В Берлине мы долго не оставались и отправились в Швейцарию. Поселились в Сан Морице, в Энгадине. Обычно в августе отели здесь бывали переполнены — теперь везде было пусто. Мы недолго пробыли в Швейцарии и через Италию двинулись в знакомую нам Ментону, где предполагали прожить остаток лета. Но вышло иначе. Газетные известия становились все тревожнее. Сталин вел одновременно переговоры и с французами, и с немцами. Наконец, мы прочитали в газетах о соглашении Сталина с Гитлером — значит война. Объявлена мобилизация. Оставаться на границе Италии нельзя. Муссолини — союзник Гитлера. В любой день могут начаться военные действия. Нельзя ехать и в Париж — железные дороги заняты военными перевозками. Решили отодвинуться километров на сто от границы и переселились в Сан Рафаель. Тут прожили недели три, ожидая конца мобилизации. Была объявлена война, но на французских границах никаких военных действий не происходило. Гитлер направил все свои силы на Польшу.
Наш отель был заполнен призванными запасными офицерами. Они получили военное обмундирование, но пуговицы мундиров нельзя было застегнуть на основательных животах этих почтенных французских граждан. Вид был комичный. Видел я и шествие по набережной призванных войск. Это были войска, прибывшие из северной Африки. Вид был поразительный. В обозе были телеги, запряженные лошадьми или мулами. Некоторые фуры тащили верблюды. Были и автомобили. Было совершенно ясно, что с такой организацией транспорта воевать трудно. Немцы, очевидно, на это и расчитывали. Оставив на западном фронте слабые заслоны, они направили главные силы на Польшу.
Недели через три движение, связанное с мобилизацией, уменьшилось, можно ехать в Париж. Отправились, но расписание поездов было военное и вместо десяти часов ехали почти двое суток. Наконец мы в Париже. Парижские улицы были совсем пустые. Запрещалось ходить без противогазовых масок, а купить их не так то просто — их недостаточно и они дороги. Видно предприимчивые люди уже пользуются военным временем для наживы.
В Париже узнали, что французские порты минированы и пароходы туда не заходят. Паш пароход голландский. Он отплывает из Роттердама. Нужно добывать бельгийскую и голландскую визы. Наконец все улажено, — уезжаем в Роттердам. Поезд идет медленно и мы приезжаем туда только ночью. Комната в отеле нашлась — можно отдохнуть от хлопот и от поездки. Утром выясняется, что день отплытия нашего парохода еще не назначен. Матросы отказываются плыть, пока не будет установлена особая страховка. Идут переговоры с пароходной компанией. Никто не знает, как будут действовать немецкие подводные лодки по отношению к судам нейтральных стран. По всему было видно, что до отплытия парохода придется ждать несколько дней. Времени достаточно, можно заняться осмотром города. Прошли по главным улицам. Побывали в городском парке. Зашли в большой универсальный магазин — вещи добротные, но старомодные. Поклонницам парижских мод тут делать нечего. Нашел и некоторых букинистов, с которыми когда‑то имел дела. Просмотрел их каталоги, но книг не покупал — впереди полная неизвестность.
Когда определенно выяснилось, что ждать парохода придется еще несколько дней, решили посмотреть и другие голландские города. На игрушечном поезде отправились в Гаагу. Чудесный город. Везде поразительная чистота. Всюду скребут, моют. Мы целый день ходили по улицам. Смотрели дворец мира. Практических результатов Гаагская организация не дала и люди продолжают воевать. Побывали и в Амстердаме. Картинная галерея оказалась запертой. Там было не до посетителей. Нужно было прятать картины в надежные места, чтобы они не погибли в надвигающейся войне. Город нам очень понравился. Некоторые каналы напоминали Петербург. По дороге в Амстердам проезжали знаменитые цветочные плантации. Голландия поставляет цветы на всю Европу.
После недели ожиданий нам сообщили, что вечером будет посадка пассажиров на пароход и ночью мы отплываем. Мы в последний раз прогуливались по приятным улицам, к которым за неделю ожиданий успели так привыкнуть. Тогда в голову не приходило, что все это будет уничтожено воздушной атакой и что, после войны, я увижу на этом месте голое поле.
