1

С 1871 года по 1888 год военно-морской флот действовал под руководством армейских генералов. В 1871 году генерал-лейтенант фон Штош заменил принца Адальберта на посту начальника морских сил и одновременно взял на себя руководство морским департаментом военного министерства. С 1883 года главой адмиралтейства стал генерал фон Каприви, который оставался на этом посту до начала эры Вильгельма Второго.

Когда в 1867 году на наших кораблях спустили красивый флаг с орлом{14}, а вместо него подняли флаг Северо-Германского Союза, похожий на английский, мы, гардемарины, пожалели об исчезновении прусского флага, но, предчувствуя великий исторический переворот, осушили свои бокалы в противоречивом настроении. 1871 год еще больше отодвинул прусские воспоминания, мы стали офицерами императора, а военный флот получил черно-бело-красную кокарду.

С ганзейцами мы, военные моряки, были в хороших отношениях еще тогда, когда они были враждебно настроены к Пруссии и отвергали ее армию. В 1871 году я служил лейтенантом на сторожевом корабле «Блиц», который был послан Пруссией на Эльбу в 1866 году в связи с аннексионистскими поползновениями Гамбурга. Этот стационер вскоре был забыт; иногда мы получали небольшие задания полицейского характера, но в основном наше присутствие было лишь демонстративным, и мы наслаждались дружбой Гамбурга, пока осенью 1872 года Штош не узнал о существовании подобного паразита и не ликвидировал это стационерство. Гамбургский порт, полный поэзии (множество парусников стояло тогда вдоль набережной, ибо бассейны еще не были построены), имел характер исключительно импортной гавани. Судоходство находилось в основном в английских руках и чувствовалось, что главная германская гавань еще недавно служила агентурой Англии. Лишь в 1895 году германский флаг впервые взял в Гамбургской гавани верх над британским.

В те же дни, когда «Блиц» стоял на Эльбе, гамбургские купцы пассивно ориентировались на Англию, от которой находились в полной зависимости, поскольку Германия во всяком случае должна была ввозить кофе и табак, поэтому гамбуржцы еще долго (до 1888 года) боролись против вхождения в Таможенный союз{15}.

Штош с самого начала исходил из того, чтобы расширить морские интересы Германии, укрепить и защитить германизм и германский труд во всем мире. Для меня, бывшего тогда старшим офицером канонерки «Блиц», эта политика проявилась в том, что я получил приказ защищать судоходство.

Наряду с более важными вещами немецкий сельдяной промысел был сведен на нет столетиями слабости и бедности. Лишь Штош оказал содействие первому акционерному обществу для ловли сельди, образовавшемуся в Эмдене. Общество работало в убыток, так как наши порты были расположены на большем расстоянии от мест ловли, чем заграничные, а налог в один талер с тонны сельди, введенный еще при Фридрихе в Восточно-Фризской области, закрывал путь к процветанию этого молодого общества с его еще неопытным персоналом. Перед мировой войной мы, к сожалению, ввозили еще более чем на сто миллионов марок рыбы, главным образом сельди.

Предложение о некотором повышении таможенных ставок было отвергнуто под лозунгом «Селедка-бедняку», хотя оно почти не сказалось бы на стоимости сельди в розничной продаже. Ведь одна только перепродажа сельди на пути из Эмдена в Берлин уже удваивала ее цену.

