Глава X

Герой Октября222

1

Уже с утра по городу распространился слух, что сегодня будут освобождать политических заключенных. К тюрьмам встретить политических спешили их родственники и знакомые, делегации московских предприятий и просто любопытные.

У Бутырок часам к трем скопилась порядочная толпа. Пришли рабочие авиационного завода «Дукс», табачной фабрики «Ява», кондитерской фабрики «Сиу», кинофабрики братьев Патэ, ближайшего трамвайного депо.

К воротам тюрьмы, непрерывно сигналя, медленно продвигался сквозь толпу грузовик с вооруженными солдатами и рабочими.

Командир в сопровождении нескольких бойцов, соскочивших с грузовика, прошел в тюрьму. Минут тридцать-сорок томительного ожидания, и из проходной показались первые заключенные. Толпа встретила их восторженными криками.

Последними покидали тюрьму каторжане. Какое-то время ушло на снятие кандалов.

В арестантской одежде, с полупустой котомкой за плечами, изможденный, но сияющий от счастья, шел Феликс Эдмундович Дзержинский. Рядом товарищ по заключению, коренастый латыш Ян Эрнестович Рудзутак.

Появление каторжан вызвало новый взрыв овации. Освобожденных несли на руках. Чьи-то руки подхватили и Дзержинского. В следующую минуту он оказался на грузовике. Рабочие, солдаты, студенты и освобожденные политзаключенные стояли в кузове, тесно прижавшись друг к другу. Хорошо, что он у борта. Все будет видеть, и не так душно.

— Куда мы едем? — спросил Феликс Эдмундович стоявшего рядом студента.

— На заседание Московского Совета рабочих депутатов!

Автомобиль медленно пробирался среди ликующей толпы. Проехали Малую Дмитровку, обогнули Страстной монастырь. и выехали на Тверскую. Чем ближе к центру, тем гуще становилась толпа. На Скобелевской площади митинг. Дзержинского и его товарищей в тюремной одежде шумно приветствуют.

И Феликс Эдмундович произносит короткую, взволнованную речь. Первую речь на свободе после долгих лет тюрьмы. Как много хочется сказать, но машина трогается и медленно пробирается дальше.

И вот уже здание Городской думы, где идет заседание Московского Совета, и Дзержинский, все еще в арестантской одежде, выступает перед депутатами московских фабрик и заводов.

Окончилось заседание. На улице Феликс Эдмундович неожиданно встретил Новикова.

— Вы куда?

— Я с вами, Феликс Эдмундович!

— Ну, нам не но пути. Я иду в Московский комитет большевиков, а вы анархист.

— Да, но вы выиграли пари. Теперь я ваш «раб» и обязан следовать за своим «господином». А если серьезно, то я хочу стать большевиком и прошу вашей помощи.

— Тогда пошли, — весело сказал Дзержинский.

В Московском комитете Новиков заявил о своем разочаровании в анархизме и желании вступить в партию большевиков. И после поручительства Дзержинского был принят.

Поздним вечером, едва держась на ногах от усталости, Феликс Эдмундович остановился в Кривом переулке у дома № 8 и постучал в дверь.

— Войдите, — раздался женский голос.

— Принимаете? — спросил Феликс Эдмундович.

В следующий момент он уже обнимал бросившихся к нему сестру и племянницу.

На следующий день Ядвига Эдмундовна принесла брату из Польского комитета помощи беженцам костюм и пальто.

— Теперь я чувствую себя по-настоящему свободным человеком, — говорил Дзержинский, сбрасывая арестантскую одежду.

2

В коридорах и аудиториях Петроградского женскою медицинского института толпились совсем необычные для его стен люди. Преобладали мужчины — старые и молодые. Грубые рабочие куртки перемежались солдатскими шинелями и штатскими пальто.

В вестибюле перед лекционным залом девушки-медички и курсантки-бестужевки регистрировали делегатов, прибывших на VII (Апрельскую) конференцию Российской социал-демократической рабочей партии большевиков.

— Вы, товарищ, от какой организации? — спросила девушка-регистратор.

— От Московской!

Не успел Дзержинский зарегистрироваться, как сразу оказался в объятиях старых товарищей. Тут были его однодельцы Иосиф Уншлихт и Софья Пшедецкая, успевшие вернуться из Сибири, соратник по подполью Эдвард Прухняк, Юлиан Лещинский — с ним вместе голодали в Орловской тюрьме — и многие другие.

— Ну, Юзеф, тебя не сразу узнаешь. Остригся наголо, без бороды, — говорил Прухняк.

— Должна сказать, что солдатская шинель, фуражка и сапоги тебе очень к лицу, — вмешалась Пшедецкая, — но откуда они у тебя? Насколько мне известно, ты никогда в армии не служил.

— Дело в том, — отвечал Дзержинский, — что Московский комитет ввел меня в комиссию по восстановлению большевистских организаций в армии и созданию Красной гвардии. Мне приходится часто выступать перед солдатами; вот товарищи и одели меня соответствующим образом.

Беседу прервал звонок, приглашающий делегатов в зал.

Феликс Эдмундович с напряженным вниманием вслушивался в доклад Ленина о текущем моменте. Владимир Ильич развивал идеи, заложенные в его Апрельских тезисах. Борьба за перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, лозунг «Вся власть Советам!», прекращение империалистической войны… Все это подтверждает правильность его собственных мыслей и убеждений. Смущает только вопрос о «контроле» Советов за Временным правительством.

Владимир Ильич говорит, что позиция «контроля» вредна, она предполагает оставление власти в руках буржуазного Временного правительства и создает у масс ложное представление, будто Временное правительство, пусть под нажимом, но вое же может действовать в интересах революции.

Все это так, но позиции «контроля» до приезда Ленина придерживалось Русское бюро ЦК РСДРП(б), ее разделяли многие крупные партийные работники, да и областная конференция московских большевиков, делегатом которой он был, одобрив Апрельские тезисы, все-таки внесла пункт о желательности «контроля». И поскольку буржуазное правительство существует, почему бы Советам не держать под контролем его деятельность? И Дзержинский берет слово к «порядку дня».

— Вношу предложение: заслушать доклад, выражающий иную, чем у товарища Ленина, точку зрения на текущий момент.

— Как раз это мы и собираемся сейчас сделать, — ответил председательствующий и предоставил слово для содоклада Каменеву.

Каменев говорил о том, что страна еще ве созрела для социалистической революции, следовательно, правильной тактикой будет не разрыв с Временным правительством, а контроль над ним. Его поддержал Рыков. Он тоже говорил об отсутствии в России «объективных условий» для социалистической революции, о том, что «толчок к социалистической революции должен дать Запад».

— Теперь все ясно! — говорит взволнованно Дзержинский, наклонившись к Уншлихту. — Эти люди не верят в возможность социалистической революции в России. Они ждут ее с Запада, а пока согласны поддерживать буржуазное правительство, враждебное пролетариату. Вот в чем соль пресловутого вопроса «о контроле».

Вместе с другими делегатами Дзержинский голосует за предложенную Лениным резолюцию. Он полностью поддерживал Ленина и по другим вопросам.

Но вот наступил последний день работы конференции. Администрация медицинского института разобралась наконец, что за собрание устроили там его питомцы, и категорически отказалась терпеть там дальше «большевистские сборища». Пришлось делегатам перебраться во дворец Кшесинской, где помещались Центральный и Петербургский комитеты большевиков. Там не было достаточно просторного помещения для такого большого собрания. Зато в тесноте, да не в обиде.

По национальному вопросу докладывает Сталин. Основная мысль: социал-демократия признает за всеми нациями, входящими в состав бывшей Российской империи, право на самоопределение вплоть до отделения и образования независимого национального государства.

Феликс Эдмундович волнуется. Право наций на самоопределение — с 1903 года камень преткновения в отношениях между польскими социал-демократами и большевиками. И зачем это Владимир Ильич вынес на конференцию этот вопрос? Разве так важно решать его именно сейчас, когда надо бы заботиться прежде всего о единстве пролетариата?

Дзержинский берет слово:

— Стремление к отделению от России, сепаратизм — есть стремление борьбы с социализмом. В этом мы хорошо убедились на примере всех польских националистических партий. Если мы, признав право наций на самоопределение, поддержим лозунг «независимости Польши», то этим будем только играть на руку польским националистам и шовинистам!

В перерыве к Дзержинскому подошел Ленин. Владимир Ильич взял его под руку, мягко, по-товарищески стал доказывать несостоятельность его выступления.

Нельзя путать право с обязательным отделением. Отделиться или соединиться — должны решать сами угнетенные в прошлом народы России. Ведь свобода соединения предполагает и свободу отделения. Только так Россия сможет обеспечить себе доверие и поддержку других народов. Вокруг Ленина и Дзержинского столпились делегаты, и Владимир Ильич разъяснял теперь не только Феликсу. Польские социал-демократы выдвинули лозунг интернационалистов, братского союза с пролетариями всех остальных стран, и в этом: их историческая заслуга. Польским товарищам, чтобы спасти социализм, приходилось бороться против бешеного национализма. Но нельзя же предлагать большевикам стать шовинистами, потому что-де этим можно облегчить позицию социал-демократов Польши. Для усиления интернационализма надо в России налегать на свободу отделения угнетенных наций, а в Польше подчеркивать свободу соединения.

Резолюция по национальному вопросу, написанная Лениным, принимается абсолютным большинством голосов.

Дзержинский сидел, низко опустив голову. Исхудавшее лицо, обтянутое желтой кожей, покрылось красными пятнами. В ушах звучали слова резолюции: «За всеми нациями, входящими в состав России, должно быть признано право на свободное отделение и на образование самостоятельного государства. Отрицание такого права и непринятие мер, гарантирующих его практическую осуществимость, равносильно поддержке политики захватов или аннексий». Несколькими строками ниже говорилось, что «отрицание права на свободное отделение ведет к прямому продолжению политики царизма.

Он, Дзержинский, отрицал такое право. Значит, это он «поддерживает захваты и аннексию», значит, он предлагает «продолжать политику царизма»?

Но эта резолюция принята представителями единственной в мире подлинно революционной партии и написана человеком, перед гением которого он преклоняется.

Было над чем серьезно подумать, отбросив в сторону личную обиду.

Сквозь тяжелые раздумья Дзержинский услышал, как кто-то громко произнес его фамилию. Шло выдвижение кандидатур в члены Центрального Комитета. Он чувствовал страшный упадок сил. Вот когда сказалась по-настоящему тюрьма, а после освобождения огромная перегрузка — эмоциональная и физическая, ежедневные выступления на митингах и участие в различных собраниях и конференциях. Снова открылся процесс в легких. Нет, сейчас он не в состоянии принимать на себя такую ответственную обязанность.

Дзержинский выступил с самоотводом:

— Прошу товарищей учесть, что я недавно вышел из тюрьмы, болен и не чувствую себя годным для той интенсивной работы, которая предстоит членам Центрального Комитета.

Вид Дзержинского был убедительнее его слов. Конференция удовлетворила его просьбу.

Состояние здоровья Дзержинского было настолько тяжелым, что даже в это трудное время, когда каждый боец был на счету, партия направила его в оренбургские степи в кумысолечебницу.

3

Дзержинский вновь приехал в Петроград на VI съезд РСДРП (б) в конце июля 1917 года.

Феликс Эдмундович шел с вокзала и не узнавал Петрограда. Куда девались шумные апрельские демонстрации и митинги. По притихшим улицам разъезжают казаки, поигрывая нагайками; сумрачны лица прохожих.

В газетах, наклеенных на афишных тумбах, прочел постановление Временного правительства об аресте и привлечении к суду В. И. Ленина «за государственную измену».

Еще в Москве Феликс Эдмундович узнал о расстреле Временным правительством 4 июля мирной демонстрации, проходившей под лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой министров-капиталистов!», «Хлеба, мира, свободы!» Сейчас он расспрашивал руководителя «военки» Николая Ильича Подвойского — с вокзала Дзержинский прошел прямо к нему — о подробностях этих событий и обстановке в Питере.

— Уже рано утром 5 июля юнкера разгромили нашу типографию «Труд» и редакцию «Правды». Владимир Ильич незадолго до налета заезжал в «Правду». Просто чудом они его не захватили! Разоружают рабочих и революционно настроенные полки, арестовали председателя Центробалта Павла Дыбенко и Антонова-Овсеенко, нашего представителя в Гельсингфорсе. Сидит в «Крестах», — рассказывал Николай Ильич своим характерным округлым говорком, сильно напирая на букву «о».

— Я знаю Антонова-Овсеенко по девятьсот пятому. Мы вместе работали тогда в Варшавской военно-революционной организации. Но, насколько мне помнится, последнее время он не был большевиком, — заметил Дзержинский.

— По возвращении из Парижа Антонов примкнул было к «межрайонцам». Но «Штык» — человек действия. Пока Троцкий торгуется и вырабатывает условия объединения, Антонов явился к нам в ЦК и попросил принять его в партию без всяких условий.

— Но что же с Ильичем? — нетерпеливо спрашивает Феликс Эдмундович.

— Свердлов успел увести его с Широкой, от Елизарова, на другую квартиру. И как раз вовремя. Налетевшие юнкера арестовали было Надежду Константиновну и Елизарова, но, впрочем, их вскоре отпустили. Сейчас Владимира Ильича в Петрограде уже нет. Кадетские и меньшевистско-эсеровские газеты травят Ильича, требуют его явки в суд, — продолжал Подвойский. — Вечером 7 июля состоялось узкое совещание членов ЦК по этому вопросу. Постановили: явку в суд Ильичу не разрешать. Сталин заявил: «Юнкера до тюрьмы не доведут, убьют по дороге». И что вы думаете? На следующий день к нам в «военку» является солдат-вестовой из штаба округа и рассказывает, что командующий войсками генерал Половцев именно так и инструктировал командира отряда, созданного для поисков Ленина, — «расстрелять на месте».

— Ну нет, мы им Ленина не отдадим! — Феликс Эдмундович даже вскочил и заходил по комнате.

…На станции Разлив Дзержинского встретил токарь Сестрорецкого завода Саша Емельянов. Яков Михайлович Свердлов так точно описал его, что Феликс Эдмундович сразу узнал в этом высоком, тонком семнадцатилетнем рабочем своего провожатого. Обменялись паролем и отзывом — без этого Саша не повел бы незнакомого человека к Ленину. По пути Дзержинский пробовал заговаривать с Сашей, но тот отделывался короткими ответами. Он весь проникся важностью порученного ему дела и боялся, как бы не сболтнуть чего-нибудь лишнего.

Так, почти в полном молчании, прошли версты четыре-пять. Между деревьев показалось озеро, заросшее у берегов камышом, невдалеке обычный крестьянский дом.

Чтобы надежнее укрыть Ленина, отец Саши рабочий-большевик Николай Александрович Емельянов по поручению партии арендовал за озером Разлив сенокосный участок. Там, в шалаше, под видом финского косца и жил Владимир Ильич.

Все так же молча переплыли озеро. Саша указал Дзержинскому тропинку к шалашу, сам остался у лодки.

От костра поднялся и пошел навстречу коренастый мужчина в синей, выцветшей от солнца косоворотке. «Неужели это Ленин?» Смущал не столько гладко выбритый подбородок, как походка. Стремительную ленинскую походку Дзержинский не мог спутать ни с какой другой, а этот идет солидно, тяжело ступая на пятку.

— Здравствуйте, дорогой Феликс Эдмундович! — весело приветствовал его еще издали Владимир Ильич.

«Он, Ильич! Внешность изменил, даже походку, а голос-то, голос с мягкой картавинкой, его», — Дзержинский ускорил шаг.

— Пойдемте в мой «рабочий кабинет», — говорил Владимир Ильич, крепко пожимая руку Феликса Эдмундовича.

Они прошли на маленькую полянку, со всех сторон скрытую густым кустарником.

О местопребывании Ильича знал очень узкий круг лиц. В Разливе из членов ЦК у него изредка бывали только Свердлов, Орджоникидзе и Сталин.

Владимир Ильич забросал Дзержинского вопросами о том, что происходит в Петрограде, о настроениях рабочих, солдат. Внимательно, слегка склонив набок голову, слушал Ленин рассказ Дзержинского о его беседах с крестьянами и солдатами во время поездки на родину. Наконец, исчерпав свои вопросы, заговорил сам.

С огромным вниманием, стараясь не упустить ни одного слова, слушал Феликс Эдмундович Ленина. Ильич говорил о том, что двоевластие кончилось, вся полнота власти перешла в руки контрреволюционного Временного правительства, а меньшевики и эсеры, в руках которых пока находится руководство Советами, превратили их в придаток правительства. Данные Советы, руководимые меньшевиками и эсерами, пе могут взять власть. Власть контрреволюционной буржуазии может быть теперь свергнута только силой! Эту новую линию, линию на вооруженное восстание должен провозгласить VI съезд партии большевиков.

Слова вождя захватили и взволновали Дзержинского. Перед ним раскрывался крутой поворот в тактике большевиков. Если Ильич ставит в порядок дня вооруженное восстание, значит, и впрямь подошел срок пролетариату брать власть в свои руки. Приближался момент, достижению которого Дзержинский посвятил всю свою жизнь. Внешне он оставался сдержанным и спокойным, но разве можно было не волноваться!

А Ленин уже перешел к вопросам практическим. Его интересовало, могут ли большевики рассчитывать на поддержку польских и литовских социал-демократов?

— Вполне, — не задумываясь, твердо ответил Дзержинский. Мы рассматриваем себя как неотъемлемую часть большевистской партии и поступим так, как решит съезд.

— Спасибо. А теперь у меня к вам просьба, — сказал Ленин, — сегодня же передать Свердлову и Сталину, что я жду их завтра утром. Непременно. Мы должны обсудить доклады, которые они от имени ЦК представят съезду. Время не ждет.

Феликс Эдмундович распрощался с Лениным и пустился в обратный путь.

Дул сильный, порывистый ветер. Дзержинский стал переходить с кормы на нос, потерял равновесие и упал в воду. Вслед перевернулась и лодка. К счастью, было неглубоко. Когда они с Сашей, промокнув до нитки, вытащили лодку на берег, их встретил Николай Александрович Емельянов.

— Прошу ко мне в дом. Обсушитесь, обогрейтесь.

— Не могу, — ответил Феликс Эдмундович, выжимая одежду и выливая воду из сапог, — я очень спешу.

О происшествии Емельянов рассказал Ленину.

— Как же вы не удержали его, — встревожился Владимир Ильич. — Вы знаете, кто это так спешил выполнить мое поручение? Феликс Эдмундович Дзержинский — вернейший человек!

Несколько дней спустя начал свою работу VI съезд РСДРП(б).

Съезд проходил полулегально в Петрограде, на Выборгской стороне, под надежной охраной вооруженных рабочих-красногвардейцев. Ленина не было, но съезд избрал его своим почетным председателем.

По вопросу о явке Ленина на суд докладывает Орджоникидзе. «Мы ни в коем случае не должны выдавать товарища Ленина» — таков основной тезис и заключительное слово докладчика.

Первым берет слово Дзержинский.

— Я буду краток, — говорит он. — Товарищ, который выступал передо мной, выразил и мою точку зрения. Мы должны ясно и определенно сказать, что хорошо сделали те товарищи, которые посоветовали товарищу Ленину не арестовываться. Мы должны ясно ответить на травлю буржуазной прессы, которая хочет расстроить ряды рабочих. Травля против Ленина — это травля против нас, против партии, против революционной демократии. Мы должны разъяснить товарищам, что мы не доверяем Временному правительству и буржуазии, что мы не выдадим Ленина!

Бурными аплодисментами делегаты выражают свою солидарность с выступлениями Орджоникидзе, Дзержинского, Скрыпника и других товарищей, высказавшихся против явки Ленина на суд. Сторонники явки спешно снимают свои предложения.

Единогласно принимается резолюция: явку Ленина в суд не допускать, выразить решительный протест против буржуазно-полицейской травли пролетарских вождей, послать приветствие Владимиру Ильичу Ленину.

Ленина не было на съезде, но ленинскими идеями и мыслями были пронизаны организационный отчет ЦК, сделанный Свердловым, политический отчет ЦК и доклад «О политическом положении», с которыми выступил Сталин. Ко времени обсуждения доклада «О политическом положении» делегатам была роздана брошюра Ленина «К лозунгам».

Сокрушительное поражение потерпели на съезде Бухарин и Преображенский, отрицавшие возможность победы социалистической революции в России. Съезд нацелил партию на подготовку вооруженного восстания для взятия власти пролетариатом в союзе с беднейшим крестьянством и принял манифест «Ко всем трудящимся».

Съезд принял в партию «межрайонцев» во главе с Троцким, заявивших, что они согласны со всеми положениями большевизма.

Съезд избрал ЦК во главе с В. И. Лениным. В состав ЦК вместе с А. С. Бубновым, Я. А. Берзиным, А. М. Коллонтай, В. П. Милютиным, М. К. Мурановым, В. П. Ногиным, Я. М. Свердловым, Ф. А. Сергеевым, И. В. Сталиным, С. Г. Шаумяном, М. С. Урицким и другими был избран и Феликс Эдмундович Дзержинский. А затем Пленум ЦК избрал его в узкий состав ЦК и в Секретариат.

4

29 сентября Ленин прислал письмо в ЦК, торопит с восстанием: «Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом». Дзержинский полностью разделяет ленинскую оценку момента, делает все, чтобы ускорить подготовку восстания.

Каждый день заполнен до отказа. Работа в Секретариате ЦК, в большевистской фракции ЦИК, в ЦИК групп СДКПиЛ, выполнение различных поручений Центрального Комитета. Много сил вложено в ликвидацию корниловского мятежа.

Когда по тайному сговору с Керенским верховный главнокомандующий Корнилов 25 августа двинул с фронта на Петроград 3-й конный корпус, партия большевиков призвала рабочих и солдат встать на защиту революции. Положение осложнилось тем, что генерал Корнилов формально выступал против Временного правительства. Ленин выработал гибкую тактику: мобилизовать массы на разгром контрреволюционного мятежа, не прекращая разоблачения буржуазного Временного правительства.

По инициативе большевиков при Центральном Исполнительном Комитете Советов был создан Комитет народной борьбы с контрреволюцией. Дзержинский вошел туда от ЦК большевиков. На него легло проведение в жизнь решений и указаний ЦК по борьбе с мятежом. И он сумел вдохнуть в этот довольно пестрый по своему составу комитет свою энергию и волю.

Вместе с другими большевиками Дзержинский формирует и направляет навстречу корниловцам отряды рабочих, поднимает боевую готовность революционных частей Петроградского гарнизона, создает комитеты борьбы на периферии, рассылает людей. По ордерам, подписанным Дзержинским, из Петропавловской крепости и Новочеркасских казарм отгружается оружие на заводы и фабрики для красногвардейцев.

Продвижение корниловцев приостановлено 28 августа у станции Дно. У Луги завязли перед взорванными путями эшелоны туземной дивизии генерала Крымова. Порыв белого генерала выдохся. Мятеж подавлен.

А оружие осталось у рабочих, остались и комитеты борьбы с контрреволюцией, вырос престиж партии большевиков, единственной партии, готовой не на словах, а на деле защищать революцию и двигать ее дальше…

Дзержинский встал, подошел к узкому высокому окну Смольного. Лицо его посуровело. Феликс Эдмундович был не удовлетворен собой: работает много, а производительность, эффективность, если взглянуть с точки зрения задач, стоящих перед партией, низкая. В чем причина? Дзержинский видел ее в том, что согласился войти в Центральный Комитет партии — взялся за обязанности, превышающие его силы.

Если бы товарищи подслушали его мысли, они наверняка сказали бы: «Нет, Феликс, ты не прав. Просто живет в тебе неуемная жажда деятельности, вечно тебе кажется, что сделано еще мало. Потому-то ты и взваливаешь на свои плечи все новые и новые дела и обязанности?.

Но товарищи не могли услышать его мысли. И не могли ничего сказать. Феликс Эдмундович ответил на них сам. Он снова сел за стол и начал намечать, что надо сделать завтра, стараясь максимально уплотнить свой день.

А Ильич все торопил. Не успел ЦК рассмотреть его письмо от 29 сентября, как 1 октября он уже шлет новое. Ленин адресовал его ЦК, ПК, МК и членам Советов Питера и Москвы — большевикам. «Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас…

Медлить — преступление. Ждать съезда Советов — ребячья игра в формальность, позорная игра в формальность, предательство революции.

Если нельзя взять власти без восстания, надо идти на восстание тотчас». И снова подчеркивает: «Ждать — преступление перед революцией» *.

Центральный Комитет принял решение о переезде Владимира Ильича Ленина в Питер, чтобы «была возможной постоянная и тесная связь» с ним. 7 октября 1917 года Ленин нелегально прибыл в Петроград.

После его приезда подготовка вооруженного восстания сразу встала на практические рельсы.

Уже 10 октября состоялось заседание ЦК с докладом Ленина о текущем моменте.

С напряженным вниманием слушают члены Центрального Комитета доклад.

— Политически дело совершенно созрело для перехода власти… Политическая обстановка… готова. Надо говорить о технической стороне.

Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу, говорит Ильич.

Против восстания Каменев и Зиновьев. Сомневаются. Предлагают отложить вопрос до съезда Советов, который созовет Учредительное собрание. Вот тогда и решать вопрос о власти «демократическим путем».

Но их никто не поддерживает. Десятью голосами против двух принимается ленинская резолюция:

«…Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы…»

С явным удовлетворением Феликс Эдмундович голосует «за» и тут же выносит на обсуждение ЦК «практический вопрос»:

— Восстание потребует быстрого и гибкого разрешения многих вопросов. Мы не сможем всякий раз ожидать решения ЦК. Предлагаю выделить из состава ЦК более узкое бюро для политического руководства восстанием.

Предложение поддержали. После короткого обсуждения было создало Политическое бюро ЦК из 7 человек во главе с Лениным.

Собрание закончилось поздно ночью. По иронии судьбы решение о вооруженном восстании было принято на квартире меньшевика Н. Н. Суханова, ярого противника восстания. Сам Суханов был в отъезде, а его жена, Т. К. Суханова (Флаксерман), большевичка, по просьбе Свердлова предоставила квартиру для заседаний ЦК.

На улице лил мелкий, но сильный осенний дождь. Порывы ветра бросали в лицо брызги. Настоящий октябрь.

Дзержинский видел, как Ленин поднял воротник своего старенького, «подбитого ветром» демисезонного пальто. В следующую минуту Феликс Эдмундович уже сбросил свой плащ и накинул его на плечи Ленина.

— Позвольте, что вы делаете? Я же не ребенок, — протестовал Владимир Ильич, пытаясь снять плащ.

— Никаких отговорок! Извольте надеть, иначе я вас не выпущу.

Дзержинский подмигнул верному телохранителю Ленина Эйно Рахья — помоги, мол, что тот и сделал с превеликим удовольствием. Они одели Ильича. Не обращая внимания на его негодование.

Вернуть плащ Дзержинскому Эйно так и не успел — навалились дела поважнее.

5

В Центральном Комитете развернулась напряженная организаторская работа.

Рассылалась литература и указания. В качестве уполномоченных ЦК для подготовки восстания на местах поехали К. Е. Ворошилов, Г. К. Орджоникидзе, С. М. Киров, В. В. Куйбышев, М. В. Фрунзе, Е. М. Ярославский.

Подготовку восстания в Петрограде Владимир Ильич взял под свой личный контроль.

15 октября он вызвал к себе Дзержинского.

Феликс Эдмундович по дороге тщательно проверял, нет ли «хвоста», и появился на Сердобольской улице у квартиры Фофановой, только убедившись в отсутствии наблюдения.

В щель сквозь приоткрытую, оставшуюся на цепочке дверь показалось настороженное лицо неизменного Эйно Рахья. В прихожей Рахья, предварительно заперев снова дверь на все запоры, помог Дзержинскому снять шинель. Карманы Эйно оттопыривались от двух револьверов и гранат. Да, несладко пришлось бы непрошеным гостям от встречи с этим молчаливым финном. Рахья обладал еще и недюжинной силой.

Ильич был одет по-домашнему: без пиджака, в туфлях-шлепанцах и без парика. Таким он показался Дзержинскому еще проще, роднее.

Ленин начал расспрашивать его о том, что делается в Центральном Исполнительном Комитете Советов, какие сведения поступают туда с периферии. Затем разговор перешел на «военку». Дзержинский был тесно связан с этой организацией. По поручению ЦК он вместе со Свердловым улаживал конфликт, возникший у руководителей «военки» со Сталиным и Смилгой, осуществлял наблюдение за органом Военной организации — газетой «Солдат» — и особенно сблизился с руководителями «военки» в дни подавления корниловского мятежа. Сейчас, в преддверии вооруженного восстания, Владимира Ильича заботило действительное влияние «военки» в частях Петроградского гарнизона. Об этом он и расспрашивал Дзержинского.

— Большинство солдат Петроградского гарнизона готово поддержать вооруженное восстание рабочих, — отвечал тот.

Но Ленина не удовлетворяли общие оценки, он требовал конкретных и точных ответов: какие полки где дислоцируются, наличие и численность партийных организаций, кто руководит солдатскими комитетами.

— Нам нужен, — развивал свою мысль Ленин, — свой партийный центр, который бы руководил всей технической подготовкой к восстанию. Завтра мы обсудим этот вопрос на заседании ЦК. Этот центр должен состоять из наиболее энергичных, решительных и преданных идее вооруженного восстания людей. И вас туда включили. Да, да, обязательно. Надо использовать ваш опыт, приобретенный в комитете борьбы с корниловщиной.

Расширенное заседание ЦК, о котором говорил Ленин, собралось в помещении Лесновской районной думы, председателем которой был член ЦК, питерский рабочий Михаил Иванович Калинин. Кроме членов ЦК, сюда были приглашены члены Исполнительной комиссии Петроградского комитета, Военной организации при ЦК, Петроградского окружного комитета, большевики, работающие в профсоюзах, в фабрично-заводских комитетах и в организациях железнодорожников.

Первый и главный вопрос — доклад о заседании ЦК 10 октября.

Слово берет Владимир Ильич Ленин. Он читает резолюцию ЦК. Делает обзор политической обстановки.

— Из политического анализа классовой борьбы и в России и в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием, — заканчивает свою речь Ленин.

С короткими сообщениями выступают представители от различных организаций.

Секретарь Петербургского комитета Глеб Иванович Бокий докладывает о положении в районах. Настроение боевое, но серьезной военной подготовки пока нет.

— В Военной организации нет единого мнения в оценке настроений солдатских масс… — говорит Крыленко.

— А вы, товарищ Абрам, как думаете? — подает реплику Владимир Ильич.

— По моим личным наблюдениям, настроение в полках поголовно наше.

«Так вот он какой, товарищ Абрам». Феликс Эдмундович смотрит на маленького, коренастого, большеголового прапорщика, слышит его уверенный резкпй голос и вспоминает, как в 1912 году собирался съездить к нему в Люблин, где товарищ Абрам занимался переправкой через границу партийной литературы. «Тогда вместе поработать не удалось, помешал арест, поработаем теперь».

Обрадовало выступление представителя окружной партийной организации С. Ф. Степанова:

— Рабочие Сестрорецка и Колпина вооружаются, готовятся к выступлению. В Луге тридцатитысячный гарнизон настроен большевистски.

От фабрично-заводских комитетов выступает Н. А. Скрыпник. Феликс Эдмундович напряг внимание: вместе глотали пыль по сибирским этапам, интересно, что скажет?

— Повсюду замечается тяга к практическим действиям, — говорит Скрыпник, — резолюции рабочих уже не удовлетворяют.

Выступают все новые ораторы. Двадцать один человек. Были среди них и скептики и сомневающиеся, но подавляющее большинство считало восстание назревшим.

Только Зиновьев и Каменев опять за свое. Они против. Большевики-де не имеют в Питере достаточно сил, уверенности в успехе восстания пока нет, аппарата восстания — тоже, масса на стороне правительства.

— Восстание — тактика заговора, — заключает Каменев.

Но Владимира Ильича решительно поддержали Я. М. Свердлов, И. В. Сталин, Н. А. Скрыпник, М. И. Калинин, Э. А. Рахья.

Феликс Эдмундович среди тех, кто без оговорок и колебаний выступает за восстание.

— Противники восстания толкуют о заговоре, — говорит он, — а по-моему, заговорщичеством именно и является требование, чтобы к восстанию было все технически подготовлено. Когда будет восстание, тогда будут и технические силы.

Владимир Ильич читает свой проект резолюции:

— «Собрание вполне приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней в усиленнейшей подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления».

— Ставлю на голосование, — говорит Свердлов. — За — 19, против — 2, воздержавшихся — 4. Принимается абсолютным большинство».

Расширенное заседание закончилось, но члены ЦК остаются. Им предстоит создать Военно-революционный центр по руководству восстанием, о котором пока глухо сказано в принятой резолюции.

Военно-революционный центр утверждается в составе: Свердлов, Сталин, Бубнов, Урицкий и Дзержинский.

ЦК решает, что этот партийный центр должен войти в состав Военно-революционного комитета при Петроградском Совете, стать его руководящим ядром.

— Вот вам, товарищ Каменев, аппарат восстания! — говорит Ленин.

В этот же день пленарное заседание Петроградского Совета громадным большинством голосов утвердило решение исполкома и солдатской секции о создании Военно-революционного комитета (ВРК).

ВРК избрал свой исполнительный орган — бюро. Председатель — левый эсер Лазимир, секретарь — большевик Антонов-Овсеенко, Подвойский — член бюро. Большевики обеспечили себе большинство и в ВРК, и в его бюро.

Спустя несколько дней Военно-революционный комитет направил своих комиссаров во все воинские части, важные учреждения и предприятия и объявил недействительными приказы и распоряжения, изданные без подписи комиссара ВРК.

Вето работу ВРК направлял Центральный Комитет большевистской партии через свой Военно-революционный центр.

Так в несколько дней партия завершила создание стройного, связанного с массами аппарата восстания.

Если кому-нибудь нужен Дзержинский, его находят теперь не в комнате № 18, а чаще всего на третьем этаже Смольного, в помещениях ВРК. Повседневное участие во всех текущих делах Военно-революционного комитета — его основная партийная работа.

6

Командующий Петроградским военным округом полковник Полковников не вошел, а ворвался в огромный кабинет председателя совета министров Керенского.

— Доигрались, Александр Федорович! — забасил Полковников, бросая на стол перед премьером газету «Новая жизнь» за 18 октября.

В это утро «Новая жизнь» шла нарасхват. Сенсация! Опубликовано интервью с Каменевым. От своего имени и от имени Зиновьева Каменев заявляет о несогласии с решением ЦК большевиков о вооруженном восстании.

— Все это не так трагично, господин полковник, — Керенский брезгливым жестом отодвинул газету. — Я уже говорил с Даном и Церетели, Черновым и Гоцем. Нам обещана полная поддержка ЦИК. Сегодня ЦИК примет решение отсрочить открытие съезда Советов с 20 до 25 октября. Это спутает карты большевикам и даст возможность моему правительству взять инициативу в свои руки.

— ЦИК. Съезд. Инициатива. Да поймите же, господин председатель. Настало время действовать не словами, а оружием!

— А это уже по вашей части. — Керенский вышел из-за стола, заложил руку за борт френча — ну прямо Бонапарт — и торжественно произнес:

— Уполномачиваю вас, господин командующий, принять любые меры, кои вы найдете необходимыми, чтобы предотвратить выступления безответственных элементов и обеспечить революционный порядок в столице.

Вернувшись в свой кабинет, Полковников немедленно издал приказ. Самокатчики развезли его по полкам. А через пару часов комиссар Финляндского полка доставил этот приказ в Военно-революционный комитет.

Дзержинский, Подвойский, Мехоношин сгрудились вокруг стола. Антонов-Овсеенко прочел:

— «Весьма спешно. Секретно.

…В случае выступления анархических элементов населения столицы на войска Петроградского гарнизона возлагается задача: во-первых, в корне пресечь всякую попытку мятежа, во-вторых, не допустить занятия правительственных и общественных учреждений и, в-третьих, не допустить погрома и грабежей.

Ввиду того, что главнейшими объектами захвата являются: Зимний дворец, Смольный институт, Мариинский дворец, Таврический дворец, штаб округа, Государственный банк, экспедиция заготовления государственных бумаг, почто-телеграф и центральная телефонная станция, все усилия должны быть направлены на сохранение этих учреждений в наших руках. Для этого необходимо: заняв линию реки Невы, с одной стороны, и линию Обводною канала и Фонтанки — с другой, преградить мятежникам всякий доступ в центральную часть города…»

— Ишь чего захотели — отрезать нас от рабочих окраин, — проворчал Мехоношин.

— «…Для выполнения вышеизложенной задачи весь город разделяю на районы и поручаю их охране и ведению полков в лице их командиров и полковых комитетов», — продолжал читать Антонов-Овсеенко.

Далее командующий округом вменял в обязанность командирам полков: выставить заставы на мостах, решительно разгонять, «не стесняясь применением оружия», всякие попытки отдельных групп к образованию толпы, усилить караулы у важных правительственных и общественных учреждений, организовать наблюдение за своим районом и «иметь в своем резерве всегда учебную команду и роту в 250 человек при пяти офицерах с четырьмя пулеметами, коих без разрешения штаба округа никуда не высылать».

— Ого, да ведь это полное боевое расписание, — сказал Подвойский, когда Антонов закончил чтение.

— Вот вам и конкретный ответ контрреволюции на предательское разглашение секретного решения ЦК в непартийной полуменьшевистской газете, — заметил Дзержинский. — Однако давайте думать, как парализовать приказ Полковникова.

