ТИМУРОВЦЫ
От Алика улетел скворец.
— Где кошки, там скворцам опасно, — сказала бабушка.
Алик рассказал о своей беде другу Павлику.
— Надо скворечник перевесить с окна на высокое дерево, чтобы туда кошки не могли добраться, — посоветовал Павлик. — Хочешь, помогу?
Мальчики взяли лестницу, чтобы взобраться на дерево, но бабушка Алика закричала:
— Не смейте лазить! Не смейте, слышите? Я запрещаю!
И она позвала деда Платона:
— Пожалуйста, повесьте скворечник. А то они упадут.
А Алику и Павлику объяснила:
— Он — мужчина!
— А мы что — не мужчины? — спросил Алик.
После того как дед Платон перевесил скворечник, мальчики пошли к нему и вымыли пол в его доме (он жил один, а когда уходил, дверь не запирал).
Откуда он узнал, что это сделали они? Неизвестно. Но пригласил к себе Алика и подарил ему старенького игрушечного коня. Хороший был конь, только без хвоста.
— Бабушка, хвост нужен, — сказал Алик, принеся коня домой.
— Хвост? — усмехнулась бабушка. — По-моему, тебе голова новая нужна.
Но нашла в кладовке паклю, расчесала и приделала коню хвост.
С тех пор Алик, Павлик и дед Платон стали друзьями. Мальчики во всём помогали соседу, а он им.
— Спасибо, ребята, — говорил им дед Платон. — Что бы я без вас делал!
ВОТ ТАК ВРАГИ!..
— Ой, ой! Что там такое? — среди ночи закричала бабушка.
Все вскочили на ноги.
Никто не мог понять, что произошло, пока не включили свет и не увидели, как жестоко и яростно дерётся Старый Васька с только что появившимся в доме котёнком.
— Так вот кто не даёт нам спать! — сердито сказала бабушка. — Утром выброшу обоих!
— Бабушка, это старый обижает котёночка! — взмолился Серёжа.
— Оба хороши!
Скоро в доме всё утихло, но Серёжа долго ещё не мог уснуть. Если бабушка выбросит его котов, что он будет делать?.. Он вспоминал, как бабушка стояла посреди комнаты ночью. Она была маленькая, тоненькая, сутулая, волосы у неё были словно покрыты инеем. Бабушку тоже было жалко. Но без котов он не представлял себе нормальной жизни.
Утро выдалось солнечное. Коты — старый и молодой — крепко спали в обнимку.
Бабушка разводила руками:
— Чудеса, да и только. Ночью дрались, а теперь такие друзья — водой не разольёшь.
И она начисто позабыла, что собиралась выгнать любимых Серёжиных котов на улицу.
КРУГЛЫЙ РУБЛЬ
В этот день Оксана встала раньше обычного. Это ведь был день её рождения!
Расчесала пушистую золотистую косу, вплела в неё белый бант, надела своё самое-самое любимое белое платье с красными горошинами.
Настроение у неё было прекрасное. А когда выглянула в окно, ей стало совсем весело: солнце сияло, а на высоком тополе сидели птицы и громко распевали свои песенки.
После обеда собирались гости. Они принесли Оксане подарки. Только тётя Нина, мамина сестра, была целые сутки на дежурстве и ничего не успела купить. Поэтому она дала Оксане круглый металлический рубль и сказала:
— Оксаночка, ты уж себе купи, что захочешь.
Когда гости разошлись, Оксана взяла этот рубль и стала его рассматривать. Но как только подошёл к ней младший братишка Сандрик и тоже захотел посмотреть на рубль, она зажала монету в кулаке.
— Ну покажи, — заныл Сандрик, — жалко, да? Покажи!
— Нечего на деньги смотреть, — сказала Оксана.
— А давай мы его песком потрём, — словно не слыша её, не унимался Сандрик. — Знаешь, какой будет! Как новенький.
Оксана молчала.
— А что ты на него купишь? Конфет, а? Или в кино пойдёшь? — болтал Сандрик, чтобы не было заметно, что он обиделся. — Ты же всё равно ничего на него не купишь.
— Ох и надоел ты мне! Отстань! Ничего я не куплю, понял?
И Оксана выбежала из дому с круглым рублём в руке. Она шла по улице, и вдруг ей стало стыдно, что она так разговаривала с братишкой, и стало жалко его. «Вот пойду сейчас и куплю Сандрику сразу два мороженых», — подумала она.
Но потом вспомнила, что рядом рынок, а там можно купить что-нибудь поинтереснее мороженого. На рынке ведь игрушки разные продают.
У входа на рынок она столкнулась нос к носу с каким-то вихрастым мальчишкой, у которого из-за пазухи торчали голова и лапки маленького щенка. Голова была чёрная, лапки тоже, но как бы в белых перчаточках, словно щенок окунул их в сметану. Щенок дрожал так, словно была зима, а не лето. Одной рукой мальчик бережно прижимал его к груди, а другой нежно гладил.
— Продаёшь? — спросила Оксана.
— Чего спрашивать, всё равно ведь не купишь, — недовольно ответил мальчишка и хотел пройти мимо, но Оксана загородила ему дорогу:
— Откуда ты знаешь, что не куплю?
— По глазам вижу. Денег-то у тебя нет. На базаре и то никто не купил.
Мальчик был явно расстроен, и ему не хотелось долго разговаривать.
— Много ты знаешь! — сказала Оксана. — А что, если есть у меня деньги? — И добавила с достоинством: — Кто же ходит на базар без денег?
Здесь мальчишка понял, что дело принимает серьёзный оборот, и по-иному глянул на Оксану.
— Сколько же у тебя денег? — спросил он.
— Рубль! — гордо ответила Оксана.
— Как раз столько, сколько надо. Я больше и не прошу, — встрепенулся вихрастый.
— На! — Оксана разжала кулак, отдала мальчику рубль и взяла у него щенка.
Мальчик не уходил. Он стоял рядом и улыбался.
— Ты смотри только его не обижай. Он хороший. Мне один старик больше рубля давал, я и то не продал. — Лицо мальчика помрачнело.
— Почему?
— Глаза у него злые какие-то! Такому ничего не стоит собаку побить. А то ещё и выгнать. Ты щенка молоком пои, он ведь маленький.
Не чуя под собою ног, мчалась Оксана домой.
«Вот удивится Сандрик, вот будет рад! Да вот беда: что скажет мама, согласится ли она держать щенка?»
— Щенок! Щеночек! — обрадовался Сандрик. — На чёрную рукавичку похож! Где взяла?
— Купила.
— Купила? Неужели собаки продаются? А за сколько?
— За рубль.
— За рубль? Да такой щенок знаешь сколько стоит? Тыщу!
— Ну и хорошо. Это тебе подарок.
— Мне?!
— Да, если мама согласится его оставить. Сандрик тут же побежал к маме.
— Мама, мамочка! Я тебя очень люблю!
— Ладно, — улыбнулась мама, — сразу говори, что тебе от меня нужно.
— Оксанка щенка купила. Мне. Оставь, пожалуйста, не прогоняй!
— Не прогоняй! — повторила, как эхо, Оксана.
— А ссориться из-за него не будете?
— Так он его, — пожала плечами Оксана, указывая на Сандрика.
— Ну хорошо, быть по-вашему. А ты, Оксана, молодец: поделилась с братом своими подарками.
Сандрик закричал «ура!» и выставил перед щенком блюдечко. Щенок защёлкал языком по молоку. Сандрик блаженно улыбался. Мальчик был счастлив: он давно мечтал о собаке.
ХОЧЕТСЯ В ШКОЛУ
Как только Олег и Игорь приходили из школы, Таня складывала кубики в ящик, брала на руки свою новую куклу, садилась на стул и внимательно слушала всё, что говорили братья.
— Ольга Фёдоровна сегодня нам такой опыт показывала! — спешил сообщить Игорь.
— Что такое опыт! Наша Мария Васильевна на выставке была. Не где-нибудь, а в Москве! Начнёт рассказывать — сто лет будешь слушать и не надоест, — откликался Олег.
Тане было и интересно, и грустно. Ей тоже хотелось поскорей в школу.
Иногда она разговаривала об этом со своим сверстником Генкой из соседнего дома.
— Генка, а Генка, осенью в школу пойдёшь?
— Посмотрю ещё. Может, и не пойду.
— Почему это?
— Там двойки ставят.
— А я вот обязательно пойду. Из школы приду — и всем всё буду рассказывать. Что там и как. Что учительница говорила. Что показывала. Весело там. А пока хочешь, я тебе свою новую куклу покажу?
Таня побежала домой. С шумом распахнула дверь, ворвалась в комнату, а бабушка и говорит:
— Тише, тише, Танечка! Учительница пришла.
И Таня увидела за столом добрую, улыбающуюся женщину.
— Здравствуй, Таня, — ласково сказала гостья. — Давай познакомимся. Меня зовут Анна Ивановна, я буду тебя учить. Ты ведь первого сентября в школу пойдёшь.
— Да, — тихонько проговорила Таня.
Она очень обрадовалась, что и у неё теперь тоже есть учительница. Показала Анне Ивановне все свои игрушки. Потом сосчитала пальцы на своих руках. Их оказалось десять, потом девять, а потом снова десять.
Учительница похвалила Таню и стала собираться:
— Надо ещё и с другими детьми познакомиться. Только тут вспомнила Таня про Генку, схватила куклу и побежала во двор.
— Генк, а Генк! — уже издали закричала она. — Теперь и у меня учительница есть. Только что у нас была. Красивая такая. Волосы чёрные, вот здесь собраны, — и она ткнула Генку пальцем в затылок.
— Ты чего меня в голову тычешь? — возмутился Генка.
— Да ладно, постой! Зовут её Анна Ивановна. Она, наверно, и тебя возьмёт в свой класс! Понял?
Вечером, когда вся семья была в сборе, только и слышно было, как Таня, наверно уже в сотый раз, рассказывала про свою учительницу.
МАЛЬЧИК, А УМЕЕТ…
Телеграмма пришла рано утром. Мама разбудила Борю и сказала:
— Встань, закроешь за мной дверь и снова ляжешь. Тётя Маша к нам в гости едет, её встретить надо. Перестань глаза тереть, слышишь? Кастрюлю с тестом опусти в холодную воду, чтобы оно не прокисло. Пирожки я уж вечером испеку.
После того, как Боря закрыл за мамой дверь, он ещё долго стоял посреди комнаты с закрытыми глазами. И почему-то чесал руки. Потом открыл наконец глаза и подошёл к окну. Воробей, сидевший на кормушке, прикреплённой к форточке со стороны улицы, вспорхнул и улетел. «Глупый, — в который раз подумал Боря, — не понимает, что через стекло я его поймать не могу. А главное, что и вообще-то он мне не нужен. Стал бы я кормить воробьёв, если бы хотел их ловить. А впрочем, может быть, он думает, что это не кормушка, а ловушка…»
Отойдя от окна, отправился на кухню. В кастрюле на подоконнике поднималось тесто. Оно словно дышало. Мама сказала поставить эту кастрюлю в холодную воду. А во что налить воду? В таз, наверно. А где таз? На антресолях. Значит, нужно достать стремянку. А где стремянка? В чулане. Ох какая длинная история! А что же делать?..
Ещё раз осмотрев кухню, Боря увидел творог, бутылку с постным маслом, сковороду. Ба! Да зачем же ставить тесто в воду и зачем вообще ждать пирожков до прихода мамы, если он сам может прямо сейчас же испечь эти самые пирожки!
