Он стоял абсолютно неподвижно у иллюминатора служебного шлюза, уткнувшись взглядом в брюхо «Ориона», который производил стыковочные маневры у нас над головой. Серый комбинезон, короткие рыжеватые волосы. Наверное, местный техник.

Вот же принесла нелегкая. Журналистам в потроха станции ход заказан — но в первые двадцать часов на «Большой пересадке» я так и не нашел места, откуда можно снять чужой корабль.

Я крутанул стереокамеру яркой эмблемой «Всемирной прессы» наружу и принялся нести стандартную пургу о том, Как Это Важно честным Парням С Земли, которые за все и платят.

— …для вас это, может, и привычная рутина, но наш долг — донести до них…

Медленно, настороженно повернувшись, он мазнул по мне расфокусированным взглядом, только что бывшим где-то далеко.

— Чудеса, драму, — повторил он без выражения. — Вот же идиотизм.

— Не подскажете, кто именно сегодня прибывает, какие расы? Мне бы хоть одним глазком…

Он посторонился, кивнув на иллюминатор. Я жадно вскинул объективы на длинный синий корпус, заслонявший звезды. А за синим кораблем уже виднелся другой, черный с золотом.

— Синий — с Форамена, — сказал он. — С другой стороны бельевский грузовик — по-вашему, арктуряне. Так-то сейчас затишье.

— До вас никто мне вообще ничего не рассказывал… А что за яркие кораблики вон там?

— Проционские. Они повсюду шныряют, — пожал он плечами. — Прямо как мы.

Я растекся щекой по витриту иллюминатора, сощурился. В переборке завибрировал отдаленный лязг: высоко над нами инопланетяне разгружались в своем секторе «Большой пересадки». Техник взглянул на запястье.

— Готовитесь к выходу? — спросил я.

Ответный хмык мог означать что угодно.

— Сам-то откуда? — спросил он все тем же недобрым голосом.

Я начал объяснять и вдруг заметил, что он забыл о моем существовании. Глаза его уставились в бесконечность, голова медленно клонилась к раме иллюминатора.

— Езжай домой, — пробурчал он заплетающимся языком, и на меня резко пахнуло солидолом.

— Что такое?.. — Я схватил его за руку, он спазматически дрожал. — Полегче, полегче.

— Я жду… жену. Мою ненаглядную жену. — Он неприятно хохотнул. — Сам-то откуда?

Я повторил.

— Езжай домой, — пробурчал он. — И детишек наплоди побольше. Пока можешь.

Ранняя жертва гамма-излучения, что ли?

— Больше ничего знать и не хотите! — вдруг выкрикнул он. — Идиоты. Лишь бы вырядиться, как они. Костюмы гниво, музьпса аолеле. Да смотрю я ваши новости, смотрю! — издевательски оскалился он. — Вечеринки в стиле никси. Годовую зарплату за антиграв. Какие там гамма-лучи! Езжай домой, почитай учебник истории. «Шариковые ручки и велосипеды…»

Он стал сползать по стенке — медленно, при половинной силе тяжести. Мой единственный источник. Последовало неуклюжее рукомашество; заставить его принять отрезвин не удалось, но я выволок его из служебного коридора и усадил на лавочку в пустом складском отсеке. Он выцарапал из кармана герметичный пузырек. Когда я помогал открутить крышечку, в отсек сунул голову кто-то в ярко-белом комбинезоне:

— Могу чем-то помочь, да?

Пучеглазый, лицо заросло пятнистым мехом. Инопланетянин, проционец! Я принялся было благодарить его, но мужчина меня перебил:

— Отвали! Давай, пошел.

Существо убралось в коридор, влажно блеснув большими глазами. Рыжий техник поковырялся в пузырьке пальцем, забил добычу в ноздрю и глубоко вдохнул, до самой диафрагмы. Привычно покосился на запястье:

— Который час?

Я сказал ему, который час.

— Есть новость, — произнес он. — Послание всем нашим ясноглазым оптимистам. Кое-что об этих инопланетных очаровашках, в которых мы все души не чаем. — Он впился в меня взглядом. — Что, юный репортер, не ждал?

Час от часу не легче. Ксенофоб. Разоблачим тайный инопланетный заговор!

