Если бы родители Хоби смотрели телевизор по пятницам в половине девятого вечера, то заметили бы первые признаки неладного. Но Хоби был младшим из пяти нормальных, бойких и в меру сообразительных братьев и сестер, поэтому ссоры у телевизора были делом привычным.

Через пару лет пятничные стычки у телевизора происходили уже не в половине девятого, а в десять часов вечера. Потом сестры обзавелись своим телевизором. Хоби к тому времени подрос, и окружающие воспринимали его либо как загорелый сполох на теннисном корте, либо как обладателя лучших оценок по математике среди сверстников. Родители считали его беспроблемным ребенком, поскольку его старший брат был диабетиком, одна из сестер обладала IQ 185, вторая страдала легкой формой эпилепсии, а еще один брат, стремясь стать звездой горнолыжного спорта, большую часть времени проводил в гипсе. Уровень интеллекта самого Хоби выражался вполне достойными цифрами — чуть больше ста сорока, — что внушало должное уважение к его способностям, но не отпугивало. Общение с родителями его вполне удовлетворяло, и особых хлопот он им не доставлял.

Нет, заброшенным Хоби не был, и при необходимости его окружали заботой и лаской. К примеру, когда он случайно оцарапал роговицу глаза и заработал стафилококковую инфекцию, родители тут же отправили его к окулисту, а потом в больницу, где регулярно навещали, однако некоторые мелкие происшествия все же ускользали от их внимания. К примеру, однажды ночью Хоби затемпературил и так отчаянно звал на помощь доктора Маккоя, что к нему в палату заглянул ординатор по фамилии Маккой и полчаса просидел у постели бредящего мальчика, развлекая и утешая больного.

Как бы то ни было, родители его так и не поняли, что Хоби требует особого подхода. Да и что там было понимать? Он увлекался теннисом, собирал модели ракет и почти ничем не выделялся среди учеников местной школы.

Потом семья переехала в фешенебельный пригород; бюджет новой школы превышал доходы Монако, а в ее футбольной команде играли исключительно победители национальных олимпиад по точным наукам. Хоби и здесь прекрасно вписался в толпу своих сверстников: здоровый, общительный, вежливый, сероглазый, остриженный под пажа блондин, проворный и ловкий в любых играх с мячом.

Отличники взахлеб читали уотсоновскую "Двойную спираль", чтобы подготовиться к успешной научной деятельности или заполняли анкеты и опросники "Дан и Брэдстрит". Хоби, в отличие от многих одноклассников, особо не тревожился о будущей карьере — ни научной, ни деловой. Впрочем, это тоже никого не удивляло: в то время многие подростки ошарашенно смотрели вокруг, будто чего-то ожидая: может, что мир станет лучше, или они сами достигнут половой зрелости, или еще чего. Слегка ошалелое выражение было на многих лицах: школьную территорию теперь охранял вооруженный патруль, что несколько расстраивало впечатлительных учеников.

Считалось, что Хоби тоже обладает неопределенно утонченной натурой. Он держался открыто, но застенчиво, будто терпеливо сносил некую бесконечную шутку.

Школьного методиста беспокоило, что Хоби совершенно равнодушно относился к грядущему поступлению в колледж. После спецкурса дифференциального исчисления Хоби утратил интерес к математике, хотя все экзамены сдал успешно. Он начал посещать факультативные занятия по антропологии, хорошо зарекомендовал себя и, казалось, обрел цель в жизни. В конце семестра школу посетила группа ученых-антропологов, провели семинары по методике выборочных исследований и статистическому уровню значимости. С распределением хи-квадрат Хоби успешно справился, экзамен по антропологии сдал на отлично и с робкой, застенчивой улыбкой самоустранился. Методист обнаружил, что теперь Хоби проводит долгие часы в школьной мастерской, полируя линзу шестидюймового телескопа.

Итак, Хоби объявили учеником с нераскрытым потенциалом, — чего именно, никто понять не мог, потому что учился он примерно. Самой необъяснимой была его обезоруживающая улыбка; о нее разбивались все слова.

