... - Лютый, в нашем коллективе появился крысятник. Он, оказывается, тырит общаковые деньги и размещает их на своих личных счетах в Швейцарии. Разберись с ним.
- Не вопрос. Кто крыса?
- Финансовый директор. Этот жид - Шварцман. Короче, эту гниду надо "списать". У него есть женщина...любовница. Он часто ночует у нее. Молодая особа не переносит табачного дыма. А живёт она на десятом этаже. Соображаешь?
– Соображаю, - усмехнулся Лютый. - Сделаем.
- Сейчас я приглашу его в кабинет.
- Зачем?
- Чтобы ты получше разглядел его рожу.
Цезарь нажал на кнопку звонка, и в кабинет тут же вошла секретарша.
– Пригласи Шварцмана!
До прихода финансового директора ни Лютый, ни Цезарь не проронили, ни единого слова. Наконец дверь открылась, и в кабинет вошел довольно импозантный мужчина, лет пятидесяти.
– Вот это и есть наш финансовый гений! – изобразив на лице радостную улыбку, воскликнул Цезарь, показывая на Шварцмана. – Познакомьтесь.
Финансовый директор со спокойным достоинством приблизился к Сергею, подал влажную и мягкую руку:
– Шварцман.
– Лютый, - в тон ему, ответил Сергей.
Финансист, словно по мановению волшебной палочки, сразу же забыл о нем, целиком переключился на хозяина.
– Надо подписать несколько бумаг. – Достал из папочки стопку документов, выложил их на столе.
Цезарь внимательно принялся изучать финансовые документы, пару бумаг отодвинул в сторону.
– Это самые важные документы. Их следует подписать сегодня же, – заметил Шварцман.
– Сначала их нужно как следует изучить.
– Их уже изучили.
– Еще раз.
– Я могу подумать, что вы мне не доверяете.
Цезарь поднял глаза на своего экономического «гения», какое-то время внимательно смотрел на него, улыбнулся.
– Ну, как я могу тебе не доверять? Ты столько лет работаешь со мной. Я тебя ценю, но давай, Яша, все-таки еще раз перепроверим их.
– Воля ваша.
Шварцман с обиженным видом собрал документы и покинул кабинет.
– Вот такая падла, – усмехнулся Цезарь. – Подпиши я эти бумажки – сто тысяч ему в карман. Автоматически! Я же вижу. – И решительно заявил: – Нет, все-таки его любовница живет на самом удачном этаже. Последний этаж дома.
- Способ не оригинальный, - пожал плечами Лютый. - Неоднократно используемый. Даже в кино показывали.
- Так это и хорошо, что неоднократно используемый. Значит, осечки не будет.
- Я понял. А её тоже?
- Зачем? Мы же не душегубы.
Дом был кирпичный, десятиэтажный, одноподъездный. На улице было уже достаточно темно, когда ко двору дома подрулил старенький «Москвич» синего цвета, припарковался в небольшом скверике, как раз напротив подъезда. Один из пассажиров остался за рулем, второй направился в подъезд. В руках он держал небольшой кейс. В подъезде парень недолго поколдовал над кодовым замком, открыл дверь и сел в лифт. На последнем этаже было тихо и спокойно. Парень поднялся по неширокой лестничке к чердачной двери, отмычкой открыл замок, вышел на крышу. Было уже по-настоящему темно. С крыши отлично просматривался двор, была видна машина, в которых сидел напарник. Парень достал из кейса маленький фонарик, коротко мигнул. В ответ получил такой же сигнал. Пришлось проследовать по крыше почти на противоположную сторону, чтобы найти тот самый балкон, на который выйдет покурить финансовый директор. Из кейса парень извлек тонкий капроновый трос, принялся привязывать его к вентиляционной трубе.
