В Раухумаа, небольшой карельской деревеньке севернее Ладожского озера, русские солдаты бетонировали силосную яму. Потом внезапно стройку прекратили и вернулись в свой палаточный военный городок, а оттуда, вскоре, их перебросили ещё куда–то, по слухам, на строительство долговременных огневых точек Сортавальского укрепрайона.
Воспользовавшись их отсутствием и решив, что не взято солдатами, то им больше не нужно, ребятишки перетащили лодку–плоскодонку, в которой военные строители размешивали бетонный раствор, в ирригационную канаву. Канава та была метра четыре шириной да с полсотни метров длиной. Но для них лодка была кораблем, а канава морем.
Лодку как смогли, осмолили, что стоило не только немалого времени, но и ошпаренных смолой голых рук и босых ног. И слёз — если брызгал смолу сам, или тычков и затрещин — если брызги смолы летели из чужого черпака — приколоченной к палке консервной банки. Из досок вытесали весла, а уключинами стали прибитые к бортам скобки из сложенных вдвое полосок кровельной жести. Плоскодонку спустили на воду и опробовали. Она вихляла от берега к берегу, и нередко врезалась в него. Но просмолённой оказалась довольно удачно и почти не текла. Впрочем, водонепроницаемость, возможно, объяснялась не умелостью просмолки, а пропитанностью её бетонным раствором.
Однако, самым сложным оказалась не подготовка корабля к плаванью, а распределение должностей. Никто из старших ребят не захотел быть простым матросом, зато претендентов на капитанский пост оказалось почти столько же, сколько и участников. Не зарились на него только двое первоклассников, которые были довольны уже тем, что их вообще приняли в команду.
В конце концов порешили установить четыре командирские должности: капитан, помощник капитана, командир команды гребцов, боцман. Капитаном стал Генка Лосев, мальчик сильно переживавший из–за своего невысокого роста. Поэтому он занимался почти всеми видами спорта, кроме штанги, а чтобы лучше расти, каждый день ел грецкие орехи. Помощником капитана выбрали улыбчивого, доброжелательного ко всем, и особенно к добрым людям Шурку Никконена, командиром команды гребцов Мишку Нарожного, мальчишку сообразительного на всякие технические хитрости, да к тому же с умелыми руками. А боцманом Микко (или по- русски Мишу) Метсяпуро, наверное для того, чтобы не оставить старшего по возрасту без командирской должности. Общительный и непоседливый, много читавший, любивший пересказывать прочитанное и, мягко говоря, фантазёр при этом, он мало соответствовал классическому представлению о боцмане — старом морском волке, суровом, молчаливом, требовательном к себе и к подчинённым. Многие считали его легковесным и несерьёзным. Матросами стали два Анатолия, младшие братья Генки Лосева и Шурки Никконена, неразлучные друзья, у которых на двоих и прозвище было одно — Два–Толяна. А если речь заходила об одном из них, то говорили — Пол–Толяна.
Формально обязанности гребцов возлагались на матросов, но они быстро выдыхались, и на веслах по очереди сидели все, включая капитана.
Днём, как только справлялись с прополкой и другими, порученными родителями делами, или сбегали от этих дел, команда собиралась на берегу возле лодки, то есть возле корабля. Помощник капитана Шурка Никконен строил команду в шеренгу, по «Вахтенному журналу» делал перекличку и докладывал капитану, что вся команда в сборе (или отсутствуют такой–то и такой- то). После чего капитан приказывал.
- Команде на корабль!
Все размещались в лодке.
- По местам стоять, со швартов сниматься!
Боцман отдавал швартов — отматывал от вбитого в берег колышка верёвку с размочаленным после узла концом. На чём, собственно говоря, все боцманские обязанности заканчивались. По крайней мере, до возвращения из плавания, когда ему надлежало привязать лодку к колышку.
- Полный вперед! — Командовал капитан.
- Полный вперед! — Повторял помощник капитана.
- Гребцам на весла! Полный вперед! — Усугублял команду командир гребцов.
