Печным гуденьем выстрелил огонь, Загомонил, запел басистым ором. И накалилась ручка, — только тронь, И пыхнул жар, распаривая поры. Нагретый пол распластано поплыл Под ноги тёплой тряпкой домотканой, И свет от лампы венчиком застыл, И заварился кофе. Запах пряный Окутал думы, — нега и разброс, — Их ни на чём земном сосредоточить Теперь не выйдет… Рядом дышит пёс, Краюшку хлеба скрасть с тарелки хочет… А кот пошёл, уставший ото сна, Испить воды во двор, где лунный абрис Тонул в железной плошке, и весна Искала наш полузабытый адрес…

Послевкусие лет моих — хинная сладость черёмух, Убелённое нежностью грусти негромкое «я». Память точит предсердье за каждый допущенный промах, Дотлевает отпущенный срок, как в печи головня. Между этой юдолью и той, где грядёт неизвестность, Есть незримая до неприступности острая грань. Наша здешняя бытность — обычная взору трёхмерность — Дань условности мира, безбрежная скучная брань. Только слово живое, звучащее здесь, безусловно Равноценно материи, как откровенье Творца. Лишь оно вразумляет народы, воюя бескровно, Отделяя от истины кривду и бред подлеца. Как велик на сегодняшнем поприще угол паденья! Ложь над правдой бесстыдно пытается взять перевес. Но противно Всевышнему этой тщеты отраженье, Что трясёт ежечасно благие основы небес. И такая ли, вправду, вершина Господня творенья — Человек, что у ближних без права их жизни крадёт? Почему лишь на подлости есть у него разуменье? Почему перед сильными мира пасует народ? Отчего все молчат по пингвиньи, почуяв опасность, Если в двери соседей однажды стучится беда? Даже смерть не страшна, коли в жизни присутствует ясность, Совесть, честь и любовь тесно спаяны с ней навсегда! Я, увы, не гожусь на безгрешную роль эталона, Но, живя не спеша, не кривлю своей вечной душой И люблю до восторга земное прекрасное лоно Как придел, заповеданный внукам, единственный мой. Как же хочется знать, что, уйдя, оставляешь нетленным Этот маленький остров творения! Если бы так! Но разрушить его тянет руки свои неизменно Каждый алчный, расчётливый, лживый и мерзостный враг. Разговоры любые сползают сейчас к Украине. Украина сползает к большой беспощадной войне. Нет покоя нигде никому никогда и отныне Свет кровавой звезды мне сопутствует даже во сне. Что же делать, когда погибают совсем не чужие, А другие сидят в стороне и с надеждою ждут, Что минует несчастье их крепкие праздные выи, И свободу на блюде им после войны поднесут? Убегают от пуль и снарядов мужчины в Россию, Чтоб за спины попрятаться женщин и наших детей… А убийца с лицом непотребным играет в Мессию, Лицедейством своим впечатляя таких же *лядей. Но достоин ли мир, чтобы так же влачиться и дальше, Чтобы лучшие худших спасали ценой бытия? Как же людям не станет противно от выспренней фальши, Под которую лезут удобрить собою поля? Не сойти бы с ума от кошмара грядущего часа, Когда мы позавидуем тем, кто ушёл в небеса. Что-то страшное видится мне средь всеобщего фарса, Где нечистая сила являет свои «чудеса»…