Ура! Работа закипела. Боря зажёг газ, поставил сковороду на плиту и пошёл умываться, надеясь, что, пока он умоется и вытрется, сковорода как следует накалится.
И запел:
Ку-ку-ку! Ку-ка-реку,
Пирожки я испеку!
Увидев кота, сказал ему:
— Ну, мурлыка, держись, усы проглотишь, когда я тебя пирожками своими угощу!
Кот подошёл к Боре, потёрся головой о ногу мальчика, словно говоря: «Спасибо, друг, ты хороший человек».
И тут поднялся от сковороды горький голубоватый дым. Боря забыл об умывании, подбежал к кастрюле с тестом, торопливо вырвал из середины большой кусок и принялся раскатывать. Получился блин. «Но ведь нужен пирожок!» — растерянно размышлял Боря. Он тупо смотрел на свой блин и не знал, что же делать дальше. Вытащил из духовки вчерашний пирожок, разломил его пополам, заглянул в середину, и оттуда выпали кусочки яблока.
В это время от сковороды шёл уже чёрный дым. Мальчик зачихал. Бросился в чулан, достал оттуда противогаз, вернулся в кухню уже в противогазе. Показал сковороде вымазанный тестом кукиш и угрюмо уселся возле окна.
По улице шёл его товарищ Шурик. Боря обрадовался, высунулся в форточку и закричал:
— Шурик, как в пирожки яблоки попадают, а?
Шурик остановился в недоумении и смотрел на него широко открытыми глазами.
Только тут вспомнил Боря, что он в противогазе, стащил маску с головы и прокричал:
— Зайди, Шурик, ты мне очень нужен!
— Выключи газ, — сказал Шурик, едва войдя. — Смотри, дымище какой!
Боря выключил газ и протянул Шурику надломленный пирожок:
— Снаружи никакой дырочки, как же туда попадает начинка?
Шурик молча взял раскатанное тесто, положил на середину ложку творога, соединил «крылышки», и получился маленький пирожок. Потом промыл сковородку, налил на неё постного масла, подождал немножко, пока сковорода раскалилась и на ней закипело масло, и положил сырой пирожок на сковороду.
Через несколько минут пирожок был готов.
— Ух ты! — удивился Боря. — Вот так просто?
— Второй попробуй сделать сам, — сказал Шурик.
Боря раскатал тесто, положил творог, но «крылышки» у него никак не соединялись.
— Ты щипай, вот так, — учил Шурик. — Как ты Яшку щипал, когда он твой мяч спрятал.
— А-а-а! Ты бы так сразу и сказал!
И действительно, после такого простого и ясного объяснения пирожок у Бори сразу получился. Он просиял и снова запел:
Ку-ку-ку! Ку-ка-реку,
Пирожки я испеку!
Но когда он положил свой пирожок на сковороду, пирожок снизу подгорел, а из его боков стал с шипением вылезать творог, превращаясь в чёрные кружева.
— Перевернуть надо было! — сказал Шурик.
Боря попытался перевернуть, но в это время масло зашипело и брызнуло в сторону. Две или три капли попали Боре на руку, и он заплясал от боли.
— Здесь задохнуться можно, открой окно! — командовал Шурик.
— Надень противогаз, сразу легче станет! — отвечал Боря.
Шурик надел противогаз, а Боря сбегал в комнату и, взяв там отцовские очки, надел их, чтобы кипящее масло не попало в глаза.
— Шурик, смотри, на пирожке дырочка! И вот ещё одна! Давай сделаем заплатку!
— Как?
— Теста кусочек прилепим.
— И иголкой пришьём, да? — засмеялся Шурик. — Есть у вас сырые яйца? — деловито осведомился он.
— Есть.
— Тогда тащи одно.
— А зачем?
— Увидишь.
Взяв яйцо, он разбил его и принялся перемешивать с творогом.
— Вот теперь творог жиже станет и сразу вытечет, — высказал предположение Боря.
— А вот и нет, — сказал Шурик, поправляя на голове противогаз.
И в самом деле пирожки получались у него красивыми, румяными.
— Ты гляди-ка, ведь как настоящие! — восторгался Боря.
— Они и есть настоящие, — спокойно и уверенно подтвердил Шурик.
— А ты где научился?
— У мамы.
Когда пирожки были готовы, два друга сели завтракать. А когда наелись, Шурик сказал:
— Если есть бумажные салфетки, давай.
Боря отыскал салфетки и дал ему.
Шурик разложил салфетки на столе, поставил несколько тарелок, к каждой тарелке — ложку, вилку, нож. Потом поставил на середину стола большое блюдо с пирожками.
Когда Борина мама приехала с вокзала с тётей Машей, она всплеснула руками:
— Как в сказке! Пирожки-то сами испеклись!
— Не сами, — сказал Боря. — Это Шурик так умеет.
— Молодец Шурик, — сказала Борина мама. — Мальчик, а умеет…
НЕ ТОТ
Галя каждый день ходит в магазин за продуктами: у неё три маленькие сестрёнки, вот и приходится маме помогать, да не так, как все помогают, а побольше.
Летом, когда девочка проходила мимо красного кирпичного дома, у дороги, на скамеечке, под белой акацией всегда сидел мальчик. Он усмехался и говорил одно и то же:
— Иди-ка сюда, я тебе покажу, как здесь ходить!
Галя убегала от него и шла другой дорогой.
Можно было бы и сразу обойти этот кирпичный дом, но Галя каждый раз надеялась, что, может быть, на этот раз злого мальчика не будет на месте. Но он всегда был.
А вот однажды его не оказалось, когда Галя шла в магазин, зато, когда она возвращалась с молоком, он появился перед ней словно из-под земли, и в руках у него был ёжик, настоящий ёжик.
— Здрасте! — сказал он. — Дай-ка сюда своё молоко, Епифаныч пить хочет.
Галя с удовольствием напоила бы молоком любого ёжика. Но она боялась злого мальчика и бросилась бежать. С этого дня она больше не ходила мимо красного дома.
Когда мама пришла с работы, она рассказала ей про этого мальчика.
Мама рассердилась:
— Надо было сразу рассказать, я бы его давно проучила.
Настала осень. Первого сентября Галя пошла первый раз в первый класс.
Возле школы собралось много-много малышей. Все смеялись, радовались, что стали большими и теперь будут учиться в школе.
Галя нашла свой «А» класс и протянула цветы учительнице. Всех детей построили парами и повели в здание школы.
Распахнув дверь класса, учительница объяснила:
— Здесь мы будем учиться. Сегодня мы с вами познакомимся, а уж завтра каждый из вас должен принести учебники и ручки. Тетради я дам вам сама.
Потом учительница ввела ребят в класс и стала рассаживать за парты.
— Ты самая маленькая, будешь сидеть за первой партой, — сказала она Гале. И рядом с ней посадила такого же, как Галя, маленького мальчика.
Галя посмотрела на своего соседа и оцепенела. Рядом с ней сидел тот самый задира, который долго не давал ей прохода.
Мальчик тоже её узнал и заговорил шёпотом:
— Я видел, какие некрасивые цветы ты подарила учительнице. А у нас знаешь какие растут! Хочешь, я тебе завтра принесу?
— Принеси, — сказала Галя. А сама подумала: «Крапивы принесёт».
Когда рассаживание кончилось, Галин сосед неожиданно встал и пошёл к двери.
— Как тебя зовут? — спросила его учительница.
— Женя.
— Так кто же тебе, Женя, разрешил встать?
— Я есть хочу, и ёжик дома с кошкой дерётся. Я домой пойду, а завтра приду.
— Ты пойдёшь домой только тогда, когда я разрешу, — сказала учительница.
И Жене пришлось сесть на место и вместе со всеми слушать учительницу, которая рассказывала, как надо вести себя в школе, дома и на улице.
На следующий день, когда Галя вышла из дому, Женя уже ждал её около ворот. В одной руке он держал портфель, а в другой — прекрасные тёмно-алые гладиолусы.
— Вот какие я тебе принёс! — сказал он.
Галя растерялась. Она всё ещё побаивалась, что Женя задумал какой-то фокус и, может быть, в цветах спрятана какая-нибудь взрывчатая штука или что-нибудь вроде этого.
— Бери, бери! — попросил Женя.
И Галя взяла.
Никакой бомбы в цветах не оказалось.
Галя вернулась домой, поставила их в вазу и потом вместе с Женей пошла в школу.
После занятий она, как всегда, шла в магазин. Теперь снова мимо Жениного дома. Увидев её в окно, Женя закричал:
— Угадай, что делаю!
— Палочки в тетрадь пишешь.
— He-а, палки я уже написал. Они у меня на крючки похожи.
— Ну, тогда рогатку делаешь.
— Не угадаешь. Намордник собаке шью. Зайди, посмотри.
— А я собак боюсь.
— Не бойся, она не кусается.
Женя встретил Галю в коридоре. Это её успокоило, потому что она и в самом деле боялась собак и ещё не совсем перестала бояться Женю, а Женю с собакой — тем более.
Но как же она хохотала, когда увидела Женину собаку! Это был крохотный-прекрохотный, словно игрушечный, рыженький щеночек.
— Какой же ей намордник нужен? — всё ещё хохоча, спросила она.
— Пока не нужен, но она ведь вырастет! — сказал Женя и показал Гале, как раскроил он старый ботинок, чтобы получился настоящий ошейник.
Между тем малюсенький щеночек так жалобно дрожал, словно был сорокаградусный мороз, и лез греться к огромной серой кошке, а та смотрела на него холодными зелёными глазами.
Гале стало жалко его, и она взяла его на руки, прикрыла подолом своей шерстяной кофточки:
— Маленький, бедненький, мамы нет, пожалеть некому. Не плачь, не плачь! Женя, дай ему молочка!
Так Галя подружилась с Женей, который стал теперь совсем другим человеком. То ли потому, что в школу пошёл, то ли по какой другой причине.
А как-то раз Галя шла в магазин и увидела, как Женя, держа на поводке своего рыженького щеночка, спорил с каким-то мальчишкой.
— Это моя собака! — говорил этот мальчишка. — Понял? Отдай!
— Нет, моя! — говорил Женя.
Галя подошла поближе и говорит:
— А ты, Женя, её отпустила он пусть позовёт. Если щенок пойдёт с ним, значит, его.
Женя так и сделал. Мальчишка стал звать щенка, а он стоит, ни с места, голову в Женину сторону повернул и смотрит на хозяина.
— А теперь ты позови! — сказала Галя Жене.
Женя позвал, и щенок сразу подошёл к его ноге, сел и передние лапы положил на Женин ботинок.
Но мальчишка не хотел соглашаться с таким судом. Он бросился на Женю и стал драться. Женя дал ему отпор, и он убежал.
— Ох драчуны! — сказала Галя. — У тебя лицо грязное после драки. Пойдём к нам, умоешься.
Непонятно было, почему надо идти к ней: ведь Женин дом был ближе. Но Женя всё-таки пошёл.
Когда он умылся, Галина мама пригласила его выпить чаю с клубничным вареньем. После чая он стал собираться домой.
Тогда Галина мама сказала:
— Я тебя провожу, а то попадёшь ещё на того хулигана, который всегда на нашу Галку нападает. Он ещё, чего доброго, у тебя твою собачку отберёт.
Жене сразу стало жарко. Он натянул шапку на глаза, шагнул к двери и забормотал, заикаясь:
— Н-нет, н-нет, с-па-па-сибо, я с-сам п-пойду, я его н-не боюсь!
