Мы направились вниз по мощеной дороге и свернули на более узкую улицу. Дома на ней были меньше, чем я ожидала, но чистыми и ухоженными, без всякого мусора, валявшегося на газонах в трущобах Розы.

— Мы близко? — спросила я. Я показала на толстые деревья у черты города. — Я могу подождать тебя там. Может быть, я проверю безопасность у стены трущоб.

— Нет, ты должна пойти со мной, — сказал Каллум, удивленно посмотрев на меня.

— Я не думаю, что это хорошая идея, — сказала я. — Но я буду рядом.

— Нет, ты должна пойти. Они захотят встретиться с тобой.

— Они абсолютно не захотят встретиться со мной.

— Нет, захотят. Ты спасла меня.

Я вздохнула.

— Я зайду, но буду держаться в стороне, пока не начинаешь бросаться на людей.

— Испугаю. И ты тоже.

— Я точно не пугающий. Даже близко.

Я испустила пораженный вздох, и он улыбнулся.

Я действительно надеялась, что он был прав.

Я оглянулась назад, где смогла разглядеть верхушки больших домов, выглядывающих из-за деревьев. Я не могла увидеть выше крыш, но один только размер говорил о богатстве.

— Что там? — спросила я.

— Богатые люди, — сказал он.

— Я думала, что вы все тут богатые.

Он бросил на меня веселый взгляд. Цвет возвращался на его лицо после того, как он поел мяса, и он почти выглядел самим собой.

— В основном мы здесь только из-за имущества, передающегося в семьях. У моих родителей никогда не было денег. Так же как и у моих бабушки и дедушки.

— Чем они занимаются? — спросила я.

Я и не думала, что богатые люди делали что-то, но если Каллум работал в полях, то у его родителей должна была быть работа.

— Моя мама учительница, а папа работает на пищевом заводе. Но они уволили маму, когда я заболел, так что я не знаю, преподает ли она еще.

— Почему? — спросила я.

— Риск инфекции, — сказал Каллум. — Она заразилась одним из легких штаммов КДХ, когда я заболел. Они не рисковали иметь дело с зараженными детьми.

— Может быть, они вернули ее на работу после того, как она выздоровела.

У маленьких домов были дворики с деревянными заборами, и я мельком увидела сады и цветы. Все здесь казалось слишком радостным.

Мы завернули за угол, и Каллум внезапно остановился, его лицо мучительно сморщилось.

Я последовала за его взглядом к маленькому белому домику с синими ставнями. Каменная дорожка вела к парадной двери и небольшие окна, выходящие на улицу, придавали дому милый, необычный вид.

Но впереди на деревянном знаке большими черными буквами были написаны слова: Карантин до 24 ноября.

Аукцион с 1 декабря.

Я быстро посмотрела на него.

— Аукцион? Значит ли это, что…

— Они потеряли его, — сказал он срывающимся голосом.

— Потеряли его? Как?

— У них было много долгов. Они потратили все, что у них было, пытаясь спасти меня, и, должно быть…

Он сглотнул, и я взяла его за руку.

— У них были друзья?

— Да, но никто не предоставил бы им комнату. И они не были бы готовы взять на себя три дополнительных рта, когда все уже были в плохом состоянии.

— И куда они пошли? — спросила я.

— Не знаю. Туда, я думаю. — Его взгляд последовал на восток, в трущобы. — Хижины КРРЧ для бездомных там. Они не хотят, чтобы такие как они были здесь.

Мужчина несколькими дверями дальше вышел из своего дома, хлопнув за спиной дверью-ширмой, направляясь за цветами.

— Нам не следует оставаться здесь, — сказала я.

Каллум все еще смотрел в сторону трущоб, и паника поднялась в моей груди из-за перспективы отправиться туда сейчас. Я думала, у меня будет больше времени.

— Давай зайдем туда, — сказала, потянув его за руку. — По крайней мере, до захода солнца. Никто не зайдет в карантинный дом.

— Мы могли бы сейчас просто пойти в трущобы.

— Будет безопаснее сделать это ночью.

Я снова потянула его за руку и он, наконец, посмотрел на меня. Выражение его лица смягчилось. Возможно, паника, которую я чувствовала, отразилась на моем лице.

— Да, хорошо.

Мы поднялись по каменным ступеням к маленькой белой парадной двери. Она была заперта, но жесткий удар ногой Каллума распахнул ее.

На первый взгляд дом выглядел больше, чем был на самом деле. Комнаты были скудно обставлены и пусты, полы были блестящими и деревянными, которые я прежде никогда не видела. На кухне не было стола, а в гостиной не стояло ничего, кроме выцветшего дивана и телевизора. Такое впечатление, что это место было очищено ворами.

