На склоне тьмы пологой — тишина. Она лежит раскидиста и хладна. Её не выпить никому до дна, Она сама коварно-плотоядна. Меня она обманом завлекла Под своды чужестранной этой сени И, словно клейстер, в сердце затекла И кровоток замедлила. Растений Вокруг взрастила, — остры их шипы. Втыкая их в ступни мне и в ладони, Она моей не выстлала тропы Целительными травами. И клонит Меня свернуть с обрыва в пустоту, Но что-то держит цепко и незримо. И чую, ни одну пройду версту, Сбивая душу вкровь неумолимо. Мне теплохладность не даётся вновь, А святость не даётся мне тем боле. За склоном тьмы, как свет, горит любовь И ждёт меня, таясь от смертной боли.

Мир рушился, как замок из песка, Соприкасаясь с тишиной звенящей… Вползала в грудь знакомая тоска — Мой проводник в непрочном настоящем. Небрежный жест прощального «прости» И губ любимых горьковатый привкус… И знала я, что мира не спасти, Но я спасала. Стародавний искус…

Сквозь тусклое стекло мы видим мир, Наполненный материей и звуком. Над миром — неба радужный сапфир, Под ним — людские ненависть и скука. В рассветах — рая видятся мазки, Пылают кознью адовой закаты… А люди так от рая далеки, Рождая лжи благие постулаты! О, если бы не вечная печаль Тугих ветров над умершей любовью! Давно заржавлен старенький Грааль, А музы все, увы, болеют корью. Как много тех, кто рабством искажён До первобытной удали пещерной… Сквозь тусклое стекло я вижу сон — Моей души обрывок многомерный. Объять себя — такой великий труд! Объять других — совсем труда не стоит. Ты слышишь, — в небе ангелы поют? Они нас всех когда-то упокоят…

Коротких сумерек свеченье, Туманный лунный ореол, И гор в молчании священном Высокий каменный престол. Палитра красок скуповата, Дыханье ветра стиснул хлад, И словно горлом пережатым Он что-то шепчет невпопад. От прели листьев прошлогодних Моя кружится голова, И вновь таинственный угодник — Вечерний сумрак — мне слова Диктует медленно и внятно, Даёт понять без суеты, Как он усилит многократно Все тайны эха пустоты, Как он войдёт в меня без боли, Разнежив чёткий мыслеряд, И мой сердечный Капитолий, Сломав, воздвигнет наугад.

Тону в подушках. За окном февраль Молчит полнощно, кутаясь в туманы. Дрожит звезды обколотый хрусталь, И лунный свет сквозь занавесь обманно Скользит ко мне согреться в зеркалах. Потрескивают в печке сокровенно Поленья, рассыпаясь в серый прах, И тени разбегаются по стенам. Мой старый дом баюкает в тиши Своих воспоминаний мириады, Таинственными звуками грешит Под сенью зачарованного сада. Лежу без сна, пространства колыбель Несёт меня в неведомые веси, Мой кокон одиночества — постель — Объял меня, но мне совсем не тесен. Легко бежит мой разум из тенет Его любви, заворожённой снами, Уютно пахнет шерстью новый плед, И кот моими занят волосами…

Чеканен профиль февраля. Его тяжёлый взор прохладно Обвёл окрестные поля И застил дымкой непроглядно. На розы выпал колкий снег, И побелели черепицы, Как будто вспять стремится бег Седого времени, и птицы, Из жарких вырвавшись краёв, Цветенью радовались зряшно. Умолк весенний птичий зов, Вчера звучавший бесшабашно. Обман, коварство, мгла и хлад. Печальна зябнущая завязь. Поник под ветром виноград, А на гнездовье замер аист… Зима вернулась посреди Надежд на новые рожденья И на земной лежит груди Последним смертным наважденьем.

Минуты листают пространство размеренно-скупо, Бежит из-под ног прямо в прошлое занятость дня… Вздыхает соседская лошадь с коричневым крупом И белым лицом своим смотрит как раз на меня. Я ей говорю — не грусти, всё осилится ладом, Ты вспашешь надел, я колючки спалю и листву… А вечером будем с тобой, как побитые градом, Стоять ошалело и молча смотреть в синеву. Твой год наступил, говорят, он счастливый для многих, Кто ходит в упряжке из дел и не ропщет на жизнь. И нас с тобой, лошадь, хромых и немного убогих, До счастья тупого совсем измотал альтруизм. Красавица лошадь, я тоже сегодня красива, Хоть время моё не девичье стремится к концу… Седая моя на ветру развивается грива, И глаз неуёмная зелень подходит к лицу. А что нам терять, мы свои обскакали надежды, От вечности можно ли большего в мире желать? Смотри-ка, весна гомонит на дворе, как и прежде, Когда ты сосала свою лошадиную мать…

Немного дождя и ветра, Немного туманной мглы, В окно постучала ветка, Чернеют дерев стволы. В гнездо возвратился аист С отметиной на крыле. В пенаты свои вселяясь, Он клювом кивает мне, Мол, видишь, я здесь, я рядом, Весна осенила мир, Какое столетье кряду Я — здешних краёв эмир. Мои эти реки, кряжи, Рассветы мои, земля, Закаты мои и даже Ты тоже теперь моя… Не спорю с ним, он — мужчина, Ему с высоты видней. Весна серебрит долину И нас красотой своей…

Со звонницы небесной соловей Рулады рассыпает дивным горлом. Над свежей нежной зеленью полей Пространство полог мартовский простёрло. Бежит, звенит, трепещет первый звук Бессонницы земли, любовной песни. Окончен путь печалей и разлук, Пичуга свищет: «Оживи, воскресни, Раскрой свои объятья новизне, Пусти в себя тепло, зачни цветенье…» И так спокойно, сладко стало мне, И так легко до головокруженья! А солнца луч разрезал облака И ровным светом опоясал горы, И заискрилась вечности река, Заполонив весенние просторы…

Бесчувственно луна глядит не спящим оком. Ей нечего сказать, она полна собой. А в сердце снова лёд, а в сердце одиноком Звучат слова любви не в лад и вразнобой. Нам не понять себя и, как понять друг друга, Когда вся наша жизнь — сиюминутность сна? Ведь я тебе никто, — не лада, не подруга, А без любви, увы, мне эта даль тесна. Мне без любви луна — пустое наважденье, Знакомый белый круг и больше ничего… А сердце рвёт печаль, в нём смертное томленье, Рассудочность судьбы — не будущность его. Припал к груди твой зов, пустая бездна ночи, Стеклянный звон проник в мой воспалённый ум… Воспринимаю явь сегодня я не очень, И все её слова — лишь отдалённый шум. Но, где искать молву, наполненную смыслом? Лишь смерть всегда права, она одна права… А Млечная дуга искристым коромыслом Раскинулась в тиши, как над бездоньем рва. И здесь, на дне веков, в колодце невозврата, Где на исход любви молитвы не прочтут, Я, одичав от чувств, что для тебя не святы, Освобожусь сама от этих страшных пут. И буду чуть жива, но выстою, я знаю. Мы не равны с тобой, и в этом вся беда. Но я тебя своей судьбой благословляю, Хоть не постичь её мужчине никогда!

Сомкнулось веко прожитого дня, Глухая ночь беззвёздна и безлунна. Поёт в печи голодный бог огня, Трещат поленья жарко и бездумно. Витают сны в избе под потолком, Прозрачных крыльев их прохладны взмахи. И каждый сон подвязан узелком К моей старинной вышитой рубахе. А главный сон, от мыслей распалясь, Горячечных идей бредово-полон, Как тьмы бездонной первобытный князь, Стоит в дверях в хламиде долгополой… Одни и те же сны из года в год По заведённой памятью шарманке… Но ночь кладёт очельем тонкий лёд На лоб, врачуя бед моих проранки, И гаснут сны в предутренней тиши, Как наважденье прожитого века. Моя душа на новый круг спешит, И день грядущий отворяет веко.

Закончена история, финита. Не знаю, день на улице, иль ночь. Сказать банально, — сердце вновь разбито, Сказать по чести — выдержать невмочь. И что с того, не рухнуло же небо, И солнце долу не пустилось вскачь… Ты никому не будешь на потребу? Так что же, сердце, выдюжи, не плачь! Молчи, с тобой бывало и похуже, — Забудь, не стоит, это не любовь. Давай затянем узелок потуже, Запястье стерпит, пропуская кровь. Сердца поэтов одиноки всюду. Какая новость! Это ли конфуз? Давай-ка сердце, сбавим амплитуду, И бросим в воду чувств ненужных груз. Ничто не вечно, ты не виновато, Что вдруг забилось, годам вопреки… Сердца бывают из камней, из ваты, А ты — живое, из твоей строки Опять закаплет боль… но не смертельно. Переживёшь науку из наук. А над тобой судья — твой крест нательный, Как символ веры, боли и разлук. Пусть плачет тот, кому ты не досталось, Седое время всех возьмёт в полон! Оно вполне уместно отыгралось Над той, что жизни ринулась вдогон.

Тайный знак невозвратной любви, Исступление, как искупление. Ты порви мои письма, порви, Всё на свете подвержено тлению. Даже чувств умирает восторг, А погост на душе только ширится… Все слова — лишь мучительный вздор. Я же вижу, пусть я — не провидица. Колебаний твоих маета Непонятна, но разве безделица, Что в душе у тебя пустота, А любовь моя — надвое делится? Нежность горло сдавила кольцом, Разум сердце наполнил отчаяньем… Нет, ты не был со мной подлецом, — Ты сгубил мою душу молчанием. Уходи, мне не надо тепла, Что похоже на милость нездешнюю. Я тебя не звала, не ждала, Хоть сама я — земная и грешная. Уходи. Не терзай, не тревожь, Ни к чему тебе совестью мучиться. Только в теле досадная дрожь… Кто за разум безумный поручится? Припев: Зачем мне этот дар — гореть и не сгорать, Зачем твои глаза — два омута пощады? Наверное, тебе совсем не надо знать, Что в сердце у меня, и жалости не надо.

На древних камнях только ветры рисуют, да время. Над ними веков исполинские птицы кружат. Стирает, подошвами шаркая, надписи племя, Вдогонку бредущее прошлому, камень кроша. Истории плен, словно плавный изгиб горизонта, Лишь Бог заступает за круг, но не смертная плоть… Есть высшее знание — сила особого сорта, Над тайной завесу не всем открывает Господь. Цветение вёсен кончается зрелостью смысла, — Всему есть начало, всему наступает конец… Беспечно читаем названия, буквы и числа Сплетая в один бесконечно пространный венец, Как будто не нас среди этих мертвящих покоев Куда-то влекли волей рока рожденье и смерть. Но сами в беспамятстве жизни мы много ли стоим, Пытаясь в сознании утлом все вехи стереть? По кругу, по кругу, по кругу в колодце тюремном Невежества тащимся, тщась просиять сквозь века… Но каждый здесь лишь экскурсант и на уровне генном Правителей роли не светят простым мужикам. А зеркало мира смеётся вовсю кривизною. Чем дальше истоки, тем гуще из грязи поток… Пусть небо весеннее блещет своей новизною, Пусть голос развалин старинных, как эхо, далёк, Разгадка близка, как кудлатое пламя заката: Мы вновь отреклись от погасших своих очагов! Спираль нанизала просторы Вселенной, а даты — Всего лишь земные условности в пепле веков.

