Гнусный день, полный таких горестей, не закончился. После того, как я заявила, что принц гнусно и извращенно скомпрометировал мою сестру, увидев ее в мокром платье и сам упав к ней в бассейн, и потому просто обязан на ней жениться, немедленно и сразу, не отходя от Мари, и тут же исполнять супружеский долг, меня заслали на чердак (папá). И пригрозили гнусной физической расправой (поставить в угол).

Но и после этого гнусный толстяк, так коварно обманувший хозяев и представившийся евнухом для обмана и введения в заблуждение невинных девочек, ибо не до конца был без греха, не уехал. Взамен вместо него в королевский замок уехало две фуры, набитые картинами под завязку.

Более того, мы с Мари, оказавшись в ссылке, все же слышали, что они исследовали и не открытые комнаты, причем им было очень весело. Я, по глупости, высказала отцу, где тайники, и теперь они вместе с отцом бегали по дому, как подростки, а от дома и то и дело отъезжали фуры.

Отец не соврал, когда говорил, что людей в эти комнаты не пустит – первым в них входил старший принц. Редкая сволочь – поняла я. Но я и так это ему сказала. Когда тщетно пыталась попасть с крыши в него вороньими яйцами, найденными в месте ссылки. Кстати, ворона, увидев разоренное гнездо у него на голове, атаковала мерзавца, и этот гнусный и жестокий садист свернул несчастной маленькой птичке в полметра, мужественно защищающей свое родное гнездо, шею.

Поскольку в гнезде были мамины штучки, которые своровала ворона, и они высыпались прямо перед мамой, я заорала сверху, чтоб ловили и вешали вора. На что мама, добросовестно заблуждаясь, долго грозила мне кулаком.

Дважды с крыши падали куриные яйца, причем по вольной траектории, но эта сволочь, наученная горьким опытом брата, ходила только в громадном мамином испанском сомбреро, и мы с Мари долго хихикали, свешиваясь с крыши и спрашивая, что эта девочка делает там внизу.

Правда, против нас открыли войну, после того, как с крыши упала свежая коровья лепешка с самой высочезной башни, причем подгадала так, чтоб накрыть человека, как он только выходил из дома, и еще не мог ничего видеть и подозревать.

На их гнусную клевету я заявила, что не обязана следить за поведением коров, и что каждый летает и какает где хочет и на кого хочет.

После того меня пытались поймать, бегая по крыше, но это было напрасно. Я бегала быстрей и громко кричала.

- Это что же, мне даже на чердаке спокойно побыть не дают?!? – завопила я, когда они с отцом вышли на тропу войны на самую покатую крышу. – Забирают последнее прибежище сиротки! Как не стыдно вам, все вам мало, надо забрать последнее!

Толстяк бегал за мной. У бедняжки была отдышка. Он кричал, что поймает гнусную сорванку, хулиганку, шкодницу и будет бить гнусного ребенка, и он вообще еще никогда не видел столь мерзких детей. И что у него теперь есть ясное понимание, почему их бьют. И что он пришлет маму, чтоб она занялась моим воспитанием по знакомству. А потом пошлет меня к белым медведям.

Я тут же оживилась и послала его еще дальше с указанием точного маршрута на этот раз. Он бегал, бегал и злился.

В конце концов, он оказался внизу.

- Не злитесь, это дурно влияет на печень! – позаботилась я сверху о его здоровье. Я сидела и ела фрукты, стараясь не попасть огрызком и косточками вишен ему точно в голову.

После этого толстяк увез на трех подводах громадную картину. Ту самую гнусную.

После этого, я, прорвав холст головой и чуть прорезав ножом, появилась в самом гнусном месте картины на подводе, и мерзко хихикала, глядя на их лица, когда они увидели мою голову. После этого толстяк бегал за мной кругами, обвиняя, что я порвала его имущество.

В общем, все в доме стояли на ушах, истерически бегали туда-сюда вместе со мной как кролики от любви, мама пила валерьянку, и все считали, что начался страшный суд, а они и не заметили; а мир сошел с ума. Все ходило ходуном, люди держались за головы, не в силах поверить кошмару, а я была исключительно довольна.