Солнечный свет лился со стороны окна, отражаясь на полу и танцуя на голых стенах кремового цвета. Все, что было на них раньше, исчезло, остались только мелкие дырки от гвоздей.

— Думаю, они позволили им забрать фотографии, — сказал Каллум, идя в заднюю часть коридора.

— А некоторую мебель?

— Нет, это все, что у нас было.

Я отвела взгляд, смутившись, хотя его родители имели гораздо больше, чем мои.

— Идем, — сказал он.

Я последовала за ним по слабо освещенному коридору, серый плюшевый ковер стелился под моими ногами. Он бросил быстрый взгляд на первую дверь слева от нас, которая была маленькой комнатой, пустой, за исключением нескольких постеров героев из комикса на стене. Он прошел через вторую дверь слева.

Это была его комната. Казалось, она была не тронута со дня его смерти: кровать не убрана, бумаги и книги раскиданы по столу, фотографии и электронное оборудование, которое я не могла распознать, разбросаны по его книжной полке.

Деревянная мебель была старой и обшарпанной, но комната была довольно опрятной. Даже уютной. Толстое синее стеганое ватное одеяло в конце кровати выглядело лучше, чем тонкое одеяло, которое у меня было в КРРЧ. Солнце святило через тонкие белые занавески, наполняя комнату теплом и простором.

— Они, должно быть, продали ее или отдали Дэвиду, — сказал он, пробежав пальцами по тому, что, как я поняла, было его школьной библиотекой. Мы часто использовали старые бумажные книги в школе в трущобах, но я не видела так много книг.

— Они не могли. Когда ты умираешь и становишься ребутом, все предыдущее имущество становится собственностью КРРЧ.

Плата за безопасность, как они говорили.

— Ох.

Он сел на кровать, включив радио на тумбочке. Звуки скрипки и мужского голоса заполнили комнату.

— Я скучаю по музыке, — сказал он, опустив взгляд на колени.

— Я вначале тоже скучала.

— Я не должен был позволить им платить за лечение, — сказал он, потирая лицо руками. — Я знал показатель выживаемости. Я знал глубоко в душе, что это было бессмысленно. Мне просто было страшно, что я стану ребутом. Я был в таком ужасе, что обезумел в холдинг центре. — Он поднял взгляд и улыбнулся мне. — Пока не увидел тебя. Помню, лежа на полу, я смотрел на тебя и думал, если девчонки здесь такие милые, то все не так уж и плохо.

Я отвернулась, пытаясь скрыть улыбку, и тепло расползлось по моему лицу. Кровать скрипнула, когда он встал и оставил легкий поцелуй на моей макушке.

— Я проверю, есть ли вода. Может быть, мы сможем принять душ. — Выходя из комнаты, он обернулся, чтобы улыбнуться мне. — По отдельности, конечно же.

Краска не исчезла с моего тела ни в малейшей степени, когда он вернулся. Он подошел к своему шкафу и вытащил полотенце, черные хлопчатобумажные брюки и зеленую футболку.

— Душ работает, — сказал он, протягивая мне одежду. — Они будут слишком большими, но, думаю, ты захочешь переодеться.

— Спасибо.

— Следующая дверь.

Ванная, обделанная белой плиткой, была чистой и личной. Я совсем забыла, как ощущается личная ванна. Я скинула с себя всю одежду и осторожно шагнула под струю воды. Душ был теплым и восхитительным, вода окрашивалась красным, стекая в водосток. Я была вся покрыта кровью, свидетельством многочисленных огнестрельных ранений, которые мне пришлось пережить.

Я вышла из душа чистая и гладкая, моя изуродованная грудь была единственным дефектом на моей коже. Я надела одежду Каллума и осторожно провела расческой по волосам. Я собрала свою одежду руками и бросила ее в угол комнаты.

Он постелил новую простынь на кровать, серую и такую мягкую, что мне тут же захотелось заползти на нее.

— Я подумал, что ты захочешь поспать, — сказал он, в заключении надевая наволочку. — Не стесняйся. Я собираюсь принять душ.

Я кивнула, но села за стол, когда он покинул комнату. Я потянулась к электронной рамке, нажав на краю кнопку, чтобы воспроизвести первое фото.

Это был Каллум.

Отчасти.

У Каллума-человека были лохматые волосы, светло-карие глаза и легкая улыбка на лице. Его рука обвилась вокруг другого человеческого мальчика, но я не могла оторвать от него глаз. От его несовершенной кожи, глупой ухмылочки на лице, невинности, исходящей от него.

Его кожа была темнее. Ребуты были бледнее — доказательство того, что их коснулась смерть, но я редко обращала на это внимания. У людей имелась своя живость, свой блеск, который могла потушить только смерть.