Он нравился девушкам и быстро прошел все положенные ступени развития. Как-то раз за неделю он — с разными подругами — посетил тридцать пять сеансов в автомобильных кинотеатрах на открытом воздухе. А однажды целый месяц бродил, многозначительно напевая себе под нос "Миссис Робинсон". И в то жаркое лето он со своей тогдашней девушкой и еще двумя парочками запаслись спальными мешками и отправились в Стратфорд, Онтарио, на просмотр чешского мультимедийного перформанса.

Девушки считали Хоби особенным, хотя он и не понимал почему. "Ты смотришь так, будто навсегда со мной прощаешься", — сказала ему одна. Он и на самом деле относился к девушкам со странной, заботливой нежностью, словно знал какую-то тайну, из-за которой они возьмут и исчезнут. Девушек привлекали его ловкие загорелые руки, его симпатичная внешность, а некоторых — надежда на то, что он им эту тайну раскроет. Но здесь их ждало разочарование. Да, Хоби любил разговаривать и внимательно все слушал, но беседы никогда не переходили в задушевные откровения влюбленных. Сам Хоби об этом не подозревал.

Как большинство его сверстников, серьезными наркотиками Хоби не увлекался, предпочитая марихуану прочей тяжелой дури. Приятели его и не подбивали, особенно после какой-то вечеринки на пляже, когда он всех перепугал, часами ведя оживленный разговор с невидимыми собеседниками. В общем, все решили, что у него слишком ранимое эго.

В школе считали, что никаких проблем у Хоби нет. Это мнение подтверждалось и результатами многочисленных тестов, из которых следовало, что Хоби — идеальный контрольный испытуемый. Школьный психолог в регулярных собеседованиях тоже не обнаружил никаких причин для беспокойства.

Однажды Хоби пришел к доктору Морхаусу после обеда, не в самое удачное для собеседования время: интуиция психолога отдыхала. Все началось с обычных объяснений. Хоби внимал психологу спокойно, с терпеливым интересом, словно бы прислушивался к каким-то шумам за звукоизолирующей потолочной плиткой.

— Мне известно, что твои сверстники сейчас задумываются над тем, кто они на самом деле, — произнес Морхаус, небрежно поправив стопку отпечатанных листков с заголовком "Кризис подросткового возраста: гендерные различия". — Пытаются осознать свою истинную личность.

— Правда? — вежливо осведомился Хоби.

Морхаус, коря себя за неловкость, деликатно рыгнул и улыбнулся:

— Иногда мне самому интересно, кто я такой.

— Правда? — спросил Хоби.

— А ты об этом не задумываешься?

— Нет, — ответил Хоби.

Морхаус поначалу предположил скрытую враждебность, но обнаружил ее полное отсутствие. И пассивной агрессии подросток не проявлял. Интуиция очнулась от дремы. Психолог поглядел в светло-карие глаза Хоби, внезапно ощутил, что соскальзывает в громадное пустынное пространство, и с надеждой подумал: "Пубертатное шизофреноформное расстройство?" В конце концов он решил, что нет, не похоже, и погрузился в размышления: может ли быть, что человек уверен в восприятии себя как такового, но это восприятие ложно? Об этом Морхаус размышлял довольно часто и надеялся когда-нибудь развить эту творческую мысль.

— Может быть, дело совсем не в этом, — сказал Хоби, не позволяя паузе затянуться до неприличия.

— А в чем?

— Ну, может быть, это вы все задумываетесь о том, кто вы такие... — Хоби чуть скривил губу; ясно было, что сказал он это, лишь бы разговор поддержать.

— Гм, похоже, я сам на это напросился, — хохотнул Морхаус.

Дальнейшая беседа затронула вопросы соперничества между братьями и сестрами, некоторые статистические аспекты психологии и вскоре завершилась. Следующее собеседование психолог проводил с подростком, который порадовал его классическими симптомами тревожного невроза. О пустынном пространстве доктор Морхаус вскоре забыл; впрочем, ему это было свойственно.

