Тих и безлюден старый сквер, И в графике его тончайшей День растворился, скучен, сер, И небо — на ветвях, не дальше, Раскинуло свой сизый флёр Со снегом первым вперемешку, Лишь куполов горит костёр Церковных. И таит усмешку В холодных лужах старый фавн — Ноябрь, к безумствам равнодушный, Да цаплею кивает кран, Его дыханию послушный…

Туман ползёт, змеится между сосен. Скользит в воздушных струях жёлтый лист. Здесь, в девственной глуши, крадётся осень Под тоненький синичий пересвист. Виньеткой золотой стоят берёзы, И зелени хвоистой крепок дух, — На розовых стволах застыли слёзы Янтарные смолы. Усталый слух Приемлет тишину, как озаренье, А сердце замирает от красот, Явившихся счастливым избавленьем От города, где радость не живёт.

То клоунада, то опричнина, И крестный путь один на всех. Есть Бог, уставший от импичмента, И возведённый в степень грех, И мелочность, и ширь безмерная, И дух, и мерзостная вонь, И пьянства маета бездельная, И сердца праведный огонь, — Всё в нас. В беспамятстве ли, удали Свой жертвенный верстая век, Героем станешь или пугалом, — Ты сам решаешь, человек. И в этой тяжкой мгле безвременья, Где гибнут души, меркнет свет, Нам разрешиться бы от бремени, Припомнив с Господом завет. Нам выпростаться из невежества Давно бы надо, да никак, Ведь солнце разума не брезжится Там, где хозяйствует кулак. Жизнь провожая эфемерную, Лишь в вере обретаешь твердь, И с ней пройдя сквозь мрак и тернии, Не так уж страшно умереть.

Подай мне, Господи, ума, Ты знаешь, мир без мысли пуст. Слова я подберу сама, Исторгнув их из этих уст. Пусть молвят грешные уста О нищете и зле сердец, Чья суть животная пуста, Бесславен путь, жесток конец. Подай мне, Господи, любви, Ты видишь, мир безумьем клят. Мои сомненья умали, Иных не надобно наград. Пусть будет толика тепла Моим успехом в жизни той, Что я измерить не смогла Твоею жертвою святой. Пошли мне, Господи, врагов, Чьи аргументы грязь и ложь, Кто за пятак убить готов, Чья правда — деньги, сила — нож. Пусть мне достанется хула, Что предназначена Тебе, Узнаю я — не зря жила! Не откажи своей рабе! Пошли мне, Господи, глоток Воды святой и хлеба кус, Ещё пошли в саду цветок И воздуха студёный хруст… Я слишком многого прошу, Прости же мне, Спаситель мой, Что вновь перед тобой грешу, — Ты знаешь Сам, как быть со мной!

Всё исполнилось, всё исполнено, Ни вины, ни развёрстых ран. Лишь покойные просят помину, Да неведомый подвиг дан Стёкла вечности запотелые Освещать фитилём души, Говорить слова неумелые, Жизнь свою до конца вершить. Похвальбу мою, Боже праведный, Не услыши, — Ты дал мне крест, Я несла его кладью каменной По дорогам времён и мест, Не бросая, не зная устали, Не кусая своих локтей, Не боясь человечьей пустыни, Не надеясь на Твой елей. Вырастая из рубищ гордости, Омываясь в своих слезах, Вымеряя глубины подлости, Познавала я Божий страх. И теперь мне мой крест не кажется Ни великим, ни тяжким, нет. Наступила пора отважиться Дать Тебе непростой обет: Не кичиться шагами-пядями, Что прошла по юдоли слёз, Быть довольной седыми прядями В тёмной гуще моих волос, Не желать ничего сверх прибыли, Что послал Ты, меня щадя, Поминать тех, кто раньше выбыли. Ни о чём не жалеть, уйдя.

