Рита была вынуждена вернуться домой вечером того же дня, когда Марк пришел в себя. На субботу у нее по графику стояло дежурство, а терять с таким трудом найденную работу ей не хотелось. Все жизненные показатели Марка говорили о том, что помощь ему больше не нужна. Даже если бы она рискнула снова повторить подобный эксперимент.

Каждый день она звонила ему, и разговоры становились все длиннее. Она никогда не подозревала в нем такого любителя поболтать, но он отчаянно скучал, а Лера не могла проводить с ним все дни напролет, поскольку он по-прежнему находился в реанимации, хоть в этом и не было особой необходимости. Застилать глаза медицинскому персоналу несколько часов подряд Лера не могла. По словам Марка, она не умела так долго держать в голове безобидные картинки в виде пустого коридора и мирно спящего на кровати пациента, постепенно скатываясь в кошмары. Марк со смехом рассказывал ей, с каким визгом однажды вылетела из его палаты медсестра, увидев приближающегося к ней огромного тарантула. Впрочем, Риту удивляло уже то, что ему разрешали держать в реанимации мобильный телефон. Хотя порядки в той больнице показались ей странными с самого начала.

Им даже не пришлось особенно напрягаться, чтобы вызволить из тюрьмы Ксению. Очнувшаяся жертва нападения, давшая показания, что на нее напал неизвестный мужчина, а не хорошо знакомая женщина, стала лучшим способом избавиться от заключения.

Марка выписали только через неделю, в следующую пятницу. Так долго его держали потому, что никто из врачей не мог понять, каким образом ему удалось очнуться и так быстро выздороветь. Снимки больше не показывали ни гематом, ни повреждения головного мозга, а по жизненным показателям его вполне можно было отправлять в космос. Если бы, конечно, не нога. Врачи как будто все время ждали какого-то подвоха. И лишь убедившись, что он не собирается снова впадать в кому, наконец отпустили домой.

Они договорились, что Рита приедет к нему завтра. Вместе немного прогуляются и подумают, что делать дальше. На самом деле она была готова поехать к нему уже сегодня, поскольку сильно соскучилась, но с дачи должна была вернуться бабушка, которую она тоже не видела почти две недели.

По дороге с работы Рита заскочила в магазин купить чего-нибудь к чаю. Если доверить это дело бабушке, она купит самое сладкое и вредное. Поэтому домой она пришла поздно: бабуля уже была там.

— Привет, дорогая! — Вера Никифоровна расцеловала внучку в обе щеки, а потом скептически посмотрела на диетическое печенье. — Завтра испеку пирог со смородиной. Я привезла целую корзину красной, надо ее активно есть, пока не испортилась.

— Почему не сказала, что будешь что-то везти? — мгновенно нахмурилась Рита. — Я бы тебя встретила.

— Меня сосед привез, — нетерпеливо отмахнулась бабушка. — Витя. Ты его знаешь. И корзину помог донести. Так что не переживай. Надо только утром за сахаром и мукой сходить, а то у тебя ни крошки. Как всегда на диете сидела?

Рита улыбнулась, скрываясь в ванной, чтобы помыть руки.

— Мне нельзя много сладкого, и так с трудом в джинсы влезаю, а денег на новые нет.

— Так уж и нет, — добродушно проворчала бабушка. — Вон в коробочке сколько лежит.

— Это тебе на рождественскую поездку в Вену. — Рита вытерла руки и снова показалась в коридоре. — И это не обсуждается. Пойдем лучше чай пить, я сегодня не успела пообедать. И мне есть что тебе рассказать. Кажется, я все-таки умею исцелять болезни.

Рита уже прошла в кухню, поэтому не увидела, как на бабушкином лице проскользнул неподдельный страх.

— Что ты умеешь? — переспросила она, тщательно контролируя голос.

— Исцелять болезни. — Рита улыбнулась, наливая воду в чайник. — Или, по крайней мере, серьезные травмы. Садись, я тебе сейчас все расскажу. По телефону не хотелось.

Рассказ занял почти час. За это время они успели выпить по две чашки чая и съесть не только все печенье, но и остатки пирожков с яблоками, которые Вера Никифоровна привезла с собой.

