Глава 13

Понедельник. 13 сентября 1982 г.

Трудовые будни на стройке начались, как и положено, с понедельника. Утро первого рабочего дня ознаменовалось встречей с «хозяином» стройплощадки – участковым мастером Петром Петровичем. Окинув хмурым взглядом одетую в «цивильное» публику, он, видимо, чтобы задать настрой, коротко матюгнулся, сплюнул и кивком головы указал на стоящий возле ворот самосвал. После чего, ни слова не говоря, убрел в прорабскую – замызганный, видавший виды вагончик. Где и просидел до обеда, грустя в одиночестве, мечтая об опохмелке.

Самосвал, как выяснилось, был доверху забит кирпичом, и кирпич этот, если мы правильно поняли ментальный приказ мастера, следовало по-быстрому разгрузить. Правда, как именно разгружать и куда складировать, никто нам не объяснил.

Конечно, будь под рукой кран и парочка опытных стропалей, проблему бы так или иначе решили. Даже несмотря на то что кирпич шел россыпью, а не в поддонах. Однако ни стропальщиков, ни крана поблизости не наблюдалось. То есть кран на стройке, конечно же, был, но, увы, в данный момент он находился в состоянии «дитынах, не видишь, троса меняем».

На предложение поднять кузов и просто ссыпать кирпич на землю водитель ЗиЛка радостно ухмыльнулся и сообщил, что, во-первых, «гидравлика ни в п…», а, во-вторых, «Петрович за бой башку оторвет». То есть хочешь не хочешь, а разгружать самосвал надо вручную. Стирая до крови ладони, приводя в негодность туфли, штаны и прочее «гражданское» обмундирование.

Вообще говоря, прежде чем допустить студентов к работе, Петру Петровичу стоило бы для начала провести вводный инструктаж по ТБ, а затем, чтобы прикрыть бумажным частоколом собственный зад, заставить всех расписаться в соответствующих графах журнала. Плюс индивидуальными средствами защиты снабдить, а еще спецодеждой. И хотя на респираторы, наколенники и брезентовые робы «от Славы Зайцева» мы не претендовали, на рукавицы и каски все же рассчитывали.

– Ключи Петрович посеял. Или дома забыл, хрен знает, – прояснил ситуацию подошедший к нам мужичок в серой спецовке. Под мышкой у него был зажат топор, а в зубах – беломорина. По внешнему виду – пират пиратом. Или разбойник времен Стеньки Разина.

– Какие ключи? – спросил кто-то из наших.

– Известно какие. От склада, – хохотнул «местный» строитель.

– Так как же мы работать будем?

– Как, как. Ручками, – пожал плечами «абориген», выплюнул папироску и махнул топором в сторону деревянной бытовки, на двери которой было намалевано «Склад № 2». – Ладно. Пошли, покажу что и как.

В сопровождении гомонящих студентов он подошел к бытовке, просунул лезвие топора в щель между косяком и дверью, поднатужился, хекнул… «Блямс!» – отлетела от косяка планка-скоба, вырванная вместе с шурупами.

– Вот она, малая механизация, итить ее в дышло, – довольно произнес «умелец», поднимая железку с земли и поворачиваясь к нам лицом. – Ну что, ребятишки? Налапники получать бум?

– Бум.

– Ну, тады… становись в очередь. Ща вас дядя Коля закипирует.

* * *

На получение ништяков со склада много времени не ушло. Уже через пять минут мы стали похожи на персонажей известной песенки про оранжевых верблюдов и море. Словно апельсиновые братья какие-то. Свежие марокканские цитрусы, только без этикеток. Каски на наших головах блестели яркими красками, в тон им были «подобраны» и жилеты. Обычных спецовок, а также обуви и подшлемников в каптерке, увы, не нашлось. Стройка не армия, на халяву бойцов никто одевать не будет. Тем более когда они просто «временно прикомандированные». Хорошо хоть рукавицы дядя Коля выдал стандартные. Брезентовые. Болотного цвета. Как у всех.

Впрочем, не так уж и много этих самых «всех» слонялось сейчас по площадке. Точнее, не слонялось, а было занято важными строительными проблемами.

Сторож кемарил в сторожке.

Петр Петрович медитировал над чертежами в прорабской.

Водитель ЗиЛа щелкал семечки и с задумчивым видом рассматривал сложенные штабелем доски.

Пес по кличке Бузун охранял бак с отходами.

Дежурный электрик шарился по этажам возводимого здания, проверяя изоляцию скруток.

Крановой с механиком курили на бровке возле склонившего стрелу МКГ  и на дурацкие вопросы типа «где здесь тачку найти?» отвечали по-пролетарски коротко: «Х… знает».

Дядя Коля, он же Николай Иванович Барабаш, он же просто Иваныч, вводил нас в курс дела и разъяснял суть поставленной начальством задачи.

Сам он, кстати, числил себя едва ли не самым главным на стройке. Причем обоснованно, поскольку «и чтец, и жнец, и на дуде игрец». Мастер на все руки. Сварщик, каменщик, кладовщик, слесарь-сантехник, «работник метлы», немного геодезист, чуточку сметчик, всегда, в любой ситуации, «абсолютно точно» знающий, что, где и как. Вполне естественно, что, заметив на объекте придурковатых, ни черта не соображающих в жизни студентов, неугомонный Иваныч тут же взвалил на себя обязанности «опытного наставника». С его слов, работавшую здесь раньше бригаду срочно сняли с участка, перебросив туда, где ожидалась комиссия по недострою, а на ее место воткнули «первых попавшихся». То есть нас. Еще не оперившихся недорослей, за которыми, как водится, глаз да глаз.

Местом для складирования кирпича дядя Коля назначил подвал. Там же нашлись и носилки, которые мы, естественно, сразу приспособили к делу. Трое из наших забрались в кузов, двое остались в «подполье», шестеро взялись за переноску.

Одним из носильщиков стал я, в напарники ко мне определили Шуру Синицына.

– Зараз больше двадцати не клади, – посоветовал я ему при первой «загрузке». – Каждый кирпич по три с лишним кило, замаемся, блин, таскать.

– Понял. Тогда давай класть двадцать один.

– Почему двадцать один?

– Дык число уж больно красивое. Во-первых, два плюс один – три. Во-вторых, при делении получаются ровненько три семерки, – хохотнул Шурик, принимая из кузова кирпичи и укладывая их в носимую тару. – Ну а, в-третьих, сам понимаешь. Очко!

– Ну-ну, – усмехнулся я. – Смотри только собственное не порви, стахановец.

Жизненность этого замечания Синицын очень хорошо прочувствовал на первом же спуске в подвал, когда мы едва не навернулись с бетонной лестницы. Последняя ступенька оказалась ниже других, и оступившийся на ней Шурик мало того что поймал копчиком край носилок, ему на пятку еще и кирпич свалился.

– Ох, е! Больно-то как! – просипел напарник, изворачиваясь хитрым образом, пытаясь удержать равновесие.

– Энергия в обмен на время, – глубокомысленно заметил я. – Больше несешь, шустрее роняешь.

– Это точно, – вздохнул Шура, перехватывая поудобней носилки. – Лучше и впрямь… лишнего не наваливать.

Когда мы вернулись назад к самосвалу, Синицын предложил на этот раз мне решать, сколько кирпича брать с собой в новую «ходку».

– Берем восемнадцать, – не раздумывая, объявил я. – Шесть поперек, три вдоль, второй слой – перевязка.

– Логично, – согласился напарник. – Шесть блоков по три кирпича в каждом. Компактно и по весу подходит.

– Ну да, – закинул я пробный шар. – Шесть типов фундаментальных частиц. И все – трехкварковые барионы. Практически мультиплет.

– Мультиплет – это другое, – поморщившись, возразил Шурик.

– Да какая, хрен, разница? Главное, что устойчивые.

– Это верно, устойчивые нести легче.

– Во-во. Как сказали бы теоретики, индуцированный распад протона нам на полпути не грозит.

Синицын внимательно посмотрел на меня, хмыкнул, однако спорить не стал. Видимо, не был еще готов к подобной дискуссии. Или не посчитал нужным. Пока.

За час мы с Шуриком перетащили в подвал сто сорок семь кирпичей. Не густо, конечно, но остальные перенесли и того меньше – сто сорок и сто сорок два, хотя наваливали в носилки больше нашего. Зато и уставали быстрее – перекуривали каждый раз минуты по три, по четыре.

В итоге спустя еще полчаса нас как «передовиков производства» отправили на минус первый этаж выполнять самую «интеллектуальную» и самую «творческую» часть работы – складировать кирпичи. Ровными «кучками», по 256 штук в каждой. Почему выходило именно по 256, фиг знает. Возможно, случайность. Но, возможно, и интуиция: будущие исследователи не могли не почувствовать здесь магию чисел. Два в восьмой степени, двоичное слово, байт, стандарт кодировки, минимальный независимо адресуемый набор данных. Главная единица хранения информации. Можно сказать… «кирпич». Краеугольный камень в основании всех цифровых технологий…

Когда третий по счету «каменный» байт был собран, Синицын неожиданно спросил меня:

– Слушай, Андрей, а что ты имел в виду, когда говорил про распад протона?

– Ну-у, – протянул я, делая вид, что задумался. – В общем… э-э… Короче, смотри. Протон у нас самая стабильная частица из всех, срок жизни у него измеряется триллионами и триллионами лет. Однако если поставить его в определенные условия, типа магнитным монополем его приложить, то, сам понимаешь, протон в этом случае долго не проживет. Один кирпич, то бишь, кварк, отправится в свободное плавание, два других закорешатся в пион, плюс позитрончик маленький образуется – вроде как выругались все трое от встряски. Почти как ты, когда под зад получил.

– Свободных кварков в природе не существует, – засмеялся Шурик, опровергая самого себя образца 2012-го. – И вообще, распад протона одной хромодинамикой не объяснить. У протона структура фрактальная, и барионное число должно сохраняться. Так что любой левый кварк должен моментально примкнуть к какой-нибудь мезонной группе, его отдельное существование невозможно в принципе.

– Невозможно так невозможно, – согласился я с ним, даже не пробуя возражать. – В нашем, Шур, случае, главное, не кварки-фракталы, а то, что кирпич тебе на ногу брякнулся. Ведь если бы не твоя нога, он бы на пол упал и, скорее всего, раскололся.

– И что?

– Спас ты его, вот что. И, значит, герой. Однозначно.

– Ага. А ногу мою тебе, выходит, не жалко?

– Нога заживет, а вот кирпич хрен срастется. Гы-гы.

– Да ну тебя. Ерунду всякую говоришь.

– В каждой шутке, Шура, всегда имеется доля шутки. Хотя в целом ты безусловно прав. От больной ноги пользы нет. И никакой героически спасенный кирпич ее не заменит…

На этом наш «научный спор» вынужденно прекратился – в подвал принесли очередные носилки.

Следующие двадцать минут мы работали молча, не отвлекаясь на лишние разговоры. Однако затем Синицына буквально прорвало. Как только подошло время вновь «перекурить и оправиться», он бросил на пол порванные по швам рукавицы и без затей «рубанул правду-матку»:

– Фигню ты, Андрей, говоришь. Ни один ап или даун кварк не может сам по себе превратиться в энергию. Только при взаимодействии и вместе с такими же. Ни один протон не распадется подобным образом. По крайней мере, так, как ты утверждаешь. Не будет там никаких свободных «кирпичиков» – глюонное поле не даст.

– Может быть, может быть, – пожал я плечами. – Спорить не буду, в теории поля не копенгаген. Но тем не менее хочу указать тебе на один весьма любопытный фактик.

– Какой еще фактик? – заинтересовался приятель.

– Ну, это не совсем факт, скорее, соображение. Мысль, так сказать. Гипотеза. Я ее в «Кванте»  нашел. Не помню, правда, в каком, но…

– Так что за гипотеза-то? – фыркнул Синицын.

– Гипотеза, Шур, очень простая. Кварк, вываливающийся при распаде протона, не исчезает и не приклеивается к себе подобным. Он всего лишь перемещается во времени. В прошлое или в будущее.

Услышав эту «антинаучную» чушь, Шурик открыл было рот (видимо, чтобы расхохотаться), но… неожиданно замер на месте.

– Во времени… во времени, – спустя секунду пробормотал он с ошарашенным видом. – В прошлое. Или в будущее… Вот черт… мать его за ногу…

На этом наш разговор закончился. Синицын «ушел в себя», а я мысленно потер руки. Провокация удалась, клиент заглотил наживку. Пусть знаний и опыта ему пока не хватает, зато мозги те же, что-нибудь да придумает. Не сразу, конечно, но, чем черт не шутит, может, и сварганит в обозримом будущем какую-нибудь машину времени наоборот. Главное, не забывать ему «ценные» мысли, когда надо, подбрасывать и направлять «поток сознания» в нужное русло. Короче, буду у него теперь катализатором «гениальных» идей и первым подопытным кроликом…

Разгружать самосвал мы закончили в районе полудня. Целых кирпичей насчитали 1752 штуки, боя – примерно под сотню.

– В бут пойдет, – резюмировал дядя Коля, передавая водиле подписанную мастером накладную.

– Ну и ладушки, – ответил тот, сунул бумагу за пазуху, после чего наклонился к нашему строительному «куратору» и начал что-то шептать ему на ухо.

– Васек, да ты что, охренел!? – возмутился Иваныч спустя пару секунд. – Пиломатериал весь подотчетный, на него даже прораб не зарится!

– Ива-а-аныч, – укоризненно покачал головой водитель. – Я ж эти доски сам сюда в пятницу завозил. Четыре куба, тютелька в тютельку. А нонеча и трех с гаком не наберется, факт.

– В опалубку ушло, – не очень уверенно буркнул в ответ Иваныч.

– Ага. Вы ее все выходные ставили, – ухмыльнулся шофер, указывая глазами на закрытую дверь прорабской.

Дядя Коля слегка покривился, почесал затылок и, видимо, не найдя подходящих к случаю аргументов, махнул водиле рукой:

– Ладно, пойдем побалакаем.

Они отошли к сложенному у забора штабелю, пошептались с минуту, после чего «хозяин» машины довольно осклабился, хлопнул Иваныча по плечу и принялся выуживать из штабеля доски. Внимательно их осматривая, откладывая понравившиеся в сторону. Дядя Коля ревниво наблюдал за процессом.

– Вась, не борзей, – негромко произнес он после седьмой по счету доски.

– Все. Понял, – поднял руки водитель. – Щас тока еще одну гляну…

– Хорош, б…! – рявкнул Иваныч. – Хватай на х… свои деревяшки и уе…й отседа по-бырому, пока Петрович не увидал.

Шофер пререкаться не стал. Быстро закинув в кузов притыренные доски, он «отсалютовал» Иванычу кепкой и лихо запрыгнул в кабину.

– Жулик он, Васька. Даром, что родственник, – хмуро пояснил дядя Коля, когда ЗиЛ выехал, наконец, за ворота.

– А если мастер узнает? – поинтересовался Саша Бурцев, провожая взглядом уезжающую машину.

– Спишем, невелика потеря, – отмахнулся «куратор». – Хужее было б, если б не дали. Тогда б Васька, гад такой, точно бы где по дороге сломался, когда раствор везти или еще что важное. Хрен бы тогда наряды закрыли, пришлось бы простой оформлять. Всю премию из-за него… коту под муда. Тьфу! – он повернулся к нам и сплюнул себе прямо под ноги. – Ну! Чего стоим? Взяли лопаты и бегом в котлован. Планировать будем.

В «норму» Иваныч пришел достаточно быстро. Когда мы с лопатами наперевес спустились толпой в котлован, он, подбадривая нас матерно-музыкальным экспромтом на тему «Выходили из избы здоровенные жлобы» , быстро определил фронт работ, нарезал бригаде задачи («Ага. Копать от забора и до обеда»), потом вынул из кармана небольшой пузырек и заговорщицки подмигнул ближайшему из студентов (ближайшим, как ни странно, оказался я):

– Пойду что ли, Петровича полечу, а то он с утра смурной какой-то и трезвый как сыч.

– Типа, боярышник, виски протирать? – прикинулся я шлангом, глядя на пузырек.

– Ха! Боярышник, – хохотнул Иваныч. – Эвкалиптовая настойка. Нюхнешь разок, примешь пару капель на грудь, делирию как и не было.

– Кому не было?

– Не кому, а чего. Белочку, говорю, снимает зараз, проверяли уже.

– А-а-а…

– Вот те и а-а-а. Это тебе не нашатырку ноздрями хлебать, – Иваныч поднял вверх указательный палец. – Это, брат… наука.

Дядя Коля убежал в прорабку, а мы принялись за работу. Тупую и совершенно не «творческую». Требовалось добрать и выровнять по колышкам грунт в тех местах, где предполагался монтаж фундаментов – сборных железобетонных «стаканов» под будущие колонны пристройки. Трудиться приходилось в поте лица. Глинистый грунт ссохся до состояния каменной корки, а на всю бригаду у нас имелось всего три «штыка». Остальные лопаты были обычными, изрядно «поюзанными» БСЛ . Одна радость, что до обеда оставался всего час с небольшим. О том, что будет после обеда, мы пока что не думали. Просто копали. Вгрызались в землю, надеясь, что не навсегда.

Надежды наши не оказались напрасными. Уже минут через сорок раскопки были прерваны появлением мастера. Спустившийся в котлован Петрович благоухал ароматами австралийских лесов и выглядел очень довольным. Сопровождающий его дядя Коля ухмылялся и демонстрировал нам большой палец, мол, все о’кей.

– А ну, граждане студенты, давайте-ка все ко мне, – зычно скомандовал мастер, уперев руки в бока. – Будете сейчас слушать лекцию по охране труда и технике безопасности.

Побросав лопаты, мы сгрудились вокруг Петровича.

– Итак, что вы знаете о стройке, товарищи? – задал он риторический вопрос, по-хозяйски оглядывая «аудиторию». – Думаете, что если когда-нибудь обои дома поклеили или гвоздь в доску вколотили, так вы уже и строители? Нет, товарищи студенты. Никакие вы не строители. Настоящими строителями вы станете лишь когда поймаете головой свой первый кирпич. Или кусок шифера, кому как повезет.

– А если голову насквозь пробьет? – резонно поинтересовался Рома Гребенников, будущий командир нашего строяка.

– Во-от. Я ждал этого вопроса, – довольно произнес мастер. – Вопрос правильный и, главное, своевременный. Отвечаю. Вот, предположим, идете вы по стройплощадке, а сверху на вас падает… м-м…

– Бомба, – попробовал угадать один из слушателей.

– Атомная, – добавил другой.

– Атомные бомбы у нас на стройке не падают, их спускают на парашютах, – отрезал Петрович. – Предположим, на вас сверху падает обрезок трубы. Ваши действия?

– Отбежать в сторону?

– Неправильно, товарищ студент. В этом случае надо успеть надеть на голову что?

– Каску.

– Правильно. Строительную каску. Но только ее, а не какое-нибудь другое средство индивидуальной защиты головы. Например, мотоциклетный шлем или там шапку-ушанку.

– А если не успеешь надеть?

– Тогда эту каску должен надеть на вас ваш товарищ. И сразу же после этого вы должны немедленно оповестить ваше непосредственное начальство, чтобы оно могло озаботиться принятием мер и проведением внепланового инструктажа. Понятно?

– Понятно, – нестройно отозвались мы.

– Хорошо. Теперь другой пример. Вы идете по стройплощадке, а сверху на вас падает…

– Каска, – заржал Саша Бурцев.

– Нет, не каска, – Петрович хмыкнул и почесал лысину. – Человек в каске. Ваш, можно сказать, друг и товарищ. Что вы должны в этом случае предпринять?

– Попытаться поймать? – хихикнул Шурик.

– Никогда не пытайтесь ловить на стройке что-то или кого-то, – строго заметил мастер. – Групповой несчастный случай ни вам, ни тем более мне здесь не нужен. Если с высоты падает ваш коллега, вы должны первым делом надеть на него монтажный пояс и, как и в предыдущем примере, сообщить о происшествии руководству. После чего быстро подняться наверх и восстановить ограждение того места, с которого упал пострадавший. Ясно?

– Яснее некуда, товарищ мастер.

– То-то же. Учиться вам еще и учиться. А вообще, для безопасности строительного производства достаточно обеспечить выполнение трех главных чтобы. Чтобы ничего не упало, чтобы ничего не сгорело и чтобы ничего не взорвалось по вашей собственной безалаберности. Короче, носите каски, выполняйте указания ИТР , ходите лишь там, где положено, не роняйте на землю газовые баллоны, не хватайтесь за оголенные провода и никогда, слышите, никогда не прикуривайте от сварочного аппарата. На этом лекция по ТБ окончена, на самоподготовку десять минут, после этого все заходят по очереди в прорабскую, сдают экзамен и расписываются в журнале вводного инструктажа. Иваныч, проследи, чтобы никто не отлынивал.

– Сделаем, – бросил Иваныч в спину уходящему мастеру.

– Он у вас случайно не из военных? – спросил я «куратора» секунд через десять.

– Из военных, – бесхитростно ответил мне дядя Коля. – Десять лет в химзащите служил, а потом… в общем, работа нервная, слишком часто он этими, как их там, во, антидотами баловался. Полковнику какому-то сапоги обле… э-э… испохабил, ну и загремел, соответственно, под панфары. Год потом гражданскую оборону в какой-то фазанке читал, а потом и оттуда поперли. Теперь, вишь, у нас обретается. Мужик-то он сам по себе нормальный, только вот как процентовки подписывать или праздник какой, так сразу запой на неделю. Такие вот, понимаешь, делишки.

– А лекцию он, кстати, хорошо прочитал. Коротко и доходчиво, – сообщил кто-то из наших.

– Ну дык, дисциплина же, – пожал плечами Иваныч. – Военная косточка. Служивые, они все такие.

Я мысленно усмехнулся. В памяти неожиданно всплыла еще одна «лекция». Та самая, про ядреную бомбу и гражданскую оборону. Монолог покойного Саши Чилингира, режиссера студенческого театра ФОПФа , умершего в 2004-м году, но сейчас вполне себе здравствующего. Парни эту репризу еще не слышали, а я вот помню все наизусть, даром что тридцать лет пролетело.

«Ну что ж, попробую повторить, повеселю публику, дай бог, не побьют».

Сделав шаг вперед, я прокашлялся, снял каску и, пародируя Петра Петровича, принялся декламировать:

«Ну все, товарищи, посмеялись, и будет. Теперь у нас будет лекция по гражданской обороне. Империализмы всех стран, товарищи, изобрели против нас много разных оружий массового поражения, из которых главнейшим является так называемая ядреная бомба…»

Уже через пять минут все собравшиеся вокруг ржали по-черному. И «братья-студенты», и подошедшие к нам крановщик с механиком, и присевший на корточки дежурный электрик, и сторож, в кои-то веки выбравшийся из сторожки. Даже пес Бузун, что крутился у нас под ногами, поддерживал людское веселье заливистым лаем.

– Вот уморил, так уморил, – надрывал живот дядя Коля. – Ну точь-в-точь как Петрович. С бомбой, гы-гы, ядреной. Она у нас всегда… ы-ы-ы… в эпицентр падает. Петровичу, кх-кхы, на лысину… и-й-ык…

– Надо будет брательника моего двоюродного поспрошать насчет ентой бомбы, – продолжил он спустя пару-тройку минут, смахивая выступившие в глазах слезы. – Он у меня в курчатском институте работает.

Смех к этому времени уже стих, «местные» потянулись на выход из котлована.

– В курчатовском институте? – уточнил я, моментально «делая стойку».

– Ага, – отозвался Иваныч. – Сантехником. Все входы и выходы знает. Его тоже Колькой зовут. Охламон, конечно, но вроде и не дурак, как некоторые.

– А вы сами там тоже бывали, Николай Иванович?

– Бывал, – солидно ответил «куратор». – Два раза. Мне даже пропуск выписывали. Красивый такой, с бабочкой.

– Какой бабочкой?

– Какой, какой. Ядреной, – хохотнул он и носком ботинка изобразил на земле «бабочку», в коей без труда можно было узнать известный всем «логотип» атомного ядра с вытянутыми орбитами электронов.

«Раскручивать» дядю Колю дальше я не решился. Но зарубку на память сделал. «Свои» люди в нынешнем ИАЭ нам ни разу не помешают…

* * *

«Экзамен» по технике безопасности мы, ясен пень, сдали. Расписались по очереди в журнале и двинулись на обед. А после обеда продолжили заниматься земляными работами. Правда, теперь, уже наученные горьким опытом, экипировались как надо. Практически все сменили обувку, шестеро из одиннадцати – штаны, а кое-кто вообще полностью переоделся. Мы с Шуриком ограничились только обувью. Нашли под кроватью Володи Шамрая две пары новеньких солдатских ботинок с подковками и, быстро переглянувшись, втихую их «позаимствовали». На время. Прикинув, что за пару недель не успеем их не то что покоцать, но даже разносить как следует.

В итоге с планировкой оснований фундаментов наша бригада, сытая, обутая и одетая, справилась за пару часов. Петр Петрович даже похвалил нас за проявленное рвение, оценив трудовой «героизм» парой заковыристых фраз. Не очень внятных по форме, но весьма экспрессивных по содержанию. И сразу «наградил» следующей работой.

Заехавший в ворота ЗиЛ, тот самый, что мы разгружали с утра, привез на объект щебень. Который тут же и вывалил в котлован, укатив за следующей партией. И никакая гидравлика ему в этом не помешала – врал, выходит, водила, когда говорил, что не может кузов поднять. Жулик, одним словом.

Вся щебенка ушла в подготовку фундаментов. Гранитную фракцию грузили лопатами в носилки и тачки и быстро растаскивали по местам. После чего выравнивали горизонт дощатым «правИлом». Процесс выравнивания контролировал дядя Коля, время от времени прикладываясь к установленному в дальнем углу нивелиру и отдавая команды помощнику. Помогать ему, кстати, вызвался я, сказав, что с прибором этим знаком и уж что-что, а правильно установить рейку смогу без проблем. Так оно, в принципе, и получилось. Моей работой Иваныч остался доволен. Как, впрочем, и работой всех остальных. До конца смены самосвал сделал еще две ходки, и привезенного щебня хватило на все подосновы. Сами же фундаменты, как пояснил Петр Петрович, нам предстояло монтировать на следующий день. Благо что кран был, наконец, приведен в рабочее состояние, геодезиста под разбивку осей вызвали, а с чертежами все, кому положено, разобрались.

Короче, в общежитие мы с Шурой вернулись усталые, но счастливые: поработали хорошо, план выполнили, благодарность от мастера получили, кирпич никому на голову не упал, можно готовиться к новым трудовым свершениям. Синицын первым делом направился в душ смывать с себя строительную пыль, а я, ополоснув по-быстрому морду и руки, рванул в столовую, надеясь успеть до закрытия.

Увы, основательно поужинать мне так и не удалось – горячее в общем зале закончилось, пришлось довольствоваться салатом и булочками. Прикупив в буфете баранок, чтобы было с чем чай вечером сообразить, возвратился в общагу. Шурик заперся у себя в комнате, ломиться к нему я не стал. Пущай отдыхает.

Бросив баранки на стол, не раздеваясь плюхнулся на кровать, размышляя, чем бы занять натруженные за день мозги и другие не менее «ценные» части моего организма. После непродолжительной медитации решил побренчать на гитаре, а заодно припомнить те песни, которые вот-вот должны были зазвучать с магнитофонных лент и пластинок. Где-то в тумбочке у меня, кстати, валялся «песенник». Тетрадь в зеленом дерматиновом переплете объемом 96 листов и ценой 44 копейки. В нее я завсегда записывал слова и аккорды. Типа, чтоб не пропало, если внезапно – склероз или, гы-гы, амнезия. Или вот как сейчас – чтобы зафиксировать на бумаге то, что еще не случилось.

Тетрадку я нашел в нижнем ящике, на самом дне, заваленную «канцелярским» хламом. Там, куда запихнул ее по прибытии на учебу и где она пролежала без движения целых пятнадцать дней.

«Странно даже, что только сегодня про нее вспомнил. К чему бы это?»

Слегка пожурив себя за забывчивость, улегся опять на кровать, пристроил на брюхо гитару и раскрыл «песеннник» на самой первой странице. Или на последней – тетрадка с обеих сторон одинаковая, не узнаешь, пока не откроешь. Зато уж когда откроешь…

«Нихрена себе музычку отлибреттили!?»

Я вглядывался в написанный синицынским почерком текст и тихо обалдевал.

«Привет, Андрей. Послание твое получил 9.09.2012 г. Направляю обратное. Если ты сумел его прочитать, ответь тем же способом, через портфель. Синицын. 12.09.2012 г. Пы. Сы. Михаил Дмитриевич в курсе случившегося. Он тоже передает тебе привет».

* * *

Свое второе по счету послание в будущее я написал сразу и без особых раздумий. Растекаться «мысью по древу» желания не было: сказали «просто ответь», ну я и ответил. Коротко и сердито. Типа, «сижу на дереве с рацией, курю бамбук, жду указаний из Центра». Короче, уже через минуту «письмо» было готово, оставалось лишь отправить его адресату. То есть запихнуть бумагу в Шурин портфель.

Увы, провернуть это дело по быстрому не удалось.

Когда я, воодушевленный внезапно открывшейся перспективой межвременной связи, заглянул в соседнюю комнату – с баранками, сахаром и предложением соорудить чайку – то обнаружил там своего друга в самом что ни на есть «творческом» состоянии. Синицын, закатив глаза к небу, лежал на кровати и рассматривал потолок. В зубах у него был зажат карандаш, под мышкой – портфель, в руках – книга. «Физика элементарных частиц», если верить обложке. На полу около койки валялись два тома Ландавшица  и сборник лекций по физкинетике.

Подняв последний и полистав его для приличия, я хмыкнул и поинтересовался:

– Чего это тебя вдруг на статЫ потянуло? Это ж как минимум четвертый курс.

Шурик перевел взгляд на меня, вынул изо рта карандаш и почесал им в затылке:

– Да вот, понимаешь, про кварки решил почитать. Сам удивляюсь, как у меня раньше руки до этого не доходили. Очень уж интересная тема, особенно в плане конфайнмента и вероятности распада структуры…

– Ха! Решил-таки попробовать развалить протон?

– Протон. Скажешь тоже, – фыркнул в ответ Синицын. – Ты, Андрюх, лучше вот это послушай.

Он прочитал вслух какое-то утверждение из учебника, потом опроверг его, потом выдал на-гора пару собственных мыслей, потом соскочил с кровати, схватил лежащий на столе тетрадный листок и принялся рисовать какие-то формулы, попутно их объясняя…

Разговор наш продлился почти до полуночи. Шурик развивал собственную теорию строения вещества, я всячески его поддерживал, задавая тупые и не очень вопросы. Он с жаром на них отвечал, вырывал из тетради очередной лист, чертил на нем какие-то схемы, зачеркивал, снова чертил. За время беседы мы успели «уговорить» шестнадцать стаканов чая, связку баранок и целую банку сахара. Я все ждал, когда же, наконец, этому «теоретику» приспичит по малому и у меня появится шанс засунуть в портфель записку-послание. Увы, мой приятель оказался стоек к подобным проявлениям плоти. Исследовательский пыл нивелировал поток вливаемой в организм жидкости, и в итоге мне пришлось констатировать крах всех усилий, направленных на временное выдворение друга из комнаты.

Спустя три с половиной часа я плавно закруглил наш научный спор и, пожелав Шурику спокойной ночи, удалился к себе, отложив решение проблемы на завтра.

«Времени пока что вагон. Не будем спешить. Главное – соблюсти конспирацию».

 

Глава 14

Вторник. 14 сентября 1982 г.

Отправить записку утром не получилось. Во время всех умывально-бритвенных процедур «почтовый ящик» находился рядом с хозяином, а рыться внаглую в чужом портфеле было не совсем комильфо. Ну да не беда, подождем до обеда, заскочим на минутку в общагу, а там… короче, улучу момент и всуну-таки бумажку в «секретный» карман.

Однако и с обедом у меня приключился полный облом. В смысле, обеденный перерыв оказался сегодня настолько коротким, что заглянуть в общежитие я не успел. Времени хватило лишь на то, чтобы добежать до столовой, перекусить там по-быстрому и в темпе вернуться на стройплощадку.

Вообще, на стройке сегодня царила какая-то странная суматоха. И мастер, и дядя Коля, и прочие работяги, и большая часть «наших» куда-то очень сильно спешили, торопясь побыстрее выполнить назначенную на день работу. Куда именно все так рвались, я понял лишь в конце смены. Футбол. Еврокубки. «Спартак» в Лужниках играет с лондонским «Арсеналом». Начало игры в 19:00, кто не успел, тот опоздал, советское телевидение игру в записи, как правило, не показывает. Такая вот вполне себе уважительная причина…

В итоге весь день мы, в поте лица и почти не отвлекаясь на перекуры, монтировали стаканы-фундаменты, благо что основания под них были подготовлены накануне нашими же усилиями. Впрочем, как это всегда и бывает, сразу с утра приступить к работе не удалось – ждали геодезиста.

Геодезист на объекте появился в начале десятого. И не появился, а появилась. Поскольку она. Геодезистка. Пугливая девица в очках, только-только, как выяснилось, окончившая институт и потому не успевшая еще привыкнуть ни к строительной «дисциплине», ни к стандартной строительной «лексике». Видимо, практику проходила не «на земле», а в каких-нибудь проектных бюро или типично «бабских» отделах трестов, управлений и главков. Смущалась она, по крайней мере, весьма натурально. Особенно, когда Петрович с Иванычем начинали выяснять, куда (трам-парарам) подевались вынесенные месяц назад (пип-пип) оси и где (трах-тибидух) искать этот (пип-пип) репер.

Цифровую ось в виде торчащей из земли арматурины нашли через пятнадцать минут.

Буквенная, как оказалось, «уехала» на другой объект вместе с бетонным блоком и нанесенными на него рисками.

Поиски репера успехом тоже не увенчались и в конце концов на него просто плюнули, решив «привязать все» к ближайшей колонне.

– Чай, не степь и не космодром строим (трам-парарам), – «культурно» пояснил мастер геодезистке. – Нехрен с этими (пип-пип) реперáми возиться. Ты, Ленок, давай, как-нибудь сама сообрази-прикинь, куда и к чему (трам-трам) привязываться. Учись давай, раз на линию вышла… да еще опоздала к тому же (трах-тибидух)…

После такого «напутствия» геодезистка Лена, вжав голову в плечи и покраснев до самых корней волос, подхватила теодолит и побежала бегом к котловану устанавливать свой прибор в указанном мастером месте. Треногу и рейку выпало нести мне. Как и вчера.

Спустя пять минут к нам подвалил Иваныч. С еще одним прибором в руках и второй треногой.

– А шоб два раза не шкандыбать, – ухмыльнулся он в ответ на мой безмолвный вопрос, раскладывая треногу и прикручивая к ней нивелир. Лена, занятая юстировкой уровня, дядю Колю вниманием не удостоила. Только головой мотнула, мол, слышала и поняла, не мешайте.

Мы с Иванычем переглянулись и принялись выставлять горизонт второго «девайса».

Эту задачу решили быстро, гораздо быстрее, чем наша Елена свет Игоревна. Спросите, почему так? Да потому что: «Опыт. Опыт и мастерство, которое не пропьешь. А ежели нет ни того ни другого, то…»

Устав мучиться с капризным прибором, девушка подняла голову и жалобно посмотрела на нас:

– Никак не могу настроить его. Винт прокручивается. Наверное, старый.

– Чего это старый? – проворчал Барабаш, подходя к Лене. – Теодолит поверенный, все винты штатные. Ну-ка, дай гляну.

Оттеснив «неумеху» в сторону, Иваныч склонился над аппаратом.

– Эй, Дюха! Подь-ка сюда, – бросил он мне через пару секунд.

Я подошел поближе.

– Видишь?

– Вижу. Винт из гнезда выскочил.

– Во! Молоток, – похвалил меня дядя Коля и повернулся к расстроенной девушке. – Ты его, Ленусик, перекрутила малехо. Так что дело, выходит, не в приборчике, а в ручках кри… э-э… нежненьких.

Лена поправила очки на носу и тяжко вздохнула.

– У меня по этим приборам всегда пятерка была, – проговорила она с обидой в голосе. – А тут…

– Тут не там, – перебил ее Николай Иванович. – Тут думать надо. Мозгами умными думать, а не головкой красивенькой.

– Я думаю! И не надо меня совсем уж дурой считать! – вскинулась было девушка, однако дядя Коля остановил ее возмущенный порыв поднятыми руками и широкой, в тридцать два зуба, улыбкой:

– Да ладно тебе, Ленусик. Никто тебя здесь дурой не обзывает. Мы ж не изверги. Ща все поправим. Усе будет у лучшем виде… Ща мы этот винтик… Оп! И на место! Глянь сама, как все получилось. Как в аптеке.

Лена сняла очки и, смахнув упавший на глаза локон, наклонилась к прибору.

Секунд двадцать она возилась с настройками и вглядывалась в смотровую «трубу», подслеповато щурясь каждый раз, когда отстранялась от окуляра. Потом неожиданно фыркнула, выпрямилась, повела плечами и… одним движением, прямо как стриптизерша в клубе, сбросила с себя мешковатую, явно не подходящую ей по размеру куртку (наверное, мамину). После чего вновь нагнулась к теодолиту. Очень так, знаете ли, эротично нагнулась. Я аж сглотнул, не в силах оторвать взгляд от обтянутых джинсами бедер. Чувствуя себя при этом почти дураком. Или юнцом – впервые попавшим на съемки передачи «Играй, гормон!» неофитом. Желающим лишь одного – чтобы потом перед своей первой дамой не опозориться.

И хотя Лена у меня «первой дамой» быть никак не могла – в «той» жизни я ее никогда не встречал, но вот в этой… «Хм, а почему бы и нет? Надо же как-то… снимать сексуальное напряжение».

Ну а что? Ей сейчас где-то двадцать два – двадцать три. То есть, с одной стороны, уже совершеннолетняя, а с другой, в самом, как говорится, соку и по возрасту мне нынешнему очень даже подходит. На лицо, не сказать, что фотомодель с обложки, но и не страховидла какая. Фигура? Фигура хорошая. Да что там хорошая!? Шикарная! Не знаю, что думали дядя Коля и остальные, но меня в этот момент словно током пробило. Расколбасило так, что захотелось буквально наброситься на нее, сорвать тряпки и прямо тут, в котловане, на глазах у всех изнасиловать. В общем, гормон прет, инстинкты рулят, эмоции в очередной раз побеждают разум. Плюс Иваныч на ухо нашептывает:

– Видал, Дюха, какие у нас девки водятся? У-у-у-у! Правда, эта пока тихоня, боится еще – вдруг напортачит, ругать станут, выговор там, туда-сюда. Но ничего, годик-другой пройдет, пообвыкнется, заматереет и, зуб даю, всех тут строить начнет. Даже таких, как вы, охламонов.

– Может, начнет, – ответил я чуть громче, чем нужно. – А, может, и не начнет. Увидим.

Сказал и принялся беззастенчиво рассматривать девушку. Плотоядно облизываясь, ощупывая жадным взглядом каждую выпуклость и ложбинку, мысленно дорисовывая все скрытое под одеждой.

Фух! Дыхание вроде бы выровнялось, гормоны подуспокоились, эмоции улеглись, разум вернул контроль над телом и над инстинктами. Короче, можно не торопясь приступать к грамотному «охмурению». По методу того быка с горы, что наставлял своего молодого и неопытного «напарника»: «Зачем спешить? Мы сейчас медленно и с достоинством спустимся вниз, а потом спокойно перелюбим все стадо…»

Проявленный к ней интерес Лена, конечно, почувствовала. Но вот в чем этот интерес состоит и кто конкретно его проявил, понять пока не могла, только догадывалась. Догадывалась, кстати, правильно, поскольку оторвавшись, наконец, от прибора, бросила быстрый и будто случайный взгляд в нашу с Иванычем сторону. Увы, очков на девушке не было, так что определить настрой своего «тайного воздыхателя» у нее сразу не получилась.

Тем не менее, она на всякий случай опять накинула на себя куртку (словно бронежилет набросила), после чего надела очки и вновь посмотрела на нас. Посмотрела и тут же наткнулась на мой абсолютно нахальный, если не сказать наглый, взгляд. Уверенный взгляд охотника за сокровищами. Взгляд, раздевающий догола и откровенно оценивающий увиденное.

Реакция девушки оказалась совсем не такой, как я ожидал. Она не стала гордо вскидывать голову, бросая «вызов» нахалу. Не стала жеманиться, не стала выражать презрение словами и действиями. Не пришла в ужас, не впала в истерику, не сжалась в комок, не принялась устраивать тупые разборки. Лена отреагировала иначе. Она просто мне улыбнулась. Немного смущенно, немного устало и… с немалой толикой чисто женского любопытства. Секунд пять мы смотрели в глаза друг другу, а потом она потупила взор и отвернулась к треноге. Глаза ее я, кстати, только сейчас смог как следует рассмотреть. Голубовато-серые, с поволокой, сквозь стекла очков кажущиеся чуть меньше, чем есть, но все равно – глядит на меня своими глазищами, словно обухом бьет. И улыбка такая… обезоруживающая, все мысли от нее куда-то не туда улетают. Впрочем, это еще не самое страшное. Главное, что дистанцию девочка держит четко, фиг разорвешь. Хотя и обещание во взгляде тоже присутствует, факт.

«М-да. Менять надо тактику, господин поручик. Обычные штучки-дрючки здесь не пройдут. Тоньше надо действовать. ТОНЬШЕ».

Желания девять раз получить по морде, чтобы только с десятого обломилось, у меня нет. А что есть? Есть азарт. Нормальный такой азарт. Охотничий. И дело здесь даже не в похоти. Просто объект вожделения оказался не таким, каким выглядел изначально. Это я хорошо прочувствовал. Не знаю как, но понял вдруг, что девушка-то совсем не тихоня. Зря Иваныч ее так называл. Пугливая и скромная она только внешне. Просто прячется до поры до времени в своей скорлупе, шифруется, так сказать, под серую мышку. А вот если поглубже копнуть… О! Думаю, там такой водопад страстей обнаружится – мама не горюй, утонешь и не заметишь. И потому седлать этот поток надо по-умному…

* * *

– Ну что, Ленусик, работаем? – спрашивает Иваныч.

Девушка кивает в ответ.

– А это тебе помощник, чтобы не заскучала, – добавляет «куратор», незаметно подталкивая меня к ней. – Ты не боись, он парень смышленый, хотя и физик. Я сам проверял.

Протягиваю Лене руку:

– Меня Андреем зовут.

Взгляд мой безмятежен и чист. Прямо как у младенца.

Девушка недоуменно моргает, видимо, пытаясь понять, нет ли в моих словах и жестах какого-нибудь подвоха.

Мысленно улыбаюсь ей. «Ищи, милая. Ищи. Я сейчас честен до безобразия. Что думаю, то и говорю».

– Лена, – отвечает она, наконец.

Пальцы у нее мягкие и теплые. Только отчего-то дрожат. Выходит, не привыкла еще рукопожатиями с мужиками обмениваться. Ну и правильно, нечего к этому привыкать, феминизм нам тут и нафиг не нужен.

Поворачиваюсь к соседнему зданию, начинаю рассуждать «со знанием дела»:

– Я думаю, одного теодолитного хода нам хватит. Привяжемся вон к тому углу, – показываю пальцем на угол. – Потом к колонне, потом…

Лена смеется. Объясняет мою ошибку.

Принимаю сконфуженный вид, развожу руками и тоже смеюсь.

Хвалю ее за то, что умная. Хвалю честно и вслух. Потом хвалю сам себя. Тоже честно, но – мысленно. «Молодец, Андрей Батькович. Контакт налажен. Теперь главное – не спугнуть».

Через пять минут мы с Леной уже на ты. Я сную туда-сюда по площадке. В одной руке – «кувалдо́метр», в другой – арматурные стержни, в кармане – моток тонкой шнурки. Девушка смотрит в прибор, командует, куда бежать, где бить, за что цеплять и «между какими номерами» натягивать. Бегу, бью, цепляю, натягиваю. Потом бросаю все, возвращаюсь на «командный пункт», прикладываюсь «вторым номером» к окуляру, сообщаю, что вижу и под каким углом. Лена аккуратно записывает «мои» цифры в тетрадку, сравнивает со «своими» и опять посылает меня бить, бежать, цеплять и натягивать.

Со стороны наши действия больше напоминают игру, чем работу. Но Лене это, кажется, нравится. Мне, в общем, тоже. Не нравится это только всем остальным.

– Дюха! Мать твою за ногу! – не выдерживает в конце концов дядя Коля. – Вы тут что, белье развешивать собрались? Ну ладно, блин, Ленка. Она баба, ей это по жизни положено. А ты-то, ты-то куда смотришь, чудила ты этакий!?

– Хороших осей много не бывает, – невозмутимо замечаю я, натягивая между колышками очередной шнур.

– Мы уже кончаем, Николай Иванович, – кричит Лена и машет мне рукой. – Андрей, вон там еще один стержень забей и все.

Иваныч ржет.

– Вы, голуби, кончайте как-нибудь побыстрей. А то остальным тоже хочется… поработать. А стержень, Дюх, ты плотней забивай и поглубже, чтобы дама, значицца, довольна осталась. Гы-гы.

Да, шутка, конечно, грубоватая, практически на грани фола. Лена пунцовеет лицом и неловко ссутуливается возле треноги. Я тихо матерюсь себе под нос.

«Ну, Иваныч! Ну, старый козел! Всю, блин, малину испортил! Битый час я эту бабочку из куколки выцарапываю, а тут ты со своей похабщиной. Тьфу!»

Дяде Коле на мои страдания наплевать.

– Пять минут вам на все про все, – рявкает он. – Парни еще три чалки вытягивают, и начинаем монтировать. Все! Время пошло!

Быстро заколачиваю последний колышек, бегу к приборам, по дороге прикидывая, как бы получше купировать Иванычево «выступление». Краем глаза замечаю торчащую из глиняного откоса железку. Это одна из наших промежуточных точек на «ходе». Для монтажа она не нужна, но Лене знать об этом не обязательно. Притормаживаю, выдергиваю арматурину, бросаю ее на землю.

– Все. Готово, – сообщаю я своей красавице (Ну вот, уже считаю ее своей. И пусть только попробует кто отобрать – «это моя добыча!»). – Ты только глянь еще раз по-быстрому. Может, забыли чего.

Девушка обводит взглядом площадку, пересчитывая натянутые шнуры, колышки и обноски.

– Ой! Метка пропала. Надо опять весь ход повторять, – говорит она, указывает на то место, откуда я только что выдернул железный пруток, и совершенно убитым голосом добавляет. – Николай Иванович нас теперь точно съест.

– Бог не выдаст, Иваныч не съест, – усмехаюсь я, подкидывая в ладони последний оставшийся у меня арматурный стержень. Прищуриваюсь, гляжу туда же, куда и Лена. Так, «мишень» в пятидесяти метрах от нас, на директрисе огня никого, все заняты делом, внимания на нас никто не обращает. Отлично!..

Коротким и резким броском посылаю стерженек в цель. Есть! Арматурина, как дротик, втыкается в склон, четко входя в гнездо, оставшееся от предыдущего «колышка».

– Проверь! – жестко командую девушке. Спорить и возражать она не пытается. Прикладывается к окуляру. Через десять секунд поворачивается ко мне. Вид у нее совсем чумовой.

– Ну что? Попал? – спрашиваю, заранее зная ответ.

– Попал, – растерянно отвечает она.

– Ну вот и ладненько.

Снимаю рукавицы, весело подмигиваю «напарнице»:

– Все! Беги, исполнительную на оси рисуй. Дальше я сам.

– А…

– Елки зеленые! Я же сказал, беги, значит, беги! – рявкаю я не хуже Иваныча.

Лена судорожно кивает и бежит к прорабской. Я за ней не слежу. Поскольку знаю, что этот МОЙ приказ она выполнит не рассуждая. И это есть хорошо. Впрочем, день еще не закончился, и кое-какие сюрпризы нас еще ожидают. Особенно по части строительной геодезии.

«Извини, Лена. Девушка ты, конечно, хорошая, умная, но сегодня у меня на тебя особые планы. До конца дня ты должна втюриться в меня по уши…»

* * *

Фундаменты мы монтируем споро и весело. Можно сказать, с огоньком. Первым делом Иваныч обрывает бо́льшую часть натянутых по осям шнурок, говоря, что достаточно двух начальных, а остальные, если понадобится, будем тянуть по ходу.

Те из нас, кто изображает сейчас стропале́й, просовывают грузовые захваты в торчащие из днищ бетонных «изделий» петли, одну или две, как повезет, кран по команде приподнимает край «стакана», после чего сразу трое-четверо охламонов наваливаются на «банкетку». Крановой ослабляет трос, стакан плавно опускается на уложенные под него доски. Все дальнейшее уже дело техники. Самопальные чалки из пятерки-прутка просовываются под днище, рабочие крюки перецепляются, дядя Коля командует: «Вира», стакан «уплывает» по воздуху в назначенное ему место. То есть в точку пересечения буквенных и цифровых осей, на заранее подготовленное основание. Пока Лены нет, правильность монтажа контролирует Николай Иванович. Мы тоже в этот момент не стоим без дела. Натягиваем по-новой шнурку с выноской в стороны на метр-полтора, замеряем расстояние до края подошвы, двигаем краном фундамент, если оси не совпадают, подсыпаем где надо песчано-гравийную смесь или, наоборот, отгребаем лишнее.

Лена появляется на бровке часа через два, когда десять бетонных блоков уже стоят на отметках. На сей раз в напарники ей определяют Саню Бурцева. Вообще, Иваныч снова хотел отправить к геодезистке меня – «вы уже, типа, сработались», но я попросил его это не делать – «хочу, мол, как все, надоело, блин, эту рейку таскать». Дядя Коля в ответ лишь пожимает плечами – «не хочешь, ну и не надо». А Лена, кажется, обижается. Надувает губы, сует новому напарнику рейку и отправляет его в котлован. Работать, а не шутки шутить. Саня, конечно, пытается заигрывать с барышней, однако ничего у него не выходит. Лена его откровенно динамит. Разговаривает хоть и корректно, но сухо. Причем, на вы и только по делу.

Ко всему прочему, она время от времени выискивает взглядом меня. Долго и настойчиво смотрит, а потом разочарованно отворачивается, не получая в ответ НИЧЕГО. Я ее, словно специально, не замечаю. Хотя почему «словно»? Совершенно сознательно, по «пушкинскому», так сказать, алгоритму.

Только один-единственный раз мы встречаемся с ней глазами. Случайно, конечно же. Я улыбаюсь ей и хитро подмигиваю. Лена в ответ тоже улыбается и машет рукой. Типа, привет, давно не виделись. Ну да, все верно, три часа – это целая вечность. Показываю ей большой палец и продолжаю работу. Что тоже понятно. Первым делом у нас, как водится, самолеты, а девушки всего лишь приятное дополнение к трудовым подвигам.

В общем, Лена моя тихо грустит, я, прикидываясь шлангом, работаю. Все остальные тоже работают. В поте лица. Торопятся закончить пораньше. Сегодня футбол, надо успеть и до дома дойти, и пивом затариться, и с телевизора пыль смахнуть. Короче, ничто в этом мире не ново. Что в нынешние времена, что в будущие.

Монтаж фундаментов мы заканчиваем ровно в 16:00. Потом, сверх плана, чисто на кураже устанавливаем в стаканы восемь колонн. Бетоном, правда, гнезда не заливаем (бетон только завтра «приедет») – просто расклиниваем. Настроение у всех приподнятое – рабочий день завершен, пора по домам, смотреть трансляцию футбольного матча.

Из прорабской появляется мастер. Спускается в котлован, оценивает работу. Неожиданно чешет репу (точнее, каску на «репе»), прищуривается, смотрит на первую ось, на вторую (те, которые уже с колоннами). Поднимается наверх, опять смотрит.

Подзывает к себе дядю Колю:

– Иваныч. Вот ты мне как на духу скажи. Это я косой или это у вас колонны как бык поссал?

– Чо это? – удивляется Барабаш и тоже глядит на колонны. – Хм, да хрен его знает. Вроде ровненько все.

– То есть, это я окосел? – хмуро уточняет Петрович.

– Ну-у, не то чтобы… – смущенно протягивает Иваныч, а потом все-таки признается. – Ну да, есть маленько.

– Маленько!? Да там весь ряд, трам-парарам, сантимов на десять ушел!

Мы все потихоньку выбираемся из котлована, прислушиваемся к разговору начальства.

– Оси кто разбивал? – грозно вопрошает мастер, обводя взглядом толпу.

Лена на всякий случай прячется у меня за спиной.

– Кислицына! – орет Петрович, заметив, наконец, виновницу торжества, робко выглядывающую из-за моего плеча. – А ну-ка быстро сюда!

Девушка, опустив голову, подходит к мастеру.

– Что это за хрень, тебя спрашиваю? Какого трах-тибидух ты опять по осям мажешь!?

– Я их все точно пробила, – пытается возражать Лена. – Вон, и Андрей подтвердит. Можете сами проверить.

– И проверю, – грозит ей Петрович и тут же дает отмашку Иванычу. – Шаг гляньте.

Тот дублирует команду Роме Гребенникову и Шурику. Парни спускаются в котлован и начинают рулеткой измерять расстояния между колоннами и между колоннами и стеной.

– Вроде правильно все, – разводит руками Рома спустя пять минут. – Вдоль ровно шесть, плюс-минус сантим. Поперек тоже все в норме.

Петрович вновь чешет репу. То есть, тьфу, каску на репе.

– Нихрена не понимаю. Иваныч, может, у тебя рулетка убитая?

– Нормальная рулетка. Моя личная, – бурчит Иваныч.

Подхожу к самому краю откоса. Из всех присутствующих я один точно знаю, где здесь собака порылась. Ошибка и впрямь в геодезии. Вот только Лену я об этом вовремя не проинформировал. Почему? Да потому что весь из себя коварный змей-искуситель и в планах моих ее промах играет очень важную роль.

– Ром, Шур, вы лучше диагонали проверьте, – предлагаю я стоящим в котловане парням.

– Разница сантиметров пятнадцать. Ромбик, – констатируют они по завершении измерений.

Мастер сурово смотрит на Лену.

– Э-эх! Понаберут дур на линию. Тьфу! – рубит правду-матку Петрович, потом разворачивается к геодезистке спиной и молча бредет в прорабскую, пиная по дороге попадающиеся под ноги камешки.

Лена едва ли не плачет. Утешать ее никто не собирается.