Пять эмденских судовладельцев, первыми отважившиеся заняться ловлей сельди, потребовали военной охраны, ибо они опасались покушения на их жизнь и сети со стороны шотландских и голландских рыбаков, сотни которых издавна промышляли в этих местах. Кроме этого, наша старая деревянная канонерская лодка должна была одновременно вести исследовательскую работу и изучать движение косяков сельди. Из-за поломки мачты мы пришли на место лова с опозданием; здесь, под 60 градусов северной широты, в июне даже в полночь было светло, как днем, но когда мы стали искать наших подзащитных в спокойном море, усеянном голландскими и шотландскими рыболовными судами (среди них было также несколько французов), то не смогли найти их в течение нескольких дней. Наконец мы заметили несколько люгеров, соответствовавших имевшемуся у нас описанию, и разглядели в подзорные трубы черно-бело-красную полосу, являвшуюся их отличительным признаком. Однако когда мы направились к ним, ближайшее судно поставило паруса и стало удаляться; мы выстрелили по судну так, чтобы снаряд пролетел над ним, после чего паруса были убраны. На наш вопрос, почему они скрывают свою принадлежность Германии, рыбаки ответили, что положение казалось им слишком неопределенным и они рисковали тем, что иностранцы пройдут по сетям и разорвут их. Наши добрые эмденцы плавали под голландским флагом и стеснялись поднять немецкий. Капитаны наших рыболовных судов происходили из пограничных с Голландией местностей. В Лервике мы встретили одно судно, капитан которого при нашем приближении поднял голландский флаг и любезно доставил к нам на борт бочку сельдей, после чего немедленно удалился и исчез. Офицер стоявшего там голландского военного корабля рассказал нам впоследствии, что это судно, выдававшее себя теперь за немецкое, еще накануне явилось в порт в качестве голландского, и капитан его потребовал врача и медикаментов с голландского корабля. Общество для ловли сельди само рекомендовало этот оригинальный метод своим служащим.

Таким образом, мы воочию увидели, каким робким становится народ, лишенный могущества на море, и сколь недоступны были для нас дары моря. Это происходило вскоре после угроз Пальмерстона рассматривать всякое судно, идущее под германским флагом, как пиратское{16}. Когда в том же (1872) году мы находились близ Амрума, несколько финкенвердерских катеров спряталось за островом, потому что море было усеяно 80 или 90 судами английского рыболовного флота Северного моря. Мы посоветовали финкенвердерцам выйти в море, ибо ничто не было бы для нас так приятно, как поимка одного из этих иностранных рыбаков при нарушении границ трехмильной зоны. Но финкенвердерцы ответили, что не могут решиться на это, ибо мы не вечно останемся в этих местах, чтобы защищать их. Так обстояло дело с национальной гордостью и престижем у наших же берегов. Как мы опустились со времен Ганзы!

Стремление Штоша распространить германские морские интересы во всех направлениях с самого начала наталкивалось на значительные трудности. Заграничная служба требовала почти всех наличных сил флота.

Однако каждый командир, действовавший за границей, мог рассчитывать на поддержку Штоша даже и в тех нередких случаях, когда вследствие отсутствия телеграфных кабелей ему приходилось самостоятельно принимать ответственные решения. При этом не обходилось без трений с рейхсканцлером. В 1873 году, когда я был вахтенным офицером на «Фридрихе Карле», мы получили приказ взять под свою защиту немцев, проживавших в приморских городах южной Испании, где происходила гражданская война{17}. При этом мы задержали захваченные инсургентами сторожевые корабли, шедшие под красным флагом; Бисмарк не одобрил даже и этой меры. Когда наш командир – капитан Вернер – по просьбе немцев и испанского городского управления Малаги захватил совместно с британским броненосным кораблем «Суифтшюр» корабли инсургентов «Альманса» и «Виктория», бомбардировавшие приморские города, и доставил в Картахену команды этих кораблей вместе с их вожаком генералом Контрерасом, из Берлина пришел приказ о том, что Вернер смещается со своего поста, а наша эскадра должна покинуть рейд Картахены. Как мы узнали впоследствии, Штош и Мольтке выступали в Берлине в защиту Вернера, но Бисмарк настоял на его смещении и даже хотел предать его военному суду.

В Картахене мы действовали совместно с британскими кораблями, которые мы должны были теперь постыдно покинуть. В Гибралтаре Вернера заменил другой командир. Покидая борт корабля, он прочел нам несколько писем Штоша и добавил от себя: Вот что пишет мне этот человек, чем и выразил свое возмущение.

Наш престиж, стоявший до этого очень высоко (достаточно было, чтобы показался наш флаг, как по находившемуся в руках мятежников побережью распространялась весть: «Federico Carlos» esta aqui{18}, и все моментально успокаивалось), после дезавуирования Вернера упал настолько, что впоследствии мы имели большие неприятности, притом не только с повстанцами. Если прежде многие немцы помнили о своей национальной принадлежности и число лиц, занесенных в консульские списки, непрерывно возрастало, а в Малаге увеличилось за три дня в восемь раз, то после этого немцы стали повсеместно подвергаться дурному обращению, а в Малаге их даже ограбили. Тогда мы получили приказ принять меры против укрепленной Картахены.