— Да насрать им. — Он сделал глубокую понюшку, вздрогнул и выпрямился. — К черту обобщения. Который там, ты говорил, час? Ладно, расскажу тебе, как я это узнал. Мало не показалось. Вот пока мы ждем мою ненаглядную жену, и расскажу. Не стесняйся, доставай магнитофончик из рукава. Включишь потом как-нибудь, послушаешь… когда будет уже поздно. — Насмешливо фыркнул — ишь, мол, как я разболтался; речь стала четкой, не иначе как за плечами два высших. — Слышал когда-нибудь о сверхнормальных стимулах?

— Нет. Хотя секунду… Рафинад?

— Не совсем, но близко. А бар «Маленькая пересадка» знаешь, в Вашингтоне? Хотя нет, ты же сказал, что из Австралии. Ну а я из Небраски, из деревни Горелый Сарай.

Он перевел дыхание, разглядывая обширный кавардак некоего внутреннего ландшафта.

— Меня случайно занесло в «Маленькую пересадку», когда мне было восемнадцать. Стоп, поправка. В «Маленькую пересадку» случайно не заносит, это все равно что случайно вмазаться хмурым.

В «Маленькую пересадку» заходишь, потому что ты бредил этим местом, спал и видел его, ни о чем другом думать не мог в своем Горелом Сарае с тех самых пор, как у тебя мошонка оволосела. Сознательно заходишь или бессознательно — все равно. Стоит лишь вырваться из Горелого Сарая, и «Маленькая пересадка» притягивает тебя так же неудержимо, как летняя Луна — морских червей.

У меня в кармане лежало новенькое удостоверение личности — пей не хочу. Час был еще ранний, среди людей у барной стойки даже нашлось свободное место. «Маленькая Пересадка» — это ведь бар не для посольских. Я уже потом выяснил, куда ходит инопланетная белая кость, где они развлекаются. В «Новый берег», в «Занавес», у джорджтаунского яхт-клуба.

И они ходят туда сами по себе. Нет, конечно, иногда устраивают какой-нибудь культурный обмен — приглашают других инопланетян-недотрог или парочку земных супершишек. Галактическое добрососедство через двухметровый забор.

А в «Маленькую пересадку» ходили развлечься их плебеи — водители, секретари, прочая шушера. В том числе, мой друг, извращенцы. Те, кто неравнодушен к людям. Во всех смыслах.

Он усмехнулся и снова понюхал палец, не глядя на меня.

— Ну да, в «Маленькой пересадке» галактическое добрососедство бьет ключом, каждый вечер. Что там я заказал? «Маргариту», кажется. Пороху не хватило попросить у наглого бармена чего-нибудь инопланетного из батареи за стойкой. В полумраке я пытался зыркать во все стороны одновременно, причем исподтишка. Помню этих с огромными белыми черепами — лирян. И нечто похожее на комок зеленого шифона, я еще подумал, это какой-нибудь коллективный организм. Поймал в зеркале несколько взглядов от людей. Довольно злобных взглядов. Тогда до меня еще не дошло.

Вдруг прямо рядом со мной втиснулся инопланетянин. Не успел я стряхнуть оцепенение, а он уже лопочет: «Вы футбольный болельщик?»

Со мной заговорил инопланетянин. Существо со звезд. Пришелец. Заговорил. Со мной.

На футбол мне было начхать, но господи, я мог бы сказать, что люблю оригами или, там, играть в рифмы — что угодно, лишь бы он говорил. Я стал его расспрашивать, какие виды спорта есть у них на планете, я настоял на том, что вся выпивка за мой счет. Я завороженно слушал, как он, пришепетывая, пересказывает, эпизод за эпизодом, какой-то унылый матч, который я и смотреть бы не стал. «Грейн-Бэй пэкерз», ага. И я смутно осознавал, что среди людей с другой стороны от меня происходит какая-то буча.

Вдруг эта женщина — сейчас я бы сказал «девушка», — вдруг эта девушка выпалила что-то неприятным, визгливым тоном и крутанула свой табурет так, что зацепила мою руку с бокалом. Мы повернулись друг к другу одновременно.

Господи, вижу ее как сейчас. Первое, что я заметил, — это дикое несоответствие. Вроде бы и посмотреть не на что — а глаз не оторвать. Преображенная. Прямо лучится этим, прямо вся истекает.

У меня тут же колом встал, аж дух захватило.

Я скрючился, чтобы прикрыть пах курткой, но стало только хуже — туда же просочилась разлитая «Маргарита». Девушка стала неуклюже размазывать лужу рукой, что-то бормоча.

