Непутёвая я, непутёвая, Непутёвая мать и жена. Я с тобою, как нищий с обновою, — Рвань заплаты, сияет одна. Позовут ли на праздник неистовый, Я заплату-новьё — на перёд. Жизнь из глаз моих сыплется искрами, Жизнь из горла ромашкой цветёт. Ну и что, постарела — не кончилась, Посмотри, как танцуют ступни. Завывают руладами волчьими Тоны сердца, лишь ближе прильни. А умела б летать, не присела бы, Всё б махала крылами окрест. Хоть невеста я всё ж перезрелая, Бог не выдаст, а боров не съест. Вот стою перед зеркалом новая, Незнакомая, словно страна, Где живу я, как нищий с обновою, Ждущий праздника. Правда — одна: На плече моём — кот огнедышащий, На другом — четверть кошки вприсяд, Рядом — пёс, вечно бдящий и слышащий Каждый шорох, зовущий назад…

День дописал свою абракадабру, И тут же наступила ночи смерть, Сочащая таинственную амбру, С земли на неба праведную твердь. Театр абсурда заменили топи Порочных снов, волнующе-пустых. Их вымученный и греховный профит Похож на кем-то выплюнутый жмых. Из сна опять выныривая в данность, Пытаясь их по смыслу разделить, Мирские снова чувствую жеманность И неопрятность. «Быть или не быть» — Увы, никто мне выбрать не позволит, Лишь за спиной услышу едкий смех… Из чувств моих свой Вавилон построит И вновь растает прошлогодний снег.

Золотое вино рассвета Расплескал виночерпий дня. Ни ответа мне, ни привета, Ты с другой позабыл меня. Помнишь пряные наши ночи, Ненасытный сердечный жар? Целовал мне, хмелея, очи, Называл — «мой бесценный дар»… Как проходят весна и лето, Так минует пора любви. И бывает, наверно, где-то, Что весь год поют соловьи. И бывает, наверно, где-то, — Любят, голову очертя, Как Ромео любил Джульетту, Жизнью целой за миг платя. Не таков ты, прагматик давний, Не таков твой «особый путь». Всё, что ты говорил, забавно В виде денег тебе вернуть. Что слова, много ль стоит слово, Если чувства, как пустяки? Ты кому-то их даришь снова — Эти гнутые медяки. Пусть горят над полями зори И проходят за днями дни, Я сама размотаю вскоре Путы липкие западни. И среди недомолвок прочих Пусть шатается наугад, Полупьян, виночерпий ночи, На равнины плеща закат.

Я бросила якорь в пруду тишины, Где звуки извне подле дна не слышны, И грежу в прозрачной его глубине, Что беды не смогут проникнуть ко мне. Как сердцу покойно и сладко молчать, Ни бурь, ни горения больше не знать! Здесь вод ледяных замыкают слои Греховные давние мысли мои В тяжёлый и пагубный свой зиккурат… Но память настойчиво тянет назад. Утопленник — солнце плывёт надо мной Во след за несчастной потухшей луной. Мне их не спасти, — не вернуться туда, Где зло и бесцельно вершились года, А выбор мой бренный был так невелик. И мир от меня помаленьку отвык… Вот в воду монетками блёсткими твердь Осыпала звёзды, грозя умереть, И снова нелепейшей притчею день Баюкает плавную сонную лень. Он канет вослед за другими на дно, Где, кажется мне, ни светло, ни темно…

И так ли уж важно для мира его первородство? Уступчивый Авель-трудяга, растяпа, добряк, Ужели бы здесь через братство убавилось скотства, И только ли Каин на подлые штуки мастак? Давно не слыхать ни библейского слова в народе, Ни чистой любви, ни смирения в нём не сыскать. Живём-не живём, существуем, не бедствуем вроде, Так небу почто нам стремиться за так угождать! Содом и Гоморра встают эталоном приличий, Нет веры ни в ком, честь и совесть забыты навек. А дьявол имеет меж нами несчётно обличий, Одно из обличий — созданье Творца — человек. Святые угодники молят за нас неустанно, Есть шанс не сподобиться подлости, только, увы, В грехе мы по горло. Стараемся все постоянно, Чтоб воды сомкнули возмездье поверх головы. Смешно словоблудя о ветхозаветных пророках, Ликует толпа, нахлебавшись своих нечистот. А маятник ходит, как нож, и толкует о сроках, Своими детьми опозоренный, старенький Лот.

Увы, всё было и прошло, былого ворошить не стоит. Распался облик бытия на мелкий бисер из стекла. Мне несказанно хорошо, когда закат мой взор покоит На равнодушных облаках, — во след им вечность утекла. Что говорить о тех часах, что потеряли мы когда-то, Бездумно споря ни о чём, предвосхищая наш разрыв… Мы были, сами не поняв, с тобою сказочно богаты, Но я ушла, устав от слов, тебе обмана не простив. Зачем ты вновь меня влечёшь туда, где бродят наши тени, Где заблудились вещих душ фантомы, словно невзначай? Ты — просто сказочный глупец, больных фантазий бренный пленник, Вернуть прошедшего нельзя, как сердце вновь не распаляй. Есть послевкусие любви, у нашей — горечи в достатке. Мы слишком разные с тобой, как жар полдневный и мороз. Я не во всём сама права, и мне теперь, увы, не сладко, — Зачем поверила тому, кто доводил меня до слёз. Давай условимся, давай, я ни на что не претендую. Оставь и ты меня, не жди, что захочу тебя вернуть. И думай прежде, чем сковать уста влюблённой поцелуем, Иначе после, как и мне, ей долго будет не заснуть.

