Темы для докторских диссертаций, которые я до сих пор давал, были теоретического характера и для их выполнения лаборатории не требовалось. Но, конечно, было желательно давать задания также и экспериментального характера. Учебная лаборатория сопротивления материалов для научных работ не подходила. Она располагалась в очень тесном помещении и часто была заполнена студентами, делавшими работы, относившиеся к элементарному курсу сопротивления материалов. Требовалось новое помещение. Декан сочувствовал моему плану и помещение нашлось. Были ассигнованы средства для покупки нужного оборудования. Приборы приобретались постепенно в связи с новыми темами докторских работ. Так было приобретено оборудование для изучения распределения напряжений оптическим путем. Были построены приборы для изучения роста деформаций со временем при высоких температурах. При финансовой поддержке со стороны машиностроительной индустрии был построен целый ряд машин для испытания металлов на усталость. Особенно нас тогда интересовал вопрос о влиянии размеров образца на получаемые результаты. Для докторантов были устроены отдельные комнаты. Было и общее помещение, где мы собирались для чая. Я обычно каждый день приходил в лабораторию, беседовал с отдельными студентами о ходе их работы, а потом мы собирались вместе для чаепития и тут обсуждали самые разнообразные вопросы, не только вопросы механики. Беседы эти были видимо интересны для студентов. Были они поучительны и для меня — я знакомился с молодежью новой для меня страны.

По вечерам я занимался дома. Для занятий с докторантами подходящих книг не было и я занялся писанием таких книг. В 1930 году я закончил курс сопротивления материалов. Курс вышел в двух томах, первый — для начинающих студентов, второй — для докторантов и инженеров. Курс нашел значительное распространение в Америке и позже был переведен на несколько иностранных языков. После этого я приступил к составлению курса теории упругости. У меня был такой курс на русском языке, но я задумал его расширить, включив в него все то, что могло бы представить интерес для технических приложений.

Весной 1930 года я получил от Центрального Комитета Интернациональных Конгрессов Механики приглашение сделать на ближайшем Конгрессе, имевшем быть осенью в Стокгольме, реферативный доклад о работах по устойчивости упругих стержней и пластинок. В то же время меня уведомляли, что я избран членом этого Комитета. Конечно, было приятно видеть, что мои труды в области механики упругих тел находят признание. Составление желаемого реферата для меня особого затруднения не представляло, так как вопросом устойчивости деформаций я всегда интересовался и следил за соответствующей литературой.

По моей рекомендации занятия в летней школе механики взял на себя доктор Надай, а я с женой отправился на все лето в Европу с тем, чтобы в августе сделать доклад в Стокгольме. После коротких остановок в Лондоне и Париже мы поехали в Швейцарию, чтобы там основательно отдохнуть после моей интенсивной зимней работы. Пробыли некоторое время на Женевском озере, а потом на весь июль и начало августа осели на моем любимом Тунском озере. В августе двинулись на север. Остановились в Берлине. Тут теперь жила наша старшая дочь. Еще в феврале она покинула Америку, вернулась в Германию и вышла замуж за своего бывшего товарища по архитектурной школе Берлинского Политехникума. Сейчас они оба работали в Берлине, как архитектора. Тут мы долго не задерживались и двинулись дальше через Копенгаген в Стокгольм. Копенгаген — чудесный город. Мы два дня ходили по его улицам и паркам. Посещали музеи. Оттуда поехали в Стокгольм. Этот город поразил нас схожестью его архитектуры с архитектурой нашего Петербурга.

В организации Конгресса на этот раз принимали участие не только ученые, но и представители промышленности. Средств было достаточно и все было организовано на широкую ногу. Заседания происходили в здании парламента. Заключительный банкет был устроен в недавно законченном чудесном здании ратуши. Все остались довольны Конгрессом. Труды его были напечатаны в трех больших томах и вышли без замедления.

Несмотря на близость Стокгольма к Петербургу из России явились на Конгресс всего несколько человек. Среди них был мой старый товарищ по Петербургскому Политехникуму профессор Е. Л. Николаи. Он рассказал мне с какими трудностями теперь связано получение командировок заграницу Он начал хлопоты чуть ли не за год до Конгресса. Отправил в Москву все требуемые документы и несколько раз запрашивал Министерство о судьбе его просьбы, но до дня открытия Конгресса никакого ответа не получил. Тогда он решил использовать остаток каникул для поездки в Крым. В Москве нужно было ждать крымский поезд несколько часов. Он воспользовался этим временем и зашел в Министерство. Тут ему сказали, что командировка разрешена и выдали нужные для поездки документы. Николаи вернулся в Петербург и с опозданием на два дня явился на Конгресс. Трудно было русским профессорам получать разрешения на научные поездки. Николаи рассказывал, что в русских высших школах занятия постепенно налаживаются, условия жизни улучшаются. Он советовал мне бросить Америку и вернуться в Петербург, где я смогу занять любую кафедру. Он тогда себе не представлял, что их мучения в России только начались и что в дальнейшем их ждут еще большие испытания.