Ни радости, ни горя, — сердце умерло, — Переизбыток чувств и бытия. Черты смягчились, и бесценным Уреем Прозренья стала мудрости змея. Не тяготят ни годы, ни чудачества, И страх по коже больше не следит. Любовь в груди живёт иного качества, А совесть с честью слиты в монолит. Речей пустопорожних всё досаднее Восприниматься стала воркотня, И только взору вольному отраднее Глядеть, как с жиру бесится родня. И только ночью разуму свободному Всё проще возноситься к небесам, Поскольку к телу, для утех негодному, Не возвратится прежняя краса. Но красота — сокровище не внешнее, Что изредка с достоинством дружна. Её обрящут кротко души грешные, Которым правда Божия слышна. И, расставаясь с этим миром радостно, Отдав земле пустую скорлупу, Замрёт душа восторженно и благостно, Покинув ненавистную толпу, Где в тесноте и давке, и бессмыслице Она влачила тяжесть многих лет, И не смогла над суетой возвысится В условном мире, где пощады нет.

Стекло и хрусталь на деревьях Мерцают в медовых огнях, И птицы в заснеженных перьях Кружат в этих скудных краях. Дыхание ночи студёно, Мороз, что ни час, то сильней, И с тонким серебряным звоном Сосульки слетают с ветвей. А парк нереально прозрачен, Искрится опаловый наст, И месяц смотрящим назначен Зимою, что спуску не даст, Пока не истратит запасы Мертвящей своей белизны, И всё выразительней стансы Февральского ветра слышны. Свила одиночества кокон Вкруг мира небесная тьма, И месяца тоненький локон Опять его сводит с ума.

На резком слове не взыщи, Источник всех моих сомнений! Ты болью сердце истощил, А ум исполнил сожалений. Мне не понятна суета, Как не понятны недомолвки, Увы, святая простота Больней вонзается иголки. Ты помнишь этот странный час, Когда легко и невозвратно Развёл февральский сумрак нас, А март не принял нас обратно? Я помню этот страшный миг, Когда глаза, сравнимы с бездной, Моей души гасили крик Своею тайной бесполезной. Какое множество причин Покончить с нашим мезальянсом! Но у судьбы закон один, — Всю жизнь раскладывать пасьянсы. И даже свой роскошный дар Она сумела так искомкать, Что нет в помине прежних чар, Лишь мысли кружатся позёмкой. Припев: И не весна ещё, и больше не зима, То луг цветёт в душе, то стынет вьюга… Наверно, снова виновата я сама, Что мы с тобой не поняли друг друга.

Людоедские брови правя, Ухмыляясь усатым ртом, Не считал человечков Сталин, — Каждый был у него винтом. Винт крути, и — насколько станет. Перетянешь, таков и прок. Всё про всех знал великий Сталин — Не провидец и не пророк. Он — кормилец шакальей стаи И, за горло подняв страну, Из костей строил стены Сталин, На костях проиграл войну. Субкультуру взрастив на крови Негодяев и стукачей, Он себе певцов заготовил, Он оставил нам палачей. Проще будет почить героем, Запластав своей грудью дзот, Чем великой страны изгоем Забивать мокрой глиной рот. Проще будет войти в анналы, Переняв чьей-то жизни миг, Чем кайлом прорубать каналы, В мать рябой славословя лик… От свободы рабы устали, Им бы снова под власть кнута… Где ты, новый великий Сталин, Где ты, заданный шаг винта? Ждут добычи кровавой черви, Да горластое вороньё. Слишком много плодится черни, Подоспело твоё жнивьё, Русь великая, будь покойна, Мы удобрим твои поля, Мы накормим собою войны, Чтобы снова цвела земля, Чтобы воры и мародёры, Вновь кроили тебя и жгли, И чтоб мы на твоих просторах Только смерть себе обрели.

Я обожаю княжие цвета От красной двери до зелёной рощи. Мне нравится святая простота Пустых просёлков, где рассудок ропщет Лишь над следами человечьих рук, Оставивших обрывки разной дряни. Люблю в природе выверенный звук И постепенность. В ослеплённой рани Хочу не знать о том, что будет днём, А вечером не быть в плену у страхов, И, озирая жизни окоём, Не поминать, что жизнь была не сахар… Весь этот мир придуман напоказ, Он, как и я, не прячется от боли. И я его уже в который раз Спасти не в силах от чумной неволи Нещадных и неузнанных потерь, Когда безумье побеждает разум, И красная не разделяет дверь Зелёный миг планеты и заразу Стяжания. Стигматы ран земных Горят огнём, никто по ним не плачет. Как много слов восторженно-пустых, Как много чувств, что ничего не значат! И вот опять любимые цвета… За этой дверью только мы с тобою. Пускай к нам постучится красота, Она — как сон с загадкою земною…

На дворе вьётся хмель, а смородина Сыплет бусины ягод в траву… Далеко моя милая родина, Только вижу я как наяву Старых улиц булыжную оторопь, И вишнёвую кипень садов, И ворот разномастную косороть, И весомую поступь годов, Что ломали, сносили и строили, Изменяя ландшафт городов, Что сермяжную правду рассорили С гордым жлобством бетонных столбов.

Макает месяц тоненькие рожки В озёрную задумчивую гладь. Богинею сидит, напрягшись, кошка И рыбу-месяц силится поймать. Она черна, как ночь, что рядом тщится Смешать все краски вечера в одну И под кустами сумрачно густится, И месяц тянет к илистому дну… Но стрежёт богиня Бастет рыбу, Что жидкое купает серебро, И лапой чёрной ночи топит глыбу, Отправив на таинственное дно. Глаза сияют вековечной влагой И, грациозной прелести полна, Богиня — кошка с гордою отвагой Подстерегает рыбу-тишь одна.

Скрипучей веткой жалуется тополь Под щёлканье немолчное скворца О том, что все хозяин деньги пропил, Не починив родимого крыльца, Что покосился дом, сопрела крыша, Скворечник вверх тормашками висит, А сам лежит, не видя и не слыша, Как Бог с землёй цветущей говорит. Старухи израсходовались ныне, Живут на свете из последних сил. И о таком, пропившем совесть сыне, Нет плакальщиков, — все на дне могил. А он, проспавшись, распускает палы И радуется, глядя на огонь. Горит живое, только горя мало Тому, кому по сердцу гарь и вонь. По осени «шишкует» бедолага, Срубая ветви сосен до вершин, И деньги с шишек поглощает брага. А пьёт он дрянь заветную один. И вот весною ранней в пьяном виде Сей пиротехник так устал от дел, Природу напоследок разобидев, Что лёг в избе и вместе с ней сгорел. Над пепелищем пели жаворонки, И щёлкал долго радостный скворец… Нашли сельчане две зубных коронки, Что в память им оставил молодец. Собачка лишь грустила по пьянчуге, В деревне побираясь тут и там, Да палками корявыми в округе Останки сосен кланялись ветрам.

Пирожка хочу за пять копеек, Чтобы был горячий и с повидлом, Чтобы пальцы на морозе стыли, И хрустела корочка слегка… А ещё хочу, чтоб были сани С медными полозьями и горка, Валенки с калошами, и бабка Нос мне вытирала подолом… Телевизор с линзою и печка, Окна, запотевшие от влаги, Над окном гигантские сосульки, В вёдрах родниковая вода… И не думать о большом и вечном, А читать запоем на лежанке, Да играть на маленькой скрипульке, Чтоб мурашки щекотали нерв… Вечером сидеть у самовара, Под столом подкармливая кошку, Чтобы дед кряхтел, а бабка пела «Отче наш», склоняясь надо мной…

Свершилась ночь, и прах, омытый миром, Под плащаницей замер навсегда. Прошла гроза, и туч сквозные дыры Застыли над Голгофой, как вода. Ни ветерка, ни птичьего привета, — Молчало утро. В мрачной тишине Бродили тени, за горою где-то Текла неспешно жизнь и, как во сне, Вдаль уходили горькие мгновенья Вчерашней казни, а торчащий крест Кренил устало, но без сожаленья, Свой равнодушный безобразный перст… Великая Суббота терпеливо Ждала чего-то, напрягая взор. Казалось, солнце пряталось стыдливо, Минуя окровавленный бугор… Вновь незаметно загустился вечер, Погас небесный тускло-серый лик, И зашептал тревожно южный ветер, И к мёртвым скалам с силою приник… А утром жёны вышли, тихо плача, Неся мастики в трепетных руках, Идя ко гробу в скалах наудачу, Чтоб умастить свой драгоценный прах. Но там, куда они спешили дружно, Лишь ангел белый, шелестя крылом, Их встретил Словом: «Ничего не нужно, Воскрес Спаситель, Он теперь с Отцом!» У Бога-Света нет живых и мёртвых, По вере мы наследуем Христа. И, смерть поправ в её приделах спёртых, Спаситель жив, для Вечности восстав! Христос Воскресе, — защебечет утро, Назавтра вспрянув. От церковных врат Вновь заскользит благоговейно-мудро Огонь победы, и померкнет ад.

Звёзды пахнут ванилью цветущего сада, И летят лепестки в тёмно-синюю высь, Белоснежно мерцая, как снег звездопада, Даль вселенной вплетая в вечернюю близь. Из потока воздушного плещутся звуки, Ветра пенного песня вскипает, нежна, И томительней новой непознанной муки В сердце взор свой безумный вонзает луна. Мне судьба нагадала роскошное лето, Плодовитую осень, да зимнюю хворь… Но последней любовью душа отогрета И готова принять даже горечь и боль. Волшебством осенённый, простор величаво Распахнул мне объятья, укрыл, как плащом, Расстелил под ногами душистые травы, И забылся, вселенской весной освящён. Утонули сады в тёплой нежности ночи, Растворились во тьме отголоски тоски… И кружат над крыльцом, словно снег непорочны, Старой вишни моей лепестки-мотыльки.

Свет таял, как церковная свеча, Луна плыла в священном ореоле… Была моя подушка горяча, А сердце билось птицею в неволе. Оно металось, не могло понять, Как рай и ад смешались воедино… А ночь прокралась в комнату, как тать, Мне душу поделив на половины. Одна была покорна и нежна, Другая не терпела чуждой воли, И трудно было не сойти с ума, И не вскричать в невысказанной боли… Но сон настиг и вынудил меня Забыться и от дум моих укрыться, И сердце успокоилось, маня Принять виденья в спящие глазницы… И виделось в том сне, что я сама Брожу по звёздным мертвенным просторам, Прозрачна, словно дым или туман, Покрыта бледным лунным ореолом… Когда рассвет коснулся старых гор, Когда луну задул весенний ветер, Когда запел снаружи птичий хор, Мой разум пробудился чист и светел. Но мне хотелось вновь вернуться в высь, Туда, где дух скитался беспечально, Где все пути судеб переплелись, Окутаны великой Божьей тайной.

Отблеск лиловой зари, догорая, В сумрак лавандовый выплеснул свет. С гор перекинулась лава чермная На виноградники, огненный след Выдал желтеющих клёнов дрожанье, Ржавчинно-бурый налёт на дубах… Ветер пронёс над долиною ржанье Коника… Эхо, растаяв в горах, Словно опомнившись, снова вернулось И суматошно забилось, двоясь… А наверху в ширину распахнулась, Звёздная высветилась коновязь. Тотчас кузнечики с крепнущим пылом Стали подпиливать ветра орган, В воздухе чёрном, глубоком, остылом Пасмой чуть видимой свился туман… Осень вздохнула протяжно и гулко Шелестом листьев, журчаньем реки И заогнивела по переулкам, Где зажигались в ночи огоньки.

Всё смелее розы, всё пунцовей, Пышны их тяжёлые венцы, Будто у заката выпил крови Старый куст, а ветры-сорванцы Всё в чешму журчащую ссыпают: Злато листьев, розы лепестки… Говорят, природа засыпает, Полная безудержной тоски. Только я не слышу отголосков, — Ни в душе, ни в воздухе печаль Не родится, горячо и броско Распахнула даль цветную шаль, Закружа, захороводя вечер В южном всеобъемлющем тепле, У предгорий зажигая свечи И топя закат в дрожащей мгле.