– Нам завтра акт на фундамент подписывать, – сообщает в пространство Иваныч и выдает длинную фразу, состоящую из одних междометий.

Крановой зло сплевывает и идет по новой «разогревать» МКГ.

Электрик тоскливо вздыхает. Вечернее освещение площадки обеспечивать конкретно ему.

Пес Бузун, поскуливая, крутится у нас между ног, потом неожиданно кусает себя за хвост, плюхается на землю, вытягивает шею и начинает яростно чесать правое ухо. Задней лапой, естественно. Так, как это принято у собак.

Всем все понятно. Перемонтировать фундаменты надо сегодня. Иначе – вилы. Почти все чалки вынуты из-под стаканов, и потому блоки надо заново переворачивать, цеплять, опять опрокидывать, подсыпать гравий, выравнивать основание. Плюс колонны придется убирать нафиг. Часов до десяти провозимся – это минимум. Короче, плакали все планы на вечер, фиг вам, товарищи строители, а не футбол.

Лена всхлипывает, закрыв руками лицо.

– Это все из-за меня, – произносит она сквозь слезы, когда я снова подхожу к ней. – У меня это уже третий раз, и каждый раз все хуже и хуже.

Осторожно трогаю ее за плечо:

– Да ладно тебе, Лен, не расстраивайся. Мы сейчас все быстро исправим.

– Как!? Как исправим!? – почти кричит девушка.

«Ну вот, кажется, истерика начинается. Пора принимать меры».

Честно говоря, в возникшей проблеме Лениной вины почти нет. Будь я сейчас в своем настоящем возрасте и в той должности, которую занимал в двухтысячных, прибыл бы на этот объект, показательно отодрал бы, во-первых, мастера, во-вторых, Иванычу бы люлей накидал, в-третьих, прораба, который сюда и носа не кажет, отпинал не по-детски. За что, спрашивается? А за то, что скинули на бедную девушку свою часть работы и ее же теперь во всех грехах обвиняете. Оси, ранее вынесенные, потеряли? Потеряли. Репер девочке дали? Не дали. Про привязку сказали что-нибудь путное? Тоже нет. Тогда за каким, спрашивается, х… вы, оглоеды, девчонку до слез довели?..

Хотя, конечно, моя вина тут тоже имеется. Ошибку Лены заметил, но не поправил. Сволочь, одним словом. Наглая и циничная. Так что: сам создал проблему – сам ее и решай. Обольститель. Гы…

Приобнимаю Лену за талию и тихо шепчу ей на ухо:

– Сейчас сама. Все. Увидишь.

Девушка на миг замирает, а потом резко поворачивается ко мне:

– Обещаешь?

«Или я лох голимый и в женщинах совершенно не разбираюсь, или… во взгляде ее не только надежда».

Прикрываю глаза и мысленно себе аплодирую.

– Обещаю.

Оставляю девушку страдать в одиночестве, а сам подхожу к дяде Коле.

– Николай Иванович, у вас ломы есть?

– Что? Какие ломы?

– Железные.

– Ну есть. А чего?

– Тут такое дело. В общем, в подготовке у нас щебень гранитный, не известняк. Фракция мелкая, плюс окатышей дофига. То есть если мы даже блоки подвигаем слегонца, уплотнение нифига не нарушится и отметка никуда не уйдет. Короче, в три лома возьмемся, сдвинем, все будет чики-чики. Там даже колонны вынимать не придется. Кран их внатяг примет…

– Погоди-погоди, – перебивает меня Барабаш. – Значит, говоришь, ломами?

– Ну да. Но можно и чем-то другим, не знаю.

Иваныч чешет несуществующую бороду, с сомнением глядит на меня, а затем…

– А ну, бойцы, айда за ломами! – кричит он тусующимся в котловане парням.

Одними ломами мы, конечно же, не обходимся. Но это и не важно. Вдохновленные внезапно открывшейся перспективой, парни сами находят способы, как лучше организовать «передвижку». Трудовой энтузиазм бьет ключом, в работе участвуют все. В процесс включается даже возвратившийся из прорабки Петрович. В плане общего руководства, конечно, а не в том, чтобы самому лопатой или ломом махать.

– Шабаш! – командует он спустя сорок минут, вытирая «трудовой» пот. Все фундаменты на местах, дело сделано.

Больше всех окончанию работ радуется Лена, счастливая, что все обошлось. Я тоже радуюсь. Ведь на меня она глядит с таким восторгом, что, кажется, расцеловать готова при всех. Однако нет. Этого я позволить ни ей, ни себе не могу. Рано еще. Не все еще пункты программы выполнены. Сейчас ход за мастером.

Петрович мои ожидания не обманывает.

Он подходит к девушке и выдает очередное ЦУ:

– Кислицына, не забудь. С тебя исполнительная на фундаменты.

Лена округляет глаза:

– Что, прямо сейчас?

– А как иначе? Сама знаешь, без исполнительной мы акт не подпишем. Тем более завтра балки приходят, так что промежуточная нужна как штык.

– Петр Петрович, я же до ночи с ней просижу!

– Сама напортачила, сама исправляй, – ухмыляется мастер.

Что ж, здесь он в своем праве. Исполнительную «нарисовать» может только геодезистка.

Лена грустнеет. Оставаться на объекте, тем более одной, ей явно не хочется.

– Петр Петрович, ну, может, на завтра все отложить? Тут же темно будет, я боюсь, – пытается она разжалобить мастера.

Петрович укоризненно качает головой. Потом вздыхает и машет рукой дяде Коле. «Все правильно. Он хоть и самодур, но все же не деспот».

– Иваныч! Ты это, дай ей кого-нибудь в помощь. Кого-нибудь посмышленей.

– Дадим, – скалится Барабаш, хитро поглядывая на меня.

– Ну вот и ладушки.

Петрович убегает в прорабку, а дядя Коля выстраивает на бровке бригаду и дает новую вводную:

– Итак, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет вечером поработать? Только предупреждаю сразу: ликеро-водочный и мясокомбинат на сегодня нарядов не прислали.

Против того, чтобы «скоротать вечерок» с симпатичной девицей никто, в принципе, не возражает. Проблема одна: сегодня – ФУТБОЛ! Поэтому парни жмутся, мнутся и особого желания не выказывают.

Иваныч хмыкает и поворачивается к девушке. Он смотрит на Лену, Лена – на меня, я – на Иваныча. В гляделки мы играем секунд десять.

– Ну что, Дюха, поможешь барышне? – интересуется, наконец, дядя Коля.

– Помогу, Николай Иванович. Без вопросов.

Лена счастлива. Лена довольна. Лена прямо лучится радостью. И улыбка у нее такая добрая и такая светлая, что…

«Черт! А ведь она и вправду… красавица. А я – болван!»

Да, да. Именно болван и ни кто иной. До сих пор не замечал очевидного, все больше на ее грудь пялился да на бедра. Но, с другой стороны, это и хорошо. В смысле, когда все происходит само собой. Естественно и постепенно, шаг за шагом, в полном соответствии с логикой развития ситуации. Как говаривал мой старинный приятель Костик, которому только штамп в паспорте восемь раз проставляли, «если хочешь просто девушку охмурить – это одно, если тупо затащить в койку – другое, а вот ежели все по согласию да по любви, да чтобы дама довольна осталась, тут надо самому влюбиться в нее как следует. Хотя бы на пять минут, но влюбиться. В противном случае – это просто разврат и ничего больше».

В Лену я уже влюблен и хочу безумно. Сил нет больше терпеть, гормоны свои едва сдерживаю. Час, максимум два еще продержусь, а потом все – отберу у дяди Коли топор и пойду пиломатериал в щепки рубить, по методу Челентано . Короче, суток еще не прошло, а у меня уже гормональный пар из ушей валит. Сплошной тестостерон вперемешку с эндорфином, адреналином и прочими андрогенами.

Тот же Костик, кстати, процесс соблазнения девушки за одни сутки называл «кандидатским минимумом». Типа, довел девушку до кровати – сдал. Не довел – не сдал, иди учись дальше. Правда, сам он при этом всегда уточнял: сдать минимум – это только полдела, мало довести девушку до кровати, ее туда надо еще и уложить. А это уже – «защита дисера».

Что ж, «кандидатский минимум» я вроде бы сдал, Лена от меня, кажется, без ума. Насчет «защиты» пока не уверен. Выйдет, не выйдет – не знаю. Слишком много здесь подводных камней, в любом случае, придется импровизировать. И даже «сдавать назад», если что-то пойдет не так, как задумывалось.

А сложностей в этом деле хватает. Во-первых, у девушки «все» может быть в первый раз и тогда торопиться – грех. Во-вторых, форс-мажор может невзначай приключиться. Наводнение, например, или пожар в одном отдельно взятом вагончике. Или начальство внезапно нагрянет, и, как всегда, в самый пикантный момент. Самый тяжелый случай – когда обнаружится, что у дамы сердца «дни» нечаянно наступили, те самые, «критические». Вот это и впрямь облом так облом, тушите свет, сушите весла, не виноватая я, они сами пришли. Следующая засада в том, что средств контрацепции у меня с собой не имеется. У Лены, думаю, тоже. Как представишь себе картинку – барышня уже приготовилась, истомилась, а ты ей: «Прости, дорогая, но мне нужно срочно в аптеку» – смешно становится. Ну да не беда, если у нас с Леной до интима дойдет, постараюсь действовать аккуратно. В том смысле, что не буду, хм, выплескивать «эмоции» туда, где им самое место. Момент не слишком приятственный, но – увы, за все в жизни нужно платить, даже за ЭТО…

Собираем приборы, несем их в прорабскую. Возле самой двери вспоминаю еще об одном важном деле. У Лены с этой проблемой проблем нет, ей только куртку скинуть да каску снять, а там все хорошо – чистенько, культурненько и ландышем пахнет, как на весеннем лугу. У меня же, наоборот, грязи на шмотках полно. Плюс потом разит, как от старого скунса. Поэтому поступаю следующим образом:

– Лен, извини. Я сейчас быстро в общагу смотаюсь, переоденусь и сразу вернусь. Хорошо?

Лена окидывает меня взглядом, прыскает в кулачок:

– У тебя пять минут.

– Уи, мон женераль.

Несусь в общежитие со скоростью реактивного истребителя. Ракетой взлетаю на шестой этаж.

Так, солдатские ботинки – долой, штаны грязные – нафиг. Футболку – свежую, труселя, джинсы, ветровку… носки. Теперь – умыться. Лучше под душем, но – времени нет, ополаскиваюсь в умывальнике, до пояса. Что еще? Ага, зубы почистить. Чищу второпях. По новой натягиваю футболку. Вот теперь все! Готов!

Обратно лечу как на крыльях. Про записку, будущее и Шурин портфель даже не вспоминаю – не до того мне сейчас, меня сейчас девушка ждет. Лучшая в мире. Метров за сто до ворот перехожу на шаг, успокаиваю дыхание. В «нормативы» вроде бы уложился, «контрольные» пять минут еще не прошли, секунд десять в запасе имеется. Подхожу к вагончику, дергаю ручку. Вот это да! Заперто. Ну ничего, мы не гордые, можем и постучать («Кто там? – Я. – А я думала, ТЫ. – Ошиблась, выходит»).

Стучу. Лена открывает дверь, смотрит на часы, смеется. Ну слава богу! Успел.

* * *

…Рычу как раненый зверь. Дергаюсь будто в припадке. Лена не отстает от меня. Стонет, кричит, рвется навстречу.

Да! Да! Да-а-а-а!!!

Все.

Кончено!

Сердце стучит в пулеметном темпе. Морда – словно в огне. Дыхание? «Нет, Моня, это не оргазм, это астма». С трудом отрываюсь от партнерши, сползаю куда-то вбок. Лена лежит на спине, прерывисто дышит, шалым взглядом смотрит на потолок. Пытается что-то сказать. Интересно, что?

Прислушиваюсь.

«Боже… боже… как хорошо…»

А уж мне-то как хорошо, словами не описать. Сказка. Даже представить не мог, что вновь испытаю… такое. Очень хочется повторить, так хочется, аж сил нет. Однако сил действительно нет. К повторному «подвигу» я пока не готов – физиология, мать ее в дышло. Приходится ждать, пока гормон по-новой не закипит в крови и в… э-э… иных важных «конструкциях» организма. Ждать, надеюсь, недолго.

Огорчает одно – о том, чтобы «предохраниться», и думать забыл. Банально крышу снесло. Ну да чего уж теперь, что сделано, то – сделано. Снявши голову, по волосам не плачут. И вообще, повинную голову меч не сечет. Не факт, что ЭТО обязательно произойдет, причем, с первого раза. Иные, бывает, годами тужатся, а результат – ноль. Хотя случается и обратное: в щечку всего лишь поцеловал и сразу в дамки. Точнее, в папки и мамки. Смешно, скажете? Ну да, кому-то смешно, а мне, прямо скажем, не очень…

Что думает об этом Лена, не знаю. Наверное, вообще не думает. Вижу, что сейчас ей и впрямь… хорошо и «лишними» мыслями она нисколечко не заморачивается. Перестает, наконец, буровить взглядом вагонку, томно потягивается и поворачивается ко мне, в глазах – шаловливые искорки. «Шо? Опять!?» Не-е, так дело не пойдет, второй «подвиг Геракла» надо как следует подготовить. Не все коту масленица, а кошке – кот. Извини, милая, но пять минут ты мне все-таки дай, иначе – позор на мои «седины», никакой «бес в ребро» не поможет. Красавица моя едва заметно вздыхает, слезает со стола, начинает собирать вещи. В смысле, сорванную в порыве страсти одежду.

Трусики болтаются у нее на левой ноге, но она их будто не замечает. Подходит к топчану, присаживается на корточки, находит бюстгальтер. «Импортный». Выпрямляется, опускается коленями на пол, с удрученным видом рассматривает разодранные «кружавчики». Господи! Ну что у нее за фигура! Богиня, блин, мать-перемать! Глаз от нее оторвать не могу и… кажется, у меня опять… начинается…

А ведь, ей-богу, никак предположить не мог, что все у нас с ней будет именно так, поскольку начиналось все чинно и мирно. Почти как в ясельной группе…

* * *

…Вхожу в вагончик, но дальше порога меня не пускают.

– Я полы помыла, – заявляет Лена. – Не натопчи.

Опа! Когда это она успела-то? И вообще, нафига? А, впрочем, какая разница? Пол влажный, и это хорошо. Люблю ходить босиком по свежевымытому линолеуму, оставляя на нем «воровские» следы.

Скидываю обувку, следом за ней носки. Шлеп, шлеп, шлеп – чапаю по полу, наслаждаясь «свободой естественного поведения».

«Ну все. Сейчас она ка-ак даст мне тряпкой по шее! А я ка-ак увернусь! А потом ка-ак…»

Нет. Лена лупить меня тряпкой не собирается. Наоборот, глядит с восхищением, а потом выдыхает:

– Здо́рово! Я так тоже хочу.

На ногах у нее какие-то розовые тапочки (откуда она их взяла, фиг знает, может, купила по случаю, когда на работу спешила). Бац! В угол летит левый тапок! Бац! Правый летит туда же, но до цели так и не долетает.

– Ой! Прости, Андрей, я нечаянно, – Лена прикрывает ладошкой рот, едва сдерживаясь от смеха.

Качаю головой и потираю «ушибленный» тапком лоб. Девушка под моим укоризненным взглядом смущается и принимает виноватый вид. «Елы-палы, прямо пионерлагерь какой-то. Или вообще – детский сад».

Куртку с себя моя красавица уже скинула, оставшись в джинсах и свитере машинной вязки. И то, и другое, как сказали бы в девяностые, «в облипочку». Достоинства фигуры эти одеяния больше подчеркивают, чем скрывают. Недаром ведь меня словно пыльным мешком по голове треснули, когда я Лену первый раз в этом прикиде узрел. Да еще когда она изогнулась перед теодолитом так, что… что… короче, выглядела она в тот момент «охренеть не встать». Наповал била. Один залп и сразу накрытие. Впрочем, первое впечатление уже прошло, надо идти дальше. В смысле, дальше разоблачаться.

Все необходимые меры для этого я уже принял – незаметно для Лены щелкнул клавишами установленного под окном масляного обогревателя. На улице сейчас градусов двенадцать-пятнадцать, в вагончике – около двадцати, в свитере девушке вполне комфортно. Пока комфортно. Так же как и мне в ветровке. Однако всем в мире известно: комфорт понятие относительное. Посмотрим, что будет дальше, когда обогреватель как следует «раскочегарится».

Пока разогревающие помещение киловатт-часы превращаются в градусы, мы с Леной сидим за столом и пытаемся по быстрому «сообразить» исполнительный чертеж на фундаменты.

Стол в прорабской почти ничем не отличается от себе подобных из будущего. Такое же самопальное подстолье из досок, такой же лист фанеры вместо столешницы. Две четыреста сорок на тысячу двести двадцать, толщина двадцать один или около этого. Разница лишь в самой фанере. В двадцать первом веке она, как правило, ламинированная, здесь – шлифованный «бакелит».

Бытовка тоже почти такая же, как те, к каким я привык в девяностых-двухтысячных. И по размерам, и по внутреннему оснащению, и по отделке. Вагонка на стенах и потолке, линолеум на полу. Небольшой тамбур, сбоку от него мини-склад, рукомойник, вешалки, ведра. Дальше – топчан «для снятия синдрома усталости» при подписании «форм 29»  и актов сдачи-приемки. Потом стол, на котором: чертежи, бумаги, канцелярские принадлежности, запасные щетки для дрели, подшипник от старой лебедки, пустой граненый стакан… Во главе стола – стул для «хозяина», вдоль стен – лавки для всех остальных. Возле окна: с одной стороны – тумбочка, с другой – несгораемый шкаф. На шкафу – четыре белые  каски, одна из которых – Ленина. Конечно, не в том смысле, что это – собственность «вечно живого» вождя мирового пролетариата, а в том, что сегодня в ней щеголяла Лена Кислицына.

– А ты здорово чертишь, – говорит Лена, глядя, как ловко я управляюсь с карандашом и линейкой. – У меня так наоборот, с черчением сплошные проблемы.

– Чего же тогда пошла в геодезию и картографию? – дежурно интересуюсь я.

– Вообще хотела сначала в суриковское поступать или в архитектурный, я рисовать люблю. А потом подумала-подумала и забоялась, вдруг не получится.

– Ну и зря забоялась. Попытка не пытка.

– Я знаю, – вздыхает девушка и секунд через десять спрашивает. – А ты сам где так хорошо чертить научился?

«Эх, девочка-девочка, знала бы ты, сколько чертежей через мои руки прошли. Если их всех вместе сложить, стопка до «Седьмого Неба»  дотянется».

– В школе, где же еще, – отвечаю я ей. – У нас в школе черчение неплохо преподавали. Плюс родители инженеры. Плюс в городских олимпиадах по предмету участвовал…

– И какое место на них занимал? – тут же задает вопрос Лена.

– Ну-у, какое-какое. Первое, – «скромно» сообщаю я ей и продолжаю «хвастаться». – Меня вообще регулярно на разные олимпиады пихали. По физике, математике, химии, русскому языку. По математике даже до всероссийской зональной добрался.

– И как?

– В пятерку вошел.

– А почему не выиграл?

Отшучиваюсь:

– Мозгов не хватило.

Лена смеется, а затем начинает рассказывать про себя. За пять минут я узнаю, что в детстве она боялась собак, а теперь не боится. Что одна ее бабушка живет в Рязани, а другая – в Тамбове. Что тамбовский дедушка погиб на войне, а рязанский умер два года назад перед Олимпиадой. Что родители ее в июле уехали на полгода в Монголию в экспедицию и сейчас Лена живет в квартире одна и ей это очень нравится. Рассказывает, что на море она была только один раз, в одиннадцать лет, в Евпатории, но плавать так и не научилась. Что ни сестер, ни братьев у нее нет, и это, наверное, плохо…

– Все. Готово, – прерываю я ее монолог и снимаю с рабочего чертежа кальку, испещренную карандашными линиями и значками. – Теперь надо просто все обвести и проставить отметки.

– Ой! А у меня рейсфедер сломался, – внезапно огорчается Лена и смотрит на меня с робкой надеждой. Типа, может, я опять что-нибудь придумаю.

И я, конечно, придумываю:

– А зачем нам рейсфедер? Мы ручкой все обведем.

– А разве можно? – сомневается красавица в свитере.

– Можно. Это же не проект, обычная исполнительная.

– Точно, – соглашается Лена, находит на столе черную шариковую ручку и начинает старательно обводить выполненный мной чертеж. Я же тем временем отрываю от рулона еще один кусок кальки, пересаживаюсь на противоположную сторону и начинаю вырисовывать второй экземпляр исполнительной схемы. Помню, что их должно быть как минимум две, а ксерокса под рукой нет, хочешь не хочешь, надо чертить все по-новой. Причем тем же макаром, с помощью остро заточенного карандаша, линейки и ластика.

Пока черчу, градус в помещении достигает, наконец, нужной величины.

Скидываю с себя ветровку. Лена невольно поднимает глаза, потом опускает, потом делает вид, что всецело поглощена работой, потом опять бросает на меня как бы случайный взгляд… «Ну-ну. Будто не знаю, что ты меня сейчас тоже оцениваешь. Теперь уже внешне. В смысле, подходит тебе как женщине этот пацан или ну его к лешему, другие найдутся, получше».

Что ж, культуристом меня назвать трудно, бицепсы шарами не перекатываются, однако и не хлюпик какой, есть, что даме продемонстрировать – футболка тесная, рукава короткие, мускулатура… мускулатура в порядке. Не мальчик, как говорится, но муж. Чувствую, результатом «осмотра» Лена довольна. Тест на внешние данные пройден.

Спустя еще две минуты она тоже – решается.

– Жарко здесь, – констатирует дама моего сердца, снимает очки и стягивает с себя свитер.

«Е-мое! Вот это да!»

Под свитером у нее тоже футболка. Как и у меня, только без рукавов, и декольте такое, что…

– Андрей. Ты на меня так смотришь, как будто я голая, – смущенно произносит Лена, поправляя задравшийся «топик».

Судорожно сглатываю. Облизываю пересохшие губы.

– Прости, Лен, но на красивую девушку иначе смотреть нельзя.

– А я… красивая? – Лена опускает глаза, ждет моего ответа.

– Очень, – отвечаю я.

И это чистая правда.

* * *

Какое-то время мы пытаемся делать вид, что работаем. А между тем – перевариваем полученную информацию. И заново оцениваем друг друга, каждый – со своей колокольни.

– У меня все, – заявляет, наконец, Лена.

– У меня тоже. Почти.

Она отодвигает в сторону свой экземпляр и пересаживается ко мне. Типа, проверить второй черновик, а потом довести его до «кондиции».

– У-у-у! Да ты уже все обвел. Мне только отметки поставить и расписаться.

– Ну дык, – довольно усмехаюсь я и указываю глазами на ручку с линейкой, валяющиеся на другой половине стола. Лена бросает на меня странный взгляд, тянется за «чертежными принадлежностями» и… вытягивается так, что кажется – еще чуть-чуть, и она попросту выскользнет или даже выпрыгнет из своих тесных джинсов.

Внутренний голос буквально вопит: «Ну что ты телишься, дурень!? Действуй! Не спи! Хватай ее по-быстрому и вперед!» Соглашаюсь с ним на все сто, однако сделать ничего не могу. Поскольку плющит меня совершенно конкретно. Словно в ступор какой-то впадаю. Трясусь от страха, будто все это – первый раз в жизни, кому рассказать – не поверят…

Лена же добирается наконец до ручки, потом зачем-то перемещает чертеж на середину стола, забирается с ногами на лавку и, приняв «коленно-локтевую» позу, начинает медленно вырисовывать отметки на кальке. «Ешкин кот! Не пойму, кто тут кого соблазняет. Я – ее или уже она – меня!?»

Тем не менее продолжаю тупо сидеть и, пуская слюну, во все глаза пялиться на изгибы роскошного тела, обтянутые джинсо́й округлости, гладкую кожу, «выглядывающую» из-под короткого топика. И ничего, абсолютно ничего при этом не предпринимаю. Прямо как тот баран из анекдота, который «все щиплет и щиплет траву… потому что баран». Видимо, какой-то тумблер в моей голове неправильно переключился. Или условный рефлекс подвел: мол, пока основная работа не выполнена – никаких развлечений.

Спустя пять или семь минут Лена заканчивает «рисовать» и возвращается в «нормальное» положение. По лицу ее вижу – разочарована. Причем явно. Досадует на своего тормознутого ухажера. Такой шанс упустил. Придурок!

Сидим рядом. Молчим. На готовый чертеж смотрим, как пионеры на стенгазету. «Ну все, блин! Приплыли!» Что дальше делать – ума не приложу. Сетую на себя за тупизм, ищу повод. Причину, чтобы все исправить и все изменить, пока есть возможность. Пока нас еще тянет другу к другу, пока мы не разбежались еще в разные стороны, пока порох в пороховницах не отсырел, пока…

У Лены, похоже, те же самые мысли и, как ни странно, именно она первой находит решение этой дурацкой проблемы. Опять тянется через весь стол, выуживает из стопки бумаг «Общий журнал работ» и с заговорщицким видом поворачивается ко мне:

– Андрей, а давай мы пошутим немного над Петром Петровичем.

– Это как?

– А вот так, – она раскрывает журнал на последней записи и хитро прищуривается. – Мы сейчас в графе авторского надзора напишем ему от имени ГИПа что-нибудь пакостное.

– А что конкретно? – включаюсь я в предложенную игру.

– Ну-у, например… Петрович, ты – балбес.

Лена глядит на меня. Ждет.

Что ж, понятно. Понятно, чего она от меня ждет и что я сейчас должен сделать.

Мягко отнимаю журнал. Качаю осуждающе головой:

– Не стоит. Это все-таки документ.

– Отдай, – Лена пытается выхватить из моих рук «ценную» книжечку, но у нее, ничего не выходит. Я прячу журнал за спину и выскальзываю из-за стола.

– Отдай, отдай, – кричит Лена и пробует меня догнать.

Через пару секунд она почти добивается своего, но в самый последний момент я опять уворачиваюсь и ловко перемахиваю через стол. Недолго думая, Лена бросается следом.

– Осторожней!

– Ой!

Красавица моя вжимает голову в плечи и, стараясь удержать равновесие, падает на колени… «Ну да, потолки в вагончике низкие, шишку набить – раз плюнуть». Резво запрыгиваю обратно, хватаю Лену в охапку, держу, вроде как не упасть помогаю. Она тоже хватается за меня. Прижимается близко-близко… Чувствую ее каждой клеточкой. Чувствую, как она вся дрожит в предвкушении, как тянет меня к себе, как ищет мои губы своими… И мига не проходит, как мы начинаем рвать друг на друге одежду, а потом, сплетясь телами и слившись в исступленно-томительном поцелуе, рушимся на скрипящую фанерой столешницу… Все! Есть контакт! Занавес!

* * *

…О том, что все у нас может произойти именно так, я и мечтать не смел. Реальность переплюнула любые фантазии. Это было что-то охренительное. Тайфун пополам с торнадо, тропический шторм, стратосферная буря, ураган, сметающий все на своем пути. Разгул стихий. Торжество страсти…

Впрочем, даже самые разрушительные «стихийные бедствия» не могут длиться годами. Рано или поздно они теряют свою первобытную мощь и тихо-мирно сходят на нет, маскируясь под шаловливенький ветерок, умеющий только одно – внезапным порывом приводить в смущение юных и не очень прелестниц, нахально задирая подолы их коротеньких платьиц и юбочек… В общем, успокаиваются «стихии» на время. Приводят в порядок дела, собираются с силами, готовятся к следующему удару по ничего не подозревающим гражданам…

Ураган по имени Лена находится сейчас как раз в таком вот «промежуточном» состоянии. Сидит на коленях около топчана и тихо грустит о своем пришедшем в негодность бюстгальтере. Ничего не поделаешь, и у «стихий» случаются маленькие неприятности. Хотя сама Лена ни в чем, конечно, не виновата. Это все я. Погорячился немного. Точнее, перестарался. Не рассчитал. Не подумал, что у кружевного «импортного» белья могут быть такие слабенькие застежки: один хороший рывок и – отлетают вместе с бретелями. Получится их присобачить обратно, не получится, хрен знает. Лично я ремонтировать эти белошвейные конфекции не умею. Снять могу. Порвать, как выяснилось, – тоже. А вот насчет вернуть все в первоначальное состояние… не-е, это уже чужая епархия. Тут дама должна сама… того… соображать-думать, что надевать на работу. И во сколько это удовольствие может ей обойтись в случае, хм, непредвиденных обстоятельств.

Судя по лицу МОЕЙ дамы, сегодняшнее удовольствие обошлось ей рублей в десять, не меньше. Так что, если сейчас не потороплюсь, рискую попасть под раздачу… Получать по голове мне не хочется, поэтому действую привычным образом. Стандартно. По принципу – клин клином. Не в том смысле, что и остальную одежду собираюсь в клочки разорвать, а в том, что собираюсь продолжить наше с Леной «романтическое свидание». Ну а что? Силы я уже восстановил, страсть в жилах кипит, внутренний голос нашептывает на ухо что-то не слишком приличное, правильные гормоны допинывают неправильных, глаза боятся, а руки дела… Нет, глаза мои уже ничего не боятся. Руки – тем более.

…Тихонько подкрадываюсь к задумавшейся о «вечном» девушке, опускаюсь на пол за ее спиной. Осторожно приобнимаю за плечи. Целую во впадинку над ключицей. Потом в шею, потом в ушко. А потом просто зарываюсь носом в густой водопад волос, вдыхаю их сладостный аромат, поглаживаю свою красавицу по плечам, по рукам, обнимаю за талию, прижимаю к себе… крепче, крепче, еще крепче… Левая рука уже ласкает грудь, а правая, скользнув по теплому животу, спускается ниже… туда, где теплее… туда, где совсем горячо. Туда, где я сегодня уже «побывал» и тем не менее снова хочу. Хочу с неистовой силой…

Лена против такого развития событий не возражает. Закрыв глаза, она нежится под моими становящимися все более настойчивыми ласками, тихо постанывает, льнет, поворачивает голову то в одну, то в другую сторону, открывая шею для очередных поцелуев, чем я беззастенчиво пользуюсь. Разодранный предмет женского гардероба уже никого не волнует – валяется на полу, всеми покинутый и забытый. Ну да и шиш с ним – никому он сейчас нафиг не нужен, не до того, от любви нельзя отвлекаться…

Начинаю понемногу ускорять темп. Партнерша отзывается тем же. Выворачивается из моих крепких объятий, и вот мы уже лицом к лицу. В извечной борьбе двух начал, что в нужный момент всегда сливаются воедино. В оглушительной вспышке. Когда разум больше не властен над телом. Когда башню срывает от каждого прикосновения, когда мысли и чувства улетают в небесную высь, чтобы обрушиться потом на головы страждущих потоком неутоленной страсти. Бешеной, рвущей на части и сердца, и души. Господи! Что мы творим!? Что творим!? В рожу бы плюнуть тому, кто до сих пор считает, что в СССР секса не было. Был в СССР секс. Был! И есть! Да такой, что хваленая «Камасутра» нервно курит в сторонке…

К пику нашей «борьбы» мы с Леной подходим вместе. Правда, в самом конце я все-таки пытаюсь «включить разум» и хоть как-то предохранить нас обоих от всякого рода и пола «неожиданностей» и «сюрпризов». Пусть только во втором «подходе к снаряду», не в первом – один к двум, в любом случае, лучше чем ноль и, значит, матожидание «события» должно уменьшиться наполовину…

Увы, «подправить статистику» Лена мне не дает. Она буквально вдавливает меня в себя (или себя в меня, хрен знает – в этот момент я уже и сам не очень понимаю, кто где) и держит, пока все не «закончится». Противиться ей я не могу. Да и не хочу, если честно. Пусть будет, что будет. Желание женщины – закон. Особенно – ТАКОЙ женщины.

…Получившая все, что можно и что нельзя, Лена падает на меня в полном изнеможении. Прижимается грудью. Шепчет:

– Андрюш. Я сейчас наверно… умру.

Ответить ей нет сил. Сил нет даже пот смахнуть. Словно в забое двенадцать часов отпахал. Однако все-таки отвечаю. С натугой выдавливаю из себя что-то вроде:

– …э…адо.

На какой-то миг мы замираем, а потом… начинаем трястись в приступе нервного хохота. Ржем как придурки. Как дети, что наконец дорвались до «сладенького». Случайно нашли спрятанную родителями вазу с конфетами и, не сумев вовремя остановиться, распатронили ее начисто. Оставив после себя лишь гору измятых фантиков. Дураки, одним словом. Как есть дураки. Ну полные идиоты!

* * *

Наш общий на двоих отходняк заканчивается примерно через минуту. Отцепляемся друг от друга и начинаем, уже никуда не спеша, одеваться. С чувством, с толком, с расстановкой.

В принципе, можно было бы и продолжить наши… э-м-м… любовные игры, однако… это уже перебор. Лично мне «эротики» хватило с лихвой. Лене, я думаю, тоже. Как сказали бы в новостях, встреча представителей обоих полов прошла в теплой дружеской обстановке. Стороны обменялись мнениями, выработали единую позицию по всем имеющимся вопросам, сделали совместное заявление о необходимости дальнейших контактов и, что самое главное, остались полностью удовлетворены итогами прошедших переговоров. Короче, и исполнительную на фундаменты состряпать успели, и со всем остальным разобрались. Очень так… не по-детски…

Валяющийся на полу бюстгальтер Лена подцепляет ногой, подкидывает его вверх, ловит, задумывается на секунду и… со словами «А! Шут с ним!» запихивает к себе в сумочку. После чего натягивает футболку прямо на голое тело, смущенно пожимает плечами (это она, типа, стесняется) и начинает возиться с джинсами. Я свои к этому моменту уже напялил и теперь сижу на топчанчике, привалившись к стене, осмысливая произошедшее. Кайфую, одним словом. Балдею от доставшейся мне персональной Шахерезады и от ее первой из тысячи и одной ночей.

«Шахерезада» моя тем временем уже заканчивает одеваться, то есть успевает и кроссовки надеть, и свитер, и волосы в длинный хвост убрать-заколоть, и губы подкрасить – ей для этого даже в зеркало смотреться не надо… хотя, нет, вру, зеркальце у нее точно есть, только миниатюрное, из сумки достала. Что в такое можно увидеть, понять невозможно, однако все женщины подобными пользуются и никаких проблем не испытывают.

В общем, Лена наконец приводит себя в порядок, павой проходит туда-сюда, нахально раскачивая бедрами, а потом вдруг запрыгивает с ногами на топчан и присюсенивается у меня под боком. Ну точь-в-точь кошка, желающая приластиться к хозяину. Вцепляется коготками в руку, трется щекой о плечо. Хочет, кажется, что-то сказать, но пока не решается. Только вздыхает тяжко, вроде как вину свою чувствует. Ну что ж, торопить я ее не буду, подожду немного, захочет – скажет, не захочет… После пятнадцатого по счету вздоха Лена наконец решается:

– Знаешь, Андрей. А у меня ведь жених есть.

Говорит и поглядывает на меня с опаской. Наверное, думает, я сейчас возмущаться начну или злиться. «Ага! Щас!»

Слегка поворачиваю голову, изображаю легкое недоумение. «Жених? Какой-такой жених? Почему не знаю?»

– Витька. Мы с ним в одном классе учились, – продолжает скороговоркой девушка, видимо, желая поскорее закруглить скользкую тему. – Он меня, гад, в субботу обидел. Очень сильно обидел. Все думала, как бы ему отомстить…

– Думала-думала и, наконец, придумала, – с улыбкой довожу я эту мысль до конца.

– Ага, – смеется Лена, радуясь, что все «обошлось».

«Хм, и чего она так боялась? Я же не Серый Волк, а она отнюдь не Красная Шапочка».

Она обхватывает меня руками, довольно жмурится, прижимается к «широкой» груди.

– Такая хорошая мстя получилась, у-у-у! Каждую ночь готова так мстить…

«Каждую ночь?»

– …ну, или через ночь, – продолжает размышлять красавица. – Но раз в неделю, это уж точно.

Она поднимает голову и требовательно на меня смотрит.

– Обязательно, – улыбаюсь я ей. – Будем теперь мстить вместе.

– Точно?

– Точно.

Сидим, обнявшись. В голове целый хоровод мыслей. Уже начинаю прикидывать, насколько меня хватит и сколько по времени может продлиться наш с Леной роман. Месяц, два, пять? До встречи с Жанной у меня как минимум три полных года, и, значит, потратить их надо так, чтобы не было, гы-гы, мучительно больно за бесцельно прожитые дни, недели и месяцы. Однако и с Леной надолго затягивать отношения ни к чему. Еще влюблюсь ненароком. Всерьез. Сам потом буду жалеть, что вовремя не остановился.

Лена же, будто почувствовав мои «упаднические» настроения, вновь поднимает глаза и качает укоризненно головой:

– Дурак ты, Андрюша. Думаешь, я в невесты к тебе набиваюсь? Не-е, мне с тобой и… без штампа в паспорте хорошо.

Глажу ее по волосам. Целую в макушку. «За-ме-ча-тельная девушка!»

Она в ответ тихо вздыхает, с явным сожалением отрывается от меня, потом соскальзывает с импровизированного «дивана» и направляется к вешалке за своей дурацкой «маминой» курткой.

– Все, Андрей. Мне пора.

«Елки зеленые! Ее же проводить надо. На улице-то темно».

Тоже вскакиваю и начинаю лихорадочно шариться вокруг в поисках ветровки и обуви…

– Не надо меня, Андрей, провожать, – неожиданно заявляет Лена.

– Почему?

Она досадливо машет рукой:

– Да Витька меня наверняка опять дожидается возле дома. Еще подеретесь.

«Хм. Витька? Подеретесь? А почему, собственно, и нет?»

У меня сейчас такой настрой: не то что с Витькой – с Валуевым или Кличками обоими схлестнуться готов. Причем с неплохими шансами продержаться до конца третьего или даже четвертого раунда. А если учесть, что всем им сейчас лет по десять и меньше, то… ну куда им супротив меня… юниорам сопливым?! Отделаю как бог черепаху. Хоть каждого по отдельности, хоть всех разом. Такой вот я, понимаешь, орел… гы.

– Не надо, Андрюш. Я сама, – останавливает меня Лена. – Пошлю его к черту и все. Надоел он мне, понимаешь. До чертиков надоел… придурок.

«Ну что ж, сама так сама. А Витька этот и впрямь придурок. Такую девушку упустил. Идиот».

Хлопает входная дверь. Подхожу к окну, открываю пыльную створку. Снаружи свежо и прохладно. Смотрю, как Лена вприпрыжку, словно девчонка лет десяти-двенадцати, бежит к воротам. Как она со смехом отмахивается сумочкой от заливающегося радостным лаем пса: «Фу, Бузунчик! Фу! Уйди, блохастенький!» Как стучит в дверь сторожки: «Иван Кузьмич. Выпустите меня, пожалуйста». Как сторож, кряхтя и почесываясь, отпирает замок на калитке. Как Лена выпархивает за ворота и исчезает в темноте вечернего сумрака…

На душе у меня легко и спокойно. Стою у окна с дебильной улыбкой на морде. Провожаю взглядом огни пролетающих за забором машин…

«Да-а. В такую девушку нельзя не влюбиться. Не девушка – мечта!.. Ну и я – молодец!»

* * *

В общежитие я вернулся где-то в половине восьмого. Не так уж много времени, как выяснилось, потратили мы с Леной на наши…хм…н-да. А все потому что в форсаж вошли по готовности, не дожидаясь команды. Как только гироскоп раскрутили, так и вошли. И сразу – боевой разворот! А потом – горку! С петлей! И в штопор! И еще разок! И еще… Эх, елки-моталки! Вот так бы каждую ночь, как она поначалу и предлагала, а я, дурак, отказался. Все рожу кривил – не выдержу, мол, за неделю с катушек слечу. Перестраховщик долбаный! Даже телефон у нее на радостях взять позабыл. И где живет, не узнал – поленился. Думай теперь, жди, когда она опять на горизонте появится… Может, завтра, может, в четверг, а может, вообще – неделю придется страдать… без любви и без ласки… Раздолбай я, короче. Дурень конкретный… Хотя, с другой стороны, не такой уж я и осел. Никуда от меня моя Лена не денется. Появится обязательно. Да и адрес ее с телефоном узнать не проблема. «Исходные данные» у меня есть: понадобится – в справочное бюро обращусь… Впрочем, могу поступить еще проще. Иваныча поспрошаю или в контору местного СМУ загляну… Хотя нет, не стоит. Не стоит перед всеми светиться, дело это интимное, касается только двоих…

Вот так, размышляя о «сложностях бытия», я и добрел до общаги. Настроение отличное. Все, что запланировал на день, выполнил… Или не все?.. Ох! Елки! Про записку-то я и забыл. Ее ж надо Шуре в портфель запихнуть… Совсем, выходит, голову потерял… герой-любовничек…

С запиской все получилось как нельзя лучше. Шурина комната оказалась открыта, а сам он отсутствовал. Видимо, футбол убежал смотреть вместе со всеми. И портфель свой с собой не взял, оставил возле стола, что совсем хорошо – можно спокойно и без лишних глаз организовать пересылку.

Через минуту второе «послание в будущее» заняло свое законное место в портфеле, а я принялся думать «что дальше?». То ли на гитаре пойти побренчать, то ли планы наполеоновские еще разок «протестировать». Расписать все на бумаге, найти слабые места, наметить главные направления, определить основных претендентов на… будущую «отбраковку»… Честно скажу, заниматься планированием мне сейчас не хотелось. Совсем. Любая мысль почему-то сразу на Лену сворачивала. На то, как мы с ней… М-да. Знатно, выходит, она меня зацепила, раз только о ней и думаю. Придется, видать, к народу идти. В общество, которое сейчас у телевизора собралось, за баталиями футбольными наблюдает. Попробую, короче, одни эмоции другими перешибить. Пусть и не такими сильными, но…

Оба матча «Спартака» с англичанами я, как ни странно, помнил. Еще по той, прежней, «допопаданческой» жизни. Очень уж много тогда наши болельщики спорили и ругались. Много копий сломали, пытаясь предугадать исход этого «эпического» противостояния. Что первой встречи, в Москве, что второй, в Лондоне. Слишком там все вышло… непредсказуемо.

«Ну что ж. Пойду постебаюсь немного над мужиками. Авось не побьют…»

* * *

Телевизионная комната располагалась этажом ниже и в настоящий момент забита была под завязку. Человек двадцать (самые предусмотрительные и удачливые) сидели на стульях и пялились в экран единственного на всех телевизора, полтора десятка оккупировали подоконники, а те, кому сидячих мест не досталось, заняли все оставшееся вдоль стен и проходов пространство. Наиболее «грамотные» примостились на корточках перед стульями, а четверо «самых-самых» вообще – улеглись на пол, упершись коленями и ступнями в тумбочку с гудящим на ней стареньким «Электроном».

…Заметив поблизости Бурцева и Синицына, протискиваюсь к ним сквозь толпу и с ходу интересуюсь

– Ну что? Как там наши?

– Сливают ноль два, – цедит сквозь зубы Шурик. – Уроды.

– …Спартаковцы атакуют по правому флангу. Мяч у Сергея Родионова. Навес в штрафную, – доносится из ящика голос Евгения Маслаченко. – О’Лири не достает. Шавло. Удар!.. Да ерш твою медь!!!

– А-а-а-а!!! – орут собравшиеся у телевизора. – У! Чтоб тебя! Придурок! Шнурки подтяни!

– …Англичане не торопятся. Вуд тщательно устанавливает мяч на линии вратарской, – продолжает вещать комментатор. – Советуется о чем-то с центральным защитником. Холлинс разбегается. Сильным ударом посылает мяч к центральному кругу. Уайт, Робсон. Наши пытаются перехватить…

– Козлы! – резюмирует кто-то из задних рядов. Остальные поддерживают его одобрительным гулом.

– Фигня, – громко говорю я, перекрывая шум. – Щас забьют.

– Кому? Нам? – глумливо отзываются сразу трое или четверо из болельщиков.

– Если в течение пяти минут наши англичанам не заколотят, всем пива! – нахально заявляю я и складываю на груди руки.

– Где возьмешь? – тут же вскидываются еще пятеро или шестеро. – Все точки уже закрыты.

– А у меня два ящика под кроватью.

– Тащи!

– Хрен вам! Пять минут еще не прошло.

– Ничего! Мы подождем, – хохочут собравшиеся.

Чувствую, что настроение болельщиков начинает потихонечку улучшаться. Пусть наши и проиграются опять в пух и прах, зато пиво можно будет нахаляву попить. Причем, со стопроцентной гарантией – в эти секунды игра у спартачей явно не клеится. Противник контролирует мяч и даже пытается атаковать. Правда, довольно вяло. После дальнего заброса мяч оказывается в руках у Дасаева – на этот раз он сумел перехватить опасную передачу, сняв мяч с головы у Чепмена. Молодец.

– Дасаев рукой вводит мяч в игру. Романцев. Передача на Позднякова, – комментирует Маслаченко. – Опять назад… Гесс. Черенков. Ну, Федор! Ну сделай же что-нибудь, как ты умеешь… Гаврилов… Пас на Швецова. В разрез! Сережа! С ходу! Ну! Ну же!.. Фух. Один два.

– Г-о-о-о-л!!! – вопят все, кто сейчас в комнате. – Серега!!! Красавец!!! ГОЛ! ГОЛ! ГОЛ! А-а-а-а!!!

Ору вместе со всеми, что на первый взгляд кажется удивительным. Знаю ведь точно, чем закончится матч, а все равно – как пацан радуюсь первому забитому нашими голу.

Кстати, деление на «наших» и «ненаших» в этом времени почти не заметно. В том смысле, что абсолютно не важно, за кого ты болеешь в союзном чемпионате – за «Спартак», за киевлян, за «Зенит», тбилисцев, минское «Динамо», ставшее чемпионом в этом сезоне, или за ЦСКА с «Днепром» и «Шахтером». Стоит только клубам СССР выйти на международную арену, все «домашние» предпочтения забываются моментально. Фанаты «Динамо-Киев» переживают за москвичей так, словно на поле не Черенков с Родионовым, а их любимые Блохин, Буряк и Демьяненко. «Спартаковцы» в долгу не остаются – киевляне для них такие же наши. Свои. Родные. «Давайте, парни. Рвите завтра в хлам этот буржуйский «Грассхопперс», как мы сейчас рвем на британский флаг «Арсенал»…»

Спустя минуту после забитого «Спартаком» гола болельщики утихают и вновь начинают следить за игрой.

– Эх! А с пивом мы пролетели, – внезапно раздается из дальнего конца помещения.

Все ржут. Ну да, действительно. Хрен с ним, с пивом, главное, что наши не подкачали и шансы, если и не на победу, то хотя бы на ничью, уже появились.

– Ну что? Спорим дальше? – сразу несколько голов поворачиваются в мою сторону.

– Запросто, – отвечаю я. – С меня те же два ящика. С вас торт. Один.

– А какой результат? Забьет кто?

Кажется, парней охватывает азарт.

Пожимаю плечами:

– Кто, кто. Гаврилов забьет. Дважды. Во втором тайме. Решающий в самом конце.

– Заметано. Готовь пиво, – подтверждают парни условия.

– Торт готовьте.

И опять все хохочут. Потому что не верят пока. Не верят в благоприятный исход матча. Однако, вижу – надеются. Надеются на… собственный проигрыш…

В перерыве Шурик тычет меня кулаком в бок:

– А у тебя что, пиво есть?

– Не-а.

– Так ведь побьют же, – удивляется он.

– Не побьют. Я бегаю быстро.

– Если что, мы с тобой не знакомы, – скалится стоящий справа от меня Саня Бурцев.

– Во-во, – поддакивает Синицын. – Вы нас не знаете, и мы вас не знаем.

– Я в этом не сомневался, – отшучиваюсь я, уже прикидывая, как мы будем делить торт на троих. «Поровну? Или все же по-братски?»

* * *

…Выигранный торт мы делим поровну. В одиночку я его все равно не сожру, а жадничать в общаге не принято. Тем более, что на столе имеется еще один, точно такой же. «Прага». Их нам, кстати, притащили целых пять штук – по количеству забитых в матче мячей, видимо, ошалев от радости, что «Спартак» вырвал-таки победу у лондонцев. Причем, именно так как я и предсказывал. За две минуты до финального свистка Юрий Гаврилов забил третий и решающий гол в ворота яростно обороняющихся англичан…

От «лишних» тортов мы, хоть и с трудом, но отказываемся, оставляя себе только два из пяти. Что ж, решение правильное: как заявил Саня Бурцев, «от пережора может и слипнуться». Мы с Шуриком с ним соглашаемся – просидеть полночи в сортире ни у кого желания нет, так что – двух «Праг» более чем достаточно.

В общем, сидим довольные, пьем чай, лопаем отечественный вариант венского «Захера», базарим за жизнь, обсуждаем перспективы ответной встречи «Арсенала» и «Спартака». Ее результат мне тоже известен, однако делиться информацией я пока ни с кем не хочу. Почему? Да потому что планы у меня на эту встречу имеются. Коммерческие. Хочу попробовать на «местном» тотализаторе сыграть раз-другой. И не просто сыграть, а выиграть приличную сумму. Спинным мозгом чую – деньги понадобятся в самое ближайшее время. Во-первых, у меня теперь девушка есть – грешно оставлять ее без подарков. Во-вторых, хороший бильярдный кий желаю приобрести, чтобы не позориться перед товарищами офицерами. Ну а в-третьих, очень надеюсь на то, что сидящий напротив меня Шура Синицын начнет, наконец, собирать «машину времени наоборот». К бабке не ходи, начнет обязательно. А я ему в этом деле как следует помогу. Пинком под зад, добрым советом и… «спонсорской помощью».

 

Глава 15

– Я слушаю.

– Добрый вечер. Доставка, – прозвучало по громкой связи.

Тарас Степанович внимательно изучил появившуюся на экране картинку, переключил систему на вторую камеру, потом на третью и лишь затем, окончательно убедившись в том, что это и впрямь «курьер», нажал кнопку «допуска»:

– Заходите. Пятый этаж, налево от лифта. Там еще раз позвоните.

Погасив экран и переведя «охрану» в дежурный режим, полковник повернулся к висящему на стене зеркалу. Подтянул пояс шелкового халата «с драконами», расправил плечи, выпятил челюсть, после чего, полностью удовлетворенный увиденным, направился в спальню. Во-первых, за тапками (выходить босиком на лестницу было не совсем комильфо), а во-вторых – «гостью» предупредить, чтобы в коридор не высовывалась. Нечего ей лишний раз светиться перед своими, хм, почти коллегами.

– Я буду занят час или два. Так что можешь пока расслабиться, – войдя в комнату, сообщил Тарас и бросил «универсальный» пульт лежащей на кровати девице. – Видео там, тиви посмотри, игрушки, музыку. В общем, сама придумаешь.

– Целый ча-а-ас? – капризно протянула завернувшаяся в одеяло девица, переворачиваясь на спину и как бы случайно приоткрывая для «демонстрации» часть груди и кое-что из иных прелестей. – Котик, ну мне же скучно будет.

– Ничего. Переживешь как-нибудь, – отмахнулся от нее Свиридяк. – А будет скучно, селфи себе на планшет сделаешь, подружек подразнишь.

– А можно?

– Можно. У меня тут секретов нет.

– Класс!

«Гостья» сбросила одеяло и, уже ничего не стесняясь, голышом проскользнула мимо Тараса к комоду. Целью ее был лежащий перед трюмо айпад господина полковника. Аппарат, на который она, кажется, уже положила глаз в плане подарка за прекрасно проведенные вечер и ночь.

«От шалава, – мысленно усмехнулся Тарас Степанович. – Как там ее зовут? Лара? Ну да, точно… А вообще, хорошую девку Оскар на этот раз подобрал, горячую. Гораздо живей тех кобыл, что даже скакать как следует не умеют… дуры колхозные… Тьфу!»

…Когда звонок домофона прозвучал во второй раз, Свиридяк не стал отвечать абоненту. Просто нажал «отбой», открыл дверь квартиры и направился через общий с соседями холл открывать следующую, решив переговорить с «курьером» возле лифтов, в небольшом закутке, не просматриваемом камерами слежения…

– Ну?

– Вот, шеф. Как и договаривались.

Стриженый под ноль мужичок с татуировками на запястьях вынул из пакета потертый портфель и передал его Тарасу Степановичу.

– Все?

– Еще телефоны.

– Телефоны?

– Да. Два. Один профессора, другой с его приятеля сняли.

– Насчет приятеля я указания не давал, – поморщился Свиридяк. – Так что зря вы его подломили. А впрочем… Ладно, снимите с обеих симок списки контактов, потом вместе с телефонами уничтожьте. Понятно?

– Дык, жалко же. Может…

– Я сказал уничтожить, значит уничтожить, – зло прошипел Тарас, глядя в глаза «курьеру».

– Понял, шеф. Сделаем, – ответил тот, невольно поежившись и будто бы став меньше ростом.

– Хорошо. Проблем при изъятии не было? – продолжил полковник, переведя взгляд на портфель и приступая к его осмотру.

– Э-э… нет… Ну то есть да. Нормально прошло. Обычный гоп-стоп, обшмонали и смылись.

На заминку в ответе Свиридяк, занятый изучением профессорского саквояжа, внимания не обратил.

– Тогда все. Свободен.

– Есть, шеф. Но…

– Что но?

– Дальше-то нам чего делать?

Тарас почесал затылок, задумался.

– Чего делать, чего делать… Квартира профессора на прослушке?

– Ага. На кухне и в коридоре пожарные датчики, в комнате радиотелефон. Все путем, клиент об этом ни ухом, ни рылом…

– Понятно. Тогда действуем так. Плотное наблюдение временно прекращаем, но квартиру пока пасем. Слушаем и пишем все, что там происходит. Дистанционно. И чтоб больше никакой самодеятельности. Никаких машин возле дома, никаких топтунов, никаких левых заходов. Ясно?

– Ясно, – вздохнул «курьер», сворачивая опустевший пакет…

Вернувшись в квартиру, Тарас Степанович не спеша прошел в кабинет, сел за письменный стол и принялся вдумчиво потрошить принесенный «курьером» портфель.

«Бумаги, бумаги, бумаги… карандаш… сломанный, скрепка, футляр для очков… ничего интересного. Хотя бумаги стоит изучить повнимательней. Мало ли что, вдруг что-нибудь ценное в записях обнаружится».

