Серебряные сны, прелестные мечты, — У святочных недель знаменья ненаучны. Метелица летит, как ангел красоты, Выравнивая даль задумчиво-беззвучно. По мне бела-зима соткала саван свой, Он крыльями укрыл мои былые раны, И сердца стук затих под хладной пеленой, И взор объял легко небесные поляны. И в святочных краях, где грусти места нет, Я буду гостевать до самого Крещенья, И пусть приснится мне небесный чистый свет, Луч Истины святой, души преодоленье. Пусть будет наяву не больно, не грешно И дальше жить со всем, что не даёт покоя… Пусть носится метель в шубейке распашной, Чаруя белизной, над миром, надо мною…

Когда сойдутся числа и знаменья, В тот час огнём задышит небосвод, Из недр земных послышится бурленье, И лава с гор в долины потечёт. И всё, что было создано веками, И всё, что напласталось в наши дни, Исчезнет под застывшими слоями, Как ни бывало. Хаосу сродни Возникнет мир из пепла и осколков, Он будет нов, на прежний не похож. Возможно, будет в нём не много толка, Но царствовать в нём перестанет ложь. Трава взрастёт сквозь поры грязевые, А горизонт за лесом пропадёт, Дожди пройдут над миром проливные, И где-то снова ляжет прочный лёд. А человек, — его прискорбна участь, — Уже теперь дичает этот вид. Жил на Земле, от колыбели мучась, И вёл себя, как злостный паразит. Но есть на свете мера и расплата, Как есть всему начало и конец. Ведь было нам предсказано когда-то В огне найти бесславия венец… Какой-нибудь моллюск головоногий Через земные миллионы лет Освоит эти долы и отроги, Не зная, сколько здесь гнездилось бед, Как жизнь бурлила, мчась без остановки, И кровь текла людская, что вода… Он выползёт из вод на сушу ловко И будет пред собратьями — звезда… Опять спиралью выгнется пространство, Другая жизнь заступит в свой черёд, И солнца свет с завидным постоянством На мир земной, сияя, потечёт.

Сине-сизыми лапами ели Держат снежный пушистый навес. Превратились в сосульки капели. На задах замер призраком лес. Под ногами сминаются, хрустки, Мириады волшебных миров, И сугроба творожные сгустки Принакрыли поленницу дров. Этот угол медвежий неласков, — Резкий ветер, морозный припой, А на окнах сурьмяные баски… Волчий слышится изредка вой, Ходит по двору ночью лисица, Оставляя повсюду следы. Ищет рыжая, чем поживиться… Из колодца студёной воды Набираю под ворота скрипы, Расчищаю лопатой тропу, И ловлю прямо в шиворот с липы Снежный ком, словно мяч, на лету. Сине-сизые кружатся ели Вдоль ограды усадьбы моей, Сторожа гололёд и метели, Становясь всё белей и белей…

Бесноватая, злая, несносная Всё смешала, ослепнув во мгле, Белый снег наметала торосами, И в своём необъятном котле Зелья вновь наварила морозного, Всех вокруг без разбору поя, Заоконье расцветила звёздами, Серебром забросала поля. И сама раздобрела, — румянами Подмахнула наутро снега И ветрами взлохматила рьяными Одинокие в пойме стога.

Свои заполошные песни мурлычет огонь, И в ритме звучанья на щепах кружит саламандра. А время идёт и течёт, и бежит посолонь, Сливаясь в пространстве с мистической пляской меандра. Опять холодает, а нам-то в избе — не печаль, Одна только спичка, да пара поленьев — отрада… Заслонка печная — граница, а вьюшка — печать, А там, за окном, непогоды хмельной эскапада. Тепло обнимает мою невеликую клеть, От брёвен звенящих сосновая сила струится. Когда бы случилось мне здесь, не дай Бог, помереть, Хотелось бы вновь саламандрой на свет народиться. Кружиться в огне, каждый раз упиваясь теплом И пляской беспечной, омывшись огня языками… А бабочка чёрная смело летит напролом В открытую печь, распознав светозарное пламя…