Скитается осень по рыжим аллеям От горя пуста и туманна. Во влаге ночной всё сильней холодея, С собою шепча неустанно О чём-то забытом, далёком непрочном, Она, как и я, одинока. Лишь дождь нам диктует диктанты построчно, Да кличет с ореха сорока. Паучьи незримые нити мгновений Всё рвутся, натянуты властно Навязчивой волей моих сожалений, И катится время напрасно. Ах, осень, ведь я тебе душу открыла, А ты — серебра мне, не злата… Я вместе с тобою до дрожи остыла, Сгорев без остатка когда-то. Нет-нет, не ропщу, сохрани и помилуй, Спаси от уныния, Боже! Я так же, как все, до грядущей могилы С рождения дни свои множу И так же, как осень, в тиши и неволе Судьбой своей прожитой грежу, Отвыкнув лить слёзы обиды и боли, И радуясь реже и реже.

Чёрной тканью вселенной обёрнута ночь И, роняя в колодец земной расстоянье, Мчат спирали созвездий из времени прочь В равнодушном величии, в вечном камланье. И, дерзая и падая, ждёт человек, Что заметят и примут безумца на равных Там, где мерою бега придуман парсек, Где материя кружит в движениях плавных. Но невнятны желания, спутана речь И горит вожделением алчущий разум, И кровавой истории тянутся встреч Человечьи валы. Многодумным маразмом И ужасными криками полнится ширь Нашей клетки земной, где, железом увеча, Плоть на плоть набегает… А мой монастырь Осиян тишиной. Жгу лампады и свечи, Да молюсь за сердца, что пропали во зле. Нет, не Бог заповедал такую растрату Горьких слёз неповинных детей на Земле И убийства сестёр ненавидящим братом… Как проникнуть туда, где за гранью беды Равнозначны разумных пустот величины, Где соцветьем творения чистой воды В ткань материи мы вплетены воедино?

Печным гуденьем выстрелил огонь, Загомонил, запел басистым ором. И накалилась ручка, — только тронь, И пыхнул жар, распаривая поры. Нагретый пол распластано поплыл Под ноги тёплой тряпкой домотканой, И свет от лампы венчиком застыл, И заварился кофе. Запах пряный Окутал думы, — нега и разброс, — Их ни на чём земном сосредоточить Теперь не выйдет… Рядом дышит пёс, Краюшку хлеба скрасть с тарелки хочет… А кот пошёл, уставший ото сна, Испить воды во двор, где лунный абрис Тонул в железной плошке, и весна Искала наш полузабытый адрес…

Послевкусие лет моих — хинная сладость черёмух, Убелённое нежностью грусти негромкое «я». Память точит предсердье за каждый допущенный промах, Дотлевает отпущенный срок, как в печи головня. Между этой юдолью и той, где грядёт неизвестность, Есть незримая до неприступности острая грань. Наша здешняя бытность — обычная взору трёхмерность — Дань условности мира, безбрежная скучная брань. Только слово живое, звучащее здесь, безусловно Равноценно материи, как откровенье Творца. Лишь оно вразумляет народы, воюя бескровно, Отделяя от истины кривду и бред подлеца. Как велик на сегодняшнем поприще угол паденья! Ложь над правдой бесстыдно пытается взять перевес. Но противно Всевышнему этой тщеты отраженье, Что трясёт ежечасно благие основы небес. И такая ли, вправду, вершина Господня творенья — Человек, что у ближних без права их жизни крадёт? Почему лишь на подлости есть у него разуменье? Почему перед сильными мира пасует народ? Отчего все молчат по пингвиньи, почуяв опасность, Если в двери соседей однажды стучится беда? Даже смерть не страшна, коли в жизни присутствует ясность, Совесть, честь и любовь тесно спаяны с ней навсегда! Я, увы, не гожусь на безгрешную роль эталона, Но, живя не спеша, не кривлю своей вечной душой И люблю до восторга земное прекрасное лоно Как придел, заповеданный внукам, единственный мой. Как же хочется знать, что, уйдя, оставляешь нетленным Этот маленький остров творения! Если бы так! Но разрушить его тянет руки свои неизменно Каждый алчный, расчётливый, лживый и мерзостный враг. Разговоры любые сползают сейчас к Украине. Украина сползает к большой беспощадной войне. Нет покоя нигде никому никогда и отныне Свет кровавой звезды мне сопутствует даже во сне. Что же делать, когда погибают совсем не чужие, А другие сидят в стороне и с надеждою ждут, Что минует несчастье их крепкие праздные выи, И свободу на блюде им после войны поднесут? Убегают от пуль и снарядов мужчины в Россию, Чтоб за спины попрятаться женщин и наших детей… А убийца с лицом непотребным играет в Мессию, Лицедейством своим впечатляя таких же *лядей. Но достоин ли мир, чтобы так же влачиться и дальше, Чтобы лучшие худших спасали ценой бытия? Как же людям не станет противно от выспренней фальши, Под которую лезут удобрить собою поля? Не сойти бы с ума от кошмара грядущего часа, Когда мы позавидуем тем, кто ушёл в небеса. Что-то страшное видится мне средь всеобщего фарса, Где нечистая сила являет свои «чудеса»…

Ах, фарисеи, сколько в вас ума! Вас обойдут забвение и скука. Я обошла б, ей Богу, вас сама, Но лишний раз не повредит наука. Как прав был древний мудрый Диоген, Живя один у моря в винной бочке Среди её округлых чёрных стен, Что век прошедший — это лишь цветочки. Ведь с каждой новой эрой ближе день, Когда козе под хвост пойдут дерзанья Тех, от кого осталась только тень, Обёрнутая в древние сказанья. Как свет беспол, бесполы мысль и час, Рождённые в неведомых глубинах Той колыбели, что качает нас Глухих, слепых в стремлениях единых Свести творенье разума на нет. Мы не бесполы, мы полны амбиций Искать никем не занятых планет, Как ищут гнёзд чужих иные птицы. Наладить жизнь земную не по нам, — Не победить ни голод, ни разруху. Друг друга терпим с горем пополам И не хватает нам признаться духу, Что мы — ничтожны: капли естества, Но не венец творения, — фрагменты. Мы с детства учим все про дважды два И кое-что про мир и элементы, Но не способны ближнего понять, Кичимся тем, что в темноте гортани Мы можем звуки громко издавать, И бури вызывать в пустом стакане. О, фарисеи духа, вас не счесть, Неистребимы вы и неподсудны, Принять готовы вы любую лесть, Вам в правду о себе поверить трудно. Не в вас живёт вселенская душа, Не вы — прекрасный оттиск мирозданья. Вы — плесень смысла, серая парша, Что покрывает струпьями сознанье. Вы всюду. Фальшь в улыбках и кивках, — Болванчики китайские на полке… Но всё проходит, обратится в прах Вся ваша суть, ведь с вас не много толку. Сметёт рука Всевышнего опять Костяшки с плотью в ров забвенья века, И никому пред Ним не устоять! А Он создаст из глины Человека…

Тихий вздох молодого вина Из-под пробки, и… терпкость букета Достаётся мне даром. До дна Я его выпиваю за это. Молодое, — бродить и бродить, — Солнца свет. Очутившись в стакане, Может душу мою исцелить И зажечь там волнующий пламень. Кровь лозы, как рубиновый луч, Через губы сочится к гортани… Послевкусия отзвук певуч, — Молодое вино не обманет. Не волшебный фиал, ну так что ж, Долго ль тянутся памяти нити, Если вечер духмяный погож, А в душе — ни тревог, ни наитий!

Погас последний лучик золотой На лике Спаса, и открылась бездна. Со всей своею чёрной немотой Она в моё окно нахально влезла. Ей было всё равно, что я не сплю, Пугаясь многомерности пространства. Она втащила гибельность свою В опочивальни маленькое царство. И месяца прорехою зиял Её, протёртый звёздами, камзольчик, Который был ей, безусловно, мал. А за окном звонила в колокольчик Весна. И бился этот ритм в ночи, Как пульс земли, восставшей из-под снега… А бездна встала у окна, молчит И дышит мерно… На камзоле Вега Сияет в Лире блёсткой серебра — Источником моих ночных наитий… И я сказала: «Бездна, будь добра, Умерь теперь хоть ненадолго прыти Своей, а то рассыплются вот-вот Твои рыбёшки, раки и медведи. Ты посмотри-ка, как поэт живёт, Подай ему не серебра, так меди!» Но бездна поворочала перстом В районе возлежащей с кубком Девы И молвила: «Когда-нибудь потом, Сейчас садись, пиши мои напевы!» И вот опять я в шали, босиком, Держу перо рукой своей устало И вглядываюсь в звёздный вечный дом, Откуда слышен шёпот: «Мало! Мало!»

Сонное зеркало мирно зовёт тишину В глубь заглянуть заскучавшего зримого завтра. Там, неизбежно сдвигаясь к заветному дну, Мнимо вчерашнее тонет, дробясь многократно. Что-то замыслило время и мерно на счёт Капает воском минут, застывающих рядом. С лаской коварной оно мои годы крадёт, Самодовольно смотря немигающим взглядом. Так обмануть меня вряд ли удастся кому И провести по-над кромкой кипящего ада, Мне предлагая то смерть, то суму, то тюрьму За неприятие лжи, вероятно, в награду. Я не боюсь оговора, мне брань не страшна. За седину мою зеркало будет в ответе… Только какого-то снова приходит рожна В голову мысль о погубленном алчностью свете. Завтра, вчера и сегодня — в единственный миг Утрамбовало пространство, стремительно тая, Как, одичавший в ущелье, задавленный крик — Этого скудного мира наивность святая.

Безликая, холодная, слепая Вчера на грудь мне навалилась ночь. Луна, за тёмной тучей догорая, Не смела этот идол превозмочь. От тишины набрякли веки дома, И студенисто в окнах плавал свет… Лишь ветер трогал за плечи знакомо, А ноги мне тумана кутал плед. И посреди затерянного часа Стояла я в предчувствие измен, — Весь мир ко мне во тьме незримо крался, Чтобы забрать мой разум в чёрный плен. Сошед с ума, он, развращён и весел, Во лжи нечистой славы был горазд Лишить меня моих негромких песен И водрузить на сердце свой балласт. Но Ангеле Хранителе мой правый Из рук моей души не выпускал И не давал погнаться ей за славой, И пожелать богатства не давал. Земное мне всегда давалось плохо, В небесном я окрепла не вполне, А потому мирская суматоха Колеблет душу изредка и мне. В такую ночь чего не передумай, А всё же будет досыта тревог, Но мы с тобой, душа, не толстосумы, Над нами только небо есть и Бог. Отыдет ночь, отвалится, как камень, Засеребрит пространство чистый снег, И загорится в небе ясный пламень, И отзовётся в сердце новый век.