Галя смотрела то на маму, то на Женю и широко улыбалась.
ЦЫПЛЕНОК ПУШОК И ЩЕНОК ТИМКА
У Гриши был цыплёнок Пушок и щенок Тимка.
Приходит к Грише друг его Гена и говорит:
— Давай цыплёнка на марки сменяем, а?
— Цыплёнка на марки? — засмеялся Гриша. — Твои марки, может быть, пищать умеют? Или бегать? Цыплёнок — он живой, а марки — что?
— Я тебе таких марок дам, что закачаешься!
— А каких? — заинтересовался Гриша.
— Серию спортивную, серию зоологическую, ГДР, Венгрию, Польшу и Англию — всего сто марок.
— Сто? — заколебался Гриша.
— Сто!
Гриша помолчал, подумал, потом тихо так говорит:
— А что я матери скажу — куда цыплёнка дел?
— Хо! Очень просто! Скажешь, что Тимка съел.
— Тимка съел?.. Это, пожалуй, идея…
Взял Гриша марки, а цыплёнка отдал Генке.
Только вышел Генка за ворота, скучно стало Грише без цыплёнка. И марки его не радуют, и вообще словно солнце потускнело, и весь белый свет не мил. Стал себя укорять — зачем Пушка отдал, зачем эти марки взял, которые и не радуют вовсе.
А тут и мама пришла.
— Где Пушок?
— Тимка съел.
— Тимка? Вот он какой! Ну не ожидала!
В этот вечер мать не дала Тимке ужинать и даже — впервые за всю Тимкину жизнь! — пнула его ногой. Гриша тайком накормил его сам и потихоньку приласкал.
На следующий день мать не сказала Тимке ни одного доброго слова. А ведь раньше всегда на руки его брала, гладила, играла, за уши трепала. Щенок недоуменно смотрел на хозяйку и никак не мог взять в толк: что с ней такое случилось и почему она стала к нему так плохо относиться.
Гриша, конечно, переживал. Надеялся, правда, что мать скоро всё забудет и снова Тимку полюбит.
Но однажды утром разбудил Гришу ранний петух. Вскочил мальчик, словно почуял что-то недоброе. И правда: у порога стояла мать, держа в руках кошёлку, из которой выглядывала мордочка Тимки.
— Мам, ты куда это его? — дрожащим голосом спросил Гриша. И от растерянности стал надевать штаны через голову.
— Одному знакомому старику отдам. Он собак любит, у него уже шесть их. Вот и седьмую взять согласился. Ему такая порода нужна.
— Не отдавай, мам, а мам, он нам самим нужен!..
— Нет. Зачем он нам такой — цыплят душит. Первый раз такую собаку вижу. Кошка — дело другое. Та может. Но чтобы собака…
— Мам, я с тобой… Или один пойду, сам Тимку отнесу… — И Гриша заплакал, слеза упала с его щеки — и прямо Тимке на голову.
Мать взяла Гришу с собой. Вышли они из дому, идут по лугу — прямиком к старику собачнику. А Тимка всю дорогу глаз с хозяина не сводит, будто навеки прощается. Защемило у Гриши сердце. Ну не может, не может он без собаки. Ведь и так уже без цыплёнка остался. Что же, совсем теперь одному?..
— Не виноват Тимка! — закричал Гриша, да так громко, что и сам не ожидал.
Мать глядит на него удивлённо, ничего не понимает.
— Тимка к цыплёнку близко не подходил. Это я… Я сам…
— Что сам? Цыплёнка съел? — смеётся мать.
— На марки променял.
— Ах вот оно что! Бесстыдник эдакий! Да ведь сердце-то у тебя каменное!
Долго ещё ругала мать Гришу.
А потом погладила Тимку по голове и говорит:
— Бедненький ты мой, голодненький! Пошли домой, я тебя сегодня как никогда накормлю.
ОЛИНА БАБУШКА
Оля прибежала из школы домой и, заглянув на кухню, спросила:
— Бабушка, мама завтра во второй половине дня свободна?
— Нет, она к четырём часам на работу уходит.
— А папа?
— Так ты же знаешь, что они в одной смене работают.
— Ну вот! — захныкала Оля. — Опять на родительское собрание никто не пойдет.
— Ну, не плачь! И что у тебя за глаза такие: чуть что — на мокром месте! Найдётся кому пойти.
— Кто же это найдётся?
— Я — вот кто.
— «Я, я»! — передразнила Оля бабушку. — Сказано, чтобы родители пришли. Да и что ты там поймёшь?
— Все, внученька, пойму, не беспокойся, — сказала бабушка и перевернула пирог, от которого шёл такой вкусный запах, что Оля сразу подумала о том, как будет его есть.
Впрочем, она так расстроилась, что не хотелось ей ни раздеваться, ни мыть руки.
Она села на стул в углу кухни, закрыла глаза и представила себе, как бабушка придёт на родительское собрание. Дверь в класс тихо откроется, сперва просунется в неё палка, потом покажется длинная жилистая рука, и только потом уже войдёт бабушка. Она важно сядет за первую парту, снимет поношенную мужскую шапку, пригладит ладонью редкие седые волосы. А Витька, который обязательно останется после уроков в школе и непременно увидит бабушку, на следующий день при всех скажет: «У твоей бабушки палка такая гладкая потому, что по спине твоей часто ходит!» И захихикает так противно, как всегда.
Оля вскочила, сняла пальто и сказала:
— Бабушка, знаешь что?
— Что?
— Ты на собрание лучше не ходи. Не надо.
— Почему же?
— Знаешь: учусь я хорошо. Отличница. Ничего плохого про меня не скажут. Да и на улице скользко. Упадёшь ещё…
— Не беспокойся. Я тихонько пойду.
Оля поняла, что бабушку не отговорить, вздохнула и попросила:
— Ты тогда хоть шапку свою не надевай. Шаль лучше, что ли.
— Почему?
— На родительских собраниях у нас обычно не раздеваются. А шапка у тебя старая, и вообще…
— Ну и пусть себе не раздеваются, а я вот возьму и разденусь. А что в самом-то деле — как в бане париться буду? — Того, что Оле не нравится шапка, бабушка словно и не расслышала.
Окончательно расстроившись, Оля легла спать без ужина.
… Витя оказался расторопнее, чем ожидала Оля. Он узнал о бабушке ещё до собрания. И когда прозвенел последний звонок и все вышли из класса, подбежал к Оле и ехидно спросил:
— Ну, скоро твоя пионерка припожалует?
— Какая пионерка? — не сразу поняла Оля.
— Та, у которой две маленькие косички, как у девочки, а на голове мужская шапка, — уточнил Витя, и узкие чёрные глазки его лукаво заблестели.
— Ну, вот что, — отрезала Оля. — Если будешь болтать всякую ерунду, я скажу твоей маме, что ты двойку схватил. Ясно?
— Подумаешь, двойка! По физкультуре.
— Всё равно. Не ехидничай.
— Тсс! — Витя приложил палец к губам, а у Оли ёкнуло сердце: она услышала знакомый стукоток бабушкиной палки.
Пропустив бабушку, Оля чуть-чуть приоткрыла дверь и заглянула в класс.
Едва бабушка вошла и поставила палку в угол, учительница Татьяна Ивановна подала ей свой стул и сказала:
— Пожалуйста, вот сюда, Анастасия Фёдоровна.
И усадила бабушку за свой учительский стол.
— Товарищи, — начала Татьяна Ивановна, открывая собрание, — сегодня у нас особенный день. К нам в гости пришла Анастасия Фёдоровна Иванова, бывшая партизанка. Отныне имя её будет носить наша пионерская дружина. Ведь во время Великой Отечественной войны Анастасия Фёдоровна спасла нашу школу от уничтожения, а директора школы — от расстрела. Она вовремя оповестила партизан о том, что задумали фашисты, и предотвратила беду. Мы попросим отважную разведчицу подробнее рассказать об этом…
— Вот эта шапка, — тихо заговорила бабушка, — мужская. И потому не нравится моей внучке. Но Оля не знает, что это шапка её дяди, моего сына Степана, погибшего в борьбе за независимость нашей Родины. Стёпа учился в нашей школе. Из восьмого класса ушёл на фронт, стал сыном полка… Вот в этом же классе учился… Гляну я на его парту, вон ту, третью в среднем ряду, и кажется, голос Степана слышу…
Оля обернулась и увидала стоящего рядом с ней Витю. Он тоже слышал всё. Лицо его вспыхнуло, словно он склонился над костром.
КОРОТКО И ЯСНО
После уроков в классе осталась одна Нина. Она была дежурной.
Девочке нездоровилось, но учительнице она об этом не сказала. Думала, справится, вымоет класс и уйдёт. Но голова кружилась, руки стали вялыми.
Она села за парту, чтобы немного передохнуть.
В эту минуту дверь класса приоткрылась, и Нина увидела высокого мальчика с карандашом и тетрадкой в руке.
— Четвёртый «А»? — спросил он.
— Да, — ответила Нина.
— Ищу Нину Белякову. Она ушла уже, наверно?
— Нет, Нина Белякова — это я.
— Ты? Вот хорошо! Я — Петя Кузнецов, член редколлегии школьной стенной газеты. О тебе статью должен написать.
— Обо мне?
— Да, как об отличнице и примерной общественнице.
Нине было приятно слышать такие слова, но ей стало совсем плохо. Она побледнела.
— Что с тобой?
— Плохо себя чувствую.
— Больная, а работаешь, — посочувствовал Петя.
— Я дежурная.
— Но во всей школе по двое дежурят. Почему же ты одна?
— Мой напарник заболел. Ты же знаешь, сейчас грипп.
— Надо бы сказать учительнице.
— Сказать нетрудно. Плакаться не люблю.
— Ну хорошо, — сказал Петя. — Я должен задать тебе несколько вопросов.
— Пожалуйста, задавай. А я пока пол мыть буду. — И, пересиливая себя, она взялась за дело, одновременно отвечая на вопросы члена редколлегии.
Пете хотелось ей помочь. Но он боялся, как бы не появились случайно ребята и не увидели, что он моет пол не в своём классе, помогает незнакомой девочке.
С большим трудом закончила Нина уборку.
Петя тоже закончил свои расспросы и сказал:
— Я записал всё, что ты сказала. Прочти внимательно и распишись. Вот тут.
Нина отнесла ведро в кладовую, вымыла руки, вернулась в класс и взяла портфель.
— Ты домой? — испуганно спросил Петя, — Не подпишешь?
— Почему же, — усмехнулась Нина. — Давай тетрадь.
И крупными круглыми буквами написала:
Петя Кузнецов — хороший товарищ.
Он помог больной девочке вымыть пол.
СНЕЖОК
На крыльце сидел такой белый котёнок, что казалось, будто это и вообще не котёнок, а комок снега. Смешно поднимая лапку, он пытался поймать жёлтую бабочку, которая кружилась у него перед носом.
— Кольк, смотри, — сказал Серёжа. — Вот это да!
— Мой будет. Бабушка тебе всё равно не разрешит третьего брать.
— Ага! Больно ты хитрый. На чьём крыльце он сидит? На твоём? Нет, на моём.
— А ты своего Ваську в чьём подвале поймал? В своём, да?
На шум вышла бабушка.
— Опять что-то не поделили? Вы лучше на котёнка поглядите. А, не узнали! То-то. Это я его так отмыла.