— Но я практически ничего не помню, — закончила Рита. — Голова болела так сильно, что я, кажется, потеряла сознание.

Она замолчала, ожидая реакции бабушки, но та смотрела исключительно в свою чашку и тоже молчала.

— Наверное, это просто с непривычки, — добавила Рита, видя, что ответа не дождется. Неужели бабушку так напугал ее рассказ? — И если почаще тренироваться, то больше голова так болеть не будет.

— Голова болела, потому что ты лечила голову, — неожиданно сказала Вера Никифоровна. Она посмотрела на внучку, как показалось той, со страхом и вызовом одновременно. — Захотела бы исцелить ему ноги — сама получила бы паралич.

Рита несколько долгих секунд смотрела на нее, словно не понимая смысла сказанных слов. Ей вдруг вспомнилось, как однажды на даче бабушка обронила, что не у нее одной есть дар. Рита же собиралась выспросить подробности, но потом совсем забыла.

— Ты тоже это умеешь? — догадалась она.

Бабушка медленно кивнула.

— Этот дар передается по нашей линии каждому, только с небольшими изменениями.

— Ба, почему ты мне ничего не говорила? — Рита восторженно улыбнулась. — Ведь наверняка ты знаешь и умеешь гораздо больше меня, ведь это же можно…

— Нельзя! — бесцеремонно перебила ее Вера Никифоровна, стукнув по столу кулаком.

Рита оторопела, с испугом глядя на бабушку. Та вдруг показалась ей совершенно незнакомой, чужой… страшной. Изрезанное морщинами добродушное лицо неожиданно стало злым, а добрые серые глаза — колючими льдинками.

— Нельзя, слышишь меня? — Вера Никифоровна уперлась ладонями в столешницу и медленно встала, нависая над внучкой. — Ты не исцеляешь, ты забираешь болезнь на себя. Она не убьет тебя сразу. Быть может, ты даже наловчишься не падать в обморок и делать так, что никто ничего не заметит, но каждое твое исцеление будет медленно уничтожать тебя, по чуть-чуть, по кирпичику, и рано или поздно убьет. Травма твоего Марка уже сидит вот здесь, — бабушка уперла палец ей в лоб, и теперь в ее словах Рита слышала неподдельный страх. — А добавь к этому то, что ты трижды вытаскивала людей с того света. Сколько жизненной энергии ты на это потратила? На сколько лет сократила свою жизнь?

— Значит, ты поэтому не пользуешься своим даром? — осторожно спросила Рита, чувствуя, что почему-то готова расплакаться.

— Я никогда им не пользовалась. Никогда. — Бабушка устало опустилась обратно в кресло и прижала руку к груди, словно у нее разболелось сердце. — И отцу твоему не разрешала, но разве он меня слушал? И чем все это закончилось? Инфаркт миокарда в тридцать один год. А ведь я его и об этом предупреждала. Кроме целительства, я хорошо вижу чужие болезни. Человек еще сам не знает о том, что болен, а я уже вижу. И я видела, что сердце у него изношено, как у дряхлого старика.

Рита непонимающе нахмурилась.

— Он же умер из-за аварии.

— Это авария случилась из-за того, что у него прихватило сердце.

Рита почувствовала, как мгновенно ослабели ноги. Если бы она стояла, они бы не смогли ее удерживать. То, во что она верила больше двадцати лет, вдруг оказалось неправдой.

— Расскажи, — охрипшим от волнения голосом попросила она.

— Да что рассказывать? — бабушка сделала глоток из своей чашки и поморщилась: чай стал совсем холодным. — Об этом даре в нашей семье знали давно. Моя бабка была знахаркой, как тогда это называли. Лечила людей даже от тех болезней, с которыми тогда не справлялась медицина. Она знала какой-то секрет пополнения энергии, и дожила до седин. Только вот своим детям этого рецепта почему-то не передала. Отец говорил, у нее был скверный характер, хотя я не верю, что она могла специально не рассказать детям. Думаю, она говорила, только они по молодости не отнеслись серьезно и забыли. Ее дочь, моя тетка, сгорела вскоре после смерти матери. Тогда-то отец и решил, что заниматься целительством без пополнения энергии слишком опасно. И мне это с детства в голову вдалбливал. Однако тогда мы еще не скрывали дара. Я была уверена, что твой отец тоже не станет этим заниматься, но… Ты родилась раньше срока и с воспалением легких. Больше двух недель провела в реанимации. Твоих родителей туда пускали раз в день, и то потому, что отец нашел нужные связи. Они с твоей матерью мне даже не сказали, что собираются сделать, зная мое отношение к дару. Просто однажды у тебя вдруг наметились значительные улучшения, а спустя неделю уже выписали. Саша только покашлял немного, даже антибиотики пить не стал, все прошло само. Тогда-то он решил, что дар ему дан для того, чтобы спасать людей, а не держать его в себе.