  Часть проблемы Хоби обнаружила девушка в три часа утра. В те годы она называла себя Псиной, хотя настоящее имя ее было Джейн. Ласковая и бойкая девчонка смешно склоняла голову набок, внимательно слушая Хоби, — ему это очень нравилось. С таким же вниманием она впоследствии выслушивала и продавца в магазине, и врача-педиатра, но тогда об этом не знали ни она сама, ни Хоби.

Обсуждали они глобальные проблемы — повсюду царил мир и благополучие, то есть примерно семьдесят миллионов человек голодали, полицейский террор вводили даже развитые страны, на четырех или пяти пограничных территориях шли военные действия, домработницу родителей Хоби недавно изувечил патруль добровольцев из районной бригады поддержания порядка, а школу обнесли электрифицированной колючей проволокой и наняли охранников с собаками. Тем не менее ни одна из сверхдержав не начала ядерную войну, а американо-советско-китайская разрядка сохранялась вот уже двадцать лет.

Псина придерживала за плечи Хоби, который свесился из окна машины, потому что именно он недавно обнаружил в зарослях азалий домработницу, ползущую на обрубках рук.

— Раз ты так это воспринимаешь, надо бы что-то делать, — приговаривала Псина в перерывах между выплесками. — Хочешь газировки? Ничего другого все равно нет.

— А что делать? — просипел Хоби.

— Ну, что-то политическое, — неуверенно предложила Псина, хотя и сама не знала, что именно.

Десятилетие протестов окончилось давно, вместе с Новой политикой и Ральфом Нейдером. В школе до сих пор вспоминали старшеклассника, который вернулся из Майами с поломанной ключицей. Очень скоро юные бунтари обнаружили, что цветы — маломощное оружие против полиции, а у организаторов движения свои цели. Зачем протестовать на улицах, если изнутри можно добиться большего? В общем, Псина довольно смутно воображала, что Хоби вполне может баллотироваться в какие-нибудь кандидаты и искренне вещать с экрана телевизора.

— Вступи в Общество молодых государственных деятелей.

— Не вмешиваться, — выдохнул Хоби, утер рот и, собравшись с силами, отхлебнул газировки.

В свете приборной панели лицо семнадцатилетнего юноши с роскошными бакенбардами показалось Псине ужасно взрослым и донельзя прекрасным.

— Ох, все не так уж и плохо, — сказал Хоби. — Ну, то есть не то чтобы вот прямо очень плохо. Просто такой этап наступил. Сейчас эта планета находится на примитивной ступени развития. А ступеней еще очень много. Нужно время. Они сейчас очень, очень отсталые, только и всего.

— Они... — повторила Псина, вслушиваясь в каждое слово.

— Ну, то есть... — начал Хоби.

— Ты всех чуждаешься, — сказала она. — Прополощи рот. И с людьми трудно сходишься.

— А ты тоже люди, — вздохнул он, слыша это уже не в первый раз, и выполоскал рот. — С тобой я схожусь. — Он сплюнул, повернул голову к небу и замер, будто зверь, просунувший морду сквозь прутья клетки.

Псина почувствовала, как он дрожит, так что трясется машина.

— Что, снова тошнит? — спросила она.

— Нет, — ответил он и длинно, шумно блеванул.

Она придержала его за плечи. Немного погодя он обмяк, безвольно опустив голову на вытянутую руку.

— Какая гадость, — простонал он. — Мерзкая, жуткая, страшная, ужасная гадость гадость гадость ГАДОСТЬ ГАДОСТЬ...

Он застучал кулаком по дверце.

— Да я все отмою, — сказала Псина и только потом сообразила, что он не машину имеет в виду.

— Ну почему оно все никак не кончится, — прохрипел он. — Прекратили бы, и все тут. Нет сил терпеть... Не могу больше, не могу...

Псина перепугалась.

— Солнышко, все не так уж и плохо. Хоби, дружочек, успокойся, все не так уж и плохо, — повторяла она, гладя его плечо, прижимаясь мягкой грудью к спине Хоби.

 Внезапно он всем телом дернулся в салон, без сил упал на Псину и пробормотал:

— Невыносимо...