Рассыпан смех листвы по солнечному плёсу, Где жёлтая река лениво мнёт бока Песчаным берегам и катится с откоса Тяжёлая, как рок, как горе, глубока. У горя моего знакомые приметы: Земная суета, мышиная возня… А рок меня учил во всём искать ответы И он не баловал — испытывал меня. Наверное, приду я в этот мир однажды Такою же рекой, чиста и холодна… На берегах моих ты не умрёшь от жажды, Но буду снова я не узнана до дна… Я слышу смех листвы, журчание потока, Смотрю на завязь лет в оскомине плодов… От мудрости моей земле не много прока. Обманная река — круговорот годов…

Снег тает, ореол туманный Колышет ветер низовой. Весенний воздух несказанный Пронизан нежной синевой. Ещё не дружно бьют капели, Ещё не выспался февраль, Но травы вновь зазеленели, Проредив снежную эмаль. Наивный крокус тянет к солнцу Ланцет бутона из земли, Синичья вольница смеётся, И горы чудятся в дали…

Затерянность, сиротство, невозвратность… Под этой тусклой белой пеленой Теряет эхо звончатую кратность, Крадясь и тихо шаркая за мной. Есть у него особые привычки — На каждый закоулок по одной. Случись, оно на чёртовы кулички Потащится хромулей записной. Идём, идём, чего уж там, негоже От эха отпираться своего. Я чьим-то эхом состоялась тоже, А из меня-то эхо — ого-го! Я в молодую так звучала бытность, Что улиц тесен мне казался крен. И отражала всей собою слитность Родных просторов и домашних стен. Мне говорили — цельная натура! Походка — ветер, неприступен взор, А голос — в нём слышна колоратура Ручья, что водопадом льётся с гор… Прошли года, куда-то всё девалось, Черты мои смягчились, голос тих, От прежней, той, не многое осталось, А что осталось, делим на двоих… Но знаю я, тебе со мной не скучно, Иначе б ты за мною не кралось. Сегодня мы с тобою неразлучны, А завтра, может, разойдёмся врозь. Я заленюсь и стану чай с корицей, На звёзды глядя, пить и колдовать, Чтоб молодой кому-нибудь присниться, И звонким эхом прозвучать опять. Чего стоишь, шагай же, недалече Брести с тобою нам сегодня в ночь. Фонарные покачивают свечи Туман белёсый, что кружить охоч В предгорьях сонных. Млечная дорога Над нами эхом музыки земной Тревожит твердь и дремлющего Бога, От нас укрытых белой пеленой…

Мои стихи из сора не растут, В глаголе русском — никакого сора. Из иностранных выпутаться пут Нам всем необходимо будет скоро. Не преклоняясь перед смесью букв Латиницы, придуманной когда-то, Я величаю в речи каждый звук, Ведь наш язык им оснащён богато. Как много смыслов в русском языке, Оттенков, интонаций и понятий! У тех, кто с идиомой налегке Живёт, мы вызываем сто проклятий. Чем проще речь, тем менее ума, — Язык есть код величия народа. Наступит час — развеется туман, И с русичей спадёт проклятье рода, Когда они забыли о корнях И превратились в мытарей безродных. Хранить язык свой надо не за страх И охранять от междометий модных. Богатство наше — русская земля, Нельзя врагам отдать её ни пяди. Они давно погибель нам сулят Своей наживы непотребной ради. Мы много мук, разоров и потерь Претерпевали на своих просторах, Нам устоять здесь надобно теперь, Забыв о разногласиях и спорах. Там, за границей солнечного дня, Где гибнут люди на полях сражений, Враги славян убили и меня, Не испытав стыда и сожалений. В ребёнке мёртвом каждом есть и ты, Читающий сейчас вот эти строки, И дни твои окажутся пусты, Когда приблизит вечность наши сроки. Спроси себя, что сделал ты для них, Кто мёрзнет, голодая, по подвалам? Нет ныне ближе для славян родных, Чем те, кто не поступится и в малом, Свою на землю проливая кровь За наш язык, Отчизну и свободу. Не на словах, а действенной любовь Должна явиться братскому народу! Я понимаю, все устали ждать, Когда же эти драки будут в прошлом, И станем жить как прежде, поживать И размышлять о чём-нибудь хорошем. Мы на войне, да-да, мы все в аду, И пусть в сердцах не кончится тревога. Стократ опасней нам не ждать беду У своего российского порога. Безумен мир, он весь сошёл с ума, И перед смертью кто-то алчет злата… Чума уже стучит во все дома, Проснитесь, люди, ведь ничто не свято, Нас не спасёт ни Бог и ни герой, Нельзя к беде остаться тепло-хладным. Донбасс пылает, он не за горой, Он за дверьми, он здесь, у нас в парадном!

Всё — фарс и суета, всё — кажущийся разум, И невысок предел, и недалёк полёт… Пусть не видна душа ничья простому глазу, Всевидящий Господь везде её найдёт. И станет ложью ложь, и тайна станет явью, И спросится со всех и спросится за всё, И каждый обретёт достойную оправу: Одних утащит чёрт, других Господь спасёт. Как свет и темнота, как бред и откровенье, Как пошлость и любовь, граничим в мире мы. И воин ты Христов, иль равнодушья пленник, Решай уже сейчас, никто не даст взаймы Ума и доброты, смиренья и отваги, На путь земной ступив, ты волен выбирать — Жить честно во Христе иль стать рабом бумаги И ближних обирать, как ненавистный тать. Замкнётся круг времён, и мира минет слава, — Черты его сотрёт всемилостивый Бог, Ведь лишь в руках Творца и скипетр и держава, И лишь в его руках — начало и итог.

Как лоскут органзы, как дыхание ветра, Аромат увяданья почти невесом. Разговор тополей еле слышен, секретно Из-за белой стены выдвигается сон. Он крадётся, прикинувшись длинною тенью, И пояшет дрожащей полоской кусты, Он меня обнимает с томительной ленью, Заставляя от прошлой забыться тщеты. Он мне путает ноги в свои паутины, Он мне студит колени, он разум хмелит, Он на белой стене мне рисует картины, И меня с настоящим привычно роднит. От безумия мира спасаясь надёжно, Я во власть отдаюсь этих бережных пут… Только звякает ветер калиткой острожно, Да куда-то часы по старинке бегут.

Не мышами росли, не тиграми, Мы, как все, торговали сплетнями. Мы — наследники века с титрами, Но не гении мы столетия. Мы — растленные, саркастичные, Мы в своей утонули детскости. Дико-умные, неприличные, Не лишённые некой светскости. Мы себя превозносим ближнему, Мол, смотри, — эталон величия, Доверяя рассудку книжному, Разуменью верны мужичьему. Непростые, просты сомненьями, Не наивные, но дурашливы. Мы сильны только словопреньями, Но и в споре своём неряшливы. Что нам делать, когда на вырубке Человечьей поганки выросли? Получается, — все мы вы*лядки И убоги не только мыслями. И персты мы разводим веером, И сопля пузырится искрами, Но стоим к лесу тупо передом, Не хозяевами — туристами.

Наморозила изморозь звёздную чёрная ночь, Сумасшествие властного часа, как омут, бездонно. Полететь в глубину иль остаться здесь воду толочь Мне, чей голос дрожит в необъятной пустыне безродно? Свой огарок сияющий тычет в пространство луна, Месяц кончился, словно бездомный голодный покойный. Безнадёжно отравлена явь, выпив осень до дна, И качается ветер на ветке, как бражник запойный. Перестань меня дёргать, моя беспокойная плоть, Ты сегодня способна ли бегать по вечному кругу? Видишь, в душу глядит, не мигая, всевластный Господь, И скользят херувимы тенями по снежному лугу…

Убивая во мне любовь, становился ли сам бессмертен? От небрежности до вранья всё испробовав до конца, Ты зачем мне теперь звонишь? Спор о канувшем беспредметен, Ты сыграл свою злую роль недалёкого подлеца. Просто вычеркну из судьбы. Показалось. Грустить не стоит. Ты — не тот, на кого свой пыл я потратить была должна. А тебя суета твоя пусть нечаянно успокоит, Ведь любовь для тебя — ничто, и без этого жизнь сложна. Если думаешь, попадусь на уловки твои как прежде, — Просчитался, не стану вновь я надеяться, всё не так. Ведь досада от наших встреч заступила пути надежде, Можешь смело сказать себе — «у меня появился враг». Благодарности в сердце нет, ничего не осталось ныне, В чём найти бы один глоток от великого волшебства. Никого не хочу любить, кто вот так же мне душу вынет, Погрузившись в мои глаза и пустые шепча слова. Сколько их, потерявших всё в этой пустоши безвозмездной? Будто кто-то однажды нас подстрелил не до смерти влёт Над открывшейся, словно пасть, беспросветной бездонной бездной, Где недвижно стоят часы, как не тающий чёрный лёд.

Ты не был первой моей любовью, Ты жил на облаке, — член семьи. Привычней азбуки, хлеба с солью Повсюду были глаза Твои… Мне бабка пела про Божье Око И про страданья, — «терпи, не плачь!» И говорила, — «коль одиноко, Читай молитву — вот Божий плащ. Покровом этим тебя укроет От зла, наветов и колдовства, А зависть в сердце носить не стоит, Ведь жизнь короткая так проста! Смотри и слушай, не будь пустышкой, Вещей без надобы не копи… Мы все здесь гости, про это книжки Давненько писаны… Ладно, спи». Ах, как же часто я поминаю, Моя бабуля, твой мудрый слог! Ты, не предвидя за гробом рая, Всегда шептала, — «помилуй Бог!» Теперь и я за тобою следом Перед иконой клоню главу, Прося о том, чтоб отринул беды От тех, с кем я на Земле живу. И, часто думая о заветном, О тайных знаках земных путей, Почти безропотно-безответно От Бога жду я благих вестей. Смотрю и слушаю, — драки, войны, — И временами вскипает кровь… Тебя мы, грешные, не достойны, Творец, принесший свою любовь На плаху грязи, разврата, брани, Где честь утрачена, разум спит, Где ищут истину лишь в стакане, И совесть мира, скорбя, молчит. В моём затворе тепло и тихо, Лишь Божье Око следит за мной, Да ходит поодаль чьё-то лихо, Чтоб стать незримо моей судьбой…

Три периода времени. Числа не ведают лжи. Знаки Бога веками горят на далёких орбитах. От неверия верят у нас на Земле в миражи, Настоящее — в прошлом, грядущее вовсе размыто. Нет случайностей в мире, всему есть назначенный срок. Неразгаданность формул заложена в каверзность смысла. Но неведомым знанием бьётся догадка в висок, — Не материя правит людьми — бесконечные числа. От задумки Господней земляне ушли далеко. В чёрной бездне лететь синей каплей — высокая данность, Но покинули разум свой, вышли за рамки рывком И презрели все нормы, лелея пустую парадность. От инверсий, подмен, неопрятности много ль греха? Человечеству будет ли стыдно за грязь и подлоги? Не войдёт молодое вино в испитые меха, Для величия истинных знаний мы слишком убоги. Три периода времени. Где мы застряли теперь? От пещер до коллайдера путь оказался не долог. Чья же мы ипостась, не разумней ли кажется зверь, Из планеты не рвущийся сделать неровный осколок? Если числа просты, то и действия наши просты, Нам ли смерть обмануть, возносясь над безвременьем духом? Только вечность права, все иные расклады пусты. А в умах недалёких по-прежнему мрак и разруха…

Крылом паутинным печаль Коснулась меня осторожно, Промозглая серая мгла Нависла декабрьской тоской. И роз леденелый хрусталь Звенел под ветрами тревожно, И жизнь где-то рядом текла Отдельно, без связи со мной. А я не желала её Хоть чем-то своим потревожить, Смотрела на замерший день С далёкой своей высоты… И было молчанье моё Кому-то обидно, быть может, Но лишь одинокая тень Касалась моей наготы. Из пришлых — лишь дождь, да туман, Из званых — лишь чувства, да память. Зачем мне чужое быльё, Зачем мне чужие слова… Всё было — любовь и обман, — Не стану хитрить и лукавить, — Кто слёзы о прошлом не льёт, Тот вовсе живым не бывал. А ветер игрой увертюр Никак не разгонит сомнений. В прелюдии этой зимы Звучания чувств не слыхать… Декабрь по-осеннему хмур, Как мною не признанный гений — Поборник услужливой тьмы, Готовый ночами не спать…

В вечерней мгле вставали исполины Далёких гор атлантами небес. Подставив облакам кривые спины, В них окунали жёлто-синий лес. Полоска горизонта жгла карминно, И сургучом кипящим лился свет. Вдруг медь запела гулко и недлинно, О том, чего в подлунном мире нет. Колокола раскачивали ветер, И он кружился, сумерки сгустив, Листву срывал и в охряном балете Звук уносил… А я, за всё простив Своё «вчера», стремилась к совершенству. И без усилий, не ломая рук, На целый миг нашла своё блаженство, Как этот медный невозвратный звук.