— Вот так так! Так это же наш Васька! А мы из-за него чуть не подрались.
Серёжа обрадовался. А у Коли настроение испортилось. «Опять этому Серёжке везёт, а мне никогда не везёт!» — думал Коля. Это было неправдой. Много было случаев, когда везло именно Коле. Кто выиграл по лотерейному билету книжку Носова? Коля. И всё-таки Коле казалось, что везёт Серёже. Потому что был Коля завистливым.
Из дома вышел Старый Васька, который тоже жил у Серёжи. Васька-котёнок бросился играть с хвостом Васьки-старика.
— Смотри, Серёжа, старик сейчас котёнка цапнет! — сказал Коля, чтобы как-то рассеяться.
— Старый Васька играть не любит, — вздохнула бабушка. — Устал он. А котёнок как ребёнок, ему бы только играть и играть.
Серёжа посмотрел на Колю и увидел на его лице такое выражение, будто кто-то наступил ему на ногу.
«Бабушка похвалила котёнка, а от этого Кольке ещё завидней стало», — подумал Серёжа.
Мальчики пошли в сад.
Там, у забора, росла малина. Почему у забора? Наверно, чтобы никому не мешать.
Коля сунул голову в кусты и посмотрел вверх.
— Смотри, Серёжка, так ягоды ещё красивее кажутся. Будто на небе малина растёт.
Бабушка снова подошла к ребятам. В руке у неё была большая белая чашка. Она сказала Коле:
— Набери ягод домой. У вас ведь сада нет.
— Зато у нас балкон есть! — резко ответил Коля.
И от ягод отказался.
Серёжа ещё раз внимательно посмотрел на товарища. Потом, обращаясь к бабушке, спросил:
— Ба-аб, а можно я Ваську-котёнка Кольке подарю? У нас ведь два.
Бабушка усмехнулась и сказала:
— Можно.
Коля сперва удивился перемене, которая произошла с его товарищем, потом смутился и растерялся.
— Нет, — сказал он. — Я ведь пошутил просто. Зачем же я твоего котёнка забирать буду!
Ему было очень неприятно, что Серёжа оказался не таким жадным, как он сам.
А котёнок подошёл к Коле и прыгнул ему на руки.
Коля погладил его и пробормотал ласково:
— И никакой ты не Васька, а Снежок.
ЧУДЕСА
Вот чудеса! Вчера наш сосед дядя Василий едва не пошёл в сельсовет на меня жаловаться. За что? Да за то, что я ему помочь хотел. Как помочь? А вот я вам сейчас расскажу.
Говорит мне дядя Василий на той неделе: два поросёнка у него — один умный, а другой глупый. Умный под окном пасётся, а глупый день-деньской грядки роет и портит.
Я и решил соседу помочь. Жалко мне дядю Васю стало — хороший он человек. А так расстраивается. Перелез я через забор, налил молока в корытце, из которого куры пьют, поросята прибежали — и умный, и глупый, — встали рядом и давай пятачками шлёпать. Тут-то и связал я им хвосты. Глупый, как только напился, хотел в огород сигануть, чтобы своим плохим делом заняться, да не тут-то было! Умный-то его не пускает! Своим хвостом за хвост держит. Дёргали, дёргали друг друга за хвост — то один потянет, то другой, а от этого хвосты не развязываются, а наоборот — ещё туже стягиваются. И с каждым разом всё больнее становится и глупому, и умному. Увидели поросята, что выхода нет, визжать начали, да так, что я уши заткнул — и бежать. Дядя Василий выскочил, хвосты поросячьи развязал и говорит: «Это он, негодяй, больше некому!» Схватил палку и бросился меня искать.
Бегает, ищет и повсюду меня чернит. Вот те на! Знал бы, что он так ругаться будет, даже и не подумал бы ему помогать. В самом деле: пожалей человека, а он тебе за это не то что спасибо не скажет, а вот… Очень нужно!..
И вообще никак я в толк не возьму: что где ни случится, а виноватым всегда считают меня. Ну почему, например, дяде Василию кого-нибудь другого не заподозрить? Ну, хотя бы мою бабушку? Нет, обязательно только меня и меня. Где же справедливость?! До того дошло, что бабушка меня одного теперь на улицу боится выпускать. А если и выпустит, то всё время за мной смотрит, наблюдает, можно сказать, следит. Как будто я какой-то ненормальный.
А сегодня вечером подсела она к моей кровати, когда я уже спать собрался, и говорит:
— Вот что, внучек, кончится всё это очень плохо. Скорее бы родители твои из отпуска возвратились, тебя бы забрали. Нет моих сил с тобою воевать!
— Да ты что, бабушка? — удивляюсь я. — Да известно ли тебе, что без меня у дяди Василия ни одной целой грядки в огороде не осталось бы!
— Ладно болтать! — И заперла дверь. — Дома посиди. Хоть один денёк. Может, остепенишься. — А сама ушла в соседнюю комнату и уснула.
Но кто же это сказал, что выйти из дому можно только через дверь? Так, наверно, считали сто лет назад, когда были живы бабушкины родители, то есть мои прабабушка и прадедушка. Я раскрыл окно и через минуту был уже на речке.
Как можно прожить хоть один день, чтобы не посмотреть на нашу речку! И на мост, похожий на крокодила с толстыми и короткими лапами, который приподнялся на них, чтобы заглянуть на другой берег и узнать, что там происходит.
Я уселся на берегу, окунул ноги в воду и стал рассматривать собственные пальцы, которые в воде, как под увеличительным стеклом, казались гораздо больше, чем были. И вздрагивали, хотя я ими и не думал шевелить. Это от движения воды.
Вдруг, откуда ни возьмись, подплывает к самым моим ногам щурёнок и тоже начинает мои ноги рассматривать.
Я осторожно поднял какую-то кривую, полусгнившую палку, ещё более осторожно, чтобы не спугнуть щурёнка, нагнулся и ка-ак шлёпну его палкой! От этого моего удара рыбина вылетела на прибрежный песок и тут же, извиваясь, как змея, подпрыгнула вверх. Я бросился на щурёнка, как кошка, и схватил его. Он был скользкий, холодный, его светло-зелёная спинка так и поблёскивала. Как я его не упустил, не знаю. Бегу домой и думаю: «Ну, теперь бабушка меня ругать не будет за то, что из дому сбежал. Увидит рыбину — обрадуется».
Но когда я вернулся, бабушка всё ещё спала. И дверь по-прежнему была заперта. Но кто же это сказал, что войти в дом можно только через дверь? Так, наверно, считали сто лет назад, когда были живы бабушкины родители, то есть мои прабабушка и прадедушка.
Короче говоря, я вернулся домой тем же путём, каким вышел из дому. А вернувшись, выпустил щурёнка в ведро с водой. Ведро поставил на пол. Щурёнок, видать, обрадовался, что в воду попал (есть ведь даже такая поговорка: «Пустить щуку в воду»), да как начал там плескаться! Мигом вода в ведре словно закипела. И пол вокруг ведра стал мокрый.
Тут Петька прибежал, кричит:
— Эй, Ренат, ты что, не слышишь, как я тебя зову? Глухая тетеря!
— Не ори! Бабушка спит.
Впустил я его через окно и говорю:
— Гляди, я рыбу поймал!
— Где?
Что за глупый вопрос! Ну, думаю, и отвечу так же, как он спрашивает:
— В погребе!
— Врёшь! В погребе рыба жить не может. Там картошка.
— А у нас вода там по колено.
— А почему у вас дверь закрыта?
— А потому, что моя бабушка любит ходить через окно.
Сказал я так, и самому стало как-то не по себе. Врать ведь тоже надо в меру… Но Петька, как ни странно, не только целиком и полностью мне поверил, а даже восхитился:
— Вот это бабушка! А моя и сама через окно лазить не любит, и мне не разрешает.
Глядя на моего щурёнка, Петька восхитился и им:
— Бойкий какой! Того и гляди, полетит. Как поймал?
— Палкой. Ка-а-ак ляпнул — сразу на берег вылетел.
— А говорил — в погребе… Эх ты!
— Да пошутил я. В реке поймал. Жалко только, что одного. Вот ты бы тут покараулил, чтобы он не очень-то безобразничал, а я тем временем на речку сбегаю, ещё хоть одну рыбину поймаю.
Петька согласился, я вылез в окно и снова побежал на речку. Но не успел я дойти до берега, как Петька нагнал меня и обиженно пробормотал:
— Ну тебя совсем! Твой щурёнок из ведра выскочил и давай по полу прыгать. Бабушка твоя проснулась, пришла и стала на меня кричать. Тогда щурёнок как прыгнет — прямо на неё. Хвостом ей по щеке угодил. Тут она меня и выгнала. А я-то что? Виноват, что ли?
— Да ты успокойся, — сказал я.
— Ладно, я успокоюсь, но она и тебе пообещала кое-что…
— А щурёнка она не вышвырнула?
— Что ты! Она и подойти-то к нему боялась.
— Так и остался на полу?
— Нет, вот он…
И только тут я заметил, что в подол Петькиной рубашки завёрнут мой щурёнок.
— Ай да Петька, ай да молодец! — обрадовался я. — Давай его сюда!
Вырыли мы на берегу ямку, она сразу наполнилась водой. Щурёнка пустили туда, а сами пошли ловить рыбу. Долго сидели. Темнеть стало. А мы так ничего поймать не можем.
— Без удочек не поймаешь, — сказал Петька. — Пошли домой. Мне холодно. Да и вообще — уху и из одного такого крупного щурёнка сварить можно.
Глядь — а в лунке ничего нет.
— Улетел в воду! — догадался я.
— На крыльях! — съязвил Петька.
Вечером пришёл к нам дядя Василий. Я думал, он опять меня ругать будет. А он отдал бабушке большую щуку и сказал:
— Это ваша. Ваш внук её поймал, она от него улетела, а я её снова заарканил.
— Это не моя, дядя Василий, — признался я. — Моя меньше была.
— Это она, пока летела, вытянулась, — хитро прищурился дядя. Василий.
За что же он мне щуку подарил? Неужели понял, что я его грядки сберечь хотел?..
ЗВЕЗДА ПАМЯТИ
— Папа, скажи, пожалуйста, а как пишутся письма? — спрашивает Лиза.
— А кому ты хочешь написать?
— Никому. Просто хочу научиться письма писать.
— Тогда садись и пиши. Я тебе буду подсказывать.
Лиза взяла листок бумаги, ручку и уселась рядом с папой за маленький столик, стоявший возле его кровати.
— Ну, вот, а теперь пиши письмо так, как будто я уехал в Москву, а ты пишешь мне. Как начнёшь?
— Не знаю.
— Ну, можно так, например: «Здравствуй, папа! Твоё письмо мы получили. Спасибо». Написала?
— Написала. А дальше?
— Ну, дальше новости какие-нибудь.
— Знаю, знаю! Мышки припрятали в погребе три луковицы. Да?
— Нет, это новость незначительная. В письме что-нибудь поважнее должно быть.
— Ну, тогда про то, что телёнок коту Ваське на хвост наступил. Ох, что было!
— Это, пожалуй, можно. Вот и напиши. И что было, тоже.
Несколько минут Лиза сидела, высунув кончик языка, и писала. Наконец сказала:
— Всё.
— Всё? Ну, теперь в самом низу напиши число и год. И подпишись.
Лиза написала: «Лиза. 21 июня 1941 года».
И — вздохнула:
— Жалко, что настоящие письма некому писать.
