Не люблю четверги, как предвестники скорой разлуки, Как оскомину дней, надоевший пустой пересчёт. Я обычно в четверг изнываю, дурею от скуки, Но часы, как назло, не хотят продвигаться вперёд. А часы не спешат, мерно маятник ходит со стуком, В этой старой коробке зубцами стальных шестерён Перемолота жизнь моя в пыль, перемолота в муку, Вечный азимут стрелки латунной мне в душу вострён. Он сокрыт завитком, как безумьем сокрыто когда-то Время юности было, не знавшее тяжести ног… Я в четверг узнаю в ходе времени поступь Пилата, Не сменившего так и ни разу солдатских сапог. И, восстав из руин, из уютной пещеры кровати, Перетекши в гостиную тенью заложницы тьмы, На ходу надеваю любимое красное платье И маячу до вечера флагом в окошке тюрьмы. Понемногу вкушаю рассвета, заката и кофе, И, дозируя силы, остаток их трачу на сон, Дабы к пятничной выйти, исполнившись счастья, Голгофе, С чистым сердцем часов моих слыша прощальный трезвон.

В моём коллаже день сменяет ночь, И мысль одна сверлит больное темя, Что в этом мире некому помочь Мне стать неуязвимой перед всеми. Я ощущаю рядом пустоту В густой толпе и некуда деваться Мне, стиснутой телами, лишь бреду, Шепча речитатив аллитераций. Скрипит под стрелкой гнутый циферблат, И смерть заядло выбирает снасти. Мои стигматы пламенем горят В людской пучине низменного счастья. Я жгу себя на медленном огне Костра потерь, подкладывая угли, А ночь сменяет день в моём окне, И жизни тусклый свет идёт на убыль.

Цвет сумерек сгущен тенями, Стволами расчерчен дерев, И снега холодное пламя Порхает меж сосен. Осев На вязкой от грязи дороге, Смешавшись с опавшей листвой, Прильнувши к озёрной осоке, Сияет своей новизной И кружит в свободном паденье, Как в вальсе. Белёсая мгла Сравняла и вечер осенний И водного призму стекла В единое целое, влагой Наполнив вечерний пейзаж И сделав прозрачной бумагой Осенний скупой антураж.

Из гаммы мажорной минорным звучу флажолетом, В восходе ищу знаки смысла и подлинной веры, В закате опять нахожу приземлённость бекара И ключ мирозданья — в сгустившейся пагубе ночи. Наверное, что-то сломалось в часах из картона, К которым привешены цепи и медные гири. Пророчество птицы измерено жалобным писком, И ждёт ненасытная бездна опять подношений. А бабочка бьётся в стекло закупоренной страстью, Чья целостность веку сродни из обугленных крыльев. Не знаю, когда я вступлю в эту реку молчанья, Где весь эпатаж осыпается кварцевой пылью… Оркестры вздохнут в вышине синей музыкой света, Чистейшей симфонией мира, добра и покоя. Змеиною кожею сморщится смертное тело, И бабочка страстной души воспарит над землёю.

Мягче мякоти киви, краснее созревших томатов Человечье, покрытое тонкою кожей, нутро, Что на алчность и подлость излюбленно было богато, Райским змеем обмануто ловко, премудро, хитро. Яда выплюнул он в эти тонкие синие вены Слишком много, — достало для войн и бранчбы на века. И давно кардинальные миру нужны перемены, Но людишки с соблазном не в силах бороться пока: Их лапошить легко за кусочки вощёной бумаги Под наркозом любым — от глагола и до мишуры… И во все времена единицам хватало отваги Из сомнительных рук не принять, а отвергнуть дары. Протоплазма Земли, удобрение бранного поля, Ненасытная плоть, добровольный вселенский подмор, Ты без разума нищ и, в рабах прозябая, доколе Будешь, волю презрев, сохранять лишь накопленный сор? Ты, по образу созданный Бога, погрязший в гордыне Из-за призрачной власти над миром, за звон медяков Превращающий землю из сада — в жаровню пустыни, На смерть будешь потомками проклят во веки веков. Не найти тебе счастья в богатстве, не будет покоя Без тепла человеческих чувств, без духовности уз… Наша грешная жизнь без любви и полушки не стоит, Как без Божьего имени воздух отравленный пуст.