Рита молчала. Ее отец умер слишком молодым, но однажды в старых газетах она нашла большую статью, посвященную ему. Его называли «молодым талантом, лучшим кардиологом больницы» и прочили большое будущее в медицине. Теперь она наконец поняла, каким именно талантом он обладал. И каким обладает она сама. Наверное, ей тоже не составит труда стать лучшим неврологом больницы.

— После его смерти я поклялась, что ты не узнаешь о своем даре, — закончила бабушка.

— Поэтому ты никогда не говорила со мной о том, что произошло тогда в машине? — догадалась Рита. Ей так часто хотелось обсудить это с бабушкой, понять, что и как она сделала, но та всегда уходила от ответа, переводила разговор на другую тему. Со временем она и сама перестала заговаривать об этом. До тех самых пор, пока таким же образом не спасла попавшего в аварию молодого парня. Но и тогда бабушка замяла тему.

— Я не хотела, чтобы ты проявляла к этому интерес. У тебя и так дар самый сильный, никто в нашей семье не умел возвращать к жизни умерших.

— А мой отец… — Рита запнулась, не решаясь спросить то, что хотела. Слишком страшно было услышать ответ. — Он умер тогда же, во время аварии?

Бабушка несколько долгих секунд смотрела на нее, и по ее взгляду Рита уже все поняла.

— Во время аварии погибла только твоя мама, — наконец сказала она. — Ну и я. Саша умер вечером в больнице. Он не получил серьезных травм, но сердце не выдержало.

— То есть… — Рита снова боялась сформулировать вопрос. — Ты могла его спасти?

Вера Никифоровна отвела от нее взгляд и ничего не ответила.

— Он же был твоим сыном.

— Я в первую очередь думала о тебе. Он не слушал меня и из-за этого едва не погубил всю свою семью. Я не хотела, чтобы в случае моей неудачи ты росла в детдоме.

— От одного раза ничего бы не случилось.

— Где один, там и второй. Всегда найдется тот, кому очень нужна будет помощь. Именно с этого и начал твой отец.

— Значит, лучше бы я умерла от пневмонии в роддоме? Хотя, о чем это я? Конечно, ты считаешь, что лучше. Ведь ты не спасла ни дедушку, ни папу.

Бабушка поджала губы.

— Мы не имеем права вмешиваться в законы мироздания, Рита. Кому суждено умереть, тот должен умереть. И ни ты, ни я, ни твой отец не можем менять законы, которые придумали не мы, как бы сильно нам этого ни хотелось.

Рита медленно поднялась из-за стола, словно боялась расплескать те чувства, которые зарождались в ней, как волна в океане, угрожая затопить берег.

Молчать. Ничего не говорить. Сначала все обдумать.

— Рита, куда ты? — спросила бабушка, когда она уже была в коридоре.

— Мне надо подумать, — почти не разжимая губ, ответила она. — Побыть одной и подумать.

— Рита!

«Замолчи! Замолчи, не говори ничего!» — мысленно закричала она, только сильнее стиснув зубы, чтобы не закричать уже вслух.

Скорее выйти. Из квартиры. На свежий воздух. Подальше от бабушки и от правды. Лучше бы ей и дальше не знать ничего.

***

В квартире было невероятно душно. Последние несколько дней погода, словно забыв, что на дворе уже начало сентября, радовала солнечными днями. За то время, что Марк провел в больнице, огромную студию никто не проветривал, и сквозь стеклянную стену она нагрелась до состояния раскаленной сковородки. Поэтому первым делом, едва войдя в квартиру, он распахнул настежь все маленькие окна, которые открывались, и только затем отправился в душ, чтобы смыть с себя впитавшийся в кожу больничный запах.