После короткого обсуждения в штаб округа направились восемь комиссаров. Во все основные отделы, а непосредственно к командующему — комиссар ВРК Мехоношин.

Экстренное общегарнизонное собрание, созванное в тот же день ВРК, единогласно проголосовало за полную поддержку Военно-революционного комитета и одобрило направление комиссаров в штаб округа. Однако Полковников комиссаров не принял.

ВРК настаивал, командующий два дня тянул переговоры, ссылаясь на необходимость утверждения комиссаров Временным правительством, а сам тем временем вызвал с фронта «надежные части». И тогда Военно-революционный комитет объявил о том, что штаб округа, порвав с организованным гарнизоном столицы, стал прямым орудием контрреволюционных сил. «Никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные Военно-революционным комитетом, не действительны… Революция в опасности! Да здравствует революционный гарнизон!»

Штрейкбрехерами революции назвал Ленин Каменева и Зиновьева в своем письме в ЦК.

«Я бы считал позором для себя, — писал Владимир Ильич, — если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их. Я говорю прямо, что товарищами их обоих больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии».

Феликс Эдмундович пришел на заседание в приподнятом настроении. В ВРК получена телеграмма от Совета латышских стрелков: «40 тысяч наших штыков — в распоряжении Питерского Совета». На местах всюду организуются военно-революционные комитеты, признающие руководство петроградского ВРК. Социалистическая революция уже одерживает свои первые победы.-

— Я предлагаю потребовать от Каменева полного отстранения от политической деятельности, — заявил Дзержинский, когда дошла очередь до его выступления.

— А от Зиновьева? — спросил Свердлов.

— А он и без того скрывается и в партийной работе участия не принимает, — ответил Феликс Эдмундович под одобрительный смех присутствующих.

Центральный Комитет постановил принять заявление Каменева о выходе из ЦК, вменить в обязанность Каменеву и Зиновьеву не выступать ни с какими заявлениями против решений ЦК и намеченной им линии работы. Принято было также предложение, чтобы ни один член ЦК не выступал против решений ЦК.

Полным ходом идет работа. Создан штаб Красной гвардии, который разместился на первом этаже Смольного, рядом с большевистской фракцией ЦИК. Формируются и вооружаются новые отряды. Перешел на сторону большевиков гарнизон Петропавловской крепости — важного стратегического пункта столицы.

С огромным подъемом проходит 22 октября «День Петроградского Совета». Намеченный реакцией на этот же день крестный ход казаков сорван… Дзержинский в самой гуще этих событий.

В глубоком подполье Владимир Ильич Ленин. Каждый день вызывает он к себе своих ближайших соратников — то членов Политического бюро ЦК, то товарищей из партийного центра по руководству восстанием, то руководителей «военки» и Военно-революционного комитета. Советует, дает указания, настаивает, подталкивает, требует.

Приближается момент взрыва, который сметет капиталистический строй в России и потрясет весь мир.

7

По вызову часового к главному входу в Смольный вышли начальник караула и Дзержинский.

Шла первая ночь восстания.

В причудливом свете костров, среди кипевшего вокруг оживления Феликс Эдмундович увидел улыбающегося Эйно. Рядом с ним в порыжевшем пальтишке стоял пожилой рабочий.

Подвязанная платком щека, видно, зубы замучили, и надвинутая на глаза кепка скрывали лицо.

— Вот, товарищ начальник, — докладывал часовой, — хочет пройтить, а пропуска нет. Вот энтот, — солдат ткнул пальцем в Рахья, — говорить «Ленин», а мне сумнительно.

— Пропустите, я знаю этих товарищей, — распорядился Феликс Эдмундович. Он отвечал перед ЦК за безопасность штаба революции, и вся охрана Смольного была подчинена ему.

— Владимир Ильич, разве так можно! Борьба в разгаре, вас могли схватить юнкера, — говорил Дзержинский, провожая Ленина на третий этаж в комнаты Военно-революционного комитета.

— Мое место теперь здесь. Кончилась конспирация. — Ильич сорвал с головы платок и кепку, сунул в карман пальто, а пальто бросил на стул.

Его окружили товарищи.

Дзержинский вышел, вызвал командира красногвардейской дружины Путиловского завода М. Ф. Еремеева.

— Здесь Ленин, — сказал, указывая на дверь, — ваша дружина будет нести караул. Вы лично будете ответственны за жизнь вождя революции.

— Путиловцы не подведут, — ответил Еремеев.

В помещение ВРК уже спешили Свердлов, Сталин, Бубнов.

Дзержинский пошел на центральный пункт связи. Это его боевой пост. ВРК поручил ему связь с районами и частями столичного гарнизона. Здесь непрерывно бьется пульс восстания. То в хорошем, уверенном темпе, то с перебоями, лихорадочно. Сотни самокатчиков и пеших курьеров спешат в Смольный и из Смольного. Каждое новое донесение требует немедленного действия, быстрых решений.

ЦК решил, как того настойчиво требовал Ленин, начать восстание 24 октября; ликвидацию правительства и захват власти завершить, не дожидаясь открытия съезда Советов.

Но не дремали и враги революции. Командующий округом Полковников все еще надеялся, что быстрым, упреждающим ударом он сможет выполнить свой план: отрезать Смольный от рабочих районов и захватить штаб восстания, очистить полки гарнизона от комиссаров ВРК и большевиков, а затем разоружить Красную гвардию.

Ударной силой контрреволюции были офицерские училища. Полковников не сомневался, что хорошо вооруженные и вымуштрованные юнкера без особого труда разобьют красногвардейцев.

Ранним утром юнкерами захвачена редакция и типография газеты «Рабочий путь». Однако, когда команды юнкеров прибыли, чтобы развести мосты, те уже были под охраной сильных отрядов красногвардейцев и солдат. Только Николаевский мост был захвачен и разведен юнкерами, да и тот у них отбили моряки с подошедшего крейсера «Аврора».

К десяти часам утра команды, выделенные по приказу ВРК от Литовского полка и 6-го запасного саперного батальона, оттесняют юнкеров и берут под охрану типографию «Рабочего пути». В 11 часов газеты «Рабочий путь» и «Солдат» уже отпечатаны. Борьба за важные учреждения идет с переменным успехом.

Гасло и вновь загоралось в Смольном электричество. Дважды переходила из рук в руки телефонная станция. Только к вечеру удалось захватить вокзалы, отогнав правительственные караулы.

Утром 24-го на экстренном заседании между членами Центрального Комитета были распределены обязанности. Ко всем уже имеющимся Феликс Эдмундович получил еще одну: установить надежный контроль над почтой и телеграфом.

Дзержинский направил на Главный телеграф секретаря большевистской фракции II съезда Советов С. С. Пестковского и своего старого товарища по подпольной работе и тюрьмам Ю. М. Лещинского (Ленского). В кармане Пестковского лежал полученный от Дзержинского мандат о назначении его комиссаром ВРК Главного телеграфа.

Охрану телеграфа по наряду штаба Петроградского военного округа нес караул от Кексгольмского полка. По совету Дзержинского Пестковский и Лещинский прихватили с собой комиссара полка А. М. Любовича.

— Ребята, Полковников окончательно изменил революции. Никаких приказов штаба округа больше не выполнять. Вот товарищ Пестковский, он назначен Военно»- революционным комитетом комиссаром Главного телеграфа. Выполняйте только его приказания, — говорил Любович солдатам.

— Ясно, товарищ комиссар! — громко и весело ответил усатый унтер, начальник караула.

Так, без единого выстрела, правительственная охрана телеграфа превратилась в революционную.

Вскоре во все города и районы необъятной России телеграфные провода разнесли весть о начале вооруженного восстания в Петрограде.

Утром 25 октября ВРК передал через Главный телеграф написанное Лениным воззвание «К гражданам России». Страна узнала о свержении Временного правительства и переходе государственной власти в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета.

В комнату к Дзержинскому вошел Подвойский. Виду Николая Ивановича был донельзя расстроенный.

— Только что докладывал Ильичу о том, что все наиболее важные объекты нами захвачены и победа обеспечена, а он отчитал меня: «Почему не взят до сих пор Зимний?» Грозит предать партийному суду. Сейчас же отправляюсь туда и сам поведу на штурм красногвардейцев, — говорил Подвойский, застегивая шинель.

— Глупости говоришь, — ответил Дзержинский, — никто не требует от тебя геройской смерти. Ты должен отсюда, из Смольного, руководить всеми боевыми действиями, а не идти впереди одного отряда. Чтобы завершить блокаду и ускорить штурм Зимнего, пошлем на место Антонова-Овсеенко и Чудновского.

В 10 часов 45 минут вечера в Смольном открылся II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.

А решающий штурм Зимнего все задерживался. То запаздывал десант моряков из Кронштадта, то вдруг артиллеристы из Петропавловской крепости заявили, что снаряды у них не подходят к пушкам.

Несколько раз матросы и красногвардейцы накатывались на узорчатые ворота Зимнего, несколько раз волна атакующих откатывалась обратно, встреченная пулеметным огнем. Наконец заговорили пушки Петропавловки, ударила «Аврора». Последний яростный штурм. Зимний взят. Министры арестованы. Керенского нет, сбежал еще утром.

Съезд Советов провозглашает переход всей власти в руки Советов. Меньшевики и правые эсеры в знак протеста покидают съезд.

Ленин появился на съезде 26-го, на втором заседании.

Все новые взрывы восторга не давали Ильичу начать свой первый доклад о мире. Огромный актовый зал Смольного заполнен до отказа. Здесь не только делегаты. Вместе с ними рабочие-красногвардейцы, матросы, солдаты. В воздух летят шапки, бескозырки, солдатские фуражки и папахи, мелькают поднятые вверх винтовки. Сама революция бурно приветствует своего вождя.

Феликс Эдмундович Дзержинский в президиуме съезда. Его переполняет чувство огромной радости. Вот она, победа социалистической революции, победа дела, которому он посвятил свою жизнь, за которую заплатил одиннадцатью годами ссылки, тюрьмы, каторги!

В прениях по ленинскому докладу о мире выступил Дзержинский. Еще не улеглось волнение, мысли скачут, обгоняют друг друга:

— Польский пролетариат всегда вместе с русским. Декрет о мире с энтузиазмом принимает социал-демократия Польши и Литвы. Мы знаем, что единственная сила, которая может освободить мир, — это пролетариат, который борется за социализм; будет раздавлен капитализм, и будет уничтожен национальный гнет.

Аплодисменты позволяют немного собраться с мыслями.

— Товарищи! Те, от имени которых предложена эта декларация, идут в рядах пролетариата и беднейшего крестьянства; все те, кто покинул этот зал, те не друзья, а враги революции и пролетариата. У них отклика на это обращение вы не найдете, но вы найдете этот отклик в сердцах пролетариата всех стран. Вместе с такими союзниками мы достигнем мира!

Новые аплодисменты. Из зала до Дзержинского доносится возглас: «Да здравствует польский пролетариат!..»

С огромным подъемом прошел и закончился съезд. Победи о и мощно звучит «Интернационал». Гимн коммунистов стал гимном восставшего народа.

Съезд образовал первое рабоче-крестьянское Советское правительство — Совет Народных Комиссаров во главе с Владимиром Ильичем Лениным.

Феликс Эдмундович Дзержинский избран во Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов. А ВЦИК избрал его в состав Президиума, членом которого Дзержинский оставался до конца жизни.

По окончании съезда Дзержинский и Свердлов проводили Владимира Ильича и Надежду Константиновну на квартиру к Бонч-Бруевичу.

Новый глава правительства великой страны не имел еще своего угла и ехал отдохнуть после трех бессонных ночей к старому товарищу по партии, будущему управляющему делами Совнаркома.

 

Глава XI

Пролетарский якобинец

1

Дзержинский внимательно вчитывался в лежащую перед ним записку Ленина:

«Товарищу Дзержинскому

К сегодняшнему Вашему докладу о мерах борьбы с саботажниками и контрреволюционерами.

Нельзя ли двинуть подобный декрет:

О борьбе с контрреволюционерами и саботажниками

Буржуазия, помещики и все богатые классы напрягают отчаянные усилия для подрыва революции, которая должна обеспечить интересы рабочих, трудящихся и эксплуатируемых масс.

Буржуазия идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая их для целей погромов. Сторонники буржуазии, особенно из высших служащих, из банковых чиновников и т. п., саботируют работу, организуют стачки, чтобы подорвать правительство в его мерах, направленных к осуществлению социалистических преобразований. Доходит дело даже до саботажа продовольственной работы, грозящего голодом миллионам людей.

Необходимы экстренные меры борьбы с контрреволюционерами…» — далее следовал перечень конкретных мер.

Да, несомненно, Ильич ставит вопрос значительно шире вчерашнего постановления Совнаркома; речь должна идти не о борьбе с данной забастовкой чиновников, а об организации планомерной борьбы с контрреволюцией и саботажем вообще и в масштабах всей страны.

И вот Дзержинский уже на заседании Совнаркома.

— Наша революция в явной опасности! Силы противника организуются. Контрреволюционеры действуют не только в Петрограде, в самом сердце нашем, но и по всей стране, — говорит он.

А перед глазами стоят разгромленные винные склады и плавающие в вине трупы опившихся солдат. В карманах у них листовки с адресами складов и призывами к грабежу и погромам. Шайки бандитов, терроризирующих по ночам город. Наглые физиономии чиновников, получивших от своих бывших хозяев жалованье за полгода вперед, только бы не работали на Советскую власть. И поток телеграмм с Дона, Кавказа, Урала, Белоруссии… Все об одном: враг создает военные формирования, поднимает вооруженные мятежи против Советов.

И потому так гневно и страстно звучит его речь.

— Теперь борьба грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть!.. Наша комиссия вызвана к жизни чрезвычайными обстоятельствами, потому и предлагается отметить это в самом ее названии. Мы должны послать на этот фронт, самый опасный и самый жестокий, решительных, твердых, на все готовых для защиты завоеваний революции товарищей!

Доклад закончен. Дзержинский читает проект постановления. Споров не возникает. Проект утвержден.

В протокол заседания Совета Народных Комиссаров от 7 декабря 1917 года усталая рука секретаря внесла торопливую запись:

«Постановили:

9. Назвать комиссию Всероссийской Чрезвычайной комиссией при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем и утвердить ее…

Задачи комиссии: 1) пресекать и ликвидир{овать} все контрревол{юционные} саботажн. попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни исходили; 2) предание суду революционного трибун{ала} всех саботажников и контрреволюционеров и выработка' мер борьбы с ними; 3) комиссия ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения; 4) комиссия раздел{яется} на отделы: {1} информационный, {2} организационный отд{ел} (для организ{ации} борьбы с контр{еволюцией} по всей Рос{сии} и филиальных отд{елов}), {3} отдел борьбы.

Комиссия сконструирует{ся} окон{чательно} завтра. Пока действ{ует} ликвидационная} комис{сия} В. Р. Комитета.

Комис{сии} обрат{ить} в пер{вую} голову вним{ание} на печать, саботаж и т. д. правых с.-р., саботажн{иков} и стачечн{иков}.

Меры — конфискац{ия}, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и т. д.».

— Теперь остается назначить председателя созданной нами Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Надо бы найти на этот пост хорошего пролетарского якобинца! — С этими словами Ленин посмотрел на Дзержинского. И все головы повернулись в его сторону.

Замечательно сказал Владимир Ильич — нужен якобинец. Как во времена Великой французской революции. Такой же страстный революционер, решительный и непримиримый к врагам народа. Только пролетарский.

И сейчас же было названо имя Феликса Эдмундовича Дзержинского. Назначение состоялось.

Был председатель ВЧК, но не было ни комиссии, ни ее аппарата. Из членов комиссии, утвержденных Совнаркомом на заседании 7 декабря, остались в ВЧК только Петерс, Ксенофонтов и Евсеев. Остальные в ближайшие же дни получили другие назначения. Нужда в кадрах была невероятно велика, и слишком мало было подходящих людей.

Дзержинскому пришлось туго. Все уже были куда-то назначены. Если старый подпольщик давал согласие на работу в ЧК, его приходилось «вырывать» через ЦК. Помогал Свердлов. Неожиданно пришлось столкнуться с трудностями совсем другого рода.

— Понимаешь, — рассказывал Дзержинский Свердлову, — предлагаю товарищу работать вЧК. Старый революционер, вместе в тюрьме сидели. И вдруг он мне заявляет: «Вы знаете, я готов умереть за революцию, но вынюхивать, выслеживать — извините, я на это не способен!» Я — способен, рабочие, подпольщики Петерс, Ксенофонтов, Евсеев способны, а этот интеллигент, видите ли, «не способен»! И не он один так заявляет.

— Рабочие своим классовым чутьем понимают, что защищать революцию — дело опасное и почетное. К сожалению, не до всех партийных интеллигентов это доходит, — отвечал Свердлов. — Но не будем обобщать. Вот увидите, Феликс Эдмундович, многие наши лучшие товарищи из партийной интеллигенции будут работать в ВЧК. Кстати сказать, я уже получил согласие и направляю к вам Моисея Соломоновича Урицкого. Он член ЦК и, как вы знаете, юрист.

С помощью ЦК комиссия была скомплектована. Основной ее костяк составляли большевики — активные участники Октябрьской революции, бывшие члены Петроградского военно-революционного комитета.

В поисках помещения для ВЧК Дзержинский пришел в дом, занимаемый ранее петроградским градоначальником. Дверь открыл благообразный бородатый швейцар.

— Могу я видеть товарища Ворошилова? — спросил Дзержинский.

— Так точно-с. Господин-товарищ Ворошилов в кабинете его превосходительства господина градоначальника.

Феликс Эдмундович с любопытством посмотрел на швейцара — этакий осколок империи, — но ничего не сказал и пошел вперед. Швейцар почтительно подсказывал дорогу.

Из-за письменного стола поднялся комиссар Петрограда Климент Ефремович Ворошилов. На эту должность он был назначен Советом Народных Комиссаров 22 ноября

1917 года по предложению Дзержинского, когда решался вопрос о мерах по поддержанию спокойствия и порядка в Петрограде.

— Здравствуйте, Феликс Эдмундович, рад вас видеть, — говорил Ворошилов, и его открытое лицо светилось радушной улыбкой.

— Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Антимеков, — отвечал, улыбаясь, Дзержинский.

Ему очень нравился этот луганский слесарь своим открытым характером, чистосердечностью, неизменной жизнерадостностью и удалью, сквозившей во всем его облике и поведении.

— А, не забыли, значит, Антимекова, — уже весело хохотал Ворошилов.

— Вот что, уважаемый градоначальник, то бишь комиссар, — все еще в полушутливом тоне начал Феликс Эдмундович, — давайте работать вместе. Приспособим к нашим нуждам бывшую тюрьму градоначальства, организуем свою пролетарскую охрану.

— Согласен, Феликс Эдмундович, тем более что и помещение бывшего градоначальства наполовину пустует. Сюда не одну, а три ваших комиссии поместить можно, и еще место останется.

— Вот и отлично. А я поставлю вопрос перед ЦК о вводе вас в состав ВЧК. Тогда контакт в работе ВЧК и органов охраны порядка будет и организационно закреплен.

На следующий день в кармане у Ворошилова лежало подписанное Дзержинским удостоверение ВЧК.

Уходя от Ворошилова, Феликс Эдмундович разговорился со швейцаром. Григорий Кириллович Сорокин работал в градоначальстве много лет. На вопрос, почему же он не бросил работу вместе со всеми служащими градоначальства, Сорокин, поглаживая бороду, степенно ответил:

— Как же можно. Кабы я свой пост бросил, весь дом растащили бы. И вам, господа начальники, извиняюсь, сидеть было бы не на чем.

Такая. приверженность служебному долгу понравилась Феликсу Эдмундовичу.

— Григорий Кириллович, хотите работать со мной? Я председатель ВЧК Дзержинский.

Сорокин согласился. Ему тоже понравился Дзержинский. Старик распознал в нем хорошего, душевного человека. С этого момента Сорокин стал курьером председателя ВЧК.

Григорий Кириллович привел в ВЧК и троих своих дочерей. Маню и Ольгу определил курьерами, а шуструю Настю — телефонисткой.

Постоянное общение с Дзержинским сделало Сорокина глубоко преданным революции человеком. Единственно, чего не смог добиться Феликс Эдмундович, — это приучить курьера к обращению «товарищ». Ему Сорокин говорил «господин председатель», а к остальным чекистам, избегая слова «товарищ», обращался попросту «голубок», почему и к нему накрепко приклеилась кличка Голубок.

ВЧК начала свою работу с очень маленьким штатом, человек двадцать, не более. Председатель ВЧК и члены коллегии вынуждены были сами ходить на обыски и аресты, сами допрашивать арестованных. Впрочем, при таком маленьком штате невозможно было точно разграничить обязанности сотрудников. Первая девушка, пришедшая на работу в ВЧК, восемнадцатилетняя работница-большевичка Паша Путилова, была и секретарем, и делопроизводителем, а когда надо, выполняла роль следователя по спекулятивным делам и ездила на обыски.

Сопротивление разбитой в октябрьских боях буржуазии нарастало с каждым днем.

Дни и ночи работал Дзержинский. В любое время суток приходили к нему чекисты, возвращающиеся с операций.

Яков Христофорович Петерс, еще не остывший от возбуждения, докладывал:

— В кафе на углу Невского и Николаевской арестовано 50 офицеров, завербованных представителем генерала Каледина по кличке «Орел» для отправки на Дон, в белую армию.

Офицеров, бегущих из Петрограда на окраины к мятежным генералам Каледину, Корнилову, атаману Дутову группами и в одиночку, ВЧК задерживала ежедневно.

Пополнению белых армий офицерскими кадрами и военным снаряжением содействовали иностранные дипломатические миссии.

В «Известиях ЦИК» за 9 декабря 1917 года были опубликованы различные документы, изъятые при обыске у полковника Калпашникова. Документы уличали американского посла Фрэнсиса в попытке переправить из Петрограда в Ростов белому генералу Каледину 80 автомобилей.

Феликс Эдмундович внимательно прочел редакционное сообщение, предпосланное документам.

«Отдельные союзные офицеры, члены союзных военных миссий и посольств позволяют себе самым активным образом вмешиваться во внутреннюю жизнь России, разумеется, не на стороне народа, а на стороне контрреволюционных империалистических калединско-кадетских сил. Мы предостерегали этих господ не раз. Но настал, по-видимому, час последнего предупреждения».

Дзержинский понимал, что ВЧК еще не раз встретит иностранных дипломатов на своем пути, что, быть может, обстановка и логика борьбы заставят принимать и более решительные меры для пресечения их заговорщической деятельности. «Ну что ж, господа, по крайней мере, мы вас предупредили».

Феликс Эдмундович вызвал Путилову.

— Напишите, пожалуйста, письмо в штаб Красной гвардии. Сообщите о том, что в ВЧК организуется подотдел по борьбе с саботажем в банках, и попросите прислать для работы в этом подотделе 5—10 товарищей-красногвардейцев.

— Товарищ Дзержинский, можно, я напишу, чтобы ребят почестнее прислали? Банк все-таки.

— Правильно, товарищ Путилова! Берите карандаш и пишите: «5—10 товарищей-красногвардейцев, сознающих великую свою миссию революционеров, недоступных ни подкупу, ни развращающему влиянию золота», «Станет немного легче, обязательно пошлем Пашу учиться», — решил Дзержинский, глядя вслед уходящей девушке.

Кто мог знать, что спустя несколько месяцев чекисты найдут в Яковлевском женском монастыре зверски изуродованный труп Прасковьи Ивановны Путиловой. Отважная коммунистка погибла при выполнении задания ВЧК…

— Генерал Скугарь-Скварский оказал вооруженное сопротивление, — докладывал член коллегии ВЧК, слесарь-путиловец Ильин, — но мы взяли его целехоньким, как вы приказывали, Феликс Эдмундович. При обыске нашли важные документы.

Феликс Эдмундович взглянул на Ильина. Рука на перевязи, лицо бледное от потери крови.

— Спасибо, товарищ Ильин. А теперь немедленно в санчасть, и приказываю не выходить на работу до полного выздоровления.

— Это за что же такое наказание, товарищ Дзержинский?

— Наоборот, Иван Ильич, — мягко сказал Феликс Эдмундович. — «Возрождение России» была, теперь мы можем уже сказать смело «была», опасной контрреволюционной организацией, и вы должны гордиться своим успехом.

2

Все контрреволюционные силы стремились объединиться под лозунгом созыва Учредительного собрания. Главным организатором заговора выступала партия конституционных демократов (кадеты). Вместе с меньшевиками и правыми эсерами кадеты создали «Союз защиты Учредительного собрания». К моменту открытия Учредительного собрания заговорщики намеревались поднять вооруженный мятеж, арестовать Совет Народных Комиссаров и передать всю власть Учредительному собранию, большинство которого составляли депутаты от буржуазных и соглашательских партий, избранные в разных углах страны еще до Октябрьской революции.

Чтобы сорвать планы заговорщиков, Совет Народных Комиссаров 18 декабря 1917 года поручил ВЧК арестовать всех участников «Союза защиты Учредительного собрания». Поручение было незамедлительно выполнено. Однако народный комиссар юстиции, левый эсер Штейнберг, пользуясь тем, что тюрьмы были подчинены ему, в ту же ночь освободил арестованных.

Дзержинский обжаловал действия Штейнберга в Совнаркоме.

19 декабря Совнарком вынес постановление о том, что «какие бы то ни были изменения постановления комиссии Дзержинского, как и других комиссий, назначенных Советами, допустимы только путем обжалования этих постановлений в Совете Народных Комиссаров, а никоим образом не единоличным распоряжением комиссара юстиции».

Тогда ЦК партии левых эсеров решил направить для работы в ВЧК четырех человек во главе с Александровичем.

Александрович немедленно отправился в ВЧК, но вскоре вернулся и сообщил, что Дзержинский отказался их допустить к работе в комиссии.

— На каком основании? — спросил Штейнберг.

— Говорит, что Всероссийская Чрезвычайная Комиссия существует при Совнаркоме и что только Совнарком, а не партия, назначает ее членов.

— В таком случае мы пойдем в Совнарком и потребуем вашего участия в ВЧК, — заявила лидер левых эсеров Спиридонова.

Совет Народных Комиссаров согласился с введением в состав коллегии ВЧК представителей от партии левых эсеров, но только из числа членов ВЦИК и после утверждения их Совнаркомом.

Заместителем председателя ВЧК был назначен левый эсер Александрович. Семь левых эсеров вошли в состав коллегии ВЧК.

После такой «победы» в ЦК левых эсеров царило ликование. А в отдельной комнате, с глазу на глаз, Спиридонова наставляла Александровича:

— Мы возлагаем на вас большие надежды, Петр Алексеевич. Вы наши глаза и уши в ВЧК. А может быть, и руки; кто знает, как повернется дело. Будьте очень осторожны и не давайте повода Дзержинскому заподозрить вас в нелояльности…

Дзержинский пришел в ВЧК с заседания Совнаркома хмурый. Созвал членов коллегии.

— Принято решение ввести в состав коллегии ВЧК левых эсеров. ЦК нашей партии и Совнарком не могут не считаться с тем, что левые эсеры еще пользуются влиянием среди крестьянства и что большевики делят с ними государственную власть. Но не левые эсеры, а мы с вами, большевики, составляем большинство в ВЧК и основной ее костяк. И пусть никто не забывает, что мы по-прежнему ответственные перед ЦК за всю работу и за проведение в ВЧК линии большевистской партии.

Но хлопот с ними будет много, — добавил, помолчав, Дзержинский.

Так оказались в коллегии, а затем и в аппарате ВЧК левые эсеры.

3

Германская армия наступала. Остатки старой армии не смогли оказать серьезного сопротивления. Немцы начали наступление 18 февраля, прошло пять дней, а они уже захватили всю Латвию и Эстонию, значительную часть Украины, города Двинск, Минск, Полоцк, Псков. Реальная угроза нависла над Петроградом, колыбелью революции.

21 февраля 1918 года Совет Народных Комиссаров принял написанный Лениным декрет-воззвание «Социалистическое отечество в опасности!». Всем Советам и революционным организациям вменялось в обязанность «защищать каждую позицию до последней капли крови». Декрет предусматривал конкретные меры для отпора врагу и установления железной дисциплины и порядка в тылу создававшейся Красной Армии. Пункт 8 декрета гласил: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления».

Дзержинский прочел декрет членам коллегии.

— Товарищи! Речь идет о коренном изменении прав и обязанностей ВЧК. До сих пор на нас возлагался только розыск и дознание. Вопрос о наказании преступников решался в народных судах и революционных трибуналах, куда мы передавали свои материалы. Теперь, поскольку именно ВЧК ведет борьбу с названными в декрете преступлениями, она наделяется теми карательными функциями, которые в нем предусмотрены. Беспощадно уничтожать врагов революции. И это должны делать мы.

Феликс Эдмундович посмотрел на суровые лица товарищей. Да, трудно сразу осмыслить такой крутой поворот. Но Дзержинский не сомневался — коммунисты-чекисты волю партии и Советского правительства выполнят.

— В Петрограде — мы. А по всей стране как? В большинстве губерний чрезвычайные комиссии еще не сорганизованы.

Это Петерс. Он ведал орготделом ВЧК.

— Обратимся к местным Советам. Это обращение подтолкнет дело создания наших органов на местах.

— Надо бы и к населению обратиться, объявить о новых правах ВЧК, — предложил Ксенофонтов.

Подготовить эти документы коллегия поручила Дзержинскому вместе с Петерсом и Ксенофонтовым.

За составление проекта объявления принялся Ксенофонтов. За текст обращения к Советам взялись Дзержинский и Петерс.

Спустя некоторое время Ксенофонтов читал свой проект:

— «Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров доводит до сведения всех граждан, что до сих пор комиссия была великодушна в борьбе с врагами народа, но в данный момент, когда гидра контрреволюции наглеет с каждым днем, вдохновляемая предательским нападением германских контрреволюционеров, когда всемирная буржуазия пытается задушить авангард революционного интернационала — российский пролетариат, Всероссийская Чрезвычайная комиссия не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения на месте преступления...»

— Подожди, — прервал Петерс, — все правильно, но что-то ты здорово закрутил: «гидра», «паразиты». Так официальные документы не пишут.

— Пусть остается так. Иван Ксенофонтович написал по-своему, по-рабочему. А мы, Яков Христофорович, обращаемся главным образом к рабочим, — сказал Дзержинский. — Но нужно обязательно добавить, что мы действуем не самочинно, а «основываясь на постановлении Совета Народных Комиссаров».

— «…а потому объявляет, — продолжал чтение Ксенофонтов, — что все неприятельские агенты и шпионы, контрреволюционные агитаторы, спекулянты, организаторы восстаний и участники в подготовке восстания для свержения Советской власти — все бегающие на Дон для поступления в контрреволюционные войска калединской и корниловской банды, продавцы и скупщики оружия для отправки финляндской белой гвардии, калединско-корниловским… войскам для вооружения контрреволюционной буржуазии Петрограда будут беспощадно расстреливаться отрядами комиссии на месте преступления».

— Все?

— Теперь все, Феликс Эдмундович.

— Там, где вы говорите о лицах, бегущих для вступления в. белые армии Каледина и Корнилова, добавьте: «и польские контрреволюционные легионы». Соответственно следует добавить: «и довбор-мусницким войскам» — там, где речь идет о скупщиках и продавцах оружия, — предложил Дзержинский.

— Стоит ли? Всякой сволочи много, всех не перечислишь, — усомнился Петерс.

— Нет, нет. Обязательно добавить! Во-первых, польская контрреволюция не менее опасна, чем русская, а во-вторых, все знают, что председатель ВЧК поляк, и умалчивание о легионах генерала Довбор-Мусницкого будет бросать тень на меня, — настоял Дзержинский.

С этими поправками объявление ВЧК и появилось 23 февраля в «Известиях ЦИК».

Там же была опубликована и радиограмма ВЧК всем Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. ВЧК подробно информировала Советы о положении, создавшемся вследствие германского наступления, о раскрытых контрреволюционных заговорах и просила беспощадно расстреливать всех «уличенных в той или иной форме в участии в контрреволюционном заговоре». Давался более четко сформулированный и ограниченный перечень преступлений, влекущих за собой расстрел. «Хулиганы, саботажники и прочие паразиты» из перечня были исключены.

В конце обращения предлагалось «для постоянной беспощадной борьбы немедленно организовать в районах чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, если таковые еще не организованы».

В упорных боях под Псковом, Равелем (Таллин) и Нарвой первые отряды Красной Армии, петроградские в эстонские красногвардейцы, балтийские моряки и революционные части старой армии, в состав которых входили латышские стрелки, стойко отражали натиск вооруженных до зубов немецких войск. Но молодая Советская республика не могла бы выдержать длительной войны с германским империализмом. Ленин отчетливо понимал, что продолжение войны означает гибель Советской власти, и настойчиво добивался в ЦК немедленного заключения мира.

Против Ленина, за «революционную войну», выступали «левые коммунисты» Бухарин, Урицкий, Ломов, Бубнов. Троцкий гнул свою линию — «ни войны, ни мира». Это по его вине ЦК вынужден был обсуждать 23 февраля условия мира, гораздо более тяжкие, чем первоначально предъявленные Германией. Он, Троцкий, возглавлявший советскую делегацию на мирных переговорах в Бресте, нарушив прямую директиву Председателя Совнаркома Ленина, заявил немецким представителям, что Советское правительство отказывается подписать мирный договор, но войну прекращает и демобилизует свою армию. Этим и воспользовалось германское командование для своего нового наступления.

Твердость и непреклонность Ленина в конце концов победили. Семью голосами против четырех, при четырех воздержавшихся Центральный Комитет принял решение мир заключить. В ту же ночь ВЦИК и Совнарком также приняли новые условия мира.

Дзержинский на заседании ЦК был на стороне «левых коммунистов». Вернувшись поздно ночью в свой кабинет, он заново переживал все перипетии этого бурного заседания. Как председатель ВЧК, он прекрасно знал, что для продолжения войны нет ни необходимой военной силы, ни экономических ресурсов. Умом понимал, что Ильич прав, но рука не поднималась проголосовать за то, чтобы отдать немцам огромные территории, в том числе и родные ему Польшу и Литву. Правда, он не голосовал против Ленина. Воздержался. Объяснил это тем, что не желает голосовать против заключения мира, чтобы не содействовать расколу в партии.

А когда Бухарин, Ломов, Бубнов и Урицкий подали заявление об уходе со всех ответственных партийных и советских постов и Ленин обратился к ним с просьбой не бросать дела в Совнаркоме в такой трудный момент, он решительно поддержал Владимира Ильича, с негодованием призывая их не быть «саботажниками и не портить работы».

С горечью думал Феликс Эдмундович о том, что на какое-то, пусть непродолжительное время он позволил эмоциям восторжествовать над разумом, позволил увлечь себя пышными, но пустыми фразами о «революционной войне» и быстром наступлении германской революции. Да, он верил — революция в Германии будет, но прав, как всегда, Ленин: революцию невозможно приурочить к определенному сроку, и строить на этом политику нельзя.

Решение принято. Прочь колебания и сомнения! Как верный солдат партии, он будет активно бороться за линию ЦК.

Его размышления прервал Ксенофонтов.

— Феликс Эдмундович! Поймали этого бандюгу, что от имени ВЧК грабил буржуев в ресторанах. При обыске у него на квартире нашли, — говорил Ксенофонтов, вываливая из портфеля на стол драгоценности, бланки и штампы ВЦИК, ВЧК, Народного комиссариата иностранных дел и других советских учреждений.

— Кто этот мерзавец?

— Князь Эболи. Но действовал он под фамилиями Долматов, Нанди, Маковский…

Коллегия ВЧК единогласно постановила князя Эболи за грабеж и дискредитацию советских учреждений расстрелять. Дзержинский первым поставил свою подпись на этом первом приговоре ВЧК.

— Помните, товарищи, как мы мечтали о том, что пролетарская революция сможет обойтись без смертной казни, — говорил Дзержинский, — а теперь сама жизнь, неумолимая борьба классов сказала: нет, не может! Мы будем применять смертную казнь во имя счастья миллионов рабочих и крестьян.

4

Советское правительство переехало в Москву. IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов 15 марта 1918 года по докладу Владимира Ильича Ленина ратифицировал Брестский мирный договор. С содокладом против ратификации выступал левый эсер Камков.

Потерпев поражение на съезде, левые эсеры вышли из Совнаркома. Но они остались в Советах и во ВЦИК, превратившись в оппозиционную к правительству, но все же советскую партию.

Мирная передышка дала возможность стране сосредоточить свои усилия на решении задач советского и хозяйственного строительства, поставленных Лениным в его работе «Очередные задачи Советской власти». Ленинский план социалистического строительства, одобренный Центральным Комитетом и утвержденный ВЦИК, приходилось осуществлять в крайне тяжелой обстановке. К общей хозяйственной разрухе присоединился голод. Кулаки и спекулянты прятали хлеб, не желая продавать его по твердым ценам. Контрреволюция всех мастей, начиная от махровых монархистов до соглашателей, делала ставку на голод как на орудие свержения Советской власти. Борьба за хлеб становилась борьбой за социализм.

В поход за хлебом в деревню были двинуты рабочие отряды. Огромную помощь в изъятии излишков у кулаков и снабжении хлебом городов и Красной Армии оказали созданные в деревне комитеты бедноты. Была подорвана и экономическая мощь кулачества: 50 миллионов гектаров земли перешло из рук кулаков к беднякам и середнякам.