А на следующий день началась война. Мужчин стали посылать на фронт. И Лизиному папе тоже принесли повестку из военкомата.
Пятилетний Лизин брат Аркашка заныл:
— А кто теперь мне самолётики из бумаги делать будет?
— Не горюй, Аркашка, я тебе с фронта настоящий самолёт привезу. А то всё бумажные да бумажные.
— Со звездой? — засмеялись мокрые Аркашкины глаза. — А когда ты вернёшься?
— Вот только весна начнётся, сразу и вернусь. Когда на лугу цветы зацветут.
— Только ты шубу свою надень, а то до весны-то замёрзнешь.
— Я себе новую сошью. Ведь в армии все в одинаковых шубах.
— А из чего сошьёшь?
— Поймаю барана, а из его шкуры шуба знаешь какая?
— А как же баран — совсем без шубы останется?
— Ну, мы и для него что-нибудь придумаем! — засмеялся отец.
И Аркашка тоже засмеялся. Даже расхохотался.
Теперь надо было успокоить Лизу, которая смахивала слёзы украдкой, чтобы не заметил Аркашка.
— А у тебя теперь будет кому письма писать, — сказал ей отец. — Вот ты и пиши. И почаще. Если сможешь, каждый день.
Жизнь стала тяжёлой. В школе было холодно. Ребята сидели за партами в шубах и валенках. Снег на валенках не таял. Учительница Анна Ивановна время от времени растирала детям красные пальцы и согревала их своим дыханием.
Со скрипом открылась дверь класса, и вошла Лиза.
— Ну, принесла? — спросила её Анна Ивановна.
— Принесла.
— Где нашла?
— На чердаке.
— Молодец, — похвалила учительница девочку. — Теперь мы можем написать диктант. — И она раздала девочкам и мальчикам пожелтевшие страницы из ненужных старых книг, которые раздобыла Лиза. — Это будут ваши тетради. Пишите между строчками, чтобы было хорошо видно.
Когда уроки кончились, дети вместе пошли домой.
— А я знаю, почему Нади сегодня не было, — сказал Коля. — Её папу фашисты убили. Похоронка пришла, у них в доме все плачут.
— А я с моим папой каждый день разговариваю, — неожиданно сказала Лиза.
Все очень удивились, в недоумении посмотрели на неё, а Нюра спросила:
— Где же ты его видишь — он же на фронте?
Лиза не ответила. Она размахивала маленькой веточкой, задевая только что выпавший снег, и загадочно улыбалась. И дети поняли: у неё есть тайна.
Дома девочка повесила свою школьную сумку на вешалку и подошла к маме:
— Мамочка, а что, если сейчас откроется дверь и войдёт папа? Глаза у него умные и большие, а сам он такой хороший и ласковый. Увидит керосиновую лампу и подумает, что это солнце. Да, мамочка? А я надою молока и дам ему тёплого, парного…
Мать вздохнула, устало показала рукой на стол, где лежал белый бумажный треугольник без марки.
— Прочти-ка вот. Отец прислал.
Лиза схватила письмо, быстро пробежала его глазами и, приплясывая, заходила вокруг матери, произнося слова нараспев:
— Пишет папа, что фашистов скоро разобьют, он тогда домой приедет и обнимет нас! А пока прикрыть он просит яблони снежком, чтоб деревья не замёрзли, не погибли чтоб!
— Да ты не пой, а прочти мне лучше вслух, — улыбнулась мама.
— А ты что, не читала?
— Читала, но хочу ещё раз послушать.
Лиза принялась за чтение письма, а мать время от времени закрывала фартуком покрасневшие глаза.
А когда Лиза выучила уроки и за окном стемнело, она вышла на крыльцо.
Звёзды, словно сговорившись, подмигивали ей. И девочка заговорила тихо-тихо, почти шёпотом:
— Папочка, папочка, на какую звёздочку ты смотришь сейчас? Их вон сколько — не сосчитаешь. Давай будем смотреть на ту вон, зелёную. Смотришь? Вот и хорошо. Приезжай поскорей домой. Три раза стукни в дверь, я сейчас же услышу, даже ночью. Вот уж все мы будем рады! А сосед Виктор Матвеевич, который на фронте ног лишился, заиграет на своей гармошке «Рябинушку» и заплачет. Он всегда, когда играет, плачет. Ты спрашиваешь, на сколько выросли мы с Аркашкой. Я уже совсем большая, а Аркашка меня догоняет. Бей, папочка, фашистов, бей их крепко, чтобы убирались с нашей земли. А сейчас пойду посмотрю на твои следы…
Лиза подняла деревянное корыто, которое лежало кверху дном, и долго стояла, пристально глядя на следы, оставленные отцовскими сапогами. Она закрыла их корытом, когда отец уходил на фронт.
Потом опустила корыто и продолжила свой разговор с отцом:
— Папочка, а у тёти Нины давно уже нет спичек. Когда ей надо зажечь лампу или затопить печку, она от нас в чугунке горячие угли несёт. И в магазине спичек давно уже нет. Ты, как будешь домой ехать, захвати в Москве целый мешок. Чтобы всем в нашей деревне хватило. Ладно?..
Безмолвствует лес, молчит снег, притихли дома. Словно прислушиваются к Лизиному разговору с отцом. А звёзды всё мигают и подмигивают девочке. Будто всё понимают. А больше всех подмигивает зелёная, папина…
… Страшная весть о гибели отца пришла ранней весной, когда Лиза принесла домой первые подснежники, любимые папины цветы…
Прошло с тех пор много-много лет. Аркашка давно уже стал лётчиком, а Лиза — учительницей. Но каждый день смотрит она на зелёную звезду. А сын её Витя каждый год ранней весной приносит Лизе, теперь уже Елизавете Викторовне, первые подснежники.
ФОНАРИК
И надо же было Алёшке рассказать ребятам про письмо от дяди Пети из Казани. Дядя обещал прислать необыкновенный, замечательный фонарик, который он сам откуда-то привёз. Детей у дяди нет, вот он и решил подарить фонарик своему единственному племяннику, то есть ему, Алёшке. Алёшка обрадовался, конечно, а радость от друзей скрывать вроде бы незачем. Вот Алёшка и рассказал о дядином письме ребятам — и потом не раз об этом жалел.
Потому, что дядя, наверно, забыл о своём обещании, а ребята сочли Алёшку выдумщиком и хвастуном. Они стали даже его дразнить. Каждый день перед самым приходом почтальона кто-нибудь из них появлялся возле Алёшкиного дома и спрашивал не без ехидства:
— Ну, где же твой фонарик из Казани?
— А как здоровье дяди Пети?
— Не нужны ли тебе запасные батарейки?
— Скажи, пожалуйста, этот твой фонарик работает только ночью или днём тоже?
Так мальчишки дразнили Алёшку, пока не появлялся почтальон, который тоже давно был в курсе дела, и, не дожидаясь Алёшкиного вопроса, говорил:
— Только газеты, больше ничего.
Мальчишки разражались при этом демонстративным визгливым хохотом и удалялись, торжествуя очередную победу над выдумщиком и хвастуном.
Иногда Алёшка пытался угомонить их, говорил:
— Ну нет пока фонарика. Но ведь будет. Обязательно будет. Дядя Петя никогда не обманывает.
— Да брось ты! Ты ведь уже полгода нам голову морочишь.
— Ну хорошо, допустим. Но в конце-то концов, вам какое дело, пришлют мне фонарик или нет!
— Дело вовсе не в фонарике. А в том, что ты оказался выдумщиком и хвастуном.
Выдумщик и хвастун, хвастун и выдумщик, вот и всё.
Как-то раз после такого разговора Алёша так расстроился, что даже купаться не пошёл. Сел на крыльцо и стал думать, что бы такое сделать, чтобы плохое настроение рассеялось. Увидев в заборе дыру, через которую поросёнок обычно залезал в огород, где топтал грядки, Алёшка взял доску и забил дыру.
— Молодец, — сказала мать.
Но Алёшке этого было мало. Он вынес из дома шкатулку с нитками, иголками и лоскутками.
— А это зачем? — спросила мать.
— Тапочки буду шить.
— Кому же?
— Курам.
— Курам?!
— Да. Неужели ты не понимаешь, что куры в тапочках не смогут раскапывать и портить грядки!
— Но где же ты видел кур в тапочках? — рассмеялась мать.
— А зачем мне видеть, если и так всё ясно! Я сам придумал.
— Ой, какой же ты у меня умненький! — сказала мать и погладила сына по голове.
Однако даже и это всё не утешило Алёшку. В самом деле, разве проживёшь без товарищей! Скучно! А им — хоть бы что. Они, конечно, купаются сейчас в озере и спорят — кто дольше продержится под водой. Эх, как же хорошо было бы ему сейчас там!
Когда же наконец дядя Петя пришлёт фонарик? Скорее бы показать его ребятам. Тогда его снова будут считать человеком. Но он с фонариком играть не будет. Он только покажет его, а потом спрячет. А может быть, и совсем им не покажет, раз они такие. Он ещё подумает, как быть.
До позднего вечера шил Алёшка тапочки для кур. Ведь надо было их сшить ни много ни мало, а тридцать штук. Хотел было примерить, но оказалось, что куры уже забрались на насест.
На следующий день, поднявшись ни свет ни заря, Алёшка первым делом обул петуха. Но легко сказать «обул». Во дворе такой шум поднялся, что даже овцы разбежались.
Мать вышла в это время доить корову и очень удивилась. Удивилась не только тому, что шум, но и тому, что Алёшка в такую рань уже на ногах: этого с ним никогда ещё не бывало.
А перед обедом Алёшка, как обычно, выбежал на улицу, чтобы встретить почтальона. Теперь это стало у него привычкой. Правда, он уже перестал что-либо спрашивать — неудобно как-то надоедать, раз столько времени получаешь один и тот же отрицательный ответ.
Но на этот раз почтальон улыбнулся и сказал:
— Вам посылка.
Алёшка так и онемел.
Он схватил извещение и помчался к Ванюшке, который дразнил его больше всех.
— Ну, что я говорил! Фонарик прибыл, понятно?
Ванюшка заморгал часто-часто, будто в глаза ему что-то попало.
— Здорово! — проговорил он наконец.
Вместе с Ванюшкой побежал Алёшка к Мите.
Через полчаса толпа ребят ввалилась на почту.
Сгорая от нетерпения и восторга, Алёшка сорвал крышку фанерного ящичка, расшвырял лежавшие сверху сушки и, тяжело дыша, вытащил из красной обёрточной бумаги золотистый с толстым стеклом фонарик: Пальцы его дрожали, и, может быть, поэтому ему не удалось удержать в руках этот ослепительный, долгожданный предмет. Фонарик сразу пошёл по рукам.
Алёшка торжествующе смотрел на всех. Ванюшка включил фонарик. А Алёшке показался он солнцем, которое освещает своими лучами не только почтовый зал, но и всё-всё кругом. Даже на улице стало светлее: лучи фонарика били через окно и туда.
— Хорошо! — проговорил Митя. — А всё-таки в темноте он светить лучше будет. Жалко, что день ещё так долго тянуться будет. Скорее бы вечер!
— А давайте в погреб спустимся! — предложил Ванюшка.
И все поняли его: ведь всем не терпелось испытать фонарик в тех условиях, для которых он предназначался.