Лодка выходила на середину канавы, чтобы весла пореже цеплялись за осоку и другую водную и прибрежную растительность, а то и за самый берег. А команда славного брига, клипера или фрегата, в зависимости от ситуации, отправлялась к необитаемым островам, исследовала необжитые ещё земли, или участвовала в безжалостных боях то с пиратами, то с дикими кровожадными туземцами.
Дел предстояло немало. Хотели выровнять площадку, где происходили утренние построения, установить на ней флагшток, сделать два флага, один большой на площадку, другой поменьше, на корабль. И надо было придумать название кораблю.
Но ничего больше не успели, — началась война.
Забрезжило. Высоко в небо ушла автоматная трасса. Потом из той же точки вторая, но пониже, под углом градусов в сорок пять. Пора. Поеживаясь, озяб даже за недолгое, но неподвижное сидение меж камней, мальчик выбрался из укрытия, и теперь не таясь пошёл к немецким окопам, придерживаясь визуальных ориентиров, указывающих безопасный от мин путь. Вдоль автоматной трассы, на расщепленную берёзку, от неё на «седло», на камень с выемкой посредине, дальше на пенёк, потом на воронку, которую надо обойти справа…
- Хальт!
Остановился.
- Хенде хох!
Поднял руки.
- Ком!
С поднятыми руками подошёл к немецкому окопу и спрыгнул в него.
Подполковник дождался лейтенанта.
- Нормуль?
- Так точно.
Кивнул в знак одобрения, попросил «сварганить чайковского» и опять вышел из блиндажа. На этот раз шинель надел в рукава и пуговицы застегнул. Стал внимательно всматриваться в нейтральную полосу и часовым приказал.
- Смотрите получше. Но с оружием аккуратно, без команды не применять. Понятно?
- Так точно, — Симахин со значением посмотрел на Николу.
Тут же, неожиданно для часовых через бруствер переметнулся человек в белом маскхалате и не успели они сообразить как им на это реагировать, а подполковник уже крепко обнял его, и шёпотом, чтоб не слышали солдаты, спросил:
- Ну, как?
- Нормально.
- А там?
- Похоже, порядок.
И оба быстро ушли в блиндаж.
- Что я говорил?! — Самодовольно сказал Симахин. — Оттуда человека ждал.
- Я разве возражал? — Пожал плечами Никола.
В немецком блиндаже несколько солдат и фельдфебель. Фельдфебель крупный, лицо широким овалом, а если в профиль смотреть, то в три прямые линии: одна наклонная линия — высокий, немного откинутый лоб, маленькая уступочка переносицы и вторая линия, более наклонная - нос, опять уступочка и третья, вертикальная — верхняя губа и тяжёлый подбородок. От верхней трети этой, вертикальной линии, выдаётся свисающим полукружьем нижняя губа. И надменность и скепсис в той губе, и убеждённость в собственном превосходстве надо всеми.
Открывается дверь, солдат быстро, рукой за плечо, вдвигает в блиндаж мальчика, быстро закрывает за собой дверь, чтоб не расходовать без нужды тепло, и докладывает.
- Шёл с русской стороны.
- Шпион? — Вопрошает фельдфебель и грозно и недоверчиво смотрит на мальчика.
Мальчик снимает серую кроличью шапку, кланяется. Невысокий, светлые волосы острижены «под нуль», худенький, но не истощённый, как другие блокадные дети. Глаза голубовато–серые, спокойные, лицо худощавое, несколько суженное к подбородку. Ничего примечательного, мальчик как мальчик.
- Гутен морген, хювят херрат. Их бин нихт вакоилия![1]
- Вебер! — Позвал фельдфебель. — Переводи, что этот рыжий лопочет. Я их белиберду не понимаю.
- Говорит, родители пропали без вести, дом бомбой разрушило, ходит по родственникам, живёт у них. А родственники у него и на той и на этой стороне, — перевёл Вебер.
- Почему болтается, не живёт на одном месте?