В защиту интересов кулачества выступили левые эсеры. Они ополчились против изъятия излишков хлеба, против комитетов бедноты, продолжали агитацию против Брестского мира.

Такова была обстановка, когда 4 июля открылся V Всероссийский съезд Советов.

Съезд одобрил внешнюю и внутреннюю политику Советского правительства и отверг резолюцию левых эсеров о разрыве Брестского договора с Германией. И тогда 6 июля левые эсеры подняли мятеж в Москве. К мятежу Центральный Комитет левых эсеров готовился заблаговременно.

— Мы не должны выступать против Советской власти, — говорила Спиридонова, на заседании ЦК левых эсеров 24 июня 1918 года. — Идея Советов слишком хорошо усвоена массами, и всякое восстание против Советов они не поддержат. Наоборот, мы должны выступать под лозунгом «Против большевиков, но за Советскую власть».

— На какие вооруженные силы мы можем рассчитывать? — поинтересовался Прошьян. — Как бы ВЧК не поставила нас к стенке.

— Основным ударным кулаком будет отряд ВЧК под командованием Попова. Кроме того, мы стягиваем в Москву наши боевые дружины из Тулы, Твери и других городов. Впрочем, об этом вам лучше доложит Александрович.

— На отряд Попова можно полностью положиться, — начал Александрович. — Большую часть коммунистов и сочувствующих им солдат мы постепенно отправили на фронт, а отряд пополнили нашими людьми и черноморскими морячками-анархистами. Попов установил контакт с Покровскими казармами и заверяет, что если не все, то часть расположенных там войск в момент восстания перейдет на нашу сторону. Сигналом к восстанию будет убийство германского посла Мирбаха. Оно будет совершено членом нашей партии чекистом Блюмкиным, и это внесет дезорганизацию в работу ВЧК.

— А латыши?

— Латышские части в лагерях, далеко за городом, а отряд Попова здесь, в центре, в Трехсвятительском переулке.

Ответы Александровича всех удовлетворили и вселили уверенность в успех.

— Восстание внешне должно выглядеть как самооборона нашей партии от репрессий со стороны большевиков. Большевики, безусловно, попробуют что-то предпринять против нас после убийства Мирбаха. Они нападают, мы обороняемся. Это тоже принесет нам симпатии масс и будет способствовать успеху, — заключила Спиридонова.

Вопрос о восстании был решен, тактический и стратегический план, предложенный ею, одобрен.

Вначале все разыгрывалось как по нотам. Блюмкин убил графа Мирбаха. Дзержинский приехал в отряд Попова, чтобы арестовать убийцу, и сам был арестован вместе с сопровождавшими его чекистами. Вслед за ним мятежники арестовали председателя Моссовета Смидовича, захватили здание ВЧК на Большой Лубянке, 11 и арестовали находившихся там в этот момент большевиков-чекистов. Сделать это было совсем нетрудно: охрану здания ВЧК нес отряд Попова. К счастью, из членов коллегии ВЧК мятежникам удалось захватить только Лациса, остальные находились в Большом театре, на съезде. Затем левые эсеры захватили Главный почтамт и разослали во все концы несколько сумбурных телеграмм с извещением о захвате власти. Дали несколько орудийных выстрелов по Кремлю, и Спиридонова отправилась на съезд предъявлять свои условия «деморализованным» большевикам.

А дальше у левых эсеров все пошло, как любил выражаться курьер ВЧК старик Сорокин, «на перекосы».

Узнав об аресте Дзержинского, Ленин предупредил мятежников, что, если хоть один волос упадет с его головы, они заплатят тысячью своих голов, и приказал Петерсу немедленно арестовать всю левоэсеровскую фракцию съезда вместе со Спиридоновой. В районах Москвы были мобилизованы все коммунисты, созданы рабочие отряды. Эсеровские боевые дружины и пикнуть не успели, как были разоружены. Не оправдались надежды мятежников и на Покровские казармы. Ни одна часть Московского гарнизона не присоединилась к мятежу.

Оказавшись без своей «богородицы» — так рабочие прозвали Спиридонову, — ЦК левых эсеров, заседавший в отряде Попова, погряз в бесконечных словопрениях: развивать ли наступление на Кремль и Большой театр или ограничиться самообороной.

Тем временем прибывшие из лагерей части Красной Армии заняли исходные позиции и начали стягивать кольцо вокруг района, занятого мятежниками.

Как только первые снаряды разорвались во дворе особняка, где помещался штаб отряда Попова, члены ЦК левых эсеров, переодевшись в штатское платье, бросились наутек.

— Подлые трусы и изменники убегают! — кричал им вслед Дзержинский, стоя у окна помещения, в котором содержались арестованные.

Вслед за «вождями» стала разбегаться и их «армия». Дружная атака латышей завершила дело. К полудню 7 июля мятеж был ликвидирован.

Вернулись в ВЧК Лацис и арестованные вместе с Дзержинским чекисты Беленький, Трепалов и Хрусталев. Сам он после освобождения направился прямо в Кремль.

Возвратившихся из плена чекистов окружили товарищи, начались расспросы.

— Нас разоружили силой, — рассказывал Беленький, поглаживая свои пышные усы. — Феликса Эдмундовича схватили за руки Прошьян и Саблин и объявили арестованным. Феликс Эдмундович пришел в ярость. «Отдайте мне ваш револьвер», — говорит Попову. Тот опешил. «Зачем?» — спрашивает. «Я вас расстреляю как изменника!» — заявляет Феликс Эдмундович, да так посмотрел, что Попов вылетел из комнаты как пробка.

— А я решил отоспаться как следует, делать-то все равно нечего, — басил бородатый великан Лацис, человек большого мужества и необыкновенного хладнокровия. — Только улегся, как в комнату входит Карелин, сообщает о том, что Спиридонова отправилась на съезд, и заявляет Дзержинскому: «Вы будете за нее заложником». И знаете, что ответил Феликс Эдмундович? — Лацис хитро прищурился и, потомив немного собеседников, продолжал: — «В таком случае вам надо заранее меня расстрелять, потому что, если Спиридонову арестуют, я первый потребую, чтобы ее ни в коем случае не освобождали», — вот что он ответил!

— А когда ее все-таки арестовали, вбегает Попов, пьяный, трясет маузером, кричит: «За Марию снесу пол-Кремля, пол-Лубянки, пол-театра!» Феликс Эдмундович даже разговаривать с ним не стал, повернулся спиной и так и стоял, пока тот бесновался, — добавил Трепалов.

В то время как чекисты восхищались мужеством своего председателя, Дзержинский прохаживался со Свердловым по приемной Председателя Совнаркома.

— Никогда, Яков, мне не было так тяжело, как сейчас. Так опростоволосился! Александрович не давал никакого повода сомневаться в его честности, а оказался хуже Азефа, — с горечью говорил Дзержинский. — Лучше бы они меня расстреляли. Жалею, что не расстреляли, это было бы полезно для революции.

Свердлов нежно обнял Дзержинского за плечи и сказал:

— Нет, дорогой Феликс, хорошо, очень хорошо, что они тебя не расстреляли. Ты еще немало поработаешь на пользу революции.

На заседании ЦК Феликс Эдмундович доложил известные ему факты по делу об убийстве Мирбаха и мятеже левых эсеров и обратился с просьбой об отставке.

— Пожалуй, товарищ Дзержинский прав, — сказал Ленин, — после того, как его заместитель и ряд других работников ВЧК оказались причастными к убийству Мирбаха и мятежу, ему неудобно оставаться председателем ВЧК. Мы должны освободить его от этого поста хотя бы на время следствия…

В ВЧК товарищи встретили появление Дзержинского восторженными возгласами. Каждый стремился крепко пожать ему руку, сказать что-нибудь приятное. Но лицо его оставалось суровым, губы были крепко сжаты, и не ответил он на приветствия товарищей своей милой улыбкой, от которой всегда становилось светло на душе.

Молча прошел в кабинет, пригласил членов коллегии.

— Товарищи, я подал в отставку и не буду больше вашим руководителем.

— Это невозможно! — перебил его Петерс. — Вы же не виноваты в том, что в ЧК оказались эсеры.

— Вопрос решен, — строго ответил Дзержинский, — и вы, Яков Христофорович, назначены исполняющим обязанности председателя ВЧК.

Наступило тягостное молчание. Никто не ожидал такого известия.

— А теперь, если позволите, мне хотелось бы сказать вам на прощание несколько слов, — продолжал Феликс Эдмундович. — Мы должны извлечь из эсеровского мятежа суровый урок. И дело не только в том, что все мы, и в первую очередь я сам, не были достаточно бдительны, вопрос гораздо серьезнее и глубже: нам следует хорошо усвоить, — голос Дзержинского зазвучал тверже, — ВЧК должна быть органом Центрального Комитета нашей партии, иначе она вредна и может выродиться в орган контрреволюции!

22 августа 1918 года Феликс Эдмундович Дзержинский вновь был назначен председателем ВЧК.

5

Дзержинский прибыл в Петроград 31 августа. По поручению Ленина ему предстояло лично расследовать все обстоятельства убийства народного комиссара внутренних дел Петроградской коммуны, председателя губернской Чрезвычайной комиссии Урицкого.

Вошел в дом № 6 на Дворцовой площади, где помещался Народный комиссариат внутренних дел Петроградской коммуны и Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией. Здесь, у входа в лифт, еще и суток не прошло, как от руки Леонида Канегисеера, сынка директора завода, бывшего юнкера и «народного социалиста», принял смерть старый товарищ Феликса Эдмундовича по Александровской пересыльной тюрьме и Военно-революционному комитету Моисей Соломонович Урицкий.

В кабинете Урицкого Дзержинского ждала телеграмма: «Вечером 30 августа при выходе с завода Михельсона Ленин опасно ранен. Стреляла член партии правых эсеров Каплан…»

Непроизвольно схватился за грудь: острая боль в сердце, потемнело в глазах. Потом отошло немного, и тогда до мельчайших подробностей вспомнился Ильич и его напутственные слова:

— Убили замечательного народного трибуна Володарского; прошел месяц всего — убивают Урицкого. Поезжайте, Феликс Эдмундович, и разберитесь, что делается в Питере. На белый террор мы должны ответить красным террором, и надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров. Иначе террористы будут считать нас тряпками! Я уже писал об этом Зиновьеву, но он или не понимает такой необходимости, или не может, а может быть, и не хочет прибегать к решительным мерам…

И снова больно сжалось сердце: «Не уберегли». Заставал себя собраться с мыслями, проанализировать, когда какой сигнал просмотрели, недооценили. Сигналы о намерениях контрреволюционеров захватить или даже убить Ленина поступали в ЧК не раз. Вот и Борис Савинков со своим «Союзом защиты родины и свободы» имел такие намерения, но грозный меч ВЧК всякий раз вовремя разбивал замыслы заговорщиков. Убийство Ленина стоит в планах специального представителя британского военного кабинета Брюса Локкарта. Вместе с французским послом Нулансом и некоторыми другими иностранными дипломатами он плетет нити крупного заговора, имеющего целью свержение Советской власти. Но действия Локкарта ВЧК держит под своим постоянным контролем. Локкарт даже не подозревает, что «завербованные» им командиры-латыши Ян Буйкис и Эдуард Берзин действуют по поручению ВЧК и огромные деньги, отпускаемые им на подкуп латышских стрелков, охраняющих Кремль, попадают в кабинет Дзержинского.

Новый удар пришел с другой стороны, его нанесли правые эсеры. А может быть, и здесь рука Локкарта? Разве можно поручиться, что все его замыслы уже раскрыты? В иных условиях надо бы еще понаблюдать за заговорщиками, но не теперь. Дзержинский отдает приказ в Петрографе и в Москве одновременно приступить к ликвидации заговора Локкарта, а сам с первым же поездом устремляется в Москву.

Поезд шел медленно, иногда останавливаясь неизвестно почему прямо посреди поля или леса. На станциях осатаневшая от долгого ожидания голодная толпа штурмовала переполненный до отказа состав. Все это проходило где-то мимо сознания Дзержинского.

Феликс Эдмундович думал об огненном кольце фронтов, сжимавших Советскую Россию, старался определить место правых социалистов-революционеров в лагере контрреволюции.

Иностранные интервенты на севере, юге и Дальнем Востоке высадили новые войска. При их военной и материально-технической помощи усилился натиск белых армий Колчака, Деникина и других белогвардейцев. На Волге продолжаются ожесточенные бои с чехословацким корпусом и войсками Комуча.

И повсюду интервентам и белогвардейцам помогают правые эсеры. Они входят в созданные в разных частях страны белогвардейские «правительства», прикрывая своим «социалистическим» флагом реставрацию буржуазно-помещичьих порядков, поднимают кулацкие мятежи в тылу Красной Армии, шпионят в пользу белогвардейцев. И вот теперь взяли па себя еще и роль убийц вождей рабочего класса.

Белый террор обрушился не только на руководящих партийных и государственных деятелей Советской республики. По всей стране контрреволюционеры убивают местных активистов, рядовых коммунистов, рабочих из продовольственных отрядов, крестьян из комитетов бедноты.

«Только бы ты выздоровел, Владимир Ильич. Будь уверен, террористы не будут считать нас тряпками. У Октябрьской революции есть свои «пролетарские якобинцы».

Дзержинский был еще в пути, когда появилось воззвание ВЦИК, подписанное Свердловым.

«Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем!» — кричали буквы обращения с газетных полос.

«На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции».

Весть о покушении на жизнь вождя потрясла страну. Бурным потоком хлынули в ЦК, ВЦИК, Совнарком резолюции митингов и собраний. Рабочие, крестьяне, красноармейцы слали свои приветствия товарищу Ленину, желали скорейшего выздоровления и требовали беспощадной расправы с контрреволюционерами.

2 сентября на своем заседании ВЦИК вновь подтвердил: «На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов».

Воля масс, воплотившись в постановление высшего органа государственной власти (между съездами), приобрела силу закона. Но необходимо было определить, к кому и за какие преступления надлежало применять высшую меру наказания. Это сделал Совет Народных Комиссаров в своем постановлении от 5 сентября по докладу Дзержинского о деятельности ВЧК.

«Совет Народных Комиссаров… находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью, — говорилось в этом постановлении, — …что необходимо обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам…» Далее указывалось, что имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры должны опубликовываться.

«Всех прикосновенных…»

Тяжелое бремя красного террора легло на плечи ВЧК и ее председателя.

Буржуазная печать подняла неистовую свистопляску. Самая чудовищная клевета распространялась о ВЧК. Истошными криками о красном терроре и «ужасах» ЧК интервенты стремились прикрыть свои преступления — расстрел 26 бакинских комиссаров, массовые убийства коммунистов, и пленных красноармейцев в Архангельске, зверства белых генералов.

Дзержинского изображали чудовищем, его имя упоминалось не иначе как с эпитетом «красныё палач».

А он в самые суровые дни, с трудом отрывая минуты от своего и без того короткого сна, писал в Швейцарию жене:

«…Обо мне ты, может быть, имеешь искаженные сведения из печати и, может быть, уже не стремишься так ко мне. Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и о себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время — это одно непрерывное действие…

Я выдвинут на пост передовой линии огня, и моя воля — бороться и смотреть открытыми глазами на всю опасность грозного положения и самому быть беспощадным…

Физически я устал, но держусь нервами, и чуждо мне уныние. Почти совсем не выхожу из моего кабинета — здесь работаю, тут же в углу за ширмой стоит моя кровать».

Сестре Альдоне: «…Я остался таким же, каким был, хотя для многих нет имени страшнее моего.

Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь. Песнь эта зовет к борьбе, к несгибаемой воле, к неутомимой работе. И сегодня помимо идеи — помимо стремления к справедливости — ничто не определяет моих действий».

6

Был тот ранний предутренний час, который так любил Дзержинский. Утомившись за день, умолкали телефоны; ушли на короткий отдых оперативные сотрудники, а комиссары ВЧК еще не вернулись с ночных операций. Тихо. Можно наконец распрямить усталое тело, походить по кабинету, подумать. Можно написать письмо самому близкому другу и товарищу Зосе и маленькому Ясику, которых не видел уже восемь лет. Можно лечь на солдатскую кровать, что стоит тут же в кабинете, за ширмой, и помечтать перед сном.

Но сегодня Феликс Эдмундович лишает себя всего этого. Он взволнован. В ВЧК чрезвычайное происшествие. Один из чекистов ударил арестованного. Дзержинский сам провел расследование и доложил коллегии. Принято решение: на первый случай ограничиться «энергичным внушением», в будущем же предавать суду всякого, позволившего дотронуться до арестованного. Постановление объявлено всем сотрудникам. А как добиться того, чтобы каждый из них выполняя его не только по обязанности, какие найти слова? И вот на лист бумаги ложатся строки инструкции для производящих обыск и дознание.

Ровным (наклон вправо), твердым, разборчивым почерком Феликс Эдмундович пишет: «…Пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям арестуемым и обыскиваемым, пусть будет с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость — пятно, которое ложится на эту власть».

Дзержинский вышел из кабинета, пошел по коридорам. Имел он такую привычку — пройтись посмотреть, что делается в его любимом детище — ВЧК.

Хмурый рассвет сочился в окна. Уже начали возвращаться с ночных операций комиссары. Одни, сдав вещи и документы, изъятые ври обысках, валились спать как подкошенные, другие еще обменивались впечатлениями последней ночи. Феликс Эдмундович вполголоса расспросил их о результатах, накрыл получше спящего на диване сотрудника, другому положил поудобнее руку, чтобы не падала со стола, на котором устроился спящий, сказал:

— Отдыхайте, товарищи, — и тихо вышел.

Феликс Эдмундович услышал голос, доносившийся из кабинета члена коллегии ВЧК Делафара.

Делафар был явление совершенно для ВЧК необычное. Француз по национальности, аристократ по происхождению, юрист по образованию, анархист (идейный) по партийной принадлежности и поэт по призванию, он пришел в ВЧК с твердым убеждением в необходимости уничтожать контрреволюционные элементы ради скорейшей победах мировой революции.

Дзержинский осторожно постучался и вошел. Делафар читал свои стихи. Против него в кресле сидел молодой человек.

Появление Дзержинского заставило Делафара прервать декламацию.

— Знакомьтесь, это Дзержинский, — представил Делафар Феликса Эдмундовича своему гостю.

— Равич Николай Александрович.

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал Феликс Эдмундович, устраиваясь в углу дивана.

Делафар начал читать сначала.

Равич посматривал на Дзержинского. Тот слушал внимательно, подперев рукой голову. Лишь когда Делафар, увлекшись, начал отбивать такт кулаком по столу, Дзержинский, мягко улыбаясь, встал и переставил стоявшие на нем кружки на окно.

Делафар покосился на кружки, уплывшие из-под рук, его лицо с правильными чертами покрылось румянцем смущения, но он продолжал декламировать.

— Ну как? — спросил Делафар, закончив последнюю строфу.

Вопрос относился к обоим, но смотрел он своими голубыми горящими глазами на Дзержинского, его приговора ждал.

Поэму юноша посвятил мировой революции. Победа ее изображалась скорой и довольной легкой.

Стихи были так себе, рыхловаты. Чувствовалось влияние модных в то время декадентов, но обижать молодого пылкого автора не хотелось, и поэтому Феликс Эдмундович начал издалека.

Как вспоминал потом Равич, Дзержинский сказал:

— Революционер должен мечтать, но конкретно, о вещах, которые из мечты превращаются в действительность. Все мы мечтали, что пролетариат захватит власть. Эта мечта осуществилась. И все мы мечтаем о том, что, победив своих классовых врагов, создадим могучее социалистическое государство, которое откроет человечеству путь к коммунизму. Вот над осуществлением этой грандиозной задачи придется работать и нам, и, вероятно, нашим детям. А стихи… По-моему, неплохие. — И, заметив, что Делафар, видимо, не удовлетворен ответом, добавил: — Они подкупают искренностью, но наивны немного…

Вошел член коллегии ВЧК Фомин, пожилой рабочий с моржовыми усами. Тяжело опустился в кресло напротив Равича.

— Почему вы не спите, Василий Васильевич? — обратился к нему Дзержинский.

— Уснешь тут с этим кудлатым, — ворчливо отвечал Фомин, потирая свою круглую, как шар, бритую наголо голову, — каждую ночь стихи читает.

В дверь просунулась голова в матросской фуражке, на широкой ленте, опоясывавшей околыш, золотыми буквами сияла надпись: «Стерегущий».

— А мне можно послушать?

В комнате появился Илюша Фридман в ладно пригнанном бушлате и широченных клешах. Было ему всего двадцать два года от роду, но выглядел Илюша еще более юным. Борода и усы, к его неудовольствию, росли плохо, а живые, озорные глаза и припухлые губы придавали лицу полудетское выражение. Все это, впрочем, ничуть не мешало молодому комиссару ВЧК показывать незаурядное мужество и даже особую, «морскую» удаль на операциях. За это да за веселый нрав товарищи прощали ему и морскую форму, и склонность приукрасить немного свои заслуги.

— Новые читал? Понравились? — тихо спрашивал у Делафара Илья.

— Стихи дрянь. Не понравились, — грустно ответил автор.

Вслед за Фридманом пришли еще несколько чекистов, прослышав, что у Делафара можно послушать Дзержинского.

Разговор перешел на общие темы.

Делафар говорил о Великой французской революции, восторгался якобинцами. Феликс Эдмундович, сам в молодости основательно изучивший ее историю, мягко, чтобы не обидеть пылкого юношу, вносил свои поправки к его оценкам Марата, Робеспьера и других революционеров той эпохи.

От французской буржуазной революции перешли к своей, социалистической. Незаметно Феликс Эдмундович перевел беседу на тему о том, каким должен быть чекист. Произвол, допущенный одним из сотрудников, все еще не выходил у него из головы.

— Чекист должен быть честнее и чище любого. Он должен быть, как кристалл, прозрачным, — говорил Дзержинский внимательно слушавшим его товарищам. —

Я бы сущность чекиста выразил формулой из трех Ч: честность, чуткость, чистоплотность. Душевная, конечно.

— Феликс Эдмундович, честность — это, конечно, ясно, но какая разница, чуткий я или нечуткий, лишь бы бил контру без пощады.

Дзержинский взглянул на Фомина. В глазах у того хитринка. И не поймешь сразу, для себя он задал вопрос или для набившейся в комнату молодежи.

— Не знаю, Василий Васильевич, как бы это получше объяснить. Нечуткий, черствый человек — это своего рода заржавленный инструмент. Он не сможет правильно определить, кто враг, а кто просто заблудившийся человек. Будет рубить сплеча, не разбираясь, и этим только пятнать наше имя и вредить революции. Нет, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК…

— А теперь спать, — тоном приказа сказал Дзержинский. — Всем надо отдохнуть хотя бы пару часов. — И первым направился к выходу.

Прошло несколько месяцев. Пришло сообщение из Одессы. Французская контрразведка выследила Делафара. Он отстреливался до последнего патрона, взяли раненого. Французский военный суд приговорил его к смертной казни. Расстреливали в море, на барже. Делафар отказался от повязки и умер с возгласом: «Да здравствует мировая революция!»

Дзержинский собрал всех свободных от оперативных заданий сотрудников, прочел телеграмму.

— К длинному списку наших товарищей, погибших от руки классового врага, прибавилась еще одна жертва. Делафар умер как настоящий коммунист. ВЧК гордится своими героями и мучениками, погибшими в борьбе.

Дзержинский умолк, оглядел ряды кожаных курток, солдатских гимнастерок и матросских бушлатов. В суровом молчании стояли чекисты, готовые и свою жизнь, не колеблясь, отдать за революцию.

7

С сентября 1918 года Софья Сигизмундовна работала в открывшейся в Швейцарии советской дипломатической миссии. Там же первым секретарем работал Стефан Братман. Стала сотрудницей в советском Красном Кресте и его жена Мария Братман. С семьей Братманов Софью Сигизмундовну связывали совместная работа в партии и долгие совместные мытарства в эмиграции. Они я теперь поселились вместе, сняв две меблированные комнаты в маленьком пансионате. Наконец-то они почувствовали твердую почву под ногами и смогли взять к себе в Берн из детского дома Унтер-Эгери Ясика и сына Братманов — Янека.

Однажды, когда Софья Сигизмундовна и Братманы сидели за вечерним чаем, ей послышалась мелодия из оперы Гуно «Фауст». Это был их старый условный сигнал, которым Зося и Фелек извещали друг друга о приходе еще в Кракове. Она подумала, уж не слуховая ли галлюцинация ее преследует. Насторожилась и вновь уже явственно услышала, как за окном кто-то насвистывает условные несколько тактов.

— Феликс! Это Феликс! — крикнула Зося и бросилась в прихожую открывать дверь. Стефан и Мария удивленно переглянулись, не понимая, в чем дело.

В следующую минуту Софья Сигизмундовна, плача от счастья, ввела в комнату пожилого мужчину. Он был страшно худ и наголо брит. Братманы едва узнали Юзефа. Не было ни пышных волос на голове, ни усов, ни знакомой «козлиной» бородки.

Появление Дзержинского в Берне было для Братманов полной неожиданностью. После минутного замешательства они горячо обнялись и расцеловались.

— Как ты мог здесь очутиться?

Феликс Эдмундович приложил палец к губам и тихо произнес:

— Перед вами Феликс Доманский. А прибыл вполне законным путем, у меня здесь дела в советской миссии.

Братманы вскоре удалились в свою комнату. Феликс Эдмундович долго всматривался в спящего Ясика, и Софья Сигизмундовна видела, как он взволнован и растроган.

Утром Ясик с громким плачем спрятался от Дзержинского.

— Ясик, дорогой мой, подойди же, обними своего папу! — звала Софья Сигизмундовна.

— Это не мой папа, мой папа Дерлинский, — твердил Ясик.

Мальчик знал отца только по фотографиям, и поэтому с трудом удалось уговорить его подойти к бритому дяде, так непохожему на сложившийся в детской голове образ. Но уже очень скоро отец и сын подняли шумную возню, и их радостный смех наполнил тихий пансион. Дзержинский сумел удивительно быстро найти кратчайший путь к сердцу ребенка. Ясик признал отца. А когда Феликс Эдмундович вручил сыну привезенный из Берлина металлический конструктор «Мекано», тут уже радости Ясака не было предела. Еще бы, это была первая дорогая игрушка в его жизни, да к тому же подаренная отцом.

Всей семьей они уехали из сырого, сумрачного Берна в Лугано, славившийся здоровым климатом и чудесными видами. Там, сидя на балконе гостиницы, любуясь видом на озеро и окружающие его горы, Дзержинский заново переживал счастье своего второго свадебного путешествия (о первом, что было в Татрах, они только что вспоминали с Зосей).

Как он был благодарен Якову Михайловичу Свердлову и его жене Клавдии Тимофеевне! Это после их неожиданного визита к нему на Лубянку состоялся памятный разговор.

— Поезжай, пора тебе наконец повидать жену и сына да и самому немного передохнуть, дать отдых телу и мыслям, — говорил Свердлов.

— Что ты, Яков, разве могу я в такое время оставить ВЧК? — возражал Дзержинский.

— А что время? Время как раз подходящее. Ильич поправился, взял руль правления в свои руки. Белых отбросили на всех фронтах, в ближайшее время не полезут — раны зализывают; да и на внутреннем фронте после того, как ВЧК разгромила савинковский «Союз» и заговор Локкарта, активность контрреволюции заметно понизилась.

Феликс Эдмундович задумался.

— Я уже говорил с Владимиром Ильичем, — продолжал Свердлов, — он просил тебе передать, что категорически настаивает на твоей поездке к семье. Председатель ВЦИК и Председатель Совнаркома — за, в ЦК можешь не звонить, Стасова тоже вовлечена в наш «заговор».

Так была решена эта поездка. На всякий случай Свердлов направил с ним еще Варлаама Аванесова. Секретарь Президиума ВЦИК мог взять под свою защиту «товарища Доманского» в случае каких-либо осложнений.

— Феликс, иди завтракать. Кофе на столе! — раздался мелодичный голос Зоси.

Как в Кракове. Уж не сон ли все это? Восемь лет мечтал он об этих минутах. Вот они наконец пришли, но и то ненадолго. Стремительно нарастали революционные события в Германии, и им с Варлаамом следует торопиться, чтобы не застрять здесь, в Швейцарии.

Феликс Эдмундович пил душистый кофе со сливками, мазал маслом настоящий белый хлеб — всего этого вдоволь было в нейтральной Швейцарии — и думал, имеет ли он право звать жену и слабого, болезненного ребенка в голодную и холодную Москву. Беспокоили не только трудности быта. Белогвардейцы отброшены, но не разбиты, собирают силы, и гражданская война, несомненно, разгорится с небывалым ожесточением. Он верил в победу, но как сложится его личная судьба? Что будет в этом водовороте с Зосей и Ясиком? Пусть уж лучше поживут пока тут, под покровительством советской дипломатической миссии.

После кофе Феликс Эдмундович, Софья Сигизмундовна и Ясик отправились кататься на лодке по Луганскому озеру. Когда усаживались, к причалу рядом с лодкой пришвартовался прогулочный пароходик. Феликс Эдмундович почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд и оглянулся. С палубы смотрел на него… Локкарт. Обмененный недавно на Максима Литвинова, советского представителя в Лондоне, арестованного англичанами, Локкарт приехал в Швейцарию отдохнуть и подлечить нервы после своего провала в Советской России.

Дзержинский с видом человека, которому некуда спешить, спокойно закрепил весла в уключинах и, прежде чем Локкарт оказался на земле, сильными взмахами отогнал лодку далеко от берега.

А Локкарт долго смотрел вслед Дзержинскому. Он готов был отдать голову на отсечение, что где-то видел этого господина в элегантном костюме и мягкой фетровой шляпе.

Софья Сигизмундовна тоже заметила господина, пристально всматривавшегося в Дзержинского.

— Кто это был? — спросила она.

— Локкарт. Пожалуйста, не волнуйся, он меня не узнал. Здесь, в Лугано, он встретил председателя ВЧК? Невероятно! Такая мысль просто не могла прийти ему в голову.

Короткий отпуск кончился. В конце октября Дзержинский и Аванесов выехали из Швейцарии через Берлин в Москву. И как раз вовремя.

5 ноября германское правительство порвало дипломатические отношения с Советской Россией и выслало из Германии советское посольство. 9 ноября отрекся от престола Вильгельм II. Монархия в Германии пала, но власть оказалась в руках буржуазии.

11 ноября революция в Австро-Венгрии привела к падению монархии Габсбургов.

Напуганное буржуазно-демократическими революциями в Германии и Австрии, швейцарское правительство выслало советскую дипломатическую миссию. Разрешено было выехать только тем, у кого были дипломатические паспорта.

Той же ночью у Софьи Сигизмундовны и Марии Братман полиция произвела обыск. Перед домом поставили шпиков, совершенно открыто следивших за каждым их шагом. Снова Софья Сигизмундовна осталась без работы, снова оборвалась связь с Феликсом.

8

В ВЧК Дзержинский встретил своих товарищей в подавленном настроении.

— Ну что у вас тут случилось? С работой, что ли, не ладится?

— Да нет, Феликс Эдмундович, с работой все в порядке. Заканчиваем следствие по делу Локкарта. Сейчас уже точно установлено, что его организация вела работу в трех направлениях: первое — дезорганизация Красной Армии и подкуп латышских стрелков, охраняющих Кремль, — возглавлял сам Локкарт и офицер английской службы Сидней Рейли; второе — взрывы мостов, поджоги правительственных складов и тому подобное — должен был выполнять французский офицер Вертамон; третье — шпионаж. Организация последнего была поручена американскому торговому агенту Каломатиано. Вы знаете, что он создал широкий аппарат шпионажа в наших военных учреждениях, но, кажется, нам удалось выловить всех его агентов.

— Дело готово для передачи в трибунал, ожидали только вас, — доложил Петерс.

— Так почему же вы все носы опустили?

— Феликс Эдмундович, после вашего отъезда опять поднялась в печати травля против ЧК, — отвечал Ксенофонтов.

— А разве вы еще не привыкли к тому, что на ВЧК клевещут? — перебил Дзержинский.

— Когда на нас клевещет буржуазия, мне, извините за грубость, тьфу и растереть! На меньшевистские газеты тоже наплевать, но на нас обрушились свои же товарищи — коммунисты, в нашей же партийной и советской печати. На это уже не наплюешь, — вступил в разговор Фомин. — Ребята хотят знать, что же наша работа, пользу или вред приносит Советской власти?

— Дело серьезнее, чем может показаться на первый взгляд, — Петерс положил перед Дзержинским пачку каких-то документов. — Это все рапорты наших сотрудников об увольнении.

— Ну а вы-то реагировали как-нибудь на нападки в печати?

— Конечно. Вот здесь опубликовано мое заявление, — ответил Петерс, протягивая «Известия» от 17 октября.

Дзержинский взял газету. Заявление Петерса ему понравилось. В спокойных тонах доказывалась необходимость самостоятельности чрезвычайных комиссий и обоснованность принимаемых ими мер борьбы с контрреволюцией. Заявление заканчивалось словами: «Весь этот шум и плач против энергичных и твердых мер чрезвычайных комиссий не заслуживает того внимания, которое им придают; он мог появиться лишь среди товарищей, занятых кабинетной журналистикой, а не активной борьбой с врагами пролетариата».

Дзержинский усмехнулся: все-таки не удержался Петерс, пустил стрелу в своих противников.

— А теперь, — твердо сказал Дзержинский, — послушайте меня. ВЧК создана по инициативе Центрального Комитета нашей партии и товарища Ленина. Им и решать, нужна она или нет. И я твердо убежден, что они чекистов в обиду не дадут. А это — Феликс Эдмундович брезгливо отодвинул рапорты, — верните авторам. Мне стыдно за них!

7 ноября 1918 года небольшой зал клуба ВЧК на Лубянке, 13 гудел как улей. Чекисты собрались на митинг-концерт, чтобы отметить первую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.

На трибуну выходит Дзержинский. Говорит об основных завоеваниях Советской власти за первый год ее существования, об участии чекистов в борьбе с контрреволюцией, о задачах…

Дзержинский еще не закончил своего выступления, как из-за стола президиума встал Петерс и объявил:

— Товарищи! К нам приехал Владимир Ильич Левин!

И вот Ленин давно уже на трибуне, а овация, которой чекисты встретили его, не прекращается. Он наклоняется к Дзержинскому, что-то говорит ему, а тот, улыбаясь, разводит руками, дескать: «Что же я могу сделать?»

Наконец Ильич достает из жилетного кармана часы, смотрит на них, затем постукивает по часам ногтем и укоризненно качает головой. Шум постепенно стихает.

— Товарищи, — говорит Владимир Ильич, — чествуя годовщину нашей революции, мне хочется остановиться на тяжелой деятельности чрезвычайных комиссий. Нет ничего удивительного в том, что не только от врагов, но часто и от друзей мы слышим нападки на деятельность ЧК…

«Так вот почему именно к нам приехал Ильич в такой знаменательный день». Эта мысль пришла одновременно и к Петерсу, и к Ксенофонтову, и к Фомину, и ко многим чекистам, тяжело переживавшим нападки на ЧК.

— Что удивляет меня в воплях об ошибках ЧК, — это неумение поставить вопрос в большом масштабе. У нас выхватывают отдельные ошибки ЧК, плачут и носятся с ними.

Мы же говорим: на ошибках мы учимся. Как во всех областях, так и в этой мы говорим, что самокритикой мы научимся. Дело, конечно, не в составе работников ЧК, а в характере деятельности их, где требуется решительность, быстрота, а главное — верность, — продолжал Ленин.

А в зале стояла мертвая тишина, каждый боялся упустить хоть одно ленинское слово. И потому, что Ленин, и потому, что говорит о самом наболевшем.

— Когда я гляжу на деятельность ЧК и сопоставляю ее с нападками, я говорю: это обывательские толки, ничего не стоящие… Для нас важно, что ЧК осуществляют непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима. Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путем насилия эксплуататоров, — нет. Этим и занимаются ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом.

Слушали Ильича чекисты, и в новом свете представала перед ними их будничная работа. «Непосредственно осуществляют диктатуру пролетариата… Иного пути нет… Заслуга перед пролетариатом…» — врезались на всю жизнь в память, брали за душу ленинские слова.

Ян Янович Буйкис вспоминал, как и он, рискуя жизнью, помог разоблачить заговор Локкарта.

А Фридман сам себе удивлялся, как это им с Борисом Поляковым и всего с одним пулеметчиком удалось разоружить 7 июля отряд левых эсеров в сто человек, прибывший на станцию Химки. И в ответ слышал: «решительность, быстрота, а главное — верность».

Сердце каждого чекиста наполнялось гордостью. Резкий перелом произошел и у авторов злополучных рапортов об увольнении из ВЧК. Теперь им стыдно было смотреть в глаза товарищам.

Ленин кончил. Новая буря оваций потрясла зал. Горящие восторгом глаза, просветленные лица. Словно тяжелый камень снял с плеч чекистов Владимир Ильич. Окружили его плотным кольцом и не успокоились до тех пор, пока он не дал обещания приехать еще раз завтра и ответить на все вопросы.

— Не знаю, Владимир Ильич, как вас благодарить, — говорил Дзержинский, провожая Ленина.

 

Глава XII

Солдат великих боев

1

Ночь. Метель. К перрону станции Всполье весь в клубах пара подошел поезд комиссии ЦК и Совета Обороны, возвращавшейся с Восточного фронта. Сквозь зашторенные окна салон-вагона виднелся свет. Члены комиссии Дзержинский и Сталин еще работали. На столе была разложена большая карта, рядом на стуле кипы документов.

— Председатель Ярославской губчека Лебедев! — доложил секретарь.

