Пускай мне будет хуже на чужбине Без этой жуткой, гибельной страны. Тут страшно жить, тут кровь по венам стынет, А люди только в деньги влюблены. Взывать нет смысла к ненадёжным чувствам. Пусты глаза, разрежены сердца. Больны литература и искусство, И выхолощен разум до конца. Чудовищны желания, деянья, Земля людей? Людского не видать. Россия, ты — безмерного страданья И крохоборства преданная мать. Твои дороги устланы костями И алой кровью политы поля. Как раболепна ты перед гостями! Но пред своими, что тебя моля О снисхожденье, маются до гроба, Жестока ты и властна не в пример. Тобой владеют дураки, да снобы, Чей предводитель от рожденья сер. Он говорит и сам себе не верит, Его глаза и лживы, и жадны. Своими удовольствиями мерит Простор державы он, и неравны История великая и слякоть Душонки ненасытной! Ей под стать Лишь воровать, да о народе «плакать», Гноить его, да недра продавать. Пускай мне будет хуже на чужбине, Хочу забыть весь ужас и разор, Что я узнала с детства и доныне, Пока ещё души горит костёр, Пока ещё не умерло желанье Познать глубины мудрости земной, Пока ещё тревожит состраданье К тебе, Россия, дом холодный мой.

Я пробую мгновения на вкус, Они солоноваты и прозрачны. Вот на столе разрезанный арбуз, А на скамейке котик в паре фрачной. Снаружи ходит ветер по двору, То дверь рванёт, то сдуру дровню рушит… Я нож с фигурной ручкою беру, Крушу арбуз и распаляю душу. Есть у мгновений привкус октября, И страстность лета им не по карману, Они со мной нелепости творят И напускают к вечеру туману. Поймать самой мгновение в стакан Мне удаётся только «для блезира». Мой котик в чёрной паре сыт и пьян, А пол-арбуза — половина мира. Снаружи ветер стылый гомонит, Стучит в окно кленовой веткой голой… Мгновенье щёку глянцем бороздит, Летя солёной чистой каплей к полу.

Меня ль, бастарда с порченою кровью, Понять сиротам завтрашнего дня? Объять пыталась вас своей любовью, Но вы не дотянулись до меня. Вы так хотели быть весомей тверди, Вы так стремились заслонить закон, Что я вас вычла из себя, проверьте, Как неприятный, неприличный сон. Что мне в зачёт, — года мои? Не знаю. Я вижу всё на уровне вранья. И знает Святый Бог, я вас прощаю, Пусть вы не дотянулись до меня. Ваш визг не нов, а добродетель лжива, И мне забыть вас — не такой уж труд. Ах, Боже мой, ведь жизнь — совсем не диво, Лишь смолкнут бесы, — ангелы поют! Пою и я не в унисон, не в ноту, Но мне не в кайф стремиться вровень быть Со всеми вами, кто нашёл охоту Плыть по теченью. Вас похоронить Не тяжек труд в душе моей, поверьте. Там много вешек за недолгий век. Мы все живём за пять минут до смерти, И только так бессмертен человек!

Мне просторы её не наскучат, От красот не замылится глаз, Но сограждане сучат и сучат, А в Москве поселился Кавказ. Песнопения слышатся в храмах, Говорят, возрожденье грядёт, Только много ли совести в хамах, Что без устали грабят народ? Бога нынче и в храмах забыли, — Лишь коммерция движет прогресс. Меньше в войнах людей перебили, Чем корыстный сразил интерес. Сталось нынче неладное что-то С нашей некогда славной страной, Наш чиновник страшнее Пол Пота И силён он не только казной, Но хранит круговая порука Воровское его естество. Может запросто каждая сука Жить в России одним воровством. Труд у нас много лет не в почёте, Говорильня браваде сродни. Наши думские дяди и тёти Вновь считают свои трудодни. Наплевать им на честь и на совесть, — Саранчой обескровили Русь. Это старая-старая повесть, Я бояр обсуждать не берусь, Только мне бы ружьё или яду… Как просторы у нас хороши! Здесь и вправду иного не надо, Лишь покоя для грешной души!

Вы знаете, как гулок дом пустой, Где эхо шорох превращает в топот? Там призрак тлена пущен на постой, И стены драпируют пыль и копоть. Там умирает дух иных времён, Он погребает под пластами грязи Дыханье тех, кто жил и был влюблён, Кто здесь сухой цветок оставил в вазе, Кто здесь игрушку детскую забыл, Пластинку, чашку с выщербленным краем… Сюда ОН сумку с хлебом приносил, Гнездо своё ОНА считала раем И мыла, и готовила, могла Крутиться в этой заводи часами… Но ВЕЧНОСТЬ всех теченьем унесла, И меряет усталыми шагами Углы покоев, где угасший свет В пыли лучом не выхватит мерцанья Любимых глаз, где жизни больше нет, И не спасут уже ничьи старанья.