Мама истерически говорила внизу, что ей плевать, кто такой принц, и вообще на принца с пятого этажа, пусть он быстрей уезжает, может, ребенок успокоится и прекратит шалить, как всегда, устав до вечера и уснув от усталости. Поскольку, когда она шалит, все бегают очень быстро. У профессионального убийцы с бешеной реакцией дурные развлечения. И что она (я) может это делать непрерывно по десять часов, когда ей в голову ударит, и те, кто выживает и не получают удара сердца, помнят этот праздник на всю жизнь, это у нее с детства. И еще она так режиссирует и устраивает, что все теряют голову и бегают непрерывно. И что семья привыкла гасить эти приступы веселья, но когда никого нет, и что они развлекаются так вместе с сестрой (я и сестра), а он (принц) человек новый, и персонал новый, еще не привыкши, так что “кати отсюда, мальчик, быстрей!”.

Мальчик не понимал намеков, бегал за мной с красным от злобы лицом и кричал, что “этот ребенок – убийца, он доведёт меня до припадка”.

Я отчаянно визжала и хохотала, уворачиваясь от него, когда он на протяжении семи часов непрерывно гонялся за мной в поставленном на уши и сошедшем с ума доме.

Когда ему становилось мало, я выкидывала очередную шутку, и он из синего становился бурым и упорным.

Не знаю, сколько дней продолжались бы гулянки. Толстяк уже никого не слушал. С идиотским выражением барбоса, следующего за врагом, он рвался и рвался за мной, не слыша вообще ничего и никого. По-моему, он чокнулся. Он даже своих приехавших слуг, которые вырастили его, не отличал от столбика. Он тяжело и загнано дышал, еле ходил, но держал цель и рвался к ней непрерывно. Я отчаянно визгала, удирая от упорного гостя.

- Мир сошел с ума... – покачивая головой из стороны в сторону, бормотал старый слуга, ходя кругами вокруг столба.

Остальные слуги ходили в обратную сторону вокруг дома.

Отец с кем-то ругался наверху, не обращая внимания на эти крошечные шалости.

- Ну как я ей запрещу это делать? – чуть не плакал он. – Вот пойдите и остановите ее рвущиеся искрящимся фонтаном шалости сами!

Послышался маленький бой. Похоже, папе кто бил по голове. Вазой.

- Да, я разрешал ей это делать и раньше, – крича, оправдывался папá, – ибо большие сабантуи веселья и шалостей, которые она устраивала везде, доводя чуть не до умопомрачения персонал, были для нее репетициями того переполоха и хаоса, который она привыкла режиссировать во вражеских лагерях или тех домах, где надо было что-то выкрасть... Это сотни раз спасало нам жизнь, игра это всегда тренировка... Она уже чувствует толпу просто удивительно, кажется инстинктивно, и те взрывы смерти, паники и хаоса, которые она в одиночку устраивала в самом центре расположения лагеря солдат, надолго запоминались врагам. Один раз она устроила такой хаос в темноте в лесу, что почти голыми руками вырезала целый полк, отправленная на разведку, уничтожив солдат вместо того, чтоб разведать или чтоб они просто поймали ее, когда обнаружили. В этой панике она наловила столько рыбы, что они разбежались по лесу, а она одна осталась в лагере, хоть должно было быть наоборот.

Судя по шуму, ударам веера и крикам, производимому там, я поняла, что какая-то старая женщина занимается воспитанием моего отца.

Все еще полная весельем, я быстрей слиняла прочь, пока меня не воспитали тоже. Это бывало больно. У отца исключительно гнусные знакомые старушки, считающие его ребенком, а нас так вообще своим объектом воспитания. Не знаю, кто им вбил в голову эту глупость, что на них это возложено, но я очень страдала, когда старушки были убеждены, что я должна им подчиняться как компаньонке и дуэнье, чтоб они меня воспитали.

Одна из них, какая-то родня на киселе, вообще считала меня своим дитем (условно), и поступала соответственно (больно). Она методично и упорно мечтала сделать из меня леди.

Гнусный замысел!

Я делала все возможное, чтобы сорвать и расстроить ее коварные планы.

Кончился день, в котором было столько визга и смеха, плохо – приехали усатые няньки из дворца под два метра ростом (те, кто растили “мальчика”). В числе которых были и его учителя (фехтования, бокса и, как ни странно, джиу-джитсу), и, увидев, что их маленький мальчик сбрендил (носится по поместью вдрызг пьяный с большим ножом в руках), взяли его под белы рученьки, да в карету.