...Наручные часы показывали уже почти полночь, когда во двор дома неторопливо въехал шикарный автомобиль. «Москвичонок» на мгновение вспыхнул сигнальчиком, и парень на крыше стал внимательно следить за происходящим. Из приехавшего автомобиля вышли два охранника, огляделись и лишь после этого выпустили Шварцмана. Проводили его к подъезду, открыли входную дверь, и до слуха донесся шум лифта. Парень на крыше, держась за трос, свесился так, что ему практически было видно всю квартиру любовницы финансового директора империи Цезаря. Любовница была миленькая молоденькая брюнетка. Она услышала звонок, выпорхнула в прихожую, повисла на шее любимого. Он расцеловал ее, вручил букет цветов и еще что-то в коробке, прошел на середину комнаты. Балконная дверь квартиры была закрыта, и о чем они толковали, слышно не было. Стол к приезду любовника был накрыт, они подняли фужеры, выпили. Финансовый директор нежно поцеловал девушку в щеку, включил музыку, и парочка стала танцевать. Освещение в комнате было интимным, любовники страстно и с удовольствием целовались, а парень на крыше, свесившись вниз головой, не сводил с них глаз. Они выпили еще, и Шварцман достал из кармана висевшего на спинке стула пиджака пачку сигарет. Открыл дверь, вышел на балкон.
– Черт возьми, – произнес он довольно громко, – все-таки у вас здесь воздух чище, чем в центре. Каждый раз удивляюсь.
Девушка что-то ему ответила, он засмеялся.
– Перееду, обязательно перееду. Надо только подыскать подходящее жилье.
Покуривая, он стал смотреть во двор, увидел свою машину, зачем-то помахал рукой. Парень уже бесшумно спускался вниз. Легко, по-кошачьи спрыгнул на балкон. Шварцман услышал непонятный шум, оглянулся, и в этот миг парень подхватил его, резко поднял и с силой столкнул вниз.
– Катенька! – закричал, падая, финансист.
Девушка услышала его крик, выскочила на балкон и тут натолкнулась на парня. Коротко от испуга взвизгнула, распласталась на стене.
– Упал...случайно, – прошептал парень, подставив ей к шее нож. – Поняла? Вышел покурить и выпал...Будешь жить.
Отступил от нее, вцепился в свисавший трос и мгновенно, упираясь ногами в стену, поднялся на крышу. К упавшему уже бежали от автомобиля охранники. Шварцман лежал на асфальте, разбросав руки и приняв какую-то совершенно нелепую позу. Парень тихонько по черной лестнице сбежал на площадку десятого этажа, пользоваться лифтом не стал, быстро заторопился вниз по лестнице. На первом этаже раздался топот ног, затем хлопнула лифтовая дверь, и раздался шум самого лифта. Парень на миг замер, пропустил освещенную кабину с человеком внутри и поспешил дальше. Перед тем, как вынырнуть из подъезда, прислушался, выглянул и опрометью бросился к своей машине, нырнул в салон. Во дворе остался лежать труп финансового директора, над которым растерянно склонился охранник. Второй охранник долго и настойчиво звонил в дверь, пока ему не открыла бледная, заплаканная любовница.
– Что!? Что случилось!? – заорал охранник.
– Не знаю...вышел покурить...как всегда...и упал. Ничего не знаю. Боже, я ничего не знаю...
...Цезарь заметил неладное примерно недели две тому назад. Главный бухгалтер доложил ему, что зиц-председатель Прохоров, а попросту, ставленник Монарха в группировке, неожиданно затребовал документы, касающиеся финансовой и хозяйственной деятельности всех подотчётных ему фирм. Просмотрев список затребованных документов, Цезарь понял, что того интересовало движение финансов фирм за последние три месяца, в частности доходные и расходные статьи.
"Странно, неужели Монарх перестал мне доверять, и решил проверить, получает ли общак от деятельности фирмы достаточные денежные поступления, и не использую ли я деньги фирмы в своих целях. А может, кто-то из крупных воров в законе, решил убрать меня от контроля за этими фирмами и посадить на хлебное место своего человека", - подумал Цезарь.