В Берлин я вернулся к началу сентября. До отплытия моего парохода оставалось около трех недель и я надумал поехать в Луцк, куда переселился мой брат из Чехословакии. Его неудовлетворяла жизнь в Чехословакии и работа в Сельскохозяйственной Академии. Ему хотелось быть ближе к родным местам. По дороге в Луцк остановился на день в Варшаве. Десять лет прошло с тех пор, как я проезжал ее по пути в Югославию. Город видимо расцветал. Построили ряд больших зданий, центральный вокзал, мосты через Вислу. На вокзале меня встретил Р. Б. Куровский, мой бывший лаборант. Теперь он работал в Варшавском Политехникуме, налаживал там механическую лабораторию. Кафедру Сопротивления Материалов занимал профессор Губер, перешедший сюда из Львова. Составленный Губером польский перевод моего курса служил здесь учебником. Куровский вел практические занятия в лаборатории по программе, которую мы когда‑то разработали. Петербургские, методы преподавания были полностью перенесены в Варшаву.

Куровский рассказывал, как ему удалось выехать из Петербурга. Нужно сказать, что Куровский был одним из первых стрелков в России и известным охотником. Во время царского режима это сближало его с самыми высокопоставленными лицами. Когда явилась новая власть, появилась и новая знать, а среди нее и любители охоты. Куровский, как знаменитый стрелок и охотник оказался нужным новой аристократии и в общем жил неплохо при новом режиме. Все же большевистский режим действовал на него угнетающе и он поспешил покинуть Россию и переселиться в родную Польшу. При помощи новых знакомых он получил разрешение на поездку в Польшу, якобы для улаживания дела с наследственным имением. Поездка предполагалась быть кратковременной и чтобы не вызвать подозрений, он принужден был выехать налегке, с одним ручным чемоданчиком. Все имущество, накопленное за долгие годы, надо было бросить. Особенно трудно было расстаться с картинами, собранными им за последние годы. Но он все бросил и теперь начинал жизнь в Варшаве в положении лаборанта.

Из Варшавы вечерним скорым поездом я поехал дальше, утром был уже в Луцке. На вокзале меня встретил брат и с ним мы отправились в его новое жилище. Жить приходилось в большой тесноте. Со времени революции осталось в городе немало беженцев. Кроме того Луцк сделался теперь губернским городом и сюда наехало много представителей польской власти. Служба брата была связана с проведением земельной реформы. Крупные имения отбирались у прежних владельцев и разделялись между крестьянами. Для новых владельцев устроились небольшие поселения, хутора — брат заведывал планировкой и устройством этих хуторов. В связи с этой деятельностью приходилось много разъезжать в самых примитивных условиях. Было тяжело, но брат был увлечен этой работой для родного украинского народа. Впоследствии, крестьяне оценили эту работу и выбрали брата в польский парламент представителем украинского населения.

Вернувшись из Луцка в Берлин, мы с женой отправились смотреть Саксонскую Швейцарию. Поселились недалеко от Дрездена вверх по Эльбе. После Швейцарии, Саксонская Швейцария не поражает — и горы ея и скалы кажутся маленькими. Сделали несколько экскурсий, но большую часть времени проводили дома. Наслаждались деревенской тишиной. В последние дни нашего там пребывания, тишина была резко нарушена. Начались демонстрации. Молодежь национал-социалистов в военном строе маршировала вдоль улиц. Говорили речи. Играла военная музыка. Из газет мы узнали, что на выборах в Рейхстаг национал-социалисты одержали большую победу. Большинство населения видимо демонстрантам сочувствовало.

Настало время посадки на океанский пароход. Покидали мы и Германию, и Францию без особого сожаления. Мы порядочно устали от постоянных переездов. Хотелось домой, отдохнуть.

Начался 1930-1931 учебный год. Лекции и работы докторантов шли попрежнему. Вечерами я писал курс теории упругости. В семье произошли перемены — весной 1931 года младшая дочь вышла замуж и переселилась в Канаду. Еще зимой сын закончил учение в Компании Вестингауза, но получить там постоянное место он не смог. Он въехал по студенческой визе и ему разрешалось только учиться, но не служить. Сын решил поступить в Мичиганский университет и получить там докторскую степень. Предполагалось, что за три года докторанства, ему удастся как‑нибудь получить постоянную визу. И действительно, года через два, ему удалось это сделать. Для этого ему пришлось временно выехать в Канаду, получить там постоянную визу и с ней вернуться обратно.

Летняя школа механики в 1931 году прошла с значительным успехом. Кроме меня участвовал в преподавании профессор Вестергаард. Мы имели достаточно докторантов. Пятеро из них получили в это лето докторские степени.

В 1931-1932 учебном году занятия шли по старому. Я закончил писание курса теории упругости, но найти издателя для такой книги теоретического характера было в то время трудно. В стране был экономический кризис. О кризисах в Америке я прежде только читал, а теперь увидел на практике, что это значит. Во время поездок в Питсбург к Вестингаузу я иногда бывал единственным пассажиром в спальном вагоне. По закону поезда должны были ходить, хотя пассажиров и не было. В большом нью-йоркском отеле подъемники не ходили непрерывно, как обычно раньше, и в каждом случае подъемник надо было вызывать звонком. Почти все комнаты пустовали. В университете сократили жалование преподавательского персонала, а позже и совсем прекратили выдачу жалования. Когда‑то в молодости я читал, что в Турции бывали случаи, когда правительство прекращало уплату жалования своим служащим. Теперь то же самое происходило в богатейшей в мире стране. В этом кризисе было много непонятного. Знающий служащий компании Вестингауза говорил мне, что цена акций Компании непонятно низка. Он указывал, что если пренебречь имуществом Компании и разделить имеющиеся у нее в данный момент наличные деньги на число акций, то получится величина большая, чем стоимость акции на бирже. Банки закрылись. Президент Хувер предлагал вновь избранному президенту Рузвельту встретиться и обсудить вместе финансовое положение страны, но тот отказался. Получалось впечатление, что Рузвельт желал дальнейшего развития кризиса, чтобы, вступая в должность президента, эффектно открыть банки и пустить в ход экономическую жизнь страны.