Я нажала на кнопку и пролистала несколько десятков фотографий с Каллумом и его друзьями. Я еле его узнавала.

Я подняла голову, когда Каллум подошел ко мне сзади, и почти вздохнула с облегчением, увидев, что он был таким, каким я его помнила. Его лицо было жестким и решительное, не имеющее ничего общего с лицом мальчика на фотографии. Его темные глаза инстинктивно обводили комнату взглядом — он искал опасность. Он взглянул на фото через мое плечо и нагнулся, забирая его из моих рук. Его лоб нахмурился.

— Я больше не выгляжу так, — сказал он.

— Нет.

— Я не думал, что изменился. Прошло всего лишь несколько недель.

— Ты изменился, — сказала я, прикасаясь к его пальцам. — Таким ты мне нравишься больше.

Он поднял взгляд с фото на меня, потом взглянул на стену за моей спиной. Я обернулась, увидев, что он рассматривал наши отражения в зеркале.

— Я больше не выгляжу как человек, — сказал он.

— Нет. Не выглядишь.

Он опустил глаза на фото с сожалением.

— Когда я проснулся после смерти, я думал, что в основном выглядел так же.

— Ну, в некоторой степени ты выглядишь так же, — призналась я, кивнув на фото в его руке. — Твои человеческие воспоминания сейчас начинают расплываться. Особенно то, что ты не хочешь вспоминать.

Он поднял бровь, посмотрев на меня.

— Ты немного об этом знаешь.

Я пожала плечами, и он положил электронную рамку на стол, взяв меня за руку и вытягивая меня из кресла.

— Хочешь потанцевать? — Он сгреб меня в свои объятья, прежде чем я успела ответить. — На этот раз у нас есть музыка. И я не должен буду ударить тебя, когда мы закончим.

— Не должен будешь. Но если я наступлю тебе на ноги слишком много раз, ты можешь не стесняться это сделать.

— Я отклоню это предложение, но спасибо.

Он кружил меня один раз, два, три раза, пока я со смехом не врезалась в его грудь. Я встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, и он схватил меня под мышки, поднимая в воздух, пока я не обернула ноги вокруг его талии.

— Так-то лучше, — сказал он, прикасаясь своими губами к моим.

Я закрыла глаза и позволила себе раствориться в поцелуе. Мне нравилось, что я не должна была беспокоиться о внезапных нападениях или людях, проходивших мимо. Мне нравилось полностью поддаваться поцелую, его рукам и теплу его тела.

— Мы не танцуем, — сказала я, наконец, с улыбкой.

— Конечно, танцуем, — сказал он, медленно двигаясь по кругу. — И, кстати, это мой любимый танец.

— Мой тоже.

Я прислонила лоб к его лбу, позволяя щекочущему ощущению счастья овладеть моим телом.

Когда песня закончилась, он сел на кровать, усаживая меня на свои колени и запуская руки в мои влажные волосы, оставляя дорожки поцелуев от линии подбородка к шее.

Я хотела проникнуть руками под его рубашку и прикоснуться кончиками пальцев к теплой коже его спины, но не решалась. Мой мозг сразу же пытался выяснить, сколько людей или камер могло следить за нами.

Но здесь никого не было. Только мы.

Поэтому я провела пальцами по его спине и закрыла глаза, сосредотачиваясь только на нем.

Его дыхание на моем рте.

Его руки, уверенно кружащие на моей талии.

Мои губы на его щеке.

Мои глаза встретились с его, я улыбнулась желанию в его взгляде.

Его пальцы на моей спине, прохладный воздух защекотал мою кожу, когда он совсем чуть-чуть приподнял мою рубашку.

Я напряглась, отскакивая от него так быстро, что чуть не свалилась с кровати. Я сразу же лишилась его тепла, но мой желудок скрутился в нервный узел, и я не могла заставить себя даже взглянуть на него.

Когда я предлагала остаться у него в доме, я не думала, что там будет кровать. Я не думала, что мы будем одни.

Я не думала, что могут означать две эти вещи.

— Извини, — сказал Каллум. Его голос был мягким, немного растерянным. — Что-то не так?

— Эм… — Это было единственным словом, которое я смогла выдавить.

Это было нормально? Я никогда раньше не думала, хотела ли я с кем-то заниматься сексом.

Я вообще не думала, что кому-то захотелось бы заняться со мной сексом.

— Я, эм, никогда…

Я, наконец, подняла на него глаза, увидев, как на его лице промелькнуло искреннее удивление.

— Ты шутишь, — сказал он. — Ты была там пять лет и никогда ни с кем этого не делала?

— Конечно нет. Никто не хотел прикасаться ко мне. Ты был первым, кто вообще меня поцеловал.