Застенчиво, доверчиво, печально Ласкает клён оконный переплёт, И жёлтый лист — стафет его прощальный Ещё чуть-чуть и в лужу упадёт, И письмена размокнут жильных строчек, И побуреет золото, увы. Висит паук намокший, как комочек, С крестом на тельце… А из головы Нейдёт моей, как не хочу я в город, Как душно мне в пространстве серых стен, Какой по воле ощущаю голод Я там, где сердце попадает в плен Условностей. И снова будет стужа, И я, как муха, — пленница тенет Московских улиц, что пространства уже, Где мне струит небесный чистый свет Вот эта даль, то спрятанная дымкой, То залитая солнечным огнём, Впаду в анабиоз. И под сурдинку Метели городской ненастным днём Всплакну душой по сиротине — клёну, По дому, занесённому по грудь Снегами, что дают земному лону В покое зимнем тихо отдохнуть… Тоски моей сегодняшней причины, Наверное, в погоде не сыскать. Горят в окне разлапые рябины, И мелкий дождик припустил опять.

Солнце ходит по малому кругу, На закате ложится в туман. Листопад накрывает округу, Запах осени терпок и прян. Сок из яблока сладостью брызжет, Хрустко кожица рвётся во рту. Горизонт растворяется рыжий В вихре света. Стою на мосту, Ветру щёки и лоб подставляя, Под ногами — хрустальная гладь… Я по книге великой читаю, Что дано мне, песчинке, познать В этом мире и хрупком и нежном: Он без разума горек и пуст, И в конце прозвучит неизбежном Словно яблока спелого хруст.

Докучливо, рассеянно, тревожно Судачит ветер, рвёт снаружи дверь, Цепь на колодце звякает острожно Знаменьем ожидаемых потерь. Ещё костром пылают георгины, И буйствуют соцветья хризантем, Но золотые вспыхнули седины В зелёных кронах. Лес умолк совсем, Лишь изредка раздастся крик унылый, И ворон чёрной тенью взмоет вверх… Река ручьём бежит в потоке ила, И моха высох тонкий белый мех. Нет ни грибов, ни клюквы, — влаги мало, Сухая осень нынче не щедра. А, может быть, земля родить устала, Сочувствия не зная и добра. На сердце грусть, а под ногами хрустом Звучит упавших сучьев россыпь. Мне Так холодно, невыразимо пусто, Как будто я приблизилась к зиме. И так опять не хочется в морозы, Таская садаль шубы на плечах… Ну, а пока из зарослей рогоза Раздался чёрных крыльев шумный мах, И пух поплыл. Я выбралась из плена Тоскливых дум и ветреного дня… И завершилась дома мизансцена У русской печки под напев огня.

Крылышки твои из пастилы, Розовая девочка-разлука. Перемелют молоха валы Всё твоё. Великой силой звука Движется вселенная назад, К Хаосу, как божеству, взывая, И людишки звёздами горят — В тысячах парсеков мрут от рая… Голос твой из хрипа жильных струн, Мальчик голубиного полёта. Вскоре перегаснут сотни лун, Солнц остынут злые огнемёты, Потечёт меж пальцев пустота У Творца, что был Отцом живого… Мир возобновит не красота, А из уст Его живое Слово!

Глядит луна украдкою во двор, Где ртуть росы тревожно серебрится. Мне звёзд далёких слышен разговор И вскрик негромкий заполошной птицы. Осенней лунной ночью воздух чист, И влажной гроздью льнёт к щеке рябина… Вот где-то вдалеке раздался свист, Вот шелестит осина за овином… А запах прели льётся, как вино, Настоянное на волшебных травах, И тонкий луч сияющий в окно Вперяет свет. И медленной отравой, Сомнамбула, я вновь напоена, Стою свечой и догораю… зябко… А в небе только странная луна, Да звёзд вокруг рассыпана охапка.

Мыслью светлой, но печальной Я с утра удручена, — Птичьей песнею прощальной Осень за окном слышна. Снова с шелестом скрипучим Ветер трогает листву, И бегут куда-то тучи. На холодную траву Дичка-яблоня роняет Сиротливые плоды, И сухой листок качает Бочка, полная воды.