А я так и пялился на нее, пытаясь понять, с чего меня накрыло. Фигурка самая обычная, на лице ненавязчивая жадность. В припухших глазах насыщение. Живой секс, подумал я. На ее горле пульсировала жилка. Рукой она придерживала шелковый шарфик, соскользнувший с плеча, и там я увидел свежие синяки. Меня сразу отпустило. Я понял, что в этих синяках тоже некий сексуальный смысл.

Она смотрела куда-то сквозь меня, лицо — как антенна радара, поймавшего цель. Произнесла «аххххх», но я тут был явно ни при чем, и ухватилась за мое предплечье, как за поручень. Кто-то из мужчин, сидевших за ней, рассмеялся. «Прошу прощения», — нелепым тоном сказала она и, соскользнув с табурета, протиснулась у меня за спиной. Я крутанулся следом, чуть не сшибив моего приятеля — футбольного фаната, и увидел, что в бар вошли несколько сириусян.

Так я впервые встретил их во плоти, если это правильное слово. Я тысячу раз видел фотографии, но все равно не был готов. Эта долговязость, эта безжалостная худоба. Это возмутительное неземное самомнение. Двое самцов цвета слоновой кости с голубым в безупречном железистом прикиде. Потом я заметил, что с ними еще и самка. Дивный экземпляр цвета слоновой кости с индиго, и на этих твердых, как кость, губах будто навек застыла легкая усмешка.

Девушка, только что сидевшая рядом со мной, уже вела их к столику. Ну точно как собачка, которая все оборачивается, проверяет, идешь ли ты следом. Прежде чем их скрыла толпа, я заметил, что к ним за столик подсел мужчина. Здоровый бугай в дорогом костюме, но с лицом как будто надломленным.

Потом заиграла музыка, и я извинился перед моим пушистым другом. А потом вышла танцовщица-селлис, и передо мной распахнулись ворота моего личного ада.

Рыжий техник умолк, поглощенный жалостью к себе. С лицом как будто надломленным, ага-ага.

Наконец он собрал лицо воедино и продолжил:

— Для начала выложу единственную связную мысль, посетившую меня за весь тот вечер. Здесь, на «Большой пересадке», все то же самое: не считая проционцев, это же всегда люди подкатываются к пришельцам. Очень редко — пришельцы к другим пришельцам. И никогда — пришельцы к людям. Хотят этого именно люди.

Я кивнул, но он не со мной разговаривал; голос его поплыл — сказывался препарат из пузырька.

— Эх, селлис. Моя первая селлис.

Сложение-то у них на самом деле так себе, под этими их плащами. Талии почти нет и ноги короткие. Но ходят они, словно плывут.

Эта выплыла на помост в длинной, до пят, накидке из фиолетового шелка. Лица было почти не видно — узкое, как у мышки, а сверху копна черных волос и кисточки свисают. Пепельно-серая, будто крот. Они самых разных цветов бывают. И с ног до головы покрыты мягким бархатистым мехом, резко меняющим цвет около глаз, рта и других отверстий. Эрогенные зоны? Да какие там зоны, у них все эрогенное.

Она начала свой танец, только на самом деле это не танец, просто они так двигаются, совершенно непроизвольно. Как мы непроизвольно улыбаемся. Музыка гремела все громче, а она волнообразными движениями тянула ко мне руки, и плащ постепенно распахивался. Под плащом на ней ничего не было. Луч прожектора выхватил в ширящейся щели шевеление каких-то узоров. Она разводила руки, и мне открывалось больше и больше.

Она вся была покрыта фантастическими узорами, и они шевелились. Не как нарисованные краской — как живые. Словно улыбались — вот хорошее слово. Как будто она улыбалась всем телом — призывно подмигивала, возбуждающе надувала губки, красноречиво манила меня. Видел когда-нибудь египетский танец живота? По сравнению с тем, что может любая селлис, это натуральная мертвечина. А селлис была зрелая, в самом соку.

Она вскинула руки, и эти ослепительные лимонные узоры запульсировали, пошли волнами, вывернулись, сжались, замерцали, сплетаясь невероятно завлекательным, подзуживающим образом. Ну давай сделай это со мной, сделай же, давай прямо здесь и здесь и здесь и сейчас. Саму ее видно почти не было — только узоры и задорная вспышка ухмылки. Всем поголовно мужикам в баре — мужикам рода человеческого — мучительно хотелось протаранить это невероятное тело. Мучительно до натуральной боли. Даже остальные пришельцы утихли, кроме одного из сириусян, который отчитывал официанта.