Профессорские бумаги полковник читал минут сорок, но, увы, ничего важного не узнал. Точнее, не понял по большей части, что там написано. Сплошные формулы, значки, схемы, обрывки «мыслей», черновики писем к коллегам. Тем не менее копии Свиридяк снял с каждого листа. На всякий случай, для дальнейшего изучения специалистами, если, конечно, потребуется их потом к делу привлечь. Втемную. Не посвящая в детали.

Завершив копирование документов, Тарас Степанович аккуратно уложил их обратно в портфель и еще раз придирчиво осмотрел кожаное хранилище. «Хм, может, в нем еще какие-нибудь отделения есть? Не слишком приметные, но…»

– Коти-и-ик, – донеслось от двери.

Свиридяк убрал под стол так и не изученный до конца «саквояж» и довольно осклабился, глянув на появившуюся в дверном проеме Ларису. «Официанточка», как выяснилось, времени зря не теряла, успев, пока хозяин занимался делами, слегка (ну очень слегка)«приодеться».

«Эх! Хороша чертовка!» – плотоядно облизнулся полковник, чувствуя, как напрягается его естество при виде всех этих поясков, кружавчиков, коротеньких пеньюаров-сорочек, едва-едва прикрывающих изготовившуюся к ласкам и последующему соитию плоть…

– Ты все работаешь, работаешь, а мне та-а-ак скучно, – промурлыкала Лара, нахально усаживаясь на колени Тарасу и обвивая его шею руками.

«М-да. А трусишки-то надеть позабыла», – усмехнулся Тарас Степанович про себя, одновременно прикидывая, что лучше. Прямо здесь дамочку оприходовать или все-таки в спальне? «Нет, в кровати, пожалуй, будет гора-а-аздо удобнее. Нечего задницами по столу или паркету елозить, не мальчик уже. Романтика – она в молодости хороша, а на пятом десятке комфорт – полезнее».

– Ну что ж. Пойдем, киса. Пойдем, покувыркаемся малость, раз тебе совсем уж… невмоготу…

…Эта ночь у Тараса Степановича выдалась бурной. Пришлось даже «стимулирующее» принимать, чтобы совсем уж не опозориться.

Тем не менее, в полседьмого утра, едва прозвенел будильник, Свиридяк растолкал дрыхнущую под боком Лару, заставил ее (с помощью пары шлепков) вскочить, собраться по-быстрому (пока спичка горит), а потом без затей выдворил из квартиры. Не забыв, впрочем, сунуть ей в сумочку стодолларовую купюру – на планшет, как прикинул Тарас, она пока что не заработала.

Оставшись один, полковник спокойно умылся, помахал минут пятнадцать гантелями, «принял душ, выпил чашечку кофе», переоделся в «цивильное», а затем, пройдя в кабинет, сунул руку под стол, чтобы вытащить оттуда портфель профессора. Портфель обнаружился там же, где его Тарас оставлял прошлым вечером. Вот только стоял он теперь чуть дальше. Хоть и немного совсем, но полковник это сразу отметил. Отметил и мысленно усмехнулся: «Ох, шустра баба! Успела-таки в вещах покопаться. Молодец!»

В принципе, ничего страшного в этом не было. Каждая «подсылаемая» ему ресторатором Зубакидзе девица рано или поздно начинала шпионить за господином полковником. Однако сам Тарас Степанович всегда делал вид, что знать об этом не знает и ведать не ведает. Дома он документы и ценности не хранил, компромат на себя – тем более. К тому же принесенный «курьером» портфель уже побывал в руках Оскаровских «юристов» и потому, к бабке не ходи, прежде чем передать «добычу» заказчику, исполнители сами ее как следует прошерстили …

Повторный осмотр портфеля ничего нового Тарасу не дал. Нашлось, правда, не обнаруженное накануне тайное отделение, однако секретный карман оказался пуст и господину полковнику больше ничего не оставалось, кроме как констатировать очевидное – задумка с ограблением гражданина Синицына явным образом провалилась. О том, что сексапильная официантка могла так же, как и Тарас, отыскать секретное отделение, полковнику даже в голову не пришло. «Ну откуда у этой дуры мозги? Только и умеет, что задом крутить, обычная шлюха и ничего больше…»

Поднявшись из-за стола, Тарас Степанович несколько раз прошелся по кабинету туда-сюда, немного поразмышлял о случившемся, а затем, приняв окончательное решение, направился вместе с портфелем в прихожую. По логике, имущество профессору следовало вернуть. Причем чем раньше, тем лучше. Не стоило наводить гражданина ученого на мысль, что это ж-ж-ж неспроста. Короче, подкинуть надо портфель на какую-нибудь помойку недалеко от профессорского жилья. Типа, выбросили его грабители, не найдя внутри ничего ценного.

Эту часть операции полковник решил выполнить сам. Тряхнуть, так сказать, стариной. И убедиться собственными глазами, что все прошло как задумано.

Запихнув не нужный ему больше портфель в мешок из-под мусора, Тарас Степанович спустился в гараж, нашел на стоянке свой «Туарег» и, открыв багажник, забросил туда пакет с профессорским кейсом. После чего переместился на водительское сиденье, завел двигатель и… короче, спустя пять минут внедорожник полковника уже выруливал на набережную Яузы. О побывавшей у него в гостях даме Тарас даже не вспоминал. А если бы и вспомнил, и даже увидел ее цокающей шпильками по брусчатке все той же набережной, то нисколько бы не удивился. Только, наверное, слегка раздосадовался, услышав, о чем она болтает по телефону:

– Алло. Это Лара… Как, как. Нормально прошло… Понравилось?! Блин, да ты че, с дуба рухнул?! Достал меня этот козел! Чтоб ему виагрой своей подавиться!.. Что? Да, кое-что интересное есть. При встрече все расскажу…

Огорчить Тараса Степановича могло другое. Тот факт, что по мобильнику Лара общалась сейчас не с подружкой и не с хитромудрым Оскаром Шалвовичем Зубакидзе. Ее собеседником был совершенно иной… джентльмен.

Суббота. 15 сентября 2012 г.

– Доброе утро, Жанна, – громко поздоровался Михаил Дмитриевич, заметив в вестибюле «Склифа» супругу Андрея.

Не заметить ее, кстати, было довольно сложно. В утренний час иных посетителей в больничном холле не наблюдалось, только охранник и две медсестры, болтающие о чем-то около «справочной» стойки. Сама Жанна нервно расхаживала из угла в угол, уперев руки в бока и не обращая никакого внимания на персонал больницы. Однако, услышав знакомый голос, тут же развернулась к вошедшему.

– Значит, так, Михаил… Дмитриевич. Я хочу знать, что происходит, – ледяным тоном произнесла она вместо приветствия.

– Э-э-э…

– Что э-э-э?! – повысила голос женщина. – Я вам вчера раз двадцать звонила, так хоть бы трубку подняли! Что у вас за дела такие, что…

– Погодите, погодите, – поднял руки опешивший от такого «наезда» Михаил Дмитриевич. – Не надо так нервничать. Все в порядке, все…

– Что?! Что в порядке?! Тут такое творится, а вы…

– А что тут может твориться? – удивился Смирнов.

– А то вы не знаете?!

– Не знаю, – честно ответил Михаил Дмитриевич. – Вы мне с утра позвонили, я приехал. Мог бы и вчера приехать, но, увы, вчера у меня телефон сперли, сегодня только симку восстановил. Так что…

Мужчина развел руками, всем своим видом показывая, что его вины в пропущенных звонках нет. Как говорится, ни сном, ни духом.

– Ага… теперь это называется телефон… сперли, – сузив глаза, медленно проговорила женщина. – Ну хорошо. Ладно. Будем считать, что я вам поверила. Что вы и вправду… не знаете.

– Да, не знаю, – повторил Смирнов и жестом указал на один из имеющихся в вестибюле диванов. – Давайте, Жанна, мы сейчас вот как сделаем. Присядем тут где-нибудь, и вы мне все спокойно расскажете. Хорошо?

– Ладно. Присядем, – как бы нехотя согласилась Жанна секунд через пять, поняв, что ее собеседник и в самом деле не в курсе произошедшего. – Но учтите, Михаил, пока я все не узнаю про эти ваши… эксперименты, отсюда вы никуда не уйдете. Понятно?!

– Обязательно расскажу, – улыбнулся Михаил Дмитриевич. – Что знаю, то расскажу. Вы, главное, не волнуйтесь. О’кей?

– Хорошо. Пусть будет… о’кей.

* * *

…Первой о своих проблемах начала рассказывать Жанна:

– Короче, так, Михаил. Во-первых, Андрея через неделю должны перевести в обычную неврологию. И, скорее всего, не сюда, а в одиннадцатую городскую на Двинцев.

– Но…

– Не перебивайте. Это еще не самое главное. Переводят и переводят. Так даже удобнее, там хоть уход нормальный можно организовать и строгостей меньше.

– А что главное? – осторожно поинтересовался Михаил Дмитриевич.

– Главное то, – отозвалась женщина, – что в среду я звонила Синицыну.

– И?

– И он мне сказал, что вы проводите какие-то опыты, типа, дистанционно воздействуете на Андрея. А еще сказал, что уже есть положительные результаты и что в пятницу он еще раз попробует.

– Хм, странно, – пробормотал Смирнов. – На пятницу мы с ним вроде не договаривались.

– Я не знаю, о чем вы там договаривались, – отрезала Жанна, – но вчера я сюда приехала в шесть и до семи все было нормально… ну, то есть, все было как обычно, а потом…

– Что? Что потом? – подался вперед подполковник.

– Потом… я даже не знаю, как это правильно объяснить… в-общем, потом Андрей на какой-то момент словно прозрачный стал. Будто призрак какой-то. Я до него даже дотронуться не могла, руки проваливались.

– А что врачи говорят?

– Ничего эти чертовы эскулапы не говорят, – со злостью ответила женщина. – Прибежали, глянули, сказали, что изменений нет. Толком ничего объяснить не могут, а туда же. Щеки надуют и, что ни спросишь, ответ один. Состояние тяжелое, но стабильное.

– Так они что, совсем ничего не заметили?

– Совсем. Пока они до палаты добрались, все в норму пришло.

– Так, может, и впрямь… показалось?

– Ничего мне не показалось! – вспыхнула Жанна. – Через десять минут он снова все то же самое, а потом еще раз, и еще, и даже сильнее! Я чуть с ума не сошла! Блин! Да на меня там все как на идиотку смотрели. Думали, чокнулась баба! Крыша у дуры поехала! Вся больница уже, наверное, обсуждает.

– Вся больница? – усомнился Михаил Дмитриевич. – Неужели все так печально?

Отвечать на его слова Жанна не стала. Только щекой дернула, а затем, прикрыв глаза и сцепив пальцы в замок, принялась медленно раскачиваться из стороны в сторону. Видимо, чтобы опять не сорваться и не выплеснуть всю накопившуюся за ночь злость на своего нынешнего собеседника.

Успокаивалась она примерно минуту. А успокоившись, с решительным видом повернулась к товарищу подполковнику:

– Я жду, Михаил. Рассказывайте, что у вас за дела с этим охламоном Синицыным. И только попробуйте хоть что-то от меня утаить!

* * *

Смирнов почесал за ухом, хмыкнул и ненадолго задумался. «Рассказывать ей все или не рассказывать? Черт знает. А, впрочем… почему бы и нет? Женщина она решительная, все равно рано или поздно сама до всего докопается. Да и вообще, она ведь Андрею жена, а не просто так, погулять вышла. Не стоит ее оставлять в неведении. Как-то это… нехорошо…»

– Видите ли, Жанна, – «издалека» начал Михаил Дмитриевич. – То, что я вам сейчас расскажу, может показаться вам странным и в чем-то даже нелепым, но…

– Плевать на странности, – усмехнулась женщина. – Вы, Михаил, кота не тяните. Не надо лишних вступлений, давайте сразу к сути переходить. Меньше лирики, больше дела.

– Ну что ж, к делу, так к делу, – согласился Смирнов. – Тогда слушайте и, очень вас прошу, постарайтесь поверить…

Рассказ его (или, скорее, доклад) длился минут пятнадцать. В теорию товарищ подполковник не углублялся, поскольку и сам ее не очень-то понимал, говорить старался простыми словами, доходчиво и без «псевдонаучных подробностей». Жанна слушала молча, сложив на коленях руки, устремив отрешенный взгляд в одну точку. Просто слушала. Не задавая вопросов и не пытаясь в ходе «доклада» что-нибудь для себя прояснить…

– Вот как-то так, – закончил наконец подполковник, переводя дух и вытирая вспотевший лоб. – Мы здесь, а Андрей там – в 82-м. В самом себе, прежнем.

Реакция Жанны оказалась совсем не такой, какую он ожидал. Женщина, не глядя на собеседника, поднялась с дивана, поправила наброшенный на плечи халат и, ничего не говоря и не объясняя, двинулась в сторону лечебного отделения. Лишь через пару метров приостановилась на миг и, чуть повернув голову, коротко бросила:

– Дурдом!

Удивленный Смирнов только и смог, что проводить ее взглядом до самых дверей, а затем печально вздохнуть, понимая, что ни в чем он ее убедить не сумел. «Жаль. Не поверила».

Раздумья товарища подполковника прервал телефонный звонок. Лежащий в кармане мобильник разродился противной трелью. Звонил Синицын. С домашнего.

– Да… Привет, Шур… Что?! Ограбили?!.. И портфель унесли?!.. В-общем, так. Никуда сейчас из дома не выходи, жди меня. Подъеду минут через сорок… Все. Отбой.

Убрав сотовый, Михаил Дмитриевич чертыхнулся с досадой, потом встал и скорым шагом направился к выходу из больницы. Продолжая размышлять о случившемся, прикидывая, как увязать в единое целое разрозненные пока факты. Ограбление Шуры Синицына, потерю портфеля, одновременные кражи сразу двух телефонов и непонятную «прозрачность» Андрея, о которой подполковнику только что поведала Жанна, любимая женщина его «затерявшегося во времени» друга…

* * *

До Строгино подполковник добрался достаточно быстро, в субботу с утра дороги были свободными, только на съезде с Третьего  пришлось чуток постоять, дожидаясь пока ДПСники не разрулят ситуацию с боднувшей отбойник «Газелью».

Подъехав к дому ученого и припарковав автомобиль рядом с подъездом (место, как ни странно, нашлось), Михаил Дмитриевич набрал на домофонной панели код, вошел, отметил отсутствие консьержа за загородкой, а затем не спеша поднялся по лестнице на шестой этаж. Лифтами он пользовался не стал, решив по пути осмотреть все нижерасположенные холлы, площадки и марши. На всякий случай и чтобы было потом с чем сравнивать.

Синицин открыл дверь, едва в нее позвонили.

– Ну наконец-то. Я уж думал, ты в пробке застрял, у нас там…

– Доброе утро, Шура, – перебил его подполковник, делая страшные глаза и прижимая палец к губам, типа, «о драконах ни слова». – Как оно твое ничего?

– Ничего хорошего, – буркнул профессор, догадавшись, что гость не желает сейчас впрямую говорить о делах. – А если честно, то и вовсе – хреново. Вон, даже поздоровкаться позабыл.

– Это еще не беда, – усмехнулся Смирнов. – Беда, как я понимаю, в другом.

– В другом, – уныло согласился ученый, пропуская Михаила Дмитриевича в квартиру.

– Значит… как я понимаю… ограбили тебя вчера вечером? – уточнил подполковник, усаживаясь на табурет и начиная внимательно разглядывать потолок и стены прихожей. Особенно его почему-то заинтересовал датчик пожарной сигнализации около входа.

– Ограбили, – подтвердил Шурик, следя за действиями «чекиста».

– Что сперли-то? – поинтересовался тот, вставая, беря табуретку в руки и подходя с ней к тому месту, откуда дотянуться до датчика было легче всего.

– Портфель сперли, денег чуток, телефон… Вроде все.

– В полицию заявил? – спросил Михаил Дмитриевич, забираясь с ногами на табуретку и приступая к осмотру пожарного извещателя, от которого по потолку тянулись два короба с проводами: один – на кухню, другой – к выходу из квартиры.

– Да нет. Как-то… побоялся что ли, – пожал плечами Синицын.

– Это зря, – покачал головой Смирнов, спрыгивая с импровизированной «стремянки». – Заявил бы, могли по горячим следам бандитов поймать. А теперь… ищи теперь ветра в поле. Ну, разве что портфель с бумагами обнаружится. Не думаю, что сам по себе он нужен еще кому-то, кроме тебя. Рухлядь ведь, старье, одним словом. Ни подарить, ни продать, только выбросить. Да, забыл спросить, документы или ключи не стащили?

– Не, с ключами и документами все в норме.

– Это хорошо, – резюмировал подполковник, ставя табуретку на место. – А сейчас, гражданин потерпевший, мы с тобой вместе выйдем во двор и пошаримся немного по местным помойкам. Думаю, как раз там и найдется портфель. Если, конечно, его и впрямь выбросили и мусорка еще на свалку не увезла.

– По субботам у нас контейнеры после обеда вывозят, – быстро сообщил доктор наук, уже снимая с вешалки плащ и ища ногами ботинки. – А это точно? Точно, что его выбросили?

– Откуда ж мне знать? – искренне удивился Михаил Дмитриевич. – Вот перероем отходы, сразу и выясним. Ну что? Готов бичевать?

Синицын в ответ лишь тяжко вздохнул:

– Никогда еще по помойкам не шлялся.

– Да ты не дрейфь, Шур, – тут же «успокоил» его подполковник. – Мужик ты образованный, умный… научишься…

* * *

– Где тут у вас электрощиты? – спросил Смирнов, когда они вышли на лестницу.

– Вон там, за колонной, – указал Синицын.

– Ключи есть?

– Они все время открыты.

– Непорядок, – пробормотал Михаил Дмитриевич, подходя к шкафам и по очереди их открывая. – Так. Слаботочные тоже имеются. Это хорошо. Посмотрим, что там есть интересного.

– А что там может быть интересного?

– Много чего, – усмехнулся «чекист». – Видишь, Шура, у тебя на площадке сразу три извещателя, и все – адресные.

– И что?

– А то, что в квартире у тебя совсем другие стоят. Очень похожие, но другие и к тому же новые. А здесь старые. Причем внизу их по одному на этаж, а тут сразу три. К чему бы это, как думаешь?

– Понятия не имею, – честно ответил Синицын.

Михаил хмыкнул и мотнул головой в сторону открытого шкафа:

– Вот, Шур, гляди. Шлейф от одного из них на общую шину идет, а от двух других – на квартирную. По всей видимости, на твою.

– А где же тогда мои? Ну, в смысле, те, которые из квартиры.

– А твои вот они. Приходят обычной лапшой на этот маленький коробочек, а потом куда-то еще… левым, так сказать, образом.

– Так это что? Это значит… жучки у меня в прихожей стоят? – догадался наконец-то профессор.

– С вероятностью почти сто процентов, – ухмыльнулся Смирнов.

– Е-мое! – ужаснулся доктор наук. – Это значит твои, Миш, коллеги слышат все, что у меня в квартире творится? Абсолютно все и даже…

Шурик неожиданно покраснел.

– А что? Есть что скрывать от общественности? – живо поинтересовался «чекист», растягивая рот до ушей.

– Ну-у…

– Да ладно тебе, не волнуйся, – рассмеялся Михаил Дмитриевич. – Моими коллегами тут и не пахнет. Любители какие-то балуют.

– Любители?! Какие любители?

– Хрен знает, – пожал плечами Смирнов. – Может, муж обманутый. Может, просто ошиблись.

– Какой еще муж?! – возмутился Синицын.

– Тебе виднее, – улыбнулся опять подполковник. – Впрочем, ладно. В любом случае, в полицию ты все-таки заяви. В смысле, насчет ограбления. А по поводу закладок в квартире… Хм, боюсь, затаскают тебя плюс штраф какой-нибудь управляющая компания выпишет. Якобы за самовольно установленные устройства, нарушение правил ПБ, туда-сюда. Пока разберутся, кто, что, всех собак на тебя же повесят. Замучаешься потом отбрехиваться.

– Так что же мне тогда делать со всей этой… машинерией?

– Что делать, что делать… – Михаил Дмитриевич почесал за ухом, подумал немного. – Короче, сделаем так. Есть у меня один специалист, кувалдой сейфы вскрывает. Придет сюда с хитрым приборчиком, квартиру твою прошерстит, жучков прибьет, сигнализацию восстановит. Только с обрывом на линии и – за пределами частных владений. Вот тогда и обратишься в свое ТСЖ, чтобы сигнализацию отремонтировали. Можешь даже охранку после этого установить, тогда точно никто уже в квартиру не влезет.

– Хорошо. Охранку я закажу.

– Ну вот и отлично. А сейчас пойдем потихоньку. Портфельчик твой будем искать.

– Да-да, конечно, пойдем. Это правильно.

* * *

– Вот он! Вот он, портфельчик мой! – заорал Шурик, углядев таки в груде мусора утерянный вчера раритет, бросаясь к нему прямо через наваленные возле контейнера мешки и пакеты.

Товарищ подполковник за Синицыным не последовал, благоразумно решив постоять в стороне, предоставляя профессору почетное право собственноручно откопать и очистить от мусора только что найденный саквояж.

– Вот он! Вот он родимый! – повторял довольный как слон доктор наук, прижимая к груди кожаную находку.

– Точно он? Не ошибся? – уточнил Михаил Дмитриевич.

– Я его из миллиона узнаю, – ответил ученый, вылезая наконец из дурно пахнущей кучи.

Эта помойка оказалась пятой из намеченных десяти, которые они собирались проверить.

– Повезло, – констатировал подполковник. – Могли бы вообще не найти.

– Это точно, – согласился Синицын. – Щас я его… отряхну маленько и можно домой идти.

– Не стоит сейчас домой возвращаться, – покачал головой Смирнов. – На улице посидим. Обсудим, что, как…

– А! Елки! Я и забыл совсем, что дома-то у меня… – махнул рукою профессор, вспоминая про установленные в квартире закладки.

– Вот-вот, – подтвердил его мысль «чекист». – Домой нам идти ни к чему.

Найдя подходящую лавочку, друзья сели и принялись осматривать очищенный от грязи портфель.

– Все бумаги на месте, только помятые, – сообщил Шурик через пару минут.

– Что с тайником? – тут же поинтересовался Смирнов.

– Пусто, – удрученно вздохнул Синицын, открыв секретное отделение и заглянув внутрь.

– Вытащить не могли?

– Исключено. Если Андрей написал и отправил послание, то адресовано оно нам и, значит, найти его можем только мы и никто другой.

– Это хорошо. Выходит, Андрей ничего нового нам пока не отправил.

– Скорее всего, он просто в песенник свой еще не заглядывал, поэтому и не писал ничего.

– Ну что ж, будем ждать, пока не напишет, – подытожил Михаил Дмитриевич. – А, кстати, Шур, я ведь сегодня в «Склиф» с утра заезжал, с Жанной общался.

– Да?! И как там она? Как Андрюха?

– Да как тебе сказать? Странности там какие-то.

– Какие еще странности?

– Странные, Шур. Очень… странные…

О том, что произошло в больнице, Смирнов рассказывал минут пять. Говорил коротко и по существу. Сделав акцент на состоянии Андрея и его непонятной «прозрачности», а затем поведав о реакции Жанны на сведения о «секретных» экспериментах в Курчатовском институте.

– Ерунда какая-то, – задумчиво пробормотал Синицын, выслушав подполковника.

– В чем именно?

– Да во всем, – пожал плечами профессор. – Вот взять хотя бы… хотя бы… хотя… Хм, а ведь и вправду… забавная фигня получается.

– Какая фигня? – подался вперед Михаил Дмитриевич.

Ученый с удивлением посмотрел на него:

– А ты что, еще не сообразил?

– Нет.

– Странно. Я думал, это вполне очевидно.

Синицын снова пожал плечами, затем усмехнулся и, подняв вверх указательный палец, многозначительно произнес:

– Антикварк.

– Антикварк?

– Да, Михаил. Антикварк. Шерше, как говорится, ля фам.

– Ля фам это значит… женщина? – стало наконец доходить до Смирнова.

– Вот именно, друг мой! Вот именно! – расхохотался довольный профессор. – Именно женщина! Иного я предположить не могу!

– Но… каким образом?

– Все очень просто. Вот смотри.

Синицын поднял с земли несколько веточек, разложил их на лавке и принялся объяснять подполковнику суть проблемы.

– Пусть эта веточка будет нашим потоком времени, а эта – тем, где Андрей. По нашей ползут два муравья. Предположим, это мы с тобой. На соседней ветке еще один муравей. Считаем, что это Андрюха. Все трое связаны одной цепью. Ну, то есть, видим друг друга, ароматы всякие испускаем, ультразвуки… не знаю, как это бывает у муравьев, но, в любом случае, ползем мы в одном направлении. Вот сюда, где веточки сходятся.

– А дальше?

– Дальше все как обычно. Собираемся в преступную группу и всей шайкой-лейкой движемся с хабаром к своему муравейнику.

– Ну хорошо. А женщины здесь при чем?

– Во-от, я ждал этого вопроса, – удовлетворенно заметил Синицын. – Гляди сюда. Видишь, тут есть еще одна веточка, впритык к Андреевой?

– Вижу.

– Отлично. Предположим теперь, что по этой третьей веточке тоже ползет муравей. Точнее, не муравей, а муравьиха.

– Муравьихи обычно дома сидят, яйца откладывают, – засмеялся Смирнов.

– Да какая фиг разница, – отмахнулся профессор. – Ну, пусть это будет не муравьиха, а какая-нибудь жучиха или, например, бабочка. Главное, чтобы знака она была другого. То есть реально баба.

– И что?

– А вот что. Она ведь тоже флюиды какие-то испускает, верно?

– Ну… да. Наверное, испускает.

– Вот. А наш Андрей-муравей эти флюиды чует и начинает жвалами шевелить. Типа, что это за девица-красавица? Вся такая из себя ароматная. Только подумает и сразу же, шаг за шагом, бочком-бочком, все ближе и ближе к дамочке подползает. Интересуется, одним словом, охальник.

– А она? – улыбнулся Михаил Дмитриевич, представив в мыслях описанную Шурой картину.

– А что она? Она тоже интерес проявляет, и начинаются у них, как водится, пчелиные танцы. Ах, сударыня, какие дивные погоды нынче стоят. Ах, сударь, я зонтик с собой не взяла, боюсь под дождик попасть… Короче, туда-сюда, слово за слово, оглянуться, блин, не успеешь, как тебя уже в чужой муравейник ведут. И купидончики розовые над головой шастают. Тьфу, одним словом!

– Да уж, – покачал головой подполковник. – Интересно девки пляшут. Выходит, чем больше муравей муравьихой чужой увлечется, тем слабее связь с дружбанами.

– Однозначно. А если совсем голову потеряет, может и вовсе пропасть. Навсегда останется в чужом для себя временном потоке. Такие вот, Миш, пироги, – развел руками Синицын. – Ситуация для нас, сам понимаешь, очень и очень хреновая.

– Хреновая, – согласился Смирнов. – Однако не безнадежная.

– Думаешь?

– Уверен.

– Почему?

– А ты сам посуди. Андрея я уже лет десять как знаю, ты и того больше. И вот ни разу, ни разу, заметь, не припомню случая, чтобы он налево сходил. Интрижки, может, и были какие, но чтоб по-серьезному… Нет, не было. Я, по крайней мере, об этом не слышал.

Синицын почесал затылок, задумался.

– Ну да, верно все говоришь. Он и вправду такой. Сейчас такой. А вот в молодости…

– Что в молодости?

– Ну-у… в молодости-то Андрюха, пока не женился, тем еще фруктом был. Как только мало-мальски приличная девица в поле зрения появлялась, сразу – нос по ветру, хвост пистолетом. Романы крутил – только в путь…

– А потом?

– А потом с Жанной своей познакомился и… Короче, влюбился конкретно, на других баб даже смотреть перестал.

– Что? Совсем? – удивился Михаил Дмитриевич.

– Ага. У них там такая любовь пошла – мама не горюй. Встретятся, бывало, встанут где-нибудь в уголочке, возьмутся за руки и смотрят друг на друга, как два удава. А потом бац – кролики, еще секунда – опять удавы. На окружающих – ноль внимания.

– Вообще?

– Почти. Я, помнится, как-то эксперимент провел. В такой вот момент подвалил к Андрюхе, типа, на пиво стрельнуть, так он только руку в карман сунул, все что было, рублей пятнадцать-семнадцать, мне скинул и по-новой – в гляделки играться. Час потом шарился по общаге, искал, где деньги посеял.

– Нашел? – усмехнулся «чекист».

– Вернул я ему… половину, – хохотнул Шурик. – Одним словом, форматнулся он тогда капитально, по факту – другим человеком стал. Я вот, например, трижды женился и нифига подобного не испытывал. Поэтому, наверное, разводился потом, и года не проходило… А вообще, знаешь, Миш, ну их к лешему, этих баб! Одни проблемы от них.

– Это верно, – вздохнул Михаил Дмитриевич. – Проблемы…

Мужчины помолчали немного, а затем Синицын тоже вздохнул и попробовал подытожить сказанное:

– В общем, надо нам, Миша, как-то поактивнее действовать. Не знаю пока, как именно, но… надо.

– Предлагаешь еще одно послание отправить? – вскинул брови Смирнов. – Зачем? Андрей еще предыдущее не прочел. Да и неясно к тому же, прочтет ли вообще.

– Прочтет-прочтет, можешь не сомневаться, – успокоил профессор «коллегу». – Тут ведь дело такое. Чем больше у него якорей появится в нашем времени, тем меньше шансов сорваться.

– Якорей? В каком смысле?

– В прямом. Считаю, что сейчас ему нужен некий баланс между новыми и старыми впечатлениями. То есть он должен не просто молодостью своей наслаждаться, но и помнить то лучшее, что было у него в будущем, и действовать так, чтобы не напортачить. А напортачить он может. Наверняка ведь захочет что-то исправить, что-то изменить в своей жизни. И, думаю, не только в своей.

– Уверен?

– Еще бы! Вот ты, Миш, если бы тебе предоставили подобный шанс, смог бы от него отказаться?

– Я бы не отказался, – улыбнулся Михаил Дмитриевич. Потом вдруг нахмурился и очень тихо добавил. – Насчет своей жизни точно бы не отказался.

– А вообще?

– И вообще… тоже.

– Вот. А я о чем говорю, – довольно ухмыльнулся профессор. – У Андрея сейчас целое море возможностей. И он ими, сто пудов, воспользуется.

– Хм. Но ведь если он изменит что-то глобальное, у нас ведь… У нас тоже может многое измениться, – засомневался Смирнов. – А я лично пока никаких изменений не чувствую.

– Все правильно. Пока он там, ничего у нас измениться не может. А вот если два временных потока сольются, тогда да. Многое поменяется. Причем, зная Андрея, уверен, что в лучшую сторону… Для всех в лучшую, – уточнил Шурик.

– Да. Скорее всего, – согласился с ним собеседник. – Но если потоки вдруг не сойдутся…

– Должны сойтись, – отрезал доктор наук. – Если, конечно, не пускать это дело на самотек.

– Мне бы твою уверенность, – покачал головой подполковник. – Сам же говорил, бабочка какая-нибудь муравья нашего уведет за собой и все. Аллес. Пропал муравьишка. Исчез из нашего времени.

– Есть такая засада, – кивнул Синицын. – Такое и вправду может произойти. Вероятность этого, как выяснилось, очень даже не нулевая.

– Как можно этому противодействовать? – деловито поинтересовался «чекист».

– Хрен знает, – развел руками ученый. – Возможностей у нас мало. Даже если мы напишем ему, что не стоит увлекаться разными, хм, бабочками, вряд ли это кардинальным образом повлияет на ситуацию. Андрюха – парень упертый, что в бо́шку втемяшит себе, кувалдой не выбьешь.

– А если кувалду побольше взять? Такую, чтоб с одного удара мозги выносила?

– Кувалду, говоришь? – хмыкнул профессор. – Что ж, мысль интересная. Кувалда и впрямь инструмент стоящий. Где бы ее только найти? Такую, чтобы по всем параметрам подходила?

– По всем. Параметрам. Подходила, – пробормотал себе под нос Михаил Дмитриевич, потом поднял голову и уставился на Синицына немигающим взглядом.

Шурик в долгу не остался. Открыв рот, он ошарашено посмотрел на «чекиста».

– Жанна! – выдохнул доктор наук.

– Жанна, – подтвердил подполковник.

* * *

– Да. Отправить в прошлое Жанну стало бы для нас наилучшим выходом, – еще раз повторил эту мысль Синицын через пятнадцать секунд, поправив ворот толстовки и вытянув шею так, словно ему не хватало воздуха.

– Ты прав, – согласился Смирнов и чуть погодя добавил. – Вот только, боюсь, с Жанной у нас ничего не получится.

– Почему?

– Ну-у, во-первых, не верит она во все эти переносы во времени и, значит, уговорить ее на участие в эксперименте будет почти невозможно.

– А во-вторых?

– А во-вторых, Шура, мы с тобой не имеем права делать ей подобное предложение.

– То есть?

– Не забывай, Шур, она ведь не только жена, она – мать. Мы же не хотим, чтобы ее и Андрея дети лишились сразу обоих родителей.

– Да, но мы ведь не собираемся отправлять ее в прошлое навсегда, – попробовал возразить профессор. – Только на время эксперимента.

– А ты можешь дать сто процентов гарантии, что она попадет туда, куда нужно? И что вернется потом, если что-нибудь пойдет не так как задумано?

– Увы, сейчас я даже пятидесяти дать не могу, – вздохнул в ответ Шурик. – Тридцать, тридцать пять максимум.

– О чем и речь, – коротко усмехнулся Михаил Дмитриевич, подводя черту под досужими разговорами. – Короче, действуем как договаривались. Сначала тренируемся на мне, потом решаем. Так?

– Так.

– Отлично. Значит, не будем тянуть, начнем в понедельник.

– Лучше во вторник.

– Во вторник?

– Понедельник – день тяжелый, – развел руками доктор наук. – Лишние сутки погоды не сделают, а вероятность того, что Андрей прочтет-таки нашу записку, пусть не намного, но увеличится.

– Согласен. Тогда встречаемся восемнадцатого в районе обеда.

– Восемнадцатого, во вторник, в моей лаборатории, с четырнадцати до четырнадцати тридцати, – на всякий случай уточнил Шурик.

– Договорились, – кивнул Смирнов.

* * *

Устало вздохнув, капитан Василевский отстранился от покрытого пылью окна. Оба фигуранта только что скрылись из вида. «Профессор» вошел с портфелем в подъезд, «чекист» сел в машину и выехал со двора.

За прошедшую ночь Сергей успел дважды замерзнуть, трижды отсидеть пятую точку, пять раз сделать «зарядку», один разок придавить на массу (на четверть часа, не дольше) и сотню раз пожалеть о том, что не взял с собой термос с горячим чаем или, на худой конец, простым кипятком. Плюс бутерброды нисколько не помешали бы доморощенному «частному детективу», решившему поиграть в «казаков-разбойников» в свободное от службы время.

В любом случае, «расследование» можно считать завершенным, больше здесь делать нечего. Граждане нашли выброшенный бандюками портфель, потом посидели на лавочке, пообщались немного о том, о сем… Никто кроме самого капитана за ними не наблюдал. Жалко, конечно, нескольких потерянных дней и одной бессонной ночи, проведенной на верхнем этаже расселенного здания, но… делать нечего. Надо возвращаться домой. Отсыпаться. И готовиться к очередной рабочей неделе. Получать в понедельник вводные от начальства, писать отчет о работе комиссии, заниматься делами, отложенными на потом, но никуда из-за этого не исчезнувшими. Рутина, короче. Точнее, служба. Обычная служба обычного сотрудника «органов»…

Увы, момент появления на помойке синицынского портфеля Сергей пропустил (банально отходил по нужде). Иначе был бы весьма удивлен, глядя на то, как его непосредственный начальник Тарас Степанович Свиридяк собственноручно избавляется от улик – вещдоков совершенного вчера преступления. Впрочем, уже выйдя на улицу, капитан заметил какой-то джип, выруливающий на трассу из-за дома ученого. И джип этот, как ни странно, был очень похож на «Туарег» господина полковника. Однако… мало ли в Москве подобных машин? Померещилось, одним словом… Бывает…

 

Глава 16

Пятница. 17 сентября 1982 г.

Вот уже пятый день наша «бригада» трудится в поте лица, отрабатывая «повинность» на стройке, а не в колхозе. Одиннадцать небритых студентов. Впрочем, бриться по утрам мы все-таки не забываем, так что «небритость» относится скорее к общему впечатлению от внешнего вида, нежели к реальному состоянию морд шатающихся по площадке «строителей».

За это время штаны успели вобрать в себя немалое количество пыли и грязи пополам с раствором и ржавчиной, жилеты поменяли свой цвет с оранжевого на… хм, хрен знает какой, даже ботинки почистить как следует не удается – не знаю, что скажем мы с Шуриком Володе Шамраю, когда тот вернется с «картошки» и придет пора возвращать нагло позаимствованную у него обувь. Причем, что странно, спецовки Иваныча, мастера и других «старожилов» никаких особых изменений не претерпели. Остались такими же, какими мы их видели в понедельник – относительно чистыми и где-то даже ухоженными. Видимо, опыт сказался, не лезли «профессионалы» туда, куда лезть не положено. В отличие от новичков-студентов, не привыкших еще держать «ухо востро» рядом с разгружающим раствор самосвалом, пышущей жаром битумоваркой или «плюющейся» во все стороны штукатурной станцией…

Позавчера лили бетон в подготовку фундаментов стилобатной части. Потом всей бригадой гоняли пса – Бузун, как и положено, не смог удержаться, чтобы не «опробовать» лапами свежеуложенное основание. Затем, матерясь, по-новой ровняли поверхность, затирая собачьи следы лопатами и посаженной на черенок доской. На следующий день таскали туда-сюда арматуру (кран опять не работал), покрывали праймером «схватившуюся» подготовку и катали по ней изоляцию. В смысле, клеили на нее дефицитнейший по нынешним временам гидроизол… В общем, было довольно весело.

Одна радость, что ни в среду, ни в четверг Лена на объекте не появлялась и потому никак не могла узреть мою перемазанную мастикой физиономию и разорванные на жо… э-э… с тыла портки. Их, кстати, пришлось потом зашивать. Тем же вечером. А после, едва ли не до полуночи, оттирать «униформу» от битумных пятен бензином, водой и выпрошенным у Иваныча растворителем.

В итоге сегодня на работу я вышел во всеоружии. Облаченный в почищенные от грязи штаны, благоухающий ароматами отечественных нефтепродуктов, готовый к любым «неожиданностям»: еще в среду сбегал во время обеда в ближайшую к стройке аптеку с целью приобрести там «изделия № 2» («первым номером» в советском резинотехническом производстве всегда считался противогаз), как воздух необходимые мне для дальнейших свиданий с Леной. Еле дождавшись своей очереди и отыскав на прилавке продукцию Баковского завода, я чуть прокашлялся и с нарочитой небрежностью в голосе потребовал себе сразу пятьдесят упаковок («А чего мелочиться? Запас, как известно, карман не тянет»).

– Что, на всю бригаду берешь? – с иронией поинтересовалась аптекарша.

– Э-э… для опытов… химических, – нашелся я через пару секунд, покраснев под пристальными взглядами стоящих в очереди бабулек.

– Ну, если для опытов, тогда конечно, – язвительно усмехнулась дама в халате и принялась отсчитывать упаковки. Не спеша. Прямо-таки наслаждаясь процессом. – Пять… двенадцать… двадцать четыре… сорок… Хм, а тебе пятидесяти хватит? А то сам знаешь. Опыты, они такие, не успеешь оглянуться – и все. Кончились. Придется опять покупать.

– На месяц хватит, – пробурчал я, рассовывая по карманам покупки. – А не хватит, еще раз зайду.

– Это правильно, – хохотнула аптекарша. – Как кончатся, так сразу и заходи. ОПЫТЫ нельзя прерывать…

* * *

Увы, сегодня Лена тоже не появилась. К великому моему сожалению. Вместо нее на объект прибыл благообразный дедушка в кирзовых сапогах и армейском бушлате. Слава богу, его мне «охмурять» не потребовалось (гы-гы-гы) – пришел он, как выяснилось, вовсе не по мою душу, а к мастеру и оказался еще одним геодезистом из того же, что и Лена, стройуправления.

Я, кстати, едва не заржал, услышав, какими словами встретил «дедушку» дядя Коля:

– Так вот оно че! Миха-а-алыч! Вот оно че!

– Оно, Коля. Оно самое, – добродушно усмехнулся новоприбывший, оглаживая белую, почти как у Деда Мороза (точнее, как у Санта-Клауса, поскольку короткая) бороду. – Вот, прислали посмотреть, что тут у вас да как. Съемку по этажам провести, отметки пробить, геометрию там… местами проверить.

– А че ее проверять? С геометрией у нас все путем, – радостно оскалился Барабаш. – Пойдем лучше с Петровичем поздоровкаемся. Он там тебя третий день ждет-пождет, заждался совсем.

– А он это… нормальный сегодня? – живо поинтересовался «дед», наклонив голову и щелкнув пальцем по горлу.

– Как стеклышко, – ухмыльнулся Иваныч.

– Ну тогда ладно. Тогда пойдем, поспрошаю его заодно, чего он на Ленку нашу так разобиделся.

Я моментально навострил уши. Однако геодезист с Иванычем скрылись в вагончике и выяснить что-то конкретное мне так и не удалось.

Из прорабской они выбрались через двадцать минут. Заметив меня, дядя Коля тут же скомандовал:

– Эй, Дюха! А ну, двигай сюда по-быстрому.

Я подошел.

– Вот, будешь сегодня Михалычу помогать, – объявил Барабаш и, ничего больше не говоря, убежал в сторону котлована. Видимо, задание важное от мастера получил. Или втык, что, в принципе, то же самое.

– Добрый день, – вежливо поздоровался я с бородатым геодезистом.

– Добрый, – откликнулся он, с любопытством уставившись на меня. – Звать-то тебя, паря, как? Вроде Андрей, да?

– Андрей.

– Ну надо же! – всплеснул руками «дедуля». – Прямо как внука моего меньшего. Он у меня тоже Андрюшка, только помладше, в шестом классе учится, в пятой школе.

– В пятой? Это напротив «Новинки»?

– Она самая, – подтвердил мой новый начальник. – А я, выходит, Василий Михайлович буду. Василий Михайлович Кошкин. Старший геодезист управления. Прошу, так сказать, любить и жаловать.

– Обязательно, – улыбнулся я, вспомнив, что в нашем «Макстрое» геодезиста тоже звали Василием. Плюс фамилия у него была… ну очень похожая. Собакин.

* * *

Дедом товарищ Кошкин оказался весьма говорливым. Все шесть часов, пока мы с ним бродили по этажам, точнее, работали, рот у него практически не закрывался. Сначала Василий Михайлович рассказывал про свою семейную жизнь, про сыновей, про внуков, про то, как через год выйдет на пенсию и окончательно переедет в деревню. Потом травил анекдоты, такие же бородатые как и он сам, потом вспомнил о том, что завтра суббота и надо обязательно съездить на дачу, а на его «Москвиче» опять зажигание барахлит и «пальцы начинают стучать», как только газу поддашь… Автомобильную тему я поддержал, вследствие чего мы довольно долго трепались об особенностях установки углов зажигания на трамблере, о лысой резине, о поршневых кольцах, зазорах, амортизаторах, кривом стартере и отсутствии в стране нормальных дорог. Самое смешное, что на чрезмерную для семнадцатилетнего пацана «информированность» Михалыч особого внимания не обратил.

После автомобилей мы плавно перешли на погоду. Мой собеседник считал, что предстоящая зима будет холодной и снежной, я же, основываясь на послезнании, с его прогнозами не соглашался. В итоге, сошлись на том, что, в любом случае, «синоптикам верить нельзя – наврут обязательно».

Затем старший геодезист принялся вспоминать свою молодость. Где родился, где жил, как в колхозе работал, как в школе учился, а потом в вузе, как его на фронт в 44-м призвали. Как присвоили на ускоренных курсах мамлея и стал Кошкин Василий военным топографом… Честно скажу, я раньше и знать не знал, что в армии подобная служба имеется. А оказалось, есть, причем, весьма и весьма уважаемая. Василий Михайлович, как выяснилось, в основном, на «боге войны» специализировался. Геодезические привязки артиллеристам давал, чтобы, как говорится, реже промахивались. Сам он, правда, по его же словам, за всю войну всего два раза стрельнул. И не из орудия, а из пистолета. Первый – когда перед одной связисткой форсил, второй – на радостях, когда Победу праздновали. Тем не менее свою награду он получил. Даже две: орден Красной Звезды и будущую супругу – ту самую связистку, что его «стрелковую подготовку» оценивала…

В общем, много о чем мы успели поговорить во время работы, но до самого главного (для меня главного) добрались лишь в самом конце. Уже укладывая в футляр рабочий теодолит, Василий Михайлович внезапно вздохнул и посетовал на текущие сложности:

– Тридцать лет я в этой конторе работаю, на пенсию скоро, а смену себе, увы, так и не подготовил.

– Что, не идет никто в строительную геодезию? – осторожно поинтересовался я, боясь «спугнуть» разговор.

– Ну почему не идет? К нам много народу приходит. Некоторые очень даже способные.

– Тогда в чем проблема?

– В чем, в чем. В текучке, конечно, – пожал плечами «начальник». – Мужики, они у нас, как правило, за квартиру работают, а как только получат, сразу же увольняются. Или на более денежные и спокойные должности переводятся.

– А женщины?

– С женщинами сложнее. На стройке, сам понимаешь, не всякая приживется. Им легче где-нибудь в отделе сидеть. Чтобы цветочки на окнах, радио на стене, чайничек на комоде. И чтобы рядом такие же как они змеюки сидели, чтобы было с кем косточки коллегам перемывать, лясы точить, кто когда в отпуск пойдет да отчего у Марьи Ивановны премия на десять рублей больше.

– И что? Все такие?

– Да нет, не все, – хмыкнул геодезист. – Вот, Лидия Карповна, например, начальница моя нынешняя, и удержалась, и прижилась. За семнадцать лет тысячу раз все собственными ножками обошла. Всю линию, каждый объект излазила. Цены бы ей сейчас не было, да вот… суставы в 79-м зимой застудила и все, по линии больше не бегает, врачи запретили.

– А молодые? – не удержался я от вопроса.

– А что молодые? У молодых девчонок одна дурь на уме. Танцы, шманцы да чтоб парни рядом крутились. Какая уж тут работа. Сколько ни приходили к нам, сплошь одни вертихвостки.

– Все?

– Все. После Лидии ни одной нормальной не появилось, – тут Василий Михайлович внезапно осекся и почесал затылок. – Хотя нет, вру. Не все. Та же Ленка, к примеру. Работает у нас всего ничего, двух месяцев не прошло, а уже чувствуется, будет из нее толк. Если, конечно, блажь какая-нибудь в голову не ударит…

– Ленка? Это которая здесь во вторник была? – произнес я с деланно-безразличным видом.

– Опыта у нее, жаль, маловато, – продолжил Михалыч, то ли не расслышав, то ли попросту проигнорировав мой вопрос. – Знания есть, желание учиться тоже, а вот навыков, как с мужиками на стройке общаться, пока кот наплакал. Ну да не беда, подучу я ее за годик, а там можно и на покой уходить. Петрович тут, правда, ваш палки в колеса вставляет.

– Петрович?

– Ага. Пожаловался начальству на Ленку, а они разбираться не стали. Выговор ей просто влепили и на бумажную работу перевели. Сидит теперь в отделе, скучает, с архивами разбирается. Нет, архивы – это тоже вещь важная, но перегибать-то зачем? Неправильное это дело, молодых специалистов гнобить. Короче, сегодня же ответную телегу на Петровича вашего накатаю, пусть думает, на кого можно бочку катить, а на кого нельзя.

Василий Михайлович досадливо крякнул, махнул рукой и…

– А, черт! Забыл совсем! – стукнул он себя по лбу. – Она же привет просила тебе передать. Большой такой очень привет. Все уши мне прожужжала, мол, обязательно передай, не забудь.

Я попытался изобразить удивление:

– Мне? Привет?

– Тебе, конечно. Кому же еще? – ответно удивился Михалыч. – Или у вас тут другие Андреи имеются? Такие, чтобы и чертить умели, и в геодезии разбирались.

– Ну-у… Все равно непонятно. Что я такого сделал-то?

– А что тут непонятного? – ухмыльнулся геодезист. – Влюбилась она в тебя по уши, вот и все.

– Чего это сразу влюбилась? – буркнул я, чувствуя, что краснею.

– А я почем знаю, чего? Это ты не у меня, у нее спрашивай.

Василий Михайлович прищурился и хитро посмотрел на меня:

– А что это ты так разволновался-то? Что, неужто и вправду?

– Что вправду?

– Ну, то, что вы с Ленкой… того-этого, – он покрутил пальцами у виска и снова прищурился. – Я же ведь просто шутил. Придумал все, чтобы весело было.

– Шутки у вас, Василий Михайлович, какие-то… странные, – попробовал возмутиться я и понял, что покраснел еще больше.

– Ну извини, извини. Я ж не со зла, – расхохотался Михалыч, глядя на мои пылающие огнем уши. – Слушай, Андрюх, а у вас что, и в самом деле…

– Василий Михайлович!!!

– Все. Все. Молчу. Как рыба об лед.

Он поднял руки в примирительном жесте, потом подхватил кофр с прибором, развернулся и не спеша побрел в сторону лестницы. Качая головой, хмыкая и посмеиваясь:

– Не. Ну это ж надо. В первый раз угадал. А Ленка-то, Ленка. Да-а, вот тебе и тихоня…

* * *

Вечер. Без пяти семь. Бреду по улице в сторону малого спортивного корпуса. Думаю. Размышляю.

Вот почему, спрашивается, мое «молодое» сознание не хочет слушать свою «зрелую» половину? Какого лешего я страдаю по девушке, которую в «прошлой» жизни не знал и от которой надо бы сейчас бежать со всех ног?

Михалыч еще, зараза, всю душу разбередил: влюбилась, мол, она в тебя не по-детски. И ведь не поймешь, на самом деле дедушка просто шутил или прикинулся дурачком и между делом слил информацию о том, что у Лены в отношении меня все очень даже серьезно. Понятно ведь, что она совсем не такая, как те разбитные молодки, с которыми я в свое время романы крутил по схеме «встретились-чмокнулись-разбежались». Другая она. Совершенно другая. Почти как… Жанна… Блин! Да что ж это за мысли такие в голову лезут! Про Лену думаю, Жанна перед глазами стоит, жену вспоминаю – Лена вместо нее. Елки зеленые, так ведь и до шизофрении недолго. Раздвоение личности в полный рост. Месяц еще подождать и – прямая дорога в дурку, благо психушка тут совсем рядом, в километре всего от общаги … Нет, надо с этими мыслями что-то делать. Ну не могу я любить сразу двух женщин! Не могу и все тут!.. А тянет к обеим. Почему? Хрен знает…

В подвал спускаюсь в расстроенных чувствах. Впрочем, перед самой дверью в бильярдную я все-таки собираю волю в кулак, гоню прочь «амуры», делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю, вхожу.

– О! А вот и наш студент объявился. Вовремя, – произносит подполковник Ходырев и машет мне рукой, подзывая к себе.

Капитана с майором в помещении нет. Вместо них рядом с Иваном Николаевичем за низеньким столиком сидит другой персонаж. Чем-то неуловимо похожий на подполковника, только чуть помоложе и… «в штатском».

– Присаживайся, Андрей. Знакомься. Это мой брат Ко…

– Константин Николаевич, – протягивает мне руку Ходырев-младший, приподнимаясь со стула.

– Андрей.

Пожатие у него такое же крепкое как у брата. Да и сам он по виду мужик не слабый. Что внешне, что внутренне. Взгляд цепкий, оценивающий, прямой. Причем, чувствуется, не играет нисколько. Или играет, но мне это, увы, понять не дано. Несмотря на весь свой «будущий» опыт общения с «товарищами из органов».

– Любишь подраться? – неожиданно спрашивает «чекист».

С недоумением смотрю на него:

– Подраться?

– А разве нет?

Он насмешливо щурится и глазами указывает на мои кулаки.

«Да, действительно. Мозоли на костяшках весьма характерные».

– Это от рукавиц и от пыли строительной, – поясняю я. – Цемента в ней, знаете ли, многовато.

– Хм. Не знал, – Константин Николаевич качает головой и переглядывается с братом. Тот разводит руками.

«А интересно, сколько у него звезд на погонах? Для капитана вроде как староват, для генерала молод… Хм, скорее всего, какой-нибудь майор или подполковник, как брат».

– Ну что, товарищ майор? Съел? – усмехается Ходырев-старший.

– Бывает, – отвечает ему «майор в штатском» и вновь поворачивается ко мне. – А на стройку-то тебя, Андрей Батькович, как занесло?

– Дык заместо картошки.

– То есть не любишь ты, выходит, картошку? – интересуется собеседник.

Я пожимаю плечами и вспоминаю бородатый анекдот про грузинские помидоры:

– Покушат лублю. А так – нэт.

Товарищи офицеры ржут. Шутка им явно нравится.

Отсмеявшись, они опять переглядываются и продолжают «допрос». Беседу ведет в основном «комитетский». «Армеец» помогает ему отдельными репликами. Минут через пять на столике, словно по волшебству, появляются чашки с блюдцами, чайник, ваза с печеньем и небольшая коробка с сахаром-рафинадом. Оба брата пьют чай из блюдечек, «по-деревенски», вприкуску. Разговор у нас идет плавный и неторопливый. О том о сем. Вербовать меня никто вроде бы не пытается. Видимо, смысла нет. Какой толк всесильной конторе от обычного семнадцатилетнего пацана? «Анкета» у меня стандартная: не был, не состоял, не участвовал, заграничных родственников не имею. В школе отличник, а еще комсомолец, спортсмен, об институтских успехах говорить пока рано… Короче, ничего интересного.

Тем не менее со мной беседуют. Очень так неформально беседуют. Одни и те же вопросы повторяются по нескольку раз, в разной интерпретации. Что ж, я не гордый, строить из себя обиженного не собираюсь. Держусь, в целом, неплохо. Не зажимаюсь, долго над ответами не раздумываю. Мне сейчас скрывать нечего. Пока нечего.

Впрочем, один раз товарищ майор меня чуть было не «подловил», когда будто бы невзначай поинтересовался:

– Девушек-то часто меняешь?

– Да ну. Куда уж мне, блин… – отмахиваюсь я чисто на автомате и тут же прикусываю язык. «Елки зеленые! Едва не ляпнул, что женат без малого тридцать лет и лишнего позволить себе не могу. Ну, разве что… иногда».

