Впервые я вижу ее, когда "Боинг-727" авиакомпании "Мексикана" снижается над островом Косумель. Я выхожу из туалета, задеваю ее, извиняюсь перед двумя смутными женскими силуэтами. Та, что ближе, молча кивает. Женщина помоложе не отрывается от иллюминатора. Я иду по проходу, уже начисто про них позабыв. Я никогда больше их не увижу и не вспомню об их существовании.

Как всегда, аэропорт Косумеля кишит суетливыми янки в шортах и невозмутимыми мексиканцами, одетыми как на прием у президента. Седой янки, видавший лучшие дни, экипированный для серьезной рыбалки, я с удочками и вещмешком пробиваюсь сквозь толпу. Мне надо найти пилота чартерного рейса. Некий капитан Эстебан подрядился доставить меня на мелководные пляжи Белиза в трехстах километрах к югу.

Капитан Эстебан оказывается чистокровным индейцем-майя с кожей цвета красного дерева и ростом четыре фута девять дюймов. От майя и суровая меланхолия, типичная для его соотечественников. Он говорит, что моя "сессна" где-то сломалась, а его "бонанца" везет пассажиров в Четумаль.

Четумаль на юге, не согласится ли он подбросить меня в Белиз на обратном пути? Эстебан хмуро соглашается, что это возможно: если его клиенты не станут возражать и если у меня не слишком много багажа.

Подходят пассажиры. Та самая женщина из "боинга" и ее младшая спутница — дочь? — уверенно шагают по гравию мимо посадок юкки. Их дорожные чемоданы "Вентура" такие же компактные и неброские, как они сами. Все улажено. Когда капитан спрашивает насчет попутчика, старшая, не глядя на меня, спокойно говорит: "Да, конечно".

И тут в моей голове раздается первый негромкий звоночек. Выходит, женщина уже успела меня разглядеть и теперь не боится взять в свой самолет? Вряд ли. В моем деле паранойя уже давно не приносила пользы, но привычку вытравить нелегко.

Пока мы забираемся в салон, я успеваю заметить, что у младшей неплохая фигурка. Она была бы даже аппетитной, будь в ней хоть искорка чувства. Капитан Эстебан подкладывает под себя свернутое серапе, чтобы видеть поверх капота, и проводит медленную, тщательную проверку. Мы взлетаем и скоро уже тащимся над бирюзовым желейным мармеладом Карибов навстречу крепкому южному ветру.

Справа лежат земли штата Кинтана-Роо. Если вам не доводилось бывать на Юкатане, вообразите самый большой на свете и совершенно плоский серо-зеленый ковер. Местность выглядит необитаемой. Мы полетаем над руинами Тулума, разрушенной дорогой на Чичен-Ицу, полудюжиной кокосовых плантаций, а после идут лишь скалы и низкорослая растительность — картина, почти неотличимая от той, что четыреста лет назад предстала перед глазами конкистадоров.

Длинные пряди кучевых облаков несутся навстречу, заслоняя побережье. До меня доходит, что отчасти мрачность пилота объясняется непогодой. Холодный фронт умирает над агавами Мериды к западу, а южный ветер нагнал прибрежные шторма: их здесь называют льовисидс. Эстебан методически огибает мелкие грозовые фронты. "Бонанцу" трясет, и я оборачиваюсь, движимый смутным желанием успокоить пассажирок. С их места обзор оставляет желать лучшего, но женщины спокойно и сосредоточенно разглядывают Юкатан. А ведь им предлагали сесть рядом с пилотом. Отказались. Слишком робки?

Еще одна льовисна собирается впереди. Эстебан поднимает "бонанцу", привстав с места, чтобы видеть, куда летит. Впервые за долгое время я расслабляюсь: мой письменный стол остался далеко-далеко, впереди — неделя рыбалки. Взгляд привлекает классический индейский профиль капитана: покатый лоб над хищным носом. А если бы его глаза косили еще сильнее, ему бы, наверное, не дали лицензии пилота. Хотите верьте, хотите нет, но выглядит это сочетание красиво. А у местных куколок в мини-юбках, косящих влажными радужными очами, еще и очень сексуально. Это вам не хрупкие восточные статуэтки, кости у них каменные. Наверняка бабушка Эстебана смогла бы тянуть "бонанцу" на буксире…

Я просыпаюсь, ударившись ухом о стену. Эстебан в наушниках пытается переорать ревущий шторм, за иллюминаторами темным-темно.

Отсутствует один важный звук — рев мотора. Я осознаю, что Эстебан ведет неработающий самолет. Три тысячи шестьсот, мы потеряли две тысячи футов высоты!

Пилот стучит по датчикам топливного бака; в рычании, которое вырывается сквозь его крупные зубы, я различаю слово "бензин". "Бонанца" падает. Эстебан добирается до верхних тумблеров — горючего больше чем достаточно. Возможно, засорился шланг подачи топлива, мне говорили, бензин здесь паршивый. Эстебан отшвыривает наушники с микрофоном; один шанс на миллион, что нас услышат в этом реве. Две тысячи пятьсот, и мы продолжаем снижаться.

Кажется, включился электрический насос: мотор оживает — снова глохнет — оживает — и снова глохнет, на сей раз окончательно. Неожиданно мы выныриваем из-под линии облаков. Под нами длинная белая полоса, почти скрытая дождем: риф. Пляжей не видно, только большая извилистая бухта, заросшая мангровым лесом, — и она стремительно приближается.

Плохи наши дела, мелькает в голове банальная мысль. Женщины за моей спиной до сих пор не издали ни звука. Я оглядываюсь и вижу, что они набросили на головы куртки. При критической скорости около восьмидесяти суетиться бессмысленно, но я пытаюсь сгруппироваться.

Эстебан еще что-то орет в микрофон, пилотируя падающий самолет. Вода стремительно приближается, но он резко разворачивает "бонанцу" против ветра, и перед нашим носом возникает длинная песчаная отмель.

Ума не приложу, как он ее разглядел. С душераздирающим скрежетом "бонанца" ударяет брюхом о песок — подпрыгивает — падает — мир бешено вращается вокруг, и мы на полном ходу влетаем в мангровые заросли в конце отмели. Хрясь!

Дзынь! Самолет с задранным вверх крылом весь опутан хищными побегами фикуса. Мы целы. И не горим. Фантастика.

Капитан Эстебан вышибает дверь, которая теперь на крыше. Женский голос за моей спиной тихо повторяет: "Мама, мама". Я поднимаюсь с пола и вижу, что девушка пытается разжать объятия матери. Глаза старшей женщины закрыты. Она открывает их и как ни в чем не бывало встает. Эстебан помогает женщинам выбраться. Захватив аптечку, я вылезаю вслед за ними навстречу слепящему солнцу и ветру. Гроза, потрепавшая нас, ушла вглубь побережья.

— Отличная посадка, капитан.

— Да-да, это было замечательно.

Женщин трясет, но они держат себя в руках. На лице Эстебана выражение, с которым его предки некогда взирали на испанцев.

Если вам приходилось бывать в таких переделках, вам знакома пустота, которая приходит на смену эйфории. Мы слезаем по фикусовому стволу на отмель, равнодушно отмечая, что на мили вокруг нет ничего, кроме прозрачной воды глубиной около фута. Илистое дно тут буроватого цвета, берег — необитаемые мангровые заросли.

— Залив Эспириту-Санто.

Эстебан подтверждает мои подозрения. Всегда мечтал порыбачить на этих диких водных просторах.

— А что там за дым? — Дочь показывает на клубы дыма над горизонтом.

— Охотники на аллигаторов, — отвечает Эстебан.

Браконьеры-индейцы оставили кострища в мангровых болотах. А стало быть, даже если мы разведем сигнальный огонь, его вряд ли заметят с воздуха, да и самолет надежно похоронен под грудой фикусовых ветвей. С воздуха не увидишь.

Словно в ответ на мой невысказанный вопрос, как, черт подери, мы отсюда выберемся, старшая женщина спокойно произносит:

— Капитан, если вас не услышали, то когда начнут поиски? Завтра?

— Завтра, — кисло соглашается Эстебан.

Я вспоминаю, что спасательные службы тут одно название. Слетай, проверь, как там Марио, его мать жалуется, что от него неделю ни слуху ни духу.

До меня доходит, что наше приключение грозит затянуться.