— Что невыносимо?! — резко откликнулась она, рассерженная тем, что он ее напугал. — Что тебе так невыносимо? Я же терплю... Ну, в смысле, я знаю, что все вокруг гадость, но тебе-то что? Я ведь тоже в этом живу.

— Это твоя планета, — рассеянно ответил он, погруженный в непонятное отчаяние.

Псина зевнула:

— Отвезу-ка я тебя домой.

Хоби сказать было больше нечего, он сидел молча. Псина искоса взглянула на него и решила, что он успокоился. В профиль Хоби выглядел глуповато: рот его был полуоткрыт. Такое выражение лица Псине было незнакомо, она никогда прежде не видела людей, запертых в вагон для скота.

В июне Хоби окончил школу. Оценки у него были отличные. Все поняли, что он держался отчужденно из-за трагического происшествия с домработницей. Ему сочувствовали.

После окончания школы Хоби в первый и последний раз удивил родителей. Они поздравляли себя с тем, что благополучно вырастили пятого ребенка, помогли ему справиться с трудностями выпускного класса и теперь его ждет приличный университет на Восточном побережье. Хоби заявил, что поступает в Академию Военно-воздушных сил США.

Известие всех потрясло, потому что Хоби никогда не проявлял ни малейшего интереса к военному делу. Вообще его не понимал. Родители всегда считали, что люди образованные относятся к военным с неприязненной терпимостью. С чего бы вдруг их сын принял такое решение? Неужели из-за своей нестабильной мотивации?

Хоби твердо стоял на своем. Никаких тайных причин у него не было, он просто хорошенько подумал и решил, что это для него. В конце концов родители вспомнили о его детском увлечении моделями ракет. Отец, уверившись в серьезности намерений Хоби, начал выяснять, к кому из генералов лучше обратиться за советом, — в его научно-исследовательской лаборатории занимались разработками для военной промышленности. В сентябре Хоби исчез в Колорадо-Спрингс, а к Рождеству объявился в виде экстравагантно безволосого, вежливого и подтянутого незнакомца в летной форме.

В следующие четыре года Хоби как личность практически превратился в невидимку, погребенного под горой отличных характеристик. Не оставалось сомнений, что он старается изо всех сил и что намерения его непоколебимы. Как и другие курсанты, он жаловался на дурацкие правила и травил байки о жизни в академии, но, судя по всему, бросать свою затею не собирался. Летом он решил пройти дополнительный курс обучения летным навыкам, и родители поняли, что Хоби нашел себя.

Озарение — в некотором роде — снизошло на них в последний год пребывания Хоби в академии, когда его приняли в Центр подготовки астронавтов. В то время в США возобновилась программа космических исследований, временно прекращенная десять лет назад из-за катастрофы на пилотируемой орбитальной станции.

— Он с самого начала это задумал, — хохотнул отец Хоби. — Просто говорить не хотел, чтоб не сглазить.

Все вздохнули с облегчением: астронавт — вполне достойное занятие для отпрыска уважаемого семейства.

Услышав новость, Псина, которая к тому времени уже вышла замуж и называла себя Джейн, прислала Хоби открытку с изображением Лунного человечка. Еще одна девушка, более проницательная, прислала открытку с видом звездного неба.

Но в программу космических исследований Хоби не попал.

В то лето одновременно произошли несколько не очень серьезных событий. Британцы снова девальвировали свой шаткий фунт, но тут выяснилось, какие суммы в долларах ежегодно утекают из США. Северная и Южная Корея сделали очередной шаг к воссоединению; за этим последовали призывы увеличить взнос США в поддержку разваливающегося СЕАТО. Вдобавок случился пожар в Космическом центре имени Джона Ф. Кеннеди, что поставило под угрозу дальнейшую программу исследований, а египтяне объявили о заключении с Советским Союзом нового договора о содействии. В августе выяснилось, что мятежники-геваристы в Венесуэле получают весьма серьезное вооружение от своих арабских союзников.

 Вопреки утверждению, что история никого и никогда ничему не учит, США наглядно показали, что извлекли урок из вьетнамской войны и усвоили, что не стоит тратить время на выборы и военных советников — надо вдарить быстро. Со всего маху.