Утонула луна в облаках белорыбицей, Плещет ветер, играет, как волнами, бликами. Органза поднебесная — занавесь тонкая, Растворяет туман очертания зыбкие. По-над лугом струится дыхание сиверка, И студёными росами травушка клонится… Только звуки, как эхо, в ночи повторяются, Только сердце тревожится, нежности полное… Вот ещё одна осень подкралась несмелая, Тонкой кисточкой робко листы переметила, И хрустальными водами в мирном сиянии Белорыбицу ленную тихо баюкает…

Пегие поляны обдувает ветер, Золотые пряди путает берёз, И река сияет синей гладью петель, Облака качая. Время белых рос Наступило, птицы тренируют крылья Перед дальней далью ветреных дорог. Сад мой весь усыпан серебристой пылью — Искристою влагой, и родной порог Холоден поутру, лёд его ступеней Обжигает ноги. Виноград багрян. В палисаде липа кроны ржавой пеной Шелестит сварливо. Клёна тонкий стан Обрамлён кострищем алости листвяной, Красная рябина — в гроздьях напоказ… И сентябрьской прелью пахнет нежно, пряно, И сетей паучьих рвётся тонкий газ.

1 Вглядитесь в лица тех, кто имет силу, Как их глаза мертвы и холодны. Кто роет человечеству могилу, Тех речи искушённые складны. Они кромсают плоть живой планеты, Но говорят, что в мир несут добро, Им все четыре части платят света Подушные налоги. И хитро Заверчен план их чёртовой неволи Для всех народов. Нет для них людей, А есть лишь мясо. Поиск лучшей доли Одна из самых гибельных затей. Везде, где нет нас, хорошо и гладко, А дьявол тем и тешит свой анклав, Что верит всяк, в ком разум не в порядке, В бесплатный сыр, и, честь свою поправ, Детей готовит подличать и ладить Со всеми, кто зовёт их к пустоте… Баранами всегда сподручно править, — Им незнакома воля. А мечте И правде крылья выстрижены гладко, Шутя, паяцы развращают «чернь». Смотреть на это безнадёжно гадко, Но сытой «черни» даже думать лень. 2 Как далеко до неба! Боже правый, Не дай народу стать простым скотом! Усыплены ли чёртовой отравой, Честь променяв на призрачный фантом Благополучия, или на всех не стало Хватать вселенской праведной души, — Так равнодушно обрастаем салом, Так дружно в ад накатанно спешим?! Где есть сердца, наполненные чувством Любви и бережливости к земле? Увы, но с этим на Руси не густо. Всё продаётся здесь. Родных полей Из-под кирпичной кладки не увидеть, — На откуп чужакам отдали ширь, И никого подачкой не обидеть. Коли в глазах обман, в душе — пустырь. 3 За что же кровь пролили наши деды? В чём смысл их честной гибели за нас? Беспамятных обуревают беды, А как тяжёл последний будет час! Ведь наших предков крестный путь кровавый И пепел их, взывающий к сердцам, Не даст нам индульгенций. Боже правый, Ты справедлив и неподкупен. Нам Вот этих самых качеств не хватает, Когда мы губим всё, что есть вокруг… А разум исчезает, совесть тает, И власти денег не знаком испуг. 4 Но есть ещё, хоть робкая, надежда, Что где-то там, в неведомых краях, Где Скромность в незатейливых одеждах Лелеет Дух могучий не за страх, Ещё возможно счастье человечье, Ещё возможен не кровавый путь, Есть просто Жизнь, — от тяжкого увечья Русь, наконец-то, сможет отдохнуть… Но то, что сердцу ведомо, едва ли Надежде малой даст веселья час. Нас, русичи, духовно обобрали, Никто нас не спасёт на этот раз. Пенять на Бога больше невозможно, И сон пора с себя стряхнуть скорей, Чтоб не осталась Родина острожной, Какой была для праведных людей… 5 Несчастен люд, влекомый вражьей силой. Цивилизация — всему конец? Чья злая воля мир поработила, Тот и теперь властитель всех сердец. Лукавство в душах изменило нравы, Какие мы — такой над нами царь. Немного нам осталось от Державы, Лень порождает пьянство. И, как встарь, Нам «добрый барин» снится, мы не можем Из летаргии выпростать тела… И дружно плачем: «Помоги нам, Боже!» Но сами служим только силам зла. 6 О, мистика, — великий символ власти От нибелунгов и до наших дней! Ведических коловращенье свастик, Моря всепожирающих огней. Кипение страстей, зубовный скрежет, Горение сердец, а после — тел… Как масло, нож войны планету взрежет, И будет Ангел Жизни не у дел. Рвы задымятся, словно свежим соком, Багровой кровью закланных овец Наполнены, и в том аду жестоком Наденет дьявол золотой венец.

