несколько купюр и… внезапно столкнулся с полыхающим яростью взглядом.

– Как ты можешь, Майк!? Так!? Неужели ты думаешь, что я… я…

Спустя секунду губы у Анны дрогнули, а в глазах проступили совсем не детские слезы. Отступив на пару шагов назад, она повернулась спиной к опростоволосившемуся «джентльмену» и, прислонившись к поддерживающему навес столбу, судорожно всхлипнула, даже не пытаясь скрывать обиду. Впрочем, Михаил и сам понял, какую глупость сморозил. «Господи! Какой я болван! Она же наверняка решила, что я хочу с ней за ночь расплатиться. Дебил конченый!»

Спрятав бумажник, капитан подошел к девушке и, обняв за плечи, тихо прошептал на ухо:

– Ну, прости, прости, милая. Я идиот. Я же не знал, что…

Анна в ответ резко дернула плечом, видимо, желая сбросить руки мужчины, но… ничего у нее не вышло.

– Ну хочешь я на колени встану? Да я что угодно для тебя сделаю, только…

– Что только? – девушка внезапно развернулась и посмотрела прямо в глаза Михаилу. – Что именно ты сделаешь?

– Все, что в моих силах.

– Тогда… тогда пообещай мне, что никогда больше не будешь предлагать мне деньги.

– Нет, этого я обещать не могу, – покачал головой мужчина.

– Почему? – серьезно спросила Анна.

– Потому что, когда ты станешь моей женой, я просто физически не смогу этого не делать.

Красавица на миг замерла, осмысливая сказанное, а затем… Такого горячего поцелуя не было у них даже ночью…

* * *

– Ну вот, теперь я точно опоздала, – томно потянувшись, произнесла Анна, отрываясь от скомканных простыней. Затем поднялась с кровати и начала собирать разбросанную по всей комнате «униформу».

– Ерунда, успеешь, – улыбнулся Михаил, упершись локтем в подушку и наблюдая за одевающейся красавицей.

– Ты на мне дыру протрешь, – рассмеялась девушка, заметив его «оценивающий» взгляд. – Лучше отвернись. У нас до свадьбы так смотреть не положено.

– А все остальное?

– А остальное – как получится, – показала язык гречанка, поправляя прическу и поворачиваясь к зеркалу. – Хм, и как я в таком виде на улице покажусь?

– Вид у тебя просто шикарный, можешь не беспокоиться, – усмехнулся капитан, принимая вольготную позу.

– Ты думаешь? – задумчиво пробормотала девушка, придирчиво разглядывая себя и оправляя помятую юбку. Через пару секунд, удовлетворившись наконец своим внешним видом, она вдруг весело хмыкнула и лукаво посмотрела на «жениха»:

– Слушай, Майк, а давай я не пойду сейчас на работу. Позвоню подруге, попрошу заменить, она не откажется. А мы с тобой возьмем машину в аренду, съездим в Пафос, я тебе покажу тот камень, где родилась Афродита. А?

– Да нет, наверное, не стоит, – немного подумав, ответил мужчина. – У меня ведь тоже на сегодня дела кое-какие имеются. Так что… хотелось бы, но не получится.

– Жаль, – вздохнула Анна, забрасывая на плечо сумку. – Тогда давай так. Я сегодня поздно вернусь, ты мне тогда завтра с утра позвони где-нибудь в десять-одиннадцать. Хорошо?

– Хорошо. Вот только…

– Номер на телефоне записан. Только ты обязательно позвони, а то я умру от тоски.

– Позвоню обязательно.

– Да, совсем забыла. Будешь уходить, дверь входную захлопни. О’кей?

– О’кей.

– Ну, я тогда побежала.

– Беги. Под машину только не попади.

– Теперь ни за что.

Девушка чмокнула Михаила в щеку и, еще раз оглядев себя в зеркало, быстро вышла из спальни. Спустя десять секунд на улице едва слышно щелкнул замок. Хлопнула, закрываясь, калитка.

«Какая же она все-таки… славная»

Улыбнувшись собственным мыслям, капитан Смирнов встал и прошелся по комнате, прикидывая, как лучше всего поступить. Обратный билет с «открытой» датой до Мюнхена лежал в гостиничном номере. В принципе, можно было задержаться здесь еще на денек – контейнер предполагалось передать куратору из кельнской резидентуры в течение трех ближайших суток. По всему выходило, что времени хватало и на то, чтобы встретиться завтра с Анной, и на то, чтобы без проблем довести до конца свою часть операции. Однако, как бы ни хотелось разведчику снова увидеть девушку, пришлось все же наступить на горло собственной песне: «Лететь надо сегодня. Дело есть дело. А она… Позвоню ей с утра, как договаривались. А уже потом, когда разберусь с делами, возьму отпуск на неделю и… Вот черт! Получается, будто я сбежал от нее. Прямо из-под венца. Поматросил и бросил… козел похотливый. Стыдобища… Ладно, попробую ей по телефону все как-нибудь объяснить. Надеюсь, поймет. У меня ведь с ней все по-серьезному. Короче, вернусь сюда, максимум, через неделю, и уж тогда…»

* * *

…Увы, вернуться на гостеприимный остров капитану Смирнову было не суждено. Ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Он даже позвонить не сумел. Виной всему стало утреннее сообщение от «Deutsche Welle»: «Вчера, в 21:30 по центральноевропейскому времени, в акватории порта Ларнака столкнулись два круизных судна. Одно из них затонуло. По предварительным данным, в результате крушения погибли 11 человек…»

Под седьмым номером в списке жертв катастрофы числилась Анна Смирну, гражданка республики Кипр…

* * *

За последующие двадцать семь лет Михаил Дмитриевич так и не женился.

О своей личной драме он рассказал лишь однажды. В 2010 году. Андрею Фомину. Во время празднования Дня строителя, когда они на пару «уговорили» литровую бутыль «Чивас Ригаль» двенадцатилетней выдержки.

 

Глава 4

Понедельник. 30 августа 1982 г.

– Привет!

Раскрыв глаза, я оторвал голову от подушки и посмотрел на разбудившего меня парня.

– Вставать пора, все лучшее в жизни проспишь, – хохотнул мой будущий сосед по комнате, бросая на пол тяжелый баул.

Ну да, все верно. Хотя Олег Панакиви и сам был поспать не дурак, однако ж всех остальных будил без зазрения совести. Каждое утро он вставал ровно в 8:30, стандартно отрывал половинку листа от газеты и, шаркая тапками, брел в расположенный в коридоре санузел. Треск рвущейся газетной бумаги моментально убивал любой сон, воздействуя на уши как трель самого противного в мире будильника.

– Андрей, – хрипловато произнес я, откинув одело и свесив с кровати ноги.

– Олег, – ответил мой новый-старый приятель и крепко пожал протянутую для приветствия руку. – Давно здесь?

– Вчера приехал.

– А я сегодня, – громогласно подтвердил очевидное собеседник. – Сам откуда?

– С севера, двести километров от Воркуты.

– У-у-у! Печорский угольный бассейн. А я с Донбасса.

– Тоже, выходит… шахтер?

– Не, из деревни. То есть, села.

– Какое-нибудь Привольное-Раздольное? – усмехнулся я, заранее зная ответ.

– Точно, из Раздольного, – удивленно проговорил Олег. – Как угадал?

– Дык, люблю, знаешь ли, как Шерлок Холмс, всякие загадки разгадывать. Вот, например, вижу, что ты в футбол играешь.

– Ага, играю. А как ты…

– Походка у тебя соответствующая. А еще, похоже, ты… м-м… из этих, из обрусевших греков.

– Ну, блин, ты даешь! Опять попал, – приятель сел на стул и с интересом уставился на меня. – У нас почти все село греки. Ну, те, кого туда еще при Екатерине завезли. Часть греко-татары, часть греко-эллины. Я, кстати, греко-эллин, так что не хухры-мухры, – гордо пояснил он, наклоняясь к баулу и начиная в нем рыться. – Ты это… жрать хочешь?

– А то! Только сначала умоюсь.

Прихватив с собой мыльно-рыльные принадлежности, я прошел в коридор, оставив Олега одного в комнате. А когда вернулся, на столе уже лежали домашние пирожки, яблоки и парочка смятых бутербродов с сыром и колбасой.

– Колбаса-то как? Не протухла еще?

– Не успела, – рассмеялся Олег. – Хреново тока, что чайника нет.

– Отчего нет? Есть. На общей кухне с десяток стоит. Надо будет один притырить сюда втихаря.

– Эт можно. Еще бы плитку какую, холодильник там, телевизор.

Я лишь ухмыльнулся в ответ.

– Ну, у тебя и запросы, брателло. Столько даже втроем не украсть.

– Значит, купим, – по-простецки откликнулся мой будущий одногруппник. – Ты давай, ешь, не стесняйся. У меня тут лимонад, так что запить есть чем.

Пирожки оказались вкусными. Один с малиной, два с картошкой, еще столько же с луком и яйцом. Бутерброды и яблоки тоже были вполне ничего, так что слопали мы всю эту нехитрую снедь довольно быстро, минут за пять, не отрываясь, «заполировав» твердую пищу бутылкой донецкого «Буратино».

– Фух, наелся, – сообщил Олег, вставая из-за стола и бухаясь прямо на кроватную сетку. – Теперь бы поспать. Самолет в пять утра, ни черта выспаться не успел.

– Что? Прямо так и закемаришь, без простыни и матраса?

– Э-э, ну да, ты прав, без матраса фигово.

– Так сходи на первый этаж, к кастелянше. Она с десяти работает.

– Точно, – согласился приятель, посмотрев на часы. – Четверть одиннадцатого. Можно идти.

– Ты только поторопись, а то там наверняка уже очередь выстроилась. Из таких же неоматрасенных.

– Ладно, я тогда побегу. Ты как, еще никуда не уходишь?

– Не знаю, – честно ответил я. – Может, и уйду куда, прогуляюсь.

– Ну, тогда, на всякий случай, пока. Думаю, еще увидимся.

– Ха, куда ж мы денемся с подводной-то лодки?

– Факт.

* * *

Когда Олег ушел, я еще минуту-другую посидел в одиночестве, а затем, быстро собравшись, двинулся вслед за ним. В смысле, на выход, а не за постельным бельем и матрасом, поскольку на ближайшую половину дня у меня имелись иные планы. Во-первых, постричься «по-уставному», во-вторых, разобраться с обувью, в-третьих… что именно «в-третьих», а также «в-четвертых, пятых, седьмых», было пока не ясно, но, думаю, все решится само собой. По ситуации.

В сравнении с вчерашним днем, погода на улице не изменилась. Все так же светило солнце, шелестели листвой деревья, чирикали воробьи. Разве что проезжающих мимо машин прибавилось (понедельник – день тяжелый). Плюс студенты прогуливались по тротуарам уже не по одному-два, а по трое-четверо. Выбираясь на свежий воздух из общежитий, тусуясь возле открывшейся наконец столовой, догуливая последние дни уходящего лета, готовясь к новому учебному году, с неумолимой неизбежностью надвигающемуся на еще не отвыкших от каникулярной лени граждан и гражданок соответствующего возраста.

Перейдя дорогу, отделяющую учебные корпуса от жилых кварталов, я совершенно неожиданно для себя притормозил. Случайно наткнувшись взглядом на кое-что интересное. «Остановил» меня обычный контейнер для мусора, расположенный в просматривающемся через забор дворике старого трехэтажного дома. Возле помойки ошивались пара дворняг и целая стая перепархивающих туда-сюда голубей. Сунув руку в карман и нащупав запрятанные в нем гаечки, прикинул: «Что ж, хороший случай опробовать свое… э-э… травматическое оружие».

Прошмыгнув в калитку, я оглянулся по сторонам и прицелился в одну сизо-голубых птичек. Прицелился и… так и не бросил. Не смог себя пересилить. Просто рука не поднялась метнуть в живое существо стальной шестигранный «снарядик». Тем более – в символ мира, да еще с крылышками. Собаки тоже не слишком подходили в качестве мишеней для тренировки точной «стрельбы». Как-никак, друзья человека, пусть и кусачие временами. Разочарованно выдохнув, я уже собрался было покинуть этот импровизированный тир, но… шанс испытать «травматику» мне все ж таки предоставился.

С шумом захлопали крыльями голуби, с секундной задержкой залились лаем лохматые псины. Из кучи мусора молнией скользнула какая-то серая тень.

«Получи, тварь!»

«Поймавшая» гайку крыса резво подпрыгнула, вильнула голым хвостом, однако набок так и не завалилась. Чуть изменив направление движения, она быстро шмыгнула к подвальной стене и юркнула в небольшую отдушину. Оставив с носом как рванувших за ней собак, так и меня, хоть и попавшего в гадину, но требуемого результата так и не добившегося.

«М-да. Мелковата оказалась гаечка. Убойная сила не та. Видимо, придется поискать что-нибудь поувесистей и калибром побольше. А жаль. Все так хорошо начиналось».

Вытащив из кармана ненужные более «резьбы», я хмыкнул и запулил их в контейнер. Без особого сожаления. Отложив решение проблемы на более поздние времена.

* * *

До парикмахерской я добрался минут за семь и еще примерно двадцать просидел в ожидании мастера, листая полугодовой давности журнал «Крокодил» и рассматривая развешанные на стенах фото «модельных» причесок а-ля Бриджит Бардо и Барбара Брыльска. А когда кресло в мужском зале наконец-то освободилось, занял полагающееся мне место и тут же огорошил парикмахершу стандартным своим пожеланием. Привычным в будущем, но здесь, конечно же, не слишком уместным:

– Двумя насадками, пожалуйста. Если можно, на шесть и на девять.

– Чего? – не поняла одетая в «фирменный» халат дама.

– Э-э… ну, типа, чтобы военная кафедра претензий никаких не имела, – нашелся я спустя пару секунд, мысленно чертыхнувшись. «Тьфу ты! Забыл, блин, где нахожусь».

Женщина презрительно фыркнула, затянула на шее умничающего клиента белую простыню и, включив машинку, зажужжала ей где-то в районе затылка. Моего, естественно. Едва ли не под корень сбривая неопрятные патлы.

Со стрижкой представительница клана цирюльников, воспетых еще Моцартом и Бомарше, справилась довольно быстро. Пощелкав напоследок ножницами и аккуратно подровняв виски и совсем уж короткую челку. Что там было ровнять, я так и не понял. Однако дело есть дело, и раз положено по инструкции, значит, так тому и быть.

– Ну что, нормально? Поодеколонить не надо? – язвительно поинтересовалась парикмахерша, завершив процесс «ликвидации» шевелюры.

Из зеркала на меня смотрела моя же «оболваненная» физиономия. «А что? Вроде неплохо. По крайней мере, стал на человека похож, а не на хиппи недоделанного».

– Спасибо, не надо. Все о’кей. Как в аптеке.

– С вас сорок копеек, – буркнула дама в халате, отходя в сторону, беря в руки швабру-щетку и приступая к уборке попадавших на пол волос. В каждом ее движении читалось стандартное: «Вас много, а я одна. А до конца смены ох еще как далеко».

«Что ж, не будем мешать. Быстро расплатимся и на выход. Рабочий день еще не закончился, клиентов много, а жизнь… Жизнь прекрасна и удивительна. Особенно когда никуда не спешишь…» – с этими мыслями, довольный собой и своим новым прикидом, я оплатил стрижку и вновь вышел на залитую солнцем улицу.

* * *

Следующей целью моей пешей прогулки был местный «Бермудский треугольник»: винно-водочный магазин, пункт приема стеклотары и расположенный через дорогу от них кафетерий. В первом с одиннадцати до семи – продавали, во втором с тем же временным интервалом – принимали, а когда оба оказывались закрыты, для испытывающих жажду граждан гостеприимно распахивались двери третьего. Где, соответственно, разливали. Причем не только кофе и чай, а кое-что и покрепче, градусов примерно до двадцати. Иногда даже на вынос. Но это – только для «постоянных» клиентов, еще не попавших под бдительное милицейское око и потому не успевших пока вступить в порочащую их связь с городским вытрезвителем.

Нет-нет, лично я принимать на грудь сегодня не собирался. Хотя мог. Во-первых, потому что на часах уже пробило одиннадцать, а во-вторых, вряд ли кто стал бы проверять меня на предмет «исполнилось покупателю восемнадцать лет» или, как говорится, «приходи, когда подрастешь». Тем более что парочка «синяков», топчущихся около входа в винный с поднятым вверх пальцем, смотрели на меня с тайной надеждой. Увы, пришлось их разочаровать – становиться «третьим» я даже не думал. То есть выпить, конечно, хотелось, однако пределы моих мечтаний ограничивались исключительно соком и лимонадом. Их, как помнится, продавали в разлив именно в кафетерии, по какой-то общепитовской инструкции торгующем с утра сугубо в «щадящем» режиме – без портвейна, вермута, сухого-крепленого и прочей всяческой бормотухи. А поскольку до вечера было еще далеко, постольку изображать зашедшего в вертеп Лимонадного Джо  мне так и не пришлось. Ограничился ролью мистера Феста, вместо порции доброго виски заказавшего у бакенбардистого трактирщика стакан молока . Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что молоко в чистом виде в местном «салуне» не продавалось (только как один из ингредиентов), а командовал тут вовсе не страдающий раздвоением личности Гарри Мак-Кью – стойкой буфета заведовала моложавая дама весьма разбитной наружности.

Быстро «осчастливив» двоих мужичков кофе с молоком, дополненным парочкой бутербродов, и открыв тощему пареньку лет двенадцати бутылку «Дюшес», пышнотелая буфетчица с интересом глянула на меня:

– Ну что, красавчик, головка-то, небось, бо-бо?

– Чо это? – удивился я. Однако, почесав затылок и едва не уколовшись пальцами о короткий ежик волос, понял причину вопроса. «Не иначе прическа ее смутила. Нормальные люди здесь просто так почти под ноль не стригутся. Тут вариантов два: либо в армию собираюсь, либо кошу под откинувшегося. В обоих случаях у подобного мне джентльмена воскресный вечер сухим не бывает. Так же как и утро понедельника без похмелья».

– Похмелиться хочешь? – продолжила тем временем раздатчица, подтвердив истинность сделанного мной вывода. «Что ж, не будем ее разочаровывать».

– А есть чем?

– Ну, портвейна предложить не могу, не время еще, – хохотнула разбитная молодка. – Зато есть рассол. Восемьдесят пять за стакан, – добавила она чуть тише, прикрыв рот ладонью.

«Ого, маленький гешефт в цитадели развитого социализма?!»

Говорить вслух я это, конечно, не стал. Лишь слегка качнулся вперед и, многозначительно прищурившись, вполголоса произнес:

– Послушай, дорогуша. Видишь, у столика возле дверей мужик в пиджаке на часы смотрит?

Продавщица зыркнула в сторону двери и подозрительно быстро кивнула.

– Так вот, он мой куратор из школы милиции. Проводит практические занятия по линии БХСС. Объяснять, что это такое, надеюсь, не нужно?

В последней произнесенной мной фразе явственно звякнул металл. Дама прониклась. Моментально превратившись в стандартного «общепитовского робота»:

– Кофе, чай, лимонад, сок, пирожки, бутерброды?

– Два сока, будьте любезны. Томатный и сливовый.

– Двадцать две копейки, – не глядя на меня, ответила буфетчица спустя пятнадцать секунд. Пододвинув к краю прилавка два граненых стакана, заполненных: один – кроваво-красным, второй – сочно-бордовым (ага, прямо-таки натуральный «Диппепл»). Сок, кстати, она наливала из высоких, напоминающих перевернутые конусы стеклянных сосудов. Установленных на металлической стойке, лишенных через одного крышек, с латунными краниками внизу. «М-да, давненько я таких не встречал. В смысле, там, у себя, в будущем».

* * *

Сливовый сок оказался отменным, как раз таким, каким он мне и запомнился по безмятежному детству и юности. А вот томатный, наоборот, разочаровал. Причем, сильно. То ли не слишком свежим он был, то ли добавок вкусовых ему не хватало (навроде глутамата натрия или аминоуксусной кислоты, более известных в будущем как Е 621 и Е 640), то ли… Впрочем, по зрелом размышлении, я все же понял, чего недоставало этому культовому напитку всех советских, а потом и российских авиалиний – обыкновенной поваренной соли по шесть копеек за килограмм.

Соль в виде грязновато-серой субстанции с бурыми комками засохшей томатной пасты обнаружилась в стоящем на прилавке стакане. Рядом, в аналогичном стеклянном сосуде, заполненном мутной водой до самого верха, покоилась столовая ложка. Вся эта двухстаканная «композиция» никакого доверия у меня, конечно, не вызвала. В итоге пришлось довольствоваться малым и покинуть заведение советского общепита «несолоно хлебавши», оставив на «барном» столике недопитый бокал со «свежевыжатыми» отечественными помидорами.

Слегка утолив жажду и вновь выйдя на свежий воздух, я не спеша прошелся по главной городской улице, уже через двести метров очутившись перед входом в обувной магазин, так же, как и все прочие, расположенный здесь не в отдельном здании, а на первом этаже жилого дома. Весьма, кстати, симпатичного дома старой постройки из красного кирпича, украшенного лепными наличниками, сандриками, карнизом и тягами. На внутренние же архитектурные изыски, как вскорости выяснилось, у местных строителей не хватило ни времени, ни сил, ни желания. Хватило их только на стандартное окрашенное масляной краской помещение с выбеленным «под мел» потолком и кое-как выложенными метлахской плиткой полами. Торговый зал был условно разделен невысокой скамьей на два отдела: «мужской» и «женский». «Почти как в бане, гы-гы».

Ассортимент обуви, по крайней мере, той, что предназначалась для ног сильной половины человечества, тоже не слишком порадовал. Суконные ботинки «прощай, молодость», притулившиеся в углу валенки и калоши, резиновые сапоги цвета «любой на выбор, при условии, что этот цвет – черный», кирзачи в стиле «непобедимая и легендарная», фирменные кеды от «Красного Треугольника» и прочая, прочая, прочая…

Тем не менее секунд примерно через тридцать, разобравшись, где что лежит, я усмотрел-таки то, что мне подходило. С виду вполне приличное, но – спрятанное за витринным стеклом. «Ну да, все правильно, нечего лапать образцы своими грязными пальцами. Даже несмотря на то, что это совсем не «Италия», не брэндовые изделия польских и югославских мастеров, не чешская «Цебо», а всего лишь продукция родных «Красной Зари», «Скорохода» и «Буревестника».

На подбор пары самых обычных туфель, поиски продавщицей нужного размера в подсобке, выписывание чека, стояние в кассу и получение оплаченного товара ушло минут сорок, не меньше. Работники советской торговли никуда не спешили, а на мои нервные гримасы и вялые просьбы немного поторопиться реагировали с легким презрением, регулярно отвлекаясь на менее взыскательных покупателей. Однако все плохое когда-нибудь да заканчивается, и потому, потратив на шопинг двадцать рублей, литр пота и немалое количество «невосстанавливаемых» клеток, я выбрался наконец на улицу, держа в руках шуршащую бумагой коробку (плевать, что «с бумагой в стране напряженка»: «Раз положено, значит, заворачивайте. Я подожду. И хрен с ним, со временем»).

Завернув за угол, пройдя через двор и отыскав относительно чистую лавочку, я сел, быстро распаковал покупку и, скинув свои уже изрядно поднадоевшие туфли на каблуках, принялся по новой примерять только что приобретенную обувь. Вдумчиво, не торопясь, не обращая никакого внимания на что-то клюющих в траве воробьев и подбирающуюся к ним кошку.

На первый взгляд обувка казалась удобной и очень практичной: в подъеме не жмет, не хлябает, подошва сплошная, не толстая и не тонкая, но при всем при том достаточно твердая («если вдарить такой под коленную чашечку какому-нибудь злодею, мало ему не покажется – факт»). А еще ноги можно воткнуть в башмаки, даже шнурков не развязывая… «Вот только задники чуток грубоваты – и пяти минут не пройдет, как мозоли натру. Такие, что неделю потом буду хромать как подстреленная в круп лошадь».

Проблема с мозолями решилась просто и элегантно. От предусмотрительно положенного в карман пиджака рулончика лейкопластыря были оторваны две коротких полоски, которые я тут же прилепил себе на… э-э… фиг знает, как правильно обзываются эти части стопы – лодыжки, щиколотки, пятки или вообще, хм, «шпоры» – лично мне это по барабану. Главное, чтобы не терло. До тех самых пор, пока обувь наконец не разносится…

Закончив подгонку-примерку, я встал, притопнул парочку раз для верности, распугав тем самым и кошку, и воробьев, затем с чувством выполненного долга выбросил в урну не нужную мне больше коробку. Следом за ней в раскрытую пасть «пингвина» («Руки бы оторвать тому психу, что придумал этот «шедевр» садово-парковой архитектуры!») последовали старые «чоботы». Правда, без шнурков (мало ли что – вдруг пригодятся). В общем, задача-минимум на сегодня выполнена, можно со спокойной душой возвращаться назад. «На хаус», «домой», в общежитие.

Однако торопиться я все же не стал – имелась ведь еще и задача-максимум. Плюс неплохие шансы на реализацию моих «гениальных» задумок. Короче, раз уж пошел по грибы да по ягоды, вернуться должен с полным лукошком. Таким, чтобы руки оттягивало. Как у обезьяны, до самых колен. Гы.

Для решения стоящих передо мною проблем уже по дороге в общагу заглянул сначала в хозяйственный, а потом в книжный.

В хозмаге приобрел набор отверток, «английский» замок, стамеску, сапожный нож, напильник, сверла на 6 и 4 пять штук (жаль, что не победитовые), молоток, пассатижи (на всякий пожарный – вдруг злыдню какому ногти оторвать понадобится, а инструмента под рукой нет как нет), горсть шурупов (не саморезы, конечно, но тоже прокатят) и ручную дрель наподобие коловорота, только чуток поудобнее – с шестеренчатой передачей. Увы, нормальных перфораторов здесь днем с огнем не найдешь, а закрепленная на фанерном стенде электрическая дрель Конаковского завода даже ценника не имела – типа, образец, «для членов профсоюза» и по предварительной записи. Болты и гайки тут тоже продавались с ограничениями – «калибр» не более пяти миллиметров. «Что ж, понятно теперь, почему в кофейной банке обнаружились М6 и М8 – «несун» не дурак, тащит с родимого предприятия то, что в обычном магазине хрен сыщешь».

Хотелось, правда, еще шлямбур приобрести, но они начинались с диаметра 12 мм, что на текущий момент было не совсем актуально. Лично мне требовался на 6, максимум – на 8. Зачем, спросите? А затем, чтобы дырки в кирпичной стене пробить-просверлить. Не насквозь, конечно, а лишь на длину дюбеля. Впрочем, привычных пластиковых дюбелей, которых в будущем на любом рынке как грязи, в этом времени, конечно же, не было. Ну, то есть, были, наверное, но явно не здесь, не в этом хозяйственном, а ехать прямо сейчас искать их по всей Москве мне как-то не улыбалось.

Дырки в стене были нужны для полки. Обыкновенной книжной полки, которую я купил спустя полчаса в книжном же магазине. Почему их продавали там, а не в мебельном, фиг знает. Тем не менее факт есть факт, и никуда от него не денешься. Стоила, кстати, эта полка восемь рублей, но выглядела для своей цены вполне достойно. Без стекла, открытого типа, три оклеенных шпоном досочки со смещенными по высоте угловыми держателями из нержавеющей (!!!) стали. Такая и в девяностых-двухтысячных смотрелась бы на стене не хуже произведенных в более поздние времена.

В итоге до общежития я добрался часам к трем, с разобранной и упакованной в бумагу полкой на правом плече (не слишком тяжелой, но все же) и с холщовой сумкой (почти авоськой), набитой скобяными изделиями и инструментом. Однако первое, что услышал, входя в комнату, было вовсе не «откуда такое богатство?», а:

– Пешка d5.

– Нельзя, там конь стоит, – лениво отозвались с другого конца помещения.

– Опа! Ты смотри. И вправду все видит.

* * *

«Ага, нашего полку прибыло». Обогнув стоящий за дверью шкаф, я сгрузил на кровать покупки и повернулся к поднявшим головы «шахматистам»:

– Здоро́во, мужики. Чем балуетесь?

Парней в комнате обнаружилось сразу четверо.

Один из них, тот, кто играл «вслепую», сидел на стуле за шкафом и выковыривал сочные зерна из разломленного на две половинки граната. Отправляя их одно за другим в рот, смакуя и жмурясь от удовольствия. Трое остальных сгрудились над шахматной доской, разложенной прямо на полу возле кровати Олега Панакиви.

– Да вот, в шахматишки поигрываем, трое на одного, – спустя пару секунд хохотнул невысокий крепыш с усами, почти «настоящими», но еще не достигшими нужной степени густоты, полагающейся каждому уважающему себя мачо. Звали этого крепыша тоже Олегом, причем, так же как и моего соседа, Ивановичем по отчеству. Полностью – Олегом Ивановичем Денько. И родом он тоже был с Украины, только не восточной, а западной, из славного города Дрогобыча.

– И как успехи? – поинтересовался я, в принципе, уже зная ответ.

– Да-а, – обреченно махнул рукой второй из «любителей». – С Серегой неинтересно. Он все время выигрывает и даже вслепую не ловится. Я, кстати, Володя.

«Ну да, все верно. Володя Шамрай. Штатный любитель незатейливого солдатского юмора, будущий банкир и завсегдатай ночных клубов первопрестольной». Самое смешное, что и он прибыл сюда с Украины. Правда, прожил там до поступления в институт всего полтора года, поскольку был сыном военного и в Овруч на ПМЖ  их семья переехала откуда-то из Забайкалья, последнего места службы отца – вышедшего в 80-м в запас командира мотострелковой роты.

– Ну так, еще бы, – гордо пояснил полноватый «мастер», вставая со стула, вытирая прямо о штаны испачканные гранатовым соком ладони. – Я же с Каспаровым в одной школе учился. Первый разряд по шахматам.

– Сергей, – протянул он мне руку. – Сергей Рихардович Герц.

– Как-как? Сергей Рихардо́вич? – рассмеялся я, припомнив, как над ним подшучивал его же земляк-приятель Вася Кригер из третьей группы. «М-да, шутка, конечно, дурацкая, но вот… не смог удержаться».

– РИхардович, – обиделся было перворазрядник из солнечного Азербайджана, однако под дружный, но незлобивый смех остальных не стал развивать тему, добавив сконфуженно. – Я из бакинских немцев. У меня прадед до революции по Волге пароходы гонял, купец первой гильдии.

– Ладно, извини. Это я так, пошутил, – хлопнул я его по плечу. – Немец так немец.

Примерно с минуту еще мы «знакомились», обменивались информацией, кто откуда, потом ели плоды жаркого юга – гранаты, хурму, виноград, экзотическое для средней полосы фейхоа, а затем… затем мне пришлось попросту выгнать народ из комнаты (за исключением соседа, естественно), иначе сидели бы они тут до самого вечера:

– Так, мужики. Все, шабаш. Сейчас я буду тут немножко шуметь и капельку бумкать. Так что, если пыль глотать не хотите, выметайтесь отсюда до вечера. Все дальнейшие посиделки на после ужина. Абгемахт?

– Натюрлих, – бодро ответили парни через секунду-другую, разглядев выкладываемый на стол инструмент.

«Эх, хорошо, когда все всё понимают».

* * *

На врезание в дверь нового замка ушло минут сорок. Будь под рукой нормальная дрель, управился бы быстрее, а так… пришлось тупо крутить рукоятку, стирая ладони, добирая зазоры напильником и стамеской. Плюс шурупы оказались не слишком практичными – шлицы срывались, вынуждая выворачивать «испорченные» метизы плоскогубцами и менять их на другие такие же, только с нормальной головкой. Жаль, конечно, что в хозмаге не нашлось сверл потоньше, хотя бы на троечку – работа пошла б веселее: высверлил бы отверстия под крепеж и вкрутил шурупчики в готовые гнезда без всяких проблем. Тем не менее, несмотря на означенные трудности, с задачей я справился. Замок замыкал, защелка защелкивалась, все четыре ключа с легким скрипом поворачивали флажок на цилиндре, запорный штырь почти без стука входил в ответную планку… Короче, все функционировало как надо. Наполняя душу радостью от хорошо выполненной работы.

Впрочем, как выяснилось в дальнейшем, радость моя была преждевременной. Не в том смысле, что замок вдруг перестал открываться или дверь внезапно перекосило, а в том, что на следующий этап моей хозяйственно-бытовой деятельности (навеска полки) было потрачено аж три с лишним часа. Причем большую часть времени заняла банальная пробивка отверстий. Восемь штук, минут примерно по двадцать на каждое. Сначала высверливание четверкой, потом подбитие случайно найденным в коридоре гвоздем от строительного пистолета, невесть каким ветром занесенным под левый из умывальников. Хорошо хоть у гвоздя этого шайбы не оказалось, а то пришлось бы сшибать ее молотком – та еще работенка, когда под рукой ни тисков, ни пилочки по металлу. Далее надо было расширять готовое гнездо более толстым сверлом, вновь обливаясь потом, с остервенением вращая прикрученную к шестерне рукоять. Правда, парочку раз мне все-таки повезло: попал в вертикальный шов между кирпичами, так что ни «пробойник», ни молоток не понадобились – ограничился дрелью.

В итоге, когда стена «украсилась» наконец полным набором отверстий, я лишь вздохнул, утер со лба пот, смахнул рыжую пыль со стола и занялся дюбелями. Точнее, пробками. Деревянными. С ними поступил совсем просто: достал карандаш (цветной, поскольку «круглый» и диаметра подходящего) и «распилил» его сапожным ножом («Эх, дурак я дурак. Заранее не подумал, надо было лобзик купить») на несколько чурбачков. Грифели, кстати, сами вывалились в процессе «распила» – для цветных карандашей это норма. Самопальные пробки даже обстругивать не потребовалось – в гнезда вошли как влитые – подбил молотком, и всего делов. Дырки от грифелей тоже в жилу пошли: шурупы ввертывались легко (графитовый порошок – смазка не хуже машинной).

В общем, усилия мои даром не пропали, упорный труд завершился как и положено – полка с тремя разноуровневыми отделениями была надежно «принайтована» к кирпичной стене, хрен оторвешь. И, между прочим, смотрелась она весьма эстетично. Почти как в музее. Поблескивая нержавеющими подкосами, радуя глаз, готовая сию же секунду заполниться тетрадями, книгами, канцелярскими принадлежностями и прочей нужной и ненужной в быту ерундой.

Мой «героический» труд на свое собственное благо, а заодно и на благо родимой общаги заценили обитатели всех четырех комнат. И оба Олега Ивановича, и Володя Шамрай, и еще двое новых соседей, почти незаметно для меня появившиеся в блоке за прошедшие с начала работы часы – Миша Желтов и Юра Шелестов. Первый – уроженец Чебоксар, второй – Краснодара. Больше всех мной «восторгался» Сережа Герц, округляя глаза и забегая в комнату едва ли не после каждого «удачного» удара молотком по «пробойнику»:

– Ух ты! Класс! Ну ты даешь! Бли-и-ин!

Он был немного назойлив, но, в отличие от остальных, хотя бы не мешал разными дурацкими по сути вопросами и ценными советами и указаниями. Советчиков же в округе хватало. Особенно в этом деле преуспел чебоксарец Желтов. Изначально «отвязаться» от него я не успел – отсутствовал он здесь во время «шахматного турнира» и потому пожелание «выметаться» не слышал.

– А это чо за фиговина? А это зачем? – спрашивал Михаил, трогая то сверла, то дрель, то сапожный нож, то смастыренные из карандаша чопики.

– Не, лучше сверлом бить, гвоздь погнется, – давал он «вумный» совет, когда я в очередной раз, используя ненормативную лексику, вытягивал пассатижами застрявший в стене стерженек.

В конце концов Олег Панакиви не выдержал и попросту выгнал его нафиг из комнаты со словами:

– Миха, не доводи до греха. Уйди.

– Олеж, да ты что? – тут же возмутился специалист по забиванию сверлышек. – Я же как лучше хочу.

– Да ерш твою медь! Хочешь как лучше, иди к себе, свою стенку долбай, а нашу не трогай. Все, двигай отсель, не мешай человеку работать…

Остальные парни в основном интересовались, где я купил эту полку, что есть в местном хозяйственном и нельзя ли впоследствии воспользоваться дрелью, молотком и отвертками. И насчет замка все пришли к единому мнению: это штука хорошая, надо бы все двери в блоке снабдить новыми запорными механизмами. Я, собственно, ничего против этого не имел, инструментами пользоваться разрешил и честно ответил на все заданные вопросы – где, что, почем. Только от советов непрошеных отмахнулся. Типа, сами попробуйте, тогда и поговорим.

«Умнее» других оказался мой сосед по комнате. Под самый конец работы он куда-то ушел, а когда вернулся, выставил на стол тарелку с тройной порцией вареных сосисок, присовокупив до кучи полстакана сметаны и пару пирожных.

– В буфете купил, – пояснил он. – Ты ж проголодался небось, а в столовку уже не успеешь.

– Это точно. Не успею, – согласился я, успев к тому времени и умыться, и прибраться, и задуматься о хлебе насущном. Однако ж последнее не понадобилось – Олег Иванович «номер раз» уже обо всем позаботился.

Что ж, дураком он никогда не был и с людьми «работать» умел. Недаром хорошо поднялся в бизнесе в 90-е, да и на военных сборах после 5-го курса ему не зря выдали три лычки на «партизанский» погон и назначили взводным. Командир из него, кстати, вышел достойный. Своих в обиду никому не давал, большого начальника из себя не корчил, но и панибратства не разводил – дисциплину во взводе поддерживал.

Вот и сейчас, в процессе поглощения пищи, он лишь тонко намекнул, что было бы неплохо и над его столом подобную полку подвесить.

«Хитрец, однако. Манипулятор почти. Самому ручками работать влом, но подыскать исполнителя-добровольца – святое дело». Впрочем, ладно. Мужик он нормальный, выеживаться не буду. Тем более, что мне это все на раз пописать – что самому «гвоздь в стенку воткнуть», что советом помочь хитромудрому «неумехе».

– Базара нет, помогу. Ты только сам не затягивай, а то видишь, сколько «нахлебников» сразу нарисовалось. Инструмент заиграют и аллес.

– Базара… нет, – медленно повторил Олег, смакуя незнакомую фразу. – Ага, понятно.

«Тьфу ты, блин. Поаккуратнее надо с этими жаргонными словечками. Действительно, могут и не понять. Или воспримут неправильно. Хотя… Ладно, переживем как-нибудь. Главное – в основном деле не запалиться. Черт – он ведь в деталях скрывается».

В общем, вечернюю трапезу мы завершили вполне довольные друг другом.

А через час с небольшим подтянулись и остальные. То ли на запах сосисок пришли, то ли просто захотелось побазарить на сон грядущий о том, о сем. В «прошлой» жизни наша комната тоже ведь была неким центром отдельно взятой Вселенной – именно здесь чаще всего собирались на посиделки. Почему – фиг знает. Наверное, люди мы слишком хорошие… три раза ха-ха.

Разговоры ни о чем продлились едва ли не до полуночи. Сначала просто делились общими впечатлениями и обсасывали вступительные экзамены, кто на что сдал, потом травили байки за жизнь, затем плавно перешли на ба… пардон, на тему отношений между полами, далее… Далее появился еще один наш прибывший на учебу сосед. Валера Пшеничный, тощий и длинный как жердь парень из Красноярска. Жратвы он, к общему сожалению, с собой не принес, зато притащил полбанки сахара и пачку дефицитнейшего индийского чая (ага, выращенного на обширных плантациях в паре лаптей к югу от Абакана). Под это дело быстренько скоммуниздили чайник из общей для всего этажа кухни, стаканы и чашки нашлись у каждого, заварку засыпали в большую эмалированную кружку… Короче, почаевничали мы хорошо, однако расползтись после этого по комнатам не успели. Когда литровая банка с сахаром уже показала дно, а пустая пачка со слоном улетела в мусорную корзину, неугомонный Миша Желтов разглядел, наконец, висящую на спинке кровати гитару.

* * *

«М-да. Все-таки верно говорят, что иного энтузиаста дешевле пристрелить сразу – сэкономишь кучу времени и сил на борьбу с его вдохновением».

Мою боевую «Кремону» Миха терзал где-то минут двадцать. И хотя он, конечно, старался, получалось не слишком ахти. Правда, сам Желтов этого не замечал и потому продолжал мучить ни в чем не повинный инструмент, компенсируя умение петь и играть уверенностью в собственных силах и радикальной харизмой, еще не тронутой рефлексиями среднего возраста. Короче, выходило все почти как в анекдоте: «Если дует хороший музыкант – это регги, если плохой – хип-хоп. Причем во втором случае, когда гению не хватает денег на девок и пиво, он уже не просто рэпер, а разочаровавшийся в жизни панк».

На панка, несмотря на всклокоченную шевелюру, Михаил был еще не похож, но в рэперы потихонечку скатывался. Внимать же «трехаккордным» бардовским песням большинству слушателей надоело довольно быстро. Оба Олега Ивановича начали громко переговариваться, не обращая внимания на доморощенного «шансонье», Валера с Серегой пошли на кухню курить, Юра Шелестов принялся переобувать-перешнуровывать надетые прямо на босу ногу (у них на Кубани это обыденное явление) ботинки. Лишь один Володя Шамрай, с детства привыкший к дисциплине (положено по Уставу не отвлекаться – будем терпеть до приказа), да еще я, ностальгирующий по былым временам, «наслаждались» вокально-аккомпаниаторскими страданиями «гитариста».

Впрочем, когда Ивановичи ненадолго примолкли, а курильщики вернулись, наконец, в комнату, я самым решительным образом отнял у Михи инструмент, чуть тронул колки, подстраивая гитару, и быстро прошелся по струнам, привыкая к позабытым за тридцать лет наигрышам. Плюс демонстрируя всем остальным, что все – шутки кончились, сейчас пойдет самый что ни на есть рок-н-ролл.

Мужики моментально прониклись. Что было, в принципе, объяснимо. Я хоть и не профессионал-гитарист в полном смысле этого слова наподобие моего тезки Сеговии или, на худой конец, Ричи Блэкмора, но и не лабух какой и кое-что все же умею. Звуки, например, правильные извлекать из не самого худшего в этом времени инструмента. По крайней мере, парни сразу же разобрались, что… «Ага. Сейчас, кажется, что-то будет. Причем, новенькое. Что ж, поглядим-послушаем, заценим опять же».

Добившись внимания публики и дождавшись того момента, когда все семь пар глаз уставились исключительно на меня, я слегка прокашлялся, выдержал короткую паузу и…

Судя по восторженным взглядам и не менее восторженным возгласам, «Группу крови» слушатели приняли на ура. Тем более что сам исполнитель старался как можно точнее повторять все интонации Виктора Цоя из студийной записи конца восьмидесятых.

– Западные голоса? – понимающе хмыкнул Сережа Герц, когда гитара, наконец, смолкла.

– Не, это не эмигранты. И не штатники. Явно чего-то нашенское, – возразил Олег Панакиви, опередив меня буквально на доли секунды. – Слыхал я вроде подобное. Совсем недавно. Типа, это… как его… Во! «Алюминиевые огурцы»! Цой и Рыба, кажись.

«Надо же, угадал. И не просто угадал, а вообще – в десятку. Первым же выстрелом».

– Точно. Цой, – подтвердил я догадку соседа. – Только без Рыбы. Рыбин там чисто на «подпевках» сидел, бренчал потихоньку.

– А еще чо-нить такого могешь? – огорошили меня тут же вопросом, как бы намекая, что одной песней теперь уже не отделаешься. «Ну да, все верно. Пока запал не иссяк, шоу должно продолжаться».

– Ноу проблем, коллеги. Не только могем, но и мо́гем… Надо только припомнить чуток.