Он все еще чувствовал себя немного уставшим, хотя голова больше не болела. Наверное, дело было в том, чем его кормили. Врачи почему-то никак не могли поверить в то, что он уже полностью здоров, и все норовили подсунуть ему какие-то скользкие каши и протертые супчики. В маленьком городишке не было даже Макдональдса, из которого Лера могла бы таскать ему приличные гамбургеры.

Выйдя из душа, Марк открыл ноутбук, чтобы заказать себе стейк из ресторана по соседству, но не успел даже загрузить браузер, как раздался звонок в дверь. Он поднял голову, удивленно посмотрев в сторону выхода и не представляя, кто это может быть. С Лерой и Ксенией он расстался пару часов назад, слишком воспитанная Рита наверняка позвонила бы перед тем, как прийти. Тем более они договорились на завтра.

На пороге к его невероятному удивлению стояла Белль. Марк приподнял брови, даже не поздоровавшись.

— Я могу пройти? — поинтересовалась она, глядя на него с вызовом, как будто он с утра уже успел перейти ей дорогу. Волнуется. У нее всегда была такая своеобразная реакция на стресс.

Он молча посторонился, пропуская ее в квартиру, затем запер дверь и вернулся следом за ней. Белль остановилась посреди комнаты, с интересом оглядываясь по сторонам, словно видела всю обстановку впервые, хотя он не делал ремонт и почти не менял мебель с тех пор, как она проводила здесь часы, а то и ночи, когда Франц куда-то уезжал.

— Удивляешься моему консерватизму? — с усмешкой поинтересовался Марк, проходя мимо нее к стулу возле барной стойки. Ее присутствие в этой квартире спустя восемь лет будили в нем странные чувства, заставляя язвить. — Не смог выбросить диван, на котором ты занималась со мной любовью. С возрастом я становлюсь сентиментальным.

— Марк, не надо, — болезненно скривилась Белль, отчего на высоком лбу появилась некрасивая морщинка, которой раньше там не было. — Я пришла не за этим.

— Жаль, тебе вроде нравилось.

Он видел, что она разозлилась, и не смог отказать себе в удовольствии подразнить ее еще немного:

— Хотя едва ли мой любезный братец простит тебе еще одни рога. Особенно опять моего авторства.

— Я пришла, чтобы попрощаться, — перебила она. — Мы уезжаем.

— Хм, — он притворно нахмурился. — С чего вдруг такая честь — личное прощание?

— Мы уезжаем навсегда.

На его лице не дрогнул ни один мускул, хотя ему вдруг показалось, что на голову вылили целый ушат холодной воды. Не то чтобы он надеялся, что между ними когда-нибудь что-то еще будет. Скорее, теперь он этого даже не хотел, но… Восемь лет назад, когда она сказала, что уходит от него, его мир развалился на части. Вчера еще он был талантливым молодым художником, которого любила лучшая в мире женщина, а сегодня стал одиноким инвалидом, прикованным к постели. И хоть сейчас Белль уже не значила для него так много, мир по привычке снова подозрительно зашатался, скрипя всеми частями, с таким трудом когда-то склеенными вместе.

— Вот как?

Белль кивнула, обхватив себя руками за плечи.

— Франц не хотел, чтобы ты знал. Завтра мы устраиваем прощальный ужин с его и моими родителями, и он настоял, чтобы от тебя это скрыли. Чтобы ты не испортил его. А послезавтра мы улетаем. Но мне показалось, будет нечестно ничего не сказать тебе.

Мир раскачивался все сильнее, но Марк точно знал, что в этот раз не даст ему рухнуть.

— И поэтому ты зашла попрощаться хотя бы одна?

Она кивнула.

— Ну что ж, — он нагло улыбнулся. Хамство и цинизм были лучшим клеем, он давно это понял. — Раздевайся, ложись. Попрощаемся.

Секунду на ее лице отражалось непонимание, словно она думала, что ослышалась, а затем некрасивая складка на лбу появилась снова.