Освистаны ветром её белоснежная маска, Её альбиносы-пажи и карета-сугроб. А ей не впервой танцевать на ветру враспояску, Бросая ему снег охапками колкими в лоб. А ей хоть бы что уговоры вести себя тише, Она и в мажоре, не только в миноре, споёт И на веера ледяные узоров надышит, И каждого гостя своей белизной приберёт. Шутница-старуха, забывшая подлинность страха, Ей смерть так знакома, как ветру знакома пурга… Смешалась земля с небесами от резкого маха Неистовой бездны, пославшей над миром снега…

Белый пепел сгоревшего неба Засыпает песок, Знобкий ветер — проворная небыль — Быстрорук, быстроног. День часы погружает в серозность Неулыбчивой мглы, И воронья заметней нервозность, И чернее стволы На побеленном снегом просторе. Разберёзилась ширь…. И висит на колодезном створе Околевший мизгирь.

Сухая кровь Луны, осыпав двор, Кантату дня окончила дуэлью Негромких звуков, их нестройный хор С вороньим криком замер. Чёрной елью, Как копиём, пронизан небосвод, Тень от неё свалилась за сараем… А там, вверху, змеится хоровод Созвездий — эхом, отголоском рая, Где лев ходил за девой, как щенок, Где на весах — лишь совесть разновесом… Туман свернулся змеем возле ног, И ветер по траве запрыгал бесом. Вошла спираль галактики в зенит, Её сиянье выстудило полночь, Внутри которой чёрный свет дрожит И разъедает время, будто щёлочь.

Смеркается, плывёт лиловый дым, Ткёт из травы осенней гобелены Тихоня-ветер, мир неразделим, Его приметы слитны и нетленны. Вон там, на горке, купол золотой, Он каплей мёда стынет над полями И наполняет нежностью святой Осенний воздух. Чёрными долями К реке сползают борозды, они Склон расчертили, как меридианы… А сердце звук задумчивый роднит С землёй и небом, он глухой и пьяный, Он словно ветра песнь, ворчанье гроз, Он с колокольни белой, будто птица Слетает вниз, где наледью мороз Сковал речную тёмную водицу. И этот звук из меди и огня, И эта даль в лиловом ореоле, Впитав друг друга, выбрали меня Писать об их невыплаканной доле. Что я могу, — мой голос тих и слаб. Моя любовь, земля моя родная, Твой долог путь, ничтожен Божий раб, И сумерки сгущаются, не тая.

День растаял, как сон золотой, Не успел догореть и устало Растворился, и стал на постой Серый сумрак, как будто забрало Опустилось на солнечный лик. В небе вызрели, вспенились тучи, Погасив замечтавшийся блик, Золотивший листвяную кучу… В бане пахнет янтарной смолой, Пар клубится, и муха проснулась. Кипяток расшумелся крутой… Хорошо, будто лето вернулось… В размягчённых костях ломота, Нежно льнёт к голове полотенце… Где-то в дальней дали суета Отпустила, избавила сердце От своих разговоров пустых, От шумов, — разрушителей слуха… Только вечность вокруг, словно пух — Моё тело, да мечется муха… На дворе ни туман, ни снега, — Белый воздух, сухой и студёный, А в избе — чай с малиной, перга, И тарелка брусники мочёной.