...Чёрный «Мерседес мчался на большой скорости по центру столицы, ловко лавируя в потоке машин. Отправляясь на "толковище", Цезарь не очень-то беспокоился за свою безопасность, в следовавшей за ним машине сидели лучшие бойцы из бригады Лютого, и все они готовы были защищать его, не щадя живота своего. Однако, эти принятые им меры сегодня, не гарантировали Цезарю безопасность на будущее – если не удастся разойтись с ворами по-мирному. Любая «шестёрка», которую пошлёт кто-нибудь из авторитетов, может убить его в любом, совершенно неожиданном месте. Не будешь же таскать за собой охрану в туалет или в постель к жене.
В знакомом дворе Цезаря встретили как обычно – молодые, крепкого телосложения парни ощупали его внимательными взглядами, и так же молча проводили в зал, где уже собрались криминальные авторитеты. По тому, как сдержанно встретило общество его появление, Цезарь понял, что предъяву ему будут кидать серьёзную, и что большинство присутствующих на сходке, объединились в своём мнении. Когда все расселись, поднялся Базилевс – вероятный приемник Монарха на посту смотрящего России и, глядя прямо в глаза Цезарю, сказал: - Мы все знаем тебя, Цезарь, по твоим прежним честным делам, и никто из нас не мог себе даже представить, что настанет день, когда придётся сделать тебе предъяву.
- И в чём же ваша предъява? – спросил Цезарь, на лице которого не дрогнул ни один мускул.
- Мы обвиняем тебя в самом позорном для вора преступлении – в крысятничестве, - чеканя слова, продолжал Базилевс.
Цезарь был готов к любому развитию событий, однако речь обвинителя его удивила. Впрочем, не только его – по залу прокатился шум, воры переглядывались, перешёптывались и кивали головами. То, что сказал Базилевс, означало кровь: либо кровь Цезаря, если сходняк признает обвинение справедливым, либо кровь Базилевса, если ему не удастся доказать справедливость обвинения. Цезарь посмотрел на Монарха – тот сидел молча, и его лицо было непроницаемо. Так и не поняв, о чём сейчас думает смотрящий России, который короновал его, решил защищать себя сам.
- Я согласен с тобой, Базилевс, крыс в своей среде надо вылавливать и безжалостно их уничтожать. Всё по понятиям. Ты кидаешь мне предъяву. Можешь обосновать её? – спросил побледневший Цезарь.
- Конечно, могу, - убеждённо ответил Базилевс. – Я знаю, что полагается за гнилой «базар» и готов подписаться кровью под каждым, сказанным здесь, словом. Обвинитель говорил спокойно и обдуманно, страшное оскорбление не в запале сорвалось с его уст – видимо, он был уверен в прочности своих позиций. Чтобы так себя вести, ему надо было заранее списать Цезаря в расход. Видимо, посчитав, что Цезарь уже будет не у дел, Базилевс рассчитывал поставить "смотрящим" за Москвой своего человека и наложить лапу на активы империи Цезаря именно сейчас, не дожидаясь, когда умрёт Монарх.
- Что мы имеем? Цезарь размещает общаковые деньги на своих счетах здесь и за рубежом. А как называются люди, которые тырят у своих? Правильно, крысятники. А что с крысятниками положено делать? – продолжал свою речь Базилевс.
- Ты всё-таки базар фильтруй, - сказал Цезарь, сжав кулаки и почувствовав, как на его скулах забегали тугие желваки.
- Ты, Базилевс, полегче, - сказал дагестанский авторитет, по кличке Шалва. – Чего ты гонишь раньше времени? Для меня, например, ещё не всё ясно. Пускай Цезарь объяснится.
- Я объяснюсь. Базилевс специально рамсы путает, и переводит стрелки на меня, чтобы общество не узнало о его зехерах, - сказал Цезарь и посмотрел на побелевшего от злости апонента.
В зале воцарилась мёртвая тишина. Все воры сидели неподвижно, устремив на Цезаря настороженные взгляды, и только Сохатый одобрительно кивал седой головой.