На «воспоминания» ушло секунд двадцать. Точнее, не на сами воспоминания как таковые, а на решение, что лучше всего исполнить конкретно здесь и сейчас. Такое, чтобы, с одной стороны, укладывалось в тему, а с другой – не слишком выбивалось из нынешнего канона. Чтобы и рыбку, как говорится, съесть, потрафив вкусам почтеннейшей публики, и при всем при том не подставиться.

В общем, подумал, прикинул и, тяжко вздохнув, вновь ударил по струнам добротного чешского инструмента:

Шевчуковская «Ни шагу назад» моим друзьям тоже понравилась. Как будто. Но – были нюансы.

– Это, типа, все вокруг – жопа? – почесав затылок, поинтересовался Олег Иванович «номер два». – То есть, надо нажраться как следует и вперед с балкона?

В ответ я лишь плечами пожал, ничего больше не комментируя. «Хм, реакция весьма показательная. Выходит… верной дорогой идете, товарищи. И потому переходим на следующий уровень. Кто у нас там дальше на очереди? Кинчев что ли?..»

В полной мере экспрессию этой песни мне выразить, конечно, не удалось. Однако ребятам хватило и малой доли – молчали они примерно минуту. А затем будущий банкир Володя Шамрай потянулся, зевнул и выразил общее мнение:

– Батя у меня всех умников обычно на хозработы ставил. Чтоб от забора и до обеда только с лопатами и экспериментировали.

– Эт-точно, – подтвердил кубанский казак Юра Шелестов. – Без лопаты даже солнышко на турнике не покрутишь.

После всего сказанного мне оставалось лишь ухмыльнуться и опять перейти к музицированию. К четвертому номеру вечерней программы:

Легкий, можно сказать, легонький «рокапопс» от бит-квартета «Секрет» парни восприняли благосклонно. Не восторгались, правда, но и не кривились ухмылками.

– Интересно, – резюмировал в итоге Миша Желтов. – А, кстати, Тимбукту – это где?

– В Африке, где же еще, – хохотнул «щирый хохол» Шамрай, хлопая по плечу чебоксарца. – Только фигня это все. Во-первых, Тимбукту никакая не бухта, моря там нет. А во-вторых, марабу обитают гораздо южнее.

«Молодец, – мысленно усмехнулся я. – Четко разложил. Сразу видно, военная косточка. Да к тому же заклепочник. Что ж, видимо, пора завершать выступление. Не ведутся парни на провокацию. И это есть хорошо. Впрочем, еще не вечер, надо бы их напоследок приложить слегонца. Чем-нибудь эдаким, сугубо, гы-гы, интеллектуальным…»

Я оказался прав. От опуса БГ про сакэ и ползущую по склону Фудзи улитку слушатели слегка прибалдели. В том плане, что никто до конца не понял, в чем смысл этого «просветляющего откровения».

– А кайсяку – это чего? – осторожно спросил Желтов после того, как «шедевр» уже отзвучал.

– Не чего, а кто и кого, – пояснил я, вешая гитару на спинку кровати. – Шибзик это, короче, такой. Который всех шашкой по шее. Японской.

– А-а-а, ну тогда понятно, для чего они там траву косят, как зайцы.

– Ага, – снова расхохотался Шамрай. – Япошки, они такие. Им вон, видишь, опосля глюков с кальмарами даже гейши без надобности. «В особой связи с овцой» обретаются, – процитировал он великого «аквариумного» гуру.

– А сакэ? – включился в обсуждение Валера Пшеничный.

– Что сакэ?

– Ну, сколько в нем градусов? А то по семьсот зараз – это как-то многовато выходит.

– Сакэ – это рисовое вино. Оборотов шестнадцать-двадцать, не больше.

– Всего-то? Как портвейн? – вытянулся лицом сибиряк.

– Точно. Как три семерки.

– Э-э, слабаки, блин. А «три топорика» – это вещь! Мы вот, помнится, с пацанами…

– Да ладно врать-то, – встрял в разговор доселе молчавший Денько. – Портвейн он употреблял, как же. Вы там, в Сибири, одну только водку и хлещете. Батько рассказывал.

– Ну, водочку мы тоже уважаем. Как-то даже вьетнамскую пробовали. Вот она – да, забористая хреновина. Горло дерет, как горсть крючков проглотил.

– А я больше ликеры люблю, – поддержал «благодатную» тему Олег Панакиви. – У меня старший брательник этой весной в Таллине был, такой классный ликер привез. «Вана Таллин» называется. Он лучше всего с пепси-колой идет.

– Пепси-кола? У вас в деревне? – тут же усомнился Сережа Герц.

– У нас село, а не деревня, – изобразил оскорбленную невинность Олег. – Нам вообще много чего привозят. Колхоз-миллионер, не абы что.

– А, кстати, мужики. Не в курсе, где ее тут можно купить?

– Где тут?

– Кого ее?

– Ну, пепси-колу, в Москве.

– Ее в Новороссийске делают, – гордо сообщил краснодарец Шелестов. – Пока досюда доедет, вся выдохнется.

– Нифига. В Москве все есть. Как в Греции, – не согласился с ним мой сосед по комнате.

– Верно. В Москве эта хрень тоже имеется, – подтвердил я слова «первого» Олега Ивановича. – Найти ее проблем нет.

– А где? Где? – моментально заинтересовались все остальные.

– Магазин «Байкал» на Ленинском. Там много еще разной химии продается. Фанта, байкал… тархун зеленый.

– У-у-у, класс! А давайте завтра сгоняем туда, закупимся…

– Не, братцы-кролики, – остановил я раздухарившихся однокурсников. – Завтра нам студаки получать. Потом в библиотеку за книгами. Собрание опять же, распределение по группам. В общем, некогда будет.

Парни разочарованно выдохнули.

– Д-а-а, жалко, – пробормотал Мишка Желтов через пару секунд. – А, вообще, хорошо бы, если бы нас всех в одну группу. А? Мужики?

– Да так оно, скорее всего, и будет, – усмехнулся я, глядя ему прямо в глаза. – Недаром ведь нас в один блок поселили.

– Точно, – подумав, кивнул чебоксарец. Затем встал, потянулся и… – Ну что, наверное, спать пора? Вставать завтра рано придется.

Собравшиеся в комнате с ним, конечно же, согласились. На часах давно уже за полночь, а день сегодня и впрямь выдался длинный. Богатый на впечатления, суматошный, проведенный вдали от родного дома. В новой компании. Шумной и веселой компании новоиспеченных студентов.

* * *

Окончательно парни утихомирились где-то через полчаса. Ну да, студенческая общага на казарму ничуть не похожа, команду «Отбой» здесь не подают, каждый сам распоряжается собственным временем.

Лично я придавил подушку только когда за стеной перестали переговариваться Юра с Серегой. К тому моменту Олег Панакиви уже благополучно храпел, с головой укрывшись одеялом в кровати напротив. Он, помнится, всегда отличался умением засыпать где угодно, когда угодно и при любом удобном случае. Причем на отход ко сну соседу обычно хватало минуты. А уж если брал в руки английский словарик, то и вообще – секунды. Максимум, двух.

Я же, наоборот, такими выдающимися способностями не обладал и потому довольно долго ворочался, мысленно разбирая только что проведенный «психоисторический эксперимент». Немного циничный, но тем не менее весьма и весьма полезный. Нужный для понимания ситуации и планирования дальнейших действий.

Как и предполагалось, лучше всего мои будущие и нынешние друзья восприняли композицию группы «Кино». Ту самую, где борьба, напор, желание идти в бой и… «не остаться в этой траве». Ту, где ты один из многих, вступающих в новую старую битву, в общем строю, в составе чего-то большого, чего-то важного. Но при всем при этом четко осознающих, что лишь от тебя, от твоих собственных умений, от твоей личной удачи зависит итоговый результат и общая для всех победа. Короче, один за всех и все за одного. Древний как мир принцип. Старинное правило. Квинтэссенция любого сражения. Хоть с реальным врагом, хоть с ветряными мельницами.

И, как выяснилось, молодые ребята начала 80-х годов это прекрасно поняли. Поняли и оценили.

А вот все остальное: и разрыв шаблонов от ДДТ, и холодное экспериментаторство от «Алисы», и веселушные фантазмы «Секрета», и интеллектуальный декаданс «Аквариума» – все это обычные парни с периферии, еще не «испорченные» фрондерством обеих столиц, приняли если и не в штыки, то, по крайней мере, с недоумением. В общем, перефразируя того же Цоя, их сердца вовсе не требовали бессмысленных перемен и не стремились в иную, отличающуюся от привычного мира реальность.

То есть, с одной стороны, нынешняя молодежь вовсе не собиралась топтаться на месте. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Смешон юный исследователь, не мечтающий получить Нобелевскую премию или, на худой конец, выбиться в маститые академики. Но, с другой… С другой стороны, никто не пытался ломать устои, рушить собственный дом и рвать в клочья опостылевшую обыденность бытия. Врали, выходит, безбожно врали наши доморощенные провидцы-разоблачители насчет того, что советское общество просто устало от «коммунизма», что люди сами, без всякой подсказки, жаждали коренной перестройки всего и вся, включая собственную память и собственные традиции. И что достаточно было одного легкого толчка, чтобы карточный домик рассыпался, похоронив под собой как прошлое, так и будущее великой страны.

Нифига подобного! Никто из «нормальных» граждан Страны Советом за десять лет до катастрофы об этом не помышлял. Даже представить себе такого не мог. И не собирался.

А вот отчего все произошло так, как произошло, точного ответа, увы, не было. Пока не было. У подавляющего большинства доживших до девяностых-двухтысячных. В том числе и у меня. Нынешнего.

Впрочем, искать ответ, полный и всеобъемлющий, я сейчас не пытался. Я всего лишь решал одну простенькую по сути задачу. Раз кто-то неведомый сумел поставить чудовищный эксперимент над всеми проживающими на одной шестой части суши, так почему бы и мне, ха-ха, чуток не поэкспериментировать. Например, проредить немножечко нынешнюю «элиту» Союза. Исправить, так сказать, досадное упущение органов, следящих за законностью и порядком в стране. «А что? Дело стоящее. Хотя и не простое. Совсем не простое».

Жаль только, что я здесь один такой «решительный» и «всезнающий».

А еще слегка напрягало то, что Шура Синицын так до сих пор и не прибыл в общагу из своего Нижнего-Горького.

Очень мне хотелось в его бесстыжие глаза посмотреть. Тем более что мысль шальная крутилась в дурной голове: «А вдруг он тоже… того? Такой же, как я… попаданец…»

* * *

В эту ночь, так же как и в предыдущую, старший лейтенант Смирнов вновь долго не мог заснуть. Хотя лег он вроде бы рано, через час после программы «Время» и через два после того, как возвратился со службы в свою однокомнатную квартиру на седьмом этаже панельной новостройки в Ленино-Дачное. Еще не «обросшую» мебелью и уютом холостяцкую конуру, всего лишь месяц назад выделенную родным ведомством перспективному («очень хотелось бы на это надеяться») молодому сотруднику.

Утренний разговор с майором Ходыревым прошел как будто неплохо. Никаких взысканий, ни устных, ни письменных, от куратора не последовало. Впрочем, после обеда пришлось-таки по закону подлости почти сорок минут отдуваться в кабинете кадровика управления. Подполковник Свиридяк по обыкновению был зануден и въедлив, как вышедший на покой прокурор. Все обстотельства воскресного инцидента старлей повторил раз, наверное, двадцать, не меньше. И только после двадцать первого очередного, как под копирку, доклада ничуть не уставший от «беседы», но по-прежнему хмурый Степан Миронович соизволил, наконец, отпустить проштрафившегося с миром. Дежурно порекомендовав ему напоследок «не выносить сор избы» и о происшествии языком не трепать. Особенно в разговорах с «чужими» («нэ из нашего управления»). Хотя это напутствие было безусловно лишним. Трепаться без прямого на то приказа старшего лейтенанта отучили еще в ВКШ . Короче, история с «взорвавшимся» обогревателем закончилась для Михаила в целом терпимо, без не нужной никому нервотрепки с расследованием и «занесением» в личное дело.

И тем не менее сон не шел. Практически по той же причине, что и сутки назад. Из-за той самой двухрублевой монетки неведомого происхождения. Которую теперь даже на исследование не отдашь. Поскольку нечего уже отдавать – исчезла монета, рассыпалась в тусклую пыль едва ли не на глазах старлея, когда он открывал тот ящик стола, где еще утром покоился «артефакт». Немного странный, немного таинственный, но в нынешнем мире, увы, более не существующий…

 

Глава 5

– Ну, что нового у тебя, капитан, по завлабу?

– Вчера, товарищ полковник, зафиксирован факт встречи объекта с одним из работников компании «Макстрой».

– Да!? И с кем конкретно?

– С заместителем директора по безопасности. Он, как выяснилось, завлабу еще в воскресенье звонил.

– А почему тогда встреча только вчера произошла, а не в понедельник? Да, и личность этого безопасника как, уже отработали?

– В понедельник объект на работу не вышел, сослался на недомогание, поэтому контакт состоялся в среду. А безопасник тот оказался нашим коллегой. Некий Смирнов Михаил Дмитриевич, 57-го года рождения, не женат, детей не имеет. Служить начал еще при Союзе, сначала во Втором Главке, затем в Первом, потом опять перешел в ВГУ. Далее – ФСК, ФСБ, уволился со службы в 2005-м.

– Хм, интересный товарищ. Разговор их, я надеюсь, записан?

– Увы, товарищ полковник. Основная часть беседы проходила в защищенном от прослушивания помещении. Плюс, сами ведь знаете, там требуется специальное разрешение. А чтобы дать делу официальный ход, нужны более веские основания.

– М-да. Напридумывают, мать их, законов – работать невозможно. Впрочем, полноценное наружное наблюдение, я думаю, организовать все-таки стоит.

– Обоих пасем?

– Нет, только профессора. Безопасника пока трогать не надо – вполне может срисовать топтунов, шепнет своим бывшим, те – руководству, замучаешься потом отписываться.

– Понятно. Подключу спецов.

– Да. И еще. Придумай какой-нибудь обоснуй для прослушки.

– Диверсия? Сознательная порча оборудования? Передача сведений, составляющих гостайну, лицам…

– Да какая разница!? Ты, главное, оформи все как положено, чтобы крючкотворы судейские не придрались, а там… ну, короче, ты понял.

– Понял. Есть. Разрешите идти?

– Идите.

* * *

Спустя примерно минуту после того, как капитан Василевский закрыл за собой стилизованную под красное дерево дверь, полковник Свиридяк устало потянулся, встал и медленно прошелся по кабинету. Не нравилась отчего-то Тарасу Степановичу ситуация, складывающаяся вокруг этого почти рядового случая, произошедшего неделю назад в Курчатовском Институте. К тому же фамилия нового фигуранта расследования показалась смутно знакомой. Кажется, именно ее упоминал когда-то покойный отец, рассказывая об одном забавном происшествии, приключившемся в том же КИ в самом начале 80-х…

Среда. 5 сентября 2012 г.

– Здравствуй, Руслан. Ну что, как тут дела продвигаются?

– Доброго утречка, Михаил Дмитриевич. Завозимся потихоньку, – ответил прораб, вставая из-за накрытого листом фанеры стола навстречу заместителю директора по общим вопросам.

– С допуском проблем не было? Списки все утвердили? – продолжил Михаил Дмитриевич, кладя на стол напоминающую армейский планшет борсетку и пожимая протянутую Русланом руку.

– Все нормально. Никого не вычеркнули, номера машин переписали, кран за забор впустили, так что работаем по плану.

– Это хорошо, – резюмировал подполковник. – Сам-то объект у вас где?

– Да рядом совсем. Направо, через дорогу.

– Который именно? Тот, что углом и с башенкой?

– Не, другой. Двухэтажный. Давайте я вас провожу, Михаил Дмитриевич.

– Не стоит, Руслан. Сам найду.

– Точно? А то я могу Василия Ивановича попросить. Он там уже все облазил.

– Василий Иванович? Это Бойко что ли? Бригадир?

– Ну да, он.

– Понятно. Что ж, он мужик грамотный, но все равно – лучше сам.

– Как скажете, Михаил Дмитриевич.

* * *

Выйдя из прорабской и быстро сориентировавшись на местности, замдиректора скорым шагом направился к виднеющемуся за деревьями дому. Но чем ближе Смирнов подходил к старому кирпичному зданию, тем все больше и больше его охватывало чувство некоего дежавю. Будто он уже бывал здесь когда-то. Очень давно, едва ли не в другой жизни.

Причину своего неожиданного волнения Михаил Дмитриевич понял или, правильнее сказать, вспомнил, когда поднялся, наконец, на верхний этаж и очутился перед обитой обшарапанным дерматином дверью. «Ну да, и впрямь. Трудно забыть тот тридцатилетней давности случай с обогревателем и… монеткой. Как раз здесь все и произошло. И комната та же самая, даже номер не изменился. Кабинет двадцать шесть… Хм, однако».

Постучав для приличия по косяку, подполковник нажал потертую временем ручку и, мысленно перекрестившись, переступил деревянный порожек.

– Добрый день. Не помешаю?

– Доброе утро, – хмуро отозвался на приветствие склонившийся над компьютерным столом человек в белом халате. В сторону вошедшего он даже не посмотрел, продолжая рыться в кипе бумаг, рассыпанных перед большим монитором.

* * *

«А тут многое изменилось с тех пор», – подумал Смирнов, осматриваясь и не спеша пока представляться столь недружелюбно встретившему его хозяину кабинета. В комнате, кстати, тот был не один. Двое молодых людей, чертыхаясь вполголоса, что-то прилаживали и прикручивали к какой-то непонятного назначения установке. Расположенной в центре просторного помещения, облепленной проводами и трубками, опирающейся на сложную конструкцию из металлических стоек и рам. «М-да, в мое время кабинет был явно поменьше. Видимо, успели расширить. Или просто стеллажи с архивом убрали».

– Александр Григорьевич, я полагаю? – закончив осмотр и решив, что пора, обратился Михаил Дмитриевич к оторвавшемуся, наконец, от бумаг гражданину в халате.

– Да, это я, – пригладив растрепанную шевелюру, ответил Синицын. – А вы…

– Смирнов Михаил Дмитриевич, – представился подполковник. – Я вам в воскресенье звонил. Если не ошибаюсь, мы с вами договаривались как раз на сегодня в одиннадцать.

– Я помню, – буркнул доктор наук, указывая на ближайшее офисное кресло с колесиками. – Присаживайтесь, товарищ Смирнов.

Михаил Дмитриевич лишь хмыкнул, услышав это не слишком привычное в «бизнес-среде» обращение, однако, садиться не стал, отодвинув стул в сторону.

– А знаете, Александр Григорьевич. Может, мы лучше немножечко прогуляемся? Воздухом свежим подышим, туда-сюда?

– Воздухом, говорите? – усмехнулся ученый, перехватив хоть и быстрый, но весьма красноречивый взгляд, брошенный собеседником на лаборантов, что возились с установленным на столе-верстаке оборудованием. – Ну что же, извольте.

Поднявшись с места, Синицын снял халат, аккуратно повесил его на спинку кресла и, подхватив портфель, двинулся на выход из кабинета. Жестом приглашая посетителя следовать за ним.

На улицу, впрочем, мужчины так и не вышли.

Остановившись возле соседней двери и привстав на цыпочки, Александр Григорьевич приложился нагрудным карманом пиджака к считывающему устройству. В серой коробочке что-то пискнуло, щелкнул, открываясь, замок, стальное полотно дрогнуло, на полпальца отходя от коробки.

– Можете не волноваться. Здесь нам точно не помешают, – констатировал доктор наук и лауреат, входя в лишенную окон комнату и устраиваясь за переговорным столом. – Итак. О чем вы хотели поговорить, товарищ Смирнов?

Через пару секунд он насмешливо глянул на телефон, выложенный подполковником из борсетки, и добавил с интонацией уставшего от жизни философа:

– Не стоит. Помещение защищено от прослушивания, а под диктофон я никому и ничего говорить не буду.

Михаил Дмитриевич пожал плечами, демонстративно вынул аккумулятор из сотового и показал ученому свой «вездеход».

– Так вы, значит, тоже из этих? – скривился Синицын, рассмотрев на удостоверении звание собеседника. – Чего ж вам неймется-то все? Меня и так ваши коллеги часа четыре мурыжили, мозги высасывали, а теперь, выходит, по-новой все начинается?

– Не путайте меня с действующими сотрудниками, – успокоил Смирнов набычившегося было ученого. – Я уже давно в запасе, и мой интерес в этом деле ограничивается исключительно проблемами Андрея Николаевича. В смысле, как вернуть его в нормальное состояние.

– А вы что, его адвокат? – язвительно поинтересовался визави подполковника. – Или, может быть, личный доктор?

– Увы, – развел руками Михаил Дмитриевич. – Всего лишь коллега по работе. А еще, смею надеяться, друг.

– Друг?

– Да. Именно друг. Но если у вас по этому поводу есть кое-какие сомнения, то могу напомнить, ну, скажем, Владивосток-87, пятерых небритых мужиков в костюмах Адама на городском пляже и ночь, проведенную в КПЗ . Или, например, теленка, свалившегося в траншею для теплотрассы годом ранее в Ключевском районе Алтайского края.

Синицын задумчиво посмотрел на сидящего перед ним человека, видимо, ожидая чего-то еще. Чего-то более существенного и более важного.

– Н-да, вижу, что я вас не убедил. Пока, – покачал головой Смирнов, затем тоже задумался, припоминая рассказы Андрея о своих друзьях-приятелях студенческих лет. «Ага, вот это, кажется, подойдет. Самым наилучшим образом».

Михаил Дмитриевич прокашлялся и медленно, с расстановкой проговорил, выделяя каждое слово:

– Три кварка, товарищ Синицын. Три. Кварка. Для мастера. Марка.

Узрев вытянувшееся лицо ученого, подполковник довольно прищурился: да, он не ошибся – сказанное достигло цели.

– Вы знакомы с этой присказкой? – взволнованно произнес Синицын, подавшись вперед, не отрывая взгляда от собеседника. – И с кварковой теорией строения фундаментальных частиц… тоже?

– Нет-нет, для меня это слишком сложно, – рассмеялся Смирнов, откидываясь на стуле, чувствуя, что лед в отношениях начал, наконец, таять. – Просто мне Андрей когда-то об этом рассказывал. Ну и вас, конечно, упоминал как крупного специалиста по соответствующей проблематике.

– Ну да, ну да, все верно, – пробормотал доктор наук, барабаня пальцами по столу. – Все верно. Свободные кварки существуют прямо у нас перед носом. А мы… мы просто болваны. Да. Болваны. Напыщенные идиоты, решившие, что знаем о жизни все. Придурки чухонские! Тупицы. Кретины. Гадатели, блин, на кофейной гуще…

Все это он говорил фактически сам себе, уставившись в одну точку, не обращая никакого внимания на подполковника. Тем не менее Михаил Дмитриевич дождался-таки окончания монолога и осторожно спросил, возвращаясь к главному:

– Так что же у вас все-таки произошло? И как это связано с Андреем и этими вашими кварками?

Синицын вздохнул, оправил ворот рубашки и устало посмотрел на ждущего ответа Смирнова:

– Вы считаете, в том, что случилось с Андреем, виноват я?

– Не знаю, – развел руками Михаил Дмитриевич. – Может, вы. Может, стечение обстоятельств. Может, что-то еще. Но, в принципе, это сейчас не главное. Сейчас важно просто вернуть человека к жизни. А вот как и когда это будет сделано, я думаю, зависит только от вас. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и вы здесь совсем ни при чем.

Научный работник снова вздохнул.

– Дело все в том, Михаил… – тут он внезапно замялся, несколько раз моргнул и пожал неловко плечами. – Надеюсь, вы простите мне это маленькое панибратство. Мы ведь сейчас, как бы это получше сказать… не то что бы в одной лодке, но, по крайней мере, гребем в одном направлении…

– Ерунда, – перебил его собеседник. – Меня это не смущает. Продолжайте.

– Да, спасибо. Так вот, Михаил… Кстати, вы тоже можете называть меня просто: Александр или… э-э… Привык я, знаете ли, за столько-то лет. Долго работал в Англии, а там отчества не в ходу, так что…

Михаил Дмитриевич еле сдержался, чтобы не выругаться. Скрипнув зубами, но стараясь все же не демонстрировать явно свое раздражение:

– Хорошо, Александр. Без вопросов. Буду звать вас именно так.

– Ага, понял. Продолжаю. Короче, все дело в том, что Андрей не мог, никак не мог потерять сознание или как-то еще пострадать от разряда или от воздействия излучения, или от потока заряженных частиц, или… В общем, этого не могло произойти ни при каких обстоятельствах.

– Но тем не менее это произошло, – жестко резюмировал подполковник. – Осталось только выяснить, что конкретно и как именно.

– Да, вы правы. Осталось лишь выяснить, – подтвердил Синицын, после чего неожиданно замолчал, вновь уперев взгляд в одну точку, нахохлившись как воробей, улетев мыслями в ведомые лишь ему дали.

Молчал он примерно с минуту. Затем встрепенулся, дернул плечом и, вздохнув в третий раз, приступил-таки к рассказу о событиях недельной давности.

* * *

– …короче, мы оба сидели на одной линии, если считать третьей точкой камеру на торце ускорителя, с отклонением примерно шестая пи от оси. Он – метрах в полутора, я – в двух с половиной. Сидели, беседовали, пили чай. А потом я решил показать ему работу модели. В демо-режиме, конечно, иначе пришлось бы потратить минут, как минимум, двадцать на полный разгон и прогрев, плюс с десяток обязательных, предписанных регламентом процедур. «Защита от дурака» у нас на уровне, не хуже, чем на настоящих реакторах. К тому же, мощности там совсем никакой – в электрон-вольтах не выше шестого порядка. Однако… хм, н-да… однако…

– Однако что-то пошло не так.

– Да. Все пошло совершенно не так. То есть сначала все было как обычно. А потом я, – Синицын с досадой поморщился, – уронил свою чашку прямо на клавиатуру.

– Вследствие чего компьютер выдал неправильную команду, – попробовал догадаться Смирнов.

– Нет. Никаких неправильных команд не было и быть не могло, – покачал головой доктор наук. – Я лично восстановил по полностью или частично сохранившимся логам всю последовательность операндов и соответствующих им директив. Как реальных, так и гипотетических с вероятностью «почти наверное». В общем, ошибка исключена. И дело тут вовсе не в чае и не в приборе.

– А в чем же тогда? – удивился Михаил Дмитриевич.

– Все дело в Андрее, – развел руками ученый. – Он и причина произошедшего, и следствие, и результат.

– В смысле? – не понял Смирнов, уставившись на Синицына.

– Ну… мне трудно сразу все объяснить, не вдаваясь в детали, – протянул тот. – Слишком это сложно для неподготовленного слушателя.

– А вы по-простому попробуйте. По-крестьянски, как для колхозников.

– Хм, для колхозников, – усмехнулся завлаб, трогая себя за ухо. – Хорошо. Тогда мы вот как поступим.

Открыв портфель, он вытащил оттуда бумажный лист, положил на стол и пристально посмотрел на товарища подполковника.

– Знаете, мне после того случая каждую ночь снятся какие-то странные сны. Словно я помолодел лет на тридцать и снова учусь в институте. Причем все, абсолютно все, выглядит настолько ярким, будто оно происходит на самом деле. А вчера приснилось еще кое-что. Такое, что не смог удержаться и записал поутру все, что приснилось. Основные, так сказать, тезисы. Вот, почитайте.

Подтолкнув к собеседнику листок с напечатанным на принтере текстом, Синицын поправил ворот рубашки и чуть виновато продолжил:

– Только не судите, пожалуйста, строго. У меня просто… э-м-м… есть одно хобби. Когда минутка свободная выдается, графоманствую понемногу. Сочиняю рассказики там всякие, фантазии, мистику. Ну, в общем, и тут что-то вроде эссе написал, типа, для души, под Стивена Хокинга . Думал, так будет понятнее и живее, плюс какая-никакая, а тренировка.

Смущенно пожав плечами, он указал на лежащий перед собой лист.

Михаил Дмитриевич в ответ лишь хмыкнул и, взяв в руки «типа эссе», углубился в чтение.

* * *

«Подросток был еще достаточно юным. Что значит какой-то десяток миллиардов оборотов маленькой зелено-голубой планеты вокруг желтого карлика, затерянного на краю огромного скопления звезд? Молодости присущ максимализм, и жизнь кажется бесконечной. Наступит ли конец всему или стрела времени будет вечно лететь сквозь пространство? Так ли это важно, когда знаешь, что триллионы твоих будущих реинкарнаций спят, закуклившись в коконах сингулярности. Они спят и видят сны, навеянные близостью друг друга и ощущением великой цели своего существования. Сталкиваясь между собой, они ощущают радость и симпатию, отвращение и ненависть, боль и гнев, великое счастье и странную тоску. Ощущают, но не осознают, ведь они еще не родились.

…Свое рождение подросток помнил хорошо. Сначала возникло пространство. Вверх-вниз, вперед-назад, влево-вправо: эти понятия были естественны для появившейся сущности. Однако пространство оказалось пустым. Можно было смотреть в любую сторону, переворачиваться в своей незримой колыбели, но суть от этого не менялась. Гораздо позже «разумные» назовут подобную ситуацию «инвариантностью пространственной четности».

Это было скучно. И тогда ребенок заполнил пространство структурой. Так появился вакуум. В каждой его необозримо малой точке рождались пары игрушек, возникали «мосты» и «кротовые норы» сложных конфигураций. Игрушки путешествовали по их поверхности, сталкивались друг с другом, соединяясь в ослепительной вспышке или разбегаясь в разные стороны. Каждая игрушка имела своего зеркального собрата. «Разумные» и этому нашли впоследствии объяснение в виде «закона о сохранении комбинированной четности» или «СР-симметрии».

Впрочем, простые игры с кубиками любому ребенку быстро надоедают. Исчезающие и появляющиеся частицы не помнили свое прошлое и не видели будущего, они жили лишь здесь и сейчас. В итоге ребенок просто смахнул с незримого стола часть кубиков, оставив при этом их отражения. Симметрия нарушилась. Зато появилось время, и… детство кончилось.

Ребенок-Вселенная рос, а жар, сжигающий его изнутри, постепенно сходил на нет. Первые кванты света разлетались в разные стороны, первое поколение лептонов начинало свой путь в пространстве и времени, реликтовые кварки замедляли свой бег и соединялись в новые невиданные ранее частицы. Рождались звезды и планеты, пульсары и квазары, возникали гигантские скопления материи, называемые галактиками. «Разумные» пытались отыскать «бозон Хиггса», несущий, как полагали они, всю информацию о прошлом и будущем. Наивные. Разве может какая-то частица с нулевым спином знать и помнить то, что ей знать не дано. «Частица бога». Ха-ха.

Подросток знал, что не все кварки нашли свой приют в неразрывном глюонном поле. Часть из них исчезла в бездонном чреве странных образований, поглощающих все и вся и заставляющих даже время приостанавливать свой бег. Хоть это было страшно и непонятно, но зато весьма поучительно. И тогда юный мечтатель решил ограничить себя новыми законами. Зачем знать обо всем на свете, когда можно ввести понятие вероятности. Принцип соотношения неопределенностей – вот новый закон сохранения хрупкого мира. Теперь, пытаясь определить точное пространственно-временное положение любой частицы, можно никогда не узнать о ее реальном состоянии. А это означает лишь то, что все, обладающее массой-энергией, уже не сможет проникнуть за горизонт событий страшных «черных дыр», ведь вероятность такого казуса никогда не станет равной единице.

Но что же делать с оставшимися свободными кварками? И подросток нашел решение, показавшееся ему оптимальным. Все свои знания и умения, всю свою память о прошлом он вложил в каждую из своих старых и любимых игрушек. А чтобы защитить их от превратностей неумолимой судьбы, ему пришлось окружить каждый кварк почти непреодолимым полем вероятностей, по-пиратски украденным у истинных правообладателей – кошмарных «черных дыр» его собственного мира. Нашлись и хранилища для кварковых коконов. Эти хранилища рождались и умирали, то принимая в себя частичку Вселенной, то выпуская ее в свободное плавание, не осознавая при этом сути своей великой миссии.

Однако подросток не был бы подростком, если бы ему не хотелось время от времени пошалить, вспоминая беззаботное детство. А что если один раз позволить какому-нибудь кварку хоть на миг выйти за пределы своей колыбели? И что, интересно знать, произойдет с хранилищем? Ну-ка, ну-ка, попробуем.

Вселенная на неуловимое мгновение прекратила свое безудержное расширение, стрела времени отскочила от незримого барьера назад, в предыдущее квантовое состояние, а затем вновь продолжила свой полет. Вот только одна ли это стрела или их уже две? Да, две стрелы – это непорядок, вот тебе и принцип неопределенности во всей своей красе. Ну что ж, компенсируем дельту времени дельтой энергии. Подросток мысленно потер несуществующие руки. Законы, им же придуманные, соблюдены, так что расширяемся дальше.

А что хранилище? Надо же, какая точность? Впрочем, это не удивительно, ведь при такой неопределенности времени количество энергии, затрачиваемой на любое действие-отклик, – настолько мизерная величина, что кое-кому можно лишь позавидовать».

* * *

– Честно скажу, половины, как минимум, не понял, – произнес Михаил Дмитриевич, отложив листок и подняв глаза на Синицына. – Но главное, кажется, уяснил. По-вашему выходит, что сознание Андрея унеслось куда-то фиг знает куда, а виноваты в этом какие-то свободные кварки и никому не известная сущность. Так?

Дождавшись кивка, подполковник сложил на груди руки и подытожил:

– На мой взгляд, фантастика в чистом виде.

– Верно, фантастика. Точнее, мистика, – согласился с ним оппонент. – Однако не все, Михаил, измеряется одним здравым смыслом. Я ведь не просто так предложил вам эту свою фигню почитать. У меня ведь и расчеты кое-какие имеются.

– Расчеты?

– Да, расчеты. Цифры, они, как известно, не лгут. Тем более, когда подкрепляются экспериментом. Пусть даже и не совсем удачным.

– Намекаете на Андрея?

– Намекаю, куда деваться. «Свободный кварк» обрел, наконец, свободу и пустился, как водится, во все тяжкие. То ли в ином времени, то ли в иной Вселенной.

– Параллельные миры и путешествия во времени? Что ж, в этих материях я разбираюсь не больше, чем свинья в апельсинах. А впрочем… – Смирнов ненадолго задумался, затем сунул руку в карман и выудил из него монетку двухрублевого номинала. – Знаете, Александр, что это такое?

– Знаю, конечно, как не знать. У меня у самого в кошельке такие же водятся.

– Хм, ну раз знаете, тогда давайте и я вам поведаю одну весьма занимательную историю, приключившуюся со мной лет эдак тридцать назад, еще во времена исторического материализма…

* * *

– …вот так оно все и было. Жаль только, подтвердить я это ничем не могу. Пропала монетка, рассеялась как пыль на ветру, – закончив рассказ, Михаил Дмитриевич откинулся на спинку офисного кресла и испытующе посмотрел на замершего перед ним ученого мужа. – Ну что? Как вам моя история?

Из ступора Синицын вышел секунд через двадцать. Резко вскочив, буквально отшвырнув в сторону стул и принявшись едва ли не бегать по кабинету. Останавливаясь лишь затем, чтобы хоть чуть-чуть отдышаться, мотнуть головой и рубануть воздух ладонью.

– Черт! Черт! Черт! – выкрикнул он спустя пять примерно минут, перестав, наконец, носиться по комнате и поворачиваясь к подполковнику. – Ну почему!? Почему вы мне раньше об этом не рассказали?!

– Дык не спрашивали, – улыбнулся Смирнов. – А что до всех остальных, то… неохота мне, знаете ли, в дурку. На воле оно как-то лучше. Такие дела.

Ученый открыл было рот, собираясь, по всей видимости, резко ответить «чекисту», но вместо этого вдруг застыл в позе бронзового Ильича с поднятой вверх указующей и направляющей дланью. Впрочем, оцепенение его продлилось недолго – спустя пять или семь ударов сердца завлаб опустил руку, медленно прошел к столу и, подняв ранее отброшенный стул, степенно уселся на свое рабочее место.

– Вы совершенно правы, товарищ Смирнов, – ровно произнес он, складывая по-ученически руки. – Дурка нам не нужна.

«Что же тогда нам нужно?» – на этот немой вопрос, ясно читаемый в глазах подполковника, Синицын ответил все тем же спокойным тоном:

– Нам надо просто дождаться, когда мои студенты полностью восстановят разрушенный аппарат, а затем повторить эксперимент с учетом всех вновь выявленных обстоятельств.

– Хм, и кто же на этот раз станет подопытным кроликом? – усмехнулся Михаил Дмитриевич, глядя на визави.

– Либо я, либо вы, – пожал плечами доктор наук. – Других претендентов на это почетное звание я как-то не наблюдаю.

– Вы уверены? – ошарашенно пробормотал Смирнов.

– Ну, мы могли бы привезти сюда еще и Андрея, но, согласитесь, это было бы не совсем комильфо. К тому же, наши правоохранительные органы вряд ли допустят экзерсисы подобного рода, не говоря уж об эскулапах.

– Да нет, я вовсе не о том спрашиваю, – перебил ученого подполковник.

– А о чем?

– Просто не совсем представляю, почему именно мы двое.

– А вы что, еще не поняли, в чем проблема?

Михаил Дмитриевич развел руками:

– Не понял. Я в теориях не очень-то разбираюсь. Ну то есть я, конечно, готов поучаствовать в опытах, но…

– Ясно, – остановил его жестом Синицын. – Ну что ж, попробую объяснить. Гипотеза здесь такая. Все дело в том, что отвечающий за Андрея кварк, освободившись, оказался моментально притянут другим, аналогичным. И ни время, ни пространство помехой не оказались. Наоборот, чем больше дистанция, тем сильнее взаимное притяжение частиц – есть такая особенность у глюонного поля. А поскольку тридцать лет назад в той же самой комнате произошло некое ломающее стереотипы событие – как подтверждение факта тут проходит ваша рассыпавшаяся в прах монетка – постольку элементом взаимного притяжения стали вы, уважаемый Михаил. Вы и никто более. Вы ведь, я надеюсь, испытываете к Андрею определенную симпатию, да?

– Вообще-то у меня нормальная ориентация, – улыбнулся в ответ Смирнов.

– Да нет, я не об этом, – отмахнулся завлаб. – Если бы дело касалось женщины, а это, сами понимаете, уже не кварк, а его зеркальное отражение с другим знаком, то в этом случае Андрей давно бы уже вернулся: у мезонной пары кварк-антикварк слишком недолгая жизнь.

– А у двух мужиков что? Существенно дольше? – снова ухмыльнулся «чекист».

– Не у двух, Михаил, – поднял палец ученый. – У трех. Третьим, видимо, оказался я. Недаром ведь мне сны эти дурацкие снятся. Короче говоря, три кварка, как в присказке. Ну, или три богатыря, если, конечно, вам по душе такое сравнение.

– Ага, значит, выходит, кого-то из нас надо просто подвергнуть некой… м-м… процедуре, и тогда все восстановится в прежнем виде?

– Черт его знает, – Синицын потер переносицу и ненадолго задумался. – И тем не менее надо пробовать. Попытка не пытка.

– Когда? – деловито поинтересовался Михаил Дмитриевич.

– Как только модель будет готова, и когда я кое-что посчитаю.

– То есть, мне пока ждать? Ждать звонка или…

– Или, – отрезал доктор наук. – Публичные слушания нам не нужны.

– Согласен. Тогда буду наведываться к вам время от времени. Два-три раза в неделю, но не чаще.

– Да. Так будет лучше всего, – подтвердил завлаб, протягивая для прощания руку.

…Когда замдиректора строительной фирмы вышел на улицу, то только и смог, что покачать головой, удивляясь самому себе и своему решению принять участие в предложенной Синицыным авантюре. В чудеса Михаил Дмитриевич не верил, фантастику не читал, но сейчас… сейчас он был готов ко всему. И к тому, чтобы поверить, наконец, в невозможное, и к тому, чтобы узреть это невозможное собственными глазами. Очевидное-невероятное, одним словом. Фантастика. Научная. Неожиданно оказавшаяся правдой. Самой что ни на есть настоящей.

 

Глава 6

Среда. 1 сентября 1982 г.

«Тр-хр-трямс», – звук разрываемой на части газеты проник прямо под черепную коробку, ввинчиваясь в пока еще не проснувшийся мозг.

«Тьфу ты, мать-перемать!»

Привыкнуть к этому «будильнику» было решительно невозможно. Оставалось только смириться. На три с лишним года, как минимум. Каждый день. Точнее, каждое утро. Ровно в половину девятого. Впрочем, если вставать немного пораньше, то все становится не так уж и страшно. Однако просыпаться раньше не хочется. Спро́сите, почему не хочется? Да все потому что лень-матушка. Студент, он ведь почти как солдат – пока спит, служба… пардон, учеба идет. Только лямку надо тянуть немного подольше. Вместо двух лет – аж целых шесть. Но зато с правом досрочного дембеля. Три раза ха-ха…

Чертыхнувшись с досадой и проводив взглядом чапающего в санузел Олега («Блин, какой сон испортил: от заката до рассвета – одна сплошная эротика!»), я еще с минуту ворочался, заново пытаясь уснуть и досмотреть до конца «последнюю серию», но затем вспомнил, что сегодня у нас самое начало учебного года, а, значит, прогуливать ни к чему – не поймут-с. Тем более, что первыми двумя парами, как гласило изученное еще вчера и перенесенное в блокнот расписание, значились не какие-то там банальные лекции, а лабораторный практикум по общей физике, пропускать который себе дороже: не сдашь к концу года полный набор – к экзаменам не допустят. Так что хочешь не хочешь, а вставать придется.

Пока чистил зубы, а потом сбривал с морды щетину, еще не жесткую (семнадцать лет все же не сорок семь), но уже довольно колючую, мысли в голове потихонечку упорядочивались, раскладывая по полочкам все события предыдущего дня. Дня, на который возлагалось столько надежд, связанных, в первую очередь, с Шурой Синицыным.

* * *

Увы, надежды мои так и не оправдались. Шурик оказался просто Шуриком, обычным студентом, а вовсе не доктором наук и лауреатом престижных премий. Как выяснилось, в общежитие он прибыл ранним утром, где-то около полпятого, и тут же, не снимая одежды, завалился спать на халявный матрас, выцыганенный у кастелянши запасливым Володей Шамраем и брошенный на остававшуюся пока свободной кровать. В соседней комнате нашлись «лишние» подушка и одеяло (всегда удивлялся, откуда в «колхозе» появляются не учтенные администрацией вещи – видимо, прямо из воздуха материализуются, посредством квантовомеханической флуктуации метрического пространства). Не было только постельного белья. Однако его отсутствие новоприбывшему ничуть не мешало. Лежа на животе, выпростав из-под одеяла голые пятки (слава богу, хоть обувь снять не забыл), изогнувшись дугой на продавленной едва не до пола кровати, гражданин Синицын бессовестно дрых, не обращая никакого внимания на окружающих.

Зайдя поутру к соседям напротив и обнаружив там будущее светило мировой и российской науки, мирно посапывающее в три дырочки и не озабоченное пока сложностями бытия, я, конечно, не смог удержаться и потому, подобравшись к кровати, гаркнул ему в правое ухо:

– Батарея, подъем! Форма одежды номер два!

Оглушенный неожиданным рыком, Шурик буквально подпрыгнул на месте (ага, почти как Брюс Ли, из положения лежа), стукнувшись головой о стенку. А затем, уже сидя в кровати в позе индийского йога, ошалело захлопал глазами, раскрыв рот, потирая затылок, изумленно взирая на столь немилосердно разбудившего его шутника. То есть меня.

– Здорово, злыдень! – поприветствовал я его и, не давая опомниться, добавил для верности. – Три кварка для мастера Марка, синьор помидор. Велкам, сэр. С прибытием на грешную землю, амиго.

– Чего? – брякнул Шура, непонимающе уставившись на меня.

«Эх! Не прокатило. А жаль».

– Чего-чего, привет, говорю. Меня Андреем зовут.