Хочу, чтоб целовали руки, А не совали в рёбра нож! Меня бы к Богу на поруки, Да где же святости найдёшь? От восклицаний до вопросов, От смеха — к плачу и слезам… Вот с этой жизни много ль спросу? За дверью пропасть ли, Сезам? Мы все тут мухи на булавках, Куда ни дёрнись, всюду мрак. И вышел прошлый век в отставку, Ан, вновь — то пуля, то тесак. Одних желаний, видно, мало, Хоть, говорят, желать легко. Я, было, планы набросала — Опять попала в «молоко». Какое к чёрту обожанье, Я ненавижу скотский рёв. Летит всеобщее камланье Из самых брошенных краёв. Как быть, когда твой дом — могила? Усталость чувствует металл, Ну, а во мне какая сила? Кто век мой в стружку истесал? Хочу воскликнуть: «Слава, слава, Не нам, так внукам будет свет!» Но в пропасть катится Держава, Так много вынесшая бед. Хочу, чтоб счастья всем хватало, Но и напёрстка нет на всех, И я когда-то отказала «Успеху». Вот он, мой успех — Понёва, плат, глагол, забвенье, Бокал кровавого вина, Да к Богу слёзное моленье, Да в сердце — вечная стена!

Надев на шею бабкино монисто, Я примеряю лунный ореол. Лабрадорита камешки игристы, В них лунный свет сияние навёл. Окутав тайной облик мой лукавый, К моей груди прильнули тридцать лун И перестали быть пустой забавой, Как будто полнолуния канун Их напитал своей волшебной силой, К земле приблизив зыбкий Млечный Путь, Где Дева Льва из белых рук поила, И звёздный дождь им не давал уснуть… Я в ореоле лунном легче пуха, Белее снега стала в этот час, Колоколов небесных чутким слухом Распознавая тонкий вещий глас. Текло меж пальцев серебристой пылью Полночное свечение огня, И этим светом, как грядущей былью, Объяло, словно саваном, меня.

Кто бандит, тот, стало быть, и прав? Кто ограбил без последствий, — гений? У царя есть заместитель — ЗАВ Над умами младших поколений. Супермен и человек-паук, Он страну разделал, словно муху. У него несчётно глаз и рук, Речь его всегда приятна слуху. Если нет белья, — звони ему, Он трусы и лифчики подарит, Жалуйся, как Богу Самому, Если голова «успешно» варит. Вникли в полу-лагерный жаргон Даже деревенские старухи. Всех спасёт кремлёвский чемпион, Из любой нас вызволит прорухи. В океане остров есть пустой, Там живут голодные туземцы. Раз царя пустили на постой, — Он их втиснул всех в царёво сердце. И теперь народ его хмельной Кормит рать туземную задаром, А оффшор далёкий островной Олигархи пополняют. Старым Способом кружится шар земной, Но на новый лад запели песни. Нет теперь державы ни одной, Где бы жизнь народа всё чудесней Становилась, но одна страна — Русь, где всё безнравственнее будни, Выбраться из хаоса вольна, Коли спящих страшный час разбудит. Знать, не долетели мы до дна, Если, видя мерзкое бесчестье, Думаем, что наша жизнь годна Приносить душе благие вести. Юморим и пляшем, пьём вино, Восхваляем жвачку и прокладки С пивом и виагрой заодно. И у нашей власти всё в порядке. Скоро грянут «выборы» опять Между тем, кто был, и тем, кто будет. Из двоих так просто выбирать, Не суди — Спаситель не осудит! Кто живёт по совести? Никто. Вновь в народе ходят брат на брата. Разделяй и властвуй, за бортом Оставляя всё, что было свято. От сиюминутности вранья До сиюминутности паденья — Только вечность. Кормом воронья Станет молодое поколенье. И построй хоть бункер, хоть тюрьму, Всё одно, ответишь перед Богом, Что обрёк народ свой на суму И привёл к плачевному итогу. Учит ли история кого, Если мало кто уроки учит, Став себе заранее врагом: Только ест и спит, да очи пучит?! Кто бандит, тот, стало быть, и прав. Кто убил, ограбил, тот и в дамки. Век злодейства — мот и костоправ, Человечий вид — самцы и самки…

Ты с ума сошла, кукушка, Откровенный мелешь бред! Я хотя и не старушка, Но прожить ещё сто лет? Как остаться в дряхлом теле Без друзей и без родни? Вздор несёшь ты, в самом деле, Благо, горло не саднит. Мне отщёлкала чужие Годы, может быть, часы? Налетят дожди косые И качнут судьбы весы? Мне ль на этой самобранке Яства сладкие вкушать? Только с дырками баранки Знала грешная душа. Так не льсти мне, от дурмана Не замкнётся в голове, Ты — лишь вестница обмана. Маки алые в траве Распахнулись новой раной, Собирают мух и пчёл… Горевать вот только рано — Пятьдесят восьмой пошёл.