«Чекист» вскидывает брови, хмыкает, однако дальше эту тему развивать не пытается. «Фух. Слава те, господи! Пронесло».

«Беседа» наша заканчивается через полчаса. Оба брата встают, я вскакиваю следом за ними.

– Ну что? Пойдем что ли в шары постучим? – говорит Ходырев-младший, указывая на бильярдный стол. – Ты, Андрей, трюки какие-нибудь делать умеешь?

– Умею. Если хотите, могу показать.

– Хочу, – улыбается товарищ майор.

Выбираю кий поприличнее и не спеша направляюсь к столу. Что-что, а трюков бильярдных я знаю великое множество. В теории, по крайней мере, подкован, посмотрим теперь, как это будет выглядеть на практике. Надеюсь, получится не хуже, чем на «Ютьюбе» двухтысячных…

Трюки у меня идут на ура. И, как ни странно, почти все они удаются с первой попытки. Целая куча «французов», сложные резки, обводящие «свояки», «штаны с плюсом», карамболи с пятью бортами… Ивану Николаевичу больше всего нравится фокус с монеткой, когда при ударе шара о губку лежащий на ней пятачок подскакивает и падает в стоящий чуть дальше стакан. Простой, в общем-то, трюк, который легко повторить даже не самому искушенному в игре бильярдисту. Товарищ подполковник этот трюк повторяет. Причем трижды, радуясь каждый раз как ребенок.

Его «комитетский» брат более «привередлив». Майору по душе сложные схемы. Такие, как, например, «перпендикулярный француз», где начальный удар производится почти под прямым углом к борту, прицельный шар отлетает в сторону, а сильно вращающийся биток движется по дуге, заканчивая свой путь в угловой лузе. Под моим «чутким» руководством Константин Николаевич забивает-таки этого «суперфранцуза» (с пятой или шестой попытки) и, довольный достигнутым результатом, предлагает мне продолжать шоу.

Ничего не имею против. Шоу, как водится, маст гоу он… Так что опять раскатываю шары по сукну, устанавливаю их в нужной позиции, бью, а затем скромно пожимаю плечами: «Подумаешь, я еще и… вышивать могу… и на машинке… тоже…»

Самое сильное впечатление на братьев Ходыревых производит «бабочка от Хабиба» (широко известного в узких кругах «эстета», завсегдатая специализированных интернет-форумов, обитающего в Екатеринбурге двухтысячных и уже который год мечтающего «изобрести» новую игру на русском бильярде – увы, пока безуспешно). Шары для этого фокуса я выставляю особенно тщательно. Четыре прицельных – ромбиком на середине поляны, биток – между ними и длинным бортом. Хорошенько прицеливаюсь… Удар! Бордовый шар на оттяжке скатывается в среднюю лузу, три нумерованных улетают в углы и напротив, проходя четко в створ, почти под железку.

– Сильно! – цокает языком Иван Николаевич.

– Согласен, – кивает «чекист», затем отрывает взгляд от стола и поворачивается в мою сторону. – Да-а, интересно. Весьма интересно, где это ты так играть научился?

Ответить я ему не успеваю. Со стороны входа слышится какой-то шум и через секунду в бильярдную вваливаются новые «гости». Двое из них мне знакомы: майор Новицкий и капитан Кривошапкин. На третьего я смотрю раскрыв рот.

– А вот и наша ударная сила пожаловала, – усмехается подполковник Ходырев. – Теперь все в сборе.

– Верно, – соглашается его «комитетский» родственник. – Теперь все.

Пришедший с майором и капитаном парень здоровается с обоими Ходыревыми, а затем разворачивается ко мне. На вид ему лет двадцать пять, не больше. Строгий костюм, галстук, на ногах начищенные до блеска ботинки, короткая стрижка, движения мягкие, экономные, взгляд такой же цепкий, как и у Ходырева-младшего… Секунды три он смотрит мне прямо в глаза, потом едва заметно кивает, протягивает для пожатия руку и коротко представляется:

– Смирнов Михаил Дмитриевич.

* * *

– Ну что, Миш? Как тебе этот паренек показался?

– Хм. Сложно сказать. В бильярд он, по крайней мере, играет отлично.

– Только в бильярд?

– Не только. Я, Константин Николаевич, пока разговаривал с ним, все никак не мог отделаться от ощущения, что… э-э… Короче, чувство такое, что он старше меня лет на двадцать. Никакой скованности, никакого заигрывания или заискивания, никаких сомнений, что делает что-то неправильное. Общается со всеми спокойно, а если и изображает смущение, то уже через секунду-другую снова-здорово. Да еще досадует время от времени на чью-нибудь непонятливость.

– Удивительно, да?

– Да. Есть такое.

– А раз есть, значит, будет тебе, Миша, от меня отдельное поручение.

– Какое?

– Присмотрись-ка ты к этому пацану. Хорошенько так присмотрись.

– Когда начинать?

– А вот с завтрашнего дня и начни. Поедете вместе в Сокольники, пообщаетесь по дороге. Проверишь, каков он в деле. Через недельку опять здесь встретитесь. Он тебя шары поучит гонять, а ты вместе с Пашей спарринг ему предложи, поглядишь, как парень удар держит.

– А если откажется? Кому охота быть грушей на ринге?

– Это вряд ли. Да и вообще, думаю, он еще сумеет тебя удивить.

– В смысле?

– В смысле, не уверен пока, что грушей окажется именно он.

– Даже так?!

– А ты как думал? В общем, проверь парня по полной. Плюс родственников прошерсти, знакомых, друзей, девушку, если есть. И, что особенно важно, постарайся ни перед кем не светиться. То есть, корочки свои никому не показывай, работай как на чужой территории. Понял?

– Понял, Константин Николаевич. Сделаю.

 

Глава 17

Суббота. 18 сентября 1982 г.

Сегодня у меня выходной. С трудом выпросил его вчера сперва у Иваныча, а потом и у мастера, пообещав, что в воскресенье буду работать за четверых. Вместе со мной отгул получил и Шурик, правда, не на полный день, а только лишь до обеда.

Причины филонить у нас оказались разные. Я сослался на «требование военной кафедры», помахав бумажкой с печатями, выданной мне неделю назад подполковником Ходыревым, Синицын же продемонстрировал телеграмму отца, в которой Григорий Григорьевич настоятельно просил сына встретиться с ним утром в Москве. Вообще говоря, Шурика со стройки отпускать поначалу не собирались, однако когда он, проявив недюжинное красноречие, расписал в красках, кто у него отец, откуда летит и что собирается передать в качестве подарков сыну и его новым друзьям, Петрович сломался. Литровая бутыль шотландского самогона оказалась неубиваемым аргументом. К тому же мой приятель клятвенно пообещал не прятать ее под подушкой, а оприходовать тем же вечером в «тесном» кругу коллег, товарищей и наставников.

В итоге Шура Синицын с утра пораньше укатил на встречу с отцом, а я, пользуясь моментом, продрых почти до полудня. Паша с Мишей должны были появиться часам к двум, так что времени, чтобы встать, умыться, привести себя в божеский вид и набить брюхо чем-нибудь калорийным, хватило с лихвой.

…На том, чтобы я называл их обоих исключительно по именам и на «ты», настоял Ходырев-младший. Вживаться мол, надо в образ мажористого лопуха. С его доводами я согласился, так же как и Смирнов с Кривошапкиным: надо, значит, надо. Тем более, что тот же Павел, к примеру, парнем оказался весьма компанейским, с которым можно и за жизнь потрепаться, и подколоть без обид, и самому огрести от него, если случайно подставишься. Понятно, что на занятиях по ВП никакого панибратства со мной он не допустит, но вот вне службы, как выяснилось – запросто.

Со Смирновым получилось еще интереснее. В «Макстрое» двухтысячных отношения у нас с ним сложились вполне доверительные и, можно сказать, дружеские, поэтому лично для меня (когда отошел от первоначального шока) проблем с переходом на «ты» почти не возникло. А он, видимо, заранее проинструктированный руководством, со своей стороны этот переход форсировал. В результате чего в бильярдной быстро организовались две разновозрастные компании. Один стол оккупировали мы: капитан Кривошапкин, старлей Смирнов и я. На втором гоняли шары старшие (как по возрасту, так и по званию) офицеры: два майора и один подполковник.

Впрочем, спустя полчаса обе компании объединились. Отвлеклись от бильярдной игры и приступили к уточнению деталей предстоящей на следующий день «операции». Младший Ходырев, принявший на себя обязанности «начальника штаба», предложил нам на выбор два плана. План А, в котором меня сразу выводили на каталу-мошенника, и план Б, где главную роль играл капитан Кривошапкин, а я появлялся на сцене в самом конце и быстро отыгрывал профуканную товарищем партию.

После бурных, но не слишком продолжительных обсуждений за основу приняли вариант Б. Большинством голосов. Единственным воздержавшимся оказался Василий Васильевич, пробурчавший себе под нос:

– Не нравятся мне эти сложности, дождались бы просто, когда студент этих уродов уделает, набили бы всем морды, деньги забрали и в сторону.

– Не волнуйся, Васильич. Морды мы этим козлам набьем в любом случае, за нами не заржавеет, – ровным тоном ответил ему Иван Николаевич, завершая тем самым «прения по вопросу».

Против этого пункта никто возражать не стал – процесс вразумления надо доводить до конца, жуликов нам жалеть ни к чему…

…Павел и Михаил появились в моей комнате ровно в 14:00. Оба – в «цивильном». Миша косил под «свободного художника»: джинсы и растянутый едва ли не до колен свитер. Паша – под «артиста больших и малых театров»: «заграничный пиджак», темные очки и черная «как у Боярского» водолазка. Впрочем, этот артистический образ был немного подпорчен стандартным армейским вещмешком на плече. Зачем он понадобился, выяснилось через минуту, когда товарищи офицеры внимательно осмотрели меня с ног до головы и старший лейтенант Смирнов коротко резюмировал:

– Не пойдет.

– Что не пойдет?

– Все не пойдет. Одежку тебе надо сменить, вот что.

– И обувь, – добавил капитан Кривошапкин, скидывая с плеча «сидор» и начиная в нем рыться. – Размер у тебя какой?

– В смысле, ноги?

– Ага.

– Ну-у, сорок два.

– Это хорошо, – кивнул Павел, выуживая из вещмешка какой-то газетный сверток и протягивая его мне. – На, держи. Как раз твой размерчик.

– А не жалко? – поинтересовался я, когда развернул газету.

– А чего жалеть-то? – пожал Кривошапкин плечами. – Мне они все равно малы, даже не надевал ни разу. А тебе, думаю, самое то.

Он угадал. Размерчик и впрямь оказался мой. Супермодные в СССР кроссовки с белыми полосками по бокам, трилистниками на запятниках и надписями «Адидас» на концах язычков сидели на ногах как влитые.

– Другое дело, – одобрительно хмыкнул Смирнов, глядя как я с довольным видом расхаживаю по комнате, приноравливаясь к иностранной обувке. – Ну что, верхом теперь займемся?

– Верхом? А что с ним не так? – удивился я, останавливаясь и поправляя рукава своей купленной недавно ветровки.

– Все не так, – хохотнул Михаил, поворачиваясь к Павлу. – Доставай, Паш. Будем из него сейчас человека делать. Джинсы и родные сойдут, чоботы уже подобрали, осталось только пиджачок поменять.

– Эт можно, – усмехнулся тот, вновь наклоняясь к мешку.

Извлеченная из него кожаная куртка оказалась такой же новой и ненадеванной, как и кроссовки. К тому же, весьма удобной – словно на меня шили.

– Во! – поднял большой палец Смирнов.

– Здорово! – подтвердил Кривошапкин, поигрывая брелоком с ключами от автомобиля. – Типичный такой мажор получился.

Сунув руки в карманы, я подошел к шкафу, открыл створку и посмотрел на свое отражение в зеркале. Действительно, конкретный такой пацан, понтовый. Даже лет как будто прибавилось.

Нацепив на лицо кривую ухмылку, повернулся к парням, осклабился и продемонстрировал им классическую распальцовку девяностых-двухтысячных:

– Ну че, пацаны? Может, конкретно в кабак забуримся? Колеса есть, бабки тоже. Шмар подцепим, замутим, в натуре, бардак, оттянемся не по-детски. А?

– Э-э-э-м-м, – только и смог выдавить из себя Павел, возвращая на место «упавшую» челюсть.

– Не, Андрюх. Это уже перебор, – рассмеялся Смирнов. – Под блатного тебе косить ни к чему. Спугнешь клиентов, все дело провалим.

– Ну, ни к чему, так ни к чему, – согласился я, опуская руки и слегка расслабляясь. – А так подойдет?

– Так нормально, – наклонил голову Михаил. – Суетливости только немного добавь. Но только в руки. Вроде как не до конца уверен в себе. Морда чтоб кирпичом была, а движения дерганые – типа, ссыкливость в тебе пока что имеется, соплив еще с дядями на равных работать… Вот, теперь хорошо. Молодец.

– Это точно, – вклинился в разговор Кривошапкин. – Каталы такого ни в жизнь не пропустят.

– Ну что ж, тогда вроде бы все. Пора выдвигаться.

– Да. Пора, – ответил «чекисту» Павел, подхватывая пустой вещмешок. – Время не ждет. Выдвигаемся.

* * *

Выйдя на улицу, мы подошли к стоящей возле общаги «копейке». Точнее, к «ноль-одиннадцатой» – у этих «Жигулей», как успел я заметить, имелся фонарь заднего хода.

– Запрыгивайте, – скомандовал Павел, открыв двери и усевшись за руль. Армейский «сидор» он бросил на задний «диванчик». Там же спустя пару секунд разместился и я. Смирнов занял кресло рядом с водителем.

Еще примерно минуту капитан прогревал двигатель, а затем, включив передачу, тронул автомобиль с места. Подкатив к выезду со двора, Кривошапкин покрутил головой, высматривая помехи справа и слева, и, убедившись, что никто не мешает, дал по газам и вырулил на дорогу.

Машин на улице практически не было, поэтому до переезда мы доехали быстро. А вот там встали. Шлагбаум, увы, оказался закрыт.

– Вот как всегда! – чертыхнулся Павел, убирая руки с руля и ставя авто на ручник. – Когда ехать надо, стоим, когда не надо – летаем.

– Надо было мигалку поставить, закосили бы под пожарных, – улыбнулся Смирнов, как бы намекая на цвет нашего «Жигуля».

– Фигушки, – возразил Кривошапкин. – У меня цвет коррида, а вовсе не красный. Так что не помогла бы мигалка. Тем более нет ее, как ни крути.

– Сказал бы раньше, сделали бы, – пожал плечами «чекист», устраиваясь поудобнее.

– Ну да, у вас с этим просто. У вас даже на велосипедах мигалки стоят.

– На великах у нас не мигалки, а ускорители на реактивной тяге. Плюс шило под задницей, – не остался в долгу Михаил.

– Эх, а мне и шила не надо, – вздохнул в ответ Павел. – У меня заместо шила Римма имеется. Как сядет в машину, так сразу: чего стоим, кого ждем. Гоняем с ней как ошпаренные, меньше семидесяти – уже пробка.

– Бывает, – усмехнулся Смирнов, после чего неожиданно повернулся ко мне. – Андрей, у тебя права есть?

– Есть.

Я вынул из нагрудного кармана паспорт, вытащил из под обложки права со вкладышем и протянул Михаилу:

– Вот. Три категории.

– Хм. Действительно. А, Б и Ц. Практически полный набор. Когда успел-то?

– Дык. В школе учили. Три года почти. А еще практику в ремонтном цеху проходил в таксопарке. Жаль, водить можно только с восемнадцати лет, а то я бы вам показал, как надо.

– Слыхал, Паш, что студент говорит? – хитро прищурился собеседник.

– Слыхал. Врет, небось, все.

– Ничего я не вру, – оскорбился я, забирая документы обратно. – Если за руль пустите, все сами увидите.

– Так тебе ж восемнадцати нет, сам говорил.

– А ксива твоя на что?

– Да, тут ты прав, – согласился Смирнов. – От гаишников мы как-нибудь отбрехаемся.

– Э, э, мужики, вы че? С ума посходили? – встрял в нашу «дискуссию» хозяин авто. – Куда ж ему за руль-то? Меня ж Римма вообще тогда нафиг убьет, ежели что с машиной случится.

– Да ты не боись, Паш. Нормально все будет, – успокоил его Михаил. – Если что, отмажем тебя перед Риммой. А «Жигуль» мы потом в особый гараж загоним. Спецы там наши пошаманят над ним, движок форсируют, ходовую усилят, мухой будешь летать.

– Мухой, говоришь? – капитан почесал затылок, задумчиво посмотрел на меня, потом на Смирнова… – А! Ладно! Один раз живем. Двигай сюда, Андрюха. Посмотрим, какой из тебя водила.

* * *

Честно скажу, в этот момент я и сам не знал, какой из меня нынче водила. В смысле, не до конца представлял, смогу ли я не опозориться перед товарищами офицерами, ведь за руль «классики» не садился уже лет двадцать. То есть парней я подначивал с удовольствием, но даже представить не мог, что они нифига не шутили и что Павел так легко согласится доверить мне управление своей «ласточкой».

Однако делать нечего. Раз взялся за гуж, то полезай в кузов и занимай там самое козырное место – обтянутое дерматином водительское сиденье.

Сажусь, осматриваюсь, осваиваюсь. «Да-а, давненько я не брал в руки шашек».

Пытаюсь пододвинуть «сидушку» на пару сантимов вперед, но, увы, никак не могу найти нужный рычаг… Ага, нашел. Вот он, слева под креслом.

Теперь спинку… Шо? Крутить надо?.. Ладно, не будем сбивать выставленные регулировки, оставим как есть, с Пашей мы почти одного роста. Зеркала только немного подправим, совсем на чуть-чуть… Во-от, теперь хорошо.

Что дальше? Руль?

На руле – самопальная оплетка из проволоки. Это правильно: и модно, и крутить легче – про гидроусилитель здесь пока и слыхом не слыхивали. Так же как и про АБС, парктроники, центральный замок и автоматическую коробку…

Кстати, о коробке. Рычаг переключения передач тут как у всех, но вместо стандартной пластиковой рукоятки – пижонская «розочка в хрустале». Следит, выходит, Павел за автомобильной модой. Экий он, право… Я ж нихрена не помню уже, как задняя передача включается. Не то вниз надо сначала нажать, не то просто вправо и на себя. Впрочем, фиг с ней, разберусь по ходу. Методом научного тыка…

«Музыки» на этих «жигулях», увы, нет, но грустить об этом не стоит. Машина в первую очередь ездить должна, а не магнитолу перевозить.

Так, переходим к «торпеде». Здесь все как обычно. Широкий прямоугольный спидометр, пробег – двадцать с копейками. Это хорошо, об автомобильных болячках можно пока не задумываться – тачка практически новая.

Тахометр на панели отсутствует, зато есть лампочки давления масла и заряда батареи, что тоже неплохо – отсигналят, когда понадобится…

Бак почти полный, температура движка в норме…

Подрулевых переключателей целых три штуки. Не перепутать бы, которые поворотники, а которые – свет…

– Ну что, трогаем? – прозвучало над ухом.

– Трогаем, – отозвался я на Пашино предложение. Шлагбаум открылся, пора начинать движение.

* * *

Пересекаем железнодорожные пути, движемся в сторону Дмитровки. До шоссе полтора километра, есть время привыкнуть к рулю и педалям.

– Сцепление не рви, – советует Павел. – Оно у меня туговатое. Аккуратнее отпускай.

– Понял.

Впереди едет «ушастый запор». Управляет им какой-то мужик в беретке. По виду – типичный пенсионер. Сзади двадцать четвертая «Волга» салатного цвета. Скорее всего, такси. Висит на хвосте, едва ли не бампером упирается. Хотя мне это, в общем, по барабану, насмотрелся на таких в будущем, можно сказать, привык.

Дед на «Запорожце» держит 35–40 и, кажется, никуда не торопится. Обогнать я его не пытаюсь. Разделительная полоса сплошная, дорога узкая и к тому же за лесок поворачивает, встречный вылетит – не заметишь. Но таксисту это, видимо, пофиг. Он же «профессионал», а не просто так погулять вышел, как некоторые. Жмется ко мне, дергается то влево, то вправо, хорошо хоть, фарами не сигналит.

Опа! А вот и встречные появились. «Буханка» и сразу за ней «Москвич». Шустро летят. Недаром здесь, выходит, сплошная и знак «Обгон запрещен».

Вижу – все, спекся таксист. Больше не трепыхается, даже дистанцию увеличил, понял, видать, что на этом участке ему ловить нечего.

Доезжаем, наконец, до развилки. Надо же – светофора нет, а ведь был, помнится… Ага, все ясно – в будущем был, а тут пока не поставили.

Выруливаем по очереди на шоссе. По старой привычке сразу ухожу в левый ряд… Фигушки! Нет здесь никакого левого ряда, не успели еще в этом месте дорогу расширить, по одной полосе в каждую сторону. Короче, так и продолжаем плестись с черепашьей скоростью колонной из трех машин.

Добираемся потихоньку до МКАД. Слева за кольцевой пост ГАИ, на правой обочине стоит милицейский бобик. На нас «продавцы полосатых палочек» внимания не обращают – «окучивают» какую-то фуру с плохо читаемым номером.

– Проскочили, – бормочет Павел с явным облегчением в голосе. Полное ощущение, что мы только что через линию фронта прорвались. Или через границу, которая всегда на замке.

Дальше – мост, на нем шоссе расширяется, и «двадцать четвертая» сразу идет на обгон. Мешать я таксисту не собираюсь, помню святое правило «Дай дураку дорогу».

Вырвавшаяся на оперативный простор «Волга» проносится мимо. Провожаю ее взглядом, затем тоже беру левее и, поддав газку, на скорости обхожу «ушастого»…

– Правее держись, – командует Кривошапкин. – Там за мостом ямка и на перекрестке еще.

Что ж, понятное дело. По ямкам нам скакать ни к чему. Молча киваю и перестраиваюсь опять в правый ряд.

Подкатываем к перекрестку. Стоим, ждем зеленого.

Прямо перед нами рокочет двигателем «пятьдесят первый» ГАЗон, а на другой полосе… Опаньки! Какой хитрый дедушка! Объехал всех на своем «Запорожце» и спокойненько занял поул-позишн. Выиграл, короче, квалификацию. И никакие ямы ему в этом не помешали. Плевать он хотел на разные там колдобины. Молодец, одним словом! Вовремя сориентировался.

Загорается светофор. Трогаемся.

«Ну! Давай, «Газончик», покажи класс! Сделай дедулю!»

Нет, нифига «пятьдесят первый» на спорткар не похож. Даже через стекло слышно, как у него скрежещет коробка и как он рычит на перегазовках. Ползет себе потихоньку и разгоняется медленно, наравне с дедушкой. В общем, едем теперь шеренгой. Точнее, уступом. Двое «старичков» в линию и я, пытающийся между ними протиснуться.

«Ну наконец-то!»

«Ушастый» все-таки включает «форсаж» и становится лидером «гонки». Тут же пристраиваюсь за ним и через пару секунд ловким маневром ухожу вправо, подрезая замешкавшегося «пятьдесят первого». Водитель грузовика меня пропускает, хотя и жмет потом на клаксон, изображая обиду. Пытаюсь перед ним «извиниться», но, увы, кнопки аварийной сигнализации на панели не нахожу, поэтому просто включаю и выключаю «габариты».

– Лихач, – комментирует мои действия Павел и сразу же добавляет. – Больше так не делай, а то угробимся.

– Не буду, – соглашаюсь я и бросаю короткий взгляд на сидящего рядом со мной Смирнова.

Михаил, в отличие от Паши, совершенно спокоен. Как удав. Сидит себе и в ус не дует. Даже дремлет, похоже. Словно в автобусе едет или в метро.

«Хм. Неужели он так доверяет моему водительскому «мастерству»? Или просто прикидывается? Фиг знает… Короче, потом разберемся, когда на место приедем…»

* * *

Следующие двадцать минут мы ехали без происшествий. Машину я вел спокойно, строго соблюдая все требования ПДД, прямо как ученик на экзамене. Разрешенную скорость не превышал, держал дистанцию, мигал поворотниками, когда перестраивался, следил за дорогой и знаками, со светофоров не рвал и спидрэйсера из себя больше не строил. А когда свернул с Дмитровского шоссе на Нижние Лихоборы, получил от Кривошапкина новую вводную:

– Все, Андрюх, тормози. Дальше я сам, меняемся.

«Ну что ж, менямся так меняемся».

Пересев назад, я невинно поинтересовался:

– Ну что? Претензий нет? Экзамены сдал?

– Сдал, сдал. Не волнуйся. Машину не ухайдакал, а это главное, – рассмеялся в ответ Павел. – Одно только непонятно. Нафига ты так осторожничал? Да еще и ремнем пристегнулся. Боялся, что улетишь?

– Все он правильно делал, – потягиваясь и зевая, произнес Михаил. – По городу ж едем, а не по полю. К тому же права у него ущербные и, значит, внимание к себе привлекать ни к чему.

После этих слов он еще разок потянулся и повернул голову в мою сторону:

– Андрей, а на кой ты габариты включал?

– В смысле?

– В смысле, зачем включил и сразу же выключил, когда грузовик обошел?

– Ну-у, это, типа, чтоб извиниться, – протянул я, пожимая плечами. – Обычное дело.

– Обычное, говоришь? – почесал за ухом Смирнов. – Ну ладно. Обычное, так обычное… Все. Поехали, Паш. Время три, наши там, наверно, заждались уже.

– Поехали, – кивнул Павел.

* * *

В Сокольники мы приезжаем точно к назначенному сроку. Солнце светит, птички поют, на часах ровно половина четвертого. «Волга» подполковника Ходырева стоит в теньке на обочине, возле машины прохаживается туда-сюда Константин Николаевич, «комитетский» брат нашего командира. В глубине парка, метрах в ста от дороги виднеется небольшое строение. Дощатый павильон, который, по идее, и есть та самая прикормленная каталами бильярдная.

– Прибыли? – вместо приветствия произносит Ходырев-младший. – Очень хорошо. Иван с Васильичем уже там. Минут через десять пора и вам заходить.

– А катала? – интересуется Кривошапкин.

– Ну, если ты с описанием не напутал, то катала на месте.

– Один?

– Держи карман шире. Минимум четверо с ним.

– Сколько-сколько? – удивленно переспрашивает Павел.

– Так. Все. Отставить вопросы. Слушаем боевую задачу, – поднимает руку Константин Николаевич, останавливая и Пашу, и меня, тоже собирающегося кое-что уточнить у «начштаба». – Короче, диспозиция у нас, мужики, следующая. В этой бильярдной десять столов. В настоящий момент четыре из них свободны. Два в углу и два в центре. Вам надо занять центральные.

– Может, лучше дальние взять?

– Нет, Миш. Нам нужны те, что около стойки маркера.

– Значит, маркер в доле? – быстро соображает Смирнов.

– Да. Маркер однозначно в доле с каталой. Тот играет сейчас на третьем от центра столе. С кем-то из своих, изображают крепеньких середнячков. Дальше гоняют шарики два громилы. Видимо, силовая поддержка. Гоняют тупо, без огонька, больше за залом следят, чем за игрой. Так что всего жуликов пятеро.

– А больше их быть не может?

– Маловероятно. Однако вы, парни, не очень-то расслабляйтесь и, прежде чем что-то делать, как следует осмотритесь вокруг. Тебя, Миш, это касается в первую очередь.

– Понял. Осмотримся.

– Хорошо. Кстати, попробуй там, на всякий пожарный, еще двоих прокачать. Один – высокий, седой, тренируется рядом с нашими, без партнеров. Второй – вертлявый и в кепочке.

– Вертлявый?

– Да. Есть там такой персонаж, зовут Витек, слоняется от стола к столу, вроде бы ничего не делает и никому не мешает, но… Хрен знает, он сам по себе или все-таки один из шайки? Короче, проверь обоих на вшивость.

– Есть. Сделаю.

– Отлично. Теперь, что касается конкретно игры. Как я уже говорил, занимаете два стола в центре, играете на обоих. Ты, Павел, вроде бы как делишься опытом с начинающими. Андрей, Миша, вы шифруетесь под новичков.

– Совсем новичков? – уточняю я.

– Повторяю еще раз. Вы – новички, играете слабо. Мише для этого и притворяться не надо, а тебя, Андрей, я очень прошу. Без выпендрежа. Понял?

– Понял.

Константин Николаевич пристально на меня смотрит, затем кивает и поворачивается к Павлу:

– А ты, Паша, постарайся вести себя непринужденно. Если катала тебя узнает, а он наверняка узнает, дай ему сразу понять, что обиды не держишь, игра есть игра.

– Без вопросов.

– Уверен, что он к тебе еще раз подвалит, предложит сыграть по-новой. Соглашайся не сразу, но все-таки соглашайся. Дальше действуем как договаривались. Всем все понятно?

– Ясно. Понятно. Сделаем.

– Ну раз понятно, тогда… Андрей, Павел, двигайте потихоньку в бильярдную и ждите на крыльце Михаила…

– А…

– А нам с ним надо еще кое-что обсудить. Тет-а-тет.

Оба «чекиста» отходят в машине и начинают о чем-то шушукаться. Мы с Пашей не спеша идем в сторону павильона.

Возле крыльца останавливаемся. Сую руки в карманы и с независимым видом принимаюсь насвистывать «Не думай о секундах свысока». Павел хмыкает, опирается на перила и смотрит куда-то вдаль. В общем, стоим, наслаждаемся осенней прохладой, ждем третьего. «Ага, с пузырем и стаканами».

Через минуту мне надоедает свистеть и от нечего делать я начинаю обшаривать выданную мне час назад куртку. «Опа! Что это там шелестит?»

Вынимаю из внутреннего кармана сложенные пополам три червонца и небольшой болтик с наверченной на него гайкой.

– Твои? – спрашиваю у Кривошапкина и протягиваю ему купюры.

– Ох! Елки! – хлопает себя по лбу Павел. – Это ж заначка, совсем про нее забыл.

– А это куда? – интересуюсь я насчет гайки с болтом.

– Выбрось, – отмахивается напарник.

Метизы я выбрасывать не собираюсь. Для «травматики» они, на мой взгляд, подходят как нельзя лучше. Размерчик – самое то, десятка. Места эти детальки много не занимают и в то же время довольно увесистые. В лоб или в нос попадут – мало никому не покажется.

Откручиваю гаечку от болта, запихиваю и то и другое в правый карман, под удобную для себя руку. После чего бросаю взгляд на наших «бойцов невидимого фронта», продолжающих переговариваться возле машины.

«Хм, что-то они не слишком торопятся. О чем, интересно, базарят-то? Случаем не обо мне? Очень было бы интересно послушать…»

* * *

– Ну что, Миш? Как все прошло?

– Трудно сказать, Константин Николаевич. С одной стороны, реакции у Андрея нормальные, как раз такие, какие должны быть у обычного пацана. А с другой стороны…кхм…

– Что тебя конкретно смутило?

– Смутило то, что делает он все чересчур правильно. Словно играет в кого-то или во что-то. Вот, например, дали мы ему куртку и «Адидасы» новенькие. Вещи, сами понимаете, дефицитные, не у каждого есть. А он их надел и видно, что хотя и доволен, но они ему… привычны, что ли. Вроде как носил подобное, причем долго, едва ли не с самых пеленок.

– А деньги он в кармане нашел?

– Нет, не нашел. Хотя я специально болтик в карман положил вместе с деньгами. Чтобы, типа, почувствовал, что что-то там есть, мешает что-то, тяжесть какая-то, на грудь там давит, туда-сюда.

– Почему же тогда не почувствовал?

– Да тут все просто. Он паспорт себе в нагрудный карман положил, поэтому и не почувствовал.

– То есть взял с собой документы?

– Да. А еще права. Будто знал, что мы ему порулить предложим.

– Действительно странно. А с машиной он как управлялся?

– Если на первый взгляд, то стандартно. Машину он вел как самый что ни на есть законопослушнейший гражданин. Или как сдающий экзамены ученик автошколы.

– А если не на первый?

– Слишком уж он нарочито рулил, Константин Николаевич. Только сел, сразу же пристегнулся, передачи включал не раньше и не позже, чем надо. Тормозил вовремя, разгонялся тоже, маневрировал почти как водитель автобуса с десятилетним стажем. За полчаса ни одного правила не нарушил. И это семнадцатилетний пацан, у которого гормоны должны хлестать через край. Семеныч наш три кэмэ тарахтел перед ним на своем «Запорожце», а Андрей только посмеивался да в зеркала посматривал иногда – «Волга» там сзади какая-то прицепилась, меня бы уже давно на нервы пробило, а ему хоть бы хны, едет себе и в ус не дует.

– Что? Вообще не дергался?

– Вообще.

– Да-а. Тут и вправду… есть о чем поразмыслить. Короче, давай мы, Миша, с тобой вот как поступим. Справочку ты сделаешь к понедельнику, а сейчас попробуй вспомнить и пересказать мне в подробностях весь ваш маршрут. Что, где, когда, как… Сможешь?

– Смогу, Константин Николаевич. Рассказываю…

* * *

В этой бильярдной и правда десять столов. Насчет их качества ничего сказать не могу, но на двух центральных сукно выглядит относительно свежим. То есть еще не затертым до дыр около луз и бортов. Стучу пальцем по основанию – вроде бы каменное, что уже хорошо. Времени у нас много, так что успеем проверить и раскат, и отскок, и «крепость» губки на устьях…

Павел идет к маркеру договариваться об аренде, а мы с Мишей начинаем озираться вокруг, приспосабливаясь к царящей в помещении полутьме. Осветительные приборы здесь сосредоточены исключительно над столами, причем достаточно низко, отступишь на шаг-другой – и тебя уже почти не видать. Чуть светлее лишь рядом со стойкой маркера, где на стене закреплено несколько витиеватых бра с матовыми плафонами. Короче, типичный такой бильярдный «интим» с претензией на некоторую «элитарность».

– На два часа забронировал, – произносит вернувшийся Павел. – Вот вам два кия, сейчас шары принесу.

Он убегает обратно к маркеру, а мы с Михаилом рассматриваем доставшиеся нам «деревяшки». Каким именно кием играть, Смирнову по барабану – он сюда не за этим пришел. А вот я немного расстраиваюсь – бюджетный «вариант для чайников» мне совсем не подходит, он даже хуже того, каким я играл «классику» с майором Новицким. Однако выбирать не приходится: за неимением горничной, будем использовать кучера. Авось прокатит.

– Не боись, Андрюха. Все у нас будет тип-топ, – успокаивает меня Кривошапкин, вываливая на поляну шары. Они со стуком раскатываются по игровой поверхности, а довольный Павел, посмеиваясь, убегает за следующей партией. «Ну да, ему хорошо говорить. Он с собой чемодановский кий прихватил… Пижон, блин!»

Через минуту, когда шары на обоих столах уже собраны в пирамиды, мы неожиданно выясняем, что мелков у маркера нет – все разобрали.

– Пойду, поищу, – говорит Смирнов и кивает в сторону «подозрительного седого», о котором упоминал на «инструктаже» Константин Николаевич.

Михаил не спеша идет вдоль столов, останавливаясь у каждого и интересуясь наличием у игроков «лишнего» мела. С подполковником Ходыревым и майором Новицким мы «не знакомы», поэтому они просто разводят руками и советуют Мише обратиться или к маркеру, или к другим бильярдистам. К маркеру наш «поисковик», естественно, не обращается, а движется дальше, к «седому». С этим товарищем Смирнов беседует чуть дольше, чем с остальными, а затем возвращается к нам и, приняв удрученный вид, коротко сообщает:

– Увы, нету мелков. Никто не дает.

После чего качает головой и добавляет вполголоса:

– Седой чистый.

Я с ним совершенно согласен. На жулика «седой» не похож, с кием управляется профессионально, уровень свой не скрывает и, значит, в бильярдную заглянул по чисто спортивным причинам. Короче, тренируется дядька, удары отдельные отрабатывает, технику совершенствует. Причем явно видно, что получает удовольствие от процесса и никакие партнеры ему сейчас не нужны. А если и нужны, то настоящие мастера, а не любители вроде нас с Пашей и Михаилом.

– Жаль. Пойду тогда, в другом крыле поспрошаю, – вздыхает капитан Кривошапкин и направляется прямиком к катале.

Мы за ним не следим, ну разве что искоса, краем глаза. Просто стоим и громко рассуждаем о том, что достаточно освоить парочку хитрых штосов и тогда можно с кем угодно играть. И если уж выходить на коммерцию, то по-крупному, иначе никто уважать не будет… Лохи, одним словом. Типичнейшие.

Павел тем временем подходит к катале и спрашивает его о чем-то. Тот пристально смотрит на нашего друга и внезапно отшатывается. «Ага! Значит, узнал… собака!» Тусующиеся за соседним столом «громилы» тут же бросают игру и подбираются ближе – видимо, чуют, сейчас начнутся разборки. Однако нет, Паша настроен миролюбиво. Машет рукой, ухмыляется, опять что-то там говорит. Мы его, правда, не слышим, зато видим, что жулики после его слов вроде бы успокаиваются. Катала поворачивается к подельнику, тот качает головой и кием указывает на маркера. «Понятно. У этих тоже мелков не имеется». Кривошапкин картинно вздыхает, хлопает обоих жуликов по плечу и идет дальше, к «громилам»…

– Мелок нужен? – неожиданно раздается возле стола.

Поворачиваюсь. «Опаньки! А вот и вертлявый нарисовался. Тот, который Витек».

Михаил быстренько оттирает меня от «клиента» и деловито интересуется:

– Сколько?

Вертлявый зыркает по сторонам и вытаскивает из кармана нечто, завернутое в тетрадный листок. Разворачивает, демонстрирует нам два картонных футлярчика с мелом.

– Треха, – шепчет он, воровато оглядываясь на маркера.

– За оба?

– Да ты что? За каждый! Это ж америка! Мне они самому по два семьдесят обошлись.

Миша чешет затылок. Думает. Секунд пять.

– Не. Дорого.

– А за сколько возьмешь? – вкрадчиво интересуется «продавец».

– Я же сказал, если трешку за оба, тогда возьмем, – со скукой в голосе отвечает Смирнов.

– Четыре, – начинает торговаться вертлявый.

Мой друг смотрит на него, словно солдат на вошь, затем хмыкает и поворачивается ко мне:

– Знаешь, Андрюх, схожу-ка я в машине пороюсь. Вроде были у меня там мелки.

– Ладно. Хрен с вами. Берите за три, – досадливо сплевывает «гешефтмахер», соглашаясь с ценой. – Это все равно последние. Кончилась на сегодня торговля.

– Давно бы так, – ухмыляется Михаил, забирая «товар». Три рубля перекочевывают в карман местного «торгаша», после чего он, что-то бормоча себе под нос («наверное, прибыль подсчитывает»), удаляется из бильярдной. Видно, и впрямь закончил на сегодня торговлю… бизнесмен доморощенный. Тьфу!

– Тьфу! – повторяет мои мысли Смирнов. – Фарцовщик! Давил бы таких без разбора!

Я молча киваю и принимаюсь рассматривать только что купленные мелки.

– Подделка, – резюмирую через десяток секунд. – Обычный ученический мел. Америкой тут и не пахнет.

– Понятное дело, – морщится Михаил. – Другого я и не ждал. Впрочем, фигня это все.

– Фигня?

– Ну да. Главное, что мы выяснили, наконец, количество и состав противника. Катала, маркер, с ними двое жлобов плюс шнырь на подхвате. Вертлявый и седой вне игры, так что сейчас нас ровненько пять на пять. Соотношение неплохое, можем работать.

– Думаешь, пора начинать?

– Да. Пора. Как Паша вернется, так сразу и начинаем. Нечего время терять…

Следующие двадцать минут проходят у нас под лозунгом «Больше ударов, хороших и разных!» Мы с Мишей с азартом лупцуем шары на обоих столах, чертыхаемся, веселимся, забиваем мазу на то, «кто сильнее вколотит?», а потом радуемся, как дети, любому влетающему «под железо» прицельному. Павел, изображая «опытного наставника», снисходительно посмеивается над нашими неуклюжими потугами сыграть что-нибудь «сложное», но все же демонстрирует время от времени «мастер-класс», срывая заслуженные аплодисменты и получая от нас по рублю с носа за каждый показанный и разобранный в деталях удар… Короче, как и положено по сценарию, гогочем, хохмим, готовимся к новому повороту сюжета.

– А, кстати, мужики, где будем премию мою обмывать? – «неожиданно» интересуется Павел, укладывая в лузу очередной шар. – В «Арагви» рванем или в ЦДХ , как обычно?

– Без разницы, – солидно бросает Смирнов.

– Это точно, – поддакиваю я. – Куда ближе, туда и рванем.

– Значит, в «Арагви», – подытоживает Кривошапкин.

«Все. Теперь ход за каталой».

Катала действует вполне предсказуемо. Минут через пять он подходит вразвалочку к нам и, опершись на кий, с ленцой в голосе спрашивает у Павла:

– Как игра? Не скучно-то на сухую гонять?

– Что? Хочешь нас коньячком угостить? – усмехается в ответ Павел. – Это можно. Но учти, сегодня мы только «Мартель» потребляем.

– Не, «Мартеля» нема, – разводит руками жучила. – Грузинский есть, три звезды.

– Грузинский? – презрительно щурится Кривошапкин. – А, ладно, тащи сюда свои три звезды. На халяву и уксус сладкий. Так, мужики?

– Так, – киваем мы с Михаилом.

Спустя минуту Гутя с Киряем (именно так, как выяснилось, кличут каталу и его подельника) перемещаются к нашим столам вместе с бутылкой «Самтреста», пятью стопками и закусью – небольшим пакетиком барбарисок. Пьем мы, впрочем, немного. Жулики ограничиваются парочкой «бульков», Смирнов ссылается на то, что он за рулем, а про меня Паша говорит, что после сотки я буйный и вообще молод еще на старших равняться. Однако сам (экий хитрец!) принимает на грудь сразу две стопки, сначала свою, потом по половинке моей и Мишиной. После чего тут же требует повторить. Гутя довольно скалится и наливает всем еще по одной…

Увы, уговорить бутыль до конца нам не дают. Застолье прерывается самым банальным образом – к столу подходит маркер и начинает выражать возмущение нашими действиями:

– Ребят, вы что, офонарели совсем? Тут все же бильярдная, а не ресторан. Менты появятся, всех загребут…

– Все, все. Мы поняли, закругляемся, – катала поднимает руки в примирительном жесте, убирает с борта коньяк со стопками и, передав их подельнику, поворачивается к Павлу. – Эх! Только-только во вкус вошли и нá тебе… Ну что, может, сыграем партейку, раз выпить нормальненько не дают? А? Чисто по мелочи, пятерка там, чирик?

– По чирику, говоришь? – Паша чешет в затылке и переводит взгляд на нас с Мишей. – А что? Может, и вправду сыграть? Хотя… в прошлый раз как-то оно не очень пошло.

– Да ладно, брось, – успокаивает его Гутя. – В прошлый раз случайно все вышло, простая непруха, ты ж помнишь.

– Это верно, непруха, – качает головой Павел. – Сам подставился. Как пацан, на последнем шаре.

– Во! А я что говорю. Фарт и ничего больше, – подначивает катала.

– Ну а что? Чего б не скатать партию? – вступает «в игру» Михаил. – Червонец не те деньги, чтобы жалеть. Играй, Паш, не думай. Глаза боятся, а руки делают.

– Точно! – поддерживаю я Смирнова. – Давай, Паш! Покажи класс! А мы, если что, подмогнем.

– Ладно, – соглашается, наконец, Павел. – Играем америку. Но сразу предупреждаю, только одну партию. Дальше я – пас.

– Одну так одну, не вопрос, – пожимает плечами катала…

* * *

Эту партию Кривошапкин, как и ожидалось, выигрывает. Причем без особых проблем, восемь-два. Разочарованный Гутя расплачивается с победителем, благодарит за игру, потом берет с полки шар с точечками на боках и, внимательно его осмотрев, горестно замечает:

– Да-а, не повезло. Шары попались покоцанные.

– Плохому танцору всегда чего-то мешает, – ржет Павел, убирая выигранные деньги в карман.

Катала кривится, но все же сдерживает себя и лезть на рожон пока не пытается.

– Плохим танцором всякого можно назвать, а вот шары эти и вправду битые, – размеренно говорит он, возвращая биток на полку.

– Что? Хочешь сказать, если бы играли другими шарами, ты бы меня уделал?

– Конечно. Могу даже поставить два к одному, что так бы и было.

– Двадцать твоих против моего червонца? – уточняет Павел.

– Да, с тебя десять, с меня двадцатка. Забьем?

– Забьем! – азартно соглашается Кривошапкин. – Тащи свои шарики.

Шары мы меняем быстро. Гутя договаривается с маркером, платит ему (в складчину с Пашей) рупь пятьдесят и получает на стойке коробку с пометкой «ф» (типа, фирма). Я и Киряй, вызвавшиеся быть «секундантами» противоборствующих сторон, собираем «эксклюзив» в пирамиду, после чего, убедившись, что с инвентарем все в порядке, даем отмашку играющим: «Можете начинать, претензий по шарам нет».

Катала устанавливает биток на переднюю линию и начинает игру. Разбой у него получается на загляденье: ненумерованный шар падает в лузу, остальные раскатываются по поляне. Впрочем, после еще двух «свояков» серия прерывается: Гутя откровенно мажет «чужого», оставляя его на игре. Павел, естественно, забирает подставку и следующим ударом доводит разрыв в счете до минимума, 2:3.

Дальше все идет по заранее прописанному жуликами сценарию. Катала вырывается на пару шаров вперед, Паша его догоняет (или почти догоняет), затем действие повторяется и итоге партия заканчивается победой каталы со счетом 8:6.

«Что ж, все правильно. Свои деньги мошенник вернул, клиент доведен до кондиции, можно переходить к следующей фазе».

– Ну вот, я же говорил, совсем другая игра, – ухмыляется Гутя и делает вид, что собирается уходить и что дальше ему играть неохота.

– Контровая, – рычит Павел, указывая кием на стол.

– А надо ли? – в сомнении произносит катала. – Вроде и так все понятно.

– Сотка! – бросает в ответ Кривошапкин. Потом вынимает из кармана внушительную пачку денег, отсчитывает десять червонцев и с гордым видом швыряет их на сукно.

Купюры рассыпаются по игровой поверхности. Гутя с Киряем тут же впиваются в них жадными взглядами.

– Законное требование. Контра нужна, – поддерживает Пашу нарисовавшийся возле стола маркер.

– Есть чем ответить? – интересуется он у каталы.

– Найдем, – бурчит Гутя и с явным неудовольствием выкладывает на стол нужную сумму. Сначала две четвертные, потом пятерку, червонец… Оставшиеся тридцать пять он добирает рублями и трешками.

Маркер пересчитывает наличность, кивает, прячет деньги в небольшую шкатулку и кладет ее на киевницу.

– Пять процентов от выигрыша на счет заведения, – громко объявляет он, глядя на игроков.

– Заметано, – подтверждают те достигнутое соглашение.

Мы с Мишей внимательно следим за каталой. Если наши расчеты верны, то выиграть он должен железно, однако вряд ли жулики удовольствуются одной сотней рублей – наверняка захотят вытянуть из нас все до копейки. Поэтому, сто пудов, эта партия будет долгой и нудной и завершится, скорее всего, на пятнадцатом шаре, который Гутя забьет настолько неловко, что у Паши не останется иного выхода, кроме как продолжить игру. Причем по самой высокой ставке. Ва-банк…

Через пятнадцать минут расклад полностью подтверждается. Мошенники заглатывают наживку. После длинной череды отыгрышей Гутя забивает, наконец, один из двух оставшихся на столе шаров и победно вскидывает вверх кий.

На Павла страшно смотреть. Он потрясен. Он просто убит поражением. Хватается рукой за сердце. Ловит ртом воздух, словно ему нечем дышать. Смотрит в растерянности на стол, на нас, на то, как катала забирает из деревянного ящичка выигрыш, как передает пятерку маркеру… «Артист, блин! Больших и малых театров. Талант. Гений второго плана…»

– Все? Закончили? – спрашивает с усмешкой катала, распихивая по карманам деньги.

Паша судорожно сглатывает, стискивает кулаки, а затем, тряхнув головой, коротко произносит:

– Нет. Не закончили.

– Что, надеешься отыграться? – вскидывает брови мошенник. «Тоже артист. Но – похуже».

– Надеюсь, – цедит сквозь зубы Павел. – А ты что, зассал?

Жулики переглядываются.

– Хочешь взять на слабо? – криво ухмыляется Гутя. – Ну что ж, я не гордый, могу еще одну контровую сгонять, если просят. Но учти, по сотке я уже не играю.

– А по сколько готов?

Катала чешет затылок, гадливо оскаливается.

– А на все, что имеешь сейчас. Не глядя. Как? Готов?

– Готов, – отвечает Паша и выкладывает на стол деньги. Все, что у него есть. – Свои покажи.

Гутя тоже достает из карманов наличность, потом тычет локтем подельника и тот добавляет к стопке купюр еще одну кучку, чуть меньшую по размерам.

Подошедший маркер пересчитывает выставленное на кон.

– Семьсот пятьдесят, – сообщает он и начинает считать Пашину ставку. – …шестьсот десять, шестьсот двадцать, шестьсот двадцать четыре. Добавить бы надо.

Кривошапкин поворачивается к нам. Глядит вопросительно.

Смирнов выворачивает карманы. Шестьдесят семь рублей.

Я нахожу еще девятнадцать.

Михаил смотрит на меня с удивлением. Павел перехватывает его взгляд и неожиданно чертыхается:

– Елки! Я ж про заначку забыл.

Качая головой, он выуживает из пиджака три «красненьких» и добавляет их к общей сумме.

До семьсот пятидесяти нам не хватает червонца. Можно, конечно, «одолжить» его у Ходырева или Новицкого, но…

Купюра достоинством в десять рублей мягко ложится на стол.

Мы оборачиваемся.

– Давно не видал такой мазы, – говорит с улыбкой «седой». – Грех было бы пропустить.

Только сейчас я вдруг замечаю, насколько тихо вокруг. Не слышно стука шаров, возгласов, ругани игроков. Никто не обсуждает позицию, не спорит, не перебрасывается веселыми и не очень фразами друг с другом или с соседями. Все посетители бильярдной собрались сейчас в одном месте. Рядом с нашим столом. Маркер, оба «громилы», майор с подполковником, «седой», с ним еще четверо, нам пока не знакомых… «Надо же. А мужик-то этот не прост. Совсем не прост. Зря его Миша вниманием обделил…»

– Выиграем – отдадим, – кивает Паша нашему невольному «спонсору».

– Естественно, отдадите, – пожимает плечами тот. – В двойном размере. Я ведь теперь тоже… в доле.

– В доле, – подтверждает Павел и машет рукой катале. – Пошли давай, посмотрим, кто пирамиду бьет.

Маркер опять, как и в предыдущей игре, прячет деньги в шкатулку, а оба соперника направляются к короткому борту, чтобы разыграть оттуда первый удар… Наш «боец» настроен решительно. Сжав губы в суровую нитку и уперев взгляд в противника, он протискивается мимо нас и…

– Твою мать!

Споткнувшись о мою ногу, Паша теряет равновесие и, чтобы совсем не упасть, хватается левой рукой за ободок лузы. Хватается неудачно.

– Да что это за хрень за такая?! – ругается Павел, тряся рукой и дуя на большой палец.

– Что? Что случилось? – бросаемся мы к нему.

– Да, блин! Палец ушиб.

– Играть можешь?

– Сейчас попробую.

Наш друг кладет руку на стол, ставит мост…

– Нет. Не могу. Болит, блин, собака…

Кривошапкин болезненно морщится и вновь дует на палец.

– Может, позже переиграем? – обращается он к катале через десяток секунд.

– Нельзя, – вмешивается маркер. – Ставки уже сделаны. Либо играй, либо признавай поражение.

– Черт! Черт! Черт! – Павел в растерянности обводит взглядом собравшихся. Ему, конечно, сочувствуют, но сделать ничего не могут – раз деньги поставил, хочешь не хочешь, а играть все равно придется.

– Я сыграю вместо него, – внезапно заявляет «седой» и, перехватив поудобнее кий, делает шаг вперед.

– Не по правилам! – тут же вскидываются Гутя с Киряем.

– Почему не по правилам? – удивляется наш новый «партнер». – Десятку свою я поставил, так что имею право.

– Да, это можно, – соглашается с ним маркер. – Но по правилам замену должен выбрать соперник. Вас трое и, значит, он может выбрать любого из вас. Но если тот, кого выберут, играть откажется, это будет считаться проигрышем.

– Я готов, – моментально выступает вперед Смирнов.

Катала окидывает его внимательным взглядом, затем ухмыляется и, подняв кий, указывает на меня:

– Играть буду с ним.

* * *

«Н-да. Все как в том фильме, который «Классик». Нифига сюжет не меняется. Ничто в этом мире не ново. Что в прошлом, что в будущем».

А сюжет и вправду почти совпал с фильмом из девяностых. Уже предвкушающий победу катала не стал настаивать на розыгрыше разбоя и «великодушно» уступил право первого хода мне – видимо, на самом деле не считал за соперника. Мог бы, кстати, еще и фору дать очка два или три, чтобы совсем уравнять шансы. Однако не дал: играть в благородство жуликам ни к чему, у них другая задача – деньги с клиентов снимать, и чем больше, тем лучше.

Впрочем, я на фору и не рассчитывал. Даже наоборот, сам был готов ее предоставить. Для меня ведь сейчас забить пару «лишних» шаров не проблема. Чтобы сорвать банк, хватит того, что есть. Начальный удар, раритетный «чемодановский» кий, четкий план на игру, плюс тыл надежный – его друзья прикрывают, в обиду меня не дадут, только рыпнется кто, сразу рыло начистят… Короче, играть с каталой будем по-честному, без дураков…

…Выставляю биток на точку, склоняюсь над игровым полем. Отслеживаю линию резки, прицеливаюсь, делаю пробный замах. Один, второй, третий. Фиксирую стойку… Бью!

«Что за хрень?! Почему мимо?»

– Промазал, – мерзко хихикает Гутя, обходя стол и выискивая сулящие успех комбинации. Их на столе великое множество, поскольку пирамиду я разбил в хлам. А вот почему вместе с разбоем шар в лузу не положил, понять не могу. Этого не должно было произойти. Биток летел в створ, я это точно видел… Или не видел? Блин! Неужели прицел… сбился?!