- На одном месте, говорит, прокормить его не под силу, самим еды не хватает. А если недолго поживёт, то не особенно в тягость.
- Большевикам жрать нечего — это хорошо. Спроси его, как он через русские окопы перешёл?
- Говорит, сидел за большим камнем. А когда часовой пошёл к землянке курить, перебрался через окоп.
- Да врёт он всё! — Заключил фельдфебель. — Врёт. Чтоб русский солдат ушёл с поста курить - никогда не поверю. — Выдержал паузу для пущего эффекта. — Водку он жрать пошёл, а не курить. Потому что все русские пьяницы. Бездельники и пьяницы! — И первый загоготал, но вдруг перешёл от остроумия к злобе и прошипел. — Пьяные ленивые свиньи! Ничего, скоро мы вас научим работать и уважать порядок!
Так же резко переключился на мальчика.
- А нейтральную полосу, через заграждения как прошёл? Почему на минах не подорвался?
- По чьим–то свежим следам шёл.
- По свежим следам? — Фельдфебель въедливо посмотрел на мальчика и дал команду. — Обыщите его!
Вытряхнули и даже вывернули наизнанку матерчатую сумку мальчика. Но кроме нескольких кусочков сухого черного хлеба, да одного кусочка серого, домашней выпечки, пары картофелин, сваренных в мундире, тупого столового ножа, с наполовину обломанным лезвием в ножнах — в свернутой в трубочку бересте да крупной соли в аптечном пузырьке ничего там не было.
- Ищите лучше, — настаивал фельдфебель.
Мальчика раздели и так же тщательно осмотрели одежду, прощупали даже швы и заплатки, не говоря уже о подкладке и карманах. Но и тут безрезультатно. Вернули одежду.
Очень кстати, замёрз мальчишка меж камнями сидеть, да ещё тут раздели, кожа у него, как у щипаного гусака, от холода пупырышками покрылась.
Но вида не показал, оделся спокойно и не торопясь.
В блиндаже человек, которого дожидался подполковник, молча кивнул и протянул руку лейтенанту. Снял маскхалат и ватник. Остался в грубошёрстном свитере, ватных штанах и валенках. Вопросительно взглянул на подполковника.
- У себя переоденешься. А сейчас, — уже лейтенанту, — пока старший лейтенант по быстрому чайком согреется, скажи пулемётчикам, пусть пальбу прекращают.
- Есть! — Лейтенант согласно кивнул, козырнул и вышел.
Дождавшись, когда лейтенант отойдёт от блиндажа, подполковник тихо, едва не шёпотом, потребовал от старшего лейтенанта
- Рассказывай.
- Прошло как отрабатывали, — так же тихо ответил тот. — За десять минут до назначенного времени выдвинулись из землянки к валуну. После трёх вспышек зажигалки перебрались через наш окоп, он отсиделся в гроте, а потом прошёл в расположение немцев.
- Как там встретили?
- Можно сказать, стандартно: задержали и увели сначала в блиндаж на передовой, а потом, сразу же, в глубину расположения.
- Грубостей или чего–то необычного не было?
- Нет. При задержании, нет.
- Будем надеяться, что и потом будет всё в порядке, участок здесь не особенно боевой. Конечно, через «тропу», где нет постов боевого охранения, было бы безопаснее. Но надо, обязательно надо, что бы немцы поверили: наши войска сосредотачиваются для удара в районе Восьмой ГЭС и Второго Городка.
Помолчал, редко и ритмично постукивая ногтями, плоской их стороной, по столешнице.
- В сто, в тысячу раз легче было бы самому пойти, чем вот так… ребёнка посылать. — Приподнял руку и несильно, но резко стукнул внутренней стороной кулака по столу. — И деваться некуда. Надо.
Успокаивая себя прошелся по блиндажу туда–обратно и позвал.
- Мартьянов!
В блиндаж вошёл Никола–часовой.
- Сейчас, как только вернётся лейтенант, уходим. После ухода приберёшь здесь, на это тебе пять минут, и догоняй нас.
- Понятно.