В салон вошел статный, широкоплечий мужчина в запорошенной снегом шинели. Шинель старенькая, но ладно пригнанная. Ремни командирского снаряжения подчеркивали строевую выправку вошедшего.

Феликс Эдмундович знал, что Михаил Иванович Лебедев, в прошлом военный моряк, приговоренный к каторге в 1905-м, и один из организаторов забастовки на Ленских золотых приисках в 1912-м, только недавно оправился от тяжелого ранения, полученного при подавлении Ярославского мятежа. И Дзержинский был рад лично познакомиться с ним.

В вагоне было тепло. Лебедев снял папаху, снаряжение, расстегнул шинель и сел к столу.

— Рассказывайте, как дела?

— Плохие дела, товарищ Дзержинский, — отвечал Лебедев, — в штабе Ярославского военного округа заговор. Руководят заговором начальник штаба округа бывший полковник генерального штаба Дробыш-Дробышевский, начальник управления артиллерии Смолич и бывший царский генерал-адъютант Янгалычев, последний «рюрикович», как он себя называет. В заговор втянуто много офицеров.

— Чем же эти ваши заговорщики занимаются? — раздался насмешливый голос Сталина. Он раскуривал трубку и исподлобья смотрел в упор на Лебедева.

— Пока формируют явно ненадежные полки, ставят во главе их белогвардейских офицеров, с тем чтобы по прибытии на фронт эти части переходили на сторону врага. Смолич саботирует снабжение Северного фронта вооружением и боеприпасами. Но главное — они готовят новый мятеж. Намерены захватить Ярославль и открыть дорогу на Москву иностранным интервентам.

— Доказательства? — спросил Дзержинский.

Лебедев достал из портфеля «Дело о заговоре в штабе Ярославского военного округа» и протянул Дзержинскому.

Некоторое время в вагоне царила тишина, прерываемая шелестом страниц да изредка вопросами и репликами Дзержинского и Сталина.

— А почему Ярославская ЧК до сих пор не расправилась с заговорщиками? — спросил Сталин.

— Арестовать руководящих работников штаба без согласия комиссара округа ЧК не может, а он отказывается санкционировать их арест, ссылаясь на указания Троцкого.

Феликс Эдмундович достал из кармана блокнот и написал:

«Поручается председателю Ярославской губчека М. И. Лебедеву в срочном порядке докончить расследованием дело штаба Ярославского военного округа и немедленно приступить к ликвидации такового.

Комиссия Совета Обороны».

Дал подписать Сталину и подписал сам.

Поезд ушел. Той же ночью заговорщики были арестованы и руководители заговора расстреляны. Опасность, нависшая над Северным фронтом, устранена…

Вернувшись в Москву, Дзержинский и Сталин отчитались о своей работе по расследованию причин поражения 3-й Красной Армии под Пермью.

Трудная это была командировка. Создалась угроза прорыва белых к Котласу и соединения их с англо-американскими интервентами, наступавшими от Архангельска. Приходилось не только заниматься расследованием, но одновременно на ходу принимать экстренные меры по укреплению боеспособности армии и наведению порядка в тылу.

Владимир Ильич прислал телеграмму: «Глазов и по месту нахождения Сталину, Дзержинскому. Получил и прочел первую шифрованную депешу. Очень прошу вас обоих лично руководить исполнением намеченных мер на месте, ибо иначе нет гарантии успеха».

Комиссия ЦК и Совета Обороны вернулась в Москву только тогда, когда боеспособность 3-й армии была полностью восстановлена и она вместе с другими армиями Восточного фронта вновь перешла в наступление на Колчака.

Расследование, проведенное Дзержинским и Сталиным, вскрыло серьезные недостатки в управлении армиями из центра. Центральный Комитет одобрил меры, принятые ими на месте, и принял решение произвести проверку деятельности Всероссийского Главного штаба.

Пребывание на Восточном фронте убедило Дзержинского в необходимости слияния фронтовых и армейских чрезвычайных комиссий с органами военной контрразведка (Военконтроль). Такой опыт он уже провел в 3-й армии.

Возвратившись в Москву, Дзержинский немедленно занялся этим делом. По согласованию с Реввоенсоветом республики на базе Военного отдела ВЧК и Военного контроля были созданы единый орган борьбы с контрреволюцией и шпионажем в армии и флоте — Особый отдел ВЧК и особые отделы фронтов, армий, дивизий.

3 февраля 1919 года Феликс Эдмундович подписал проект постановления об особых отделах ВЧК, а 6 февраля это постановление было принято ВЦИК. В оперативном отношении особые отделы были подчинены ВЧК, а политическое руководство их деятельностью возложено на реввоенсоветы и политотделы фронтов и армий.

Первым начальником Особого отдела ВЧК был назначен член коллегии ВЧК Михаил Сергеевич Кедров, член Коммунистической партии с 1907 года, прекрасный конспиратор, к тому же проявивший себя как крупный военачальник на Северном фронте.

Стабилизация на фронтах и снижение активности контрреволюционных элементов внутри страны позволили Центральному Комитету приступить к упорядочению деятельности ВЧК и; революционных трибуналов, точнее разграничить их функции.

4 февраля Центральный Комитет партии поручил комиссии под руководством Дзержинского разработать новое положение о чрезвычайных комиссиях и ревтрибуналах.

За всеми этими крупными делами Феликс Эдмундович давно забыл о встрече с Лебедевым на станции Всполье, как вдруг пришло письмо от Троцкого. Наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета республики требовал ареста М. И. Лебедева и предания его суду реввоентрибунала. Лебедеву предъявлялись все те же обвинения в самоуправстве и дезорганизации работы штаба Ярославского военного округа.

Феликс Эдмундович поставил вопрос о поведении Лебедева на коллеги ВЧК. Для участия в заседании коллегии Троцкий прислал своего заместителя Склянского.

Лебедев доложил дело. Доказательства виновности Дробышевского, Смолина, Яигалычева и других участников заговора в Ярославле были неопровержимы. Промедли ЧК еще неделю, и мятеж вспыхнул бы неотвратимо.

— А как бы вы, как коммунист, поступили на месте Лебедева? — обратился Феликс Эдмундович к Склянскому.

Склянский только развел руками.

— Поезжайте обратно и спокойно делайте свое дело так же, как и до сих пор, — сказал Дзержинский Лебедеву.

А когда тот вышел, обернулся к своему помощнику Беленькому:

— Председатель Ярославской губчека ходит в рваных сапогах и старой шинели. Надо его одеть как полагается.

В Ярославль Михаил Иванович Лебедев вернулся в новых хромовых сапогах и кожаной куртке.

2

— Феликс Эдмундович! Эшелон подходит к Москве. Пора встречать, — доложил Беленький, улыбаясь в свои пышные усы.

— Сейчас, сейчас, — откликнулся Дзержинский, торопливо собирая и пряча в сейф бумаги, лежавшие на столе.

Через несколько минут автомобиль председателя ВЧК остановился у Александровского вокзала, и Дзержинский быстрым шагом направился к поезду, доставившему из Швейцарии в Москву группу русских военнопленных и политэмигрантов.

— Зося, Ясенька мой, вот мы и опять вместе, — говорил Феликс Эдмундович, обнимая жену и сына.

— Товарищ Беленький, проводите их в кабинет начальника ОРТЧК, а я должен заняться прибывшими военнопленными и политэмигрантами.

Беленький взял багаж Дзержинских, и они пошли в транспортную ЧК, первую ЧК, с которой пришлось столкнуться Софье Сигизмундовне. Свой «Мекано» Ясик нес сам. Он никому не пожелал доверить подарок отца.

Спустя некоторое время в кабинете появился и Дзержинский.

— Ну вот и все в порядке, — весело сказал Феликс Эдмундович. — Политэмигрантов разместили в Третьем Доме Советов, а военнопленные до отправки по домам поживут в Покровских казармах. А теперь домой!

Дзержинский схватил самый большой чемодан, взял за руку Ясика и заспешил к машине. Рядом шел начальник ОРТЧК и тщетно пытался вырвать чемодан из его рук.

— Оставьте, я сам, — сердился Феликс Эдмундович.

— Не надо, товарищ, — сказала Софья Сигизмундовна, мягко касаясь руки чекиста, — он не отдаст.

Автомобиль промчался по Тверской и через Троицкие ворота въехал в Кремль.

— Вот, Зосенька, и наша квартира, — говорил Феликс Эдмундович, распахивая дверь в просторную комнату с двумя высокими окнами на втором этаже кавалерского корпуса.

В комнате было все необходимое для жизни: три кровати, стол, шкаф, стулья, даже маленький старинный диванчик с резной спинкой.

Феликс Эдмундович ушел на работу, обещав скоро приехать, а Софья Сигизмундовна стала разбирать багаж и осваиваться на новом месте. Дверь из комнаты Дзержинских вела прямо в столовую Совета Народных Комиссаров. Слышался звон посуды и голоса столующихся, в комнату проникал специфический «столовский» запах.

«Узнаю Феликса, — вздохнула Софья Сигизмундовна, — никогда он не был практичен в личной жизни».

Феликс Эдмундович появился, по ее понятиям, страшно поздно, а по его — очень рано, не было и двенадцати ночи.

Софья Сигизмундовна ни одним словом не обмолвилась о беспокоившей ее столовой — не могла же она в самом деле после долгой разлуки омрачать встречу такими пустяками.

Ясик, намаявшись за дорогу, крепко спал. А Софья Сигизмундовна и Феликс Эдмундович проговорили почти до утра и все не могли наговориться.

— Об убийстве Розы Люксембург и Карла Либкнехта мы узнали в пути. Какая подлость! Всю дорогу я не могла прийти в себя.

— Ты знаешь, Зося, как я любил и уважал Розу, — после продолжительного молчания начал Феликс Эдмундович. — Мне пришлось пережить смерть многих товарищей, но ни одна из них не потрясла меня так сильно, как ее смерть.

Феликс умолк. Лунный свет, лившийся в высокие окна кавалерского корпуса, освещал резкие складки на его лице, плотно сжатый рот, суровый взгляд, устремленный ввысь, и страдальческий излом бровей.

Прошло несколько минут, и Феликс Эдмундович снова заговорил:

— Роза была организатором и идейным руководителем социал-демократии Польши и Литвы. Ей вместе с Либкнехтом принадлежит честь создания Коммунистической партии Германии. «Орлом» назвал ее Владимир Ильич. Я повесил портрет Розы у себя в служебном кабинете. Она всегда будет для меня примером преданности делу рабочего класса и интернационализма.

— Феликс, когда я думаю о Розе, то в голове не укладывается, как могло произойти, что ее убийцами стали социал-демократы?!

— Ты еще увидишь, Зосенька, как наши «социалисты» — меньшевики и эсеры помогают белым генералам вешать и расстреливать рабочих, — устало ответил Феликс Эдмундович.

Постепенно жизнь налаживалась. Дзержинскому дали в Кремле небольшую, но вполне приличную двухкомнатную квартиру. Ясик стал ходить в школу. Мальчик вырос в Швейцарии среди поляков-политэмигрантов, хорошо говорил по-польски, неплохо объяснялся на французском и немецком, но совершенно не знал русского языка. Ему помогал сын Якова Михайловича Свердлова — Андрей, или Ада, как его звали тогда в семье. А Софья Сигизмундовна с помощью Клавдии Тимофеевны быстро освоилась с незнакомой и потому порой непонятной московской жизнью.

Только к одному она долго не могла привыкнуть: они с Ясиком мало видели Феликса Эдмундовича. Забежит на несколько минут — и обратно на работу, а то и вовсе не появляется по нескольку дней, только по телефону звонит, узнает, все ли здоровы, не нужно ли чего-нибудь. Умом понимала: время такое, Чека и ночью вынуждена работать, а вот привыкнуть никак не могла.

Легко понять радость Софьи Сигизмундовны, когда однажды в воскресенье Феликс Эдмундович пригласил ее вместе пойти в Большой театр.

Софья Сигизмундовна достала и привела в порядок свое единственное выходное платье, привезенное из Швейцарии, взялась было за одежду Феликса, но, как всегда, услышала: «Я сам».

Феликс Эдмундович надел шинель вместо халата и, подшучивая над своим видом, тщательно вычистил и отутюжил гимнастерку и галифе, навел глянец на сапоги…

В радостном, приподнятом настроении вошли они в ложу Большого театра. Феликс Эдмундович с любовью исподволь наблюдал за Зосей. Для нее, варшавской консерваторки, впервые попавшей в Большой театр, этот день был настоящим праздником. Он смотрел на ее счастливое лицо и мысленно давал слово почаще доставлять ей такое удовольствие.

К концу второго акта в ложу вошел Беленький. Стараясь не шуметь, он что-то прошептал на ухо Дзержинскому.

— Прости, Зося. Я должен ехать на работу.

Потускнел праздник. Исчезло радостное настроение. Софье Сигизмундовне стало скучно в театре.

Трудно быть женой профессионального революционера-подпольщика. Оказывается, быть женой чекиста не легче.

3

На рассмотрение Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Дзержинский от имени коммунистической фракции внес проект постановления о реорганизации чрезвычайных комиссий и революционных трибуналов.

Коротко, но ярко рассказал он о деятельности ВЧК за истекшие пятнадцать месяцев. Он говорил о скоплениях в городах старого офицерства, которое поставляло кадры для многочисленных заговоров, хотя часть его и переходит на сторону Советской власти.

— Для того, чтобы прекратить всякие заговоры, и для того, чтобы разбить эту сплоченную офицерскую массу, нам пришлось действительно быть беспощадными. Красный террор был не чем иным, как выражением воли беднейшего крестьянства и пролетариата уничтожить всякие попытки восстания и победить. И эта воля была проявлена!

Аплодисменты прервали Дзержинского. Когда в зале стихло, он продолжал:

— Теперь этой массы, сплоченной, контрреволюционной, нет. Мы знаем, что почти во всех наших учреждениях имеются наши враги, но мы не можем разбить наши учреждения, мы должны найти нити и поймать их. И в этом смысле метод борьбы должен быть сейчас совершенно иной. Теперь, когда нам нужно выискивать отдельные личности, то их нужно судить, ибо внутри страны уже нет тех контрреволюционных сил, с которыми бы, как с массовым, повторяю, сплочением, нам приходилось бы бороться.

Первый пункт проекта гласил: «Право вынесения приговоров по всем делам, возникающим в чрезвычайных комиссиях, передается реорганизованным трибуналам…» Далее следовали пункты, определяющие состав трибуналов, сроки и порядок ведения следствия, вынесения и обжалования приговоров.

Как грозное предостережение белогвардейским заговорщикам прозвучали слова Дзержинского:

— Но вместе с тем мы не должны убаюкивать себя, мы должны своим врагам сказать, что, если они посмеют выступить с оружием в руках, тогда все те полномочия, которые имела раньше Чрезвычайная комиссия, она будет иметь и дальше!

Проект был принят. В постановлении ВЦИК было предусмотрено предоставление ВЧК «права непосредственной расправы» при наличии вооруженных выступлений, а также в местностях, объявленных на военном положении, «за преступления, указанные в самом постановлении о введении военного положения».

Феликс Эдмундович просил ВЦИК разрешить ВЧК в административном порядке заключать в концентрационные лагеря «господ, проживающих без занятий, тех, кто не может работать без известного принуждения».

И эта просьба была удовлетворена.

Это было 17 февраля 1919 года…

В кабинете Дзержинского собрались члены коллегии ВЧК. В креслах у письменного стола-заняли свои привычные места зампреды — Яков Христофорович Петерс и Иван Ксенофонтович Ксенофонтов; на диване и на стульях вдоль стен разместились Мартин Янович Лацис-Судрабс, приехавший с Восточного фронта; начальник Особого отдела Михаил Сергеевич Кедров, Варлаам Александрович Аванесов, Александр Владимирович Эйдук, начальник штаба войск ВЧК Константин Максимович Валобуев, Иван Дмитриевич Чугурин, Филипп Дементьевич Медведь, заведующий транспортным отделом Василий Васильевич Фомин, Николай Александрович Жуков, Сергей Герасимович Уралов и Григорий Семенович Мороз.

В маленьком кабинете сразу стало тесно и шумно.

Дзержинский постучал карандашом по столу, призывая к вниманию, и прочитал только что полученную телефонограмму:

1 апреля 1919 г.

«…Совет Обороны предписывает принять самые срочные меры для подавления всяких попыток взрывов, порчи железных дорог и призывов к забастовкам.

Совет Обороны предписывает призвать к бдительности всех работников Чрезвычайных комиссий и о предпринятых мерах довести до сведения Совета Обороны.

Председатель Совета Обороны В. Ульянов (Ленин)».

— Товарищи! Мы знаем, почему вновь зашевелились шпионы и диверсанты, агитаторы и подстрекатели мятежей и беспорядков, — заявил Дзержинский, закончив чтение. — Так бывает всегда, когда белогвардейцы предпринимают наступление на внешних фронтах. Сейчас наступил именно такой момент: Колчак наступает по всему Восточному фронту, усилили свой нажим англо-американские интервенты и генерал Миллер на севере, на юге активизировался Деникин, а Родзянко и Юденич, поддержанные английским флотом, белофиннами и белоэстонцами, угрожают Петрограду. На нас лежит ответственность обеспечить безопасность советского тыла. Давайте обсудил, что мы можем и должны конкретно сделать во исполнение предписания Совета Обороны.

Феликс Эдмундович всегда добивался, чтобы каждый член коллегии высказался, дал свое предложение; иногда спорил, доказывал, но, если видел, что товарищ настаивает на своем и уверен в успехе, говорил: «Хорошо, делайте по-своему, но вы ответственны за результат». Дзержинский поощрял инициативу. Так было и сегодня.

Когда приняли решение, попросил слово Аванесов.

— Необходимо разъяснять широким массам проделки враждебных нам элементов так, чтобы массы сами убедились бы в необходимости принять суровые меры, которые мы здесь наметили.

— Товарищ Варлаам правильно ставит вопрос. Чтобы заручиться поддержкой масс, предлагаю опубликовать в печати обращение, объясняющее наши действия, — сказал Дзержинский. — Всего два абзаца. — И он прочел: — «Ввиду раскрытия заговора, ставящего целью посредством взрывов, порчи железнодорожных путей и пожаров призвать к вооруженному выступление против Советской власти, Всероссийская чрезвычайная комиссия предупреждает, что всякого рода выступления и призывы будут подавлены без всякой пощады».

Возражений не последовало.

Следующий абзац гласил:

«Во имя спасения от голода Петрограда и Москвы, во имя спасения сотен и тысяч невинных жертв Всероссийская чрезвычайная комиссия принуждена будет принять самые суровые меры наказания против всех, кто будет причастен к белогвардейским выступлениям и попыткам вооруженного восстания».

— По-моему, — забасил Лацис, — последнюю часть, где говорится, против кого будут приняты суровые меры, можно объединить с первым абзацем, а все эти «во имя» и прочая лирика и сантименты вовсе не нужны.

— Вероятно, вы, Мартин Янович, не поняли смысл нашего обращения, — взволновался Дзержинский, — это не «лирика и сантименты», а, если хотите, морально-политическое кредо ВЧК. Народ должен знать, что террор и жестокость — не наш метод, знать, во имя чего мы принуждены прибегать к суровым мерам. Именно это и есть главное в обращении.

Большинство поддержало Дзержинского. Утром кучки людей, толпившихся у свежих, расклеенных на афишных тумбах и стенах газет, читали обращение ВЧК, подписанное Дзержинским. Одни со злобой и страхом, другие с удовлетворением и надеждой.

Прошло около двух месяцев. Дзержинского вызвал Ленин.

Феликс Эдмундович вошел в кабинет через «будку» — так называли сотрудники Совнаркома комнату за кабинетом Ленина, где размещался коммутатор Кремля и телеграфные аппараты, по которым Владимир Ильич мог в любую минуту связаться с командующими фронтами или губернскими властями. Правом прохода через «будку», минуя приемную Совнаркома и обязательный доклад секретаря, пользовались только Свердлов и Дзержинский. Аппаратная напоминала о том, что нет уже дорогого друга и товарища Якова Михайловича. Он умер 16 марта от крупозного воспаления легких.

Владимир Ильич стоял у открытого окна и, казалось, наслаждался ароматом майской зелени. Но когда он обернулся и Дзержинский увидел его усталое, озабоченное лицо, стало ясно, что Ильичу сейчас не до красот природы и что мысли его были где-то далеко от Кремля.

Поздоровались. И Ленин увлек Дзержинского к большой, висевшей на стене карте. На ней синими и красными флажками было отмечено наложение советских и белогвардейских войск. Взгляд Владимира Ильича остановился у Петрограда, где синие флажки были воткнуты в точки с обозначениями: 15 мая — Гдов, 17 мая — Ямбург, 25 мая — Псков.

— Вся обстановка белогвардейского наступления на Петроград заставляет предполагать наличие в нашем тылу, а может быть, и на самом фронте организованного предательства, — говорил Владимир Ильич, указывая на карту, — я уж написал об этом в Питер, Сталину, и попросил его принять экстренные меры для раскрытия заговоров, но ему нужно помочь. Прошу вас, Феликс Эдмундович, командировать туда, и как можно быстрее, опытных и энергичных ответственных товарищей из ВЧК.

— Я уже направил туда товарища Петерса. Завтра же командирую Кедрова с группой работников Особого отдела. Петерс, как мой заместитель, будет координировать работу чекистских органов в армии, в губернии, на транспорте и руководить всеми операциями.

Ленин просил Дзержинского взять работу петроградских чекистов и направленных из Москвы товарищей под свой личный контроль и предложил вместе подписать обращение к населению.

Воззвание начиналось энергичным «Смерть шпионам!», затем краткое, по-военному, изложение обстановки и задачи. Дзержинскому особенно врезалась в память концовка: «Все сознательные рабочие и крестьяне должны встать грудью на защиту Советской власти, должны подняться на борьбу с шпионами и белогвардейскими предателями. Каждый пусть будет на сторожевом посту — в непрерывной, по-военному организованной связи с комитетами партии, с ЧК, с надежнейшими и опытнейшими товарищами из советских работников» .

Феликс Эдмундович взял ручку и молча подписался. Он не хотел изменять ни одной ленинской строки.

Предвидение Ленина о наличии в Петрограде контрреволюционного заговора вскоре подтвердилось. 13 июня 1919 года в фортах Красная Горка, Серая Лошадь и Обручев вспыхнул мятеж. Быстрыми и решительными ударами с моря и с суши в ночь на 16 июня мятеж был подавлен.

По плану заговорщиков мятеж на Красной Горке должен был послужить сигналом к восстанию в Кронштадтской крепости и в самом Петрограде. Но агенты Антанты просчитались. Чекисты, руководимые Петерсом и Кедровым, сумели в короткий срок выявить и взять под свой контроль нити заговора и в ночь на 14 июня нанесли упреждающий удар. Были арестованы главари заговора в Кронштадте и на кораблях Балтийского флота, а при массовых обысках и облавах, проведенных совместно с отрядами рабочих в буржуазных кварталах Петрограда, удалось изъять 7 тысяч винтовок, более 140 тысяч патронов, 600 револьверов и много другого оружия, уже вынесенного из тайных складов и подготовленного к действию. Одновременно оказались под арестом и многие контрреволюционеры.

Очищенная от заговорщиков и шпионов, пополненная свежими войсками, коммунистами, комсомольцами и тысячами рабочих, прибывших из Петрограда и других городов, 7-я Красная Армия 21 июня перешла в наступление и отбросила белогвардейцев от Петрограда.

События в Петрограде, наступление Деникина на юге и контрреволюционные мятежи в других, местах вынуждали партию и Советское правительство принимать решительные меры для поддержания порядка в тылу Красной Армии и, в частности, все шире распространять военное положение.

22 июня 1919 года ВЦИК опубликовал декрет «Об изъятии из общей подсудности в местностях, объявленных на военном положении», в подготовке которого деятельное участие принимал Дзержинский. В декрете перечислялись наиболее опасные преступления (принадлежность к контрреволюционной организации и участие в заговоре против Советской власти, государственная измена, шпионаж, диверсии, бандитизм и др.), изымавшиеся из общей подсудности. Чрезвычайным комиссиям предоставлялось «право непосредственной расправы (вплоть до расстрела)» за перечисленные в декрете «доказанные преступные деяния».

На следующий день Дзержинский разослал приказ всем губчека.

«…С изданием настоящего декрета, — писал он, — на ЧК возложены более чем когда-либо тяжелые задачи — очистка Советской республики от всех врагов рабоче-крестьянской России… Все явные и скрытые враги Советской России должны быть на учете ЧК и при малейшей попытке повредить революции должны быть наказаны суровой рукой…

Вместе с этим ВЧК считает нужным указать, что суровое наказание ждет всех тех, кто вздумает злоупотреблять предоставленными ЧК правами. За применение прилагаемого декрета к каким-либо лицам в корыстных целях виновные будут расстреливаться. Ответственность за правильность проведения приложенного декрета возлагается на местные коллегии ЧК в целом и на председателей в частности».

4

Дзержинский разбирал утреннюю почту. В письме, присланном из Петрограда, говорилось о том, что член коллегии губчека Д. Я. Чудин вступил в интимную связь с некой Свободиной-Сидоровой. За «любовь» приходилось платить. И Чудин по ходатайствам Свободиной-Сидоровой освободил из-под ареста ее сожителя спекулянта Дрейцера, а затем спекулянтов Эменбекова, Баршанского, Розенберга, с которых Свободина-Сидорова получила за свое заступничество перед ЧК крупные взятки.

Дзержинский пригласил Петерса:

— Яков Христофорович, вы недавно вернулись из Петрограда. Что вы можете сказать о Чудине?

— Коммунист, хороший работник, отлично действовал, когда мы проводили массовые операции в Петрограде в период мятежа на Красной Горке.

— Прочтите это. — Дзержинский передал Петерсу письмо.

— Невероятно! — воскликнул Петерс, ознакомившись с его содержанием. — А вы не допускаете, Феликс Эдмундович, что это клевета?

— К сожалению, похоже на правду. Много конкретных данных, которые легко проверить. Клеветники так не поступают.

И Дзержинский отправился в Петроград, чтобы лично разобраться с этим делом.

Чудин молча сел на предложенный стул, прочел письмо, взглянул в глаза Дзержинскому и сразу отвел свои.

Феликс Эдмундович испытующе смотрел на Чудина. Готовясь к этой встрече, он все еще надеялся, что Чудин возмутится и опровергнет обвинения, но в его мимолетном взгляде Дзержинский не прочел ничего, кроме тоски.

— Правда?

— Правда, — ответил Чудин.

— Оружие на стол!

Чудин покорно снял ремень с кобурой, положил перед Дзержинским.

Феликс Эдмундович почувствовал отвращение к этому человеку с посеревшим лицом и опустившимися плечами. Начинала душить тяжелая волна гнева. Но вспылить, разрядиться гневом нельзя. Перед ним сидел арестованный, и служебный долг повелевал быть с ним «гораздо вежливее, чем даже с близким человеком» (Дзержинский помнил свои инструкции).

Усилием воли Дзержинский заставил себя продолжать допрос.

Пока Дзержинский допрашивал Чудина, были арестованы Свободина-Сидорова и освобожденные Чудиным спекулянты. Показаниями обвиняемых и всеми обстоятельствами дела вина Чудина была установлена с полной несомненностью. Комиссия в составе трех членов ВЧК и трех членов Петроградской губчека под председательством Дзержинского единогласно постановила: Д. Я. Чудина расстрелять.

В приговоре Дзержинский записал: «…вина Чудина усугубляется еще тем, что он, состоявший несколько лет в рядах Коммунистической партии и занимавший такой ответственный пост, как пост члена Чрезвычайной комиссии, не мог не понимать, как предательски он нарушает интересы партии и злоупотребляет доверием своих товарищей по ЧК».

Приговор подписан и объявлен обвиняемому. Увели Чудина, разошлись по своим делам члены комиссии. Дзержинский остался один.

Тяжело подписывать смертный приговор, брать на себя ответственность за лишение человека жизни. Вдвойне тяжело приговорить к высшей мере наказания того, кто еще вчера был твоим товарищем по партии, по работе…

Да, трудна и опасна работа чекистов, и соблазны встречаются перед ними на каждом шагу. Тогда, когда они, сами голодные, находят при обыске запрятанное продовольствие или драгоценности, или когда контрреволюционеры и спекулянты сулят им крупные взятки, или, наконец, вот так, как получилось у Чудина. Надо бы написать по этому поводу хорошее письмо всем чрезвычайным комиссиям.

И Дзержинский тут же, пока не прошла острота мыслей, набрасывает черновик:

«…Чтобы чекист мог выполнить свои обязанности и оставаться твердым и честным на своем пути, для этого необходима постоянная товарищеская поддержка и защита со стороны председателя, членов коллегии, заведующих отделами и т. п. Чекист может только тогда быть борцом за дело пролетарское, когда он чувствует на каждом шагу себе поддержку со стороны партии и ответственных перед партией руководителей. Но, с другой стороны, слабые на искушения товарищи не должны работать в ЧК…

Чтобы выполнять свои обязанности для революции, чтобы быть в состоянии защищать и оказывать поддержку своим сотрудникам в их тяжелой борьбе, для этого ЧК должна беспощадно и неуклонно отбрасывать от себя слабых и наказывать жестоко совершивших преступление».

В Москве надо будет обязательно посоветоваться с Ксенофонтовым. Иван Ксенофонтович человек большой души, пусть он первый из членов коллегии скажет свое слово. И на документе Дзержинский приписал: «Тов. Ксенофонтову. Ваше заключение, нужен ли такой циркуляр. Ф. Д.».

Под утро пришел комендант, доложил об исполнении приговора. Вместе с Чудиным были расстреляны соучастники его преступлений Свободина-Сидорова и Дрейцер.

5

Перед Дзержинским лежало дело «Национального центра». Сегодня ночью ВЧК приступит к ликвидации этой контрреволюционной организации, и Феликс Эдмундович еще раз изучает материалы; надо все заранее взвесить и предусмотреть, чтобы в ходе операции не дать врагу ускользнуть или уничтожить улики.

Вошел секретарь.

— Феликс Эдмундович, в бюро пропусков Жилин Иван Яковлевич, просится к вам.

«Жилин. Что-то очень знакомое». И вдруг вспомнилось: Нолинск, «среды» в светелке у Николевой.

— Пусть пройдет!

Через несколько минут Дзержинский шел навстречу старому товарищу по первой своей ссылке. Обнялись, расцеловались. Феликс Эдмундович усадил Жилина у стола, сам сел напротив.

Как изменился Иван Яковлевич! Постарел, похудел, вид болезненный. Встретил бы на улице, вероятно, не узнал бы этого удалого гитариста и запевалу.

— Я к тебе за помощью, — взволнованно заговорил Жилин, — помнишь, с чего начинается письмо ЦК «Все на борьбу с Деникиным!»? Там написано: «Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции» . Это Ильич написал, нам-то с тобой известно, что он автор этого письма.

Дзержинский вопросительно посмотрел на Жилина, силясь понять, какой помощи ждет от него Иван Яковлевич и при чем тут письмо ЦК.

— Так вот, — продолжал Жилин, — в этот критический момент меня не хотят взять в армию. Врачи, видите ли, признают негодным к военной службе! Это в то время, когда деникинцы топчут мою родную воронежскую землю!

— Но я же не доктор, — возразил Дзержинский. — Может быть, тебе и в самом деле нельзя на фронт.

— Чепуха! Работать могу, значит, и воевать тоже сумею не хуже других. Да я здесь скорее помру, а там если и погибну, так с музыкой! — И Дзержинский увидел, как по-молодому озорно сверкнули глаза Жилина.

Феликсу Эдмундовичу было близко и понятно стремление старого подпольщика. Дела на Южном фронте были пока плохи, и партия напрягала все силы, чтобы остановить врага, рвущегося к Москве.

— Так ты, Иван Яковлевич, говоришь, что сам из Воронежа?

— А как же! Всю молодость там провел. И в партию там вступил, и в ссылку в девяносто восьмом оттуда пошел, — отвечал Жилин.

— Нам как раз нужен начальник особого отдела в 8-ю армию, она действует на Воронежском направлении. Пойдешь?

— В 8-ю армию с удовольствием. Но почему так сразу начальником? У меня же никакой подготовки к вашей работе нет.

— Ну это ты брось. Мы с тобой, Иван Яковлевич, одну школу проходили — тюрьмы и ссылки. Могу тебе по секрету признаться, подготовка неплохая. По своему опыту знаю.

— А кто же будет моим непосредственным начальником? — поинтересовался Жилин.

— Я, — ответил Дзержинский. — Вот только что перед твоим приходом фельдъегерь привез.

И Феликс Эдмундович передал Жилину приказ Реввоенсовета республики от 27 августа 1919 года о своем назначении председателем Особого отдела ВЧК.

— После прорыва фронта 14-й армии и выхода в наши тылы казачьего корпуса генерала Мамонтова Центральный Комитет признал необходимым, чтобы я, как член ЦК и председатель ВЧК, возглавил и Особый отдел, — пояснил Дзержинский.

— Ну в таком случае согласен! — Жилин шутливо развел руками. Дзержинский снова заметил озорные искорки в его глазах и узнал прежнего, нолинского Жилина.

— Прекрасно! Сегодня же постараюсь провести твое назначение через Оргбюро.

— Последний вопрос, и я не буду больше отнимать твое драгоценное время, — сказал Иван Яковлевич, поглядывая на висевший за спиной у Дзержинского плакат: «Дорога каждая минута». — Когда ехать и у кого я могу получить инструктаж о своих задачах и организации работы?

— Задачи в общей форме определены в том же письме ЦК, с которого ты сам начал наш разговор. — Дзержинский взял лежавший на столе четвертый номер «Известий ЦК РКП (б)», нашел нужную страницу и прочел: — «Наше дело — ставить вопрос прямо. Что лучше? Выловить ли и посадить в тюрьму, иногда даже расстрелять сотни изменников из кадетов, беспартийных, меньшевиков, эсеров, «выступающих» (кто с оружием, кто с заговором, кто с агитацией против мобилизации, как печатники или железнодорожники из меньшевиков и т. п.) против Советской власти, то есть за Деникина? Или довести дело до того, чтобы позволить Колчаку и Деникину перебить, перестрелять, перепороть до смерти десятки тысяч рабочих и крестьян? Выбор не труден.

Вопрос стоит так и только так».

Ну а подробный инструктаж получишь перед отъездом. Кстати, — продолжал Дзержинский, — Особый отдел ВЧК собирается сегодня ночью навестить одного кадета. Приходи сюда к 10 часам вечера, поедем вместе. Вот и получишь первый наглядный инструктаж.

В половине десятого Иван Яковлевич был уже в приемной председателя ВЧК. Решил, что лучше подождать, чем опоздать.

— Садитесь, товарищ Жилин, — приветливо встретил его секретарь. — Феликс Эдмундович на заседании коллегии Народного комиссариата внутренних дел, но к 10 часам обещал обязательно приехать.

Секретарь, видимо, был предупрежден Дзержинским о приходе Жилина.

— Достается вашему председателю, — говорил Жилин, устраиваясь на диване, — член Центрального Комитета и Оргбюро, член Президиума ВЦИК, народный комиссар внутренних дел, председатель ВЧК, а теперь еще и председатель Особого отдела. Как только успевает!

— Прибавьте еще: председатель Московской губернской чрезвычайной комиссии, участие в работе Совнаркома, Совета Обороны, ЦИК польских групп и в различных комиссиях. И, представьте, успевает, — улыбнулся секретарь.

Разговор был прерван появлением Дзержинского. Он быстрым шагом прошел в кабинет, пригласив с собой Жилина.

— А мы только что говорили о твоих многочисленных обязанностях, — сказал Жилин.

— В ближайшие дни к ним прибавится еще одна: член Комитета обороны города Москвы и Московского укрепрайона, — ответил Дзержинский. — А как я с ними справляюсь, — предвосхищая вопрос, продолжал он, — так ведь я не один работаю. У меня много прекрасных помощников, надо только их правильно использовать. Взять, к примеру, членов коллегии ВЧК. Петерс умница, хороший организатор, волевой человек. Он у нас ударная бригада ЧК, если хочешь, пожарная команда, бросаем туда, где горит — то в Киев, то в Петроград. В Москве он возглавляет объединенный штаб по борьбе с контрреволюцией, а сейчас, вероятно, придется направить в Тульский укрепрайон; второй мой зам Ксенофонтов, человек исключительного трудолюбия, исполнителен до педантичности. Мне часто приходится отсутствовать, то в отъездах, то на различных заседаниях; Ксенофонтов всегда на месте, все нити от различных звеньев аппарата ВЧК сходятся к нему. Он подлинный начальник штаба ВЧК, любой вопрос, который ему поручишь, разработает досконально; Лацис — этого медведя посылаем туда, где нужна твердая рука. Владимир Ильич считает Лациса надежнейшим и преданнейшим товарищем; по его предложению Лацис в прошлом году был назначен председателем ЧК на чехословацком фронте, а сейчас мы его послали на Украину, там, как вы знаете, кишмя кишат банды. Лацис может иногда перегнуть палку, но, если вовремя поправить, прекрасный работник, — добавил, немного подумав, Дзержинский.

— Или вот Уралов, один из самых молодых членов коллегии. Энергичный, грамотный работник. Колчака мы бьем и гоним. В ближайшее время освободим Урал и Сибирь. Там предстоит огромная работа по организации местных ЧК и вылавливанию остатков белогвардейщины. Вот и пошлем туда уполномоченным ВЧК Уралова и дадим ему широкие права, не может же он оттуда по всякому вопросу испрашивать санкцию ВЧК.