Пока я борюсь с собственными эмоциями и пытаюсь сообразить, что случилось, катала зря времени не теряет. Заколачивает в угол «чужого», затем двух «свояков» в середину, после чего спокойно отыгрывается и, отойдя в сторону, начинает с интересом следить за моими «страданиями».

На этот раз я уже не рискую и тоже отыгрываюсь. Спинным мозгом чувствую, что что-то не так и что если попробую сыграть сложный шар, запросто могу промахнуться. Словно соринка какая-то в глаз попала и руки дрожат как с похмелья. Да и вообще – вся картинка смазывается и плывет. Будто не стол бильярдный передо мной, а… стены со стеклообоями, приборы на тумбах, лампы диодные светятся, экран компьютерный… Короче, хрен знает, что тут творится, но, в любом случае, мне это совершенно не нравится. То есть понимаю, конечно, что, скорее всего, это просто привет от Шурика из двухтысячных и что именно в этот момент у него что-то начало получаться. В смысле, с экспериментом по возвращению моего сбежавшего из тушки сознания туда, где ему самое место. В будущее. И вроде бы радоваться я должен этому факту, однако вместо того, чтобы прыгать от счастья, скриплю втихую зубами и тупо жду, когда же эта хрень прекратится.

«Елки зеленые! Ну что мешало этому хитровыделанному гению начать свои опыты минут на десять попозже? Дал бы мне, блин, доиграть эту партию до конца, а там хоть трава не расти, хоть заэкспериментируйся весь… В общем, вернусь в будущее, все ему выскажу. И по шее потом обязательно настучу за подлянку. За то, что в самый ответственный момент свою шарманку врубил, этот, блин, циклотрон недоделанный, заржавевший кусок нержавейки с лазером на конце, чтоб его в мультиплет закрутило, дивергенцию ему в ротор и пуассона под скобку… Тьфу!»

Сопернику моя «рефлексия» ничуть не мешает. Во втором подходе к столу он опять умудряется выжать из ситуации максимум. Сначала кладет непростого «чужого», потом еще одного с подбоем зайцев на точке, а затем двумя «свояками» доводит счет до совсем уже неприличных 7:0. Одна радость, что победный шар он все-таки перерезает и тот, отразившись от губки, выкатывается на игру.

Впрочем, катала этим не заморачивается. Понимает гад, что совершить подвиг мне уже не под силу. Камбэк от минус семи даже среди профессионалов считается делом почти невозможным, а уж про любителей и говорить нечего. Особенно про такого, как я, лохушника, случайно затесавшегося в компанию «шпилевых».

* * *

…Вновь иду вдоль стола, оцениваю позицию. Абсолютно точно знаю, что если сейчас не сотворю чудо, то, во-первых, плакали наши семьсот пятьдесят рубликов, а во-вторых, дорогу в институтскую бильярдную придется забыть навсегда – такого позора мне мужики не простят. И между прочим, правильно сделают.

Вздыхаю и, выбрав подходящую для удара пару шаров, склоняюсь над игровым полем…

Да, мое «умение» попадать в цель куда-то пропало. Причем именно в тот момент, когда оно нужнее всего. Да, в моих глазах и мыслях двоится, а будущее накладывается на прошлое, сбивая концентрацию и настрой. Да, знаю, что если сейчас промахнусь, то наилучшим выходом будет пойти и утопиться в ближайшем пруду, так как не смогу больше смотреть в глаза тем, кто на меня положился…

Да, я все это знаю и понимаю, что дальше – край.

Но, с другой стороны, я – мужик или кто? Неужели мой многолетний бильярдный опыт ничто в сравнении с приобретенным три недели назад «навыком»? Да неужто, блин, я не сумею собрать одной серией восемь шаров, когда в руках кий настоящего мастера, а в голове мысль, что «я – должен», и вера, что «я – смогу»?..

Тщательно прицеливаюсь, задерживаю на секунду дыхание и тихим ударом скатываю биток в угол. «Фух. Есть контакт! Первый пошел. Работаем».

Перемещаюсь на противоположную сторону, прикидываю варианты. В принципе, могу сыграть еще одного «свояка», только уже в середину, однако для продолжения серии требуется «выход» и потому я выбираю «чужого». Шар этот, кстати, не из простых. Хоть и на «толстой» резке, но – под неудобную руку. В итоге, чтобы его достать, приходится буквально ложиться на стол, закидывая на бортик колено.

Тем не менее удар у меня получается. Прицельный шар падает в лузу, а пущенный оттяжкой биток уходит в центральную зону. «Ну вот, совсем другой коленкор. Три на игре, четыре в подбое, можно выстраивать серию».

Следующие два очка я беру классически. Сначала кладу наигранный шар в середину с постановкой битка в створ, а затем накатываю туда еще один, но уже от борта, улучшая позицию.

С каждым забитым шаром уверенности у меня прибавляется, что в общем, немудрено: четыре лучше, чем ноль, остается положить еще столько же и дело в шляпе. Хотя, в принципе, сейчас можно уже никуда не спешить. То есть на данный момент мне уже не надо пытаться завершить игру одной серией, достаточно лишь немного подстраховаться. Риск, как известно, дело благородное, но еще чаще: «и на старуху бывает проруха», «не все коту масленица», случается, и чемпионы лажают. Особенно, когда на кону такой куш. Короче, рисковать я, скорее всего, не буду, положу аккуратненько пятого, потом раскидаю шары по бортам и посмотрю, чем ответит соперник. Одним словом, заставлю каталу понервничать… Впрочем, он, кажется, уже нервничает. Ходит вокруг стола, стараясь держаться либо у меня за спиной, либо возле прицельной лузы, гримасничает, отвлекает, давит на психику, пакостит потихоньку… Когда я накатывал крайнего, гаденыш как бы случайно кий свой собственный уронил, с хорошим стуком, сбивая мой настрой на удар. Зрители, конечно, шикнули на урода, но раз по морде не дали, значит, к бабке не ходи, будет продолжать гадить. Я, по крайней мере, жду от него именно этого.

Примериваюсь к еще одному бортовому, делаю пару замахов, бью…

– Час который? Не знаешь? – звучит сзади в тот самый миг, когда движение кия уже невозможно остановить. «Ну да, все правильно. Если бы я не был готов к подобному, наверняка бы сейчас скиксовал или смазал».

– Ты чо под руку вякаешь, крыса? – рычит Павел, надвигаясь на Гутю.

– А чо, нельзя? Я ж только время спросил, – изображает святую невинность катала и тут же отступает на шаг, прячась за одного из «громил».

– Но-но, не борзей, – хмурится тот на Пашу. – А то…

– А то что? – моментально вскидывается мой друг.

– Ща узнаешь, – засучивает рукава Гутин «охранник».

– А ну тихо всем! – раздается с противоположного края стола.

Оба «драчуна» разворачиваются.

– После будете разбираться, – властным голосом продолжает «седой». – А сейчас либо стоите и смотрите, либо выметаетесь нахрен.

Павел и его оппонент пожимают плечами, морщатся, обмениваются хмурыми взглядами и… молча расходятся, видимо, и впрямь решив отложить все разбирательства на потом. «Седой» удовлетворенно хмыкает, поднимает руку, призывая к порядку собравшихся, после чего легким кивком предлагает мне продолжить игру.

«М-да. Весьма интересный товарищ. Знать бы еще, кто такой?.. А, впрочем, буду писать очередное послание в 2012-й, попрошу Шуру, чтобы интернет прошерстил и составил мне список всех более-менее известных бильярдистов 80-х. Наверняка этот седой окажется кем-то из них…»

Опять подхожу к столу, прицениваюсь. Счет 5:7, на поляне всего четыре шара, три из которых основательно прилипли к бортам, а четвертый, хоть и застыл около средней лузы, впрямую его не сыграть, как ни пытайся. Ну разве что абриколем в угол или триплетом от двух бортов в середину. «Эх, вернуть бы сейчас мое умение попадать, ни секунды бы не сомневался, куда и как этот шар положить… Хотя… хм, а в глазах-то уже не двоится. И картинка никуда не плывет. Неужели… вернулось все на круги своя вместе с талантами? Проверить бы надо, а то мало ли что, вдруг опозорюсь…»

Засовываю руку в карман, вынимаю оттуда болтик и гаечку. Удрученно вздыхаю. «Не пойдет». Жалко их использовать для проверки. «А что не жалко? А вот что». Подкидываю на ладони найденную в том же кармане копейку и по-пижонски, щелчком, отправляю ее в стойку маркера. Точнее, не в саму стойку, а в закрепленный на ней миниатюрный гонг, стилизованный «под старину».

«Дзын-н-нь!» – звенит бронзовая пластина.

Народ в недоумении оборачивается. Я ухмыляюсь.

«Ну что, господа? Цирк с клоунами заказывали? Извольте. Будут вам сейчас и цирк, и клоуны, и акробаты с жонглерами, и мишки на велосипедах…»

Поджав ногу, усаживаюсь вопросительным знаком на борт и с высокого моста бью сверху-вниз по прижавшемуся к резине шару. Кий при этом держу словно дротик, фиксируя лишь направление удара, но не обратный ход. Получивший импульс биток отскакивает от столешницы, задевает стоящий рядом «прицельный», взмывает вверх и, пролетев над бортом, падает в лузу. Почти как баскетбольный мяч, только маленький.

– Неправильно! – тут же кричит катала. – Нельзя перескоком!

– Почему нельзя? – удивляется Павел. – Раз заранее не договаривались, значит можно.

– Все равно не по правилам, – пытается возражать оппонент.

Спор длится минуты две или три. Все это время я стою, опершись на кий, и наслаждаюсь процессом. «Да-а, давненько я не исполнял перескоки. Однако ж, помню как делаются, не забыл».

Точку в напоминающей ругань дискуссии ставит «седой»:

– Ладно, будем считать, что перескоком нельзя. Но тогда пусть переигрывает этот шар из той же позиции.

Я пожимаю плечами, жду, когда Паша с Киряем установят шары в прежнее положение, а затем снова склоняюсь над игровым полем. «Ну что ж, раз перескоком нельзя, будем играть абриколь».

Аккуратно прицеливаюсь и сильным винтом посылаю биток в дальний угол. Отразившись от борта, шар сдвигает в сторону перекрывающего створ собрата и тихо скатывается в лузу. «Есть контакт! Шесть – семь!»

– Е-мое! – выдыхает кто-то из зрителей.

На восхищенные возгласы я внимания не обращаю. Сосредоточенно мелю кий и прикидываю, как лучше закончить игру. Три оставшихся шара располагаются сейчас у бортов. Один на коротком, два на длинном, причем, оба они, хоть и сложным образом, но играются: парочкой последовательных круазе в среднюю лузу. Однако этот вариант мне отчего-то не нравится. Завершить партию я желаю красиво. Одним ударом. Штанами. Французскими. В две угловые лузы и вдоль бортов.

Точно знаю, что в этом времени подобный удар еще ни разу не исполнялся. Я его, кстати, «подсмотрел» на «Ютьюбе» в серии «Непростые удары Евгения Сталева», «короля русского бильярда», первого чемпиона мира по пирамиде. Много раз я пытался этот удар повторить, но так и не смог – видимо, мастерства не хватило. И точности. Той самой, которой у меня нынче в избытке.

…Неторопливо обхожу стол, смотрю на шары, мажу мелом наклейку. Промахиваться нельзя, поэтому не спешу и тщательно рассчитываю траектории каждого из шаров. Биток должен идти волчком, впритирку с резиной, чтобы, добравшись до лузы, попросту ввинтиться в нее, а вот прицельному надо обязательно ткнуться в обе «губы», но так, чтобы не отлететь в поле, а продолжить движение по короткому борту. А это значит – нужна дуга. Очень пологая и опять же – впритирку…

Заканчиваю размышлять, возвращаюсь к битку, кладу ладонь на сукно, встаю в стойку… «Ну что?! Пора?.. Пора. Держите меня семеро…»

– О-бал-деть, – раздельно произносит «седой» через четыре секунды.

Я медленно выпрямляюсь, окидываю взглядом поляну, на которой остался всего один шар, и охрипшим голосом сообщаю в пространство:

– Восемь – семь. Партия.

* * *

Да, эту партию я выигрываю. Пусть и со сложностями, и только с третьей попытки, но – восемь с кия есть восемь с кия, что, как известно, не хухры-мухры, случайным образом их не собрать. Однако кроме этого непреложного факта всем любителям азартных игр известно еще кое-что. Мало одержать победу в игре, надо еще и выигрыш свой суметь получить, а затем уйти из «казино» на своих двоих вместе с деньгами. И если с первым пунктом проблем у нас нет, то со вторым и третьим все не так хорошо, как хотелось. Не для того мошенники выставляли на кон солидную сумму, чтобы в одночасье ее лишиться.

Михаил с Павлом не успевают меня даже по плечу похлопать как следует, а со стороны Гути уже доносится сакраментальное:

– Пропих!

– Да-да, был пропих, – моментально поддакивает Киряй.

– Точно. Был. Мы видели, – гундосят подошедшие поближе громилы. Чтобы их отличать друг от друга, я мысленно нарекаю одного «бритым», второго «мордатым», хотя на самом деле ряшки стриженные у обоих и каждая размером как две моих, кирпичи о такие колоть – милое дело.

– Да вы что?! С дуба упали? Какой еще, к дьяволу, пропих? Там пять шаров интервал! – возмущенный столь наглым наездом Павел буром прет на соперников. Те, пользуясь численным преимуществом, теснят его обратно к столу:

– Биток губу цепанул, а за ним кий, это все видели. Так что пропих железный…

Я в эту «дискуссию» не встреваю. Пока противники в рукопашную не сошлись, мне надо быстренько раскрутить «чемодановский» кий, спрятать его в футляр, а затем отыскать другой, более подходящий для драки в условиях ограниченного пространства.

«Правильную» деревяшку я нахожу на соседнем столе, после чего, прикинув, как ее половчее переломить (собственное колено жалко, а вот о бортик стола – самое то), начинаю потихоньку осматриваться и оценивать обстановку.

На первый взгляд наши шансы невелики. Жуликов четверо плюс маркер, который, уже не скрываясь, поддерживает каталу. Нас трое, из которых один «раненый», другой «неопытный юноша»… ну прямо как в «Трех мушкетерах»: «А скажут, что нас было четверо».

Ходырев с Новицким свое «инкогнито» пока что не раскрывают. Во-первых, потому что рано, а во-вторых, потому что помимо жулья вынуждены контролировать еще и «седого». Того самого, что, с одной стороны, как будто за нас (недаром червонец на нашу победу поставил), а с другой – вроде как сам по себе: стоит спокойненько поодаль, лыбится, наблюдает за «спорящими», мнения своего не высказывает, видимо, ждет, чем дело закончится. А дело, я полагаю, обязательно закончится в нашу пользу. Поскольку: «а» – правое, «б» – выгодное и «в» – Смирнов с Кривошапкиным уделают этих быков за секунды. Уж в чем-чем, а в этом я уверен сейчас на все сто.

– Да, вероятнее всего, нарушение было, – слышен голос маркера. – Только не пропих, а двойной удар. Поэтому, я думаю, будет лучше, если…

– Три шара с полки и передать ход, – тут же предлагает «мордатый».

– А может, тебе еще ключи от квартиры? – ехидно интересуется Кривошапкин. – Да ты не тушуйся, козлик. Давай, ставь на кон пятихатку и хоть все снимай. Только не с нашей полки, а со своей, и не обижайся потом, если с голым задом уйдешь.

Громила багровеет лицом и набирает в легкие воздух, чтобы ответить, однако Павел не дает ему и слова сказать:

– Что, петушок? Очко-то жим-жим? Уже опускали небось?

– Что?! – ревет «мордатый». – Да я ж тебя…

«Вж-жих!» – здоровенный кулак пролетает над Пашиной головой.

«Хрясь!» – Павел, успевший среагировать и пригнуться, отвечает прямым в челюсть.

«Бац! Бац!» – добавляет по корпусу.

«Бум-м-м!» – рушится на пол противник.

Дальше события несутся галопом. На стоящего в проходе Смирнова наскакивает второй из громил, «бритый». Только бьет он старлея не рукой, а ногой. Почти как Брюс Ли, но с пропорциями терминатора. Ногу он, кстати, задирает достаточно высоко, желая, видимо, ударить не то сбоку по ребрам, не то в селезенку… каратист доморощенный.

С реакцией у Михаила все в полном порядке. Правда, блокировать удар или отклониться как Паша он не пытается. Просто делает полшага вперед, с поворотом, слегка приседает и…

«Да-а. Видал я, как швыряют через себя с захватом руки, шеи или подмышек, но чтобы за ногу, да еще с ускорением… нет, никогда подобного не встречал…»

Размахивая руками, «бритый» летит в сторону бильярдного стола и со всей дури врезается в массивную ножку. Тяжелый стол сотрясается от удара. «Что? Нокаут?» Нет, еще не нокаут. Клиент ворочается, трясет башкой, с трудом поднимается на четвереньки. Увы, окончательно оклематься ему не дают. Оказавшийся рядом Павел «успокаивает» его хорошим пинком в печень.

«Ну что ж, все правильно. Парни работают по жесткому варианту, но – с упором на зрелищность. Бьют, как говорил герой известной комедии, аккуратно, но сильно. С единственной целью: чтобы никто из находящихся в бильярдной и думать не смел помешать нам забрать честно заработанный выигрыш».

Следующим противником Смирнова становится подельник Гути Киряй. Надетым на пальцы кастетом он пытается достать Михаила в голову. Миша отводит удар предплечьем, но вместо того, чтобы тупо пробить в ответку, резко сближается с «оппонентом» и, ухватив того за отвороты одежды, лупит коленом в бочину. После чего той же ногой подсекает обратным ходом коленный сустав, а затем «добивает» рухнувшего с вывернутой рукой врага «классическим» ударом по позвоночнику. Впрочем, в самый последний момент Смирнов все-таки сдерживается и потому удар выходит не слишком сильным – жулик, конечно, гад, но убивать или серьезно калечить его нам ни к чему, хватит и «легких телесных». Ну или, на крайняк, «средней тяжести»…

Одним словом, молодцы мужики, грамотно действуют.

* * *

Пока Миша с Павлом разбираются с громилами и Киряем, я выясняю отношения со своим «персональным» противником. То есть с каталой.

Как только начинается потасовка, он злобно оскаливается, выхватывает из кармана нож-бабочку и принимается ловко вращать им перед моим носом, то складывая, то раскладывая лезвие и сдвоенную на манер циркуля рукоять.

«Вот же кретин! Известно ведь: достал оружие – бей, а не трюки показывай».

Однако нет. Видимо, прежде чем сделать то, что сделать необходимо, Гутя хочет меня как следует попугать. Или просто красуется… Дурень! Неужели не понял еще, что некому тут оценивать его фокусы? Не та здесь публика собралась, ох, не та…

Быстро отпрыгиваю к столу, ломаю арендованный кий и, махнув турняком, как битой, вышибаю «бабочку» из рук каталы. Мошенник болезненно вскрикивает и тут же получает хлесткий удар в колено, а потом еще один, тычком, в «солнышко».

Завершить процесс «вразумления» мне не дают. Появившийся рядом Павел отпихивает меня в сторону и коротко бьет в темечко уже согнувшегося пополам Гутю. Катала беззвучно оседает на пол.

«Все! Кончились жулики».

– Стоять, сука! – орет кто-то сзади и сбоку.

Мы разворачиваемся на голос.

«М-да. Ошибочка. Кончились, но не все…»

Как выяснилось, мы совершенно забыли про пятого члена преступной группы – маркера. А он, воспользовавшись тем, что мы отвлеклись на подельников, сунул под мышку шкатулку с деньгами и тихой сапой попытался улизнуть из бильярдной. «Ну да, попытка не пытка – кровные свои надо спасать, да и чужие с собой прихватить тоже не помешает…»

– Куда, сволочь?! – рычит Иван Николаевич, перекрывая жулику путь в подсобку. Тот, понимая, что сейчас его, мягко говоря, будут бить, бросается в обратную сторону. Уворачивается от рванувшегося за ним Васильича, перепрыгивает через выстроенные в ряд табуретки, подныривает под один из столов… Все! До выхода – метра три, ножками ворюгу уже не догнать. Хотя почему обязательно ножками? Имеются ведь и иные способы…

Подхватываю со стола еще один кий и, словно копье, посылаю его в ноги мошеннику. Слышится треск ломающегося дерева. Оступившийся жулик чертит носом пол, коробушка с деньгами летит в сторону стоящего неподалеку «седого».

Ходырев с Новицким добираются наконец до маркера и, сплевывая и матерясь, пинками загоняют его под ближайший бильярдный стол.

Я с некоторой опаской направляюсь к упавшей шкатулке, но… вынужденно останавливаюсь: дорогу мне преграждает парочка крепких ребят из «седовской» команды. Сам он, присев на корточки, берет в руки «копилку» и начинает ее осматривать.

Стою, сжав кулаки. Напряженно жду, пытаюсь понять, в чем дело. Чувствую, что наши уже кучкуются у меня за спиной, но никаких действий пока что не предпринимают и тоже чего-то ждут.

«Седой» поднимается. Загораживающие его парни расходятся в стороны.

– Кажется, это ваше, молодой человек?

Делаю шаг навстречу, забираю шкатулку. Открываю.

Деньги на месте.

Пересчитываю.

Отделяю от пачки две десятирублевых купюры и… протягиваю их «седому»:

– А это, кажется, ваше.

– Мое, – улыбается он в ответ, потом делает знак своему окружению и те отодвигаются еще дальше, освобождая проход к наружным дверям. – Хорошая была игра. Мне понравилось.

– Спасибо, – благодарю я его.

Мой собеседник кивает, обводит насмешливым взглядом всю нашу компанию, затем вновь наклоняет голову и медленно произносит:

– Ну что ж. Раз все расчеты произведены, то…

Продолжаю стоять, смотрю на него вопросительно.

– Думаю, вам здесь больше не с кем играть, – заканчивает он и, отступив на шаг, указывает глазами на дверь.

Мы, естественно, не возражаем. «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Тем более что препятствий нам никто не чинит…

Помещение я покидаю последним. Однако, заметив выползающего из-под стола маркера, не могу удержаться, чтобы не поставить жирную точку в нашем противостоянии с каталами. Разворачиваюсь с ленцой, подхожу, ухмыляясь, к жулику и с чувством глубокого морального удовлетворения отвешиваю ему хороший поджопник. После чего громко сообщаю собравшимся:

– Процент за посреднические услуги.

«Седой» и компания провожают меня сдержанными смешками.

Я на них не оглядываюсь.

Однако уже на улице, очутившись среди своих, проявляю-таки некоторый интерес к «проблеме»:

– Мужики, а вы случайно не в курсе, кто он, этот седой?

Товарищи офицеры растягивают рты до ушей, обмениваются странными взглядами и…

– Понятия не имеем, – отвечает за всех Михаил.

* * *

В Долгопрудный я со Смирновым и Кривошапкиным не поехал: попросил Павла высадить меня около ВДНХ.

Странное ощущение, но, кажется, парни чувствовали себя виноватыми передо мной. Почему – не знаю, но – что есть, то есть. Впрочем, я их эмоциональным состоянием особо не заморачивался, тем более что на меня лично по выходу из бильярдной пролился настоящий дождь из разного рода плюшек и пряников.

Во-первых, был удостоен отеческих похлопываний по плечу, дружеских рукопожатий и не менее дружеских тычков в бок и в живот. Во-вторых, Иван Николаевич отсчитал от выигрыша сотню целковых и вручил их мне в качестве премии. Решение весьма неожиданное, поскольку по факту это составило почти весь «навар» от игры (если, конечно, учитывать те пятьсот восемьдесят шесть рубликов, которые столь бездарно продул капитан Кривошапкин во время своей первой встречи с каталами).

Ну, а в-третьих, что самое удивительное, когда мы уже садились в машину, Паша как-то смущенно крякнул, дернул плечом и тихо пробурчал в мою сторону:

– Ты, Андрюх, это… куртку с кроссовками можешь не отдавать.

– В смысле? – удивился я, глядя на неловко переминающегося Павла.

– Ну, то есть, это типа подарок. Мне они все равно маловаты, а тебе, получается, в самый раз.

– Хм, а Римма тебе по башке за это не настучит?

– Если и настучит, то не больно, – улыбнулся Павел. – В общем, переживу как-нибудь.

От подарка я отказываться не стал. Действительно, бессеребренника мне изображать ни к чему, а обе вещи считаются в этом времени не только удобными, но и статусными. В любом случае, пригодятся – встречают у нас всегда по одежке…

Распрощавшись с ребятами, я двинулся по проспекту в центр мимо выстроившихся архитектурными памятниками «сталинских» многоэтажек.

Погода хорошая, хоть и вечер, но еще не темно и совершенно не холодно, настроение отличное, в кармане купюры шуршат, что еще нужно для счастья? Ну разве что «духовные» желания утолить, пивка там хлебнуть или в кафешке какой-нибудь посидеть… с разбитными девахами.

Увы, минут через двадцать понимаю, что с пивом на этой улице напряженка. Бутылочного в этот час в продуктовых нема, а то, что в розлив, давным-давно выпито страдающими жаждой гражданами… С кафе, кстати, та же проблема. То есть они, конечно, есть, по дороге аж три насчитал, но в одном, как это часто бывает, учет, в другое очередь метров на двадцать, а третье вообще – исключительно для детишек и, значит, закрыто по причине позднего времени…

А вот с девушками, наоборот, все очень даже неплохо. Много их в субботний вечер прогуливается по освещенным улицам. В основном парочками и некоторые даже на первый взгляд очень, я бы сказал, ничего. Вполне симпатичные. Хотя, с другой стороны, зачем они мне? Просто пофлиртовать-потрепаться о том о сем? Нет, пожалуй, не стоит. Не стоит сейчас разбрасываться по «мелочам», лучше, пока иду, подумать о том, что Лене моей подарить. Такое, чтобы и ей приятно, и мне хорошо. Жаль, правда, ювелирные все закрыты, а то мог бы прямо сейчас в какой-нибудь заглянуть. Сережки там прикупить, кулончик красивый, цепочку… только чтобы не слишком дорого, а то подумает обо мне невесть что, обидится вдруг, не возьмет… Да, а еще в кино с ней надо сходить. И билеты, как и положено, взять на последний сеанс и последний ряд. А уже там, когда нацелуемся всласть, можно и подарок достать – в темноте ведь не разглядишь, насколько он ценный…

Вот так, никуда не спеша и размышляя о приятных сердцу вещах, я и дошел сначала до станции «Щербаковской» (не ставшей пока «Алексеевской»), потом до «Рижской» и чисто на автомате повернул на Сущевский Вал в сторону Савеловского вокзала.

Где-то через четверть часа мои мысли начали потихоньку материализовываться. В том плане, что стали более определенными. Переходу в конструктивное русло весьма поспособствовало встретившееся на пути здание. Довольно массивное, слепленное в стиле позднесоветского минимализма, давящее на психику обывателей тяжелым фронтоном и выпирающими из фасада бетонными ростверками. Этакий Дворец Съездов в миниатюре, клонированный в масштабе один к двум или, скорее, к двум с половиной.

Впрочем, чисто архитектурные изыски этого сооружения были для меня не слишком важны. Внимание привлекло другое – огромные подсвеченные неоном буквы, складывающиеся в понятные всем слова: «кино», «Гавана», «театр».

В храм «важнейшего из искусств» с именем столицы революционной Кубы я заходить не стал. Ограничился просмотром афиш.

«Ленин в Париже».

Господи, что за ужас? Нахрена такие картины на вечерний сеанс выставлять? Да и не помню я что-то подобного фильма. «Ленин в Октябре» помню, «в 18-м году» тоже помню… еще, кажется, «в Польше» был, а еще этот, как его там, «с ружьем»…

Но вообще прикольно было бы сейчас посмотреть на «парижские чудачества Ильича». А еще прикольнее – пригласить на просмотр этого суперблокбастера Лену и под звуки «веющих» с экрана «враждебных вихрей» поиграть с ней в ролевую игру «Владимир Ульянов кооптирует Инессу Арманд в ЦК большевистской партии». Хотя нет, неудобно: все-таки вождь, да и подлокотники на стульях высокие, мешать будут … гы-гы…

Ладно, пойдем дальше, посмотрим, что показывают в другом зале…

«Есения».

Час от часу не легче. Мексиканская мыльная опера, пусть и скукожившаяся до двухсерийной фигни. А еще приписка внизу: «детям до 16 лет…». Блин! Неужели… эротика?! Типа, на тридцать первой минуте он ее по ручке погладил, а на пятьдесят четвертой она его в щечку чмокнула… Не, нафиг-нафиг. Ну ее в баню, такую эротику, реальная жизнь интереснее…

Оторвавшись от изучения сегодняшнего репертуара, я перешел к анонсам на следующую неделю.

«Не могу сказать прощай».

О! Другое дело! Смотрел я, помнится, эту картину. Вполне приличная мелодрама, даме должно понравиться. Слезу вышибает, настраивает на правильный лад, как раз то, что мне нужно. Что ж, вариант неплохой, на этот фильм я Лену могу повести. Только не сюда, а куда-нибудь поближе к вокзалу, чтобы, так сказать, запал не иссяк, пока будем домой возвращаться… А, черт! Я же забыл совсем, в Долгопрудном ведь тоже кинотеатры имеются и очень может быть, что там тоже показывают что-нибудь интересное. В общем, надо обязательно посмотреть-проверить. А еще пробежаться сейчас на Нижнюю Масловку и быстренько глянуть, что у нас в «Праге». Кинотеатр вроде бы неплохой и расположение у него довольно удачное, всего-то десять минут до Савеловского, причем пешком, а не на общественном транспорте… Короче, решено. Сначала – на Масловку, потом на вокзал и электричкой в общагу, есть, пить, спать, готовиться к новому дню…

* * *

До «Праги» я добирался едва ли не час. Мог бы, конечно, и побыстрее, но сперва минут пять разглядывал расположенный через дорогу «Марьинский Мосторг», раздумывая, заглянуть туда или нет (в итоге так и не заглянул, поленившись переходить улицу). А затем, уже дойдя до Савеловской эстакады, долго стоял в очереди в кафетерий, желая насладиться стаканом кофе с молоком, приготовленного в высоком титане, и на удивление вкусным бутербродом, состоящим из тонкого батонного ломтика и еще более тонкого кружка докторской колбасы.

Одним словом, около кинотеатра я оказался в районе половины десятого, успевая только на два последних сеанса.

В главном зале должны были крутить «Низами» – нагоняющую тоску этнографическую кинодраму от студии «басмачфильм». Эта картина меня, понятное дело, не заинтересовала. Смотреть такую можно лишь под дулом пистолета или под угрозой женитьбы на близняшке комика Фернанделя . А вот то, что демонстрировалось в малом зале, показалось мне весьма любопытным. «Спортлото-82», начало сеанса в 21:50.

Гайдаевскую комедию я смотрел не единожды, но, увы, всякий раз или по телевизору, или на компе-планшете, и никогда – на большом экране. Зато сейчас появилась уникальная возможность исправить досадное упущение. И я этой возможностью воспользовался, потратив 50 копеек на билет и чуть позже еще 15 – на компот из сухофруктов и коржик. Вообще говоря, измученный голодом организм с гораздо бо́льшим удовольствием употребил бы «те́фтели с рисом» или «гуляш с картошкой» («меняться нельзя») , однако, к моему огромному сожалению, эти блюда в киношном буфете не продавались…

Прозвенел пронзительной трелью звонок, потом второй, третий, еще остающиеся в фойе зрители прошли в зал и расселись на своих местах, ожидая начала показа.

Киносеанс длился около двух часов. Перед фильмом, как и положено, шел журнал, который назывался «Новости дня», за номером не помню каким и с заставкой, сопровождаемой бравурной музыкой и картинками наиболее значимых достижений – символами советской действительности: балетом, космосом, панорамой мирных полей и лесов, «горящими» мартеновскими печами и тянущимися в «светлую даль» железнодорожными рельсами.

Буквально за пять минут я узнал, что, во-первых, на полях страны идет битва за урожай, во-вторых, доблестные строители БАМа замкнули очередной участок пути, а работницы «Трехгорной мануфактуры» на четыре процента перевыполнили квартальный план, победив в соцсоревновании ивановских трикотажниц… Даже шутка бородатая вспомнилась: линия по производству левых ботинок приняла повышенные обязательства и выдала на гора продукции больше, чем линия по производству правых… В-третьих, на вращающейся вокруг Земли станции «Салют-7» героически трудятся сразу два космических экипажа и в одном из них – Светлана Савицкая, вторая в мире женщина-космонавт. В-четвертых, пролетариат загнивающего на корню Запада не прекращает борьбу за свои права и мир во всем мире, в-пятых, наши воины-интернационалисты продолжают оказывать активную помощь братскому народу Афганистана, в-шестых…

М-да, давненько я не получал столь «правильной» по идеологии информации. Выдержанной в духе соцреализма и, что самое главное, не несущей в себе ничего негативного. Никаких тебе крушений на транспорте, «страшной правды» локальных войн, серийных маньяков, коррупционеров-чиновников… одни только положительные эмоции. «Все хорошо, прекрасная маркиза. Дела идут и жизнь легка. Ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка…» О пустяках, точнее, об отдельных еще имеющихся у нас недостатках зрителям рассказал следующий киножурнал. «Фитиль». Три незамысловатых сюжета: первый – о бюрократе и перестраховщике от медицины, второй – о том, как ретроград-директор зажимает молодого специалиста, ну и напоследок – короткая мультипликационная притча о трех няньках, у которых, как водится, дитя без глазу… В общем, нормальненько так. В меру талантливо, в меру смешно, в меру пристойно.

Но вот журналы, наконец, кончились, в зрительном зале на короткое время зажегся свет, администраторы впустили нескольких опоздавших, потом свет снова потух и на широком экране появились первые кадры хорошо знакомого (лично мне знакомого) фильма.

В принципе, было смешно, даже несмотря на знание сюжета и большинства мизансцен. Ну да, Гайдай есть Гайдай. Хоть и не «Бриллиантовая рука» или «Иван Васильевич…», но все-таки делал эту картину мастер, плюс многие из актеров – знаковые и харизматичные. Пуговкин, Брондуков, Кокшенов…

Народ искренне веселился, посмеивался над злоключениями персонажей, иногда хлопал… хорошо хоть попкорном и чипсами никто не хрустел – не сложилось тут еще подобной «традиции» (и слава богу, что не сложилось). Одним словом, кино мне понравилось. В очередной раз. К тому же на мысль одну натолкнуло. Мысль весьма и весьма интересную: «А что если попросить Шуру Синицына переслать сюда результаты тиражей Спортлото за этот и последующие годы?»

От открывшейся вдруг перспективы захватывало дух. Стоит ведь всего лишь купить обычный билет «5 из 36» (а еще лучше «6 из 49»), зачеркнуть нужные числа, опустить отрывной купон в специальный ящик и уже через пару-тройку недель получить «честно заработанный выигрыш». Пять или десять тысяч полновесных советских рублей. Одна проблема, что несовершеннолетнему студенту их вряд ли просто так отдадут, за такими деньгами надо приходить вместе с родителями. Но, с другой стороны, зачем вообще родственников в это дело впутывать? Достаточно попросить кого-нибудь из «взрослых» знакомых… хороших знакомых. Того же Пашу, к примеру, или, на худой конец, Михаила. Ну не откажут же они мне в таком «пустяке». Хотя… Один раз это, может, и выгорит. Ну повезло пацану, с кем не бывает. А вот во второй или третий раз и Кривошапкину, и тем паче Смирнову удачливость моя покажется слишком уж подозрительной. Придется выкручиваться, объяснять, рассказывать «откуда дровишки»…

Да-а, видимо, и впрямь операция по отъему денег у государства должна быть «случайной» и, что еще важней, одноразовой: доверие – штука тонкая, обманывать друзей ни к чему. Особенно если эти друзья – из соответствующих органов. Известно ведь, что реальная жизнь – это не Голливуд, не фильм, в котором один из «нехороших парней» переправляет в собственное прошлое книжечку с результатами спортивных соревнований, а потом спокойно стрижет купоны, играя на тотализаторе и меняя тем самым весь ход истории . В реальности, как мне кажется, этого везунчика сразу бы взяли на карандаш ребята из ФБР, коллеги наших «конторских». Да и результаты состязаний тоже могли серьезным образом измениться: «эффект бабочки», ничего не попишешь. Спортивные боссы не дураки, если увидят, что кто-то раз за разом срывает куш в «казино», обязательно что-нибудь подкорректируют да подправят. Причем радикально, с печальными для хитрована последствиями…

* * *

На улице я очутился в 23:45, сразу после окончания фильма. Сеанс завершился, в зале было задерживаться ни к чему, да и на последнюю электричку опаздывать не хотелось. Время ее отправления я точно не помнил и потому, чтобы не опоздать, двинулся прямиком к вокзалу. Скорым шагом, нигде не задерживаясь и ни на что больше не отвлекаясь.

Как вскорости выяснилось, спешил я не зря. Последний электропоезд савеловского направления отходил от платформы в ноль часов шесть минут пополуночи. Вообще говоря, в расписании числилась еще одна электричка, с отправлением в ноль пятьдесят, однако сегодня ее, к сожалению, отменили.

На приобретение билета ушло секунд тридцать, не больше – билетные автоматы стояли напротив «обычных» касс и, в отличие от последних, закрываться на «технический перерыв» по определению не могли. Короче, минут семь в запасе у меня еще оставалось, поэтому я, уже не особо спеша, прошел до середины платформы и нырнул в один из четных вагонов (если быть точным, то в шестой от начала). На крыше у него имелись «рога» и, значит, по известному правилу, шуметь в нем должно меньше, чем в соседних «безрогих». Еще один плюс состоял в том, что народ в электричках кучковался в основном либо в голове, либо в хвосте. Это, типа, чтоб побыстрей: выпрыгнуть, соскочить вниз и успеть перебежать перед поездом, «своим» или встречным, тут уж как повезет, в зависимости от обстоятельств. Стандартная процедура. Можно сказать, забава. Народная. Из серии «сэкономил минуту, потерял все остальное». Увы, торопыг, желающих проверить, какой у железнодорожного состава тормозной путь, хватало во все времена…

Наш состав тронулся в путь строго по расписанию. Пассажиров в вагоне было немного – всего шесть человек, включая меня. Да и то уже через пятнадцать минут я вновь, как и три недели назад, остался один: трое вышли на Окружной, двое – в Дегунино. Правда, на этот раз в сон меня не клонило. Наоборот – чувствовал себя эдаким бодрячком, пребывающим в эйфории от того, что поймал наконец за хвост птицу-удачу. Ну прямо как главный герой только что просмотренного кинофильма. Одним словом, сидел себе спокойненько на скамье, пялился на проплывающие за окном фонари, размышлял, думал, предавался мечтам.

От сладостных грез меня оторвал громкий стук, почти грохот. Как будто на пол между лавками уронили что-то железное:

– Тьфу! Чтоб тебя! – послышалось досадливое чертыхание.

Голос был женским. Или, скорее, девичьим. И очень, очень знакомым. Знакомым донельзя. Знакомым настолько, что… этого просто не могло быть.

Медленно повернув голову, я ошалело уставился на остановившуюся в проходе девушку. На меня она внимания не обращала – так, мазнула взглядом и все. После чего устало вздохнула, подняла с пола упавшую сумку (явно тяжелую) и, продолжая вполголоса чертыхаться, потащила-понесла эту тяжесть дальше, в сторону передних вагонов.

И пока она шла до дверей, я тупо смотрел ей вслед, не в силах пошевелиться. Открыв рот, не веря, что такое возможно. Просто смотрел. Не мигая. Словно сомнамбула. Смотрел и… вспоминал, вспоминал, вспоминал.

Вспоминал, как в 87-м нарезал круги вокруг долгопрудненского роддома, где Жанна рожала нашу старшую дочь, как через много лет мы чуть до развода не доругались, подбирая имя для младшей. Как, едва получив комнату в общежитии, несколько дней сидели «в засаде», пытаясь поймать с поличным соседского кота, повадившегося гадить возле нашей двери. Как в 96-м в Крыму полезли наперегонки на какую-то гору, в результате чего жена сломала каблук, а виноватым, понятное дело, оказался я. Как в канун нового тысячелетия умудрились опоздать на самолет до Москвы, который ждали в аэропорту города Анадырь несколько суток. Как в 2003-м провели чудную ночь на пустынном пляже острова Фуэртевентура при свете луны, тихом шелесте волн и нисколько при том не устали… Господи! Чего у нас только не было в жизни?! «Будущей» жизни. Той, что еще не случилась.

…Да. Это была она. Жанна. Молодая. Красивая… безумно красивая… настоящая…

 

Глава 18

Вторник. 18 сентября 2012 г.

– Здорово, Шура! – весело произнес Михаил Дмитриевич, открывая дверь в синицынский кабинет.

– Миша, блин! Ну что за дела?! – возмущенно проговорил завлаб, поднимаясь из-за стола и делая шаг навстречу. – Мы же на два договаривались, а сейчас сколько?

Замерший на пороге «чекист» ухмыльнулся и… неожиданно отступил в сторону и назад, уступая дорогу еще одному посетителю. Точнее, посетительнице.

– Привет, Шур, – кивнула появившаяся в дверях женщина.

– Жанна? – растерянно пробормотал Шурик, уставившись на нее словно на привидение.

– Нет. Донна Роза из страны диких обезьян, – фыркнула гостья, останавливаясь посреди помещения и по-хозяйски осматриваясь.

– Но… но… – профессор перевел взгляд на Смирнова. – Ты же говорил, что… э-э-э…

– Что-что он говорил? – обернулась к ученому Жанна.

– Ну… что ты это, не веришь во все эти наши, кхм…

– Все верно, не верю, – пожала плечами дама. – Но, с другой стороны, почему бы и не проверить? Увидеть все своими глазами и окончательно убедиться в том, что все, что мне наплели, это полный и безусловный бред.

– То есть, ты просто…

– Я. Просто. Решила. Зайти к тебе и посмотреть, что тут у вас творится. Это, надеюсь, понятно?

– А… а как тебя пропустили сюда? Здесь же режимная территория?

– Как-как. Каком кверху, – язвительно отозвалась женщина. – Пропуск выписали, неужели не ясно?

– Мы ее в список внесли, – пояснил Михаил Дмитриевич. – Типа, она тоже сотрудник «Макстроя».

– Понятно, – буркнул Синицын. – Список составили, вписали туда всех кого можно. Прямо проходной двор какой-то, а не институт…

– Тебе что-то не нравится? – приподняла бровь супруга Андрея.

– Нет-нет, конечно же, нравится. Извини, – спохватился ученый. – Прости, это я так, ляпнул впопыхах не подумавши.

Жанна окинула его задумчивым взглядом, потом посмотрела на стоящий поблизости стул, затем опять на Синицына…

– А! Черт! – хлопнул себя по лбу профессор, хватая собственное кресло и пододвигая его ближе к гостье.

Дождавшись, когда дама усядется, он махнул рукой переминающемуся рядом Смирнову (ты, мол, тоже садись) и тут же, на правах хозяина, предложил:

– Может… чайку?

– Не стоит, – покачал головой Михаил.

– Да, обойдемся без чая, – согласилась с ним Жанна.

– Без чая так без чая, – вздохнул Синицын, присаживаясь на свободный стул. – Ну-с, с чего начнем?

– С начала, – коротко ответила женщина…

* * *

– Ну? И где тут эта фигня, из-за которой все приключилось? – поинтересовалась она через пятнадцать минут, когда Синицын окончательно запутался в пересказе своей гениальной теории.

– Какая фигня? – не понял профессор.

– Какая-какая? Та, что сгорела. Или взорвалась. Или … эмм… подверглась разрушительному механическому воздействию, так кажется?

– А! Так ты про модель говоришь? – обрадовался ученый. – А я-то думал…

– Ты отвечать будешь? – перебила Шурика Жанна. – Или из тебя клещами надо ответы вытягивать?

– Не надо клещами, – испугался завлаб. – Я сейчас все объясню. Той модели здесь, конечно, же нет, она разрушилась в момент, когда…

– Это понятно, – снова оборвала его гостья. – Дальше-то что?

– Дальше все просто. Я собрал копию и немного ее доработал. Кстати, можешь полюбоваться, вон она, на подстолье стоит, – Синицин с гордым видом указал на центр помещения.

– Ну наконец-то, – облегченно выдохнула Жанна, вставая и подходя к установке. – Эта, что ли?

– Осторожнее! – вскрикнул профессор, увидев, что дама собирается повернуть большую красную рукоять на одной из панелей.

– Боишься? – усмехнулась Жанна. – Правильно боишься. Я вот сейчас ка-ак крутану, и все – кирдык Америке.

– Фиг с ней с Америкой, – пробормотал Синицын, утирая холодный пот, догадываясь, что женщина просто шутит. – Ты, главное, настройки не сбей, я их два дня выставлял.

– Извини. Шутка была неудачная, – повинилась Жанна, убирая руки с панели. – А это что? Электрический стул?

Она показала пальцем на опутанное проводами деревянное кресло, расположенное строго по оси установки, в метре от закрепленной на ее торце пузырьковой камеры. У кресла была высокая спинка, пластиковый подголовник, такая же подставка для ног, а из каждого подлокотника торчал устрашающего вида металлический штырь.

– А вы знаете, как выглядит электрический стул? – полюбопытствовал молчавший доселе Смирнов.

– Не знаю, но думаю, именно таким он и должен быть. Только коврика под ножками не хватает, резинового.

– Да, и вправду похоже, – нехотя согласился профессор. – И тем не менее это не он. Точнее, не совсем он.

– А что же?

– Испытательная капсула, что же еще? – пожал плечами ученый.

– Ух ты! Класс! – восхищенно присвистнула женщина и, отодвинув Синицына, села в деревянное кресло.

– А ничего, удобно, – проговорила она, взявшись руками за стержни на подлокотниках. – Через них, как я понимаю, ток пропускают, да?

– Нет, – засмеялся завлаб. – Ну, то есть, ток там, конечно, имеется, но очень слабый. Только чтобы хватило для измерений и контроля состояния испытуемого.

– Испытуемого?

– Э-э-э… испытателя, – поправился Шурик.

– Хочу быть испытателем. Прямо сейчас, – тут же заявила Жанна, с вызовом посмотрев на ученого.

– Я думаю, не стоит, – возразил тот, покачав головой.

– Это почему это?

– Ну-у, во-первых, это довольно опасно…

– Да ладно, – отмахнулась дама. – Ты еще скажи, лучи смерти вы тут испытываете. Придумали себе отмазку, наукой, мол, занимаетесь, а на самом деле просто бюджет распиливаете и ничего больше. Это даже бомжу на помойке известно…

– Да ты… да ты… да ты вообще понимаешь, что говоришь?! – Синицын буквально задохнулся от возмущения. – Да если хочешь знать, мы тут…

Гостья остановила его небрежным жестом:

– Все, Шур. Проехали. Хорош возмущаться. Лучше давай выкладывай, что во-вторых.

– Каких во-вторых? – не врубился профессор.

– Ну, ты сказал, что быть испытателем, во-первых, опасно, а во-вторых…

– А во-вторых, к этому надо как следует подготовиться, – менторским тоном произнес завлаб.

– Как именно? – деловито поинтересовалась женщина.

– Надо шлем специальный надеть, а потом настроить его в соответствии с мозговой активностью испытателя, – пояснил Шурик.

– Типа, энцефалограмму снять? – уточнила Жанна.

– Да, что-то вроде того.

– Ну, это совсем ерунда. Ничего сложного.

– Верно, ничего сложного, – кивнул профессор. – Но вообще процедура не очень приятная. И кроме того, снятие электрических параметров головного мозга – это еще не все…

– Не все?

– Да, не все. Потом исследуется электрическая активность всего организма.

– Наподобие ЭКГ ?

– Почти. На разные участки тела, заметь, обнаженного тела, накладываются специальные датчики-электроды. В совокупности их восемнадцать штук, шесть – на руках, четыре – на шее, четыре на животе. А еще четыре надо закрепить на груди.

Жанна скептически посмотрела на Шурика, скосила глаза вниз, хмыкнула.

– Нет. Не буду я эту фигню испытывать. Мне это не интересно.

Наблюдающий за процессом Смирнов поднял вверх большой палец. Шурик, довольный собой, подмигнул Михаилу.

– Так, а это что? Тот самый портфель? – женщина встала и подошла к компьютерному столу.

Заняв место перед монитором, она подняла прислоненный к ножке портфель и принялась увлеченно в нем рыться.

– Тэкс, и где здесь тайное отделение? Внутри или сбоку?

– Сбоку. Я сейчас покажу, – попробовал объяснить присевший рядом профессор.

Жанна несильно хлопнула его по руке:

– Не лапай. Сама найду.

Синицын обиженно засопел.

Женщина его «страдания» проигнорировала.

– Блин! Наворотят карманов, ни черта не поймешь, – ворчала она, ощупывая кожаные бока саквояжа.

– Ты его уже проверял? – спросил Смирнов у ревниво следящего за дамой ученого.

– Час назад.

– И что?

– Пусто, – помотал головой завлаб…

– Ага. Вот оно где, – произнесла Жанна примерно через минуту. – Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что у нас там… Опа! Бумажка!

– Что?! Какая бумажка? – удивились мужчины, глядя, как она выуживает из потайного кармана сложенный в несколько раз тетрадный листок.

– Обычная, – супруга Андрея пожала плечами и…

– Постой, погоди! – вскинулся внезапно завлаб, не давая ей развернуть находку.

Женщина вздрогнула.

– Попробуй положить ее обратно в карман, – взволнованно пробормотал Шурик.

– Да пожалуйста.

Жанна сунула листок в секретное отделение и с недовольным видом повернулась к Синицыну:

– Ну? И что теперь?

– А вот что, – забрав у дамы портфель, профессор кивнул насторожившемуся Смирнову и аккуратно расстегнул «невидимый» клапан. – Гляди, Миш.

Михаил Дмитриевич заглянул внутрь и изумленно присвистнул. Листка в кармане не оказалось.

– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно заметил завлаб, закрывая портфель и возвращая его Жанне. – Жанн, будь любезна, открой его еще раз.

Дама пожала плечами и… вытащила наружу тот же самый листок.

– Клади обратно, – скомандовал по-новой профессор.

– Да вы что, рехнулись что ли? – попробовала возмутиться Жанна. – Что за идиотизм, бумажки туда-сюда перекладывать?

– Жанн, я тебя очень прошу, сделай как я говорю, – быстро проговорил Синицын. – Я тебе потом все объясню. Обещаю.

– Дурость какая-то, – женщина фыркнула, но все же исполнила просьбу. – Учти, Шур, это в последний раз.

– Хорошо-хорошо, – не стал пререкаться ученый.

Он снова открыл саквояж и продемонстрировал Смирнову пустое тайное отделение.

– И что это значит? – поинтересовался тот, не обнаружив внутри искомого.

– Сейчас расскажу.

Синицын опять передал Жанне портфель и, закинув руки за голову, принялся насвистывать какой-то фривольный мотивчик.

– Все? Можно открывать? – уточнила на всякий случай супруга Андрея.

– Можно, – отозвался ученый.

Жанна в третий раз вытащила из портфеля листок и очень осторожно его развернула. Не забыв, впрочем, пренебрежительно хмыкнуть в сторону гражданина профессора. Она даже рот приоткрыла, видимо, желая что-то съязвить насчет хитромудрых экспериментов и уровня умственного развития всех без исключения «ученых мужей», но… неожиданно замерла на полуслове. Ирония на ее лице внезапно исчезла, губы предательски дрогнули, глаза повлажнели.

– Это… что? Это действительно… правда? – пробормотала она, вглядываясь в написанное.

– Могу я взглянуть? – Синицын протянул руку к посланию.

– Что? А, да-да, конечно, – невпопад ответила женщина.

– Смотри, Миш, – Шурик продемонстрировал листок Михаилу. – Андрей написал эту записку тринадцатого. И в портфеле она, скорее всего, оказалась в тот же день.

– Он мог ее отправить позднее, – усомнился Смирнов.

– Мог. Но не думаю, что намного. Максимум, на сутки-двое. Иначе бы он обязательно исправил текущую дату.

– Согласен, – немного подумав, кивнул Михаил Дмитриевич. – И это означает, что…

– Это не первое его послание, – глухо произнесла Жанна. Произнесла так, будто не слышала, о чем говорят мужчины, словно отвечая самой себе на так и не прозвучавший вопрос. Свой собственный.

– Да, не первое. Было еще одно, – подтвердил, оборачиваясь к ней, Синицын. – Но в данный момент это совершенно не важно, я сейчас о другом гово…

– Покажите. Я должна его прочитать, – потребовала женщина, услышав в ответе лишь то, что хотела услышать.

– Увы, – развел руками завлаб. – Сейчас это уже невозможно.

– Почему?

– Потому что первого послания больше не существует, – вмешался в разговор Михаил Дмитриевич. – Мы были вынуждены его уничтожить.

– Зачем?

– Так получилось, – устало вздохнул Смирнов.

Несколько секунд Жанна смотрела ему прямо в глаза, потом перевела взгляд на Синицына.

– Вы от меня что-то скрываете, – констатировала она после недолгого размышления. – Что-то очень и очень важное. Что-то, что может мне не понравиться.

– Господи! Да при чем здесь понравится-не понравится?! – всплеснул руками Синицын. – Просто…

– Просто мы сами еще не до конца во всем разобрались, – перебил его Михаил Дмитриевич.

– Что значит не до конца?! – удивилась женщина.

– Как это не разобрались?! – одновременно с ней возмутился профессор.

Смирнов улыбнулся, выдержал короткую паузу и, не обращая никакого внимания на возмущающегося завлаба, мягко продолжил:

– Понимаете, Жанна, дело все в том, что наши эксперименты имеют некоторую специфику. В том смысле, что могут представлять немалый интерес для… м-м-м…

– Для иностранных шпионов? – усмехнулась дама.

– Для них в том числе, – кивнул Михаил Дмитриевич. – Однако это еще не самое страшное.

– А что же тогда страшное?

– Проблема в том, что нами заинтересовались иные структуры. Какие именно, точно сказать не могу, но, по крайней мере, кое-кого из моих коллег по цеху я уже начал подозревать. Плюс бандиты какие-то рядом с Александром Григорьевичем нарисовались.

– А этим-то что неймется? – недоуменно спросила Жанна.

– Да бог их знает? – пожал плечами «чекист». – Скорее всего, просто наживу почуяли. Коммерческий, так сказать, интерес. Глупость, конечно. Ну какая может быть с нас нажива? Вот где-нибудь через полгодика – да, может образоваться внезапно, а сейчас… Телефоны у нас зачем-то стащили, потом портфель…

– Какой портфель? Вот этот самый, с запиской? – женщина покосилась на лежащий перед ней на столе кожаный «раритет».