  Когда пыль улеглась, об исследованиях космоса и подготовке астронавтов уже никто не вспоминал, а треть сокурсников Хоби дислоцировались в учебно-тренировочном лагере под Каракасом. Считалось, что Хоби вызвался добровольцем.

  Сам он об этом узнал от военврача.

— Лейтенант, вот скажи, поступив в академию, ты добровольно пошел в ВВС, верно?

— Да. Но я хотел попасть в Центр подготовки астронавтов, а туда берут только летчиков. Вот меня и приняли.

— Подготовку астронавтов отменили. Временно, разумеется. А теперь Военно-воздушным силам — куда ты пошел добровольно — срочно понадобились твои летные навыки. Не сидеть же тебе без дела, пока космическую программу не возобновят. И вообще, считай, тебе повезло. Добровольные миротворческие военно-воздушные силы считаются элитой. Знал бы ты, в какую депрессию впадают те, кого на медосмотре отсеивают.

— Наемники, — сказал Хоби.

— Точнее, профессионалы. Гораздо лучше звучит. Так вот, о мигренях...

Мигрени прекратились, как только Хоби получил назначение в отряд воздушной радиолокационной разведки. Летать он любил, и долгие одиночные вылеты на задание успокаивали. Полеты были безопасными — за самолетами дальнего радиообнаружения геваристы перехватчиков не отправляли, а зенитно-ракетные комплексы, присланные Объединенной Арабской Республикой, еще не были смонтированы. Хоби совершал облет по заданному маршруту, возвращался на базу, терпеливо дожидался подходящих погодных условий и снова отправлялся на задание. Ждать приходилось часто и долго: боевые действия шли в туманных джунглях, где радиолокационная разведка была почти бесполезной. Наземные войска с трудом понимали, с кем имеют дело, — смуглолицыми и приземистыми были и геваристы, которых следовало уничтожить, и местные бойцы, которые стреляли во всех без разбора. Руководство считало разведданные Хоби большим подспорьем, и на другие задания его не дергали.

Затем, когда из-за гайгри все расписание нарядов пришлось изменить, Хоби стали посылать на однодневные вертолетные облеты. Они тоже были сравнительно безобидными — требовалось поливать джунгли дефолиантами. Несколько месяцев Хоби провел, не видя, не слыша и вообще никак не ощущая военных действий. В принципе, за это он был бы очень благодарен, если бы сам вовремя об этом задумался, однако же он вообще старался ни о чем не думать. Говорил он мало, задания выполнял исправно, а двигался так, словно при любом резком движении у него голова отвалится.

Поэтому он узнал о гайгри одним из последних, когда слухи наконец достигли прибрежной военной базы, где размещалось подразделение летной разведки. "Гайгри" было разговорным названием гайярского гриппа — болезни, создавшей серьезные проблемы в зоне боевых действий. Для пополнения и замещения воинского состава на передовую отправляли все больше и больше людей — временно. В очередной раз вернувшись на базу, Хоби заметил, что летчики измучены, а расписание нарядов и дежурств исчеркано пометками. В следующий вылет он поинтересовался, что происходит.

— Ты шутишь, что ли? — спросил его стрелок-наводчик.

— Нет. В чем дело?

— БО.

— Что?

— Бактериологическое оружие, дурень. Нам все вакцину обещают. Сами в защитных костюмах расха... Эй, гляди, там внизу шарахнуло!

Хоби разрешили еще один вылет, потом еще один, а затем объявили, что в секторе установлен карантин.

В официальном уведомлении говорилось, что передвижение персонала между секторами временно сокращено до минимума, чтобы не допускать распространения респираторных заболеваний. В переводе это означало: из тыла на передовую — всегда пожалуйста, а вот с передовой в тыл — ни в коем случае.

Хоби поселили в переполненную казарму и приписали к Управлению материально-технического и медицинского снабжения. Вскоре выяснилось, что существует и объяснение диагноза "респираторные заболевания". Гайгри выражался в наборе разнообразных симптомов и включал в себя высыпания в паховой области, боль в горле, лихорадку и непрекращающийся понос. Заболевание было вялотекущим. Болезнь Хоби проходила в сравнительно легкой форме; ему повезло, потому что мест в лазарете не было — ни в палатах, ни в коридорах. Эвакуацию пострадавших временно прекратили, до установления охраняемого маршрута.