Зимой я получил приглашение от Международного Союза Инженеров-Строителей сделать доклад на предстоящем Конгрессе Союза. Конгресс должен был состояться в Париже во второй половине мая. Время учебное, но декан согласился на мой отпуск и я занялся приготовлением доклада. В то время входили в моду мосты большого пролета со сплошной стенкой. Вопрос устойчивости сравнительно тонкой стенки и вопрос жесткости подкрепляющих ребер имели большое практическое значение. Этим вопросам и был посвящен мой доклад. На Конгрессе собралось большое количество инженеров со всех концов мира. Это был первый международный конгресс такого рода. Торжественное открытие Конгресса состоялось в актовом зале Сорбонны. Первая рабочая сессия Конгресса была посвящена теории висячих мостов. Я был избран председателем этой сессии. По прежнему опыту я знал, что председатель я плохой, но отказаться было невозможно. Повторилась прежняя история — я прерывал докладчиков, вмешивался в прения и совершенно забывал об обязанностях председателя. Все же при помощи секретаря, сессия кое как сошла и я мог вздохнуть свободнее. На следующий день сессия была посвящена вопросам устойчивости деформаций — мой доклад. Время для доклада было ограничено, говорить мне пришлось недолго и все сошло благополучно. На доклад пришел престарелый профессор и академик Мэнаже (Mesnager). Я давно с ним переписывался, но никогда его не встречал. Он мне много помог при публикации французских переводов некоторых моих работ. Хотел с ним побеседовать, поблагодарить за содействие, но он не знал ни английского, ни немецкого языков, а мои познания во французском языке были весьма ограничены и наша беседа скоро закончилась.

Очень я тогда пожалел, что не знаю как следует французского языка.

Конгресс как обычно, сопровождался рядом экскурсий и я смог посетить несколько интересных мест в окрестностях Парижа.

После Конгресса мы с женой отправились на юг Франции. По дороге остановились на несколько дней в Авиньоне. Посетили Папский дворец времен Авиньонского Пленения, осматривали остатки моста через Рону. Заехали в Ним и осмотрели тамошние остатки римских построек. Видели знаменитый каменный мост времен Римской Империи, который и до сих пор исполняет свое назначение. Все было очень интересно.

Из Авиньона двинулись в Сан Рафаель. Ривьера встретила нас очень неприветливо. Дул невероятной силы ветер. Трудно было на ногах устоять. Пришлось сидеть в гостинице. На утро все утихло. Была чудная погода и мы занялись розысками подходящего жилья. Было 1‑е июня, до. начала купального сезона оставалось полтора месяца. Многие отели в это время закрыты. Устроились в небольшом курорте Сан Максим. Местность пустынная. Был небольшой кусок леса, дорога к маяку — вот и все прогулки. От нечего делать ездили автобусом в Канн и Ниццу. Там в июне тоже было мало интересного. От скуки занялся составлением плана новой книги — Устойчивость Упругих Систем. Иногда разговаривал с хозяином. Он рассказал, что в его отеле проводил когда-то лето большевистский посланник в Париже — В. Красин» Описывал, какое это было милое, интересное семейство. Это описание совершенно не вязалось с моим представлением о большевиках. В начале июля начали съезжаться курортные гости. В гостинице становилось шумнее. Пора было уезжать в Швейцарию.

Чтобы ознакомиться со страной, решили ехать автобусом. Ехали по той дороге, по которой проходил Наполеон со своими приверженцами, когда бежал с острова Эльба. Все было очень интересно, но стояла страшная жара и к месту ночевки, Бриансон, мы приехали утомленными. На следующий день было прохладнее. В полдень мы были в Гренобле — там завтракали. Дальше дорога шла чудными лесами. Мы подъезжали к знаменитому монастырю Шартрез. Тут была остановка.

Посетили монастырь. Нам показывали монашеские кельи, хозяйственные постройки, знаменитые винные погреба. Везде было пусто. В студенческое время мы читали о закрытии католических конгрегаций во Франции, о выселении монахов. Мы все были на стороне Клемансо, проводившего в парламенте этот закон. Теперь мы видели некоторые результаты этого закона. На месте былого хозяйственного процветания была пустыня.

Ночевали в Шамбери. Знаменитые целебные воды — шумный курорт. Утром отправились дальше в маленький французский курорт — Межев, недалеко от Швейцарской границы. Тут зимой процветает лыжный спорт, а сейчас отели были почти пустые. Мы остановились здесь на несколько дней, пожили с нашими давними русскими знакомыми. Вспоминали с ними и Россию, и Принцевы Острова, и Загреб. Теперь они, как и многие русские беженцы, бедствовали во Франции. Наговорившись, направились в Швейцарию на любимое нами Тунское озеро. Поселились в Мерлигене, где мы и раньше несколько раз бывали. Тут мы условились встретиться с нашей старшей дочерью, которая должна была приехать с мужем из Берлина. Первого августа они явились. Их поселили в той комнате, которую мы занимали в 1905 году. Они являлись обладателями того большого балкона, на котором я тогда писал диссертацию. Время их отпуска было использовано весьма интенсивно. Мы сделали много пеших прогулок, плавали по озеру, ездили по железной дороге, подымались зубчаткой на Малый Шейдег. Время двухнедельного отпуска быстро пролетело. Дочь с мужем уехали и мы остались в Мерлигене одни. Экономический кризис в Европе продолжался и отель был полупустой.