Диаспора моя невелика: Вон там три ёлки с гнутыми стволами, Берёз пяток, студёная река, Калина, дуб и тучка-оригами. Я здесь своя от крика до глотка Воздушного бездумного пространства, — Заложница последнего рывка, Как эталон любви и постоянства. Мой мир велик: из точки отправной Он вырос до могучего простора Души моей, без роздыха больной От вечного нездешнего раздора. Мне радость доставалась нелегко, Я миг её улыбкой величаю, От боли снова ухожу рывком И вместе с тучкой в белом небе таю…

Блистательна, сиятельна, вельможна, Зима во всей красе идёт на бал. Она по льду ступает осторожно, Что для неё морозец изваял. Она нисходит в пустоши земные, И кринолины хрусткие, шурша, Повсюду оставляют кружевные, Игольчатые памятки… Дыша На стёкла окон изморозью дымной И облик бледный отражая в них, Изящно шлейф развешивает длинный На крышах, трубах и ветвях пустых. Она кружится в вальсе безутешном, И компаньонки — стужа, да метель Подносят ей дары свои неспешно, Как дорогой фиал, где налит хмель.

Пронзительно, отчаянно, тревожно Вновь сиверко неясытью свистит. Разбойно рвёт железо и безбожно Снаружи перед окнами дурит. То кинется ломать кусты сирени, То можжевельник, словно ветку, гнёт, То, раскидав намокшие поленья, На пряслах плети хмеля заплетёт. Ему бы всё смешать в одно мгновенье, Ему бы перепутать все пути, Он с силой первобытного броженья Стремится в мире хаос навести. А здесь, в дому, где штиль и пахнет мёдом, Сушёными грибами и травой, Цветут-алеют под кирпичным сводом Живые маки лавы огневой. Трещат в печи воспоминанья сосен О жизни прежней, ласковых ветрах… Ах, позднее глухое время — осень, И непогоды бешеный размах!

Чертог небесный полон откровений, Распахнут вширь, под шёпот дальних звёзд Он. как сосуд Господних разумений, Свой свет чудесный льёт на Млечный мост. И в ореоле Божьего начала Вокруг земная проступает явь, Что так со снегом нынче запоздала. Но лишь её в сияние оправь, Поля, мертвящим полные покоем, Залитые сургучной темнотой, Ответят небу свежей чистотою И серебристой нежностью святой.

На синеве мазком угольным Обрывок облака лежит, И свет, как в омуте стекольном, В застывшей лужице дрожит. Сияют капли дождевые, Сменив непрочный первый снег, И веют ветры ножевые, На юг усиливая бег. Синицы рассыпают звоны, Их резкий щебет режет слух, И поздней осени законы Привносят свой бунтарский дух В непокорённое пространство, Что не смирилось с тишиной И золотое свергло царство Своею шпагой ледяной.

На крышах снег, а на дороге сыро, И ветер колобродит по дворам. Остуда лезет в трубы, ищет дыры, — Треклятая ноябрьская пора. Лес замер, словно хладом заколдован, — Ни одного охряного листа, Лишь зелень елей. Небосвод штрихован Сурьмой и углем, ширь его пуста, Ни капли света сквозь не просочится… Унылый путник, полы захватив, Открытое пространство минуть тщится. А ветер свой заезженный мотив, То приседая, то взлетая, ладит, Сверяя с гулкой, ровной пустотой, Как будто просит, просит Христа ради Его пустить погреться на постой. Слепые избы жмутся к перелеску, Застыла окон чёрная вода, И алой гроздью серости в отместку Рябина машет, будто навсегда Она проститься хочет с равнодушным, Немилосердным миром, но ещё Стоит, качая ветками послушно, Кармином пламенея горячо.

Лунный призрак смотрит удивлённо, Круг его напыщен и пятнист. Горизонт чернеет подпалённо, Голос ветра свежего басист. Звёзды — мелкой россыпью по фетру, Тонет в зыбкой дымке небосвод. Старый клён, подыгрывая ветру, По калитке веткой тонкой бьёт. Тени вдоль забора бродят пьяно, Бархатно межуя колкий снег. Над моей избушкою каляно Призрак лунный коротает век. Что ему печали, нестроенье, Он в своей рассудочности слеп… Вновь в груди неясное томленье, Ожиданье милости судеб.