По свидетельствам бойцов с передовой, геваристы от гайгри не страдали. Никто не знал, как распространяется зараза. Поговаривали, что ее переносят летучие мыши... нет, яд добавляют в воду, нет, это отравленные стрелы, тараканы, женщины, утечка из дырявых или проржавевших канистр, — версий было предостаточно. Как бы то ни было, стало очевидным, что технологическое содействие ОАР включало в себя не только боевую технику. На доске объявлений болтался пожелтевший листок с обещанием скорого прибытия вакцины.

Фронт боевых действий приближался к аэродрому. Время от времени слышались минометные выстрелы, а однажды ночью геваристы с гранатометом пробрались на базу и едва не взорвали топливохранилище. Им дали отпор.

— Да ладно, — сказал стрелок-наводчик. — Еще немного подождут, мы все и сдохнем.

— От гайгри не дохнут, — ответил диспетчер. — Хотя очень хочется.

— Ну да.

Взлетную полосу удлинили, на базу прислали три штурмовых бомбардировщика. Хоби их осмотрел. Он все лето отрабатывал летные навыки на АХ-92 и мог пилотировать этот самолет даже во сне. Здорово будет снова подняться в небо в одиночку.

Вертолетные вылеты он совершал почти все светлое время суток. Он привык и к обстрелам, и к гайгри. Заболели все, за исключением двух партий новобранцев, присланных с двухнедельным перерывом, — пока они выглядели до неприличия здоровыми. Новички объяснили, что чудо-прививки спасают от заражения. Оказалось, что за пределами карантинной зоны гайгри можно вылечить.

— Ага, значит, мы тут сами себя и заражаем, — сказал стрелок-наводчик. — Так я и думал. Ну, теперь нас отсюда вытащат.

В ту неделю устроили массовое избиение летучих мышей, но это не помогло. Еще через неделю у новобранцев из первой партии началась лихорадка. Прививки не сработали. Не сработала и та вакцина, которую получили новобранцы из второй партии.

После этого никого больше не присылали. Прибыли какие-то врачи-добровольцы. В казармах, столовой и даже в самолетах стояла вонь — понос был безудержным.

Зато снабжали базу регулярно. Раз в два дня с самолетов парашютировали тонны припасов. Тюки отволакивали в сторону и оставляли гнить. Еды было вдоволь. Повара, еле держась на ногах, предлагали стейки и омаров военнослужащим, которые, дрожа от лихорадки, уходили блевать. Места в лазарете теперь было предостаточно, потому что, как выяснилось, от гайгри все-таки дохли. Страдальцы радовались смерти. В дальнем конце летной полосы, среди скелетов безлистых деревьев, устроили кладбище.

В то утро Хоби отправили за группой разведчиков: ему — одному из немногих — еще хватало сил на дальние полеты. Разведчики пробрались глубоко на территорию геваристов, но Хоби это не пугало. Его больше заботил бурлящий кишечник — до сих пор Хоби удалось не обосрать ни себя, ни вертолет. Как только он заметил сигнал разведчиков и совершил посадку, то выскочил и отбежал к хвосту, просраться. Разведчики, забравшись в вертолет, подгоняли его нетерпеливыми криками.

Разведчики захватили пленника — совершенно голого, темнокожего, на удивление коренастого. Он шел уверенно; руки его были связаны проволокой, а голова замотана рубахой. Хоби никогда прежде не видел геваристов. Упругое смуглое тело пленника блестело, под витками проволоки бугрились мышцы. Хоби очень захотелось увидеть его лицо. Стрелок-наводчик объяснил, что геварист — из примитивных кочевников-сирионо, которые прежде к мятежникам не присоединялись.