– Петя… то есть, тьфу, Саша, – невпопад ответил Синицын, пожимая протянутую ему руку.

– Стало быть, Шурик, – хохотнул со своего места Володя Шамрай, с интересом наблюдающий за разыгрывающейся сценой. Что ж, ему, почти всю сознательную жизнь проведшему в гарнизонах, шутка моя явно понравилась.

– Ну да, можно и Шурик. Мне так даже привычнее, – подтвердил будущий доктор наук, окончательно просыпаясь. – Только орать-то зачем?

– Как зачем? Вставать пора, а не то проспишь все самое интересное.

– Чего тут может быть интересного? – пробурчал Шурик, выуживая из-под подушки портфель и разглядывая его на предмет повреждений.

– Можно? – поинтересовался я, указывая глазами на кожаный «саквояж».

Синицын немного помедлил, но потом все же передал мне портфель. Впрочем, весьма неохотно, с какой-то прямо-таки пугающей подозрительностью («что поделать, маньяк»):

– Только, пожалуйста, аккуратнее. Он еще новый совсем.

– Не боись, все будет чики-пуки, – ответствовал я, осторожно беря за края «хэндмэйдовское» изделие.

Последующая минута ушла у меня на то, чтобы оглядеть иноземное чудо со всех сторон, ощупать торцы, открыть, заглянуть внутрь, вдохнуть наполненный благородными ароматами воздух, потом аккуратно закрыть и, бережно погладив кожаную поверхность, вернуть портфель его заждавшемуся хозяину.

– Да-а-а. Вещь! Причем уникальная. Никогда таких не встречал, – похвалил я предмет Шуриных «воздыханий».

– А ты что, в галантереях хорошо разбираешься? – поинтересовался в ответ Синицын с деланно-безразличным видом.

– Почти как господин Бонасье. Жаль только, что ты у нас на Ришелье нифига не похож.

– Почему жаль? – удивился Шура.

– Потому что «галантерейщик и кардинал – это сила»! – процитировал я хорошо замаскировавшегося «майора Томина» из фильма про мушкетеров. Затем усмехнулся и, хлопнув по плечу своего старого-нового друга, быстро вышел из комнаты. «Что ж, за неимением гербовой будем писать на… м-да… простая бумага для этого дела тоже не подойдет. Сколько ее ни разглаживай».

* * *

Общее собрание потока состоялось в КЗ  главного корпуса, начавшись ровно в десять ноль-ноль, завершившись минут через сорок. По старой доброй традиции всех впервые прибывших на учебу поприветствовал ректор, академик Белоцерковский, толкнув короткую пятнадцатиминутную речь. Следом выступили еще трое его не менее маститых коллег. Кстати, подавляющее большинство студентов встречали своего ректора всего два раза в жизни: первый раз – при поступлении, второй – на раздаче дипломов. Так что сейчас надо было срочно ловить момент и пользоваться уникальной возможностью лицезреть главное институтское начальство в живой ипостаси, а не в качестве подписи на документах.

Сами же документы – студенческие билеты и зачетные книжки – нам вручили чуть погодя, когда толпа первокурсников разошлась по аудиториям на чисто факультетские «посиделки». Там новоиспеченных студиозусов приветствовали и поздравляли с началом учебного года фигуры калибром поменьше. Уже не ректоры и академики, а всякие там доктора-членкоры, деканы и прочие разные кандидаты с замдеканами вперемешку. Короче, те самые, которые «завсегда с народом». Один из них, «заведующий» младшими курсами Георгий Михайлович Плохов, спустя десять лет будет моим рецензентом на дисере. Вполне, кстати, достойный мужик оказался, хотя в институте все его жутко боялись. Видимо, из-за почти что «звериной» внешности, рыжей всклокоченной бороды и регулярных обходов общежития с изыманием недостойных советского студента «предметов». Таких как, например, не допитые до конца бутылки со спиртосодержащим продуктом или засидевшиеся в гостях девицы из «внешнего мира». За глаза товарища Плохова называли исключительно Жорой и радостно потирали руки, когда «злобный препод» не находил в комнатах вовремя перемещенный в укромные места «криминал»…

* * *

Заглянув в свеженький студбилет, прочитал номер группы. Двести семьдесят два. Ну да, все правильно, все как и было когда-то. Мои соседи по блоку, как и предполагалось, числились в той же «обойме». Плюс добавились еще трое парней. Местный товарищ Петя Лобанюк, попавший в институт, скорее всего, в результате каких-то подковерных игр, а не собственными мозгами (вступительные экзамены он сдал на одни трояки), и в итоге отчисленный к середине второго курса за хроническую неуспеваемость. Москвич Саша Бурцев, ставший впоследствии свидетелем на моей свадьбе. В девяностых-двухтысячных он выбился в солидные бизнесмены, но, как ни странно, так и не сумел лишиться «человеческого» в натуре. Третьим из «новеньких» был Дима Петров, уроженец подмосковной Дубны, тоже получивший место в общежитии. Причем в нашей с Олегом комнате.

Ну и, конечно же (как без этого), на собрании группы присутствовала наша прекрасная половина. Две девушки. Таня Стеценко и Марина Толстикова. Первая, как и Дима Петров, из Дубны, вторая – жительница первопрестольной. В общем, всего лишь две представительницы женского пола на двенадцать пока еще, слава богу, не изголодавшихся мужиков. Одна к шести – привычная для нашего института пропорция. И весьма перспективная. Для дам, естественно.

Короче говоря, даже самая что ни на есть страхолюдина могла за годы учебы выбрать себе достойного кандидата в мужья, не особо при том напрягаясь и не страдая от недостаточного количества претендентов на руку и сердце. Впрочем, «наши» девушки крокодилицами вовсе не были. Вполне себе нормальные девчонки. Один недостаток – чересчур умные. Шучу, конечно.

* * *

На распределение «командных» должностей ушло почти полчаса. Старостой группы стал Олег Денько – его назначили «сверху», из деканата. Комсоргом выбрали Миху Желтова, поскольку через пятнадцать минут переглядываний и смешков он вызвался сам, а других претендентов на это почетное звание не нашлось. Последняя незанятая вакансия отняла не меньшее количество времени – профсоюзным лидером никто своей волей становиться не захотел. Что это за должность, нафиг нужна и какие плюшки и пряники предполагает, собравшимся было пока невдомек, и потому каждый старался спихнуть с себя весьма вероятный в ближайшем будущем геморрой. Однако, когда приставленный к группе куратор от кафедры МОУ  вкратце объяснил, какие ништяки (талоны на питание, распределение мест в студенческом профилактории, плюс снятие с профорга обязанности собирать взносы) сулит сия «синекура», проблему все же решили. Подавляющим большинством голосов (тринадцать против одного)«профсоюзным боссом Рафферти»  избрали Шуру Синицына. Несмотря на его вялые возражения.

Когда официальная часть завершилась, мы всей толпой ломанулись на выход из аудитории. Кто куда. Одни в библиотеку, другие в столовую, третьи, в основном, жители Москвы и области – на электричку, четвертые… В общем, каждый нашел себе занятие по душе. Лично я вновь, как и днем ранее, направился в книжный и хозяйственный магазины. Прикупить еще кое-что жутко необходимое в быту и учебе. Сверла небольшого диаметра, ножовку по металлу, надфили, клей БФ, рубанок (фиг знает, зачем, но удержаться отчего-то не смог). В канцтоварах приобрел тетради, ручки, готовальню (не самую лучшую, но на первое время и такая сойдет), в букинистическом отделе – несколько учебников, сданных туда уже отучившимися студентами. В итоге вторая холщовая сумка наполнилась толстенными и не очень томами по общей физике, матанализу, аналитической геометрии и теормеху. И хотя последний на первом курсе был совершенно не нужен (эту дисциплину начинают изучать только в третьем семестре), но опять же – ностальгия замучила. Конечно, все это можно было получить на халяву в институтской библиотеке, однако свое, как известно, всегда лучше казенного, карман не тянет, да и в жизни потом обязательно пригодится. По крайней мере, на госэкзаменах – точно.

Печатную продукцию и скобяные товары я благополучно сгрузил на свой стол в общежитии, а затем, посетив столовую и заморив червячка, добрался, наконец, до НТБ  на первом этаже главного корпуса. Народ из библиотеки уже успел схлынуть, работники книгохранилища (точнее, работницы, некоторые, кстати, весьма симпатичные) носились как наскипидаренные, так что на добор недостающих книг, задачников и методичек у меня ушло не более получаса.

Гораздо больше времени занял поход на кафедру общественных наук. Чтобы получить на руки серый «кирпич» Истории КПСС и с десяток брошюр отцов-основателей, пришлось отстоять длиннющую очередь из таких же, как я, страдальцев, заполнить парочку бланков-заявок плюс невразумительную анкету на тему «не был, не участвовал, не состоял», а в довершение всего самому выискивать на запыленных полках и стеллажах нужную для учебы литературу. Напечатанную миллионными (вот уж бестселлеры так бестселлеры) тиражами.

От рутины я освободился лишь к пятнадцати тридцати. После чего еще раз скатался в столицу за очередным приобретением – вместительной дорожной сумкой через плечо вместо не слишком удобного, хотя и модного для нынешних времен «дипломата». Сумку я купил за семнадцать рублей, в большом универмаге, расположенном в самом конце Калининского проспекта. Того самого, который через десяток лет переименуют в Новый Арбат.

Оставшаяся часть дня прошла в обычной для подобных случаев суете: разговорах с соседями по блоку и забредающими «на огонек» однокурсниками и в подготовке к предстоящим на следующее утро занятиям. Какая именно «лаба» светит мне в первый учебный день, я знал совершенно точно – этот момент почему-то остался в памяти, так и не выветрившись за все дальнейшие годы. Что ж, видимо, и впрямь событие не самое рядовое. Начало, так сказать, новой жизни. Как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Там – «оторвался, наконец, от маминой юбки». Здесь – «второй раз вошел в ту же самую реку». Назло древним философам, наперекор их проверенной временем истине. «Эх, знать бы еще, чем это все обернется. Цены бы такому знанию не было…»

* * *

– Три… пятнадцать, – выдохнул Шурик, после чего тут же повернул массивную рукоять на панели, а я, выждав пару секунд, продиктовал ему набор цифр, отразившихся в матовых окошках прибора. Синицын аккуратно занес данные в тетрадь и, пробурчав что-то невразумительное, махнул рукой, давая понять, что готов к продолжению…

Лабораторный практикум длился уже без малого третий час и должен был завершиться в ближайшее время. Двенадцатая серия измерений подходила к концу, оставалось еще две. Таких же муторных, но как раз их нам и не хватало для полного счастья.

Сняв следующие показания, я слегка помассировал затекшую шею и ткнул в бок склонившегося над тетрадкой приятеля:

– Ну что, записал? Тогда меняемся.

Работа нам досталась самая из всех скучная и самая непонятная по цели и смыслу. Требовалось просто пялиться на прибор, ловить момент изменения звука в системе, а затем останавливать вручную процесс соударений каких-то невидимых глазу частиц и снимать показания. Занятие на первый взгляд идиотское. Однако ж это только на первый взгляд, который не всегда верный. Основной смысл, по моему собственному разумению более поздних времен, заключался в том, чтобы научить начинающих экспериментаторов умению концентрировать внимание не только на главном, но и на вроде бы бессмысленных мелочах. Плюс аккуратность и тщательность: чем больше данных, тем достовернее статистика. Все лишнее уходит в «крылья» похожего на колокол гауссова распределения вероятностей. И чем меньше этого «лишнего», тем выше итоговая оценка за конкретную «лабу». Впрочем, субъективные факторы в виде погрешностей измерений и старого изношенного оборудования, увы, никуда не исчезнут, и потому волей-неволей придется-таки, как в «старые добрые времена», подгонять некоторые показания под требуемый результат. Нехорошо, конечно, но – «хочешь жить, умей вертеться».

Именно эту мысль я и довел до сведения напарника по «эксперименту», вызвав тем самым его немалое удивление. «Ну да не беда, никуда он не денется – научится помаленьку, опыт – дело наживное. Тут главное – не переборщить, не привить с самого начала навык обдуривать проверяющих и самого себя при каждом удобном случае. А все остальное… Все остальное придет. Со временем. И опыт, и умения, и сноровка. К Шурику, по крайней мере – железно. Уж это-то я точно знаю…»

Всю нашу группу, кстати, распределили попарно. Согласно общему списку, в порядке алфавита. Окромя девушек. Их, в количестве тех же двух штук, вывели в спецкоманду. Доверив женской бригаде самую интересную и веселую, на мой взгляд, работу – «Определение скорости полета пули при помощи баллистического маятника». Причем, судя по доносящимся от соседнего стенда повизгиваниям, девчонкам «пострелушки» понравились. И даже очень. Все остальные могли лишь вздыхать, бросая завистливые взгляды на вовсю веселящихся дам.

– Танюш, дай мне. Дай, я нажму. У меня лучше получится, – требовала Марина, отпихивая подругу от закрепленного на верстаке пружинного пистолета.

– Не-а. Сейчас моя очередь, – не соглашалась та. – Ты и так уже в прошлой серии на три раза больше стрельнула. Так что иди, смотри на линейку.

– У-у, жадина.

– Хи-хи.

– Ладно, я тогда в следующий раз пулек себе побольше отсыплю…

Наблюдать за ними было и смешно, и грустно. Веселье, как говорится, весельем, однако и про дело забывать не стоит. Хотя, если честно, с моей стороны это было всего лишь брюзжанием много чего повидавшего человека, давно отвыкшего от щенячьей возни в песочнице, но вынужденного опять проходить все по-новой. Впрочем… не так уж оно и напряжно. Жить заново. Кому как, а мне лично нравится. Пока нравится. В общем, поглядим-посмотрим, куда кривая кобыла вывезет застрявшего в колесе пациента. Попавшего, правда, туда «не корысти ради, а токмо волею пославшей мя же… тьфу ты, черт, жену вот опять вспомнил… дочерей, внучку, как мы последний раз летали все вместе на море, как… Ох, блин, хреново-то как… хоть волком вой…»

* * *

Следующей парой после лабораторных работ шла лекция по исткапу. Не посетить ее было бы себе дороже. Причем не только сегодня, но и в дальнейшем. В отличие от базовых отраслей народного хозяйства Страны Советов учет и контроль на лекциях и семинарах по истории партии был поставлен более чем хорошо. Самым активным полагался пряник в виде лояльности преподавателей на экзаменах, а разгильдяям, соответственно, кнут – максимум, на что могли рассчитывать подобные индивидуумы, это «трояк» в зачетке. При любом раскладе. Даже в случае идеального знания сдаваемого предмета.

В течение почти десяти минут, пока лектор производил плановую перекличку и отмечал у себя наличие-отсутствие студентов, я продолжал размышлять о приключившемся со мной казусе.

Вот как, скажите на милость, понять, что же все-таки произошло? Как определить свое истинное положение во Вселенной? В данный момент на дворе 1982-й год, и мое «удвоенное» сознание здесь присутствует. А там, в 2012-м, что происходит? Существую я там или нет? И если да, то в каком виде? В виде бездыханного тела или в состоянии не реагирующего ни на что «овоща»? А, может, я вполне себе жив-здоров и даже не догадываюсь о случившемся? М-да, вопросы. Одни лишь вопросы, ответить на которые нет никакой возможности. И «местный» Шурик мне здесь, увы, не помощник – обычный «хроноабориген», не ведающий о собственном будущем.

Что ж, попробуем включить логику.

Если в 2012-м со мной все хорошо, никто и пальцем не шевельнет, чтобы попытаться что-нибудь прояснить. Логично? Логично. Ибо нет события «преступления».

Вариант номер два. Я умер. В «своем» времени, в будущем. Что в этом случае предпримет Синицын, как «главный подозреваемый»? По всей видимости, тоже – ни-че-го. Как говорится, помер Максим, и хрен с ним. Жестоко? Да. Цинично? Естественно. Логично?.. Более чем.

Идем дальше. Я не умер, но и не жив в полном смысле этого слова. Лежу себе тихо в больничке, пускаю пузыри, как младенец, хожу под себя, кушаю через шприц… Картинка не слишком веселая, однако весьма перспективная. В том плане, что все заинтересованные лица будут крутиться вокруг моей измученной тушки со скоростью вентилятора. И Шурик, и дружбаны-коллеги, и граждане-товарищи из соответствующих органов, и… А если попробуют отбрехаться (некогда, мол, дела), Жанна им таких люлей накидает – забудут, где родились, землю будут рыть, лишь бы докопаться до истины. Факт… Эх, узнать бы, как она там, без меня… А, кстати, она же, наверняка, и в этом мире присутствует. Моложе, правда, на тридцать лет, но… Да уж, хорош бы я был, заявись к ней прямо сейчас и объяви во всеуслышание: «Здравствуй, любимая. Я твой муж». Забавная получилась бы сценка. Прямо как в водевиле. Или в индийском кино… И вообще, ей ведь здесь еще и семнадцати нет. И встретимся мы только через три года, не раньше. Или… черт его знает, может, на этот раз и впрямь раньше получится. Я-то ведь знаю о ней едва ли не все. И где живет, и как выглядит, где учится, с кем встречается, что нравится ей, а что нет… Хм, мысль, конечно, интересная. Надо бы ее обдумать как следует…

* * *

Перекличка закончилась. Весь курс оказался на месте. В полном составе. Лектор удовлетворенно кивнул и, не заморачиваясь на вводную часть, сразу же приступил к делу. То есть к конкретному изложению материала. Впрочем, назвать «настоящей» лекцией его унылый бубнеж было довольно проблематично. Обычное перечисление прописных истин с нагоняющей тоску монотонностью. Складывалось ощущение, что товарищ профессор попросту отбывает номер. Без смысла, без огонька, без желания донести до слушателей суть произносимых им фраз. Хотя, как помнилось из «прошлой» жизни, мои первые впечатления от знакомства «партийно-историческими науками» были чуть менее радикальными. Наверное, просто не успел я еще привыкнуть по-новой к стандартному словоблудию, да и весь остальной антураж (очередь, перекличка, анкеты, каменное лицо говорящего) повлиял на меня далеко не в лучшую сторону. Короче, рассуждения о трех источниках и трех составных частях марксизма выглядели сейчас форменным безобразием. Так опошлить предмет дорогого стоит. Короче, догматизм и начетничество в полный рост, в точном соответствии с формулировками вождя мирового пролетариата.

Нет, я, конечно, ни капельки не либерал и к построению социализма в отдельно взятой стране отношусь вполне позитивно, но ведь нельзя же так просто и буднично сводить всю идеологию к обычным религиозным мантрам: «Учение Маркса научно, потому что оно верно. Харе Карла, Харе Фридрих. Аминь». Пусть я и не коммунист со стажем, но… обидно, паньмаишь. За что боролись, на то, как говорится, и напоролись. Со всеми, так сказать, вытекающими. В виде крушения и развала даже не страны, а целого мира. Не самого, между прочим, плохого. Что очень хорошо видится изнутри. Особенно мне, единственному из ныне живущих «побывавшему» в будущем.

Отвлекшись на мгновение от мыслей о вечном, я окинул взглядом аудиторию и всех, кто в ней находился. Большая часть присутствующих тоскливо взирала на лектора, борясь изо всех сил со сном и ожидая если не перерыва, то хотя бы паузы в монологе. Другая, более «продвинутая», но существенно меньшая по количеству, пыталась конспектировать речь профессора. Нафига это надо, я так и не понял – все, что вещал «жрец», можно было прочитать в толстенном учебнике. А потом и вызубрить при желании. Да так, чтобы даже во сне ключевые «молитвы» отскакивали от зубов подобно гороху.

Убедившись в том, что на поведение слушателей лектор особого внимания не обращает, я подпер щеку ладонью, устроился поудобнее и, прикрыв глаза, вернулся к думам о настоящем и будущем.

Проблем, по большому счету, у меня всего две.

Первая – как вернуться обратно. Домой. В свое время. Рвусь я туда, кстати, не потому что здесь плохо. А потому, что, как гласит народная мудрость, тут хорошо, а дома завсегда лучше. Уверен, любой на моем месте желал бы того же самого.

Однако эта задачка с кондачка не решалась. Точнее, она вообще никак не решалась. Ну, полный пи… э-э… тупик, одним словом. Единственная надежда – на Синицына из 2012-го и на то, что он знает о постигшей меня участи. Или хотя бы подозревает. Неплохо, конечно, было бы ему весть какую подать, привет, так сказать, из прошлого, но как именно это сделать и чтобы с гарантией, в голову мне пока что не приходило. Тем не менее вероятность успешной передачи такого послания хоть и была величиной мизерной, но от нуля все-таки отличалась. Теории, по крайней мере, ничто не противоречило: время анизотропно (мой случай лишь исключение из правил), и потому любая «цидуля» имеет шанс добраться до адресата. Рано или поздно. Как запечатанная и брошенная в море бутылка. Тут главное, чтобы письмо по дороге не потерялось. То есть «почтовый ящик» нужен надежный, а еще «конверт» правильный и «почтальон». Где их найти, пока непонятно. Увы. Впрочем, любая мысль материальна, а значит, если ее долго думать, то что-нибудь обязательно произойдет. Надо только немножечко подождать. Сколько, фиг знает, но, полагаю, недолго. День, два, неделю… год. Нет, год – это чересчур. Думаю, озарение придет раньше. Деньков эдак через… м-м… десять. Ну да, все верно. Декада – это нормально. То бишь десять дней живем спокойно и лишь на одиннадцатый начинаем планово паниковать. Поскольку план – это великая сила. Когда все идет в соответствии с ним, волноваться не о чем…

Вторая проблема была не менее «тривиальной» в формулировке, такой же «простой» в решении, но имела при этом один несомненный плюс – реализация «задуманного» зависела исключительно от меня и ни от кого более.

В общем, суть задачи (как я ее определил для себя еще в воскресенье) заключалась в том, чтобы немного подправить историю нашей страны. Совсем чуть-чуть, насколько получится. Как именно? «Как-как, да очень просто: пробраться с пулеметом в Кремль во время очередного Пленума и хорошенько там порезвиться. Говно вопрос, господа. Стандартная работа для попаданца. Можно сказать, рутина. Не впервой».

Однако, если отставить ерничание, то, по моему замыслу, и впрямь следовало каким-то образом нейтрализовать наиболее одиозные фигуры нынешней советской и будущей российской «элиты». Причем, именно сейчас, пока они еще не развернулись во всю ширь своих идиотских «реформ», сдобренных хорошей толикой заокеанских аплодисментов. Короче, цели определены, задачи поставлены, за работу, товарищи «попаданцы». Осталась лишь самая малость – решить, какой дорогой пойдем. Создадим боевое подполье и займемся индивидуальным террором, как какие-нибудь анархисты-эсеры столетней давности? Или бросим все силы на организацию передового отряда «диванно-офисных» войск, который успешно переорет-заплюет конкурентов на будущих митингах в поддержку «демократизации, перестройки и гласности»? Ну да, все это, конечно, весело, но, как любят повторять наши дипломатические зубры, контрпродуктивно. Да и научно-технический прогресс мне подстегнуть никак не удастся. Во-первых, потому что рылом не вышел (талантов тут и без меня хватает), а во-вторых, никого уже прогресс не спасет, только бонусов добавит «загнивающему Западу», когда новоявленные постсоветские бонзы начнут делить и распродавать по дешевке самые лакомые куски, оставшиеся от большого общесоюзного пирога.

Какой же тогда из всего из этого следует вывод? И что у нас в итоге получается?

А получается у нас то, что, перефразируя «вечно живого» классика, идти к выбранной цели надо совершенно другим путем. Каким конкретно? Хм. Видимо, самым простым и логичным – тихой сапой, опираясь на уже существующие структуры. Желательно силовые. Тогда точно всех победим. Всех, до кого руки дотянутся. Гы.

«Ну вот, уже множественное число на себя, любимого, примеряю. Совсем, видать, загордился и нюх потерял… попадун-террорист недоделанный… ха-ха…»

* * *

Пронзительная трель звонка вырвала меня из объятий Морфея. Впрочем, не только меня. Лекция наконец закончилась, все собравшиеся в аудитории, потягиваясь и зевая, двинулись потихоньку на выход. Следующей парой в расписании значился перерыв, поэтому спешить было некуда. Ну, разве только в столовую. А что? Отоспались неплохо – пора восстанавливать силы. Где именно? За обеденным столом, где же еще. Почти как в старом советском мультфильме про попавшую к жабам Дюймовочку: «поели – теперь можно и поспать, поспали – теперь можно и поесть». Закон коммутативности в чистом виде – от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

Увы, второй раз за день поспать нам так и не удалось. Даже несмотря на то, что как следует перекусили. Поскольку вместо тихого часа пришлось посетить еще одно, крайнее на сегодня занятие – физкультуру.

Впрочем, физкультуры как таковой на этот раз не случилось. Была еще одна «лекция». Несколько групп собрали в фойе главного спортивного корпуса (того, что с бассейном) и почти полтора часа преподавали «теорию». То есть знакомили «туповатых» студентов с правилами техники безопасности при посещении спортивных занятий, требованиями к форме и обуви, плюс выясняли (со слов и по документам) уровень подготовки всех вместе и каждого по отдельности: общефизические данные, опыт участия в соревнованиях, наличие разрядов и званий, желание заниматься в секциях, ну и так далее, все в том же духе. Короче, по этим «формальным» признакам из тридцати девяти человек (исключая дам, которых свели в отдельную группу) отобрали шестерых «продвинутых». Вроде как для дальнейшего повышения мастерства непосредственно в институтских сборных (с более чем вероятным отсевом уже через месяц-другой, по факту). Всем остальным посоветовали побольше тренироваться, пожелали удачи в улучшении физических и моральных кондиций и, не дожидаясь окончания пары, отправили восвояси. До следующей по плану «физ-ры». Против такого развития событий никто возражать не стал. Некоторые даже обрадовались. Хотя я лично лучше бы сейчас мяч погонял, в футбол, волейбол, баскетбол… да хоть в вышибалу какую-нибудь, и то хлеб. Всяко приятнее, чем просто сидеть штаны протирать или нестись со всех ног в общежитие или на электричку. Но – не судьба, придется дожидаться пятницы и следующего занятия. Надеюсь, что там все будет нормально и на лавочке сидеть мы больше не будем.

Многие, кстати, решили пока не выставлять напоказ собственные таланты. Из нашей группы «добровольцем в сборную» (в футбольную секцию) записался один лишь Олег Панакиви. Остальные наши спортсмены-разрядники (трое, как минимум) попросту затихарились, видимо, не желая до поры до времени демонстрировать миру все свои умения и способности. На всякий, как говорится, случай. Впрочем, одному из этих «скромняг» пришлось таки отказаться от режима «инкогнито». Буквально через пару часов, вечером того же дня, в общаге.

* * *

Сегодня в нашей комнате собрались все трое ее обитателей. Я, Олег и заселившийся наконец и решивший переночевать в общежитии Дима Петров. Часам к восьми в дверь просунулся неугомонный Миха и бодро поинтересовался:

– Мужики, вы в теннис играете?

Играть в теннис, точнее, в его настольную разновидность, все мы, конечно, умели и потому не стали отказываться. Проследовав за Желтовым, наша троица спустилась вниз на этаж и, обнаружив в рекреации между блоками теннисный стол, присоединилась к четверым парням, двое из которых активно перекидывали через сетку маленький целлулоидный шарик. Как вскорости выяснилось, парни играли навылет до двух побед, укороченными партиями. На расставленных вдоль стен стульях лежали несколько ракеток и два уже не пригодных для игры шарика. Один с глубокой вмятиной на боку, другой – с трещиной. Ракетки тоже особого восторга не вызвали. Обычные однослойные «шипари» по рупь двадцать пять за штуку, покоцанные по краям, с отклеивающимися у оснований накладками. Впрочем, играющие пользовались чуть более продвинутым инвентарем – с виду не самыми плохими «вьетнамками», которые даже в магазине стоили в два с половиной раза дороже стандартного ширпотреба. Правда, отскок от стола мне показался довольно странным, плюс звук от ударов регулярно менялся со звонкого на глухой, сопровождаемый досадливым чертыханием игроков.

Причина этих всех непоняток выяснилась через пару минут, когда пропущенный одним из теннисистов шарик подкатился прямо к моим ногам. Подняв его и внимательно рассмотрев, я коротко усмехнулся и показал «откалиброванный» шар сидящему рядом Диме. На белой пластиковой поверхности виднелось обширное вздутие. По всей видимости, появившуюся в процессе игры вмятину «отремонтировали» обычным для этих времен способом – нагревом с последующим самовыпрямлением до «яйцеобразного» состояния. Ну да, играть такой сферой можно, но удовольствие получать – вряд ли.

Мой сосед долго раздумывать не стал. Покачав головой и положив некондиционный шарик на стул, он вынул из своей сумки другой, нормальный, и бросил его жаждущим продолжения матча «спортсменам». Парни это действие оценили, поблагодарив нас поднятыми вверх руками, и снова взялись за игру. Я же, разглядев в Диминой сумке ракетку, жестом попросил его показать имеющееся «сокровище».

– «Клампар»? Или «Штига»?

– «Штига Аксель», основа в тридцать пять рубликов обошлась, – вздохнул Дима, забирая назад свой боевой «инструмент». – Знакомый привез из Финляндии.

– Ну и как? Нормальный контроль?

– Я не жалуюсь. С накладками только проблема. Держатся, максимум, месяц. А ты, кстати, что? Тоже играешь?

– Да нет, – рассмеялся я. – Чистый любитель, как все.

Дима окинул меня оценивающим взглядом, но дальше допытываться не решился. Сам-то он был почти профессионалом. Кандидат в мастера – это все-таки не хухры-мухры. Однако про свои спортивные достижения он пока не слишком распространялся. Видимо, делом хотел доказать, а не просто словами. Как и я.

Наша очередь на игру подошла спустя примерно двадцать минут.

Первым у игрового поля нарисовался Миха Желтов. Отпихнув поднявшегося было Олега, он рванулся к столу, подхватил освободившуюся ракетку и несколько раз махнул ею туда-сюда, демонстрируя всем, как он сейчас будет разбираться с противником. Вызвав тем самым смешки окружающих и уже через пять оборотов секундной стрелки доказав, что смеялись мы не напрасно. Соперник вынес Желтова в одну калитку, выиграв первую партию со счетом 11:2, а вторую вообще – под ноль, не оставив нашему бойцу ни единого шанса. Короче, разгром состоялся феноменальный. Сконфуженный Миха уселся на место, пробурчав себе под нос что-то вроде «Просто я сегодня не в форме», и принялся с интересом наблюдать за сменившим его у теннисного стола Олегом. Тот выделываться, как Миха, не стал, не спеша опробовал «мяч» и «поляну», перекинулся несколькими фразами с победившим Желтова парнем и после нескольких тренировочных розыгрышей бросил шар на подачу. Которую без проблем выиграл. А затем… затем легко и непринужденно восстановил-таки порушенное реноме нашей честно́й компании. Дважды обыграв соперника, 11:4 и 11:6.

Ракеткой Олег Панакиви управлял весьма и весьма неплохо. И хотя удары принимал в основном на закрытую часть «лопаты», для общей победы этого оказалось достаточно. Подавал он, кстати, четко по правилам, не с руки, как подавляющее большинство «любителей», а с ладони, подбрасывая шар в воздух. Не слишком высоко, но для противоборствующей стороны вполне различимо.

Впрочем, радовался Олег своему триумфу недолго. Поскольку его следующим противником стал я. Дима Петров любезно пропустил меня вперед, решив, по всей видимости, заранее выяснить игровой стиль будущего оппонента. Уровень всех остальных он уже успел оценить, а вот товарищ Фомин (особенно после разговора о типах ракеток) представлялся ему пока темной лошадкой, к которой стоило основательно присмотреться.

Ни у Олега, ни тем более у Димы в «прошлой» жизни я никогда не выигрывал. Однако сегодня ожидал от себя только победы. Причем победы безоговорочной. Не столько даже из-за неожиданно открывшихся после «попаданства» талантов, сколько по причине приобретенного за последующие тридцать лет опыта. Начиная где-то с конца девяностых, процесс освоения премудростей настольного тенниса проходил у меня под руководством Бориса Марковича Кацнельсона, конструктора нашей строительной фирмы. Борис Маркович, по его собственному признанию, был в молодости одним из постоянных спарринг-партнеров кого-то из отечественных корифеев пинг-понга и потому знал и умел многое. Очень многое, едва ли не все. Так что оснований надеяться на реванш во встрече со своими давними «обидчиками» у меня было более чем достаточно.

Взяв в руки ракетку, я немного повертел кистью, привыкая к балансу, проверил отскок с обеих сторон, а затем молча кивнул Олегу, предлагая начать партию, не заморачиваясь на тренировочные перекидывания шарика туда-сюда. Вьетнамка, кстати, оказалась вполне приличной, по ощущениям ничуть не хуже моей Donic Waldner начала двухтысячных. Хотя накладки, конечно же, были, во-первых, «убитые» (с новенькими Sriver FX или Marka V не сравнить), а во-вторых, одноцветные – зеленая резина на желтой пористой губке, пупырьями внутрь. Короче, про четкий двусторонний контроль можно было тихо забыть – полностью освоиться с инвентарем за десять-пятнадцать минут я явно не успевал. Хорошо хоть, ручка у старенького «Ханоя» была обмотана черной шершавистой изолентой и, значит, сильно скользить в ладонях, в принципе, не должна. Впрочем, техника, она, как известно, и на огороде техника, так что… «Начнем, помолясь. Не боги горшки обжигают».

Подачу мы разыгрывать не стали – право первого удара Олег предоставил мне. Благородно, конечно, но… зря он это затеял. Недолго думая, я тут же запулил шар в правый от себя угол, а после не слишком удачной подрезки соперника, тупо накатил в левую половину стола. Без шансов на отыгрыш – к отскоку Олег попросту не успел. Следующие четыре подачи прошли в том же стиле – со сменой направлений атаки после каждого розыгрыша. Правда, последнюю, пятую, я позорно профукал – сказался недостаточный контроль ракетки и излишние понты с моей стороны. Вместо того, чтобы аккуратно чиркнуть по краю, целлулоидный шарик ушел в аут, скользнув буквально в миллиметре от кромки. Увы, прямого вращения не хватило. Но тем не менее итог двух первых минут игры продемонстрировал мое явное и недвусмысленное преимущество: четыре – один на своей подаче. Впрочем, и на чужой все прошло хорошо. И даже более чем хорошо. Олегу я не отдал ни одного очка из пяти возможных, отвечая на каждый его хитрый заброс моментальным топ-спином в дальнюю половину стола. Вероятно, со стороны болельщиков наша игра выглядела не слишком зрелищной, напоминая, скорее, избиение младенцев, чем борьбу двух равных по силе соперников. Однако удержаться от соблазна я так и не смог – очень уж сильно отложились в памяти все мои «предыдущие» проигрыши своему нынешнему визави. В общем, «мстя» состоялась, и теперь можно было немного расслабиться.

Выиграв с разгромным счетом (11:1) первую партию, во второй я перестал мучить Олега разными хитрыми «неберучками», позволив ему довести игру до вполне приемлемого результата – 11:5. Друг мой подобным итогом оказался вполне доволен – хоть и проиграл, но все же не «опозорился». По окончании «матча» он лишь руками развел («я сделал все, что мог – кто может, пусть сделает лучше») и уступил место следующему поединщику. Что ж, свято место пусто не бывает, «посмотрим, чем ответит купечество». В том, что «купечество» в лице Димы Петрова «ответит» мне должным образом, я нисколько не сомневался. По его собранному и сосредоточенному виду чувствовалось, что сейчас пойдет настоящее «месилово». Без жалости, без сантиментов, без скидок на не соответствующий достойной игре инвентарь: неровный стол, «кривую» ракетку и хлябающие на ногах тапочки.

На сей раз я решил не выпендриваться, и до начала «матча» мы с Димой немного постучали по шарику, без затей перебрасывая его через сетку. Недолго, всего пару минут, слегка рисуясь перед неискушенной публикой, но стараясь при этом не раскрывать друг другу свои истинные возможности. Подачу тоже разыгрывать не стали – Дима, как и Олег, уступил ее мне.

Я возражать не стал. Подул на пластиковый кругляш и, чуть подкинув его в ладони, закрутил из-под локтя укороченную диагональ в левый от себя угол. Соперник принял подачу открытой ракеткой, вернув подрезкой вращение. Правда, вышло оно у него недостаточно сильным, и я тут же ответил коротким смэшем, отразить который противник уже не сумел. Вдохновленный столь удачным началом, я попытался было повторить этот незатейливый трюк, однако во второй раз укороченная подача у меня не прошла – наученный горьким опытом Дима аккуратно отправил шарик назад под неудобную (для меня неудобную) руку, переведя игру в защитную фазу, в которой чувствовал себя как рыба в воде. По стилю он был «чистым» защитником и противодействовать атаке умел как никто другой. Короче, этот розыгрыш завершился уже в его пользу. Впрочем, свои пять подач я все-таки выиграл. С минимальным преимуществом. Три против двух.

А вот Димину подачу я проиграл, причем с тем же счетом, три-два, и после десяти розыгрышей в игре установилось шаткое равновесие, переломить которое мне удалось лишь в самом конце партии, поймав соперника на противоходе. Плюс сетка немножечко помогла – зацепившийся за нее шарик свалился на половину противника, а отошедший от стола Дима попросту не успел с ответом. В итоге первый раунд противостояния завершился со счетом 11:9 в мою пользу. Хотя попотеть при этом пришлось преизрядно.

Не меньшее количество сил отняла у меня и вторая партия матча. Вот только результат оказался иным. Приспособившийся к моей манере игры Дима победил 15:13 после восьми подряд розыгрышей на «больше-меньше».

– Ну что, играем до двадцати одного? – предложил он затем, переводя дух и утирая вспотевший лоб.

– Давай, – согласился я. – Так интереснее.

Собравшиеся вокруг стола зрители поддержали нас одобрительным гулом.

* * *

Решающая партия выдалась упорной и вязкой, заняв в полтора раза больше времени, чем две предыдущие. Никто не хотел уступать, ни я, ни соперник. Короче, оба вымотались до предела, как морально, так и физически. Чего нельзя было сказать о болельщиках. Те, наоборот, восторженно ревели после каждого выигранного очка. Причем не важно, кем именно – по всей вероятности, парни впервые в жизни получили возможность понаблюдать за игрой «мастеров». Увидеть, как бьются «профессионалы». В непосредственной близости, на расстоянии вытянутой руки.

Я, как водится, безудержно атаковал, Дима, соответственно, защищался, стараясь поймать меня на ошибке, перемежая подставки и скидки, то вдруг убыстряя темп, то предсказуемо выхолащивая игру до занудливо-тягучих розыгрышей. На каждый топ-спин он отвечал высокой свечой с обратно-боковым вращением, а на повторяющиеся накаты – банальным отыгрышем накоротке и переменой резки. Ракетку свою он крутил с непринужденностью фокусника, регулярно переворачивая ее на сто восемьдесят, раз за разом сбивая оппоненту «прицел», обманывая меня с силой и контролем удара («Эх! Не приняли еще в 82-м правило двух цветов»). В итоге приходилось дожидаться отскока, ловить шарик в наивысшей точке траектории, угадывая вращение, но не заморачиваясь при этом гамлетовским вопросом «бить или не бить» – бить надо было обязательно, иначе труба, то есть разящая контратака с подставки.

Увы, угадывать отскок не всегда удавалось. Но уж если угадывал, удар «от балды» получался на славу – хрен отобьешь. Впрочем, даже такие «выносы» соперник умудрялся время от времени отбивать, заставляя меня атаковать и атаковать по-новой, теряя силы и концентрацию.

В общем, противостояние по типу «снаряд-броня» вышло у нас с Димой на загляденье – хоть в прямом эфире показывай, хоть в записи. Жаль только, что завершилась эта «битва титанов» не в мою пользу – Дима меня все же дожал. Точнее, перетерпел. Пусть и со скрипом, с разницей всего в три очка, но… победителей, как известно, не судят.

Последний удар сражения практически повторил первый. Отличие было лишь в том, что роли у соперников поменялись. Взвившийся над сеткой шарик мой противник прихлопнул как муху. Словно рачительная хозяйка, решившая наконец избавиться от назойливого насекомого, а заодно выбить пыль из валяющегося под ногами ковра. Смэш у Димы получился отменный, с виду простой, но, по сути, почти издевательский. Впрочем, на друга своего я обижаться не стал. Просто пожал руку и поблагодарил за игру – ничего не поделаешь, победил он заслуженно. Поскольку «мастер», до уровня которого мне еще расти и расти, несмотря на все приобретенные на халяву таланты.

Петров в долгу не остался.

– Отлично играешь, – похвалил он меня. – Хоть сейчас на зональное первенство выставляй.

– Не выйдет, – отмахнулся я. – Обычные любители там не прокатят.

– Любители, говоришь? – хитро прищурился Дима.

– Ну да, любители. Я ж от тебя чисто на кураже отбивался, плюс пруха пошла конкретная.

– Кураж – это сила, – подтвердил мои слова подошедший Олег. – На кураже мы любых бразильцев, что Тузик грелку, порвем.

– Ага, то-то мы от них в Испании ноги едва унесли…

Переключившийся на футбол разговор мы продолжили уже в комнате. Дальше играть в теннис было неинтересно – соперники достойные кончились, а вот побазарить о перспективах наших клубов и сборной сам бог велел.

Разговоры о футболе и спорте вообще продлились до самой ночи. Лично мне было и смешно, и грустно слушать глубокомысленные рассуждения своих «старых» приятелей. Смешно, потому что абсолютно точно знал, на какой ноте завершится очередной футбольный сезон. Что наш союзный, что европейский, кубковый и отборочный. А грустно – оттого что знал я еще кое-что. Знал, что Дима Петров не доживет даже до тридцати. Знал, что весной 93-го молодой, подающий надежды сотрудник Объединенного Института Ядерных Исследований встанет на пути каких-то обкурившихся гопников. Без оружия, без спецподготовки, но зато свято помнящий о том, что такое настоящая честь, он погибнет в бою, заслонив от бандитов совершенно не знакомую ему девушку…

 

Глава 7

Пятница. 3 сентября 1982 г.

«Хрум… хрум… хрум».

Нет, на этот раз меня разбудила совсем не газета. Нынешнее утро началось с хруста разгрызаемого чьими-то зубами батона («Ага, той самой французской булки»). Засохшей горбушки, оставшейся несъеденной после вечерних посиделок третьего дня. И вот теперь нашедшей наконец своего «потребителя».

– Бурцев! Мать твою! Какого х… – отлепившийся от подушки Олег возмущенно глянул на сидящего возле окна Сашу Бурцева. – Дома, небось, сосисок с колбасою нажрался, а теперь, гад такой, хлебушек наш подъедаешь?

– Ага, – хохотнул Саша, сметая со стола крошки и отправляя их в рот. – От тараканов вас, дураков, спасаю.

– Тьфу! – только и смог ответить Олег, поднимаясь с кровати, привычно отрывая от газеты лист требуемого формата.

С обрывком под мышкой, он удалился в санузел, а я, протерев глаза и посмотрев на часы, поинтересовался у Бурцева:

– Чего так рано? Восьми ж еще нет. Или боишься, что электричка застрянет?

– А чего дома-то делать? – отозвался тот. – Лучше уж здесь подождать. Чтобы с гарантией.

– Это правильно, – согласился я. – На английский опаздывать ни к чему.

В пятницу первой парой шел иностранный язык, и прогуливать его, так же, кстати, как исткап и военную кафедру, нам категорически не рекомендовалось. По уму, прогуливать не стоило и все остальные занятия, однако любой уважающий себя студент считал своей первейшей обязанностью и чуть ли не долгом динамить время от времени то, что можно было динамить без особых последствий. Ну да, коли сумеешь в итоге сдать задания, экзамены и зачеты как минимум на «хорошо», то на кой ляд тогда посещать все эти «никому не нужные» семинары и лекции. Толку от них как от козла молока. Особенно если учебники имеются подходящие.