В начале сентября мы оставили Мерлиген и отправились на Международный Конгресс Математиков в Цюрихе. Доклада у меня не было, поехал главным образом для того, чтобы встретиться с русскими математиками. На предыдущем Конгрессе их была значительная группа. На этот раз из России никого не было. Очевидно Сталин решил прекратить общение русских ученых с Западом. Из Парижа приехал математик Савич, мой бывший учитель по Путейскому Институту. Он сильно постарел. Трудно было узнать в сгорбленном седом старике живого энергичного профессора, прекрасного лектора. Теперь он на все смотрел пессимистически, не ожидал скорого освобождения России от большевиков. Встретил нескольких немецких математиков, евреев. Они еще не верили, что Гитлер восторжествует и что им скоро придется искать пристанища в других странах.

После Конгресса мы в Европе долго не задерживались и поплыли домой. Начался 1932-1933 учебный год. Время свободное от учебных занятий я отдавал писанию книги, посвященной вопросам устойчивости упругих систем. Я всегда интересовался этим вопросом и имел ряд работ, связанных с этой задачей. Теперь хотел собрать эти статьи и работы по устойчивости других авторов и представить этот важный отдел строительной механики особой книгой. Такого рода книги в технической литературе не существовало и нужно было посвятить немало времени и труда, как для выбора задач, которые должны быть включены в книгу, так и для выбора метода наиболее простого решения этих задач. Как и в моих ранее опубликованных книгах, я хотел дать в новой книге по возможности полную библиографию для тех читателей, которые желали бы получить по какому либо вопросу больше сведений, чем то могло быть включено в книгу. Для проверки ясности изложения выбранного мною материала я решил посвятить на этот раз мои лекции в Летней Школе Механики вопросам устойчивости деформаций. Программа предполагаемых лекций была заранее распространена и привлекла в Анн Арбор немалую группу преподавателей механики из других школ. Лекции прошли с большим оживлением и происходившие на этих лекциях дискуссии показали мне места, требовавшие дальнейших пояснений в книге.

Летом 1933 года на Всемирной Выставке в Чикаго состоялись объединенные собрания инженеров механиков и инженеров строителей. Обсуждались вопросы интересные для обоих обществ. Была и сессия, посвященная вопросам устойчивости деформаций. Я докладывал в этой сессии об устойчивости мостов со сплошной стенкой. В той же сессии доклад делал и мой ученик D. Н. Young. Он предложил рациональный метод определения критической нагрузки сравнительно коротких стальных стержней. Думаю, что этот метод постепенно войдет в практику.

На конгрессе встретился с моим давним знакомым профессором Т. Карманом. Он, видимо, решил покинуть Аахен и переселиться на постоянное житье в Калифорнию. Заговорили о преследовании евреев партией Наци. Мы давно знали друг друга и могли совершенно откровенно обсуждать этот вопрос. Конечно, пропаганда Наци была возмутительна, но были какие‑то более глубокие причины, которые содействовали успеху этой пропаганды среди широких слоев немецкого населения. Карман указывал на группу евреев, явившихся в Германию с Востока после русской революции. Эта группа, совершенно чуждая немецкой культуре, благодаря своей сплоченности быстро проникла в финансовую и экономическую жизнь Германии. Евреи стали оказывать большое влияние на духовную культуру страны, на литературу, искусство, науку. Тут Карман заговорил об университете. Вспоминали мы времена Феликса Клейна. Когда появлялся выдающийся математик еврей, Клейн привлекал его на университетскую кафедру в Гёттинген и никто не протестовал. Но когда, пользуясь своими связями, евреи средних талантов начали заполнять университеты, немцы начали возмущаться и недостаточно энергично сопротивлялись действиям Наци. Мы отправились с Карманом осматривать выставку, но, увлеченные волнующими нас вопросами, были недостаточно внимательны и мало увидели в этот день.

По окончании летней школы, мы с женой решили провести остаток каникул на островке Макинак, на самом севере Мичиганского озера. В то лето я сильно страдал от «сенной лихорадки» и кто‑то мне сказал, что на этом островке я от лихорадки освобожусь. И действительно, я нашел там значительное облегчение. Впоследствии несколько раз проводил остаток лета в Макинаке. Назвать это место курортом нельзя, тут ничего не сделано для отдыхающей публики. На главной улице, идущей вдоль берега, расположен ряд ободранных деревянных домиков и таких же маленьких отелей. Вот и все. Одно обстоятельство делает это место привлекательным — тут запрещены автомобили и можно подышать чистым воздухом. Мы без труда нашли подходящую комнату. С едой было труднее. Расположенные на набережной рестораны были ниже всякой критики и только позже, в частном доме, нам удалось найти сносные обеды. Погода нам благоприятствовала — было тепло и солнечно. Мы все время проводили в прогулках. Нам никто не мешал — американец без автомобиля не двигается и сидит возле отеля. Время прошло быстро. Нужно было возвращаться домой.