С военной точки зрения, «Фридриху Карлу» и одной канонерской лодке было трудно сделать это. Наш новый командир послал Штошу ответную телеграмму, в которой выразил сомнение в возможности выполнить приказ с имевшимися в наличии силами.

Ответ Штоша отличался характерной для него классической резкостью: Другие корабли готовы выйти на помощь, но нужно помнить, что воюют не корабли, а люди. Тогда мы направились к Картахене, и приказ был быстро приведен в исполнение. Однако наш престиж сильно упал на всем побережье, и это не осталось без последствий, в том числе и экономических.

Англичане никогда не оставляли офицера без военной и политической поддержки независимо от того, выходили ли его действия за поставленные рамки или нет. Будь то уничтожение турецкого флота в Наваринском бою или борьба за форты Таку, бегство дочери занзибарского султана или подготовка убийства{19} (например, сэра Роджера Кеземента), случай с «Кингом Стефаном»{}n» или даже баралонгское убийство{}n» (которое они, вероятно, осуждали, хотя и тайно) – англичане принципиально защищают своих людей, чтобы поднять во всем мире уважение к каждому британцу и развить среди своих стремление проявлять инициативу.

Британские заграничные представительства пользуются свободой действий, но сомнительные предприятия из осторожности осуществляются не главами миссий, а вспомогательными органами. У нас же неизменно соблюдается иерархический порядок.

Во всяком случае нам, молодым морякам, были неизвестны мотивы Бисмарка, а отстранение Вернера казалось непонятным; по нашему мнению, законное испанское правительство было бы только обрадовано, если бы защита достаточно тогда значительных интересов Германии на южном побережье ослабила инсургентов. Впрочем, этот инцидент не уменьшил нашего уважения к Бисмарку, как не уменьшили его и другие столкновения канцлера со Штошем. Его своеобразное величие имело, пожалуй, тот недостаток, что среди нас, морских офицеров, как и вообще в Германии, не особенно развилось занятие политикой, ибо нам казалось, что старый мастер ее, подаривший нам Империю, заранее позаботился обо всем, что имело к ней отношение.

К тому же для занятия политикой у нас не хватало времени. Вторым принципом Штоша (первым являлось расширение германских морских интересов) было: научить флот работать. Я не хочу сказать, что он научил его работать без ошибок, что было невозможно для народа, чуждавшегося моря, я имею в виду работу вообще. Чем более зрелым становился флот и чем глубже осознавал наш народ великое культурное значение моря, тем более богатые плоды приносило это умение работать. Я вспоминаю удивленные замечания английских офицеров, которые я услышал в 1890 году, когда наши старые ящики стояли в гавани Мальты рядом с современными кораблями англичан, причем служба и учение на них продолжались весь день; если бы англичане заставили своих матросов делать то же, это кончилось бы мятежом. Они не могли понять этого упорного труда тем более, что короткий срок службы в германском флоте снижал ее результаты.

 

2

За год до этого наш десантный отряд прошел церемониальным маршем перед королевой в Осборнском парке. Британские морские офицеры с удивлением говорили: Да это солдаты. Это впечатление было не совсем правильным, но весьма характерным.

Во времена принца Адальберта во флоте тщательно следили за тем, чтобы перенятая у англичан форма имела морской, а не армейский вид; так, например, когда принц обходил фронт, моряки должны были стоять широко расставив ноги и сдвинув на затылок светлые бескозырки; всякий, ступавший на верхнюю палубу, приветствовал флаг; на борту корабля матрос приветствовал офицера, снимая бескозырку, а унтер-офицер – приподнимая ее; для всего этого существовал целый этикет; однако стоять в струнку не полагалось.

Во время парусных учений также невозможно было держать руки по швам. У матросов была тяжелая и опасная для жизни, но самостоятельная работа, а унтер-офицеры зачастую действовали на топах по своему усмотрению. Когда начиналась качка, каждый действовал на собственный риск. Во времена парусного флота на кораблях не было однообразной армейской муштры.