В чарусе сна утопленницей ночи Тону, опутанная тьмой и тишиной. Мой мыслеряд обрывочен, непрочен, И разум мой не властен надо мной. Уже не ясно, дна ли я касаюсь, Или иглой у Кроноса в руках В ткань мирозданья ветхую вонзаюсь, На ней свой утлый оставляя прах, Как бабочка пыльцу свою теряет, В ладони влажной оставляя след… И всё моё бесследно исчезает Среди миров далёких и планет. И в Хаосе, принявшем облик Леты, Меня по крохам не собрать никак, Лишь я сама во сне ищу приметы И нахожу неоспоримый знак. Я вижу ночь в её безумном праве, Где необъятность ужаса царит, И Млечный Путь в агатовой оправе, И круг Земли — волшебный лазурит. И, возвращаясь будто из пучины Воздушным, мелким, лёгким пузырьком, К плечу прижавшись близкого мужчины, Я ощущаю вновь родимый дом. В рассвете меркнут все ночные страхи, Теряясь у порога бытия, Лишь тонкой пылью на ночной рубахе Рассыпалась опять звезда моя…

Кровопусканье дней из уходящей жизни Мне ощущать дано покорно, без обид, Но вдруг один из дней ярчайшей каплей брызнет, И вновь моя душа над бездной воспарит. Ей не знакома лет глухая анемия, Она впитала все восторги бытия… И жгут её огнём лишь воля, да Россия, И держат на плаву лишь вера, да семья. Наш век — обычный век, бессмысленный и жалкий, В нём нет ни чистоты, ни правды ни на грош. Ни славы, ни казны мой дух в миру не алкал И не был на любовь продажную расхож. Чего же мне скорбеть об этом бренном теле, Дух держащем в плену, как птицу взаперти? Не стану я влачить сознанье еле-еле, Мне б, ускоряясь, всю дистанцию пройти! Не распылять себя на плач и сожаленья О тяготах земных, доставшихся не вдруг, Но мысленно вершить молитвенное бденье, Чтобы готовой быть замкнуть сей жизни круг.

Восковая слива, сгусток сини, Вязкий вар, застывший чистый сок, Совершенство, единенье линий, Косточка, хранящая росток, Тонкая ложбинка на овале, Кровь земли и двойственность плода… На небесной голубой эмали Тает лето, гаснет без следа…

Раскололось небо, раскололось, Грянув об земь, рыкнула гроза. Молнии растрёпан, тонок волос, Хлябь небес нацеленный пронзать. Белой вспышкой, роковой и страшной, Без теней и без небесных слёз Брюхо тучи вспорото. Пустяшной Спичиной, бесшумно, не всерьёз Полыхнула яблоня, сухие Ветви воздевая из огня, И удары гневные, глухие Раскатились. Будто семеня, Дождь закапал робко и несмело, А потом обрушился стеной, Остудив земли больное тело, Сбивши пламя с яблони сухой.

Хлещет молнии кнут над садами, Залихватски орудует он. Рваных туч красно-синее пламя Надвигается с разных сторон, И, вихры свои рьяно вздымая, Споро мчит, полоняя простор, Злыми сполохами освещая Вековечный с землёю раздор… Прокатился волною, истаял Сизый морок и, как не бывал. Ветер тихо играет листами, Звёзды вышли в небесный прогал. И последним аккордом негромким, Воркотнёй голубиной шумнул Где-то там, за лесною каёмкой Гром, и звук этот тотчас уснул.

Нереально, волшебно, пространно Синевой запоясан простор, Ветер свищет разбойно и бранно, Заметая листву на бугор. На бугре сиротливо и пусто, Лишь колечком свернулась змея, И песок под ногами до хруста Разогрет. Слышен крик воронья, Словно птицы судачат о воле, О своём разудалом житье, И кружатся, кружатся над полем, Где желтеет стерня на жнивье. Я, соседства змеи не пугаясь, — Ведь у нас с ней холодная кровь, — Сяду рядом. Осенняя завязь — Этот день и прощальная новь Увяданья, — дымами и прелью Потянуло. Сентябрьская грусть Заметалась листвяной метелью, Мне-то что? Ну, и пусть, ну, и пусть!