Звонок извне — заведомое зло — Вопьётся в мозг, как жало скорпиона. Мне просто фантастически везло, Когда я не имела телефона! Меня Вам было не предугадать, Моей свободы не замкнуть словами, Но мне от Вас не думалось бежать, А ныне просто невозможно с Вами. Кто пытку не изведал, не поймёт, Что за отрава в ревности таится, Когда любви сладчайший майский мёд Испорчен прошлогоднею горчицей… Кто дал Вам право мне не доверять? Кто заронил в Ваш разум глупость эту — Меня с утра звонками донимать С одним вопросом: «Дорогая, где ты?» И, если прежде не сойду с ума От этой какофонии безумства, Трезвонить стану каждый день сама, Чтоб обозначить истинные чувства: Вначале попрошу автомобиль, Потом духи, брильянты, обувь, шубки, Квартиру, мебель, импортный текстиль, И в ресторанах искристые кубки. Вы сами испаритесь, как роса, Чему я буду несказанно рада… Имею опыт олухов бросать, — Ревнивцев мне и в старости не надо. Ну, вот опять. Ах, Боже мой, за что? Вы выбрали не самый лучший случай… Любовь, любовь, не стань мне палачом, И ни себя и ни меня не мучай…

За жизнь свою не дам и пятака В стране, где вор державно неподсуден, Где моет руку свойская рука, И мало на людей похожи люди. Куда бежать от власти серебра, Что смертное сразила поголовье, Его лишив и духа, и добра, И разума. Кто пренебрёг любовью, Тот пуст и мёртв, богатству вопреки, Он честь забыл и опорочил совесть, Он раздаёт пощёчины, плевки, О собственной душе не беспокоясь. Но мечется в бреду его душа, Она ведь по рожденью — христианка, А злоба душит, не даёт дышать, И расслабляют наркота, да пьянка, Когда нет дела всем ни до кого. Как достучаться до бесславно падших, Кто думает, что эта жизнь — прогон, А дальше лишь могила? От уставших Терпеть распад «подобия» небес Ещё струится Божеская милость, Но уж воссел в земных пределах бес, И жало недоверия вонзилось В сердца, что от спасенья отреклись, И ужас запустения повсюду Затмил собою голубую высь И времени ускорил амплитуду. Кликуши мечут бисер тайных слов, Наперебой врут колдуны и маги, А гибнущей Земли тревожен зов. Глупцы ж полны бравады и отваги. Но воздуха за деньги не купить, Не «отмолить» деньгами преступлений, И невозврата тоненькая нить Вот-вот порвётся. Сколько поколений Ещё успеет в вечность прорасти, Никто не знает, всё в руках у Бога. Но мы в конце находимся пути И нам не увидать Его чертога. Мы в адовом закружены котле И доживаем вопреки препонам, Где честный, как удавленник в петле, А вор с бандитом встали над законом. О, как темна вода во облацех! О, как черны сердца в подлунном мире… Кривлянье, лицедейство, пошлый смех И пустота. Моей негромкой лире Недолго здесь надорвано звучать. Живые, позавидуете мёртвым, Когда чертей восторжествует рать В краю рабов особенного сорта. Их выводили долго, не спеша, Под флагами злокозненной свободы, Где каждый жил, не воздухом дыша, — Кровавым пеплом. И леса и воды Здесь поглотили множество разлук, Земля наелась человечьей плоти, Сама приняв бессчётно слёз и мук, — Другой такой вы точно не найдёте! Здесь чествуют и славят палача, Хоронят с помпой пьяницу и вора, Здесь друг на друга близкие стучат И верят не в Спасителя, а вздору, Что выдаёт за правду гороскоп, Здесь приговоры есть для невиновных… Будь у меня чугунно-медный лоб, Я им в набат забила бы. Но полно, Услышат ли, коль спячка на века? Лишь плоти зов понятен для невежды. Увы, мелеет вечности река, А вместе с тем всё призрачней надежды, Что, возродясь, восстанет из глубин Могучий дух бескрайнего величья Народа, что пропал, как исполин, Хлебнувший влаги из следочка птичья. За жизнь свою не дам и пятака, Поскольку не живу, а существую. Да и пятак давно у дурака Здесь заменён на денежку другую.