Как ни странно, наименее посещаемыми парами в нашем институте числились лекции по общей физике и аналитической геометрии. На втором и третьем курсах к ним добавлялись еще ТФКП , дифуры , теормех  и разная специализированная лабуда, которая лучше усваивалась при живом общении на семинарах, нежели в дремотной тиши лекционных аудиторий.

Впрочем, на вчерашней утренней лекции по общей физике просторный зал был забит под завязку. Но вовсе не потому, что новоиспеченные первокуры еще не освоились с общепринятыми «традициями». Причиной аншлага послужила фамилия лектора. Д.ф. – м.н., проф., Сергей Петрович Капица. Ага, тот самый «краснобай и баламут» , над которым некогда потешался Высоцкий в известном «шлягере» про «Канатчикову дачу» и свихнувшихся «перед тайною Бермуд» психов. Посмотреть живьем на бессменного ведущего сверхпопулярной в Союзе телепередачи «Очевидное-невероятное» хотелось многим. Да чего там многим – всем!

Однако даже несмотря на всесоюзную телеизвестность, в студенческой среде Сергей Петрович не слишком котировался. Почему – фиг знает. Видимо, просто терялся в тени своего великого отца Петра Леонидовича, Нобелевского лауреата, академика, первооткрывателя явления сверхтекучести и одного из сподвижников Резерфорда. «Наш» Капица чаще служил не примером для подражания, а объектом многочисленных шуток, анекдотов и скетчей самодеятельных СТЭМов .

По слухам (лично я этого ни разу не видел), некоторые «особо одаренные» приносили на его лекции картонные рамки и всю пару смотрели сквозь них на профессора. Типа, пялились в «голубой экран». А когда Сергей Петрович, по мнению «шутников», начинал нести какую-нибудь чушь, принимались вовсю стучать кулаком по импровизированному «телевизору», как бы поправляя сбившуюся настройку. Идиоты, одним словом. Поскольку хоть и не был ведущий «Очевидного-невероятного» таким же гением, как отец, называть его бездарью язык тоже не поворачивался. По крайней мере, в сфере популяризации науки и техники в нашей стране он один сделал больше, чем целый полк, а то и дивизия маститых, увенчанных лаврами, обласканных сильными мира сего писателей, ученых и журналистов.

Да и лектором, на мой скромный взгляд, Сергей Петрович был превосходным, правда, несколько увлекающимся – постоянно сбивался с темы и вместо предмета начинал травить байки из своей бурной, насыщенной событиями жизни. В итоге уже минут через десять после начала пары можно было без зазрения совести откладывать ручки и тетради для конспектирования и заниматься более важными и полезными на этот момент делами: слушать рассказчика, мечтать о собственных научных свершениях, ковырять в носу, бороться со сном, трепаться с соседом, заигрывать с сидящими неподалеку девчонками… короче, каждый находил себе занятие по душе.

Я, например, слушая вполуха профессора, наблюдал за сидящим через проход Шуриком и «вспоминал» о том, что еще не сбылось. В частности, об одном случае, приключившемся с тем же Сергеем Петровичем и заставившем меня, а заодно и всех остальных свидетелей происшествия, посмотреть на этого незаурядного человека по-новому и совсем с другой стороны.

Шел тогда, помнится, не то ноябрь, не то декабрь 86-го. Наша группа «мучилась» на семинаре по теорфизу, и буквально за пять минут до окончания полупары за дверями аудитории послышался какой-то неясный шум, завершившийся матерным криком и характерным звуком падения. То ли мешка с картошкой, то ли не удержавшегося на своих двоих гуманоида.

Заинтригованные донельзя, мы вместе с преподавателем высунулись в коридор и узрели классическую картину маслом. На полу валялся какой-то мужик, а рядом с ним, тяжело дыша и приложив ладонь к окровавленному уху, стоял профессор Капица. Стоял, сжимая в руке обыкновенный туристский топорик.

Детали произошедшего выяснились чуть позже, после приезда милиции и «скорой». Как оказалось, один не слишком дружащий с мозгами товарищ специально прибыл из Ленинграда в наш институт, чтобы поквитаться со своим давним «обидчиком» – ведущим популярной телепередачи. Ну, точь в точь, по Высоцкому – совершил грандиозное «открытие», обратился в «дорогую передачу», ответа, как водится, не получил, но, вместо того, чтобы просто «написать в Спортлото», прибыл лично. Вооружившись, на всякий случай, опасной бритвой и топором («А что? Весьма веские аргументы для сугубо научного спора»). Как он просочился мимо вахтеров, история умалчивает, однако до четвертого этажа, на котором располагалась кафедра общей физики, клиент все же добрался. Добрался и… не поверил в собственную удачу. Вот он, главный душитель свобод, мракобес, гонитель всех изобретателей и новаторов, собственной персоной, один-одинешенек. Идет себе по коридору и в ус не дует. Короче, подкрался тот питерский псих к Сергею Петровичу со спины, да как шандарахнет его топором по темечку. Впрочем, профессор наш тоже оказался не лыком шит – почувствовал, видать, что-то такое, развернулся за миг до удара и успел блок поставить. Почти профессиональный. Не растерялся, короче – отобрал у придурка топорик, а когда тот попытался профессора бритвой достать, аккуратненько приложил страдальца по черепу. Обушком. В общем, отбился от очередного «гения». В буквальном смысле этого слова отбился, такие дела…

«Хм, интересно, чего это я тот давний случай припомнил? Неужели… музыкой навеяло?»

Нет, не то. Портфель меня немного смутил. Синицынский. У того придурка ведь точно такой же имелся. Ну, то есть, не совсем такой же, но очень и очень похожий.

«А что это значит?»

Да, в общем-то, ничего. Просто вспомнился мне последний разговор с Шуриком. Тот самый, в августе 2012-го. И потайное отделение, которое мой друг так и не обнаружил в своем портфеле за все тридцать лет обладания раритетом. И о котором я невзначай поведал приятелю, дожидаясь обещанного чая…

* * *

За лекцией по общей физике паровозом проследовала еще одна, по матанализу. Читал ее, естественно, уже не Капица. Лектором выступал Александр Мартынович Тер-Сифоров. Тоже профессор, тоже доктор наук, хотя и не такой знаменитый. Тем не менее, на его занятия народ ходил с удовольствием. Материал он объяснял доступно, без зауми… жаль только, учебник сподобился написать лишь к началу двухтысячных, поэтому прогуливать пары Александра Мартыновича, так же как и обходиться без их конспектирования, редко кому удавалось. При всем желании. Впрочем, у большинства моих друзей и знакомых подобное желание отсутствовало как класс. Нравился нам товарищ профессор. В смысле, как ученый и педагог, а не как… э-э… носитель толерантных ценностей просвещенной Европы. Поблажек он, между прочим, никому не давал, спрашивал обычно «от и до» и гонял по всему материалу. Помнится, принимая экзамен у одного дюже «умного» соискателя, Тер-Сифоров в самом конце «беседы» скромно поинтересовался: «А почему вы не сумели решить последний пример из письменной работы?» Претендент на очередную пятерку попробовал приколоться над экзаменатором, заявив: «Он слишком простой, я его решил в черновике». Александр Мартынович в долгу не остался, снизив оценку на балл и пояснив сей афронт словами «Молодой человек, вы еще не Пушкин, чтобы я рылся в ваших черновиках!»

Короче, следующую «после Капицы» пару я просидел до конца, ни на что особо не отвлекаясь. Даже записывал кое-что. Не все, конечно, а только самое, по моему разумению, важное – все же по второму кругу учусь, за тридцать лет многое успел подзабыть.

Долгое время, кстати, не мог понять, отчего читаемый в нашем институте курс физики, как минимум, на полгода опережал математические дисциплины. Вместо того, чтобы вовсю интегрировать неинтегрируемое и транспонировать многомерные матрицы, преподаватели кафедры высшей математики весь первый семестр вбивали в студенческие головы элементарную теорию чисел и основы векторного анализа. Талдычили про всякие там счетные, конечные и открытые множества, пределы-последовательности-функции, векторные и скалярные произведения, и лишь потом, спустя несколько месяцев жуткой нудятины, речь заходила, наконец, о дифференцировании, аффинных преобразованиях, интегралах по Риману и Лебегу и сходящихся в бесконечной дали суммах-рядах.

Кое-кто из студентов объяснял это несоответствие обычным желанием доцентов и профессоров как можно сильнее насолить будущим «светилам» науки. Поиздеваться над новоиспеченными студиозиусами, продемонстрировать собственное превосходство и тупость попавшей им в обучение публики.

Возможно, какой-то резон в этом объяснении был, поскольку бананы и трояки на экзаменах получали не только мы, мужики, но и наши немногочисленные однокурсницы. Одна из легенд, к примеру, гласила о некой физтешке, сдававшей матан приснопамятному Гоге Бодачинскому. На вопрос «дать определение расходящейся последовательности» наивная барышня после некоторого раздумья выдала перл про «это когда каждый член в последовательности больше предыдущего». Гога в ответ моментально наградил ее фразой «Это ваши девичьи грезы» и без затей отправил на пересдачу. Правда это или нет, сказать сложно, однако дыма, как известно, без огня не бывает. Учиться приходилось всем. Причем, по-взрослому, невзирая на пол, возраст и былые заслуги.

Однако, на мой взгляд, истинная причина столь явного «рассогласования» в обучении естественным и точным наукам заключалась вовсе не в «злобной натуре» профессорско-преподавательского состава. Скорее всего, нам просто с самого начала давали понять, что не стоит везде и всюду применять заученные наспех формулы и определения. Типа, попробуйте-ка лучше, господа хорошие, собственным умом дойти до сути явлений и объяснить их потом «на пальцах», без мощной поддержки уже имеющегося математического аппарата. А вот когда все поймете и осознаете, тогда да, можете и формулы применить, и методикой нужной воспользоваться. Попозже. Когда и вправду наукой займетесь. Настоящей, без дураков.

Впрочем, дураков у нас в институте практически не было – отсеивались еще на абитуриентском этапе. А вот с иностранными языками проблемы имелись. Кто-то владел английским-немецким-французским на довольно приличном уровне (спецшколы и все такое), кто-то ограничивался пределами школьной программы («читаю и перевожу со словарем… если очень попросят»), а кому-то и «I am a table» казалось запредельным знанием. Тем не менее в оборот брали всех, а затем, по мере раскрытия «потенциала», разделяли по принципу «начальные», «продвинутые» и «немцы-французы-японцы» с дальнейшим распределением в соответствующие подгруппы. Первых – изучать английский с нуля, вторых – совершенствоваться, третьих – «пусть и дальше базлают на своем никому не понятном наречии». Насчет последнего, конечно, шучу – все, кто изучал немецкий с французским, на отсутствие достойных преподавателей не жаловались.

Сегодня нас, кстати, никто никуда не распределял. Первое занятие по иностранному языку проходило в чисто ознакомительном ключе – посмотрим, проверим, понюхаем, потрогаем… оценим, так сказать, на предмет соответствия заявленным требованиям. Мы – нашу «англичанку», а она – нас. Точнее, наоборот. Сначала она – нас, а уж потом мы… ее. Если получится. Ха-ха…

* * *

– I am glad I am a student. Only two months ago I was a schoolboy. Mathematics and physics were always of interest to me, that’s why I am here…

– Достаточно, – прервала меня «англичанка» (не по-русски, естественно). – Теперь вы, Александр.

– Not all of my friends are students too. Nick, for instance, is a laboratory assistant… – подхватил сидящий слева от меня Саша Бурцев, вглядываясь в «импортный» текст отпечатанной на ротапринте брошюры. Одной из трех, выданных нам нашей преподавательницей – весьма симпатичной дамой лет тридцати. Четвертая методичка лежала на столе перед Риммой Юрьевной. (Представиться по фамилии «англичанка» почему-то забыла. Или посчитала лишним – кому надо, тот сам прочтет ее полное имя на стенде с вывешенным там расписанием.)

Эх, был бы я лет на пятнадцать постарше… или, наоборот, помоложе (тут все зависит от того, с какой стороны на себя посмотреть), вполне мог приударить за этой э-э… эффектной женщиной. Однако… не судьба. Сопливый, не нюхавший жизни пацан ей явно не интересен, как по причине малолетства «соблазнителя», так и по причине его общей социально-бытовой неустроенности. А вот приближающегося к шестому десятку «старого ловеласа» на подобные «подвиги» уже самого давненько не тянет – лениво как-то, да и дел более важных полно. Намного более важных. На диване там перед телевизором поваляться, о текущей политике поразмышлять, дожидаясь, пока законная жена не покормит, наконец, изголодавшегося мыслителя и добытчика… В общем, не стоит и рыпаться. Здоровее будешь.

– Очень хорошо, – остановила Бурцева «англичанка». – Так. Кто желает перевести прочитанное? Может быть, вы, Дмитрий?

Дима Петров кивнул и взялся за перевод:

– Я рад, что являюсь студентом. Всего два месяца назад я был школьником. Меня…м-м… всегда очень интересовали математика и физика, поэтому я здесь.

– Отлично. Стоп, – хлопнула в ладоши Римма Юрьевна, поворачиваясь к Михе Желтову. – Продолжайте, Михаил.

В небольшой аудитории нас собралась ровно половина группы. Семь человек, без учета преподавательницы. Уже отстрелявшиеся Петров, Бурцев и я, плюс только что вышедший на «огневой рубеж» Миха, плюс пока еще находящиеся «в резерве» Олег Панакиви, Таня Стеценко и Шурик.

Закончивший «английскую» спецшколу Желтов придвинул к себе методичку и с некоторой ленцой в голосе принялся переводить текст:

– Не все из моих друзей тоже стали студентами. Ник, к примеру, работает лаборантом…

На этой фразе Миха внезапно запнулся, прокашлялся, а затем, тряхнув шевелюрой, продолжил, только уже чуть медленнее:

– Вoлoбуeв написал книгу бытия, пoсадил дрeвo пoзнания и рoдил бoга-сына. Тeпeрь oн развoдит пчeл. «Все фигня, крoмe пчeл», гoвoрит старый пасечник. Прoстим eму эту малeнькую слабoсть…

– Ничего не понимаю. Какие пчелы? Какой Волобуев? – Римма Юрьевна сняла очки (ультрамодные в 80-х годах «капельки») и недоуменно посмотрела на Миху.

– Понятия не имею, – пожал плечами Желтов. – Что написано, то и перевожу.

– Ну-ка. Дайте-ка сюда эту книжечку.

Преподавательница забрала у Михи препринт и, раскрыв его на первой странице, начала сравнивать со своим. Через десять секунд брови ее удивленно поползли вверх:

– Что за чепуха? Ничего не понимаю.

– Наверное, кто-то очень хорошо пошутил, – усмехнулся я, вспоминая стандартные шутки своей студенческой юности. Из «прошлых» времен. – Видимо, туда другую страничку воткнули. Перепечатали и воткнули.

– Да, наверное, вы правы, – покачала головой «англичанка», откладывая в сторону злосчастную методичку. – Действительно. Совсем другой текст.

Народ в аудитории моментально оживился и принялся активно обсуждать возникшую ситуацию. Впрочем, спустя примерно минуту Римма Юрьевна взмахом руки остановила галдеж и, поднявшись со стула, объявила собравшимся:

– Все, ребята, хватит болтать. Читайте следующее задание, а я пока схожу на кафедру и заменю испорченную тетрадку.

Проводив взглядом вышедшую за дверь даму, Олег Панакиви поднял вверх большой палец и, причмокнув губами, тихо пробормотал (так, чтобы Таня Стеценко не слышала):

– Ниче бабец! Я бы от такой ни разу не отказался.

– Ага. «Ровно в полночь. Приходите к амбару, не пожалеете», – так же тихо подтвердил Дима Петров, цитируя министра-администратора из «Обыкновенного чуда».

– Точно, – поддержал дуракаваляние Бурцев. – «Вы привлекательны. Я чертовски привлекателен». Осталось одно. Выяснить, «кто у нас муж».

– Увы, парни, – охолонил я раздухарившихся одногруппников. – С мужем у нас большая проблема.

– Что? Неужели волшебник? – хохотнул вклинившийся в разговор Шурик.

– Почти. Капитан Кривошапкин, «войну» у нас будет вести. К тому же, мастер спорта по боксу. Морду лица любому отполирует и скажет, що так и було.

– Эх! Вот так всегда, – констатировал Олег, нарочито тяжко вздохнув. – Только встретишь красивую женщину, а у нее – бац, муж откуда-то вылезает и сразу по морде. Как жить? Фиг знает.

– Ничего, как-нибудь проживем, – успокоил его Миха, откидываясь на стуле. – Другие найдутся, неокольцованные и сговорчивые.

Точку в дискуссии поставила Таня Стеценко, услышавшая-таки, о чем говорят представители сильного пола:

– Что-то вы, мальчики, совсем того-этого. Уши вянут от вашей пошлятины.

Мы, естественно, устыдились. Устыдились и уткнули носы в лежащие на столах брошюры с иностранными текстами. Так что, когда Римма Юрьевна вернулась, наконец, с кафедры, то обнаружила в аудитории лишь группу усердно занимающихся студентов.

В итоге, пара завершилась, как и положено – выдачей задания на дом и пожеланием удачи в учебе. Жаль только, группа наша по результатам оценок и тестов сократилась на одного человека: Олега Ивановича отправили в «начинающие». В его «донбасской» деревне, как выяснилось, иностранным языком считался скорее украинский, чем английский, немецкий или французский. Увы, даже в позднесоветские времена выпускники инъязов редко когда задерживались в сельской глубинке. Несмотря на многочисленные льготы и преференции, предпочитая насыщенные «соблазнами» города. Так же, как и в будущей российской (украинской, белорусской, казахской, узбекской… – нужное подчеркнуть) действительности.

* * *

После иностранного языка мы (в составе курса) благополучно отсидели лекцию по матлогике. Дождавшись большого перерыва, заморили червячка в институтской столовой, а затем посетили длинный, на две пары, семинар по языкам программирования. Кстати, весьма интересный и познавательный. Даже для меня, «избалованного» персоналками-ноутами-планшетами с безлимитным интернет-трафикомом. Алгол, Фортран, Ада, разные типы ассемблеров, машинный зал с двумя старенькими БЭСМ-6, колоды перфокарт на столах и стойках. «Боже! Как давно это было». Прямо радио «Ностальжи» какое-то.

Последней на сегодняшний день парой шла физкультура. «Ну, наконец. Наконец-то как следует отдохнем и расслабимся». Конец рабочей недели, как-никак. Давно пора.

На этот раз «теорией» нас никто загружать не стал. Сделали пару кругов по спортзалу, минут десять поразминались на перекладине, после чего преподаватель бросил страдальцам пару баскетбольных мячей (вполне круглых и в меру накачанных) и махнул рукой. Типа, дальше сами соображайте, чем с ними можно заняться.

Соображалка сработала как надо. Раз мячи баскетбольные, в футбол ими играть не с руки… то есть не с ноги. А значит что? Значит, быстренько разбиваемся на команды и начинаем рубиться на вылет. А те, кому подобное времяпрепровождение не по нраву, могут идти лесом.

«Лесников» набралось аж семь человек. Собрав манатки, они куда-то слиняли, а оставшиеся двадцать (сборная солянка из трех разных групп) поделились на четыре пятерки и приступили к игре. Пока две команды мерились силами на площадке, две другие «тренировались» за пределами игрового поля. Стучали мячом об пол, толкали друг друга задницами, приседали, подпрыгивали… короче, демонстрировали окружающим свой боевой настрой и готовность разорвать соперников в клочья.

Наша пятерка вышла на площадку последней (увы, так жребий решил). Петров, Бурцев, низенький Олег Денько, возвышающийся над ним Валера Пшеничный, ну и я, соответственно. Скинули с себя майки-футболки, чтобы не путаться, кто свой, кто чужой, и… понеслась, родимая.

* * *

«Профессионально» играть в баскетбол я начал класса с шестого. Ходил в спортивную секцию, ездил в другие города на соревнования. В составе команды, естественно, а не сам по себе. Звезд с неба не хватал, но и среди отстающих не числился. Впрочем, уже к пятнадцати годам увлечение постепенно сошло на нет, сменившись другими, более, как мне казалось на тот момент, важными. Тем не менее форму я окончательно не растерял – навыки и умения остались. Бросок, ведение, пас, перехват, общие знания по тактике, способность отрабатывать как зонную защиту, так и персоналку… Ростом вот только не вышел – восемь дюймов до двухметровой оглобли не дотянул. То есть, до кольца, конечно, допрыгиваю, но ни блок надежный поставить, ни кола в корзину воткнуть, увы, не могу. Хотя в теории этого дела подкован. Плюс экипировка соответствующая имеется. В смысле, обувь.

Некоторые ведь что думают? Думают, что в баскетболе главное – руки. Однако ошибаются они. Очень сильно ошибаются. Без ног в этой игре никуда – челночный бег, постоянная смена позиции, прыжки, развороты. Поскользнуться на паркете – раз плюнуть. Так что голые пятки тут не прокатят, да и кеды обычные или кроссовки – не самый подходящий для «оранжевого мяча» вариант. Поскольку хоть и считается баскетбол игрой бесконтактной – типа, коснулся соперника, получи фол – разного рода столкновения неизбежны. Особенно возле кольца. Наступят в толкотне на ногу, опустишься неудачно после прыжка, и все – летят суставы-лодыжки. Трещина или ушиб обеспечены. Стандартная травма, ничего не попишешь. И виноватых днем с огнем не найдешь – игровой момент, одним словом, случайность. Вывод: щиколотки надо обязательно защищать. Предназначенной специально для баскетбола обувью.

У нас в секции, помнится, все гонялись за «экспериментами» – особыми кедами, выпускаемыми какой-то экспериментальной фабрикой. Располагалась она в Москве, в районе Красной Пресни, и потому, бывая проездом в столице (либо с родителями, либо по дороге на очередной турнир или в спортлагерь), я обязательно посещал небольшой магазинчик около заводской проходной в надежде приобрести себе навороченные «супертапочки». Увы, всякий раз неудачно. То размера моего не было, то в перерыв попадал, то вся партия на спецзаказ уходила, то заканчивались они за несколько человек до прилавка. Мечта сбылась год назад, когда уже ушел из секции и жизненная необходимость в подобной обувке отпала. Однако ж удержаться не смог, заплатил двадцать пять рубликов одному гражданину, прикупившему по случаю несколько пар и предлагающему их всем, кто в теме. С хорошим наваром, как водится – коммерсант, чтоб его.

Кеды мне, кстати, достались белого цвета. Впрочем, другого на фабрике и не бывало. Все отличия заключались только в полоске вдоль ранта. Лично у меня полоска была зеленая. Встречались еще синие и красные, но они отчего-то котировались меньше. Видимо, по чисто «рекламным» соображениям: типа, хочешь казаться крутым, надевай зелень – агенство ОБС врать не будет…

Короче, вышел я на площадку в своих супермодных «экспериментах» и… узрел точно такие же. На ногах у соперников. Причем, у троих сразу. «Ага, выходит, я тут не один профессионал со стажем. Это хорошо – игра пойдет интересная. Посмотрим, парни, на что вы способны. Кто из нас быстрее, выше… точнее. Ха-ха».

Кто из нас самый точный, выяснилось уже через пару минут. А еще чуть позже выяснилось, что наша пятерка наголову превосходит всех остальных. Конечно, не в прямом смысле – по росту, а исключительно в плане игры.

В стартовом розыгрыше победу одержал Валера Пшеничный, подпрыгнув выше своего оппонента и отбросив оранжевый мяч Диме Петрову. У Димы в руках мячик не задержался, переместившись через пас к Саше Бурцеву, а от него ко мне. Долго раздумывать я не стал – моментально проверил свои приобретенные на переносе «таланты», бросив по кольцу издали. Ответом на мой «трехочковый», положенный в корзину едва ли не от центрального круга, явился дружный вздох всех присутствующих в зале. Удачным броском впечатлились даже соперники, присвистнув и восхищенно покрутив головами. Тем не менее ответка прилетела достаточно быстро – техничным проходом под щит одного из обладателей суперкед и двумя очками в наше кольцо. Впрочем, спустя какие-то пять-семь секунд разрыв в счете был восстановлен – получив мяч, я спокойно довел его до «вражеской» зоны и опять бросил, не заморачиваясь на финты и перепасовки.

«Что ж, авторитет по-быстрому заработал. Пора самоорганизовываться».

Пока противник пытался осознать случившееся, я аккуратно выстроил своих парней по ранжиру, благо возражать они мне не решились, приняв претензии на лидерство как должное. Валеру как самого рослого я отрядил под кольцо, наказав давить любые поползновения на ближние выходы, Петрова и Бурцева назначил разыгрывающими защитниками, рекомендовав, в первую очередь, перехваты с отрывом, а низенького, но чрезвычайно шустрого Олега Денько отправил в «свободное плавание», то бишь в активный прессинг каждого владеющего мячом игрока. Пояснив, что главное для него – это своих с чужими не путать. И плевать на фолы – судей все равно нет, так что с площадки не выгонят. Сам же занял фартовое место легкого форварда. Или скорее атакующего защитника, поскольку рваться к «вражескому» кольцу пока что не собирался, предпочитая броски с дальней и средней дистанции.

А броски у меня выходили на загляденье. И справа, и слева, и в прыжке, и в движении, и с отклонением корпуса, через лес рук, подобно Никосу Галису на ЧЕ-87… «Эх! Давненько я так не резвился!»

Под конец десятиминутки начала получаться и командная игра. Саша с Димой навострились ставить заслоны. Валера без проблем выходил под чужой щит, оттягивая на себя самых длинных. Олег носился по всей площадке, наводя шорох в стане соперников, заставляя их суетиться и ошибаться при передачах. А я просто бросал. Бросал и попадал. Из любой позиции и практически с любой дистанции. Точку в игре поставил эффектный разворот на триста шестьдесят и бросок в прыжке из-за шестиметровой линии. Есть! Итоговый счет 44:14 в нашу пользу. «Господа, сушите весла! Сегодня явно не ваш день».

Кстати, очки в этом матче набирал не только я. Дважды отличился Валера, еще шесть заработали Дима и Саша. Только Олегу Денько ни разу не довелось попасть по кольцу, как ни старался. Впрочем, не беда, будет и на его улице праздник. На подходе ведь еще две игры, причем с командами менее «профессиональными», чем та, которую мы только что разгромили.

В принципе, так все в итоге и получилось. Удача все же улыбнулась Олегу, и он забросил, наконец, свой законный мяч. Где-то в середине третьей игры. Хотя это было уже не так интересно – третья команда оказалась гораздо слабее двух предыдущих…

В общем, через полчаса мы, усталые и довольные, вернулись на скамейку, победив во всех матчах. Однако сразу насладиться заслуженным отдыхом я не успел. У самой бровки меня перехватил неведомо как появившийся в зале тренер из баскетбольной секции института, с ходу предложив место в сборной и зачеты по физкультуре на год вперед.

Увы, пришлось огорчить мужика. Спорт – это, конечно, хорошо, но… не вписывался он в мои дальнейшие планы. Нет смысла вариться среди одних лишь спортсменов. Даже несмотря на заманчивую перспективу рано или поздно выйти на приличный уровень и пробиться-таки в верхние эшелоны. Причем, не только спортивные, но и властные – чемпионов у нас немного, всегда есть шанс стать, например, депутатом или членом какого-нибудь управления-комитета. Жаль только, путь этот представлялся чересчур долгим – едва успеешь до команды мастеров дотянуть, а тут бац, и уже перестройка. Замучаешься потом ее фигурантов отстреливать, на каждого «невинно убиенного» по десять новых «народиться» успеют. Почти как головы у Змея Горыныча, свеженькие и демократизированные донельзя. Тьфу на них на всех с Останкинской телебашни…

Тем не менее мысль о спорте, как об одном из средств достижения цели, в моей голове осталась. И не просто осталась, а очень быстро вышла на первый план. Уже через полчаса, по окончании занятий, когда, оказавшись на улице, я совершенно случайно заметил спешащую куда-то троицу – замначальника военной кафедры подполковника Ходырева, майора Новицкого и мужа нашей красавицы-«англичанки» капитана Кривошапкина. Последний нес под мышкой футляр. Опознанный мной как «контейнер» для переноски бильярдного кия.

«Ага, выходит, в бильярдную товарищи офицеры намылились. Ту, что в подвале второго спорткорпуса. И генералы там вроде время от времени появляются, и брат у подполковника, по слухам, в ГБ служит… Это хорошо, план мой начинает потихонечку вырисовываться. Главное теперь – не запороть свой собственный выход. Первый, так сказать, выход в люди. Реальный, без дураков».

Проводив «плотоядным» взглядом бильярдистов в погонах, я еще раз мысленно потер руки и двинулся в сторону общежития. Настроение улучшалось с каждым пройденным шагом. Мало того, что появился отличный вариант внедрения в «силовую» среду – я еще и способ связи нашел. Связи с уже свершившимся будущим, моим собственным 2012-м годом. Причиной «озарения» послужили портфели в руках у военных. Придумал я, наконец, как использовать потайное отделение в Шурином «саквояже». То самое, о котором Синицын не ведал тридцать с копейками лет, пока я его в этом не просветил. За чашечкой чая в «секретной» лаборатории. «Что ж, надеюсь, он все правильно понял. Не удержится, вскроет кубышку и отыщет там мое пока еще не написанное послание. Привет из прошлого. Рассказ о приключениях попаданца…»

 

Глава 8

– Ну, чем порадуешь, капитан? Что еще накопал по Курчатовскому?

– Здесь полный отчет, товарищ полковник. Плюс аудиозапись и расшифровка.

Капитан Василевский вынул из папки несколько соединенных скрепкой листов и передал их начальнику. Затем выложил на стол флэшку.

Отчет и приложенную к нему стенограмму полковник Свиридяк изучал минут пять. После чего, убрав в стол флэш-накопитель, кивнул капитану, предлагая присаживаться.

Когда подчиненный занял гостевой стул, Тарас Степанович пододвинул в его сторону вазочку с французскими крекерами.

– Угощайся, Сергей Игоревич.

Капитан, слегка удивившись «демократизму» начальства, осторожно взял хрустящую печенюшку.

– Спасибо… Тарас Степанович.

– Почему не удалось записать первую часть разговора? – поинтересовался полковник спустя пару секунд, внимательно глядя на собеседника.

– Экх, кхм, кх, – быстро проглотив недожеванный крекер, подчиненный попытался встать и вытянуться по стойке смирно, однако Свиридяк остановил его взмахом ладони:

– Сиди-сиди. В ногах правды нет.

Капитан вновь опустился на стул и смущенно пожал плечами:

– Виноват, товарищ полковник. Тот, кто осуществлял наблюдение и запись, изначально занял неправильную позицию. Уж больно в том пабе помещения заковыристые. И связь плохая.

– Понятно, – пробормотал Тарас Степанович, откинувшись в кресле и заложив руки за голову. – Что было в бумаге, выяснить тоже не удалось?

– Увы, товарищ полковник. Но, судя по разговору объектов, там было письмо от кого-то третьего, известного им обоим.

– Что ж, жаль… Очень жаль, что связь в этом пабе ни к черту.

– Да, связь там работает с перебоями. Подвал, как-никак. А так можно было бы все через завлабовский телефон записать.

– Работать можно было оперативнее, – сварливо заметил полковник и, ухмыльнувшись при виде вскинувшегося подчиненного, добавил с усмешкой. – Ладно, не дергайся. Я тебя ни в чем не виню. Кстати, эксперты наши что говорят? С сообщениями за бугор разобрались?

– Не до конца.

– Что значит не до конца?

– Перевести – перевели, но понять до конца не сумели. Терминология слишком мудреная. Надо привлекать специалистов по теоретической физике.

– Хм. То есть, там одна сплошная теория?

– Похоже, что так.

Свиридяк побарабанил пальцами по столешнице и, тяжело вздохнув, резюмировал:

– Н-да, беда с этими учеными умниками. Хрень какую-то замутят, а ты тут сиди и расхлебывай.

– Так, может…

– Не стоит, – отмахнулся полковник. – Думаю, что и сторонние эксперты ничего важного там не найдут. Криминал, как я понял, в деятельности этих граждан отсутствует, так что…

– Делимся наработкой со смежниками? – попробовал угадать капитан.

– Зачем? – удивился Тарас Степанович. – У смежников свои интересы, у нас свои. Угрозы безопасности не обнаружено, а что до всего остального… Насчет остального пущай коллеги копают, зарплаты свои отрабатывают. Если чего по своей линии и найдут, нам без разницы. Мы свою работу выполнили.

– Значит, проверку прекращаем, все материалы в архив?

– В архив. Да, и не забудь согласовать отмену всех прочих мероприятий. И без того работы непочатый край.

– Есть.

Воскресенье. 9 сентября 2012 г.

– Добрый день, Михаил. Это Синицын.

– Здравствуйте, Александр.

Приложив к уху мобильник, Михаил Дмитриевич бросил в тележку последний из выбранных в магазине товаров и не спеша двинулся в сторону касс. За тридцать с лишним лет холостяцкой жизни продуктами он привык затариваться по-полной. На всякий пожарный. Чтобы хватало, как минимум, на неделю, а то и на две-три. Бродить по супермаркетам он не слишком любил, поэтому старался делать это как можно реже. И желательно в будни, когда народу поменьше. Правда, не всегда получалось – на работе частенько засиживался допоздна, а когда возвращался домой, сил хватало лишь на «доковылять до постели». Причем режим этот за долгие годы ни капельки не изменился. Даже после увольнения со службы.

– Михаил, нам надо срочно встретиться. Прямо сейчас.

По выбранному профессором тону было понятно – отказов и отговорок он не потерпит. Впрочем, абонент его отказываться от встречи не собирался.

– Встречаемся где обычно? – деловито спросил Смирнов, перехватывая поудобнее трубку.

– Нет, сегодня в лаборатории не получится. В Институте сейчас ждут президента, все службы стоят на ушах, так что даже вас туда вряд ли пропустят. Меня, скорее всего, тоже.

– Тогда где?

– Подъезжайте на Сухаревскую. Там недалеко от метро есть один пивной ресторанчик. Точнее, паб. Называется «Бундок». По Садовому метров двести, в подвале жилого дома. Увидите вывеску, спускайтесь, я буду сидеть в дальней комнате. В течение часа успеете?

– Постараюсь, – вздохнул Михаил Дмитриевич, с грустью посмотрев на свою заполненную снедью тележку. – Максимум, через час двадцать.

– Хорошо. Жду.

* * *

До паба бывший работник органов добрался за час ноль пять. Продуктовый шопинг, увы, пришлось отложить.

Спустившись по извилистой лестнице, миновав барную стойку и пройдя пару напоминающих катакомбы залов, Михаил Дмитриевич очутился в той самой «дальней комнате», о которой упоминал Синицын. Своего «конфидента» подполковник заметил сразу. Александр Григорьевич сидел в правом углу, на столе перед ним испускала ароматы тарелка с яичницей. Ловко орудуя ножом и вилкой, доктор наук поглощал начиненную тостами и беконом глазунью, запивая горячую закуску пивом. Увидев Смирнова, Синицын призывно махнул рукой, приглашая присаживаться напротив.

«Чекист» торопиться не стал. Медленно пройдя через зал, он уселся на соседнюю лавку, спиной к стене, по левую руку от работающего челюстями ученого. Глаз на затылке Михаил Дмитриевич не имел, так что располагаться задницей к выходу не было никакого резона.

Поздоровавшись с завлабом, Смирнов обвел взглядом прокуренное помещение.

Справа от их стола дымили цигарками двое бородачей, жутко похожие то ли на едва спустившихся с гор альпинистов, то ли на вышедших в тираж байкеров, то ли на изрядно постаревших сподвижников команданте Фиделя. Стол слева, наоборот, пустовал, а в противоположном углу веселилась компания каких-то доморощенных литераторов, шумно обсуждающих свои графоманские опусы.

– Что желаете заказать? – поинтересовалась подошедшая официантка.

– То же самое, что у товарища, – не задумываясь, ответил Михаил Дмитриевич, указывая на яичницу. – Только вместо пива принесите, пожалуйста, сок. Если можно, вишневый.

– И еще шарики сырные, – дополнил заказ Синицын.

– Хорошо. Сейчас все будет, – кивнула девушка, чиркая ручкой в блокноте.

– Ну вот и ладненько, – улыбнулся Смирнов, поворачиваясь к жующему Шурику. – Ну-с, что у нас случилось плохого?

Ученый отхлебнул из стакана, отложил в сторону вилку и, хитро прищурившись, посмотрел на товарища подполковника:

– Вы не поверите, Михаил. Сегодня утром я получил послание от Андрея.

– Не понял, – искренне удивился Михаил Дмитриевич. – Какое еще послание?

– Самое обычное, бумажное, – довольно ухмыльнулся Синицын.

Тщательно протерев руки салфеткой, он наклонился, достал из-под стола свой потертый жизнью портфель и, щелкнув замками, продемонстрировал собеседнику пустые внутренности «саквояжа».

– Видите? Ничего нет.

– Вижу. Действительно пусто.

Доктор наук вздохнул:

– Я тоже так думал. Больше тридцати лет. Стыдно сказать, но о том, что здесь имеется потайной карман, я узнал только сегодня. Ну, то есть, не совсем сегодня, а… в общем, реально обнаружил я его только сейчас.

Завлаб немного повозился с портфелем, и спустя десять секунд на кожаной (под крокодила) поверхности появилась тонкая щель, видимая лишь с определенного ракурса.

– Такие вот пироги, – пробормотал Александр Григорьевич, выуживая из «тайного» отделения тетрадный листок, сложенный вчетверо. – Мне про эту фигню как раз Андрей и рассказывал. Когда мы чаем баловались перед тем, как… э-э…

– Понятно, – перебил его подполковник, протягивая руку к бумаге. – Вы позволите?

– Да-да, конечно, – спохватился Синицын. – Читайте. Там все очень четко и ясно изложено. Где он, что он и, главное, когда он.

– Да-а, – протянул Михаил Дмитриевич через пару минут, отрывая глаза от листка. – Честно скажу, в прошлый раз я вам хоть и поверил, но все же не до конца. Сейчас же… сейчас да. Ваша гипотеза полностью подтвердилась. Это и впрямь почерк Андрея. И на шутку это ничуть не похоже. Вот только…

– Что только?

– Меня смущает один момент, Александр.

– Какой именно? – заинтересовался ученый, вновь беря в руки вилку и нож и возвращаясь к прерванной трапезе.

– Почему этот лист не выглядит старым или хотя бы пожелтевшим-истрепанным? Он ведь тридцать лет пролежал в портфеле, а вовсе не в сейфе или, скажем, в вакуумной упаковке.

– Хм, и что же тут странного? – пожал плечами Синицын. – Лично я ничего странного в этом не вижу. Во-первых, бумага не была подвержена ультрафиолетовому облучению, поэтому просто не могла пожелтеть. Во-вторых, стенки отделения довольно жесткие, так что письмо находилось в нем как в футляре. Ну, а в третьих…

Профессор отодвинул от себя пустую тарелку, вынул из кармана носовой платок, дважды чихнул в него, а затем, сложив на груди руки, испытующе посмотрел на «чекиста»:

– Скажите, Михаил, вы знакомы с основами квантовой теории поля?

– Максимум на уровне обывателя, время от времени читающего научно-популярную литературу, – рассмеялся Смирнов. – Е равно эм цэ квадрат, частица аналогична волне, энергия расходуется порциями.

– Думаю, этого достаточно, – абсолютно серьезно кивнул завлаб. – Достаточно для понимания того, что я вам сейчас расскажу. Просто все дело в том, что этому посланию нет тридцати лет. И оно вовсе не хранилось долгие годы в портфеле.

– Откуда ж тогда оно появилось?

– Как откуда? Андрей его написал.

– В 82-м?

– Да, в 82-м.

– Но… между 82-м годом и 2012-м тридцать лет разницы. Разве не так?

– Так.

– Тогда почему вы считаете, что этому письму нет тридцати? И что хранилось оно не в портфеле?

– Я не утверждал, что послание не находилось в портфеле, – возразил Синицын. – Я всего лишь отметил, что оно не хранилось там долгие годы.

– Ничего не понимаю, – развел руками Михаил Дмитриевич. – Письмо написано тридцать лет назад, но тридцати лет ему нет. Оно хранилось в портфеле, но не очень долго и не совсем в портфеле…

– Во-о-от, – поднял палец ученый. – Вы сами только что ответили на свой же вопрос. Не совсем в портфеле – это и есть объяснение парадокса.

– Все равно не понял… Не могли бы вы… э-э… объяснить это все более, так сказать, развернуто? Как для колхозников.

– Хорошо, – согласился Синицын. – Попробую объяснить простыми словами. В известной нам обоим реальности Андрей не писал никаких посланий в будущее. Так?

– Так.

– Однако в новой реальности он это сделал, иначе мы бы сейчас здесь не сидели. Верно?

– Абсолютно.

– Выходит, если рассматривать время как случайный процесс, подчиняющийся квантово-статистическим законам, то к нему вполне можно применить принцип суперпозиции состояний…

– Погодите-погодите, – перебил ученого собеседник. – Я опять перестал что-либо понимать. Нельзя ли еще попроще?

– Да куда уж проще, – пробурчал доктор наук, потом тяжело вздохнул и, тщательно подбирая слова, продолжил: – Короче, вывод такой. В одной реальности письмо было помещено в портфель, в другой – нет. Андрей написал его 5-го сентября, у нас сегодня 9-е. Значит, по нашему субъективному времени в течение четырех суток послание находилось в состоянии «либо есть, либо нет». Почти как сидящий в ящике кот Шредингера, который «ни жив, ни мертв», пока не открыли крышку.

– И?

– Как известно, результат любого эксперимента во многом зависит от наблюдателя. Точнее, от его прямого воздействия на объект. Думаю, если бы портфель открыл кто-нибудь посторонний, то никакого письма он бы там не увидел. Поскольку адресатом послания был я.

– А открыли его вы. Поэтому…

– Поэтому письмо, которому одновременно и тридцать лет, и четыре дня, оказалось в наших руках, переместившись из в некотором смысле небытия в нынешнюю реальность.

– Хм, а если Андрей вдруг решит вытащить его из портфеля? В том времени, – с сомнением проговорил Михаил Дмитриевич.

– Теперь это уже невозможно, – безапелляционно ответил Синицын. – Того письма больше не существует. По крайней мере, с сегодняшнего утра, с тех самых пор, как я его обнаружил.

– Сложно это как-то все получается, – покачал головой подполковник, пытаясь уяснить для себя суть явления. – Одно время, второе. Оба они друг на друга накладываются, потом расходятся, потом опять накладываются…

– Увы, по-другому объяснить не могу, – ответил ученый, беря в руки бокал с пивом. – Надеюсь, что рано или поздно вы все поймете.

Михаил Дмитриевич усмехнулся.

– Я понял одно, Александр. Понял, что вы каким-то непостижимым образом открыли способ перемещения во времени различных предметов. Правда, пока что односторонний: там они исчезают, здесь появляются.

– Да, получается именно так, – скромно заметил Синицын. – Нобелевская премия, как минимум.

– Нобелевка, говорите? – невольно улыбнулся подполковник, глядя на возмечтавшего о славе профессора. – Боюсь, мой друг, что при обнародовании известной нам двоим информации, все наши наполеоновские планы завершатся как и положено – поражением при Ватерлоо. С пожизненной изоляцией на каком-нибудь отдаленном острове. Точнее, в камере с мягкими стенами и решеткой на окнах. И это еще в лучшем случае.

– Это еще почему? – встрепенулся Синицын.

– Да потому что не по Сеньке шапка. Возможность реального, а не мнимого перемещения во времени для любой мало-мальски организованной структуры на порядок круче, чем даже ракетно-ядерный щит со всеми его составляющими.

– Да, пожалуй, вы правы, – погрустнел оппонент. – О политике я как-то и не подумал.

– Об этом стоит думать в первую очередь. Особенно, когда производишь разные непонятные эксперименты в закрытых от внимания общественности областях. Не хотелось бы, знаете ли, оказаться в роли неопознанного трупа, случайно найденного в лесу подмосковными грибниками.