Она и дотанцевать не успела, а мне уже сорвало башню… Не буду утомлять тебя рассказом о том, что было дальше; завязалось несколько потасовок, и я сделал оттуда ноги. На третий вечер у меня кончились деньги. Через день ее уже и след простыл.

Слава богу, тогда я не успел еще ничего узнать о селлисовском жизненном цикле. Это случилось гораздо позже, а сперва я вернулся на кампус и выяснил, что, прежде чем подавать заявку на работу вне планеты, нужно получить диплом по твердотельной электронике. Я тогда учился на подготовительном отделении меда, но уперся и получил этот диплом; С которым добрался только до «Первой пересадки».

Господи, «Первая пересадка». Я думал, что попал на небеса: инопланетные корабли приходят, наши грузовики уходят. Я увидел всех, кроме совсем уж экзотов — подштурмов. Даже тут они встречаются только раз-другой за цикл. А еще йеры, этих ты точно не видел.

Ехал бы ты домой, парень. Тебя тоже ждет свой Горелый Сарай.

Первый раз, как увидел йера, я бросил все и потащился следом, точно голодный пес, едва дыша. Фотографии ты видел, конечно. Ни дать ни взять забытый сон. «Мы любим только то, что эфемерно…» Это все запах, но откуда ж тебе знать. Я потратил половину зарплаты за сезон, посылая ей вино, которое называют звездными слезами. Потом я узнал, что это не она, а он. Но какая разница-то?

А секс с ними невозможен. Никоим образом. Они размножаются при помощи света, что ли, никто точно не знает. Рассказывают про одного мужика, который похитил йерскую женщину и попытался. С него содрали кожу живьем. Чего только не рассказывают…

Мысль начинала от него ускользать.

— А та девушка в баре, вы ее потом еще видели?

С явным усилием он вернулся обратно:

— Видел, а как же. Она крутила с двумя сириусянами. Они умеют только парами. Говорила, для женщины это полный апофегей, если вытерпишь эти их клювы. Не знаю, не пробовал. Она говорила со мной пару раз после того, как они с ней закончат. Но для мужчин там ловить нечего. Потом она снесла ограждение, когда ехала по мосту на П-стрит, свалилась в воду.;. А мужик, бедолага, пытался в одиночку управиться с той сириусянской сучкой. Если денег много, это помогает на какое-то время. Понятия не имею, что с ним сталось.

Он снова покосился на запястье. Я увидел бледную полоску кожи там, где когда-то были часы, и сказал ему, который час.

— Это и есть ваше послание землянам? Не влюбляйтесь в пришельцев?

— Не влюбляйтесь в пришельцев… — Он пожал плечами. — Да. Нет. Да господи, неужто не очевидно? Всё на выход, ничего на вход. Как бедные чертовы полинезийцы. Во-первых, мы разоряем Землю. Меняем полезные ресурсы на всякий мусор. Инопланетные символы статуса. Магнитофоны, кока-кола и часы с Микки-Маусом.

— Ну, торговый баланс вызывает определенные опасения. Вы это хотели бы передать?

— «Торговый баланс», — саркастически повторил он, — Интересно, а у полинезийцев был для этого термин? Ты так и не понял, да? Ладно, скажи, а зачем ты здесь? Вот лично ты? Через сколько человек тебе пришлось переступить…

Он закостенел, услышав шаги в коридоре. В дверь просунулась озаренная надеждой мордочка проционца. Мой собеседник раздраженно рявкнул, и проционец убрался. Я принялся протестовать.

— Да ладно, глупышам только этого и надо. Других удовольствий нам уже не осталось… Ты так и не понял? Это же мы и есть. Такими нас видят они, настоящие пришельцы.

— Но…

— А теперь у нас будет дешевый Ц-привод, и мы тоже будем шнырять повсюду, точно как проционцы. Ради редкого удовольствия ворочать грузы и обслуживать пересадочные станции. О да, от станций наши прекрасные звездные гости просто млеют. На самом деле не очень-то они им и нужны. Забавная приблуда, не более того. Знаешь, чем я тут занимаюсь с моими двумя дипломами? Тем же, чем занимался на «Первой пересадке». Чищу трубы. Драю полы. Иногда, если повезет, меняю фитинг.

Я буркнул в ответ что-то невнятное; сколько можно себя жалеть-то?