Кудесник мой, таинственный рассказчик Полночных сказок, ветерок с равнин, Твой монотонный голос тих и вкрадчив, Ты грёз полночных давний господин. К твоим устам, как флейты, тянут трубы Печные дымоходы, ночь длинна… Одно лишь имя произносят губы, Одна луна на небе, я — одна. Нет, не больна тревогой обладанья, Уже не жду неутолимых бед, И всё дороже мне его молчанье И рук родных волнующий привет.

Нежданной, непорочной радостью Из сада вешнего сквозит, Я восхищаюсь каждой малостью, Что мне о счастье говорит. Родит земля цветок лазоревый, Из улья вылетит пчела… Лишь только б твердь с землёй не спорила И к людям ласкова была. Забьёт родник из недр украдкою, В лучах зари блеснёт роса… Я всей своею жизнью краткою Стократно славлю небеса!

Печаль бессонная бездонна и горька. Засохшей бабочкою, привкусом ванильным, И тонкой шёлковою сеткой паука, И Кузмина на книжной полке томом пыльным Рискнёт напомнить о себе она сама, Воздушным комом проскользнув внутри гортани… И лето минет, и опять придёт зима, И осень вновь меня бессовестно обманет. Махнёт в окошко стылой веточкой сирень, Развесят клёны пятерни охряной жести, И звездопадом дни мелькнут, но главный день Придёт тогда, когда мы с ним не будем вместе. И снова время между пальцев проскользнёт, Потупит взор мой голубиный рыцарь крови… Я буду ждать его прихода целый год, Один из тех, что мне судьба предуготовит.

Какая пустота… ты веришь? Я не верю, Что нам легко уйти из этой синевы! Не верю, что, закрыв тихонько эти двери, Отгорожу себя от света и травы, Отгорожу себя от вкуса талой влаги, От ветра на лице и запахов земли… Не верю! Никогда! Мне жизнь — хмельнее браги, Пьянящей сердце так, что, сколько не внемли Мелодиям её, а будет только мало, А будет не в запас, — лишь жажду утолить. Нет, чтобы навсегда из жизни я пропала, То надобно не тело, — душу погубить… Ты приготовь и мне одесную местечко, Мы встретимся, и ты подставишь мне плечо… Замкнутся жизнь и смерть в незримое колечко, Где твой недолгий свет любовью позлащён.

Семь жал, семь востренных лезвий Вонзилось в святую грудь. Не рана, — а вражий вензель, Не тайна, а крестный путь. Её не сломили годы, Она и в крови — чиста, Ей храмов не тесны своды, Где есть вертикаль креста. Она не нахмурит брови, Её омофор широк, А сердце полно любови, Хоть облик высокий строг. Молчальница, ангел нежный, Взгляни, как кромсают Русь, Где стрелы свистят, как прежде, И всюду пирует гнусь. Взойди над землёю нашей, Покровом своим взмахни, Пусть станет пределов краше, Где наши считают дни. Пусть будут моей молитвой Слова, что тяжеле слёз, И самой последней битвой Закончится время гроз! Пусть матери, словно птицы, На воле растят птенцов, И даже во сне не снится Распятье им их сынов!

Снег сеется сквозь ледяные сита Мукой на карамельно-стылый лес, Им вся округа спящая укрыта, И лапы елей пробуют на вес Прилипчивую тяжесть поднебесья, Нежданно вновь прильнувшую к земле… И, если нынче лёд на речке треснет, То и весна объявится смелей. Потянутся поутру, полосаты, Синея, тени на рябом снегу, И выкатит свой ярый диск бокатый, Как блин горячий, солнце. На бегу Разбрызгивая лучики калёны, Раззолотит сиянием своим Кору сосны, сухие листья клёна, И кончится одна из долгих зим!

Птица боли с клювом чёрным Распласталась на плечах, Стала в сердце увлечённо, Горячо она стучать. Ночь дымилась за окошком Снежной, вьюжной пеленой, Кралась медленно, сторожко, Как убийца нанятой. Пуповину с жизнью бренной Чёрной птице не склевать, Ей ли, сыти оглашенной, Песню мне допеть не дать? Ей же, этакой вороне, Ночи чучелу, во мне, В сердца кровяном бубоне Пеплом вызреть на огне! Пусть она меня боится! Не нагнать ей болью страх, Ведь уже слетела птица С белым утром на очах, И своим пером воздушным, Перламутровым крылом Отгоняет морок душный, Что истаял над челом.