Ты безумен ветер, ты безумен! Катишь в небе чёрные валы, Словно горлом выдохнул Везувий Тучи пепла и великой мглы. Ты уж не щекочешь, не фасонишь, Шелестя задумчиво листвой, Ты клубами пыль и сучья гонишь, С шумом пролетая надо мной. Вот ещё чуть-чуть и я, наверно, Закружу в безумии хмельном… Говорят, имею норов скверный И могу соперничать в одном Я с тобой — в необоримой тяге К непокою. И в борьбе со злом Мчу, едва проснувшись, по бумаге Тоненьким серебряным стилом.

По профессии я — змеелов. Мои руки в рубцах от укусов. Как на дудочки тоненький зов, Я иду, я не праздную труса, Я вступаю в контакт непростой С удивительно ласковым гадом, Кто, обвив меня сильным хвостом, Сдобрить кровь мою силится ядом. Глаз его — в бесконечность дыра, Рот его — два смертельных касанья. Из холодного цедит нутра Он великий восторг обладанья. Он красив неземной красотой, Он понятен и близок немногим, Запредельною смертной тоской Он скуёт моё сердце, и боги В час любовного танца на миг Остановят земное движенье, Из молчания вычленив крик И мучительной тьмы выраженье…

В соловьино-сиреневой рани Просыпается мой уголок. На окне полыхают герани, Солнце бьётся в лепной потолок. Голос пробует ветер залётный, Шелестит молодою листвой. Петушиный привет беззаботный Звонко в утро летит над избой. Аромат выдыхает цветенья Первоцветами залитый луг… Я опять обретаю рожденье В этом мире потерь и разлук. Я опять восстаю из пучины Равнодушного долгого сна, Где иные гнетут величины, И в безвременье тонет весна. И, толкаясь бездумной рекою, Алым соком вливаясь в гортань, Жизнь моя с этой новой весною Птицей рвётся в небесную рань.

Звенят за гранью тишины В глуби небесной колокольцы, Их голоса едва слышны. Напевно, словно богомольцы, Они поют о тех, кто мал, Кто в этой жизни не был первым, Скитался, мыкался, страдал, Кому-то действовал на нервы Своими бедами, подчас, Но из последнего делился Столь незначительным для нас, Что в изумлении дивился И тот, кто принимал дары, Мол, вот — образчик скудоумья… Да, в наши правила игры Их не вписать. Мои раздумья Мирского вспять не повернут, И я бываю небезгрешна… А колокольцы тут как тут, Звенят и плачут безутешно. Они звенят по тем, кто жил, Уйдя за кромку незаметно, А здесь лишь Господа молил За нас, да плакал безответно… По мне раздастся ль этот звон Когда-нибудь, пронзая память И нарушая чей-то сон? Как сердце от тоски избавить И невозвратность победить? Но человек нищает духом, А времени непрочна нить… И я своим неверным слухом Ловлю неясный робкий звук, Что душу мне в ночи тревожит, Как доказательство разлук, Но Веры вычерпать не может… Звени, небесная капель! Слезами утолённый пламень, Лети за тридевять земель, Чтобы заплакал даже камень…

Метельным росчерком зима Здесь узаконила порядки. Всегда полна её сума. Она устраивает прятки, Она рисует вензеля, С размахом празднуя Крещенье… И зачарована земля, Приняв метель, как очищенье. Где ивы гривы над рекой В поклоне снежном уронили, Там величавость и покой, И тишь такая, как в могиле. Там одиночество стократ Все умножает откровенья, И ели сизые горят, Надев на святках украшенья Из самоцветов, жемчугов… Лишь ветер в тучах колядует… А сердце тихий слышит зов И вместе с тучами кочует Над колыбелью снеговой, — Мне так мила её нетленность… А прорубь меткой крестовой Крещает зимнюю трёхмерность.

Чай парит в фарфоровом изложье Тонкой чашки, вечер плавит мёд Утлого светила, и порожне Жизнь вокруг обычная течёт… Ароматы чая и корицы, Блик дрожит на зеркале окна… Горнице сочельник нынче снится, Я им обнадёжена сполна, Что в вертепе звёздном, в месте чудном Скоро народится ясный свет… В мире нашем, мрачном и остудном, Вере и Надежде места нет? От Христовой слёзки мимолётной, От пречистой Матери его, От звезды волшебной и бесплотной Рдеет радость сердца моего. Рождества волшебное сиянье И корично-чайный аромат… В отрешённом теплится сознанье Девы непорочной вешний взгляд.