— Марк, черт тебя побери! Можешь ты хоть иногда не делать этого?

— Не делать чего? — уточнил он.

— Строить из себя такого циничного козла. Я же знаю, что ты не такой!

— О, опять двадцать пять, — развеселился он, а затем встал и, даже не беря в руки трость, приблизился к ней. — Знаешь, какая у вас, женщин, самая большая проблема? — Он наклонился к ней ближе, так что она с трудом удержала себя от того, чтобы сделать шаг назад. — Вы все думаете, что лучше меня знаете, какой я. Что ты, что Рита. Ты не поверишь, но однажды она сказала мне почти те же слова. И если я не соответствую вашим ожиданиям, вы злитесь и уверяете, что я не такой. Потому что считаете, что не могли влюбиться в козла? — Он снова выпрямился, увеличив между ними расстояние. — Привыкай: теперь я такой. Спасибо сказать можешь себе. Но раз уж ты пришла, ответь мне на один вопрос, он давно меня мучает.

— Какой?

— Алекс — мой сын?

Промелькнувшая на ее лице паника сказала ему все гораздо красноречивее слов. Черт бы побрал Риту, которая однажды задала ему этот вопрос. Не то чтобы он его никогда не волновал, но Марк давно сумел убедить себя в том, что ему плевать.

— Я не знаю, — ответила Белль, отведя взгляд в сторону.

Марк презрительно скривился.

— Все ты знаешь.

— Нет! — она снова посмотрела на него. — Я тогда спала с вами обоими, и он может быть как твоим сыном, так и сыном Франца.

— Но когда ты говорила мне о том, что остаешься с ним, потому что беременна, ты ни словом не обмолвилась, что можешь быть беременна от меня.

— А ты сам не догадывался, да? — она зло прищурилась. — Не знал, как появляются дети?

— Мне тогда было не до того.

— Вот именно! Тебе тогда было не до того. А каково тогда было мне, ты никогда не думал? Я же любила тебя, хотела быть с тобой, а не с твоим братом. Но когда узнала, что жду ребенка, поняла, что в первую очередь обязана думать о нем. Ты был прикован к постели, и врачи почти не давали шансов на то, что ты когда-нибудь сможешь ходить. Я не могла повесить себе на шею двух беспомощных существ, понимаешь?

Марк молчал, но выражение его лица говорило само за себя.

— Ты никогда не жил в бедности, — устало произнесла Белль. Она прошла мимо него и села на стул, с которого он встал до этого. — У тебя всегда было все, что ты хотел, даже если ты это не ценил. Ты не знаешь, каково это — делить одну шоколадку на пятерых и мечтать, что когда-нибудь ты съешь ее один, ни с кем не делясь. Не знаешь, каково сразу с зимних сапог, которые, между прочим, достались тебе от соседской девочки, переходить на летние босоножки, потому что у тебя даже туфлей нет, не то что ботинок. Когда после школы вместо уроков ты в десять лет готовишь ужин, потому что мать работает на двух работах, приходит уставшая, а младшие дети хотят есть. Ты ничего этого не знаешь. И когда я узнала, что беременна, я поклялась себе, что мой ребенок этого тоже никогда не узнает. Да, в тот момент я выбрала не тебя, но я сделала это ради Алекса. Ты не мог обеспечить ему счастливое будущее, а Франц мог.

Марк слушал все это, стоя к ней спиной, а затем медленно обернулся, жалея лишь о том, что трость осталась так далеко. Стоять без нее стало невыносимо тяжело.

— А сейчас? — глухо спросил он. — Почему ты увозишь его от меня сейчас? Ты уже заранее решила, что я все еще ни на что не годен?

— Марк! — Белль даже руками всплеснула от негодования. — Ты посмотри на себя. Чем ты занимаешься? Во что ты превратил свою жизнь? Мы уезжаем в Германию, где Францу предложили хорошую работу с прекрасными перспективами. Алекс получит блестящее образование, устроится в жизни, станет преуспевающим человеком. А что ему можешь дать ты? Научить общаться с привидениями? Гадать на хрустальном шаре? Он же будет стесняться такого отца перед сверстниками!

— То есть ты решила не только за меня, но и за него тоже? — уточнил он.