Вдобавок ко всему слева доносится звук, похожий на рев дизеля: ветер гонит морскую воду прямо на нас, и, если судить по оголенным корням мангровых деревьев, скоро прилив затопит отмель целиком. Я вспоминаю, что утром видел полную луну — трудно поверить, еще в Сент-Луисе, — значит, сегодня высокий прилив. Ничего, укроемся в самолете. Но где взять пресную воду?

Сзади доносится слабый всплеск. Старшая женщина пробует воду на вкус, мотает головой, печально улыбается. Это первое проявление чувств со стороны моих попутчиц, и я решаюсь представиться. Выслушав, что я Дон Фентон из Сент-Луиса, старшая отвечает, что их фамилия Парсонс, живут в Бетесде, штат Мэриленд. Она держится очень любезно, и я не сразу замечаю, что имени ни своего, ни дочери она так и не назвала. Мы снова благодарим капитана Эстебана.

Его левый глаз заплыл; замечать такие мелочи ниже индейского достоинства, однако миссис Парсонс обращает внимание, что Эстебан странно прижимает локоть к боку.

— Вы ранены, капитан.

— Roto. Кажется, сломано. — Эстебану неловко, что ему больно.

Мы заставляем его снять клетчатую рубашку и видим на совершенном коричневом торсе лиловый синяк.

— В аптечке есть бинт, мистер Фентон? Я оканчивала курсы первой помощи.

Недрогнувшей рукой она принимается за перевязку, а мы с мисс Парсонс отходим к краю отмели. Впоследствии я особенно тщательно вспоминаю наш разговор.

— Розовые колпицы, — показываю я ей на трех птичек.

— Они прекрасны.

Голосок у нее тонкий-тонкий, как и у матери.

— А он настоящий индеец-майя? Я о пилоте.

— Самый что ни на есть. Прямо с фресок Бонампака. Вы бывали в Чичен-Ице и Ушмале?

— Да. Мы летим из Мериды в Тикаль, это в Гватемале… вернее, летели.

— А попали сюда. — Мне хочется ее подбодрить. — Вам рассказывали, что индейские женщины привязывают дощечку младенцам к переносице, чтобы образовалась выемка? А на дощечку вешают шарик из жира, чтобы добиться косоглазия? Это считается признаком аристократизма.

Девушка улыбается и снова стреляет глазами в сторону капитана.

— Здесь, на Юкатане, люди другие, — произносит она задумчиво. — Не похожи на индейцев из Мехико. Более… независимые.

— Никому на свете не удавалось поставить их на колени. Индейцев-майя угнетали и истребляли, но они не покорились. Спорим, вы не знали, что последняя война между майя и мексиканцами завершилась перемирием в тысяча девятьсот тридцать пятом?

— Нет! — восклицает она и добавляет серьезно: — Мне это по душе.

— Мне тоже.

— Вода поднимается очень быстро, — раздается сзади спокойный голос миссис Парсонс.

И это вдобавок к новой грозе. Мы забираемся в "бонанцу". Я пытаюсь натянуть куртку, чтобы собрать дождевой воды, но порывы ветра рвут концы. Мы извлекаем из груды обломков пару солодовых батончиков и мою бутылку "Джек Дэниелс" и устраиваемся с относительным удобством. Мать и дочь делают по глотку, мы с Эстебаном приканчиваем остальное. "Бонанца" дает течь. Обратив к потокам воды, льющимся в кабину, гордый одноглазый профиль, Эстебан засыпает. Мы задремываем.

Когда вода сходит, с ней уходит эйфория. Очень хочется пить. До заката остается всего ничего. С помощью удочки и тройного крючка мне кое-как удается выудить четырех мелких кефалей. Эстебан и женщины натягивают на мангровых ветках крошечный спасательный плот, чтобы собрать немного дождевой воды. Ветер обжигает жаром. И ни одного самолета наверху.

Дождь припускает снова, одарив нас шестью унциями пресной воды на брата. Когда закат окутывает мир золотистой дымкой, мы устраиваемся на отмели отужинать сырой кефалью и сухим завтраком из коробки. Женщины переоделись в шорты, у них изящные фигурки, в которых, однако, нет ничего сексуального.

— Никогда не думала, что сырая рыба так освежает, — с милой улыбкой замечает миссис Парсонс.

Ее дочь хихикает, тоже весьма светски. Она сидит по одну сторону от маменьки, мы с Эстебаном — по другую. Я уже раскусил миссис Парсонс. Несушка защищает единственное дитятко от хищных самцов. Меня это вполне устраивает. Я тут только ради рыбалки.

И все же кое-что не дает мне покоя. Чертовы бабы ни разу не пикнули. Ни звука, ни шороха, ни единого проявления недовольства. Слишком правильные, как из учебника.

— Миссис Парсонс, я смотрю, вы чувствуете себя как дома. Часто ходите в походы?

— Нет, что вы! — Она издает робкий смешок. — Последний раз в скаутском лагере. Ах, смотрите, это ведь птицы-фрегаты?

Отвечает вопросом на вопрос. Я жду, пока фрегаты гордо уплывут в закат.

— Бетесда… Могу ли я предположить, что вы работаете на Дядю Сэма?

— Так и есть. Вы, мистер Фентон, похоже, хорошо знаете Вашингтон. Часто бываете там по работе?

Где угодно, кроме как на этой отмели, ее уловка сработала бы. Мои охотничьи гены просыпаются.

— Вы в каком агентстве?

Она уступает без борьбы:

— Всего лишь в Управлении общих служб, в архиве.

Так я и думал. Все эти миссис Парсонс из канцелярий, бухгалтерий и отделов кадров. Попросите миссис Парсонс принести список внешних контрактов за 1973 год. Выходит, Юкатан теперь в списке популярных туристических мест. Только этого не хватало…

— Значит, вы знакомы со всеми скелетами в шкафах, — натужно шучу я.

Она смущенно улыбается и встает:

— Уже темнеет, не правда ли?

Пора возвращаться в самолет.

Стая ибисов кружит над нами, собираясь устроиться на ночлег в кроне фикуса. Эстебан достает мачете и индейский плетеный гамак. Отказавшись от помощи, он натягивает гамак между деревом и самолетом. Видно, что махать мачете ему нелегко.

Женщины отходят пописать за хвостовую часть. Я слышу, как одна оступается и слабо вскрикивает. По возвращении миссис Парсонс спрашивает:

— Капитан, можно мы ляжем в гамаке?

Губы Эстебана растягивает недоверчивая ухмылка. Я напоминаю женщинам о дожде и москитах.

— У нас есть репеллент, и нам нравится свежий воздух.

Воздух звенит от кровососов, и с каждой минутой становится холоднее.

— А еще у нас есть плащи, — бодро добавляет младшая.

Дело ваше, дамы. Опасные самцы удаляются в сырую кабину. Сквозь ветер я слышу, как время от времени женщины пересмеиваются, отлично устроившись на своем продуваемом всеми ветрами птичьем насесте. Какой-то болезненный пунктик. На свете не найдется человека с менее угрожающей наружностью, чем моя. Незаметность долгие годы служила мне хорошую службу. А может, дело в Эстебане? А может, они правда помешаны на свежем воздухе… Сон приходит ко мне в реве невидимых дизелей за внешней границей рифа.

Ветреный нежно-розовый рассвет встречает нас жаждой. Сияющий ломтик солнца возникает из моря, чтобы тотчас скрыться в облаках. Пока я вожусь с удочкой, дождь припускает дважды. Завтракаем мы сырой барракудой, по длинному узкому куску на каждого.

Женщины продолжают удивлять выдержкой и готовностью помочь. Под руководством Эстебана они сооружают из части капота бензиновый сигнальный маяк, на случай, если мы услышим самолет. Однако в небе ничего, кроме гула невидимого борта, который летит в сторону Панамы. Сухой горячий ветер несет коралловый песок. Этот песок у нас уже везде: в одежде, на лицах.

— В первую очередь они ищут в море, — замечает Эстебан.

Его покатый аристократический лоб блестит от пота. Миссис Парсонс посматривает на него озабоченно. Я разглядываю рваное облачное покрывало, которое поднимается все выше и утолщается. Покуда не прояснится, никто нас искать не станет. Надо всерьез задуматься над тем, где раздобыть пресную воду.