Три периода времени. Числа не ведают лжи. Знаки Бога веками горят на далёких орбитах. От неверия верят у нас на Земле в миражи, Настоящее — в прошлом, грядущее вовсе размыто. Нет случайностей в мире, всему есть назначенный срок, Неразгаданность формул заложена в каверзность смысла. Но неведомым знанием бьётся догадка в висок, — Не материя правит людьми — бесконечные числа. От задумки Господней земляне ушли далеко. В чёрной бездне лететь синей каплей — высокая данность, Но покинули разум свой, вышли за рамки рывком И презрели все нормы, лелея пустую парадность. От инверсий, подмен, неопрятности много ль греха? Человечеству будет ли стыдно за грязь и подлоги? Не войдёт молодое вино в испитые меха, Для величия истинных знаний мы слишком убоги. Три периода времени. Где мы застряли теперь? От пещер до коллайдера путь оказался недолог. Чья же мы ипостась, не разумней ли кажется зверь, Из планеты не рвущийся сделать неровный осколок? Если числа просты, то и действия наши просты, Нам ли смерть обмануть, возносясь над безвременьем духом? Только вечность права, все иные расклады пусты. А в умах недалёких по-прежнему мрак и разруха.

Поцелуй Иуды пахнет луком. В бороде его — седая нить. В сердце то ли хвори, то ли мука, — Хлебом их заесть, вином запить, А потом под сень оливы старой — Вспомнить эти скорбные глаза… Проповеди? Просто тары-бары, Нового-то нечего сказать. И туда ходили, и обратно, Развлекали грешников толпу… Иисуса фокусы занятны, Пусть теперь, к позорному столпу Прислонясь, пофокусничать сможет, Сам себя из мёртвых воскресит, Он ведь Бог… Иуду что-то гложет… Скоро солнце смоквы позлатит, А нейдёт ни сон к нему, ни радость. Звякнуло в карманах серебро… Подступила вялая усталость К сердцу, горло сжало, как назло: «Ну, как Он наутро будет снова Здесь сидеть и в душу мне смотреть? Может, кара мне уже готова, А Его минуют боль и смерть?» Всё смешалось в голове страдальца, Мзда за поцелуй не велика ль? Вот уже верёвку сжали пальцы, Сук некрепок… выдержит? едва ль… Может, хоть теперь утихнут мысли, Перестанет сердце тосковать? Низко тучи тёмные нависли, Ничего в округе не видать, Только ветры шепчутся негромко В листьях о превратностях дорог, Да качают пыльную каёмку Тропки каменистой пальцы ног…

Смешные куклы — маленькие люди, Им ниточки до ужаса длинны. Не думают они, что с ними будет, Они в свои вериги влюблены. Подёргают, и чресла их в движенье, Отпустят — замирают на весу… По вкусу им такое упражненье, Самим досуг ли ковырять в носу! Укоротить бы ниточки до дюйма, Авось до рук достанут языком. У этих рук и пальцев в нитках уйма, И каждый пятый знается с курком. Но нет, ни дотянуться, ни воскреснуть Без пут надёжных, к жизни не восстать. Там, наверху, от пальцев стало тесно, А здесь, внизу, положено ли знать, Зачем вся эта нетопырь резвится, Людское горе пробуя на вкус? Марионетка, — ведь она не птица, — Смешная кукла с ниточками уз. Тянись, тянись, не выбраться из клетки, Здесь чувства гаснут, лимфой стала кровь. Не человек ты, — раб марионетки, Что по щелчку кривится вновь и вновь. Где ты родился, там и пригодился? Наивный мальчик, пленник бытия… Тебе и мне весь этот мир приснился, — И жизнь моя, и Герника твоя.

В коридорах времени блуждая, Память достаёт из закромов Прошлое и призраков рождает — Постояльцев грёз моих и снов. Месяц смотрит ясно и колюче. Облако цепляя на рожок, Свой животик он надменно пучит, Как китайский сказочный божок. Млечный ковш черпает лунный ветер, Плещет, гасит сполохи комет… Знают звёзды обо всём на свете, У меня от них секретов нет. Вон мои ночные постояльцы — Души тех, кого люблю всегда, Их глаза в выси небес искрятся И дрожат, как чистая вода. Здесь меня давно никто не держит, Нет того, что будет слёзно жаль. Только Бог и время веки смежат, Так уйдут и беды, и печаль. Всей своей измученной душою Я хочу отправиться в полёт, Где мои сомнения укроет От меня дрожащий звёздный лёд.