Отплывали почему‑то ночью. Вероятно боялись воздушной атаки. Утром мы увидели, что за ночь мы уплыли недалеко и стоим в проливе у английского берега. Заметили, что в команде на палубе появились какие‑то новые матросы. Позже узнали, что ночью наш пароход принял участие в спасении команды грузового парохода, потопленного немецкой подводной лодкой. Я разговорился с одним из них и просто не верилось, что всего несколько часов тому назад этот человек тонул. Никто не знал почему мы стоим. На палубе появился капитан. Все его окружили, спрашивали о причине остановки. Он сначала молчал, потом произнес слово «мины». Это, конечно, никого не успокоило. Допрашивали, где мины, а капитан топал каблуком по палубе и показывал, что мины под нами. Наконец тронулись, медленно поплыли. Только к вечеру дошли до Саусхемптона, но тут не приставали, стояли на рейде. Шли какие то переговоры. Только в темноте двинулись. Я оставался на палубе, смотрел, что будет дальше. Видел в море какой то взрыв. Пароход резко изменил курс, но продолжал идти полным ходом. Все было освещено, чтобы показать, что это пароход нейтральной страны. Не хотелось спать. Потом лег не раздеваясь и заснул крепким сном. Утром вышел на палубу. Светило солнце, мы плыли в открытом океане. Подумалось, что опасности миновали. Тогда еще не знали, что подводные лодки могут действовать на любом расстоянии от берегов. Дальнейший путь прошел без особых приключений и мы благополучно прибыли в Нью Йорк. Тут мы не задерживались, надо было спешить. Я опаздывал на занятия в университете.
В Пало Алто все было попрежнему. В университете шли занятия, как всегда. Европейские события не нарушали обычного порядка. Время, свободное от университетских занятий, я решил использовать для составления книги по статике сооружений. Американские книги по этому вопросу казались мне мало удовлетворительными. Американские авторы учили «как» нужно вести расчет, но вопрос «почему» этот расчет приводит к нужным результатам оставался невыясненным. Особенно печально обстояло дело с расчетом статически неопределимых систем. Основные принципы, развитые Максвелем и Мором излагались так, что понять их было невозможно. Занявшись книгой по статике сооружений, я начал также преподавать этот предмет моим студентам и организовал семинар по тому же вопросу. Предмет интересовал меня и, видимо, и моих слушателей. Они не отказывались заниматься дома задачами, которые я им предлагал.
Так прошел 1939-1940 учебный год. На лето у меня было два предложения. Иллинойский Технологический Институт в Чикаго просил прочесть ряд лекций по устойчивости упругих деформаций. Мичиганский университет приглашал принять участие в Летней Школе для преподавателей механики. Я разделил летний семестр пополам и прочел в каждой школе пятинедельный курс. Начал с Чикаго. Читать пришлось для сравнительно небольшой группы студентов. Слушатели особого интереса к моему предмету не проявляли, да и я читал лекции без всякого увлечения. В городе стояла необычайная жара. Запахи, доносившиеся с Чикагских боен, отравляли атмосферу. Заниматься чем‑либо серьезным не было возможности и я тратил время на чтение корректур, печатавшейся тогда книги по пластинкам. Вечером — никаких культурных развлечений. Жизнь летом в больших американских городах невыносима. Я был очень рад, когда лекции, наконец, кончились и можно было уехать в Анн Арбор. Тут в небольшом городе не было такой духоты. Вечером можно было пойти в студенческий театр или на лекцию какого‑либо постороннего лектора. Разговоры шли, конечно, о войне. До нас она еще не дошла, но чувствовалось, что дойдет. По окончании лекций в Анн Арбор отправился прямо домой в Калифорнию, там не так жарко.
Начался 1940-1941 год. Занятия в университете шли по прежней программе. Зимой получилось приглашение принять участие в Летней Школе Механики в Анн Арбор. Я согласился и по окончании занятий в Станфорде отправился на восток. До начала Летней Школы имелось еще свободное время и я мог принять участие в летней сессии отделения механики Общества Инженеров Механиков, которая в этом году собралась в Филадельфии на кампусе Пенсильванского университета. Интересно было посетить город, в котором девятнадцать лет тому назад началась моя деятельность в Америке. Посетил я и Компанию, в которой производились работы по уравновешиванию машин. В лаборатории я встретил Бурмистрова, который мне так много помог в первые месяцы моей американской жизни. Он с ассистентом продолжал заниматься уравновешиванием машин и в то же время сделался владельцем Компании. Он живет в прежней комнате и по вечерам слушает граммофон. У него огромная коллекция граммофонных русских пластинок. Языка он как следует так и не усвоил. Живет до сих пор только Россией.