Наконец, попросив у Эстебана мачете, я срубаю длинный тонкий посох.

— Кажется, сверху я видел ручей, милях в двух-трех отсюда.

— Увы, плот прохудился. — Миссис Парсонс показывает на трещины в оранжевом пластике. Надо же, а произведен в Делавере.

— Ладно, — слышу я собственный голос. — Сейчас отлив. Если отрезать от него кусок неповрежденной трубки, можно набрать туда воду. Мне не привыкать бродить по мелководью.

Кажется, я несу дичь, и сам это понимаю.

— Нельзя отходить от самолета, — говорит Эстебан.

Кто бы спорил. К тому же индейца явно лихорадит. Я поднимаю глаза на затянутое тучами небо, ощущая во рту вкус песка и старой барракуды. К черту правила.

Пока я пилю плот, Эстебан предлагает мне серапе.

— Пригодится ночью.

И здесь он прав. Чтобы вернуться, придется дождаться отлива.

— Я пойду с вами, — спокойно заявляет миссис Парсонс.

Я молча таращусь на нее во все глаза. Что за новое безумие обуяло нашу несушку? Вообразила, что Эстебана можно сбросить со счетов? Глядя в изумлении, я успеваю заметить, что колени у нее покраснели, волосы растрепаны, а нос обгорел. Миловидная, очень ладная, слегка за сорок.

— Послушайте, это будет та еще прогулка. Грязи по уши, а воды выше крыши.

— Я в хорошей форме, много плаваю. Я не буду обузой. Вдвоем гораздо безопаснее, мистер Фентон, и воды захватим больше.

Она не шутит. В это время года из меня можно вить веревки, к тому же я не против компании. Что ж, решено.

— Тогда покажу мисс Парсонс, как управляться с удочкой.

Мисс Парсонс загорела и обветрилась еще сильнее, чем мать, и схватывает налету. Хорошая ученица, мисс Парсонс, на свой неприметный лад. Мы отрезаем еще одну трубку и связываем вещи. В последнюю минуту я понимаю, что Эстебану и впрямь нехорошо: он предлагает мне мачете. Я благодарю, но отказываюсь, у меня есть мой старый добрый складной "Вирккала". Мы оставляем в пластиковых трубках воздух, чтобы держались на воде, и пускаемся в путь вдоль песчаной отмели.

Эстебан поднимает смуглую ладонь:

— Buena viaje.

Мисс Парсонс обнимает мать и отходит к удочкам. Она машет нам рукой. Мы машем в ответ.

Спустя час мы все еще можем помахать им рукой. Это не дорога, а чистое мучение. Под ногами сплошные ямы, которые ни перейти, ни переплыть, а на дне ям — сухие мангровые колючки. Мы ковыляем от одной ямы до другой, опасаясь скатов и черепах и от всей души надеясь не напороться на мурену. Там, где наши тела не покрывает липкая глина, они подставлены солнцу и ветру, а воняет от нас, как от ископаемых ящеров.

Миссис Парсонс упрямо шагает вперед. Лишь однажды мне приходится прийти ей на помощь. Когда я подаю ей руку, то замечаю, что наша отмель скрылась из виду.

Наконец мы достигаем просвета в мангровых зарослях, который я принял за ручей, но за ним виднеется залив, а впереди все те же заросли. Вода тем временем прибывает.

— Я самый большой идиот в мире.

— Сверху все кажется по-другому, — мягко замечает миссис Парсонс.

Кажется, я недооценивал герлскаутов. Мы бредем дальше вдоль зарослей, к смутному пятну, которое издали приняли за берег. Садящееся солнце бьет в глаза, над нами кружат ибисы и цапли, а однажды прямо над головами, словно привидение, скользит крупный орел-отшельник — от его крыльев по воде бежит рябь. Вокруг одни ямы, фонарики промокли. Мне начинает казаться, что эти чертовы заросли были всегда. Неужели я когда-то ходил по твердой земле, не спотыкаясь каждую минуту о мангровые корни? Между тем солнце опускается все ниже.

Внезапно ноги нащупывают выступ, и нас обдает холодной струей.

— Ручей! Пресная вода!

Мы с жадностью припадаем к ручью, окуная головы в воду. В жизни не пил ничего слаще.

— Господи, не могу поверить! — Миссис Парсонс громко смеется.

— Смотрите, справа что-то темнеет, похоже на берег.

Мы, барахтаясь, перебираемся через ручей, нащупываем ногами твердый уступ — он переходит в берег, который поднимается выше наших голов. За колючими бромелиевыми зарослями обнаруживается проход, и мы карабкаемся, мокрые, распространяя зловоние. Я непроизвольно хочу обнять попутчицу за плечи, но миссис Парсонс ускользает — и вот уже стоит на коленях, всматриваясь в выжженную пустошь.

— Как приятно снова видеть твердую землю, по которой можно идти! — с преувеличенным Простодушием восклицает она. Noli me tangere.

— Не советую. — Я возмущен: да что эта заляпанная грязью тетка о себе возомнила? — Там под коркой золы грязь, а в ней полно коряг. Провалитесь по колено.

— Здесь вроде земля твердая.

— Мы в гнезде аллигаторов, место, где мы влезали, их спуск к воде. Не пугайтесь, из старушки как раз мастерят сумочку.

— Ужасно.

— Лучше пойду поставлю удочки, пока совсем не стемнело.

Я соскальзываю вниз и устанавливаю удочки, которые должны обеспечить нам завтрак. Когда я возвращаюсь, миссис Парсонс выжимает серапе.

— Спасибо, что предупредили, мистер Фентон. Оступиться здесь легче легкого.

— Не за что. — Я преодолеваю раздражение. Господь свидетель, не собирался я трогать миссис Парсонс, даже будь я в хорошей форме, а ж выжат как лимон. — Юкатан не лучшее место для туристов. Теперь вы понимаете, почему майя строили дороги. Кстати о дорогах — смотрите!

Последний закатный луч освещает маленькое квадратное строение километрах в двух вглубь материка. Развалины крепости индейцев-майя, сквозь которые проросли фикусы.

— Их тут много. Говорят, это индейские сторожевые башни.

— Место выглядит таким необитаемым.

— Будем надеяться, москитов тут тоже нет.

Мы устраиваемся в аллигаторовом гнезде и делим на двоих последний батончик, наблюдая, как звезды то появляются, то исчезают в просветах облаков. Москитов не так много, — вероятно, жара их доконала. Впрочем, сейчас не так уж жарко и даже не слишком тепло, учитывая, что мы промокли насквозь. Миссис Парсонс продолжает обсуждать красоты Юкатана, решительно отказываясь сближаться.

В моей голове уже крутятся агрессивные планы насчет предстоящей ночи на случай, если моя спутница попросит уступить ей серапе. Неожиданно она встает, уминает пару кочек под ногами и спокойно замечает:

— По-моему, это место ничем не хуже прочих, вы согласны, мистер Фентон?

Затем преспокойно подкладывает под голову мешок из-под спасательного плота и ложится на землю, укрывшись ровно половиной серапе. Ее узкая спина повернута ко мне.

Это настолько убедительно, что я уже наполовину забираюсь под свою часть серапе, прежде чем до меня доходит абсурдность происходящего.

— Между прочим, меня зовут Дон.

— Ах да, а я Рут.

Ее тон сама любезность.

Я почти не касаюсь ее, когда мы, словно две рыбины на тарелке, лежим под звездами, вдыхая дым далеких костров и ощущая всем телом каждую кочку. Я уже и забыл, когда я в последний раз чувствовал себя так неловко.

Эта женщина ничего для меня не значит, но ее показное равнодушие, ее узкий зад в восьми дюймах от моей ширинки спровоцировали бы меня скинуть шорты просто на спор за два песо. Будь я лет на двадцать моложе. И не так измотан. Но двадцать лет и усталость никуда не делись, и я усмехаюсь про себя, что, возможно, миссис Парсонс рассудила правильно. Будь я на двадцать лет моложе, она не разделила бы со мной серапе. Словно радужная рыбка, которая кружит вокруг сытой барракуды, готовая в любую минуту дать деру, миссис Парсонс уверена, что ее шортам ничего не грозит. Ее узким, тугим шортам. Так близко от меня…

Я ощущаю сладкий спазм в паху и немедленно убеждаюсь, что рядом со мной — звонкая пустота. Миссис Парсонс незаметно отодвинулась. Неужели меня выдало дыхание? Как бы то ни было, я совершенно уверен, стоит мне протянуть руку, она тут же вскочит и объявит, что решила окунуться. С высоты этих двадцати лет я позволяю себе усмехнуться — и меня отпускает.