Все сразу поняли – допился ребенок до белой горячки, усы торчком, фрак волочится за ним хвостом, а в самые последние минуты вообще стал кидаться на всех с ножом – ему везде мерещились привидения, и даже в старушке ему мерещились молоденькие девочки. Я чуть от смеху не умерла, когда он бегал по кругу вокруг тополя с ножом за нашей худенькой бабулькой-воспитательницей, уверяя, что сделает ту королевой.

Его взяли в самый разгар этого веселья. Хорошо хоть поспешили – мы с Мари как раз умирали и уже больше даже не могли плакать, бездвижно лежа над ними на крыше веранды, и с нее со всей силы болея душой за нашу бабушку, и помогая ей, чем могли (криками куда бежать и искренними соболезнованиями, и пожеланиями, и состраданием до слез). Мы так были взволнованы, что рыдали даже еще над живой. Мы такие жалостливые и чувствительные!

Добры молодцы подхватили принца под белы рученьки, отчаянно матерясь, ругаясь и упрашивая при этом, когда толстяк “увидел” в них молоденьких девочек. Мы с Мари лежали покатом на крыше и стонали тихонько.

Один из богато одетых гвардейцев пригрозил нам кулаком.

- Мы еще с вами разберемся! – рявкнул он. – Еще посмотрим, что скажет королева, когда узнает, что за картинки вы дали в приданое маленьким детям!

- Маленьким детям – спокойной ночи!!! – хором проскандировали мы с Мари им вслед.

В карете задергались.

- Я! Я! – заорал гвардеец.

Я приподнялась, нахмурилась и вперила в него холодные глаза.

- Ну и что ты мне сделаешь? – вдруг холодно всерьез спросила я, перестав играть.

Тот вздрогнул.

А потом, уставился на мое лицо взглядом, и вдруг побелел. И прикипел к моему лицу взглядом.

Что он там увидел?

Мари даже заглянула в мое лицо спереди, вытянув голову вперед, подлезши под рукой и повернув свою голову назад – у мальчика был такой вид, точно он увидел вурдалака.

Я тоже скосила глаза, но клыков не увидела.

Странно.

Он так на меня смотрит.

Глаза выпучены.

Рот открыт.

Может, у меня уши выросли как у слона?

Гвардеец захлопнул рот, быстро захлопнул дверь в карету и быстро уехал.

Я достала зеркальце и бросила на него взгляд. Да, конечно... Лицо немного запачкано черникой, косы мокрые, платье ужасное и даже помятое. Мужчину можно немного понять, хотя мне ужасно обидно. Язык черный! – догадалась я. Он догадался, что я дочь змия и ела чернику!

Но реакция знати мне не нравилась. Это уже не первый. Что-то в этом деле дурное.

Я смотрела в зеркало и прихорашивалась, а сестра внимательно разглядывала меня. Очень внимательно, с профессиональным интересом, не упуская никакую деталь.

- Ты действительно хочешь выйти за него замуж? – наконец, спросила меня Мари.

Я широко раскрыла глаза.

- За кого!?

- За принца!

- Толстого!!??!!

Мари передернуло от отвращения даже от одной такой мысли. Она поежилась.

- Не совсем же я безжалостная палачка! – обижено ухмыльнулась она. – Ты еще какую-нибудь мерзкую гадость, чтоб меня вырвало, не могла придумать? За Джеки!

Меня передернуло.

- Чтоб меня вырвало!!! – экспрессивно ответила я ее же словами.

Мне действительно не хотелось. Я посмотрела на нее.

- Такая партия! – мечтательно сказала Мари, отворачиваясь.

- Бери, не жалко! – щедро сказала я, махая рукой, мол, бери.

Мари передернуло.

Мы обе свалились от смеха на пол. У обеих реакция, на самом деле, одинаковая.

Только Мари большую часть жизни провела в Англии как леди, и потому над ней довлеют типичные английские предрассудки и снобизм, который она сама не замечает. Хотя и изрядно потрепанные. Принц считается очень выгодной партией, а разговоры того круга девушек, где, на несчастье, выросла Мари, в основном только об этом. У них хорошая партия – вроде смысла жизни. А титул – это святое. И еще – они все считают короля чем-то необыкновенным, и его воля тут прямо закон для них.