Замкнулось время в кокон тишины. Такая тишина бывает редко, Как будто горы ваты сложены, И лист о землю бьётся, как монетка. Стеклянный сон плывёт за горизонт, Что золотою дымкою очерчен… Орёл парит, недвижим, как архонт, Он озирает, с тишиною венчан, Подвластен только воздуху, приют, Где мне пришлось родиться для забвенья, Где я не помню, как меня зовут, И вечностью отмечены мгновенья… Так тихо, словно я уже в гробу, Не спит лишь разум, пущенный условно Лететь с орлом, смакующим в зобу Гадючье мясо с ядом хладнокровно.

Не параллельные миры, а лабиринты подсознанья, Математическая связь всего, что создано Творцом. Все ситуации стары, и ненадёжны толкованья, Жизнь только-только задалась, а уж стоит перед концом. Кому-то надо быть шутом, кому-то надо быть провидцем, Кому-то в вечности сиять, кому-то кануть без следа. Забыться бы глубоким сном, а лучше вовсе не родиться, Чтоб в этом мире не страдать и не скитаться никогда! Зачем мне тайны бытия, зачем мне боль и слёзы плоти, Когда бесцельна суета и предсказуем результат? Тяну материи края, подчас, не по своей охоте. Недостижима высота, когда в душе пылает ад. Томится разум в пустоте великолепного собранья Из непотребных дураков, прелюбодеев и вралей. Но, может быть, совсем не те сбылись теперь предначертанья, И будут сорок сороков звонить, и будет не подлей, А чище мир, забывший связь с родительской ладонью Бога? Быть может, надо пострадать, чтобы увидеть Божий свет? Иначе мне на что сдалась жизнь, так нелепа и убога, Что не за что её отдать, давно ослепшую от бед?

Господь доверил нам живое слово И землю дал, но волею судеб Мы возжелали для себя иного, И вот познали: горек чуждый хлеб. Власть денег зла, но есть пути возврата От мёртвой точки алчности и тьмы. Спаситель был за нас распят когда-то, А мы боимся лиха и сумы! Да разве их бояться нам пристало? Прошла Россия тяжкий крестный путь. Ужель его нам терний не достало, Ужель обида не стесняет грудь? Проснись, народ, открой пошире очи, Взгляни, кто топчет ширь твоей земли, И сбрось скорее наважденье ночи И гласу Бога-Разума внемли. Моли его о чаше покаянья, О Благодати для живых сердец, Моли, чтоб всех настигло воздаянье, И в мир вернулась совесть, наконец. И лишь в тот час, когда она проснётся, И каждый скажет, что прожил не зря, К нам Божье слово голубем вернётся, А в мир придёт познания заря. И будет всё тогда легко и просто, Ведь с ложью жить — совсем лишиться сил, Таская свой пустой, бездушный остов, Когда тебе весь свет вокруг не мил. Лишь правды луч откроет нам дорогу Туда, где Горний высится Престол, Где припадём мы к Вышнему Чертогу Того, Кто Сам на крест за нас взошёл.

За перелеском голубое поле. Не клонит ветер стебли, даль ясна. Здесь воздух сладок и хмелён от воли, А горизонту линия тесна. Досужий взор не разглядит отметки, Но я былинкой каждой дорожу. И нависают, как ресницы, ветки, Из-под которых я окрест гляжу. И солнца свет, ласкающий округу, И запах мяты, и гуденье пчёл, И пёс, что мчится по цветному лугу, И дождь грибной, что только что прошёл, — Всё вкусно и живительно для сердца, Волнующе, как первый поцелуй. И птичьи сладкозвучные коленца, И верховой неспешный ветродуй, Кружащий тихо облачные перья, — Органика моя на много лет, — Бесценное, целительное зелье, На все вопросы явственный ответ. Что мне цивилизации законы, Когда её сомнительны черты? Рождаемся мы из земного лона, Страдаем от духовной пустоты, И тщетно ищем счастья «неземного» В земной пыли, затерянной меж звёзд, Хотя, порой, от самого простого Легко на сердце и тепло до слёз.

Величие, недвижность тишины В канун дождя, безмолвие природы, Неровное дыханье небосвода, Где свет и тьма однажды рождены, — Всё времени подвластно. Каждый раз Являясь откровением момента Перед раскатом грозовым, лишь лента Сияющая блеском режет глаз, Змеясь меж туч, нависших будто рок Над оглушённой жаром ойкуменой, Секундой власти света неразменной Цветёт грозы убийственный цветок. О, как хорош он, вестник перемен, Неуловим в причудливом скольженье, Непостижим до головокруженья И, рвущий тишины мертвящей плен, Как рвёт полотна твёрдая ладонь, Нерасторжим со звуком громогласным… И в этом представлении ненастном Дружны безмерно воды и огонь. Но стережёт их близость бег минут, Пустые хляби усмиряет ветер, И на лужайку перед домом дети По луже шлёпать пятками бегут. Они снуют, кричат, как воробьи, Разрушив стройность бытия, и солнце Опять вливает зной в моё оконце, Расплавив мысли чёткие мои.