- Что касается предъявы Базилевса, так я могу кинуть ему в оборотку точно такую же. Мне известно, что он вместе со "смотрящими" за Хабаровским и Приморским краями - Джемом и Пуделем, продают красную икру за кордон, и с этого бизнеса в общак не внесли ни одной копейки. Так может народ разберётся и решит, кто из нас крыса?
- Ты чего буровишь!? – закричал, вскакивая со своего стула Джем. – Народ, я не при делах!
- А ты что молчишь? – спросил Цезарь Базилевса и, не дождавшись вразумительного ответа, зло и презрительно усмехнулся.
Сидевшие за столом воры зашумели, задвигали стульями, стали громко разговаривать, обсуждая встречную предъяву Цезаря.
- Хватит базарить! – наконец, хлопнув рукой по столу, крикнул Монарх, и в зале сразу же установилась мёртвая тишина. - Я терпеливо выслушал все ваши речи, теперь послушайте меня. Тяжко мне на старости лет разгребать заморочки поганые, но я своё слово скажу. Базилевс рано возомнил себя смотрящим за Россией - я ещё пока жив. О его «зехерах» я знаю, и знаю, почему он стрелки переводит на Цезаря.
- Ты, Монарх, на что намекаешь? – ощетинился Базилевс. – Ты хоть и верховный смотрящий, но базар свой тоже фильтруй.
- Да я его уже час в своей голове фильтрую, и про ваши макли с дальневосточниками не от Цезаря знаю. Я понимаю, что Москва лакомый кусман и при твоих аппетитах он тебе очень бы пригодился, но тебе его не укусить – подавишься. Так что твой косяк разгрести можно только по нашим понятиям. А как это делается, ты отлично знаешь. Я всё сказал, дальше пусть народ выскажется.
Сидевшие за столом воры хмуро молчали, понимая, что от их решения зависит жизнь одного из собратьев, но воровской закон суров.
- По-понятиям, оскорбление смывается кровью, - наконец сказал старейший вор в законе – Сохатый. – Мы не имеем право нарушать понятия.
- Какое мнение у остальных? – спросил Монарх, обводя присутствующих суровым взглядом.
- Кровь, - сказал Шалва.
- Кровь, - согласился сидящий с ним рядом Стилет – "смотрящий" Поволжья.
- Кровь...раздались голоса всех присутствующих в зале.
- Ну что, Базилевс, хочешь что-нибудь сказать в отмазку? – спросил Монарх. – Народ ещё послушает тебя.
- Я зону держал, а вы мне гнилые предъявы кидаете! – закричал Базилевс, обводя всех присутствующих бешеным взглядом.
- Так Цезарь тоже не простой пацан, тоже зону топтал, а сейчас "смотрящий" за центром Москвы, - не меняя выражения лица и тембра голоса, сказал Монарх.
- А ты, старый, значит, за него мазу держишь? – криво усмехнулся Базилевс. – С чего бы это?
- А за кого мне мазу держать, за тебя что ли? Цезарь наше общее добро бережёт и приумножает, а ты хотел лапу на чужое наложить. Я ещё с твоими аудиторами разберусь, которые в бумагах, как в говне рылись.
- Да я против народа ничего не имел, - тихо сказал Базилевс.
- Хватит пустой базар вести, ты даже стойку воровскую держать не можешь, начинаешь тут нам фуфло двигать, - презрительно усмехнулся Монарх и, подозвав к себе Шалву, тихо сказал ему что-то. Тот молча кивнул головой и вышел из зала. Не прошло и нескольких минут, как Шалва вернулся. В руках он держал большой охотничий нож.
- Тебя оскорбили, и ты имеешь право "мочкануть" его, - кивнув головой на Базилевса, сказал Монарх и протянул Цезарю нож.
- Я не мясник, чтобы резать человека, - нахмурился Цезарь.
- Не понял? – удивился Монарх. – Ты что, хочешь спустить дело на тормозах?
- Я хочу в честном бою доказать свою правоту. Отдайте ему нож а моё оружие – это мой кулак.
- Нормальный ход, - одобрительно хмыкнул Монарх и протянул нож Базилевсу. Остальные авторитеты молча переглянулись, потом одобрительно закивали головами.
