— Что с ней?! Она жива?!? — это чей-то истерический голос.

Я не сразу поняла, что это обо мне, и я неожиданно для себя валяюсь на полу.

— Проклятые галлюцинации! — ответила на первый вопрос я, приподнимаясь из положения лежа. — Со мной плохо!

— Ничего, сегодня день излечений, это пройдет, — сказал подошедший священник. — Чем она страдала?

— Необоснованной ненавистью к дуракам и свящ… — я не договорила, ибо Сахэн резко наступила мне на ногу. И больно, совсем как тэйвонту, а не как девочка.

— Ничего, это пройдет, — не услышав, стандартно проговорил священник.

Сахэн не выдержала и захихикала.

— Ты можешь мне объяснить, почему и как ты все превращаешь в цирк? — беря меня под руку, ехидно спросила она.

— Это не я, — хмуро ответила я. — Они сами стараются… Я только смеюсь.

Сахэн захихикала еще громче.

— Когда надо, — добавила я.

Сахэн начала смеяться по настоящему.

— И в нужных местах, — уточнила я.

Сахэн уже была не в силах остановить всхлипы смеха.

— У нее начинается стандартная истерика, — тут же объяснила я окружающим, — такая болезнь.

Сахэн стало только хуже.

— Это бывает при эпилепсии, не бойтесь! — похлопала я отшатнувшегося купца по спине. — В сочетании с бешенством дает потрясающие спазмы…

Сахэн закусила губы, но вместо этого у нее из глаз брызнули слезы, и она задергалась, пытаясь успокоить его, то есть погладить его руку, как она это делала. Купец испуганно кинулся прочь.

— Развлекаетесь? — раздался вкрадчивый голос сзади, и меня обхватили чьи-то руки.

— Кажется, тебя выслали! — сквозь зубы неслышно заметила я, разозлившись.

— Мне тоже так кажется! — усмехнулся Карен.

— Карен, немедленно отпусти меня и стань как все нормальные люди, спереди… — зашипела я.

— Чтоб опять увидеть то, что ты захочешь, Аниа? — он откровенно ухмылялся. — Когда ты научилась синтезировать другой запах? Это умеют только редкие аэнцы!

Или я опять под майей?

— Мне кажется, ты сам себя обманываешь! — честно сказала я. Как всегда, именно поэтому мне и не поверили.

— Почему мне так приятно тебя держать?

— Потому что этого пока не видит Радом, — справедливо отметила я, — после этого тебе будет очень неприятно и больно ходить…

— Ты злючка!

— Тебе сейчас будет очень больно! — пообещала я.

— А кто убил Лорда Риберийского и двух его тэйвонту? — спросил Карен. — Ты даже перстень не сняла!

— Ты становишься наглым и опасным! — сказала я.

— Может тебя прямо в таком виде доставить отцу?

— Карен, тут нет ни одного нормального человека, который принял бы меня за Аниу!

— А графа Хэнсо? — не слушая, продолжил он обвинять.

— Тэйвонтуэ! — не мудрствуя, ответила я.

— Но ты же ей приказала!!!! — возмутился он. — Вон он, знак, сияет и пульсирует!

Камень действительно светился и пульсировал, словно между ним и скульптурой была протянута тонкая нить…

— Если ты меня не отпустишь, я тут точно так же прикажу тебя казнить! — пообещала я.

— Они этого не сделают! — неуверенно сказал он. — И не поверят… — последнее, правда, он прошептал еле слышно.

— Ты сомневаешься? — презрительно сказала я. — В том, что они примут меня за

Властительницу? Или в том, что я это сделаю?!? — хмуро и властно спросила я, подозрительно выпрастывая руку.

— Ты не посмеешь убить в Храме! — проглотил он.

— Сотня свидетелей подтвердят, что ты меня лапал в Храме, — хладнокровно парировала я.

— Не лапал, а обнимал! — запротестовал он.

— Я тронута, что это так называется! А теперь пусти.

Я дотронулась до него перстнем, слегка повернув больную руку, и он ахнул от боли.

— Немедленно убирайся прочь, пока я тебя не убила, — удовлетворенно сказала я.

Он что-то молчал.

Обернувшись в обмякших руках, я с удивлением увидела безжизненные глаза… Я ахнула, и только потом сообразила, что он в глубокой отключке, но жив.

— Ты Аниа? — отчаянно спросила Сахэн.

Ну вот, опять начинается! — устало подумала я. И утомленно сказала:

— Ты когда-нибудь научишься верить?

Я осторожно поставила его у стены, чтоб он стоял, как настоящий.

— Ты его когда-нибудь видела? — шепотом спросила Сахэн, поверив мне.