– Он самый, – подтвердил Михаил Дмитриевич. – Хорошо хоть, выбросили его потом жулики. На помойку около дома. Ценного ничего не нашли, вот и выбросили.

– Сволочи! – с чувством припечатала Жанна и… внезапно округлила глаза. – Ой! А вдруг все же… нашли?!

– Что нашли? – нахмурился безопасник, пытаясь сообразить, что к чему.

– Как что?! Еще одну записку Андрея! Или эту последнюю прочитали. У вас его когда украли? В какое время? Давно?

– От ты же мать твою через коромысло! – выругался Смирнов, с досадой хлопнув кулаком о ладонь. – Шур! Портфель у тебя когда отобрали? Четырнадцатого вечером?

– Да, четырнадцатого, – растерянно проговорил Синицын.

– А нашли мы его утром пятнадцатого. И, значит, времени у этих гадов было вагон.

– Ну да, наверное, – буркнул профессор, поежившись.

– Значит, и вправду могли найти. И прочитать могли, и выводы нужные сделать. А мы с тобой, елки зеленые, как два идиота. Такой вариант не удосужились рассмотреть.

Шурик ненадолго задумался.

– Нет, ни черта они там найти не могли, – сообщил он спустя пару-тройку секунд.

– Уверен?

– Абсолютно. Я ведь уже говорил тебе, что все сообщения адресные. Никто кроме нас их обнаружить не может… По крайней мере, в теории, – добавил он уже с чуть меньшей уверенностью.

– Хм, а как же тогда сегодняшний случай? – прищурился Михаил Дмитриевич, указывая глазами на Жанну. – Послание-то нам адресовано, а нашла его Жанна Викторовна. Спрашивается почему?

– Да, действительно. Почему? – вскинулась та и так же как и Смирнов, требовательно посмотрела на Шурика. – Ты, кажется, обещал рассказать.

– Обещал, – тяжко вздохнул завлаб. – Сейчас расскажу.

Объяснял и рассказывал он недолго (хватило пяти минут). Правда, не всегда понятно и с привычными уже наукообразными вывертами и закидонами. Несколько раз Смирнов незаметно пихал профессора в бок, но тот тупо отмахивался, говоря, что раз уж решили посвятить Жанну в суть предстоящего эксперимента, то нечего скрывать от нее «полученные экспериментальным путем данные». Так же как и «теоретические обоснования» результатов, какими бы странными или нелепыми они ни казались. Более того, войдя в раж, Синицын без затей выложил супруге Андрея все. Все свои мысли и соображения о случившемся. Даже то, о чем, по мнению Михаила Дмитриевича, мог бы и умолчать.

Казус с найденной в портфеле запиской ученый объяснил так:

– Послание предназначалось для нас с Михаилом. Но поскольку получили его не мы, а ты, Жанна, то, значит, в момент отправки эмоциональное состояние Андрея не соответствовало граничным условиям. То есть думал он в тот момент не о том, чтобы письмо дошло до нужного адресата, а о чем-то совершенно ином. Лично я полагаю, что мысли его крутились вокруг пары кварк-антикварк. Такая глюонная связь хоть и коротка по времени и не слишком устойчива, но в пределе очень и очень сильна, в отличие от типично мужского трехкваркового построения. Иными словами, думал Андрей о женщине или о женщинах…

На столь «нахальное» и не лезущее ни в какие ворота предположение Жанна отреагировала самым естественным для нее образом:

– Каких еще женщинах?! – вскипела она, поднимаясь со стула.

– Понятия не имею, – пожал плечами Синицын. – Вариант первый и наиболее очевидный. Раз послание получила ты, значит, и думал Андрей о тебе. В качестве пары твое сознание подходит ему идеально. Сверхсильная глюонная связь, оптимальное соотношение времени, мощная энергетическая составляющая… вероятность конфайнмента процентов восемьдесят, как минимум.

– А почему только восемьдесят, а не сто? – поинтересовалась женщина, осмыслив сказанное и потому слегка успокоившись.

– Вариант второй, – продолжил профессор. – Попробуем теперь перевернуть ситуацию на сто восемьдесят и решить задачу обратным способом. Методом, так сказать, от противного.

– Как это, от противного?

– Записку обнаружила ты?

Жанна кивнула.

– Очень хорошо. Значит, базовое решение найдено, – Синицин довольно осклабился и поднял вверх указательный палец. – Но! Это вовсе не означает, что решение это единственное. Это означает лишь то, что параметры твоего антикварка полностью соответствуют начальным условиям. А именно – тому состоянию, в котором находился Андрей, когда прятал записку.

– Ты хочешь сказать, что… он мог думать совсем не о Жанне? – попробовал догадаться Михаил Дмитриевич. – Что он думал о какой-то другой женщине, но очень на нее похожей?

– Да, Миш, ты абсолютно прав, – повернулся к «чекисту» ученый. – Андрей мог думать о женщине, которая не то чтобы похожа на Жанну внешне или как-то еще, а то, что параметры той, с позволения сказать, дамочки полностью соответствуют определенному типу сознания-антикварка. Как раз такому, к какому относится и… наша уважаемая Жанна Викторовна.

Синицын вновь развернулся к гостье и с довольным видом уставился на нее, ожидая комментариев к высказанной им гипотезе.

Комментарии не заставили себя долго ждать. Ответ Жанны оказался простым и незамысловатым:

– Шура, ты болван! А еще гад! Такой же, как и все мужики.

– Чего это гад? – обиделся доктор наук. – Ты спросила почему восемьдесят, я ответил. Ну, хорошо-хорошо, пусть будет не восемьдесят процентов, а девяносто или даже девяносто девять с копейками, все равно ведь от этого ничего не изменится. Мы же тут не в бирюльки играем, а готовимся к серьезному эксперименту и, значит, должны рассматривать все варианты, даже самые невероятные и фантастические.

Секунд пять Жанна глядела на него словно через прицел. С нехорошим таким прищуром и весьма неприятной усмешкой. А затем, поняв, что добавить профессору нечего, очень медленно и очень внятно произнесла:

– Как ты мог, Шура? Как ты мог сказать мне такое? Мы знакомы с тобой без малого тридцать лет, а Андрея ты знаешь еще дольше. И ты отлично знаешь, на что он способен и на что не способен ни при каких обстоятельствах… Или ты все же не знаешь его?

– Ну… да, наверное… знаю, – неловко пробормотал завлаб, ссутулившись под пристальным взглядом женщины.

– Ну а раз знаешь, то скажи мне сейчас как на духу, неужели твой друг достоин того, чтобы ты так о нем говорил? Да, Андрея сейчас здесь нет и он не может тебе ответить. Но я клянусь, если ты еще хоть раз выскажешься о нем в подобном ключе, я… я… возьму вот эту вот хрень, – Жанна подхватила клавиатуру и потрясла ею перед носом Синицына, – и разобью ее о твою дурную башку. Ты понял меня?!

Шурик в ответ лишь судорожно кивнул, вжав голову в плечи и даже не пытаясь оправдываться. До него только сейчас дошло, что же он натворил. Слава богу, что хоть про ползущего по дереву муравья не успел наболтать. И про бабочку-жучиху не ляпнул. Иначе одной разбитой клавиатурой он бы наверняка не отделался.

– А вообще я, наверно, ошиблась. Ты не болван, Шура. Ты – дебил! – продолжила тем временем Жанна и, обреченно махнув рукой, добавила. – Впрочем, ладно, хватит об этом, давайте уже эксперимент проводить. Надоело рассиживаться.

– Ну да, ну да, все правильно, давайте начнем, – засуетился профессор, радуясь, что все обошлось. – Миш, ты это, давай на кресло садись, а я сейчас…

– Шура. Ты про тетрадку забыл, – заметил Михаил Дмитриевич.

– Что? Какую тетрадку? – удивился ученый и тут же хлопнул себя по лбу. – Ах, да! И вправду забыл, сейчас все сделаю.

Наклонившись к портфелю, он вытащил оттуда «песенник» и раскрыл его на последней странице.

– Я тут, пока тебя ждал, уже набросал кое-что. Типа, описал коротенько теорию перемещений во времени и принципиальную схему устройства по переносу. Конечно, в 82-м элементная база не такая как здесь, но если Андрей сумеет как-нибудь подобрать аналоги, то наша задача, естественно, упростится.

– Хм. Ты полагаешь, Андрей сможет собрать такую же установку? – Смирнов недоуменно посмотрел на профессора.

– Нет, саму установку он, конечно, не соберет, а вот что-то вроде приемника-ретранслятора запросто, – пояснил тот, оглядываясь на Жанну.

– А зачем он там нужен? – не понял Михаил Дмитриевич.

– Как это зачем? Чтобы обратно вернуться, зачем же еще?

– Значит, если в 82-м не будет приемника, то и возврата не будет? – уточнил «чекист», тоже покосившись на Жанну.

Завлаб почесал в затылке.

– Ну, в принципе, можно и без приемника обойтись, – нехотя сообщил он через десяток секунд. – Но, сам понимаешь, с приемником будет надежнее. Да и вообще, нам в любом случае надо статистику набирать. Экспериментов пять-шесть с шагом неделя. А пока мы их все проведем, Андрей может спокойненько искать там у себя комплектующие и собирать ретранслятор. Получится – хорошо, не получится… Ну что ж, придется тогда еще немного поэкспериментировать. Еще месяц-другой потеряем. Не страшно, конечно, но…

– Это тебе не страшно, – резко оборвала его Жанна и протянула руку к тетради. – Дай посмотрю.

– Да-да, конечно, бери, – захлопотал Синицын, передавая ей потрепанную тетрадку. – Только это… можно ты мне место у компьютера освободишь?

– Пожалуйста, какие вопросы, – пожала плечами женщина. – Показывай, куда пересесть.

– Вот сюда, – профессор указал на притулившийся у стены офисный стул с колесиками. – Когда я включу установку, тебе лучше находиться за красной чертой, я ее там специально провел.

– А что? Ближе нельзя? – поинтересовалась дама, разглядывая вертикальную линию на обоях, проведенную канцелярским маркером.

– Нежелательно. Можешь в конус попасть.

– В какой еще конус?

– Конус остаточного излучения. Его основание как раз на этой стене, а красная черта – граница опасной зоны.

– А если попадешь в этот конус, что будет?

– Что будет, что будет. Да фиг его знает, что будет, – профессор почесал нос, потом за ухом, пригладил растрепанную шевелюру. – Практика – критерий истины. Вот попадет туда кто-нибудь, тогда и узнаем. В смысле, точно определим вид и степень опасности.

– Ну а все-таки? – не успокаивалась женщина. – Ни в жизнь не поверю, чтобы у тебя на этот счет не было никаких идеек. Наверняка ведь уже прикидывал, что, как, куда…

– Прикидывал, – согласился Синицын. – Но чисто эмпирически. По логике, кварк-сознание всякого попавшего под излучение должно будет растянуться по оси времени, как бы следуя за сознанием испытателя…

– Испытатель – это тот, кто будет сидеть на электрическом стуле, да? – улыбнулась Жанна.

– Он самый, – усмехнулся ученый. – Однако вся разница в том, что его перенос я могу в известной степени контролировать и даже вернуть обратно, если что-то пойдет не так. А вот с остальными этого не получится. Куда их сознание попадет, насколько задержится, сумеет ли в итоге вернуться… увы, определенности нет. Ответить на эти вопросы я не могу.

– Совсем?

– Совсем, – развел руками завлаб.

– Жалко.

Жанна подошла к стулу, присела на краешек и, раскрыв тетрадь, принялась читать написанное для Андрея.

– Ничего не понятно, – вздохнула она примерно через минуту. – Слушай, Шур, а можно мне тоже что-нибудь написать?

– Почему нет? Пиши, – отозвался ученый. – Сейчас я только ручку тебе специальную дам.

Усевшись за стол, он немного покопался в ящиках, выудил оттуда «винтажную» ручку с пером и, проверив наличие в ней чернил, передал женщине.

– Вот. Все. Можешь писать.

Жанна разложила тетрадь прямо у себя на коленях, занесла над ней ручку и… так ничего и не написала. Хотя размышляла над чистым листом секунд тридцать-сорок.

– Нет. Не могу, – произнесла она, захлопывая тетрадь и возвращая ее завлабу. – Не буду я ничего писать. Там мы с Андреем еще не встретились, и значит…

Женщина неожиданно замолчала и вновь о чем-то задумалась.

– Что значит? – осторожно поинтересовался профессор.

– Пусть все идет как идет, – негромко ответила Жанна и, подняв глаза, добавила с нарочитой небрежностью. – Восемьдесят против двадцати – расклад неплохой.

– Безусловно, – изобразил согласие доктор наук, после чего, забрав у дамы тетрадь, направился к установке.

– Восемьдесят – это хорошо, – шепотом повторила Жанна в спину Синицыну. А потом закончила фразу. Очень тихо. Так, чтобы никто не услышал:

– Но сто процентов было бы лучше…

* * *

– Главное, Миш, в момент переноса не думать о постороннем. Думай только о том, куда хочешь попасть, – инструктировал Смирнова профессор, надевая ему на голову игольчатый шлем с проводами. – А то ведь провалишься черт те куда, вытаскивай тебя потом оттуда, нервничай, дергайся, энергию трать.

– Не боись, все будет нормально, – с досадой проворчал Михаил Дмитриевич. Синицын случайно прищемил ему застежкой ухо, и теперь оно буквально горело огнем, а почесать или хотя бы потрогать его уже не представлялось возможным – руки «чекиста» (в целях безопасности, чтобы ничего не сорвал, когда «улетит») были надежно «зафиксированы» на подлокотниках. По словам ученого, электромагнитные зажимы должны будут открыться автоматически сразу после окончания эксперимента, а голову испытателя удерживали в вертикальном положении «пассивные» боковые упоры, придвинутые к шлему с обеих сторон.

– Ну прямо как ежик, – пошутила подошедшая к «испытательному стенду» Жанна.

– Скорее, дикобраз после стрижки, – коротко хохотнул завлаб, беря в руки баночку с токопроводящим гелем. – Ну вот, сейчас электродики присобачим, и все будет абгемахт.

– А ты умеешь? – полюбопытствовала женщина, заметив, насколько неловко обращается Синицын со «сложной медицинской техникой».

– Терпеть не могу эти датчики, отваливаются постоянно, – пробурчал недовольно Шурик, роняя на пол очередной электрод.

– Дай мне, у меня это лучше получится, – Жанна отняла у профессора гель и оттерла ученого от Смирнова. – Смотри и учись, криворукий…

– Все? Или еще что-нибудь? – поинтересовалась она через пару минут, закончив накладывать электроды и окидывая придирчивым взглядом «подопытного». – Может, укольчик какой-нибудь сделать или капельницу поставить? Я могу, если надо.

– Хорошо зафиксированный больной в наркозе не нуждается, – глубокомысленно изрек завлаб, подкручивая регулировочные винты на контейнере с лежащей внутри тетрадью. – Ну все. Обе мишени готовы. Пора начинать.

Синицын вернулся за компьютерный стол, а Жанна присела на стульчик возле стены, в двух шагах от границы «опасной» зоны.

Установка басовито гудела, огоньки на панелях перемигивались зеленым и красным.

– Начинаю обратный отсчет, – сообщил профессор. – Миша, ты как? К полету готов?

– Как пионер, – ответил из-под шлема Смирнов.

– Ну и отлично, – усмехнулся Синицын и, нажав какую-то клавишу, принялся громко отсчитывать. – Десять, девять, восемь…

Колесики на офисном стуле предательски скрипнули. Жанна с беспокойством глянула на ученого. «Нет, кажется, не заметил».

– …семь, шесть…

Женщина передвинулась еще на немножко. До красной черты оставалось не более полуметра.

– …пять, четыре…

«Черт! Что ж он скрипит-то так?»

Стул остановился перед самой отметкой.

– … три, два…

Жанна вздохнула, покосилась на стену, на занятого делом Синицына.

«Прости, Андрюша. Я тебе, конечно, верю, но… пустить дело на самотек не могу. Да и не хочу, если честно».

Тряхнув головой, она оттолкнулась ногой от пола и вместе со стулом въехала в зону остаточного излучения.

– …один, ноль. Поехали! – провозгласил профессор.

Со стороны установки раздался хлопок, потом еще один, и еще… Воздух в помещении неожиданно завибрировал. Запахло озоном. Хлопки изменили тональность и очень скоро перешли в один сплошной треск…

«Словно бумагу рвут», – успела подумать Жанна за миг до того, как ее сознание заволокло чем-то оранжево-серым, по форме и консистенции напоминающим плотный туман, озаряемый режущими глаз, яркими как молния сполохами…

* * *

Эксперимент длился шесть с половиной минут. Вернувшемуся из «небытия» Смирнову об этом «сообщил» таймер, закрепленный на специальном фланце рядом с контейнером. И хотя по субъективному времени «испытателя» прошло уже, как минимум, полчаса, циферкам на экране Михаил Дмитриевич решил все же поверить.

– Ну что, Шура? Как с показателями? – поинтересовался он еще через двадцать секунд, окончательно придя в себя и кое-как отдышавшись. Голос его звучал подозрительно глухо и как будто издалека, словно бы в уши набилась вата или какой-то шутник вставил туда невидимые беруши.

Так и не дождавшись или просто не услышав ответа, Смирнов стянул с головы шлем, последовательно снял с шеи, живота и груди датчики с проводами, сделал еще один вдох, потом глубоко выдохнул, пытаясь восстановить слух, а затем, ухватившись за стержни на подлокотниках, одним рывком оторвал себя от деревянного «ложемента».

Резкое движение помогло, окружающее пространство снова наполнилось звуками. И звуки эти Михаилу Дмитриевичу совсем не понравились.

– Черт! Да что же это такое? Да елки зеленые, ну как же так? – раздавалось от дальней стены. Всплескивающий руками профессор суетился около потерявшей сознание Жанны, пытался тормошить ее за плечо, махал перед носом газетой, подносил руку то к лицу, то к груди, видимо, собираясь или шлепнуть ее раз-другой по щеке (как это показывают в фильмах), или расстегнуть блузку (тоже как в фильмах, типа, чтобы дыхание облегчить), однако ни на то, ни на другое пока не решался. И, наверное, правильно делал, поскольку если бы в этот момент дама и вправду очнулась, то такая терапия ей бы как минимум не понравилась.

– В чем дело, Шур? Что происходит? – обеспокоенно спросил Смирнов, перемещаясь к месту событий.

– Блин! Да откуда ж мне знать?! – в отчаянии произнес завлаб, отвлекшись на какое-то время от «реанимационных» действий. – Ну я же предупреждал ее, нельзя за черту заходить, а она… А! Да что тут теперь говорить?!

– А ну-ка, подвинься-ка в сторону! – скомандовал Михаил Дмитриевич, присаживаясь на корточки перед стулом и беря женщину за запястье. – Мать твою, Шура, да нафига ты ее за горло хватаешь?! Плечи ей лучше держи и ладонь под голову, чтоб не упала. Вот, другое дело. А теперь тихо, дай пульс посчитаю.

– Ну что? Как? – взволнованно проговорил профессор через десяток секунд.

– Пульс в норме, дыхание ровное, – ответил Смирнов, поднимаясь и отряхивая колени. – Такое ощущение, что она просто спит.

– Как это спит?! Зачем спит? – изумился профессор, уставившись на «коллегу».

– Не знаю зачем. Это у тебя надо спрашивать, не у меня, – огрызнулся «чекист» и, почесав за ухом, посмотрел в упор на Синицына. – Спирт есть?

– Спирт?! Нафига?!

– Тьфу ты, черт! В смысле, нашатырный. Спирт, я спрашиваю, нашатырный здесь есть?

– Э-э-э, должен быть. Думаю, что… вон там, в шкафу поищи, там еще аптечки лежат.

– Понятно, – криво усмехнулся Смирнов и пошел к шкафу искать нашатырь.

Как ни странно, нашел он его достаточно быстро, после чего, возвратившись, смочил аммиачным раствором тампон из марли и легонечко помахал им перед лицом женщины. Несколько секунд ничего не происходило, а затем, к вящей радости обоих «экспериментаторов», Жанна непроизвольно дернулась и вяло взмахнула рукой, пытаясь отстранить от лица источник неприятного запаха.

– Гадость какая, – тихо пробормотала она и… неожиданно рванулась вперед, словно собираясь кого-то догнать или просто остановить. – Стой! Да стой же!

– Е-мое! – Михаил Дмитриевич еле успел удержать ее от падения.

Лишь после этого женщина открыла глаза и ошарашенно огляделась вокруг.

– Черт! Черт… черт… Странно-то как, – помотала она головой, опираясь на удерживающие ее руки.

– Жанн, с тобой все в порядке? – осведомился Синицын, когда она вернулась на стул и, приложив пальцы к вискам, размеренно и глубоко задышала.

– Да. Кажется, да, – ответила Жанна после короткой паузы. – Я в порядке.

– Ну, слава богу, – облегченно выдохнул Шурик. – А то я тут чуть инфаркт не схватил, когда ты… ну, того-этого.

– Но ведь не схватил же, – женщина еще раз вздохнула и, опустив руки, устало посмотрела на держащегося за сердце профессора.

– Ну вот зачем ты за эту черту заехала? Я же тебе говорил, нельзя сюда, это опасно, – уже более «мирно», но все же с упреком в голосе продолжил завлаб.

– Я не нарочно, – слегка качнувшись, дама указала глазами на компьютерный стол. – Просто посмотреть захотелось, что у тебя там за картинки.

– Да ладно врать-то, – не поверил Синицын. – Картинки ей посмотреть захотелось. Фигушки. Ты это все специально проделала. К Андрею небось хотела попасть, в 82-й. Ведь так?

– Ну, хорошо-хорошо, ты прав, – не стала возражать гостья. – Я действительно хотела попасть к Андрею. Думала, что получится.

– И как? Получилось?! – профессор буквально впился глазами в Жанну, моментально забыв обо всем. Затаив дыхание. Ожидая ответа.

Женщина загадочно улыбнулась, обвела взглядом обоих мужчин и, выдержав почти театральную паузу, ответила наконец на вопрос:

– Да. Кажется, получилось.

* * *

– Сначала это было похоже на сон, хотя, как я сейчас понимаю, сном это совсем не являлось, – медленно начала Жанна. – Когда эта фигня затрещала, – она махнула рукой сторону установки, – меня словно бы понесло куда-то. Какой-то туман непонятный, молнии, потом радуга на полнеба, а потом – бац! – и уже земля. И солнце светит. А еще море…

– Какое еще море? – неподдельно удивился Синицын.

– Обыкновенное, синее, – пожала плечами Жанна. – Знаете, мы с Андреем никогда не были в отпуске в сентябре, только один раз, в 98-м, на Кипре.

Михаил Дмитриевич неожиданно вздрогнул, однако ни Жанна, ни Шурик этого не заметили.

– В этой, как ее, в Айя-Напе, – продолжила женщина.

Смирнов вздрогнул еще раз.

– Так вот. Именно там и тогда я и оказалась в итоге.

– Странно. Очень странно, – почесал затылок завлаб. – Хотя…

Он бросил быстрый взгляд на Смирнова, после чего вновь посмотрел на Жанну: типа, не останавливайся, рассказывай дальше.

– Там все было настоящее, такое же, как когда-то.

– А Андрей? Он тоже там был? – торопливо спросил профессор, встревая в рассказ.

– Да. Был.

Женщина на несколько секунд замолчала, а ее лицо приобрело отстраненно-мечтательное выражение.

– И? – подбодрил ученый.

– Ну, тогда мы с ним, помнится, поругались из-за какого-то пустяка и до самого вечера не разговаривали…

– А что сейчас?

– А сейчас я подумала, ну нафига это все? Зачем мне на него обижаться? В общем, как только до номера в отеле дошли, так сразу и… ну, это самое, помирились, короче.

После этих слов Жанна вдруг покраснела и отвела глаза.

– Ну, то есть, все было у нас хорошо, – смущенно добавила она через пару секунд.

Михаил Дмитриевич понятливо хмыкнул, но комментировать ничего не стал. Профессору же лирические отступления были до лампочки, он жаждал в первую очередь информации:

– А что потом? Потом-то что было?

– А потом меня опять унесло, – вздохнула рассказчица. – Опять этот дурацкий туман, вспышки… Жалко, что там все так быстро закончилось. Я бы там еще побыла, хотя бы часик-другой… В общем, когда все прошло, я попала в Москву. В старую Москву, если вам интересно.

– А время? Время какое? – не унимался Синицын. – Насколько старую?

– Ту самую, на которую и рассчитывала, – ответила женщина. – Восемьдесят второй год. Не знаю как, но я это сразу же поняла, как только очнулась.

– Место сможешь назвать? – уточнил профессор.

– Конечно, смогу, – отозвалась Жанна. – Я тогда на втором курсе училась, а училище наше было на Милашенкова, туда от Савеловского двенадцатый автобус ходил. Ну и обратно, естественно. Так вот, я как раз из автобуса выходила, когда все и случилось.

– На Савеловском выходила?

– Нет, на Сущевском, около Двинцев. Видимо, я тамошняя решила по магазинам пройтись. Или еще куда-то, не знаю.

– Понятненько, – ухмыльнулся Синицын. – Тамошней тебе, выходит, было…э-э-э… шестнадцать, и ты просто гуляла после учебы.

– Ну да, наверное, так, – согласилась с ним Жанна.

– Слушай, Жанн, а ты можешь сейчас припомнить свои ощущения после прокола? – профессор неопределенно покрутил пальцами и попробовал развернуть пришедшую в голову мысль. – Ну, типа, было ли там слияние двух сознаний, твоего нынешнего и прошлого, или ты просто наблюдала за собой же, но как бы со стороны? Или, скажем, одно сознание подчинило другое и управляло им напрямую?

– Да черт его знает, – задумалась женщина. – В первом случае, ну, там где мы на курорте с Андреем, я точно знала, что я это я, и делала все, что хотела. А вот во втором, в Москве… Хм, сложно сказать. Мне отчего-то кажется, что там все было по другому. То есть, там было как будто бы две меня, причем, каждая по отдельности. Каждая думала о своем, но…

– Но?

– Но нас обеих все время куда-то тянуло. Куда-то не в ту сторону, не туда, куда нам хотелось.

– А куда вам хотелось? – заинтересовался завлаб.

– Ну-у… мне хотелось быстрее на электричку, думала доехать до Долгопрудного и попытаться найти там Андрея.

– А она?

– А она вроде как тоже собиралась домой, но спешить не спешила. Кажется, она с подругой должна была встретиться, но никак не могла вспомнить, где именно. То ли на вокзале они договаривались, то ли на остановке, то ли у магазина какого-то … Думала она, в общем, решала куда пойти.

– И в результате вы обе пошли в обратную сторону, – резюмировал доктор наук.

– Ага, – рассмеялась Жанна. – В обратную. Мы пошли в Марьинский универмаг, он там недалеко, я раньше там часто бывала. Да, забыла совсем, у нас еще сумка была такая тяжелая. Что там было, не знаю, но точно, что не картошка.

– Патроны? – усмехнулся молчавший доселе Смирнов.

Женщина улыбнулась:

– Скорее, мины противотанковые. Или гранаты.

– Миша, не отвлекай, – досадливо крякнул Синицын. – Дальше-то что?

– Дальше? Ну, по магазину мы ходили часа, наверное, два. Интересно, конечно, но… впрочем, мы все равно ничего не купили, так, погуляли немного, в очереди постояли, примерили кое-что…

– А потом? – нетерпеливо бросил профессор.

– А что потом? Потом мы на улицу вышли. Вышли, значит, и… короче, увидели через дорогу кинотеатр, не помню, как называется, то ли «Рига», то ли «Гавана»… Да, точно, «Гавана».

– Решили кино посмотреть?

Жанна ненадолго задумалась.

– Не знаю, что и сказать, – покачала она головой. – Я лично в кино не хотела. Другая я, мне кажется, тоже. Но тем не менее, мы пошли. Это было как наваждение, словно нам кто-то сказал: надо. Надо идти.

– Что за фильм?

– Не помню. Мелодрама какая-то. Очень длинная и очень занудная, часа примерно на три. До сих пор не пойму, как я все это вытерпела, почему не сбежала?

– Полагаю, вы просто время тянули, – отозвался Синицын. – Видимо, причина была, о которой ты в тот момент не догадывалась.

Жанна окинула собеседника пристальным взглядом.

– Что ж, наверно, ты прав, – проговорила она после некоторого раздумья. – Причина и впрямь… была. Но я о ней не догадывалась.

– Так. А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, – профессор подался вперед и напряженно замер, ожидая, по всей видимости, чего-то очень и очень важного. Того, что не было предусмотрено его логическими построениями.

– Хорошо. Попробую поподробнее. Только ты, пожалуйста, не перебивай, а то я забуду.

Дама откинулась в кресле и, прикрыв глаза, начала не спеша вспоминать:

– Значит, так. Мы вышли из кинотеатра. Времени было где-то половина двенадцатого. Подошли к остановке. Минут пятнадцать ждали автобуса. Потом он подъехал и мы вошли… Хотя нет, это был не автобус. Троллейбус. Номер, кажется, третий… или одиннадцатый?.. Нет, не помню. Так. Что дальше?.. Ага, оторвали билет, сели, поехали. Ехали мы, значит, ехали и… вышли почему-то не на Савеловском, а около эстакады. Там еще дом такой сталинский, высокий, а внизу магазины, книжный и продуктовый. И кафетерий еще, но все это было закрыто.

Женщина неожиданно замолчала и потерла виски.

– Не знаю, важно это тебе или нет, но сейчас мне кажется, что выйти захотела именно я, ну, то есть, я нынешняя, а не тогдашняя. В общем, мы постояли немного и пошли через переход к вокзалу. Жуткое место, я вам скажу…

– Вокзал?! – все-таки перебил ее Шурик, округлив глаза.

– Да нет, не вокзал, переход подземный, – отмахнулась Жанна, невольно поежившись. – Бр-р! Темно и страшно. Народу никого, лампочки не горят, идешь и думаешь: нападет какой-нибудь гад, никто не поможет, хоть обзовись, и убежать некуда. Сейчас-то там куча ларьков, а наверху компьютерный рынок, милиция там, охрана, видеокамеры на каждом углу, а вот тогда… Одним словом, страху мы натерпелись, ну просто ужас какой-то.

– Жуть, – буркнул невпопад Михаил Дмитриевич.

Женщина недовольно глянула на него, но возмущаться тем, что ее снова прервали, не стала.

– До вокзала мы, слава богу, добрались без приключений, – продолжила она свой рассказ. – Билет нам покупать было не надо, у нас проездной был до конца сентября, так что мы сразу пошли к электричкам. Ближайшая отправлялась через минуту и… в общем, мы побежали. А когда выскочили на перрон, я увидела… увидела, что там парень какой-то, очень далеко от нас, где-то на середине платформы. То есть там, конечно, были и другие люди, но я их в тот момент будто не замечала совсем.

Жанна перевела дух, а затем, словно боясь упустить разбегающиеся мысли, быстро-быстро заговорила:

– Меня как током ударило. Не знаю как, но я сразу же поняла, что это Андрей, что сейчас он войдет в вагон и все, я его уже догнать не смогу. Я, кажется, крикнула что-то, не помню что, потом побежала быстрее, а тут еще сумка дурацкая, а его уже нет, он уже в вагон заскочил, а двери стали уже закрываться, а я…

– Успела?! – не выдержал доктор наук.

– Не знаю, – как-то разом поникнув, ответила женщина. – Там опять… туман появился и… все. Все закончилось. Больше я ничего не помню…

Профессор вздохнул, посмотрел на Смирнова, потом на Жанну, снова вздохнул.

– Он уехал прочь на ночной электричке, – пробормотал он после непродолжительного молчания.

– Что?

– Да так, ничего. Просто к слову пришлось, не обращай внимания.

– Шур, а что у нас за непонятки такие со временем? – внезапно поинтересовался Смирнов.

– В смысле?

– В смысле, ты сам утверждал, что при переносе в прошлое временной промежуток должен быть кратен тридцати годам. А у Жанны Викторовны получилось сначала в 98-м очутиться, то есть минус четырнадцать лет, и только после этого произошел перенос куда требуется, в 82-й, а это еще шестнадцать.

– Ничего странного, – пожал плечами Синицын. – Во-первых, очень велика вероятность того, что 98-й был всего лишь сном, прелюдией, так сказать, к основному прыжку. Во-вторых, путешествовала она не сама по себе, а как бы вслед за тобой. А уж куда ты там усвистал и где останавливался по дороге, никому, кроме тебя, неизвестно. В-третьих, не забывай, что Жанна у нас все-таки женщина и, значит, сознание ее соответствует кварку с обратным знаком. Поэтому вполне может быть, что квантование связанных с ней глюонных полей отличается от таких же, но как бы мужских. Ну и, наконец, в-четвертых… В-четвертых, давайте-ка я вам сейчас покажу кое-что.

Профессор переместился к компьютерному столу и, немного подвигав мышкой, развернул монитор так, чтобы его было видно всем.

– Вот, смотрите, какая тут красота.

Супруга Андрея и подполковник подошли ближе.

– И что ж тут красивого? – хмыкнула Жанна.

– Сибузоида какая-то, – в тон ей усмехнулся Михаил Дмитриевич.

– Ха! Сибузоида. Скажешь тоже, – хохотнул «непризнанный гений». – Это никакая не сибузоида. Это есть графическое отображение квантового состояния нашей Вселенной, сведенной к одному свободному кварку. Но, вообще говоря, сейчас это не самое главное. Фишка в другом.

– И в чем же?

– А вот в чем. Если мы будем рассматривать эту, ха-ха, сибузоиду как функцию и попробуем разложить ее в ряд Фурье, то что мы в итоге получим? А? Как думаете?

– Понятия не имею, – честно признался Смирнов.

– Аналогично, – поддержала подполковника Жанна. – Ты, Шур, кота не тяни, объясняй по-нормальному.

– Эх вы! Темнота! Чему вас только в школе учили? – ухмыльнулся профессор. – Ладно уж. Попробую объяснить по-простому. Вот, глядите.

Он снова пощелкал мышкой, и на экране появились четыре дополнительных окна с картинками.

– Итак, что мы видим на этом экране? – задал риторический вопрос завлаб. – На этом экране мы видим пять графиков. Основной показывает текущее состояние нашей Вселенной, второстепенные отражают ее недавнее прошлое. То есть, говоря упрощенно, на этих картинках изображена ось времени. Точнее, оси. Одна большая – это то, что сейчас. Четыре маленьких – то, что было месяц назад и то, что добавлялось позднее, включая сегодняшний день.

– Если это оси, то они должны быть прямыми, – заметила с усмешкой Жанна. – А у тебя кривые какие-то, да еще прыгают вверх и вниз.

– Все верно, – ничуть не обиделся Шурик. – Они и должны быть такими. По той причине, что по факту являются гармоническими осцилляторами и, значит, описываться должны стандартно: суммой тригонометрических функций. Иначе говоря, синусоидами.

Новоявленный «лектор» прищурился и окинул «слушателей» снисходительным взглядом:

– Конечно, мы могли бы заменить декартовы координаты сферическими, и тогда оси выглядели бы прямыми. Однако, я полагаю, делать это совсем ни к чему. В этом случае теряется само понимание времени, его сути, его изменчивости, его цикличности. Исчезает различие между настоящим и прошлым, пропадает направленность, уходят глубина и объем…

– Шура! Все это, конечно, весьма интересно, но, ты знаешь, хотелось бы чуток поконкретнее и попроще, – остановила Жанна окунувшегося в тему профессора.

– Хорошо. Попроще так попроще, – не стал пререкаться ученый. Произведя некоторые манипуляции с клавиатурой и мышью, он ткнул пальцем в экран. – Вот, пожалуйста. Обратите внимание на графики под номерами ноль и один. В данный момент они идентичны. Именно так выглядела ось времени месяц назад. Почти идеальная синусоида. Первая, так сказать, гармоника или первый отличный от нуля гармонический член ряда Фурье.

На мониторе в выделенных рамками окнах, одном маленьком и одном большом, светились две совершенно одинаковые, похожие на растянутую пружину кривые.

– А теперь посмотрим, что произошло с этой синусоидой в конце августа, сразу после того, как Андрей угодил в прошлое.

Синицын переместил рамку на второе «маленькое» окно, и, едва он это сделал, «большая» кривая сразу и явным образом изменилась.

– Рыба-пила волну проглотила, – прокомментировала это изменение Жанна.

– Да, похоже, – согласился профессор. – Волна плывет по волне. Или, говоря музыкально-техническим языком, в нашем аккорде появилась вторая гармоника. С удвоенной частотой, но существенно меньшим множителем-амплитудой.

– И что это означает? – спросил Смирнов.

– Что означает, ты догадаешься сам, когда я закончу, – ответил Синицын и передвинул рамку на следующее окно. – А сейчас на первую и вторую гармоники мы попробуем наложить третью, с утроенной частотой, но по амплитуде намного более слабую, чем две предыдущих. Эта кривая, Миша, образовалась двенадцатого числа, после того, как мы провели эксперимент с тетрадкой и отправили Андрею послание, которое, как выяснилось, он все-таки получил.

– Ага… ага… понятно… три синусоиды, одна за другой, а вместе ось, – забормотал подполковник.

Услышав окончание фразы, завлаб удовлетворенно кивнул:

– Вот именно, Миша. Ось. Однако это еще не ответ. Для ответа на твой вопрос надо сделать еще один шаг. Одно маленькое, но очень важное уточнение.

– Я понял, – негромко сказал Михаил Дмитриевич. – Не ось, а оси. После каждого нашего эксперимента, после каждого нашего вольного или невольного путешествия в прошлое появляется новая временная ось. Потом их становится много, но они все слабее и слабее влияют на нас, на наш мир, на наш поток времени.

– Да, Миша. Ты абсолютно прав, – с самым серьезным видом подтвердил догадку Синицын. – На данный момент мы имеем четыре параллельных потока. В первом из них мы, во втором Андрей.

– А в остальных что? Там тоже есть мы или там все совсем по-другому? И вообще, могут ли они хоть как-то воздействовать на соседей, например, на то время, в котором Андрей? – осторожно спросила Жанна, уловив самую суть только что сказанного.

– На два первых вопроса ответ «не знаю», – развел руками профессор. – Однако смею предположить, что на данный момент различия между временными потоками минимальные. Ведь каждый новый мир является, в некотором смысле, производной от нашего. Понятно, что отличия будут потихонечку нарастать и лет через пятьдесят-сто изменения станут необратимыми. Но что касается дня сегодняшнего, то мое мнение таково – сейчас все миры одинаковые.

– А что насчет третьего вопроса?

– Это по поводу воздействия на соседей?

– Ну да.

– Хм, вопрос, конечно, интересный, – почесал затылок ученый. – Лично я считаю, что такое возможно. Мы, по крайней мере, точно можем влиять на тот мир, где Андрей. Письма, например, отправляем туда, получаем обратные, наблюдаем и даже заставляем параллельных нас действовать так, как нам хочется.

– Как это заставляем? – удивилась женщина. – Когда это было такое?

– А ты что, забыла, что только что нам рассказывала? – усмехнулся завлаб. – Про то, как решила выйти и вышла из автобуса не на той остановке, а потом неслась за Андреем половину платформы и в электричку запрыгивала.

– Да, действительно. Было такое, – смутилась Жанна. – Я как-то сразу не сообразила, что меня это тоже касается.

– Ну вот видишь, – прищелкнул профессор средним и большим пальцами. – Выходит, можем воздействовать.

– А остальные? Ну, те, которые в третьем или четвертом потоке, они тоже так могут?

– Думаю, да, – кивнул Шурик. – И в этом наша основная проблема.

– Потому что с каждым разом их становится все больше и больше? – попробовал угадать Смирнов.

– Нет, не поэтому, а потому что их влияние может при определенных условиях оказаться сильнее нашего, – сообщил Синицын.

– Почему вдруг сильнее? Ты же сам говорил, что наша амплитуда самая большая из всех.

– Это в нашей системе отсчета она самая большая, – сварливо заметил ученый. – Но если взять за основу мир, в котором сейчас Андрей, то все окажется по-другому.

– А разве такое возможно? – изобразил удивление Михаил Дмитриевич.

– А почему это может быть невозможным? – ответно удивился Синицын. – Принцип относительности в чистом виде. Далекие предметы выглядят маленькими, но если встать на их место, маленьким окажешься ты.

– То есть, для другого временного потока…

– Для обитателей другого временного потока самый главный и самый значимый член гармонического ряда – это они сами. А все остальные просто добавки к их собственной синусоиде. И именно поэтому, чем больше во Вселенной появляется осей времени, чем больше они накладываются друг на друга, тем больше вероятность их взаимопроникновения. Со всеми, как говорится, вытекающими. Даже такими незначительными, как, например, разное значение кванта времени для разных систем отсчета.

– Значит, наше влияние на тот мир, где Андрей, не больше, чем у всех остальных? – обеспокоилась Жанна.

– Слава богу, пока еще больше, – обнадежил ее завлаб. – Глюонные связи между его миром и нашим очень сильны. Тройная система «Фомин-Синицын-Смирнов» обеспечивает устойчивость, сочетание «Жанна-Андрей» с тобой в качестве антикварка дает необходимую энергию для импульсного прокола, осталось только найти точку соприкосновения двух временных потоков и дело в шляпе. Или же надо просто убрать то, что мешает.

– А что там может мешать?

– Да черт его знает? – пожал плечами профессор. – Наша задача состоит не в том, чтобы выдернуть Андрея из одного мира и поместить в другой, а в том, чтобы слить эти миры воедино. Как ни странно, осуществить слияние двух миров гораздо проще, нежели решить проблему одного-единственного затерявшегося во времени свободного кварка.

– Ты не ответил, – нахмурилась женщина. – Я спросила, что может помешать возвращению? А еще меня очень сильно интересует, что означает твое «пока»? Почему наше влияние на тот мир ПОКА больше? Оно что, может уменьшиться?

Смирнов и Синицын переглянулись.

– Ты понимаешь, Жанн, – начал «издалека» доктор наук. – Помнишь, несколько дней назад Андрей на какое-то время стал ну как бы прозрачным.

– Естественно, помню.

– Так вот. Я думаю, что это как раз и есть результат воздействия на него со стороны кого-то или чего-то из другого временного потока.

К удивлению обоих мужчин, Жанна не стала копать дальше и выяснять все подробности. Просто выдержала короткую паузу и чисто по-деловому спросила:

– Как мы можем этому воспрепятствовать?

– Боюсь, что никак, – удрученно вздохнул профессор. – Пока мы можем лишь письма писать и наблюдать за реакцией… Блин! – он неожиданно хлопнул себя по лбу и во все глаза уставился на подполковника. – Миша, елки зеленые! Ты-то чего молчишь?!

– Так ты же не спрашиваешь ни о чем, – рассмеялся Смирнов.

– А ты и рад, блин! – чертыхнулся ученый. – Ну-ка давай рассказывай все по порядку. Что видел, где был, как действовал… Попал-то ты, кстати, куда? В 82-й, в Москву, как и предполагалось?

– Нет, Шура, не в 82-й, – покачал головой Михаил Дмитриевич.

– Как это не в 82-й? – изумился завлаб.

– А вот так, – усмехнулся Смирнов, потом ненадолго задумался, видимо, освежая в памяти детали своего путешествия в прошлое, после чего еще раз мотнул головой и приступил, наконец, к рассказу:

– Занесло меня, Шур, в совершенно другое время и место…

18 сентября 1922 г. Малая Азия. Смирна (Измир)

– Мишель! Ну что у тебя, что-нибудь видно?

Штабс-капитан Смирнов оторвал от глаз тяжелый бинокль и повернулся в сторону затянутого в военно-морской мундир лейтенанта:

– Кое-что видно, Анри. Но, увы, это не те, кого ты так дожидаешься.

– Ты не ошибся? – усомнился моряк.

– Если не веришь, можешь сам посмотреть, – Михаил пожал плечами и передал бинокль капитану «баркаса».

Палубу и, соответственно мостик, на котором стояли мужчины, ощутимо качало. Конечно, патрульный катер проекта V – это не крейсер, водоизмещение у него небольшое, всего 40 тонн, а уж когда он идет поперек волны, то привыкшему к суше штабс-капитану… бывшему штабс-капитану Русской Добровольческой армии становится совсем неуютно. А еще этот дым, постоянный, не прекращающийся уже вторую неделю и застилающий всю акваторию порта. Черный и смрадный дым, от которого слезятся глаза, а горло время от времени стягивается надсадливым кашлем, как обручем.

Море в вечернем сумраке кажется почти свинцовым. Всего полтора-два кабельтовых – и уже ничего не видать, даже в бинокль. И даже полыхающие на набережной пожары не в силах разорвать мрачную пелену.

– Да, ты прав. Это не те, – поморщившись, сообщает Анри. – Чувствую, папаша Шарль снова выразит нам свое глубокое неудовольствие.

– Тебе выразит. Не нам, – насмешливо уточняет Смирнов.

Лейтенант Кристоф опускает бинокль и картинно вздыхает. Действительно, отчитываться перед контр-адмиралом придется ему. Капитан, как известно, отвечает за весь экипаж. В том числе и за волонтера из уже не существующей армии.

Вообще говоря, поставленная экипажу боевая задача была довольно простой. В течение трех часов, начиная с 16:00, произвести патрулирование района грузовых причалов, дождаться появления судна (лодки, баркаса, ялика или иного плавсредства) под французским флагом и с белыми вертикальными полосами на бортах, после чего эвакуировать всех находящихся там «беженцев» вместе с грузом. В крайнем случае предписывалось принять на борт только груз, без сопровождающих. Что подразумевать под крайним случаем, командующий 1-м легким дивизионом французской Средиземноморской эскадры контр-адмирал Карл Дюмениль объяснять не стал, лишь намекнул во время постановки задачи. А то, что приказ лейтенанту «папаша Шарль» отдавал лично, минуя все промежуточные инстанции, и лично же инструктировал, причем, довольно подробно, делало сегодняшнее патрулирование, по словам того же Анри, «занятием чрезвычайно пикантным».

«Ну да, как бы не поперхнуться этой пикантностью», – хмуро отшутился по этому поводу Михаил, «включенный» в экипаж катера неделю назад, в самом начале «международной спасательной операции». Моряком он, естественно, не был, зато единственный из личного состава эскадры и прикомандированных к ней гражданских знал в лицо тех, кто должен был сопровождать груз. А еще он был хорошо знаком с лейтенантом, с котором пересекался еще в Одессе, в 1919-м, а потом и в Константинополе, полутора годами спустя. Собственно, именно это и предопределило выбор контр-адмирала: возглавит «миссию» лейтенант Кристоф, а ее выполнение обеспечит мало кому известный на флоте русский штабс-капитан.

Волонтером Смирнов стал волею случая. Двадцатишестилетний ветеран, проведший два с половиной года в окопах германского фронта и еще столько же – на полях гражданской, не смог найти себя в «мирной» жизни чужого для него Истанбула. При эвакуции из Крыма при себе у Михаила были лишь шашка, наган, да сменная пара белья в солдатском сидоре. Шашку он продал через два месяца, сапоги износились до дыр меньше чем за полгода. Бывший офицер не чурался любой работы, даже той, за которую не брались самые распоследние серсери .

Впрочем, с бывшей столицей бывшей Османской империи штабс-капитан свои надежды не связывал. Он всего лишь надеялся заработать на билет до Марселя, куда три года назад, правда, не из Стамбула, а из Одессы, упорхнула одна довольно-таки симпатичная молодая особа. Та самая, благодаря которой Смирнов и выбрал проигравшую в гражданской войне сторону. Нет, искать эту дамочку Михаил вовсе не собирался, чувства, хоть и весьма бурные в свое время, давно отгорели. Сейчас штабс-капитан просто старался быть прагматичным, полагая, что раз Франция победила в войне, то для солдат и офицеров союзной ей армии может стать если и не матерью, то хотя бы приветливой и доброй тетушкой.

Увы, надежды русского офицера развеялись как дым после случайной встречи в порту со «старым» знакомым. Лейтенант Кристоф церемониться со штабс-капитаном не стал, в двух словах объяснив суть политики нынешнего правительства Франции. «Вас там никто не ждет. Точка».

По правде сказать, чего-то подобного Михаил ожидал, только признаться себе в этом боялся. И, видимо, по этой причине циничная откровенность француза не стала для него шоком. Скорее ушатом холодной воды, вылитым на разгоряченную голову. К тому же «сердобольный» Анри слегка подсластил пилюлю, сообщив Смирнову о том, что при желании тот может продолжить карьеру военного в «Lе́gion е́trangère» , надо лишь подать соответствующее прошение во французское консульство. А там, глядишь, лет через пять можно и о гражданстве подумать.

Штабс-капитан о гражданстве пока что не помышлял, а вот о службе в рядах Иностранного легиона задумался, причем крепко. И спустя десять дней, после долгих и мучительных размышлений, все-таки подал прошение, рассудив, что чести русского офицера подобная служба не умаляет.

Однако все оказалось не так просто. Как объяснили Смирнову, в настоящий момент легионеры вели боевые действия в Марокко и в Юго-Восточной Азии. Африканские части были укомплектованы полностью, даже с избытком, поэтому русскому новичку делать там было нечего. В Азии же, наоборот, проблемы с личным составом, точнее, с его нехваткой, имелись, и довольно серьезные. Тем не менее пользы от этого Михаилу не было никакой: по одному отправлять пополнение в Индокитай командование Легиона не собиралось.

В итоге Смирнову предложили подождать несколько месяцев, а пока суд да дело – послужить волонтером в воюющем с «кемалистами»  греческом экспедиционном корпусе. Над этим предложением штабс-капитан почти не раздумывал. Статус нонкомбатанта и должность представителя какой-то малоизвестной гражданской организации при миссии военных наблюдателей и советников показались ему едва ли не синекурой. Прекрасно знающий языки, немецкий с французским, и сносно говорящий на греческом и турецком, Михаил в основном исполнял функции посредника на переговорах об обмене военнопленными. Как ни странно, обе воюющие стороны доверяли ему в этом гораздо больше, нежели представителям стран Антанты. Одним словом, «командировка» на анатолийский фронт затянулась надолго, продлившись без малого год, до осени двадцать второго. До того самого момента, когда произошла катастрофа. Греческие войска оказались разбиты и выдавлены на побережье. А после поражения при Эскишехире и пленении вместе со штабом генерала Трикуписа из Афин поступил приказ: покинуть малоазийский плацдарм.

Турки, понятное дело, выполнению этого приказа препятствий чинить не стали, в результате чего деморализованная и разгромленная армия смогла эвакуироваться через порт Смирны. По временному соглашению с входящими в город с востока отрядами Ататюрка. Фактически бросив на произвол судьбы христианское население города.

Восьмого сентября греческий верховный комиссар объявил, что слагает с себя полномочия городского главы. В тот же день в гавани появились первые военные корабли, сначала французские и британские, а чуть погодя к ним присоединились американцы и итальянцы, готовые защитить и при необходимости эвакуировать проживающих в городе соплеменников.

Утром девятого, как и предполагалось по соглашению, в Смирну вошли передовые части турецкой кавалерии. А ближе к вечеру начались погромы. Местные гражданские турки, еще днем появившиеся в греческих и армянских кварталах, поняв, что немногочисленные военные патрули не обращают на них никакого внимания, занялись вооруженными грабежами. И если девятого числа они еще как-то «сдерживали» себя, ограничиваясь только отъемом имущества, то десятого и одиннадцатого, когда к ним присоединились солдаты в фесках, остановить резню было уже невозможно.

Почти год Михаил общался с представителями турецкой армии, с солдатами, офицерами, генералами, даже с Мустафой Кемалем пару раз говорил. И каждый раз отмечал высокую дисциплину и организованность войск, их предельно корректное отношение как к пленным, так и к местному населению, конечно, в той степени, в какой это вообще возможно в условиях боевых действий. Но сейчас штабс-капитан просто не мог поверить, что эта организованная на европейский манер армия буквально за один день превратилась в банду грабителей, насильников и садистов. Даже в самые сложные моменты гражданской войны Смирнов не видел такой жестокости. Счет убитым велся уже не на десятки и сотни – на тысячи. Мужчины, женщины, дети, пощады не было никому. Многие пытались найти спасение в европейских кварталах, однако и там их настигали потерявшие человеческий облик турки, резали, жгли, насиловали. Высадившиеся на берег военные моряки из международной эскадры занимались исключительно охраной дипломатических и торговых представительств собственных стран и на все творящееся вокруг взирали с редкостным равнодушием.

Город горел. На запросы западных дипломатов турецкое командование ничтоже сумняшеся отвечало, что дома поджигают беженцы из христианских меньшинств. Те, кто не успел погибнуть в огне или от рук бандитов, бежали на набережную Смирны. И уже через двое суток там собралась едва ли не половина населения города. Все, кто сумел выжить.

Три километра берега, каменные пирсы и волноломы, впереди – вода, сзади – убийцы. Люди стоят вплотную друг к другу, так, что даже присесть невозможно. Толпа колышется словно море. Время от времени к набережной подходит какое-нибудь судно, маленькая фелюка или большой пароход, без разницы, отчаявшиеся люди готовы на все, лишь бы покинуть превратившийся в смертельную западню город.

Всех, кто прорвался к причалам, турецкая жандармерия обратно уже не пускает. Перегруженные, заполненные людьми транспорты отходят от берега. Те, кто не попал на борт, прыгают в оставшиеся бесхозными лодки и гребут к стоящим на рейде иностранным судам. Некоторые пытаются достичь их вплавь. Со стороны грузового порта слышатся орудийные выстрелы. Расположившаяся прямо на пирсе турецкая батарея «наводит порядок» фугасами и картечью. «Неучтенные» плавсредства тонут вместе с пассажирами и командой.

На палубах иностранных боевых кораблей царит оживление. Моряки комментируют происходящее и смотрят на бойню в бинокли. Кое-кто делает фотографии.

Когда лодки с беженцами пытаются пришвартоваться к английским военным судам, матросы рубят швартовы, поливают пловцов кипятком и громко кричат:

– No! No! No! Only British subjects .

Американцы берут на борт лишь одного из пяти, а остальных отправляют дальше, к стоящим в трех милях от берега итальянцам. Те принимают всех. Вот только сил, чтобы до них доплыть, хватает не каждому. На палубе итальянского крейсера играет военный оркестр, а из установленных на всех кораблях фонографов раздается несравненное «Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto!»  в исполнении Энрике Карузо.

Заходящие в бухту французские катера спасают любого, кто может сказать хотя бы несколько слов по-французски. И все равно это лишь капля в море.