Ах, фарисеи, сколько в вас ума! Вас обойдут забвение и скука. Я обошла б, ей Богу, вас сама, Но лишний раз не повредит наука. Как прав был древний мудрый Диоген, Живя один у моря в винной бочке Среди её округлых чёрных стен, Что век прошедший — это лишь цветочки. Ведь с каждой новой эрой ближе день, Когда козе под хвост пойдут дерзанья Тех, от кого осталась только тень, Обёрнутая в древние сказанья. Как свет беспол, бесполы мысль и час, Рождённые в неведомых глубинах Той колыбели, что качает нас Глухих, слепых в стремлениях единых Свести творенье разума на нет. Мы не бесполы, мы полны амбиций Искать никем не занятых планет, Как ищут гнёзд чужих иные птицы. Наладить жизнь земную не по нам, — Не победить ни голод, ни разруху. Друг друга терпим с горем пополам И не хватает нам признаться духу, Что мы — ничтожны: капли естества, Но не венец творения, — фрагменты. Мы с детства учим все про дважды два И кое-что про мир и элементы, Но не способны ближнего понять, Кичимся тем, что в темноте гортани Мы можем звуки громко издавать, И бури вызывать в пустом стакане. О, фарисеи духа, вас не счесть, Неистребимы вы и неподсудны, Принять готовы вы любую лесть, Вам в правду о себе поверить трудно. Не в вас живёт вселенская душа, Не вы — прекрасный оттиск мирозданья. Вы — плесень смысла, серая парша, Что покрывает струпьями сознанье. Вы всюду. Фальшь в улыбках и кивках, — Болванчики китайские на полке… Но всё проходит, обратится в прах Вся ваша суть, ведь с вас не много толку. Сметёт рука Всевышнего опять Костяшки с плотью в ров забвенья века, И никому пред Ним не устоять! А Он создаст из глины Человека…

Тихий вздох молодого вина Из-под пробки, и… терпкость букета Достаётся мне даром. До дна Я его выпиваю за это. Молодое, — бродить и бродить, — Солнца свет. Очутившись в стакане, Может душу мою исцелить И зажечь там волнующий пламень. Кровь лозы, как рубиновый луч, Через губы сочится к гортани… Послевкусия отзвук певуч, — Молодое вино не обманет. Не волшебный фиал, ну так что ж, Долго ль тянутся памяти нити, Если вечер духмяный погож, А в душе — ни тревог, ни наитий!

Погас последний лучик золотой На лике Спаса, и открылась бездна. Со всей своею чёрной немотой Она в моё окно нахально влезла. Ей было всё равно, что я не сплю, Пугаясь многомерности пространства. Она втащила гибельность свою В опочивальни маленькое царство. И месяца прорехою зиял Её, протёртый звёздами, камзольчик, Который был ей, безусловно, мал. А за окном звонила в колокольчик Весна. И бился этот ритм в ночи, Как пульс земли, восставшей из-под снега… А бездна встала у окна, молчит И дышит мерно… На камзоле Вега Сияет в Лире блёсткой серебра — Источником моих ночных наитий… И я сказала: «Бездна, будь добра, Умерь теперь хоть ненадолго прыти Своей, а то рассыплются вот-вот Твои рыбёшки, раки и медведи. Ты посмотри-ка, как поэт живёт, Подай ему не серебра, так меди!» Но бездна поворочала перстом В районе возлежащей с кубком Девы И молвила: «Когда-нибудь потом, Сейчас садись, пиши мои напевы!» И вот опять я в шали, босиком, Держу перо рукой своей устало И вглядываюсь в звёздный вечный дом, Откуда слышен шёпот: «Мало! Мало!»

Сонное зеркало мирно зовёт тишину В глубь заглянуть заскучавшего зримого завтра. Там, неизбежно сдвигаясь к заветному дну, Мнимо вчерашнее тонет, дробясь многократно. Что-то замыслило время и мерно на счёт Капает воском минут, застывающих рядом. С лаской коварной оно мои годы крадёт, Самодовольно смотря немигающим взглядом. Так обмануть меня вряд ли удастся кому И провести по-над кромкой кипящего ада, Мне предлагая то смерть, то суму, то тюрьму За неприятие лжи, вероятно, в награду. Я не боюсь оговора, мне брань не страшна. За седину мою зеркало будет в ответе… Только какого-то снова приходит рожна В голову мысль о погубленном алчностью свете. Завтра, вчера и сегодня — в единственный миг Утрамбовало пространство, стремительно тая, Как, одичавший в ущелье, задавленный крик — Этого скудного мира наивность святая.