— Да, но он принял прошлый раз меня за Аниу. Он зашивал мне руку, — замучено объяснила я, ибо мне не хотелось сейчас говорить. Как всегда при духовном подъеме я почему-то уставала от пустой болтовни, а я ее наговорилась достаточно. — Но я не Аниа, — я ее видела.

— О Господи, это Карен да?! — до Сахэн, наконец, начало что-то доходить, и она сопоставила носившиеся слухи. — И он принял тебя за Аниу? И обвинил ее? — ахнула она.

— Да, и потому чем быстрей ты скажешь мне, кто я, тем быстрей я с этим всем покончу, — я нетерпеливо махнула рукой, показывая ненароком на карту Дивенора, брезгливо сбрасывая чью-то руку с рукава.

Почему-то Сахэн при этих словах вздрогнула и побледнела.

Не говоря, она, насупившись, потащила меня к скульптуре…

Почему-то вид стоящих на коленях людей меня раздражал.

— К ней никто не может подойти! — сказал кто-то рядом. — Был только один случай после того, как она вновь открылась.

— Ты! — я яростно взглянула на появившегося рядом Карена.

— Я! — нагло сказал тот, довольный собой до невозможности.

— Тебя еще раз коснуться? — ласково спросила я.

— Нет уж, спасибо, обойдусь! — ядовито сказал он. — Крапива! Маленький скат!

Он мгновенно отпрыгнул, как только я постаралась приблизиться.

— Спасибо за комплимент! — довольно сказала я.

Он выругался.

— Милый, ты не мог бы слинять?

Человек, похоже, обиделся.

— Понимаешь, у меня дело, — проникновенно добавила я. И, вздернув нос, застенчиво и невинно добавила, дернувшись к нему: — Я пришла лечиться!

— Голову, голову надо лечить! — нагло прокричал Карен, отскакивая.

Я как раз этого и хотела…

— Ох, ушел, — облегченно проговорила Сахэн, вытирая холодный пот. — Теперь помолимся…

Я поглядела на людей, стоящих на коленях, и содрогнулась от ужаса и отвращения. Никогда этого не будет! Никто не согнет меня, не сломает, не заставит унижаться! Между любимыми может быть просьба, между ними естественно сотрудничество, ибо любовь не унижает, но рада помочь… Такая просьба даже радостна… Но унижение… Вымаливать помощь… Что это за извращение такое?

Даже представить невозможно ситуацию, в которой я могла бы оказаться на коленях! Никто не принудит меня! Ни силой, ни чтоб так, добровольно, воспитанием, червяки, сами уже с детства на колени перед силой становились!!!

Хуже всего даже не сломанные, а вот такие — которые так воспитаны в холопстве и рабстве с детства, что не видят в унижении ничего такого и радуются, как псы, вымоленной подачке!

Но Сахэн…

Она не понимает, как мне тяжело…

…Она меня так уговаривала, и так мечтала, чтоб я помолилась, что я сдалась скорей из любви к ней. Ладно.

Вздохнув, преодолевая сопротивление, я подняла глаза к окну и, словно читая сунутый священником в руку текст молитвы, и тихонько переиначив его под себя, я сказала скороговоркой:

— Господи, — и такое тепло разлилось по сердцу! Я даже вздрогнула. — Я… не молюсь, — твердо все равно подчеркнула я, — …быть укрытой от опасностей, но лишь о крепости своего бесстрашия и о абсолютной непоколебимости, встречая их, — с трудом произнесла я, сжав зубы, так тяжело было само понятия вымаливания, хоть я и ничего и не просила. В моем понятии общение с любимым, даже просьба, была радость и сотрудничество, счастье общение, когда от каждой минуты, проведенной рядом, даже от каждой мысли о любимом ожидаешь блаженства. И приходишь не ради просьб, а ради любви. — Пусть они останутся, какими были…

Я склонилась от напряжения.

— Дай не покорности, а воли, мужества и дерзости ломать и побеждать препятствия, условия и сам мир!!! — вдруг резко выдохнула я, поднимая гордую голову и распрямляясь от побежавшего во мне тока энергии. Рассерженная своим унижением. И пользуясь тем, что Сахэн побежала, расстроенная, за священником.

— Впрочем, не дай, а не мешай!!!

Православного раба, вдруг проявившегося во мне, это "дай", я тут же выдавила из себя по капле… После рабства перед "богом" почему бы не склониться перед кесарем, потом перед господином, потом перед богатым, а там и до покорства тьме недалеко… Там, где правоверия, там само собой рождается крепостничество, подхалимаж и рабство… Это история… Сделав один раз, другой раз подтереться честью уже легче… А от покорности судьбе до потворства тьме вообще недалеко… А от непротивления злу до пассивного гомосексуализма вообще рукой можно коснуться… Тех, кто "не противится", не сражается, не уничтожает врага мужественно и холодно, черт побери, тех е… О черт, это же молитва!