В один из дней сессии механики появились известия о начале войны Германии с Россией. Для всех это было полной неожиданностью. В последнее время появлялись иногда в газетах сообщения о возникавших несогласиях между Россией и Германией, но о войне как‑то никто не думал. Конечно, начались разговоры и гадания о том, чем эта война окончится. Вспоминали о недавних русских неудачах в войне с маленькой Финляндией и многие считали, что Германия победит.
К началу Летней Школы я вернулся в Анн Арбор. Предметом моих лекций была статика сооружений. Я писал книгу по этому вопросу и хотелось на слушателях проверить ясность моего изложения. К сожалению, большинство моих слушателей были преподаватели механики, для которых статика сооружений была предметом посторонним и мои лекции на этот раз большим успехом не пользовались. Да и общее настроение не благоприятствовало спокойной учебной работе. Чувствовалось, что Америка не останется долго нейтральной.
По окончании Летной Школы оставался еще месяц до начала занятий и мы с женой решили провести его на каком- либо курорте в Калифорнии. Выбрали местечко на озере Таго. Назвать это место курортом нельзя. На берегу озера стояло небольшое здание — столовая, куда мы собирались для еды. Кругом столовой располагались кабинки, где были постели для спанья. Другой мебели не было. Чтобы посидеть на стуле или написать письмо, нужно было идти в столовую. Каких‑либо дорожек для прогулок, кроме ничтожной тропинки вдоль берега и автомобильной дороги на некоторой высоте, не было. В столовой нас кормили плохо — никаких свежих овощей — все продукты из консервных жестянок. Прогулки вдоль берега были малоприятны — везде ужи. Довольно присесть на камне и через несколько минут вы окружены ужами.
Американцы, как видно, совсем не понимают спокойной жизни для отдыха. Приезжают на короткое время, купаются, катаются на моторной лодке, производят массу шума и уезжают. Мы не могли выдержать такой жизни и уехали домой раньше намеченного срока.
Начался 1941-1942 учебный год. В начале декабря я, как обычно, отправился на годичное собрание инженеров механиков в Нью Иорке. Тут мы прочитали первые телеграммы о нападении японцев на американский флот в Перл Харбор. Флот сразу понес огромные потери и в ближайшее время не мог воспрепятствовать японцам свободно распространяться по берегам юговосточной Азии. Германия, как союзница Японии, объявила Америке войну, но эта война уже началась до этого объявления. Америка посылала в Англию и Россию военное снабжение и съестные припасы, а Германия, чтобы помешать этому, пользовалась подводными лодками и топила грузовые пароходы. Сухопутная американская армия не была готова к войне. Эту армию нужно было еще организовать. Таким образом война сосредоточилась на восточном фронте. Воевали Германия и Россия. Лето 1942 года я провел дома. Работал над курсом статики сооружений.
В 1942-1943 году наши классы поредели. Студенты были призваны в армию. Остались только те, кто имел какие либо физические недостатки или получил особую отсрочку. Семинар продолжал существовать, но в нем участвовали только преподаватели. Занимались статикой сооружений.
Лето 1943 года началось с довольно продолжительной поездки по Америке. Началось с собрания инженеров строителей аэропланов в Лос Анжелосе, где я сделал доклад об устойчивости сжатых пластинок, подкрепленных жесткими ребрами. Работа, опубликованная еще в России тридцать лет тому назад, становилась теперь практически очень актуальной в связи с проектированием больших аэропланов. После доклада представитель одной из крупных аэропланных компаний заговорил о привлечении меня в его компанию в качестве консультанта. Но от этого я решительно отказался. Не хотелось опять возвращаться к практической деятельности.
Из Лос Анжелеса я отправился в Вашингтон. Морское ведомство желало получить мою консультацию по целому ряду вопросов, касавшихся кораблестроения. Я явился в лабораторию Морского Министерства на заседание и тут встретился с целым рядом старых знакомых по Компании Вестингауза и по Мичиганскому университету. Все они теперь работали на оборону. После заседания отправились вместе обедать в один из крупных загородных ресторанов. Нужно сказать, что за время войны ресторанное дело в Вашингтоне сильно развилось. Тут собралось много людей, имевших достаточно денег и времени, чтобы хорошо покушать. За столом разговорились. Вспоминали старые годы, когда эти инженеры учились у меня или со мной работали. Но действительность напоминала о себе и тут. Во время обеда два раза раздавались сигналы тревоги, тушились огни. Что эти тревога означали — не знаю. За время войны, насколько я помню, на Вашингтон ни одна бомба не упала.