- А пока иди на пост.
- Есть!
- И ты с чаем не рассиживайся, пей скорее, — нервно подогнал старшего лейтенанта.
- Угу, — согласился тот, и не желая усугублять нервность начальства, подул на поверхность напитка и насколько позволяла температура сократил время между глотками: подполковник вообще к каждому выводу разведчиков относится трепетно, а уж когда ребятишек выводят - будто целиком из нервов сплетён. Тут его лучше не раздражать. Но по–прежнему давал каждому глотку не торопясь скатываться в желудок и максимально прогревать организм.
Старший лейтенант допил чай, и втроем, вместе с возвратившемся лейтенантом, отправились по ходам сообщения, от передовой в глубину расположения. Но штаб и иные службы обходили стороной, пока не вышли к сокрытой в лесочке возле шоссе раскрашенной белыми камуфляжными разводами эмке.
- Он ещё нужен? — Лейтенант указал на солдата охранявшего легковушку.
- Нет. И ты, лейтенант, можешь идти отдыхать. Теперь мы сами управимся. Обеспечение пока не снимай. — Подполковник протянул ему руку. — Спасибо за помощь.
Подошёл Мартьянов.
- Порядок? — Спросил подполковник.
- Так точно, порядок. — Ответил Никола.
- Что говорят?
- Часовой что было, то и говорит: своего человека с той стороны дожидались. А остальные ничего не видели.
- И как он считает, дождались?
- Считает, дождались.
- Наблюдательный. А болтать не будет?
- Лейтенант предупредил и его, — Мартьянов не удержал улыбки, — и меня, — чтоб о Владимире Семёновиче, о товарище старшем лейтенанте, — посмотрел со значением на человека в ватнике, - никому ни слова.
- Будет молчать, на следующее мероприятие опять возьмём. А вот тебя… Надо подумать.
- Почему — подумать?.. — Заволновался Мартьянов.
- Потому что, не кичись боб, не слаще гороха. Намокнешь — тоже лопнешь. Нечего над старшим по званию зубы скалить. Лейтенант правильно предупредил. И его, и тебя.
- Виноват!
- То–то же. А окурок, что я в стенке блиндажа оставил, он забрал или ты?
- Я. Он говорит: возьми себе, меня товарищ подполковник двумя целыми папиросами угостил.
- Так и сказал: товарищ?
- Нет, это я для вежливости. И чтоб по уставу было.
- Понятно. А о чём–нибудь расспрашивал?
- Нет, не расспрашивал. Вначале говорил: похоже, с той стороны кого–то ждём. А когда товарищ старший лейтенант вернулся, сказал: ну что я говорил.
- А ты ему что ответил?
- Сказал, что я и не возражал.
- Понятно. А он не сказал, как определил, что человека ждём?
- Да он… это…
- Не мямли, как двоечник у доски.
- По Вашему поведению. Сказал, что Вы, товарищ подполковник, часто выходили из блиндажа будто бы покурить, а на самом деле, наверно с той стороны человека ждёте.
- Наблюдательный, — повторил подполковник. — Ну хорошо, товарища старшего лейтенанта мы дождались. Больше нам здесь делать нечего. Прогревай, Коля, машину и поедем.
Мартьянов сел на водительское место. Подполковник отвёл старшего лейтенанта в сторонку.
- Значит и Мартьянов ничего не заметил. Это хорошо, аккуратно сработали. — Мельком глянул на часы и долгим взглядом на линию фронта, даже туловищем подался в ту сторону. — Как он там? А?
- Будем надеяться, всё хорошо…
- Будем. — Помолчал и тихонько проговорил. — Не к лицу мне, коммунисту, такое говорить, но иногда, особенно если ребят выводим, помолиться за них хочется. Был бы верующим, хоть втихаря, да помолился бы… — Снова глянул на часы и распорядился. — Пройди к лейтенанту, скажи пусть снимает обеспечение. И пощупай его аккуратненько, что он думает о сегодняшнем мероприятии. И сразу обратно. Дел много, пора возвращаться, а путь не близкий. Да, ещё один момент, Симахин вроде неплохой паренёк, может пригодиться. Попроси лейтенанта от моего имени, пусть присмотрится к нему. Только не говори зачем.