Кем тайнопись разгадана твоя, В живородящем выношена чреве? О, женщина, коварная змея И мать, подобная прабабке Еве! Роскошный идол и простая мышь, Вирсавия и Макбет из-под Мценска, Царицею ты на мужчин глядишь, Но, как низка твоя самооценка! Ты пасть готова из-за кошелька, Но за любовь снимаешь крест нательный, Грязнее грязи ты, но велика, Когда и жизнь потратишь безраздельно, И всю себя на врачеванье ран, Чужую боль воспринимая тонко… Но как ужасна ты, творя обман, И убивая своего ребёнка! Ты — зло и панацея от обид, Источник наслажденья и потери… Перед тобой весь мир не устоит, Не то что в рай заржавленные двери… Кем тайнопись разгадана твоя? Где есть сосуд с подобным содержимым? О, женщина, забвением поя, Ты опьяняешь так неудержимо!

Лебяжьим пухом, снежным покрывалом Окутанная, вьюжной белизной, К заутрене я давеча бежала. К калиточке приладившись резной, У церкви скромно притулился нищий, Для обогрева рюмочку приняв. Смотрел, как прихожане мелочь ищут, Кто «крупные» с утра не разменял. Его лицо, по-философски важно, Обрамлено пощипанным тряпьём… Не отказался б он и от бумажных, Свой лоб намокший осенив крестом. Но падала в картузик мелочишка, И нищий приговаривал: «Дай Бог И вам всего того же!» Он не слишком На самом деле вдумываться мог В свои слова здесь, на морозе, стоя. И лишь Спаситель в царствии своём Шептал ему привычно: «Всё пустое, Мы здесь с тобою лучше заживём!»

Мчалась ветреная погибель — Снежный кипенный ураган С удалым молодецким гиком — Вьюжный, бравурный хулиган. В переулке Кривоколенном Серебристый тончайший пух Растрепал он подпушкой пенной, Вздыбил ворохом. Шумный дух Вдруг ослабил. Притихнет, Ляжет, как умильный, послушный пёс? Нет, он норов опять покажет И сугроб, словно белый воз Вдруг рассыплется… Только полы Разлетятся мои поврозь… В этом вихре хмельном, весёлом Мне запутаться довелось, Заплутать, завертеться, сгинуть, Прянуть с вольницей на простор, Вместе с ветром отважно гикнуть, Сигануть в ледяной костёр! Саламандрой живой кружиться В бесконечной летящей мгле, И со всей суетой проститься, Той, что принята на земле…

В храме тихо звякают бутыли, Да стекает струйками вода. Небеса чертог свой отворили, Только вышла первая звезда. Сам Христос омылся в той купели, Где Креститель ждал его приход, Иордана струи песню пели И сиял роскошный небосвод… Иерусалим стоит на Истре, Как прообраз тех священных мест, Где спустился Дух незримой искрой, К тем, кого коснулся Божий перст. На Крещенье — снежные сугробы… Проруби дымятся на Руси Исцеленьем от вражды и злобы. Окунись и лик свой ороси, Остуди желанья тесной плоти, Где томится птицею душа, И позволь ей, как Дарам в кивоте, Хоть одно мгновенье, не спеша, Отдохнуть в раздумчивом покое, И прозреть, и сделать верный шаг… Ведь для жизни самое простое Нужно, если ты себе не враг! В храме тихо звякают бутыли, Да стекает струйками вода. Небеса чертог свой отворили, Только вышла первая звезда…

Лунными мазками Тронет ветер рябь, Мелкими шажками Пробежится в зябь. Озеру и полю Под его волной В сумрачной неволе Не знаком покой. В строгости картинной Ясен каждый звук, С тенью соловьиной В небе белый круг…