— Спокойной ночи, Рут.

— Спокойной ночи, Дон.

И хотите верьте, хотите нет, мы засыпаем, а над нами бушуют армады ветров.

Меня будит свет. Холодный, белый свет.

Первая мысль: охотники на аллигаторов. Нужно как можно скорее дать им понять, что мы простые turistas. Я встаю на ноги, замечая, что Рут спряталась в кустах.

— Quien estas? Al socorro! Помогите, сеньоры!

Ответа нет, но свет гаснет. Я слепну.

Я еще что-то кричу на двух языках. Ничего. Из темноты доносится неясный царапающий свист. Мне становится не по себе, и я сообщаю в темноту, что наш самолет разбился и нам нужна помощь.

Узкий карандаш света прямо над нами вспыхивает и снова гаснет.

— П…мо…шь, — повторяет неразборчивый голос, и что-то звякает.

Они точно не местные. Меня переполняют самые дурные опасения.

— Да-да, помощь!

Шипение, треск, и все смолкает.

— Какого черта! — Я шагаю туда, где только что были они.

— Смотрите, — шепчет Рут сзади. — Над развалинами.

Я успеваю разглядеть быстро гаснущие вспышки:

— Лагерь?

Я наугад делаю еще два шага вперед. Нога пробивает корку, и под колено — туда, куда вы вгоняете нож, чтобы отделить куриную ножку, — вонзается что-то острое. Судя по боли, отдающейся до мочевого пузыря, я снова повредил коленную чашечку.

Травма колена выводит из строя мгновенно. Сначала вы обнаруживаете, что колено не гнется, и пытаетесь перенести вес на поврежденную ногу. Тут же в позвоночник вонзается штык, челюсть отвисает от боли. Крошечные частицы хряща попали на чувствительную опорную поверхность. Колено пытается подломиться, не может, и вы падаете, что в первый миг приносит облегчение от боли.

Рут помогает мне добраться до серапе.

— Вот недоумок, идиот несчастный…

— Не корите себя, Дон, вы вели себя естественно.

Мы зажигаем спички, ее пальцы, отталкивая мои, исследуют колено.

— Кажется, чашечка на месте, но колено быстро распухает. Я приложу мокрый платок, а утром займемся порезом. Это браконьеры?

— Возможно, — вру я. По мне, так скорее контрабандисты.

Она возвращается с мокрой банданой и прикладывает ее к моему колену.

— Наверное, мы их спугнули. Этот свет… такой яркий.

— Охотники. Люди здесь творят дикие вещи.

— Они могут вернуться утром.

— Вполне.

Рут расправляет мокрое серапе, и мы снова желаем друг другу спокойной ночи. Ни я, ни она и словом не обмолвились о том, как теперь возвращаться к самолету.

Я лежу, разглядывая Альфу Центавра на юге, мигающую в просветах облаков, и кляну себя за глупость. Чем больше я думаю о контрабандистах, тем меньше в них верю.

Здешние контрабандисты — это двое-трое местных на катере, которые встречаются у рифа с судном для ловли креветок. Они не станут освещать полнеба, и у них нет свистящих болотоходов. Плюс большой лагерь… полувоенная техника?

Я читал донесения о геваристах, орудующих на границе Британского Гондураса, до которой отсюда сотня километров — шестьдесят миль — к югу. Под этими самыми облаками. Если это так, то лучше бы они не возвращались…

Просыпаюсь я в одиночестве под проливным дождем. Малейшего движения хватает, чтобы подтвердить худшие опасения: шорты раздулись, но это не эрекция. Я с трудом поднимаюсь и вижу Рут, которая стоит у кромки кустов и разглядывает залив. Плотная туча извергает дождь к югу.

— Погода нелетная.

— Доброе утро, Дон. Осмотрим порез?

— Ранка пустяковая.

Кожа почти не повреждена, прокол несерьезный — в отличие от месива внутри.

— Что ж, воды им должно хватить, — спокойно замечает Рут. — А там и охотники вернутся. А пока я попробую порыбачить. Дон, не стесняйтесь, если я могу хоть чем-то помочь…

Весьма тактично. Я отказываюсь довольно грубо, и она удаляется по своим делам.

Вероятно, ей тоже есть чем заняться в одиночестве. Я успеваю закончить санитарно-гигиенические процедуры и даже немного оклематься, а ее все нет. Наконец я слышу всплеск.

— Какая огромная!

Еще всплеск. Затем она поднимается на берег с добычей — серым луцианом весом фунта в три и чем-то еще.

Только закончив разделывать рыбу, я снова обращаю внимание на Рут.

Она сооружает из веток и травы костерок, чтобы поджарить филе, маленькие руки мелькают проворно, верхняя губа напряжена. Дождь ненадолго перестает. Мы промокли до нитки, но не замерзли. Рут приносит мой кусок рыбы на мангровом шампуре и со странным вздохом садится на корточки.

— А вы разве не будете есть?

— Да-да, конечно. — Откусив крохотный кусочек филе, она быстро замечает: — Нам не угодишь: то много соли, то мало. Я принесу морской воды.

Ее взгляд блуждает, ни на чем не задерживаясь.

— И так хорошо.

Я снова слышу вздох и решаю, что моя бравая герлскаут нуждается в поддержке.

— Ваша дочь упомянула, что вы были в Мериде. Успели осмотреть Мехико?

— Немного. В прошлом году мы посетили Масатлан и Куэрнаваку… — Она опускает рыбу и хмурится.

— А теперь решили в Тикаль и в Бонампак?

— Нет.

Внезапно она подскакивает и стряхивает дождевые капли с лица:

— Я принесу вам воды, Дон.

Рут ныряет вниз со склона и спустя некоторое время возвращается с трубчатым бромелиевым стеблем, наполненным водой.

— Спасибо.

Она стоит рядом со мной, тревожно вглядываясь в горизонт.

— Рут, не хочу вас расстраивать, но эти ребята вряд ли вернутся, и это к лучшему. Чем бы они здесь ни занимались, лишние свидетели им не нужны. В лучшем случае они расскажут про нас кому-нибудь еще. Это займет дня два, а к тому времени мы вернемся к самолету.

— Вы правы, Дон.

Рут возится с костром.

— И не волнуйтесь за дочь. Она уже большая девочка.

— О, я уверена, у Алтеи все хорошо. Воды у них теперь вдоволь. — Она барабанит пальцами по бедру.

Снова начинается дождь.

— Присядьте, Рут, расскажите об Алтее. Она учится в колледже?

Она издает слабый не то смешок, не то вздох и подчиняется:

— Алтея закончила колледж в прошлом году. Она программист.

— Умница. А вы чем занимаетесь в Управлении общих служб?

— Я работаю в архиве отдела внешних закупок. — Она механически улыбается, но дышит неровно. — Это очень увлекательно.

— Я знаю Джека Уиттинга из контрактного отдела.

Здесь, в гнезде аллигатора, наш диалог звучит чистым абсурдом.

— Я встречала мистера Уиттинга, но едва ли он меня вспомнит.

— Почему?

— Во мне нет ничего запоминающегося.

Она просто излагает факт. И разумеется, она совершенно права. Что я могу сказать о миссис Дженнингс, о Дженни, которая много лет рассчитывает мне суточные? Знает свое дело, всегда объективна, всегда готова помочь. Кажется, у нее болеет отец или что-то в этом роде. Но, черт подери, Рут гораздо моложе и привлекательнее. Если сравнивать с миссис Дженнингс.

— Возможно, миссис Парсонс нравится не выделяться из толпы?

Она что-то мямлит в ответ, и внезапно я понимаю, что Рут совсем меня не слушает. Она обнимает руками колени, не отрывая глаз от развалин.

— Рут, наши ночные приятели давно перешли границу. Забудьте о них.

Она медленно переводит глаза на меня, словно только сейчас вспомнив о моем существовании, и рассеянно кивает. Кажется, открывать рот стоит ей больших усилий. Внезапно Рут мотает головой и снова вскакивает:

— Пойду взгляну на удочки, Дон. Кажется, я слышала какой-то звук.