Дробилась ночь на тысячи осколков Среди миров далёких и планет, И лунный лик, — хоть собирай иголки, — Ронял на мир безумный жёлтый свет. Стояла тишь. Симфония молчанья Была сродни прозрачности стекла. Я вновь шептать пыталась оправданья За жизнь, что вдаль бесцельно утекла. Бесценной правдой полнилось пространство, И звёздный дым дрожал над головой, А мне до слёз хотелось постоянства В любви моей, непрочной и земной…

День догорел, как белая свеча, И вязкий сумрак с гор пополз в долину, Где заискрилась золотом парча Огней домов, и звёздную лавину С небес просыпал вечный Млечный Путь, И лик лукавый выкатила важно Луна, неверным светом обернуть Пытаясь мир, как ширмою бумажной, И в тишине повисла каплей сна. Недвижный воздух выстудил пространство, И ночь взошла, собой поглощена, В своё глухое, мертвенное царство…

Есть берег веры, а другой — неверия, Людской поток скользит меж берегов. Вся наша жизнь — недолгая мистерия — Лишь смертный сон, бездонный страшный ров. Трубит архангел, меди голос праведный Давно поёт над нивой бытия… И мне погибшим за Отчизну завидно, А в каждом павшем будто есть и я. Бросает жребий нам судьба негаданно, — Кому-то быть людьми, а не скотом, Кому-то ползать по планете гадами За собственным виляющим хвостом. Смотрю на лица — мало человеческих, Читаю мыслей выморочных бред И не мечтаю о краях отеческих, Принесших мне немало разных бед. Но всей душой потерянной и совестной Желаю я родимой стороне Вписать в скрижали радостные повести, Погубленной не будучи извне. Желаю ей не быть своими преданной И в омуте бесчестья не пропасть, А мне самой — от горечи изведанной Не кануть равнодушию во власть. Труби, архангел, пусть проснутся спящие, Пусть честь и совесть пробудят народ. Пусть вера в Бога лавою горящею Меж берегами жизни потечёт!

Искристый день туманом без остатка Был выпит, словно белое вино. Он прозвучал взволнованно и кратко, И стало вдруг темно и всё равно. От жёлтых роз неяркое свеченье Пробилось, как вселенская душа, И все мои исчезли огорченья, И жизнь застыла, будто не дыша… Не страшно мне скользнуть неяркой тенью, Сойдя с крыльца в росистый окоём… Пошли мне, Бог, раздумий и терпенья, И быть не лишней в царствие Твоём. Прошу Тебя не о богатстве бренном И не о славе в ойкумене дней, Но лишь о духе вечном и нетленном В великой мудрой вотчине Твоей! А там, где кружит Млечная дорога Веретеном торёного пути, Дай хоть чуть-чуть мне постоять немного, И всем сказать прощальное «прости»…

Всего на свете зная понемногу, Одно могу сказать я, не чинясь: Добро творящий, сам подобен Богу, Беду творящий, — под ногтями грязь. Гораздо симпатичней атеисты, Чем те, кто, верой прикрываясь, лжёт. Мы с вами все с рождения статисты, А счастлив только полный идиот. Здесь, на войне, нельзя быть тепло-хладным. Библейских истин воплотился срок. В своём безумном алчном рвенье стадном Все тупо ищут шкурный личный прок. Души вселенской заблудилось эго, От биомассы толку нет как нет. И жду я, словно летошнего снега, Людей не потребителей, — планет! Но солнце меркнет, и теченья стынут, И мир ветшает в шуме напускном. И царства минут, и надежды минут, Растаяв праздно в дыме золотом.

Непутёвая я, непутёвая, Непутёвая мать и жена. Я с тобою, как нищий с обновою, — Рвань заплаты, сияет одна. Позовут ли на праздник неистовый, Я заплату-новьё — на перёд. Жизнь из глаз моих сыплется искрами, Жизнь из горла ромашкой цветёт. Ну и что, постарела — не кончилась, Посмотри, как танцуют ступни. Завывают руладами волчьими Тоны сердца, лишь ближе прильни. А умела б летать, не присела бы, Всё б махала крылами окрест. Хоть невеста я всё ж перезрелая, Бог не выдаст, а боров не съест. Вот стою перед зеркалом новая, Незнакомая, словно страна, Где живу я, как нищий с обновою, Ждущий праздника. Правда — одна: На плече моём — кот огнедышащий, На другом — четверть кошки вприсяд, Рядом — пёс, вечно бдящий и слышащий Каждый шорох, зовущий назад…

День дописал свою абракадабру, И тут же наступила ночи смерть, Сочащая таинственную амбру, С земли на неба праведную твердь. Театр абсурда заменили топи Порочных снов, волнующе-пустых. Их вымученный и греховный профит Похож на кем-то выплюнутый жмых. Из сна опять выныривая в данность, Пытаясь их по смыслу разделить, Мирские снова чувствую жеманность И неопрятность. «Быть или не быть» — Увы, никто мне выбрать не позволит, Лишь за спиной услышу едкий смех… Из чувств моих свой Вавилон построит И вновь растает прошлогодний снег.

Золотое вино рассвета Расплескал виночерпий дня. Ни ответа мне, ни привета, Ты с другой позабыл меня. Помнишь пряные наши ночи, Ненасытный сердечный жар? Целовал мне, хмелея, очи, Называл — «мой бесценный дар»… Как проходят весна и лето, Так минует пора любви. И бывает, наверно, где-то, Что весь год поют соловьи. И бывает, наверно, где-то, — Любят, голову очертя, Как Ромео любил Джульетту, Жизнью целой за миг платя. Не таков ты, прагматик давний, Не таков твой «особый путь». Всё, что ты говорил, забавно В виде денег тебе вернуть. Что слова, много ль стоит слово, Если чувства, как пустяки? Ты кому-то их даришь снова — Эти гнутые медяки. Пусть горят над полями зори И проходят за днями дни, Я сама размотаю вскоре Путы липкие западни. И среди недомолвок прочих Пусть шатается наугад, Полупьян, виночерпий ночи, На равнины плеща закат.

Я бросила якорь в пруду тишины, Где звуки извне подле дна не слышны, И грежу в прозрачной его глубине, Что беды не смогут проникнуть ко мне. Как сердцу покойно и сладко молчать, Ни бурь, ни горения больше не знать! Здесь вод ледяных замыкают слои Греховные давние мысли мои В тяжёлый и пагубный свой зиккурат… Но память настойчиво тянет назад. Утопленник — солнце плывёт надо мной Во след за несчастной потухшей луной. Мне их не спасти, — не вернуться туда, Где зло и бесцельно вершились года, А выбор мой бренный был так невелик. И мир от меня помаленьку отвык… Вот в воду монетками блёсткими твердь Осыпала звёзды, грозя умереть, И снова нелепейшей притчею день Баюкает плавную сонную лень. Он канет вослед за другими на дно, Где, кажется мне, ни светло, ни темно…

И так ли уж важно для мира его первородство? Уступчивый Авель-трудяга, растяпа, добряк, Ужели бы здесь через братство убавилось скотства, И только ли Каин на подлые штуки мастак? Давно не слыхать ни библейского слова в народе, Ни чистой любви, ни смирения в нём не сыскать. Живём-не живём, существуем, не бедствуем вроде, Так небу почто нам стремиться за так угождать! Содом и Гоморра встают эталоном приличий, Нет веры ни в ком, честь и совесть забыты навек. А дьявол имеет меж нами несчётно обличий, Одно из обличий — созданье Творца — человек. Святые угодники молят за нас неустанно, Есть шанс не сподобиться подлости, только, увы, В грехе мы по горло. Стараемся все постоянно, Чтоб воды сомкнули возмездье поверх головы. Смешно словоблудя о ветхозаветных пророках, Ликует толпа, нахлебавшись своих нечистот. А маятник ходит, как нож, и толкует о сроках, Своими детьми опозоренный, старенький Лот.

Увы, всё было и прошло, былого ворошить не стоит. Распался облик бытия на мелкий бисер из стекла. Мне несказанно хорошо, когда закат мой взор покоит На равнодушных облаках, — во след им вечность утекла. Что говорить о тех часах, что потеряли мы когда-то, Бездумно споря ни о чём, предвосхищая наш разрыв… Мы были, сами не поняв, с тобою сказочно богаты, Но я ушла, устав от слов, тебе обмана не простив. Зачем ты вновь меня влечёшь туда, где бродят наши тени, Где заблудились вещих душ фантомы, словно невзначай? Ты — просто сказочный глупец, больных фантазий бренный пленник, Вернуть прошедшего нельзя, как сердце вновь не распаляй. Есть послевкусие любви, у нашей — горечи в достатке. Мы слишком разные с тобой, как жар полдневный и мороз. Я не во всём сама права, и мне теперь, увы, не сладко, — Зачем поверила тому, кто доводил меня до слёз. Давай условимся, давай, я ни на что не претендую. Оставь и ты меня, не жди, что захочу тебя вернуть. И думай прежде, чем сковать уста влюблённой поцелуем, Иначе после, как и мне, ей долго будет не заснуть.

На тетивах дождя играет, как на арфе, Осенняя печаль бемольный свой каприз, И кутается даль в лилово-рыжий шарфик, И розы дарят мне последний бенефис. Безумные венцы из кумача и прели, Набрякшие водой, склонённые в траву, — Они о песнях птиц забыли до апреля, И грезят красотой во сне как наяву. Под грозовой аккорд сияющим софитом Моё крыльцо на миг во мгле озарено… И сцена ноября плывет, плющом увита, И ворон вещий глаз косит в моё окно. Не сказано никем ни слова, ни полслова. Зачем-то в зеркалах туманятся черты Того, что было вскользь и далеко не ново, Но, душу погубив, развеяло мечты. Опять грядут снега с немою мизансценой, Под стужу зимних вьюг — горячечный аншлаг. И мой седой суфлёр с бесстыжим пьяным креном Вновь северную быль мне вышепчет затакт.