По пути на базу Хоби понял, что чувствует себя все хуже и хуже. Сознание мутилось, он с трудом управлял вертолетом, пытаясь не сбиться с курса. К счастью, по вертолету не стреляли. Где-то на полпути у него за спиной послышались крики, но Хоби это уже не волновало. Он резко посадил вертолет на взлетную полосу и без сил опустил голову на руки.

— Что с тобой? — спросил стрелок-наводчик.

— Все в порядке, — ответил Хоби.

Разведчики поволокли из вертолета что-то тяжелое. Наконец Хоби поднялся и пошел следом за ними. Пол был мокрым. Ничего необычного в этом не было. Хоби спрыгнул на землю, выпрямился, посмотрел на пол салона в футе от своего носа. Пол был забрызган кровью. Кровь собралась в лужу, посреди которой валялся какой-то ошметок...

Хоби повернул голову. Трап был мокрым. Хоби поднял руку, посмотрел на красное пятно на ладони. Другая рука тоже вымазана. Он неуклюже расставил руки в стороны и побрел по взлетной полосе. Диспетчер, который надеялся еще на один, вечерний полет, увидел, как Хоби упал, и связался с лазаретом. Два недавно присланных санитара, которые еще держались на ногах, унесли Хоби с летного поля.

Он пришел в себя, когда один из санитаров привязывал его руки к кровати, чтобы он не выдернул из вены иглу капельницы.

— Мы здесь все подохнем, — сказал ему Хоби.

Санитар, худощавый смуглый паренек с торчащим кадыком, ничего не ответил.

— И сяду за ужин в конце пути, и Лэндор и Донн со мной, — добавил Хоби.

— Иейтс, — сказал санитар. — Пить хочешь?

Хоби моргнул. Санитар дал ему воды.

— Знаешь, а я ведь в это верил, — непринужденно продолжил Хоби. — Думал, что разобрался.

Он улыбнулся, чего уже долго не делал.

— В Лэндоре и Донне? — уточнил санитар, меняя капельницу.

— Ох, смешно, конечно, — вздохнул Хоби. — Все началось с того... Я верил в то, что они настоящие. Кирк, Спок, Маккой, ну, все они. И корабль тоже. Вот до сегодняшнего дня так считал, честное слово. Один из них со мной разговаривал, нет, правда... В общем, я решил, что меня оставили наблюдателем, — хохотнул он. — И что за мной должны вернуться. Только это секрет. Мне надо было не выделяться и наблюдать. А потом доложить. И в один прекрасный день они вернутся этим своим лучом меня к себе перетащат, понимаешь? И я снова окажусь в настоящем, среди настоящих людей, а не здесь, в прошлом, на отсталой планетке.

Санитар кивнул.

— Ну, то есть я не то чтобы верил, я же знал, что это просто телесериал. Но все равно верил. Вроде бы как оно действительно происходило, неявно, незаметно, независимо от вот этой жизни. Они должны были за мной вернуться, а мне надо было только наблюдать. И ни во что не вмешиваться, понимаешь? Первая директива, и все такое... а потом, когда я повзрослел, я, в общем-то, осознал, что они не вернутся. Что это мне самому к ним надо добраться, любыми путями, как угодно. Что они где-то там, в космосе... Ну а теперь вот я понял, что все не так. Что это неправда. Что этого никогда не будет. И что ничего нет. Я теперь знаю, что умру. Здесь.

— Ш-ш-ш, успокойся, — сказал санитар и дрожащими пальцами стал собирать какие-то вещи.

— Там хорошо, — обиженно пробормотал Хоби. — Никаких гадостей нет. Все чисто и мирно. Людей не пытают, — пояснил он, мотая головой. — Не убивают... — Он уснул.

Санитар вышел из палаты.

Кто-то заорал — монотонно, длинно, на одной ноте.

Хоби открыл глаза. Его лихорадило.

Крики перешли в вопль. Смеркалось. Послышались шаги, кто-то шел на шум. Хоби увидел, что лежит на койке у двери.

Вопли словно бы подняли его с кровати, подтолкнули к двери. Выволокли на воздух. Хоби видел свои руки — близко-близко. Руки за что-то хватались. Кусты. Тени. Его что-то оцарапало.