И ее словно ветром сдувает.

Пока ее нет, я встаю, опираясь на здоровую ногу и посох. Боль нестерпима; у коленей, похоже, "горячая линия" к животу. Делаю два шага, проверяя, смогу ли идти после таблетки демерола. За этим занятием и застает меня Рут, вернувшаяся с рыбиной, которая бьется у нее руках.

— Ах нет, Дон, зачем вы встали? — Она прижимает рыбу К груди.

— Вода заберет часть веса. Надо попробовать.

— Ни в коем случае! — заявляет Рут строго, но тут же смягчает тон. — Посмотрите на залив, Дон. Видимость нулевая.

Глотая желчь, я стою на одной ноге и смотрю на сменяющие друг друга полосы солнечного света и дождя над водой. Слава богу, Рут права. Даже будь у меня две здоровых ноги, из этой затеи не вышло бы ничего хорошего.

— Остается надеяться, еще одна ночь нас не прикончит.

Я позволяю ей положить меня обратно на жесткий пластик.

Рут развивает бурную деятельность, подкладывает пень мне под спину, натягивает серапе между двумя палками, чтобы на меня не капал дождь, приносит еще воды, находит сухую растолку.

— Как только дождь ослабеет, я разожгу настоящий костер, Дон. Они заметят дым и поймут, что мы живы. Просто нужно подождать. — Она очаровательно улыбается. — Что бы еще придумать для вашего удобства?

Святой Стеркутий! Изображать радушную хозяйку в грязной луже! Всего миг, один глупый миг я гадаю, уж не положила ли миссис Парсонс на меня глаз? Затем она снова вздыхает и садится на корточки, сосредоточенно вслушиваясь во что-то и непроизвольно покачивая маленьким задом. Мои уши ловят ключевое слово: "подождать".

Рут Парсонс ждет. Ждет так, словно от этого зависит ее жизнь. Чего именно? Что кто-то вытащит нас отсюда, чего еще?.. Но почему она так всполошилась, когда я решил, что нам пора уходить? Из-за чего истерика?

Моя паранойя тут как тут. Я хватаю ее за хвост и неторопливо перебираю последние события. До прошлой ночи миссис Парсонс вела себя совершенно нормально. Спокойно и здраво. А сейчас гудит, словно провод под напряжением. И вроде бы намерена остаться и ждать. Просто в качестве интеллектуальной забавы: почему?

Сюда ли она летела? Точно нет. Она собиралась в Четумаль, который находится на границе. Странный способ попасть в Тикаль, ради чего делать такой крюк? Допустим, в Четумале она должна была встретиться со связным. С кем-то из ее организации. Агент уже догадался, что она задерживается. А когда эти типы явились сюда ночью, она угадала в них своих. И теперь надеется, что они сложат два плюс два и вернутся?

— Мне нужен нож, Дон. Хочу почистить рыбу.

Я медленно передаю ей нож, мысленно пиная свое подсознание. Тихая маленькая женщина, настоящая герлскаут. Слишком много неожиданностей под этим скромным, тщательно выстроенным фасадом. Во мне нет ничего запоминающегося…

Чем занимается архив внешних закупок? Уиттинг заключает секретные контракты. Большие деньги, операции с иностранной валютой, цены на сырьевые товары, промышленные технологии. Или — это просто гипотеза — в скромном бежевом чемоданчике пачка купюр для обмена на пакет, скажем, из Коста-Рики. Если Рут курьер, они захотят добраться до самолета. И что тогда ждет меня и, возможно, Эстебана? Ничего хорошего, даже гипотетически.

Я смотрю, как она потрошит рыбу: лоб наморщен, нижняя губа прикушена. Миссис Рут Парсонс из Бетесды, тихая женщина с тонким голоском. Может, я брежу? Они заметят дым…

— Держите нож, Дон, я его вымыла. Сильно болит?

Я прогоняю фантазии и вижу перепуганную маленькую женщину в мангровом болоте.

— Сядьте, хватит вам носиться.

Она послушно садится, как ребенок в кресло дантиста.

— Вы не находите себе места из-за Алтеи? Вероятно, и она там сходит с ума. Ничего, Рут, завтра вернемся своим ходом.

— Сказать по правде, Дон, я ничуть не волнуюсь.

Ее улыбка гаснет, она прикусывает губу, хмуро уставившись на залив.

— Вы удивили меня, Рут, когда решили пойти со мной. И поверьте, я вам благодарен. Я думал, вы не решитесь оставить Алтею с нашим бравым пилотом. Я ошибался?

Наконец-то мне удается привлечь ее внимание.

— Мне кажется, капитан Эстебан — из хорошей породы людей.

Ее слова меня удивляют. Разве не логичнее было бы ответить, что она доверяет дочери или что Алтея — хорошая девочка?

— Он мужчина и, кажется, нравится Алтее.

Рут не отрывает глаз от залива. Язычок ходит туда-сюда, облизывая выпяченную нижнюю губу, а розовость вокруг ушей и на горле отнюдь не только от солнца. Ее рука поглаживает бедро. Да что она там разглядывает?

Ого!

Красно-коричневые руки капитана Эстебана сжимают нежное тело Алтеи. Его архаичные ноздри раздуваются, уткнувшись в тонкую шейку, а ягодицы цвета меди движутся над ее приподнятым молочно-белым задиком. Гамак сильно пружинит. Майя знают толк в этом деле.

Так-так, а нашей несушке странностей не занимать.

Я чувствую себя немного глупо и не на шутку рассержен. Теперь я понимаю… Но здесь, в сырости и грязи, даже чужая страсть заводит. Я откидываюсь назад, вспоминая, как мисс Алтея, программист, решительно машет нам рукой. Выходит, она отослала мать, чтобы предаться программированию на языке майя? Я вижу, как бревна гондурасского красного дерева елозят по молочно-белому песку. Не успеваю я предложить миссис Парсонс разделить со мной укрытие от дождя, как она замечает:

— Майя — прекрасная порода людей. Кажется, вы сами сказали это Алтее.

Вместе с дождем на меня опускается понимание. Порода, Каку племенного скота. Производителей. Выходит, я рекомендовал Эстебана не просто как жеребца, но и как генетического донора?

— Рут, вы хотите сказать, что примете внука-метиса?

— Вам не кажется, Дон, что Алтея сама разберется?

Суда по ее матери, разберется, и превосходно. Да здравствуют яйца красного дерева!

Рут снова вслушивается в ветер, но я не собираюсь сдаваться без боя. Особенно после того, с каким презрением она меня отшила.

— А что скажет ее отец?

Рут резко поворачивается ко мне. Вопрос застал ее врасплох.

— Отец Алтеи? — На ее лице странная полуулыбка. — Он не станет возражать.

— Не станет?

Она мотает головой, словно отмахиваясь от назойливой мухи, и с мстительностью калеки я добавляю:

— Должно быть, ваш муж принадлежит к отличной породе людей.

Рут переводит глаза на меня и резко встряхивает мокрыми волосами. Неужто наша серая мышка готова вспылить? Но ее голос ровен:

— Нет никакого мистера Парсонса, Дон. И никогда не было. Отцом Алтеи был студент-медик из Дании… Кажется, теперь он довольно знаменит.

— Ясно. — Что-то удерживает меня от выражения сочувствия. — Хотите сказать, он ничего не знает об Алтее?

— Верно. — Она улыбается, в глазах горит безумный огонек.

— Вашей дочери не позавидуешь.

— Я выросла в таких же условиях, и, как видите, счастлива.

Наповал. Так-так-так. Перед моим мысленным взором возникает картина: поколение за поколением одинокие самки отправляются в путь, озабоченные выбором достойных производителей. Да, я слышал, что мир к этому идет.

— Я пойду проверю удочки.

Она уходит. Свет гаснет. Нет. Никакого отклика. Прощай, капитан Эстебан. Нога беспокоит меня все сильнее. К черту миссис Парсонс с ее оргазмом на расстоянии.

Больше мы почти не разговариваем, что вполне устраивает Рут. Странный день тянется без конца. Нас накрывает шквал за шквалом. Рут начинает снова жарить рыбу, но дождь заливает костер. Кажется, он припускает сильнее, когда солнце пробивается сквозь облака.