Добежали до дома Илюши: его дом оказался ближайшим. Всей ватагой спустились в погреб, так что там стало тесно. И по очереди светили фонариком в разные стороны, друг другу в лицо. Вот было веселья, смеха, шуток и озорства! Но главное чувство, которое охватило всех, был восторг: ведь такого замечательного фонарика не видел никто из ребят.
Алёшка радовался не столько фонарику, сколько тому, что все его старые друзья в одно мгновение вернулись к нему. Он снова стал человеком среди людей. И произошло это как-то незаметно, само собой.
Когда страсти улеглись, Ванюшка сказал:
— Давай на новый велосипед сменяемся, а?
— He-а, — ответил Алёшка.
И не было человека, который не понял бы его. Отдать такой фонарик за какой-то велосипед!
— А я бы и модель самолёта не пожалел, — проговорил Митя.
— Да я его и на настоящий самолёт не променяю! — сказал Алёшка.
Утром следующего дня, когда счастливый фонариковладелец ещё спал, к нему прибежал Митя.
— Вставай, Алёшка! Пошли посмотрим, какого грача Ванюшка поймал! Красивый! Чёрный-чёрный! А каркает знаешь как! Наша Натка чуть в обморок не упала.
И снова собралась вся компания.
Под старым тополем, у самой дороги, рассматривали грача, которому его хозяин Ванюшка связал лапки. Спотыкаясь и жалобно каркая, грач с трудом прыгал вокруг дерева.
— Ванюшка, ты послушай, он ведь разговаривает! — сказал Митя.
— Ха! — хохотнул Ванюшка. — Говорящих грачей не бывает. Не попугай же он!
— А ты знаешь, Ванюшка, — задумчиво произнёс Алёшка, — у него, наверно, птенцы где-то голодные остались. Плачут, наверно. И накормить их некому. Отпусти его, а?
— Ещё чего! — отпарировал Ванюшка, который стал героем дня вместо Алёшки с его вчерашним фонариком.
Но Алёшка совсем не потому просил отпустить грача. Ему и в самом деле было его жалко. Настолько жалко, что на душе стало тяжело и сердце беспокойно заныло. Весь день ни за что взяться не мог, всё валилось из рук. Казалось, грач плачет не переставая. Плачет, мучается… А он, Алёшка, оставил его в беде, ушёл, не помог выбраться на волю…
Вечером Алёшка взял свой золотистый фонарик и отправился к Ванюшке. Едва войдя, он глянул на грача. Грач больше не каркал, не жаловался. Но в глазах его неподвижно, как вода в озере, стояла тревога. Алёшка дал грачу землянику, которую принёс специально для него, но грач даже не пошевелился.
— Он червяков любит, — сказал Митя, который был в гостях у Ванюшки.
Алёшка принёс червяков. Но грач отказался и от них.
— Отпусти его, — попросил Алёшка Ванюшку. — Пусть летит куда хочет.
— Не-а, — покачал головою Ванюшка. — Зачем? Он мне нравится. Пусть у меня и живёт. Приручу его, выдрессирую, учёный будет.
И тут Алёшка протянул Ванюшке свой золотистый фонарик.
— Меняю на грача.
— Шутишь!
— Не шучу!
— Ты что, спятил? — обиженно посмотрел на него Митя. — Я ведь тебе модель самолёта предлагал!
Алёшка молча взял грача и, едва выйдя на улицу, развязал верёвку, которой были связаны лапки птицы, и сказал:
— Лети, брат. Ну, лети же, лети! Что на меня так смотришь? — и подбросил грача вверх.
Грач не сразу поверил своему счастью. Он сел на забор, посмотрел на Алёшку и проговорил по-своему: «Вар-р!»
Алёшка понял, что это значит. Грач благодарил его. За свою свободу. За его доброту.
ИЮНЬСКИЙ ЖУК
Утром Серёже сразу повезло: едва вышел на балкон, сразу поймал большого жука. Мальчик уселся на пол, осторожно разжал ладонь и принялся рассматривать жука. Что это был за жук! Чудо, да и только! Блестящий, с переливающимися тёмно-зелёными крыльями.
Серёже захотелось кому-нибудь показать своего замечательного жука.
И как раз в это время пришёл к нему Рома, друг, которому Серёжа доверял все тайны.
— Сам поймал? — спросил Рома. — Это майский жук.
— Нет. Июньский. Сейчас ведь не май, а июнь, — уверенный в своей правоте сказал Серёжа. И улыбнулся: — Сейчас мы его упрячем в спичечную коробку.
Он сбегал на кухню и мгновение спустя снова появился в комнате со спичечной коробкой в руке.
Жук ни за что не хотел залезать в коробку. Он упирался, цеплялся за пальцы, шевелил усами. Мальчики долго возились, пока победили упрямца.
— А теперь надо поймать муху, — сказал Серёжа.
— Зачем?
— Пусть поборются. Посмотрим, кто кого. Интересно! Только муху большую надо.
Рома сбегал во двор, но вскоре вернулся и сказал:
— Ни одной мухи. Наверно, Мурка всех выловила.
— Тогда мы этого жучищу иголкой проткнём. Тащи иголку. Там, на тумбочке, в шкатулке возьми.
Роме стало жалко жука, и он сказал:
— А может, лучше отпустим, а?
— Нет. Давай иголку.
Рома подошёл к тумбочке, заглянул в шкатулку.
— Нет там ни одной иголочки. Только нитки разноцветные. — И опять: — Слушай, Серёжа, отпустим его, а? На волю…
Серёжа нахмурился:
— Не ты поймал и не командуй.
— Его ждут, наверно, сейчас… — не унимался Рома.
— Кто его ждёт?
— Ну, не знаю… Друзья… Или родственники…
— А я знаю, — уверенно сказал Серёжа. — Мама его ждёт, вот кто. — И открыл коробку.
Жук покружился у окна, на прощание помахал крылышками и улетел. А мальчики долго ещё хлопали в ладоши и кричали:
— Июньский жук! Июньский жук!
Потом Рома ушёл. Серёже стало скучно. Надо было чем-нибудь заняться, и он задумал построить паровоз из катушек. Открыл шкатулку, которая стояла на тумбочке, и не поверил своим глазам: рядом с нитками лежала маленькая чёрная подушечка, вся утыканная иголками.
ПОЧЕМУ У ВАСИ НЕ БЫЛО ДРУЗЕЙ
Вася уже лег спать, когда мама сказала ему, что к соседям в гости приехал мальчик.
— Завтра попробуй с ним подружиться. А то с тобой ни один мальчишка не водится.
Давно уже уснула мама, а Вася всё думал над её словами. В самом деле, почему так получается, что нет у него друзей? Вот и сегодня пошли ребята в лес по грибы, а его не взяли. Может быть, потому, что он, Вася, лучше их всё делает — и задачи решает, и рисует? Ну ничего, с новеньким мальчиком познакомлюсь, тогда и у меня друг появится…
Проснувшись на следующее утро, Вася сразу вспомнил о своих мыслях перед сном. Он быстро поднялся, умылся, позавтракал, потом взял лестницу, стоявшую возле сарая, и забрался на самую высокую вишню, чтобы нарвать вишен и угостить ими нового друга. Целую банку набрал.
Приезжий мальчик сидел у раскрытого окна и читал книжку.
— Как тебя зовут? — спросил Вася, протягивая вишни.
— Митя. Спасибо. Заходи, пожалуйста.
Митина бабушка угостила мальчиков пирожками, они посидели немножко, а потом пошли к Васе.
Вася вытащил все свои тетради и альбомы и разложил перед Митей.
— Видишь, как я рисую. Лучше всех. Учительница только меня и хвалит. А ещё я лепить умею. А учусь только на «пять».
Потом Вася повёл Митю во двор и показал ему большую бочку с водой, которая стояла у колодца:
— В ней две лягушки живут. Хочешь, я их поймаю. Я их не боюсь. Да что лягушки! Я и волков не боюсь. И с вышки прыгать умею. В воду.
Митя улыбался и молчал. А вскоре ушёл домой.
Вася посидел-посидел один и снова к Мите побежал. Митя вслух читал сказку своей бабушке.
Вася сел тихонько в стороне и от нечего делать взял со стола какую-то книжку. Когда он стал перелистывать её, то случайно увидел среди страниц Митин табель успеваемости. Оказалось, что и Митя тоже круглый отличник. Только он почему-то об этом не говорил…
Ещё немного посидел Вася у Мити, поднялся и пошёл. Никто его не окликнул.
Потом Вася запасся червяками и приготовил две удочки, надеясь, что Митя придёт и можно будет пригласить его на рыбалку. Но Митя не появлялся.
После обеда Вася не выдержал и опять пошёл к Мите.
Митя копался в огороде.
— Пойдём на рыбалку? У меня удочки есть.
— Нет. Ты иди один.
— Неужели лягушек боишься?
— Нет. Просто неинтересно с тобой. Ты всё хвастаешься. И смелый ты, и хороший. Не люблю я хвастунов, вот и всё.
Вася так растерялся, что и слова вымолвить не смог. Повернулся и пошёл. Плечи его сразу как-то опустились. Словно ноша на них появилась непосильная.
Митя посмотрел ему вслед, и стало ему жалко одинокого Васю.
— Постой! Подожди! Давай вместе пойдём!
Так началась первая Васина дружба. Честная, нехвастливая. А всё потому, что Митя правду сказал.
МАМИНА ХИТРОСТЬ
Едва Надя открыла глаза, как увидела на столе два листка бумаги. Она схватила их, но, что на них написано, прочесть не смогла: Наде ведь ещё только пять лет, читать она не умеет, хотя буквы кое-какие уже знает.
— Прочитай! — сказала она старшему брату Вове.
— Слушай. «Заявление. Я, детское мыло, очень люблю, когда дети моют лицо и руки. А особенно мне нравится, когда Надя моет шею. Но к сожалению, она почему-то делает это очень и очень редко. А Вова и вообще умывается не каждый день. Детское мыло».
— Вот так мыло! — удивилась Надя и покраснела. — А что на втором листочке?
— «Заявление, — прочёл Вова. И тоже покраснел. Потому что дальше было написано опять кое-что не очень для него приятное: — Я, махровое полотенце, очень огорчено тем, что попало к Вове. Из-за него я устало от стирки. Только меня выстирают, как на следующий день я снова всё в чёрных пятнах. Вова вытирает об меня грязные руки. А сегодня Надя в меня кошку заворачивала. Белая стена, такая чистая и аккуратная, не хочет, чтобы я висело рядом с ней, и говорит: «На тебя и смотреть неприятно». Что же мне теперь делать? Помогите! Махровое полотенце».
Прочитав последние строки, Вова немного оправился от стыда и набросился на сестрёнку:
— Кошку заворачивала, да?
— А ты, ты руки грязные вытираешь, а?
— А из-за тебя кошкина шерсть попадает мне в глаза!
Тут пришла мама.
— Мама, мама! — закричали Вова и Надя. — Как быть?
— Пишите ответ мылу и полотенцу.
— Какой ответ?
— А вот какой: «Мы больше не будем. Надя. Вова». Понятно?
— Понятно, — сказал Вова и так и написал.
— Теперь подпишите.
Вова написал внизу «Вова», а Надя — букву «Н».
С тех пор этот их ответ висит в ванной комнате. Умываются они теперь хорошо, и полотенца у них всегда чистые.
ЯБЛОКО
— Борьку на тот берег не возьмём, — сказал Вадим. — Он в кусты заберётся, его и не найдёшь. А нас отец за это не похвалит.