Огонь в печи сплетает языки, Дробит поленья, жаром алым пышет, Своим дыханьем волосы колышет, И ест кору с протянутой руки. Ему гореть — от радости трещать, Веселья час в кирпичном окоёме… А воздух суше, суше в тёплом доме, И обнимает тело благодать. А, может, в баньку, а потом — на печь, Глядишь, и жизнь потянется складнее? Смотри-ка, за окошком ветер веет, А с ним тепла надолго не сберечь… Полощет дождь, как бешеный, в ночи, По крыше бьёт и по двору топочет, И лишь огонь — благословенный кочет Поёт на голоса внутри печи…

Не знает ветер, где его начало, — Рождён ли был в клубке воздушных струй, Тоска ли чья со вздохом зачинала, Иль чей-то мимолётный поцелуй. Вначале он — дыхание пространства, Такой же нежный, как касанье губ, А после — образец непостоянства, Предвестник боли, — хлёсток, зол и груб. Ой, ветер, ветер, ты гулял бы мимо, Не рвал бы с головы моей платок… Но вновь меня несёшь неумолимо Из жизни, словно сорванный листок. Что будет завтра? Будущее скрыто. Одно мгновенье длится много лет. Лишь ты, земной неумолимый мытарь, Ты, шалый ветер, застишь белый свет То чёрной тучей, то грозою с градом, То смерч поднимешь, закрутив иглой. И я попала в жгучую засаду, Ой, ветер, ветер, ненавистник мой. Твоя пора — бесснежное предзимье, Ветвей замёрзших равнодушный стук… Луна и солнце, как глаза налимьи, И нет надежды на конец разлук.

Снег, как сон, белей начала Этой жизни на земле, Тихо-тихо вьёт помалу Нити белые, — к зиме Всё готово без кокетства. Засыпает без сует, Как в моём далёком детстве, Снег весь белый-белый свет. Белизну мешает ложкой, Будто кашу, белизна, Через тучу понемножку Сеет редкий свет луна. Утонули в белой пене Яблонь чёрные стволы, И уснули в белой лени Ветра белые валы…

Догорают берёзы, как свечи, Дух сосновый плывёт вдоль дорог, Забирается в пазуху вечер Знобкой дрожью неясных тревог. Гулка сень опустевшего бора, Бесконечна печаль бытия. Слышен отзвук синичьего спора, Опустился туман на поля… Всё готово к пришествию ночи. Ноготь месяца цепко востёр. Просыпаются звёздные очи, Оживляя бездонный простор. Слепо тени бредут по опушке, Попадая в объятия тьмы, А в моей немудрящей избушке Жду-пожду я грядущей зимы. Тихо печка гудит — коноводит Старой кладкой бревенчатых стен И на сон мои мысли наводит, Забирая в волнующий плен Грёз неясных, полночных мечтаний, Освящённых домашним теплом, Мотылька невесомым касаньем, Огоньком ночника над столом.

Что ж ты плачешь, маленький бродяга? Мне твои повадки не впервой. Размокают листья, как бумага, Хмарь да сумрак виснут над землёй. Чем ты, плакса, нынче недоволен? Одуванчик вылупился вновь, Он в своей наивности не волен, Ждёт пчелу, как первую любовь. Только пчёлы спать пустились в зиму, На дворе октябрь, пусты сады… Плачет, плачет дождь неутолимо, Размывает летние следы. Поседели травы в палисаде, Редко солнце выглянет в прогал… Дождик пару нот с утра заладил, Окна серой нитью простегал. Он свои напевы знает крепко, Бесприютен звук унылых струй. Серых туч асбестовая лепка Шлёт земле осенний поцелуй.