И третий ангел вострубил, Но спящие остались глухи. И адский воздух опалил Блеск нищеты и тлен разрухи. Замкнулся счёт, неумолим, На цифрах, обнуливших праздность, И свет земной, и твердь за ним, Пустую одолев парадность, Померкли. Старые слова Свою утратили весомость, И вечность, заступив в права, Продолжила людскую повесть На предугаданном витке, Забывшись в хаосе звучанья И плавясь в млечном молоке Под звёзд таинственных качанье… И третий ангел улетел, Поникнув белыми крылами. И сам он белым был, как мел, И от рыданий слеп глазами…

Луне на вырост небосвод. Её обугленная долька Плывёт и медленно растёт, Не озабочена нисколько, Как тесно на земле людей И как на небесах просторно. Подчинена тропе своей, Рассвета пламенному горну Подвластна, равнодушно вниз Глядит и с серебристым шлейфом Она без паспорта и виз Дрейфует. И небесным нефом Земли поруганная плоть Осенена, лежит печально, И знает только наш Господь Её времён грядущих тайну. Лишь третий ангел вострубит, Взойдут последние державы, И сам Антихрист воцарит В лучах своей поддельной славы. Он будет горд, он будет смел, Притворно назовётся Богом И окунёт земной придел В огонь и серу чёрным рогом. Но припадут к нему не все, Найдя погибель во спасенье, И там, где свадебно воссел Нечистый, разорвутся звенья Семей, привязанностей, лет, Забудут люди стыд и совесть, И чёрным станет белый свет, Окончивший земную повесть.

Из немоты распятого сознанья Рождается знаменье тишины, Желанной, будто первое свиданье Иль окончанье длительной войны. Так обаянье тишины заветно, Как омута тяжёлая вода, Её глухая толща беспредметна, Ровна, прозрачна, как поверхность льда. Она приходит и хоронит звуки В своей неприхотливой простоте, Её объятья мягки, многоруки И равнодушны к пошлой суете. И в тишине, наивной, словно нежность, И неподкупной, словно божество, Так хорошо своё сознанье нежить И с вечностью вынашивать родство.

Странники мы, пилигримы небесные, Наше Отечество на небесах, Но единицы воссядут одесную Бога Отца. Революций в умах Было и будет, увы, нескончаемо, — Ищут бессмертия люди во мгле. Лишь на земные направлены чаянья, Души людские томятся во зле. Есть у всего и причины, и следствия, Каждое слово — в копилку судьбы. Жить без обид и по правде уместнее, Но человечки — амбиций рабы. Где же величие? Прахом недавняя Грозной империи сгинула мощь, Временем в пыль сметена и раздавлена. Разум людской беспросветен и тощ, Но кошельки раздувает от важности, Блещут лохмотья в величии грёз. В душах — пустырь, и в пустой эпатажности Тащится жизни нагруженный воз. Он до могилы скрипит и колышется, Гнутся рессоры, поклажа тяжка, Лишь о земном сожаления слышатся. Битого жизнь не ценнее горшка, Коли небесное нам заповедано, — Здесь мы скитальцы, изгои вовек… Но небеса нами с лёгкостью преданы. Чем же гордиться тебе, человек? Чем ты велик, что имеешь из ценностей, Если костяк твой рассыплется в прах? В Бога-Отца ты не веришь из лености, Жить собираясь в далёких мирах, Рвёшься в просторы, которых не ведаешь, Знаний условных имея багаж… И на нажитые немощи сетуешь, А не на то, что свой разум отдашь Вместе с душою легко за серебряник, Дух обменяв на пустяшный уют, Имя святое положишь на жертвенник, Если за имя полушку дадут. Странники мы, пилигримы небесные, Наше Отечество на небесах. Но единицы воссядут одесную Бога Отца.

