Шум разбудил меня посреди ночи.

Я моргала, пока сон, в котором я была, не растворился, и ослабила мертвую хватку, с которой я вцепилась в простыни.

Я была в углу крохотной квартиры, наблюдая за тем, как мои родители кричали на людей в гостиной. Во сне, они кричали из-за меня. В реальности, я не была уверена в том, что они заботились обо мне достаточно для такого рода внимания.

Я перевернулась на другой бок и увидела Эвер, согнувшуюся на своей кровати, ее зубы были оскалены, когда из нее вырвался низкий рык. Шум становился все громче, пока она раскачивалась взад и вперед на матрасе.

— Эвер, — сказала я, садясь. Нарушение правил, но, уверена, они захотели бы, чтобы кто-нибудь разбудил ее и прекратил этот шум.

Она повернулась ко мне. Ее светящиеся глаза не выражали никаких признаков узнавания меня. Она, в самом деле, рычала.

— Эвер, — снова сказала я, отбрасывая одеяло и ставя ноги на холодный пол. Я протянула руку к ее плечу, и голова девушки дернулась в мою сторону. Она открыла рот, и ее зубы задели кожу на моей руке.

Я отдернула ее. Что за черт?

Я подняла руку к груди, мое сердце странно билось. Думаю, я нервничала. Я редко нервничаю.

Мой взгляд метнулся к коридору. Через стеклянную стену перед нашей камерой я могла увидеть приближающегося охранника с фонариком, направленным в нашу сторону. Он остановился перед нашей комнатой и заглянул внутрь, потянувшись к своему коммуникатору. Мужчина отвернулся, заговорив в микрофон, и я посмотрела вниз на Эвер, раскачивавшуюся на постели и издающую гортанное рычание. Я хотела зажать ей рот рукой и прекратить этот звук, чтобы охранник ушел, прежде чем Эвер попала в беду.

Я услышала топот шагов и обернулась, чтобы увидеть бегущего по коридору ученого в белом халате. Я сделала резкий вдох, увидев, как ученый судорожно говорил что-то охраннику, и его густые брови нахмурились в беспокойстве, когда он посмотрел на Эвер.

Люди не беспокоились о ребутах. Они не бежали им на помощь.

Ученый достал шприц из кармана, и мой желудок перевернулся, когда я соединила воедино происходящее.

Они что-то сделали с ней, и теперь они поняли, что все испортили. Испортили ее.

Эвер выпрыгнула из постели с такой скоростью и высотой, которых я никогда раньше не видела, и ударилась телом об стену. Я задохнулась и попятилась назад, спотыкаясь, пока мои ноги не уперлись в кровать.

Она стукнулась головой об стекло, струйка крови стекала по ее лицу, когда она выпрямилась. Она оскалила зубы на людей, и они отскочили, ученый почти выронил шприц.

— Сто семьдесят восемь.

Я перевела взгляд на охранника, кричащего по ту сторону стены.

— Усмири ее.

Эвер начала бить рукой по стене, медленно и ритмично стуча.

Удар.

Удар.

Удар.

Ее лицо было твердым, она смотрела на людей так, словно вырвет им лица за полсекунды.

— Я сказал, усмири ее, Сто семьдесят восемь. Повали ее на землю. — Охранник посмотрел на меня.

Я медленно поднялась с кровати, сжав руки в кулаки, когда осознала, что дрожу.

« Мне не страшно » .

Я повторяла это в своей голове. Не было никаких причин бояться Пятьдесят шесть. Она не могла причинить мне вреда.

Или могла? Я никогда не видела, чтобы ребут вел себя так. Не было ни намека на это в Эвер.

« Мне не страшно » .

Я потянула к ней руку, но она была слишком быстрой, бросаясь через комнату и прыгая сверху на кровать. Она перескочила с ноги на ногу на матрасе, смотря на меня так, как если бы принимала мой вызов.

— Эвер, все хорошо, — сказала я.

« Что с ней случилось? »

Она бросилась с кровати и приземлилась на меня. Я сильно ударилась о землю, мой затылок стукнулся об бетон. Я сморгнула белые точки в моих глазах, когда она прижала мои запястья к полу над моей головой и открыла рот, низко наклонившись, словно хотела отхватить кусок моей шеи.

Я пнула ее ногами, отталкивая от себя, и она влетела в постель с хрипом. Затем прыгнула на нее сверху, прижав свое тело к ее спине, когда она стала вырваться и рычать.

Дверь отперлась со щелчком и распахнулась, шаги двух людей эхом отразились по всей комнате.

— Держи ее, — приказал охранник.

Я сжала зубы, наклоняя свое лицо ближе к плечам Эвер так, чтобы он увидел взгляд полный омерзения, который я направила на него.

Ученый опустился на колени и вонзил шприц в ее руку. Его пальцы дрожали.

Что этот идиот делал? Мы не нуждались в медицине.

— Это поможет ей уснуть, — сказал он, взглянув на меня. — Ей просто приснился кошмар.

Оно не могло помочь ей уснуть. Ребуты перерабатывали все слишком быстро. Ее тело усвоит это прежде, чем лекарство подействует.