Дерзкий ветер поёт канцону О любви, о полёте птиц, Золотую ласкает крону, Наклоняя берёзу ниц. Он срывает с неё монисто, Сыплет золото на траву И своим упоённым свистом Кружит, кружит её главу. За муаром её легчайшим, За стволом, что белее дня, Всё мне чудится зной палящий, Что совсем иссушил меня. Отшумело дождями лето, Отпылало огниво лет, Я ищу и ищу ответы, И причины постигших бед. Только ветер, срывая листья, Колобродя в моём саду, Холодит мне лицо и кисти, Отводя от меня беду. Не гореть мне, не плакать боле, В лихорадке не ёжить плеч, Я, как ветер, теперь на воле, Мне бы волю мою сберечь. Пой же, ветер, канцону счастья, Нашепчи мне слова любви, Пусть года, как листва, умчатся, В небо, в небо меня зови! Мне б оттуда взглянуть на землю, Мне бы там погулять с тобой… Но летишь, ни чему не внемля, Над судьбой моей, над судьбой…

Будто ладана шлейф над деревней, Сокровенны и бледны дымы, И ветра ближе к ночи напевней, И темнее у речки холмы. В небе звёзды дрожат, будто слёзы, Лунный лик ненадёжен, как лёд, И трещат дерева от мороза, И по зимнику вечер бредёт. И такая на сердце отрада, Что печаль и легка, и светла, Словно мудрого Божьего взгляда Удостоиться нынче смогла, Словно мне не отмерено горя, И не будет его никогда… Только с этими чувствами споря, Молча плачет на небе звезда. Только ветер поёт о разлуке, О несбывшейся горькой судьбе, И тоскливые низкие звуки Добавляют на сердце скорбей.

Лунной тропкой серебристой Ветер шествует со мной Ночью зимней, ночью льдистой, Снежной поступью кружной. Он моей играет шалью, Студит губы, грудь теснит, Он, как я, такой же шалый, Ночь дыханьем бороздит. Снами вещими волхвует Ночь, предвидений полна, Лунный призрак мне колдует, Снега пляшет пелена. Под шатром небесной тверди В свете звёзд играет лёд, Зимней сказкой ветер бредит, Время святок настаёт…

Осенней поры середина… Раскинув карминные кисти, От влаги огрузла калина. Сметает последние листья С берёз и осин непогода — Угодница северных весей, Всё медленней стылые воды, Дороги раскисшие месят То дождь, то крупа снеговая, Лишь травы ещё зеленеют, И ветры, следы заметая, И веют, и веют, и веют… Не скрыться от этой напасти, Предзимняя косит остуда Моё ненадёжное счастье, И холод летит ниоткуда. Что делать, кому этот пламень Поникшей, продрогшей калины? Стучит оторвавшийся ставень, Полно моё сердце кручины. Уйду, и под ковриком ключик Замкнёт и конец, и начало… А, может быть, солнечный лучик Найдёт в серых тучах прогалы? Калина, кровавая мякоть, Осенняя радость синичья… Ах, только бы мне не заплакать, Не сдать себя ветру с поличным…

В акватории сна, словно волны, колышутся звуки, Создавая фантомы летучих изогнутых рыб. Из глубин подсознания слышится привкус разлуки, И мелькает, мелькает, мелькает диковинный клип. Что-то я позабыла, а что-то оставила втуне, Но теперь в этом сне, в перевёрнутой навзничь глуби Откровением боли сияет желтушность латуни Ручек старых дверей, за которыми память скорбит. От нечаянной радости до необъятности горя Время всё подносило всегда без особых причин, Но ничто не могло меня с жизнью хоть как-то поссорить. Так осталась одной из немногих земных величин Бесконечна она, до безумия мне непонятна, До тоски невозможна и всё же желанна, как сон, И в его акватории мельком, с тоской невозвратной Рыбы-мысли всплывают нечаянным звукам вдогон. Половица ли скрипнет, иль дождь прошуршит в заоконье, Птица крикнет ночная, иль кто-то потянет струну, Всё мне чудятся сказки про то, как в далёком затоне Звёзды в омут ныряют, и месяц идёт в глубину…

Зачем тебе моё благословенье? Ты лучше знаешь, в чём найти приют. Послушай это ангельское пенье, То птицы над душой твоей поют. Откроется ли небо в откровенье Или грозой полночной прогремит, Вином ли терпким вызреет забвенье, Иль уксусом крепчайшим напоит, — Всё скажет время. Ветром унесённый, Не прирастёт к стволу осенний лист. Вновь горечью пахнёт неутолённой В ответ на мелодичный птичий свист, Вновь перекрутит мысли в одночасье С необоримой давнею тоской, И вспомню я, что было, было счастье, Как были свет небесный и покой.

