Мятым шелком морщились вдалеке итальянские Альпы. Небо было чистым, ни одно облако не скрывало пронзительно-синие кляксы ледниковых озер внизу, темные штрихи горных рек, зелень альпийских лесов. В прежней жизни он много раз видел эту панораму. И вот снова летел над ней. Пассажиры устали. Полет был долгим.

— Минуту внимания, леди и джентльмены. Справа по борту нашего лайнера открывается вид на Альпы. Через десять минут самолет начнет снижение. Венеция встречает нас на редкость теплой для этого сезона погодой. Гроза ушла, небо очистилось, и мы наверстали упущенное время. Вскоре перед вами откроется прекрасный вид на город. Для тех, кто хочет перевести часы, сообщаю местное время: двадцать минут пятого. Просим всех занять свои места и пристегнуть ремни.

Полет, длившийся более двенадцати часов, подходил к концу. Все это время он не спал.

Десять лет, думал Тео. Десять лет одиночества и тоски, а теперь она где-то внизу, совсем близко, в том самом городе, куда он мечтал ее увезти. В кармане лежало письмо Джулии. Он развернул листок, хотя письмо давно впечаталось в его мозг.

Мы нашли вас обоих, и это главное, — писал Рохан, а Джулия продолжала: — Приезжай, Тео, пожалуйста, приезжай. Довольно с нее страданий. Приезжай хотя бы потому, что она хочет тебя видеть. Каждый ее день, каждый ее вздох на протяжении всех этих лет был омрачен потерей. Возвращайся!

И теперь он летел, летел сквозь свет, над океанами, оставив все, вышел за синюю калитку и, не обернувшись, зашагал прочь, держа в руке саквояж, в котором лежал цветок из храма с сомкнутыми лепестками. Он летел над Индией и Ближним Востоком, не обращая внимания на еду, что предлагали стюардессы, не заботясь о войнах других народов далеко внизу. Он слишком долго нес в самом себе войну, которую не он начал, но за которую заплатил годами собственной жизни и жизнью других, и больше он не хочет нести ее. Пусть другие подхватят эту ношу. Он снова достал небольшую статью, вырезанную Роханом из газеты.

Забытая война в картинах художницы из Шри-Ланки

Нулани Мендис, родившаяся на Шри-Ланке, создает потрясающие абстрактные картины. Написанные в красках ее родины, люминесцентно-синих, изумрудных, золотистых тонах, эти картины несут на себе печать войны. На одном из полотен в размытом пятне угадывается фигура под слепящим электрическим светом. Штрихи сверху выглядят стежками; бледные линии напоминают удавку. Разноцветные брызги жгучей боли, словно гвозди, вбиты в другой холст. На единственной картине, которой художница вместо номера дала название — «Клавиша с буквой Е», — маленькая клавиша пишущей машинки будто врезана в слой краски, как тавро в кожу животного. Эта завораживающая, тонкая вещь сразу нашла покупателя. На вопросы о своей работе Нулани Мендис лишь с улыбкой отвечала, что ей приятны лестные отзывы публики. И только. Зрителю остается гадать: связаны прекрасные картины с трагедией ее родного острова или, быть может, это художественная формулировка ее феминистского кредо? А впрочем, как говорит хозяйка галереи Элисон Филдинг, — какая разница? Это просто очень, очень хорошие картины.

Тео смотрел на две иллюстрации к заметке — цветные фотографии картин, с нежностью читал и перечитывал название под одной из них. В его пишущей машинке всегда западала клавиша «Е». Он и забыл, как это выводило его из себя. Улыбнувшись, Тео перевел взгляд на гряду Альп за окном. Его переполняла радость. Наверное, Нулани слышала его проклятия, когда рисовала в углу веранды. Джулия сказала, что Нулани отчаянно хочет его увидеть и столь же сильно боится. Она уже в Венеции. И боится.

Она боится, что ты не появишься, — писала Джулия, — что все это обман, а на самом деле тебя нет в живых. Ее страх можно понять — она так давно смирилась с тем, что никогда больше не увидит тебя. Она столько лет мечтала о тебе, без надежды на встречу, что ошибки просто не вынесет. А еще, представь, она боится, что постарела. О нет, Тео, она не постарела. Наша девочка так же прекрасна, как и прежде, хотя теперь и совсем взрослая.

С волнением он думал, понравится ли он ей теперь. Как жила она все эти годы, пока он упивался жалостью к себе? Тео чувствовал себя маленьким, пристыженным, думая о ее мужестве, о том, что его заботили только собственные потери, собственная боль. Теперь он старик, думал Тео, намного старше, чем когда она впервые увидела его. Старик и калека. Он поежился. Так он и написал Джулии, но она только посмеялась в ответ: Для Нулани это не имеет значения, Тео, боюсь, ты даже не в силах понять, как сильно она тосковала по тебе. И думаю, ты не в состоянии даже вообразить, какой женщиной стала она. Сам увидишь.

И вот он здесь, с цветком из храма. Лайнер пошел на снижение. Задумавшись, Тео не заметил, как открылся вид на лагуну, засверкал купол Сан-Марко. Звук моторов изменился, когда самолет накренился в сторону острова Торчелло с его Византийской башней и высохшими болотами, где когда-то роились москиты. И вот наконец город на воде. Прямо под ним, прекрасное полотно, шедевр Ренессанса, поднимающийся из воды. От счастья сдавило горло. Это не его дом, но откуда тогда чувство, будто он вернулся домой?