– Все верно. Так оно обычно и происходит, – согласился ученый. – Зачнешь, бывало, какую-нибудь интересную тему, и тут же бац, сплошные грифы кругом. Нигде от вашего брата-чекиста спасенья нет, все, что хошь, засекретят. По самые помидоры.

– А, кстати, насчет обратного переноса вы еще не прикидывали? В смысле, не кварков там всяких, а реальных объектов, которые можно руками пощупать.

– Как не прикидывал? Конечно, прикидывал. Взять, к примеру, хоть вашу монетку, ну… те два рубля, которые потом рассыпались.

– Дык я об этом и говорю. Можно что-нибудь такое придумать, чтобы предметы не рассыпались?

– Хрен знает. Наверное, можно.

Синицин прикрыл глаза и задумался. Михаил Дмитриевич тоже задумался. Но не о гипотетической возможности перемещения во времени, а о более приземленных вещах.

Минуту назад соседний столик занял какой-то молодой человек. Самый обычный, по виду лет тридцати, в вязаном джемпере и потертых джинсах. Встретишь такого на улице – пройдешь мимо, даже не оглянувшись. Тем не менее, что-то с этим гражданином было не так. Хоть и сидел он боком к беседующим Синицыну и Смирнову, и к разговору вроде бы не прислушивался… да и музыка в помещении играла довольно громкая. Сидел себе спокойненько, потягивая принесенный из бара напиток, смотрел куда-то в пространство, размышлял о чем-то своем, не обращая внимания на окружающих… Однако интуиция несколько лет отработавшего на холоде оперативника нашептывала ему об обратном. Товарищ этот появился в пабе не просто так. Не просто так он расположился поблизости, изображая завсегдатая популярной кафешки, любителя пропустить слегонца рюмку-другую.

«Что ж, видимо, пора принимать меры. Лучше уж, как водится, перебдеть, чем наступить на горло собственной песне. Никуда от паранойи не денешься. Профессиональная деформация, одним словом. Увы…»

– Шура, вы случайно не курите? – поинтересовался Михаил Дмитриевич у покончившего наконец с пивом Синицына.

– Нет. И даже не пробовал, – ответил тот.

– А я вот когда-то баловался. Потом бросил, – вздохнул Смирнов. – Но сейчас, после всех этих треволнений, чего-то опять захотелось. И очень сильно.

– Да мы и так фактически курим. Дыма тут – хоть топор вешай.

– Верно. Ладно, пойду стрельну у кого-нибудь.

Подполковник поднялся, оглядел зал и решительно направился к столу, занятому писательской братией. Как бы ненароком прихватив с собой листок с «посланием из прошлого».

– Мужики, сигареты ни у кого не найдется?

Литераторы, бурно обсуждающие очередной шедевр некоего Барбаченко, прекратили ржач и уставились на «стрелка».

– Не вопрос, – пожал плечами сидящий с краю и ловко вытолкнул сигарету из пачки. – Держи, брателло.

– Спасибо, – ухмыльнулся Смирнов. – Еще б огоньку.

– Без проблем, – отозвался «писатель», щелкая зажигалкой.

Михаил Дмитриевич склонился над огоньком, словно бы по привычке прикрывая его от ветра ладонями.

– Эх! Хорошо!

– Э-э, дядя. У тебя бумажка горит.

– Что? А, черт!

Подполковник выронил горящий листок и принялся дуть на обожженные пальцы. Объятое огнем послание спланировало под лавку.

– Мать твою! Да что ж это за невезуха такая! – выругался Михаил Дмитриевич спустя пару секунд, нагибаясь за упавшей бумагой. Увы, сразу достать ее не удалось – слишком далеко она улетела.

Локальный «пожар» тушили примерно минуту. С шутками и прибаутками. А когда борьба с огнем завершилась, выяснилось, что от письма остался только мелкий клочок, на котором уже ничего нельзя было прочитать. Все остальное превратилось в темные свернувшиеся лохмотья. Смирнов лишь руками развел и, извинившись перед литераторами, с удрученным видом вернулся в свой угол.

– Ну как же так, Михаил? Ну так же нельзя, – упрекнул его вставший из-за стола Синицын. – Это же единственное доказа…

– Извини, Шура. Так получилось, – прервал его подполковник. – Ды ты не волнуйся. Это всего лишь бумажка.

– Как это бумажка? Это же не просто бумажка. Это… это… – возмущенный профессор не находил слов, чтобы выразить свое возмущение наплевательским отношением оппонента к внезапно возникшей проблеме.

– Это. Просто. Бумажка, – отчеканил Михаил Дмитриевич, глядя в глаза ученому.

– Мне бы ваше спокойствие, – буркнул Шурик, плюхаясь на свое место. – Впрочем, вы правы. Сгорела и сгорела. Черт с ней. Главное, чтобы в голове все, что нужно, осталось.

– Другой разговор, – усмехнулся Смирнов, тоже присаживаясь. – Вы, кстати, как? Надумали что-нибудь? Ну, насчет обратных переходов?

– Есть кое-какие мысли, – нехотя ответил Синицын. – Только здесь я их обсуждать не буду. А то вы опять чего-нибудь отчебучите.

Подполковник расхохотался. Потом затушил недокуренную сигарету и хитро подмигнул профессору:

– Не обижайтесь, Шура. Я ведь совсем не нарочно. Отвык просто прикуривать правильно.

– Отвык он, ага. Нечего было начинать по-новой. Раз бросил, значит, бросил.

– Это точно, – кивнул Михаил Дмитриевич. – Ладно. Пойду я, пожалуй. Мне сейчас тоже подумать не помешает. В общем, встретимся в лаборатории. Где-нибудь в четверг или пятницу.

– Встретимся, – махнул рукой доктор наук, отворачиваясь. На подполковника он все еще обижался.

Смирнов улыбнулся, положил на стол пятисотенную купюру и, больше ничего не говоря и не объясняя, покинул помещение паба. Через пять минут подошедшая к столику официантка ловко смахнула лежащие на нем деньги, молча сняла с подноса тарелку с яичницей, стакан сока и блюдечко с сырными шариками и так же без слов удалилась. Ученый тяжко вздохнул, пододвинул к себе принесенные дамой блюда и, пробурчав себе под нос что-то вроде «обожруся и помру молодым», принялся поглощать пищу. Есть ему не очень хотелось, но… «Не оставлять же все это… раз упло́чено».

* * *

Сказать, что капитан Василевский был удивлен, означало не сказать ничего. Сначала полковник Свиридяк предложил сесть, не дожидаясь окончания доклада. Потом угостил печеньем, чего на памяти Сергея не случалось ни разу. И, что совсем уж ни в какие ворота не лезло, назвал по имени-отчеству. А в завершение разговора приказал прекратить проверку. Точнее, не совсем приказал, а… как бы констатировал очевидное.

Со своим непосредственным начальником капитан спорить не стал. В архив, так в архив. Хотя совершенно непонятно, почему так быстро. Да, формально полковник был прав – противоправных действий не обнаружено, угрозы безопасности интересам государства тоже не выявлено, значит, нечего тратить драгоценное время. Но все же, по мнению тридцатилетнего сотрудника ФСБ, его начальник кое в чем ошибался. Не увидел или не учел того, что в деле присутствовала ТАЙНА. Тайна, граничащая с фантастикой. Возможно, это была всего лишь игра воображения, возможно, не стоящая внимания чушь или обычный бред «чокнутого профессора», но тем не менее многие детали этого дела оставались невыясненными, а тайна соответственно – нераскрытой. И с этой точки зрения проверку прекращать не стоило. Особенно после разговора в пивной двух главных фигурантов расследования…

Однако приказ есть приказ, пусть даже и отданный в устной форме. Хочешь не хочешь, а выполнять придется. Тем более что убедить товарища полковника отменить уже принятое им решение не удавалось еще никому. Только время зря потеряешь и нервы. Плюс ответка потом прилетит обязательно. Либо в виде перевода на «особый режим работы» без выходных и праздничных дней, «по служебной необходимости», либо прикажут месяц-другой заниматься проверкой сигналов «бдительных» бабушек, регулярно обнаруживающих «террористическое подполье» в соседних булочных, либо просто отправят бедолагу в длительную командировку к коллегам из Мухосранска, типа, опыт перенимать… Короче, способы наказания существовали разные. И все абсолютно законные, не подкопаешься.

В Мухосранск капитана Василевского пока не тянуло, проводить все выходные на службе тоже не слишком хотелось… Это с одной стороны. А с другой… с другой, он просто не имел, как ему казалось, права бросать такое интересное дело. «Дело о трех…м-м… пусть будет… кварках. Кажется, их упоминал завлаб в беседе с вышедшим в запас подполковником. Жаль только, что первую часть того разговора не удалось записать. Очень уж много там непоняток осталось. Ну да ничего, как-нибудь разберемся. В свободное от службы время. А там, глядишь, и карьера пойдет. И начальство сменит наконец гнев на милость. Или вообще… сменится. На более лояльное и рангом повыше. А что? Чем черт не шутит?»

Вообще говоря, полковник Свиридяк капитану не нравился. Не нравился от слова «совсем». И с подчиненными, и с руководством Тарас Степанович выстраивал отношения как типичный армейский служака, блюдущий субординацию где надо и где не надо. Словно не в органах работал, а командовал образцово-показательным гарнизоном в «Арбатском Военном Округе». Нет, дисциплина, конечно, в любом деле нужна, но палку-то перегибать зачем? Тем более здесь, в их «специфическом» ведомстве. Впрочем, руководству виднее. Раз не имеет оно особых претензий к работе полковника и его группы, значит, так тому и быть. Значит, даже такие типы, как Свиридяк, в ФСБ вполне уживаются. Вот только служить под его началом – врагу не пожелаешь.

* * *

После того как капитан Василевский покинул начальственный кабинет, полковник Свиридяк вытащил из ящика стола флэшку, вставил ее в нужный порт и еще раз просмотрел расшифровку аудиозаписи. Электронный вариант оказался дополнен справкой. Составленной капитаном по собственной инициативе, с комментариями, примечаниями и ссылками.

«Правильно я его от дела отстранил, – подумал Тарас Степанович спустя пять минут, закрывая программу и откидываясь на спинку высокого кресла. – Дров наломает столько, что… потом убирать замучаешься. Всех чересчур любознательных и не в меру инициативных».

Затем он снова открыл окно на мониторе, надел гарнитуру и стал слушать записанный в пивной разговор, «очищенный» от посторонних шумов.

Запись полковник прослушал трижды. А некоторые особо интересные моменты и вовсе – раз десять, не меньше. После чего снял наушники и ненадолго задумался.

В принципе, решение он принял правильное. Официально работу по делу надо было завершить как можно скорее. Чем больше откроется фактов, тем больше окажется число тех, кто может заинтересоваться расследованием. А лишний интерес сейчас ни к чему. Даже по тому, что успел записать сотрудник «наружки», вырисовывалась весьма любопытная картина. Тарас Степанович мог уже абсолютно точно сказать, что именно его зацепило, и потому чувствовал: «Вот он, шанс. Настоящий». Если позволить тем чудикам довести свой эксперимент до конца, а потом наложить лапу на результат, то появится не только возможность старые долги погасить, но и поставить перед хозяевами вопрос ребром. Или безбедная жизнь бывшего полковника из спецслужб… где-нибудь на «райском острове», или полковник станет генералом здесь, несмотря на все свои прежние «шалости», а российские власти получат в руки такой инструмент влияния, что весь Западный мир может тихо паковать чемоданы для поездки на ближайшее кладбище. В фигуральном, естественно, смысле.

Тараса Степановича завербовали в июне 2003-го, аккурат после получения майорских звездочек. Невзрачный человечишко, сосед по купе в поезде, уносящем новоиспеченного майора на заслуженный отдых в ведомственный санаторий. Случайный попутчик, сошедший на середине пути, но успевший-таки, собака, поведать Тарасу о том, что Свиридяк полагал не известным не только начальству и сослуживцам, но и вообще кому бы то ни было. Плюс вербовщик показал отчеты покойного папаши, оказавшегося обычным «кротом» в советском еще Комитете. Отца, кстати, тоже подловили на родственных связях. Дед Тараса, как выяснилось, вовсе не был героем войны, погибшим при исполнении служебного долга. Гнидой он оказался конкретной – сотня, как минимум, трупов на совести. Сданных врагу партизан и заложников из мирного населения. Отличие от папашки заключалось лишь в том, что тому еще бабу подсунули, а Тараса подставили в «бизнесе». Разложили на блюдечке все его хитрые схемы и показали номера счетов. Абсолютно всех. И тех, что в иностранных банках, и тех, что в российских, на подставных лиц. Взяли за горло конкретно, с крючка фиг соскочишь.

Впрочем, майор Свиридяк, через девять лет дослужившийся до полковника, особо брыкаться не стал. Коли попал в колесо, так беги и не рыпайся. Но все эти годы искал свой шанс. И вот, наконец, дождался. Поймал удачу за хвост. Одна проблема – судя по записи, бывший коллега, кажется, срисовал «наблюдателя». Почуял слежку и уничтожил бумагу. Что в ней было, хрен знает, но явно что-то исключительно важное. «Ну да ничего, контора теперь вне игры, дело будем вести неофициальным образом. Факультативно, как говорят господа цээрушники».

Спрятав флэш-накопитель в специальный конверт (для дальнейшего опечатывания и передачи в архив), Тарас Степанович вытащил телефон и, набрав номер, поздоровался с отозвавшимся уже после второго гудка абонентом:

– Здравствуйте, Оскар Шалвович! Узнали?

Дождавшись ответа, Свиридяк усталым голосом произнес:

– Это у вас рабочая неделя начинается с понедельника. А я уже лет десять выходные только во сне и вижу. Вымотался как собака… Что? Тяжело только первые десять лет? Ну да, ну да, вы правы. Но все равно, хотелось бы хоть чуть-чуть, хоть иногда… Да что вы говорите, неужели все так печально?.. Что ж, мои соболезнования, Оскар Шалвович, кота я вашего помню, красавец был, всегда на барной стойке лежал, напитки, видать, дегустировал. По запаху. Да, кстати, столик мой на сегодня свободен? Да-да, тот самый, в углу… Когда, спрашиваете? Хм, думаю, часам к девяти, не раньше… Отлично. И, пожалуйста, не усаживайте по соседству кого-нибудь шумного. Мне и впрямь хочется отдохнуть. По крайней мере, сегодня… Спасибо, Оскар Шалвович. Всегда рад вас слышать…

* * *

На угол Солдатской и Краснокурсантского Тарас Степанович подъехал ровно в 21–00. Местный парковщик, заметив знакомый автомобиль, быстренько отстегнул цепь, перегораживающую въезд на стоянку, а когда полковник заглушил двигатель, услужливо придержал дверцу, чтобы она не задела краем высокий бордюр. Вылезший из авто Свиридяк сунул прохвосту банкноту со зданием Биржи на реверсе и медленно прошествовал к входу в кафе. Парковщик благодарно кивнул, давая понять, что за «Туарегом» он проследит, ничего с машиной не сделается, клиент может не волноваться.

Престижный продукт немецкого автопрома Тарас купил год назад за совершенно смешные деньги. До того машина побывала в аварии и по всем документам проходила как разбитая в хлам – бывший хозяин (чисто номинальный) подсуетился, плюс страховщики «премию» отработали. Короче, за легенду можно было не опасаться. Тем более что многие из сослуживцев полковника частенько пользовались подобным способом приобретения приличных авто. Высокое начальство, конечно, знало об этом, но предпочитало закрывать глаза на проблему, видимо, считая ее меньшим из зол. Не стоит лишний раз трепать подчиненным нервы по столь незначительному поводу. Явного криминала здесь нет, зато, если кто поперек генеральной линии выступит, всегда есть возможность прижать зарвавшегося сотрудника. Самому Тарасу это было только на руку. Пусть лучше за мелочь наказывают, а не за серьезные вещи. Те самые, которые в советские времена заканчивались исключительно «вышкой», а сейчас – сроком от десяти до пожизненного.

Войдя в предупредительно открытые швейцаром двери, Свиридяк поздоровался со встретившим его метрдотелем, который сразу провел полковника к заказанному им столику, расположенному в темном углу, отгороженному от общего зала передвижной ширмой. Две фигуристые официантки буквально за пару минут сервировали «поляну», споро разложив приборы-салфетки-бокалы и выставив на стол обычный для этого ресторана «старт-ап»: легкие закуски, соусы и минеральную воду. Одна из девиц, на мгновение прижавшись жарким бедром к клиенту, томно поинтересовалась, не желает ли уважаемый гость опробовать аперитив.

Товарищ полковник возражать не стал. Слегка усмехнувшись, он указал глазами на стоящую перед ним рюмку. Общепитовская дива ловким движением сняла с подноса пузатую бутыль «Хеннесси» и наполнила коньяком стеклянный сосуд. Ровно на одну треть, как и положено. После чего, цокая шпильками, удалилась. С чувством выполненного долга. Напоследок одарив Тараса Степановича весьма многообещающим взглядом: «Вы, мол, только мигните, а уж мы расстараемся. Способ можете выбрать сами. В любом случае, не пожалеете».

Тарас только и смог, что хмыкнуть в ответ на столь откровенное «предложение». В принципе, он был не против. Девица по виду свежая, пока не истасканная, а хороший расслабон еще никому не мешал. Однако сейчас об этом думать не стоило. Сперва, как водится, дело.

Пригубив коньяк, Свиридяк взялся за закуски-салаты. Время от времени прикладываясь к рюмке, подливая в нее дорогой напиток из оставленной официанткой бутылки. Грамм сто-сто пятьдесят крепкого алкоголя он вполне мог себе сегодня позволить. Жил Тарас Степанович недалеко, в Лефортово, всего десять минут езды, добраться можно едва ли не на автопилоте. А если и остановит машину какой-нибудь бдительный дорожный инспектор, то вряд ли станет придираться к сидящему за рулем гражданину, требовать подышать в трубочку и тем более клянчить на хлеб с икоркой и маслицем. Ксива товарища полковника действовала на всех гаишников одинаково – они моментально скисали, теряли пыл, служебное рвение сменялось тоской и апатией, а задержанный для проверки водитель тут же становился типичнейшим трезвенником, причем совершенно бесплатно.

Горячее принесли минут через двадцать. Точнее, не принесли, а принесла. Та самая официантка. На сей раз Тарас Степанович успел рассмотреть бейджик с именем, закрепленный на ее блузке чуть повыше груди, кстати, весьма и весьма аппетитной. Девицу звали Ларисой.

В эту игру – подложи под партнера красивую женщину и посмотри, что в итоге получится – господин Зубакидзе играл с Тарасом уже пять с половиной лет, с тех пор как последний развелся наконец со своей стервой-женой. И всякий раз победу в партии одерживал Свиридяк. Девицами он с большим удовольствием «пользовался», но ни поводов для шантажа, ни ценной информации к размышлению Оскару Шалвовичу не предоставлял. Скорее наоборот, спустя пару-тройку недель начинал получать от наивных дурочек важные сведения о темных, как им казалось, делишках хозяина ресторана. Юные «покорительницы Москвы» очень быстро входили во вкус легких, ни к чему не обязывающих, но при этом весьма прибыльных отношений, оценивали открывающиеся перспективы и принимались активно стучать на своего прежнего «благодетеля». Впрочем, красивая жизнь заканчивалась для них месяца примерно через три. Тарас Степанович охладевал к очередной пассии, переключаясь на новую, появляющуюся на горизонте благодаря стараниям неугомонного Оскара. Что происходило потом с получившими отлуп любовницами, Тараса совершенно не интересовало.

Раздев взглядом суетящуюся возле столика официантку, Свиридяк мысленно облизнулся. Формы у этой Лары шикарные, движения соблазнительные, талия жирком обрасти не успела, вульгарности на лице не наблюдается, глаза горят, руки делают… «Хм, а желание-то из дамочки так и прет. Значит, как минимум, до декабря за отдых с интимом можно не волноваться».

Правильно отдыхать Тарас Степанович любил и умел. И в маленьких житейских радостях себе никогда не отказывал…

– Добрый вечер, Тарас Степанович. Не помешаю?

– Ну что вы, Оскар Шалвович? Как можно, – усмехнулся полковник, отвлекаясь от поедания эскалопов, утирая губы салфеткой и жестом указывая на стул по левую от себя руку.

– Как отдыхается? Есть ли какие претензии к персоналу? – поинтересовался господин Зубакидзе, присаживаясь.

– Все прекрасно. Персонал выше всяких похвал.

– На том и стоим, уважаемый Тарас Степанович, – тонко улыбнулся хозяин ресторана и старый знакомый господина полковника, приглаживая зачесанные назад волосы, поворачиваясь орлиным профилем в сторону барной стойки. – Каждого будущего сотрудника проверяем, как минимум, трижды. Почти как у вас в конторе.

– Это правильно, – согласился Тарас. – Хороших работников найти нелегко, а доверие штука важная. Особенно в сфере обслуживания. Да, кстати, как там ваши «юрисконсульты» поживают? Не скучают без дела?

– Работают потихоньку. С разными там должниками и кредиторами, – хитро прищурился оппонент полковника. – Но, в целом, вы правы. Интересных дел пока нет. Сами понимаете, кризис.

– Кризис, говорите?

– Кризис, – удрученно подтвердил Оскар Шалвович. – А что? Наклевывается интересная тема?

– Да как вам сказать? Есть немножко, – пожал плечами Тарас Степанович, наливая себе еще коньяку. – Думаю, вашим понравится.

– Что именно? – тут же подался вперед Зубакидзе, сверкнув глазами из-под кустистых бровей.

Свиридяк не спеша выпил коньяк, коротенькими глотками, смакуя и перекатывая его во рту, затем поставил рюмку на стол и, вытащив из кармана конверт, небрежно подтолкнул его к собеседнику. Грузин так же неспешно взял в руки «письмо», заглянул внутрь, хмыкнул и, выудив наружу небольшой лист с фотографией, внимательно просмотрел исходные данные будущего «клиента».

– Желаете, чтобы с шумом или по-тихому? – спросил он через пару секунд, оторвавшись, наконец, от бумаги.

– Да бог с вами, Оскар Шалвович. Я же не изверг какой, – рассмеялся в ответ Свиридяк.

– Понятно. Значит, обычный контроль, – разочарованно выдохнул Зубакидзе.

– Зато по деньгам выгодно, – успокоил его Тарас. – Очень выгодно. И, возможно, надолго. Так что можете не волноваться.

– Это радует, – кивнул Оскар. – Сколько?

– Умножьте на три стандартный тариф.

– Даже так? – удивился партнер.

– Да. Именно так. Только очень вас прошу – без самодеятельности. Связь стандартная, все движения исключительно по команде. По моей личной команде.

– Понял, – нахмурил брови грузин, о чем-то сосредоточенно размышляя. – Что ж. Поставлю на это дело лучших. Но тариф будет пятьдесят деревянных за сутки, не считая мелких брызг.

Вместо ответа полковник разлил «Хеннесси» по двум рюмкам и протянул одну из них Зубакидзе.

– Никогда не работал с учеными, – покачал головой хозяин ресторана, чокаясь с партнером по «бизнесу».

– Никогда не говори никогда, – ухмыльнулся Тарас, подтверждая достигнутое соглашение…

 

Глава 9

Вторник. 7 сентября 1982 г.

Все прошедшие выходные я был занят исключительно важным и нужным делом. Ваял сочинение на тему «как я провел лето». Описывал, правда, не лето, а осень, самое ее начало, первую неделю моей «новой» жизни. Читателем (возможно, единственным) этого полного драматизма рассказа должен был стать Шура Синицын образца 2012-го. Кстати, запихнуть листок с текстом в портфель будущего гения от науки оказалось задачей нетривиальной. Чтобы решить ее, пришлось попотеть. Причем изрядно. На это дело ушла вторая половина воскресного дня. Тем не менее с задачей я справился. Тетрадный листок упокоился в недрах тайного отделения Шуриного саквояжа, никто ничего не заметил.

Вчерашний же понедельник выпил из меня все соки. Что, в общем, немудрено: понедельник, как правило – день тяжелый. Для нашего курса он вылился в пять пар сплошной мозголомки. С девяти ноль-ноль и до половины седьмого. Правда, с обеденным перерывом, по большей части потраченным на стояние в очереди в институтской столовой.

С утра нас «мучили» аналитической геометрией. Три часа подряд, сначала лекция, потом семинар. После обеда – матлогика, затем – общая физика. А под самый конец – семинар по химии. На кой черт ее вообще включили в учебный курс, понять невозможно. Одна радость – на нашем факультете химию преподавали всего лишь семестр, а экзамен мы не сдавали. Только зачет, правда, с оценкой, которая шла в диплом. Этот предмет на физтехе не то что бы ненавидели – просто не слишком любили. Точнее, относились с прохладцей. Даже фраза такая была крылатая: «Курица – не птица, Сергей Петрович – не Капица, химия – не наука, ФАЛТ  – не физтех».

Про первое, второе и четвертое утверждения ничего говорить не могу, поскольку они спорные и требуют строгого обоснования, но насчет третьего наши шутники были абсолютно правы. Химия и впрямь нифига не наука. И доказательство этому тезису есть. Железобетонное.

Как известно, в Союзе издавалось большое количество газет и журналов. В том числе, и такие популярные, как «Наука и жизнь» и… «Химия и жизнь». Из чего легко можно было сделать вывод: химия и наука – предметы суть разные, имеющие некое отношение к жизни, но никак не друг к другу… такие дела. Гы.

Короче, к вечеру понедельника я вымотался до предела. Как и подавляющее большинство однокурсников. Тем более что остаток дня пришлось убить на зазубривание английских текстов, решение задач по матану и размышления на тему «как откосить от картошки».

Объявление о предстоящем через неделю отъезде на сельхозработы я прочитал на информационном стенде возле столовой во время обеденного перерыва. Конечно, ничего страшного в этом не было, но… уж больно надоела мне эта «картошка-морковка» еще в «предыдущей» жизни. Ехать на другой конец области, а потом четырнадцать дней подряд выдергивать из земли корнеплоды… Ну да, все верно, физический труд облагораживает советского человека, однако, на мой взгляд, гораздо лучше и, главное, экономически эффективнее было бы заменить сотню-другую студентов на один хороший комбайн. Ага, с роботизированными мозгами и под личным контролем колхозного председателя.

Увы, найти легальный способ отмазаться от поездки под Серпухов мне так и не удалось. Пока не удалось. Впрочем, время у меня еще есть, что-нибудь да придумаю. Потрудиться на благо Родины я, конечно, не против, но планы свои ломать отчего-то не хочется. Так что будем соображать-прикидывать. Искать решение очередной проблемы…

* * *

После тяжелого понедельника вторник можно было считать днем качественного расслабона. Всего четыре пары, из них две – чисто «гуманитарные». Иностранный язык и (ха-ха) военная подготовка.

Иностранный был утром. И прошел на ура. Никто не филонил, «домашние задания» все подготовили, Римма Юрьевна осталась довольна. Даже поговорила с нами «за жизнь». Правда, недолго и в самом конце занятия.

После английского посетил лекцию по матану, а после перерыва отметился на семинаре. То бишь, сказал пару умных фраз, заслужив похвалу доцента-препода. Учебник по матанализу, по крайней мере, первую сотню страниц, я пролистал еще вчера вечером, готовясь к сегодняшней паре. Узнал много нового. Точнее, вспомнил то, что, казалось, давно и безнадежно забыто. Однако нет, память оказалась штукой своеобразной и довольно быстро восстановила большинство «утраченных файлов». Хотя в свое время я сильно сокрушался о ее избирательности. Например, как выглядит уравнение Навье-Стокса, я забыл уже через год после окончания института. Уравнения Максвелла продержались немногим дольше. Так же, как и всякие там теоремы Коши, принципы д’Аламбера и вычеты функций в полюсах разных порядков. И ничего в этом странного не было. «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» . Все, что не требуется для работы, постепенно уходит в «астрал», освобождая место для свежей, еще не потерявшей актуальности информации.

Вспомнился даже один занимательный случай, что произошел в ноябре-декабре 86-го. Мы тогда учились уже на пятом курсе, а Серега Герц только-только женился. На лекцию по теорфизу он пришел с каким-то совершенно потерянным видом. На вопрос «Что случилось, чего так грустим?» давешний новобрачный ответил с надрывом в голосе: «Представляете, мужики, моя жена не умеет решать квадратные уравнения». Мы, конечно, поржали чуток над несчастным, но тем же вечером, придя домой, я невинно поинтересовался у своей благоверной, умеет ли она решать эти самые уравнения. Получив в ответ «а что это вообще такое?», я моментально успокоился, поняв, что моя супруга ничем не хуже Серегиной. Вполне себе нормальная женщина, а не какая-нибудь там, хм, энциклопедия в юбке. Короче, не стоит забивать голову всяческой ерундой, и без нее в семейной жизни проблем хватает. Причем, выше крыши…

* * *

– Взвод! Смирно! – рявкнул Володя Шамрай, занявший ближнюю к выходу парту.

Вошедший в аудиторию капитан Кривошапкин одобрительно глянул на Володю и, пройдя к преподавательскому столу, развернулся в сторону вскочивших со своих мест студентов.

– Здравствуйте, товарищи курсанты.

Толпа отозвалась нестройным гулом.

– Не понял, – удивился преподаватель. – Повторяю еще раз. Здравствуйте, товарищи курсанты.

– Здрав жел, тащ тан!

Во второй раз приветствие вышло более организованным.

– Вольно, садитесь, – махнул рукой капитан.

Сам он, правда, садиться не стал, а прошелся туда-сюда перед доской и, остановившись в центре, обвел взглядом притихших студентов.

– А почему курсанты? – неожиданно спросил кто-то с галерки.

– Фамилия? – бросил преподаватель, обращаясь к спросившему.

– Петров… Дмитрий, – ответил тот, вставая.

– Значит, так, курсант Петров. Если вы хотите задать вопрос, то сперва поднимаете руку. А когда вы желаете что-то спросить или к вам обращается офицер, вы должны встать и назвать свою фамилию и должность. А теперь, курсант Петров, садитесь и повторите еще раз, что вы хотели.

Покрасневший Дима сел и поднял правую руку. Прямо как первоклассник.

– Слушаю, – посмотрел на него капитан. Так, будто видел его впервые.

– Курсант Петров. Разрешите задать вопрос, товарищ капитан.

– Задавайте.

– Почему мы курсанты, а не студенты? – повторил свой вопрос Дима.

– Объясняю для всех. Студентами или кем там еще вы можете считать себя вне пределов этого этажа. А здесь, в расположении военной кафедры, вы – курсанты. Вам все понятно?

– Понятно, – произнес мой одногруппник. То же самое за ним повторили и остальные.

– Садитесь, – разрешил капитан и продолжил, обращаясь уже ко всем. – Итак, товарищи курсанты, меня зовут Кривошапкин Павел Борисович. Воинское звание капитан. Я буду вести у ваших двух групп занятия по общевойсковой подготовке в течение первого года обучения на военной кафедре. А сейчас… – он посмотрел на сидящего возле входа Володю Шамрая. – Сейчас я бы хотел узнать, все ли присутствуют.

– Курсант Шамрай, – подскочил Володя. – На текущем занятии присутствует двадцать пять человек. Две группы в полном составе.

– Это хорошо, – кивнул Павел Борисович. – Тем не менее проверим. Группы 72 и 75. Та-ак, курсант Бурцев?

– Я! – поднялся Бурцев.

– Можете не вставать, – демократично разрешил капитан. – Кстати, в последующем перекличек не будет. Доклад в начале занятия будет производить дежурный. Дежурным назначается курсант Шамрай. В случае его отсутствия докладывает заместитель. Курсант Петров.

– Есть, – почти синхронно ответили Дима с Володей.

Перекличка продолжилась. По ее окончании капитан Кривошапкин отложил в сторону прошнурованный суровой ниткой журнал и пояснил для тех, кто еще не понял:

– Манкировать занятиями по военной подготовке я никому не советую. Последствия для прогульщиков будут печальными.

– Курсант Южный. А какие именно последствия, товарищ капитан? – подняв руку и, дождавшись разрешения задать вопрос, поинтересовался парень из соседней группы.

– Я же сказал. Печальные, – ответил ему капитан. – В случае двух или более пропусков без уважительных причин провинившийся отстраняется от обучения на военной кафедре. Из чего автоматически следует отчисление из института.

– А какие причины считаются уважительными? – не успокаивался долговязый Южный.

Павел Борисович посмотрел на него с некоторым недоумением, но все же снизошел до ответа:

– Степень «уважительности» буду определять лично я. Понятно?

– Понятно, – вздохнул студент, опускаясь на стул.

«М-да. И как только наша Римма Юрьевна терпит этого солдафона? Впрочем, вполне возможно, что в семье у них командует вовсе не он. Ха-ха».

– Так. Теперь что касается внешнего вида курсантов, – продолжил тем временем капитан, вновь обводя взглядом аудиторию. На пару секунд его взор задержался на мне, однако что-то в моем облике ему не понравилось, и потому он опять переключил внимание на все того же Володю Шамрая. Видимо, родственную душу почувствовал.

– Курсант Шамрай. Ко мне!

– Есть, – едва ли не щелкнул каблуками Володя, строевым шагом проследовал к доске, а затем по команде развернулся лицом к слушателям.

– Вот. Можете полюбоваться, – преподаватель взял в руки указку и обвел ею вытянувшегося по стойке «смирно» Шамрая. – Вполне достойный образец того, как должен выглядеть каждый курсант. Пиджак и брюки темного цвета. Комсомольский значок. На ногах туфли или ботинки. Безусловно, начищенные. Никакие кеды, сандалии или кроссовки не допускаются. Так же, как и джинсы, тренировочные штаны, свитера, водолазки и прочая, не соответствующая Уставу гражданская рвань. Ясно?

– Ясно, – ответили мы вразнобой.

– Рубашка и галстук должны быть такими же.

– Такая же рвань? – тихо хихикнул кто-то.

– Такие же уставные, – повысил голос Павел Борисович, безуспешно пытаясь выявить «анонимного» шутника. – Защитного зеленого цвета. Как у курсанта Шамрая. Если кто не знает, где их приобрести, могу подсказать. Метро «Арбатская», магазин «Военторг»… Курсант Желтов!

– Я! – поднялся сидящий на заднем ряду Миха.

– Не могли бы вы, курсант Желтов, подсказать, какие должны быть носки у курсанта?

По всей видимости, именно Миху капитан Кривошапкин решил назначить ответственным за предыдущую «шутку».

Желтов приподнял штанину и посмотрел на свой левый носок:

– Думаю, тоже зеленые.

Потом приподнял вторую штанину и с легкой грустью добавил:

– Или синие.

Законный супруг нашей многоуважаемой «англичанки» хмыкнул и чуть заметно, самым краешком губ, улыбнулся. «Ага. Не такой уж он, выходит, и солдафон, каким хочет казаться. Тоже, небось, вспомнил свою курсантскую молодость».

– Садитесь, курсант. Вы почти угадали. Носки должны быть од-но-тон-ны-ми.

– А белые можно? – опять спросил кто-то «из зала».

– В белые будете наряжаться во время собственных похорон, курсант Денько. Если, конечно, успеете дожить до этого светлого будущего, – отрезал Павел Борисович, возвращаясь в образ «тупого служаки». Затем, резким взмахом руки восстановив тишину в помещении, произнес нарочито суровым голосом:

– А если кто-нибудь еще желает сейчас посмеяться, то может выйти за дверь и хорошенько подумать о своем первом прогуле и первом выговоре.

Понятное дело, «желающих» среди нас не нашлось.

– Теперь перейдем к прическе и тому, что называется мордой лица, – продолжил преподаватель спустя пять-семь секунд, так и не найдя в аудитории претендентов на «премию Дарвина».

* * *

– Прическа у курсанта должна быть аккуратная. И спереди, и сзади, и сбоку. Волосы короткие, не взъерошенные, – произнес капитан Кривошапкин, направляя указку в сторону головы стоящего перед доской Шамрая. – Дополнительной растительности на лице быть не должно. Никаких бакенбардов, бород и прочей битловской небритости. Помните, что вы не какие-нибудь там бичи с унитазами вместо шапок, а нормальные советские люди и студенты одного из лучших вузов страны.

– А усы? Усы можно? – вклинился в монолог капитана Олег Денько. Усы у Олега имелись, поэтому проблема «неуставной» растительности его, естественно, волновала.

– Усы можно, – успокоил Денько капитан. – Но… не больше, чем у меня.

Павел Борисович слегка усмехнулся, оглаживая собственные усы. Густые и рыжие, почти как у доктора Ватсона в исполнении Виталия Соломина.

– Не больше моих, – еще раз повторил капитан, поворачиваясь к застывшему рядом Шамраю. – Курсант Шамрай, вольно. Можете вернуться на место.

– Есть! – Володя попытался было вскинуть руку к виску, но вовремя опомнился и промаршировал к своему стулу без «отдания чести». Проследив за его «терзаниями», Павел Борисович довольно сощурился, дождался, когда новоиспеченный дежурный по взводу займет свое место, а затем обратился ко всем остальным:

– Кстати, сегодня я ни у кого из вас не нашел одной важной детали, отличающей любого курсанта, даже самого что ни на есть лоботряса, от точно такого же, но гражданского.

– Какой такой детали? – прервал почти театральную паузу кто-то из сидящих в аудитории.

– Эта деталь именуется головным убором, – пояснил капитан Кривошапкин. – Так что к следующему занятию всем вам придется не только привести к нормальному виду свои прически и форму одежды, но и обзавестись соответствующим головным убором.

– Фуражкой что ли? – поинтересовались с центральных рядов.

– Пилоткой? – попробовали угадать те, кто занял «партер».

– Папахой? – хохотнули с «галерки».

– До папахи вы пока что не доросли, – хмыкнул преподаватель. – Поэтому ограничимся обычным беретом. Стандартным, синим. Насколько я знаю, найти такой не проблема…

Действительно, приобрести в 82-м подобный берет проблемы не составляло. По крайней мере, в Москве и пригородах. Его продавали едва ли не в каждом универмаге. Этот головной убор очень уважали пенсионеры и… студенты, посещающие военную кафедру.

– А зачем нам эти береты нужны? – неожиданно вырвалось у Сережи Герца, сидящего позади меня. Павел Борисович хмуро посмотрел на задавшего дурацкий вопрос студента.

– Э-э… курсант Герц, – подпрыгнул с места Сергей, правильно оценив тяжелый взгляд капитана, и повторил вопрос. – Зачем нам береты, товарищ капитан?

– Затем, что к пустой голове только примочки прикладывают, – ответил ему преподаватель спустя пару секунд. Сказал и, чуть поморщившись, потрогал свой собственный лоб. «Ну да, все верно. Он же боксер и потому в лоб получает с завидной регулярностью. Как от соперников по рингу, так и от своей дражайшей супруги. Бывает, за дело, а, бывает, и в качестве профилактики…»

Следующие двадцать минут, вплоть до разделяющего пару короткого перерыва, капитан Кривошапкин посвятил ознакомлению курсантов-студентов с руководством вооруженных сил страны и руководящим составом кафедры (не вживую, конечно, а посредством перечисления их должностей, фамилий и званий). Затем проинформировал о плане учебы на ближайший семестр, а перед самым звонком бодренько так объявил:

– А сейчас, товарищи курсанты, мне бы хотелось посмотреть, чему и как вас учили в школе на НВП . Проверку вы будете проходить в кабинете 304 во время второй полупары. Дежурный!

– Я! – уже в который раз отозвался Шамрай.

– Обеспечьте переход обеих групп в указанную аудиторию. И чтобы никто по дороге не потерялся.

– Есть, – вздохнул «несчастный» дежурный. На лице у него читалось классическое: «Нефиг было выпендриваться. Инициатива, как известно, наказуема…»

* * *

Дорога в соседнее, через дверь, помещение оказалась короткой. Потеряться никто из нас не сумел.

Триста четвертый кабинет, куда мы ввалились толпой, несколько отличался от того, в котором прошли первые сорок минут занятий. «Парты» стояли не рядами в линию, а уступом, «освобождая» место в центре для длинного и широкого стола с невысокими бортиками по краям. Доски на стене не было, зато хватало учебных макетов и стендов. Тех самых, что информировали массы о поражающих факторах ядерного взрыва, особенностях устройства различных видов вооружений, тактике их применения, обмундировании и знаках различия военнослужащих, строевых приемах, структуре вооруженных сил и прочая, прочая, прочая. Присутствовали также красочно оформленные плакаты с выдержками из Уставов и наставлений, цитатами из классиков, портреты военачальников как нынешних, так и прошлых времен, героев войны, членов Политбюро (ну да, куда же без них). Короче, стандартный учебно-практический класс с начинкой из аксессуаров в стиле позднесоветского «милитари».

Кое-как разместившись (стульев на всех, увы, не хватило – пришлось слегка потесниться), мы принялись с любопытством осматриваться, дожидаясь появления преподавателя.

Капитан Кривошапкин долго себя ждать не заставил, войдя в аудиторию, едва прозвенел звонок, секунда в секунду. После уже привычного нам ритуала вставания по команде и аналогичного возвращения в «расслабленное» состояние он сразу же взял быка за рога, с ходу поинтересовавшись у слушателей:

– Ну что, товарищи курсанты, к бою готовы?

– А с кем воюем, тащ капитан? – попробовал уточнить кто-то из сидящих у дальней стены.

– Не с кем, а с чем, – усмехнулся Павел Борисович, не отреагировав на этот раз на столь явное нарушение установленного порядка. – Точнее, чем. А чем, курсант Денько, нынче воюет Советская Армия?

– Оружием, – пожав плечами, ответил Олег.

– Правильно. А каким?

– Ну-у… разным.

– Тоже верно. А если еще конкретнее?

– Да какое есть под рукой, тем и воюем. Имеются танки – танками, пушки – пушками… можно и дубиной, если больше ничего не найдется.

– Разумно, – кивнул капитан. – И тем не менее дрекольем в наши дни воевать нерационально и неэффективно. Особенно, когда встречаешься на поле боя с оснащенным современным оружием противником. Поражать цель выгоднее с дальней дистанции, пока она сама не успела тебя поразить. А что у нас в современном мире самое дальнобойное?

– Ракеты, – уверенно ответили мы.

– Точно. Ракеты. Баллистические ракеты дальнего действия. Именно их вы и будете изучать вплоть до пятого курса и учебных сборов. Однако до них вы доберетесь лишь через год, на следующем цикле. Сейчас же мы займемся более приземленными вещами.

С этими словами Павел Борисович подошел к стоящему возле окна шкафу, открыл его и вытащил оттуда знакомый всем автомат Калашникова. Потом немного подумал и добавил к нему еще один, точно такой же. Положив оба АК на центральный стол, он обвел взглядом аудиторию.

– Надеюсь, все знают, что это за оружие?

– Автомат Калашникова… АКМ, – отозвались сразу несколько человек.

– Все верно. Автомат Калашникова, принят на вооружение в СССР в 1949-м году, в настоящее время его модернизированные версии АКМ и АК-74 являются штатным стрелковым оружием в большинстве видов и родов войск…

Про тактико-технические характеристики легендарного автомата, его конструкцию и историю создания Павел Борисович говорил минут пять. Сопровождая рассказ неполной разборкой и сборкой изделия, поясняя назначение каждой детали, в том числе, патронов и магазина. По завершении короткой лекции он вновь оглядел слушателей:

– Ну что, есть смелые повторить разборку-сборку? На время.

– Курсант Фомин. Разрешите, товарищ капитан? – произнес я, вставая и оправляя пиджак.