Он склонил голову набок, рассматривая меня с любопытством.

— Это смешно, Рэн.

— Это правда.

Он поддался ближе, пока его нога не задела мою.

— Никто не прикасался к тебе, потому что ты не хотела, чтобы они это делали.

Может быть, он был прав. Я положила ладони на бедра, но мои руки дрожали, поэтому я быстро сложила их вместе.

— У меня тоже никогда этого не было, — сказал он.

Неожиданное облегчение заполнило мою грудь.

— Правда? Секс — это, обычно, первая вещь, которой занимаются новички.

— Я думаю, они сразу же поняли, что я был твоим, поэтому держались подальше. — Он посмотрел в мои глаза и улыбнулся. — Был. И есть. — Он наклонился и коснулся своими губами моих. — Твой.

Я сглотнула, почувствовав странную тяжесть, опускающуюся в моем животе. Я почувствовала себя странно, возбужденно и волнительно, и хотела притянуть его к себе и никогда не отпускать. Я сплела свои пальцы с его. На этот раз дрожала я. А он был спокоен.

— М-мы можем, — заикнулась я. — Но мы должны оставить мою рубашку.

Его взгляд на мгновение упал на мою рубашку.

— Почему?

— Это противно. Лучше оставить ее.

— Противно? — повторил он в смятении.

Я ничего не сказала, и на его лице озарилось понимание.

— Ох. Это из-за того, что ты была застрелена?

— Да.

— Мне все равно, есть ли у тебя шрам, Рэн.

— Он уродлив. И их больше, чем один.

— Кто-то стрелял в тебя больше одного выстрела?

— Да. Три выстрела.

— Кто мог сделать это с двенадцатилетней девочкой?

— Я не знаю, — сказала я тихим и напряженным голосом. — Я действительно не помню.

— Совсем ничего?

Крики — мои крики — эхом раздавались в моем мозгу, делая меня лгуньей, если я отвечу на этот вопрос «нет».

— Я помню кое-что, — призналась я. — Думаю, это был мужчина. Мы жили в квартире, и он вошел, крича на моих родителей. Я не помню что, но, скорее всего, о наркотиках. Они оба, как всегда, были под кайфом. — Я нахмурилась, когда в моей голове промелькнули картинки. — Мама забрала меня в спальню и, мне кажется, мы пытались выбраться через окно. Я помню, как смотрела вниз на траву и думала, как же было высоко. Я услышала выстрелы и закричала, и моя мама зажала мне рот рукой и…

« Ты пытаешься убить нас? »

Я сглотнула при звуке голоса моей матери, прозвучавшем в ухе.

— Это действительно все, что я помню.

Каллум сделал глубокий, судорожный вдох.

— Мне жаль.

Его лицо исказилось от ужаса.

— Жаль, что спросил? — спросила я со смешком.

— Конечно нет.

— Итак, мы можем сделать это, если хочешь, но рубашка должна остаться, — сказала я, скрестив руки на груди.

Он засмеялся. Он увидел мое смятение и попытался остановиться, но другой смешок вырвался из его рта и он покачал головой.

— Нет, — сказал он, заправляя прядь моих волос за ухо и нежно целуя в щеку. — Думаю, я буду ждать, когда ты проявишь немного больше энтузиазма, чем “мы можем сделать это, если хочешь.”

Он снова усмехнулся.

Мои щеки вспыхнули, и я сосредоточила свое внимание на полу.

— Ох. Нет, это не было…

— Все в порядке. — Он коснулся губами моего лба и соскользнул с кровати. — К сведению, я даже и не планировал это.

Я хотела раствориться на полу. Стать большой кучкой ярко-красного, расплывчатого ребута.

— Я могу поспать в комнате моих родителей, — сказал он.

Я быстро схватила его за руку.

— Нет, не мог бы ты остаться?

Я все еще хотела приблизиться к нему, даже если не была готова к близости с ним.

— Конечно.

Он был доволен моей просьбой; я могла видеть это в его глазах, когда он забрался в кровать.

Я скользнула к нему и поспешно придвинулась ближе, пока он не обнял меня. Я прижалась лицом к его груди, и он наклонился, коснувшись губами моего уха.

— Когда мы займемся сексом, то этой ерунды “не-снимай-мою -рубашку” не будет.

— Но…

— Нет, извини. Меня не волнуют твои шрамы, да и тебя тоже не должны волновать. Все или ничего.

— Тогда ты можешь ничего не получить.

— Ради Бога. Ты не способна долго мне сопротивляться.

Я засмеялась и запрокинула голову вверх, чтобы поцеловать его. Он сильнее прижал меня к своей груди, когда наши губы встретились, и на мгновение я подумала, что он может оказаться прав.