— Знаешь что? — Белль вскочила со своего места и приблизилась к нему, как ранее он. — Не делай вид, что тебе есть до него дело! Тебе семь лет было плевать на него, потому что ты считал его своим племянником, а не сыном. Я могу по пальцам пересчитать те его дни рождения, когда ты соизволил хотя бы прийти. Вот и продолжай поступать так дальше. Я не дам тебе сломать ему жизнь только потому, что тебе вдруг захотелось поиграть в отца.

Марк попытался что-то ответить, но Белль не дала ему и рта раскрыть.

— Если только ты хоть раз попробуешь сказать ему что-то, если у него хотя бы подозрения возникнут о том, что Франц не его отец, даже если не ты будешь тому причиной, клянусь, я убью тебя.

Она замерла, стоя прямо перед ним, тяжело дыша и глядя на него с еще большим вызовом. В ее глазах он видел отчаянную готовность выполнить все свои угрозы. И как бы противно ни было признавать это, он понимал, что она права. Ему нечего предложить своему сыну, который еще пару месяцев назад ему и не нужен был. И винить в этом, кроме себя, тоже некого. Может быть, еще немного — водителя того внедорожника, вылетевшего ему навстречу, но себя все же больше.

Марк усмехнулся.

— Видимо, секса все же не будет.

Белль еще несколько секунд стояла перед ним, словно осознавая смысл его слов, а затем размахнулась и влепила звонкую пощечину.

— Ненавижу тебя, — сквозь зубы процедила она. — Искренне надеюсь, что никогда больше тебя не увижу.

Она развернулась и, громко стуча каблуками, вылетела из комнаты. Секунду спустя хлопнула входная дверь.

***

Рита сама не знала, как оказалась у дома Марка. Осознала, куда приехала, только тогда, когда уже шла от остановки через маленький сквер, где они однажды гуляли, ожидая такси. Как и тогда, сейчас сквер был погружен в темноту, которую разрезали только несколько тусклых фонарей.

Она подняла голову и посмотрела на большие окна квартиры на последнем этаже. Там горел свет, а сами окна в нескольких местах были приоткрыты. Значит, Марк уже дома. На мгновение она замерла, решая, не поехать ли обратно домой, но затем уверенным шагом направилась к парадной. Она была не готова разговаривать с бабушкой, а та наверняка не станет откладывать решение проблемы на завтра.

Рита едва успела дойти до двери парадной, как из нее выскочила женщина. Та была слишком взволнована, чтобы узнать ее, хоть и скользнула по ней взглядом. В ней же Рита без труда узнала жену брата Марка. Она остановилась, глядя на то, как быстро Белль пересекла небольшую дорожку и подбежала к большой серебристой машине. Движения ее были нервными, рваными, что выдавало взволнованное состояние. Она даже уронила ключ от машины, а затем так громко хлопнула дверцей, что Рита вздрогнула. Лишь когда машина на бешеной скорости пролетела мимо нее, она наконец очнулась.

Зачем Белль приезжала? Наверняка к Марку, едва ли у нее в этом доме есть кто-то еще. И почему выбежала так стремительно? На фоне подозрений Риты в адрес Франца Вебера, поведение Белль показалось ей крайне пугающим.

Она открыла дверь парадной и почти бегом кинулась к старому лифту. Тот на шестой этаж взбирался так медленно, что она успела накрутить себя еще сильнее, поэтому, добежав до квартиры Марка, проигнорировала звонок и заколотила в дверь кулаком. Несколько бесконечно долгих секунд внутри оставалось тихо, а затем послышались тяжелые шаги и стук трости по паркету. Рита облегченно выдохнула: значит, жив.

Дверь еще не успела открыться до конца, как она услышала и голос Марка, в котором сквозила откровенная насмешка:

— Все же передумала?

Распахнув дверь и увидев на пороге Риту, он мгновенно переменился в лице: насмешка уступила роль удивлению и, как ей показалось, затаенной радости. Или, по крайней мере, ей страшно хотелось так думать.

— О, это ты? — Заметив ее запыхавшийся вид, Марк удивился еще больше: — Ты бежала от кого-то?