За семь предыдущих дней катер лейтенанта Кристофа принял на борт только двадцать шесть человек. Больше всего из спасенных Смирнову запомнилась одиннадцатилетняя девочка с пустыми глазами, раз за разом повторяющая явно заученную фразу: «Je suis français, mes documents brûlе́» . Когда же она услышала от Михаила русскую речь, то буквально вцепилась в штабс-капитана и не отпускала его до тех пор, пока катер не пришвартовался к госпитальному судну. Девочку звали Ксения, и она была наполовину русской, наполовину гречанкой. Ее отца, православного священника, убили двенадцатого сентября прямо в храме. Мать и три малолетних брата погибли днем позже, во время пожара. Самой девочке удалось выжить, добраться до набережной и попасть в одну из отплывающих лодок. Французскую фразу, ставшей ключом к спасеннию, ее заставил вызубрить один армянский учитель. Жаль, самому ему спастись так и не удалось – затоптала обезумевшая толпа, когда пробивались к причалу…

– Да что они там, с ума посходили?! – выругался Анри, когда всего в кабельтове по ходу движения всплеснулся султан воды.

Звук выстрела на катере услышали через секунду.

– Не стрелять! – прокричал лейтенант, заметив, что комендоры начали суетиться возле установленного на полубаке орудия, разворачивая его в сторону турецкого берега.

– Месье лейтенант, здесь дым, они нас не видят, – попытался объяснить один из матросов.

– Тогда зачем палят? Просто так, для острастки?

– Нет, они, наверное, лодку с греками хотят потопить.

– Понятно, – проворчал себе под нос Анри и тут же отдал команду сигнальщику. – Отсемафорь им огнями. Стрельбу немедленно прекратить, здесь французское судно.

– Уи, месье лейтенант.

Турецкая пушка выстрелила еще раз.

– Что творят, сволочи? – тихо пробормотал Смирнов, глядя через бинокль на перевернувшуюся лодку с беженцами.

– Месье лейтенант, турки ответили, что прекращают огонь.

– Хорошо, – кивнул лейтенант. – Продолжаем движение.

– Анри, мы должны подойти к месту крушения, – обратился к нему Смирнов. – Там могут быть выжившие.

Лейтенант Кристоф повернулся к штабс-капитану и покачал головой:

– Нет, Мишель. Мы этого не сделаем.

– Почему?

– У нас приказ. Выполнять только поставленную задачу, на спасение терпящих бедствие не отвлекаться.

– Анри, но ты же понимаешь, что это… глупый приказ, – попробовал возразить Михаил.

– И тем не менее это приказ, – буркнул Анри, стыдливо пряча глаза.

Сжав кулаки, Смирнов обвел взглядом всех находящихся в рубке. Рулевой статуей застыл у штурвала, всем своим видом демонстрируя то, что проблемы начальства его не касаются. Матрос-сигнальщик рылся в рундучке с принадлежностями, изображая непричастность и неучастие. Лейтенант Кристоф усиленно пялился в иллюминатор, делая вид, что следит за обстановкой на море.

«Да, просить или требовать бесполезно, – понял штабс-капитан через пару секунд. – Закорючка в приказе для них превыше всего».

Опустив руки и тяжко вздохнув, Михаил уже было собрался выйти из рубки, но в этот момент в его голове словно бы что-то щелкнуло. Как будто чей-то неведомый разум заполонил на мгновение мозг и подсказал, каким способом можно решить задачу. И способ этот штабс-капитану понравился.

Медленно расстегнув кобуру, он вынул наган и направил его прямо на лейтенанта:

– Анри, мы идем к лодке.

Рулевой даже не дернулся, только штурвал стиснул – аж пальцы от напряжения побелели. Сигнальщик в первый момент замер, но потом, видимо, думая, что русский на него внимания не обращает, потянулся за прислоненным к стеночке карабином.

– Даже не думай, – повел стволом Михаил.

Матрос быстро отдернул руку.

– Мишель, не сходи с ума, – судорожно сглотнув, проговорил лейтенант, не отрывая взгляда от нацеленного на него револьвера. – Убери оружие, и будем считать это все неудачной шуткой.

Штабс-капитан взвел курок. В принципе, особой необходимости в этом не было, однако все тот же внутренний голос объяснил Смирнову, что «с точки зрения психологии это будет правильным шагом».

– Анри. У тебя пять секунд, – негромко сообщил Михаил. – Если ты в течение этого времени не дашь команду изменить курс, я открываю огонь. Ты понял?.. Очень хорошо. Начинаю отсчет. Один, два…

– Хорошо, Мишель. Я подчиняюсь, – выдавил из себя лейтенант, как только прозвучало «четыре».

– Я рад за тебя, – коротко усмехнулся Смирнов и глазами указал на штурвал.

– Лево на борт, – хриплым голосом скомандовал Анри рулевому, затем перевел рычаг машинного телеграфа и бросил в «рожок». – Машинное. Средний вперед.

– Теперь объяви всем о предстоящем аврале, – штабс-капитан мотнул головой в сторону полубака.

Лейтенант поморщился, но возражать не стал.

– Внимание, экипаж, – объявил он по «громкой связи» (через установленный в передней стене рупор). – Приготовиться к отработке ситуации «человек за бортом».

Сигнальщик продублировал команду ударами корабельного колокола.

Патрульный катер, медленно набирая ход, двинулся в сторону качающихся на волнах обломков. Один из четырех находящихся на палубе моряков переместился на носовую надстройку для наблюдения и поиска. Еще один остался возле орудия, двое других подхватили спасательные круги и рванули к корме, имеющей лишь леерное ограждение и, значит, более подходящей для подъема на борт пострадавших.

– Мишель, я выполнил твои требования. Может, ты уберешь револьвер? – попросил Анри спустя пять или шесть секунд после изменения курса и, видя, что штабс-капитан сомневается, торопливо добавил. – Даю честное слово, что не буду отменять свой последний приказ… э-э-э… все приказы, касающиеся спасательных действий.

Смирнов смерил француза оценивающим взглядом и… выдал в ответ какую-то странную фразу:

– Джентльменам верят на слово. Вот тут-то, Петька, мне и поперло, – после чего отступил на шаг и, опустив руку с наганом, пробормотал себе под нос. – Надеюсь, мушкетеры во Франции еще не перевелись.

– Что? – не понял Анри.

– Да так, ерунда. Просто вспомнилось кое-что, – улыбнулся штабс-капитан, застегивая кобуру. – Командуй, Анри. Я – на палубу, там от меня больше толка.

…К перевернутой лодке катер подошел примерно через минуту. За это время Смирнов успел перейти на корму и почти полностью разоблачиться, оставшись в одном исподнем. Он отчего-то сразу понял, что нырять в воду придется, причем нырять придется конкретно ему – остальные не захотят рисковать. Хотя водичка для купания здесь вполне подходящая (в Эгейском море даже зимой теплее, чем летом на Балтике), друзей-лягушатников в нее и калачом не заманишь: им и плюс 20 по Цельсию кажутся ледяной купелью…

– Мишель, надеюсь, ты понимаешь, что все, что здесь только что произошло, я буду вынужден отразить в вахтенном журнале и последующем рапорте, – невольно поежившись, проинформировал Михаила спустившийся с мостика лейтенант.

– Понимаю, – невозмутимо отозвался штабс-капитан.

– Но это же трибунал, Мишель. Зачем тебе это все?

– Зачем? – переспросил Смирнов. – Наверное, затем, что даже на чужой войне надо сохранять честь и оставаться верным присяге.

– Твоей страны больше нет. О какой присяге ты говоришь? – удивился Анри.

– Страны нет. Но Россия осталась. Вот здесь, – Михаил постучал себя по груди пальцем и, невесело усмехнувшись, посмотрел на француза. – Извини, Анри, но вы в Европе никогда этого не понимали. А что касается трибунала… хм, не думаю, что господин адмирал даст этому делу ход.

– Да, скорее всего, ты прав. Адмиралу это не нужно, – нехотя согласился Анри, поджав губы. – Но вот в чем точно не приходится сомневаться, так это в том, что после всего случившегося о службе в Легионе тебе придется забыть навсегда.

– Чему быть, тому не миновать, – пожал плечами Смирнов. – Переживем как-нибудь…

…Из всех, кто находился в лодке, спасти удалось одного. Маленького мальчика лет четырех-пяти. Остальные, по всей видимости, погибли: либо утонули, либо были убиты осколками, а их тела отнесло от места крушения. Впрочем, кто-то мог просто отплыть подальше, чтобы не попасть под очередной турецкий снаряд, хотя шанс на это, по мнению и французов, и русского, был невелик. В любом случае, расширенный поиск результатов не дал: ни тел погибших, ни выживших, только плавающий в воде «мусор» – коробка от дамской шляпки, женский платок, разбитое в щепки весло, две плетеных корзины и полузатопленный чемодан с обитыми кожей углами.

Первым парнишку обнаружил Смирнов. Почти обессилевшего, вцепившегося в обломок доски. Малыш даже кричать не мог, раскрывая рот только чтобы воздух вдохнуть и откашляться от попадающей в горло воды. И отпустить доску он тоже боялся, хотя всего в нескольких метрах от него уже качались на волнах спасательные круги, брошенные матросами с катера. Прыгнувший за борт Михаил мог бы легко потерять мальчонку из виду (волнение в два-три балла, конечно, не шторм, но видимость ухудшает существенно), но, слава богу, прожектор-искатель был теперь направлен в нужную сторону, плюс крики матросов очень способствовали правильному позиционированию и себя, и «цели».

Спустя пару минут малыша подняли на борт, раздели, растерли и, укутав сразу в два одеяла, усадили на пробковый спасжилет рядом с кормовым бомбометом, единственное место на палубе, более или менее защищенное от брызг, ну, кроме ходовой рубки, конечно. Пока матросы занимались спасенным, Смирнов успел по-новой одеться, натянуть сапоги, нацепить на себя поясной ремень с кобурой, после чего присел на корточки перед мальчишкой и попытался выяснить, кто он и были ли в перевернувшейся лодке его родители. Ни русскую, ни французскую речь ребенок не понимал, только мотал головой, всхлипывал и еле слышно просил по-гречески:

– Пэра… пэра мама. Кату парэки. Сосэ… сосэ мама…

– Что он говорит? – нахмурившись, спросил лейтенант у Смирнова.

– Говорит, там его мама осталась, просит спасти ее, – ответил штабс-капитан, поднимаясь на ноги.

– Грек?

– Да, по всей видимости.

Анри пожевал губами, поморщился и, потеряв всяческий интерес к найденышу, двинулся в сторону рубки. Не забыв, правда, бросить через плечо:

– Как разберешься с ним, возвращайся на мостик. Нам еще задачу поставленную выполнять.

Михаил проводил француза задумчивым взглядом и едва заметно усмехнулся в усы. Что ж, задачу и впрямь надо было выполнять. Вот только, если верить внутреннему голосу, главную свою задачу штабс-капитан Смирнов уже выполнил. Осталось лишь уточнить детали.

– Тебя как зовут, братишка? – спросил он, снова присаживаясь на корточки перед малышом.

Вопрос был задан на новогреческом.

– Ко… Ко… Костас, – ответил тот, неожиданно перестав хлюпать носом и уставившись своими глазенками на офицера.

– Хорошее имя, – похвалил мальчугана Смирнов. – А фамилию свою помнишь?

– Не… нет… не помню, – растерянно прошептал мальчик.

Михаил вздохнул и погладил спасенного по голове. Парнишка от прикосновения вздрогнул и… внезапно рванулся вперед, прижимаясь к мужчине, обхватывая его за шею, не сдерживая льющихся из глаз слез.

– Дядя, а ты ведь не бросишь меня? Да? Не бросишь? Ведь правда?

– Правда, малыш. Не брошу, – только и смог ответить Смирнов, с большим трудом удерживая себя от того, чтобы тоже не разрыдаться.

В его голове, словно кадры замедленной киносъемки, проносились какие-то образы. Пожелтевшее от старости фото, на котором запечатлен он сам и рядом с ним двое детишек, мальчик, в котором можно легко узнать подросшего Костаса, и повзрослевшая девочка Ксения, спасенная их экипажем днем раньше. Еще одно фото, на котором двое мужчин в военной форме с винтовками, один из которых очень похож на Смирнова. Потом еще снимки, где те же мужчины, но уже по отдельности. И еще… нет, даже не фотография, а, скорее, картина. Картина из реальной жизни. Девушка, очень красивая, босая, в цветастой юбке, стоящая у деревенской плиты. Штабс-капитан откуда-то знал, что эту девушку зовут Анна и что она…

Михаил потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Вроде бы получилось.

Улыбнувшись собственным мыслям, он еще раз погладил по волосам доверившегося ему малыша и, несколько раз моргнув, поднял глаза, устремив взгляд в усеянное звездами небо.

«Ну что ж, парень. Выходит, в этом мире мы с тобой не одни. Теперь нас, как минимум, двое. Дядя Михос и ты… малыш Костас. Малыш из Смирны. Костас Смирниакис…»

 

Глава 19

Суббота. 18 сентября 1982 г.

С самого утра у Евгения Захаровича Винарского настроение было приподнятым. Да, побаливали старые раны. Да, возраст уже давал о себе знать, шестьдесят – не сорок и уж тем более не двадцать пять. Но все равно – именно в этот день, такой же солнечный, как и сегодня, впервые встретились четверо фронтовых друзей. Будущий экипаж тридцатьчетверки. Гриша Синицын, Марк Кацнельсон, Серафим Барабаш и он, Евгений Винарский, двадцатилетний сержант, командир танка. Впрочем, ни Гриша, ни Марик танкистами тогда еще не были, да и сам Винарский командовал вовсе не тридцатьчетверкой, а легким Т-70. И тем не менее сентябрьским утром 42-го четыре бойца вместе, единой командой, вступили в неравный бой возле затерянного в сталинградской степи хуторка. Одержав пусть и не слишком большую и не слишком значимую по меркам всего советско-германского фронта, но все же – победу. Которую помнили до сих пор .

Сегодня, как и во все предыдущие годы, друзья вновь собрались вместе. Посидели неплохо, со вкусом – Гриша Синицын прилетел этим утром в Москву с какого-то заграничного симпозиума и прямо из «Шереметьево», с пылу, как говорится, с жару заглянул на огонек к Кацнельсону. А ближе к обеду подтянулись и Винарский с Макарычем. В итоге литровая бутыль шотландского виски, привезенная из-за бугра бывшим башнером, прошла на ура. Ее хватило и на «за встречу», и «за прекрасных дам», и «за все хорошее против всего плохого», и даже про «тех, кто в море» не позабыли. Правда, за ушедших и павших иностранный самогон употреблять не стали – разлили свою, беленькую, и молча махнули по пятьдесят, не чокаясь. А вечером стало совсем хорошо. Марик послал Бориса, своего старшего, за добавкой, и тот, несмотря на уже закрытые к тому моменту окрестные винно-водочные, умудрился-таки где-то раздобыть поллитровку, причем весьма и весьма приличную, не абы что. Короче, посидели и впрямь хорошо. Настолько хорошо, что Синицын еле вспомнил про поезд, билет на который покоился в кармане наброшенного на стул пиджака. Слава богу, Борису в тот вечер не наливали, и от Нижней Масловки до Курского он, подбадриваемый советами вовсю веселящихся ветеранов, долетел на стареньком «Москвиче» за какие-то десять минут, выехав едва ли не на перрон. На поезд в итоге успели. Правда, впритык. Буквально за секунду до отправления.

Проводив Гришу, друзья тепло попрощались, а потом разъехались по домам. Договорившись о следующей встрече и клятвенно пообещав друг другу не пропадать. По крайней мере, надолго. Макарыч укатил на метро, благо к тому времени оно еще не закрылось, а Винарского Борис, следуя «ценным» указаниям отца, мухой подбросил прямо к Савеловскому вокзалу, высадив бывшего командира танка поближе к кассам. Мигнув на прощание габаритами, «Москвич» сорвался с места и, развернувшись на полупустой привокзальной площади, скрылся под эстакадой.

Проводив взглядом машину, Евгений Захарович с наслаждением потянулся и, вдохнув полной грудью, заторопился к платформе, памятуя о том, что последняя электричка ждать не будет и если не поспешишь, то куковать на вокзале придется до самой зари. Или же как в песне, «по шпалам, опять по шпалам» – напрашиваться на ночлег к Марику сержант отчего-то стеснялся.

В четвертом от головы вагоне народу оказалось немного, человек пять или шесть, не больше. Евгений Захарович с комфортом разместился возле окна, пристроив рядом с собой солидную трость, заграничный подарок Синицына. Спустя некоторое время, погруженный в мысли о событиях прошедшего дня, старый танкист как-то совсем незаметно заснул. Точнее, задремал под убаюкивающий перестук вагонных колес, прислонившись седой головой к стеклу, тихо улыбаясь во сне своим, только ему понятным воспоминаниям.

Разбудил его грубый тычок в колено, минут через пятнадцать, на перегоне между Дегунино и Бескудниково. Открыв глаза, Евгений Захарович обнаружил перед собой какого-то небритого, поигрывающего заточкой субъекта. За спиной урода маячил второй уркаган, чуть меньше ростом, но такой же наглый, скалящийся на окружающий мир железной фиксой. Еще парочка гопников, у одного из которых нос был заклеен пластырем, торчала в проходе, приглядывая за обоими тамбурами. Другой народ в вагоне отсутствовал – видимо, вышли все на предыдущих станциях.

– Ну что, дед, сам цацки отдашь или помочь? – с поганой ухмылкой прошипел новоявленный гоп-стопщик прямо в лицо Евгению Захаровичу, указывая острием заточки на ордена и медали, поблескивающие на груди ветерана.

– Обойдешься, – мрачно буркнул в ответ Винарский, перехватывая поудобнее трость и прикидывая шансы.

Отбиться в одиночку от четверых он даже не чаял. Надежда была лишь на то, что в вагон случайно заглянет какой-нибудь припозднившийся гражданин и как-то спугнет бандитов. А пока… пока приходилось обходиться своими силами.

– Эй, вы чего делаете? Как вам не стыдно? – звонкий голос неожиданно перекрыл стук хлопающих дверей и трансформаторный гул, раздающийся откуда-то из-под крыши. Вошедшая в вагон девушка лет, наверное, шестнадцати строго посмотрела на опешивших от такой «наглости» хулиганов. Отбросив назад длинную, почти до пояса свисающую косу, она перевела взгляд на Евгения Захаровича и ободряюще ему улыбнулась. Однако старого солдата обмануть было сложно. Он видел, что его «защитница» откровенно нервничает, кусая губы и судорожно перебирая пальцами холщовую сумку, заполненную, по всей видимости, чем-то тяжелым. Может, книгами, а может, какими иными нужными в хозяйстве вещами. Увы, замешательство девушки заметили и налетчики. Заметили они и то, что была она совсем одна, без какой-либо поддержки со стороны, и, значит, особой опасности не представляла, являясь, скорее, жертвой, а не противником для распоясавшихся молодчиков, упивающихся своей силой и безнаказанностью.

– Хилый, разберись с дурой, – бросил небритый одному из стоящих в проходе, тому, что с пластырем, а сам вновь повернулся к Винарскому, собираясь закончить дело, прерванное вмешательством глуповатой, вляпавшейся в чужие разборки девицы.

«Жаль, – грустно подумал Евгений Захарович. – Видимо, умирать придется». И если сам он мог бы еще как-то вывернуться, отдав, на крайняк, бандитам то, что они так жаждали получить, то теперь задача простым вычитанием уже не решалась. Не мог, никак не мог боец второй мировой бросить вставшую на его защиту девушку, отдать ее на поживу стае молодых отморозков. Не мог убежать и откупиться не мог. Оставалось одно – сражаться. И, возможно, погибнуть. Погибнуть, но не отступить.

Однако на сей раз посражаться вволю старому танкисту не довелось – судьба вновь предоставила сержанту «отсрочку». В тот момент, когда торчащий в проходе хмыреныш подскочил к девушке и, грубо толкнув ее, уже замахивался для удара, двери, ведущие в тамбур, резко разъехались и в вагон метнулась какая-то тень. Впрочем, это была вовсе не тень, просто Евгению Захаровичу, слегка «взбодренному высоким градусом» сегодняшних посиделок с друзьями, ворвавшийся в вагон парень показался именно тенью. Стремительной и беспощадной.

Кулак парня с хрустом впечатался в нос хилого любителя поизгаляться над дамами, отбросив гада прямо на замешкавшегося подельника. Оба с грохотом повалились на пол, образовав в проходе между сиденьями трясущую конечностями кучу-малу, сучащую ногами, отползающую подальше от решительно настроенного противника.

Быстрее всех в радикально изменившейся обстановке сориентировался Винарский. Не теряя ни секунды, он ткнул концом увесистой трости стоявшего перед ним главаря по ступне, а затем, обратным движением, снизу-вверх, шарахнул массивным набалдашником четко в отвисшую челюсть налетчика. Не ожидавший отпора ухарь, выронив заточку, схватился обеими руками за морду и, глухо взвыв, отскочил от старика. Правда, далеко уйти ему не удалось. Споткнувшись о подельников, он добавил к барахтающейся в проходе куче еще один элемент. Уже совершенно небоеспособный и только усиливший хаос. На ногах из всех нападавших остался один, по всей видимости, самый везучий, тот, что с фиксой. Выхватив откуда-то устрашающего вида «ножичек», бандит принялся быстро размахивать им перед собой, истошно вопя:

– Суки! Гады! Всех порешу! Урою нахрен!

Держа трость наперевес, Евгений Захарович медленно шагнул к распсиховавшемуся налетчику, но тут же остановился – попадать под росчерк беспорядочно мелькающего лезвия ему пока не хотелось. Заслонивший девушку парень тоже немного притормозил. Тяжело дыша и сжимая в ярости кулаки, он хмуро смотрел на врага, прикидывая варианты дальнейших действий. Впрочем, с каждой секундой количество этих вариантов все уменьшалось и уменьшалось, а ситуация в вагоне становилась опять угрожающей. Один из троих временно исключенных из схватки бандитов, по всей вероятности, наименее пострадавший, справился, наконец, со своими проблемами и, поднявшись с пола, злобно оскалился на почти безоружных противников. С надетым на пальцы кастетом он чувствовал себя более чем уверенно, потому как стал осторожно подбираться к парню, видимо, полагая его самым опасным из всей троицы. Однако налетчик ошибся. Самым опасным оказался вовсе не парень, хоть и молодой, но довольно крепкий по виду. И не старик со своей «бойцовой» тростью. Самой опасной и самой непредсказуемой оказалась девушка. Грохнув о пол сумкой, она неожиданно выскочила из-за спины своего защитника и, выставив вперед руку, оглушительно завизжала, перекрывая истеричные вопли размахивающего ножом урки:

– А-а-а! Не подходи! У меня граната! Ща все взорву нафиг!

Обладатель кастета, рассмотрев, что зажато у девушки в кулаке, побледнел лицом и неловко попятился назад. По всей видимости, в армии этот «герой» все-таки служил и потому не узнать ребристое яйцо Ф-1 с лишенным предохранительной чеки запалом он никак не мог. А еще через несколько секунд его и след простыл – только стукнули двери тамбура в противоположном конце пустого вагона. Бандюган с ножом, так и не понявший, в чем фишка, лишь оторопело проводил взглядом своего быстро ретировавшегося с поля боя подельника, прекратив на мгновение вопить и размахивать острой железкой. Секундного замешательства единственного оставшегося на ногах налетчика оказалось достаточно. Достаточно для того, чтобы Евгений Захарович коротко ткнул придурка тростью в солнечное сплетение, а вмешавшийся в схватку парень вытащил из кармана какой-то небольшой, но увесистый предмет, то ли болт, то ли гайку, и метнул его прямо в лоб уркагану. Бандит, получивший двойной удар, закатил глаза и сполз вдоль сидения на пол. На удивление спокойный и тихий. В смысле, бандит, а не пол.

– Ты его случаем не пришиб? – поинтересовался Винарский, отбрасывая ногой нож, выпавший из рук «умиротворенного» урки.

– Да вроде бы нет, – облизнув губы, пробормотал парень. – Я вроде несильно бросал.

– Ну и хрен с ним, с придурком. Как-нибудь оклемается, – подытожил Винарский, переводя взгляд на девушку.

А ту прямо-таки трясло от пережитых волнений. Испуганными глазами она смотрела на валяющихся гопников, продолжая судорожно сжимать пальцами спусковую скобу. Рот девушки искривился гримасой, в любую секунду могло случиться непоправимое – как моментально сообразил Евгений Захарович, столь долгого напряжения их общая спасительница могла и не выдержать.

– Спокойно, девочка, спокойно, – подняв руки в примиряющем жесте, Евгений Захарович медленно подошел к уже готовой разрыдаться девушке. Не забыв при этом мстительно оттоптать пальцы ближайшему из бандитов и не обратив никакого внимания на его хриплый скулеж. Внимание танкиста было приковано исключительно к своей отважной защитнице. Той самой, которая дрожащей рукой удерживала поставленную на боевой взвод «лимонку».

Опытному сержанту не хватило буквально мгновения, чтобы разжать ей пальцы и аккуратненько перехватить, а потом так же аккуратненько обезвредить «игрушку». Совершенно неожиданно для Винарского девушка шагнула назад, всхлипнула и, прижав ладони к лицу, бессильно опустилась на ближайшую к ней скамью.

Выпавшая из девичьих рук граната с негромким стуком подкатилась к ногам старика.

Все последовавшие за этим события в дальнейшем вспоминались Винарскому как один сплошной анекдот. Не раздумывая ни секунды, он рухнул на уже готовую разорваться «эфку», пытаясь закрыть ее своим телом, прикрывая от осколков всех остальных. Тех, кому еще жить и жить. Увы, совершить свой последний подвиг танкист не успел – его опередил бросившийся вперед парень. Оба столкнулись у самого пола, помешав друг другу и невольно отбросив гранату еще дальше, к валяющимся между скамьями бандитам.

Как тут же выяснилось, смертельная опасность может творить чудеса. Притворяющиеся ветошью урки очухались почти моментально, будто и не получали только что по башке от своих потенциальных «жертв». Кто ползком, а кто на карачках, они рванули прочь по проходу, цепляясь за лавки и за штаны «конкурентов», стремясь оказаться как можно дальше от места предстоящего взрыва.

Старик и юноша, не сговариваясь, снова метнулись к ускользнувшей из рук гранате. И вновь промахнулись, опять помешали друг другу – «фенька» закатилась под одну из скамеек, и упавший возле нее Винарский только и смог, что закрыть глаза, кляня себя за собственную нерасторопность, понимая, что на большее он уже не способен.

Последний удар сердца прозвучал как набатный колокол.

«Все. Конец».

А спустя еще две секунды Евгений Захарович неожиданно для себя осознал, что до сих пор жив. Жив, несмотря ни на что. Приподняв голову, старый солдат с удивлением посмотрел на гранату. Парень, как оказалось, был ошарашен не меньше. Хищное, оттопырившееся скобой «яйцо» валялось прямо у него перед носом… Мертвое яйцо. Безобидное. Совсем не опасное.

Все прояснил звонкий девичий смех за спиной:

– Ой, не могу… кх-кх… она же… ой, кх… она… кх-кх… учебная!

– Тьфу ты, черт! – беззлобно выругался бывший танкист, поднимаясь с пола, позвякивая орденами, отряхивая от пыли пиджак.

– Предупреждать надо, – пробурчал в тон старику юноша, вытаскивая из-под лавки «гранату», поворачиваясь лицом к вовсю веселящейся представительнице прекрасного пола. Из стоящей рядом с девушкой сумки выглядывал край медицинского бикса со снятой крышкой. А в нем… в нем лежали еще три гранаты, правда, другие, не Ф-1. Две РГД-5 и одна совсем древняя РГ-42.

Евгений Захарович молча забрал у парня учебную «эфку» и внимательно ее осмотрел. Действительно, по корпусу гранаты шли две едва заметные полосы «крест-накрест», а на донце имелось аккуратно высверленное отверстие. Но вот цвет… цвет безобидной болванки напоминал вовсе не антрацит, а какое-то нелепое сочетание бурого, серого и зеленого, к тому же истертое и в условиях тусклого вагонного освещения выглядящее почти как спецназовский камуфляж. Видимо, это-то как раз и обмануло многоопытного бойца. К счастью, бандиты точно так же купились на простенькую уловку, иначе… Да уж, иначе было бы совсем кисло.

– Эти тоже пустышки? – спросил Евгений Захарович, указывая на «консерв» и пару потертых жизнью «яичек», что в настоящий момент мирно покоились внутри цилиндрического контейнера из нержавейки.

– Ага, – радостно подтвердила девушка. – Пустышки.

– Н-да, и как ты только не побоялась эти, хм, причиндалы с собою таскать, – усмехнулся Винарский. – Откуда дровишки-то?

– Так получилось, – развела руками обладательница роскошной косы. – К нам сегодня в училище пособия привезли. Для этого, как его, для НВП. И там эти гранаты были. Короче, мне их военрук дал, попросил во второй кабинет занести. Он их вроде как красить потом собирался. А я… ну, в общем, заболталась я, а кабинет закрыли уже. Вот и пришлось все это в бикс запихнуть, – а затем, пожав плечами, совершенно невинно добавила. – Ну, не оставлять же их было, а то ведь мало ли что.

– Да уж, – только и смог выдавить из себя Евгений Захарович, не найдя в своем словарном запасе ни одного приличного выражения, годного для комментирования столь вызывающей безалаберности – в голову лезла сплошная, б…, нецензурщина. Впрочем, он сразу же вспомнил армейские байки Коли Барабаша, сына Макарыча. И, в частности, ту, где назначенный дневальным Николай приперся со штык-ножом в баню и все никак не мог догадаться, на какую часть тела надо цеплять этот нож, если разоблачаться приходится догола. «Ну, не оставлять же его где попало. А то ведь мало ли что», – почти дословно повторил сержант произнесенную девушкой фразу. Мысленно повторил. После чего улыбнулся. «Да. Старею, черт возьми. Ох, старею».

– Может, милицию вызвать? – неожиданно пробормотал парень, задумчиво посмотрев на торцевую стену вагона. Туда, где виднелась кнопка экстренной связи с машинистом. Однако в ответ тут же получил два укоризненных взгляда. И от старика, и от девушки. Факт, что он сморозил что-то не то, юноша осознал, лишь обратив внимание на контейнер с гранатами:

– Понял, не дурак. Милиции нам тут только и не хватает.

– Вот-вот, – подтвердил Винарский, опускаясь на скамейку напротив девушки. – Звать тебя как, красавица?

– Жанна, – просто представилась та, укладывая «использованную» лимонку обратно в бикс. – Жанна Кленова. Я в семнадцатом ММУ учусь, на втором курсе.

И в этот момент на Евгения Захаровича накатило. Жаркой волной забытых воспоминаний. Воспоминаний о том, чего не было никогда. «Девушка с русой косою…». Старик покачнулся и прикрыл глаза, почувствовав неожиданно резкий укол в сердце. Совершенно случайно и неосознанно нанесенный невинной фразой сидящей напротив. Фразой, до глубины души потрясшей пожилого бойца. «Лейтенант… Кленова. Лена. Леночка… Леся…»

– Что с вами? С сердцем нехорошо? – раздался взволнованный голос, и через несколько секунд в нос шибанул противный запах нашатыря.

– Может, валидолу? – неуверенно пробормотал рядом другой голос, мужской.

Открыв глаза, Евгений Захарович поморщился от аммиачного духа и, отстранив от носа пузырек с раствором, хрипло проговорил:

– Не надо. Я в порядке.

– Нет, надо, – не согласилась склонившаяся над ним девушка, вскрывая блистер с таблетками. Воспротивиться ей Винарский не смог. Сделав вид, что засовывает горошину под язык, он откинулся на спинку сиденья и грустно посмотрел на своего ангела-хранителя. Да, это действительно была она. Конечно, не совсем та, что во сне. И без берета. Но – эта коса, эти широко распахнутые глаза, это сострадание во взгляде и… нежность. Готовность дарить любовь тому единственному и достойному, кто пойдет с ней по жизни. Вместе и навсегда. До конца.

«Эх, где ж ты раньше была? – тоскливо подумал бывший танкист, глядя на «девушку своей мечты». – Да, жаль, что нельзя скинуть лет сорок, чтобы…». Насчет себя Евгений Захарович не обольщался, годы уже взяли свое и поздно теперь думать о том, что ушло вместе с молодостью. С молодостью и желанием жить без оглядки на прошлое, без боязни упустить мимолетное счастье.

«Ну что ж, пусть повезет другому. Тому, кто и впрямь достоин. Сегодня», – повернувшись к сидящему рядом парню, Винарский весело подмигнул ему, указывая глазами на девушку. Тот понятливо наклонил голову, пряча под носом улыбку.

Электричка тем временем начала притормаживать, приближаясь к платформе «Лианозово», конечной точке маршрута Винарского. Остановка на станции «Бескудниково» прошла почти незамеченной, поскольку в вагон никто не входил, а трое «бойцов» были настолько «увлечены» схваткой с бандитами, что попросту не обратили внимания на медленно проплывающие за окнами станционные фонари, ограду и лестницы путевого моста.

– Пора мне, ребятки. Приехал, – произнес Евгений Захарович, поднимаясь. Опершись на трость, он еще раз глянул на девушку и на всякий случай поинтересовался:

– Ехать-то далеко? А то ведь неровен час, нарвешься опять на каких-нибудь оглоедов.

– Близко, – ответила Жанна. – Я в Долгопрудном живу.

– Я провожу, – тут же вскинулся парень. – Мне тоже там выходить.

– А не забоишься? – лукаво улыбнулась девушка. – Там ведь через психбольницу придется идти.

– Ерунда, – отмахнулся новоиспеченный кавалер. – Я на физтехе учусь, а мы там все немножечко… э-э… с прибабахом. Меня, кстати, Андрей зовут. Андрей Фомин.

– А-а, ну тогда другое дело, – насмешливо протянула красавица, присаживаясь рядом с парнем и по-хозяйски беря его под руку.

– Ну вот и славно, – подытожил танкист, посмеиваясь в душе над раздувшимся от собственной значимости студентом. – А я… пойду я, ребятки. Пойду.

– До свидания, – хором ответили молодые люди, прощаясь со старым солдатом. А он… он лишь рукой махнул, разворачиваясь к тамбуру, смахивая с лица предательскую слезу. Грустно вздыхая, понимая, что опоздал. И упустил свой шанс. Нет, не сейчас, а гораздо раньше, четыре десятилетия назад, в 42-м. Забыв то, чего не было. То, что осталось только в мечтах. Во сне, так и не ставшем явью.

 

Глава 20

Воскресенье. 19 сентября 1982 г.

До общежития я добрался в полтретьего ночи. Наружные двери, ясен пень, оказались закрыты. Нет, в принципе, можно было бы и постучать, попинать их минут двадцать ногами, дожидаясь, пока заспанная вахтерша не откроет замок и не выскажет все, что думает о шляющихся по ночам идиотах.

Скандала мне не хотелось, поэтому я просто обошел здание, запрыгнул на пожарную лестницу, раз-другой подтянулся на перекладинах и, найдя ногами опоры, полез на второй этаж. Как помнилось, дверь на коридорном балкончике всегда была приоткрыта. Даже зимой. Специально для таких случаев.

Впрочем, случаи бывали разные. Чаще всего «окно на границе» использовалось для переправки в общежитие «контрабанды». Причем основным контрабандным товаром являлись представительницы прекрасного пола. Девушки, конечно, делали вид, что им ужасно страшно лезть по этим ржавым железкам, однако в конце концов, хочешь не хочешь, а соглашались. Ну да, это ведь так романтично, и к тому же тактильные ощущения при подсаживании девиц на лестницу и приему их «из рук в руки» придавали процессу определенного рода пикантность. Короче, дамы охали, повизгивали, но продолжали есть кактус… то есть, тьфу, все-таки умудрялись добираться до вожделенной двери. Практически без потерь. Обратно они, кстати, возвращались тем же путем, но под утро. Грешниц спускали на грешную землю и, как и полагается, провожали потом до дома или до ближайшей автобусной остановки, кому как повезет, кавалеры попадались разные, некоторые из них после бурной ночи откровенно ленились, экие, понимаешь, редиски…

В общем, на балкон я забрался довольно легко и, открыв скрипучую дверь, проник в здание. После чего, уже никуда не спеша, дошел до нашего блока. В комнату к Шурику, понятное дело, стучаться не стал. Приятель наверняка дрых, а будить его, чтобы поделиться впечатлениями от прошедшего дня, было не совсем комильфо. Самому же мне спать не хотелось, и в итоге я просто плюхнулся на кровать и до самого утра пролежал на ней, предаваясь мечтам. С блаженной улыбкой на морде. Вновь и вновь возвращаясь в мыслях к своим ночным похождениям. К Жанне.

Да уж, чего я никак не мог ожидать, так того, что встречу ее. И не через три года, как в прошлой жизни, а нынешней ночью. Хотя дата, по большому счету, осталась той же, только год поменялся с 85-го на 82-й. И условия знакомства почти такие же. Там тоже была электричка, правда, без гопников и без гранат в сумке. Кстати, и сама Жанна ни капельки не изменилась. Ну, то есть изменилась, конечно, но по сравнению с двухтысячными, а не с восьмидесятыми. И это понятно. Скинуть зараз тридцать лет – это вам не хухры-мухры, даже если сама женщина об этом не подозревает. Врать не буду, она и в свои сорок шесть выглядела замечательно, но сейчас попросту наповал била. Без шансов. Как обухом по голове. Бац! И готово. Можете уносить клиента, то бишь, меня. Вот только косу свою она зря отрезала, в смысле, отрежет… э-э-э… отстрижет лет через пять или шесть. С такой косой ее вообще можно считать эталоном любого конкурса красоты. Имеется в виду, настоящего конкурса, с истинными красавицами, а не теми субтильными барышнями, что двигаются по подиуму, словно роботы, нацепив на свои бледнючие лица тупые улыбочки.

Одним словом, влюбился я в нее, как пацан, будто и не было у нас ничего. Ни прожитых вместе лет, ни детей, ни брака. Впрочем, здесь этого и впрямь не было. Пока не было. Но будет, обязательно будет. В этом я точно уверен. Хотя характер у моей будущей-прошлой жены такой, что под горячую руку ей лучше не попадаться. Она ведь, сколько я ее помню, никогда и ничего не боялась. То есть нет, вру, кое-чего все же боялась. Во-первых, она почему-то в воду никогда не ныряла, а во-вторых, таблетки глотать не могла, думала, что задохнется или подавится. Однако меня это нисколько не раздражало. Жанне я мог простить все, что угодно. Тем более что и сам был грешен. Местами…

От электрички до дома я ее, конечно же, проводил. Расстояние там всего километр, но мы шли настолько не торопясь, с такой черепашьей скоростью, что вполне могли бы претендовать на звание самой заторможенной пары этого года. Останавливались возле каждого столба, ржали непонятно над чем, болтали напропалую, пихались локтями, отнимали друг у друга сумку с набором «Юный гранатометчик». Короче, наслаждались общением как могли.

А когда подошли к психбольнице (типа, чтобы «срезать угол»), то сначала минут пятнадцать искали «дырку в заборе», а потом, крадучись, пробирались между корпусами-бараками. Через каждые десять шагов Жанна хватала меня за руку и жарко шептала:

– Сейчас ка-ак выскочат психи, ка-ак прыгнут на нас…

Я так же шепотом ей отвечал:

– Не, не прыгнут. Мы же буйные. Подумают, что свои.

После чего мы и впрямь начинали хохотать как безумные. Явным образом нарываясь. На приключения. И один раз чуть было не нарвались. В ближайшем бараке зажегся свет, и на крыльцо вышел мужик в наброшенном поверх телогрейки халате. Видимо, санитар. К счастью, обнаружить он нас не сумел – успели затаиться в кустах. В итоге мужик просто плюнул на землю, витиевато выматерился и громко сообщил в темноту, что если разные му… пардон, граждане нетрадиционной сексуальной ориентации продолжат орать, то за здоровье и целостность этих самых граждан он лично нифига не ручается…

В общем, путь от станции до дома, где жила Жанна, занял у нас часа полтора. А потом мы еще долго стояли возле подъезда. Она говорила, что ей уже надо домой, но продолжала топтаться на месте. Я тоже уверял ее, что тороплюсь в общежитие, и тоже не уходил. Наверное, ждали, кто из нас первый не выдержит и замерзнет вот так вот стоять на ветру. В результате замерзли оба и все-таки распрощались. Правда, с большой неохотой. А еще она телефон свой мне прямо на руке написала. Хотя я ее об этом вообще не просил. Поскольку и так знал его наизусть. Помнил по «прошлой» жизни…

* * *

Проснулся я (точнее, решил, что хватит валяться в постели) где-то в районе семи. Шурик, судя по раздающимся из-за двери звукам, на данный момент уже встал и тусовался сейчас около умывальника – принимал водные процедуры.

– Здорово, Шур. Как оно ничего? – поприветствовал я его, выйдя из комнаты.

– А! – отмахнулся приятель, закручивая колпачок на тюбике с зубной пастой. – Башка после вчерашнего смурная совсем.

– Чего это вдруг?

– Да понимаешь, я на стройку вчера пузырь притащил. Импортный, поллитровку. Мне его папаня из загранки привез.

– И?

– Ну, отдал Петровичу, как обещал.

– Зря ты, наверное, это сделал, – усмехнулся я, включая воду и начиная не спеша умываться. – Надо было шлангом прикинуться, пустой, мол, со встречи приехал.

– Это точно, – вздохнул Синицын. – Петрович с механиком к вечеру упились чуть ли не до поросячьего визга.

– Это с поллитра-то? – моему удивлению не было предела.

– Да нет. Они еще за добавкой бегали. Ну, то есть не сами, конечно, бегали. Иваныча посылали. Потом к ним еще электрик добавился. В общем, часам к пяти вся работа закончилась.

– Нашим-то, надеюсь, не наливали?

– Нет, нашим не наливали, – помотал головой Шурик. – Только мне. Немного. Два раза по стопке.

– И как?

Мой друг недовольно поморщился:

– Да ну, блин. Не нравится мне эта водка. Пить противно и голова потом сильно болит.

– Это пока болит. С непривычки, – хохотнул я, вытирая полотенцем лицо. – Лет через пять ты, может быть, запоешь совсем по-другому.

– Может, и запою, – не стал возражать Синицын. – А сейчас ну его нафиг, напиваться по-свински. Лучше уж теорфизом заняться, пользы от него на порядок больше, и голова проясняется.

– Это точно, – кивнул я, соглашаясь с приятелем и уже прикидывая, будем мы сегодня работать или начальники объявят нам выходной, ссылаясь на объективные трудности.

* * *

На выходной, как выяснилось, я надеялся зря. И хотя мастера на площадке не оказалось, так же как и электрика с крановым, зато присутствовал Николай Иванович. Хмурый как туча, он слонялся по стройке и раздавал всем ценные указания.

– Петрович-то куда подевался? – невинно поинтересовался я минут через двадцать, когда Барабаш закончил с инструктажом.

– Болеет Петрович, – буркнул в ответ дядя Коля. – День вчера был хреновый. Бетон не пришел, с арматурой пересортица вышла, кран на профилактику встал. А еще Васька, гад, снова доску упер. Полкуба почти, ни дна ему ни покрышки.

– Что? Нечем работать сегодня?

– Найдем чем. Хоть половину плиты, да завяжем. Нечего оставлять все на понедельник. Если прораб заявится, то шкурку со всех поснимает, – Иваныч махнул рукой и досадливо крякнул. – Ленка еще вчера в обед приходила. Злая, блин, как собака. Никогда ее такой не видал…

«Черт! Черт!.. Черт! Лена!!! Как же я мог забыть про нее?! Мы же с ней… Блин! Что ж теперь делать-то?..»

На мое изменившееся лицо дядя Коля внимания не обратил, продолжая рассказывать:

– Пришла вчера вся расфуфыренная, причепуренная, словно на свадьбу. Потом по этажам походила и как с цепи сорвалась. Что на нее такое нашло, хрен знает. На Петровича наорала как на кота шкодливого, мне чуть по морде не съездила. Будто это я виноват, что у приборов сроки поверки подходят, а заявок никто не дает…

– Чего это она так? – бросил я с деланным равнодушием.

Иваныч посмотрел на меня и неожиданно ухмыльнулся.

– Тебя, наверно, искала. Но, стало быть, не нашла, вот и озлобилась.

– Меня?

– Тебя, Дюх, тебя. Кого же еще? – заржал Барабаш. – Бабы, они, знаешь, такие. Ежели на кого глаз положили, то пока свое не получат, не успокоятся.

– Да я ж вроде ничего не делал такого, чтобы… ну, того самого, – пробормотал я, изо всех сил стараясь не покраснеть, но чувствуя, что кровь уже приливает к лицу.

– Ха! Не делал. Ты сказки-то не рассказывай, – осклабился дядя Коля. – Что ж я, слепой? Не видел что ли, как ты перед ней хвост задирал? Да и она вроде… не против была. А? Дюх?

– Да ладно вам, Николай Иванович. Не было у нас с ней ничего.

– Ну не было, так не было, – пожал плечами Иваныч. – Я ж не в претензии. Это дело молодое. Только смотри, она еще сегодня обещалась прийти. К обеду поближе. Типа, съемку дополнительную провести и исполнительную намалевать. Так что ты, уж будь другом, уважь как-нибудь даму, чтобы не дергалась. Нам ведь с этого тоже, какое-никакое, а облегченье. Девки-зловредины нам тут не нужны.

Барабаш хлопнул меня по плечу, еще разок усмехнулся и, видимо, решив, что говорить больше не о чем, двинулся в сторону котлована. Оставив меня в полной прострации. Да, действительно, с Леной надо было что-то делать. Но вот что именно, пока не понятно.

Как действовать, я понял часа через два. Примерный план сложился как пазл при виде чешущего затылок Иваныча. Дядя Коля рассеянно тыкал ногой сварочный трансформатор и матерился вполголоса, разглядывая сложенные под навесом прутки арматуры.

План мой был прост, как все гениальное. Если некий молодой человек путем разных хитрых манипуляций сумел понравиться девушке, то почему бы ему не произвести обратную процедуру. То есть взять и с помощью не менее хитрых телодвижений сделать все, чтобы ей разонравиться.

Вообще говоря, в запасе у меня имелся и другой вариант. Я мог просто признаться Лене, что…

«Хм. А ведь и вправду, что?»

Что наша встреча была ошибкой? Что нам обоим лучше забыть обо всем? Что зря она себе напридумывала черт знает что, типа, у нас с ней любовь до гроба и все такое?.. А, может, наоборот, все совершенно не так? Может, это я вообразил себе невесть что и все гораздо проще, чем думается?

В любом случае, Лене об этом говорить не стоит. Оскорбленная в лучших чувствах женщина способна на многое. Ладно бы я ее просто соблазнил и бросил потом, через месяц-другой. Или бы, например, она меня бросила. Такое, увы, случается. Сплошь и рядом. Не выдержали чувства проверку временем. Бывает. Не мы первые, не мы последние. Эмоции схлынули, осталось одно: забыть и простить.

Однако чего не способна простить ни одна женщина, так это предательства. Ну а как еще прикажете называть подобную ситуацию? Буквально вчера встретились, познакомились, открыли друг другу душу, наплевав на все и всяческие условности, а уже сегодня он ничтоже сумняшеся заявляет, что любит другую…

Нет, не могу я с Леной так поступить. Соврать я ей не сумею, а правду сказать… нет, лучше не надо. Лучше пойти сложным путем. Пусть она сама догадается, хоть и не сразу, но все же поймет, что я не тот человек, который ей нужен. И тогда мы с ней тихо и спокойно расстанемся. Без лишней ругани, без никому не нужных эксцессов, без обиды, без ненависти. Как и положено всем цивилизованным людям.

Короче, решено. Действовать будем именно так. Сложным образом, зато надежно. А что в настоящий момент надо для этого сделать?

Во-первых, загрузить себя работой по-полной. Причем работой нужной и очень важной для окружающих. Чтобы у Лены даже мысли такой не возникло – попытаться меня от этой работы отвлечь.

Во-вторых, внешне я, с точки зрения женщины, должен сегодня выглядеть не совсем привлекательно.

Ну и, наконец, в-третьих. Самое сложное. Вести себя с дамой надо нарочито грубо. Типа, не до баб мне сейчас. Занят. Дел выше крыши, когда освобожусь, неизвестно. Хочешь жди, хочешь не жди. Да и вообще, меня это не сильно волнует. Так что оревуар, подруга. Созвонимся как-нибудь. На недельке…

Мысленно прокрутив в голове все детали, я подошел к Иванычу и изобразил живой интерес к тому, что он делает:

– Каркасики варить собираетесь, Николай Иванович?

– А? Чо? – дядя Коля с недоумением обернулся.

– Я говорю, армирование второй слой мы на лягушках никак не поставим. Там высота большая, каркасы нужны.

– Каркасы, говоришь? – Иваныч вздохнул, вытащил из-за пазухи «синьку» и бросил ее на сварочный аппарат. – Вот они, каркасики. Все нарисовано, осталось только сварить.

– А чего ж не варим тогда?

– Руки дрожат, мать их за ногу, – зло отмахнулся Иваныч. – Будто не Петрович, а я, блин, ужрался вчера. Электродом в держак с третьего раза не попадаю. Тычу в стык, промахиваюсь на ладонь, а если попал, так сразу же залипает, чтоб его. Швы, блин, одни сопли и шлак. Кияночкой тюкнешь – разваливаются в момент…

– Так, может, току надо добавить? – предложил я с ленцой. – И электрод под углом, дуга установится, тогда ее можно вести. Только без спешки, конечно…

– А ты что? Сварным когда-то работал? – моментально заинтересовался Иваныч.

– Ну, не то чтоб работал, но… умею кое-чего, – «скромно» заявил я, пожимая плечами.

– Умеешь, говоришь? – Барабаш посмотрел на меня, прищурившись. – А ну-ка, иди-ка сюда. Ща глянем по-быстрому, какой из тебя сварной…

Спустя пять минут я, облаченный в грубую брезентовую робу, в спилковых рукавицах и маской сварщика на голове, приступил к новой работе.

На первый каркас у меня ушло около четверти часа. С одной стороны, вроде как быстро, а с другой – не очень. Заготовки-то были уже разложены, бери да вари. Однако старенький ТД-500 – это вам не автомат-инвертор и не щипцы для контактной сварки. Плюс электроды… не то что бы плохонькие, просто отвык я уже от таких, пришлось приноравливаться. Впрочем, Иваныч остался доволен. Сварщик на объекте появился, а то, что корочек у него нет, так это не главное. Главное, что дело он знает, а корочки и выписать можно, экзамен только задним числом провести и дело, как говорится, в шляпе. Тем более что поддерживающие каркасы – конструкции довольно простые, к особо ответственным не относятся, третьего разряда для них более чем достаточно.

В общем, где-то через полчаса я наконец приспособился к электродам, а довольный до безобразия дядя Коля быстренько определил для меня фронт работ и задание на день: «Варить каркасы по ентому чертежу и чтобы пятьдесят штук к вечеру вынь да положь».

Препираться я с Барабашем не стал, пытаться уменьшить норму – тоже. Наоборот, прикинул, что если варить изделия штук по шесть-восемь за час, то рабочий день у меня закончится где-нибудь в семь-полвосьмого. Ни одна нормальная девушка не будет ждать столько времени, плюнет на все и уйдет. И, наверное, правильно сделает: такие кавалеры ей сто лет не нужны – тратить драгоценное время не на любимую женщину, а на какую-то ерунду – да шли бы они лесом, придурки, другие найдутся, галантнее и умнее…

Ко всему прочему я еще морду себе измазал машинным маслом и ржавчиной припорошил, чтобы пострашнее казаться. А часика через два рожа от ультрафиолета дуги покраснеет чуток и будет совсем «хорошо». И маску можно надевать понебрежнее, чтобы побыстрее нужного эффекта достичь. Хотя нет, наверно, не стоит. Зайчика ненароком поймаешь, сутки потом, как минимум, придется «песочек» вытряхивать. Из глаз. Красных таких, как у кролика. Короче, не будем усугублять. Не стоит лишний раз нарушать технику безопасности, здоровье дороже.

…Лена появилась на площадке в обед, однако ее появление я банальным образом пропустил – увлекся работой. Варить конструкции оказалось занятием весьма интересным, тем более что сам сварщик давненько уже чем-то подобным не баловался.

– Привет! – знакомый голос прозвучал для меня почти неожиданно, но, как ни странно, в унисон с шорохом дуговой сварки и гудением трансформатора.

– Привет, – отозвался я, откидывая маску со лба и сразу же понимая, что грубить этой девушке не смогу. Лена выглядела просто шикарно. Макияж, прическа, все как в лучших домах, словно только что в салоне красоты побывала. Новомодное полупальто с зауженной талией, широкая плиссированная юбка чуть выше колен, на ногах шпильки. Как она в них по стройплощадке передвигалась, понять невозможно, зато шею свернуть легче легкого. Не ей, конечно, а тем представителям сильного пола, которые на пути попадались. Ибо не повернуться ей вслед было выше человеческих сил. Все наши, по крайней мере, ну, те, что работали в котловане, в настоящий момент только этим и занимались. В смысле, во все глаза пялились на меня и на Лену. Пардон, вру – только на Лену, на меня-то им чего пялиться? Мужик и мужик, стоит себе, рот разинув, мямлит чего-то, никак не врубается, с какого, понимаешь ли, бодуна ему счастье этакое привалило – с богиней общаться, практически тет-а-тет. Я аж загордился собой – такую девушку отхватил всем на зависть. Забыл даже, о чем думал до этого. И как хотел избавиться от нее побыстрее. Лопух, одним словом. Извращенец конкретный.

– Ты прямо как поросенок какой-то, – прыснула в кулачок Лена, глядя на мою измазанную маслом и сажей физиономию.

– Э-э-э, – протянул я, не зная, что и сказать. Уши мои буквально горели огнем. Все планы летели в тартарары. Вместо того, чтобы тупо по-солдафонски ей нагрубить, я стоял дурак дураком, переминаясь с ноги на ногу, смущаясь своим затрапезным видом.

Вынув из кармана платок, Лена переступила через лежащую на земле арматуру и, подойдя ко мне, аккуратно оттерла грязь с моих щек. Девушка оказалась настолько близко и пахло от нее так, что я еле сдержался, чтобы не прижать ее с силой к себе и не выпускать до тех пор, пока мысли в голову не вернутся. Поскольку сейчас все они находились в другом месте. Том самом, которым любой мужчина при виде красивой женщины просто не может не думать.