В сумраке сонном, в вялом рассвете, в дали седой Вновь зародился, тих и бесцветен, день молодой. Воздух недвижен, капли на елях — слёзы дождя, Неба осколки в лужах зеркальных зябко дрожат. Знак увяданья — рыжие листья пали в траву… В думах осенних я увязаю, тем и живу. Граем прощальным, тонко и нежно птицы кричат, Бедному сердцу в вёсны тропинки нету назад. Где-то дороги вьются за далью, манят меня, Вот бы мне осень в сердце вселила силу огня! Только безмолвно ветру кивают кроны берёз, Да пробирает вечную душу, студит мороз.

На каждый век по две войны и смуты, Да казнокрадов борзая толпа. Стоит она, — раздета и разута, — Как девка у позорного столпа. Секло её то градом, то шрапнелью, И надругалось всё ворьё подряд Поодиночке или же артелью, Ей поднеся забвенья терпкий яд. Она пока ещё жива и дышит, Но даже плакать не хватает сил. Её подол крестом пурпурным вышит, Тем, что Христос на казнь переносил. Позвать на помощь, но кого? Ужели И так не видно, что она в беде? Её давно угодники отпели, Мучителям же биться на Суде В раскаянии, правда, запоздалом. Да, все ответят за неё сполна, Кто предал Русь свою хотя бы в малом, Ведь нас вскормила именно она. Так что же мы молчим, как будто в мире Есть что-то, что бесчестия страшней? Боимся, что «замочат» нас «в сортире»? Иль с Родины всех выгонят взашей? Но ведь и нам не миновать расплаты, Нам, ставшим стадом блеющих овец, Под чей трусливый хор была распята Страна бессчётных каменных сердец!

Баю-бай, страна родная, баю-бай, Ручки складывай и глазки закрывай. Я спою тебе, страна моя, спою, Ты во сне послушай песенку мою. Вакханалия дневная замерла, И река волнений в лету утекла. Спи, страна, пускай тебе приснятся сны, Что не алчны и не злы твои сыны. Пусть приснится, что цветёшь в сиянье лет, Что воров и шептунов в помине нет, Что хранишь заветы предков, помнишь тех, Кто пытался принести тебе успех. Что детей своих любимых бережёшь, Что клеймишь позором подлости и ложь, Не смешишь народ кривляньем дураков, Кто за деньги закопать тебя готов, Что болеешь не хронической бедой, Что взойдёт заря и завтра над тобой. Баю-бай, страна советов, баю-бай, Посоветуй нам, как возлюбить свой край, Если видим мы не то, что говорят, Много-много лет, столетия подряд, И за смехом, что гремит со всех сторон, Слышу стон я, слышу стон я, слышу стон…

Клёна ветви леденелые Простираются в окно, Свищут ветры угорелые, Днём на улице темно. В перекрестье жизни с вечностью Я стою перед стеклом, Там, за ним, снегами меченый, Тайной пропасти разлом. Там, за ним, за краем времени, За годами далека Было мне стократ отмеряно На грядущие века. Что теперь молить и прятаться? Неминучего конца Будет боль внутри царапаться, Будут виться у лица Тени дорогие сродников, И за кромкою миров — Лица строгие угодников С чашами святых даров. А пока — нечётким абрисом Я свой вижу силуэт На окне с больничным адресом, Зная, — смерти вовсе нет!