Безликая, холодная, слепая Вчера на грудь мне навалилась ночь. Луна, за тёмной тучей догорая, Не смела этот идол превозмочь. От тишины набрякли веки дома, И студенисто в окнах плавал свет… Лишь ветер трогал за плечи знакомо, А ноги мне тумана кутал плед. И посреди затерянного часа Стояла я в предчувствие измен, — Весь мир ко мне во тьме незримо крался, Чтобы забрать мой разум в чёрный плен. Сошед с ума, он, развращён и весел, Во лжи нечистой славы был горазд Лишить меня моих негромких песен И водрузить на сердце свой балласт. Но Ангеле Хранителе мой правый Из рук моей души не выпускал И не давал погнаться ей за славой, И пожелать богатства не давал. Земное мне всегда давалось плохо, В небесном я окрепла не вполне, А потому мирская суматоха Колеблет душу изредка и мне. В такую ночь чего не передумай, А всё же будет досыта тревог, Но мы с тобой, душа, не толстосумы, Над нами только небо есть и Бог. Отыдет ночь, отвалится, как камень, Засеребрит пространство чистый снег, И загорится в небе ясный пламень, И отзовётся в сердце новый век.

Рассыпан смех листвы по солнечному плёсу, Где жёлтая река лениво мнёт бока Песчаным берегам и катится с откоса Тяжёлая, как рок, как горе, глубока. У горя моего знакомые приметы: Земная суета, мышиная возня… А рок меня учил во всём искать ответы И он не баловал — испытывал меня. Наверное, приду я в этот мир однажды Такою же рекой, чиста и холодна… На берегах моих ты не умрёшь от жажды, Но буду снова я не узнана до дна… Я слышу смех листвы, журчание потока, Смотрю на завязь лет в оскомине плодов… От мудрости моей земле не много прока. Обманная река — круговорот годов…

Снег тает, ореол туманный Колышет ветер низовой. Весенний воздух несказанный Пронизан нежной синевой. Ещё не дружно бьют капели, Ещё не выспался февраль, Но травы вновь зазеленели, Проредив снежную эмаль. Наивный крокус тянет к солнцу Ланцет бутона из земли, Синичья вольница смеётся, И горы чудятся в дали…

Затерянность, сиротство, невозвратность… Под этой тусклой белой пеленой Теряет эхо звончатую кратность, Крадясь и тихо шаркая за мной. Есть у него особые привычки — На каждый закоулок по одной. Случись, оно на чёртовы кулички Потащится хромулей записной. Идём, идём, чего уж там, негоже От эха отпираться своего. Я чьим-то эхом состоялась тоже, А из меня-то эхо — ого-го! Я в молодую так звучала бытность, Что улиц тесен мне казался крен. И отражала всей собою слитность Родных просторов и домашних стен. Мне говорили — цельная натура! Походка — ветер, неприступен взор, А голос — в нём слышна колоратура Ручья, что водопадом льётся с гор… Прошли года, куда-то всё девалось, Черты мои смягчились, голос тих, От прежней, той, не многое осталось, А что осталось, делим на двоих… Но знаю я, тебе со мной не скучно, Иначе б ты за мною не кралось. Сегодня мы с тобою неразлучны, А завтра, может, разойдёмся врозь. Я заленюсь и стану чай с корицей, На звёзды глядя, пить и колдовать, Чтоб молодой кому-нибудь присниться, И звонким эхом прозвучать опять. Чего стоишь, шагай же, недалече Брести с тобою нам сегодня в ночь. Фонарные покачивают свечи Туман белёсый, что кружить охоч В предгорьях сонных. Млечная дорога Над нами эхом музыки земной Тревожит твердь и дремлющего Бога, От нас укрытых белой пеленой…