Наконец Рут возвращается под мое намокшее серапе, но тут все равно зябко. Сквозь дрему я слышу, как она вскакивает, чтобы оглядеться. Подсознание отмечает, что женщина по-прежнему на взводе. Я посылаю его к дьяволу.

Спустя некоторое время я просыпаюсь и вижу, как она что-то строчит в намокшем блокноте.

— Что пишете? Список покупок для аллигаторов?

Вежливая механическая улыбка.

— Всего лишь адрес. На случай, если… я такая глупая, Дон.

— Послушайте, Рут, — я сажусь, морщась от боли, — хватит психовать. Скоро мы выберемся отсюда, и у вас будет о чем порассказать друзьям.

Она не поднимает глаз:

— Надеюсь.

— Ничего страшного не случилось. Нам здесь никто не угрожает. Если только у вас нет аллергии на рыбу.

Еще один смущенный девичий смешок, но Рут все еще дрожит.

— Иногда мне хочется уйти… далеко-далеко.

Чтобы не спугнуть ее, я говорю первое, что приходит в голову:

— Признайтесь, Рут, вас устраивает ваша одинокая жизнь? Там, в Вашингтоне? Такая женщина обязательно должна…

— Найти мужа? — Она судорожно вздыхает, запихивая блокнот в карман.

— Почему бы нет? Вы же не против компании? Только не говорите, что вы профессиональная мужененавистница.

— В смысле, лесбиянка? — Она смеется чуть повеселее. — С моим секретным допуском? Нет, я не лесбиянка.

— Какую бы травму вы ни пережили, время все лечит. Нельзя ненавидеть всех мужчин без исключения.

Рут улыбается:

— Никакой травмы не было, Дон. И я не испытываю ненависти к мужчинам. Это так же глупо, как ненавидеть погоду. — Она криво усмехается, глядя сквозь стену дождя.

— Мне кажется, вы затаили на нас обиду. Даже меня опасаетесь.

Нежно, словно мышь, она вонзает в меня зубки:

— Расскажите про вашу семью, Дон.

Туше. Я выдаю отредактированную версию своей одинокой жизни, и она сокрушается, что все сложилось так печально. Мы увлеченно обсуждаем преимущества одиночества; концерты, спектакли и путешествия, которые могут позволить себе она и ее подруги, а одна из них — представляете? — старший кассир в цирке.

Разговор начинает заедать, как испорченная пластинка. Ее взгляд все чаще устремляется за горизонт, она словно вслушивается во что-то, и это что-то — не мой голос. Что с ней не так? Что не так с каждой немолодой женщиной, спящей в одинокой постели и тихо живущей по собственным правилам? А у этой еще и секретный допуск. По многолетней привычке влезать в разговор внутренний голос едко замечает, что миссис Парсонс представляет собой классическое слабое звено, на которое клюнул бы любой шпион.

— …все больше возможностей. — Она осекается.

— Да здравствует женское равноправие?

— Равноправие? — Она нетерпеливо подается вперед и расправляет серапе. — Скорее небо и земля прейдут…

Библейское выражение привлекает мое внимание.

— Что это значит?

Рут бросает на меня такой взгляд, словно и меня требуется расправить, как то серапе, и неуверенно вздыхает:

— Ох…

— Нет, вы ответьте. Разве женщины не получили свой билль о гражданских правах?

Рут надолго замолкает. Когда она снова открывает рот, ее тон меняется.

— У женщин нет никаких прав, Дон, кроме тех, которые готовы дать нам мужчины. Мужчины агрессивнее и сильнее нас, они правят миром. Когда следующий кризис расстроит их планы, наши так называемые права рассеются, как… как этот туман. И мы снова станем тем, чем всегда были: собственностью. Что бы ни случилось, во всем обвинят наши свободы, как уже было, когда пал Рим. Вот увидите.

Все это произносится тоном непоколебимой убежденности.

В последний раз мне доводилось слышать такой монолог, когда говоривший объяснял, почему его картотечный ящик забит дохлыми голубями.

— Да хватит вам, вы и ваши подруги — спинной хребет системы. Если вы уйдете, страна встанет намертво.

Рут и не думает улыбнуться в ответ.

— Это иллюзия. — Ее голос все еще ровен. — Женщины на такое не способны. Мы беззубая раса. — Она оглядывается по сторонам, словно ищет повод прекратить разговор. — Женщины заняты выживанием. Прячемся поодиночке и парами в щелях механизма, с помощью которого вы правите миром.

— Словно партизаны. — Я пытаюсь шутить, но в этой крокодильей берлоге мне не до шуток. Пожалуй, я слишком увлекся, фантазируя о гондурасских бревнах красного дерева.

— У партизан есть надежда. — Внезапно лицо Рут расцветает лукавой улыбкой. — Впрочем, можете называть нас опоссумами, Дон. Вы знаете, что опоссумы живут везде? Даже в Нью-Йорке?

Я улыбаюсь в ответ, чувствуя покалывание в шее. А еще называл себя параноиком.

— Мужчины и женщины принадлежат к одному виду, Рут. Женщины способны делать то же, что и мужчины.

— Неужели? — Наши глаза встречаются, но Рут словно видит призраков в пелене дождя между нами. Она что-то бормочет. Сонгми? И отводит глаза. — Все эти бесконечные войны… — Ее голос не громче шепота. — Все эти чудовищные авторитарные организации для нереальных задач. Мужчины существуют ради того, чтобы сражаться, а мы просто живем на поле боя. И так будет всегда, пока вы не измените этот мир. Иногда мне хочется… уйти. — Рут запинается, и она резко меняет тон. — Простите, Дон, не стоило этого говорить.

— Мужчины тоже ненавидят войны, Рут, — говорю я, стараясь смягчить голос.

— Знаю. — Она пожимает плечами и встает. — Но это — проблема мужчин.

Конец связи. Миссис Рут Парсонс не желает жить со мной в одном мире.

Я наблюдаю, как она беспокойно бродит вокруг, не сводя глаз с развалин. Безумие подобного рода сродни дохлым голубям в картотечном ящике и может стать проблемой для Управления общих служб. И на такой почве недолго поверить умнику, который пообещает изменить мир. А если прошлой ночью такой умник был в лагере, с которого она не сводит глаз, то для меня это может закончиться очень плохо. У партизан есть надежда?..

Ерунда. Я перекладываюсь на другой бок и вижу, что к закату небо начинает очищаться. Наконец-то стихает ветер. Глупо думать, что эта маленькая женщина способна учинить что-нибудь в этой трясине. Но техника прошлой ночью мне не привиделась. Если эти молодцы с ней связаны, меня захотят убрать с дороги. А места, чтобы спрятать тело, тут вдоволь… Может, какой-нибудь последователь Че Гевары тоже из хорошей породы людей?

Глупости. А еще глупее уцелеть на войне и погибнуть на рыбалке от рук приятеля чокнутой архивистки.

Сзади в ручье раздается всплеск. Рут оборачивается так резко, что задевает серапе.

— Разведу-ка я костер, — говорит она, вытянув шею и не отрывая глаз от равнины.

Что ж, рискнем.

— Ждем гостей к ужину?

Мои слова вгоняют ее в ступор. Рут замирает, глаза сейчас вылезут из орбит. Затем она решает улыбнуться:

— Никогда нельзя зарекаться. — Рут издает странный смешок, глаза все так же расширены. — Пойду… пойду наберу хвороста. — И шмыгает в кусты.

Не нужно быть параноиком, чтобы заметить ненормальность ее поведения.

Рут Парсонс или безумна, или чего-то ждет, и это что-то не имеет отношения ко мне. Мои слова напугали ее до потери пульса.

Должно быть, она и впрямь спятила. Я могу ошибаться, но некоторые ошибки совершаешь лишь раз в жизни.

Я неохотно расстегиваю сумку на поясе, твердя себе, что, если я прав, единственный выход — проглотить обезболивающее и бежать куда глаза глядят, пока миссис Рут Парсонс не дождалась тех, кого ждет.

В сумке на поясе у меня пистолет тридцать второго калибра, о котором Рут не догадывается, но я не собираюсь пускать его в ход. Перестрелки и беготню оставим телеэкрану. Я могу провести как спокойную, так и ужасную ночь на одной из этих мангровых отмелей. Уж не я ли тут сумасшедший?

Внезапно Рут вскакивает и, не таясь, разглядывает равнину, держа ладонь козырьком. Затем сует что-то в карман, застегивает его и поправляет пояс.