В душе моей кладбищенская тишь, Я целый век в ней хороню погибших. Когда ночами лунными не спишь, Кого не вспомнишь из знакомцев бывших! Мне каждый час давался словно бой, — Судьба на подношения горазда. Мог в сердце похозяйничать любой В наивной жажде поразвлечься праздно. Я вижу человека не насквозь, Штрихи к портрету — лишь глаза и руки, Но как-то так с рожденья повелось, Что я прошла все древние науки О том, как подлость рядится в обман, Прикинувшись сочувствием с участьем, И соли не просыплет мимо ран, Не изменив своей пиковой масти. О том, как ненадёжна денег власть, Рисующая видимые блага, Как удаётся ей у тех украсть, Кого не засосала эта тяга. О том, что смысл имеет лишь любовь, А жажда знаний возвышает разум, Я знала с детства, но любая новь Сбивала с панталыку, правда, сразу Или немного погодя несла Душе и сердцу разочарованья. Как не сойти с ума, когда лишь зла Ты видишь очертания. Сознанья Давным-давно прибился окоём К безбрежной и надёжной вере в Бога… Мы плохо и бессмысленно живём, Когда Его не чувствуем чертога Ни в сердце, ни в загубленной душе, Не мыслим дня без суматошной гонки, Хоть каждый был Всевышним оглашен, Но… бранью рвал ушные перепонки… Какой подарок мне благая тишь, Как хорошо вдали от суматохи! Когда ночами лунными не спишь, То чувствуешь в себе земные токи, Текущие согласно тишине Творения и милости Всевышней, И знаешь, — всё, что движется вовне, Крича и громыхая, стало лишней И чуждой жизни грязною волной, Несущей пену лжи и извращений, И вряд ли надоело мне одной, Но редко кто отважится течений Всеобщих в бездну эту миновать, Переменить свой быт, уйти от мира, Залогом счастья почитая стать Обычным человеком. Я — задира, Когда увижу, что кого-то бьют Не кулаком, так словом, встану грудью. Хоть правду правдой не всегда зовут, Её предпочитая всякой мутью Замыливать, кидать в неё комки Засохшей глины, пачкать словесами… Когда бы я безумела с тоски По благам эфемерным, а не в храме Рыдала бы о прожитых годах, Наверное, и мир бы мне желанным Тогда казался. Но подходит страх Под сердце опалённое, и странным Он видится, являясь предо мной В своих пороках вечных и гордыне, В веригах, что зовутся суетой, И ничего не изменить в нём ныне Одним желаньем, только понимать Стремиться в чём его предназначенье, Души своей пороки узнавать, Отпущенной на землю на мученье. Писание промыслило за нас Всё, что свершится в будущем столетье, Когда живущим горек всякий час И корка хлеба будет. Лихолетье Давно стучится в наши ворота, Но мы всё ждём чудес без покаянья, Не видя и не слыша, как тщета Нас тянет с князем мира на свиданье… И вот я здесь. Уже не первый год Молю судьбу и Бога, и пространство У вечности незамутнённых вод Включить меня стежком в своё убранство Пошитых из материи миров И дать вздохнуть свободно, без усилий… И пусть хоронит разум мертвецов В одной, давно оплаканной, могиле.

Вновь в оскольчатом зеркале заднего вида Я судьбы своей вижу смеющийся лик. Что ни год, то аврал, что ни день, то обида, Под колёсами — чей-то задушенный крик. Водевильный аншлаг… лишь с канканом заминка, — Не умею скакать голяком без стыда. Пусть хрипатая кружит, чернея, пластинка, Я слова не учила с неё никогда. А под занавес грянет дождливое сальдо, И на разнице времени вызреет миг Бесподобный, как птичье над пропастью сальто, И протяжный, как эха троящийся крик. И последнюю мысль удержать что есть мочи Мне захочется, верно, всему вопреки: «Почему же судьба надо мною хохочет, Если я поощряла её кувырки?»

Нулевая погода. Бездумье приятно. Снег подтаял, срываются капли с дерев… Розы белые в ржавых мороженых пятнах, Осень стала печальней, ещё постарев. Мне не холодно, шаль греет плечи отменно. Из веселья — капель, да немного вина… Ветер нынче не злой, говорят, переменный, Переменна и я, — то чуть-чуть, то до дна. Не спешу никуда, мир спасать не по силам, Он безумный и злой и несётся вразнос… Пусть тревога висит в нашем воздухе стылом, Да какой с меня спрос, ах, какой с меня спрос! Ограничены все, кто тоской, кто пространством, Узник узнику вряд ли сумеет помочь. Вот и тешу себя незначительным пьянством, — То рождаюсь на свет, то расходуюсь прочь. Все живут или спят, или просто толкутся, Словно пыль в окоёме дневного луча… Я пришла ниоткуда, но надо вернуться, Я уже научилась прощать и молчать.

Я летаю во сне, и кульбиты мои невесомы, Словно груз одиночества выпал сегодня не мне. Я пронзаю пространство вдали от родимого дома И сгораю, как бабочка, в звёздном холодном огне. Это гордость моя стережёт мои сонные очи, Только смежу — и в путь, в фантастический странный полёт… Жизнь, как якорь, на цепь мою душу к земному торочит, До земного охоча, всё мимо и мимо снуёт. Что ты медлишь, Господь, оболочка моя обветшала, Небезгрешную плоть, будто кокон, пора разломать. Я надеюсь, Твоя мне не вечною будет опала. Лучше Бога никто не умеет любить и прощать.

Как лилия, чиста и холодна, как снег, Грядущего закрытая страница. Смотрю на горизонт из-под усталых век И думаю, что жизнь мне только снится. Доиграна судьба по нотам бытия, Одно и то же действо по спирали… Да разве это ты? И разве это я? А, может, чьи-то роли мы стяжали? Ищу в своей душе оправданность утрат, Наивную отверженность наитий, А нахожу лишь дней растраченных закат, И невозвратность давешних событий. Был тихий час ночной, и чей-то голос пел О невозможном счастье и разлуке, И бледный лунный лик над пропастью летел, Исполнен неземной щемящей муки. Ты помнишь этот час — предвестник новых бед, Расхожих слов обманное звучанье? Был на двоих у нас лишь зыбкий лунный свет В короткие минуты обладанья. Всё было и прошло, на розы грянул град, И до весны теперь дожить бы надо… А скорбная луна сочит свой горький яд И смотрит сверху равнодушным взглядом.

Зачем опять несносные снега Своей прохладой белой полонили И остудили эти берега, Где я живу, где все меня забыли? Навзрыд заплачу и заголошу В погибшем сердце — горько и безмолвно. Я Бога ни о чём не попрошу, Лишь губ замкну соитие бескровно. Что эта жизнь, — расплата или бред Заблудших душ, восторг неутолённый? Мне до других сегодня дела нет, Душа кричит, как колокол сто звонный. Откликнись, ширь, ты вся — моя земля, Но там за мглой ты ближе и роднее… Опять зима, опять пришла зима, Дорог извивы с каждым днём ровнее. Куда ведёт вот эта борозда, Прочерченная для меня не мною? О, Боже, я на всё отвечу «да», Лишь дай остаться грешницей земною! Спасибо свет, что ты пока со мной, Спасибо снег, что ты мой угол кроешь От бед людских, что минут стороной, Пока ты хлопья ледяные соришь…

Стеклянный дождь звенел, не умолкая, Свивались струи, правя в водосток. День бесприютно жался у сарая, И продохнуть от сырости не мог. За пеленой промозглого пространства Теснилась гор озябшая гряда, И только дождь был смыслом постоянства, Как будто он явился навсегда.

Пунцовых роз прохладные шелка Покрыты капель игристою влагой, Бегут ветра, качая облака, Шурша листвяной сорванной ватагой. Твой каждый звук душою уловим, Осенний день, придуманный не мною, И в буйстве красок снова различим Извечный знак — прощание земное. Как призрак лета здесь цветенье роз — Невыразимо сладкий миг обмана… А ночью будет разрушитель грёз — Осенний дождь стучать по крышам рьяно. Мой одинокий, бесприютный год, Ты вновь уйдёшь под зиму, словно канешь В пустую ячею небесных сот, И лишь меня цветеньем роз обманешь. Исчезла жизнь, которой я жила, Умолкла ширь, которой я дышала, Разбилось сердце, будто из стекла Его когда-то вечность изваяла.

Как нищенка просит хлеба, Просила любви у неба, Но чёрт мне тебя послал. Ты — мёртвое наважденье, В тебе ни огня, ни жженья, Любви ты вовек не знал. Я бьюсь, словно птица в стёкла, От крови душа намокла, Но нем ты, как истукан. За что мне такое счастье — Быть в низменной, стыдной власти? Вновь сердце болит от ран. Ты словно в себе не волен И хворью моей доволен, Ах, это ли не напасть? Пытаюсь с собой смириться, Любовь твоя только снится, — Ни выменять, ни украсть. Я лгу себе, — всё в порядке, Мы оба играем в прятки, Условности, как ножи. Они заставляют разум Боятся людского сглаза И прятать любовь во лжи. Но эта игра — с просчётом, Когда обмануть кого-то Так просто, но не себя. А смерть постоянно рядом И сверлит настырным взглядом, Мол, так и уйдёшь, любя? Вернись же в свой ад, изыди, Я лишь на себя в обиде, Ты боли моей не множь. Я стану просит у неба Не чувств, а вина и хлеба. Да проклята будет ложь!

Как эту жизнь с достоинством принять? В себе не полагая эталона, Не опаскудить ни земного лона, Ни дьяволову не принять печать? Как быть счастливой посреди огня, В чьих языках горят людские души, Когда им злоба, алчность горла душат, О, Господи, спаси, спаси меня! Спаси меня и тех, других, спаси, Не ведающих ни стыда, ни чести! Мы раз единый здесь живём все вместе, Разменивая сердце в меру сил. Мне павших жаль, но за живых страшней. Безвременьем отмечен век кровавый. Овеяны мы все недоброй славой Перед уснувшей совестью своей. Пусть будет смерть оплакана моя Лишь пустотой полночного сиянья, Где нет тоски, есть грозное молчанье И неподкупный вечный Судия..

Как ветер скор на выдумки и шкоды, — То веткой стукнет, то в окно толкнёт, А то из листьев скрутит хороводы И пошвыряет их в седой осот. Осенний день тревожен и ненастен. Перемежая солнце и дожди, Он тоже то по-своему несчастен, И от него хорошего не жди, То снова светел радостью земною И неогляден, и неповторим… А ветер рвёт и мечет надо мною Холодный, вздорный, не поспоришь с ним.

Не надо мне ни лавров, ни цветов, Молчите трубы, выдыхая воздух. Как много в этой жизни было слов! А нынче им звучать грешно и поздно! Кого любила, были так горды Своей внезапной, абсолютной властью… Но брал Господь над разумом бразды, И отводил от сердца все напасти. Как человек в величии смешон! Не одолеть ему величья Божья. Вся слава мира — это только сон, Пропитанный незнанием и ложью. Инферно жизни — морок колдовской. Какое счастье, что недолог век сей. Пусть одинок мой нынешний покой, Мне хорошо у алтаря погреться И светом правды душу напитать. В тиши родятся все мои знаменья. Толпятся тени прошлого опять, Как мыслей перепутанные звенья, Как бабочек ночных у лампы рой, Но я давно их прелести не внемлю… Кончается мой тяжкий путь земной, Чтоб внуки унаследовали землю.

Фантазии мои идут вразрез С непобедимым мнением пиитов, Мол, думаешь иначе, значит, бес Вселился в мозг твой, жизнью не добитый. Смотри-ка мы уж лысы от забот, Не знаем, как на Родине нам выжить… А ты — ловкачка, минула щедрот, Когда Россия ими так и брызжет. Смешно, ей Богу, им не по зубам Бороться вместе с мерзостным режимом, Но наезжают сворою на дам, Что не хотят остаться под нажимом Босяцкой власти, сдохнуть не хотят. Они, как зомби, дуют в эту дудку, И на все корки «бабку» костерят, Забвение ей проча, или «дурку». Описывают лоб её, смеясь, Мол, слишком умный, не для нашей братьи… И так, кривляясь, правды убоясь, Сжимают пустоту в своих объятьях. Борьба за жизнь? Легенда, сказка, ложь, Вы засиделись под селёдку с водкой. И то сказать, где мужика найдёшь С мужицкой, а не с бабьею походкой? Рябина черноплодная, — ура! Огурчик консервированный — в банке! Да вам тут не помогут доктора Или шептушки-знахарки и бабки. Привыкли грызться дома, в Интернет Макеты проецируете сплетен? Да, совести и чести больше нет, Как нет на вас сермяжной барской плети! Но будет вам и плеть, лишь дайте срок, Склоните ниже ваши шеи долу. И спустит власть бандитская курок Во лбы «пророков», выпивших рассолу.