Начался 1933-1934 учебный год. Я уже раньше говорил, что преподавание механики в инженерной школе Мичиганского университета ограничивалось статикой — динамики не существовало. И вот, по просьбе группы старших студентов и некоторых преподавателей, я решил прочесть элементарный курс динамики. Специалистом теоретической механики я себя не считал, но несколько лет состоял преподавателем у Мещерского и некоторое время был профессором теоретической механики в Институте Инженеров Путей Сообщения. Элементарную механику я знал, а главное, знал немало применений механики к решению технических задач, особенно в области колебаний. В основу своего курса я взял лекции Мещерского. Теории предмета уделял мало места и по возможности переходил поскорее к приложениям, чтобы на примерах разъяснить основные принципы механики и их технические приложения. Здесь я пользовался задачником, составленным преподавателями Мещерского и, особенно, чудесной книгой Кирпичева «Беседы по Механике». Одним словом, я следовал русским методам преподавания механики и в американские учебники не заглядывал. Лекции имели успех и записки, составленные моим учеником Юнгом, были отлитографированы и ими пользовались наши студенты. Позже эти лекции, с значительными дополнениями, были отпечатаны. Книга имела значительный успех и была переведена на несколько языков. Недавно вышел прекрасно изданный итальянский перевод книги. Италия имеет ряд прекрасных курсов теоретической механики и если была переведена моя книга, то это указывает, что итальянские инженерные школы заинтересовались моим методом преподавания механики для будущих инженеров.

В 1933 году исполнилось шесть лет моего преподавания в Мичиганском университете. По университетским правилам я имел право на полугодовой отпуск с сохранением жалованья. Решил поехать в Европу в январе с тем, чтобы вернуться к началу осеннего семестра 1934 года. Чтобы избежать зимних холодов в Европе, мы решили присоединиться к экскурсии по Средиземному морю, которая должна была занять февраль месяц, а потом поселиться на французской Ривьере в Ментоне. Экскурсия оказалась очень интересной. Наша первая остановка была — остров Мадера. Покидали мы Нью-Йорк в зимнюю стужу, а тут была теплая солнечная весна. Осматривали городок. Дамы нашего парохода заинтересовались кружевами и вышивками местных португальских женщин. Я вспомнил, что знаменитый лорд Кельвин провел на этом острове некоторое время в связи с прокладкой первого электрического кабеля, соединившего Англию с Америкой. Тут он встретился со своей будущей женой.

Второй нашей остановкой был Гибралтар. Сделали поездку вокруг скалы. Смотрели приспособления для собирания пресной воды и некоторые военные сооружения. Отсюда отправились в Алжир. На пристани нас встретила толпа, состоявшая из людей самых разнообразных национальностей. Многие были с больными глазами. Все оборванные, исхудалые. Видимо Франция мало заботилась о благосостоянии населения своих колоний. Посетили старую арабскую часть города: Узкие улицы, женщины с лицами, закрытыми чадрами. Везде нищета. От этого города осталось неприятное впечатление. Вечером вернулись на пароход, а утром были уже в окрестностях Ниццы. Было 12-ое февраля, тепло, но яркого солнца, которое мы видели в Алжире, тут не было. Ницца праздновала Карнавал. Набережная запружена народом. Шествие масок. На другой день отправились в Ментону, где собирались пожить месяца два после экскурсии по Средиземному морю. Тут было тихо и нам больше понравилось. В тот же день вечером пароход отплывал, а на следующий день утром мы уже проплывали узкий Мессинский пролив между Италией и Сицилией. Здесь в 1908 году отличились русские моряки, спасая пострадавших в Мессинском землетрясении. Такие же моряки, несколько позже, прославились своими жестокостями во время русской революции.

За проливом погода резко изменилась. Подул холодный ветер. Началась сильная качка. Через два дня мы были у берегов Палестины, по из‑за сильного волнения пристать не могли. Пассажиров высадили в Хайфе только на следующий день. Мы решили посмотреть Палестину, проехать автомобилем в Иерусалим, пробыть там два дня и потом по железной дороге направиться в Каир. Пароход должен был нас ждать в Порт Саиде. Погода была облачная. Местность однообразная. Подымаемся на гору и едем вдоль горного хребта. Вероятно тут когда‑то были леса, но все уже давно вырублено. Середина февраля, но снегу нигде не видно. Довольно тепло. Первая остановка — Назарет. Тут мы завтракали. Гостиница устроена англичанами. Покормили нас неплохо, но нам показалось довольно дорого. Поехали дальше. Возница называет некоторые места. Вспоминалась Священная История, которую изучали в детстве. В Иерусалиме остановились в английском отеле, кажется Царя Давида, у уцелевшей башни и части городской стены. Уже вечерело и осмотр города оставили до следующего дня. На следующее утро встали рано и начали осмотр. Город оказался совсем маленьким. Прошли немного вниз и оказались у главной церкви, привлекающей богомольцев со всех концов мира. До революции большинство богомольцев являлось из России. Русской церкви принадлежал целый ряд зданий и монастырей. Какова судьба этого имущества теперь, я не знаю. Продолжая наш путь и поднявшись на противоположный склон, мы оказались у главной магометанской мечети. Красивое и живописно расположенное здание. Несколько ниже мы увидели толпу евреев, молившихся и плакавших у остатков стены храма Соломона. После завтрака вчерашний возница предложил повезти нас в Иерихон. Мы согласились. Дорога шла среди пустынных скал вниз. Иерусалим расположен на высоте, кажется, около 800 метров над уровнем моря, а спускались мы в места почти на 300 метров ниже уровня моря. В долине течет Иордан. Опять удивление. Ожидали увидеть хоть небольшую, но все же реку, а перед нами текла ничтожная реченка почти без воды. От Иерихона ничего не осталось. Там теперь шли какие‑то раскопки. Везде были видны остатки лавы. Видимо здесь бывали неоднократно и землетрясения, и извержения лавы. Из Иерихона дорога шла по долине к Мертвому морю. Вода этого озера отличается весьма высоким содержанием соли, которая там теперь и добывается. С автомобилем все библейские места оказывались поразительно близко одно от другого. В Вифлееме сохранилась красивая церковь, вероятно времен крестоносцев. В подвале показывают пещеру, в которой родился Христос.