- Прощайся с жизнью, император, - злобно усмехнулся Базилевс и, вытянув вперёд руку с ножом, бросился на Цезаря.
Шагнув в сторону и развернувшись (этот приём в боксе называется сайд-степп) Цезарь нанёс сильнейший удар кулаком в челюсть своего противника. Тот упал, как подкошенный...
...Разъезжаясь со сходки, авторитеты прощались с Цезарем подчёркнуто тепло и уважительно...
...Хоронили вора в законе по кличке - Сохатый.
Траурная процессия медленно приближалась к воротам кладбища. Мерно покачивался, как будто плыл по волнам, гроб, который несли на своих плечах молодые, крепкого телосложения, парни. Печальная процессия медленно прошла по центральной аллее, свернула на боковую, углубилась в берёзовую рощицу, и там остановилась. Взору провожающих в последний путь покойника, открылась свежевырытая могила, куча заранее привезённого чистого, речного песка, лопаты, доски, верёвки…
Наступила минута прощания. Опять вздохнула и заплакала медь оркестра, разнося по кладбищу печальный похоронный марш. Опять забелели платочки в руках у женщин, повлажнели глаза у мужчин, вытянулись в струнку стоящие у гроба молодые, крепкие, одетые в одинаковые чёрные кожанки парни, скорее напоминающие личную охрану провожающих, чем почётный экскорт отбывающего в иной мир, старца…
Вскоре, возле могильного холмика, обложенного венками и цветами так, что не видно было даже пяди свободной земли, остались только самые близкие и приближённые к Зинаиде Ивановне, люди. Речи никто не произносил – стояли молча, чуть склонив головы, и каждый, наверное, в это время думал о своём, понимая, что рано или поздно придёт и их черёд, покидать эту грешную землю, и отправляться в мир иной.
- Пойдём, Зина, отца не вернуть, - тихо произнёс Голдобин. - Все там будем, не умрёт только Кащей, по фамилии – Бессмертный.
- Спасибо за поддержку, - вздохнула Зинаида Ивановна и, повернувшись, медленно отошла от холма из венков и живых цветов.
- Сколько отцу было? Восемьдесят пять? – спросил Голдобин, усаживаясь вместе с Зинаидой Ивановной на заднем сиденье своего "Мерседеса"
- Восемьдесят семь.
- Да-а, - протяжно вздохнул Голдобин. – Мужчина был, что надо. Деловой и щедрый.
- Был, что надо, деловой и щедрый, - эхом отозвалась Зинаида Ивановна и погрузилась в воспоминания...
...Зина лежала в кровати и читала роман о любви. Книга так увлекла её, что она ничего не видела и не слышала вокруг. С замиранием сердца она осторожно перелистывала книжные страницы, волновалась и жила жизнью героини романа, любила и ненавидела, радовалась и страдала вместе с нею, плакала в грустных местах, заразительно смеялась в юморных.
Удивительно нежная, необычного звучания мелодия, отвлекла девушку от чтения.
Звук мелодии доносился из комнаты Александра Михайловича.
- Интересно, что это у него там играет? – подумала Зина, вставая с кровати. – Неужели телевизор купил? О телевизоре она мечтала с тех пор, как увидела это чудо техники в доме у Николая Голдобина, и рассказала об этом отцу.
- Папа, мы тоже себе купим, - с улыбкой говорила Зина, обнимая Александра Михайловича за шею. – Вот подкопим деньжат, и купим. Как пойдёшь на пенсию, будешь дома сидеть, и смотреть кино, концерты разные.
- Обязательно купим, - соглашался Александр Михайлович, с нежностью и любовью поглядывая на девушку, которую полюбил, как родную дочь.
Осторожно, на цыпочках, прокралась Зина в комнату отца, который сидел возле стола, спиной к двери, и заглянула ему через плечо. На столе стояла большая деревянная шкатулка, наполненная до верху золотыми изделиями, а в руках Александр Михайлович держал массивные золотые часы. Крышка часов была открыта, и из корпуса этих часов исходила поразившая её мелодия.