Эвер обмякла подо мной, и я посмотрела на нее с удивлением. Когда я обернулась к людям, они оба послали мне свои суровые выражения, те самые, которые должны были напугать меня.

Трудно бояться их, когда я могла сломать им шеи прежде, чем они поняли бы, что я встала на ноги.

— Ты никому не расскажешь об этом, — сурово сказал ученый. — Поняла?

Нет. Я не поняла.

« Что они только что дали ей? »

« Что они давали ей раньше? »

« Что они с ней сделали? »

Люди посмотрели на меня, ожидая подтверждения, что я поверила в это их нелепое объяснение.

«Глупый р ебут — ее мозг работает неправильно ».— Сказал мне когда-то охранник.

Я кивнула.

— Поняла.

Они вышли из комнаты, и дверь за ними закрылась. Я скатилась с Эвер, изучая ее лицо. Глаза ее были закрыты, она дышала ровно и глубоко.

Спит. В последнее время я редко видела ее спящей.

Я осторожно перевернула ее, взяла под руку и оттащила на кровать. Затем стремглав положила ее ноги под одеяло и натянула его на ее тело.

Я залезла в свою кровать, не в силах прекратить смотреть на девушку.

Я не спала. Вместо этого, я провела ночь, попеременно глядя то на Эвер, то в потолок. Когда она начала шевелиться, я бросилась одеваться для пробежки, и вылетела из комнаты, спрятав лицо, когда подумала, что увидела, как она перевернулась, чтобы посмотреть на меня.

Двадцать два ждал меня на крытом стадионе, и его глаза следили за ребутами, бегающими по комнате.

— Доброе утро, — сказал он радостно.

Я только кивнула, потому что это не было доброе утро. Я не могла думать ни о чем, кроме Эвер и ее яростных, пустых глаз. Стала ли она снова нормальной? Вспомнит ли она то, что произошло?

Мне было приказано ничего не говорить.

Я никогда не ослушивалась приказов.

— Пойдем, — сказала я, выходя на черное резиновое покрытие. Крытый стадион был одним из моих наименее любимых мест в здании КРРЧ. Это было 400-метровое кольцо с охраной посередине, заключенных в пуленепробиваемую пластиковую будку. Окна можно было быстро опустить ниже, чтобы предотвратить драку попаданием пули в мозг.

Разрушить мозг. Единственный способ убить ребута.

Безобразное освещение придало моей бледной коже рвотно зеленый оттенок. Оливковая кожа Двадцать два выглядела, в основном, так же хорошо, как при свете. Я отвернулась, пытаясь не думать о том, как мои светлые волосы выглядят здесь.

Двадцать два едва смог пробежать четверть мили не останавливаясь, что не сулило ничего хорошего, если он будет бежать от преследующих его злых людей. Надеюсь, мы сможем избежать их на некоторое время.

Несколько других ребутов были на стадионе вместе с нами, в том числе Мэри Сто тридцать пять, которая оглянулась через плечо со смехом, пробегая мимо нас, ее темные волосы раскачивались в воздухе. Она была одной из самых быстрых учениц, которые когда-либо у меня были.

— Давай сделаем так: две минуты мы ходим и одну бежим, — сказала я со вздохом, пока Двадцать два шел невероятно медленной трусцой, спотыкаясь.

Он кивнул, втягивая большими глотками воздух. Я была вынуждена признать, что была не в том настроении, чтобы бегать в это утро. Перерыв был долгожданным.

— Ты была хорошим бегуном, когда прибыла сюда? — спросил он, когда перевел дыхание.

— Нормальным. Лучше, чем ты.

— Ну, это не трудно. — Он улыбнулся мне. — Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Мне тоже. Как долго мы пробудем здесь? Есть где-нибудь объекты для взрослых? Я не видел ни одного пожилого ребута.

— Я не знаю.

Я сомневалась в этом. Когда ребуты приближались к двадцати годам, они отстранялись от своих миссий. Может, их перевозили в какой-то другой центр.

А, может быть, и нет.

— Откуда ты? — спросил он.

— Остин.

— Я тоже

Он улыбнулся, как будто у нас было что-то общее

— Мы не из одного и того же Остина, — сказал я жестко.

Он нахмурился.

— Что, прости?

— Ты из рико. Я из трущоб. Мы не из одного и того же Остина.

Я никогда не видела Остин за пределами огней, которые успела заметить за стеной, отделявшей нас от рико, но я видела некоторых из других Соединенных Городов Техаса. Нью Даллас. Ричардс. Бонито (кому-то смешно, а кому-то не очень). В нескольких сотнях милях в центре Техаса было все, что осталось от большой родины моих родителей, которую они знали, когда были детьми. КРРЧ удалось спасти только Техас от вируса и атак ребутов, которые последовали за ним.

— О. Я никогда не был в трущобах Остина. — Сказал Двадцать два. — Я имею в виду, за исключением того раза, когда родители отвезли меня в больницу. Но я находился в состоянии бреда в этот момент, чтобы запомнить. Как думаешь, они пошлют меня на задание туда? Я бы хотел увидеть своих родителей. И брата. Ты видела своих родителей после того, как стала ребутом?