– Вот так гораздо лучше, – рассмеялась Лена, отступая на шаг и придирчиво меня осматривая.

Я опять не нашелся, что ей ответить.

– Тебе еще долго здесь? – спросила она через какое-то время, видя, что ее кавалер не в состоянии поддерживать разговор.

– Ну-у, я, эм-м, кх-кх, – прокашлявшись, я наконец сумел выдавить из себя кое-что. – Мне тут еще это, каркасы варить. Штук тридцать, наверное. Часов, э-э-э, пять или шесть.

Лена покачала головой, вздохнула и с некоторым разочарованием в голосе произнесла:

– Жалко. У меня сегодня тоже работы полно. Думала, ты мне поможешь немного.

– Да я бы и рад, но ты же сама видишь, – я указал на сварочный аппарат и неожиданно для себя добавил. – Но я обязательно постараюсь закончить пораньше.

– Здорово. Я тогда тоже работать пойду, – Лена едва ли не просияла от радости. – Проводишь меня сегодня?

– Конечно, – возражать ей было сродни преступлению.

…До самого конца рабочего дня я как проклятый клепал эти дурацкие поддерживающие каркасы. И зачем только предложил Иванычу свою кандидатуру в качестве сварщика? Но делать нечего, раз взялся за гуж, придется доваривать.

Все это время Лена находилась в прорабской. Лишь изредка выходила, поглядывала в мою сторону и снова скрывалась за дверью. Одним словом, контролировала и ждала. И уходить со стройки, понятное дело, не собиралась. А я-то, лопух, планы глобальные строил, надеялся черт знает на что. Фигушки она сегодня уйдет без меня, не для того прихорашивалась, чтобы вот так запросто оставить «объект» без присмотра.

Разумом-то я, конечно, все понимал. Понимал, что не к добру это все, ох, не к добру. Доведут меня бабы и кабаки до цугундера. Впрочем, насчет кабаков – это чисто к слову пришлось. Тут и без кабаков… туши свет, сливай воду, а кто не спрятался, не виноватая я, он первый начал. Оставалось лишь плыть по течению и надеяться на его величество случай. Который только и мог спасти запутавшегося в чувствах клиента…

Работу я закончил «досрочно». Около 18:00 по Москве. На стройплощадке в этот момент уже никого не осталось, свет горел только в штабном вагончике да в сторожке. Воскресенье – день короткий, граждане торопятся по домам, в порядок себя приводить, готовиться к следующей трудовой неделе.

Смотал по-быстрому провода, собрал электроды, поправил кое-как стопочку готовых изделий. Пересчитал их по-новой. Ровненько пятьдесят, как и было заказано. Огляделся с тоской. Вздохнул. Все, кончилась вольная жизнь, пора, батенька, отвечать за содеянное. Отрабатывать надо выданные авансы. Никто тебя, Андрей Батькович, за язык не тянул. Обещал проводить даму до дома – изволь исполнять. Даже если не хочется. Хотя… зачем мне себя обманывать? Хочется. И даже очень…

– Ой! А ты что? Уже все закончил? – прощебетала выпорхнувшая из прорабской Лена.

– Ну да. На сегодня все, – улыбнулся я ей. – Вот только не знаю, как мне тебя провожать. В таком-то вот виде.

Девушка посмотрела на меня с некоторым недоумением и даже как будто с обидой. Потом наморщила носик и… очень быстро нашла решение.

– А давай ты в общежитие свое сходишь и переоденешься. А я подожду тебя, мне не трудно.

– Ну-у, да. Наверное, можно, – протянул я в ответ, делая вид, что раздумываю.

Долго думать Лена мне не дала.

– Знаешь, Андрюш, а давай мы вместе в твою общагу зайдем, – предложила она, беря меня под руку. – Никогда в студенческих общежитиях не была.

Я, естественно, удивился:

– Но ты же пять лет в институте училась. Неужели у вас не было общежитий?

Лена вздохнула.

– Были, конечно. Но я-то там не жила, а посмотреть хочется. Очень хочется, – добавила она почти жалобно.

– Желание женщины – закон, – бодро отрапортовал я, не в силах сдержать улыбку.

Девушка в ответ лишь смущенно потупилась.

* * *

В общежитие, как ни странно, нас пропустили без всяких вопросов. Хотя, если честно, крутилась у меня в голове одна хитровыделанная мысль. Насчет того, что бдительная вахтерша обязательно остановит Лену на входе и потребует предъявить студбилет. Однако, к моему немалому удивлению, сидящая на вахте бабулька просто окинула ее сонным взглядом и ничего не потребовала. Почему, фиг знает. На наших институтских барышень Лена была совсем не похожа. Скорее, наоборот, словно с другой планеты явилась. С той, где живут одни лишь красавицы. Короче, повода смыться с подводной лодки у меня так и не появилось. Пришлось вести даму к себе на этаж. Не скажу, что это было мне неприятно, но некоторая досада все же присутствовала, поскольку очередной пункт моего изначального плана был с треском провален. И поделом. Нефиг выеживаться. Коли в попал в оборот, беги и не рыпайся… совратитель, блин, инопланетных принцесс.

Кстати, уже наверху, по дороге к нашему блоку, я едва не помер от смеха и одновременно от гордости за себя. Навстречу нам попался какой-то студент, не то с третьего, не то с четвертого курса. Когда мы прошествовали мимо него, он просто не смог не сопроводить взглядом соблазнительно покачивающую бедрами даму и в результате со всего маху налетел на дверной косяк в конце коридора. Лена, конечно, сделала вид, что ничего не заметила, а я еле-еле сдержался, чтобы не расхохотаться в голос. В-общем, до блока мы все-таки добрались. Практически без приключений.

Шурик, по всей видимости, был у себя, но к нему мы, понятное дело, ломиться не стали и сразу прошли в мою комнату. Слава богу, соседи еще не вернулись с картошки, и, значит, привычного студенческого бардака в помещении пока что не наблюдалось. Старые носки в углу не стояли, постели были заправлены, пустые бутылки под столом не валялись. Стыдиться, по крайней мере, мне было нечего. Пока нечего.

Усадив Лену к себе на кровать и велев ничего не стесняться (и вообще – чувствовать себя как дома), я вытащил из шкафа чистые шмотки и рванул по-быстрому в душ. Негоже, знаете ли, заставлять девушку ждать, даже если она сама к тебе напросилась. В любом случае, это было бы не по-джентльменски. Джентльменом меня, конечно, назвать трудно, но ведь и не мужлан какой-нибудь, с правилами этикета знаком. Хотя и интерпретирую их не всегда правильно.

В душе я пробыл недолго. Свеженький как огурчик вернулся через пять минут в комнату и обнаружил, что гостья уже успела сбросить пальто и, оставшись в нарядной блузке (насколько я знаю, такие надевают исключительно для свиданий с молодыми людьми с целью покрасоваться перед избранником), с интересом рассматривала взятую с моей полки тетрадь. Ту самую, которая песенник и в которой несколько дней назад появилось послание из 2012-го.

– Ничего не понятно, – проинформировала меня Лена, захлопывая тетрадку. – Тут с одной стороны вроде бы песни, а с другой какая-то ерунда.

– Какая еще ерунда?

Девушка пожала плечами.

– Там про какие-то кварки написано, а я в этом вообще ничего не соображаю.

– Про кварки? – забрав у гостьи тетрадь, я с раскрыл ее на последней странице. – Хм, действительно, ерунда.

О том, что ерунда оказалась новым посланием от Синицына, я упоминать не стал. Мысленно перекрестившись и поблагодарив Шуру из будущего за то, что он, как обычно, растекся мысью по древу и облек свои гениальные рассуждения в недоступную для простых смертных форму.

– Это так, мысли всякие. О природе времени, материи и вообще, – с нарочитой небрежностью пояснил я, бросая тетрадку на стол.

– О времени? – Лена посмотрела на меня несколько странным взглядом, но, к счастью, дальше развивать эту тему не стала, переключив внимание на висящую на спинке кровати гитару. – А это твоя гитара?

– Моя.

– Можно?

– Пожалуйста.

Осторожно взяв инструмент, она несколько раз тронула пальчиком струны, потом вздохнула и протянула гитару мне:

– Знаешь, всегда мечтала научиться играть на такой.

– И как? Научилась?

– Не-а. У нас в семье только папа умеет.

– Молодец папа, – усмехнулся я, садясь перед Леной на стул и начиная подстраивать колки на «Кремоне».

– Да. Он молодец, – рассмеялась гостья. – А ты, как я понимаю, тоже умеешь?

– Ну, я, конечно, не Андрес Сеговия, но… могу кое-что.

– Сыграешь?

– Для тебя – все что угодно.

От таких слов Лена неожиданно покраснела, но затем все же оправилась от смущения и, чуть подавшись вперед, приготовилась слушать. Пристроившись на самом краешке казенной кровати, устремив в меня взгляд, закинув ногу на ногу, выпрямив спину и обхватив руками свою ну очень соблазнительную коленку.

Выдерживаю небольшую паузу, перехватываю поудобней гитару, медленно провожу рукою по струнам.

«Что же мне ей сыграть? Что-нибудь новенькое? То, что здесь еще не слыхали? А может, наоборот, что-нибудь совсем свежее, но пока не слишком известное?..»

Размышления длятся недолго. Пока одна (рациональная) часть мозга пытается подобрать подходящую для исполнения песню, другая (трансцендентная) уже раздает команды: «Нечего думать, играй что играется, пой что поется». И я пою. Неведомо что. То, что навеяно подсознанием.

«Господи! Что я пою?! Я же совсем не это хотел! Что теперь Лена подумает?»

Лена смотрит на меня не мигая. Рот слегка приоткрыт, грудь вздымается, глаза блестят… А я все продолжаю и продолжаю… Певец, блин! Тетерев на току!

«Все. Слава богу. Допел».

Жалобно тренькнув, гитара падает на кровать. Я ее почти ненавижу. Гитару, конечно, а не кровать. Медленно поднимаюсь со стула. В горле комок. Облизываю внезапно пересохшие губы.

Лена не отрывает от меня взгляда. Тоже встает, делает шаг навстречу. На шпильках она почти вровень со мной. Секунда, и ее руки уже на моих плечах. Еще секунда, и они обвивают шею. Губы у Лены мягкие, пальцы нежные, а язычок проворный и очень настойчивый.

Сопротивляться я ей не могу. Да и не хочу, если честно. Инстинкты в союзе с гормонами опять побеждают разум, плюют на все его бессмысленные потуги «остаться в рамках».

Поцелуи становятся все более и более страстными, на близость женщины организм реагирует так, как ему и положено. Одна рука уже шарит под блузкой, нащупывая застежки бюстгальтера, вторая скользит по талии вниз, подбираясь к самому «вкусному». Тела наши дрожат в предвкушении. К черту условности! К черту ненужные мысли! Пусть рушится мир, нас это сейчас не волнует. Есть только мы, и мы вместе, а все остальное – не важно!..

– Андрюха! Ты дома?

«Твою мать!»

Мы с Леной резко отрываемся друг от друга.

«Шурик! Скотина! Такую тему испортил!»

Лена прячется за меня и лихорадочными движениями пытается привести себя в относительно нормальное состояние, приличествующее каждой добропорядочной советской девушке. Поправляет прическу, юбку, застегивает пуговицы на блузке. «Ну да, все верно. Мы ничего такого не делаем. Просто… э-э-э… чаю вот решили попить. Чайника, правда, нет, но кого и когда останавливали подобные мелочи?..»

– Андрюха! Открой, дело есть, – продолжает барабанить Синицын.

Ругаюсь сквозь зубы и иду открывать. Отпираю замок, распахиваю дверь.

– Ну? Что хотел?

– Слушай, Андрюх, тут это, мысля одна появилась… – Шурик протискивается мимо меня и… замирает с отвисшей челюстью.

– Какая еще, к бене, мысля? – я пытаюсь оттеснить его в коридор, одновременно оглядываясь на Лену. Кажется, она успела привести себя в божеский вид и теперь как ни в чем ни бывало стоит у окна, изображая святую невинность.

Приятель вопрос игнорирует. Ошарашенно пялится то на меня, то на Лену, потом трясет головой, словно не верит увиденному, и начинает громко шептать:

– А это кто? Ленка, да? Ленка?

– Нет! Рабыня Изаура! – рявкаю я и самым решительным образом выпроваживаю его из комнаты. – Потом, Шура. Все потом.

Захлопываю дверь. Мысленно себя матерю.

Шурик, конечно, гад, но, в принципе, я ему благодарен. На самом краю меня удержал, приперся бы он чуть попозже и свой грех перед Жанной я бы не искупил никогда. Блин! За что мне такие мучения?! Две женщины, обе такие разные, но устоять ни перед одной не могу. И выбирать не имею права. Знаю, кто мне судьбой предназначен. Знаю, но прямо сейчас убить себя готов за подобное знание. За будущее, которое еще не свершилось. За прошлое, которого не было. За настоящее, в котором я самая обычная сволочь. Сволочь и бабник. Желал осчастливить весь мир, изменить его в лучшую сторону, а в итоге даже в себе не сумел разобраться. Смотрю на Лену и вижу, влюбилась она в меня не по-детски. А я, вместо того, чтобы честно признаться, что и мизинца ее не стою, все тяну и тяну. И чем дальше, тем все больше и больше запутываюсь в собственной лжи. Причем лгу я не только ей. Себя обманываю, думая, что «само рассосется». А вот хрен тебе, Андрей Батькович! Не рассосется. Как ни крути…

– А кто такая рабыня Изаура? – внезапно интересуется Лена.

«Во, блин, попал!»

– Э-э-э, – пробую найти объяснение и в конце концов нахожу. – Ну-у, это персонаж одного романа. Бразильского, кажется. Его в «Иностранной литературе» печатали.

Гостья на миг задумывается:

– Не помню такого.

– Давно это было, – я развожу руками и улыбаюсь.

Лена сразу же забывает о сказанном, отрывается от окна и одаривает меня многообещающим взглядом. Слова не нужны, она явно желает продолжить начатое. То, что было прервано появлением Шурика.

Прикрываю глаза и несколько раз повторяю про себя нехитрую мантру. «Я спокоен. Я совершенно спокоен. Ты замечательная девушка, я от тебя без ума, но мне не нужны неприятности. Я абсолютно спокоен. Я как кремень. Как партизан на допросе. Ты самая лучшая, но жизнь сложная штука. Я спокоен до безобразия. Стоек, как оловянный солдатик… Ага, вроде подействовало».

Разворачиваюсь к шкафу, достаю оттуда подаренную Кривошапкиным куртку и не торопясь ее надеваю.

– Ну что, я готов. Провожу тебя как обещал.

Сказать, что Лена расстроена, значит не сказать ничего. В глазах разочарование и обида. Губы дрожат, кажется, она хочет что-то сказать, но… ничего не поделаешь – сама просила, чтоб проводил, а про все остальное мы с ней не договаривались. Девушка берет с кровати пальто, я намереваюсь помочь, но, увы – от помощи Лена отказывается. Дергает недовольно плечом и с гордым видом выходит из комнаты. Вроде как «не очень-то и хотелось».

Спешу за ней. Догоняю около наружной двери.

Лена перешагивает через порог. Поворачивается. Смотрит на меня. Ждет.

«М-да. Болван ты, Андрюха. Дурень редчайший. Отказать такой девушке – это даже не преступление, это диагноз…»

В порыве самоуничижения неожиданно вспоминаю одну очень важную вещь. «Елки! Я же ключи забыл».

Бросаю Лене «Подожди, я сейчас», бегу по коридору назад и… упираюсь в закрытую дверь. «Вот уж, действительно, придурок конкретный». Дергаю ручку (а вдруг откроется?), судорожно пытаюсь понять, что же дальше. На всякий случай, еще раз ощупываю карманы. «Фух! Слава те господи. Вот они – не в куртке, а в джинсах».

С огромнейшим облегчением достаю ключи из кармана. Радуюсь. Засовываю их обратно. «Очень хорошо. Дверь ломать не придется… Опа! А это что за фигня?»

Вынимаю из джинсов маленький бумажный пакетик. Двойной. Цена – четыре копейки.

В коридор выглядывает Синицын. Смотрит на то, что у меня в руках, после чего протягивает с восхищением в голосе:

– Ну ты и монстр, Андрюха.

«Угу. Прямо-таки маньяк сексуальный».

Запихиваю презервативы в карман и весело подмигиваю приятелю:

– Нормально, Шур. Проверено электроникой…

* * *

Минут десять мы шли в полном молчании. Но потом Лена все же оттаяла. Влюбленная женщина – статья особая. Готова простить своему избраннику любой закидон, даже откровенную «тупость». В разумных пределах, конечно. Все как в народной мудрости: любовь зла, и козлы этим беззастенчиво пользуются.

Когда мы покинули студенческий городок и углубились в переплетение улиц, Лена взяла меня под руку и тихо спросила:

– Андрей, ты наверно считаешь меня полной дурой, да?

– Это почему это?

– Ну-у, – девушка немного замялась. – Мне отчего-то кажется, что ты думаешь, что я вся такая… развратная. Только познакомились и сразу, ну, это самое.

Я промолчал, а она, не услышав ответа, лишь тяжко вздохнула и продолжила с горечью:

– Ну да. Все правильно. Ты ведь понял уже, что ты… что я…

– Что я у тебя не первый? – закончил я за нее.

Лена снова вздохнула:

– Да, не первый. А еще я старше тебя на целых пять лет.

Я резко остановился, развернул Лену к себе и, глядя ей прямо в глаза, произнес выделяя каждое слово:

– Понимаешь, Лен, мне, грубо говоря, наплевать, что у тебя было когда-то. Где ты, что ты, с кем ты и насколько ты старше меня. Это не имеет никакого значения. Ты уже не девочка-школьница. Ты самостоятельная взрослая женщина и имеешь полное право поступать так, как считаешь нужным. И требовать от тебя большего не может никто. Я – тем более.

– Ты… правда, так думаешь? – судя по ее взгляду, она была удивлена подобным признанием.

– Конечно, – повинуясь какому-то неясному чувству, я привлек Лену к себе и мягко погладил по волосам. – Глупышка. Тебе что, ни разу не говорили, что ты умница и красавица, каких поискать?

– Нет, – прошептала умница и красавица, прижимаясь ко мне всем телом. – Ни разу не говорили.

– Они идиоты. Не видели очевидного.

После этих слов Лена прижалась ко мне еще крепче, и секунд десять мы просто стояли, наслаждаясь друг другом. Потом девушка слегка отстранилась и, опустив голову, медленно, будто в смущении, произнесла:

– Андрей, а ты… ты, когда первый раз увидел меня, что почувствовал?

Я усмехнулся, прижал ее снова к себе и, по-заговорщицки оглянувшись, прошептал на ухо:

– Я сразу подумал, если эта девушка не будет моей, то мне останется лишь ноги в цемент и в воду.

– Правда? – ее глаза блестели как два огромных алмаза.

– Правда.

Это был честный ответ, и Лена это сразу почувствовала. Прильнув ко мне, она быстро-быстро заговорила. Срывающимся голосом, словно боялась, что ее кто-то прервет:

– Знаешь, Андрюш, я ведь тоже, как только увидела тебя в первый раз, у меня как будто оборвалось все внутри. Мне так захотелось, чтобы ты обратил на меня внимание. А ты был такой серьезный и даже не глядел в мою сторону. А потом мы стали оси эти дурацкие разносить, и ты был рядом, и я была на что угодно готова, лишь бы этот день не кончался. А когда мы исполнительные рисовали… Знаешь, у меня ведь и было-то всего пару раз. Дура была, хотела попробовать, как это, ну, когда мужчина и женщина. И, хоть верь, хоть не верь, мне это совсем не понравилось. Но когда мы с тобой, я… это было так здорово, я словно бы улетела куда-то, будто в раю побывала. А сегодня… сегодня мне так захотелось все повторить, что… я не знаю, но мне стало страшно, когда ты… Андрюш, ну скажи пожалуйста, почему? Может, я что-то не то сделала, почему ты сегодня такой, почему ничего не вышло? Это ведь я во всем виновата, да?

– Ты тут совсем ни при чем, – со вздохом выдавил я из себя.

– Но… тогда что? – Лена смотрела на меня с ожиданием.

А я снова молчал, не отрывая от нее глаз. В этот миг она казалась мне лучшей из лучших, красивейшей из красивых, самой желанной из всех женщин этого мира. Но отвечать я ей не хотел. Не мог заставить себя сказать правду.

«Господи! Ну ты же умница, ну придумай что-нибудь, найди объяснение».

И она действительно его нашла.

– Кажется, я и вправду полная дура, – пробормотала Лена спустя примерно минуту. – Ты же работал весь день. Все ушли, а ты остался и пока все не сделал… Ну да, ты же устал совсем. А тут я, идиотка, со своей лю… с желаниями дурацкими, да?

Я улыбнулся:

– Ну да. Где-то так. Примерно.

Девушка вновь прижалась ко мне, обхватила руками и звенящим от счастья голосом проговорила:

– Господи! Какая же я дура. Самая счастливая дура на свете…

* * *

Как выяснилось, Лена жила на другом конце города. Если считать от моего общежития, то почти на два километра дальше, чем Жанна. Поэтому ровно половину дороги меня не покидала мысль, что если нам по пути вдруг встретится моя будущая супруга, то это будет полный пипец. Ситуация как в водевиле или итальянской комедии положений: иду под ручку с одной, а навстречу – другая. Результат, в лучшем случае, просто немая сцена, а в худшем – боюсь, что одними легкими телесными я не отделаюсь.

Беспокоиться я перестал, лишь когда мы миновали центральный городской парк и дом Жанны остался далеко позади. Лена, кстати, на перемену моего настроения внимания не обратила. Во-первых, потому что не знала об этой проблеме, а во-вторых, ей и собственных переживаний хватало. Ведь, по сути, она только что объяснилась в любви – отчаянно, словно в омут с головой бросилась – и даже получила ответ, который, увы, можно было трактовать как угодно.

К несчастью, она, скорее всего, трактовала мое невразумительное бурчание как «я тоже тебя люблю». В принципе, она была недалека от истины. Мне и, правда, казалось, что влюбился без памяти в эту девушку и если бы не случилось в моей жизни Жанны, то ее место Лена бы заняла без вопросов. Даже мысли бы не возникло променять ее на кого-то еще. И в итоге где-нибудь через полгодика-год, к гадалке не ходи, стала бы мадемуазель Кислицына мадам Фоминой. Судя по ее счастливому и цветущему виду, Лена против подобного развития событий не возражала. Наоборот, была бы на то ее воля, постаралась бы ускорить процесс по максимуму. Поход в ЗАГС, заявление, «испытательный» срок, разноцветные ленточки на машине, свадебная фата, марш Мендельсона, крики гостей «Горько!», новоиспеченный муж, на руках уносящий в спальню уже не невесту, а законную суженую, и как апофеоз всего – жаркая брачная ночь, от заката и до рассвета, не смыкая глаз, не размыкая объятий…

Вообще говоря, Лена вела себя как девчонка. Шутила, смеялась, забегала вперед, что-то рассказывала, возвращалась обратно, брала меня за руку, куда-то тянула, снова смеялась. В сравнении со мной она и вправду выглядела девчонкой. Но одновременно – женщиной. Настоящей женщиной. Несмотря на кажущуюся непосредственность, по лицу ее временами пробегала какая-то тень, словно бы она чувствовала, что я не тот за кого себя выдаю, как будто уже догадывалась, что, на самом деле, я старше и опытнее ее. Причем намного. И ей вовсе не требуется учить меня «жизни» и заставлять делать то, что я не хочу. Короче, побаивалась меня. Трусила, одним словом. Даже не подозревая, что сам я трушу не меньше. Боюсь того, что может произойти в самом ближайшем будущем. Что выбор мне, так или иначе, сделать придется. Трудный выбор. Словно ножом полоснуть по сердцу, которому не прикажешь.

Везет, блин, последователям ислама. Им можно иметь сразу нескольких жен, и никому даже в голову не придет упрекать восточных товарищей за излишнюю, с точки зрения «просвещенной» Европы, любвеобильность. Ну да, прямо как в песне, «если б я был султан, я б имел трех жен». Впрочем, мне бы хватило и двух. И каждая была бы для меня единственной и неповторимой.

Увы, подобное невозможно. Не станут ни Лена, ни, тем более, Жанна терпеть под боком соперницу. Не будут они делить своего мужчину с кем-то еще. И, наверное, они правы. Ничем хорошим это не может закончиться. Особенно для меня. Итог такой «любовной игры» вполне предсказуем – потеряю обеих. Без вариантов…

– А вот здесь я живу, – сообщила мне Лена, останавливаясь возле подъезда. Последнего подъезда панельной девятиэтажки, расположенной на городской окраине. Дальше был лишь пустырь, потом какие-то гаражи, за ними лесок и водная гладь канала, излучиной охватывающего небольшой подмосковный город. Город, в котором жили мои любимые женщины.

* * *

…Лена смотрела на меня, я – на нее. Просто стоял и молчал, ничего не предпринимая. Кажется, она чего-то ждала. Ждала и никак не могла дождаться. Ее кавалер откровенно тупил. Или просто прикидывался.

– У нас квартира на последнем этаже, – не выдержала в конце концов Лена. – Мама и папа, я тебе уже говорила, в экспедиции до Нового Года.

Сказала она это тихо и как-то не очень уверенно. А потом еще более тихо добавила, опустив глаза:

– Может… зайдешь?

Я вздохнул и демонстративно посмотрел на часы. «Блин! Время-то совсем детское. Еще и половины девятого нет».

– Тебе пора, да? – девушка в некоторой растерянности теребила пуговицу пальто, видимо, просто не понимая, ну что еще ей сделать такого, чтобы до этого болвана, наконец, дошло.

– Да, пожалуй, пора, – ответил я, чувствуя себя полным придурком.

Лена закусила губу, отпустила, наконец, мою руку и…

– Андрей, а ты бывал когда-нибудь на крыше высотки? – она глядела на меня своими огромными глазищами и словно бы провоцировала на что-то. Что-то пока не слишком понятное.

На крыше я, конечно, бывал, и не на одной. В Москве двадцать первого века высоток полно, и одну из них мы даже когда-то строили. К тому же высотные здания будущего ни в какое сравнение не шли со здешними многоэтажками. Однако поведать об этом девушке я не мог. Поэтому просто пожал плечами и скучным голосом сообщил:

– Да нет. Как-то не приходилось.

Соврал, одним словом.

Лена в ответ хитро прищурилась.

– Ты многое потерял. А я вот на нашей крыше часто бывала. Ты даже представить себе не можешь, как это здорово.

– Хм, а у вас что, можно вот так вот запросто на крышу попасть?

– Ага, – рассмеялась красавица. – Замки там только для видимости, но об этом мало кто знает.

«М-да. И куда только смотрят местные коммунальщики?»

– Пойдем, – Лена потянула меня за рукав. – Это недолго. Ты просто посмотришь и все.

На этот раз я сопротивляться не стал. Крыша – это все-таки не квартира, для интима она не подходит. Хотя романтично, не скрою. Вид сверху на город и на окрестности – штука довольно занятная. Тем более что этот дом стоит на пригорке, других таких же высоких зданий поблизости не наблюдается, и, значит, посмотреть будет на что. Я ведь и в «прошлой» жизни Долгопрудный с такого ракурса никогда не рассматривал. Не было необходимости.

– Пойдем, – улыбнулся я, соглашаясь-таки на «авантюру».

* * *

Наверх мы поднимались на лифте. Лена хитро поглядывала на меня из-под полуопущенных век, загадочно улыбалась и вообще выглядела очень довольной. Наверняка, «каверзу» какую-нибудь готовила или «масштабную провокацию». Чисто женскую, о которой я бы при всем желании не смог догадаться – логику, используемую представительницами прекрасного пола, ни один мужик не поймет, только мозги набекрень вывернет, но до сути так и не доберется.

Выйдя из лифта, мы повернули за шахту, поднялись еще на полэтажа и остановились на узенькой техплощадке. К люку, что был в потолке, вела почти вертикальная лестница с косоурами из швеллеров и ступеньками из витой арматуры. Наверх Лена полезла первой. То, что она сделала это специально, я понял через пару секунд, когда поднял голову…

«Е-мое! За что мне такие мучения?!»

Юбка у Лены короткая, да к тому же задирается высоко, когда девушка ставит ногу на очередную ступень. Медленно ставит, не торопясь, аккуратненько. Типа, осторожничает, чтобы не оступиться. И чтобы тот, кто внизу, все очень хорошо рассмотрел. И открывающиеся взору точеные ножки, и полупрозрачные кружевные трусики, и то, что ими обтянуто, и… Ей-богу, у меня сейчас точно штаны разорвутся, не выдержат напряжения. А рука, блин, уже нащупывает в кармане упаковку с резиновыми изделиями, которые я столь «предусмотрительно» захватил с собой, собираясь… кх-кхм… всего лишь проводить даму.

С большим трудом унимаю распалившиеся эмоции и тоже лезу наверх. Матерясь сквозь зубы, злясь на себя и почему-то на Лену. «Блин! Ну зачем она так?! Я же нормальный мужик, у меня же щас крыша слетит… прямо под крышей…»

На кровлю мы выбираемся через чердачный этаж. Он невысокий, поэтому идем по нему чуть нагнувшись. В таком положении походка у Лены выглядит еще более вызывающей. Она словно дразнит меня, провоцирует на «неконтролируемое безумство». Я, впрочем, пока держусь, но точно знаю (и знаю, что она это тоже знает), что долго сдерживаться не смогу, с нарезки сорвусь обязательно. Чем это все закончится, одному богу известно. Или черту – тут, скорее всего, рулит именно он. Черт в юбке. Точнее, чертовка. Сводящая с ума и соблазнительная до жути…

* * *

Когда мы очутились на воздухе, я, наконец, понял, что Лена имела в виду, говоря: «Это здорово!»

И город, и прилегающие окрестности были у нас как на ладони. Даже подступившая ночь не являлась помехой. Внизу было уже темно, но здесь, на продуваемой всеми ветрами крыше, сумрак еще не стал хозяином положения. Заходящее солнце просто так сдаваться не собиралось. Небо на западе продолжало алеть. Край горизонта казался светящейся нитью, границей, отделяющей небесно-звездную синь от погружающейся во мрак земли. Вероятно, именно так выглядит наша планета из космоса. Увы, мне это знать не дано, космонавтом я никогда не стану. А если бы даже и стал, все равно не смог бы увидеть подобную красоту вживую – только через корабельный иллюминатор или сглаживающую цвета «маску» скафандра. Понятное дело, это вовсе не то же самое, что парить в высоте, словно птица, или хотя бы стоять на вершине горы, ощущая свое единение с природой и миром.

Земля, кстати, тоже, хоть и была укутана в темноту, уже не представлялась мне пустынной и мертвой. По ленте канала, сверкая огнями на палубе, плыло какое-то судно. В аэропорт Шереметьево заходил на посадку кажущийся игрушечным самолет. Другой почти такой же взлетал. Светились окна домов, маленьких и больших, высоких и низких. И каждый загорающийся или гаснущий огонек говорил об одном – за этими окнами люди. Такие же как и я. Такие же как мы с Леной. Живые. Способные любить и страдать, ругаться и ссориться, готовить ужин, ходить на работу, воспитывать детей, о ком-то заботиться, кого-то жалеть, а кого-то, наоборот, терпеть только в силу привычки или вообще – ненавидеть. Верить или не верить в судьбу и надеяться, что все это неспроста, что живешь ты не просто так, что ты нужен кому-то, что где-то тебя любят и ждут.

Это было и вправду здорово. Я никогда и никому не говорил, что отчаянно люблю высоту. Люблю, когда дух захватывает, когда можно просто смотреть сверху вниз и не думать ни о чем конкретном. Просто стоять, просто смотреть, просто наслаждаться увиденным.

Об этой моей «маленькой слабости» знала, наверное, только Жанна. А теперь, выходит, и Лена каким-то образом догадалась.

– Нравится? – голос девушки был буквально наполнен восторгом. Не меньшим, чем у меня.

Мы стояли возле самого парапета. Лена держала меня за руку. Держала крепко и отпускать, похоже, не собиралась.

Вслух я ей отвечать не стал – всего лишь кивнул. Потому что слов, чтобы передать свое состояние, у меня не нашлось.

– Знаешь, а ведь мы можем еще выше подняться, – неожиданно произнесла Лена секунд через пять или шесть.

Я повернул голову в ее сторону.

– Вон туда, – девушка указала на возвышающееся над кровлей машинное отделение лифта.

– Там же лестницы нет, – ответил я после короткой паузы.

– Ну и что? – Лена пожала плечами, давая понять, что подобные «мелочи» ее ничуть не волнуют.

«Ну да, все верно. Какие проблемы? Если женщина что-то решила, то два с половиной метра бетонной стены ее уж точно не остановят».

На самом деле, все оказалось гораздо проще, чем думалось. Забыл я как-то о том, что на кровле имеются еще и вентшахты и что некоторые из них могут примыкать прямо к машотделению. А не заметил я их только лишь потому, что располагались они с другой стороны от выхода. Уступом, подобно лестнице для сказочного великана.

На этот раз пропускать даму вперед я не решился. Во-первых, чтобы не допустить еще одной «провокации» с ее стороны, а во-вторых, поверхность у этих своеобразных «ступеней» была достаточно грубой. Для меня, одетого в обычные джинсы, это проблемы не представляло, но вот Лене ходить с ободранными коленками было бы не совсем комильфо. В итоге, первым забираться на верхотуру пришлось именно мне. Пошагово. Сначала запрыгиваешь на первый «столб» (самый низкий и одновременно самый широкий) и осторожненько подтягиваешь к себе спутницу, потом на второй, потом по той же схеме на третий, затем на четвертый… На пятом шахты заканчивались, и дальше шла собственно крыша.

Лена, кстати, против такого подъема не возражала. Скорее, наоборот, ей это очень и очень нравилось. Она буквально жмурилась от удовольствия. Ей даже съезжающие на нос очки не мешали. Девушка поправляла их всякий раз, когда оказывалась на очередном «столбе». После чего вцеплялалсь мне в куртку и совсем не спешила подниматься на следующую «ступень». Делала вид, что перед «штурмом» новой вершины ей надо как следует отдышаться. Но отдышаться не просто так, а обязательно в объятиях кавалера. Словно бы намекая на то, что женщины – существа слабые и изнеженные, прыгать по «горным склонам» не могут, надо чтобы кто-то помог. Поделился, так сказать, собственной силой и ловкостью… Хитрюга она, одним словом, снова меня «обманула». Причем, уже во второй раз.

В итоге на «гору» мы все-таки забрались, потратив на это дело четыре минуты, по одной на каждую из «ступенек». Рекордсмены, короче, со знаком «минус».

– Пойдем, – едва очутившись на крыше «коробки», Лена моментально забыла про демонстрируемые до того «усталость и слабость». Увлекая меня за собой, она решительным шагом направилась к дальнему краю строения.

Дойдя до угла, девушка с легкостью заскочила на парапет, качнулась на шпильках (у меня аж сердце кольнуло – вдруг упадет), крыльями раскинула руки и…

– Эге-гей-го! Я лечу, лечу, лечу-у-у-у-у!

«Тьфу ты, ешки-матрешки! Островского нам тут только и не хватало. Или «Титаника», чтоб его айсбергом побыстрей раздавило…»

Выругаться вслух я уже не успел.

– Лечу-у-у-у!

Да, она действительно «полетела». Только не вперед, чего стоило опасаться больше всего, а назад. Из обратной стойки, почти как прыгуны в воду, не опуская рук, вытянувшись на цыпочках, изящно изогнув спину. О том, что я не сумею ее подхватить, Лена, скорее всего, даже не помышляла. И оказалась права. Я ее и впрямь поймал. Причем, был бы сейчас в своем «истинном» возрасте, поймал бы заодно и инсульт. Или инфаркт – с точки зрения обывателя разницы в них нет никакой, кирдык наступает в обоих случаях.

– Ну, прости, прости, – смеясь, говорила Лена и гладила меня по щеке. – Ну не смогла я. Не смогла удержаться. Очень уж пошутить захотелось.

– Шутки у тебя, – пробурчал я, с трудом отходя от шока.

Меня она, впрочем, уже не слушала. Вновь подойдя к парапету, но не пытаясь больше на него заскочить, девушка опять раскинула руки:

– Знаешь, Андрей, я прихожу сюда очень часто, раз или два в неделю. Вот так вот встаю и представляю, что наш дом – это огромный корабль. Он плывет в далекие-предалекие страны, а я … нет, я вовсе не капитан этого корабля и даже не юнга. Я самая обычная пассажирка. Но мне почему-то кажется, что мы плывем слишком медленно и не туда, куда нужно. И тогда мне хочется стать птицей. Чайкой какой-нибудь или, например, альбатросом. Чтобы лететь впереди и указывать курс. А если я вдруг опять превращусь в человека, то точно знаю, что меня непременно спасут. И спасителем станет вовсе не царь морской или принц на белом дельфине, а… молодой рыбак на маленькой лодочке. Он вышел в море на промысел, но поймать ничего не успел – попал в шторм и его унесло в открытое море. А в итоге он спасает из волн меня, и мы вместе плывем к далекому берегу. Лодочка старая, сквозь щели в нее набирается много воды, она в любой момент может пойти ко дну, но мы все равно счастливы. Знаем, что никакой новый шторм, каким бы сильным он ни был, не сможет нам помешать. Просто потому что мы вместе. Вместе и… навсегда.

Лена перевела дух, бросила на меня быстрый взгляд, после чего опять отвернулась.

Я молчал. В голове крутились какие-то странные мысли.

«Зачем она все это говорит? Что хочет до меня донести?»

Складывалось ощущение, что она знает меня как облупленного. Причем много лет. Как будто и фильм «Титаник» смотрела, и про «рабыню Изауру», и все мои «больные» места секретом для нее не являются. Недаром ведь «бьет» по ним прямо-таки со снайперской точностью. Словно бы полностью уверена в своих силах и опыта ей в подобном деле не занимать… Будто она тоже, как я, из буду… «Да нет. Не может такого быть. Чушь это все. Она обычная девушка, только очень умная и очень… очень красивая…»

«Обычная девушка» опустила наконец руки и, поняв, что комментировать ее слова я не намерен, тихонько вздохнула.

– Скажи, Андрей, – произнесла она после непродолжительного молчания. – А вот если бы ты решил вдруг жениться, ты бы как себе жену выбирал?

Я непроизвольно вздрогнул. «Черт. Не нравится мне такой разговор. Ох, не нравится».

– Не знаю, Лен. Наверно, никак. Наверное, просто понял бы в какой-то момент, что именно эта девушка будет мне хорошей женой.

Ответ, безусловно, дурацкий, но, увы, другого у меня не нашлось. Ляпнул, что первое пришло в голову. Тем не менее Лену мой ответ как будто устроил.

– А как ты думаешь, я… – продолжила она с непонятными мне интонациями, – я могла бы стать тебе хорошей женой?

А вот это мне совсем не понравилось. Даже какая-то злость на нее появилась. «Она что? Пытается манипулировать мной?.. Это зря. Зря она это затеяла. Результат будет обратный. Совсем не такой, как ей хочется».

Обмануть я ее, однако, не мог. Поэтому ответил честно. Как думал, так и ответил:

– Думаю… да. Определенно, да.

Лица ее я не видел, Лена стояла ко мне спиной. Но, рупь за сто, сейчас она наверняка улыбалась. Видимо, полагала, что все идет четко по плану. По ее личному плану, в котором мне отводилось особое место. С ее точки зрения, самое лучшее. И самое близкое.

– А матерью? – неожиданно поинтересовалась девушка, повернувшись вполоборота ко мне.

– Что матерью? – не понял я.

Лена слегка усмехнулась.

– Смогла бы я стать хорошей матерью для твоих детей?.. Наших детей, – уточнила она через секунду.

Сжав кулаки, я смотрел на нее исподлобья. В этот момент я ее почти ненавидел. Ненавидел и в то же время безумно хотел. И ничего не мог с этим поделать. Хотелось сказать ей что-нибудь резкое и обидное, но… вместо «нет, не смогла бы» вырвалось совершенно другое:

– Поживем-увидим.

Сказав это, я развернулся и молча направился к спуску. Быстро сбежал по крышкам вентшахт, спрыгнул на основную кровлю и вновь развернулся. Оставлять здесь Лену одну было неправильно. По крайней мере, сейчас, пока разговор не закончился. Поэтому я просто стоял и ждал. Ждал, когда она тоже спустится. Вот только помогать я ей больше не собирался. Сама как-нибудь сойдет. Ей это не впервой.

К шахтам Лена подошла секунд через двадцать. Расстроилась она или нет моим внезапным демаршем, понять было трудно – я видел только ее силуэт на фоне звездного неба. Немного постояв на краю, скорее всего, в ожидании помощи с моей стороны, девушка пожала плечами и начала осторожно спускаться. Спустилась на верхний «столб», потом на тот, который чуть ниже, занесла ногу над следующим и…

– Ах!

Оступилась, короче. Типа, случайно. Подвернула каблук и рухнула вниз, прямо в мои объятия. Ну да, кто бы сомневался, что сия «неприятность» произойдет именно там, где поймать даму легче всего. Однако, по моему разумению, это был уже перебор. Причем, явный. Не стоило ей так делать. Не почувствовала, видать, перемену в настроении кавалера. Ошиблась. Сильно ошиблась. Очень сильно. Мое настроение было не просто паршивым, оно было отвратительным. Я ненавидел сейчас всех и вся. Вахтершу в общаге – за то, что не остановила Лену на входе, Иваныча – за то, что из-за вчерашней пьянки скинул на меня сварные работы, Шурика – за то, что притащил на стройку тот злосчастный пузырь, Лену… увы, ее я ненавидел больше всех остальных. Формально – за желание манипулировать мной. Фактически же я ненавидел сейчас не ее, а себя. За трусость и самонадеянность. Но, видимо, как раз из-за трусости виноватым считал другого. Точнее, другую. И потому накручивал и накручивал себя, ища причину вовне и испытывая от этого лишь еще большую ненависть. А еще похоть и злость, требующие выхода-взрыва. Нужен был только повод. И этот повод нашелся. Им стало то самое хитрое «падение с высоты»…

«Упавшая» девушка сразу же потянулась ко мне. Ожидая, во всей видимости, ответной реакции. О том, что творится в моей голове, Лена, конечно, не знала. Не верила, что тот, кого она любит, может быть совершенно другим. Не таким, каким он ей представлялся. Совсем не таким…

Удерживаю девушку за плечо, а потом с силой его сжимаю.

– Андрей! Мне больно! – в ее глазах удивление и обида.

В моих – одна пустота. Ни любви, ни жалости, ни раскаяния.

«Больно, говоришь? Нет, это еще не больно. Ты еще не знаешь пока, что значит по-настоящему больно».

Кажется, Лена начинает о чем-то догадываться. Пытается отшатнуться, но у нее ничего не выходит. Держу я ее очень крепко.

Во взгляде у девушки уже не удивление, а страх. Она теперь и вправду боится, однако сделать ничего не может – я и сильнее ее, и злее.

Оскаливаюсь как хищник перед застигнутой врасплох жертвой. Разум отключается напрочь. В мозгах лишь багровый туман и ярость напополам с желанием. Желанием побыстрее овладеть добычей.

Резко разворачиваю Лену спиной к себе и буквально швыряю ее на ближайшую каменную «банкетку». Зубами рву непонятно как появившуюся в руках упаковку с «резинкой». После чего, рыча словно зверь, наваливаюсь на девушку сверху. Сопротивляться она перестает секунд примерно через пятнадцать. Лишь тихонечко всхлипывает при каждом толчке да закрывает руками голову, спасая ее от ударов о бетонную стену… Кошмар этот длится минуты полторы или две – точнее сказать не могу, словно бы вылетело из памяти все, что произошло. Для меня лично это «все» заканчивается, когда я отваливаюсь наконец от партнерши, обессиленный, опустошенный, не осознающий пока, что совершил. Трясу головой, пытаясь понять, где я и что я. Кое-как восстанавливаю дыхание, поворачиваюсь опять к Лене, делаю шаг в ее сторону. Она с ужасом смотрит на того, кто сейчас стоит перед ней. Вжимается в стену, судорожно пытается застегнуть пуговицы на пальто. Безуспешно пытается – пуговицы оторваны «с мясом». Коленки у девушки содраны до крови, но она этого просто не замечает, не до того.

«Господи! Что же я натворил… сволочь?!»

Из меня словно выдергивают какой-то невидимый стержень. Ноги подгибаются сами собой, и я падаю на колени перед своей… нет, как бы мне этого ни хотелось, после всего случившегося она уже никогда не будет моей, это даже не обсуждается. Утыкаюсь ей носом в живот, обхватываю руками, трясусь как будто в припадке. «Прости, прости, прости! Я сам не знаю, что со мной происходит. Я на что угодно готов, только бы ты простила меня… сейчас, потом, когда сможешь… только бы это произошло, только бы ты простила…»

Сложно понять, говорю я все это вслух или произношу мысленно. В любом случае, Лена не обязана меня слушать и тем более прощать за содеянное. Я бы, например, не простил. На ее месте я бы сейчас взял в руки кирпич (благо, они везде здесь валяются) и треснул бы им насильнику по башке. А потом отшвырнул гада в сторону и ногою с размаха. Раз, другой, третий. В печень, по почкам, по причинному месту… Ведь я бы даже не пикнул. Ни единой попытки б не сделал, чтобы этому воспротивиться. Наоборот, воспринял бы все как должное, как расплату, как воздаяние…

Увы, ничего подобного Лена не делает и делать не собирается.

С изумлением чувствую, как она начинает осторожно гладить меня по стриженой голове, а затем тянет потихонечку вверх, заставляя подняться на ноги. «Елки! Неужели… простила?!»

Встаю. Стыдливо прячу глаза.

– Прости. Прости… Прости.

«Черт, черт… черт! Ведь это мои слова! Это я должен их говорить! Не она…»

– Прости меня, Андрюша. Прости. Это я. Я во всем виновата, – произносит Лена сквозь слезы, прижимая меня к себе, растерянно всхлипывая, повторяя раз за разом одно и то же. – Прости, прости… прости.

Нет, я все-таки идиот и в женщинах абсолютно не разбираюсь. Полное ощущение, что я упустил что-то важное. То, что не укладывается в привычные рамки. Словно и не было никакого насилия с моей стороны. Хм, а что же это было тогда? Просто выплеск гормонов? Еще один элемент ее «хитрого» плана? Кусочек странной мозаики? Деталь непонятного пазла?..

Через пару минут девушка наконец успокаивается, и мы просто стоим, замерев и обнявшись. А спустя еще две минуты…

– Андрюш, скажи. А ты… ты… любишь меня? Ну хоть немножко?

Голос у Лены дрожит. Кажется, она готова на все, лишь бы услышать в ответ тихое и короткое «да». Хотя… «А может, она снова играет? Просто играет со мной? Как кошка с мышкой… Да нет, не может такого быть. Подобное просто в голове не укладывается…»

Не раз слышал от умных людей и читал в не менее умных книжках, что говорить правду легко и приятно. Но что делать, если не знаешь наверняка, какая она, эта самая правда?

Медленно отстраняюсь от девушки и… пытаюсь-таки разломать шаблон. Уйти от ее «колдовства», отринуть обволакивающие подсознание чары.

– Нет, Лена. Я тебя… не люблю.

Голос мой, хоть и хрипит, но звучит достаточно твердо. Впрочем, не знаю. Возможно, мне это только кажется… Да, действительно кажется. Вижу, что Лена не верит моим словам ни на грош. Уверена, что я просто обманываю. И потому делает вторую попытку:

– Но… тебе ведь со мной хорошо? Да?

Что ж, она своего добивается. Не мытьем, так катанием. Вечно я ей врать не могу.

– Да, Лена. Мне с тобой хорошо, – выдавливаю я из себя. – Ты даже представить не можешь, как мне с тобой хорошо.

Моим ответом Лена, похоже, удовлетворена. Ей этого как будто достаточно. Однако торжества в глазах не заметно. Только какая-то… усталость что ли. А еще напряжение. Словно она тоже, почти как я пятью минутами ранее, может сейчас «взорваться», но пока сдерживает себя. С трудом, но сдерживает. Видимо, не желает доводить ситуацию до абсурда, чувствует нелепость момента. Понимает, что мы ведем себя как придурки или… как два опытных человека, много чего повидавших в жизни, но так и не сумевших до конца разобраться в своих нынешних отношениях друг с другом.

– Как-то холодно здесь, – невпопад произносит девушка, ежась и кутаясь в свое измятое, с оторванными пуговицами пальтецо.

– Да, сквозит тут чего-то, – соглашаюсь я с ней. – Ночь, наверно, будет холодная.

– Холодная, – грустно подтверждает она и протягивает мне руку. – Пойдем в подъезд?

– Пойдем.

Пошатываясь будто пьяные (или смертельно уставшие), мы медленно бредем к выходу с кровли. Пальцы у Лены прямо-таки ледяные – видимо, и вправду замерзла.

Спускаемся вниз, останавливаемся на площадке возле квартир.

– Я вот в этой живу, – указывает девушка на крайнюю дверь.

Киваю. Молчу. Лена тоже молчит, но потом неожиданно вскидывается:

– Черт! Ты же моего телефона не знаешь.

Пожимаю плечами. Я его и, правда, не знаю.

– Эх, жалко, записать не на чем. Хотя… – Лена задумывается. – Знаешь, он у меня очень простой, запоминается очень легко…

Действительно, номер у нее очень простой. Комбинация из трех цифр повторяется дважды. И единичка в середке. Повторяю его по просьбе Лены четыре раза. Она довольна, но домой к себе не зовет. Только интересуется с непривычной для нее робостью:

– Ты ведь позвонишь мне? Да?

Вздыхаю. Смотрю на нее и…

– Не знаю, Жанн… э-э-э-э, Лен. Сейчас трудно сказать. Дел много, так что…

Взгляд у девушки ошарашенный. Глаза словно блюдца. Глядит на меня, будто видит впервые.

«Блин! Да что же это за хрень за такая?! Как я мог ТАК опростоволоситься?!»

– У тебя. Есть. Другая, – слетающие с ее губ слова падают словно камни. – И ты. Ее. Любишь.

Все. Теперь точно… все.

– Да, Лена, – сообщаю я «мертвым» голосом. – У меня есть другая. И я ее очень люблю.

Лена не отвечает. Через десяток секунд ее молчание становится просто невыносимым. Я вновь открываю рот, чтобы попробовать хоть как-нибудь объясниться, но… не успеваю.

– Гад!

Моя голова мотается из стороны в сторону. Лена хлещет меня по щекам. С остервенением. Даже не пытаясь сдерживаться. Истерично выкрикивая при каждом ударе:

– Гад! Сволочь! Подлец! Скотина!

Хочу прекратить этот яростный мордобой, бросаюсь вперед, пробую обхватить девушку, прижать к себе…

– Не трогай меня!!!

От сильного толчка в грудь отлетаю к перилам. Цепляюсь за них, чтобы кубарем не скатиться по лестнице.

Лена отскакивает назад. Разворачивается, прижимается лбом к стене и изо всех сил лупит-стучит кулачком по шершавой поверхности.

– Дура! Дура! Дура! Господи! Какая же я дура!!! – раз за разом повторяет она сквозь сдавленные рыдания…

* * *

Не помню, как я оказался на улице. Как слетел по лестничным маршам с девятого этажа, как вывалился из подъезда. Как ломился через кусты, не разбирая дороги. Шел не зная куда. Не видел, что творится вокруг. Перед глазами была только Лена. Красивая до одурения. Яростно бросающая мне в лицо «Сволочь! Подлец! Скотина!»

Сегодня я потерял ее навсегда. Эта нехитрая мысль заставляла меня выть от собственного бессилия и невозможности что-либо исправить. И я выл, распугивая окрестных котов и никого и ничего не стесняясь.

Какая-то псина пристроилась сбоку ко мне и долго, очень долго бежала рядом, поскуливая в унисон. А потом я охрип, и она отстала.

Мимо пролетали машины. Под одну я даже чуть не попал. Высунувшийся из окошка водитель витиевато обматерил меня, но наружу не вылез. Глянув на мою рожу, он вдруг изменился в лице, поднял боковое стекло и дал по газам.

Проводил его взглядом, побрел дальше.

Миновал какой-то лесок или парк. Едва не упал в пруд. Затем неожиданно для себя очутился посреди скопища разнокалиберных гаражей. Хотя, возможно, это были просто сараи. Около одной из этих железных коробок культурно отдыхали несколько мужиков. На капоте старенького «Москвича» лежала газета, на ней стаканы, закуска, пара уже початых бутылок.

Остановился прямо перед почтенным собранием. Меня хлопнули по плечу, что-то спросили. Я что-то ответил, принял в руки граненый стакан, наполненный доверху. Залпом опрокинул его в себя, благодарно кивнул, от предложения закусить отказался. Вкуса выпитого я не почувствовал, но, кажется, это была водка. Теплая.

А еще через какое-то время я отрубился. В смысле, полностью выключился из мира, не перестав, впрочем, передвигать конечностями. Словно сомнамбула. Чисто на автопилоте.

В сознание меня вернул железный столб. Кажется, это был обычный фонарь, расположенный возле железнодорожного переезда. Я стоял, обняв его словно женщину, тупо вращая глазами, покачиваясь и пытаясь сообразить, куда же меня занесло. А занесло меня, как выяснилось, на станцию «Водники», другой конец города, откуда до общаги пехать и пехать.

– А ну пошел отсюда, алкаш! Сейчас милицию вызову.

Вышедшая из будки обходчица погрозила мне красным флажком, сплюнула и, поправив жилет, вернулась обратно в каморку.

В милицию я не хотел и потому, бросив подпирать столб, двинулся в сторону родимого общежития. Вдоль железки. Покачиваясь на ходу. Один на один со своими невеселыми мыслями.

Время от времени бредущую по путям фигуру выхватывал светом несущийся по рельсам состав. Обиженно и натужно гудя, заставляя меня отходить в сторону, уступать дорогу, сползать по щебеночной насыпи, а затем возвращаться. Чтобы опять – по шпалам, опять по шпалам. Как в песне.

В голове было пусто. Словно бы кто-то разом отключил питающие мозг цепи. Вырвал будущее, отнял прошлое, отобрал настоящее. И этим кем-то был я. Я сам. Сам, собственными руками лишивший себя всего. Всего, что было мне дорого.

Я ненавидел себя, ненавидел этот мир, это время, подарившее мне любовь и ее же потом отнявшее. Да, я теперь знал. Точно знал, что любил эту девушку. Нет смысла себя обманывать, когда уже все закончилось. Закончилось навсегда. Окончательно и бесповоротно. Навечно…