— Не от кого-то, а к кому-то, — смущенно поправила его Рита, стараясь дышать ровнее. — Я видела, как Белль выходила из твоей парадной.

— Так она же уже выходила, — лицо Марка снова стало насмешливым. — Застать нас в постели у тебя не было ни единого шанса.

Рита не обратила внимания на его откровенную издевку.

— Я переживала за тебя, — призналась она. — Белль вела себя слишком… испуганно. Как будто натворила что-то.

Марк снова приподнял брови и наконец посторонился, пропуская ее в квартиру.

— Она всего лишь дала мне пощечину. Едва ли это могло плохо для меня кончиться.

— Пощечину? — переспросила Рита, проходя за ним в комнату. — За что?

— Испугалась, что я скажу Алексу, кто его отец на самом деле.

Рита остановилась, с тревогой глядя на то, как он медленно дошел до кресла и тяжело опустился в него.

— Они уезжают, — продолжил он, снова повернувшись к ней лицом. И теперь в его голосе совсем не осталось насмешки. В нем было что-то другое, чего Рита никак не могла распознать. — В Германию. Навсегда.

Рита на мгновение прикрыла глаза. Значит, вот что имел в виду Франц, когда говорил ей, что надеется больше не встречаться с Марком. Переезд в другую страну, а вовсе не убийство младшего брата. Ей стало даже смешно от своих подозрений.

— Завтра устраивают прощальный ужин, — продолжал тем временем Марк. — Без меня, конечно же. Франц настоял на том, чтобы от меня это скрыли. Боится, что я все испорчу. Наверное, у него есть на это право?

Марк вопросительно посмотрел на Риту, словно ждал ее ответа. Она наконец поняла, что теперь было в его голосе: разочарование. Разочарование в себе самом. Она медленно подошла к нему и села в кресло напротив, ничего не говоря.

— Я всегда все портил, — снова заговорил он. — Ты была права, когда сказала, что я специально делаю им плохо. И была права в том, зачем я это делаю. Но знаешь почему? — И, не дожидаясь ее ответа, продолжил: — Потому что я всегда хотел, чтобы мной гордились. Чтобы мной гордились так же, как Францем, как Аней. Но этого никогда не было. Аню хвалили за третье место в каких-то там танцевальных соревнованиях, а мне не говорили ни слова за победу в художественном конкурсе. Я занимал первые места, меня неизменно считали лучшим в художественной школе, прочили большое будущее, а родители видели только двойки по математике. Потому что Марк Вебер не может быть талантливым художником, он должен стать преуспевающим юристом. Или хотя бы великим ученым. Именно поэтому я сменил фамилию. Мне казалось, что так будет проще, ведь Марка Вебера, на которого родители возлагали такие надежды, больше не будет, — он снова ненадолго замолчал. Рита не перебивала, позволяя ему самому сказать все, что он хотел. — Ни одного из них не было на моей выставке. И знаешь, что я понял за эти восемь лет? Быть куском говна намного проще. От тебя никто ничего не ждет, ты никого не можешь разочаровать. Что бы ты ни сделал, что бы ни сказал — максимум, что можешь увидеть в их глазах: «Ну это же Марк, чего еще от него ожидать». Так что советую. Прекрати быть хорошей для всех, и посмотришь, насколько проще тебе станет жить.

Рита протянула руку и сжала его ладонь, лежащую на колене.

— Мне жаль, — искренне сказала она.

Марк криво усмехнулся, но рукой даже не пошевелил.

— Не стану их разочаровывать и в этот раз. Раз уж Белль сказала мне о прощальном ужине, попрощаюсь как следует. Конечно, Алексу ничего не скажу, я все же не законченная сволочь, но на ужин приеду.

— Марк, не надо, — Рита покачала головой. — Не стоит. Останься завтра дома. Это ведь не принесет тебе облегчения.

— Зато испортит им настроение.

— Пожалуйста, — она заглянула ему в глаза. — Не надо.

Он отвернулся и почти целую минуту рассматривал что-то через окно, а затем снова посмотрел на нее, неожиданно сжав ее руку.

— Тогда останься со мной. У тебя ведь завтра выходной? Не позволяй мне ехать туда, потому что я не уверен, что смогу удержаться сам.