Когда старший лейтенант вернулся, подполковник вопросительно посмотрел на него.
- Что лейтенант?
- Считает, что разведгруппа ушла в поиск. Но ни состава, ни задач, естественно, не знает.
- Это хорошо, — подполковник удовлетворённо кивнул.
- И к солдату присмотрится.
- Угу. Пусть присматривается. Поехали.
- Ахтунг!
В блиндаж вошёл обер–лейтенант. Белокурый высокий, стройный и даже элегантный, насколько можно быть элегантным на передовой. Его охрана, два автоматчика, в подстать командиру, ладно пригнанной форме, встали у двери положив руки на шмайсеры.
Фельдфебель доложил. Офицер повернулся к мальчику. Длинный тонкий крючком нос несколько портил его, однако делал лицо запоминающимся.
- Paivaa, herra upseeri![2] - Поздоровался мальчик.
- A–a, Mikko, — узнал его обер–лейтенант, и даже улыбнулся, — huomenta, herra Metsapuro! Здравствуй, господин Лесной Ручей. Всё течёшь? Даже зимой? — Немец немного говорил по- фински.
- К родственникам хожу. Жить где–то надо.
- Как на той стороне? — Перешёл немец на более знакомый ему русский. По–русски он говорил с акцентом, но слов не коверкал.
- Голодно. Даже у тех кто с огородом живёт с едой плохо. Власти оставили по 15 килограмм картошки на едока, а остальное приказали сдать в фонд обороны. Разве зиму с этими харчами переживешь? В городе совсем плохо, кошек и собак ещё в прошлую зиму съели.
- Сдаваться когда собираются?
- Вроде бы, совсем не собираются. Говорят, от голода может кто и уцелеет, а если сдаться, то немцы всех расстреляют.
- Это враньё, большевистская пропаганда. И ты, когда пойдёшь снова туда, скажи, что немцы народ культурный и гуманный, никого расстреливать не собираются. Конечно, если добровольно сдадутся.
- За такие разговоры они сами расстреливают. На месте. Без суда и следствия. По строгости законов военного времени. Везде, на всех стенах и на всех столбах бумаги наклеены, а в них написано: за невыполнение приказов, за распространение панических и пораженческих слухов привлекать к ответственности по строгости законов военного времени.
- Понятно. Линию фронта как перешёл?
Микко повторил то, что уже рассказал фельдфебелю.
- А к линии фронта как шёл?
- И в Парголове был, и в Токсове. Потом в Чёрной Речке, а оттуда через Колтуши в эту сторону пошёл.
- Постов много?
- Да.
- Документы часто проверяют?
- У всех. Но у меня не спрашивали — какие у меня документы. И потом, я у родных останавливался пожить, может поэтому не трогали.
- Покажи на карте, где посты стоят.
- Не… На карте не могу. Карту я не понимаю.
- А о чём просил тебя посмотреть — посмотрел?
- Да. Там стволы какие–то.
- Что за стволы? Пушки? Гаубицы? Какой калибр?
- Не знаю. С дороги не разглядеть, а ближе не подойти, колючая проволока и часовой. Страшно, застрелит ещё.
- Колючая проволока от дороги далеко?
- Близко. И лес вырублен. Всё открыто. Не подойти. И часовой. Застрелит запросто.
- По пути что–нибудь интересное видел?
- Не… Я по лесу, по просёлку шёл. Что там увидишь? С большой дороги меня сразу прогнали. Когда от тётки Клавдии шёл. Я хотел в Невскую Дубровку пройти. А там танки, тягачи с пушками, машины с солдатами. Вся дорога забита. Уходи, говорят, парнишка, а то под колёса или под гусеницы попадёшь, или ещё куда. Я и ушёл на просёлок, а потом в Колтуши повернул.
- Где это было?