Из Вашингтона я отправился в Провиденс, где меня просили прочесть ряд лекций по механике для «математиков», которые готовились работать на оборону. На первую лекцию явилась большая группа молодых людей призывного возраста. Дальше число слушателей быстро уменьшалось и дочитывал я лекции небольшому числу лиц. «Математики» никакого интереса к лекциям не проявили и я решил, что это просто группа молодых людей, уклонявшихся от воинской повинности. Внешние условия для лекций тоже были неблагоприятны. Был июль месяц. Стояла невероятная жара и только к вечеру можно было дышать и сделать небольшую прогулку. Одним словом никакого удовольствия от поездки в Провиденс я не получил и был рад, когда лекции закончились и можно было уехать в Калифорнию, где лето прохладное.
В 1943-1944 учебном году мне минуло 65 лет и по правилам Станфордского университета я должен был выходить в отставку. Коли бы я жил в старой царской России, то там бы вышел в полную отставку после 35 лет службы, т. е. в 1936 году, и получал бы пенсию достаточную для жизни без всяких хлопот. В Америке пенсий не полагается. Но я в пенсии и не нуждался: мои книги начали давать доход, достаточный для моей жизни. Все-же не хотелось так сразу прекратить учебную деятельность, которую любил и для которой имел еще достаточно сил. Университет, как видно, тоже был заинтересован в продолжении моей работы и нашел выход из создавшегося положения. В нарушение установленных правил мне предложили продолжать мою деятельность в качестве преподавателя, не занимающего кафедры. С этим предложением я согласился, так как оно даже улучшало мое положение — я освобождался от разных мало меня интересовавших заседаний и от участия в докторантских экзаменах.
В 1944-1945 учебном году я продолжал мои лекции уже в качестве преподавателя. Число студентов уменьшилось, но число моих лекционных часов увеличилось. Кроме обычных лекций для студентов приходилось читать вечерние курсы для инженеров, работавших на оборону страны. Что они делали днем, я не знаю, но вечерами они являлись на лекции в большом числе и приходилось читать в больших аудиториях, что, конечно, было утомительно. Особого интереса к читаемому предмету эти слушатели не проявляли. Было впечатление, что они отбывают какую‑то повинность.
В июне 1944 года после длительной подготовки союзники произвели грандиозную высадку на западном побережьи Франции. К этому времени Германия уже была совершенно обессилена войной с Россией и не могла оказывать значительного сопротивления на Западе. Без особых затруднений союзники заняли всю Францию и подошли к западной Германии. Тут они были задержаны немцами на пол года. Немцы уже не имели бензина, не могли сопротивляться воздушным налетам союзников и те могли безнаказанно разрушать немецкие города. Мы читали в Америке, что разрушают бомбами о аэропланов лишь сооружения, имеющие военное значение. Но по окончании войны мне пришлось осматривать эти разрушения и убедиться в том, что газетные сообщения далеки от истины. Бомбардировались и города, не имевшие никакого отношения к военным действиям и при этом уничтожались массы мирного населения. Примером такого ничем не оправдываемого варварского разрушения может служить, уже описанное мною раньше, уничтожение Дрездена.
Я, конечно, интересовался судьбой моих близких. Мой брат, живший в Восточной Польше и бежавший от большевиков, устроился в Западной Польше и там работал, как архитектор. Моя дочь, жившая в Берлине, покинула город и переселилась в деревню на берегу реки Везер, недалеко от городка Хекстер. Должен сказать, что Американский Красный Крест, обязанность которого помогать и устанавливать связи с родными по другую сторону фронта, никакой помощи мне не оказал и известия о моих родных я получал главным образом через моих учеников, оказавшихся на фронте. Иногда мне помогали и совсем незнакомые люди.
По окончании войны мой брат оказался в одном из лагерей для пленных, организованных американцами. Положение его было очень опасным. Лагеря посещались советскими представителями, которые особенно интересовались людьми, известными своей антикоммунистической деятельностью. Таких людей они вывозили в Россию и там уничтожали. Брату посчастливилось, он не был замечен большевиками и смог, через год после окончания войны, приехать ко мне в Калифорнию.