Зимой 1870 года, когда мы стояли на внутреннем рейде Вильгельмсгафена со снятым такелажем, нас, однако, муштровали, как уже указывалось, до изнеможения. При генерале же Штоше солдатское направление чрезмерно усилилось. Некоторые старые офицеры стали ворчать: в Пруссии оставался еще уголок, в котором можно было жить, таким уголком был флот; но это, видно, стало кому-то невтерпеж. Находились, однако, и такие, которые, стремясь быть на хорошем счету, занимались обучением пехотному строю и муштровкой больше, нежели того желал сам Штош. Малая привлекательность флота заставляла его пополнять офицерский состав непригодными лицами. Наряду с невозможностью проводить в тогдашнем флоте тактические учения это обстоятельство обусловило тот факт, что в начале XX столетия среди наших адмиралов редко попадались выдающиеся личности.

Сам Штош был остер, как нож. Во время инспекторских осмотров он доставлял нам немало удовольствия своими грубыми замечаниями, которые часто попадали не в бровь, а в глаз. Мне вспоминается его речь по окончании одного осмотра, которая начиналась лапидарными словами: От командира до последнего юнги – водянистый суп. В то лето командир имел честь и несчастье в течение четырех недель возить на своем корабле принца Фридриха Карла. Штош считал подобный визит вредным для службы. Благодаря его мощному вмешательству в организацию флота он взял в свои руки не только управление этим ведомством, но и власть военного командования почти во всей ее полноте, а потому легко устранил внутренние затруднения.

Старопрусский флот имел в лице своих long service men{22}, отбывавших 12-летнюю службу, таких моряков, какими мы впоследствии никогда не располагали. Штош ввел 3-летний, вернее 2?-летний, срок службы и придерживался его строже, чем было полезно для нужд флота. Частый отпуск специалистов и краткость сроков, дававшихся на подготовку к плаванию, делали невозможным выполнение требований адмиралтейства, несмотря на усердие личного состава. Уничтожение категории унтер-офицеров поставило нас в прямо-таки опасное положение. Весь штурманский персонал был упразднен и заменен рядовыми, так что на деле офицерам приходилось выполнять обязанности штурманских унтер-офицеров.

Это удаление необходимых специалистов и слишком краткий для обучения морскому делу 2? -летний срок службы никак не соответствовали специфике материальной части и личного состава флота; в то же время обучению на суше придавалось чрезмерно большое значение. Летние эскадры создавались только в мае, причем от них сразу же требовали самых высоких показателей; осенью же их расформировывали, прежде чем они успевали чего-либо достичь; моряков списывали на берег в так называемые кадровые дивизионы, но не распределяли по категориям, как мы делали потом, а рассматривали эти отряды как своего рода полки. Для боевых и в особенности для эскадренных учений на протяжении короткого летнего плавания просто не хватало времени и приходилось ограничиваться самой поверхностной предварительной подготовкой. Один адмирал говаривал, что обучать моряков эскадренному бою – значит строить на песке. Впрочем, вызванную этим обстоятельством задержку в развитии практического использования флота следует поставить в вину не одному только Штошу. После эскадренных учений 1883 года, которые должны были доказать достаточность кратких сроков, дававшихся для подготовки кораблей к плаванию, командиры (кроме одного) и сам генерал согласились с этим положением. Эти суждения показывают недостаточность военно-морской подготовки старых морских офицеров; впрочем, тогда это и не могло быть иначе.

На корабли была перенесена строгая (в армейском смысле слова) караульная служба, которая съедала время и силы, не принося никакой пользы. Введенный Штошем мундир с гусарской пелериной мы должны были носить во время вахты даже в тропиках, пока один офицер не потерял сознания на капитанском мостике; тогда снова появилась белая форма для тропиков. Далее, была введена мобилизация по армейскому образцу. Раньше подготовка судов к плаванию продолжалась несколько недель, впоследствии же мы от нее фактически отказались и стали держать корабли, так сказать, на постоянной военной службе. Штош же объявил, что если для мобилизации полка достаточно трех дней, то этот срок достаточен и для кораблей; что сложный микрокосм судовой техники с его многообразными потребностями и нуждами далеко еще не превращается в организм, если все материалы доставляются на корабль в течение трех дней, считалось в те времена совершенно несущественным. Штош никогда не был моряком, а его не всегда удачно подбиравшиеся советники не пытались сделать его мировоззрение из армейского флотским и не противоречили ему, когда это было необходимо. Отдавалось слишком много приказов и задавалось слишком мало вопросов, а потому гибель корабля «Дер гроссер Курфюрст» (1878 г) {23}, вызванная отчасти введением армейских порядков во флоте, вызвала бурю критики. С этого момента стали обращать больше внимания на специфику морского дела и корабельного организма. Впоследствии я и Каприви улучшили условия подготовки моряков; наряду с этим уменьшилась (насколько это позволял чрезмерно короткий срок службы) текучесть личного состава.