- Что было?
- Танки, машины, пушки… Где тебя с шоссе согнали?
- Не припомню точно, где–то уже за Марьиным. Я как раз из Чёрной речки от тётки Клавдии, подкормился у неё и в Невскую Дубровку, к крёстной моей, к тёте Василисе хотел пройти. Но с дороги прогнали, тогда в Колтуши, к тёте Кате пошёл. У тётки Клавдии сытно, но очень тесно. Под столом спал, больше негде.
- Фляшенхальс…[3]
- Что? — Не понял Микко.
- Отчего тесно? Семья у тётки большая?
- Нет. Солдат много. Она им стирает, бельё чинит. А они ей крупу, хлеб дают. А ещё картошку и овощи разные. Иногда даже консервы.
- В каком направлении двигалась техника? Танки, машины — куда шли?
- Я не знаю, не спрашивал. Там спроси только, сразу куда следует отправят. По строгости законов военного времени.
- Но ты же видел: поперек твоей дороги они двигались, по пути с тобой или навстречу.
- А–а, навстречу. — Сообразил–таки Микко. И подтвердил. — Навстречу ехали. Я от тётки Клавдии шёл, а они навстречу, из–за поворота.
- Значит, скорее всего, двигались в направлении Восьмой ГЭС или Второго городка?
- По той дороге можно доехать… Да. Но там другой берег и линия фронта. Может туда поехали, или свернули потом, не знаю.
- Много техники в колонне?
- Не знаю. Меня ж прогнали. Я стоял, стоял, ждал когда проедут. А потом не дождался, пошёл. Прошёл немного, меня и прогнали. Легковушка затормозила и командир из легковушки выглянул и прогнал. Уходи, говорит, парнишка, а то под колёса попадёшь или под гусеницы. Я и свернул на просёлок.
- Стоял долго?
- Нет, только притормозил. Сказал, чтоб я уходил с большака и дальше поехал.
- Не про то я, — рассердился на его бестолковость офицер. — Ты долго стоял, ждал пока колонна пройдёт?
- Не знаю… Наверно… Замёрз даже.
-Значит колонна большая была.
- Да. Не маленькая.
- А до Невской Дубровки так и не дошёл?
- Дошёл. Потом, после Колтушей.
- И как там, с дороги тебя не прогоняли, чтоб под колёса или под гусеницы не попал?
- Прогоняли.
- Те тоже навстречу из–за поворота?
- Нет, они прямо.
- А та дорога куда ведёт?
- Не знаю точно, к Порогам вроде бы.
- Хорошо. А что за техника?
- Да всякая. И машины, и танки, и тягачи с пушками.
- Колонна большая? Больше чем та, которую раньше встретил?
- Не знаю даже, — пожал плечами.
- Ну ладно.
Офицер отозвав фельдфебеля, за спиной Микко, приложил палец к губам и приглушив голос спросил по–немецки.
- Обыскивали?
Фельдфебель кивнул.
- Ну и?
- Ничего. Если не считать вшей и грязи.
- Хорошо обыскали? — Не поддержал его наиграно брезгливого тона офицер.
- Конечно. Полностью. И швы, и заплатки прощупали. В соответствии с Вашими инструкциями.
- Гут, — одобрил действия фельдфебеля обер–лейтенант. — И снова обратился к Микко. — В Колтушах долго был?
- Нет, только переночевал. У тёти Кати тоже тесно, а с едой хуже.
- Какие части там стоят?
- Не знаю, не спросишь…
- Танки, пушки на улицах есть?
- Есть. И танки, и пушки.
- Танков много?
- Много.
- А пушек?
- Не очень.
- Значит, танков больше?
- Да, больше.
- Хорошо, молодец, — похвалил мальчика. А сейчас куда и к кому путь держишь?
- К тёте Христине в Никитола. Подкормлюсь у неё немного.
- Подкормись, — одобрил его намерение обер–лейтенант. И попросил. — Расскажи солдатам, что ел русский мальчик, который сидел на снегу.