Вызвездило инеем пороги, Забелило сорго у забора… Время подвело свои итоги, Сединой покрыв поля и горы. Стылого эфира колокольцы Распахнули праздничным звучаньем Утреннюю скованность околиц, Даль воловьим наводнив мычаньем. И, дрожа от зябкости рассвета, Голос петушиный взвился звонко, Отзываясь в сердце эхом лета — Трепетною песней жаворонка.

Из тайной власти темноты, из паутинного бездумья, Из неоглядного «ничто» она рождается на свет. Она выходит из слепой, открытой раны новолунья И поселяется в груди, и ничего нежнее нет. Она касается едва виска, где тоненькая вена Пурпурной силой бытия плоть наполняет, и тайфун Из белых бабочек страстей несёт сознание из плена Людских запретов и табу в тот край, где каждый смел и юн. Она не просит ничего взамен своей былой свободы, Она с готовностью стократ свои объятия дарит Лишь за один счастливый миг, который длится словно годы, И не боится, что её огнём до смерти опалит. Она готова к маете и каждый день летит с откоса, Как с неба падает звезда, сжигая голубую кровь… И в полнолунии беды она свои таит вопросы, Не докучая никому, — моя последняя любовь. Припев: Разлука столько раз приговорила сердце, Что страха не таю жить дальше, не любя, Лишь знаю, в пустоту, как в зеркало, смотреться, До боли руки сжав, придётся без тебя.

Распоясало утро пояс тьмы и тумана, Понасыпало жгучей холодной росы… Как сегодня сияют, искрятся поляны, А воскресшее небо синей бирюзы. Где-то там за горою, где бушует цветенье, Где от райского солнца не слепнут глаза, Взявшись за руки, бродят усталые тени, Позабывшие что-то друг другу сказать. Не саднят, кровоточа, застарелые раны, Не трепещет в догадках, волнуясь, душа, Но безудержно-пылко, томительно-странно Рвётся сердце наружу, разбиться спеша. Накаляется ветер вихрем птичьего звона, Ароматами полон, летит сквозь года… Я вернулась в свой сад из чужого полона И хочу быть забыта тобой навсегда. Припев: Время стирает следы, как морщины С древних барханов пустыни… Камень иль сердце в груди у мужчины, Мне неизвестно доныне.

Взором странно-тревожным в глубокой ночи Смотрит с неба луна, предвещая ненастье. Сумрак пахнет геранью, полынно горчит, И охвачена я ночи призрачной властью. Притупляется боль от недавних обид, Свет далёкой звезды — словно призрак надежды… Только птица ночная о чём-то скорбит, Неутешный рефрен повторяя прилежно. От калитки туман тянет тонкую бязь, Плети роз белоснежных в неё заплетая, А в душе моей тает непрочная связь, — С миром лжи расстаётся наивность святая. Я решила, начав с перепутья судьбы, Быть сродни этой мгле тёплой ночи бездонной, Я устала давно от постылой борьбы, Распалившей земное прекрасное лоно. Так неспешно-вольготно вдали от щедрот, Мне обещанных пламенем, жегшим предсердье, Знать, что больше со мною не произойдёт Ни стыда, ни любви, — эта станет последней.

Не прошу у любви подаянья И пощады себе не прошу. Пусть меня настигают страданья, Пусть неровно в волненье дышу, Но, как ты, не могу равнодушно Сохранять свой сердечный покой И с тобой соглашаться послушно, Под твоею разнежась рукой. Ты не жди от меня послушанья, Вышла я из разряда девиц, От меня не услышишь стенанья Под дрожание влажных ресниц. Есть и гордость во мне и прозренье, Что любви ты во мне не искал, Только тешился мной, в нетерпенье Чувств моих пробуждая накал… Но теперь всё прошло, ты уверуй, Не тянись ко мне, жаждой томим, — Я твоею отмеряю мерой. Будь отныне другою любим. Пусть она свои нежные ласки Дарит пылко, не ведая зла, Пусть она твои слушает сказки, Выгорая от страсти дотла. Попрощались с тобой мы навеки, Я обид на тебя не таю. Солнце щурит тяжёлые веки На пропащую душу мою. Зацветает, синея, цикорий, Плавит воздух жарою июнь… Я не верю ни в счастье, ни в горе, И седею, седею, как лунь…

Я слышу твой голос, и сердце становится чайкой, Кричащею чайкой с размахом невиданным крыл… Блажен ли, безумен ли тот, кто под небом случайно Неузнанный ход в преисподнюю чувства открыл? Там тесно и душно, там страшно и нервно живётся, От каждого шороха в тело вонзается нож. Там в чёрное марево страсти утоплено солнце, Восходит оно, иль садится, — никак не поймёшь. Оттуда не выбраться просто усилием воли, Как будто бы разум, волшебной травой опоён, Запродал в невольницы душу, заложницей боли Он сделал её, погрузив в перевёрнутый сон. Добром ли закончится этот полёт наважденья, Когда от отчаянья воздух сгорает в груди? Есть грань между жизнью и смертью, но нет исцеленья. Есть только «сейчас и сегодня», но нет «впереди».

Я — пуста, словно гулкая комната старого дома, — Паутина на стенах, и давит плитой потолок. Не заполню её, хоть все двери закрою. Знакомо Будут тени густиться в углах, — сон души одинок. Синий ветер зимы не взметнёт над землёй ароматы Прелых листьев осенних, что скрылись под снегом вчера. Я одна провожаю морозные эти закаты И одна коротаю, забыв обо всём, вечера. Что же делать, когда в свой черёд заступает разлука, И всему, что имеет начало, приходит конец. Небывалая роскошь сердец — одинокая скука… Мне студёная мгла выплетает терновый венец. Опоил меня зельем декабрь ненадёжный и мглистый, Как в замедленной ленте, спрямил мой извилистый путь… Только ворон кричит с нарочитой бравадой артиста С голой ветки в саду, под луною подвижной, как ртуть…

Я сама согласилась на должность поэта При дворе Господаря, — при Божьем дворе. И сполна получаю по жизни за это, Понаслышке ли зная о зле и добре!? Понаслышке ли это сдирание кожи, — Если нервы снаружи, а слёзы — внутри!? Дай мне силы, Всевышний, прими меня, Боже, Самой худшей из грешниц, но смерть подари Без томительной боли, без паники, гнева, Дай мне сил упокоиться мирно в ночи. Не терплю гороскопы, но всё же я — Дева. Пусть нечистого вид мой хоть тем огорчит, Что боролась с собой. Нет, не слишком удачно, Но старалась уйти от греха, как могла. Я давно поняла и, вполне однозначно, Что за смертью не ждёт нас забвенье и мгла. Там — сияние истин, что сердцу дороже, Выше значимых чувств на планете Земля. Самой блудной из смертных прими меня, Боже, Не отринь меня, Святый, безгрешных хваля. Верю, я пригожусь Тебе словом и делом, Пусть скудна моя жизнь на молитву и плач. Отбери же, Всевышний, грешившее тело, У которого разум — судья и палач! Отбери его, дай мне свободы и воли В торжестве славопения видеть Твой свет! Мне хватило с рождения брани и боли, От которых без веры спасения нет. Знаю я, не даёшь непосильного горя, Но однажды все тяготы встанут стеной. Я с тобою, мой Боже, вовеки не спорю, Но и Ты будь поласковей, что ли, со мной. Если жизни моей для терзаний не хватит, Вновь приму её в сердце — вместилище бед… Столько мною написано! Смертные, нате — Мой нечаянный бренный и дерзостный бред!

Луна, ты бестия из бестий, Но я такая же, поверь. Давай грустить над миром вместе, Ты только слёз сюда не лей. Одних моих, наверно, хватит, — Что ни погибель, то слеза. Иной своё безумье хвалит, А я — ругаю за глаза. Прости, Луна, мой дерзкий облик, Мне старость тела только в плюс. Есть Божье око, Божий окрик… Ах, на тебя взглянув, напьюсь. Лети, Луна, орбиты наши Круглее всех иных орбит. Ты много ликом чище, краше, — Но сердце лишь моё болит. Молчишь, туманишься за тучей, А что ты можешь мне сказать! Ты словно морок неминучий Мне нынче выела глаза.

Фарфоровое личико луны Мелькнуло, словно призрак, и исчезло. Мрак навалился тенью тишины И закачался, и поплыл нетрезво, Плеща то тут, то там обрывки грёз, Клочки тумана, сполохи ночные… А светляки метались меж берёз, Где сны в ветвях таились кружевные…

Время полог беспамятства ткёт неустанно, Дождь смывает следы, ветер гасит сердца… Что-то жить мне становится горько и странно, Только знаю, что надо дойти до конца. В этом мире безверия, тьмы и обмана, Где диктует законы нечистая плоть, С неба больше не сыплет блаженную манну На сошедших с ума постаревший Господь. Никому не достанется дым фимиама После стольких падений и стольких измен. На земле завершается долгая драма, В ней повержены будут тринадцать колен. Тень минувших столетий сольётся с бесславьем, Перепутав и дней, и годов череду. Словно точку над «и» над безумьем поставив, Выйдет чёрное солнце в кромешном аду. Значит, ада и я удостоюсь меж теми, Кто не смог даже память сберечь от огня. Канет в лету навеки безвестное племя — Человечья бесстыжая злая родня. Сострадания чуждый, спиралью вселенной Перекрутится звёздный блистающий жгут, И над грешной Землей вновь монетой разменной Лунный призрак покатится в звоне минут.

Объял туман лощины и поляны, Молочной мглой наполнил окоём… Полынной нотой в сладости духмяной Ты прозвучал в сознании моём. Что это было, — правда или небыль, Я до сих пор не в силах распознать, Но потемнело над горами небо, И ливень чувств моих струится вспять. Есть только шаг от страсти к обожанью И от любви до ненависти — шаг. Не много стоят все твои признанья, Коль сам в себе не властен ты никак. То равнодушно ты смотрел, то жадно Пытался губ моих найти ответ… Теперь же мне неловко и досадно За свой безумный мимолётный бред. Каприз души, иль просто наважденье? Твой образ стёрся, словно не бывал… И лишь остались смутные сомненья, — Мне Бог иль чёрт любовь твою послал…

Преисподняя чувства тебе не знакома, Ты за мной не последовал в эту юдоль. Сердце гложет печаль, душу точит истома, Захлестнули сознание горечь и боль. Что случилось со мной на далёкой чужбине? Не хотела бы знать я такой новизны. Буря тяжких сомнений бушует отныне Так навязчиво-вязко в кругу тишины. Запрокинется небо горячею синью Над моей неуёмной седой головой… Всё мне чудится поле и тропка с полынью, По которой я снова шагаю домой. Здесь красиво и мирно, всё дышит покоем, Ни морозов, ни жалящих щёки ветров, Но сердца холодны. Мысли кружатся роем, И грядущего вновь непрогляден покров. Где-то там, над просторами нищих проплешин, Над лесами дремучими, еле дыша, Кружит птицей тяжёлой, чей лик безутешен, Прогневившая Господа-Бога душа. И кричит она голосом боли и гнева, Что любовь её там и покой её там, Где тягучего слышатся ноты распева, Где и горе и радость навек пополам. Только эхо ответствует скорбному крику. Может, сплю, наяву не изведав ни мук, Ни любви этой каторжной, боли великой… Вот проснусь, и не станет на свете разлук. Снова что-то не ладится, как несмыканье. И в горячечном шёпоте прожитых лет Я никак не расслышу былые признанья. Мне чужая сторонка затмила весь свет.