Между жизнью и смертью — на грани баланс не простой. Всё пространство пронизано токами чутких приборов, И душе неуютно в субстанции тела густой, Посреди недомолвок и тихих вокруг разговоров. А наследство её — только дым, незаметный для глаз, А тревоги её — только с Богом грядущая встреча. Всё проходит, ведь жизнь нам дана только раз, только раз. Ну, а смерть ото всех неурядиц и промахов лечит… Ей бы белое платье и в руку — бессмертник-цветок, Ей бы круг очертить невесомым и призрачным танцем, Но встаёт она чёрною тенью с косою у ног, Словно нравится ей, когда люди ухода боятся. Пожалеть бы её, худосочную данницу грёз, Что не знает ни дня, ни минуты, ни мига покоя, Но она пожалеет скорей, у неё всё всерьёз. Вот, пришла и стоит, и твой облик немногого стоит. Как назначено, так и отправишься правды искать, — Воздаяние будет за всё, что моглось и умелось… А пока ещё — трубки, приборы, уколы, кровать… И отчаянной жажды дышать неуёмная смелость!

Я сегодня плачу по России, Горько не от горького вина. Не корёжу из себя Мессию, Думаю, — а в чём моя вина? Чувствую пространство под собою, Как оно болит, и как темно На земле, пронизанной враждою, И худой, как старое рядно. От хребта Уральского и дале На восток — пока ещё родня, Но уже родню в полон отдали, Может быть, как раз из-за меня? Что ещё спущу в ломбард китайский За кусок отравы на столе, Чтоб мой голос тихий, краснобайский, Пропищал о красоте полей, На которых нет ни ржи, ни проса, Только стены высятся дворцов, Ведь моя земля — цена вопроса Над костями братьев и отцов. Боже, Боже, я бы на смерть биться Вышла с борзой шайкою ворья, Да уже готова плащаница Для меня, старухи. Как же я За своей землёй не доглядела? Лихо! Горе! Тяжек мыслей гнёт, Что моей Руси больное тело По частям антихрист раздаёт.

Гудит земля, — копыта табуна Сминают ковыли, играет ветер В лощёных гривах, катится луна Под ноги скакунам. И снова бредит О вольной воле, ввысь летит душа, Едва касаясь крон могучих сосен. И сыплется берёзовая ржа Там, где ступает величаво осень. Меж этих редколиственных равнин Ещё жива, ещё звучит свобода, Как ритм дыхания, как дух един, Как бег коней в объятьях небосвода… О, Русь моя, тебе ли горевать! Лишь сон стряхни и поведи плечами, И сгинет полчищ инородных рать, Что рьяно тычет в грудь твою мечами, Что алчет разорить тебя и сжечь, Смести с лица земли, увлекши в праздность, Отняв твои достоинство и речь, Что было б хуже самой страшной казни. Но верю я, — ты не поддашься, нет, И в недрах твоих вызреет отвага, И эти земли вымахнут в рассвет, Как табуна стожильная ватага, Почуяв вкус и запах новизны В осенней прели, в предрассветной хмари, Чьи поступь и движения грозны В хмельном размахе, в удалом угаре!

В череде повторений бледнеют условности света, Размываются линии судеб, мельчает народ… Примелькавшись в толпе королей неприметным валетом, Не кружу по спирали, в трудах продвигаюсь вперёд. Там, где дамы достали наружу интимные части, Там, где дым коромыслом и пол, данный Богом, презрет, Не стараюсь прибиться ни к власти, ни к масти, ни к касте. Я — солдат на посту у рассудка — обычный валет. И, когда сгинут так же легко и бесславно, как прежде, Все невзрачные идолы царства обманутых грёз, Ветерану любви, мне, краплёному правдой невежде, Летописцу рассвета безумия хватит ли слёз? Отворятся однажды приделы и рая и ада, Чтоб колоде придать запредельный расклад бытия… Но, какая меня будет ждать в этих кущах награда, В эмпиреях, где «мы» снова будет важнее, чем «я»?

Катится яблоко под ноги, Август прохладен и пуст. Хмеля душистые розбеги Обняли розовый куст. Сердце царапает тонкою Болью ли, давней тоской, Словно бы веткою ломкою Под торопливой рукой. Облако — пёрышком выпавшим Из белых журавьих крыл… Знаю душою вызревшей — Ты только меня любил.