Да уж. «Давненько я не брал в руки шашек». Если по «старой» жизни судить, то лет десять, как минимум, с тех пор как побывал на очередных, четвертых по счету, военных сборах в Псковской губернии. Однако как и что делать, я помнил прекрасно. Мы ведь на тех сборах не только «водку пьянствовали, безобразия нарушали» да штудировали матчасть уже снятой с вооружения «8К84» . Мы еще и на стрельбище выезжали, причем, регулярно. А там чего только не было. И из граника удалось всласть пострелять, и АГС опробовали, и «Шайтан-трубу» , не говоря уж о всяких там разных АК, ПК, КПВ и «Утесах». В общем, отрывались по полной, поэтому навыки в обращении с оружием у меня имелись. Впрочем, и нынешнее мое «тело» тоже было кое-чему обучено. В школе на уроках НВП не филонило, а уж по части сборки-разборки Калашникова так и вообще – ходило в отличниках…

– А оно не стрельнет случайно? – хохотнул кто-то из однокурсников, когда я уже примеривался к лежащему на столе автомату.

– Бывает, и палка стреляет, – философски заметил преподаватель. – Вот вчера, например, сразу троих отсюда прямиком к патологоанатому увезли. Тоже, знаете ли, слишком много вопросов задавали не в тему.

«М-да. Специфические у товарища Кривошапкина шутки. И ведь серьезно так говорит, без лишнего пафоса. Будто сам этих юмористов отстреливал. В упор, как Штирлиц… пока упор не упал…»

– Ну что? Готовы, курсант?

– Готов.

– Тогда… к неполной разборке АК приступить.

Раз! В правой руке отстегнутый магазин. «У! Тяжелый чего-то». Два! Предохранитель на нижней отметке. Три! Передергиваем затвор. «Ага! Вот оно что! Вот зачем товарищ капитан мне второй автомат подсунул. Патрон-то в патроннике. И магазин полный. Ох, и хитер ты, братец!»

Дальше все шло уже более-менее предсказуемо. Разве что палец в гнезде приклада едва не зажало, когда доставал пенал с принадлежностями. Увы, с этим у меня всегда были проблемы.

– Разборку закончил! – отрапортовал я, кладя на стол то, что осталось от «калаша». Точнее, от его массогабаритного макета. «Вроде не напортачил нигде. Детали лежат ровно, ствол в процессе разборки ни на кого не направил, предохранитель снял, патрон вынул…»

– Неплохо, курсант Фомин, – усмехнулся Павел Борисович, глядя на секундомер. – Десять секунд, полет нормальный. Что ж, посмотрим теперь, как ты все взад соберешь… К сборке АК приступить!

Обратная сборка тоже прошла без сучка и задоринки. Правда, и без излишней спешки.

– Двадцать четыре, – констатировал капитан. – Можно, конечно, и быстрее, но так тоже вполне ничего. Учили вас, как вижу, неплохо.

После меня Кривошапкин «проверил» еще двоих. Результаты они показали чуть хуже, однако преподаватель остался доволен. После чего вытащил из шкафа ПМ и пару минут рассказывал про личное оружие офицера. Потом достал четыре гранаты, две Ф-1 и две РГД-5. Учебные, естественно. Выкрашенные в черный цвет с белыми полосками крест-накрест.

Почти все оставшееся до окончания пары время мы, разбившись на три группы, «углубленно» изучали выложенное на стол вооружение. Лично я оказался в числе тех, кто возился с «макарычем». Честно скажу, не люблю я эту «игрушку». Сколько раз стрелял из него, всегда мазал. Пули летели куда угодно, но только не в мишень. Попал, помнится, лишь единожды. Причем сразу в десятку. Случайно и, видимо, с перепугу… Или с похмелья. Гы…

– Андрюх! Гранату толкни, – под самый конец занятия попросил меня Саша Бурцев, указывая на лишенную запала «феньку», укатившуюся на нашу половину стола.

– Без проблем, – ответствовал я, беря в руки валяющуюся рядом указку.

Ну да, указка, конечно, не кий, да и ребристое «яйцо» не биток, но… чем черт не шутит.

Аккуратно примерившись, ловко посылаю гранату в правый от себя бортик стола, и через секунду она, столкнувшись по дороге с такой же, подкатилась прямо под руку ошеломленному Бурцеву.

– Абриколем на короткий борт, – прокомментировал я удачный удар.

– Отставить! – прорычал узревший все это непотребство преподаватель. – Курсант Фомин! Мать твою! Офонарел, б…

– Виноват, товарищ капитан. Не удержался.

Практические занятия были моментально остановлены. До самого звонка капитан Кривошапкин читал нам лекцию о правилах обращения с оружием, пусть даже учебным. А когда пара закончилась, сурово посмотрел на меня и практически процитировал «папашу Мюллера»:

– Все свободны!.. А вас, Фомин, я попрошу остаться.

Однако, когда все остальные покинули помещение, кидая на меня сочувственные взгляды, он не стал устраивать разнос провинившемуся, а просто спросил:

– Играете на бильярде?

– Играю, – так же просто ответил я.

– Давно?

– Как только стал до стола доставать.

– Хм… Откуда родом?

– С севера. Двести километров от Воркуты.

– Надо же, – удивился Павел Борисович, приказывая мне жестом садиться. – Не думал, что у вас там тоже играют.

– У нас в клубе при ремзаводе три стола стояло. Вот мы и баловались потихоньку, – пояснил я, присаживаясь. – Плюс часть воинская рядом, аэродром. У летунов там вообще, даже пуловский стол имелся.

– А ты с кием умеешь работать? – прищурившись, поинтересовался преподаватель. – В смысле, с наклейками?

– Умею, – пожал я плечами. – А куда деваться? Делать-то все самим приходится. Шкурим, клеим, шафт полируем, наконечники правим, если понадобится.

Судя по загоревшимся глазам Павла Борисовича, «наживку» он проглотил.

– Тебя как по имени-то?

– Андрей.

– Слушай, Андрей. Есть у меня к тебе одно предложение.

– Какое, товарищ капитан?

– Можешь не капитанить. Просто Павел Борисович.

– Хорошо. Павел Борисович, – кивнул я в ответ.

– Так вот, Андрей. Мы тут на кафедре тоже любим иногда шары погонять.

Я изобразил удивление:

– Что, прямо на кафедре?

– Да нет, не здесь, – рассмеялся капитан. – Знаешь, где у нас зал силовых единоборств?

– Знаю.

– Так вот. Там в подвале стоят два стола. Мы там обычно по вторникам и пятницам собираемся.

– Так вы меня что, приглашаете?

– Ну, сегодня-то вряд ли. А вот в пятницу… Есть у нас там, Андрей, несколько киев. Хорошие, ручной работы, настоящий мастер делал. Только вот с наклейками большая проблема. Мне-то все недосуг, а…

– Понял, Павел Борисович, – совершенно нахально перебил я его. – Приду в пятницу, посмотрю. Думаю, сделаю все в лучшем виде.

– Ну вот и ладненько, – повеселел капитан. – Тогда в пятницу, в 19:00. Заходи сразу в подвал и не тушуйся. Я предупрежу, тебя пропустят.

– Есть, товарищ капитан, – бодро произнес я, поднимаясь со стула.

– Вольно, курсант, – ухмыльнулся Павел Борисович, тоже вставая. – Все. Свободен.

* * *

– Эх, зря ты, Миша, в бильярд не играешь.

– Отчего ж не играю, Константин Николаевич? Очень даже играю, вы ж знаете.

– Да знаю, конечно. Только по мне это ни черта не бильярд, одно баловство.

– Возможно. Но нас на «гридневской даче» именно ему обучали. Говорили, что «пул» и в Америке, и в Европе едва ли не в каждой забегаловке…

– Ага, а ты уши то и развесил.

– Чего это сразу развесил, товарищ майор?

– А вот чего. На Западе в пул в основном всякая шантрапа играет. Особенно когда собираются выпить после работы или к девкам намыливаются. То есть либо обычные работяги, либо жулики, либо вообще сутенеры какие. Нет, я, конечно, понимаю, что, когда надо по службе, сам под сутенера или там хмыря со спиленными зубами закосишь. Однако если вдруг в приличном обществе придется вращаться, где-нибудь, например, в Англии или Ирландии, то там «в пул» – то же самое, что у нас «со свиным рылом да в калашный ряд».

– Хм. Выходит, в приличном обществе «русскую пирамиду» катают?

– Ох-ха! Ну, насмешил… «пирамиду»… ха-ха…

– Так вы же, товарищ майор, сами только в «пирамиду» и режетесь.

– И в пирамиду режемся, и в кайзу, бывает, и в три шара, как французы, без луз. Русский бильярд, он, знаешь ли, игра строгая. Особенно классика, когда одним битком и без «свояков». Но и это еще не самое интересное. Знаешь, Миша, какую игру настоящие джентльмены предпочитают?

– Преферанс? Гы-гы-кх.

– Скорее уж бридж. Впрочем, я тебе не о том толкую. Я о бильярде.

– Да понял я, Константин Николаевич. Просто пошутил… э-э… неудачно.

– Ладно, проехали, ничего страшного. Тебе же я вот что скажу. Настоящие джентльмены играют в снукер.

– Слыхал. Только нам про него не особо рассказывали. Так, упомянули разок и все.

– Плохо, Миша. Очень плохо. Кстати, я в свое время историю бильярда штудировал. И теперь могу абсолютно точно сказать, что весь их аглицкий снукер вырос из русской классики. Правда, изменился сильно со временем, но тем не менее основы остались.

– Россия – родина слонов, Константин Николаевич?

– Ну, родина не родина, а рациональное зерно в этом утверждении есть. Не будешь же ты, в самом деле, отрицать, что русский слон, в смысле, мамонт, ха-ха – старший брат индийского.

– Это точно. Не буду. Но нам-то от этого какой прок?

– Какой-какой… Ты вот кино про неуловимых мстителей в детстве смотрел?

– Смотрел.

– Помнишь, как там белые офицеры в бильярд резались?

– Конечно, помню.

– Вот в этом-то, Миша, и суть. Ты только представь себе. Переведут тебя, как ты и хотел, в ПГУ, отправят в Британию, начнешь там с местными разговоры вести, особенно с военнослужащими, а про снукер ни ухом ни рылом. Проблема?

– Ну-у… да, есть маленько.

– Не маленько, а целая катастрофа. Начнешь, как в кино, играть с «белыми» в «американку», про которую они и слыхом не слыхивали, спалишься моментально. Конфуз выйдет мирового уровня.

– И что теперь?

– А вот что. Займусь-ка я, Миша, твоим бильярдным образованием. Ты рожу то не криви. Это тебе не просто забавы. Это приказ.

– Есть, товарищ майор.

– Вот, другое дело. В Останкино, помнится, стоит один снукерный стол, но… все же начнем мы с тобой с русского, как с основы. Брат у меня на одной военной кафедре в Подмосковье преподает, у них там компания вполне подходящая, лишних нет, так что прокатимся мы с тобой туда в эту… э-э… нет, лучше в следующую пятницу. Будем тебе стойку ставить. И удар с открытых мостов. Понял?

– Понял, товарищ майор.

– Ну, а раз понял, то все, свободен. Да, кстати, там тебя Свиридяк к себе на ковер вызывает. Заждался совсем. Дважды звонил, спрашивал, когда будешь на месте.

– Ох, елки, чего ему опять надо-то?

– Точно не знаю. Кажется, про Курчатовский вопросы какие-то новые появились.

– Ясно. Разрешите идти, товарищ майор?

– Иди, Миша. И про следующую пятницу не забудь.

– Не забуду, Константин Николаевич…

 

Глава 10

Среда. 12 сентября 2012 г.

– Здравствуйте, Шура, – произнес Михаил Дмитриевич, входя в лабораторию.

– Добрый день, Михаил, – отозвался Синицын, отвлекаясь от возни с бумагами, с удивлением глядя на подполковника. – Мы же вроде на четверг-пятницу договаривались, а сегодня среда.

– Обстоятельства изменились, – пожал плечами «чекист», усаживаясь напротив.

– Какие еще обстоятельства?

– Житейские, – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Вы, Шура, за последние дни ничего необычного не замечали? Ну, в смысле, поблизости от себя и вообще.

– Да вроде нет, – помотал головой Синицын.

– А я вот наоборот. Чувствую, что что-то вокруг нас происходит. Причем не слишком приятное, – вздохнул собеседник, внимательно осматривая помещение.

– Что именно? – живо поинтересовался профессор.

– Да так, – неопределенно покрутил пальцем Смирнов. – Ощущения нехорошие. Будто кто-то весьма сильно заинтересовался нашими с вами делами.

– Вы полагаете…

Подполковник качнулся вперед, устремив тяжелый взгляд на ученого.

– Уверен. В воскресенье, когда мы сидели в пивной, рядом с нами крутился один молодой человек, очень похожий на моих бывших конторских. Ну то есть не совсем крутился, а просто сидел за соседним столиком, но… Я абсолютно точно уверен, что он был там по нашу с вами душу. На лавке – сумка, на столе – борсетка, кенгуряха на поясе… Хм, зачем ему столько? Короче, рупь за сто, все, о чем мы там говорили, уже записано, запротоколировано и подшито в толстенный гроссбух.

– Да вы с ума сошли, Михаил! – Синицын резко вскочил, оттолкнул стул и принялся нервно расхаживать по кабинету. – Мы же… мы же там… чего мы там только не наговорили.

– Не волнуйтесь, Шура. Все не так страшно, как кажется, – улыбнулся Михаил Дмитриевич, глядя на нервничающего профессора. – Тот паренек появился в самом конце разговора. Так что, полагаю, ничего действительно важного он узнать не успел.

– Успокоили, блин, – огрызнулся Синицын, возвращаясь на свое место. – Я теперь из-за этих ваших подозрений всю ночь, наверное, спать не буду.

– Ничего-ничего, это полезно, – рассмеялся «чекист». – Одну ночь не поспите, зато потом будете настороже. Да, кстати, куда вы студентов своих подевали? И что у нас с установкой?

– С установкой все в норме, – отмахнулся доктор наук. – Все восстановили, с утра протестировали, можно выходить на эксперимент. А студенты… я их с обеда отправил… это… на всякий случай, чтоб под ногами не путались.

– То есть можно прямо сейчас и начать?

– Можно. Только в щадящем режиме.

– В щадящем – это как?

– Это значит, на кошечках сначала потренируемся, – пояснил Синицын. – А то мало ли что.

– Ну что ж, на кошечках так на кошечках, – согласился Михаил Дмитриевич. – Кого мы, кстати, кошечкой обзовем?

– Во всяком случае, не меня и не вас, – сварливо отозвался ученый. – Я ведь тоже, знаете ли, не сидел сложа руки, пока вы там… э-э… о безопасности думали.

Синицын сунул руку под стол и выудил из своего портфеля видавшую виды тетрадь в коленкоровом переплете.

– Для начала поработаем чисто с неодушевленными предметами. Вот, смотрите, что я вчера раздобыл.

– Что это? – спросил подполковник, взяв в руки тетрадь и перелистнув пару страниц. – Вроде песни какие-то. Старые.

– Все верно. Песни, – подтвердил Шурик. – Я просто вспомнил на днях, что Андрей в те годы постоянно на гитаре бренчал. И что «песенник» у него был, вот этот самый. Он туда, чтобы не забыть, тексты и аккорды записывал.

– А у вас эта тетрадь откуда взялась?

– Ну-у, я ее вчера у Жанны, жены Андрея, выпросил. Сказал, очень нужно.

– И что? Просто так отдала?

Синицын сразу же погрустнел:

– Отдала. Правда, не сразу. И пообещала, если что с тетрадкой случится, голову мне оторвет.

– Хм, а с тетрадкой, по всей видимости, что-то обязательно произойдет? – усмехнулся Михаил Дмитриевич.

– Возможно, – ответил профессор. – Мне свою голову, конечно, жалко, но… дело есть дело.

– Решили положить свою голову на алтарь науки? – хохотнул подполковник. – Что ж, понятно.

– Да ни черта вам, Михаил, не понятно! – неожиданно взорвался ученый. – Это ж моя голова пострадает. Не ваша.

– Да ладно-ладно, я же просто шучу, – поднял руки Михаил Дмитриевич, тем не менее продолжая смеяться. – Не волнуйтесь, Шура. Если что, я вас перед Жанной прикрою. Скажу, что это я во всем виноват.

– Ага, как же, прикроет он, – пробурчал Синицын, забирая обратно тетрадь. – Впрочем, ладно. Сейчас главное – правильно подготовить объект.

С этими словами он открыл ящик стола, вытащил оттуда «древнюю» ручку с пером и такой же «древний» пузырек с фиолетовыми чернилами, а затем принялся наполнять ими старый, еще советских времен «стилус».

– Не думал, что когда-нибудь пригодится, а вот, поди ж ты, понадобилось, – пробормотал профессор спустя десяток-другой секунд, завершая процесс подготовки пишущих принадлежностей.

– И зачем нам все это нужно? – поинтересовался Смирнов, наблюдая за манипуляциями ученого с ручкой и пузырьком.

Синицын снисходительно посмотрел на «чекиста» и важно изрек:

– А затем, уважаемый Михаил Дмитриевич, что для качественного проведения эксперимента нам требуются качественные принадлежности. Точнее, аутентичные. Из той же эпохи, в которой сейчас пребывает Андрей. Это, надеюсь, понятно?

– Понятно, – не стал спорить Михаил Дмитриевич. – Думаю, это нужно, чтобы ничего, так сказать, не рассыпалось при перемещении. Непонятно только, что конкретно вы собираетесь перемещать. Тетрадку?

– Вы почти угадали. Только переместить мы попробуем не саму тетрадь, а запись, сделанную в ней этими старыми чернилами.

– Это как?

– Увидите, – ухмыльнулся ученый. – Ну? Что будем писать? Предлагайте.

– А что предлагать? – пожал плечами Михаил Дмитриевич. – Это ж пока всего-навсего эксперимент. Поэтому достаточно одной единственной фразы. Типа, послание через портфель получили. Проверяем обратную связь. Вот как-то так.

– Согласен, – кивнул Синицын. – Так и напишем.

Раскрыв «песенник» на последней странице, он шумно выдохнул и принялся выводить на листе предложенную подполковником фразу. Очень аккуратно и тщательно. Высунув при этом язык. Видимо, от усердия. «Привет, Андрей. Послание твое получил 9.09.2012 г. Направляю обратное. Если ты сумел его прочитать, ответь тем же способом, через портфель. Синицын. 12.09.2012 г.».

– Может, мне тоже надо что-то добавить? Типа, от себя? – спросил Михаил Дмитриевич, заглядывая профессору через плечо, вникая в суть написанного.

– Хм, наверное, можно. Хотя… – Синицын с сомнением поглядел на тетрадь, на ручку, на товарища подполковника. – Нет, я думаю, будет лучше, если весь текст будет написан одной рукой. Вдруг какие-нибудь тонкие настройки собьются и из-за такой ерунды все пойдет наперекосяк. Так что давайте я сам за вас что-нибудь напишу. Диктуйте.

– Ну, тогда просто напиши, что ему привет от меня, что я в курсе случившегося и что с его семьей все в порядке.

– Понял. Пишу.

Когда послание было дописано, Синицын подождал еще секунд пять-семь, пока чернила подсохнут, затем поднялся и, держа в руках раскрытую на последней странице тетрадь, понес ее к установке. На торце опутанного проводами, напоминающего полуразобранную ракету прибора был закреплен прозрачный контейнер с рисками по всему корпусу и изображением мишени на одной из осевых граней. Отщелкнув крышку, ученый осторожно опустил в контейнер тетрадь. В том же раскрытом виде, закрепив ее вертикально в специальных зажимах. После чего винтами подрегулировал механическую центровку объекта и вернулся к компьютерному столу.

– Ну вот, сейчас все и решится, – констатировал он спустя примерно минуту, вглядываясь в экран монитора.

– Что? Уже началось? – спросил Смирнов, тоже посмотрев на экран.

– Еще нет, – ответил профессор. – Прогрев завершен, совмещение потоков нормальное… Осталось только кнопку нажать.

– А это не опасно? – невольно поежился подполковник.

– Вы почти как Андрей в тот день, – грустно усмехнулся Синицын. – Он тоже об этом спросил, перед тем как… когда все случилось. Впрочем, можете не беспокоиться. Сейчас все под контролем.

– Тогда чего ждем?

– Волнуюсь, – пожал плечами ученый. – Точнее, как у нас говорит молодежь, очкую я чот.

– Давайте я эту кнопку нажму. Мне не трудно, – предложил Михаил Дмитриевич.

– Валяйте. Может, оно и правильно, чтобы ленточку кто-нибудь из гостей разрезал. Жмите на «Enter»… коллега.

Смирнов хмыкнул и осторожно нажал на клавишу.

Установка тихо загудела.

В течение какого-то времени звук нарастал, потом гудение сменилось щелчками, секунд через тридцать превратившимися в один сплошной треск…

Михаил Дмитриевич буквально всей кожей чувствовал разлившееся по комнате напряжение. Не то от электромагнитных полей, не то от переполняющих его эмоций. Сидящий рядом Синицын отрешенно смотрел на экран, смешно шевеля губами. То ли молясь неведомым электронным богам, то ли просто считая секунды, оставшиеся до окончания эксперимента.

Переход эксперимента в активную фазу произошел резко и почти неожиданно. Раздался громкий хлопок, контейнер окутался легким туманом оранжево-серого цвета с сиреневыми проблесками, тетрадка дрогнула, расплылась на мгновение и… все. Туман пропал. Звуки исчезли.

– Что? Все плохо? – хрипло произнес подполковник, не отрывая взгляда от установки.

– Сейчас посмотрим, – пробормотал ученый, поднимаясь со стула.

Подойдя к прибору, он приподнял крышку контейнера. Принюхался. Почесал затылок. Поморщился. Вытащил наружу тетрадь. Внимательно ее осмотрел.

– Ну что? Что там? – не выдержал Михаил Дмитриевич.

Синицын развел руками.

– Нету.

– Чего нету?

– Записи нашей нету. Совсем, – ухмыльнулся профессор, демонстрируя девственно чистый лист товарищу подполковнику.

– Э-э… то есть… это значит… что…

– Это значит, что все у нас, Михаил, получилось. Послание ушло к адресату, – рассмеялся Синицын, помахал тетрадкой и, скромно потупившись, сообщил: – Я – гений.

* * *

– Все равно, я так и не понял, как вышло, что тетрадь осталась на месте, а запись исчезла, – проговорил спустя пару минут Михаил Дмитриевич, когда эйфория от удачно проведенного опыта, наконец, прошла, а главный виновник торжества занял свое место возле компьютера.

– Энергии не хватило, – потягиваясь, пояснил Синицын. – Чтобы переместить по темпоральной оси значительный макрообъект, ее требуется в разы… нет, даже на несколько порядков больше. Поскольку тетрадь существует сразу в двух временах и к тому же… э-э… как бы размазана по диагонали двувалентного тензора, постольку ее перемещение в саму себя – процесс энергетически чрезвычайно затратный. А вот то, что мы только что написали, существует всего пять минут. То есть теперь уже не существует… ну, в смысле, не существует у нас, а там появилось с вероятностью «почти наверное», и на этот переход ушло всего-навсего два десятка мегаэлектронвольт в пересчете на…

– А вы уверены, что запись появилась именно там? – перебил подполковник опять оседлавшего любимого конька профессора. – Именно в той тетрадке и именно в то время?

– Хм, ваши сомнения, Михаил, вполне допустимы. Я и сам, признаюсь, до последнего момента не верил, что все получится. Однако сейчас уже нет причин сомневаться. Запись наша отправилась прямиком в 82-й год. В тетрадку Андрея.

– Но…

– Никаких «но». Время квантуется, так же как и энергия или пространство. В своих расчетах я предположил, что временной квант составляет тридцать лет ровно. Собственно, иных вариантов у меня не было – записка Андрея говорила именно о тридцати годах. И в случае ошибки никакого переноса вообще бы не произошло. Но раз запись исчезла, значит квантование и впрямь происходит с тридцатилетним шагом. Неопределенность энергии на максимуме, темпоральная точность плюс-минус бесконечно малая.

– Что ж, будем считать, что вы правы, – усмехнулся Смирнов, уловив суть сказанного. – Однако ж, в прошлый раз была еще и монетка. А она-то всяко весит поболее использованных вами чернил.

– Ну, масса ее не так уж и велика, – пожал плечами ученый. – Тем более в прошлый раз мощность потока была существенно выше, да и само по себе перемещение свободного кварка, отвечающее за сознание Андрея, индуцировало колоссальный выход энергии. Так что никаких особых проблем я здесь не вижу.

– А время? С ним-то что происходит? Оно что, у нас и в 82-м течет по-разному?

– Хм, хороший вопрос, – почесал затылок Синицын. – Для себя я эту дилемму определил так. Время не является какой-то особой линией или осью в четырехмерном многообразии. Оно так же инвариантно по отношению к действию-отклику, как и чисто пространственные компоненты. То бишь, по моему разумению, на текущий момент в событийно-вероятностном поле присутствуют два однонаправленных временных потока. Они могут течь параллельно, могут сплетаться причудливым образом, но могут и пересечься в какой-нибудь точке и слиться в один общий поток. Определить, где и когда расположена эта точка слияния… или ветвления – тут все зависит от позиции наблюдателя – я пока не могу. Но вероятность того, что эта точка обязательно существует, весьма велика.

– То есть мы и Андрей находимся в разных течениях, – сообразил подполковник.

– Скорее всего, – подтвердил собеседник. – Поэтому на сегодняшний день я считаю нашей главной задачей создать условия для слияния двух этих течений. Тогда, на мой взгляд, возвращение Андрея почти наверняка состоится.

– Понятно… Тогда позвольте еще один, так сказать, шкурный вопрос. А что-нибудь более существенное, чем запись на бумаге, мы можем отправить в прошлое?

– Увы, в настоящий момент такой возможности нет, – вздохнул Синицын. – Факты – штука упрямая. Я вам, кстати, не рассказывал про побочные эффекты нашего с Андреем случая?

– Нет. А что, там что-то не очень хорошее приключилось? Или пока не ясно, что именно?

Доктор наук немного смутился, но на вопрос все же ответил:

– Ну, тут все пока еще вилами по воде писано, но… Короче, я тут чисто инструментальным путем, причем в полном соответствии с теоретическими построениями, обнаружил, что после того неудачного опыта в радиусе примерно метров сто от лаборатории образовалась сеть нанопорталов, соединяющих наше время с… э-э… по всей видимости, тем же 82-м годом.

– Вот это да! – изумился Михаил Дмитриевич. – И вы все время молчали!?

Синицын опять замялся.

– Ну да, молчал. А какой смысл трепаться об этом на каждом углу? Порталы весьма нестабильны и исчезнут максимум через месяц. Да и сами они… хм, вот ведь ирония судьбы, привет господину Чубайсу, имеют наноразмеры. Так что ничего существенного в них не впихнешь .

– Жаль, – констатировал подполковник.

– Жаль, – согласился с ним доктор наук.

– И, значит, теперь…

– Будем ждать ответа из прошлого и готовиться к следующему этапу эксперимента. Переносу сознания. Только, конечно, не столь радикальному, как с Андреем, и не сегодня. На подготовку мне потребуется не меньше недели.

– А что сегодня?

– Как что? Отметим удачный опыт.

С этими словами Синицын встал, прошел к шкафу, порылся среди приборов и книг и вытащил на свет божий полулитровую бутыль вискаря.

– Джонни Уокер. Грин лэйбл, – сообщил он ухмыляющемуся подполковнику. – Купил по случаю в Глазго. Хотел, правда, на литр раскошелиться, но… жаба задавила. Фунтов пятьдесят сэкономила… дура.

– Не страшно, – рассмеялся Михаил Дмитриевич. – Мы ж чисто символически. Всего по стакану на рыло. А больше – ни-ни.

– Это точно.

* * *

– Ну что, Шур, еще по одной? – поинтересовался Смирнов минут через тридцать и, не дожидаясь ответа, принялся разливать остатки шотландского самогона.

– Эх, жаль, закуси нет, – посетовал доктор наук, наблюдая за процессом распределения жидкости по стаканам.

– А вискарь вообще положено закусывать или как? – усмехнулся «чекист», убирая опустевшую бутылку под стол.

– Хрен знает. Наверное, печеньками какими-нибудь. Или этим, как его, хаггисом.

– Вареными кишками барана? – заржал подполковник. – Нет уж, спасибо. Лучше, я думаю, рукавом все это дело занюхать или там галстуком.

– Верно, – согласился Синицын. – Я вообще перво-наперво чай хотел предложить, но потом вспомнил, к чему наше с Андрюхой чаевничание привело, и решил – ну его в баню, этот чай с печеньем.

– Это правильно.

– Во-во. Ты, Мих, мужик правильный. А правильным мужикам надо что-нибудь погорячее. И без закуски.

– Ага. Ты еще про баб вспомни, – хохотнул Смирнов, поднимая стакан. – Ну, вздрогнули?

– Погоди, Миш, – остановил его собеседник. – Я вот тут хотел спросить тебя кое о чем.

– Ну так спрашивай, чего ждешь.

– Ты, Миш, это… тебе в боевых действиях участвовать приходилось?

– В боевых действиях?

Михаил Дмитриевич поставил стакан на стол и внимательно посмотрел на ученого.

– Знаешь, Шур, я вообще-то по профессии больше, хм, юрист, нежели боевик, но… да. Всякое в жизни бывало.

– Чечня? Или еще Афган?

– Ни то ни другое, – отрезал Смирнов. – Хотя и там и там по службе бывал. Врать не буду.

– А стрелять доводилось? И это… попадать? – не унимался доктор наук.

– Стрелять доводилось. А вот попадать – не знаю. Темно было. Туман войны, сам понимаешь, – отшутился Михаил Дмитриевич. – А что это тебя вдруг эта тема заинтересовала?

– Да как сказать, – почесал затылок Синицын. – Ты же сам говорил, пасут нас. Вдруг обложат со всех сторон, придется отстреливаться.

– Ты эти паникерские настроения брось. И вообще, стрелять в своих – последнее дело. А то, что пасут нас свои, ну то есть мои коллеги по цеху, – это почти наверняка так и есть.

– А вдруг чужие? Бандиты какие или вообще шпионы иностранные, диверсанты.

– Поживем – увидим, – пожал плечами «чекист». – В любом случае, до стрельбы дело лучше не доводить.

– Ну а если?

– А если припрет и вдруг выяснится, что перед тобой и впрямь враг, то я первый нажму на курок. И наплюю на всякие условности вроде Уголовного кодекса. Понял?

– Понял. Как не понять. Я, кстати, стрелять тоже умею. Оружия только нема.

– Понадобится – найдем и оружие. Но все равно, лучше бы обойтись без этого.

– Согласен, – вздохнул Шурик. – Отец мой покойный тоже так говорил. Хотя всю войну прошел, награды имел, ранен был дважды.

– А он у тебя что, в Великую Отечественную воевал? – удивился Смирнов. – Вроде бы не должен по возрасту.

– Почему это не должен? – ответно удивился профессор. – Ах, да, понятно. Не, он меня просто поздно родил, через двадцать лет после Победы. А так его в 42-м призвали. Работал помощником мастера на заводе, бронь была, но вот не смог усидеть, пошел на фронт добровольцем. Сначала в пехоту, потом в танкисты определили.

– Хм, у меня отец тоже танкистом был. И дядя двоюродный по матери. Отца в 44-м комиссовали вчистую, после ранения, а вот дядя домой так и не вернулся. Пропал без вести под Сталинградом.

– Под Сталинградом? – неожиданно заинтересовался Синицын. – А где именно? И когда?

– По документам считается, что в сентябре 42-го, 18-го числа, где-то в районе станции Котлубань.

– А звали его как?

– Постников Александр Викторович. Комиссар 215-го танкового батальона 12-й отдельной бригады. Он родом с Ветлуги, это в Горьковской области, а мой отец из Шахуньи, совсем рядом…

– Вот это да! – потрясенно пробормотал ученый. – Это что ж выходит? Мы, Миш, с тобой чуть ли не земляки и почти что однополчане?

– Это как?

– Дык, мой отец тоже оттуда, с Горьковской области, из Павлово-на-Оке. Плюс он под Сталинградом в тех же местах воевал, причем тогда же и, по всей видимости, в той же бригаде, что и твой дядя.

– Да уж, неисповедимы пути господни, – покачал головой Михаил Дмитриевич. – Чувствую, о многом нам еще говорить придется, а сейчас… Давай-ка, мы, Шура, сейчас… помянем их всех. Отцов и дедов наших. Всех, кто когда-то… за Родину…

– Помянем. Пусть им земля будет пухом.

Мужчины подняли стаканы и молча, не чокаясь, выпили. Третью. Последнюю. За тех, кто уже никогда не вернется.

* * *

Капитан Василевский медленно шел по направлению к метро «Щукинская». Торопиться ему было некуда, поскольку «объект» тоже не слишком спешил: долго гулял по скверу, разделяющему соседние улицы, сидел на лавочке, кормил голубей. Короче, наслаждался жизнью и выглядел донельзя довольным.

«Шпионить» за подполковником Смирновым капитан не рискнул, решив ограничиться гражданином профессором. Наблюдение с ученого уже сняли, а вот прослушку Сергей отменить вроде как «позабыл». Точнее, «не успел», как и в случае с окончательным оформлением постановления о прекращении дела. Здесь сыграло свою роль то, что полковник Свиридяк имел странную привычку – в соответствующей графе документов он расписывался, а вот число обычно не проставлял, доверяя эту «почетную обязанность» исполнителю. Пользуясь ленью начальника, Василевский решил слегка потянуть резину, надеясь, что Свиридяк не будет перепроверять, ушло ли дело в архив.

И комплексная проверка Курчатовского Института на предмет соблюдения режима, запланированная на среду, четверг и пятницу, подвернулась тут как нельзя кстати. Изначально предполагалось, что от их подразделения в работе комиссии будет участвовать другой сотрудник, но капитану без труда удалось убедить молодого коллегу уступить столь скучную «миссию» ему. Полковник против замены возражать не стал, поэтому в бумаге, направленной в институт, значилась фамилия Василевского.

Помимо исполнения привычных обязанностей, связанных с работой комиссии, Сергей нарезал себе еще ряд дополнительных задач, относящихся к «делу о трех кварках». Находясь три полных дня на территории НИЦ КИ и имея возможность получить доступ ко всем тамошним системам слежения и контроля, он рассчитывал на то, что сумеет понаблюдать за ученым и контактирующими с ним лицами в их, так сказать, «естественной среде обитания». Ко всему прочему, капитан мог теперь легко определить момент выхода профессора из института, а потом спокойно и без суеты «сопроводить» завлаба туда, куда он решит отправиться после работы. Также стоило подумать над тем, как, не вызывая подозрения у «местных контриков», проконтролировать предстоящую встречу Синицына со Смирновым, которая, судя по разговору в пивной, должна была состояться в конце недели, причем, по всей видимости, именно здесь, на территории режимного предприятия. Подполковник Смирнов был одним из руководителей фирмы-подрядчика, и формальный повод заглянуть на объект у него имелся. В здании лаборатории полным ходом шли строительно-монтажные работы, по этажам бродили рабочие с болгарками и перфораторами, а возле стен активно сгружались доски, арматура, кирпич и прочие стройматериалы.

Присутствовал, правда, один непонятный капитану момент. Со стороны полковника Свиридяка комиссии была поставлена неофициальная и не совсем типичная для их службы задача – «накопать» нарушения, которых должно хватить на полноценное представление о необходимости временного приостановления научно-производственной деятельности в помещениях, «не соответствующих требованиям безопасности».

Несмотря на негативное отношение к Свиридяку, Сергей даже не подозревал о настоящих причинах странных пожеланий начальника… А тот, логично рассудив, что лаборатория № 34 вполне подходит под указанное «несоответствие», рассчитывал на стандартную реакцию лишенного «базы» ученого. В том смысле, что из-за невозможности продолжить работу Синицын будет вынужден срочно подыскивать новое место для своих частных экспериментов. Причем не на закрытой от «чужих» глаз территории, а там, где и проследить за ним проще, и «прихватизировать» результаты исследований легче…

Увы, всего этого Василевский не знал, а не будучи профессионалом в области наблюдения, не замечал очевидного – того, что в этом парке не только он следит за гражданином профессором. Неоднократно попадавшийся капитану на глаза небритый мужичок с пакетом в руках, обстоятельно копающийся в урнах, вовсе не являлся бомжом, да и молодой кавказец в кожаной куртке, увязавшийся за спустившимся в метро ученым, тоже не был простым гостем столицы. А на выходе из подземки за Синицыным направился работяга, который до этого, подпирая плечом угол ларька, неспешно потягивал пиво из купленной там же бутылки. Второй или третьей по счету…

Впрочем, на капитана все эти шпионствующие граждане, как ни странно, тоже не обращали внимания. Любители, одним словом. Типичнейшие…

«Чужую» наружку Сергей смог вычислить лишь когда профессор вошел в свой подъезд. Сразу трое державшихся порознь разновозрастных мужиков вдруг сошлись на торце дома, после чего уселись в подъехавшую к ним «Ауди» достаточно укатанного вида. Когда иномарка вползла во двор и, сделав круг, остановилась так, чтобы просматривался подъезд Синицына, сомнений у Василевского не осталось. Озадаченно глянув на сидевших впереди «лиц кавказской национальности» и рассмотрев литовские номера, капитан мысленно выругался, кляня себя за излишнюю самоуверенность: «Да уж! Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу».

Только сейчас до капитана, наконец, дошло, что все его «четко спланированные действия» на самом деле являются чистой воды партизанщиной. Вместо любительской слежки гораздо логичнее и правильнее было бы попытаться еще раз доложить свои соображения полковнику и постараться-таки убедить его в необходимости продолжения официальной проверки. А в случае неудачи – просто пообщаться на эту тему с коллегами из другого отдела, пожаловавшись между делом на странности в поведении «этого самодура Степаныча». К гадалке не ходи, «соседи» поняли бы его «правильно» и доложились бы по инстанции, намекнув о сложившейся ситуации «кому следует». В результате чего Тарасу Степановичу Свиридяку пришлось бы таки «проявить рвение» и возобновить прекращенную им же проверку. Впрочем, вполне возможно, что все сомнения капитана могли показаться коллегам недостаточно убедительными – основанные на интуиции домыслы «к делу не пришьешь», нужны объективно подтвержденные факты. Такие, например, как «весьма интересные сведения», полученные из предстоящего на днях разговора Синицына и Смирнова, или, скажем, вот эти только что обнаруженные филеры-любители, похожие на бандитов из сериалов и раскатывающие на машине, зарегистрированной в стране Евросоюза…

Усевшись на лавочке в отдалении и поразмышляв так с минуту-другую, Сергей решил все же продолжить игру в «казаков-разбойников».

«Грех останавливаться на полпути. Три дня, плюс выходные, у меня, как минимум, есть. Жаль только, нельзя прямо сейчас доложить про этих «литовцев» кавказской наружности. Сто проц, настучит мне начальство по шапке за самодеятельность… Хотя… ну да, если возникнут проблемы, придется все же действовать по стандартному алгоритму… Короче, доложусь обо всем в понедельник, а там была не была…»

 

Глава 11

Пятница. 10 сентября 1982 г.

Пятнадцать пятьдесят пять по Гринвичу, без пяти семь по Москве, в Петропавловске-Камчатском… Нет, на Камчатку, спасаясь от добровольно-принудительных сельхозработ, я так и не улетел, нашел иной, менее радикальный способ. Причем законный и вполне соответствующий духу эпохи. Позавчера на стенде около деканата я нашел одно хитрое объявление. Напечатанный на машинке текст гласил: «Производится набор в студенческую бригаду для работы на строительстве корпуса КПМ . Члены бригады освобождаются от поездки в совхоз «Большевик». Срок отработки – 14 дней. Заявления принимаются в деканате до 10.09».

Что ж, подобный вариант меня вполне устраивал, поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, тут же, «на коленке», набросал заявление и оставил его у секретаря. А уже сегодня, после обеда, обнаружил на том же стенде список везунчиков, сумевших «откосить» от картошки. Таковых набралось аж одиннадцать человек. От нашей группы, помимо меня, в этом списке числились Саша Бурцев и, как ни странно, Шурик. В «прошлой» жизни он вроде бы не отличался «шабашными» настроениями, а тут, поди ж ты, сподобился. Возможно, на него повлияли «свежие» анекдоты на строительную тематику, те самые, что я травил среди однокурсников последние несколько дней, а возможно, он просто решил попробовать себя на новой стезе, вообразив, что махать лопатой или таскать носилки по расположенной рядом с общежитием стройплощадке гораздо интереснее, чем месить глину на подмосковных полях.

В общем, команда у нас подобралась интересная. За исключением Шурика, все остальные, по моим собственным воспоминаниям, должны будут составить костяк студенческого стройотряда, превратившегося впоследствии в банальную бригаду шабашников, поднимавшую неплохие деньги не только на стройках Сибири и Дальнего Востока, но и в столице и ее ближайших окрестностях. И это было, на мой взгляд, весьма и весьма неплохо. Не в том смысле, что шабашка – дело довольно прибыльное, а в том, что все будущие спецы собираются ныне в одной бригаде. Лучше уж, как водится, притереться заранее, чем тратить силы и время на отсеивание лодырей и выстраивание отношений в первом собранном с миру по нитке и еще не оперившемся строяке.

Еще одной причиной хорошего настроения было то, что давешним утром я, улучив момент, на всякий случай заглянул в Шурин портфель. Заглянул и не обнаружил там своего послания в будущее. Что это значило, я поначалу не понял. Однако, поразмышляв с минуту, пришел к выводу: «Раз местный Шурик ничего об этом не говорит, значит он к выемке документов нифига не причастен. А кто причастен? Скорее всего, другой Шурик, из 2012-го». Почему я решил именно так, хрен знает. Словно бы щелкнул в голове какой-то тумблер и «голос из космоса» нашептал прямо в мозг (три раза ха-ха): «Все идет хорошо. Беспокоиться не о чем».

Короче, солнышко светит, птички поют, настроение в целом отличное, иду, помахивая авоськой, в сторону малого спортивного корпуса. Того самого, где на втором этаже – «силовые единоборства», на первом – теннисные столы, а в подвале – клуб любителей русского бильярда.

К бильярду я готовился весь вечер прошедшего четверга. Забежал после занятий в хозяйственный, потом в «Игрушки». В первом приобрел бельевые прищепки (к счастью, нашлись подходящие, большого размера), ультрамодный по нынешним времена клей «Момент» и наждачную шкурку двух видов: «нулевку» и чуть более грубую, где-то под сороковой-шестидесятый номер двухтысячных. В детском магазине затарился погремушками. В общежитии пластмассовые шарики безжалостно разрезал напополам, после чего приклеил внутрь шкурку. На первый взгляд получилось неплохо, будет чем наклейки у киев обтачивать, придавая им элегантно-округлую форму с легкой махрой по поверхности. С прищепками возился дольше. Не меньше десятка улетело в корзину, пока не добился нужного результата: два суппорта-струбцины с резинкой от трусов (гы-гы-гы) в качестве прижимного элемента. Насаживаешь такую прищепку на наконечник кия и все – никуда наклейка не денется, прижимаемая резинкой до тех самых пор, пока клей не схватится. В принципе, уже через час кий можно использовать по назначению, хотя лучше бы, конечно, подождать сутки, чтобы наверняка…

– Куды рвесси, милай? Нетусь тут никого. Учапали по домам.

Сидящая возле дверей бабулька оторвалась ото сна и окинула меня подозрительным взглядом. Однако с места, чтобы загородить проход, она так и не встала, поэтому я без затей прошествовал мимо вахты и, придав солидности голосу, объявил:

– К капитану Кривошапкину. По делу. Насчет меня он был должен предупредить.

– Ну, раз должен, тоды проходь, – махнула рукой вахтерша и, уронив голову на грудь, возвратилась к прерванной дреме. В ответ я лишь мысленно усмехнулся и направил стопы к ведущей на цокольный этаж лестнице. Туда, куда обычным студентам хода, как правило, не было. В святая святых. На место встречи, которое изменить нельзя.

* * *

В том, что товарищ капитан про меня не забыл, я был абсолютно уверен. Утром, в самом конце занятия по иностранному языку Римма Юрьевна, поблагодарив всех присутствующих за хорошую работу по подготовке к английскому, посмотрела на меня с хитрецой, а затем загадочно изрекла:

– Не забудьте, Фомин. Сегодня, в 19:00.