- Ой, папка, какая прелесть! – удивлённо ахнула девушка. – Откуда это у тебя?!
Александр Михайлович подскочил как ужаленный, резко обернулся и…в его руке сверкнуло лезвие ножа. В страхе попятилась Зина от стола, как заворожённая глядя в налитые злобой и страхом глаза Александра Михайловича. Время, как будто остановилось и Зина уже не помнит, сколько длилась эта томительная пауза.
Первым пришёл в себя Александр Михайлович. Подобрели глаза, вновь засветились любовью и нежностью, опустилась рука, всё ещё сжимавшая рукоятку ножа, задрожали, ставшие, вдруг, ватными, ноги. Александр Михайлович тяжело опустился на стул, вытер ладонью мокрое, от пота, лицо.
- А ты чего это, доченька, сегодня не работаешь? – спросил он дрожащим голосом. – Я даже не обратил внимания, что ты дома.
- У одной продавщицы сегодня семейное торжество, попросила отработать за неё, - прошептала бледными губами, всё ещё со страхом поглядывая на отца, Зина.
- Иди сюда, чего отпрыгнула, как коза? – заискивающе улыбнулся Александр Михайлович.
- Ты так страшно посмотрел на меня, - тихо сказала девушка, - мне показалось, что ты хочешь убить меня.
- Да я сам испугался, думал, что в дом воры забрались, - сказал Александр Михайлович уже окрепшим голосом. – Подходи, не бойся. Можешь руками потрогать, это такие старинные часы – брегет называются.
Медленно, всё ещё с опаской, подошла Зина к столу и стала с интересом рассматривать диковинку. На массивной крышке, усыпанной бриллиантами, чётко виден был герб – витиеватый вензель и корона на щите. Взяв часы в руки, Зина почувствовала их внушительный вес – руку потянуло вниз. Чуть повернула часы в руке, и камни на крышке засверкали.
- Какая всё-таки, прелесть. Откуда такое богатство? - спросила Зина и перевела взгляд на шкатулку. Дух захватило у неё, когда она увидела золотые броши и золотые кольца, серьги и ожерелья, цепочки и монеты, золотые портсигары и табакерки. Всё это, лежало сверху, а что внутри шкатулки, об этом можно было только догадываться.
- Зиночка, это не ворованное, - стал торопливо объяснять ей Александр Михайлович. – Это всё досталось мне в наследство от родителей. Наверное, надо было бы сдать ценности государству, но я побоялся. Такие времена раньше были, могли без суда и следствия к стенке поставить. Так и живу с этими побрякушками – ни пользы от них, ни радости. Может, наступит когда-нибудь такое время, что можно будет не таясь, пользоваться всем этим. Вот выйдешь замуж, я тебе отдам всё это в приданое.
- Пока что, я замуж не собираюсь, - засмеялась Зина.
- А что так? – удивился Александр Михайлович. – Ты вон какая красавица! Да и по годам, вроде бы, уже пора. В этом году двадцать стукнет.
- Не нашла ещё себе пару.
- А Павел? Парень видный, и при должности. Такой молодой, а уже директор магазина.
- Да что ты, папа, - засмеялась Зина, на душе у которой опять стало легко и свободно. – Павел не герой моего романа.
- А я думал, что у вас дело к свадьбе идёт, а оно вон как оказывается – не герой романа.
- Да, не герой, - вздохнула Зина ни то с сожалением, ни то с облегчением. Ладно, я пошла спать, завтра рано вставать.
- Иди, дочка, отдыхай, - ласково улыбнулся Александр Михайлович и поцеловал девушку в лоб.