На следующий день занялись современной Палестиной, а не древностями. Мне хотелось встретиться с моим товарищем по Роменскому реальному училищу Рутенбергом. По телефону выяснили, что он живет в Тель-Авиве и назначили час свидания. Я не видел Рутенберга с 1921 года, когда он, на средства Ротшильда, изготовлял в Лондоне проект электрофикации Палестины. За 13 лет Рутенберг постарел, поседел, но все же был полон энергии и с увлечением рассказывал о своих постройках в Палестине. Говорил и о себе. Жена его, русская, переехала с детьми в Россию. Он теперь один и целиком вошел в дела Палестины. Изучил древнееврейский язык и по вечерам слушает, как его рабочие поют древне-еврейские псалмы. Одним словом, от былого члена боевой дружины революционной партии ничего не осталось. Ему шел 57-ой год. Во время второй мировой войны, в 1943‑м году, я прочел краткую газетную заметку — Рутенберг умер — сердце не выдержало.

Из Палестины поездом направились в Каир. По дороге только песок — пустыня. Во времена Моисея это вероятно выглядело иначе. В первый день по приезде занялись пирамидами и Сфинксом. Египтяне были замечательные строители. Пользуясь только самыми примитивными средствами, они умели передвигать камни громадного веса. Когда в 16-ом веке удалось перевести в Рим и установить перед собором один из египетских обелисков, это рассматривалось, как крупнейшее достижение инженерного искусства. На следующий день мы посетили знаменитый Каирский Музей с его замечательными коллекциями древностей. А потом осматривали город, его дворцы, мечети, рынки. Все было очень интересно, но нужно было спешить. На следующее утро надо было уезжать в Суэц, садиться на ожидавший нас там пароход. Прибыли в Афины. В Афинах на пристани мы наняли автомобиль, который целый день возил нас по городу и дал возможность многое осмотреть. Начали, конечно, с Парфенона. Замечательное здание, сохранявшееся в целости более двадцати веков и частью разрушенное только в сравнительно недавнее время. Видели остатки некоторых других храмов. После обеда посетили музей древностей. Закончили современным городом. Вечером надо было спешить на пароход.

Следующая остановка была в Неаполе. Первый день ходили по городу. Осматривали картинную галерею во дворце, музей древностей, а на второй день поехали за город на замечательные раскопки Помпеи. Был чудесный день. Конец февраля, по совсем тепло — настоящая весна. Вечером покинули Неаполь, а утром прибыли на Французскую Ривьеру. Вещи носильщик снес на вокзал и через полчаса мы уже были в Ментоне. Поселились в отеле на набережной. Окна нашей комнаты выходили на море. Прогулок, кроме набережной, было немного. Мы скоро все изучили. В хорошую погоду мы все время гуляли, а для плохой погоды я скоро нашел себе занятие. Привез с собой незаконченный манускрипт книги по устойчивости и занялся этой работой. Так прошло два месяца. В конце апреля наступило настоящее лето — можно было начать странствования. Начали с Италии — к северу от Альп было еще холодно. Остановились в Санта Барбара на несколько дней в том же отеле, где были в 1913 году. Бывшие тогда малые дети, брат и сестра, оказались теперь хозяевами гостиницы. Они нас хорошо устроили и мы пробыли там первые дни мая. Оттуда — прямо в Рим. В Риме мы никогда прежде не были и решили его изучить основательно.

По книгам мы кое‑что знали, теперь осматривали это в натуре. Начали с форума, древних зданий и старых церквей, потом перешли к осмотру Ватикана, его знаменитой библиотеки и картинной галереи. Знакомились с городом. Приняли участие в экскурсиях по окрестностям. Две недели, назначенные для Рима, прошли быстро. Мы порядочно устали. Надо было уезжать. С остановками во Флоренции и Венеции мы отправились в Югославию, прямо в Загреб. За сорок лет скитаний мне пришлось побывать и пожить во многих странах, но только в Югославии я не чувствовал себя чужим. Два года жизни в Югославии представляются мне теперь самыми счастливыми в моей жизни. И профессора и студенты относились ко мне с добрым чувством. Прощали мне мой ужасный хорватский язык, которого я так и не постиг за два года преподавания. Во время позднейших посещений Югославии я убедился, что некоторые выражения, смесь русского и хорватского, употреблявшиеся мной тогда на лекциях, остались и поныне в памяти моих бывших учеников. А этим ученикам теперь уже около шестидесяти лет.