После чего, никому ничего толком не объяснив, покинула помещение. Все оставшиеся в кабинете буквально застыли. В ступоре. Раскрыв рты, с изумлением уставившись на меня.

Первым от потрясения оправился Миха Желтов. Секунд через десять. Или пятнадцать.

– О чем это она? – поинтересовался он, поглядывая то на меня, то на дверь.

Выдержав театральную паузу и напустив на себя скучающий вид, я пожал плечами и лениво ответил:

– Да так. Дела у нас кое-какие имеются. Приватные, не для всех.

– С Риммой? – ахнула Таня Стеценко и тут же прикрыла ладошкой рот, будто бы ужаснувшись этой «крамольной» мысли.

Довольный произведенным эффектом, я, не торопясь, убрал в сумку учебник, потом тетрадь, потянулся, крякнул и… больше не в силах сдерживаться, расхохотался во весь голос:

– Да с мужем ее, Пал Борисычем, я сегодня встречаюсь. А вы что подумали?

Спустя пару секунд ржали уже все. Включая Таню и Шурика, догадавшегося о шутке последним.

– Ну, ты, брат, даешь! Туману напустил, мама не горюй, – хлопнул меня по плечу Саша Бурцев, когда веселье, наконец, стихло. – Артист, блин!

– Точно! Купил так купил, – подтвердили его мысль остальные. И только Таня разочарованно выдохнула:

– А вообще жалко. Мне так любопытно было, чуть не умерла, так хотелось узнать, что у вас за тайны такие.

– Да нет там никаких тайн, – ухмыльнулся я, закидывая на плечо сумку. – Сплошная рутина.

– А ты нам расскажешь потом? – не унималась Стеценко, поддерживаемая мужской частью нашего коллектива.

– Расскажу, обязательно расскажу. Но после, – успокоил я ее, уже прикидывая сценарии предстоящей встречи в бильярдной.

Однако пока ничего путного на ум не приходило.

«Ну, что ж, будем действовать по обстановке. Ибо, как говаривал Наполеон, надо ввязаться в бой, а там… Там оно все само собой образуется. Не боги горшки обжигают. Прорвемся».

* * *

– Добрый вечер, Павел Борисович, – поздоровался я, входя в бильярдную.

– Здорово, коли не шутишь, – ответил мне капитан Кривошапкин, отступая от затянутого сукном стола и протягивая для приветствия руку.

В помещении он был один. Видимо, ждал меня, а остальные товарищи офицеры должны были подойти позже. Где-нибудь к половине восьмого, когда требующий ремонта инвентарь будет, наконец, приведен в норму.

– Ну что, к работе готов? – поинтересовался Павел Борисович после того, как мы обменялись рукопожатием.

– Готов, – ответствовал я, приподнимая авоську и демонстрируя завернутый в целлофан инструмент. То есть, прищепки с резинками, клей, шлифовальные вкладыши-погремушки, упаковку бритвенных лезвий и точилку для карандашей, стесанную под размер стандартного кия.

– Молодец. Вижу, что подготовился, – похвалил меня капитан Кривошапкин. – Что ж, пойдем тогда, покажу тебе наше хозяйство.

Положив свой кий на бортик стола, он отвел меня к киевнице, расположенной в углу помещения рядом с небольшим верстаком и грифельной доской для подсчета очков в «классике».

– Вот, смотри. На три кия наклейки  я уже присобачил, надо бы их обтесать-обработать. А эти два не успел.

Капитан вытащил крайний кий и показал истертый почти до дерева наконечник.

Я принял из его рук инвентарь и внимательно осмотрел полированный «стержень». Кий оказался составным, с пластмассовой скруткой. Запилы длинные и тонкие, но не классические под елочку, а «короной». Турняк хоть и потертый слегка, но, как и шафт, ровный, без шишек и впадин. Да и вообще, на мой взгляд, структура и форма дерева были близки к идеалу. Видимо, и впрямь мастер работал. Причем хороший.

– Чемодановская работа, – с гордостью пояснил Кривошапкин, глядя, как я рассматриваю «инструмент».

– Чемоданов? – переспросил я, припоминая имена и фамилии «бильярдных» кудесников прошлого. – Это который у самого Сталина тренером подрабатывал?

– Нет, не он, – рассмеялся Павел Борисович. – Это сына его, Геннадия, кий. Но тоже почти раритет.

– Понял, – кивнул я, вспомнив, наконец, о ком идет речь. – Старший вроде еще и шары отличные мастерил, из слоновых бивней вытачивал. И столы делал малыми партиями. Можно сказать, в розницу.

– Это точно, – подтвердил капитан. – Чемодановские столы сейчас днем с огнем не найдешь. У нас, в МВО , по слухам, всего один сохранился. Да и тот во Владимире, в клубе учебного центра. Сам генерал Лушев  пытался его к себе утащить. За это дело зампотылу и начштабу учебки по новенькой «Волге» давал, а командира и вовсе в Москву перевести обещался. С повышением, служебным жильем, все как положено.

– И что?

– Не вышло у него ничего, – развел руками Павел Борисович. – Костьми мужики легли, но стол не отдали.

– Все правильно, – согласился я. – Музейные ценности отдаче не подлежат.

Капитан в ответ усмехнулся, хлопнул меня по плечу, глазами указал на верстак и, ничего больше не объясняя, продолжил прерванную моим появлением тренировку. Я же, вынув из авоськи приспособления и расходники, приступил, наконец, к делу. Под музыку. То бишь, под стук соударяющихся друг с другом шаров и негромкие чертыхания товарища Кривошапкина.

* * *

Перво-наперво я, с помощью лезвий «Нева», наждачки и известной всем матери, освобождаю кий от старой наклейки. После чего еще примерно с минуту шкурю, а потом шлифую деревянный торец и одну из сторон новой наклейки, выуженной из небольшой коробочки, лежащей на краю верстака. Сама наклейка, кстати, состоит не то из десяти, не то из одиннадцати слоев плотной кожи и внешне напоминает гипертрофированную таблетку от диареи (название лекарства не помню, но цвет у него был точно коричневый). Логотип на кожаном кругляше отсутствует. Интуитивно догадываюсь, что это не «Мури» или, к примеру, «Тайгер», а что-то сугубо отечественное, изготовленное, правда, не на коленке в сарае, а в относительно нормальных условиях артельной мануфактуры. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и это вполне себе контрабандный товар (ага, сделанный «в Одессе, на Малой Арнаутской улице»).

Короче, спустя еще минуту на кожу и дерево уже нанесен клей, я оставляю его подсыхать и перехожу ко второму кию. Манипуляции с очисткой, шкурением и шлифовкой повторяются в той же последовательности. Через три оборота секундной стрелки утираю пот и беру в руки прищепки-суппорты. С силой прижимаю первую наклейку к торцу первого кия. Фиксирую ее прищепкой. Затем выжидаю немного и произвожу те же действия с другим кием и второй наклейкой.

«Фух! Дело сделано. Теперь можно заняться формовкой подготовленных ранее наконечников».

По очереди достаю из киевницы три оставшихся кия. Аккуратно подрезаю, а затем тонко стачиваю края наклеек. Шлифую боковины шкуркой, потом с помощью сделанных из погремушек «шейперов» формирую торцы, придавая им округлую форму (если оставить как есть, сцепление с битком окажется слабым и кий при ударе обязательно «киксанет»).

«Ну вот! С этим тоже покончено. Можно запасаться попкорном и занимать места в зрительном зале…»

* * *

…К сожалению ли, к счастью, но стать зрителем мне сегодня так и не довелось.

– Ну что, может, сыграем партейку? – предложил капитан Кривошапкин, видимо, уставший катать шары в одиночестве и заметивший, что я наконец-то освободился. – В американочку, по рублю с носа?

– Можно, – согласился я, нахально добавив. – Готовьте деньги, тащ капитан.

Слегка опешив от такой наглости, Павел Борисович покачал головой, а затем произнес ровным тоном, один в один копируя интонации Армена Джигарханяна в роли штабс-капитана Овечкина :

– Ну что ж. Прошу к столу, молодой человек. Посмотрим, чему тебя на северах научили.

Я не спеша выбрал себе подходящий кий из только что отремонтированных, подошел к игровому столу, провел рукой по сукну, катнул один из шаров, проверяя раскат. Да, сукно, конечно, не новое, изрядно потертое около луз и бортов, покрытое многочисленными следами «ожогов» от проскальзывающих по ткани «своих» и «чужих». Но тем не менее играть на нем можно. Раскат, в общем-то, неплохой, хотя и немного медленный – «одиннадцать бортов» на нем никак не пройдут, как ни старайся.

– Ардезия? – поинтересовался я, постучав по столу костяшками пальцев.

– Какая еще ардезия? – удивился капитан Кривошапкин. – Камень. Этот, как его, аспидный сланец.

«Ну да, все верно. Про ардезит здесь пока что не ведают. Основание ваяют из аспида. Того самого, что в первой половине XX века использовался для изготовления ученических грифельных досок».

Беру в руки кий, склоняюсь на полем, средней силы ударом посылаю шар в противоположный борт, на пробу. Ага, идет вроде бы ничего, центр держит, сам по себе в боковое вращение не соскальзывает. И отскок хороший. На слоновую кость не похоже, видимо, шары здесь делают из смолы каких-нибудь полиэфиров или акрила. Хоть и не фенолальдегидный «Арамит Премьер» или «Супер Про», но общие впечатления неплохие. Царапин, трещин и шероховатостей нет, только следы от мела. А это значит, что можно не только скатывать «свояки» или вбивать под железку «прицельные», но и строить игру по выходам, с контролем битка, аккуратно и точно. С точностью у меня нынешнего проблем нет, осталось только прикинуть тактику и стратегию…

– Стойка у тебя какая-то… своеобразная, – неожиданно заметил Павел Борисович. – Чуть ли не носом поляну метешь.

Сам он стоял сбоку от стола, возле длинного борта, и, опершись обеими руками о вертикально поставленный кий, с интересом наблюдал за моими телодвижениями.

– Стандартная низкая стойка. Она к нам от снукеристов пришла, – пояснил я, выпрямляясь и слегка потягиваясь. – Хорошо видны и биток, и прицельный шар, и створ, и линия резки. И кий при ударе не сваливается, поскольку имеет сразу четыре опоры. Мост, подбородок, грудь, рука. Короче, и целиться так гораздо легче, и движения лишние исключаются.

– Понятно, – кивнул мой партнер по предстоящей игре. – Ну что? Разыграем разбой?

– Давайте.

Взяв треугольник, я установил «пирамиду», передал сопернику «двоечку», а себе взял биток, отличающийся от остальных шаров только тем, что на боках у него вместо цифр были нанесены черные точки. Затем перешел на другую половину стола, и мы с капитаном склонились над игровым полем. Я слева, он справа.

Стойка у Павла Борисовича оказалась высокая. Видимо, так научили, плюс галстук в этом случае сукна не касается. Поскольку он, хоть зафиксирован на рубашке зажимом, но все же свисает. Не дай бог, заденет какой-нибудь из шаров, сразу же оштрафуют. Либо судья, либо зрители, либо соперник. Недаром ведь все профессиональные маркеры носят жилетку и бабочку – и выглядит эстетично, и игре не мешает. Впрочем, офицер с галстуком-бабочкой – это, на мой взгляд, полный сюр. Поэтому для военных – только высокая стойка и никаких портняжных излишеств. И жилет ни к чему. Если только он не с приставкой «броне-».

В общем, катнули мы оба шары и… Мой шар после отскока вернулся в «дом» и остановился впритирку к короткому борту. Шар соперника отстал сантиметров на десять. Удар неплохой, но для выигрыша разбоя этого недостаточно.

Павел Борисович расстраиваться неудаче не стал и даже, наоборот, одобрительно хмыкнул, поднял вверх большой палец, положил «свой» шар в основание «пирамиды» и отошел в сторону, предлагая начать игру.

Я, не чинясь, переместил биток на переднюю линию, тщательно намелил кий, примерился, задержал на секунду дыхание и… понеслась, родимая.

* * *

Эх! Вот за что я люблю «американку», так это за простоту. Некоторые, правда, считают «америку» чересчур примитивной, но, по-моему, это чистой воды эстетство. Или снобизм. Конечно, классическая русская пирамида – игра более… м-м… умная, да и «Москва» с «Невой» таят в себе немало возможностей для умеющих держать кий. Однако ж со «свободной пирамидой» (так обозвали «американку» в двухтысячных) они все одно не сравнятся. Большинство отечественных любителей бильярда катали и будут катать шары, не заморачиваясь на разделение их по «цене» или игровой функции. Битком может быть любой шар – и точка! К прицельным это, кстати, тоже относится. Главное – попасть в лузу. А лузы на русском столе о-о-ох какие узкие. Хрен попадешь. Это вам не заокеанский пул или британский снукер. И тем более не галльский фрондирующий карамболь, где лузы вообще не нужны.

Короче, забил восемь шаров и, как говорится, «гуляй, Вася». Готовься к следующей партии, где даже не самый мастеровитый игрок может собрать свои законные «восемь с кия». При определенной доле везения, естественно. А удача в бильярде нужна. Очень нужна.

В нашей с Павлом Борисовичем партии удача оказалась на моей стороне. Хотя, может, это и не удача вовсе, а тонкий расчет. Тут все зависит от того, с какой стороны на это дело смотреть. Товарищ капитан, например, судя по его «каменному» лицу, считал, что мне просто поперло. Ну да, он ведь ни одного удара не сделал, так и простоял всю игру возле стола, кривясь, будто лимон проглотил. Я же, наоборот, был уверен, точнее, знал, что удачей здесь и не пахнет. Все дело лишь в умении правильно концентрироваться, удерживая в узде собственные эмоции. А еще – в знании особенностей бильярдной игры и моем открывшемся «на переходе» таланте. Таланте попадать точно в цель. Если, конечно, внешние обстоятельства не помешают. Такие, как скажем, зацеп на сукне. Или маленький скол на шаре. Или недостаток мела на «обработанной» им же наклейке. Мелочи, забывать о которых себе дороже…

В общем, первый шар я положил в левую лузу четким ударом битка в самый край пирамиды. Биток упокоился в сетке, пирамида осталась практически целой. Только три из пятнадцати прицельных шаров выкатились «на игру», что мне, по большому счету, и требовалось. Не очень, знаете ли, хотелось отдавать сопернику инициативу в случае промаха. В «своем» времени за подобный разбой меня могли бы и оштрафовать, однако поскольку промаха не случилось, постольку и правила будущего МКП  я не нарушил. Минус же состоял в том, что так и не разбитую до конца пирамиду пришлось теперь «разбирать» самому. С неудобных позиций, используя высокий мост «на трех цырлах». Шар за шаром. По очереди «отламывая» их от почти «правильной» кучи.

Впрочем, с этой разборкой я справился. Очень изящным способом. Сначала забил в правый угол «чужого». Оттяжкой, с сильным правым винтом. Имея битком освобожденную из пирамидного плена «семерку», а прицельным шаром – «двушечку», тоже отвалившуюся при разбое от пирамиды. Затем пустил один из кучкующихся шаров в удачно вышедший под удар «семерик». Накатом, вновь положив «чужого», но с выходом битка под лузное устье. А дальше… все остальное было уже делом техники. В общем, следующие пять шаров я положил классически. В одну калитку. Едва ли не по учебнику. Тихий накат, «чужой» сваливается в лузу, биток встает на его место, становясь прицельным. Потом снова накат, затем еще. И еще. До тех пор, пока «на полке» их не набирается ровно восемь.

Конечно, стороннему наблюдателю моя игра могла показаться простой и совершенно не зрелищной, но по сути это было не совсем так. Точнее, совсем не так. Все посвященные в таинство бильярдной игры в курсе, что тихо скатить в одну лузу даже три шара подряд – задача довольно сложная. Знают, что многое, если не все, зависит от личного мастерства исполнителя.

Знал об этом и капитан Кривошапкин. Поэтому он просто вытащил из кармана рубль, с мрачным видом передал его мне, затем решительно выдохнул, тряхнул головой и… сделал предложение, от которого я не смог отказаться:

– Играем еще одну. Ставка – трояк. Разбиваю я.

К разбою капитан готовился долго. Установив биток около первой точки, он секунд пять или шесть переступал ногами, выбирая позицию. Потом чуть подался вперед. Наклонился. Положив левую руку на стол, поставил мост. Открытый, естественно. Слегка пошевелил пальцами, сдвигая ладонь в сторону. Совсем чуть-чуть, на пару миллиметров, не больше. Сделал несколько махов, примеряясь к удару. Замер, фиксируя стойку, а затем… затем ему что-то вдруг не понравилось. Выпрямившись и отстранив кий от битка, он окинул прищуренным взглядом поляну и покачал головой, словно бы сомневаясь в правильности сделанного им выбора. Впрочем, уже через пару секунд Павел Борисович опять намелил кий, передвинул шар чуть левее и, смахнув с сукна невидимую пылинку, вновь склонился над «домом»…

Сомнения капитана я понимал. Ошибка в разбое стала бы для него почти катастрофой. Теперь он уже точно знал, на что способен соперник, поэтому очень долго прицеливался, стараясь избежать промаха.

Старания его не прошли даром. Разбой у Павла Борисовича получился отменный. Пущенный с силой биток ударился о грань пирамиды и, отскочив от третьего шара, влетел точно в створ, прямо под ободок, даже не задев губки. Сложенные в правильную фигуру шары раскатились по всему полю. Соударяясь случайным образом, пробуя на прочность борта и друг друга. В общем, результат был хорош: биток упал в лузу, а от разбитой в хлам пирамиды остались одни лишь воспоминания.

Довольный собой капитан, не торопясь, обошел стол, оценивая расстановку шаров. Позиция на столе выглядела весьма перспективной. И не просто перспективной – выигрышной на триста процентов. Больше половины шаров на игре, борта чистые, остается лишь закрепить начальный успех и довести партию до победы.

Второй шар мой соперник забил играючи. Прямым в угол. Затем переместил свое внимание на центр и закрутил «свояка» в середину. Получивший боковое вращение биток коснулся прицельного и аккуратно ввинтился в лузу. Павел Борисович что-то пробормотал себе под нос, несколькими движениями протер кий и еще раз обошел стол, прикидывая дальнейшие действия. На мой взгляд, еще три, как минимум, шара он мог положить с гарантией. А если не промахнется с выходом, то и все пять, нужные ему для победы.

Для следующего удара товарищ капитан выбрал пару, расположенную строго по задней линии. Ну да, все верно, идеальная расстановка для «свояка». Можно и боковик запустить, а можно и просто накатом. Однако, к моему удивлению, соперник решил наиграть «чужого». Видимо, биток хотел проконтролировать, уведя его в среднюю зону, на «выгон».

Выход у Павла Борисовича получился – биток остановился около средней лузы. Но вот прицельный шар… его капитан однозначно профукал. Перерезал буквально на миллиметр. Итог: шар отразился от губки и встал на короткий борт. Я даже немного расстроился от столь нелепого промаха моего оппонента. А уж как огорчился Павел Борисович, словами не передать. Все эмоции были написаны у него на лице. Была там и злость на самого себя, и почти детская обида по причине отнятой у ребенка игрушки, и досада на внешние обстоятельства. Желание посыпать голову пеплом и удалиться в пустыню. Сломать об колено кий, пнуть ножку стола и больше никогда… «никогда не возвращаться в это проклятое место…»

Но тем не менее игра есть игра, в ней всякое может случиться, не стоит так сильно переживать, да и вообще – не ошибается тот, кто ничего не делает.

Сменив соперника у стола, я без проблем закатил подставу, потом раскидал два «чужих» по углам и задумался. Стоит или нет давать шанс товарищу капитану? После секундного размышления решил, что стоит. Вижу ведь, страдает мужик, того и гляди, лопнет сейчас от расстройства. Или вернется домой и наедет без повода на нашу уважаемую Римму Юрьевну. Не дай бог, подерутся еще, кто у нас тогда иностранный вести будет?

Короче, положив в лузу еще один шар, я решил допустить маленькую «небрежность». Сделал вид, что расслабился и потому…

– Эх! Шляпа! – чертыхнулся я, глядя как биток катится через весь стол после не слишком удачного отыгрыша. – Недорезал… мать твою за ногу!

Воспрянувший духом соперник тут же подхватил кий, метнулся к столу и, блестя глазами, принялся высматривать сулящие успех комбинации. Я мысленно усмехнулся. «Ты аза-артен, Парамоша. Вот что тебя губит» .

Однако, как вскорости выяснилось, я ошибся. Мой оппонент не стал искушать судьбу. Сумел-таки совладать с эмоциями и спокойненько отыгрался. Так же, как и я до него.

Минуты три после этого мы обменивались тихими и не очень ударами, планомерно ухудшая позицию на столе в надежде на ошибку соперника. После четвертого по счету отыгрыша шесть шаров окончательно «прилипли» к бортам, два скучковались возле угловой лузы, последний выкатился на заднюю линию, а Павел Борисович решился, наконец, на дальний удар. С закрытого моста, от короткого борта. Аккуратно прицелившись, он направил биток в шар, стоящий на точке. Желая, по всей видимости, скатить «свояка».

Увы, «свояк» у товарища капитана не получился. Более того, биток подбил ту парочку, что тусовалась у лузы, а прицельный вывел на игру «бортового» собрата.

К моему удивлению, второй раз Павел Борисович демонстрировать свои переживания не стал. Проследив за раскатом, он медленно выпрямился, пожал плечами и с невозмутимым видом отошел от стола, предоставляя мне возможность закончить партию. Что я и не преминул сделать. Положив подряд трех «свояков» и одного «чужого». Доведя счет забитых шаров до восьми. То есть до победы.

По окончании партии три рубля переместились в мой карман – все честь по чести, – а капитан Кривошапкин пожал мне руку и поблагодарил за доставленное от игры удовольствие. На еще одном реванше он уже не настаивал. И вообще, выглядел донельзя довольным. Почти как кот, наглотавшийся валерьянки.

«Хм, с чего бы это? Чего-то я, братцы, не догоняю».

Додумать эту мысль до конца мне так и не удалось.

Хлопнула входная дверь. В помещение, перебрасываясь на ходу короткими фразами, вошли двое мужчин в форме. Замначальника военной кафедры подполковник Ходырев и начальник учебной части майор Новицкий.

Павел Борисович тут же развернулся к вошедшим, демонстрируя уставную стойку. За доли секунды до этого он успел сделать «страшные глаза» и кивком головы отослал меня обратно к верстаку и киевнице. Типа, сиди тихо и не отсвечивай. Намек капитана я понял и быстренько усвистал в угол продолжать работу с инвентарем.

После того как коллеги-военные поприветствовали друг друга, подполковник с майором сняли с себя пиджаки и… «Тьфу ты, черт! Какие, к дьяволу, пиджаки? «Пиджак» в этой компании я. А они… они эти, как их там? Во! Сапоги! Кадровые. Начищенные до зеркального блеска…»

Короче, кители новопришедших были помещены в гардеробный шкаф. Фуражки отправились следом. А вот сапоги… пардон, ботинки, товарищи офицеры снимать не стали. Носки, брюки, галстуки и рубашки – тоже. «Ну да, все правильно. Тут все же бильярдная, а не баня… гы-гы-гы».

Пока я возился у верстака, полируя шафты найденной там же фланелью, гости или, скорее, хозяева помещения, расчехлили по-быстрому второй стол, чуть более, на мой взгляд, ухоженный, выложили на поляну шары и принялись активно катать их туда-сюда. Не руками, конечно, а принесенными с собой киями – не доверяли, видать, «общественному» инвентарю. Или знали, что он на сегодня «в ремонте». По ходу игры военные о чем-то беседовали, однако расслышать их разговор я не сумел – мешала загораживающая стол колонна.

– Андрей! Ну-ка, подойди-ка сюда, – окликнул меня минут через пять капитан, усиливая приказ взмахом руки. – Да, и кий с собой какой-нибудь прихвати.

Взяв уже опробованный ранее кий, я подошел к офицерам. Остановившись возле стола, отрапортовал старшему по званию и по возрасту:

– Курсант Фомин, товарищ полковник.

– Подполковник, – слегка усмехнувшись, поправил меня замначальника кафедры.

– Виноват, товарищ подполковник.

Ходырев опять усмехнулся, потом покачал головой и медленно произнес:

– Значит, говоришь… курсант Фомин? Андрей… как там тебя по батюшке?

– Фомин Андрей Николаевич.

– Ну что ж, будем знакомы, Андрей Николаевич, – улыбнулся подполковник и, не чинясь, протянул для приветствия руку. – Я, кстати, тоже Николаевич. Только Иван.

Рука у товарища подполковника оказалась крепкая – впору подковы гнуть.

– А это Василий Васильевич Новицкий, – продолжил он спустя пару секунд, выпуская мою ладонь из «захвата» втором цикле.

– Здравия желаю, товарищ майор, – поздоровался я через стол с коренастым Василием Васильевичем, обладателем выдающихся красных ушей, служивших, как помнится, излюбленной темой для анекдотов. В том числе и таких бородатых, как «Почему товарищ майор не ест соленые огурцы?..»

Василий Васильевич кивнул мне в ответ, а подполковник Ходырев тем временем перешел к главному:

– Нам тут Павел Борисович кое-что интересное про тебя рассказал. Сказал, что ты, курсант Фомин, на бильярде неплохо играешь. Прямо-таки… талант.

– Это он погорячился, – буркнул я, изображая смущение. – Так. Везет иногда.

После этих слов Ходырев с Новицким быстро переглянулись, затем Иван Николаевич вновь посмотрел на меня и подвел итог разговору:

– Ну что ж. Проверим тебя в деле, курсант Фомин. Посмотрим, до какой степени ты у нас, хм, везунчик.

Это было именно то, что я от них ожидал. Коллеги не до конца поверили капитану и решили сами во всем разобраться. Убедиться, так сказать, на собственном, опыте.

Пожав плечами, я направился устанавливать пирамиду. Однако, едва коснувшись кием шаров, чтобы подкатить их на «точку», был остановлен неожиданным возгласом товарища подполковника:

– А ну-ка, постой-ка, студент! Дай-ка я на твой кий погляжу.

Приняв у меня из рук кий, Иван Николаевич внимательно его осмотрел, хмыкнул, поморщился, а затем коротко резюмировал:

– Нет. Не стоит тебе ЭТИМ играть.

Потом повернулся к Павлу Борисовичу и чуть насмешливо «попросил-приказал»:

– Паша, будь ласка, поройся в каптерке и подбери нашему юному дарованию что-нибудь более… м-м… подходящее.

– Справа от двери посмотри, – дополнил командирскую просьбу майор Новицкий, прищуривая один глаз и как будто подмигивая. – Я их, кажется, там складывал.

– Есть. Понял. Посмотрю обязательно, – отозвался Павел Борисович, скрывая в усах улыбку.

«Хм, чего это они так веселятся-то? Пакость, что ли, какую задумали?..»

В том, что товарищи офицеры и впрямь задумали какую-то каверзу, я убедился через минуту, когда капитан вернулся к столу.

– Вот, Андрюха. Держи, – торжественно произнес он, вручая мне в руки кривоватую, истертую по всей длине «деревяшку». – Самое лучшее из того, что нашлось. Пользуйся.

– Спасибо, Пал Борисович, – выдавил я из себя, состроив кислую мину, с трудом удерживаясь от матерщины. «Да уж, спасибо большое, что швабру мне не всучили. Вот была бы потеха».

Мой «новый» кий можно было охарактеризовать одним-единственным словом – «дрова». Мало того, что он был кривой и шершавый, – он был еще и короче стандартного сантиметров на двадцать. И легче грамм на сто пятьдесят-двести. Плюс наклейка напоминала по форме не то гриб, не то гвоздь, по самую шляпку вколоченный в торец наконечника.

Впрочем, «техника, она и на огороде – техника», как говаривал мой друг Олег Панакиви, ловко останавливая футбольный мяч, скачущий по кочковатому полю. Посмотрим, что у нас выйдет в итоге. И вообще, хорошо смеется тот, кто смеется последним…

– Думаю, опробовать тебе его ни к чему, – продолжал издеваться надо мной подполковник. – Две партии ты уже отыграл, руку набил, шары и поляну проверил, так что… Как классику играть, знаешь?

– Малую русскую? – уточнил я, натирая кий тальком, пытаясь хоть как-то подготовить его для игры.

– Ну да. До семидесяти одного и без дураков, под заказ.

– Знаю.

– Ну вот и отлично. Василий Васильевич у нас как раз на классике специализируется. Будешь сейчас с ним играть. Василь Василич, ты как? Не против? По пятерке за партию?

– Я то не против, – прогудел майор, глядя на мою возню с кием. – А вот товарищ курсант…

– Я готов, – ответил я, подходя к столу. – Классика. По пять рублей с носа. Играем, товарищ майор.

– Играем, – ухмыльнулся Василий Васильевич, выставляя два шара на розыгрыш. – Не боись, студент. Пять рублей – не те деньги, чтобы о них горевать…

* * *

Разбой я, конечно же, проиграл. Сукно на втором столе оказалось быстрым, да и силу удара пришлось увеличить, компенсируя недостаток массы. В общем, мой шар – бордового цвета биток – отразился от двух бортов и остановился в доме, совсем чуть-чуть не докатившись до передней линии.

Оппонент сыграл гораздо точнее – его «двойка» застыла в пяти-шести сантиметрах от борта.

– Я разбиваю, – констатировал Василий Васильевич, перемещая биток на игру.

Огорчаться я этим фактом не стал. «Классика» – не «Москва», разбой для нее – не самое важное. Одним, даже очень хорошим первым ударом победу не обеспечишь. В классической пирамиде за разбоем чаще всего идет череда отыгрышей, где главное – не забивать шары в лузы, а спокойно и вдумчиво раскатывать их по столу, дожидаясь ошибки соперника.

Товарищ майор, как выяснилось, придерживался той же стратегии. Разбивать пирамиду впрямую он не решился – ограничился обратным ударом, с отскоком под основание. После чего отступил в сторону, ожидая ответного хода с моей стороны.

Приподняв кий наконечником кверху, не спеша обхожу стол и притормаживаю у дальней угловой лузы. Лучше всего сейчас было бы отыграться с постановкой битка на короткий борт, но… в голове крутится странная мысль: не стоит затягивать партию, не этого от меня ждут товарищи офицеры.

«А чего именно они от меня ждут? Все верно. Ждут, что я начну рисковать. По причине молодости и отсутствия опыта… Что ж, не будем разочаровывать страждущих. Рискнем, пожалуй. Риск – дело благородное».

Объявляю заказ:

– Двойка в левую среднюю. Дуплетом.

Склоняюсь над игровым полем.

Шар с циферками «два» на боках падает в завязанную снизу «корзину».

– Опа! – восклицает капитан Кривошапкин.

– Однако ж, – удивленно бормочет подполковник Ходырев.

Майор Новицкий молчит – напряженно смотрит на стол, видимо, ждет новых сюрпризов.

Обмануть его я не вправе. Двумя почти прямыми ударами заколачиваю в правый угол сначала «девятку», а следом за ней «четырнадцатый». Не останавливаясь на достигнутом, переправляю в левую среднюю «чИрик», с прокатом битка в центральную зону.

«Та-ак, тридцать пять очков как с куста. Осталось положить еще столько же плюс один».

Прикинув по-быстрому варианты, нацеливаюсь на левую ближнюю лузу. Имея в виду попробовать продавить в нее «туз» («единичку» с «ценой» в одиннадцать полновесных очков) с отправкой битка в «глубину», на дальний борт. Чисто по отыгрышу, поскольку до конца в успехе своего начинания не уверен.

…Предчувствия меня не обманули. В цель я все-таки не попал. Причем «не попал» плохо: «туз» застрял в «губках», и это было еще не самое страшное. В самый ответственный момент во всей красе проявились главные особенности моего «элитного» кия, выструганного, по-видимому, из «левого» горбыля на перевыполняющей план лесопилке. Нет, он, конечно, не киксанул, но вместо прямой и строгой оттяжки получилась оттяжка с боковиком. В результате чего биток откатился назад по дуге и… свалился в среднюю лузу…

– Штраф пять очков, плюс-минус, – замечает взявшийся исполнять обязанности судьи подполковник. – Счет 30:5 в пользу студента.

Соперник меня не щадит. Вынув из сетки биток, он устанавливает шар в «дом» и выверенным ударом «с руки» снимает «подставку». Одна радость, что делать это ему приходится не впрямую, а через борт, поэтому хорошо проконтролировать биток майор не может – на следующем ударе отыгрывается. С уводом «цветного» в наиболее безопасное место. За кучкующиеся около третьей точки шары.

«Молодец майор, отличный отыгрыш. Всю поляну замазал. Что ж, сделаем ему, пожалуй, алаверды. В обратную сторону».

Стараясь не перерезать, аккуратно подбиваю ядро пирамиды и вывожу на игру шары с номерами 15, 13 и 8. Биток, как и было задумано, уходит на ближнюю половину стола.

«Ага! Посмотрим теперь, будет товарищ майор рисковать или все-таки побоится?»

Гляжу на стол, оцениваю позицию. Соперник занимается тем же. Чешет репу, размышляет над следующим ходом. «Что ж, подумать ему есть над чем».

Шары на столе расположились довольно занятно.

В «глубине», то есть в зоне между дальним бортом и задней линией, ситуация следующая. «Одиннадцатый» и «двенадцатый» хоть и тушуют друг друга возле правой угловой лузы, но в лузу их прямым не сыграть, хоть в лоб стучи, хоть в разрез. Номер 3 намертво прилип к «короткой» резине. Для кладки этот шар не подходит, цена ему всего три очка, в нынешние расклады он реально не вписывается. «Семерик» – почти что на задней линии. Положить его, в принципе, можно, но слишком велик риск промахнуться. А вот номер 13 стоит неплохо. Однако и его просто так не сыграешь – в левый угол нужна очень тонкая резка, а правый закрывают «зайцы», приснопамятные «одиннадцатый» и «двенадцатый». Можно, конечно, попробовать пробить через шар, но опять же – высока вероятность промаха.

«Так, переходим в среднюю зону. На выгон».

«Восьмерка» – возле центральной точки. Отличный шар, но – исключительно на перспективу. И номер 15 расположен удачно. Я бы даже сказал, чрезвычайно удачно – наискосок от лузы, сантиметрах в десяти-одиннадцати. Засада лишь в том, что в настоящий момент этот шар «замазан» стоящей на линии дома «четверкой». Короче, если и играть «пятнашку», то только абриколем от правого борта, с сильным левым винтом. Оставшиеся два шара, «пять» и «шесть», раскиданы по длинным бортам. Они если и кладутся, то только дуплетом. Причем обратным, чтобы избежать контртуша.

На дуплет майор вряд ли пойдет – и сложно, и очков много не наберешь. Так что, скорее всего, он будет играть самый дорогой шар – «пятнадцатый». С выходом битка на левую половину стола, в центр, под «восьмерку».

Спустя пару минут товарищ майор решается, наконец, на удар. Словно бы прочитав мои мысли, он играет «пятнадцатый». Левым винтом, от борта. После соударения с битком, прицельный шар медленно ползет к лузе, замирает на миг, будто раздумывая «упасть или не упасть» и… все-таки падает… «От ты ж, редиска какая!»

– Молоток, Васильич! – радостно скалится подполковник.

– Знай наших! – вторит ему капитан.

Майор облегченно вздыхает, утирает рукавом пот и идет к откатившемуся в центр битку продолжать серию. «Восьмерку» Василий Васильевич кладет четко, оттяжкой уводя ненумерованный шар в «глубину», пытаясь подбить им или «тринадцатого», или пару «двенадцать-одиннадцать». «Восемь» падает в лузу, а вот подбой у Василия Васильевича не получается. То есть биток касается все же «зайцев-тушканчиков», разделяя их на два одиночных, но сам при этом откатывается в угол и встает едва ли не в створ. Еще чуть-чуть и он бы точно в лузу свалился, к гадалке не ходи.

– Тьфу ты, мать, – чертыхается сквозь зубы майор, после чего вынужденно отыгрывается. На «одиннадцатом». Отправляя биток в дом, к борту.

– Счет 30:39. Васильич ведет, – объявляет подполковник Ходырев. – Твой ход, студент.

Подхожу к столу. Смотрю на поляну. Думаю.

На игровом поле восемь шаров, не считая битка. Номера 11, 12, 13 – в дальнем правом углу. Их не сыграть – закрывают друг друга и от битка, и от лузы. «Шесть» и «пять» – по длинным бортам, на «выгоне». «Семерик» – на задней линии, «четвертый» номер – на первой точке, «тройка» – на коротком борту.

Красивым дальним ударом бью «семь». Попадаю. Счет 37:39.

Капитан охает, подполковник с майором молчат.

С прокатом битка укладываю в лузу «четверку». Выхожу вперед в партии. Счет 41:39.

Товарищи офицеры мои действия не комментируют.

Опять смотрю на стол. Опять размышляю.

До выигрыша тридцать очков, но двузначные шары все еще не играются, поскольку с этой точки, как, впрочем, и со всей ближней половины стола они по отдельности не видны.

Могу попробовать последовательно забить 5 и 6. Обратным дуплетом, по-научному именуемым «круазе», с возвращением битка на ближнюю половину. Чисто по отыгрышу, чтобы в случае неуспеха отдать инициативу сопернику – пусть помучается с оставшейся на сукне четверкой шаров. Счет в этом случае будет 52:39 в мою пользу, майору надо будет забивать все три дорогих шара, а мне достаточно будет и двух. Однако если в процессе отыгрышей я положу в лузу «троечку», то шансы наши сравняются и все решится на последнем шаре.

Другой вариант: мы оба как-нибудь забиваем по одному дорогому, и… шансы снова уравниваются. Снова требуется класть два оставшихся (с прибавлением законных десяти очков к последнему забитому в партии).

Оба варианта мне чем-то не нравятся, но оба более чем вероятны. Поэтому… хм, поэтому будем играть нестандартно. Не будем сейчас трогать малоценные бортовые. И отыгрываться тоже не будем.

«А что будем? Ха! Будем играть через шар, товарищи офицеры!»

Да, да. Издали и через шар. Причем не через один, как обычно, а через два.

Использование двух дополнительных прицельных шаров, да еще и с длинным прокатом битка, для русского бильярда редкость. Поскольку удар не только сверхсложный, но и чрезвычайно рискованный. Перережешь или недорежешь чуть-чуть, и пиши пропало. Соперник только в ладоши похлопает и с удовольствием сыграет застрявшую в устье подставку. Или воспользуется раскатом, чтобы максимально усугубить ситуацию.

Подставляться я не хочу. Усугублять – тоже. Поэтому долго присматриваюсь и принюхиваюсь к тройке шаров, расположившихся около угловой лузы. Присаживаюсь на корточки. Шары – на уровне глаз. Прицеливаюсь, определяю точки касаний. Встаю, коршуном нависаю над зеленым сукном, мысленно пытаюсь провести линии резки и последующего отката. Опять присаживаюсь, только с другой стороны. Снова прицеливаюсь.

«Что ж, случай тяжелый, но не безнадежный. Будем реализовывать».

– Одиннадцать в правый угол, – объявляю я и иду исполнять «заказ».

Товарищи офицеры тут же начинают перешептываться между собой, обсуждая как способы выполнения удара, так и вероятность промаха. Вероятность, стремящуюся к ста процентам. Или даже к ста двадцати.

Склоняюсь над бортом, фиксирую стойку. Зрители замолкают.

Бах!

Биток летит к цели. Летит, едва касаясь сукна.

Время для меня как будто растягивается. Отчетливо вижу, как обратное вращение битка переходит в прямое.

Конец траектории.

Бах!

Полированный шар с цифрами 1 и 2 на желтоватых боках срывается с места и несется к застывшему неподалеку «тринадцатому».

Бах!

«Тринадцатый», получив импульс от отскочившего к борту собрата, движется в сторону лузы и заказанного мной шара. Движется медленно – резка довольно тонкая, большую скорость на ней хрен наберешь.

Бах!

Номер 11… нет, не катится, а натурально ползет… касается одной губки… второй… ввинчивается внутрь…

«Ну же! Ну же, блин! Мать твою за ногу!»

– Е-мое! – выдыхает капитан Кривошапкин.

– Никогда такого не видел, – качает головой майор Новицкий.

– Отличный штос, – кивает подполковник Ходырев.

Я отрываюсь, наконец, от стола и перевожу дух.

«Да уж, такое и впрямь бывает раз в жизни. Чтобы кривым кием да через весь стол – точно в створ и с двумя промежуточными. Ай да Пушкин! Ай да собакин сын!»

Следующий удар я провожу чисто на кураже. Бью обратным дуплетом «шестерку» с выходом под 13. «Круазе», или, как говорят снукеристы, «кросс-дабл», в моем исполнении смотрится впечатляюще. Зрители аплодируют.

Под одобрительный гул собравшихся у стола кладу в лузу «тринадцатого».

Счет 71:39.

Все!

Партия!

* * *

– Силен! Силен, брат! – похлопал меня по плечу Иван Николаевич и ехидно поинтересовался у стоящего рядом майора Новицкого. – Ну что, Васильич, проиграл пятерик?

– Проиграл, – согласно кивнул тот, выкладывая на стол мятую пятирублевку.

– А у меня он только четыре отжал, – тут же «похвастался» капитан Кривошапкин, скалясь во все свои тридцать два зуба.

– Ну дык, я ведь постарше буду. И по званию, и вообще, – не остался в долгу майор. – Меньше чем по пятерке мне играть не положено. Хотя, если честно, думал, что выиграю.

– Я тоже поначалу так думал, – хохотнул капитан. – Думал, что лишний рубль кошельку не помеха. А оказалось – фигушки. Студент его себе в карман положил. А потом и треху еще.

– Кий у него самый лучший из всех. Поэтому и выиграл, – «со знанием дела» объяснил мой успех подполковник. – Давай-ка мы ему, Паша, старую палку вернем. Чтобы, так сказать уравнять шансы.

– Это можно, – ответил Павел Борисович, забирая у меня кривоватую «деревяшку».

– Лови, Андрюха, момент, – заговорщицки подмигнул он через пару секунд, возвращая мне тот самый кий, которым я отыграл две первые партии.

«Блин. Они что, издеваются надо мной? Или… проверка, как и игра, еще не закончилась?»

Последнее предположение оказалось верным. Иван Николаевич медленно обошел стол, остановился около средней лузы и, опершись кулаками о борт, многозначительно произнес:

– Думаю, пора и мне подразмяться. Ставь пирамиду, курсант.

Пожав плечами, я пошел собирать шары. Не преминув при этом задать сакраментальный вопрос:

– Играть-то во что будем, товарищ подполковник? И, самое главное, почем?

– В сибирку. По двадцать, – усмехнулся замначальника кафедры.

Мне отчего-то стало смешно. Похожая фраза уже звучала, как помнится, в известном «бильярдном триллере», снятом во времена «лихих девяностых». Назывался тот фильм «Классик», а одну из главных ролей в нем играл замечательный советский и российский актер Сергей Никоненко.

Именно его я почти повторил, отвечая товарищу подполковнику:

– В сибирку так в сибирку. По двадцать так по двадцать. Вам же хуже.

Как ни странно, Иван Николаевич на меня не обиделся. Скорее наоборот – одобрил нахальство. То есть благодушно кивнул, хмыкнул и указал кием на точку:

– Мериться шарами не будем. Начальный удар твой.

Подобное предложение застало меня врасплох. Я даже опешил слегка.

«Ничего не понимаю. Он что, решил тупо отдать партию, а вместе с ней два червонца? Он же теперь точно знает, что для меня собрать восемь с кия – все равно что высморкаться… Или это просто… Ага, понял. Хотите посмотреть шоу, товарищи офицеры? Ну что ж, будет вам шоу. Шоу маст гоу он, господа!»