Кажется, началось.

Я без воды глотаю две таблетки по сто миллиграммов, которые вернут мне подвижность, но оставят способность соображать. Еще пару минут. Я проверяю компас, рыболовные крючки и жду. Рут возится с костром, то и дело стреляя глазами, когда думает, что я на нее не смотрю.

К тому времени, как нога начинает неметь, плоский мир заливает неземной янтарно-фиолетовый свет. Рут ищет сухие ветки под кустами, отсюда я вижу ее пятки. Пора. Моя рука тянется к посоху.

Внезапно ее нога дергается и Рут вскрикивает — точнее, вопит от ужаса. Нога исчезает в путанице стеблей.

С помощью костыля я резко встаю и вижу картину целиком.

На склоне Рут сидит на корточках, прижимая что-то к животу. Они в лодке, ниже примерно на ярд. Пока я, дурак, раздумывал, как поступить, ее дружки подобрались к нам почти вплотную. Их трое.

Высокие и белые. Мне хочется думать, что это люди в комбинезонах. Тот, что ближе к берегу, протягивает к Рут длинную белую руку. Она вздрагивает и отползает назад.

Рука тянется вслед за ней. Все тянется и тянется. Растянувшись на два ярда, рука повисает в воздухе. На конце извиваются маленькие черные штуковины.

Я смотрю туда, где должны быть лица, и вижу черные антенны-тарелки с вертикальными полосами. Полосы медленно двигаются…

Могу поклясться, они точно не люди. И я точно вижу такое впервые. Откуда Рут их взяла?

Все происходит в полном молчании. Я моргаю, моргаю, — должно быть, я сплю. Двое на дальнем конце лодки сгорбились над каким-то прибором на штативе. Оружие? Я слышу тот же голос, что прошлой ночью.

— От-т-тдай, — слышится скрип. — От-т-тдай.

Господи, чем бы это ни было, оно мне не снится. Я перепуган, в голове складывается нужное слово, но я не решаюсь произнести его про себя.

Рут — господи, еще бы! — тоже вне себя от страха. Глядя на них в немом ужасе, она пятится от чудищ в лодке. Никакие они ей не сообщники, и никому другому. Рут что-то прижимает к себе. Почему бы ей не подняться на берег и не спрятаться за моей спиной?

— От-т-тдай.

Шипение исходит от прибора на штативе.

— П-ж-ж-жалста, отдай.

Лодка движется вслед за Рут против течения. Рука снова тянется к ней, черные пальцы скрючены. Рут взбирается на склон.

— Рут! — Мой голос срывается. — Рут, скорее спрячьтесь за моей спиной!

Она не смотрит на меня, продолжая медленно отступать. Страх уступает место гневу.

— Скорее!

Свободной рукой я вынимаю оружие из кармана на поясе. Солнце садится.

Не оборачиваясь, Рут осторожно выпрямляется, все еще прижимая к себе какой-то предмет. Я вижу, что ее губы шевелятся. Неужели она пытается что-то им сказать?

— Пожалуйста, — она сглатывает, — пожалуйста, поговорите со мной. Мне нужна помощь.

— Рут!

В это мгновение ближнее к ней белое чудище изгибается буквой "S" и прыгает с лодки на берег: восемь футов пульсирующего снежно-белого ужаса.

И я стреляю в Рут.

Я не сразу это осознаю: я так резко выхватил пистолет, что посох соскользнул и я начал падать в момент выстрела. С трудом поднимаясь, я слышу, как Рут кричит:

— Нет, нет, нет!

Чудище снова в лодке, Рут все так же пятится, прижимая что-то к себе. Кровь стекает по ее локтю.

— Прекратите, Дон! Они на вас не нападают!

— Не дурите! Бога ради, отойдите от них, иначе я не смогу вам помочь!

Ответа нет. Никто не двигается с места. Высоко в небе гудит самолет. В темнеющем потоке подо мной копошатся три белые фигуры. Впечатление, что на меня наводят радарные антенны. Нужное слово само выговаривается в голове: "пришельцы".

Инопланетяне.

И что теперь делать? Позвонить президенту? В одиночку взять их в плен, угрожая своим игрушечным пугачом? В этой чертовой дыре, одноногому, одуревшему от гидрохлорида меперидина?

— П-ж-ж-жалста, — гудит машина. — Ка-ка-я по-мо-ш-ш-шь?

— Наш самолет разбился. — Рут отчетливо и зловеще чеканит каждое слово, указывая в сторону бухты. — Там моя… мой ребенок. Пожалуйста, отвезите нас туда на вашей лодке.

Господи. Пока Рут жестикулирует, я успеваю разглядеть штуковину, которую она прижимает к телу раненой рукой. Что-то металлическое, словно большая распределительная головка. Какого?..

Так-так. Значит, утром, когда ее долго не было, Рут нашла эту штуку, которую они бросили. Или случайно выронили. И спрятала, ничего мне не сказав. А после все время караулила ее. Теперь владельцы вернулись за своей собственностью. Выходит, эта вещь им нужна. Невероятно. Рут пытается торговаться?

— Вода. — Рут показывает рукой. — Отвезите нас. Меня. И его.

Черные лица оборачиваются ко мне, незрячие и внушающие ужас. Возможно, когда-нибудь я буду способен оценить это "нас". Но не сейчас.

— Уберите оружие, Дон. Они согласны нас отвезти, — слабым голосом говорит Рут.

— Черта с два. Вы, кто вы? Зачем вы здесь?

— Господи, какая разница? Он испуган, — обращается к пришельцам Рут. — Вы понимаете?

В сумерках она кажется такой же чужеродной, как и они. Существа в лодке щебечут, что-то обсуждая между собой. Их ящик снова издает стон.

— Сту-ден-ты, — разбираю я бормотание. — Оруж-ж-жия нет. — Бормотание становится неразборчивым, затем я снова слышу: — От-т-тдай… мы… идем.

Миролюбивые учащиеся отправились в культпоход на другую планету. Только не это.

— Сейчас же отдайте эту штуку мне, Рут!

Но она смотрит на пришельцев сверху вниз и произносит:

— Я готова.

— Рут, вам надо наложить на руку жгут!

— Я знаю. Бросьте оружие, Дон.

Рут уже в лодке, рядом с пришельцами. Они не двигаются с места.

— Господи!

Я неохотно выпускаю из рук пистолет. Сползая по склону, я чувствую, что отъезжаю. Плохая идея — мешать адреналин с демеролом.

Лодка подплывает ближе. Рут сидит на носу, прижимая к себе инопланетную штуковину и раненую руку. Пришельцы на корме за штативом, подальше от меня. Я замечаю, что лодка в коричнево-зеленом камуфляже. Мир вокруг нас застыл в темно-синей дымке.

— Дон, захватите воду!

Пока я тащу пластиковую емкость, до меня доходит, что Рут окончательно свихнулась: вода нам больше не нужна. Но мозг уже отказывается что-либо воспринимать. Все, на чем я могу сконцентрироваться, — это длинная белая рука с черными червяками на конце, которая, помогая мне, хватает другой конец оранжевой трубки. Нет, это происходит не со мной.

— Сможете влезть, Дон?

Я поднимаю онемевшую ногу, две белые резиновые трубки тянутся ко мне. Еще чего. Я отпихиваю трубки и падаю возле Рут. Она отодвигается.

Клиновидный прибор в центре лодки издает неровное гудение. И вот мы уже скользим мимо темных мангровых зарослей.

Я таращусь на прибор. Технологии пришельцев? Больше ничего не разглядеть, источник энергии размещен внутри треугольника длиной примерно два фута. Устройства на штативе выглядят не менее загадочно, кроме того, что с большой линзой. Прожектор?

Когда мы добираемся до открытой воды, гудение усиливается, и мы увеличиваем скорость. Тридцать узлов? В темноте трудно судить. Корпус напоминает трехгранник наподобие наших лодок, но скользит совершенно бесшумно. Длиной лодка около двадцати двух футов. В голове крутятся планы похищения. Мне нужна помощь Эстебана.

Внезапно яркий поток света от штатива заливает все вокруг, скрывая из виду пришельцев на корме. Я вижу, как Рут пытается перетянуть поясом раненую руку, не выпуская из рук прибор.

— Давайте я перевяжу.