В основу организации созданной им в Киле морской академии Штош положил правильную мысль о том, что общая подготовка и самостоятельная работа слушателей важнее изучения специальных дисциплин. Много внимания уделялось математике; изучалась также философия, естествознание (особенно жизнь моря, благодаря чему мы привозили из наших плаваний много экспонатов для музеев), а также астрономия, которую можно, впрочем, причислить к специальным дисциплинам. История морских войн изучалась тогда недостаточно, из курса морского права можно было вынести довольно мало, а политическая экономия была введена только когда я пришел к руководству флотом. С течением времени академия приобрела более специальный характер, хотя я всегда опасался того, что она превратится в своего рода подготовительное отделение академии генерального штаба или станет выпускать ученых, ставящих чистую теорию выше практики. Я старался также, чтобы во всех училищах, включая академию, материально-техническая учеба в основном была перенесена на специальные курсы, которые лучше передают быстрые изменения в тактике, чем академия, располагающая ограниченным количеством времени и моделей. Изучение научной части программ по судостроению и пароходной механике давало в морских учебных заведениях лучшие результаты, нежели материально-техническая учеба. Офицер не должен быть конструктором, но он должен быть способен судить о конструкциях. Техника в настоящее время настолько специализирована, что сам конструктор не разбирается во всех деталях. К тому же мышление техника-специалиста не всегда приспособлено к разрешению других задач. Правда, во главе крупных предприятий иногда стоят техники с широким кругозором, которые совершают великие дела, однако организаторская жилка чаще встречается у юристов и купцов. Морскому же офицеру, занимающему крупный пост, наряду с военными вопросами (в особенности вопросами все усложняющейся тактики) приходится заниматься совершенно иными организационными, международно-правовыми и политическими материями. Старший офицерский состав флота должен проводить часть своей жизни на чужбине. Высшая математика, являющаяся столь ценной гимнастикой для ума, таит в себе некоторую опасность для этих офицеров. Своей неисчерпаемостью она чересчур поглощает человека, а своей точностью может (подобно всякой теории) привести его к тому, что он станет недооценивать факторы, не поддающиеся учету, и забудет, что военное искусство это не логическая наука, а интуиция, которой обладают прежде всего сильные натуры. Поэтому офицеров, готовящихся к занятию высших постов, не следует учить так, как учат специалистов. Хорошо, конечно, если они работали в какой-либо специальной области и знают, что это значит и какая сумма знаний и духовных сил для того требуется; однако их собственная линия должна отличаться от технической{24}.

Система специализации становилась все более опасной для флота. Поэтому я считаю штошевскую систему подготовки кадров с широким кругозором совершенно правильной.

Стремясь добиться единообразия между флотом и армией, Штош создал сословие морских генштабистов и присвоил сотрудникам организованного им морского генерального штаба особые знаки отличия, наподобие «академического галуна» генерального штаба армии. Однако морской офицер не должен надолго расставаться с кораблем, чтобы не забывать искусства кораблевождения. Кроме того, фронтовая служба во флоте является более многосторонней, чем в армии. В армии генеральный штаб, как и иерархия командиров, является такой нервной системой, которая пронизывает весь организм, и служит своего рода перестраховкой для командования, обеспеченной личной связью офицеров штаба корпуса с генеральным штабом. Во флоте же такая нервная система немыслима. Проблемы взаимодействия крупных масс, построения и т.д. здесь отпадают; тут приходится руководить немногочисленными индивидуумами-кораблями; даже и в век радио командир должен быть единоначальником на своем корабле; начальник же штаба эскадры, как и раньше, не может иметь сотрудников, поддерживающих связь с периферией. По этому созданное Штошем сословие офицеров морского генерального штаба было ликвидировано; в настоящее время к генеральному штабу прикомандировываются преимущественно фронтовики{25}.