Раздался телефонный звонок. Из телефонной трубки донеслось: «Гость пришел».

— Пора! — сказал Дзержинский.

Через несколько минут автомобиль остановился в начале Трубного переулка, а Дзержинский и Жилин, встреченные чекистами, направились к дому на углу Трубного и Неопалимого переулков.

Хозяин дома (и еще многих домов) Николай Николаевич Щепкин, или «дядя Кока», как его называли в своей конспиративной переписке белогвардейцы, видный деятель кадетской партии, бывший член Государственной думы, а ныне председатель контрреволюционной организации «Национальный центр», принимал Павла Марковича Мартынова, игравшего роль связного между ним и курьером, прибывшим из Екатеринодара от Деникина.

Когда в доме неожиданно появились чекисты, Щепкин еще не успел извлечь из тайника материалы, подготовленные для отправки в штаб белых. По заведенному порядку Мартынов сначала докладывал «дяде Коке» о том, как прошла предыдущая передача.

Увидев Дзержинского, Щепкин вначале побелел от испуга, но, вспомнив, что улик в доме нет никаких, а тайник надежный, пришел в себя и не без злорадства наблюдал за ходом обыска.

И действительно, тщательный обыск в доме и личный обыск Щепкина и Мартынова ничего не дали. Дзержинский нервничал. Почта должна быть здесь, об этом косвенно свидетельствует и появление Мартынова, роль которого чекистам была известна, а найти не могут. Шло время, Щепкин держался все более самоуверенно, разыгрывал оскорбленную невинность, а Мартынов, если бы и хотел, не мог ничего сказать, так как действительно не знал, где хранятся документы.

Феликс Эдмундович, взяв с собой двух сотрудников, вышел во двор. Вышел за ним и Жилин. Осмотрели все карнизы, наличники и подоконники, заглянули под крыльцо и тоже ничего не нашли. И тогда взгляд Дзержинского задержался на поленнице дров. Поленница как поленница, по краям дрова сложены в клетку, посередине лежат ровно и плотно до самого верха. Видно, что из этой поленницы дров не берут, заботливый хозяин приготовил эти дрова к зиме. Но почему в таком случае на траве угадывается еле заметная стежка-тропочка, ведущая к правой стороне поленницы? Дзержинский подошел к дровам, к тому месту, куда подвели следы, дернул за полено, и… оно оказалось значительно короче других.

— Разобрать! — приказал Дзержинский.

Не прошло и минуты, как из устроенного в дровах тайника была извлечена железная шкатулка с документами.

Увидев Дзержинского со шкатулкой в руках, «дядя Кока» опустил голову. Самоуверенность куда-то улетучилась, и он без препирательств подписал протокол обыска.

На Лубянке Дзержинского и Жилина дожидались Варлаам Александрович Аванесов и сотрудник Особого отдела ВЧК Федор Тимофеевич Фомин. Они только что прибыли с обыска у другого главаря «Национального центра», А. Д. Алферова.

— Вот, Феликс Эдмундович, наши трофеи, — докладывал Аванесов, — это список, по-видимому, членов организации. Я обнаружил его внутри пресс-папье, между крышкой и корпусом. А это товарищ Фомин нашел в старых брюках Алферова. — С этими словами Аванесов передал Дзержинскому записную книжку арестованного. — А какой фокус в ней содержится, пусть Фомин сам расскажет.

— Взгляните, Феликс Эдмундович, в книжке среди других попадаются такие записи: «Виктор Иванович — 452 руб. 73 коп.», «Владимир Павлович — 435 руб. 53 коп.» и другие в том же духе. Не то Алферов им должен, не то они ему должны. Странным мне показались эти кредитные операции, да и фамилий почему-то нет, на код похоже.

Тут Фомин приостановился, осмотрел всех и выложил свой «фокус»:

— Для проверки я взял да отбросил все рубли и копейки и попросил телефонистку соединить меня с номером 4-52-73. Отзывается Виктор Иванович, прошу его срочно приехать к Алексею Даниловичу. Приехал. Остальных решили пока не трогать.

Феликс Эдмундович внимательно рассмотрел маленький листок тонкой бумаги, на котором мелкими буквами были написаны фамилии и инициалы, увидел среди них несколько уже знакомых ему по материалам ВЧК, полистал записную книжку, и лицо его просияло:

— Теперь они все в наших руках!

Содержание шкатулки, найденной у Щепкина, тоже представляло большой интерес. Там были письма, полученные от членов «Национального центра» Н. И. Астрова, В. Степанова и князя Долгорукова, состоявших при штабе Деникина, и ответные письма Щепкина, касающиеся состояния организации и планов заговорщиков в Москве, Найденные в шкатулке свежие сведения о составе, дислокации, вооружении Красной Армии и стратегических планах советского командования, подготовленные к отправке в штаб Деникина, Дзержинский распорядился направить на заключение в Реввоенсовет.

Вскоре пришел ответ. В своем заключении член Реввоенсовета республики Сергей Иванович Гусев подтвердил большую точность сведений, собранных белогвардейскими шпионами. Сведения о состоянии артиллерии Южного фронта расходились со сводкой, имевшейся в Реввоенсовете, всего на четыре орудия да немного не совпадали по калибрам. Но еще «неизвестно, чьи сведения ближе к истине», писал Гусев, официальные советские или шпионские.

Сергей Иванович Гусев, работавший вместе с Дзержинским в Московском комитете обороны, не ограничился направлением в Особый отдел ВЧК официального заключения. Он поздравил Феликса Эдмундовича с крупной победой.

— Трудно себе представить все ужасные последствия, — говорил он, — если бы эти сведения попали к Деникину!

Аресты и материалы, изъятые у членов «Национального центра», повели к раскрытию связанной с ним крупной военной контрреволюционной организации — «Штаба добровольческой армии Московского района». Члены военной организации «Национального центра» работали на руководящих постах во Всероссийском Главном штабе Красной Армии и во многих военных, учреждениях и школах.

Кроме снабжения Деникина шпионскими сведениями, заговорщики ставили своей целью поднять восстание и открыть фронт Деникину.

— Они надеялись захватить Москву хотя бы на несколько часов, завладеть радио и телеграфом, оповестить фронты о падении Советской власти и вызвать, таким образом, панику и разложение в армии, — докладывал Дзержинский Московской городской конференции РКП (б) 24 сентября 1919 года.

— Они предполагали начать выступления в Вешняках, Волоколамске и Кунцеве, отвлечь туда силы, а затем уже поднять восстание в самом городе… Они были настолько уверены в победе, что заготовили даже целый ряд воззваний и приказов…

Указав далее на недочеты в работе советского аппарата, выявленные следствием, Феликс Эдмундович закончил доклад словами:

— Успешность нашей борьбы с заговорами возможна, если все намеченные меры встретят поддержку со стороны каждого партийного товарища в повседневной жизни.

Конференция подтвердила все постановления Комитета обороны и одобрила его политику. «Вместе с тем, — говорилось в резолюции, — конференция приветствует ВЧК за ее энергичную деятельность в деле уничтожения контрреволюционных гнезд в сердце революции».

Веселый и оживленный вернулся Дзержинский с конференции. Рассказал товарищам о новой высокой оценке деятельности ВЧК. Радовало и письмо с фронта, полученное от Жилина. Иван Яковлевич писал о том, что разгром белогвардейцев в Москве в момент, когда деникинцы ведут наступление на Орел и Воронеж, нашел живой отклик на фронте: прекратились панические разговоры о предательстве в штабах, те из военспецов, которые чуть ли не в открытую занимались саботажем, опустили хвосты, стараются изо всех сил, доказывая свою лояльность; политработники используют газетные сообщения о ликвидированных ВЧК заговорах для поднятия боевого духа и дисциплины в войсках.

Жилину особенно понравилось одно место в опубликованном в газетах обращении ВЧК «Ко всем гражданам Советской России»: «Рабочие! Посмотрите на этих людей! Кто собрался вас продать и предать? Тут и кадетские домовладельцы, и «благородные» педагоги со шпионским клеймом на лбу, офицеры и генералы, инженеры и бывшие князья, бароны и захудалые правые меньшевики. Князь Андронников, друг Распутина и Николая, обвинявшийся в германском шпионаже, кадет Щепкин, председатель «Национального центра», генерал Махов, барон Штремберг и меньшевик Розанов, попавший в засаду на квартире истинно русского шпиона Вильгельма Штейнингера, — все смешалось в отвратительную кучу разбойников, шпионов, предателей, продажных слуг английского банка…»

«Узнаю твою руку, дорогой Феликс Эдмундович. Это ведь прямо поэма в прозе, а ты еще в Нолинске слыл поэтом» — так Иван Яковлевич заканчивал свое письмо.

6

Огромной силы взрыв разрушил особняк графини Уваровой в Леонтьевском переулке, где помещался Московский комитет Российской Коммунистической партии. Бомба была брошена прямо в зал заседаний, где в тот момент проходило собрание партийного актива, лекторов и агитаторов.

Дзержинский с группой чекистов прибыл к месту взрыва одним из первых. Пожарные уже тушили пламя. Поднятая по тревоге дежурная часть батальона ВЧК устанавливала оцепление, оттесняла толпу зевак.

Феликс Эдмундович обошел здание. Фасад со стороны Леонтьевского пострадал сравнительно мало, но зато от половины дома, выходившей на Чернышевский переулок, почти ничего не осталось. В полу зала заседаний зияла огромная брешь, две толстые балки переломаны, железная крыша сорвана и отброшена в сад, туда же вывалилась вся задняя стена дома.

Прервав заседание, прибежали в Леонтьевский депутаты пленума Моссовета и включились в спасательные работы.

Мимо Дзержинского несли убитых и раненых. Мелькнули знакомые черты. Феликс Эдмундович остановил носилки. Сомнений не было, на них лежал изуродованный труп секретаря Московского комитета партии Загорского. Еще один товарищ пал от руки врага. Дзержинский особенно сдружился с Загорским за время совместной работы в Комитете обороны. Только вчера Владимир Михайлович выступал на конференции с обзором деятельности Московского комитета обороны, а сегодня…

Чекисты осматривали место происшествия, пытаясь по следам и опросу очевидцев установить картину преступления и приметы террористов. Дзержинский тяжело вздохнул и направился к ним.

В стороне длинный скорбный ряд жертв. Рядом с Загорским лежат: сотрудница губернского комитета РКП(б) Волкова Мария; командир полка 1-й Московской дивизии Титов Григорий Васильевич, рабочий-маляр, коммунист с 1912 года; бывший политкаторжанин Сафонов Александр, член Реввоенсовета 12-й армии; секретарь железнодорожного райкома РКП (б) Николаева Анфиса Федоровна. Всего 12 убитых.

Пятьдесят пять раненых были отправлены в больницы или получили помощь на месте. Среди них Е. М. Ярославский, А. Ф. Мясников, М. С. Ольминский, Ю. М. Стеклов, М. Н. Покровский и другие видные партийные и советские работники.

Никто не сказал Дзержинскому ни слова упрека. Но ему-то казалось, что и мертвые и живые смотрят на него с немым укором. Опять, как и год назад, после покушения на Ильича, его гложет мысль: «Недоглядели, прозевали». Вспомнил, что на этом собрании должен был выступать Владимир Ильич… Сердце похолодело от мысли, что могло бы произойти, если бы Ленин не задержался случайно в Моссовете.

Но предаваться горю и заниматься самобичеванием не было времени. Дзержинский все силы МЧК бросил на розыск преступников. Вскоре выяснилось, что взрыв подготовлен и осуществлен контрреволюционной организацией, именующей себя «Всероссийским повстанческим комитетом революционных партизан», в который входили «анархисты подполья» и группа левых эсеров, возглавляемая Донатом Черепановым, более известным в «комитете» под кличкой «Черепок». Во главе «комитета», или «штаба», как он иначе именовался, стоял анархист Казимир Ковалевич, хорошо известный чекистам по делу ограбления «Центротекстиля» и другим крупным «эксам».

МЧК выявила в Москве несколько конспиративных квартир, принадлежавших анархистам. За квартирами установили наблюдение, а затем организовали там засады. На квартире в Глинищевском переулке удалось задержать одиннадцать человек, и среди них Гречанинова (он же Гречанников, он же Гречаник) и Цинципера, непосредственных участников взрыва. На квартире по Рязанскому шоссе попалось еще семь.

Некоторые анархисты при аресте оказывали отчаянное сопротивление, пытались бежать, стреляли в чекистов, бросали гранаты. В этих схватках были убиты Казимир Ковалевич ц Петр Соболев, тот самый, который бросил полуторапудовую бомбу в зал заседаний МК. Были убиты или арестованы почти все главари и активные члены «повстанческого штаба» и организации анархистов подполья. Но считать эту контрреволюционную организацию разгромленной чекисты не могли. В ходе следствия выяснилось, что анархисты подполья, кроме взрыва в помещении Московского комигета, готовили взрыв в Кремле и еще несколько террористических актов. Приближалась вторая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, а найти мастерскую, где хранилась взрывчатка и изготовлялись бомбы, не удавалось. Не удавалось раскрыть и подпольную типографию. Все это очень волновало Дзержинского и чекистов, занимавшихся расследованием.

— Интересующие нас адреса, несомненно, должен знать Гречанинов. Он среди анархистов фигура: прибыл от Махно, руководитель многих «эксов», непосредственный участник взрыва в Леонтьевском переулке, — докладывал Дзержинскому старый большевик Василий Николаевич Манцев, назначенный недавно председателем Московской чрезвычайной комиссии.

Дзержинский решил сам поговорить с Гречаниновым.

Гречанинов вел себя нагло, назвать имена и адреса своих сообщников, оставшихся на свободе, отказался наотрез.

— Напрасная бравада, Гречанинов, всю Москву перероем, каждый дом обыщем, а все равно всех переловим, — сказал Дзержинский.

— А разве под Москвой нельзя жить? — с ухмылкой ответил бандит.

Когда Гречанинова увели, Дзержинский обратился к Манцеву:

— Василий Николаевич, прикажите вести дальнейшее расследование в направлении выявления конспиративных квартир, занимаемых анархистами в подмосковных поселках. — И, подумав, добавил: — Вернее всего, дач. Для своих целей они должны арендовать всю дачу целиком.

— А вы не думаете, Феликс Эдмундович, что Гречанинов толкает нас на ложный путь, хочет заставить распылить силы?

— Нет, я видел его глаза, он не врет, — твердо ответил Дзержинский.

Снова началась кропотливая работа над архивными материалами и упорные допросы арестованных.

Первым раскрыл карты Афанасий Тямин. Он не совершил серьезных преступлений и надеялся чистосердечными показаниями заработать снисхождение. Манцев положил протокол его допроса на стол Дзержинского.

«Типография, а может быть, и адские машины находятся на даче в Краснове по Казанской железной дороге, — читал Дзержинский. — Эту дачу дал подпольщикам некто Падевич, служащий Продпути (у Ильинских ворот). Вероятно, на даче есть Таня (жила на Арбате, 30, 58), затем наборщик Паша, Митя, может быть, Соболев, Азов, Барановский. Прислуживает на даче девушка, которая не связана совершенно с подпольщиками и находится лишь в услужении».

— Спасибо, Василий Николаевич!

Дзержинский почувствовал, как тяжелый камень свалился с его груди.

В ночь на 5 ноября отряд чекистов под руководством Манцева и начальника отдела МЧК по борьбе с контрреволюцией Станислава Адамовича Мессинга оцепил дачу. При попытке проникнуть внутрь анархисты открыли огонь. Ожесточенная перестрелка продолжалась около двух часов, а затем сильный взрыв поднял дачу в воздух.

Когда дым и пыль рассеялись, чекисты нашли на месте, где была дача, обгоревшие части типографского станка, оболочки бомб, револьверы и несколько трупов. Все, что осталось от «анархистов подполья» и «Штаба революционных партизан».

Склад динамита в поселке Одинцово был взят тихо, без всяких осложнений.

После взрыва в здании Московского комитета новый поток писем и резолюций хлынул в ВЧК и центральные партийные и советские органы. В ответ на акты массового террора трудящиеся требовали снова применить массовый террор к врагам Советской власти.

Положение на фронтах резко изменилось. В битве под Орлом было положено начало разгрома Деникина, а в боях за Воронеж Буденный наголову разгромил лучшие, наиболее маневренные соединения деникинской армии — конные корпуса Шкуро и Мамонтова. Теперь уже белогвардейцы под мощными ударами Красной Армии, бросив мечты о Москве, неудержимо откатывались на юг.

Центральный Комитет партии принял решение: «Советская власть в России в настоящее время настолько крепка и сильна, что может, не впадая в нервность, сохраняя обычный темп работы трибуналов и комиссий по борьбе с контрреволюцией, не допуская случайных ошибок, которые имелись в прошлом году, навести страх на врагов и обезвредить их организации».

7

В Петроградскую губчека красноармеец привел задержанную им девушку. Девушка обронила на улице сверток, а когда он поднял его и хотел отдать, бросилась бежать. Это показалось подозрительным — кто же бегает от собственных вещей, — поэтому и привел. Теперь разбирайтесь, а ему пора в часть.

В свертке оказались карты и схемы с обозначением военных объектов. После первого же вопроса девушка разревелась. Сказать, от кого получила и кому несла свой злополучный сверток, упорно отказывалась, но свое имя, адрес и где работает отец, она все-таки назвала.

Отец девушки оказался французом, постоянно проживающим в России. Увидев дочь и документы, он не стал запираться. Да, он работал на резидента английской разведки господина Дюкса, но дочь ничего не знала, она просто выполняла его поручения, чисто технические. Он просит ее отпустить…

Подписывая протокол допроса, француз заявил: «Если бы не случай, вы бы меня не поймали».

«Ошибаетесь, — ответил ему тогда Дзержинский, — дочь ваша потеряла сверток действительно случайно, но красноармеец не случайно обеспокоился и задержал ее. Именно в том, что это не случайно, — сила ЧК».

Этот эпизод вспомнился Феликсу Эдмундовичу, когда он на VII Всероссийском съезде Советов слушал заключительное слово-Ленина по докладу ВЦИК и СНК.

Владимир Ильич отвечал на выступление меньшевика Дана, на его выпады против ЧК.

«…Когда Советская власть переживает трудные минуты, — слышен голос Ленина, — когда среди буржуазных элементов организуются заговоры и когда в критический момент удается эти заговоры открыть, то — что же, они открываются совершенно случайно? Нет, не случайно. Они потому открываются, что заговорщикам приходится жить среди масс, потому что им в своих заговорах нельзя обойтись без рабочих и крестьян, а тут они в конце концов всегда натыкаются на людей, которые идут в эти, как здесь говорят, плохо организованные ЧК и говорят: «А там-то собрались эксплуататоры».

Как метко сказано! Феликс Эдмундович вместе с делегатами съезда горячо аплодирует Ильичу.

Слова Ленина о людях, которые идут в ЧК и говорят о том, где искать заговорщиков, не выходили у Феликса Эдмундовича из головы и после окончания заседания. По дороге в ВЧК, поеживаясь от холода — дело было в декабре, и солдатская шинель плохо защищала от ветра, — он вспоминал о том, как с заявления молоденькой сестры милосердия из Покровской общины и письма рабочего завода «Каучук» Нифонтова началось разоблачение савинковского «Союза защиты»; как моряк Ораниенбаумского воздушного дивизиона Солоницын помог раскрыть крупный белогвардейский шпионский заговор в Петрограде; вспоминал врача, пришедшего ночью к нему в ВЧК и поведавшего о том, что начальник Московской окружной артиллерийской школы Миллер втянул его в контрреволюционную организацию. Наблюдение, установленное тогда за Миллером, помогло наиболее полно раскрыть все звенья «Штаба добровольческой армии Московского района»…

Да, сила ЧК именно в том, что широкие массы трудящихся воспринимают дело защиты Советской власти как свое собственное, кровное дело.

Начался новый, 1920 год. Белые армии разгромлены на всех фронтах. «Верховный правитель России» адмирал Колчак взят в плен, а с освобождением от белых Ростова-на-Дону деникинская армия как единое целое перестала существовать, и ее добивали по частям. Советская республика получила возможность заняться восстановлением разрушенного войной народного хозяйства. VII съезд Советов главное свое внимание уделил программе мирного социалистического строительства.

— Товарищи! Победы Красной Армии и разгром контрреволюции вовне и внутри создают новые условия борьбы с контрреволюцией, — говорил Дзержинский на заседании коллегии ВЧК. — Владимир Ильич в своем докладе на VIII Всероссийской конференции РКП (б) говорил, что террор навязала нам буржуазия и что мы первые сделали шаги, чтобы ограничить его «минимальнейшим минимумом», как только мы покончим с нашествием мирового империализма и военными заговорами. Это установка нашей партии, и мне кажется, пришло время осуществить ее на деле.

И Дзержинский предложил, чтобы ВЧК отказалась от применения смертной казни и вошла во ВЦИК и Совнарком с просьбой утвердить это решение и распространить его и на судебные органы.

Ленин горячо поддержал инициативу Дзержинского. Президиум ВЦИК и Совнарком издали совместный декрет об отмене высшей меры наказания как по приговорам ВЧК и ее местных органов, так и по приговорам городских, губернских, а также Верховного при ВЦИК трибуналов. В основу декрета почти без изменений легло постановление коллегии ВЧК, а под подписью Ленина стояла подпись Дзержинского.

В своем докладе на первой сессии ВЦИК седьмого созыва Владимир Ильич Ленин выделил этот декрет как особенно важное постановление в области внутренней политики. Он подчеркнул, что шаг, который сделал Дзержинский и который Советом Народных Комиссаров был одобрен, опровергает ложь, распространяемую буржуазной пропагандой, будто бы коммунистическая власть опирается на терроризм. «Само собой понятно, — указывал Ленин, — что всякая попытка Антанты возобновить приемы войны заставит нас возобновить прежний террор…»

А на следующий день открылась IV конференция губернских чрезвычайных комиссий, чтобы обсудить вопросы работы ЧК в новых условиях.

Перед началом заседания встал Ксенофонтов:

— Товарищи! Вы все, конечно, знаете о награждении Феликса Эдмундовича Дзержинского орденом боевого Красного Знамени.

Зал взорвался аплодисментами. Переждав их, Иван Ксенофонтовцч продолжал:

— Но, возможно, не все успели прочесть само постановление ВЦИК. Разрешите его прочесть. «С того момента, как побежденная рабочим классом буржуазия перешла в борьбе с Советской властью к организации заговоров, террористических покушений и мятежей, тяжелая и полная опасностей задача борьбы с контрреволюцией была возложена ВЦИК на Феликса Эдмундовича Дзержинского.

В порученном ему ответственном деле т. Дзержинский в качестве председателя Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем проявил крупные организаторские способности, неутомимую энергию, хладнокровие и выдержку, постоянно ставя интересы рабочего класса превыше всех иных соображений и чувств. — Ксенофонтов посмотрел в зал и, повысив голос, повторил: — Превыше всех иных соображений и чувств. Работа т. Дзержинского, обеспечивая спокойный тыл, давала возможность Красной Армии уверенно делать свое боевое дело.

Ныне, когда победы над контрреволюцией на внешних фронтах и ее разгром в тылу дали возможность Советской власти отказаться от применения жестокого метода террора, ВЦИК находит справедливым наградить председателя ВЧК Ф. Э. Дзержинского ордешш Красного Знамени».

Конференция приняла текст приветствия своему руководителю.

— Не я, а вся ЧК награждена этим орденом, — сказал в ответном слове Дзержинский.

 

Глава XIII

За свободную Польшу

1

Дзержинский уговорил Владимира Ильича, несмотря на всю его занятость — он готовился к IX съезду партии, — выступить на IV конференции губернских чрезвычайных комиссий.

К удивлению Дзержинского, Владимир Ильич не очень сопротивлялся. Он и сам считал полезным и нужным выступить перед руководителями чекистских органов. Чрезвычайные комиссии были одними из наиболее четко работающих и дисциплинированных частей советского государственного аппарата, наиболее близкими к партии по своему составу; ни в одном ведомстве, кроме ЧК, не было такого положения, чтобы все руководящие работники были коммунистами. И Владимир Ильич решил привлечь аппарат чрезвычайных комиссий к решению огромных по сложности и трудности задач хозяйственного строительства, вставших перед разоренной долгими годами войны страной.

Когда смолкли овации, вызванные появлением Ленина в президиуме и на трибуне, он коротко обрисовал внутреннее и международное положение Советской России.

— Коренное изменение состоит в том, что главные силы белогвардейской контрреволюции сломаны после поражения Юденича и Колчака и после победы над Деникиным, — говорил Ленин. — …Но более чем вероятно, что попытки тех или иных контрреволюционных движений и восстаний будут повторяться, и… нам по-прежнему надо сохранять полную боевую способность к отражению врага… Сохраняя эту боевую готовность, не ослабляя аппарата для подавления сопротивления эксплуататоров, мы должны учитывать новый переход от войны к миру, понемногу изменяя тактику, изменяя характер репрессий.

Владимир Ильич говорил о «бескровном фронте труда».

Теперь этот фронт выдвигается на первый план с точки зрения строительства и укрепления рабоче-крестьянской власти и восстановления разрушенного хозяйства.

— …Главный кризис у нас сейчас — транспортный… В настоящее время наш транспортный кризис доходит до того, что железные дороги грозят полной остановкой. — Владимир Ильич не хотел скрывать от чекистов всю тяжесть положения на транспорте, близкого к катастрофе. Ленин говорил чекистам, что решающее условие для восстановления транспорта — повышение сознательности масс и укрепление дисциплины.

— ЧК должны стать орудием проведения централизованной воли пролетариата, орудием создания такой дисциплины, которую мы сумели создать в Красной Армии.

ЧК должны опираться на коммунистические ячейки, на профсоюзы — объединить свою работу с пропагандой и агитацией, вызвать в массе железнодорожников сознательное отношение к борьбе…

Владимир Ильич закончил свою речь пожеланием в новой работе таких же побед, каких достигли в области вооруженной борьбы.

Ленинские указания были воплощены Дзержинским в положении о транспортном отделе ВЧК, одобренном конференцией. Особое внимание уделялось тесному контакту транспортного отдела ВЧК с Народным комиссариатом путей сообщения (НКПС), оказанию содействия органам путей сообщения, недопущению вмешательства отдельных лиц и организаций в дела транспорта и предотвращению нарушения нормального движения.

После конференции Дзержинский пригласил к себе начальника транспортного отдела ВЧК Фомина.

— На последнем заседании Совета рабоче-крестьянской обороны, изыскивая источник тех сил, которые можно двинуть на транспорт, меня спросили, не может ли ВЧК уделить известный процент ответственных работников. Я сказал, что это наша прямая обязанность. Так вот, Василий Васильевич, речь идет о том, чтобы вас назначить заместителем наркома путей сообщения, Вы, как никто другой, знаете все недостатки и слабые места транспорта, вам и карты в руки. А мы вам поможем, отдадим для непосредственной работы на транспорте всех бывших железнодорожников, работающих в Чека.

Фомин понял, что вопрос о его назначении уже решен в ЦК и отказываться бесполезно.

— Но отдать чекистов на транспорт — этого еще мало, я прошу, чтобы и ВЧК усилила свою помощь транспорту.

— Вот это деловой разговор, — засмеялся Дзержинский, — я думаю, что мы с вами, как с новым заместителем наркома, сумеем наладить тесный контакт. Кстати сказать, вы знаете, что Совнарком несколько дней назад образовал чрезвычайную комиссию по борьбе со снежными заносами на железных дорогах и назначил меня ее председателем. Как председатель Чрезснегпути, нарком внутренних дел и председатель ВЧК, я уже отдал распоряжение о выделении пятидесяти процентов личного состава войск внутренней охраны на расчистку путей, а чрезвычайные комиссии обязал взять под свой контроль выполнение всех распоряжений советских органов по борьбе со снежными заносами. Вот вам и конкретная помощь ЧК транспорту!

В этот вечер долго просидели вместе Дзержинский и Фомин, обсуждая, что надо сделать, чтобы быстрее справиться с транспортным кризисом.

К Дзержинскому пришел его заместитель по Особому отделу ВЧК Менжинский. По его лицу нетрудно было догадаться, что он чем-то очень озабочен. Так оно и было.

— Феликс Эдмундович, в ВЧК за последнее время усилился поток жалоб от руководителей советских учреждений и хозяйственных организаций. ЧК нарушают декрет от 14 декабря 1918 года о порядке ареста специалистов. Не предупреждают руководство о предполагаемом аресте сотрудников этих учреждений и, таким образом, лишают возможности подготовить замену на место арестованных. Это, конечно, расстраивает работу, наносит ущерб общему делу. Я считаю, — продолжал он, — что сейчас такая практика особенно недопустима…

Вячеслав Рудольфович Менжинский, член партии с 1902 года, профессионал-революционер и в прошлом партийный журналист, в период подготовки Октябрьского вооруженного восстания работал в бюро военных организаций большевиков. Еще 7 (20) декабря 1917 года Совнарком включил его в первый состав коллегии ВЧК, но тогда Менжинский не успел приступить к этой работе; его перебросили сначала в Наркомфин, затем на дипломатическую работу и только в сентябре 1919 года снова направили в ВЧК.

Дзержинский хорошо знал Вячеслава Рудольфовича и очень ценил его широкую эрудицию и необыкновенный оперативный талант; Менжинский мог по первичным материалам безошибочно определить, что за ними кроется — серьезное дело или они выеденного яйца не стоят. Кроме того, он был еще и полиглот, анал добрую дюжину иностранных языков.

Феликс Эдмундович очень обрадовался приходу в ВЧК Менжинского и всегда внимательно прислушивался к его мнениям и предложениям.

— Согласен с вами, Вячеслав Рудольфович. Страшная эта вещь — сила привычки. На конференции много говорили об изменении методов работы, а действуем все еще по старинке: сначала арестуем, а потом уже разбираемся.

Надо поставить вопрос шире, — продолжал Дзержинский. — Прежде чем арестовать того или иного гражданина, пусть подумают и выяснят, нужно ли эхо. Часто можно, не арестовывая, вести дело, особенно по должностным преступлениям. Этим ЧК достигнут того, что будут арестованы только те, коим место в тюрьме, и не будет ненужной и вредной мелочи, от которой только одни хлопоты. Загромождение ЧК всякой мелочью лишает их возможности заниматься серьезным делом…

Менжинский, обладавший замечательной памятью, постарался дословно включить эти слова Дзержинского в проект приказа.

Прежде чем его подписать, Феликс Эдмундович добавил еще один пункт: «Председатели ЧК, отвечая перед ВЧК к Советской властью за работу своих учреждений, а также и члены коллегии ЧК обязаны знать все декреты и ими в своей работе руководствоваться. Это необходимо для того, чтобы избежать ошибок и самим не превратиться в преступников против Советской власти, интересы коей мы призваны блюсти».

2

25 апреля 1920 года белополяки начали наступление на Украину и Белоруссию. Главный удар польские войска наносили по 12-й и 14-й советским армиям, стремясь разгромить их и захватить Украину.

А в Крыму изготовился к удару во фланг и тыл войск Юго-Западного фронта генерал Врангель. Польша и Врангель получали щедрую помощь от Антанты. По образному выражению Ленина, это были две руки международного империализма. Империалисты надеялись, что Советская республика, ослабленная и разоренная гражданской войной, не выдержит этого нового комбинированного удара.

Украина, лишь недавно освобожденная от деникинцев, петлюровцев и иных белогвардейцев, кишела крупными и мелкими бандами. Батька Махно и «атаманы» помельче рангом нападали на железнодорожные станции и поезда, громили советские учреждения и склады, срывали продразверстку. А в самих советских учреждениях проникшие туда белогвардейские офицеры, сынки помещиков и фабрикантов, торговцы и интеллигенты из эсеров и меньшевиков саботировали чуть ли не в открытую, делали все, чтобы расстроить работу советского аппарата.

Таково было положение в тылу армий Юго-Западного фронта, отступавших с тяжелыми боями перед вчетверо превосходящими их силами врага. Но уже прибывали на Юго-Западный фронт подкрепления, двинутые туда по указанию Центрального Комитета партии, и в их числе Первая Конная армия и знаменитая 25-я Чапаевская дивизия. А для укрепления тыла Юго-Западного фронта 26 апреля 1920 года Политбюро ЦК РКП (б) принимает решение о направлении на Украину Дзержинского.

Феликс Эдмундович выехал туда не сразу. Он знал, что молодые чрезвычайные комиссии на Украине остро нуждаются в работниках, нужно укрепить и войска внутренней охраны. «Один в поле не воин», — Дзержинский решает взять с собой большую группу московских чекистов и сильный отряд войск внутренней охраны (ВОХР).

— Прошу вас немедленно и в самом срочном порядке заняться комплектованием нашей украинской экспедиции, — говорил Дзержинский верному «начальнику штаба» ВЧК Ксенофонтову и начальнику войск внутренней охраны Корневу, вернувшись с заседания Политбюро.

Я целиком полагаюсь в этом деле на вас, так как завтра в Совнаркоме мой доклад по делу кооператоров, а затем засяду за последние приготовления к Всероссийскому первомайскому субботнику. Субботник в таком масштабе проводится впервые, и Владимир Ильич придает его организации первостепенное значение.

«Превратить международный пролетарский праздник 1 мая, выпадающий в этом году на субботу, в грандиозный Всероссийский субботник», — записал в своих решениях IX съезд РКП (б).

Организация субботника была возложена на Феликса Эдмундовича Дзержинского как на председателя Главкомтруда — была у него и такая должность.

К большой радости Дзержинского, субботник повсюду прошел с большим успехом. В Москве вместе с кремлевскими курсантами работал Владимир Ильич, а «всесоюзный староста» — Председатель ВЦИК Михаил Иванович Калинин отработал смену за станком на заводе Михельсона. Участие их в субботнике придавало ему особо праздничный характер.

Дзержинский приехал в Харьков 5 мая. Вместе с ним прибыл целый эшелон, 1400 человек — московские чекисты, командиры и бойцы войск внутренней охраны.

На перроне их встречали председатель Всеукраинской чрезвычайной комиссии и начальник особого отдела Юго-Западного фронта Манцев, сотрудники ВУЧК, Народного комиссариата внутренних дел Украины, харьковского сектора ВОХР, особисты, представители центральных и харьковских организаций.

Феликс Эдмундович сердечно поздоровался с Манцевым и тут же дал ему нагоняй за пышную встречу. Феликс Эдмундович терпеть не мог никакой помпезности.

— Я же не виноват, что у вас так много должностей, — посмеивался Василий Николаевич, — вот все подчиненные и явились встречать свое начальство. Ничего не поделаешь…

16 мая делегаты IV Всеукраинского съезда Советов с волнением слушали приветственную речь Дзержинского, выступавшего от имени ВЦИК.

— Товарищи! Два с половиной года революции и долгие годы борьбы с царским режимом спаяли нас в единое целое, и сейчас, когда польские паны, холопы международного империализма напали на братскую Украину, нет того города России, нет того уголка и того уезда, где во всеобщем порыве все не спешили бы на помощь в кровавой борьбе для поддержки рабочих и крестьян Украины.

В конце съезда президиум предложил направить Ленину и Калинину телеграмму с выражением стремления трудящихся Украины к единству с Советской Россией в борьбе с белополяками.

Неожиданно поднялся кряжистый дядька в крестьянской свитке, с сивыми обвислыми усами.

— Це добре, — пробасил он так, что каждое его слово хорошо было слышно во всем огромном зале, — а тильки прошу к адресу дописать «и товарищу Дзержинскому».

Так и была принята под дружные аплодисменты делегатов приветственная телеграмма в три адреса — Ленину, Калинину и Дзержинскому.

В съездовские дни в Харькове проходили многочисленные митинги и собрания. На один из таких митингов в театр «Миссури» зашел молодой инженер Бардин.

Много лет спустя Иван Павлович Бардин станет знаменитым ученым, академиком и запишет в своих воспоминаниях: «Тот вечер не сотрется в памяти. Я не забуду этот митинг в тускло освещенном зале, где слова большого человека взывали к сердцам людей, заставляли их кипеть гневом, воспламеняли надежду. Я не забуду образ Дзержинского, глубоко запавший мне в душу образ храброго воина с несокрушимой волей и всепобеждающей верой в великую правду, которую он убежденно и гордо нес впереди себя, как боевое знамя… Что-то важное, большое совершилось во мне в тот вечер. Я понял, что ые только рассудком, сердцем приобщаюсь к новой жизни».

Прошла неделя, другая, и Феликс Эдмундович заметил, что он по горло загружен работой, не имеющей, казалось бы, прямого отношения к борьбе с контрреволюцией и бандитизмом. Впрочем, как посмотреть. Разве общая внутренняя политика, проводимая Советской властью на Украине, не отражается на отношении местного населения к батьке Махно и петлюровскому подполью? И Дзержинский входит в состав комиссии по определению внутренней политики УССР и делает доклад о ее работе на заседании Политбюро КП(б)У.

Но чтобы на местах эта политика проводилась правильно и не было искривлений партийной линии, нужно очистить партийные организации от проникших в них случайных и даже чуждых людей. И ЦК РКП(б) возлагает на Дзержинского и Артема (Сергеева) ответственность за работу по перерегистрации членов Компартии Украины.