На тетивах дождя играет, как на арфе, Осенняя печаль бемольный свой каприз, И кутается даль в лилово-рыжий шарфик, И розы дарят мне последний бенефис. Безумные венцы из кумача и прели, Набрякшие водой, склонённые в траву, — Они о песнях птиц забыли до апреля, И грезят красотой во сне как наяву. Под грозовой аккорд сияющим софитом Моё крыльцо на миг во мгле озарено… И сцена ноября плывет, плющом увита, И ворон вещий глаз косит в моё окно. Не сказано никем ни слова, ни полслова. Зачем-то в зеркалах туманятся черты Того, что было вскользь и далеко не ново, Но, душу погубив, развеяло мечты. Опять грядут снега с немою мизансценой, Под стужу зимних вьюг — горячечный аншлаг. И мой седой суфлёр с бесстыжим пьяным креном Вновь северную быль мне вышепчет затакт.

В душе моей кладбищенская тишь, Я целый век в ней хороню погибших. Когда ночами лунными не спишь, Кого не вспомнишь из знакомцев бывших! Мне каждый час давался словно бой, — Судьба на подношения горазда. Мог в сердце похозяйничать любой В наивной жажде поразвлечься праздно. Я вижу человека не насквозь, Штрихи к портрету — лишь глаза и руки, Но как-то так с рожденья повелось, Что я прошла все древние науки О том, как подлость рядится в обман, Прикинувшись сочувствием с участьем, И соли не просыплет мимо ран, Не изменив своей пиковой масти. О том, как ненадёжна денег власть, Рисующая видимые блага, Как удаётся ей у тех украсть, Кого не засосала эта тяга. О том, что смысл имеет лишь любовь, А жажда знаний возвышает разум, Я знала с детства, но любая новь Сбивала с панталыку, правда, сразу Или немного погодя несла Душе и сердцу разочарованья. Как не сойти с ума, когда лишь зла Ты видишь очертания. Сознанья Давным-давно прибился окоём К безбрежной и надёжной вере в Бога… Мы плохо и бессмысленно живём, Когда Его не чувствуем чертога Ни в сердце, ни в загубленной душе, Не мыслим дня без суматошной гонки, Хоть каждый был Всевышним оглашен, Но… бранью рвал ушные перепонки… Какой подарок мне благая тишь, Как хорошо вдали от суматохи! Когда ночами лунными не спишь, То чувствуешь в себе земные токи, Текущие согласно тишине Творения и милости Всевышней, И знаешь, — всё, что движется вовне, Крича и громыхая, стало лишней И чуждой жизни грязною волной, Несущей пену лжи и извращений, И вряд ли надоело мне одной, Но редко кто отважится течений Всеобщих в бездну эту миновать, Переменить свой быт, уйти от мира, Залогом счастья почитая стать Обычным человеком. Я — задира, Когда увижу, что кого-то бьют Не кулаком, так словом, встану грудью. Хоть правду правдой не всегда зовут, Её предпочитая всякой мутью Замыливать, кидать в неё комки Засохшей глины, пачкать словесами… Когда бы я безумела с тоски По благам эфемерным, а не в храме Рыдала бы о прожитых годах, Наверное, и мир бы мне желанным Тогда казался. Но подходит страх Под сердце опалённое, и странным Он видится, являясь предо мной В своих пороках вечных и гордыне, В веригах, что зовутся суетой, И ничего не изменить в нём ныне Одним желаньем, только понимать Стремиться в чём его предназначенье, Души своей пороки узнавать, Отпущенной на землю на мученье. Писание промыслило за нас Всё, что свершится в будущем столетье, Когда живущим горек всякий час И корка хлеба будет. Лихолетье Давно стучится в наши ворота, Но мы всё ждём чудес без покаянья, Не видя и не слыша, как тщета Нас тянет с князем мира на свиданье… И вот я здесь. Уже не первый год Молю судьбу и Бога, и пространство У вечности незамутнённых вод Включить меня стежком в своё убранство Пошитых из материи миров И дать вздохнуть свободно, без усилий… И пусть хоронит разум мертвецов В одной, давно оплаканной, могиле.

Вновь в оскольчатом зеркале заднего вида Я судьбы своей вижу смеющийся лик. Что ни год, то аврал, что ни день, то обида, Под колёсами — чей-то задушенный крик. Водевильный аншлаг… лишь с канканом заминка, — Не умею скакать голяком без стыда. Пусть хрипатая кружит, чернея, пластинка, Я слова не учила с неё никогда. А под занавес грянет дождливое сальдо, И на разнице времени вызреет миг Бесподобный, как птичье над пропастью сальто, И протяжный, как эха троящийся крик. И последнюю мысль удержать что есть мочи Мне захочется, верно, всему вопреки: «Почему же судьба надо мною хохочет, Если я поощряла её кувырки?»

Нулевая погода. Бездумье приятно. Снег подтаял, срываются капли с дерев… Розы белые в ржавых мороженых пятнах, Осень стала печальней, ещё постарев. Мне не холодно, шаль греет плечи отменно. Из веселья — капель, да немного вина… Ветер нынче не злой, говорят, переменный, Переменна и я, — то чуть-чуть, то до дна. Не спешу никуда, мир спасать не по силам, Он безумный и злой и несётся вразнос… Пусть тревога висит в нашем воздухе стылом, Да какой с меня спрос, ах, какой с меня спрос! Ограничены все, кто тоской, кто пространством, Узник узнику вряд ли сумеет помочь. Вот и тешу себя незначительным пьянством, — То рождаюсь на свет, то расходуюсь прочь. Все живут или спят, или просто толкутся, Словно пыль в окоёме дневного луча… Я пришла ниоткуда, но надо вернуться, Я уже научилась прощать и молчать.