Припомнив ключевой эпизод фильма (тот самый, в котором «настоящий классик» Алексей Гуськов творил свои бильярдные чудеса), я уложил шары в треугольник и, переместив всю конструкцию к точке, убрал деревянный «кожух». Затем, словно бы желая достичь полного совершенства геометрических линий, протянул руки к только что установленной «пирамиде» и аккуратно поправил ее верхнюю часть. Незаметно для окружающих и как бы случайно сдвинув локтями два крайних шара. Всего на чуть-чуть, на пару миллиметров, не больше. После чего отправился выполнять начальный удар, насвистывая себе под нос «Марш авиаторов»: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, тра-ла-ла-ла, ла-ла, ла-ла, ла-ла-а-а…»

На «шалость» мою никто внимания не обратил… как будто…

Поставив на переднюю точку биток, я хорошенько прицелился и сильной оттяжкой запулил его в «пирамиду».

– Хренасе! – изумленно пробормотал подполковник спустя пять долгих секунд.

Майор с капитаном на этот раз промолчали. Не потому что слов не нашлось, а по причине полного обалдения.

– Удар Лемана, – со скучающим видом пояснил я, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех. – Биток откатывается обратно, а два крайних шара падают в угловые лузы. Этот удар мастер демонстрировал на публике трижды: в 1880-м, 84-м и 87-м годах. Секрет его разгадывали больше ста лет…

– Охренеть, не встать! – обрел, наконец, дар речи капитан Кривошапкин.

– Точно…б…! – поддержал его майор неожиданно севшим голосом.

– …но окончательно разгадали только в этом году, – закончил я маленький экскурс в историю и, ничего больше не говоря (чтобы не заржать ненароком), склонился над бильярдным столом, готовясь к следующему удару.

Второй удар в партии вышел довольно простым, почти примитивным – в лузу упал всего лишь один «чужой». Не слишком зрелищным получился и третий штос – я просто тихо «скатил» биток в угол, воспользовавшись одним из стоящих на «выгоне» прицельных шаров.

Иван Васильевич, видимо, еще не до конца отойдя от шока, чисто на автомате убрал со стола первый попавшийся шар, затем вынул из сетки биток и медленно катнул его в мою сторону.

Поблагодарив подполковника кивком головы, я быстро прикинул расклад и, установив биток в «дом», продемонстрировал зрителям классические «штаны» в две средние лузы.

– Вот это, я понимаю, контра! – восхитился капитан Кривошапкин.

– Не кажи гоп, – остановил его Василий Васильевич. – Ему еще два шара осталось.

– Да знаю я, знаю, – отмахнулся младший по званию. – Просто хочется, чтобы… э-э… еще что-нибудь, типа этого… Лемана.

«Ха! Значит, говорите, хочется еще Лемана? Извольте. Их есть у меня…»

– Диагональ с оттяжкой! – объявил я, вновь устанавливая биток в «дом» и скромно так добавляя. – Говорят, ее тоже Леман придумал. Году эдак в восемьдесят шестом… или седьмом, не помню.

Бабах! Прицельный шар, пролетев через все поле, продавил губки и упал в левую дальнюю лузу. Откатившийся назад биток свалился в правую ближнюю.

«Вот теперь точно все. Восемь шаров. Партия».

Стало даже как-то обидно. На все про все ушло менее двух минут. А ведь у меня в загашнике столько еще разных трюков осталось. Короче, поторопился немного. Вполне можно было бы растянуть партию минут так на пять-семь.

Впрочем, судя по внешнему виду собравшихся возле стола граждан, скоротечность игры их нисколько не опечалила. «Трюков» им хватило с лихвой, восторга своего они не скрывали. Даже Иван Николаевич пришел, наконец, в себя и, вытащив из портмоне двадцать рублей, протянул их мне со словами:

– Хорошо отыграл. Молодец. Мне понравилось.

Посмотрев на две красные купюры в его руке, я покачал головой и произнес твердым голосом:

– Извините, товарищ подполковник, но деньги я не возьму.

– Почему это? – удивился Иван Николаевич.

Я тяжело вздохнул:

– Потому что сжульничал.

– Как это сжульничал? Когда?

– В самом начале.

– Удар Лемана, – понимающе усмехнулся военный.

– Он самый, – покаянно кивнул я. – Правильно установленную пирамиду подобным образом разбить невозможно. А вот неправильную…

– Покажешь? – деловито поинтересовался Иван Николаевич.

– Покажу.

Вчетвером мы быстро собрали шары и составили из них «пирамиду».

– Вот, видите? Если крайний шар немного отодвинуть в сторону, то линия сбивки совпадает с задней диагональю. Чистая геометрия, ничего больше. Можно еще пирамиду сдвинуть, но это уже слишком явно…

– Я знал, что с этим Леманом что-то нечисто, – прокомментировал ситуацию капитан Кривошапкин.

– А чего молчал тогда? – буркнул майор.

– Дык сомнения были. Вдруг ошибся. А игру ломать жалко, – нашелся в ответ капитан.

– Что верно, то верно. Играл парень и вправду красиво.

– Ну так а я о чем?

– В-общем, так, мужики, – подытожил прения сторон подполковник. – Хоть студент и признался в содеянном, лично я предлагаю партию не переигрывать. Согласны?

– Согласны.

– Отлично. А что касается гонорара… Гонорар мы честно поделим и отдадим товарищу Фомину четвертую часть. Уверен, что эту партию он все равно бы выиграл. Даже без этих его, хм, фокусов. Возражения есть? Нет. Тогда все. Держи, Андрей Батькович, свои пять рублей.

Я тупо смотрел на протянутый мне «пятерик» и лихорадочно соображал, в чем подвох.

«Если это опять не подстава, то наверняка тест. Причем, самый главный. Решающий».

Товарищи офицеры молчали. Иван Николаевич испытующе глядел на меня.

Помедлив немного, я все же взял деньги.

Майор усмехнулся. Капитан отвел взгляд. Подполковник продолжал смотреть на меня, ожидая, по всей видимости, чего-то еще.

Я разгладил купюру. Вытащил из кармана девять рублей, выигранные в трех предыдущих партиях. Сложил деньги вместе. Развернулся. Не спеша подошел к расположенной у стены тумбочке. На тумбочке стояла обыкновенная трехлитровая банка. Стеклянная. На ее дне валялись скомканные банкноты. Примерно с десяток рублевичей и две трешки.

Вздохнув, я опустил в импровизированную копилку все «заработанные» мной деньги. Повернулся к военным. Развел руками.

Капитан Кривошапкин поднял вверх большой палец. Майор Новицкий одобрительно хмыкнул.

– Наш человек, – резюмировал подполковник Ходырев.

«Ну вот, кажется, все правильно сделал. Осталось выяснить, для чего товарищи офицеры устроили мне эту… даже не проверку, а целое испытание. Настоящий спектакль передо мной разыграли. Одноактную пьесу в трех действиях…»

– Не жалко? – кивнул Иван Николаевич на изрядно увеличившую свой капитал «копилку». – Четырнадцать рублей – деньги для студента немаленькие.

– Нет, не жалко. Бильярдный спорт – занятие не из дешевых, а развивать его надо. Пусть даже и на пожертвования самих игроков, – солидно ответил я. – Да и вообще, товарищ подполковник, не люблю я на деньги играть. Особенно если с друзьями.

– О как! – рассмеялся замначальника кафедры, поворачиваясь к стоящему рядом майору. – Слыхал, Васильич? С друзьями пацан коммерцию не играет. Так что… с тебя рубль с мишкой.

– Мишки нет, есть факел, – ухмыльнулся майор, доставая из кармана монету с олимпийской символикой.

– Как это факел? Мы же на мишку спорили?

– Мишка на пяти рублях, а на пять мы не договаривались.

– Жулик, – констатировал Иван Николаевич, забрал проспоренный рубль, подбросил его на ладони и, хитро прищурившись, посмотрел на меня. – Ну что, студент? Стоила овчинка выделки?

– В смысле?

– В смысле, понял уже, зачем мы тебя сюда пригласили? Кий дурацкий подсовывали, ставки в игре поднимали, мурыжили всячески?

Я покачал головой:

– Нет. Не понял.

Товарищи офицеры переглянулись, а затем…

– Сам все расскажешь или лучше я? – поинтересовался подполковник у внезапно набычившегося Кривошапкина.

– Сам, – хмуро пробурчал капитан, дернул щекой, вздохнул и… приступил к рассказу о событиях десятидневной давности.

* * *

Честно признаюсь, слова Ивана Николаевича про «овчинку» и «выделку» меня слегка напрягли. Мелькнула шальная мысль, что «это ж-ж-ж неспроста» и где-то я все-таки прокололся. Или когда-то. Внезапно подумалось – вычислили меня товарищи офицеры. Вычислили и теперь размышляют, самим «потрошить» иновременного шпиона или пригласить профессионалов. Причем, опять же, на выбор: либо «мозгодуболомов» с Канатчикового проезда, либо «дубомозголомов» с Лубянки. Кто из них «реально круче», сказать не могу, но десять против одного, вторые здесь появятся раньше. Поскольку родной брат подполковника Ходырева служит вовсе не в «Кащенке», а в самой натуральной «конторе» – «Конторе Глубокого Бурения»…

Волновался я, как вскорости выяснилось, зря. Никто меня ни в чем не подозревал. Причина моего «явления народу» была в другом. Все оказалось гораздо проще, гораздо банальнее и гораздо «смешнее». Хотя и без «длинной руки КейДжиБи» тут тоже не обошлось. Точнее, не обошлось бы, если бы не мой сегодняшний бенефис в институтской бильярдной…

Однако обо всем по порядку.

Витийствовал товарищ капитан долго, минут примерно пятнадцать. Останавливаясь лишь затем, чтобы перевести дух или чтобы выслушать язвительный комментарий коллег. И хотя речь военного была «по-народному» образной и изобиловала многочисленными идиомами, аллюзиями и аллитерациями, суть сказанного сводилась к одной старой как мир истине. «Не за то отец сына бил, что играл, а за то что отыгрывался».

Стеклянная «копилка», появившаяся в подвале полгода назад, к концу августа наполнилась купюрами под завязку. Вытряхнув содержимое, товарищи офицеры подсчитали накопленный совместными усилиями капитал и решили, что трехсот с лишним рублей вполне хватит на то, чтобы обновить, наконец, инвентарь своего бильярдного клуба. Сукно там перетянуть на столах, подстолья поправить, новые лузы установить, кии хорошие приобрести, шары, киевницы, ЗИП для ремонта, еще кое-что по мелочи… Поручили же это дело мужу нашей уважаемой «англичанки». Тот, недолго думая, рванул в хорошо известную ему бильярдную в парке «Сокольники». Маркер у него там, видите ли, знакомый работал. Однако по приезде на место выяснилось, что персонал заведения и контингент играющих за лето сменился, старых приятелей не нашлось, а вот новые… Новые оказались теми еще прощелыгами. В общем, нарвался наш Павел Борисович на катал. Позабыв в азарте игры обо всем и просадив в итоге как собственную, только что полученную зарплату, так и все общественные деньги. Все, что было в кармане, – пятьсот восемьдесят шесть рублей семнадцать копеек. За что и огреб впоследствии. Сперва от старших товарищей, а потом и от своей дражайшей супруги. От последней, кстати, прилетело гораздо больше. Римма Юрьевна разобралась с любимым мужем по-свойски. Павел Борисович, несмотря на отчаянное сопротивление, был бит предметами домашнего обихода, а затем с позором изгнан из дома в гараж, где ему, по его собственному признанию, пришлось провести самую сложную ночь в своей жизни.

Тем не менее уже на следующий после «разбора полетов» день товарищи офицеры, слегка поостыв, принялись разрабатывать ответную операцию против бильярдных мошенников.

Сначала рассматривали чисто силовой вариант с ритуальным битьем морд и частичной поломкой конечностей (стандартное шоу в стиле «вихрь-антитеррор» и «покажем гадам, где раки зимуют»). Впрочем, после «консультаций» с «комитетским» родственником подполковника, от этой идеи было решено отказаться – во-первых, криминалом попахивала, а во-вторых, выглядела она, по словам «эксперта», излишне прямолинейной и («ох, уж эти армейские») совершенно неэстетичной.

Брат Ивана Николаевича предложил иной способ наказания жуликов. Такой, чтобы и деньги вернуть, и закон по максимуму соблюсти, и кодекс офицерской чести никак не нарушить.

Короче, в следующую пятницу (раньше, увы, никак не получалось)«чекист» обещал представить публике одного своего подчиненного («весьма перспективного парня с амбициями»), который и должен был стать «троянским конем» в предстоящей «схватке» с каталами. По разработанному вчерне плану его предполагалось подставить жуликам в качестве «мальчика для битья», а в решающей партии заменить более опытным игроком, например, тем же майором или даже самим подполковником. Одна незадача – парнишка этот бильярдистом был слабым (мошенники на такого вряд ли польстятся) и потому требовал определенной рихтовки и, соответственно, времени. А времени у «обманутых вкладчиков» оставалось не так уж и много. Каталы в любой момент могли исчезнуть из «прикормленной» бильярдной – ищи их потом по всей Москве, а то и Союзу. В общем, шансов наказать обидчиков с каждым днем становилось все меньше, настроение у военных падало, появлялись крамольные мысли плюнуть на «красоту» и вернуться к первоначальному плану. С откручиванием голов жулью и нанесением неприемлемого ущерба их шаловливым ручонкам.

Однако в тот самый момент, когда всеобщие уныние и апатия достигли крайних пределов, на сцене, как и положено, появился «спаситель». То есть я. «Весь в белом». Идеально подходящий для задуманной авантюры.

Как сказал в конце своего спича капитан Кривошапкин: «Видок у тебя, Андрюха, с одной стороны, лох лохом, а с другой – вполне платежеспособный. Даже несмотря на молодость. Типичный такой мажор из провинции. Думаю, с тобой мы этих уродов в блин раскатаем, в фарш раскрошим, засолим, поджарим и схарчим потом не поморщившись».

Против подобной характеристики я в целом не возражал. Лет примерно до тридцати ко мне регулярно цеплялись разного рода кидалы и лохотронщики. Потом, правда, чуток поотстали, но все равно – я этих козлов на дух не переносил. Бильярдных катал – в особенности. Не по-игроцки это – скрывать до срока свои истинные возможности и разводить на бабки доверчивых граждан. Нет в этом никакой описанной классиками романтики. Всегда считал, что проиграть более сильному или равному тебе игроку лишь тогда не зазорно, когда игра – честная. Поэтому на предложение поучаствовать в деле ответил согласием. Чем сильно порадовал товарищей офицеров и себя заодно. Давно руки чесались отомстить хитрожопой шпане за все свои прошлые-будущие неприятности.

Еще большую радость доставил мне Иван Николаевич.

– А с братом своим, Андрей, я тебя все-таки познакомлю, – пообещал он перед самым уходом. – Он хоть и комитетский, но… Ты-то сам как? Не против?

– Я только за.

– Ну вот и отлично, – хлопнул меня по плечу подполковник. – Надеюсь, ты ничего контрреволюционного не замышляешь? А то ведь у брата моего глаз – рентген, все твои планы мигом раскроет.

Я мысленно усмехнулся. «Замышляю, конечно. Но посвящать в свои планы никого пока не хочу. Революционная ситуация еще не созрела. Подождем…»

Посмеявшись над собственной шуткой и даже не подозревая, насколько она близка к истине, Иван Николаевич коротко попрощался со всеми и уже в дверях еще раз напомнил собравшимся:

– Не забудьте, мужики. В следующую пятницу – инструктаж, в субботу – танцы.

– Есть… Понял… Так точно…

 

Глава 12

Пятница. 14 сентября 2012 г.

Капитан Василевский сидел на скамейке и не спеша дожевывал перемазанный кетчупом и горчицей хот-дог, купленный в единственном на всю округу ларьке.

Спальный московский район заведениями общепита не баловал, большинство жалось к метро, где и клиентов хватает, и логистика проще – один грузовичок может спокойно обслуживать сразу несколько точек, не тратясь ни на лишний бензин, ни на поиски нужной улицы.

Почему владельцы местной палатки деятельность свою до сих пор не свернули, Сергей не знал. Возможно, представителей малого бизнеса попросту выпихнули с хлебного места конкурирующие «фирмы», а может, хитрые предприниматели решили первыми «застолбить» перспективный участок – совсем рядом, за покрытым пылью и грязью забором, возводили какое-то здание. Судя по циклопическим размерам площадки и информационному стенду, уже через год здесь должен был появиться большой бизнес-центр, что в будущем сулило неплохой оборот для ушлых ларечников – посетителей и арендаторов много, желающих по-быстрому перекусить и прикупить продуктовую мелочь хватит на всех. Всех, кто успел вовремя обосноваться около «офисного муравейника».

Впрочем, к большому сожалению бизнесменов и вящей радости местных жителей, строительство пока шло ни шатко ни валко. Точнее, оно вообще не велось. Въезжающих в ворота машин не наблюдалось, оранжевые каски нигде не мелькали, грохот механизмов не нарушал покой обитателей окрестных домов, а торчащая над забором стрела гусеничного крана с подвешенной на тросе бадьей была больше похожа на модную промышленную инсталляцию, нежели на рабочий элемент подъемной машины…

Проблемы бизнеса и строительства капитана Василевского не интересовали. Он наблюдал не за стройкой. Третий вечер подряд Сергей следил за тем, как «объект» перемещается от метро к дому. В принципе, можно было тупо идти за профессором, повторяя весь его путь и ни на секунду не упуская из вида, однако проходящая мимо строительного забора тропинка многолюдностью не отличалась и потому вероятность «засветиться» на ней была весьма высока. Так же как и вероятность попасться на глаза «левым» филерам. Кем они были и на кого работали, фээсбэшнику выяснить не удалось. Звонок знакомому из МВД ничего, к сожалению, не прояснил – «Ауди» с прибалтийскими регистрационными знаками ни в каких криминальных базах не числилась. К тому же уже на следующий день играющие в частных детективов граждане сменили машину. Вчера в синицынский двор заехала праворульная «Мазда», и снова с «экзотическими» номерами, на сей раз молдавскими. Ее данные Сергей опять передал коллеге и вновь мимо. В полицейских сводках это авто тоже, увы, не мелькало. В итоге слегка раздосадованный отсутствием информации капитан стал еще более осторожным, перейдя на «пассивный» вариант ведения слежки. То есть сосредоточил основное внимание на финальной части маршрута, «прячась» в небольшом скверике, издали наблюдая за профессором и «сопровождающими его лицами».

Два дня ученый возвращался домой одним и тем же путем. Пройдя через парк, он перебегал улицу в неположенном, но очень удобном для пешеходов месте, перешагивал через валяющуюся на тротуаре бетонную балку и следующие тридцать метров двигался вдоль глухого, сложенного из блоков забора. Потом скрывался в арке примыкающего к ограждению дома и ровно через пять минут появлялся в просвете между двумя угловыми зданиями, одно из которых выглядело недавно построенным и в котором, по сведениям из ФНС , у профессора имелось жилье. Однокомнатная квартира улучшенной планировки.

Как только доктор наук заходил в подъезд, капитан вставал со скамейки, перемещался на «запасной НП » в районе детской площадки и дожидался «совещания» соглядатаев. Убедившись, что те проникнуть в подъезд не пытаются, Сергей фиксировал в памяти все новые лица и со спокойной душой возвращался на свою лавочку в сквере. После чего еще примерно час изображал расслабляющегося пивом «аборигена».

Так было в среду, так было вчера, точно так же, по мнению Сергея Игоревича Василевского, должно было произойти и сегодня.

…Профессор, как и предполагалось, появился в половине девятого. С портфелем в руке и переброшенным через локоть плащом. Оглядевшись, нет ли машин, ученый перебежал дорогу, привычно перемахнул через лежащую на газоне продукцию ЖБИ  и быстро зашагал в сторону междворового проезда. Спустя двадцать с лишним секунд доктор наук скрылся в арочной полутьме, а капитан, не переставая жевать хот-дог, принялся высматривать топтунов из «конкурирующей организации».

Конкурентов поблизости не наблюдалось, никто профессора не сопровождал.

«Странно, – подумал Сергей. – Неужто все-таки срисовали меня и теперь осторожничают? Или, раз перестали следить, значит, профессор этим гаврикам больше не интересен? Или они просто что-нибудь по дурости перепутали и несколько дней следили не за тем, за кем нужно? А что, вариант вполне проходной. Приняли Синицына за кого-то другого, а теперь поняли, что ошиблись… Или нифига не ошиблись, а наоборот, решились, наконец, на что-то более существенное, чем просто слежка? «Разговор по душам» с предупреждением на будущее, выкат претензий с последующим мордобоем, банальный гоп-стоп или вообще… похищение…»

Последнее предположение нравилось чекисту меньше всего. Конечно, в телохранители профессору капитан Василевский не нанимался, но было бы очень обидно отдать собственного «клиента» каким-то залетным уркам. Тем более что сам Сергей ничего пока не успел узнать о тайных делишках профессора. Встреча Синицына и Смирнова так и не состоялась. Ни в пятницу, ни в четверг. На самом деле она произошла в среду, но капитану об этом известно не было. В тот день он в поте лица «инспектировал» службу безопасности института. Замотанные донельзя и безусловно «обиженные» внеплановой проверкой «местные» о факте контакта никому сообщать не стали…

Через пять минут сомнения переросли в тревогу. Синицын из-за дома так и не появился. Что с ним произошло, было неясно, но проверить требовалось обязательно.

По данным из районной управы, здание с аркой, в которую юркнул «объект», готовилось к сносу и в нем уже месяц никто не жил. Часть двора была отдана под строительство, вторая представляла собой пустырь, одна сторона которого упиралась в забор, другая – в стену с наглухо заколоченными подъездами, а третья и четвертая почти полностью перекрывались покосившимися коробками гаражей. Идеальное место для тайных встреч, ролевых игр и бандитских разборок. Людей тут практически нет, если кого и ограбят, помощи ждать неоткуда. Но зато это был самый короткий путь к виднеющимся за гаражами домам, что для большинства обывателей выливалось в возможность сэкономить десяток-другой секунд и перевешивало все прочие обстоятельства и опасности. Как мнимые, так и реальные. Бандиты, обкурившиеся нарики, пьяная гопота – все это там, в газетах, телевизоре и интернете. «Если что и случится, то не со мной. Я каждый день здесь хожу. Если понадобится, убегу без проблем. И вообще, это дело полиции, пусть обеспечивает безопасность. Везде и всюду. Всем без исключения гражданам, где бы они не шлялись…»

«Черт бы его побрал, этого ученого умника, – выругался про себя капитан, вглядываясь в окна расселенного здания, пытаясь понять, где и почему задержался профессор. – Шастает где ни попадя, а ты думай-переживай, что с ним такое стряслось. Может, ногу в темноте подвернул, может, знакомого встретил, а может, и впрямь… нарвался. В любом случае, надо идти проверять».

Вздохнув и выбросив в урну недоеденную сосиску, Сергей поднялся и с нарочитой ленцой побрел к арочному проему. Потягиваясь и зевая, проверяя возможную слежку. Пройдя подобным макаром метров пять или шесть и не заметив ничего подозрительного, он резко ускорил шаг. А еще через десяток метров, отбросив сомнения, изо всех сил рванул к цели. Боясь опоздать, окончательно плюнув на всяческую осторожность.

В арку капитан буквально влетел. Влетел и едва не столкнулся лоб в лоб с каким-то помятым типом уголовной наружности.

Отпрянувший поначалу урка пришел в себя почти моментально. Опомнился и буром попер на Сергея:

– Ты чо, б…? Опух, в натуре?

– Все нормально, мужик, без базара, – примирительно ответил чекист, приподнимая руки и тем самым как бы удерживая гопника на дистанции.

– Чо!? Какой я тебе на х… мужик, козел!? – мгновенно вскинулся тот и, демонстрируя беспорядочную распальцовку, вновь надвинулся на капитана. – Ты чо толкаешься, б…? Чо грабалки свои растопырил, падла?

– Ну, извини, извини. Я не хотел, случайно все получилось, – скороговоркой пробормотал Сергей, изображая испуг, отчаянно жестикулируя, отступая при этом на шаг назад и упираясь спиной в стену.

– Ах, ты, с-сучок, – радостно ощерился уркаган и тут же, почти без замаха, ударил.

Слегка присев, капитан встретил удар поднятым вверх локтем-предплечьем. И сразу же, не давая противнику возможности осознать собственную ошибку, резко качнулся вперед и вбок, как бы подныривая под атакующего. С одновременным захватом шеи и ворота и сильным тычком колена в промежность. После чего, крутнувшись на месте, впечатал гопника в кирпичную кладку и без затей добил его прямым в челюсть.

Нокаутированный урка мешком сполз по стене.

«Минус один».

Не теряя более ни секунды, Сергей рванулся дальше, во двор. Однако на самом выходе из подворотни наперерез ему метнулась какая-то тень. В неярком фонарном свете блеснуло лезвие выброшенного вперед ножа. Новый противник попытался ткнуть капитана в грудь, хотя, скорее всего, целил в лицо или шею. Почему бандит не ударил в живот, Сергей так и не понял. Впрочем, задумываться над такой несуразностью было некогда.

Скользнув в сторону, чекист ухватил врага за рукав и ударом сбоку, будто гвоздь заколачивая, выбил кулаком нож, не забыв при этом с хрустом вывернуть бандитскую руку, пнуть гада под коленную чашечку и с помощью ударно-локтевого массажа «проверить» его на наличие почек. Почки оказались на месте, выронивший финку злодей, нелепо скрючившись, осел на асфальт.

«Минус два».

Отшвырнув воющего от боли бандита, капитан устремился к выходу. Выскочив, наконец, во двор, он притормозил на мгновение, подхватил валяющуюся у стены арматурину и бросился к гаражам. Там, возле мусорного бачка, двое каких-то придурков шмонали лежащего на земле профессора. Один рылся в портфеле ученого, другой перетряхивал плащ.

– Лежать, не двигаться, суки! Урою нахрен! – заорал капитан, размахивая своей ржавой «дубинкой».

Противники бой не приняли.

– Валим! – скомандовал тот, что с плащом, и, бросив не нужный ему более предмет гардероба, кинулся в проход между гаражами. Второй, не выпуская из рук портфель, шмыгнул следом.

Преследовать их Сергей не стал. Подбежав к скорчившемуся у бака профессору, он первым делом приложил пальцы к шее, проверил пульс, хмыкнул, по-быстрому осмотрел пострадавшего и, обнаружив лишь здоровенную шишку на темени, легонько потряс ученого за плечо:

– Эй! Вы как? Целы?

Синицин коротко простонал, перевалился на спину и открыл глаза:

– Г-г-де… й-й-я?

– В России, товарищ, – проникновенно ответил Сергей, помогая ученому сесть. – В столице нашей Родины, городе-герое Москве.

– Э-э, не понял, – пробормотал доктор наук, озираясь. Через пару секунд, дотронувшись до шишки на голове, он болезненно сморщился, дернул щекой и уставился на капитана:

– А вы, простите, кто? И… где эти?

– Кто эти?

– Ну-у, те, которые меня того, по голове треснули.

– Двое слиняли, еще двое в подворотне валяются, – пожал плечами капитан. – Вы-то как? Сами встать сможете? Или, может… скорую вызвать, полицию?

– Не надо полицию, – быстро проговорил профессор. – И скорую тоже не надо.

Пошарив вокруг, он подтянул к себе скомканный плащ, ощупал карманы и тихо выругался:

– Вот черт! Бумажник сперли… и телефон.

– Много сперли? – сочувственно поинтересовался чекист.

– Да нет. Тысяч восемь примерно, – вздохнул ученый, вновь огляделся и неожиданно всплеснул руками. – Ох, елки! Портфель! Мой портфель! Где он?! Вы не видели? Он же у меня в руках был!

– Уплыл ваш портфель, – усмехнулся в ответ капитан. – Гоп-стопщики его с собой унесли.

– Портфель, мой портфель, – застенал Синицын, хватаясь за голову. – Я же… он же… там же…

– Что? Ценные документы? Вещи? Деньги?

– Да что деньги? Ерунда это, деньги. Там другое совсе… – профессор внезапно замер на полуслове, словно бы вспомнив о чем-то важном, перестал причитать и ухватил своего спасителя за рукав:

– А может, они его бросили? Зачем им портфель? Может, его поискать надо где-нибудь рядом? Может…

– Все может быть, – перебил ученого фээсбэшник, освобождая рукав от цепких профессорских пальцев. – Но чтобы выяснить все поточнее, мы сделаем так. Вы, уважаемый… как вас по батюшке-то?

– Александр. Александр Григорьевич.

– Очень приятно. А я Сергей. Так вот, Александр Григорьевич, вы пока посидите здесь, а я пойду побеседую с теми мазуриками, что в подворотне. Люди они, конечно, не слишком культурные, но на простые вопросы, думаю, ответить сумеют.

После этих слов капитан хищно оскалился, по-жонглерски крутнул зажатую в руке арматурину и, подмигнув профессору, двинулся в сторону арки. Проводить «социальный опрос» социально безответственных граждан.

Отсутствовал он минут семь. За это время доктор наук успел более-менее оклематься и привести в порядок свою одежду. С трудом поднявшись с земли, ученый кое-как отряхнул пыль с толстовки и брюк, почистил как мог плащ, облегченно вздохнул, убедившись, что ключи от квартиры на месте – как ни странно, бандиты на них не польстились. Порадовался наличию паспорта и пропуска в институт – пошарить в нагрудном кармане грабители тоже почему-то не догадались или забыли в спешке.

Что происходило в подворотне, профессор не слышал: за гаражами прорычал мотоцикл, от его рева тут же «проснулись» охранные устройства нескольких автомобилей, припаркованных в соседнем дворе, почин заливистым лаем поддержали собаки, и местные, и те, что за забором на стройке… Короче, от поднявшегося вдруг шума голова заболела еще сильнее – чтобы вновь не упасть, пришлось опереться на мусорный бак, изображая бомжа, охраняющего «родную» помойку.

Именно в таком виде его и нашел вернувшийся, наконец, капитан. Выбросив в бак ржавую арматурину, он вытер платком руки и окинул пострадавшего задумчивым взглядом:

– Александр Григорьевич, если не трудно, назовите какое-нибудь число. Только быстро и не раздумывая.

– Двадцать два, – чисто на автомате ответил профессор и лишь затем вскинул недоуменно брови. – А зачем это вам?

– Да, в общем-то, низачем, – рассмеялся Сергей. – Реакцию вашу просто хотел проверить.

– Реакцию, – недовольно пробурчал доктор наук. – Я вам, молодой человек, не крыса какая-нибудь и не кролик, чтобы опыты на мне ставить. Я, знаете ли…

– Все, все, я понял, – перебил его капитан, поднимая руки, но не переставая при этом смеяться. – Шутка была неудачная. На самом деле вы секретный ученый, на которого напали злобные цээрушники.

Синицын с интересом посмотрел на стоящего перед ним парня и покачал головой:

– Хм, а ведь вы почти угадали. К науке я и впрямь имею некоторое отношение. Да и к секретам, если подумать, тоже.

– Вот как? Это что ж получается? В портфеле, что у вас сперли, действительно было что-то важное или даже секретное?

Профессор немного помолчал, словно бы размышляя, стоит ли доверять собеседнику, и, видимо, решив, что стоит, нехотя пояснил:

– Да нет, ничего там секретного не было. Просто это очень старый портфель. Привык я к нему. Жаль, если пропадет с концами. Да, кстати, вам удалось там что-нибудь выяснить?

Он кивнул в сторону арки и с надеждой уставился на капитана.

– Увы, – развел руками Сергей. – Не вышло у меня вдумчиво побеседовать с гражданами уголовничками. Смылись они куда-то. Хотя я вроде прилично их приложил, не должны были так скоро очухаться.

– Жалко, – вздохнул профессор, отрываясь от мусорного бачка. – Ох, черт, что-то мне нехорошо. Голова кружится и как будто подташнивает.

– Сотрясение, – констатировал капитан, подхватывая под мышки пошатнувшегося ученого. – Может, все-таки скорую вызовем? А то мало ли что.

– Нет. Не надо. Сам как-нибудь оклемаюсь, спасибо, – поблагодарил доктор наук, возвращаясь с помощью Сергея в вертикальное положение. – Только, если не трудно… э-э… не могли бы вы мне помочь до дома дойти. Это совсем рядом, а один я, боюсь, не смогу. Слишком долго буду плестись да и, честно сказать, страшновато немного.

– Без проблем, – усмехнулся чекист. – Мне как раз по дороге. А насчет «страшно» можете не беспокоиться. Я, почитай, лет семь как в охране работаю, так что, ежели что, отобьемся.

* * *

Несмотря на то, что до дома, где проживал ученый, было по прямой метров двести, на преодоление этой не слишком длинной дистанции ушло почти пятнадцать минут. Профессору постоянно чудилось, что «кажется, вон там, в кустах» валяется его выброшенный грабителями портфель. Волей-неволей приходилось останавливаться и идти проверять. Одна радость, что к концу пути Александр Григорьевич чувствовал себя гораздо лучше, чем около гаражей. На крыльцо он, по крайней мере, поднялся сам, без поддержки Сергея. Видимо, воздуха свежего надышался или близость «родимого очага» подействовала.

Взойдя по ступенькам, Синицын набрал на домофонной панели код и отворил дверь. Однако, уже занеся ногу, чтобы шагнуть за порог, он внезапно замешкался и повернулся лицом к капитану:

– А знаете, Сергей, давайте мы вот что сделаем. Давайте-ка мы заглянем ко мне на полчасика. Я вас чаем хорошим угощу, его мне раз в месяц коллеги из Индии присылают. А то как-то неудобно получается. Вы мне помогли, а я вас толком даже поблагодарить не успел.

– Ну-у, вообще-то, мне на смену через сорок минут заступать, – будто в сомнении проговорил капитан, бросая взгляд на часы.

– Нет-нет-нет. Никакие отговорки не принимаются, – замахал руками ученый. – Я вас надолго не задержу, а чай у меня и вправду отличный. Готов спорить, вы никогда такого не пили.

– Ну хорошо, – улыбнулся чекист, принимая предложение профессора. – Минут двадцать у меня есть. Так и быть, пойдемте, попробуем вашего чая.

Доктор наук жил на шестом этаже. Туда Василевский с Синицыным поднялись на одном из трех имеющихся в подъезде лифтов. Подойдя к квартире, профессор немного повозился с замками и, пробурчав себе под нос «слава богу, хоть ключи не стащили», приглашающе распахнул железную створку:

– Заходите, Сергей, не стесняйтесь. Обувь, кстати, можете не снимать, у меня все равно не убрано. Давайте, проходите сразу на кухню, а я пока… Да, чуть не забыл, если хотите руки помыть, это по коридору направо. Давайте-давайте, не стойте столбом, проходите…

Пропустив гостя внутрь, Синицын захлопнул дверь и сразу же, не снимая плаща, принялся «терзать» стоящий на тумбочке телефон. Как понял чуть позже Сергей, ученый звонил в сотовую компанию, чтобы заблокировать сим-карту украденного мобильника. Потом, правда, он снова куда-то звонил, но то ли абонент оказался «вне зоны доступа», то ли с номером ученый напутал, то ли… Короче, когда профессор появился на кухне, выглядел он очень расстроенным. Расстроенным настолько сильно, что даже чай с баранками его настроение не улучшил. Разговор не клеился, на реплики капитана Синицын отвечал невпопад, явно думая о чем-то своем, видимо, не слишком приятном.

В итоге уже минут через пять Сергей вновь посмотрел на часы и, отставив в сторону опустевшую чашку, озабоченно произнес:

– Ну что ж, мне, пожалуй, пора. Спасибо за чай, Александр Григорьевич.

– Да, да, конечно. Не смею задерживать, – пробормотал ученый, поднимаясь из-за стола, чтобы проводить гостя.

– Если все-таки решите обратиться в полицию, то вот вам, на всякий случай, мой телефон, – заметил Сергей, вставая вслед за профессором и передавая ему клочок бумаги с нацарапанным на нем номером. – Звоните в любое время. Свидетельские показания дам без вопросов.

– Хорошо, – кивнул хозяин квартиры, запихивая «визитку» в карман. – Если потребуется, позвоню обязательно.

Мужчины прошли в коридор. Открыв дверь, Синицын еще раз поблагодарил капитана и, протянув на прощание руку, смущенно добавил:

– Вы уж простите меня, Сережа, что все так… неловко вышло. Сами понимаете, не каждый день с грабителями на дороге встречаешься.

– Всякое в жизни бывает, – пожал плечами чекист, затем ухмыльнулся и, наклонившись к профессору, прошептал самым что ни на есть трагическим голосом. – Помните главное, сэр. Если рассудок и жизнь вам дороги, держитесь подальше от торфяных болот.

– Что? Каких болот? – удивился профессор.

– Я говорю, по пустырям надо меньше бродить, целее будете, – рассмеялся Сергей.

– А, понял. «Собака Баскервилей»?

– Она самая.

– Хорошо. Не буду бродить по болотам, – грустно улыбнулся ученый. – Не хочется, знаете ли, опять портфели терять.

– Да вы не расстраивайтесь, – успокоил его капитан. – Думаю, найдется портфель. Бандитам он ни к чему, выбросят где-нибудь по дороге. Или обратно подкинут, дело известное.

– Дай-то бог, Сергей… Дай-то бог…

* * *

Выйдя на улицу, капитан демонстративно огляделся и не торопясь двинулся в сторону МКАД , к одному из многочисленных промпредприятий, тому самому, которое он по легенде должен был сейчас «охранять». Впрочем уже через два квартала, убедившись в том, что никто за ним не следит, чекист перешел дорогу, добрался через лесок до параллельного ей проезда и, вновь сменив направление, зашагал назад к дому ученого. Размышляя по пути о сложившейся на данный момент ситуации, сопоставляя факты, оценивая собственные действия, прикидывая планы на будущее. «Хотя какие, к черту, могут быть теперь планы? Дурак ты, Сергей Игоревич, и больше никто. Тайну, видите ли, раскрыть захотел… Авантюрист-романтик…»

Действительно, все, что сегодня произошло, тянуло не на шпионский роман-эпопею от мэтра, а на малобюджетный, снятый режиссером-любителем детектив с чернухой. Вся подоплека событий оказалась простой до банальности. Прав был товарищ полковник, считая, что дело это яйца выеденного не стоит.

Очень многое, если не все, прояснилось после экспресс-допроса одного из бандитов, не успевшего удрать с места совершения преступления. Об этом, кстати, Сергей профессору решил не рассказывать. На всякий случай, по старой привычке.

К уже побитому урке даже меры физического воздействия применять не пришлось, хватило обычного психологического давления в виде ржавой арматурины шестнадцатого «калибра», которую капитан с абсолютно серьезным видом пообещал засунуть по очереди во все жизненно важные отверстия организма.

Несостоявшийся налетчик, размазывая по лицу слезы и сопли, раскололся практически сразу, выложив все, что знал о своих подельниках и о том деле, на которое они подписались.

По словам уголовника выходило, что примерно месяца полтора назад он и еще трое таких же прибыли в столицу на заработки. Точнее, за «приключениями». И хотя «заработать» успели немного (подломили всего пару ларьков на окраине), приключения на свою задницу отыскали – нарвались на крышующих эти точки кавказцев. Огребли при этом, конечно, по-полной, но – вот свезло так свезло – до белых тапочек все же не добрались. В процессе «вразумления» выяснилось, что один из «черных» хорошо знает некоего Вазгена, который когда-то имел дело с каким-то Корнем, который, в свою очередь, тоже кого-то когда-то имел… Короче, нашлись общие знакомые, общие дела и общие интересы. В итоге гастролеров с периферии просто поставили на счетчик, а чтобы они не сорвались раньше времени или по глупости и, видимо, чтобы долг вернули с гарантией, пристроили к делу – выполнению небольших поручений наподобие нынешнего. Рыло там кому-то начистить, застращать, шугануть, карманы вывернуть, в глаз засветить, подрезать легонько, двинуть по кумполу… В общем, хулиганка, по большей части. С легкими и не очень «телесными».

Впрочем, сегодняшнее «мероприятие» вполне могло стать более тяжким с точки зрения действующего УК . Но при всем при том и более выгодным в плане «расчетов» с кавказцами. В случае успеха те обещали не только долги простить – сулили еще и награбленным поделиться. А делиться, по всей видимости, было чем.

В начале недели какой-то заезжий урюк проигрался в прах бандитскому боссу, но вместо того чтобы отыгрываться, напел одну весьма интересную тему. Рассказал про имеющую неплохой доход строительную компанию и дал, соответственно, наводку на ее «кассу». Точнее, кассира. Черного. После чего едва ли не всех «бойцов» подрядили на слежку за этим «финансовым гением». А спустя пару дней, выяснив все, что нужно, босс отдал команду «баклашить» богатого фраера. Втупую. Предполагая за раз снять с него лимонов под пять деревянных. Или больше, как повезет…

Верить всему, что наболтал уркаган, капитан, понятное дело, не стал. Рассказ о взаимоотношениях гастролеров с кавказцами был, по мнению оперативника ФСБ, откровенной лажей, а Синицын в роли «кассира» строительной фирмы выглядел по меньшей мере нелепо.

Тем не менее кое-что важное для себя Сергей все-таки уяснил. Бандиты и впрямь собирались ограбить профессора. Будучи знакомым с одним из руководителей подрядной организации, завлаб вполне мог пролоббировать ее перед институтским начальством. А какой-нибудь не слишком щепетильный сотрудник фирмы-заказчика, не сумевший получить свои «законные» откатные, или решил отомстить ввязавшемуся не в свое дело ученому, или на самом деле уверился в том, что гражданин Синицын имеет долю в строительном бизнесе и потому должен делиться. Со всеми, кто потерял на тендере реальные «бабки».

Все эти соображения хорошо объясняли разного рода странности в «деле о трех кварках». И регулярные встречи Синицына и Смирнова, и их непонятные на первый взгляд разговоры, и бандитскую слежку за гражданином профессором, и украденный у него сегодня портфель, в котором, по мнению туповатых налетчиков, были запрятаны миллионы, и то, что ученый не захотел после всего случившегося обращаться в полицию…

В любом случае, был Синицын замазан в каких-нибудь мошеннических схемах или нет, федеральной службы эти обстоятельства не касались. К гостайне он в настоящий момент отношения не имел, иностранные шпионы его не пасли, а все остальное… «Со всем остальным пусть разбираются фискальные органы, полиция и Следственный Комитет».

Хотя, если честно, сам капитан жуликом профессора не считал. Не похож был Синицын на матерого коррупционера. Обычный ученый с легким налетом «безумия». И квартира его тоже никаких подозрений не вызвала. Пока доктор наук «мучил» свой телефон в коридоре, Сергей успел по-быстрому осмотреть кухню на предмет возможных закладок. Во всех местах, куда доморощенные отечественные «пинкертоны» стандартно засовывали приобретенные на рынке «жучки», ничего конкретного не обнаружилось. Ни в люстре, ни в районе вентиляционной решетки, ни под раковиной, ни за радиатором центрального отопления… Короче, даже бандиты поленились ставить жилье профессора на прослушку. И, значит, шантажировать его никто, по всей видимости, не собирался.

В итоге Василевский ограничился тем, что дал Синицыну номер своего сотового. На всякий, как говорится, пожарный. Выяснить, где на самом деле работает «скромный сотрудник ЧОПа» по этому номеру профессор не сможет, зато уж если случится какая-нибудь неприятность, скорее всего, позвонит и попросит о помощи. Тем самым предоставляя капитану шанс исправить собственную ошибку. Ошибку в «деле о трех кварках». Пусть и маловероятную на данный момент, но все же возможную.

Чтобы окончательно убедить себя в правильности сделанных выводов, Сергей решил продолжить начатую в среду «игру». И хотя он уже не испытывал к ней особого рвения, но чувствовал, что «игру» эту надо завершить на мажорной ноте. «Раз уж взялся изображать частного детектива, отыгрывай роль до конца. Какой бы глупой она ни казалась».

Обойдя стороной Синицынский дом, капитан по-тихому заскочил в «бандитскую» подворотню, пересек пустырь и, отыскав подходящее окно с выбитой рамой, пробрался через него в расселенное здание.