Каждый день все новые обязанности. ЦК КП(б)У вводит его в комиссию по сокращению штатов центральных и местных советских учреждений; он член комиссии по улучшению продовольственных заготовок, а Всеукркомтруд постановляет: «совместно с т. Дзержинским пересмотреть все свои постановления…»

Ксенофонтов получил письмо от Дзержинского. Сначала шли разные текущие дела: информация о положении дел на Украине, поручения. В конце Феликс Эдмундович писал: «Меня прельщает мысль остаться здесь на более продолжительный срок, не для гастролей. Осев здесь и имея опору в ЦК РКП, я мог бы в продолжение 2–3 месяцев дать возможность окрепнуть ЧК», и просил поставить этот вопрос на рассмотрение ЦК.

Иван Ксенофонтович почесал переносицу и тяжело вздохнул. Было бы лучше, думал он, если бы Феликс Эдмундович поскорее вернулся в Москву, особенно сейчас, когда ВЦИК и Совет Труда и Обороны ввели военное положение почти во всех губерниях европейской России и постановили придать военному положению «самый решительный и непреклонный характер». Но Феликсу Эдмундовичу виднее. Чего-чего, а от трудностей и опасности он не бегает. Значит, там, на Украине, важнее всего сейчас присутствие председателя ВЧК.

Ксенофонтов еще раз вздохнул и принялся составлять записку в ЦК.

Письмо от мужа получила и Софья Сигизмундовна. «…А я собой недоволен, — писал Феликс. — Вижу и чувствую, что мог бы дать больше, чем даю… Надо уметь работать так, чтобы ежедневно давать отдых мыслям, нервам. Я пишу об этом, часто думаю, но знаю, что это для меня лишь благие пожелания. Нет у меня соответствующего характера». «Вероятно, я должен буду остаться здесь на более продолжительное время, пока ЦК не отзовет меня обратно в Москву…» — писал он далее, а в конце спрашивал: «Как быть тогда с тобой и Ясиком?»

Софья Сигизмундовна улыбнулась. Ведь знает прекрасно, что она, коммунистка, не может и не будет возражать, если партия найдет нужным задержать его на Украине. И разве впервые ей провожать его на боевые дола, а самой оставаться с Ясиком?

3

— Этого не может быть! — воскликнул Роберт Петрович Эйдеман, когда ему сказали, что он должен сдать должность Дзержинскому. Он же нарком, член правительства, и вдруг будет подчинен реввоенсовету одного из многих фронтов, командующему, даже начальнику штаба фронта?!

— И тем не менее это так, — сказал член Реввоенсовета и протянул Эйдеману приказ от 29 мая 1920 года о назначении Дзержинского Феликса Эдмундовича начальником тыла Юго-Западного фронта.

Приказ — это уже не разговор, тут ошибки быть не могло, и все-таки это назначение плохо укладывалось в голове Эйдемана, привыкшего к воинской субординации. Он пожал плечами.

— Вы не знаете Феликса Эдмундовича, — сказал Манцев. Кроме руководства особым отделом, он по совместительству был заместителем начальника тыла фронта и присутствовал при разговоре. — Дзержинского не интересует должность или кто кому будет подчинен. Для него важно одно — дело.

Когда Эйдеман вернулся в управление тыла, Дзержинский был уже там. Передача дел состоялась немедленно. Знакомиться с работниками ему не было необходимости. Он бывал в управлении почти ежедневно и до своего назначения; помогал им разбираться в крайне сложной обстановке борьбы с политическим бандитизмом.

А спустя несколько дней начальник штаба тыла Мармузов доложил о том, что окруженная накануне банда прорвалась и ушла из-под удара почти без потерь.

— К сожалению, это довольно обычная история, у нас не хватает сил, чтобы сделать окружение достаточно плотным. Кроме того, у нас пехота, а бандиты все на конях и на тачанках, — отвечал Мармузов на вопрос Дзержинского о причинах срыва операции.

Феликс Эдмундович засел за изучение структуры, численности и дислокации войск тыла фронта. Вместе с Манцевым и Мармузовым тщательно анализировал проведенные за последнее время операции. Затем созвал на совещание работников штаба тыла и штаба харьковского сектора ВОХР.

— Политический бандитизм захлестывает целые районы, кулацкие банды образуют как бы мост между наступающими поляками и Врангелем. А мы пока что очень слабо этому противодействуем. Об этом говорят результаты наших операций. Необходимо изменить как организацию, так и тактику борьбы с бандитизмом. Разве это нормально, когда войска, выделяемые для борьбы с бандами на участках 12, 13 и 14-й армий, подчиняются командующим армиями, а не начальнику тыла фронта, действуют разрозненно, без единого плана? Каждый стремится не к уничтожению банды, а лишь к тому, чтобы выбить ее со своего участка… к соседу!

Попытки окружения банд малыми силами тоже ничего не дают. Мы должны создать сильные маневренные группы, способные преследовать банды до полного их уничтожения, — продолжал Дзержинский.

— А где взять кавалерию?

— Все организационные вопросы, товарищ Мармузов, я беру на себя. А вы вместе со штабом ВОХР займитесь разработкой единого плана ликвидации бандитизма в тылу фронта…

К Ксенофонтову пришел начальник войск ВОХР Корнев.

— Не знаю, как быть. Опять Феликс Эдмундович хочет нас «ограбить». Сразу по прибытии в Харьков потребовал «для первых энергичных мер» направить в его распоряжение батальон МЧК. Направили. К 10 июня перебросили на Украину из центральных губерний еще десять батальонов войск ВОХР. Сейчас требует восемьсот кавалеристов.

— Ну и что ж?

— Боязно как-то. Ведь только недавно ликвидировали крупное восстание в Мензелинском, Чистопольском, Бугульминском и Бугурусланском районах. Сами ориентируете, что и в других местах неспокойно, а тут — гони все на Украину!

Ксенофонтов ответил не сразу. Помолчал, подумал, побарабанил пальцами по столу.

— Вот что, товарищ Корнев, — наконец сказал он, — ты человек военный и лучше меня знаешь, что приказы не обсуждаются. Вот и действуй. Как-нибудь обойдемся.

Уже через неделю Корнев доложил Дзержинскому, что от каждого сектора ВОХР направлено в Харьков по 200 кавалеристов.

Реввоенсовет Юго-Западного фронта тоже поддержал Дзержинского. Был издан приказ подчинить начальнику тыла фронта все части, выделенные в распоряжение тылов армий. Реввоенсовет обязал командующих армиями при борьбе с бандитизмом строго придерживаться общего плана действий, выработанного начальником тыла фронта, не допуская без его согласия вывода частей с внутреннего на внешний фронт. В распоряжение Дзержинского передавалось авиазвено, бронепоезда и необходимое количество вооружения и боеприпасов.

Действия по единому плану и под единым руководством, ликвидация ведомственной разобщенности и распыления сил — таков был один из организационных принципов работы Дзержинского. Этот принцип лежал в основе его работы по обеспечению тыла Юго-Западного фронта. Дзержинский подчинил части ВОХР и железнодорожной обороны начальникам тыла губерний, обязывая командиров без всякого промедления исполнять их приказы.

13 июня Феликс Эдмундович подписал приказ о создании первой легкой подвижной ударной группы для преследования банд Махно, а вскоре были созданы еще пять сильных маневренных отрядов.

Очень скоро «батьки» и «атаманы» почувствовали на своей шкуре все те изменения, которые внес Дзержинский в организацию и тактику борьбы с бандами.

Теперь на стол к Мармузову все чаще и чаще ложились сводки не о выходе банд из боя, а об их уничтожении.

Как-то при очередном докладе Мармузов спросил Дзержинского, не служил ли тот раньше в армии и чем доводилось ему командовать.

Феликс Эдмундович рассмеялся.

— Служить в армии до революции не приходилось. Тюрьма мешала. Но вот уже два с лишним года, как я руковожу войсками внутренней охраны республики, которые несут основную тяжесть борьбы с бандитизмом по всей стране. Так что в этом деле у меня есть опыт. А потом я же не один. И в штабе тыла, и в штабе ВОХР мне помогают военные специалисты…

Феликс Эдмундович побывал в политсекции, созданной при политотделе 13-й армии.

Основная задача секции сводилась к широкой устной и печатной агитации против махновщины среди населения и в частях, занятых борьбой с бандитизмом, организации на территории, очищенной от бандитов, местных партийных и советских органов.

По инициативе Дзержинского ЦК КП(б)У и Реввоенсовет фронта создали политотдел при штабе тыла и политсекции во всех армиях.

— Для достижения полной согласованности действий военных органов и органов гражданского управления мне хотелось бы создать при начальниках тыла постоянные совещания. Их цель — взаимное ознакомление с состоянием дел на внутреннем фронте и оказание полного содействия управлениям тылов фронта в борьбе с бандитизмом и контрреволюционными выступлениями.

Так говорил Дзержинский председателю ЦИК УССР Г. И. Петровскому. Григорию Ивановичу идея такого тесного взаимодействия военных и гражданских властей понравилась. Вместе они наметили состав совещания. В него должны были войти представители ЦК КП(б)У, Наркомвнудела, Наркомпрода, особого отдела фронта, ВУЧК, ближайшего окружного военного комиссариата, политотдела фронта и комиссии по борьбе с дезертирством. Согласовали с ЦК и вместе подписали приказ о ежедневном созыве таких совещаний.

Разоружение населения, наведение порядка на транспорте требовало все новых сил, а между тем части, выделенные для охраны тыла, постепенно отзывались командованием фронта для непосредственного участия в боях с белополяками.

Настал день, когда на приказание командующего фронтом о выделении из войск тыла новых частей для направления на передний край Дзержинский вынужден был ответить, что тыловых частей, приданных ему из войск действующей армии, больше не осталось, а части ВОХР (кроме уже направленных на фронт) при существующей ситуации на Украине передать на внешний фронт невозможно.

Чем меньше оставалось сил, тем напряженнее становилась работа управления начальника тыла. Быстрее реагировать на изменение обстановки, быстрее маневрировать, быстрее снабжать части ВОХР всем необходимым. Быстрее, быстрее, быстрее… — требовал Дзержинский от своих сотрудников и сам работал с величайшим напряжением.

— Предоставляю вам право, — говорил он начальникам управлений и отделов, — задерживать сотрудников сверх установленных часов работы до тех пор, пока вся порученная им работа не будет выполнена, и перераспределять сотрудников между отделами, чтобы обеспечить срочное выполнение наиболее важных заданий.

А вам, — Дзержинский обратился к начальнику снабжения, — необходимо учитывать, что подобная работа потребует исключительного напряжения сил и не может протекать в условиях хронического недоедания, поэтому позаботьтесь, чтобы сотрудники получали полный фронтовой паек, и снабдите столовую более питательными продуктами.

Насчет фронтового пайка приказа Чусоснабарма не было, и Дзержинский подписал такой приказ под свою ответственность.

Сотрудники управления тыла поражались работоспособности и неиссякаемой энергии, которую носил в себе эют физически измученный человек.

— Аккумулятор какой-то! — говорил Мармузов.

4

В Харькове жили жена его брата Владислава Софья Викторовна Дзержинская с дочерью Зосей. В первые дни после приезда в Харьков он привел их к себе на работу и долго с ними разговаривал.

В одно из воскресений Дзержинский в сопровождении своего курьера Григория Сорокина отправился к родственникам.

В подъезде им встретилась пожилая женщина. Она с трудом тащила полное ведро с водой.

— Хорошая примета! — приветливо улыбнулся ей Дзержинский. — Вы не знаете, где тут живут Дзержинские?

Женщина оказалась соседкой Софьи Викторовны — активная участница революционного движения, человек от природы сдержанный, она неожиданно для себя разговорилась с Феликсом Эдмундовичем, рассказала ему о себе — таково было его умение говорить с людьми, располагать их к себе.

Когда Розалия Моисеевна нагнулась за ведром, Дзержинский опередил ее.

— Позвольте, я помогу вам, а вы покажите нам дорогу.

И они отправились вверх по лестнице. По дороге Розалия Моисеевна продолжала рассказывать. Феликс Эдмундович узнал от нее о том, как трудно сводить концы с концами Софье Викторовне.

Сорокин несколько раз пытался отобрать ведро у Дзержинского.

— Господи! Да нельзя же вам такую тяжесть, — чуть не плача, умолял он.

— Нет, голубок! Теперь уже поздно! Надо быть галантным и вовремя догадаться помочь женщине, — смеялся Феликс Эдмундович.

Софьи Викторовны и Зоси не оказалось дома. Когда они вернулись, то нашли на двери записку: «Был у вас, но увы! не застал вас. Ваш Феликс».

Несколько дней спустя явился Сорокин. Принес Софье Викторовне письмо от Дзержинского.

«Дорогая Зося! Прости, что сам не захожу, но совершенно не хватает времени. Посылаю своего Сорокина, это мой курьер и одновременно друг, который здесь обо мне заботится. Не могу простить себе, что я не догадался до сих пор спросить тебя, в каких условиях вы живете.

Очень прошу тебя, скажи Сорокину, я был бы счастлив, если бы мог вам в чем-либо помочь! Сорокин знает Ядвисю и жену мою, и он сможет рассказать тебе о их жизни и моей.

Сердечно обнимаю вас обеих.

Ваш Феликс».

Вместе с письмом Сорокин передал материал на белье.

А потом был семейный обед у Феликса Эдмундовича. Хозяйничать он попросил племянницу, а сам беседовал с Софьей Викторовной. Вспоминали молодость, потом «Бутырки», куда Софья Викторовна приходила его навещать, расспрашивал о ее жизни в Харькове. Дзержинского интересовали экономические вопросы: как растут цены, много ли перекупщиков-спекулянтов, что везут крестьяне и что предпочитают: продавать за деньги или выменивать, и на что преимущественно, и какие деньги предпочитают — совзнаки или царские кредитки?

Появление на Украине грозного председателя ВЧК повергло в бешенство и растерянность контрреволюционное подполье.

Феликс Эдмундович рассказал Софье Викторовне и Зосе, что спустя несколько дней после его приезда, ранним утром, когда он вышел из машины у подъезда ЧК, к нему подскочила молодая женщина: он ожидал услышать какую-нибудь просьбу, но, увидев озлобленное лицо, понял, в чем дело. А она уже целилась в упор из револьвера. Не спуская с нее взгляда, он мгновенно отвел голову в сторону. Это его и спасло.

— Она, конечно, расстреляна? — спросила Софья Викторовна. Ее потрясло его мужество и самообладание.

— Нет. Но нельзя быть «добреньким» для всех, в том числе и для этой истерички. Будет проведено следствие — выявление связи этой группы заговорщиков и шпионов. Враг есть враг, он коварен и опасен. Но я очень прошу, не говорите ничего Софье Сигизмундовне. Не волнуйте ее.

Дзержинский обратил внимание на матерчатые самодельные туфли на ногах племянницы.

На следующий день Сорокин вручил Зосе пару добротных полуботинок. Дядя Феликс отказался от ордера и остался в старых сапогах, чтобы купить туфли племяннице.

Зося подружилась с дядей. Нет-нет да и забежит к нему. Иногда на службу, чаще домой. Феликс Эдмундович жил тогда в доме ЦК КП(б)У и ВУЦИК, где занимал две небольшие комнаты в общей квартире.

Дядя Феликс держался с ней на равных, и это очень нравилось Зосе. Она чувствовала себя у него непринужденно, взрослой и самостоятельной девушкой.

Однажды Зося принялась благодарить его за подарки.

— Вам бы самим пригодились эти деньги, — повторила она слова, услышанные дома.

— Почему ты говоришь «пригодились бы»? Но ведь они мне как раз уже и пригодились. Они использованы мной по моему желанию и очень удачно: тебе куплена хорошая одежда, и я рад этому.

Феликс Эдмундович задумался, пристально посмотрел на Зосю и быстро спросил:

— Деньги. Ты хотела бы иметь много денег? Копить их? Они тебе нравятся?

Зося отрицательно покачала головой.

— Нет, я не люблю деньги. Из-за них моя мама всегда так много работала, когда шила людям.

— Любовь к деньгам! — сказал с отвращением Дзержинский. — Сколько зла они принесли и приносят людям! Скопидомство! Любители денег готовы ради наживы на любую подлость, преступление…

В Харьков приехала из Москвы Софья Сигизмундовна. Попросил приехать Феликс. Сам попросил, видно, очень соскучился в разлуке. Хотелось бы увидеть и Ясика, но боялся, что поездка и харьковские условия жизни плохо отразятся на все еще болезненном мальчике. Софья Сигизмундовна оставила Ясика на подмосковной даче в Тарасовке на попечении домработницы Елены Ефимцевой. Присмотреть за мальчиком обещала и жена Демьяна Бедного, семья которого жила на одной даче с Дзержинскими.

Феликс Эдмундович к приезду жены сам навел в своей комнате образцовый порядок, принес продукты, чтобы было чем угостить с дороги.

— Ты узнаешь и полюбишь свою тетю, — говорил он помогавшей ему племяннице. — У нее чуткое сердце, она любит людей. Всегда старается быть полезной и внимательной к людям…

Софья Сигизмундовна приехала с заданием от Наркомпроса проверить в Харькове культурно-просветительную работу среди польского населения.

Дзержинский гордился женой. Молодец Зося! Не просто за мужем ухаживать приехала, а как равноправный товарищ-коммунист, работать. И на таком важном и остром в условиях войны с Польшей участке.

И Софья Сигизмундовна была довольна. Феликс, как всегда, работал самозабвенно, со страшной перегрузкой, а все-таки здесь, в Харькове, было не так суматошно, как в Москве. Более строгий распорядок. Почти ежедневно он приезжал обедать и ночевать домой, а утром по дороге на работу успевал даже заехать в водолечебницу и принять ванну. «Если не успею закончить курс лечения, то закончу в Москве. Хочу иметь здоровые нервы и быть сильным», — говорил Феликс жене.

К моменту приезда Софьи Сигизмундовны в Харьков положение на фронте резко изменилось. 5 июня буденновцы в жестоком бою на участке Новофастов — Пустоваровка прорвались в тыл 3-й польской армии, расколов на две части группировку противника на Украине. Погнали врага и другие армии Юго-Западного фронта, а с 4 июля Западный фронт начал наступление на главном Варшавском направлении. К середине июля Украина и Белоруссия были почти полностью освобождены. Красная Армия вышла на этнические границы Польши и продолжала стремительно продвигаться вперед.

Феликс Эдмундович и Софья Сигизмундовна много беседовали. Они радовались тому, что скоро польские рабочие и крестьяне с помощью Красной Армии освободятся, наконец, от буржуазно-помещичьего гнета и установят в Польше Советскую власть. И гордились тем, что Коммунистическая рабочая партия Польши, в которой теперь вместе работали вчерашние «зажондовцы», «розламовцы» и «левицовцы», высоко несет славное знамя социал-демократии Польши и Литвы.

13 июля Феликс Эдмундович Дзержинский по вызову ЦК срочно выехал в Москву, оставив временно исполнять должность начальника тыла фронта своего заместителя Манцева.

Всего полтора месяца проработал Дзержинский начальником тыла Юго-Западного фронта, но выработанные им организационные формы и тактика борьбы с бандитизмом продолжали действовать. А сам он по-прежнему живо интересовался положением дел на Украине. Начальник штаба тыла Юго-Западного фронта направлял ему оперативные сводки о ходе борьбы с бандитизмом.

Центральный Комитет партии назначил Дзержинского председателем Бюро ЦК для руководства партийной работой на территории Польши, занятой Красной Армией (Польбюро ЦК).

Прямо с заседаний II конгресса Коммунистического Интернационала, в работе которого Дзержинский принимал участие как член делегации РКПб), он выехал на Западный фронт. Провести заседание Коллегии ВЧК не успел — не хватило времени. Послал письмо Ксенофонтову:

«Дорогой товарищ!.. Перед отъездом, возможно на продолжительный срок, мне хотелось бы передать Вам одобренные ЦК принципы работы Коллегии ВЧК…

Президиум, как определенная коллегия, упраздняется. Коллегиальность вообще сводится к минимуму. За работу отдела несет полную ответственность стоящий во главе отдела член Коллегии. За работу всех отделов ответствен зампредседателя… Для связи с ЦК по политическим вопросам предлагаю Вам назначить т. Менжинского — как постоянного представителя ВЧК, не лишая, конечно, права членов Коллегии ВЧК непосредственно обращаться и сноситься с ЦК… Тов. Менжинскому предлагаю тоже поручить делать в ЦК систематические доклады о важнейших делах, имеющих политическое, экономическое и партийное значение, — это делать необходимо».

5

В Белостоке во дворце магнатов Браницких заседал Временный революционный комитет Польши.

Временный революционный комитет, или, как его по обычаю того времени сокращенно называли, Польревком, был образован польскими революционерами 30 июля 1920 года, вскоре после того, как Красная Армия, преследуя отступающего противника, вступила на польские земли. Председателем Польревкома стал старейшина польских социал-демократов Юлиан Мархлевский, членами — Феликс Дзержинский, Иосиф Уншлихт, Эдвард Прухняк и бывший лидер ППС-«левицы», ныне коммунист Феликс Кон.

Польревком решил заявить о своем образовании рядом воззваний: к польской армии, к Красной Армии, к сельским рабочим, к малоземельным крестьянам, к пролетариям всего мира.

Сейчас Польревком и был занят этим делом.

О том, что освобожденная Польша должна стать социалистической и иметь государственное устройство в форме республики Советов (Польская Советская Социалистическая Республика), двух мнений не было, тут решение было единодушным.

Феликс Эдмундович отметил про себя, что еще четыре года назад польские социал-демократы, и он в том числе, спорили с Лениным, выступали против государственного самоопределения Польши, а сейчас ленинская точка зрения принята всеми без колебаний.

Такое же единодушие члены ревкома проявили и в необходимости разъяснять рабочим и крестьянам, что Красная Армия вступила на территорию Польши не как завоевательница, а как освободительница от власти помещиков и капиталистов.

— Она воюет «за нашу и вашу свободу» — этот лозунг польских повстанцев шестьдесят третьего года чрезвычайно популярен в Польше, и его надо обязательно включить в текст манифеста, — говорил Феликс Кон.

Споры разгорелись по крестьянскому вопросу.

— Товарищи! В решении аграрного вопроса мы должны следовать примеру русских коммунистов. Они отдали помещичью землю крестьянам и завоевали их на сторону пролетариата. Польский крестьянин знает это и ждет от нас землю. Если мы этого не сделаем, то лишимся его поддержки, — убеждал Дзержинский своих товарищей.

Ему возражали Мархлевский и Кон.

— В Польше существует довольно многочисленный сельский пролетариат. Передадим ему помещичьи имения, создадим на их базе коммуны. Это будет оплотом социализма в деревне, — заявили они, н большинством в два голоса против одного в манифест Польревкома вошла формулировка: «…управление имениями переходит к сельскохозяйственным рабочим. Земля трудящихся крестьян остается неприкосновенной».

Спустя несколько дней Феликс Эдмундович показал Мархлевскому и Кону телеграмму Ленина, адресованную ему и всем членам Центрального Комитета Коммунистической рабочей партии Польши. «Если в Седлецкой губернии малоземельные крестьяне начали захватывать поместья, то абсолютно необходимо, — писал Ленин, — издать особое постановление Польского ревкома, дабы обязательно дать часть помещичьих земель крестьянам и во что бы то ни стало помирить крестьян малоземельных с батраками…».

— Неужели же и это вас не убеждает?! — волновался Феликс Эдмундович.

Но и на этот раз его коллеги по ревкому уклонились от прямого и ясного решения. «Вот займем Варшаву, тогда и решим окончательно аграрный вопрос вместе с местными товарищами».

«Вопрос о земельной политике будет рассмотрен в полном объеме в Варшаве, куда едем сегодня…» — вынужден был ответить Ленину Дзержинский 15 августа 1920 года.

В этот же день Мархлевский, Дзержинский, Кон и ехавший вместе с ними старый большевик Скворцов-Степанов прибыли в Вышков.

Маленький городок в 50 километрах от Варшавы встретил их настороженно. Явственно доносилась артиллерийская канонада, улицы были запружены обозами, ранеными. У редких прохожих лица замкнуты, отвечали они нехотя, односложно.

Военный комендант, которого осаждали с разными требованиями какие-то командиры, медицинские сестры, сопровождавшие раненых, и просто красноармейцы, вначале и внимания не хотел обращать на небольшую группу штатских, вошедших к нему в кабинет.

Дзержинский предъявил свой мандат члена реввоенсовета Западного фронта (это назначение состоялось 9 августа) и приказал доложить обстановку.

— Положение на фронте неопределенное, — докладывал комендант после того, как ему удалось удалить из кабинета посторонних. — Я не имею точных сведений, но ехать дальше пока не советую.

Ехать на передовую, да еще на ночь глядя, в самом деле было ни к чему. Комендант определил Польревком на ночлег к местному католическому священнику.

Ксендз оказался разговорчивым. Как всегда бывает при первом знакомстве, говорили о том о сем, политики не касались. Когда разговор зашел о польской классической литературе и Дзержинский с чувством продекламировал отрывки из Мицкевича, святой отец окончательно растаял.

— Как приятно, — сказал он, — встретить у большевиков такого образованного человека, да еще из поляков. К сожалению, — ксендз тяжело вздохнул, — не все такие. Вот Дзержинский тоже поляк, а как только его земля носит! Сколько людей погубил!

Дзержинский внимательно слушал и поддакивал:

— Да, да, верно. И в тюрьмы Дзержинский сажал и расстреливал.

Ксендз, обрадованный, что нашел понимающего собеседника, осмелел и продолжал ругать и Дзержинского, и ЧК.

Утром, когда гости собрались уезжать, ксендз на мясистом своем лице даже изобразил огорчение.

— Очень жаль. Редко приходится встречаться с такими хорошими людьми. Хоть вы и большевик, — обратился он к Дзержинскому, — но прямо скажу, — и душевный, и обходительный. Могу я узнать, с кем имел тесть познакомиться?

— Пожалуйста. Я председатель Польского революционного комитета, — отрекомендовался Мархлевский, — а это члены ревкома Феликс Кон и Феликс Дзержинский.

Бритое лицо ксендза вытянулось и посинело от страха. Он стоял, широко раскрыв рот, и молча глотал воздух.

— Что же теперь со мной будет? — пролепетал ксендз, обретая наконец голос.

— Ровным счетом ничего. Все это я не в первый раз слышу, — ответил Дзержинский.

17 августа Польревком вместо Варшавы возвратился в Белосток. А у вышковского ксендза пировали польские офицеры, и хозяин рассказывал им, как чуть не стал жертвой этого «красного палача» Дзержинского.

А произошло вот что.

Советское военное командование переоценило свои и недооценило силы противника. Войска Западного фронта в ходе наступления оторвались от своих тылов от 200 до 400 километров, что повело к нарушению снабжения. Армии были обескровлены и утомлены непрерывными боями. А между тем польская буржуазия со щедрой помощью Антанты сумела создать значительный перевес в силах на Варшавском направлении. Попытка командования Западного фронта взять Варшаву с ходу провалилась.

16 августа, как раз тогда, когда Польревком направлялся из Вышкова в Варшаву, белопольские войска нанесли мощный контрудар, прорвали фронт Красной Армии и перешли в наступление.

Фронт подошел к Белостоку. Хотелось думать, что неудачи под Варшавой лишь кратковременная заминка. Феликс Эдмундович сразу же по возвращении во дворец Браницких пишет Ленину:

«Вернулись до взятия Варшавы в Белосток… рабочая масса Варшавы ждет прихода Красной Армии, но сама активно не выступит за отсутствием руководителей и из-за господствующего террора. Огромная масса коммунистов арестована и увезена… ППС развивает бешеную агитацию за защиту Варшавы. Влияние ее еще большое среди квалифицированных, хорошо зарабатывающих рабочих… Поляками выпущен целый ряд воззваний, в которых отмечается, что Красная Армия утомлена и ослаблена и что стоит ей нанести только один мощный удар, и вся она откатится назад очень далеко. Для этого удара мобилизуется все. Организованы женские ударные отряды. Добровольческие отряды, составленные по преимуществу из буржуазных сынков и интеллигенции, дерутся отчаянно».

Дзержинский пишет далее о борьбе за власть внутри самих буржуазных польских кругов и их склонности к заключению мира.

«В общем, — заключает он, — несмотря на воинственные клики, в господствующих сферах угнетенное настроение… На переговоры в Минске поляки возлагают большие надежды» .

В тот же день, 17 августа, Дзержинский отправил письмо жене.

«…мы думали, что уже вчера будем в Варшаве, произошла, однако, как думаю, непродолжительная отсрочка.

Наша Варшава, терроризированная и сдавленная, молчит, и мы не слышим ее ясного голоса. По-видимому, и наш ЦК не сумел овладеть ни массами, ни политическим положением. Недостает там вождя — Ленина, политика-марксиста».

Написал Феликс Эдмундович эти идущие от сердца строки и вспомнил, как много лет назад, кажется в девятьсот пятом, уже писал из Лодзи в Заграничный комитет СДКПиЛ нечто подобное. И еще раз пожалел о том, что нет у польского пролетариата своего вождя, такого, как Ленин.

Командзап Тухачевский и реввоенсовет Западного фронта напрягали усилия, чтобы остановить поляков. И тут Дзержинский не остался в стороне. Еще со времени, когда Колчак в восемнадцатом захватил Пермь, Феликс Эдмундович ввел правило: в трудные дни войска ВОХР идут на угрожаемые участки фронта, на помощь своему старшему брату — Красной Армии. Так было на Юго-Западном, где в составе 14-й армии стойко сражалась 2-я Московская бригада ВОХР, так ж теперь из войск Западного сектора ВОХР в трехдневный срок была сформирована и двинута на передовую новая дивизия.

И в ожидании, пока командование ликвидирует временную заминку и освободит Варшаву, Польревком продолжал свою напряженную работу в Белостоке.

А трудности, с которыми пришлось столкнуться Польревкому с первых же дней его организации, были поистине огромные. В городе не было советского аппарата, его надо было создавать и одновременно восстанавливать разрушенную поляками при отступлении железную дорогу и связь, налаживать снабжение населения продовольствием, открывать фабрики, развертывать устную и печатную агитацию среди населения. Польревком наладил регулярное издание своего ежедневного органа «Червоный гонец», выпустил целый ряд воззваний и листовок.

Дзержинский и другие члены ревкома ежедневно выступали на митингах и рабочих собраниях.

Предметом особой заботы Польревкома было создание Польской Красной Армии. Об этом, как о «важнейшей задаче», Феликс Эдмундович телеграфировал Ленину еще 6 августа. Формирование частей Польской Красной Армии происходило в Бобруйске, а затем в Рославле. По просьбе Польревкома Советское правительство дало указание главнокомандующему Сергею Сергеевичу Каменеву об откомандировании всех коммунистов-поляков из частей, штабов, учреждений и учебных заведений Красной Армии в распоряжение начальника штаба 1-й Польской Красной Армии.

Это большое дело требовало, конечно, времени, а Польревкому необходима была воинская сила немедленно, и Дзержинский принимает участие в организации в Белостоке польского добровольческого советского полка.

По решению ЦК РКП (б) по всей стране шла мобилизация коммунистов-поляков на Западный и Юго-Западный фронты. Руководство этой работой ЦК РКП (б) возложил на мобилизационную комиссию в составе Дзержинского, Мархлевского и Уншлихта, но с отъездом их на фронт практически всеми делами по мобилизации занималась Софья Сигизмундовна, как секретарь Польского бюро при отделе агитации и пропаганды ЦК РКП (б).

Дзержинский в письме к ней настоятельно требует: «Напрягайте с Сэвэром силы, чтобы поскорее прислать сюда людей. Они нужны не только нам, но во все армии Польского фронта, ибо мы сами не сможем непосредственно охватить всю линию фронта».

День Дзержинского проходил в горячке текущих дел, а ночью… Юлиан Мархлевский и Феликс Кон тщетно уговаривали его отдохнуть. Феликс Эдмундович поддерживал оживленную переписку с уполномоченными Польбюро в армиях Западного и Юго-Западного фронтов, с реввоенсоветом фронта, с ВЧК, с особыми отделами, с различными наркоматами. И не ложился, пока все необходимые письма и телеграммы не бывали написаны и отосланы. А таких неотложных дел было много.

В ходе боев Красная Армия вышла к границе с Восточной Пруссией. Надо преградить дорогу антантовскому и немецкому шпионажу. Телеграмма Ленину. Дзержинский просит «обратить внимание на открытую германскую границу». Вторая — члену РВС Западного фронта Смилге: «…Срочно подобрать для всех пограничных с Германией пунктов ответственных комендантов и выделить для охраны границы специальные воинские части».

Кто-то распорядился выселять все польское население из прифронтовой полосы. Сейчас же летит телеграмма в ВЧК: «Огульное выселение поляков пределов Запфронта следует приостановить, следует высылать только заподозренных, пусть Менжинский даст соответствующий приказ».

В период июльско-августовского наступления Красная Армия взяла много пленных. А как с ними работают? И снова письмо в ВЧК. Дзержинский предлагает при допросах военнопленных в армейских особых отделах обращать «сугубое внимание на политическую сторону, памятуя, что каждый военнопленный с первым шагом на советской территории должен почувствовать, что он имеет дело не с национальным врагом, а с товарищем рабочим, освободившим его из-под панского гнета…»

И так каждый день. Все новые заботы требуют его личного вмешательства. А как же иначе? Феликс Эдмундович ни на минуту не забывает, что он не только председатель Польбюро и член Польревкома, но прежде всего член ЦК РКП (б) и председатель ВЧК.

22 августа враг появился в тридцати верстах от города. И не с запада, откуда ждали, а с юга. Над Белостоком нависла угроза окружения.

Во дворец Браницких прибыл запыленный гонец.

— Товарищу Дзерясинскому лично. Из штаба армии.

Феликс Эдмундович разорвал пакет. Пробежал глазами короткое письмо. Суровая складка легла между бровей.

— Командование приняло решение эвакуировать Белосток. Прошу вас, — обратился Дзержинский к Мархлевскому и Кону, — вместе с Богуцким и другими товарищами из комитета КРПП и ревкома мобилизовать городской транспорт, организовать эвакуацию гражданских советских учреждений, партийного и советского актива. Вы эвакуируетесь с этой колонной.

— А ты разве не поедешь с нами?

— Нет. Моя обязанность проследить за организованным отходом войск, предотвратить самое страшное в таких случаях — панику.

Когда колонна Польревкома уже покидала Белосток, Феликс Кон увидел Дзержинского. Он стоял на перекрестке, впереди редкой цепочки бойцов из польского добровольческого советского полка, и задерживал появившихся на улицах Белостока дезертиров.

— Послушай, Юлиан, мы должны уговорить Дзержинского уехать. Ведь ему угрожает самая большая опасность. Ты же знаешь, как люто ненавидит его наша польская буржуазия, какие небылицы пишут о нем, как клевещут. Я уже не говорю о плене, но и любой толстосум, обиженный ревкомом здесь, в Белостоке, пользуясь сумятицей эвакуации, может пустить ему пулю в затылок, — взволнованно говорил Кон Мархлевскому, остановив машину.

— Ничего не выйдет. До революции Главное правление не раз пыталось ради его собственной безопасности удержать Юзефа в эмиграции, он же рвался в Россию, на боевую работу в подполье, и всегда добивался своего, — ответил грустно Мархлевский.

А Дзержинский, отправив на сборный пункт задержанных дезертиров, уже мчался куда-то навстречу приближающейся канонаде.

К мандату члена реввоенсовета фронта и удостоверению председателя ВЧК почти не приходилось прибегать. Люди и так подчинялись его приказам, безоговорочно признавали его руководство. Из Белостока он уходил в числе последних, только после того, как убедился, что отступление приняло организованный характер.

25 августа, уже из Минска, Феликс Эдмундович отправил письмо жене:

«Дорогая Зося! Ты, наверно, в обиде на меня за то, что я не написал до сих пор после оставления Белостока. Причина этому не перегрузка работой, а какое-то отсутствие воли ко всякому действию и словам после слишком сильных переживаний, потребовавших огромного напряжения внимания и воли… Надо было сохранить полное хладнокровие, чтобы без паники одних эвакуировать, других организовать для отпора и обеспечения отступления. Кажется, ни одного из белостокских работников мы не потеряли».

После короткого сообщения о положении польского рабочего класса и предательской роли ППС Дзержинский пишет об их общем, волнующем его деле: «Из задач, которые стоят перед тобой в Москве, самая важная сейчас — работа среди пленных. Надо их завоевать на нашу сторону, надо привить им наши принципы, чтобы потом, вернувшись в Польшу, они были заражены коммунизмом…»

Положение на фронте вскоре стабилизировалось. Дзержинский работал в Минске в реввоенсовете фронта. Много внимания уделял он укреплению армейских особых отделов и чрезвычайных комиссий Белоруссии.

21 сентября в Риге возобновились советско-польские мирные переговоры, и в этот же день Центральный Комитет партии принял решение: «Демобилизовать т. Дзержинского и возвратить его к работе в ВЧК, обязав отбыть отпуск для лечения».

Закончил свое существование Польревком. Грустным было его последнее заседание. Тяжело подводить итоги несбывшимся мечтам. Но коммунист ни при каких обстоятельствах не имеет права терять веру в конечную победу своего великого дела. Дзержинский напомнил об этом товарищам польской пословицей: «Что отсрочено, то не убежит».

 

Глава XIV

Созидатель

1

Дзержинский вернулся домой с заседания IX Всероссийской партконференции поздно вечером. Софья Сигизмундовна сразу заметила, что, несмотря на утомление, муж в хорошем настроении.

— Помнишь, Зося, я писал тебе из Харькова о том, какой огромный вред принесли на Украине децисты своим политиканством. Конференция дала им хороший отпор. А для борьбы с нарушителями партийной дисциплины, бюрократами и карьеристами создана Контрольная Комиссия. В эту комиссию и меня избрали.