— Конечно, не возьмём, — согласился с Вадимом Тима. — Он ещё вместо щавеля белены нарвёт. Моя мама, когда на меня сердится, говорит: «Ты что, белены объелся?»
Один Коля молчал. Ему жалко было маленького Борю, который вот-вот готов был разреветься. На коротких штанишках малыша — лямки, крест-накрест. Они вроде бы поддерживают не только штанишки, но и сердечко обиженного мальчика, которое так стучит, словно сейчас выпрыгнет наружу.
Боря умоляюще смотрит на старших ребят, еле сдерживает слёзы и повторяет который раз, как заводной:
— Ну возьмите, возьмите… Никуда я не денусь… Шиповник буду рвать, он красный, я знаю… Ну возьмите, возьмите…
— Ага, шиповник! — насмешливо передразнивает его Вадим. — А через Алатырь пойдём — и утонешь. Пойдёшь на дно как топор. Тогда тебя ищи-свищи, да?
Бедный Боря совсем растерялся. Он ведь и в самом деле не умеет плавать. Закрыл лицо рукавом, беззвучно и очень горько заплакал.
— Ну ладно, ладно, не сопи! — сказал Коля. — Мы ведь пока никуда ещё и не идём. Может, завтра, а может, и на той неделе отправимся. А пока… — Он хитро посмотрел на Вадима и Тиму. — Пока давайте в яблочко сыграем, а?
— Это как? — спросил Вадим.
— А очень просто. Вот у меня в кармане яблоко. Вот оно. По очереди прятать его будем. Кто лучше всех спрячет, тот молодец.
Сперва яблоко спрятал Тима. Положил его за пазуху, и ребята сразу нашли. Потом прятал Вадим. Долго искали, но тоже нашли: наколол его Вадим на шип розы, под самый цветок.
— Давайте теперь я спрячу, — неожиданно предложил Боря, — Так спрячу, что никогда не найдёте. Я его в солонку положу и крышкой закрою.
— Разве рассказывают, куда прячут? — покачал головой Коля. — Теперь, конечно, найдут, раз выболтал!
— Эх ты, голова садовая! — пренебрежительно усмехнулся Вадим. — Не такие, как ты, прячут, и то…
— Пусть, пусть прячет, — сказал Тима и засмеялся так весело, что, казалось, даже веснушки на его лице смеются. — Если не найдём яблоко, возьмём его с собой.
Коля приуныл. Разве сможет малыш спрятать так, чтобы не нашли! Ну, а найдут, значит, он остаётся.
— В солонку не клади, — посоветовал он Боре.
— А ты не подсказывай! — Тима поднял руку, словно был судьёй международной категории.
Боря взял яблоко и вошёл в дом.
Едва за ним захлопнулась дверь, Вадим закричал:
— Ну, спрятал?
— Нет!
— Считаю до десяти.
— Считай!
— Ра-а-з! — начал Вадим.
— Вот увидите, под подушку положит! — захихикал Тима..
— Два-а! Давай спорим, в печку засунет! Три-и! Че-э-тыре! Пя-ать!
— Всё! Спрятал! — откликнулся Боря.
Коля искал для вида. Он больше всего боялся случайно наткнуться на яблоко. Зато Вадим и Тима старались, как настоящие сыщики. Всё в доме вверх дном перевернули, а яблока всё нет и нет…
— Ну ладно, сдаёмся, показывай, где спрятал! — сказал наконец Вадим.
— Съел, — как ни в чём не бывало ответил Боря.
На следующий день, когда речку переходили вброд, Коля нёс Борю на спине, крепко держа его за ноги.
КОТЕНОК
Возле нашего дома тополь растёт. Высокий-высокий, его даже из окна нашего класса видать. Дом у нас хоть и новый, и большой, а рядом с тополем кажется небольшим.
Осень. Золотые листья с тополя по двору разбросаны. И на крыше — тоже. Красиво, как в сказке.
Нравится мне слушать, как чирикают на тополе воробьи. Иной раз закрою глаза и жду, пока листья не упадут, коснувшись моего лица.
Вот и сейчас: вернулся из школы, приставил портфель к тополю и жду.
Но сразу же услышал мамин голос из окна:
— Ты что голову задрал? Не наступи на котёнка.
Я очнулся и оглянулся.
Недалеко от меня в густой траве, зарывшись в опавшую тополиную листву, спал крохотный котёнок. Когда я подошёл к нему, он приоткрыл один глаз. Глаз у него был не как у взрослого кота, а весь тёмненький, серовато-коричневатый. Я наклонился над ним и ласково спросил:
— Беленький, маленький, ты чей?
Котёнок в ответ жалобно замяукал, но голову не поднял.
«Сил у него нет», — подумал я, и мне стало так жалко его… Вытащил я из портфеля кусок пирога, который забыл съесть в школе, положил перед котёнком. Он задрожал всем телом и стал жадно есть.
— Какой он замученный, — сказал я маме, когда она подошла ко мне.
— Наверно, его били. Видишь, хвост какой…
— Ма-ам, давай его возьмём. Я его вылечу.
— Хорошо. Попробуй. Может, поправится. Такой симпатичный.
Котёнок съел весь пирог и замяукал ещё сильнее.
— Ему очень больно, вот он и плачет, — сказал я и погладил котёнка по спине. Легонько так, чтобы не стало ему ещё больнее.
Мама ушла.
Когда я нагнулся, чтобы взять котёнка, в траве увидел длинную палку. Вот этой палкой его били. Кто же это? Неужели кто-нибудь с нашей улицы? Есть у нас такие жестокие люди? Нет, пожалуй. Никого не заподозришь. Может, одного лишь Кольку. Он ведь известный драчун. Ну конечно, это он. Вот этой палкой. Бил котёнка. Ну, погоди! Я вот тебя самого этой палкой. Мяукай потом, как котёнок… А если не он? А если Женька? Нет, на Женьку это не похоже. Он и муху не обидит. Он и сам всего боится. И купается всегда только у самого берега. Нет, не Женька. Колька. Больше некому. И палка его.
Я принёс котёнка домой. Дал ему мяса. Он снова всё съел и наконец-то успокоился. Тогда я взял маленькую плетёную корзиночку, в которую летом собирал ягоды, выстелил соломой и положил в неё котёнка. Потом взял палку и пошёл искать Кольку.
У Кольки во дворе гуляла серая курица, а дома не было никого. Я пошёл на речку. Колька и Женька оказались там.
Колька ещё издали увидел меня и закричал:
— Женьк, смотри-ка, Ванятка идёт! Что я говорил? Говорил, что он обязательно придёт. Вот он и пришёл.
И Колька подбежал ко мне.
— Видел бы ты, как мы вчера с соседней улицей дрались! — сказал он. — Вон, полюбуйся, как мне по носу попало. Мы у них котёнка отобрали. За то, что били они его. Отобрали, а он убежал. Никак найти не можем со вчерашнего дня. Зато Женькин отец маленького поросёнка принёс. Мы его из соски поим. Утром Женька поил, в обед я. А вечером ты поить будешь, ладно? Только вот котёночка жалко. Хороший он такой…
— Да он у нас! Мама утром в траве нашла. Его лечить надо.
Колька радостно присвистнул, и мы втроём пошли смотреть котёнка.
Пока мы шли, Колька всё время посматривал на маленькую рыбёшку, которая плавала у него в банке, и весело говорил:
— Хоть одну поймал, и то хорошо. На первый раз котёночку хватит.
— Хва-атит! — подтвердил Женька. — А завтра ещё наловим! — пообещал он.
Я смотрел на своих друзей и радовался, что они такие хорошие. И мне было стыдно, что я мог их подозревать и думать про них плохое.
ПОМОЩНИК
Сидит Степан на печи, с котёнком играет. Вдруг слышит: дедушка за окном дрова колет.
— Бабушка, — говорит Степан, — не знаешь, где мои валенки?
— Валенки? А зачем, деточка?
— К дедушке пойду, — отвечает Степан и с вешалки снимает пальто.
— Мороз, деточка, не ходи. Глянь-ка, стёкла все разузорило.
Но Степан уже нашёл под кроватью свои валенки, накинул пальто и выскользнул за дверь.
Однако бабушка тут же выскочила следом за ним и затащила обратно в избу.
— Разве можно, деточка, в такой мороз в пальтеце да без шарфа! Ну-ка, шубейку надевай. А то мигом простудишься.
— Не простужусь я! — мотнул головой Степан.
Но бабушку не переспоришь. Пришлось надеть всё, что она велела.
— А лучше бы, деточка, ещё и супчику поел перед уходом — вон бледненький какой стал, плохо кушаешь, ой, плохонько!
Где там! Не до супа Степану. Скорее к дедушке! Оделся уже, на выходе весь, как на вылете, а тут супчик ещё какой-то…
И вот Степан во дворе.
Увидел его дедушка:
— Замёрзнешь, крошка! Вишь, холодило-то нынче холодильное!
Опять! То «деточка», то «крошка», да всё про мороз и о морозе. Когда же наконец поймут, что он, Степан, совсем не такой уж маленький и сам тоже кое-что соображает!
— Дедушка! Я помогать тебе пришёл. А ты отдохни.
И Степан решительно взялся за топор.
— Ой, ой! — ужаснулся дедушка, будто палец себе отрубил. — Ты что! Оставь топор! Осторожно! На ногу не урони.
И, обезоружив Степана, дедушка отвёл его в дальний угол двора и только после этого снова принялся за своё дело.
Степан с завистью смотрел, как сноровисто и ловко он работает. Размахнётся — топор только мелькнёт у него над головой, как серебристая рыбина, г-гах! — и разлетится чурка в разные стороны на белые полешки.
Рубит дедушка, колет и выдыхает весело, озорно, совсем как мальчишка:
— Г-гах! Г-гах! Г-гах!
— Г-гах! — И Степан от радости так и подпрыгнет. — Г-гах! — и снова подскочит. — Г-гах! — и в ладоши хлопнет. — Г-гах! Г-гах! Г-гах! — танцует Степан танец какой-то чудной, вроде чечётки, а не чечётка.
И хочется ему, ах как хочется самому по чурке рубануть хоть разок и самому крякнуть при этом по-дедовски: «Г-гах! Г-гах!»
Дедушка между тем разгорячился, ватник скинул, на снег бросил.
— Дедусь, жарко тебе? — закричал Степан из своего угла. — А лицо почему у тебя красное такое? Заболел? Простудился? Бабушку позвать?
Но бабушку звать не надо — она сама уж тут как тут: опять по Степанову душу — домой его увести. Мороз-то какой! Бабушка своё лицо варежкой прикрыла: так дерёт, как медведь лапой когтистой.
— Не пойду я домой, — надулся Степан. — Не хочу. Я дедушке хочу помогать. Он пусть отдохнёт, а я дрова колоть буду.
— Ну ладно, — улыбнулся дедушка, видя такую настойчивость. — Если уж так хочешь, носи полешки и складывай.
Мигом оказался внук рядом с дедом. Схватил полено, отнёс. Потом другое, третье, пятое, десятое…
— Ну и ну! — восхитился дедушка. — Ну, крошка, теперь ты уже не крошка, а помощник!
— А ведь много я уже натаскал, да?
— Много, ох мно-о-го, Степан! Молодец. И лицо у тебя теперь красное.
Степан побежал в избу, в зеркало глянул.
— Бабушка, бабушка, посмотри на меня! Лицо красное!
— Красное, как солнышко, деточка! — ласково сказала бабушка и погладила Степана по щеке.