Невнятно дождь шуршит по разнотравью, Незряче небо, сизые дымы Кудряво с крыш сползают, и картавит Ворона на скворечне. Из тюрьмы Смотрю четырёхстенного пространства На пересменку лета с сентябрём. Меняется зелёное убранство, Плывёт к осенней заводи мой дом. Всё просто, всё неведомо и тайно, Всё так знакомо, но, как в первый раз. И осень в наших кущах неслучайна, И мудр, не в меру мудр вороний глас… Вихрастых лип замедленно качанье, — Есть у дождя над ними нынче власть. Ловлю в окошке лет предначертанье В костре осеннем начисто пропасть, Забыться в нём, остановить биенье, Пульсару сердца дать иной приют… Осенний дождь чуть слышный — вдохновенье Или забвенье? Как меня зовут Меж этих стен, где умерли все звуки, Где в зеркалах чужая жизнь течёт? Меня возьмёт ли время на поруки, Ведь у него все дни наперечёт…

Как сон пустой, развеялась морока Ненастной ночи, августовский день Неспешно влагу пьёт из водостока И золотит пожухлую сирень. В моём саду лишь астры кровоточат, Да куст калины заплетает хмель. Над ними стайка пеночек хлопочет, Уча птенцов за тридевять земель Лететь стремглав от холода и мрака, В снегах России оставляя кров… Коробочки коричневеют мака, Лоза свивает ниточки усов, Но им не ухватить уже мгновенья Когда по жилам льётся светлый сок. Как паутина, пелена забвенья Ещё один замыслила виток. По белизне и чистоте скучая, Душа моя читает в книге грёз, Как скоро-скоро, златом величая, Затеплит осень этот край берёз Невольной грустью, ветром окрылённый, Помчит куда-то листьев хоровод, А после мир, снегами убелённый, Закованный морозами, замрёт. И будет связь утеряна с цветными, Затерянными пятнами проблем, Которые окажутся пустыми, Как сон иной без лиц, имён и тем.

Бессонницы неспящий лик стоглаз, С десяток рук холодных для касаний Поверенный имеет лунных фаз — Времён хранитель и воспоминаний. На каждый шорох он даёт ответ, Как будто звуки ночи эхо множит, И осязаем бледный зыбкий свет, Когда он чувства давние тревожит, И чёрен мрак, кружащий за окном, Как душный гнёт, не знающий пощады… Но ходиков немолчный метроном Вновь достаёт мой грешный ум из ада. Молчит вода всевидящих зеркал, И тени бродят меж вещей уставших… Лишь надо мной застыл девятый вал Бессонниц, алчный голод не унявших.

Тишина закладывает уши, Тяжелы и влажны облака. Ночь опять заглядывает в душу, Чья печаль давнишняя горька. Что-то мне не пишется сегодня, Не звучится с миром в унисон, Сон нейдёт, тоски моей угодник, Не берёт глаза мои в полон. Вот они плывут несуетливо — Яркие виденья прошлых лет, Лунному подвластные приливу, Плавно уходящие в рассвет…

Вот и еду, незнамо куда, Под немолчную песню колёс… Я любила всегда поезда, Так какой с беглой узницы спрос? Мне морзянка чужда телеграмм, Словно вата в ушах от звонков. Я за волю полжизни отдам, Жаль, что жизни — на десять глотков… Улечу, убегу — не догнать, Только сон мой короче версты. Все мосты я успела взорвать, Но во сне крепче стали мосты. Где ты, царственный муж Соломон, Что без устали вертит кольцо? Разъясни мне таинственный сон С непонятным и грозным концом, Как судьба понеслась под откос, А вдогон ей хлестали ветра. Целый мир околесицу нёс И не спал до утра, до утра…