Рита кивнула и улыбнулась.

— Хорошо.

— В самом деле останешься?

— Да.

— Несмотря на то, как я вел себя все это время по отношению к тебе?

— Ты можешь пообещать мне, что больше не будешь так себя вести.

Он улыбнулся в ответ.

— Я собирался заказать ужин. Ты будешь?

— Я не хочу есть.

— Наверное, я теперь тоже. Тогда кино? Спать ведь еще рано. У меня есть новый фильм про шпионов.

— С удовольствием. А выпить нечего?

Марк, уже успевший подняться, удивленно повернулся к ней.

— Выпить? Это говоришь ты?

— Не надо считать меня святой. Это ты решил, что я правильная, — она пожала плечами. — И у меня тоже был тяжелый день.

Он несколько мгновений разглядывал ее, как делал это раньше, в самом начале их знакомства, словно запоминал каждую черту ее лица, а затем снова растянул губы в улыбке.

— И тем не менее, из выпивки есть только конфеты с ликером. Купить новую порцию виски я не успел, а старую бутылку ты выбросила.

Они разложили диван и вдвоем устроились перед телевизором, подложив под спины подушки и поставив рядом коробку с конфетами. Марк развернул фольгу, откусил верхушку шоколадной бутылки и лукаво посмотрел на Риту.

— Тогда за нас?

Она рассмеялась, коснувшись своей конфетой его, как будто в руках у них были два бокала. Сладкий алкоголь она не любила, а шоколад для ее фигуры вообще был противопоказан, но тем не менее, она не заметила, как половина большой коробки опустела. И в этом была заслуга не только Марка. Зато по телу разливалось приятное тепло, в голове немного помутилось, и разговор с бабушкой казался таким далеким и ненастоящим, как будто произошел несколько лет назад.

Рита поймала себя на мысли, что ей нравится лежать на этом диване рядом с Марком, есть конфеты и смотреть дурацкое кино, в котором перестрелок было больше, чем диалогов. Ни о чем не думать, не решать никаких проблем. Пожалуй, она не отказалась бы провести так весь завтрашний день.

— Надеюсь, ты не станешь прогонять меня спать на полу? — поинтересовался Марк, когда и коробка, и фильм подходили к концу. — Обещаю, я буду вести себя благоразумно. Я понимаю с первого раза.

Рита посмотрела на него и секунду спустя неожиданно даже для самой себя спросила:

— А если вдруг я не захочу, чтобы ты вел себя благоразумно?

Он пожал плечами, изобразив равнодушный вид.

— Тогда тебе придется как-то дать мне это понять.

Она на мгновение замерла, словно раздумывая над чем-то, а затем наклонилась к нему и прижалась губами к его губам.

— Так достаточно понятно? — спросила она спустя короткое время, чуть отстраняясь.

Марк молчал несколько секунд, глядя на нее удивительно серьезно, как будто она только что не поцеловала его, а задала математическую задачку.

— Сможешь повторить? Я боюсь, что мог принять желаемое за действительное.

Рита улыбнулась и снова наклонилась к его губам. На этот раз он обнял ее, не давая больше отстраниться, а затем одним ловким движением перевернул на спину, перехватывая инициативу. Она не сопротивлялась. Ей нравилось ощущать вес его тела на себе, руки, медленно скользящие по ее коже, чувствовать привкус сладкого ликера на его губах. В первый раз все произошло так неожиданно, что она не успела ничего понять и запомнить, зато теперь наслаждалась каждым мгновением.

От нее не укрылось, что он так и не пообещал ей отныне вести себя по-другому, но теперь это было неважно. Теперь ей почему-то не казалось, что он всего лишь пользуется ситуацией, как тогда, на даче. Он наконец-то был таким, каким она хотела его видеть: настоящим.

Когда она уже почти перестала что-либо соображать, Марк неожиданно остановился, приподнялся над ней и заглянул ей в глаза.

— Если ты собираешься снова меня остановить, — прошептал он, — то сделай это сейчас. Потому что еще немного — и я превращусь в того самого козла, который уже не услышит твоего «нет».

— Я больше никогда его тебе не скажу, — ответила она, понимая, что это действительно так.