Сгорбившись, Двадцать два ковырялся ложкой в овсянке. Он подпер голову рукой, закрыл глаза и чуть ли не улегся на стол.

Мы с Эвер сидели напротив, и она, заметив его угрюмое выражение, с тревогой посмотрела на меня. Сегодня она выглядела немного лучше. Ночью никто не рычал. Я заснула и ни разу не просыпалась.

– Ты в порядке? – спросила у него Эвер.

Лучше бы не спрашивала. Он явно не был в порядке, как и большинство салаг после первого задания.

– Бессмысленно, – промямлил он.

– О чем ты? – спросила Эвер.

Двадцать два взглянул на меня:

– Ты зря теряешь со мной время. Надо было брать номер Сто двадцать один. Я никогда не научусь.

Эвер озабоченно сдвинула брови и смотрела то на меня, то него.

– Все образуется, – сказала она.

Соврала, конечно.

Двадцать два тоже уловил ложь. Он нахмурился и отвернулся с суровым гневом в темных глазах.

– Тот тип выстрелил в тебя четыре раза, – сказал он. – А ты и глазом не моргнула, как будто все это не с тобой происходит.

– В меня много стреляли. Привыкаешь, – ответила я.

– Это ты привыкаешь. А я не могу.

– Тренер изрешетил ее, – негромко проговорила Эвер, и я застыла. – Она тоже боялась, поэтому они с охранниками палили в нее, пока страх не прошел.

Это была правда, но я рассердилась на Эвер за болтливость. Поначалу пули парализовали меня, напоминая о моей человеческой смерти, и тренер счел это неприемлемым. Он попросил охрану стрелять в меня, пока во мне не выработается равнодушие.

Двадцать два немного смягчился и повернул ко мне голову.

– А кто был твой тренер? – спросил он, вкладывая отвращение в каждое слово. Это он зря. Единственной причиной, по которой я выжила, было то, что мною занимался хороший тренер.

– Сто пятьдесят семь. Он умер на местности несколько месяцев назад.

Во всяком случае, так сказал мне Леб. Моему тренеру было почти двадцать лет.

– Просто позор, что я не остановил того молодчика, – пробормотал Двадцать два, скрестив на груди руки.

– Все дело в том, что ей это пошло на благо, – объяснила Эвер, не обращая внимания на мое недовольство. – Пойдет и тебе.

– Не надо мне этого блага. Я вообще не хочу этим заниматься. – Надувшийся, со скрещенными руками, он напоминал капризного трехлетку. Это было почти умилительно.

– У тебя нет выбора, – сказала я.

– Значит, должен появиться. Я ни в чем не виноват. Я не просил о смерти и воскрешении из мертвых.

Я оглядела помещение в надежде, что люди не слышали. За такие речи рибутов списывали.

– Возьми себя в руки! – понизила я голос. – Труднее всего бывает в самом начале. Ты приспособишься.

– Нет, не приспособлюсь. Я не хочу превращаться в какого-то монстра, которому нравится охотиться на людей.

И с этими словами он сделал жест в мою сторону.

Мне будто нож вонзили в сердце. Я моргнула, не зная, как понимать эту боль. Его упрек зазвенел у меня в ушах, и мне вдруг стало трудно дышать.

«В какого-то монстра, которому нравится охотиться на людей».

Его слова задели меня; я совсем не хотела, чтобы он думал обо мне так.

С каких это пор меня стало волновать отношение салаг?

– Ну так проваливай!

Резкий ледяной голос Эвер заставил меня вскинуть глаза. Она гневно смотрела на Двадцать два, сжимая вилку, как будто подумывала использовать ее в качестве оружия.

Он взял поднос и встал. Я украдкой глянула на него и увидела на его лице полнейшую растерянность и удивление. Чем они были вызваны, я поняла плохо. Он открыл рот, посмотрел на Эвер и отчего-то передумал говорить. Потом повернулся и, ступая очень неуверенно, ушел.

Эвер выдохнула и ослабила хватку на вилке.

– Это же чушь. Ты ведь понимаешь? Полнейший бред.

– Что именно? – Мне все еще было не продохнуть. Его обидные слова продолжали звучать в голове.

– Ты не монстр, которому нравится охотиться на людей.

Я нахмурилась. Такое обвинение казалось справедливым. Парня можно было понять.

– Рен, ау!

Она заглянула мне в лицо и накрыла ладонью мою руку:

– Он не прав. Проехали?

Кивнув, я высвободила руку. У Эвер была теплая кожа – намного теплее моей, и от этого стеснение в груди только усилилось.

– Я все еще не верю, что ты выбрала Каллума, – произнесла она, принимаясь за овсянку.

– Пожалуй, с ним будет нелегко, – отозвалась я.

– Но ты всегда берешь большие номера, – напомнила она. – Ты всегда и во всем поступаешь одинаково.