О, эти небеса! Роскошная фелонь! Струится синий шёлк, расшитый звёздным светом. Великий Млечный Путь холодный льёт огонь, Рождённый так давно… И чиркают кометы В провалах пустоты клинками серебра, И кажется, что музыка вселенной Настроена на лад покоя и добра В гармонии своей проникновенной. И голова моя, закинутая вверх, Окутанная тьмою и туманом, Как никогда пуста, а грудь — непрочный мех, Наполнена томлением. Обманом Вся жизнь моя была, иллюзией, и вот Я вижу над собою ту реальность, Где вечная душа полётами живёт, Погружена в волшебную астральность. И там, среди красот неведомых миров, Скитаясь без волнения и цели, Она сбирает мёд невиданных даров, Очистившись в родительской купели.

Меня опутал кокон пледа, Он по-верблюжьему колюч. В непрочной яви полубреда Скользнул в окошко лунный луч. Замкнула ночь в свои объятья Мой тихий сонный уголок, Где контур сброшенного платья Струит по стулу мягкий шёлк, Где скатерть на столе белеет Старинной кружевной канвой, И где меня сознанье греет, Что ты по-прежнему со мной.

В кружале дня — коловорот огня, У трясогузки с ласточкой раздоры. Меня с землёю яблони роднят, Да красные на грядках помидоры. Вчера туман разлился ввечеру, — Не видно звёзд, — к теплу и урожаю. Малина зреет споро во бору, А я малину шибко уважаю. И где шумит Москва, в какой глуши? Её мне сутолока неизвестна… Пичужий хор распелся для души, Которой здесь не скучно и не тесно. Спущусь к воде, разнежусь на песке, Где в заводи распластан лист кувшинки, Держа дрожащий стебелёк в руке Какой-нибудь неведомой былинки. И, взором вновь скользя по облакам, Не углубляясь в прожитые темы, Я буду течь по жизни, как река, А реки на Руси мудры и немы…

Смерть на прятках сегодня «вода», У креста закосила глаз. Умер друг, балагур и шкода, Кто «осален» на этот раз. Вот прошла, не заметив будто, Растопырив свои персты… Ну, хитра! Проступают смутно, Но всё ближе её черты. Что за жизнь, — за помином помин, — Свадеб вроде бы не слыхать, Лишь землица холмится вровень. Здесь, на кладбище, благодать! Выпить рюмку покрепче нешто? Вдруг по запаху не найдёт И зелёной дорожкой вешней Не меня к кресту поведёт?! А кого? Мне зачем таиться? Необъятного не объять. Коль на свет довелось родиться, То приходится помирать. ТАМ компания даже лучше, И надёжней пристроен дух. ТАМ Господь управдом, не случай, И земля, говорят, как пух.

Небо занавесилось снегами И отгородилось от земли. Двигая неслышно «плавниками», Рыбы-люди плавают в пыли. Снежною извёсткой обозначен, Мост застыл дугою ледяной, И поток речной, морозом схвачен, Вьётся нехожалою тропой. В пантомиме медленного танца Улицы плывут и фонари, И ветра бесшумные кружатся, Мир стараясь пухом оперить. За ночь наметут они овины, На дорогах бросят горностай… Так по-человечьи тяжко спины Крыши перетрудят… Каравай Перед домом зимушка водрузит А на нём цукаты — снегири, Да снежинок сахарные друзы… Всё займётся в пламени зари, В розовом безудержном сиянье, — Вкусно, хрустко, щебетно, светло… В ювелирном сканом одеянье Выйдет утро и зажжёт стекло, На котором набросает шпатель Стужи свой невиданный эскиз, А небесный солнечный старатель Будет улыбаться, глядя вниз… Я всю ночь, всё утро тихо млею От красот немыслимых. Когда Я сама вот так писать сумею? Но язык мой скуден, вот беда! Мне тонов с полутонами звуков, Красок всех в душе не удержать, Но кладёт Господь в живую руку И на лоб — святую Благодать. И токую тетеревом серым Вновь о том, что вижу и люблю В этом мире млечном, мире первом И последнем — радостно пою!