Насколько Штош был проникнут армейским мировоззрением, показывает и его план создания флота, составленный им при вступлении в должность. Его судостроительная программа ставила во главу угла создание небольшого, собранного в кулак флота для вылазок («вылазка» – понятие армейское); остальные же корабли он думал распределить вдоль всего побережья как своего рода гарнизон. Выполнение этого плана потребовало бы строительства плоскодонных кораблей для балтийских гаваней, своего рода гибридов флота с береговой обороной, не имеющих определенного характера. Мысль о рассредоточении части сил вдоль всего побережья была неудачной – в случае необходимости нанести удар их пришлось бы собирать отовсюду. Принятая в армии система распределения сил не подходит для флота, ибо корабль по существу своему является орудием нападения. Но Штош властно отвергал подобные соображения.

 

3

Если создание имперского флота затруднялось довлеющим над ним престижем армии, то, с другой стороны, Штош, как я уже указывал, опередил свою эпоху, энергично взявшись за укрепление нашей репутации на море, сведенной на нет столетиями упадка. Штош придавал большое значение наличию крейсеров на заграничных станциях и для своего времени был прав. В Южной Америке, Китае и Японии и ряде других стран государственная организация еще не была развита настолько, чтобы достаточно было дипломатических или консульских представительств, поэтому необходимо было держать определенные силы на местах.

Уже в семидесятых годах Штош был убежден в том, что нам нужно приобрести колонии и что мы не сможем существовать без расширения своих границ. Он считал, что расцвет молодой Империи будет кратковременным, если мы не сможем в последний момент исправить свое исторически неблагоприятное положение на море. В то время нам было легче обзавестись колониями, чем позднее. Наряду с колониальными надеждами флот был проникнут стремлением к познанию мирового хозяйства, ибо собирание информации консульской службой было еще слабо развито. Когда в 1872 году мы вышли в плавание на «Фридрихе Карле», нам было дано задание исследовать и сообщить о характере всех мест, куда заходил корабль, и о том хозяйственном значении, которое они могли приобрести для нас. Я еще помню свое обследование одного из островов Зеленого Мыса (Порто Гранде), оказавшегося почти бесплодным (утесы да несколько пальм), но представлявшего собой идеальную угольную станцию на пути между Капштадтом, Европой и Южной Америкой. При посещении Кюрасао у нас также было впечатление, что правительство имеет в виду купить этот остров; возможно, что посещение Гавайских островов, куда нас послали на следующий год, тоже было связано с подобными планами. Однако в семидесятых годах Германия еще не понимала подобных стремлений. В вопиющем противоречии с нашим политическим престижем стоял и тот позорный факт, что мы вынуждены были допускать эмиграцию значительной части прироста нашего населения, не располагая еще возможностью вывозить товары вместо людей. Штош занимался этими вопросами имперской политики, имевшими отношение к морю, особенно же развитием нашего жалкого торгового флота. Он натолкнулся на сильное сопротивление, но все же добился того, что решение комиссии бундесрата было выдержано в нужном ему духе; чтобы поднять свое значение, он использовал гидрографическое управление, береговую охрану и свои связи с посланниками ганзейских городов.

Мореходные училища, в которых военный флот заинтересован как в источнике пополнения личного состава, промер глубин, меры и веса, установка светящихся буев, рыболовство, о котором я уже говорил, – вот область деятельности этого неутомимого человека. Он без колебаний сломал старый обычай отдавать предпочтение иностранной технике, особенно английской. Хотя тогдашняя юность германской промышленности ярко отражалась в так называемых детских болезнях материальной части, действия нашего старого шефа были полностью оправданы последующим развитием.

В общем Штош совершил великие дела. Он поднял порвавшуюся нить Ганзы и был первым, кто стал создавать для Германии будущее за морями. Он сделал также многое для того, чтобы поднять боевой дух флота. Тогда делались ошибки, но о баловстве никто еще не думал; работа характеризовалась величайшей серьезностью.