Мои студенческие годы совпали с началом политического оживления в России, которое выразилось прежде всего в студенческих волнениях, принявших формы и размеры никогда прежде невиданные. Происходило это потому, что студенческие протесты совпадали с общим оппозиционным настроением в стране и находили всеобщее сочувствие. Огромное большинство студентов готово было поддерживать всякий протест против власти, а лиц, готовых защищать власть, среди студентов было очень мало. Откуда все это взялось? Я помню, что в реальном училище мы политикой не занимались, но оппозиционное настроение иногда проявлялось. Нам не нравилось обязательное посещение церкви по воскресеньям. Не нравилась военная гимнастика. Была какая‑то неприязнь к офицерам, которых в Ромнах было немало.

В юнкера из реального училища уходили только лентяи, которые не надеялись попасть в высшее учебное заведение. Я с ранних лет имел возможность наблюдать крайнюю бедность крестьян. Видел их темноту и, конечно, понимал социальные несправедливости. Сочинения Некрасова, Толстого и Щедрина производили большое впечатление. Думал, что положение может быть поправлено улучшением народного образования, проведением разных реформ. От отца слышал, что реформы Александра II-го улучшили положение крестьян. Слышал, что при Александре III-м реформы были остановлены, что Победоносцев старался ограничить деятельность Земств в народном образовании, что правительство поддерживает влияние духовенства и помогает церковно-приходским школам. Что с введением земских начальников произведено ограничение крестьянских прав. Все это, конечно, имело свое влияние. В Петербург я явился уже с настроением оппозиционным.

Весной 1897 года, когда я был на первом курсе, случилась «Ветровская история». Говорили, что заключенная в тюрьму курсистка Ветрова была оскорблена жандармским офицером. Не перенеся оскорбления, она сожгла себя в камере, облившись керосином. Не знаю насколько верна была эта история, но ее было достаточно, чтобы возбудить все петербургское студенчество. Решено было идти всем в Казанский Собор и демонстративно служить панихиду по Ветровой. Перед собором собрались большие толпы студентов. Уверен, что большинство студентов нашего Института была там. Полиция требовала разойтись по домам. Упорствующие группы отводились в Казанскую полицейскую часть и там переписывались и отпускались. Студенты, не попавшие в часть, на другой день подписывались под заявлением, что они вполне солидарны с арестованными товарищами. Волнения продолжались недолго и за участие в демонстрации, кажется, никто не пострадал. Возбуждение было однако всеобщее и я не помню, чтобы на нашем курсе кто‑либо протестовал против демонстрации.

Это были первые студенческие волнения, в которых я до некоторой степени участвовал. Помню, мне попалась в руки какая‑то нелегальная книжечка, где была приведена речь Николая II-го, которую он произнес перед представителями от земств и городов по случаю коронации. Замечание о «бессмысленных мечтаниях» меня глубоко возмутило.

Студенческие организации были в мое время запрещены. По нелегально существовало много организаций, главным образом в форме землячеств. Объединялись студенты — выходцы из одного и того же города или губернии. Помню, что к 1898 году составилась порядочная группа студентов и курсисток, окончивших Роменское реальное училище и женскую гимназию. Явилось предложение организовать Роменское землячество. Главным предлогом была взаимопомощь и совместные чтения. Я посетил одно из первых собраний, но оно меня не удовлетворило. Собираться для совместных чтений мне казалось нерациональным. Предпочитал читать самостоятельно и прочел несколько книг по политической экономии и по социализму. Курсы по политической экономии Исаева и Чупрова и «Фабрика» Туган-Барановского не очень меня увлекли. Книга Зомбарта «Социализм и Социальное Движение» и книжка Бернштейна, вносившая поправки в теорию Маркса, понравились мне гораздо больше. Я пробовал читать и «Капитал» Маркса, но никогда у меня не хватило ни энергии, ни времени полностью одолеть это объемистое произведение.

Первое студенческое движение, получившее всероссийское распространение, началось 8‑го февраля 1899 года. В этот день годовщины Петербургского Университета произошли беспорядки внутри университета. Потом группы студентов, шедших с пением из университета, разгоняла конная полиция и при этом некоторые студенты были побиты нагайками. Это вызвало всеобщее возмущение студентов. Во всех высших учебных заведениях Петербурга, а потом и провинции, созывались сходки. То же было и у нас в Путейском Институте. Ораторы на сходках оговаривались, что дело идет не о какой‑либо политике, а о введении правил, которые не позволяли бы полиции безнаказанно избивать студентов. Наши профессора были на нашей стороне. Профессор Белелюбский опубликовал даже открытое письмо в газетах с протестом против избиений. В результате сходок все учебные заведения постановили прекратить занятия. Забастовка распространилась на всю Россию. Это была новая форма студенческого протеста и правительство вначале не знало, что предпринять.