Степан понял, что не заболел, а наоборот — поздоровел.
— Ты, бабушка, меня деточкой больше не называй. Лучше помощником. Дедушка теперь так меня зовёт.
— Будь по-твоему, — согласилась бабушка.
Снова Степан дедушке помогать побежал.
— Ты бы отдохнул малость, что ли, — сказал дедушка.
— Я не устал!
И домой пошёл только вместе с дедушкой, когда все дрова были расколоты и сложены.
— Ну как, доволен ты помощником? — спросила бабушка дедушку.
— Не знаю ещё. Посмотреть надо, как есть будет.
А Степан уже и сам поглядывал на кухню, откуда доносился вкусный запах горячих щей.
— Когда поработаешь, щи вкуснее, — сказала бабушка. — Верно, дедушка?
— А как же!
Степан съел тарелку щей за одну минуту. И ещё попросил.
— Ну, теперь я вижу, ты настоящий помощник! — сказал дедушка.
АНДРЮШКА
Солнышко-колоколнышко в небе ясном высоко-высоко, всем от него и тепло, и весело: траве-мураве, деревьям, цветам.
Вытянули цветы длинные шеи, смотрят и ждут — не идёт ли Андрюшка.
А вот и он.
Из дому вышел, улыбнулся приветливо, на щеках ямочки появились, в каждой капелька воды, пожалуй, поместится.
В руках у малыша — ведёрко со свежей водой.
Приблизился Андрюшка к яблоне, полил её.
— Пей, — прошептал. — Пей и расти.
И зашелестели на деревце листья — словно поблагодарили заботливого мальчика.
А ветерок нежно погладил его по волосам.
ВЕЛИКАН
Миша давно заметил, что утром солнце никогда не появляется в том окне, около которого стоит его кровать. Здесь бывает оно позже, после того, как наведывается в берёзовую рощу.
«Что оно там делает?» — думал Миша не раз.
И вот однажды решил сам посмотреть, что и как.
Пошёл в рощу. Глянул вверх — небо. Огляделся по сторонам — берёзы. Посмотрел на землю — трава, а среди травы — алая ягода на тонкой ножке.
Алая! Она сверкала на солнце, как мокрая бусинка. И была такая красивая, что даже стрекоза не могла пролететь мимо, а села на зелёный лист и оттуда долго-долго, внимательно-внимательно смотрела не неё.
Заложив руки за спину, стал Миша прохаживаться между деревьями. Вроде бы всё ему было здесь знакомо, но почему-то казалось, что он впервые в берёзовой роще. Это солнце сделало рощу неузнаваемо-прекрасной.
Тем временем Ира, старшая Мишина сестра, увидела, что Миши нет дома, и бросилась его искать. Заглянула во двор — нету, к соседям — тоже нет. Побежала в рощу.
Миша стоял возле муравейника, задумавшись.
— Ах ты! Опять рубашку наизнанку надел! — не обращая внимания на Мишину сосредоточенность, воскликнула Ира и принялась стаскивать с брата рубашку.
— Да осторожнее ты, голову оторвёшь, — сказал брат, поднимая руки над головой. — А ты знаешь, солнце за мной всё время бегает. Куда я, туда оно. Я между деревьями остановлюсь — и оно остановится. Я в кусты спрячусь — а оно тут как тут, сразу меня находит.
— Выдумщик ты, вот кто.
— А вот и нет, а вот и не выдумщик. Правда. А вот здесь — смотри — муравейник. Вон их сколько! Тысяча? Миллион! А вот угадай, что они обо мне думают!
— О тебе? Думают? Так они и думать не умеют.
— Ого-го! Не уме-еют! Чего скажешь! Муравьи — они самые умные. Дом какой для себя построили. Сколько квартир, коридоров! И кино у них, наверно, есть. И экран там — со спичечную коробку.
— Фантазёр! — засмеялась Ира.
— Сама ты фантазёр. Скажи вот, что они обо мне думают, скажи, ну!
— Не знаю, — пожала плечами Ира.
— Думают, что я великан! Они ведь такие махонькие, а значит, я для них — очень большой. Понятно?
— Понятно, товарищ муравьиный великан! — снова засмеялась Ира. — Давай, великан, побегаем, хочешь? Наперегонки.
— Помчались! — обрадовался Миша. — Только — чур! — так бежать, чтобы солнце за нами не угналось!
— Не угонится! — крикнула Ира и побежала во весь опор.
Но солнце догоняло их, ловило, грело, припекало. Так и играли они втроём — Миша, Ира и солнце.
Когда устали и остановились, Миша спросил:
— Ир, а почему утром солнце прямо в рощу бежит?
— Не знаю.
— А я знаю.
И он взял сестру за руку и повёл её туда, где росла среди травы алая ягода на тонкой ножке.
— Вот, — сказал он, — ягода красивая какая, видишь? Вот потому-то она и красивая, что солнце каждое утро к ней спешит, её греет. Смотри не сорви её, а то солнышко рассердится.
— Не сорву, не бойся, — ответила Ира. — А сейчас — побежали, дедушке обед пора нести. Кувшин с квасом на этот раз понесу я, а пирог — ты. Хорошо? Только начинку не выковыривай, как в прошлую пятницу.
— Ладно, ладно, не учи.
Брат и сестра вернулись домой, взяли еду и пошли на луг.
— Как думаешь, — спросил Миша, — сегодня дедушка разрешит мне немного покосить или нет?
— Разрешит, конечно. Ты ведь теперь великан!
Когда они вышли на луг, дедушка сказал:
— Ну, Миша, для тебя нынче работёнка найдётся!
Миша схватил косу.
— Нет, косить я уже кончил, — усмехнулся дедушка и, забрав у Миши косу, дал ему грабли. — Будем сено ворошить. Гляди-ка, солнышко его высушило, постаралось.
— Солнышко? — удивился и обрадовался Миша. — Оно уже и здесь побывало! Надо же!
КАК Я ИСПРАВИЛСЯ
Хо-хо, хоп-хоп-хоп! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Ура-урррааа! Мама ушла. Всё! Порядочек! Теперь я вольная птица. Скорее сюда мяч! Та-ак! Хлоп! Хлоп! Хлоп! В стенку, в другую, в стол — бац! Ваза с цветами чуть покачнулась, но не упала. Ха-ха-ха! Где нитки? Скорее нитки, вот они, нитки! Белые, красные, разные, прекрасные! Рраз! Рраз! Рраспутать, рраспустить, голые катушки шпульнуть подальше от себя. Хо-хо-хо! Как серпантин! Запутались? Ну и что? Ну и хорошо! Что и требовалось доказать. Урра, тра-ля-ля!
Кто там шаркает домашними туфлями? Конечно, бабушка. Опять:
— От рук отбился… Вот мать вернётся, в кино не пустит! Успокойся сейчас же!
Какое там «успокойся»! Свобода, свобода, свобода! Разве бабушка знает, разве она понимает, что это такое! У-ух! Мячом в стенку! И-э-эх! Катушками в полку! Э-ге-ге! Серпантин! Мячом — удар! Ещё один!
— Осторожно! В кино не пойдёшь! Нет, нет, так и знай! Дома будешь сидеть!
Я вижу, что бабушка сердится. Но пока ещё не всерьёз.
— Тррах-бах-таррарах! Нитки здесь, мяч — в сенях! Ба, посторонись, мяч сверху вниз!
— Всё, никакого кино!
Теперь уже бабушка рассержена по-настоящему. Она поворачивается и идёт к двери. Кино — в опасности. И тогда я приостанавливаю одну игру и начинаю другую.
— Э-э-э! — вою я, как будто плачу, а сам отворачиваюсь, чтобы бабушка, если посмотрит на меня, не увидела, что слёз у меня никаких нет. — Э-э-э! — завываю я, как волк.
Бабушка ушла. Её нет в комнате.
— Э-э-э! Ой-ё-ёй! А-а-а! Аааа!
Бабушка возвращается. На её глазах слёзы. Я чувствую это, хотя не вижу. Ведь бабушка плачет каждый раз, когда плачу я.
— Ну-ну, успокойся, — говорит она наконец. — Тише, тише. Ладно уж, на этот раз прощу тебя, маме не скажу.
— Э-э-э! — вою я ещё немного, так, для порядка, чтобы бабушка не догадалась, что я схитрил.
А через несколько минут всё начинается сначала:
— Тррах-бах-таррарах! Нитки здесь, мяч — в сенях! Ба, посторонись, мяч сверху вниз!
Потом плачу я, потом — бабушка.
И как только она выдерживает? День-деньской идёт такая кутерьма. Весь день. И каждый день. И целый год! И наверно, так было бы до сих пор, если бы не бабушкина подруга. Подумайте только, оказывается, у бабушек тоже бывают подруги, да ещё школьные! Трудно себе представить, но бабушка тоже когда-то училась в школе и была маленькой девочкой. Бабушка-девочка, девочка-бабушка! Ой, как смешно! Но мне, к сожалению, было не до смеха, когда я из-за этой бабушкиной школьной подруги попал в переплёт.
Бабушка моя, конечно же, никакая не доносчица. Ну, рассказала своей подруге про меня — какой я озорник. Не знала, что эта самая подруга — соседка нашей учительницы Галины Александровны. Как потом выяснилось, и подруга не знала, что Галина Александровна — наша учительница, знала только, что она просто учительница. И совершенно случайно рассказала ей про меня. А Галина Александровна как бы невзначай спросила фамилию…
На следующий же день после этого разговора Галина Александровна во время классного часа вызвала меня к доске и сказала:
— Этот человек изводит свою собственную бабушку. Как будем с ним бороться? Мы ведь договорились, что каждый из вас будет домашним помогать. А он мешает! Ты помогаешь по дому? — спросила она. — Половики вытряхиваешь? Свои носки и носовые платки стираешь? Мусор выносишь? Ну?
Я врать не люблю. Однако и сознаваться не хотелось. Поэтому я в ответ только пожал плечами.
— Ясно! — сказала Галина Александровна. — Кто мешает, тот не помогает. Какие будут предложения?
Спорили недолго. Постановили: ходить ко мне и проверять, как я себя веду.
С этого дня мой дом превратился в какой-то вокзал. Приходили не только дежурные наблюдатели, но и все, кому не лень. И я придумал выход. Как только увижу в окно, что идут, сразу хватаю половик и тащу во двор. Тут уж сразу видно, что со мной всё в порядке, заходить незачем. Улыбнутся контролёры, покивают одобрительно головами и уйдут.
Но однажды бабушка заметила, что я выпроваживаю своих товарищей. Она сама зазвала их и угостила блинами со сметаной. Потом стали обращать внимание на приходящих и соседи.
— Что это к тебе каждый день столько ребят ходит? — спросил дошкольник Генка из дома напротив.
— А я их обучаю собак дрессировать, — ответил я, не задумываясь.
— Ой, и меня научи! — взмолился Генка.
— Подожди, дай сперва эту группу подготовить, — сказал я, чтобы как-то выйти из положения.
Несмотря на это, Генка встречал меня со своей глупой собакой каждый день, когда я возвращался из школы. Выражение лица было у него при этом просительное.
Одноклассники вскоре приходить перестали: увидели, что я исправился. И в самом деле я уже и без них вытряхивал теперь половики и вообще во всём помогал бабушке.
Надо было как-то избавиться от Генки. Но раз уж я исправился, силой этого сделать было нельзя. Так он и ходил, пока ему самому не надоело.