Приехали в Загреб поздно вечером. Устроились в большом, комфортабельном отеле, которого в наше время не было. Югославия видимо богатела. Утром, не повидавшись со старыми знакомыми, отправились осмотреть город и его чудные парки. Только на другой день встретили Чалышева, занявшего мою кафедру в Загребе. Встретили и Рузского, бывшего коллегу по Киевскому Политехникуму. После Киева он занялся инженерными работами. Во время войны работал над проектом канализации Петербурга. После революции опять пошел в профессуру. Был одно время директором Петербургского Политехникума. Выбравшись из России, был профессором в Риге, а потом переселился в Загреб, где преподает прикладную механику. Встретили и других русских знакомых. В разговорах быстро прошло время и нужно было собираться ехать дальше — в Берлин к дочери. Пробыл там до начала июня.

Июнь — лучшее время года в Малороссии. Решил поехать в Луцк проведать брата, посмотреть родные края, оказавшиеся теперь в Польше. О моем приезде я брату ничего не написал. Он оказался в отъезде и должен был вернуться только вечером. Жена его хлопотала по хозяйству. Пошел погулять. Вышел за-город. Поля зеленеют, рожь только что выколосилась. Одна благодать! — совсем как у нас в Конотопском или Роменском уездах. По дороге идут дивчата в праздничных нарядах, очевидно в город. Идут по пыли босиком, черевички несут за спиной. Подойдут к городу — вымоют ноги в речке, наденут черевички и явятся в город в полном параде. Все осталось таким же, как бывало и у нас в давние времена. А как теперь по ту сторону границы? Никто ничего определенного не знает, только слухи, разговоры. Вдоль всей границы проволочные заграждения, пулеметы, сторожевые башни.

Брат вернулся только к вечеру, уставший, но он увлечен своей работой и всегда отстаивает интересы крестьян. Население это ценит, во всем ему доверяет и ищет его советов. Это придает ему силы переносить тяжелые условия жизни. Он до сих пор живет в маленькой квартирке с самой примитивной обстановкой и не видно конца этому житью. Я в то время уже имел в Америке некоторые сбережения и решил брату помочь. Я предложил ему устроить заем на постройку дома. Говорил о займе, так как подарка он не принял бы. Предложение брата заинтересовало и в ближайшие же дни мы с ним осмотрели несколько свободных городских участков, составили приблизительную смету и, вернувшись в Америку, я выслал нужные для постройки деньги. Свой дом, конечно, сразу улучшил положение брата, но, как мы увидим дальше, пользоваться этим улучшением ему пришлось недолго.

По возвращении из Луцка я наметил посетить несколько германских лабораторий. А потом предстояло ехать на Международный Конгресс Механики, который должен был состояться в Кембридже. Посещение лабораторий жену не интересовало и мы условились, что пока она останется в Берлине с дочкой, а по окончании моих осмотров мы встретимся в Гейдельберге и оттуда вместе отправимся на Конгресс. Я начал намеченные посещения лабораторий, но скоро заметил, что в Германии что‑то происходит, о чем газеты молчат. В Гёттингене навестил Прандтля. Он мне показался каким то озабоченным. Сказал, что на Конгресс в Кембридж не едет и доклада не пошлет. В лаборатории распоряжался молодой ассистент, которого я прежде не замечал. Видимо я приехал не во-время. В Дармштадте происходили манифестации. По улицам маршировали в военном порядке какие то люди и дети, очевидно школьники. Везде масса флагов партии Наци. Это напоминало демонстрации времен большевиков в Петербурге. Профессор, лабораторию которого я посетил, был видимо демонстрацией недоволен, но о причинах торжества ничего не сказал. Только позже я узнал, что в эти дни произошло важное событие. В Германии было две фракции Наци, Берлинская и Мюнхенская, боровшиеся за власть. В эти дни Берлинская группа одержала верх, уничтожила главарей противной фракции и теперь торжествовала победу.

В Дармштате я встретил жену и мы вместе поехали в Гейдельберг, город старинного и знаменитого германского университета. Вспомнилось, что в этом университете когда то преподавали физику Гельмгольц и Кирхгоф, что одно время тут работал в химической лаборатории наш Менделеев. В самом начале двадцатого столетия тут училась значительная группа студентов из России. В науке они не прославились, но принимали видное участие в террористических действиях времен первой революции в России.

Приехали мы в Гейдельберг поздно вечером и с городом знакомились лишь на следующий день. Здесь, как и в Гёттингене, жизнь города развивалась под большим влиянием университета. Прошли по главной улице с интересными старинными зданиями. Тут протекает студенческая жизнь. Здесь расположены их излюбленные пивные, здания корпораций. Зашли в Собор, игравший важную роль во времена Реформации. Побывали на университетской площади. Университетские здания малоинтересны, это не Кембридж и не Оксфорд. По средневековому каменному мосту перешли на другую сторону Некара. Здесь где‑то жил Гельмгольц. Тут и холм, по которому он любил гулять. Он вспоминал позже, что лучшие научные идеи являлись ему во время этих прогулок, когда он медленно подымался в гору по одной из тропинок. Он заметил, что достаточно было одного стакана пива, чтобы процесс научной мысли пропадал.