Мои стихи из сора не растут, В глаголе русском — никакого сора. Из иностранных выпутаться пут Нам всем необходимо будет скоро. Не преклоняясь перед смесью букв Латиницы, придуманной когда-то, Я величаю в речи каждый звук, Ведь наш язык им оснащён богато. Как много смыслов в русском языке, Оттенков, интонаций и понятий! У тех, кто с идиомой налегке Живёт, мы вызываем сто проклятий. Чем проще речь, тем менее ума, — Язык есть код величия народа. Наступит час — развеется туман, И с русичей спадёт проклятье рода, Когда они забыли о корнях И превратились в мытарей безродных. Хранить язык свой надо не за страх И охранять от междометий модных. Богатство наше — русская земля, Нельзя врагам отдать её ни пяди. Они давно погибель нам сулят Своей наживы непотребной ради. Мы много мук, разоров и потерь Претерпевали на своих просторах, Нам устоять здесь надобно теперь, Забыв о разногласиях и спорах. Там, за границей солнечного дня, Где гибнут люди на полях сражений, Враги славян убили и меня, Не испытав стыда и сожалений. В ребёнке мёртвом каждом есть и ты, Читающий сейчас вот эти строки, И дни твои окажутся пусты, Когда приблизит вечность наши сроки. Спроси себя, что сделал ты для них, Кто мёрзнет, голодая, по подвалам? Нет ныне ближе для славян родных, Чем те, кто не поступится и в малом, Свою на землю проливая кровь За наш язык, Отчизну и свободу. Не на словах, а действенной любовь Должна явиться братскому народу! Я понимаю, все устали ждать, Когда же эти драки будут в прошлом, И станем жить как прежде, поживать И размышлять о чём-нибудь хорошем. Мы на войне, да-да, мы все в аду, И пусть в сердцах не кончится тревога. Стократ опасней нам не ждать беду У своего российского порога. Безумен мир, он весь сошёл с ума, И перед смертью кто-то алчет злата… Чума уже стучит во все дома, Проснитесь, люди, ведь ничто не свято, Нас не спасёт ни Бог и ни герой, Нельзя к беде остаться тепло-хладным. Донбасс пылает, он не за горой, Он за дверьми, он здесь, у нас в парадном!

Всё — фарс и суета, всё — кажущийся разум, И невысок предел, и недалёк полёт… Пусть не видна душа ничья простому глазу, Всевидящий Господь везде её найдёт. И станет ложью ложь, и тайна станет явью, И спросится со всех и спросится за всё, И каждый обретёт достойную оправу: Одних утащит чёрт, других Господь спасёт. Как свет и темнота, как бред и откровенье, Как пошлость и любовь, граничим в мире мы. И воин ты Христов, иль равнодушья пленник, Решай уже сейчас, никто не даст взаймы Ума и доброты, смиренья и отваги, На путь земной ступив, ты волен выбирать — Жить честно во Христе иль стать рабом бумаги И ближних обирать, как ненавистный тать. Замкнётся круг времён, и мира минет слава, — Черты его сотрёт всемилостивый Бог, Ведь лишь в руках Творца и скипетр и держава, И лишь в его руках — начало и итог.

Как лоскут органзы, как дыхание ветра, Аромат увяданья почти невесом. Разговор тополей еле слышен, секретно Из-за белой стены выдвигается сон. Он крадётся, прикинувшись длинною тенью, И пояшет дрожащей полоской кусты, Он меня обнимает с томительной ленью, Заставляя от прошлой забыться тщеты. Он мне путает ноги в свои паутины, Он мне студит колени, он разум хмелит, Он на белой стене мне рисует картины, И меня с настоящим привычно роднит. От безумия мира спасаясь надёжно, Я во власть отдаюсь этих бережных пут… Только звякает ветер калиткой острожно, Да куда-то часы по старинке бегут.

Не мышами росли, не тиграми, Мы, как все, торговали сплетнями. Мы — наследники века с титрами, Но не гении мы столетия. Мы — растленные, саркастичные, Мы в своей утонули детскости. Дико-умные, неприличные, Не лишённые некой светскости. Мы себя превозносим ближнему, Мол, смотри, — эталон величия, Доверяя рассудку книжному, Разуменью верны мужичьему. Непростые, просты сомненьями, Не наивные, но дурашливы. Мы сильны только словопреньями, Но и в споре своём неряшливы. Что нам делать, когда на вырубке Человечьей поганки выросли? Получается, — все мы вы*лядки И убоги не только мыслями. И персты мы разводим веером, И сопля пузырится искрами, Но стоим к лесу тупо передом, Не хозяевами — туристами.