Я, клянусь, действительно смотрела в окаянную книжицу. Вылавливая оттуда очередные слова покаянной и просительной молитвы. Чего бы тут такого сказать еще Богу? Вот слова… ну я их чуть подкорректировала, но слова ведь те же… ну а что чуть звучат не так, что ли… То ведь это же ничего? И тем более Сахэн не слышит и не осуждает… Я хорошая православная…

— …Я не прошу утишить мою боль, и пускай сердце само мое победит ее не дрогнув и не отвернувшись от врага!!!! — жестко и яростно, как приказ себе, выдохнула я… нет, молилась хладнокровно Богу я… Как делала все…

Это молю меня раздражало… До невозможности… Оно было отвратительно… Но я все терпела… Чего не сделаешь ради близких… Только взбесило чуть разве упоминание о покое, добром здравии и благополучии…

— Пожелай мне не покоя, но хладнокровия и равновесия среди бурь и смятений, чтоб мой меч не дрогнул, убивая врага! — выплюнула я… Наконец-то я нашла нужную вежливую форму обращения, не затрагивающее мое достоинство. — Не избавь меня от препятствий, горестей и преследований, но пусть жизнь моя будет ярка и напряженна, как у Героя, подвигом, пусть я пройду по острым камням жизни босыми ногами сдирая их в кровь сама, но всегда сражаясь и страдая… И не на секунду не выпустив меч из рук, не пошатнувшись мужеством, не отступив от Света и Тебя!!!!!!

Боже, что я такое сказала!!! Пламя гениальности зажигается не антропоморфной рукой, но лишь исключительно собственным духом… — подумала я сквозь зубы, корректируя церковное утверждение… Какое там дай! Все гении, которых я знала, пробивались сквозь пот, кровь и слезы… Эти люди, как балерина, легки и прозрачны на людях, и плачут наедине от кровавого пота и порванных связок, самозабвенно работая наедине до седьмого пота… Незабвенный пот чудесной легкости… Она исходит кровью и волей… Приснопамятный поэт дивной невесомой утонченности стиха, легкой и естественной, как перышко, словно выскочившее само собой, на самом деле работал непрерывно, не отрываясь целыми годами у себя на даче. И черновики его горят от изменений и поправок, где каждая строка и слово менялось по десятку раз.

— И чтоб ярость битвы и мужество мое не померкло! — метала я. — И чтоб рука моя не дрожала, рубя! И чтоб меч мой не сломался, Господи! Господи, не скучного бытия и покоя пожелай мне, ибо я сражаюсь сама, но бешенной и бурной жизни, полной молний, сражений и огня!!! Я не молю помощи в делах, я хочу сражаться!!! Сражаться!!! Сражаться!!! И чтоб дух мой не угас, и чтоб железна и неотступна была я в преследовании цели и врага!!!! — я почти кричала, страшно выстреливая потоки воли и утверждения в пространство, пьянея от энергии и восхищения, и не замечая, что половина людей с ужасом смотрит на меня, а другая стоит на коленях, закрыв лица и головы ладонями… Молитва Воина… Я ведь стояла близко к скульптуре, вытянув в пространство руки, словно заклиная Космос…

Сахэн вернулась…

Я заметила ее краем глаза… Надо было показать ей, что я действительно что-то прошу…

— Охрани только достоинство мое, Господи, — не дрогнув в лице и не переменив речи, сказала я, — остальное я возьму сама! — смиренно и кротко сказала я, молитвенно сложив ладошки на груди и подняв голову к потолку… не смотря на Сахэн, будто ее не видела, полностью поглощенная молитвой…

— Dixi! — по ошибке выпалила я вместо аминь, не заметив этого.

И облегченно вздохнула. Сделано.

Услышав окончание, подошедшая Сахэн упала в обморок.

— Dixi? — прошептала она. И чего она?

Ах да, я сказала не то, поняла я, но это чепуха. Просто привычно сорвалось…

Что тут такого? Dixi — обычная формула Верховных Властителей, в частности Даррина, пришедшая из Славины, и на его родном языке значившая — Я Сказал! (Я Сказала!) Сказано! Навсегда. Приказ.

Обычное, простое завершение, значащее, что я беру ответственность…

И чего тут падать в обморок?! Аминь так же не на нашем… Я всегда пользуюсь этой формулой завершения и ответственности — как подпись ручательства и чести под словом и утверждением! Я СКАЗАЛА! И так оно и будет — слово тэйвонту выше клятвы, оно хуже стали, если сказано… Потому такая ответственность и так мало обещаний…

Ну, подумаешь, вырвалось…