На следующий день посетили знаменитый герцогский дворец — чудесное старинное здание. После его осмотра, подымались финикюлером на вершину соседней горы, гуляли там в лесу, любовались видом на долину Рейна. Пешком спустились в Гейдельберг и только к вечеру вернулись в свой отель. Утром следующего дня мы уже ехали дальше.

В следующий раз я попал в Гейдельберг только через двадцать с лишним лет при совершенно иных обстоятельствах. Я хотел осмотреть некоторые немецкие лаборатории и выяснить их состояние после второй мировой войны. Для этого требовалось разрешение американских военных властей. Пришлось явиться в Гейдельберг, где разместились американские военные учреждения и разговаривать с людьми, которым не было никакого дела ни до Гейдельбергского университета, ни до германской науки. Оставаться в Гейдельберге при таких обстоятельствах не хотелось и, покончив с делами, я уехал.

Из Гейдельберга поехали в Париж. У нас оставалось еще несколько дней до открытия Конгресса и мы решили остановиться там, чтобы встретить нескольких давних русских знакомых. Тут же удалось устроить одно интересовавшее меня дело. Еще до отъезда в Европу ко мне обратился один бельгийский профессор за разрешением издать французский перевод моей английской книги Теории Упругости. Я это разрешение ему дал, но через несколько времени получил от него письмо, в котором он сообщал, что, к сожалению, он этим разрешением воспользоваться не может, так как ему не удалось найти издателя, который согласился бы напечатать эту книгу. И вот теперь в Париже я встретил моего бывшего ученика по Киевскому Политехникуму Гольдмерштейна. Ему удалось выехать благополучно из Берлина и он переселился в Париж, где пока никакого дела не имел. Разговорились. Я ему рассказал о неудавшемся деле с французским переводом моей книги. Он мне сказал, что этот перевод, пожалуй, можно будет устроить. И действительно он все устроил. Та же фирма, которая прежде отказалась, теперь согласилась издать книгу. Чего не мог сделать известный бельгийский профессор, устроил незнающий французского языка беженец из России.

Из Парижа мы отправились в Кембридж. Конгресс оказался не таким многолюдным, каким был Конгресс в Стокгольме. Почти не было немцев, мало французов. Явились главным образом англичане. Заседания происходили в новом здании инженерной школы Кембриджского университета. Какая перемена за двадцать лет! До первой мировой войны эта школа имела одну комнату, в которой помещалась инженерная лаборатория. Теперь для нее построено особое большое здание с обширными лабораториями и аудиториями. Мировая война показала англичанам всю их отсталость в деле инженерного образования и теперь они старались исправить свою ошибку.

Президентом Конгресса был избран С. Е. Инглис, профессор инженерных наук и директор инженерной школы Кембриджского университета. Работы Инглиса мне были хорошо известны и мне было интересно встретиться с ним и поговорить об организации его школы. Утренние часы проходили в заседаниях отдельных секций, где делались доклады членами Конгресса. В послеобеденные часы мы приглашались различными Колледжами на чай. Тут в неофициальной обстановке члены Конгресса ближе знакомились друг с другом и обменивались мнениями по разным не только техническим вопросам.

На одном из таких чаепитий я встретил моего давнего знакомого Капицу. Он, как выяснилось из разговора, сделал значительные успехи. Ему покровительствовал Рузерфорд и он имел в своем распоряжении особую лабораторию. Физика, в своем развитии, требовала постановки опытов в больших размерах, заводского характера, и Капица с инженерным образованием Петербургского Политехникума имел значительное преимущество перед теоретиками университетского типа. Капица рассказал мне, что за время своей службы в Кембридже он не раз приглашался для докладов и для лекций в Советскую Россию и что он находит эти поездки очень интересными, так как после докладов и лекций можно очень приятно провести остаток лета где‑нибудь в Крыму или на Кавказе. Я заметил ему, что такие поездки не безопасны, — вполне возможно, что в один прекрасный день советская власть может его задержать и в Англию он больше не вернется. На это он только засмеялся — такой оборот дела казался ему совершенно невероятным. Но это как раз то, что с ним и случилось. Из поездки в Москву в 1934-ом году он в Англию никогда больше не вернулся.

Главным событием Конгресса был торжественный обед, устроенный для членов Конгресса в одном из старинных колледжей. Президент Конгресса оказался хорошим оратором и сказал интересную речь. Говорили и другие. Непрерывно громко говорил с соседями физик Рузерфорд.

После торжественного закрытия Конгресса я спешил в свой отель, чтобы собрать вещи и отправиться на вокзал. На улице встретил русскую делегацию, трех знакомых мне профессоров прикладной математики. Они только что прилетели из Москвы. Объяснения запоздания обычные. Министерство все время задерживало разрешения на выезд и когда разрешение, наконец, получилось, было уже поздно, Конгресс закрылся. Люди эти наверное хлопотали о поездке не один год, подготовили доклады, и вот результат.

После Конгресса мы отправились в Швейцарию, чтобы остаток каникул пожить на любимом Тунском озере.

В сентябре мы уже были в Анн Арборе. Начинался 1934-1935 учебный год. Я решил прочесть в этом году курс пластичности. В то время в этой области было сделано еще очень мало. Теория предмета была неразработана и лекции я посвятил главным образом изложению экспериментальных исследований в этой области. Впоследствии я эти лекции много раз повторил и они вошли, в качестве особого отдела, в третье издание моего курса сопротивления материалов.