— Неужели, Фелек, ты не мог отказаться? Ты и так страшно перегружен.

— Видишь ли, дорогая, по решению конференции эта комиссия должна состоять из товарищей, имеющих наибольшую партийную подготовку, наиболее опытных, беспристрастных и способных осуществлять строго партийный контроль. Избрание коммуниста в состав такой комиссии есть акт большого доверия, которое ему оказывает партия. Как же я мог отказаться?! Кроме того, состав комиссии пока временный, только до очередного съезда.

Вскоре после образования ЦКК пришла записка от Владимира Ильича: «Очень прошу принять лично тт. Ратникова, Рыбакова, Романова и Глазунова от уездпартконференции (Александровский уезд Владимирской губ.) по делу о вопиющих, из ряду вон выходящих злоупотреблениях (и советских и партийных) на Троицком снаряжательном заводе и особенно о трудностях для членов партии довести дело до центра и добиться хотя бы даже партийного быстрого разбора дела. Повидимому — таково мое впечатление — и в губкомпарте нечисто. Прилагаю копию решения Оргбюро.

С коммунистическим приветом.

В. Ульянов (Ленин)».

Записка была адресована не просто в Контрольную Комиссию, а на имя Дзержинского. Ему лично Владимир Ильич поручал проверку такого щекотливого вопроса — «в губкомпарте нечисто». И он должен оправдать доверие партии, доверие Ленина, разобраться во всем беспристрастно и бескомпромиссно.

А потом посыпались новые поручения.

В ВЧК поступили сведения о готовящемся в ночь на 20 октября восстании в Москве. Конечно, это не август — сентябрь 1919-го, положение Советской власти значительно упрочилось, и контрреволюционный мятеж в столице не мог рассчитывать на успех, однако если бы он вспыхнул, то положение советской делегации в Риге на мирных переговорах с Польшей, безусловно, осложнилось бы.

ЦК партии и Советское правительство постановили возобновить деятельность Комитета обороны города Москвы и назначили его председателем Феликса Эдмундовича Дзержинского, подчинив ему в отношении внутренней службы войска Московского военного округа.

Уже 26 октября 1920 года Дзержинский доложил пленуму Московского Совета, что меры, принятые Комитетом обороны, делают невозможным какое бы то ни было контрреволюционное выступление.

— Смотр наших сил, — говорил Дзержинский, — показал, что как все красноармейцы, так и рабочие части были на страже революции. Комитету обороны оставалось одно: следить за бдительностью и поднять боеспособность наших рабочих и красноармейских полков.

Этим и продолжали заниматься Комитет обороны и его председатель вплоть до окончания празднования третьей годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

15 октября 1920 года Дзержинский был назначен председателем комиссии по выработке мер для усиления охраны государственных границ.

Советская пограничная охрана была создана в 1918 году и вначале находилась в ведении Народного комиссариата финансов, затем была передана в ведение Наркомвнешторга. По мере освобождения от интервентов и белогвардейцев новых участков границы Совет Труда и Обороны обязывал Реввоенсовет выделять для их охраны войсковые части. Части эти, оставаясь в составе Красной Армии, инструктировались через Управление пограничной охраны Наркомвнешторга. Для борьбы со шпионажем, контрабандой, а также должностными преступлениями среди самой пограничной охраны и таможенного ведомства еще в 1918 году были созданы пограничные чрезвычайные комиссии.

Комиссия Дзержинского пришла к выводу: необходимо передать это важное государственное дело в руки одного органа, полностью ответственного за политическую, военную и экономическую охрану границ.

И 24 ноября 1920 года Совет Труда и Обороны охрану всех границ РСФСР возложил на Особый отдел ВЧК по охране границ. В распоряжение Особого отдела по охране границ выделялась необходимая воинская сила.

Феликс Эдмундович сам занимался подбором начальствующего состава в пограничные войска. Тут он вспомнил и Федора Тимофеевича Фомина, раскрывшего алферовский шифр при ликвидации в 1919 году контрреволюционного заговора «Национального центра». Вот такие проницательные товарищи и нужны погранохране.

— Вам придется поехать на Украину и переключиться на пограничную работу, — сказал Дзержинский, когда Фомин явился по его вызову.

— Незнакома мне эта работа, Феликс Эдмундович, справлюсь ли? — засомневался Фомин.

— Справитесь. Нам, коммунистам, приходится каждый день сталкиваться с новыми делами. Вот теперь чекисты должны заняться охраной границ…

Убедившись, что возражений больше нет, Феликс Эдмундович заговорил о вопросах практических:

— С чего начать? В первую очередь рекомендую из командиров и красноармейцев воспитать хороших, бдительных пограничников. Они должны почувствовать себя не просто бойцами и командирами, а пограничниками-чекистами. И чем скорее вы этого добьетесь, тем скорее сумеете закрыть границу на замок. Затем, — продолжал он, — обязательно нужно войти в контакт с местным населением, чтобы оно было прямым и надежным помощником пограничной охраны.

Дзержинский тепло распрощался с Фоминым, пожелал ему удачи.

Так он напутствовал и других чекистов, мобилизованных в погранохрану.

Окончание гражданской войны поставило в порядок дня и вопрос о сокращении и реорганизации Красной Армии и войск специального назначения. Совет Труда и Обороны принял подготовленное Дзержинским и Склянским постановление о передаче войск внутренней службы в военное ведомство и об организации войск ВЧК. Кроме обслуживания оперативных нужд чрезвычайных комиссий, Совет Труда и Обороны возложил на войска ВЧК охрану границ, железнодорожных станций, пристаней и мостов.

При организации войск ВЧК Дзержинский решительно возражал против копирования организационной структуры и штатов дивизий и частей Красной Армии. Части ВЧК должны быть небольшими, подвижными, сплоченными не только воинской дисциплиной, но и подбором людей и своей близостью к ЧК.

— Все внимание, — говорил он, — должно быть обращено на подбор людей и технику, которая должна заменить количество.

Необходимо было пересмотреть применительно к условиям мирного строительства и карательную политику, перестроить работу суда, прокуратуры, милиции и органов ВЧК. Центральный Комитет партии поручил Дзержинскому подготовить проект постановления об обследовании тюрем в общероссийском масштабе, создав с этой целью комиссию из рабочих.

Такая комиссия под председательством Дзержинского была создана. В нее вошли представители ВЧК, Народного комиссариата юстиции, Ревтрибунала и Всероссийского Центрального Совета Профессиональных Союзов. В центре и на местах были образованы комиссии по пересмотру всех дел на лиц пролетарского и крестьянского происхождения. В их работе приняли участие тысячи представителей профессиональных союзов и комсомольских организаций.

8 января 1921 года Дзержинский издал приказ о карательной политике органов ЧК. Приказ предписывал всем ЧК разгрузить тюрьмы от рабочих и крестьян, осужденных за мелкие преступления, и «зорко смотреть, чтобы в них попадали только те, кто действительно опасен Советской власти».

«Что нам угрожает на контрреволюционном фронте? — спрашивал Дзержинский. И отвечал: — Антантовский шпионаж, террористические акты и подпольная организация правых эсеров: последние стремятся использовать неурожай и голод в деревне, раздуть и объединить восстания кулаков».

Что же делать? «…Надо знать, что делает такой-то, имярек, бывший офицер или помещик, чтобы его арест имел смысл; иначе шпионы, террористы и подпольные разжигатели восстаний будут гулять на свободе, а тюрьмы будут полны людьми, занимающимися безобидной воркотней против Советской власти».

Далее Феликс Эдмундович подробно писал о тех опасностях, которые грозят Советской республике на экономическом фронте, и подчеркивал, что «опасность технической контрреволюции, руководимой иностранным капиталом, нельзя предотвратить грубыми, случайными ударами чекистского молота. Надо, чтобы он пришелся по руке злодея, а не по самой машине: надо знать виновника, подозревать — мало».

Что касается рабочих, совершивших мелкие преступления, то Дзержинский предлагал широко использовать такую меру общественного воздействия, как передача на поруки.

— Если заставить проворовавшегося рабочего вместо тюрьмы работать на своем же заводе под ответственностью остальных рабочих, то такое пребывание на всем честном народе, который будет ждать: украдет Сидоров или Петров еще раз, опозорит он опять завод или станет настоящим, сознательным товарищем, — такой порядок будет действовать гораздо сильней и целесообразней, чем сидение под следствием и судом, — говорил Феликс Эдмундович, подписывая приказ.

Переход к мирному социалистическому строительству проходил в условиях сложной международной и внутренней обстановки.

Международное положение Советской России Ленин характеризовал как некоторое равновесие сил, хотя и непрочное, но все же дающее возможность социалистической республике существовать и развиваться. Однако опасность военного нападения на Страну Советов не была снята. «Надо помнить, — указывал Ленин, — что от всякого нашествия мы всегда на волоске» .

Внутри страна переживала острый политический кризис, вызванный тяжелыми последствиями империалистической войны, а затем иностранной интервенцией и гражданской войной.

Из-за отсутствия топлива и сырья бездействовало большинство промышленных предприятий. Рабочий класс распылялся, некоторая его часть деклассировалась, поддалась влиянию мелкобуржуазной стихии. На почве голода рабочие выражали недовольство, а на «которых предприятиях дело доходило да забастовок.

Крестьяне выражали недовольство продразверсткой. В мирных условиях они хотели продукты своего труда продавать на рынке. Недовольство крестьян использовали остатки контрреволюционных партий. В ряде мест Тамбовской губернии, Украины, Дона, Сибири им удалось поднять кулацкие мятежи.

Политика военного коммунизма эпохи гражданской войны себя изжила, и Владимир Ильич Ленин уже разрабатывал меры по преодолению кризиса и разрухи, получившие после X съезда партии наименование новой экономической политики — нэп.

А для организации борьбы с бандитизмом сначала на Украине, а затем и в масштабах всей страны была создана специальная междуведомственная комиссия под руководством Дзержинского.

Наиболее широкий размах принял кулацкий мятеж в Тамбовской губернии, вошедший в историю как антоновщина, по имени главаря мятежников эсера Антонова. В боевых действиях против мятежников наряду с частями Красной Армии принимал участие отряд особого назначения ВЧК. Дзержинский включил в отряд 1, 2 и 3-й полки Московской дивизии ОСНАЗ ВЧК и части войск ВЧК, прибывшие из других губерний. В оперативном отношении отряд был подчинен командующему всеми вооруженными силами Тамбовской губернии Тухачевскому.

На борьбу с бандами Антонова Дзержинский направил и автобронеотряд имени Свердлова. Этот отряд был особенно дорог Феликсу Эдмундовичу. Еще в феврале 1918 года он комплектовал его вместе с покойным другом и товарищем Яковом Михайловичем Свердловым и всегда живо интересовался жизнью и боевой деятельностью отряда.

С особым удовольствием читал Феликс Эдмундович донесение начальника боеучастка: «Доношу, что в разгроме и полном распылении ядра банды Антонова исключительную роль сыграл автобронепоезд ВЧК». За исключительную храбрость в боях 58 бойцов и командиров отряда были награждены орденом Красного Знамени.

Боевые действия против антоновских банд ВЧК дополняла чекистскими операциями.

— Феликс Эдмундович, задача, поставленная вами по проникновению чекистов в ряды ангоновцев, выполнена, — докладывал начальник отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией Самсонов. — Под видом представителя ЦК партии левых эсеров в штаб Антонова отправился Евдоким Федорович Муравьев. Он хоть и из эсеров, но полностью перешел на наши позиции. В качестве связного с ним поехал чекист Чеслав Тузинкевич. Поступили уже первые донесения. Если все пойдет по плану, то Муравьев под предлогом тайной конференции всех антибольшевистских сил выведет в Москву всю антоновскую головку.

— Смело задумано. Муравьев ежеминутно рискует головой. Вы-то знаете, как антоновцы казнят наших товарищей — отпиливают голову ржавой пилой.

— Будем надеяться на лучшее, — ответил Самсонов. — Муравьев уже прислал к нам главного антоновского резидента в Тамбове «Горского». Оказался адвокатом Федоровым. Видный кадет. Дает сейчас очень важные показания.

Вслед за Федоровым Муравьев прислал в Москву начальника антоновской контрразведки Герасева («Донского»), а затем появился и сам вместе с Егором Ишиным, председателем губернского комитета «Союза трудового крестьянства», политическим руководителем мятежников, и Павлом Эктовым, который был у антоновцев военным руководителем. (Официально Эктов занимал должность «заместителя начальника Главоперштаба», так как начальником считался сам Антонов.)

Муравьев привел Ишина и Эктова на конспиративную квартиру в районе Цветного бульвара. Там они и сделали обстоятельный доклад о состоянии антоновского движения членам мифического «Центрального повстанческого штаба». Председательствовал начальник контрразведывательного отдела ВЧК А. X. Артузов, секретарем был начальник отделения отдела по борьбе с контрреволюцией Т. Д. Дерибас. После заседания «штаба» Ишин и Эктов были арестованы.

Эктов согласился помочь Советской власти покончить с антоновщиной; свое обещание он выполнил, подвел под удар бригады Котовского основные силы мятежников.

Дзержинский захотел поговорить с Муравьевым. Когда тот пришел, завязалась живая, непринужденная беседа.

— Евдоким Федорович, вы блестяще справились с заданием, но все-таки почему вам не удалось вывести в Москву Антонова?

— В одном из боев с частями Красной Армии Антонов был тяжело ранен и отлеживался в тайном лесном убежище.

— А что оказалось наиболее трудным в вашей «командировке»?

— Боязнь заснуть. Иногда я во сне разговариваю, и это могло меня погубить. Вот я и не спал толком полтора месяца, — отвечал Евдоким Федорович.

А потом Дзержинский подробно расспросил Муравьева об отношении к антоновцам тамбовских крестьян. И почему антоновцы так крепко и так долго держались в Тамбовской губернии? В чем была их главная опора?

— Все это очень важно и интересно. Я обязательно расскажу о нашей беседе товарищу Ленину, — говорил Дзержинский, провожая Муравьева. А затем вызвал Беленького и поручил отправить Муравьева в санаторий на отдых и лечение.

За неделю до открытия X съезда РКП(б) вспыхнул мятеж в Кронштадте. ВЧК удалось предотвратить распространение восстания и беспорядки в Петрограде. Еще до его возникновения была арестована головка эсеров и меньшевиков, в том числе лидер меньшевиков Дан, а в ходе подавления мятежа Петроградская губчека арестовала еще около 600 активных контрреволюционеров. В штурме мятежной крепости вместе с частями Красной Армии принимал участие 1-й отдельный батальон войск ВЧК.

Дзержинский ежедневно получал оперативные сводки от Петроградской губернской чрезвычайной комиссии, направлял ее работу.

Решения X съезда партии о замене продразверстки продналогом и введении новой экономической политики сыграли огромную роль в изменении настроений крестьянства в пользу Советской власти. Они выбили почву из-под ног эсеров и кулаков, облегчили борьбу с бандитизмом.

Съезд вновь избрал Дзержинского членом Центрального Комитета.

А после съезда, как уже давно повелось между ними, Феликс Эдмундович и Софья Сигнзмундовна, товарищи по партии делились друг с другом впечатлениями.

— После решения о замене продразверстки продналогом резолюции съезда о единстве партии и о синдикалистском и анархистском уклоне представляются мне самым важным, — говорил Дзержинский, — давно пора покончить со всякой фракционностью и групповщиной.

— Однако не ты ли подписал перед съездом платформу Троцкого о профсоюзах? — напомнила Софья Сигизмундовна.

Дзержинский помрачнел.

— Во-первых, подписав составленный Троцким проект резолюции, я действовал в рамках Устава партии. И не я, а Троцкий навязал партии дискуссию в такой тяжелый момент, а во-вторых, ты, Зося, знаешь лучше других, что я никогда не считал зазорным открыто признать свою ошибку. И сейчас, после выступлений Ильича и решений съезда, я готов где угодно заявить: да, я ошибся, не милитаризация производства и не администрирование в профсоюзах должно быть, а школа, школа управления, хозяйничания, школа коммунизма. И если мы не сумеем убедить, повести за собой рабочие массы, то никакими приказами нам не поднять производительность труда.

2

Нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский был немало удивлен, когда ему позвонил Дзержинский и попросил немедленно принять его для обсуждения важного вопроса.

Что это за важный вопрос, ради которого так спешно едет в Наркомпрос грозный председатель ВЧК?

«Феликс Эдмундович вошел ко мне, как всегда, горячий и торопливый, — вспоминал впоследствии Луначарский. — Кто встречал его, знает эту манеру: он говорит всегда словно торопясь, словно в сознании, что времени отпущено недостаточно и что все делается спешно. Слова волнами нагоняли другие слова, как будто они все торопились превратиться в дело.

— Я хочу бросить некоторую часть моих личных сил, а главное, сил ВЧК на борьбу с детской беспризорностью, — сказал мне Дзержинский, и в глазах его сразу же загорелся такой знакомый всем нам несколько лихорадочный огонь возбужденной энергии.

— Я пришел к этому выводу, — продолжал он, — исходя из двух соображений. Во-первых, это же ужасное бедствие! Ведь когда смотришь на детей, так не можешь не думать — все для них! Плоды революции — не нам, а им! А между тем сколько их искалечено борьбой и нуждой. Тут надо прямо-таки броситься на помощь, как если бы мы видели утопающих детей. Одному Наркомпросу справиться не под силу. Нужна широкая помощь всей советской общественности. Нужно создать при ВЦИК, конечно, при ближайшем участии Наркомпроса, широкую комиссию, куда бы вошли все ведомства и все организации, могущие быть полезными в этом деле. Я уже говорил кое с кем; я хотел бы встать сам во главе этой комиссии, я хочу реально включить в работу аппарат ВЧК… Мы все больше переходим к мирному строительству, я и думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность».

Луначарский ожидал всего, только не этого. Предложение поразило его и своей оригинальностью (ВЧК, орган борьбы с контрреволюцией, — и забота о детях!), и своей целесообразностью (привлечь к этому делу под эгидой ВЦИК все ведомства и организации). Согласие было немедленно дано, и 27 января 1921 года при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете была создана комиссия по улучшению жизни детей. В нее вошли представители профсоюзов, органов просвещения, здравоохранения, продовольствия и рабоче-крестьянской инспекции.

Председателем комиссии был назначен Дзержинский, а его заместителем В. С. Корнев, член коллегии ВЧК и начальник штаба войск ВЧК. В тот же день Дзержинский познакомил Корнева с проектом письма ко всем чрезвычайным комиссиям. Дзержинский писал, что его назначение председателем комиссии по улучшению жизни детей — указание и сигнал для всех чрезвычайных комиссий. Работу по улучшению жизни детей чрезвычайные комиссии должны проводить в тесном контакте с органами народного образования, социального обеспечения, продовольствия, женскими отделами, советами профсоюзов и другими организациями.

— Боюсь, Феликс Эдмундович, не поймут нас на местах. Чека завалены по уши своей основной работой по борьбе с контрреволюцией. Им не до детей, — сказал Корнев.

Дзержинский взволновался:

— Нельзя так узко понимать борьбу с контрреволюцией. Забота о детях есть лучшее средство истребления контрреволюции. Этим Советская власть приобретает в каждой рабочей и крестьянской семье своих сторонников и защитников, а вместе с тем и широкую опору в борьбе с контрреволюцией. Вы подали хорошую мысль, товарищ Корнев, давайте включим в письмо такое разъяснение. Не может быть, чтобы наши товарищи не откликнулись.

Феликс Эдмундович не ошибся. Губернскими уполномоченными деткомиссии ВЦИК стали, как правило, председатели ЧК.

В стране насчитывалось 5,5 миллиона беспризорных детей. Сама эта цифра говорит об огромном объеме работы деткомиссии.

Большую поддержку деткомиссии оказало Советское правительство. Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин отдал распоряжение передать под детские учреждения лучшие загородные дачи и лучшие здания в совхозах, а поезда с продуктами питания для детских домов отправлять без всякой задержки наравне с воинскими эшелонами.

Разразившийся в 1921 году голод в Поволжье вызвал новую волну детской беспризорности и преступности. Из голодающих губерний было эвакуировано в другие места и спасено от голодной смерти 150 тысяч детей. Основная тяжесть работы по эвакуации легла на чекистов.

Среди огромных, постоянно окружающих его забот Дзержинский успевал посещать детские дома. Вернувшись в ВЧК, отрывал листки от блокнота со своими пометками и отдавал их секретарю ВЧК Герсону. Герсон читал: «120 тысяч кружек, нужно сшить 32 тыс. ватных пальто, нужен материал на 40 тыс. детских платьев и костюмов, нет кожи для подошв к 10 тыс. пар обуви». Или: «Ясли, Басм{анны} район. Приют на Покровке. Не хватает кроватей. Холодно. 25 грудных детей — одна няня». И тут же следовали указания, распоряжения, телефонные звонки, письма. И приходило тепло туда, где до его посещения было холодно, появлялись платья и кровати…

Однажды Феликс Эдмундович пригласил Софью Сигизмундовну посетить с ним детскую больницу для больных трахомой.

— Это ужасная, мучительная болезнь. Я переболел ею в первой ссылке. Тогда старухи из села Кайгородского лечили меня своими народными средствами, — рассказывал ей Дзержинский.

В больнице они обошли все палаты. Феликс Эдмундович беседовал с детьми и медицинским персоналом, подробно расспросил о нуждах больницы и сделал все от него зависящее, чтобы помочь маленьким страдальцам.

На обратном пути Дзержинский был задумчив и сосредоточен. Софья Сигизмундовна видела, что он обдумывает какой-то вопрос, и решила не мешать. Сам выскажется, когда захочет.

— Зося, — наконец сказал он, — я думаю о том, что помочь детям, больным физически, не так уж трудно. Меня тревожит судьба детей-правонарушителей. Тут дело значительно сложнее. Тюрьма их только портит. Труд — вот лучший воспитатель такого ребенка и подростка! Обязательно переговорю об этом с Дмитрием Ивановичем.

На следующий день о судьбе малолетних правонарушителей состоялся обстоятельный разговор между Дзержинским и народным комиссаром юстиции Д. И. Курским.

Феликс Эдмундович горячо доказывал необходимость создания для малолетних преступников трудовых коммун: особого типа, полузакрытых исправительных колоний, где бы управление строилось на самодеятельности самих ребят под руководством опытных педагогов, а в основе перевоспитания лежал труд, серьезная, полезная работа, не для формы и видимости. Пусть производственные мастерские и земледельческие хозяйства, созданные из малолетних правонарушителей, станут дополнительным средством улучшения материального положения коммун.

— Не поверите, но эти чумазые — мои лучшие друзья, — говорил Дзержинский, прощаясь с Курским, когда все вопросы были обсуждены. — Среди них я нахожу отдых. Всему надо их учить: и рожицу вымыть, и из карманов не тянуть, и книжку полюбить, а вот общественной организованности, мужеству, выдержке — этому они нас поучить могут. Стойкость какая, солидарность — никогда друг друга не выдадут!

Когда в подмосковном поселке Болшево была создана первая трудовая коммуна, взволновались крестьяне окрестных деревень. Прислали делегацию к Дзержинскому.

— Как же так, товарищ Дзержинский, ворье они, хулиганы, а без охраны? Они нам всю округу разграбят, молодежь спортят, — говорил пожилой крестьянин, комкая узловатыми, натруженными пальцами картуз.

— Вы, товарищ начальник, уж сделайте такую милость, прикажите перенести эту коммунию куда-нибудь в другое место, от людей подальше, — вторил ему другой делегат, почтенный старик с седой бородой.

Дзержинский внимательно выслушал ходоков, а затем долго и терпеливо рассказывал им о том, как миллионы маленьких страдальцев, оставшихся в результате войны, голода и тифа без родителей, кочуют по всей стране, ночуют в заброшенных подвалах или котлах для варки асфальта…

— Они воруют не из баловства, а чтобы не умереть с голода, и хулиганят потому, что ожесточились. Мы должны отогреть их маленькие сердца, научить трудиться, сделать полезными людьми.

Ходоки слушали внимательно, качали сочувственно головами, вздыхали. А когда Дзержинский окончил речь, тот, кто постарше, сказал:

— Правильно говоришь. Жалко ребят. И мы помочь готовы по силе возможности. Сложимся по целковому со двора, а то и больше. А коммунию все же от греха убери.

— Ну вот что, отцы, — уже строже ответил Дзержинский, — обещаю, что сам буду наблюдать за коммуной и не допущу никаких безобразий.

Феликс Эдмундович поехал в Болшево. Обошел все мастерские, общежитие, беседовал с воспитателями и ребятами, затем собрал общее собрание коммунаров. Рассказал им об опасениях местных крестьян.

— Я верю вам и поручился за вас. Не подведете меня, ребята?

Минуту-две стояла напряженная тишина.

— Я жду, — сказал Феликс Эдмундович.

— Не подведем, не подведем! — загалдели ребята.

И не подвели. Коммуна стала ремонтировать крестьянам сельскохозяйственный инвентарь, а когда коммунары начали устраивать у себя в клубе спектакли, танцы, киносеансы, то и сельская молодежь перешла на сторону коммуны. Село приняло соседа.

И Феликс Эдмундович не забыл своего обещания. Он часто бывал у коммунаров. По просьбе Дзержинского комсомольцы-чекисты взяли шефство над Болшевской коммуной.

Эта коммуна послужила прообразом для целой сети подобных детских исправительных учреждений.

Бывали случаи, когда Дзержинский сам вместе со своими сотрудниками подбирал на улицах беспризорников. Однажды ранним утром, проходя по Никольской улице с работы домой, в Кремль, он вытащил из асфальтового котла нескольких беспризорников. Среди них был лобастый мальчишка с пытливыми глазами, Коля Дубинин. Дзержинский предложил мальчику учиться, и вскоре учеба, а затем наука целиком захватили его. Дзержинский, разумеется, не мог тогда знать, что сыграл решающую роль в крутом повороте судьбы будущего крупного ученого, действительного члена Академии наук СССР Николая Петровича Дубинина. И дело, конечно, не в том, сколько беспризорников спасено при личном участии Дзержинского. Счет в ту пору шел не на единицы. Спасение и помощь миллионам детей — вот что явилось материальным воплощением благородного движения мысли и сердца Дзержинского.

И дети платили ему любовью. В служебном кабинете Дзержинского рядом с портретом сына Ясика стояли, были развешаны на стенах многочисленные фотографии коммунаров, воспитанников детских садов и пионеров, присланные ему на память. Каждый день в почте среди сводок о ликвидированных бандах и донесениях о враждебной деятельности еще не раскрытых контрреволюционных организаций лежали трогательные своей детской непосредственностью письма.

Среди других эпитетов, которыми еще при жизни наделяли Дзержинского, за ним твердо закрепили «всероссийский попечитель о детях»,

7 марта 1921 года Дзержинский был утвержден председателем комиссии по улучшению быта рабочих при Московском Совете.

— Удивляться не приходится, — говорил Ксенофонтов членам коллегии ВЧК, — он и до этого все время думал, чем бы облегчить тяжелое положение рабочих и их семей. Когда в феврале Феликс Эдмундович по поручению ЦК ездил на Украину по топливным делам, он там целый план Карлсону оставил. Я вам прочту кое-что из его письма; очень любопытные мысли.

С этими словами Иван Ксенофонтович извлек из лежавшей на столе папки несколько сколотых листиков бумаги и, пробежав глазами, начал читать:

— «…Сейчас мы переживаем самое критическое время, и нужно нам собрать все силы для преодоления кризиса. Основа всего — хозяйственная разруха…» — Ксенофонтов пропустил несколько строк, нашел нужное место и продолжал читать: — «Вы должны наметить план, как ЧК и чем может улучшить положение рабочих, и дать в этом смысле указания всем своим органам…

Один из самых важных узлов — это Дебальцево, там продбаза для всего Донбасса. Между тем там саботаж самый отчаянный — и на станции в службе движения, и в депо… На Дебальцево обратите внимание в первую очередь, пошлите туда по соглашению с ЦК КП первоклассных работников». Прошу обратить внимание на концовку. Тут в одной фразе перестройка всей работы ЧК, к которой мы должны быть готовы. Вот: «Просил бы вас обратить внимание на борьбу с нерациональным использованием топлива как на железных дорогах, так и на рудниках и предприятиях. Урегулирование этого вопроса (например, уничтожение ненужных простоев поездов с паровозами под парами) дало бы колоссальные сбережения. Переводите аппарат ЧК на хозяйственные рельсы, т. е. мы должны иметь в виду всегда увеличение материальных благ страны».

За сухими строками протоколов заседаний комиссии по улучшению быта рабочих возникают тысячи рабочих семей, переселяемых из непригодного для жизни жилья в квартиры буржуазии, новые столовые, открытые на фабриках и заводах, рабочие огороды…

Работы много. Феликс Эдмундович обратился за помощью в партийную организацию, и пд его инициативе при бюро ячейки ВЧК и МЧК организуется бюро содействия комиссии по улучшению быта рабочих. Коммунисты-чекисты идут на фабрики и заводы. Дзержинский учит их не увлекаться обследованиями, не командовать, а «всю свою энергию употребить на изыскание практических мер и способов улучшения быта рабочих…. действуя исключительно через соответствующие советские, союзные и партийные органы и от их имени».

Но это одна сторона дела. А что сделать, чтобы приблизить рабочих к ЧК, добиться их более активной помощи? И Дзержинский решает создать чекистские группы при профсоюзах. Пусть чрезвычайные комиссии делают на предприятиях доклады о своей деятельности, а заводы направляют своих представителей для участия в работе ЧК.

Вскоре в ВЧК начали поступать резолюции рабочих собраний. Их внимательно читал Дзержинский.

«Общее собрание мастеровых и рабочих Крюковских вагонных мастерских постановило: считать политическую линию поведения ЧК правильной и всеми силами и средствами способствовать работе ЧК в ее трудной борьбе против всех паразитов рабочего класса, с какой бы стороны они ни исходили.

Поручить месткому подготовить трех кандидатов и на ближайшем собрании из числа этих кандидатов выбрать одного товарища в рабочую группу для работы при ЧК».

Феликс Эдмундович доволен. Он дорожил рабочим мнением и той оценкой, которую дают они работе чрезвычайных комиссий.

3

Транспорт долгое время оставался предметом заботы и волнений главы Советского правительства.

Несмотря на многочисленные совещания и постановления Совета Народных Комиссаров и Совета Труда и Обороны, наладить работу транспорта никак не удавалось.

За три года было сменено четыре наркома. Последний нарком, Емшанов, был хорошим партийцем, кадровым железнодорожником, но ему не хватало широты, государственного подхода, организаторских способностей. Нужен был человек твердый, такой, чтобы «речей не тратил по-пустому, где нужно власть употребить».

И Владимир Ильич остановился на кандидатуре Дзержинского. Ленин знал, что тот мечтает о созидательной работе. И действительно, Дзержинского не пришлось уговаривать. Он прекрасно знал тяжелое положение транспорта и сразу же согласился взяться за его восстановление.

Декрет о назначении Дзержинского наркомом путей сообщения был принят экстренно, опросом.

14 апреля 1921 года Дзержинский был назначен народным комиссаром путей сообщения с оставлением его председателем ВЧК и наркомом внутренних дел.

Феликс Эдмундович, вернувшись из Кремля в ВЧК, вызвал к себе начальника транспортного отдела Г. И. Благонравова и потребовал немедленно дать сводные данные о состоянии железных дорог. Представленные ему сведения рисовали картину более ужасную, чем он предполагал.

«…Разрушенных мостов — 4322, разрушенных рельсовых путей — 2000 верст, разрушенных мастерских и депо — 400, свыше 60 процентов паровозного парка стоит на «кладбищах», вышло из строя 1/з товарных вагонов».

Тяжелое наследство принимал новый нарком.

— Состав железнодорожников сильно засорен, Феликс Эдмундович, — прервал его раздумья Благонравов. — В годы империалистической войны в поисках убежища от военной службы на транспорт ринулись кулаки, лавочники, чиновники, много среди путейцев меньшевиков и эсеров. Значительная часть железнодорожников развращена спекуляцией.

— Да, Георгий Иванович, работы нам с вами хватит. Главное, чтобы чекисты-транспортники не поняли бы превратно мое назначение и не вмешивались в административно-техническую деятельность железнодорожной и водной администрации.

Настороженно встретили специалисты-транспортники приход нового наркома. Тревожились: что будет? Возьмет да и начнет сажать в ЧК за всякую ошибку и упущение.

Их успокаивал Иван Николаевич Борисов:

— Напрасно волнуетесь, господа. Взял же он меня, бывшего путейского генерала, товарища царского министра путей сообщения, да и назначил главным начальником путей сообщения. И широкие права и полномочия предоставил. Уверяю вас, работать с Дзержинским можно, если, конечно, честно работать. Обманывать, пыль в глаза пускать не рекомендую. Этого он действительно терпеть не может.

Страхи понемногу улеглись. Новый нарком не торопился ни с увольнениями, ни с реорганизацией и никого не сажал под арест. Он учился. Терпеливо и настойчиво изучал сложное транспортное хозяйство и, что особенно подкупало, не стеснялся расспрашивать о вещах, которые были ему непонятны. Поражались быстроте, с которой осваивал Дзержинский технические вопросы строительства и эксплуатации транспорта, экономику, финансы. И никто, кроме жены да ближайших помощников, не знал, какую груду учебников и специальной литературы приходилось ему штудировать по ночам. А днем нарком мало сидел в кабинете. Чаще его можно было найти на путях или в депо, беседующего со стрелочниками, путейскими рабочими, машинистами…

Месяц спустя Центральный Комитет РКП(б) командировал Дзержинского на юг для руководства подготовкой железнодорожного и водного транспорта к предстоящим продовольственным и топливным перевозкам. «Попутно» Владимир Ильич поручил ему оказать партийным и советским органам Украины помощь в налаживании работы государственного аппарата. Ну а обследовать «попутно» чрезвычайные комиссии и помочь им в борьбе с многочисленными шпионскими гнездами и контрреволюционными организациями, оставшимися от гражданской войны, обязал он себя сам как председатель ВЧК.

Маршрут поезда наркома пролегал через Курск, Харьков, Александровск, Екатеринослав, Николаев. Всюду Дзержинский знакомился с состоянием железнодорожного хозяйства, проводил совещания, намечал, а часто прямо на месте принимал необходимые меры.

В Николаеве пересели на пароход, чтобы по Днепру через Херсон спуститься к Одессе.

Старенький «Нестор-летописец», шлепая плицами по тугой днепровской волне и мерно подрагивая всем корпусом, резво бежал вниз по течению. Под наскоро сооруженным на палубе дощатым навесом спасалась от яркого солнца небольшая группа, центром которой был Дзержинский.

Феликс Эдмундович, одетый по-летнему в белую косоворотку, снял фуражку и, подставив ветру коротко остриженную голову, внимательно слушал Манцева.

— В Одессе губчека нащупала сейчас широкий антисоветский заговор. Штаб заговорщиков обосновался в Елизаветграде, и руководит им бывший царский полковник Евстафьев, петлюровец и врангелевский агент под номером «39-а». Во главе одесских повстанцев, преимущественно бывших белых офицеров, Евстафьев поставил гвардейского полковника Мамаева. Оба полковника получают директивы из Польши: от Петлюры и от разведбюро 6-й польской армии. В Одесском районе организация опирается на банды атаманов Заболотного, Коваленко, Лыхо, Кошевого и повстанческие отряды немцев-колонистов.

Доклад Манцева был прерван появлением высокого, кряжистого мужчины с крупными, словно высеченными из гранита, чертами лица и молодой женщины в военной форме. Ее стройную фигуру перепоясывал ремень, на котором висел наган и охотничий нож в изящных ножнах.

— Позвольте, Феликс Эдмундович, представить вам Эльзу Грунтман, нашу отважную разведчицу. С ее помощью уже не одна банда ликвидирована на Украине. Думаю, что и в Одессе она себя покажет, — говорил начальник управления особых отделов Евдокимов, пропуская вперед женщину.

— Здравствуйте, здравствуйте, — Дзержинский пожал руку Грунтман. — А ведь я вас помню. Вы участвовали в разоружении одной из военных школ, когда ВЧК ликвидировала «Добровольческую армию Московского района». Рад слышать о вас такие лестные отзывы и лично познакомиться с вами.

Лицо Эльзы раскраснелось. Отважную разведчицу смутили похвалы Дзержинского, взволновала встреча с ним. Как только Дзержинский, Манцев и Евдокимов вновь вернулись к разговору о положении в Одессе, она поспешила отойти в сторону.

А Дзержинский, заметив появившихся в капитанской рубке начальника Николаевского районного управления водного транспорта И. П. Яворского и начальника Николаевского порта Г. В. Баглая, поднялся к ним. Следом двинулся было Евдокимов, но Манцев удержал.

— Не надо. Не мешай. Там теперь нам делать нечего. Народный комиссар путей сообщения беседует со своими подчиненными.

В Одессу «Нестор-летописец» прибыл под вечер

1 июня 1921 года. Дзержинский сразу же прошел в ЧК, где ее председатель Дейч ознакомил его с обстановкой. А с утра, как всегда бывало там, где появлялся Дзержинский, закружилось, завертелось. Началась напряженная работа. Днем знакомство с положением дел Одесского отдела железных дорог и в порту, встречи и совещания с местными партийными, советскими и профсоюзными работниками; ночью — в ЧК.

Уже на следующий день после прибытия в Одессу Дзержинского чекисты разгромили банду Кошевого. У убитого атамана нашли шифр и явки к «Одесскому политцентру» заговорщиков.