Спрошу у вас, грешна ли, что люблю, Ещё спрошу, грешна ли, что любила… Я вас с ответом не потороплю, Но всех нас ждут забвенье и могила. Блажен лишь тот, кто чувствам волю дал И в грешной жизни просиял любовью, Хоть выпил с ядом огненный фиал И заплатил за это тёплой кровью. Блажен лишь тот, кто верил в наготу Души бессмертной и в сердечный ропот, Отринув сплетен ложь и суету, И за спиной людской недобрый шёпот. Нельзя любить «немного» — это ложь, Во лжи бессмертных не родится истин. Пусть будет день иной на год похож, И будет слов итог похож на выстрел, Но никогда я правды не предам, Хоть будет больно так, что сводит скулы! Его любовь — с притворством пополам — Меня лишь ненадолго обманула. Я не стыжусь, что, не щадя себя, Была легка на веру и прощенье. В последний раз, как в первый раз, любя, Я заслужила смерть и воскрешенье.

Можешь жить без меня, живи, я не стану тебе перечить, Невозможно заставить вновь как когда-то сходить с ума. Только сердце стучит сильней, если грезится радость встречи. Вот и розы цветут в саду, будто их обошла зима. А в глазах твоих — прежний свет, от меня ничего не спрячешь, Говори мне — «прошла любовь», снова веры в те речи нет. Утаить от тебя тоску я смогу и, тихонько плача, Буду ночь напролёт не спать, и с надеждой встречать рассвет. Я опять над собой смеюсь, я и впрямь у себя в неволе. Мы на этой войне с тобой потеряли самих себя. Разве скроешься от любви, от её неизбежной боли? Как непросто дышать и жить, по безоблачным дням скорбя. Клонят розы к земле венцы, оглушённые майским ливнем, Горизонта чисты края, вдалеке затихает гром… День, омытый из чёрных туч, вновь прекрасен в сиянье дивном, Только капли, как искры слёз, мне напомнили о былом…

Я — русская, моя душа — потёмки Для ненасытной мелочи людской. Попробуй только, натяни постромки, Узнаешь, где ты, кто ты и на кой. Я не прошу ни милости, ни злата, Сообщества мои — на небесах. Знатна я по рожденью и богата, Кто не поверил — не пойти ли нах!? Меня ограбить просто невозможно, А покорить — кишка у вас тонка. Измором взять иль пакостью острожной, — Так проиграть в бою наверняка. Идите, я вас встречу, как бывало Здесь — на Руси — от века, не впервой. Презренные, неумные вандалы, Остереглись бы лучше головой. Я — русская, мне не страшны потери В бою за веру и святую Русь. Я жизнь свою не на доходы мерю, Безвестно кануть в землю не боюсь. А вы спешите, на полях бескрайних Найдётся место для любых племён, Чтоб стать травой в пределах наших дальних, Прославив Русь среди иных имён.

В кругах движенья солнца и планет Замкнётся время жизни и любви, Свой на земле оставив лёгкий след. Я прилечу, ты только позови. Я прилечу к тебе в полночный час И вместе с ветром постучусь в окно, Где мой последний вздох в тиши погас У губ твоих так мирно, так давно. И под покровом нежной темноты, Где тень былого будоражит ум, Меня в объятья вновь заключишь ты, Под ветра с гор тоскливый мерный шум. И я прильну к тебе, как звук дождя И аромат магнолии в ночи, И память будет, душу теребя, Свой сладкий яд из прошлого сочить. И ты поймёшь, что больше никогда Никто не будет ближе и родней, Чем я — твоя погасшая звезда Любви земной, былых счастливых дней. И молча встанет рядом пустота, Холодный взор её пронижет ночь. А я умчусь, незрима, как мечта, От давней боли, рвущей сердце, прочь.

Нет, время не бежит на нашем полустанке, Здесь жизнь недвижно спит, как стылая вода. Записаны слова на дырочках в болванке, А счастье и любовь исчезли навсегда. Он был нерасторжим с природою окрестной — Немолкнущий аккорд веселья и добра… Так почему теперь под небом стало тесно Не от любви земной — от звона серебра? Так почему теперь все пятятся от света И, души на шаблон стараясь натянуть, Гадают в темноте, да составляют сметы, Как проще и складней друг друга обмануть? Печалуюсь одна, — без боли нет сомнений. Намечен Богом путь, и как с него сойдёшь? Я не кляну судьбу, не чужда откровений, И никогда уста не исторгали ложь, Но, словно на краю, на острие мгновенья Держусь за облака, что тают на весу… В непрожитый ноябрь уйду без сожаленья, А прожитый октябрь к пожиткам отнесу. Пусть время семенит вперёд по чайной ложке, Я обогнать его не силюсь как-нибудь. Могу и поскучать до декабря немножко, А после до весны под снегом прикорнуть…

Как хочется верить словам, да взор говорит по-иному. Я душу тебе не отдам, не жди от меня новизны. Так сердцу отрадно любить, но мы с тобой просто знакомы И вряд ли опять повторим безумие прошлой весны. Как хочется знать, что ещё не все невозможны желанья, Что старость не встретит меня, сковав мои чувства, как лёд. Тебе не понять одного, — любовь победит расстоянья, Но только, когда чистота на помощь надеждам придёт. Как хочется верить и знать, что вера моя не напрасна, И зимние вьюги не вдруг схоронят под снегом мой пыл… Но ты не заставишь меня жалеть о тебе ежечасно, Я скоро забуду тебя, как ты обо мне позабыл… Припев: Дуновение ветра приносит запах роз из далёкого сада. Сердце плачет и радости просит, но тебя ему больше не надо. Затвори за собою калитку и уйди от меня без печали. От любовного горько напитка, я пригублю тот кубок едва ли.

Полночь, стиснув зубья шестерён, Медлит начинать отсчёт сначала. Лунный диск, молчаньем изнурён, Льёт на землю мраморное сало. Сквозь окно сочится пыль веков, Покрывая руки мне и веки. Тишины задумчивый альков Мыслеформ покачивает реки. Всё как прежде, но внутри меня Дух рождает свет неодолимый И, покой забвением поя, Целый мир сует проносит мимо. Разгляжу ль, расслышу ли привет Из далёких мест рожденья Слова, Где земной рассудочности нет, Лишь одна любовь — всему основа? Будто бы гармония огня, В пустоте запев о невозможном, Различила новую меня И чела коснулась осторожно…

Моя душа, как скрипка Страдивари. На ней сыграть желали трубачи, Да барабанщик, будучи в ударе… Но так и не сыграли скрипачи…

То молил, то срывался на крик Голос разума, сердцу не внемля. Год прошёл, словно крошечный миг, И весна опустилась на землю. Вновь цветут по округе луга, А в садах алых роз полыханье… Как найти у любви берега, Где лекарство найти от страданья? Нынче выйдет на небо луна, Будет лик её полон и скорбен, Буду я, как и прежде, одна, Звёзд затеплится сонм, бесподобен, Поплывут ароматы в ночи, Светлячки полетят над поляной, Тишины тихий зов, нарочит, Вновь поманит меня полупьяно. Он закружит, как ветер, вокруг, Обовьёт меня цепко и властно, И заставит почуять испуг, И понять, что любила напрасно. Там, за далью томительных дней Я одна, как допрежь, так и ныне… А любви беспредельной моей Умереть в твоей глупой гордыне. Не понять мне ни лжи, ни огня, Что горит, только душу не греет. Полюбить ты не можешь меня, — Твое сердце любить не умеет. Этой правды ужасной полна, Да ещё высоты недоступной, Смотрит с неба на землю луна, Словно идол любви неподкупный.

Послушай дождь… ты слышишь, он — не прав! Какие в январе дожди и грозы? Течёт небесный святочный расплав По водостоку. Монотонность прозы, Читаемой дождём, равна твоим Нравоученьям, вызубренным свято, Но не принесшим счастья нам двоим, Тобою мне обещанным когда-то. Послушай дождь… ты слышишь, он один Сегодня знает, чем поить рассветы. Он — мой старинный верный паладин, Смывающий с грядущего приметы. Январь стоит, как нищий, у ворот И колядует в брызгах водосвятья, А дождь мой сон в суму его кладёт, В котором было прошлого распятье… Ты посмотри, вон там блеснул просвет, — Сочит сочельник сочиво скупое И, кажется, одним лучом согрет Старик-январь и… даже мы с тобою.

В угоду ночи пели соловьи, И в аромате лилий и катальпы Сны навевали повести свои Спустившись по тропе из лунной смальты. Они мою развеяли хандру, Мне показав цветную киноленту О том, что молодою стала вдруг Я без усилий и брожу по свету. В моей походке появился шарм, Из ног ушли внезапно боль и тяжесть, Зажил бесследно в сердце старый шрам, Ко мне вернулись смех и эпатажность, И стала я прекрасна и смела, Из глаз моих во сне летели искры, Я то летела, то в волнах плыла, Меняя галсы, позабыла быстро Про все земные страхи и табу, Надеждою наполнена и верой, Что вновь не проживу свою судьбу, Которая ни в чём не знала меры, Бросая мне то хвори, то беду В лицо, как ветер то листву, то вьюги… Вдруг оказалась я в своём саду… Луна сияла, будто бы в испуге Умолк на дивной ноте соловей, Очарованье сна покрылось тьмою, И памяти многоголовый змей Взмахнул крылами прямо надо мною.

Я носила любовь, как ребёнка, под сердцем, Я мурлыкала песни, слагала стихи, Я никак не могла на неё наглядеться, Вместе с нею греша, прославляла грехи. Миновала пора очарованных буден, Ожидание счастья, надежду храня, Безнадёжно отстало, ведь ты неподсуден, — Ты шутил, восклицая, что любишь меня. Ты хотел мне понравиться видом и нравом, И ловил настроенье моё без труда, Ты поддакивал, капая в душу отраву, И заранее зная, — не быть никогда Вместе нам ни на этом изменчивом свете, Ни на том, где за всё мы ответим сполна. Лишь себя ублажить ты, коль выдалось, метил, Я в притворстве подобном совсем не сильна. Я жалею тебя, ты — несчастен и беден. Не умея любить, ты ничтожен вдвойне. И, отстой ты теперь хоть полсотни обеден, Не отмолишь соблазна, что вызвал во мне. Не тоскую, досадую, гложут сомненья, Уберечься бы сразу, притворство не длить… Только так запоздали мои сожаленья, Пусть уж лучше они, чем совсем не любить. Пусть уж лучше раскаянье, слёзы и муки, Чем желание ввергнуть кого-то в обман. Зимний ветер — попутчик беды и разлуки Унесёт мои бредни, развеяв дурман. Благодарна судьбе и тебе за науку, Я не стану пощады у неба просить. Эту долгую боль, эту сладкую муку Незаметно для глаз стану в сердце носить.

Грустила я вслед маю уходящему, Смотря на тлен венцов увядших роз, Не находя замены настоящему, Не погружаясь в мир неясных грёз. Начало лета выдалось дождливое, Плетут ветра зелёный шорох трав… Казалась я кому-то несчастливою, А кто-то вновь ругал меня за нрав. Для всех не стать ни милой мне, ни паинькой, Характер есть, не я тому виной. Была когда-то я девчонкой маленькой, А что судьба наделала со мной! Она меня по голове не гладила, Я от неё не пряталась под стол. И ничего мной не было украдено Иль выгадано, бравый сильный пол Не обходил меня своим вниманием, Но как же скучно было, господа…. Булыжники тогда сияют гранями, Когда их точит сотни лет вода. Нет, не готова я смириться с мыслями, Что всё напрасно было под луной, Не жалуюсь, что мне пути не выстлали Дорожкой красной, — ведь не мне одной. И, слыша гроз июньских рокот радостный Под стук дождя по моему крыльцу, Я как привет воспринимаю адресный Бег молний по небесному лицу. Ещё не покорилась обстоятельствам, Но, бегом лет давно покорена, Я надеваю голубое платьице И пью вино на кухоньке одна….