Полна небесная рачевня, На звёздном плёсе тишь, да гладь. В туманной зыбке спит деревня, Кругом разлита благодать. Молюсь тихонько, шепчет ветер За мною следом, прелый лист Летит, и тонкий месяц светел, И, как младенец, ликом чист. Тепло в канун Преображенья, Зарницы блещут, гулок град Поспевших яблок, и прощенье Дарует мне сегодня сад За небрежение к поливу, Своею щедрой красотой В холодном пламени огнива Сияя. Радостный покой Таю в груди моей уставшей, И, если б кто-то видеть мог Меня, вот в этот миг, сравнявший Небесный и земной чертог, Как, улыбаясь, жду привета Я из пучины темноты На грани прожитого лета, На грани жизни и мечты.

То смеётся, то плачет желна, Хлопотливо скликая птенцов. Журавлиная песня слышна, — Клич призывный осенних гонцов. Белый день, серый дождь, беглый час… Целый мир увяданьем объят… Вот уж близится Яблочный Спас, — Затяжелел от бремени сад. Лето наше подходит к концу, Небо нынче ослепло от слёз, К золотому готовит венцу Осень ветви промокших берёз. Далеко ли осталось идти, Далеко ли лететь до зимы, Мы не ведаем, сколько в пути Будут синие эти холмы. Обниму серебро паутин, Прикоснусь к непогоде щекой, Пусть беснуется ветер с равнин Над рекой, над рекой, над рекой… Гулким эхом наполнится ширь, Даль уйдёт за дожди, за туман… Осень, осень, сердец монастырь, Всё непрочно, всё — давний обман.

Трава былой теряет глянец, И с каждым днём скучней дожди, И солнца редкого румянец Не виден поутру. Блажит В печной трубе бродяга-ветер, Минором навевая грусть, И лишь петух поёт о лете, Да радует калины куст, Чуть-чуть расцветивший кармином Тугие гроздья. У дверей Рассыпала, дрожа, осина Мозаику листвы своей… Всё ближе август к непогоде Пододвигает дней разбег, Всё глуше птичий крик. И вроде Ещё тепло, но краток век Зелёного убранства. Плети Развесил хмель, шиповник ал… Но тянет прелью от повети, И звёзд непрочен ареал. Они небесною пыльцою Земную осыпают грудь, И месяц движется с ленцою, Меж туч торя свой бренный путь. Он смотрит сверху долькой дынной, Неярок по-сиротски свет, Застрявший в сети паутинной, Что серебрится на просвет.

Иглой серебряной звезда Пронзает спящее пространство, Где нежно пахнет резеда И сад стоит в простом убранстве — Неспелой горечи плодов Он полон. В лунном свете зыбком Всё отдыхает от трудов, Лишь облако небесной рыбкой Плывёт в тишайшей вышине, И сад в безмолвии покорном Таинственно в слепом окне, Как в раме, жимолостью, тёрном, Смородиной и хмелем мне Рисует дивную картину… Трепещут тени при луне, И бабочка летит к камину…

Опять с рассветом за окном завьюжило — Черёмуха роняет лепестки, И плещет солнце занавесей кружево На тёплый сурик половой доски. Запенил южный ветер цвет калиновый, И засиял лазурью небосвод, И старой медной лампой Аладдиновой Над миром солнце жаркое плывёт, И накаляют воздух дни безумные. В садах сгущают тени вечера, И ночи тают коротко безлунные, И вновь приходит день, что был вчера. А дальше — больше, всё пошло — поехало, Дожди и вёдро, лета кутерьма… И лишь плоды — рассудочными вехами, И лишь тебя согрею я сама…

Луна пошла на убыль, ночь туманна, В прогоне не слышны ничьи шаги, И небеса волнующе и странно Глядят, мерцая. Не видать ни зги В мельчайшей взвеси, смутны очертанья Высокой груши, лунный ореол Расплылся вширь. И лишь мои мечтанья Ложатся новой строчкою на стол, Где чистый лист белеет, непорочен, Бумаги — собеседницы ночной, И где нажим пера тяжёл и точен, Ведомый в путь уверенной рукой. Над головой моей кружатся, немы, Нежнейшие ночные мотыльки, И вместе с ними — будущие темы Стихов моих, свободных от тоски.