— Я сама.

Инопланетный прибор мерцает или слегка фосфоресцирует. Я наклоняюсь и шепчу:

— Отдайте его мне, а я передам Эстебану.

— Нет! — Рут чуть не вываливается за борт. — Это их, оно им необходимо.

— Вы с… с ума сошли? — От возмущения ее тупостью я начинаю заикаться. — Мы должны, нам…

— Они нас не обижали. А могли бы. — В ее глазах ярость, в свете прожектора они выглядят совершенно безумными.

Я понимаю, что ненормальная готова сигануть за борт, если я сдвинусь с места. Вместе с инопланетным прибором.

— Я считаю, они не опасны, — бормочет она.

— Бога ради, Рут, они из другого мира!

— Мне к этому не привыкать, — отвечает она ровно. — Вот и остров! Стойте!

Лодка снижает скорость и разворачивается. В свете прожектора гора листвы кажется крошечной, металлический блеск в ней — самолет.

— Алтея! Алтея, где ты?

Крики, движение в самолете. Сейчас прилив, и мы проходим над отмелью. Пришельцы, скрытые светом прожектора, держат нас в кромешной тьме. Смутная фигура бросается в воду нам навстречу, фигура сзади движется осторожнее. Должно быть, Эстебана пугает свет.

— Мистер Фентон ранен, Алтея, Наши друзья доставили нас сюда по воде. У тебя все в порядке?

— Да. — Алтея смущена и пристально вглядывается в нас. — А вы? Откуда этот свет?

Я машинально передаю ей идиотскую емкость с водой.

— Отдай это капитану, — резко бросает Рут. — Алтея, ты можешь подняться? Скорее, это важно.

— Иду.

— Нет-нет! — кричу я, но девушка уже перелезает через борт.

Лодка накреняется. Пришельцы начинают взволнованно щебетать, а их прибор издает стон:

— От-т-тдай сейчас… от-т-тдай…

— Que llega? — Передо мной возникает лицо Эстебана, он яростно щурится на свет.

— Отними у нее эту штуку… — начинаю я, но голос Рут перекрывает мой:

— Капитан, помогите мистеру Фентону выбраться из лодки, он повредил ногу. Скорее, прошу вас.

— Черт, да стой ты! — кричу я, но крепкая рука обхватывает меня за талию.

Если индеец-майя поддерживает вас за пояс, поневоле приходится передвигать ноги. Я слышу крик: "Мама, что у тебя с рукой?" — и падаю на Эстебана. Мы барахтаемся по пояс в воде, я совершенно не чувствую ноги.

Когда я принимаю устойчивое положение, лодка уже в ярде от нас. Женщины о чем-то шепчутся, голова к голове.

— Держи их! — Я вырываюсь из рук Эстебана и бросаюсь вперед.

Рут встает на лодке и оборачивается лицом к пришельцам:

— Пожалуйста, заберите нас с собой. Мы хотим уйти вместе с вами, подальше отсюда.

— Рут! Эстебан, держи лодку! — Я бросаюсь вперед и снова оступаюсь.

Скрытые светом прожектора, инопланетяне взволнованно щебечут.

— Пожалуйста, заберите нас. Нам все равно, на что похожа ваша планета, мы научимся всему, согласны делать что угодно! Мы не доставим вам хлопот. Прошу вас, умоляю!

Лодка отходит все дальше.

— Рут, Алтея, не сходите с ума! Остановитесь… — Но я могу только барахтаться в иле, словно в ночном кошмаре, слыша голос из штатива:

— Не вернетесь… никогда… никогда…

Лицо Алтеи поворачивается к прибору, расцветает улыбкой.

— Я поняла! — кричит она. — Мы не хотим возвращаться. Пожалуйста, возьмите нас с собой!

Я кричу, Эстебан рядом тоже кричит, что-то про радио.

— Хо-ро-шо, — скрипит голос.

Внезапно Рут садится и прижимает Алтею к себе. В это мгновение Эстебан хватается за борт лодки.

— Держи их, Эстебан! Не давай ей уйти!

Индеец косится через плечо, во взгляде — полное безразличие. Я снова делаю отчаянную попытку схватиться за борт лодки и снова падаю. Когда я всплываю, Рут говорит пилоту:

— Мы уходим с этими людьми, капитан. Пожалуйста, заберите оплату из моего кошелька, он остался в кабине. А это отдайте мистеру Фентону.

Она передает ему что-то маленькое. Блокнот. Эстебан задумчиво берет его.

— Эстебан, нет!

И он отпускает руку.

— Спасибо, — произносит Рут, отплывая. Она повышает голос, преодолевая дрожь. — Это не доставит вам хлопот, Дон. Пожалуйста, отошлите телеграмму моей подруге, которая обо всем позаботится. — Затем добавляет, и это самое дикое из всего, что мне довелось услышать сегодня: — Она очень важная шишка, занимается обучением медсестер в Национальном институте здоровья.

Когда лодка удаляется, я слышу, как Алтея произносит что-то ободряющее.

Господи… В следующее мгновение раздается гул, и свет начинает убывать. Последнее, что остается от миссис Рут Парсонс и мисс Алтеи Парсонс, — два крошечных темных силуэта, словно от парочки опоссумов. Свет гаснет, гул набирает силу — и они исчезают, исчезают, исчезают навсегда.

Рядом в темной воде Эстебан ругается по-испански на весь белый свет.

— Это ее друзья, в своем роде, — вру я нескладно. — Кажется, она хотела уехать с ними.

Подчеркнуто молчаливый Эстебан тащит меня к самолету. Он лучше знает, чего можно ждать в здешних краях, а у индейцев-майя наверняка есть своя программа выживания. Кажется, с прошлого раза ему полегчало. Когда мы забираемся в самолет, я замечаю, что гамак перевесили.

Той же ночью, которую я почти не запомнил, ветер меняется. И в половине восьмого утра "сессна" приземляется на песок под безоблачными небесами.

К полудню мы добираемся до аэропорта Косумеля. Капитан Эстебан принимает оплату и без лишних слов удаляется вести войну со страховой компанией. Я оставляю чемоданы попутчиц у турагента, которому на все наплевать. Отправляю телеграмму миссис Присцилле Хейес Смит, тоже из Бетесды. После чего я наношу визит местному доктору и к трем пополудни сижу на террасе ресторана, с забинтованной ногой и двойной "Маргаритой", пытаясь осмыслить то, что случилось.

В телеграмме говорится: "Нам с Алтеей представилась редкая возможность совершить путешествие, будем отсутствовать несколько лет, пожалуйста, присмотри за нашими делами. Целую, Рут".

И ведь она написала это накануне вечером.

Я заказываю еще один двойной, жалея, что не разглядел как следует тот инопланетный предмет. Была ли на нем бирка "Сделано на Бетельгейзе"? Не важно, что там было, но обезуметь настолько, чтобы вообразить, будто?..

Не просто вообразить, а надеяться, строить планы. Иногда мне хочется уйти… Вот чем она занималась весь день. Ждала, надеялась, прикидывала, как вызволить Алтею. Чтобы отправиться вслепую на неведомую планету…

После третьей "Маргариты" я пытаюсь шутить про инопланетность женщин, но мне совсем не смешно. И я уверен, никаких последствий не будет, вообще никаких. Две женщины, одна из которых, возможно, беременна, отбыли к звездам, а ткань общества не шелохнулась. Интересно, все ли подруги миссис Парсонс живут в постоянной готовности воспользоваться удобным случаем, включая путешествие к другим планетам? И удастся ли миссис Парсонс вытащить к себе важную даму-миссис Присциллу Хейес Смит?

Мне остается только заказать еще коктейль, размышляя об Алтее. Какие светила увидит черноглазый отпрыск капитана Эстебана, когда и если родится на свет? "Собирайся, Алтея, мы отбываем с Ориона". — "Слушаюсь, мамочка". Выходит, это особая система воспитания? Мы прячемся поодиночке и парами в щелях механизма… Мне не привыкать к чужому миру… И все это совершенно искренне. Безумие. Как может женщина выбрать жизнь среди инопланетных чудищ, оставить свой мир, свой дом?

Когда "Маргариты" окончательно затуманивают мой мозг, безумный замысел Рут уступает место картине: две крошечные фигурки рядом в меркнущем инопланетном свете.

Два наших опоссума исчезли без следа.