Мой детский разум полон ностальгии По милым, но потерянным местам: Глухим селеньям Родины-России, По канувшим в безвременье верстам, По тройкам, что несутся в вихре снежном С мелодией забытой бубенцов, Протяжным песням, жалостным и нежным, И праведному быту праотцов, Наличникам резным на окнах изоб, Петушьим крикам в заревой тиши, По молодецкой удали… Не вызнать Врагу вовеки непростой души Великого и мудрого народа, Дружившего с землёю и сохой Под синим омофором небосвода, Под Божьим оком и Его рукой… Тоскую по культуре русской речи, Утраченной на затяжной войне, Вот-вот умру от трусости овечьей, Что не понятна в русских людях мне. Скороговорки величальных гимнов, Елей фальшивый в уши льющих вновь, Помпезно заглушают крик: «Я гибну, Я — Русь твоя, я — жизнь твоя, я — кровь, Я — преданная мать, и в поруганье Моём повинны милые сыны, Что как иуды дарят мне лобзанья, Продав просторы собственной страны!»

Дети хамов и внуки бандитов, Трёхгрошовый наследный бомонд… Русь отребьем на голову бита, Ей доселе с народом везёт. Нет нигде краше русских просторов, Разудалее эпоса нет, И, меж тем, небывалей позора В наше время не видывал свет. На богатой и тучной равнине Лихо празднует полный триумф. Оттого сердце плачет и стынет Посреди этой оперы буф, Где суфлёры диктуют наречья, Где статисты крепки общаком, Где разменена честь человечья И не стыдно прослыть дураком, Лишь бы горе не лезло чужое На враньём затуманенный взор, Что не скорой всеобщей бедою Будет смыт этот русский позор, А напротив, грядёт возрожденье И победа над лихом грядёт… У меня от вранья несваренье. Как услышу: «Россия, вперёд!», Так опять представляю карманы, Где звенит злополучный бюджет, Что гребут и гребут деньгоманы, Власти быдла храня пиетет. А державные наши двойняшки, Покорители нановершин, Из России сварганили Рашку, Что весь мир то страшит, то смешит.

Вновь снится мне чужая боль и крик чужой, Вот я иду чужой тропой, чужой судьбой, И вновь горит огнём душа и хлещет гнев, И пули пчёлами жужжат, и нараспев Летит-поёт, поёт-летит над полем смерть, А я совсем её не жду, мне умереть Никак нельзя, — я мщу за тех, кто пал в бою, Кто метил к чёрту на рога, теперь — в раю. А мне ни рай, ни ад во сне не превозмочь, Как нить из прошлого, — ко мне вся эта ночь Клубком колючим подкатясь, скребёт во тьме Мозг воспалённый и кровавит душу мне. Ведь в этом мире будет счастлив лишь дурак, Кто на костях станцует польку иль гопак, Чей разум пуст, как чёрный мрак, как чёрный дым, И он не знает, как добро нести другим. …а Бог глядит через стекло, и голубок Слетает вниз, Он Дух Святой, Он одинок. Ему тревожно, как и мне, Он хочет знать, Доколе разум человечий будет спать, Доколе в войнах будут гибнуть города, Доколе будет зреть кровавая беда, И как заставить дураков объять её, Понять, что смерть придёт-споёт и в их жильё. А пепел в воздухе кружит, скрипит во рту, И стынет кровь, и мне уже невмоготу, Я из горячечного сна себя тяну, Но понимаю, что давно иду ко дну, Туда, где кости об отмщенье вопиют, Туда, где травы по-над ними косы вьют, Где рвы заполнены поленницами тел, И дьявол злобно озирает свой надел. И знаю я, мне не уйти от этих мук, Ко мне протянуты во сне мильоны рук: Там дети, матери, там чьи-то старики, Там кровь черней, чем чёрный ил на дне реки. Она землёю этой стала и травой, Она моей бедою стала разрывной. Как пуля, в сердце эта целится беда, Мне от неё уже не скрыться никуда. Мне от неё уже не спрятаться вовек, Да и зачем? Ведь смертен каждый человек. А кто считает, что давно порос быльём Погост войны, то кровь на нём, вся кровь на нём!

Белокожая девочка, сколько Ты заплатишь за мамину смерть? Помнишь лун белоснежные дольки И совместных годов круговерть? Помнишь туфельки, бантики, скрипки, Колыбельные, мой недосып? Неба полог был розами выткан, — Где цветок, где кровавящий шип… Что ж теперь? Твоё сердце ослепло? Или это врождённый порок? От любви только горсточка пепла, Остальное рассудит лишь Бог. Я молюсь за тебя, мой убийца, Вёрткий, маленький, ласковый зверь. Больше некому будет молиться За тебя, мой палач, ты поверь! В стае борзых, бесчувственных, алчных Ты, свои истребляя года, Станешь ангелом пажитей мрачных Навсегда, навсегда, навсегда. Будут дети твои белокожи, Будут луны над городом рдеть… И не дай тебе Господи Боже Дочь взлелеять по имени Смерть!