- Какой мальчик?
- Про которого ты рассказывал, что он сидел на снегу и что–то ел. Вспомнил?
- А–а, — догадался Микко к чему клонит офицер. — Так это ещё в прошлую зиму было.
- Не важно в прошлую или в эту. Солдаты здесь недавно, ещё не слышали, а им полезно такое знать. Рассказывай и подробно, — потребовал офицер.
- Шёл я тогда из Куйвози в Лесколово. — Микко говорил, а лейтенант переводил. — Смотрю на сугробе возле дороги, парень сидит, постарше меня, и что–то ест. Вроде как лопата в руках у него, только короткая и толстая. Подошёл ближе, смотрю: он на собаке сидит, ногу заднюю от неё отрубленную грызет. Собака вся белая, в инее. Наверно всю ночь пролежала. Топором стружек на ноге наделает, отгрызает стружки и жуёт. Я как увидел топор, так перепугался… Ну, думаю, сейчас он меня топором зарубит… И меня съест. Сильно испугался. Хорошо на лыжах был. Не помню, как Лесколово проскочил. Опомнился уже в Верхних Осельках.
Солдаты брезгливо рассмеялись, отплевываясь. Одного, невысокого круглолицего крепыша, чуть не стошнило.
- Вот тебе за усердие, — офицер подал Микко плитку эрзац–шоколада. — В другой раз больше разглядишь, больше расскажешь, больше получишь. Хочешь много продуктов и много денег?
- Хочу.
- Тогда внимательно смотри, что и как у русских, хорошенько запоминай и мне рассказывай. Тогда дам тебе много продуктов и много денег.
- Память у меня не очень хорошая. От голода. И часовые там везде. Чуть что, стреляют без предупреждения, по строгости законов военного времени.
- Ну, в тебя, в ребёнка, вряд ли станут стрелять, — не поддержал его боязливости офицер. И фельдфебелю. — Отведи его, пусть покормят и с собой что–нибудь дадут. А то помрёт союзник с голоду, после изысканных русских деликатесов из мороженой собачатины. И под хохот подчинённых вышел из блиндажа.
Фельдфебель продовольственный вопрос разрешил по–своему.
- На, руди, — кинул на стол пачку галет. — Ешь, но больше не рассказывай такого после завтрака.
Микко поблагодарил и аккуратно уложил в торбу.
- Отведи его на кухню, если есть чем, пусть покормят и хлеба с собой дадут, — это фельдфебель уже Веберу. — Поест, и сразу же бегом отсюда, не место ему здесь. И скажи обер–лейтенант приказал выдать мальчику сухой паёк. Что выдадут, принесёшь сюда.
- Яволь.
На «руди–рыжего» Микко отреагировал спокойно, хотя и был русым: что с этих немцев возьмёшь, для них всякий финн будь то белокурый карел или черноголовый остяк, всё равно «рыжий».
Медленно рассасывая кусочек пластилиноподобного эрзац–шоколада, идёт Микко по широко расчищенному и хорошо укатанному шоссе. Немцы и финны за дорогами следят, тут иного не скажешь. У дуплистой осины возле дороги останавливается, справляет малую нужду. И одновременно с этим действом запускает руку в дупло, вынимает оттуда ольховую веточку и два прутика, берёзовый и осиновый. На ольховой веточке три побега.
«Лыжи в тайнике номер три». Повертел берёзовый и осиновый прутики, расшифровал и их значение: «Углубиться в тыл противника и переместиться в расположение финских воинских частей. До выхода в расположение финнов, в населённых пунктах останавливаться только на ночлег. В первых двух по ходу движения населённых пунктах не останавливаться даже на краткий отдых. В пути вести маршрутную разведку».
Застегнул штаны и пальто и используя естественные при этом движения и боковое зрение осмотрелся. Никого. Достал из кармана пальто еловую шишку, сломал её пополам и верхнюю часть опустил в дупло: «у меня всё в порядке». Ещё раз осмотрелся. Всё спокойно. Вышел на дорогу.