— Мои родители умерли, когда я им стала.

— Ох, мне очень жаль, — сказал он, и его лицо снова стало серьезным. — Их… их тоже застрелили?

— Да, — сказала я жестко, не заинтересованная в обсуждении своих родителей. — И ты не захочешь видеть своих родителей. Они не посылают ребутов в их родные города. Это сбивает людей с толку.

— Ребуты когда-нибудь сбегали?

Я нахмурилась.

— Конечно, нет. Даже если бы они захотели, тебя оснащают жучком во временном центре. Они всегда знаю, где ты находишься.

Он держал руки перед собой.

— Где? Я не помню.

— В этом все и дело. Мы не знаем, где это.

— О, — сказал он с ноткой грусти в голосе. — Но ты видела другие города?

— Да.

— Это ведь хорошо, верно? Мы бы никогда не увидели что-либо за пределами Остина, если бы не стали ребутами.

— Ты будешь работать, — сказала я. У новичков всегда были вопросы о путешествиях в другие города. Это была одна из немногих привилегий становления ребутом — редкие поездки в другие места для особых заданий. Год назад КРРЧ ввела систему “без поездок”, чтобы остановить распространение вируса КДХ, и на сегодняшний день это было все еще актуально. Но его вопросов было слишком много этим утром. Из-за них у меня начинала кружиться голова. — Увеличь темп, — сказала я, переходя на бег.

Он не мог говорить, пока бежал, но когда мы перешли на шаг, он открыл рот для очередного вопроса.

— Ты веришь в теорию эволюции?

« Может быть » .

Я бросила на него суровый взгляд.

— Нет.

— Но она имеет некоторый смысл, не так ли? Что ребуты просто эволюционированные люди? У нас обнаружился иммунитет к вирусу. Способ не умереть. Я слышал теории, что вирус КДХ был создан человеком, и думаю, что…

— Двадцать два! — рявкнула я. У КРРЧ на всех стенах стояли камеры. Они слышали и видели все, что мы делали, и не допустили бы такие разговоры. — Достаточно.

— Но…

— Ты не мог бы, пожалуйста, оставить эти вопросы на потом? — Это вышло более устало и печально, чем я предполагала, и он посмотрел на меня с беспокойством.

— О. Да, конечно. Извини.

— Я просто устала, — сказала я. Я не должна ему ничего объяснять. Мне не следовало говорить про это.

— Извини. Я буду молчать. — Его улыбка была легкой и сочувствующей, и что-то, что я не могла определить, шевельнулось в моей груди. Чувство вины? Вот, что это было?

Он был тих оставшееся время бега, слышались только звуки его хватания ртом воздуха. Когда мы закончили бегать, я кивнула ему и пошла прочь в свою комнату, чтобы взять одежду, а затем в душ.

Я прижимала свою одежду и полотенце к груди, когда поплелась в комнату, полную пара; звуки смеха и бормотания заполнили мои уши. Душевые часто были шумными после прибытия новой группы ребутов, и в это утро вечеринка была в полном разгаре. Две девушки метнулись мимо меня, одна еле придерживала свое полотенце и повизгивала в волнении. Парень придержал занавеску, и одна из девушек скользнула за нее к нему.

В первую очередь душевые использовались для секса. Потом уже для купания.

Фактически, они не были совмещены, но душ для парней был прямо по соседству, и там не было ничего, кроме занавески, чтобы как-то разделить две комнаты. Иногда охранники приходили сюда и выводили всех мальчиков оттуда, но в основном им было все равно. Ребуты делали почти все, что они говорили, за исключением этого.

Для человека, секс был связан с любовью. Моя мама мало говорила обо всем, что имело значение, но я смутно помнила этот разговор. Секс и любовь шли вместе.

Но не здесь. Подростковые гормоны все еще были, но эмоции исчезли. В целом отношение было таким, что все это больше не имело значение. Мы даже не были людьми.

Плитка была скользкой под моими ногами, и я осторожно шаркала мимо закрытых занавесок, ныряя за одну в конце ряда все еще полностью одетая. Поначалу это вызывало у всех странные взгляды, но теперь каждый знал.

Я не мелькала здесь в полотенце. У меня не было никакого интереса к сексу. И, конечно же, я не хотела, чтобы все глазели на меня, словно на какого-то фрика.

У нескольких девушек были шрамы, оставшиеся после смерти, но не такие, как у меня. Я была мертва так долго, что к тому времени, когда они приготовились зашивать мои три пулевых ранения, мое тело само решило, как моя кожа должна выглядеть. В результате четыре остаточных и уродливых серебряных скобы удерживали мою кожу в середине груди, и два рваных шрама тянулись в разных направлениях. Один странно протянулся по моей левой груди и стал еще более уродливым, когда моя грудь увеличилась.

Никто не должен был видеть мою изуродованную до неузнаваемости грудь. Не то чтобы кто-нибудь когда-нибудь подходил ко мне ради секса, в любом случае.

Никто не хотел прикасаться к Сто семьдесят восемь. Изуродованная она или нет.