Иду несмело, осторожно, Кругом молчанье и покой. Так остро, живо, невозможно, Шероховато под рукой Склоняются лесные травы, И пульс выталкивает вновь Из оболочки бред лукавый Шального мира. И любовь Переполняет душу, мысли, Дыханьем множится стократ. Где гроздья костяники кислой На стеблях тоненьких висят, И где малины дух довлеет Над жаркой плотной тишиной, Там серебристый мох расстелет Мой лес волшебный подо мной.

Сияет небо детской синевою, И незабудки прячутся в траве, Висят стрекозы над речной водою, Бежит с поклажей рыжий муравей. Его бесцелен путь для муравьеда, Как мой бесцелен для тупицы стих, Кому приносит радость вкус обеда, А не итог раздумий дорогих. Его душа не мытарь, не трудяга, В релаксе чувств он ищет сладкий хмель, И ждёт его трёхслойная бумага И мягкая, как облако, постель. А мне бугор вот этот у погоста Дороже всех немыслимых удобств, Во мне живёт печаль такого роста, Что расстоянье от земли до звёзд Преодолеть ей ничего не стоит, И средств подручных не известно ей, Она в себе такое царство строит, В котором нет злокозненных гостей. Там тишина и ясность созерцанья Не допускают посторонних слов, Там есть любовь и кротость обладанья Без ненавистных денежных оков.

Берёзовая роща молчалива, — Не ропщет лист, и птицы не слышны. Волною света лунного прилива Её стволы в ночи освещены. Кузнечики наяривают форте, А на дороге греется змея, И ковыли душистою когортой По сторонам стоят. Тепла земля, Туманной зыбкой горизонт очерчен, К горбушке лунной шлейфом облака Прилажены. И слышно, как далече Собака лает. И печаль горька, Что всё не вечно, и придут иные Сюда однажды люди, времена, Пейзажи переменятся. Как ныне, Светить лишь будет бледная луна. Всё так же небо вызвездит ночное, И наши души через тонкий флёр Веков вдохнут, быть может, неземное Роскошество земное и простор.

Незрячей ночи мрак безлунный Туман окутал, бездыхан, И звук гитары семиструнной Раздался. От жасмина прян Недвижный воздух, а в беседке То шёпот, то чуть слышный смех… Снялась ночная птица с ветки, Душа моя за нею вверх Скользнула призраком невольным, Пронзив ночные облака, — Как ниточка ушком игольным Прошла сквозь сумрак. Велика Открылась ей пустая бездна — Начало всех других начал, И голос мудрый, голос слезный Оттуда тихо прозвучал: «Всё потеряли вы до срока, Развеяв совесть, стыд и ум, И с вами не земля жестока, Вы сами с ней жестоки. Шум И копоть, и характер бранный Всех ваших безуспешных дел, — Вот что лишает вас желанной Спокойной жизни. Я Хотел, Чтоб были вы чисты, как дети, И, в созидании успев Подобно Мне, могли на свете Устроить рай, отнюдь не хлев. Но вы, гонясь за миражами, Отягощая плоть грехом, Ваш разум истощили сами, Разрушив свой прекрасный Дом…» И Вздох поплыл органным ладом, И я очнулась у окна… А над моим цветущим садом Взошла безумная луна… Она смотрела, улыбаясь, В мои неспящие глаза, И где-то гасла, отдаляясь, Небесной музыкой гроза.

Трещат дрова за дверкою печурки, Где громко лижет пламя бересту, Мурчит дремотно рядом кошка Мурка, И никого в округе на версту. Затеряна песчинкою в пространстве, Меня объявшем глубью вековой, В своём непостижимом постоянстве Дарящем отрешённость и покой. И слышится, и видится, и мнится Всё то, на что щедра бывала жизнь, Как будто вновь листаю я страницы, Неспешно даль преображая в близь. И голоса, и запахи, и звуки Меня несут в потоке бытия, Где от беды хранили Божьи руки, Но, где им так сопротивлялась я. И вот теперь, постигнув мимолётность Своих стремительно минувших лет, Негромким звуком я в тысяченотность Вливаюсь мира и даю обет Сама себе — не позволять сомненьям Касаться даже краешка души, Ведь всё живёт Господним повеленьем И без Него судьбы не совершить. И есть всему причина, мера, место, Отмщенья час, — начало и конец, Но главное — служение и вера, Что ждёт нас, блудных, любящий Отец… В печи погас огонь, и россыпь углей Я ворошу, как будто мыслей рой. Вот помолюсь сейчас на красный угол С иконой Спаса, да и день долой. Медвяно пахнет липою подушка, В избе тепло, а на душе светло. Давай-ка Мурка, спой-ка мне на ушко, Как нам с тобою, кошка, повезло. Прожили день и хорошо, и ладно, На ужин было козье молоко… А сердцу так спокойно и отрадно, Что мы от неба здесь недалеко…