Оставшись в комнате один, он опять подошёл к столу, взял в руки золотой брегет и задумался. Сейчас, вряд ли кто сможет узнать в нём бывшего барона, бывшего хозяина одного из уездов в буржуазной Латвии – Алоиза Круминьша, щеголявшего в тридцатые годы в костюмах от модных французских портных, а в сороковых, в форме офицера СС – чёрный, словно влитой мундир, с квадратиками на одной петлице, фуражка с высокой тульей, Железный крест…
В конце войны, когда исход её ни у кого не вызывал сомнения, Алоиз, с чужими документами в кармане, сумел выбраться из горящей Риги и обосноваться в самом центре России, где сколотил банду из отпетых уголовников и…
Затрещали двери магазинов и складов, железнодорожных пакгаузов и квартир жителей городка, которые с ужасом слушали каждодневные сообщения о дерзких налётах, грабежах и убийствах неуловимой банды Сохатого. Только в сорок шестом году милиции удалось напасть на след банды, окружить её и почти полностью уничтожить.
Те, немногие, кто не были убиты в перестрелке с оперативниками, получили предельно большие срока и были отправлены в далёкий Колымский край. Среди этих, немногих, был и Алоиз. Пришлось грозному Сохатому гнить в Соликамских болотах, махать киркой на рудниках Сюльбана, мыть золото Колымы…
В пятьдесят третьем году, вышел Сохатый из лагеря по амнистии и поехал в Казахстан, в Тургайский район Кустанайской области, под надзор тамошней милиции.
Работая на земляных и бетонных работах, стиснув зубы, он вспоминал, как привольно и беззаботно жилось ему до сорокового года, в своём родовом поместье в городе Елгаве.
Льнопрядильная фабрика и сахарный завод приносили хорошие прибыли, на его полях буйно колосились пшеница и рожь, радовали богатыми урожаями сахарная свекла и картофель, в хлевах мычали сытые коровы и хрюкали откормленные свиньи, пароходы Алоиза бороздили воды Лиелупы и Даугавы, ещё один большой дом был в Риге.
И, вдруг, всё кончилось. В одночасье Алоиз потерял всё: и завод, и фабрику, и пароходы, и дома, и земли. Всё национализировал латышский народ и стал хозяином не только в его имении, но и во всей Латвии. Лютая злоба переполняла Алоиза, и сколотив отряд из таких же, как и он сам, обиженных советской властью, Алоиз ушёл с ними в леса.
Убийства и террор против своего народа, стали смыслом жизни «лесных братьев». В сорок первом году вернулся Алоиз в родной уезд, пришёл вместе с фашистами и, зашёлся страхом городок и его окрестности, и полилась кровь...
Известие, о начале освоения целинных земель в Казахстане, Алоиз встретил с радостью. Он сразу сообразил, что в неразберихе организационного периода, ему не составит труда скрыться от надзора милиции и затеряться в огромной массе приезжающих покорителей целины. Так оно и получилось. Познакомившись с бывшим фронтовиком, а ныне, целинником - Александром Михайловичем Колмогоровым, Алоиз завладел его документами и скрылся, не забыв предварительно утопить труп бывшего фронтовика в одном из многочисленных озёр района.
А через полгода, в небольшом подмосковном городке, объявился и поступил работать весовщиком на комбинат хлебопродуктов бывший фронтовик, награждённый за ратные подвиги многими орденами и медалями, старшина запаса – Колмогоров Александр Михайлович. Поселился он в небольшом домике, на окраине города, вместе с девочкой, которую взял из детского дома и удочерил, назвавшись фронтовым другом её погибшего отца.
Зинаида Ивановна, ни тогда, в детстве, ни сейчас, до самой смерти старика, не знала и не догадывалась, кем на самом деле был тот, которого она столько лет называла отцом.
На своей бывшей родине – в Латвии, Алоиз Круминьш, всё-таки, один раз побывал. Но не тоска по Родине гнала его туда, а алчность. Перед побегом в конце войны из горящей Риги, в тайнике, спрятал он свои сокровища – всё, что успел награбить: золотые монеты и кольца, цепи и броши, перстни, браслеты, кулоны и серьги, портсигары и…зубы! Большое колличество золотых зубов и коронок. Но вся эта масса золота меркла перед тяжёлым, большим золотым крестом с крупными бриллиантами, пасхальными яйцами работы «Фаберже» и массивными золотыми часами – брегетом...