- В гробу я видела мальчика! – деловито говорю я. Мы просто болтаем, понимая друг друга с полуслова, нам хорошо. На самом деле, как бы окружающим не казалось, мы очень, очень близки как сестры и товарищи, связанные боями и обязанные друг другу сотни раз жизнью. Редко найдется такие настоящие сестры. Окружающих может обмануть некоторые заскоки Мари, но на самом деле мало кто знает, что мы буквально чуем друг дружку с полуслова, с полунамека и понимаем друг друга без слов. Мы хуже, чем близняшки, ибо у нас воспитание бойца, железная дисциплина мыслей и чувств, воля тигра, и, главное, отточенная наблюдательность и знание людей, позволяющее видеть друг друга насквозь; мы не родились и жили в одной семье как обычные сестры – мы сражались и умирали вместе, потому сестринские узы в тысячи раз сильнее и крепче, чем между обыкновенными сестрами! Обычные люди вряд ли способны даже предположить крепость этих уз, сотня тысяч сестер так любить не могут, как мы любили и помогали всегда друг другу! Для нас сестра, соратник – это святое.

Тепло...

- Ну и зачем мне Джекки? – пожав плечами, наконец, сказала я. – Он даже не король! Что я с ним буду делать?

- Ну... – растеряно протянула Мари. – У него такой титул. Принцессой будешь!

Мы снова начали хохотать и кататься по земле как безумные.

Так нас и нашла мама, которая загнала нас в дом.

- Теперь можно ждать обвинений в государственной измене! – сквозь зубы сказала мама.

- Я изменила королю? Или принцу? – хихикнула я.

- Это не повод для шуток, Лу! – строго сказала мама. – Родные гадючники самые страшные, ибо тут приходится жить и лавирировать среди змей, не убивая их! Отольются кошке мышкины слезки!!!

Мари тут же сработала и погрозила мне пальчиком.

- Нельзя издеваться над принцами! – вывела она мораль из материнской басни.

Мама мрачно глядела на нас.

- Подумать только, это мои дочери! – тоскливо сказала она.

- Твои! Твои! – закричали мы горластыми непоседливыми птенчиками, наскакивая на нее, словно глупые толстые скворчата, которые требуют у мамы червячка сидя с раскрытыми клювиками.

Мама не выдержала, и засмеялась вместе с нами, пытаясь ладонями пригнуть нас к себе.

Мы тоже весело хохотали, повалившись на диван и махая ногами от удовольствия.

Мама щекотала нас, а мы умирали от смеху и громко визжали.

На крик вошел отец.

- И кто поверит, что это англичанки? – печально вопросил он пространство, устало бухнувшись на диван.

- Мы! Мы! – наперебой заверещали мы, тыкаясь в отца носами и бодая головами.

- Надеюсь, старший принц достаточно получил мзды, чтобы не отправить нас утром к белым медведям, когда проспится... – тяжело сказал отец.

- Получил, получил! – успокоила я его. – Мы ему так дали!!!

- Эх, тяжко мне на душе, девочки... – вздохнул отец. – Я не шучу. Что-то негодно в этом королевстве, нюхом чую, здесь нечисто... Как не тягостно мне это говорить, девочки, гулянки кончились, дома тоже переходим на военное положение, хоть это и Родина... Что-то здесь назревает, и мы, похоже, как одни из самых важных ликвидаторов и работников со своей собственной шпионской сетью, вляпались в это дело по вот так, и оказались против своей воли в центре тайфуна. Нас всерьез считают за один из ключевых факторов безопасности страны, и использовать или уже устранить его планируют все... – отец развел руками.

И вдруг наклонился к нам и сказал одними губами:

- С этого момента считайте, что мы на вражеской территории и ведите соответственно. Пока вы тут играли, на меня вышел один из столпов страны и конфиденциально и по знакомству попросил для него тайно разобраться, что здесь творится, и ликвидировать источник... Можно ждать самых изысканных покушений, девочки, спасибо за отличное прикрытие встречи, вы нам помогли на пять...

Отец мерзко ухмыльнулся поднимаясь.