Опоясана ночь звёздным поясом, крошевом света, Заливает округу чарующей песней скворец, И черёмуха белой душистой копною воздета, А над нею луна катит колотый свой изразец. В равновесии всё, воздух свеж, травы хладные в росах, И гудят комары, как нестройный, но радостный хор. И берёзки стоят, как девчонки в растрёпанных косах, Да тихонько в ночи свой неспешный ведут разговор. И торжественно длятся минуты блаженного часа, Когда смертному телу так хочется в небо взлететь! И небесных огней, словно слёзы, дорожки сочатся, Наполняя божественной силой неспящую твердь. И печалью печалей струится во мне узнаванье, Что песчинке и малости малой о целом не знать. Лишь любовью своею возможно пронзить расстоянье, Чрез которое силюсь к Отеческой длани пристать…

Луна глядит задумчиво и странно И острой кромкой режет облака, И в их лохмотьях, на полоски рваных, Ущербной карлой кутает бока. Внизу туманно, сыро, нереально, И контур леса чёрною каймой Недвижно застит звёздный выгон дальний, Где пчёл небесных обитает рой. А впереди, куда бежит дорога, Молочной пенкой розовеет мгла, И брезжит свет. Прошло ещё немного Томительных минут, и потекла Заря, алея плавными мазками, На горизонте разводя кармин, И соловей затрепетал над нами, Любви и свету выпевая гимн. Туман растаял, выкатилось солнце, Раззолотило лес волной огня, И закружило жизни веретёнце, В свою кудель вплетая и меня.

Небо стыло, синё и огромно В неподкупности вечной своей, А на ветке сирени укромной Разливался во тьме соловей, Запоздавший сегодня немного С золотыми коленцами нот… И под звёздным сияньем дорога Вдаль плыла, словно призрачный плот. Я ступала по ней осторожно, И зыбучий её перекат Нёс меня из страны «Невозможно», Где червлёный таился закат, В ту страну, где живут светотени В водопадах немыслимых грёз С ароматом расцветшей сирени, Мне волнующей сердце до слёз. И казалось, что всё не напрасно, И ещё есть и время и власть В этом мире, до боли прекрасном, Нам бесследно навек не пропасть. Что, объятая вешним томленьем, Вновь душа для любви оживёт, Соловьиным чарующим пеньем Вдохновившись на новый полёт.

Келейно, камерно, тишайше Истаял свет, улёгся звук, И кончился закат, и дальше Замкнулся ночи мёртвый круг. В её кисейном тёмном глянце Лишь изредка блеснёт разрыв, Где звёзды в вечном кружат танце, И месяц, серпиком застыв, Струит белёсую дремоту В тревожный млечный непокой, Небесные заполнив соты Своею смальтою густой. А на земле, змеясь туманом, В ложбинах тает грязный снег. Весенним напоён дурманом, Замедлил ветер резвый бег, И время татем, поминутно Крадёт у ночи чёрный флёр, Его подкидывая утру В подспудно тлеющий костёр.

Мои руки умеют многое, Моё сердце открыто жалости, А душа — просто птица Богова И щебечет от каждой малости. Что ей тела страданья бренные, Только прах, остановка в вечности. Жизнь — ничто, ведь она мгновенная, Все хворобы её излечатся. Красотой упоённых сызмальства Почему-то на свете считано. Путь извилист мне снова выдался, Я им множество раз испытана, Но хочу на распутье дерзостно Постоять, примеряясь к радости, За спиною оставив мерзости И отличья пустой парадности. Не сочти меня, Боже праведный, Промеж тех, кто кичится скудостью: Никогда не бывало завидно, Не страдала я этой глупостью. Чисто сердце созижди, Господи, Сокруши Ты мои сомнения, Пусть душа моя станет взрослою До успения, до успения…