Потом был призван престарелый генерал Ванновский расследовать дело и выработать правила, которые устранили бы возможность повторения забастовок. Многие считали, что уже один факт назначения комиссии Ванновского является для студентов большим успехом и что забастовку нужно прекратить. Другие считали, что нужно ждать результатов расследования Ванновского. Началась борьба между разными группами студентов внутри учебных заведений. Применялась в некоторых местах химическая обструкция. В Путейском Институте ничего подобного не было. Администрация хорошо понимала настроение студентов. Директор был в непосредственном контакте с министром. Решено было Институт закрыть и выждать, пока страсти улягутся. Политика оказалась успешной. Через несколько недель Институт был открыт. Большинство студентов высказалось за прекращение забастовки и занятия начались без особых осложнений. Никто из студентов Института за забастовку не пострадал. Мудрая и благожелательная к студентам политика нашего инспектора профессора Брандта дала прекрасные результаты. В Университете, где не было такого взаимного понимания, волнения продолжались дольше и некоторые студенты были уволены.

Вторая всероссийская забастовка началась весной 1901‑го года, когда я оканчивал Институт. Чем дело началось — не помню, но большую роль в этих волнениях играла сдача бастующих студентов в солдаты. При всеобщей воинской повинности каждый, достигший возраста 21‑го года, должен был являться на призыв. Студенты получали отсрочку до окончания курса. Для борьбы со студенческими забастовками правительство решило студентов, увольняемых из учебных заведений за участие в беспорядках, лишить прав на отсрочку. Таким образом уволенный студент сразу же подлежал призыву и если удовлетворял требованиям здоровья, то зачислялся в солдаты. В 1901-ом году эти правила были применены к группе бастовавших студентов, что вызвало среди студентов большое возбуждение. Опять начались повсеместно сходки и забастовки. То же происходило и у нас в Путейском Институте. Речи на сходках уже звучали иначе, чем в 1899 году. Уже говорилось о политике и о борьбе с произволом самодержавного правительства. Вследствие забастовок выпускные экзамены пришлось отсрочить и мы получили наши дипломы только в начале июля, вместо конца мая.

В сходках я постоянно участвовал, с большим интересом слушал наших ораторов, но активного участия не принимал и речей не произносил. Обычно голосовал за забастовку и считался студентом левого направления, хотя ни в каких политических организациях не состоял. В то же время студенты, интересовавшиеся политикой, делились на народников и марксистов. Программа народников меня совсем не удовлетворяла. Они мечтали о скором введении социализма в деревне, но, зная крестьян, разговоры о социализме в деревне казались мне несбыточной фантазией. Марксисты вводить социализм в деревне не собирались и строили свои надежды на городском пролетариате. Это казалось мне более приемлемым.

Сочувствуя левым, я изредка оказывал им услуги. Приходилось иногда хранить их литературу или участвовать в приготовлении их гектографированных резолюций и воззваний, с которыми часто был не вполне согласен. Обращение к рабочим, где возбуждалась ненависть к владельцам, к буржуазии, мне совсем не нравились. Меня интересовала борьба за демократические начала, за политические свободы, а введение социализма казалось мне делом отдаленного будущего. Пока что я считал необходимым поддерживать интересы слабых, насколько это было возможно в рамках существующего строя. Помню, во время летней практики, ознакомляясь с условиями сдачи подрядов, я нашел несколько пунктов, защищающих интересы рабочих. Были, например, требования относительно удовлетворительного жилья для рабочих и удовлетворительной пищи. В связи с этим я причинял немало хлопот подрядчикам. Инженер меня в этом всегда поддерживал, хотя и указывал, что в условиях постройки далеко не всегда все условия могут быть строго выполнены.

В то время, для борьбы с пьянством в деревне, была мода на устройство чайных с небольшими библиотеками при них. При помощи подписного листа, на котором первым подписался инженер Ремезов, я собрал среди подрядчиков достаточно денег для устройства чайной в Маночиновке и библиотечки при ней. Это, конечно, были все маленькие дела. Но я был полностью увлечен моими техническими задачами и постройками и не думал отдавать всю свою энергию общественным делам и политике, как то предполагали делать кое-кто из моих товарищей левого направления. Меня относили к разряду сочувствующих.