Я подняла глаза и натолкнулась на ее испытующий взгляд. Так она смотрела во время беседы в душевой. Она не знала, как меня понимать.

– Он попросил его взять.

– И все? Он попросил, а ты и взяла?

– Я была ему нужнее.

Ее брови поползли вверх, и Эвер медленно расплылась в улыбке:

– Это верно. – Она положила в рот ломтик бекона. – Вдобавок он очень клевый, когда не нудит.

– Он… – Я не знала, как продолжить. Сказать «нет» я не могла. Это было не так. То, что он клевый, видели все. Любой оценил бы эти глаза и улыбку.

Я почувствовала, как вспыхнуло лицо. Неужто покраснела? Меня ни разу не посещали подобные мысли о мальчишках.

У Эвер отвисла челюсть. Она пошутила насчет «клевого» и уж никак не ждала, что я соглашусь. Прикрываясь ладонью, она покатилась со смеху.

Я пожала плечами, смущенная тем, что выдала себя. Тем, что вообще испытывала подобные чувства.

Но это очень понравилось Эвер. Она обрадовалась, чего не случалось уже несколько дней, и я улыбнулась ей в ответ.

– Поплыла, – поддразнила она чуть слышно.

Когда я вошла в спортзал, то увидела, что Двадцать два одиноко стоит в углу, спиной к другим тренерам и салагам. На лице у него застыло все то же печальное выражение.

Неожиданно меня пронзила вспышка ярости. При виде него сердце вдруг отозвалось странным тревожным стуком, я почувствовала, как от гнева тело сотрясает дрожь. Да какое право он имеет горевать, ведь это меня он назвал монстром! Мне захотелось встряхнуть его и крикнуть, что не ему меня судить.

Я испытала желание бить его по лицу, пока он не возьмет свои слова назад.

Когда я подошла, он поднял глаза, выражение лица чуть смягчилось.

– Рен, я…

– Заткнись и становись в стойку.

Он не принял стойку. Он словно прирос к своему месту и потянулся ко мне рукой. Я быстро шагнула назад.

– Прости, я не хотел…

– Подними руки! – взревела я так, что он подпрыгнул. Мне не понравилась его робкая улыбочка.

Руки он тоже не поднял, и тогда я с силой врезала ему по лицу. Он пошатнулся и упал на задницу.

– Вставай и подними руки, – сказала я коротко. – Блокируй следующий удар.

Он опешил, из носа потекла кровь, однако встал и прикрылся руками.

Я умышленно нанесла ему три удара, которых он не мог отразить. Быстро, стремительно, гневно. В груди горело, такого со мной никогда не было. Горло ломило от разраставшегося комка.

Он грохнулся на мат в десятый раз, лицо превратилось в неузнаваемое кровавое месиво. Теперь он не встал. Он сдулся и тяжело дышал.

– Ты прав, – сказала я. – Надо было брать номер Сто двадцать один. Но я приписана к тебе, а потому предлагаю прекратить ныть и взять себя в руки. Выбора больше нет, богатый мальчишечка. Осталось то, что есть, навсегда. Привыкай.

Я повернулась и под взглядами всех тренеров и салаг пулей вылетела из спортзала.

– Молодчина, Сто семьдесят восемь, – кивнул мне охранник.

Мне стало тошно. За пять лет работы в КРВЧ я много раз слышала эти слова, но сегодня не испытала ни гордости, ни удовлетворения.

Я бросилась в душевую и направилась к раковине. Неуклюже повернув кран, я испачкала его кровью Каллума Двадцать два.

Вода, омывшая мои пальцы, покраснела; я сжала губы и отвернулась. Меня никогда не мутило от вида крови, но сейчас все изменилось. Его окровавленное лицо никак не выходило у меня из головы.

Я вымыла руки четыре раза. Закончив, посмотрелась в зеркало. Не помню, когда я делала это в последний раз. Наверное, много лет назад.

Чем моложе был рибут, тем быстрее угасали человеческие воспоминания. Я помнила целые периоды из своей жизни до двенадцати лет, но детали смазались. Однако я не забыла своих глаз. Я считала их такими же светло-голубыми, какими они были до смерти.

В зеркале отразилось иное. Синева была яркой, жгучей, неестественной. Нечеловеческой. Я думала, что мои глаза будут страшнее. Холодными и бесстрастными. Но они были… красивыми? Показалось странным размышлять о себе в таких выражениях. Однако глаза были большими и печальными, а насыщенный синий цвет смотрелся и правда неплохо.

На первый взгляд – ничего ужасного. Меня можно было даже назвать симпатичной. Я была невысокой – ниже многих тринадцати– и четырнадцатилетних салаг. «Хвост» распушился щеткой белокурых волос – я обрезала их сама чуть выше плеч.

Я была не такой страшной, как воображала. Если честно, то и вообще не страшной.

И уж точно ничем не напоминала монстра, которому нравится охотиться на людей.