Наконец вопли остались позади. Может быть, они звучали только у него в ушах. Он потряс головой, упал на какие-то доски.

Похоже, он добрался до кладбища.

— Нет... — сказал он. — Нет-нет-нет...

Он встал, пошатнулся, побрел дальше, пытаясь отыскать прохладу.

Фюзеляж самолета приятно холодил разгоряченное тело. Хоби прижался к борту, ласково погладил его. Уже совсем стемнело. Почему света нет? Он потрогал панель управления, свет послушно включился. Снаружи опять послышался крик. В голове протяжно и громко, громко, ГРОМКО зазвучал ответный вопль, превратился в вой и как будто сдвинул Хоби с места. Хорошо.

Он пришел в себя над пеленой облаков, поднимаясь все выше и выше. Трубка подачи кислорода стукнула его по носу. Хоби попытался ухватить кислородную маску, но ее не было. Он машинально выровнял самолет, качнул крылом и огляделся.

Под ним простирался океан лиловых туч, из которого торчали две горные вершины, пламенеющие с западной стороны. Пламя постепенно угасало. Хоби зябко поежился и обнаружил, что сидит в мокрых трусах. Как он сюда попал? А, он бросился наутек от истошных воплей.

Он спокойно летел дальше, следя за показаниями приборов. Все в норме, кроме топлива. Штурмовые бомбардировщики АХ-92 давно не обслуживали. Не раздумывая, Хоби начал набирать высоту. Руки знали свое дело. Он дрожал от холода, но мыслил ясно. Он поднял руку к голове — наушники были на месте; наверное, он их надел машинально, по привычке. Он щелкнул тумблером связи. Загрохотали голоса. Он отключил связь, снял наушники и уронил их на пол.

Огляделся. Высота 18000 футов, курс 88-05. Где-то над Атлантическим океаном. Впереди небо быстро темнело. Чуть слева, высоко, сияла яркая точка. Наверное, Сириус.

Хоби думал о Сириусе, припоминая карты. Мелькнула мысль повернуть и спуститься. Он рассеянно сообразил, что плачет, раскрыв рот.

Он осторожно увеличил подачу топлива и развернул самолет, четко направив его нос на Сириус. Вверх. Выше. Позади, над лиловой тенью, росла и ширилась бледная дорожка реактивного следа, вздымаясь к крошечному самолетику на вершине. Вверх. Выше. Реактивный след оборвался. Самолет поднялся в холодную сушь.

Уши пронзила резкая боль. Хоби отчаянно заорал. Боль прекратилась. Лопнули барабанные перепонки. Вверх. Он задыхался, хватал ртом воздух. Двигатели выталкивали его вверх, все выше и выше над дугой планеты. Он цеплялся за звезду. Вверх! Стрелки топливомеров на нуле. Вот сейчас двигатели откажут и самолет вместе с Хоби рухнет камнем. "Поднимай, Скотти!" — выкрикнул Хоби Сириусу, смеясь, задыхаясь, кашля, двигатели заглохли...

...кашляя, он лежал на сверкающей упругой поверхности под арками перекрытий, подавился, вздрогнул и наконец сфокусировал взгляд на том, кто подался к нему из замысловатого кресла. У неизвестного были круглые глаза, вертикальные щелки ноздрей и невнятная улыбка.

Хоби медленно повернул голову. Да, явно не капитанский мостик "Энтерпрайза". Никаких обзорных экранов, один сплошной Обзор. Лейтенант Ухура вряд ли справилась бы со сверкающими предметами, которые зависли в воздухе перед какой-то пятнистой девушкой. Хоби сообразил, что пятна — это мех.

Кто-то — уж конечно, не Боунс Маккой — что-то делал с животом Хоби. Хоби поднял руку и коснулся блестящей спины. Под сеткой спина оказалась твердой и теплой. Врач с улыбкой посмотрел на Хоби. Хоби взглянул на капитана.

— Не бойся, — произнес голос откуда-то из шара у пульта управления. — Мы объясним, где ты.

— Я и так знаю, где я, — прошептал Хоби, всхлипнул, на выдохе заорал: — Я ДОМА!

И потерял сознание.