— Перебор с горечью? Да ладно, работенка что надо. Иногда мне даже удается поговорить с одним из них. — Лицо его скривилось. — Моя жена работает в… ладно, замнем. Я бы отдал — вернее, даже без «бы» — все, что мне дала Земля, за один только этот шанс. Видеть их. Говорить с ними. Очень редко — потрогать. Совсем уж редко — найти какого-нибудь их отморозка, настолько извращенного, что он захотел бы потрогать меня.

Он бормотал все тише и вдруг заговорил в полный голос.

— И с тобой так же будет! — вызверился он. — Езжай домой! Езжай домой и скажи им, чтобы завязывали. Порты закрыть. Все эти хреновы инопланетные бирюльки сжечь, пока не поздно! Полинезийцы вот не успели.

— Но наверняка же…

— Наверняка с воротника! Забудь про торговый баланс — на кону баланс всей жизни. Не знаю, падает ли рождаемость, суть не в том. Вытекает сама наша душа. Еще чуть-чуть — и вытечет насмерть!

Он перевел дыхание и заговорил потише:

— Это ловушка, вот что я пытаюсь сказать. Включился супернормальный стимул. Человек по природе своей экзогамен: вся наша история — это одно долгое побуждение найти и обрюхатить чужого. Или чтобы он тебя обрюхатил; для женщин это тоже работает. Увидит человек хоть что-нибудь с другим цветом кожи, другим носом, жопой, да чем угодно — и просто должен засадить этому по самые помидоры или умереть, пытаясь. Таково побуждение, оно зашито в наш геном. И пока чужой остается человеком, все прекрасно работает. Миллионы лет это помогало перемешиванию генов. Но теперь мы встретили пришельцев, которым впендюрить невозможно, и мы готовы умереть, пытаясь… Думаешь, я могу притронуться к своей жене?

— Но…

— Ты слышал, что если подсунуть птице фальшивое яйцо, похожее на ее родное, только больше и ярче, птица выпихнет свое родное яйцо из гнезда и станет высиживать фальшивку? Этим-то мы и занимаемся.

— Вы все сводите к сексу. — Я пытался скрыть свое нетерпение. — Это, конечно, здорово, но я думал рассказать немного другую историю…

— К сексу? Нет, бери глубже. — Он потер лоб, пытаясь разогнать дурман. — Секс — это лишь часть картины, малая часть. Я видел земных миссионеров, учителей, прочий народ, кому секс особо не нужен. Учителя в итоге работают мусорщиками или грузчиками, но подсаживаются так же крепко. Сидят на крючке и не рыпаются. Видел я одну пожилую даму, которая ухаживала за куушбарским ребенком. Причем дефективным — сами куушбарцы дали бы ему умереть. И бедная дура подтирала его блевотину, как святую воду. Это очень глубоко сидит… карго-культ души, право слово. В нашей природе — грезить вовне. А они над нами смеются. У них ничего подобного нет.

В коридоре зашаркали шаги, загудели голоса — народ начинал собираться на обед. Пора было избавляться от моего собеседника и двигать туда же; может, найду проционцев. Открылась боковая дверь, и к нам двинулась какая-то фигура. Сперва я подумал, что это пришелец, но потом разглядел, что это просто женщина в неудобном жестком скафандре, распахнутом у ворота. Кажется, она чуть прихрамывала. В створе открытой двери у нее за спиной текла гусеницей голодная толпа.

Рыжий поднялся женщине навстречу. Они даже не поздоровались.

— На станцию берут работать лишь счастливо женатые пары, — сказал он мне с уже знакомым неприятным смешком. — Мы друг друга… утешаем.

Он взял ее под руку. Она вздрогнула, как от боли, но пассивно позволила ему развернуть ее к выходу, а на меня и не поглядела.

— Извини, но сейчас не до расшаркиваний. Моя жена сильно устала.

На ее плече я увидел жуткие шрамы.

— Расскажи им, — бросил он, уже уходя. — Езжай домой и все расскажи. — Тут он резко дернул головой и, снова вызверившись на меня, тихо проговорил: — И не смей соваться к сиртисянам — убью.

Они исчезли за поворотом коридора.

Я поспешно сменил кассету на чистую., одним глазом косясь на мелькающие в дверном проеме фигуры. Вдруг среди людей блеснули два ярко-алых, неестественно стройных силуэта. Мои первые настоящие пришельцы! Я захлопнул крышку магнитофона и рванул в коридор — попробую ввинтиться в толпу сразу за ними.