Уйду в молчанье. Белый потолок, — Три метра боли, вставшей в изголовье. Крестом окно застыло подле ног И плачет влажно из зрачков коровьих. А дальше — лес. Он, как и я, не спит, Он мне послал кукушку в утешенье, И та про годы что-то говорит, Как пономарь, понаторевший в чтенье. Послушать, так мне здесь ещё сто лет Молчать одной с иголкою в запястье. Мне боль давно доверила секрет, Что не в её меня замучить власти, Но есть другое — это слабый тыл, И тут кукушка зря терзает горло… А вечер плещет в комнату чернил, Как будто время все приметы стёрло. Я из молчанья выну позвонки, Восстану вновь, в который раз воскресну, Достав иглу из раненой руки, И вновь начну молчать с того же места.

Как пьяный, шарахался ветер, Он бился и в окна, и в дверь, Рвал крышку колодезя с петель, И выл, словно раненый зверь. Железом и толем играя, А землю листвой пороша, Берёзу сломал у сарая, И, в трубы печные дыша, Заставил молиться от страха: Слетел мой неправедный сон, Стеснила движенья рубаха, И грудь мою вымучил стон. Я вышла из дома, и полночь Объяла меня, как родню. Звал ветер протяжно на помощь… Небесному ровня огню, Горела роса под ногами Студёными каплями звёзд, И это прохладное пламя Мерцало, сияло, лилось И мне возвещало свободу От страхов моих и невзгод. И я подняла к небосводу, Где время неспешно течёт, Отмечено светом сверхновых, Лицо. И на Млечном Пути Увидела дев тонкобровых, Меня прилетевших спасти. Играли перстнями созвездий Они, в колокольцы звоня, И тысячей тоненьких лезвий Кололи под сердце меня…

В розовой купели снеговой Утонули лапы старых елей, Снегири, как яблоки, зардели… Заалел рассвет над головой, И в алмазной ледяной пыли, Чьим сияньем мир вокруг расцвечен, Лесу снова обогреться нечем, Хоть светило в голубой дали Развело свой утренний пожар, Коротки лучи его и хладны. У зимы—красавицы в парадном Вьётся тонкий, ненадёжный пар От дыханья лёгкого земли, Что сокрыта пуховой завесой На опушке розового леса, Где ветра сугробы намели.

На освящение луны Все звёзды собрались. Сияя, Они заглядывать вольны От края нынче и до края, Так ойкумена в тишине Разнежилась, лежит привольно… И блазнится иль мнится мне, Что звёзды говорят, и больно Их колется колючий свет, А лунный — бережно врачует… Один летит сто тысяч лет, Другой поблизости кочует. И лунным жидким серебром, Людской молитвой освящённым, Земной наполнен окоём, Неспящим посвящён влюблённым. Они летят в ночной тиши По мановению Шагала, И лунный свет их путь вершит, И овевает ветер шалый. Они нежны — рука в руке, Они воистину прекрасны. И тают звёзды вдалеке, И тает в небе месяц ясный… *** Моё целомудрие, где ты, Когда накрывает крылом Безлунная ночь до рассвета Наш тихий, наш маленький дом? Куда ты бежишь от объятий, От чутких и ласковых рук, Снимающих с плеч моих платье Под сердца прерывистый стук? Моё целомудрие, ты ли Тулилось к божнице свечой, Когда меня губы палили, Когда моя грудь горячо Вздымалась под ласковым грузом? Где был твой забывчивый зрак? Сознанья нецепкие узы Тебя не искали никак, Беги — не беги от удушья, От дрожи, агонии тел… А утром — твои ль полукружья, Твоя ли у глаз моих тень?