— Скоро рассвет, и вам надобно отдохнуть, — сказал Дейч, глядя на пожелтевшее от бессонницы лицо Дзержинского.

— Отдохнуть, говорите, — отозвался Дзержинский. — А как? Я не знаю, да к тому же днем я нарком путей, так когда же мне остается быть председателем ВЧК, как не ночью?

Голос Дзержинского звучал строго, а в глазах светился веселый огонек.

Утром Дзержинский созвал совещание по вопросу о выделении Одесского линейного отдела железных дорог из Южного округа и подчинении его непосредственно НКПС. Специалисты возражали. Они были против ломки привычных, сложившихся форм руководства.

— Позвольте, какая же ломка? — говорил Дзержинский. — Одесский отдел существует, и никакой ломки мы не делаем. Мы просто придаем ему большую самостоятельность и ставим в непосредственную связь с центром!

В Москву Дзержинский возвратился по железной дороге через Киев.

Многое дала ему эта поездка. Феликс Эдмундович пришел к очень важным для дальнейшей работы транспорта выводам. И вплотную занялся разработкой новой схемы организации железнодорожного транспорта. Подготовленный Дзержинским проект предусматривал значительное сокращение аппарата НКПС, предоставление больших прав железнодорожным округам и линейным отделам (дорогам), установление тесной связи транспорта с местными органами и развитие хозяйственной инициативы. Владимир Ильич поддержал проект, и в конце августа ВЦИК и Совнарком утвердили новое Положение о НКПС.

На пути восстановления транспорта стояли саботаж, грабежи и хищения грузов. Дело доходило до того, что по подложным накладным с товарных станций вывозились целые эшелоны грузов. Среди транспортных служащих широкое распространение получила коррупция и взяточничество.

— В Москве обнаружены тайные мастерские. Там изготовляли всевозможные резиновые, металлические и гравированные на меди печати и штампы. Вот посмотрите, есть даже штамп с вашей подписью, — докладывал Благонравов Дзержинскому. — Надеюсь, что с ликвидацией этой мастерской крупные хищения на московском узле резко уменьшатся.

— Предположим. А сколько их, самых примитивных, остается. И не только в Москве, а по всей стране. Что же делает ТОВЧК для усиления борьбы с ними?

— По нашей просьбе НКПС увеличил охрану…

— Думаю, Георгий Иванович, что до сих пор мы подходили к делу односторонне и неправильно — увеличивали охрану. И попали в заколдованный круг — надо охранять груз от собственной охраны. Нет, эта мера себя не оправдала. Прошу вас представить мне подробный план борьбы с хищениями. Не забудьте предусмотреть сокращение числа охраны, очистку ее от сомнительных людей при одновременном увеличении зарплаты остающимся, ограждение путей и беспощадные денежные штрафы за шатание по путям посторонних лиц. Укажите и на необходимость борьбы с отцепкой вагонов, ведь большинство хищений падает как раз на такие загнанные в тупики вагоны.

Но одних административных мер мало, — продолжал Дзержинский. — Мы не покончим с хищениями, если не привлечем к этому делу массы честных, сознательных железнодорожников. Этим я займусь сам.

Перу Дзержинского принадлежит вышедшая вскоре листовка-воззвание «Хищникам и ворам народного достояния — нет пощады!».

«…В то время, когда дорог каждый кусок хлеба и каждый пуд зерна для обсеменения обширных полей пострадавшего Поволжья, находятся паразиты и негодяи, которые расхищают народное добро из вагонов, пакгаузов и складов.

…Советская власть… призывает всех честных граждан на борьбу с паразитическими элементами, ворами и бандитами, разрушающими благосостояние Республики.

Все честные транспортные работники должны принять участие в этой борьбе совместно с карательными органами.

Будьте бдительны и вместе с рабоче-крестьянской властью беспощадно боритесь с волками и хищниками народного достояния».

Под воззванием поставил двойную подпись: «ПредВЧК и Наркомпуть Ф. Дзержинский».

Вскоре в газете железнодорожников «Гудок» появилось новое воззвание, написанное Дзержинским.

«Граждане железнодорожники!

Вечное позорище царской России — система откупа, лихоимства и взяточничества свила себе прочное гнездо в наиболее чувствительной области нашего хозяйственного организма — в железнодорожном хозяйстве…

На железных дорогах все возможно купить и продать за определенную мзду, которая умелыми подлыми руками развратителя пропорционально распределяется между стрелочником и высшими рангами…

Бедствия, причиняемые этим злом государству, неисчислимы и кошмарны по своим последствиям».

Воззвание рисовало страшную картину того, как беженцы из голодного Поволжья застревают на узловых станциях и обрекаются на нечеловеческие мучения, как продовольствие для спасения детей и женщин от голода где-то блуждает или стоит на путях. А дальше рабочие мастерских и депо, путейские рабочие, сотрудники товарных станций и служащие правлений железных дорог читали грозное предостережение:

«Где бы негодяй ни сидел: в кабинете ли за зеленым столом или в сторожевой будке, он будет извлечен и предстанет перед судом Революционного трибунала, карающий молот которого опустится со всей сокрушительной мощью и гневом, на которые он способен, так как нет пощады смертельным врагам нашего возрождения. Никакие обстоятельства не будут учитываться при вынесении приговора взяточнику. Самая суровая кара ждет его».

И призыв:

«…Советская власть призывает всех честных граждан, в ком живо гнетущее сознание несмываемого позора и разлагающего влияния взяток, прийти на помощь для обнаружения и извлечения негодяев-взяточников.

Будьте зорки и бдительны! Пролетарские руки не должны и не могут быть замараны взятками!»

Этим воззванием Дзержинский начал широкую кампанию борьбы со взяточничеством на транспорте. Он подключил к этому делу профсоюзы, комсомол, печать и, конечно, ТОВЧК и военно-транспортные трибуналы.

Центральный Комитет партии распространил кампанию по борьбе со взяточничеством, начатую Дзержинским на транспорте, на все ведомства. Во всех министерствах ив губернских комитетах партии были созданы комиссии по борьбе со взяточничеством. При Совете Труда и Обороны образована центральная комиссия, и ее председателем 1 сентября 1922 года назначен Дзержинский.

Тысячи взяточников были разоблачены, понесли административные наказания, уволены с работы или отданы под суд. К концу 1923 года со взяточничеством как с массовым явлением было покончено, и комиссия СТО по борьбе со взяточничеством ликвидирована.

Голод, голод! Голод миллионов людей не дает покоя Дзержинскому. Что может сделать ВЧК, НКПС, чтобы помочь в борьбе с этим бедствием?

12 июля 1921 года он предлагает Уншлихту принять срочные меры в связи с неурожаем в Поволжье. Иосиф Станиславович Уншлихт был назначен заместителем председателя ВЧК вместо Ксенофонтова, ушедшего на работу в аппарат ЦК партии. Дзержинский говорил Уншлихту:

— В связи с неурожаем в Поволжье ВЦИК обязал все наркоматы обсудить этот вопрос и принять меры. Необходимо и нам этим вопросом заняться срочно. На первых порах надо издать всем ЧК, губернским, транспортным и особым отделам циркуляр с описанием бедствия и его последствий для страны, указать на необходимость в кратчайший срок уничтожить всю белогвардейщину и заговорщиков, спекулирующих на голоде для своих целей.

— Но, Феликс, ты забываешь, что мы сейчас не пользуемся такими правами, — напомнил Уншлихт.

— Знаю. Пусть ЧК всюду вносят в губкомы и губисполкомы предложения: объявить всех политических спекулянтов на бедствии врагами народа с поручением ЧК беспощадно с ними расправляться. Разумеется, циркуляр этот должен быть одобрен ЦК и написан хорошим политиком. Думаю, что во все голодающие губернии надо послать выдержанных, серьезных уполномоченных ВЧК, наладить правильную, точную, ежедневную информацию, усилить органы транспортных ЧК для надзора за передвижением переселенцев, за контрреволюцией на путях, за состоянием санитарии и организацией питательных пунктов.

— Это, конечно, только первые мысли. Собери, пожалуйста, президиум, и обсудите, что еще следует сделать.

Контрреволюционные элементы пытались использовать голод также для того, чтобы сорганизоваться. Они приступили к созданию различного рода самочинных, так называемых «общественных» комитетов и других организаций помощи голодающим, используя их как прикрытие своей контрреволюционной деятельности. ЦК РКП(б) поручил ВЧК обратить сугубое внимание на эти попытки контрреволюционеров.

В конце августа ВЧК произвела аресты среди членов Комитета помощи голодающим. Комитет помощи голодающим — «Помгол» — был общественной организацией, созданной с разрешения Советского правительства группой так называемых «общественных деятелей», кадетов и эсеров. Однако «Помгол» занимался не столько помощью голодающим, сколько подготовкой к свержению Советской власти. «И мы, и голод — это средства политической борьбы» — так записал в своем дневнике один из заговорщиков — Булгаков.

— Вот все материалы по «Ломголу». Кстати, московские острословы называют этот комитет «Прокукиш», по начальным слогам фамилий его руководителей — Прокоповича, Кусковой и Кишкина, — говорил Менжинский, передавая Дзержинскому пухлую папку с документами.

Дзержинский решил досконально изучить дело. Объяснялось это тем, что Ленин не сразу дал свое согласие на арест заговорщиков, обоеновавшихся в «Помголе». Ильич опасался, что эта мера против людей, занятых «помощью голодающим», вызовет дикую кампанию против Советской власти на Западе и нежелательный резонанс внутри страны. Только после детального изучения материала Лениным Совнарком принял решение о роспуске «Помгола» и аресте заговорщиков.

Менжинский ушел, а Феликс Эдмундович углубился в чтение. Он желал убедиться, подтвердились ли данные ВЧК о «Прокукише», не подвели ли они Владимира Ильича.

Среди документов, изъятых при обысках, наибольший интерес представляли написанная рукой Кишкина подробная схема переустройства Советской России и тезисы доклада члена комитета Саламатова, полемизирующие со схемой Кишкина. Что хочет кадет Кишкин? Верховный правитель во главе страны, канцлер, — воссоздание Государственной думы и Государственного совета, а на местах — областные, губернские, уездные и волостные думы, областные, губернские, уездные и волостные начальники. Не очень-то оригинально! Фактически возвращение к старым, царским порядкам, только вместо царя верховный правитель. Саламатова и это не удовлетворяет. Он считает, что в переходный период после низвержения Советской России должен быть сильный единоличный диктатор; парламентаризм, особенно в национальных окраинах, неприменим. План, изложенный в тезисах Саламатова, основан на мысли о ряде местных восстаний, сливающихся затем в единое движение под единым руководством из центра.

Документы, изъятые у других арестованных членов и сотрудников «Помгола», изобличали заговорщиков в связях с контрреволюционными организациями на периферии.

Дзержинский сам написал докладную в ЦК партии и текст сообщения в газеты.

А в «Гудке» появилось новое воззвание к железнодорожникам и водникам, написанное Дзержинским.

«…Товарищи! От вас зависит усиленный выпуск из ремонта паровозов и вагонов для перевозки семян и хлеба голодающим. Только вы можете без малейшей задержки продвигать продовольствие и семена, на поддержку умирающих».

Для руководства работой по организации помощи голодающим НКПС и Цектран создали центральную комиссию. Такие же комиссии были созданы на железных дорогах и в портах.

Но с ремонтом паровозов и вагонов, особенно вагонов, одним железнодорожникам не справиться. От быстрого ремонта вагонов зависят предстоящие продовольственные перевозки, а ремонт идет плохо. Недостает материалов, квалифицированных рабочих, хлеба для натурпремирования. Необходима самая энергичная помощь со стороны местных органов власти железным дорогам всеми доступными им средствами. И Дзержинский идет за помощью к Ленину. Он просит от имени правительства дать указание губисполкомам. Он заготовил и проект телеграмм. В нем перечислялись меры, которые следовало предпринять исполкомам Советов для помощи железнодорожной администрации. «Положение с товарными вагонами настолько серьезное, что только совместной, дружной работой можно добиться увеличения числа здоровых вагонов и тем облегчить тяжелое продовольственное положение страны». Ленин знал, что Дзержинский не станет просить, не использовав прежде всех своих возможностей. И очень хорошо, что он не стесняется обращаться за помощью, когда это действительно нужно.

Владимир Ильич сделал к проекту приписку: «Возлагаю на личную ответственность предгубисполкомов точное и энергичное исполнение и донесение о нем» и расписался — «Предсто Ленин». Ниже поставил свою подпись Дзержинский.

Выполняя решения X съезда, партия готовилась к чистке своих рядов. С докладом «О порядке и способах проверки и чистки РКП (б)» на заседании Оргбюро ЦК РКП(б) выступил Дзержинский. Процедура, разработанная при активном участии Дзержинского, предусматривала проведение чистки на открытых партийных собраниях, с помощью беспартийных рабочих, крестьян и служащих. Чистка была суровой.

Иногда даже старые, известные революционеры нуждались в весьма солидных рекомендациях. Якову Станиславовичу Ганецкому дали свои рекомендации Ленин и Дзержинский. Пришлось Феликсу Эдмундовичу вмешиваться и в исправление отдельных ошибок, допущенных при чистке. По его ходатайству было отменено решение об исключении из партии начальника штаба войск ВЧК В. С. Корнева.

Исключили из партии около четверти ее членов. Зато состав партии значительно улучшился. Повысилась партийная дисциплина, окрепло ее единство и авторитет среди трудящихся.

4

5 января 1922 года от платформы Ярославского вокзала в Москве отошел поезд уполномоченного ВЦИК и Совета Труда и Обороны по вывозу хлеба и продовольствия из Сибири. Этим уполномоченным был Дзержинский.

Засуха, поражавшая два года подряд 34 губернии, вызвала не только голод в Поволжье, но отразилась и на других губерниях Европейской России. Не было хлеба, чтобы накормить голодных, и не было семян, чтобы его посеять в наступившем 1922 году. А между тем в Сибири хлеб имелся, но его нельзя было вывезти из-за слабой пропускной способности железных дорог.

В состав экспедиции уполномоченного входило сорок сотрудников Наркомата путей сообщения, Наркомата продовольствия, чекистов, членов военно-транспортного трибунала и профсоюзных работников.

На следующий день прямо в поезде Дзержинский провел совещание.

— Товарищи! Нам предстоит в течение января — марта вывезти из Сибири не менее 15 миллионов пудов продовольственных грузов. Чтобы справиться с этой задачей, нужно ежедневно отправлять 270 вагонов, а в декабре из Сибири отправлялось в среднем только 33 вагона в сутки. От нас с вами потребуются поистине титанические усилия. И мы не решим своей задачи, если не сумеем опереться на партийные и советские органы Сибири, если не поднимем массы железнодорожников. Нужно добиться слаженной работы всех звеньев железнодорожного организма.

Тут же на совещании были созданы комиссии: по вопросам эксплуатации (Грунин), по вопросам тяги и путей (Павлуновский), по вопросам сокращения штатов, учета и распределения рабочей силы и командного состава (Благонравов), по вопросам применения новой экономической политики на транспорте (Зимин).

Специалисты после совещания недоумевали, как это руководство такими административно-хозяйственными делами, как топливо и рабочая сила, Дзержинский поручил не хозяйственникам и не профсоюзникам, а чекистам Павлуновскому и Благонравову?

— Феликс Эдмундович смотрит на состав экспедиции как на единый коллектив и не руководствуется чисто должностными и ведомственными соображениями, когда дает поручения. Главное — подходит ли человек, — объяснял товарищам комиссар хозяйственно-материального управления НКПС Н. Н. Зимин.

В середине января появился в газетах приказ № 6 наркома пути и уполномоченного ВЦИК и Совета Труда и Обороны РСФСР Дзержинского «Всем рабочим и служащим железных дорог Сибири».

— Я убежден, что железнодорожники Сибири не позволят никому сказать, что дело помощи голодающим и восстановления крупной промышленности сорвано из-за плохой работы сибирских железных дорог, — говорил Дзержинский членам экспедиции. — Но одного энтузиазма недостаточно. Мы должны подкрепить его материально, создать условия для ударной работы тех категорий рабочих, от которых в первую очередь зависит дело.

По распоряжению Дзержинского на дорогах Сибири вскоре не только машинистам, но всему составу поездных бригад стали выдавать в пути горячую пищу; паровозные машинисты за экономию топлива при высоких показателях вождения поездов получили премию; железнодорожникам, связанным с движением поездов, выдали обмундирование. Правительство выделило для этого необходимые фонды.

Дзержинский вызвал к себе сотрудника полномочного представительства ВЧК по Сибири Чайванова.

— На станции Петропавловск сгрудилось много поездов. Нет топлива. Железнодорожные пути занесены снегом и захламлены. Ликвидировать пробку поручается вам.

И Дзержинский вручил Чайванову мандат, в котором говорилось, что «предъявителю сего предоставляется право принимать любые меры, необходимые для ударного вывоза в Европейскую Россию продовольственных грузов» и что невыполнение его приказаний «влечет ответственность по всей строгости революционных законов».

— Ясно, товарищ нарком, разрешите выполнять?

— Подождите минуточку, — остановил его Феликс Эдмундович. — Вы получили большие права, но у вас ничего не выйдет, если люди не поймут ваших прав, вашего задания. Не отрывайтесь от людей, опирайтесь на коллектив…

Чайванова сменил комиссар Омской дороги Дмитрий Сверчков.

— Товарищ Дзержинский! Машинист, член нашего учкпрофсожа, закончил опыт, который вы ему поручили. Он 48 часов маневрировал на паровозе, стараясь экономить топливо.

— А результат? — быстро спросил Дзержинский. В связи с нехваткой топлива его этот опыт чрезвычайно интересовал.

— Оказалось, что топлива требуется гораздо меньше, чем проектируется по норме, разработанной специалистами.

— Замечательно! Мы положим этот опыт в основу вычислений новых норм расхода топлива.

— Феликс Эдмундович, может, нам наградить как-нибудь парня? Ведь почти двое суток с паровоза не слезал.

— А он партийный?

— Да.

— Тогда не нужно. Он исполнил свой партийный долг.

Прошел месяц. День и ночь шли на запад хлебные составы. Только на запад. Все движение на восток Дзержинский категорически запретил, даже воинские перевозки. Дороги Сибири грузили уже 121 вагон ежесуточно.

Чего это стоило, знали только члены экспедиции да Софья Сигизмундовна. Феликс Эдмундович, выкраивая время, писал ей обстоятельные письма, отчитывался о своем состоянии, работе, делился планами.

Строки из писем Дзержинского к жене:

22 января из Новониколаевска: «…Здесь работы очень много, и идет она с большим трудом. Она не дает тех результатов, которых мы ожидали и к которым я стремлюсь… Итак, работаем мрачные, напрягая все силы, чтобы устоять и чтобы преодолеть все новые трудности. Конечно, вина наша — НКПС… Я вижу, что для того, чтобы быть комиссаром путей сообщения, недостаточно хороших намерений. Лишь сейчас, зимой, я ясно понимаю, что летом нужно готовиться к зиме. А летом я был еще желторотым, а мои помощники не умели предвидеть».

Софья Сигизмундовна хорошо знала, что еще в Москве, перед поездкой в Сибирь, Феликс был страшно переутомлен, работал из последних сил. В своих письмах она умоляла его скорее возвратиться.

7 февраля из Омска: «Тебя пугает, что я так долго вынужден буду находиться здесь… но я должен с отчаянной энергией работать здесь, чтобы наладить дело, за которое я был и остаюсь ответствен. Адский, сизифов труд. Я должен сосредоточить всю свою силу воли, чтобы не отступить, чтобы устоять и не обмануть ожидания Республики-

Сегодня Герсон в большой тайне от меня по поручению Ленина спрашивал Беленького о состоянии моего здоровья, смогу ли я еще оставаться здесь, в Сибири, без ущерба для моего здоровья. Несомненно, что моя работа здесь не благоприятствует здоровью. В зеркало вижу злое, нахмуренное, постаревшее лицо с опухшими глазами. Но если бы меня отозвали раньше, чем я сам мог бы сказать себе, что моя миссия в значительной степени выполнена, — я думаю, что мое здоровье ухудшилось бы».

20 февраля, по пути из Омска в Новониколаевск: «…Я не могу вернуться прежде, чем выяснится ситуация. Хлеб из Сибири для Республики — спасение…

Я живу теперь лихорадочно. Сплю плохо, все время беспокоят меня мысли — я ищу выхода, решения задач. Однако я здоров…»

— Последнее, чтобы успокоить меня, — шепчет Софья Сигизмундовна. — Ложь во спасение. Я-то знаю, как ты «здоров».

В конверте есть и шутливое письмо к сыну:

«Дорогой мой Ясик! Поезд везет меня из Омска в Новониколаевск, трясет, поэтому буквы моего письма становятся похожими на твои. Они качаются в разные стороны и шлют тебе поцелуй и привет. Я чувствую себя хорошо — работы у меня много. А ты что делаешь? Хорошо ли учишься и играешь ли?.. Поцелуй от меня маму 14 с половиной раз, а сам будь здоров. Целую тебя крепко. До свидания. Твой папа».

Софья Сигизмундовна положила это письмо на стул, рядом с кроватью Ясика. Пусть прочтет сразу, как проснется.

В вагоне Дзержинского шло очередное совещание, подводились итоги прошедшего дня. Секретарь экспедиции Дельгаз прочел сводные данные о погрузке, поступлении грузов на станции, наличии порожняка, ремонте вагонов. О выполнении полученных утром заданий отчитались члены экспедиции. Председатель выездной сессии военно-транспортного трибунала доложил о рассмотренных делах саботажников, диверсантов, виновных в поджогах складов и разрушении путей, и расхитителей грузов.

Когда все высказались, со своего места поднялся Дзержинский. Свет, падавший от настольной лампы с зеленым абажуром, делал еще более бледным его лицо. Тени резче обозначали складки вокруг рта и глубокие морщины на лбу.

— Я вижу, как вы все устали, как измучила вас непрерывная работа и оторванность от семей. И знаю, что многие из вас хотели бы поскорее вернуться домой. Поверьте, что и у меня такое же стремление. Это так естественно… Но позвольте напомнить, что Москва ожидает не нас, а хлеб от нас. От выполнения этой задачи зависит и наше возвращение.

И я хочу обратить ваше внимание на то, что сибирский хлеб и семена для весеннего сева — это не только наше спасение, но и наша опора в Генуе. На предстоящей Генуэзской конференции империалисты, безусловно, попытаются использовать наши хозяйственные затруднения, чтобы навязать Советской России кабальные условия соглашения. Чем успешнее мы с вами выполним свою задачу, тем увереннее и тверже будет позиция нашей делегации…

Феликс Эдмундович с удовлетворением наблюдал, как после этого совещания участники экспедиции заработали с новой энергией, самоотверженно. Даже старые специалисты напрягли все силы, не хотели отставать от коммунистов.

Вернулся Дзержинский в Москву только тогда, когда все семенные и мясные погрузки были полностью выполнены, а погрузка хлеба достигла размеров, не вызывающих опасения за выполнение плана перевозок.

Теперь он уже не был «желторотым». Пребывание и работа в Сибири, по собственному признанию Дзержинского, научили его больше, чем весь предшествующий год.

Он знал, что делать. Введение платности услуг и хозрасчета вывело транспорт из положения «иждивенца» государства в отрасль, приносящую доход. Аппарат НКПС был сокращен в пять раз, упразднен бюрократический аппарат линейных отделов, и вместо них созданы правления дорог, кровно заинтересованные в их хозяйственной деятельности. Это дало возможность направить непосредственно на линию большое количество специалистов, сидевших ранее в канцеляриях наркомата. За счет сокращения излишней рабочей силы была повышена заработная плата транспортников и их материальная заинтересованность. Упразднен изживший себя институт комиссаров и укреплено единоначалие. Развитие транспорта увязано с нуждами промышленности и сельского хозяйства; транспорт перестал быть «извозчиком», который возит кого угодно и куда угодно…

Все эти реформы не так-то легко было осуществить. Приходилось преодолевать косность, непонимание, неумение и нежелание работать по-новому. Даже в Коллегии НКПС Дзержинский встретил сопротивление многим своим проектам. Зато его начинания были поддержаны Центральным Комитетом партии.

Наступил январь 1924 года. XIII партийная конференция записала в своих решениях: «Транспорт находится в таком состоянии, когда он без особых затруднений способен удовлетворять все предъявляемые к нему народным хозяйством требования».

На поздравления товарищей Дзержинский, отвечал:

— Основой нашего возрождения является сознательное и организованное участие рабочих транспорта.

5

— Здравствуйте, товарищ председатель Главного политического управления! — приветствовал Дзержинского Уншлихт, когда Феликс Эдмундович, только что приехавший из своей сибирской экспедиции, появился на перроне.

Дзержинский, разумеется, знал о постановлении ВЦИК от 6 февраля 1922 года. Всероссийская чрезвычайная комиссия упразднена, а при Народном комиссариате внутренних дел образовано Государственное политическое управление (ГПУ). Знал и о своем назначении председателем ГПУ, а все же с непривычки как-то не сразу дошло, что эти слова относятся именно к нему; на миг даже возникло желание оглянуться, посмотреть, кто это председатель ГПУ?

— Когда готовился проект постановления, я предлагал ограничить функции ВЧК борьбой с контрреволюционными деяниями, но оставить прежнее название и карательные функции Владимир Ильич не согласился, — говорил Уншлихт, рассказывая уже в кабинете на Лубянке о прошедшей реорганизации.

Дзержинскому вспомнился IX Всероссийский съезд Советов, Ленин на трибуне и его слова:

«Чем больше мы входим в условия, которые являются условиями прочной и твердой власти, чем дальше идет развитие гражданского оборота, тем настоятельнее необходимо выдвинуть твердый лозунг осуществления большей революционной законности, и тем уже становится сфера учреждения, которое ответным ударом отвечает на всякий удар заговорщиков» .

Ленин предложил подвергнуть ВЧК реформе, ограничив ее работу задачами политическими.

И, как бы продолжая свои мысли, Феликс Эдмундович ответил Уншлихту:

— Ильич, безусловно, прав. В новых, мирных условиях чрезвычайные права должны быть отменены, а значит, и само название «чрезвычайная комиссия» уже не подходит.

И еще вспомнил Дзержинский, что съезд Советов, приняв решение сузить круг деятельности ВЧК, отметил «героическую работу, выполненную органами Всероссийской чрезвычайной комиссии в самые острые моменты гражданской войны», и ее громадные заслуги в деле укрепления и охраны завоеваний Октябрьской революции.

— ГПУ должно стать достойным преемником славных дел и традиций ВЧК! — подвел итог беседе Дзержинский.

Свою работу в качестве председателя Главного политического управления Дзержинский начал с сокращения штатов.

— Поймите, товарищи, — терпеливо убеждал товарищей по коллегии Дзержинский, — сократив штаты, мы избавимся от людей, от которых и так пользы мало, сделаем наш аппарат более гибким и более качественным, не говоря уже о том, что поможем государству сократить расходы и бросить дополнительные средства в сферу производства.

— Да, но сокращение может породить волокиту, центр не сможет быстро отвечать на запросы с мест, — раздавались голоса сомневающихся.

— Значит, надо сократить бумажную переписку. Введем повсеместно институт полномочных представителей ГПУ, скажем, в пределах сложившихся экономических районов, и дадим им широкие полномочия. Пусть руководят аппаратами ГПУ ряда губерний и координируют их деятельность с учетом местных условий.

Предложения Дзержинского были приняты, и жизнь доказала, что прав был он, а не защитники разбухших штатов. Год спустя Совнарком назначит Дзержинского председателем Комиссии по пересмотру структуры всех ведомств СССР и сокращению их штатов.

Одним из первых крупных дел, проведенных ГПУ, было дело ЦК партии правых эсеров. ГПУ удалось захватить архив ЦК правых эсеров. Дзержинский сам наметил меры, как использовать документы архива для разоблачения преступной деятельности этой партии.

Пятьдесят дней продолжался открытый судебный процесс. Защищать подсудимых прибыли из-за границы известные деятели II и II½-го Интернационалов Э. Вандервельде, Т. Либкнехт, К. Розенфельд. Защиту подсудимых членов ЦК партии правых эсеров взяли на себя также и «зубры» дореволюционной адвокатуры Н. Муравьев, А. Тагор и др. Но, как они ни изощрялись, на какие провокации вместе со своими подзащитными ни пускались, ничего не вышло.

Верховный революционный трибунал установил, что ЦК правых эсеров блокировался против Советской власти с самыми реакционными элементами, организовывал шпионаж в пользу белогвардейцев, направлял членов своей партии в Красную Армию в целях ее дезорганизации, организовывал кулацкие восстания и мятежи в деревне.

Наиболее гнусным из всех преступлений, лежавших на совести ЦК ПСР, был террор против вождей революции, убийство Володарского и покушение на Ленина.

Советский суд сорвал «социалистическую» маску с отъявленных контрреволюционеров. И хотя органам ГПУ и впредь приходилось вести борьбу с эсеровским подпольем, процесс правых эсеров означал политическую смерть этой партии.

Огромное значение для дальнейшей деятельности Государственного политического управления имела резолюция XII Всероссийской конференции РКП(б) «Об антисоветских партиях и течениях».

— Теперь нам нужно особенно зорко присматриваться к антисоветским течениям и группировкам, — говорил чекистам Дзержинский. — Конференция указала нам, что «антисоветские партии и течения еще не раздавлены. Они меняют тактику и, приспособляясь к новым условиям, стремятся, опираясь на европейскую капиталистическую реакцию, обойти Советскую власть с тыла». Партия наметила целую систему мер, направленных на ускорение начавшегося процесса разложения антисоветских партий и групп, но в резолюции конференции имеется и такой пункт: «Вместе с тем нельзя отказаться и от применения репрессий не только по отношению к эсерам и меньшевикам, но и по отношению к политиканствующим верхушкам мнимобеспартийной, буржуазно-демократической интеллигенции, которая в своих контрреволюционных целях злоупотребляет коренными интересами целых корпораций и для которых подлинные интересы науки, техники, педагогики, кооперации и т. д. являются только пустым словом, политическим прикрытием».

Дзержинский остановился.

— Этот пункт, товарищи, относится непосредственно к нам, — сказал Уншлихт, поблескивая стеклышками пенсне.

— Ясно. Надо изолировать всех известных нам меньшевиков и эсеров, — предложил Самсонов.

Дзержинский внимательно посмотрел на него.

— Да, активно действующих, конечно. И особое внимание, товарищ Самсонов, обратите на меньшевиков. Они сейчас ведут широкую антисоветскую пропаганду среди рабочих, призывают к забастовкам. Но давайте при этом не забывать и другого указания конференции — о дифференцированном подходе.

И Дзержинский предложил тактическую линию ГПУ: сокрушительный удар по меньшевиствующей интеллигенции и метод убеждения по отношению к рабочим; уничтожение связей меньшевиков с заграницей и их печатной техники; чистка от меньшевиков государственного аппарата и высылка активных меньшевиков из пролетарских центров.

— Вся эта работа, — подчеркивал он, — должна проводиться совместно с партийными организациями и хозорганами.

Феликс Эдмундович упомянул хозорганы не случайно. И раньше, в письме к донецким чекистам, и теперь, когда коллегия ГПУ под его предводительством утверждала положение об экономическом управлении ГПУ, он настойчиво проводил мысль: органы ГПУ должны оказывать содействие экономическим наркоматам в выявлении и устранении дефектов в их работе.

— К борьбе с должностными преступлениями надо прежде всего привлечь самих хозяйственников. Когда надо, ГПУ должно пресекать преступления, но самая важная функция ГПУ — это информация, — говорил он.

Наступил декабрь. Чекисты готовились встретить пятилетний юбилей ВЧК — ГПУ. Позвонила из «Правды» Мария Ильинична Ульянова, попросила дать интервью. 17 декабря 1922 года запись беседы Дзержинского с корреспондентом «Правды» появилась в печати.

Феликс Эдмундович сделал краткий обзор деятельности ВЧК — ГПУ за пять лет, отметил, что только доверие рабочих и крестьян дало силы ВЧК и затем ГПУ выполнить возложенные на них задачи, и в заключение беседы заявил: «Нынешнее ГПУ и сейчас с той же энергией и преданностью делу рабочей революций и коммунизму будет добиваться доверия рабочих и крестьян для окончательной Победы над происками мировой контрреволюции и для обеспечения победы советским республикам на мирном фронте восстановления разрушенного хозяйства».

В тот же день на Красной площади Дзержинский принимал парад войск ГПУ. Феликс Эдмундович остался очень доволен. Бойцы и командиры продемонстрировали отличную строевую выучку и дисциплину. Неизвестный фотограф запечатлел его сразу после парада: Феликс Эдмундович стоит в толпе чекистов рядом с Уншлихтом, и оба улыбаются.

А вечером в Большом театре состоялось торжественное заседание коллегии ГПУ. Огромный зал был заполнен до отказа. Сотрудники Государственного политического управления, представители партийных, профсоюзных организаций, комсомольцы, зарубежные гости.

С приветственной речью выступает Председатель ВЦИК Калинин:

— Затрудняюсь говорить о роли и значении органов ВЧК, это ясно каждому рабочему и крестьянину. Органы ВЧК основательно поработали в борьбе с контрреволюцией, и не только русские рабочие и крестьяне, но и все человечество должно сказать спасибо русской ВЧК!

Слова Михаила Ивановича тут же находят подтверждение в горячих речах представителей Германской и Итальянской коммунистических партий. ВЧК — ГПУ приветствуют представители Высшего Совета Народного Хозяйства, Красной Армии. Все они отмечают выдающиеся заслуги Феликса Эдмундовича в борьбе с контрреволюцией.

Софья Сигизмундовна из зала видит, как смущен и подавлен обилием похвал ее Феликс.

— ВЧК — ГПУ своими заслугами обязаны не мне, а работе и борьбе всех чекистов! — говорит Дзержинский в ответном слове. Он снова подчеркивает значение доверия рабочих и крестьян в чекистской работе. — Это доверие пришлось завоевать долгой, упорной, самоотверженной, полной жертв борьбой, в результате которой ВЧК стала грозной защитницей рабоче-крестьянской власти!

А потом Софья Сигизмундовна услышала его слова, обращенные к чекистам:

— Кто из вас очерствел, чье сердце уже не может чутко и внимательно относиться к арестованным, то уходите из этого учреждения. Тут больше, чем где бы то ни было, надо иметь доброе и чуткое к страданиям других сердце.

Ее обрадовало, что даже в столь торжественный момент, когда все хвалят ВЧК — ГПУ за беспощадность к врагам революции, он не забывает напомнить о чуткости и гуманности.

В ознаменование пятилетия ВЧК — ГПУ был введен знак «Почетный чекист». Коллегия постановила знаком № 1 наградить Феликса Эдмундовича Дзержинского.

Несколько дней спустя I съезд Советов СССР избрал Дзержинского членом Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР. Было образовано Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) при Совете Народных Комиссаров СCCP. Председателем ОГПУ назначен Дзержинский, его заместителем В. Р. Менжинский.

6

Шли последние дни 1923 года. Троцкий все еще член Политбюро ЦК, народный комиссар по военно-морским делам и председатель Революционного военного совета республики. Однако делами, обуславливаемыми своими высокими партийными и советскими постами, он почти не занимался: был поглощен политическими интригами и фракционной деятельностью. Долгие годы боролся он с Лениным, пытаясь навязать партии троцкизм вместо ленинизма. И вот решил, что наконец его время настало. Ленин тяжело болен, и, по-видимому, неизлечимо. Самый подходящий момент, чтобы попытаться захватить руководство партией в свои руки.

В начале октября Троцкий обратился в Центральный Комитет с заявлением, в котором оклеветал работу Политбюро, ЦК и ЦКК. Затем последовало «заявление 46», подписанное уже не только троцкистами, но и участниками оппозиционных групп «демократического централизма», «левых коммунистов» и «рабочей оппозиции». Всех этих давно и неоднократно осужденных партией оппозиционеров объединил вокруг себя Троцкий и повел в бой против большинства Центрального Комитета, проводившего ленинскую политику.

Оппозиционеры, поставившие свои подписи под «заявлением 46», пытались натравить рядовых коммунистов на партийный аппарат, требовали свободы фракций и группировок, запрещенных X съездом партии. Письмо Троцкого и «заявление 46» троцкисты через голову ЦК стали распространять в местных партийных организациях, навязав партии новую дискуссию в столь тяжелый момент.

Положение, сложившееся в партии, 25–27 октября 1923 года обсудил объединенный Пленум Центрального Комитета и Центральной Контрольной Комиссии совместо с представителями от десяти крупнейших партийных организаций. Дзержинский возглавил комиссию по подготовке резолюции. Пленум признал выступление Троцкого глубокой политической ошибкой. Дзержинский предлагал включить в проект резолюции следующие слова: «революционным долгом всех активных работников партии является обеспечить Центральному Комитету в это трудное время полное доверие и непоколебимую поддержку».

Но и после Пленума троцкисты не унялись. Троцкий выпустил брошюру «Новый курс», в которой обвинил партийное руководство в перерождении. Его сторонники стали выступать на собраниях низовых организаций с обвинениями против ЦК. В фабрично-заводских ячейках троцкисты обычно терпели провал, но лестью и обманом («учащаяся молодежь — барометр партии») им удалось склонить на свою сторону часть вузовских организаций и членов некоторых ячеек совучреждений.

Троцкисты сделали попытку внести раскол и в парторганизацию ОГПУ.

В декабре 1923 года на собрании в партийной ячейке ОГПУ обсуждалось положение в партии. После основного докладчика слово для содоклада от оппозиции дали Преображенскому. Он демагогически призвал к единству партии, но высказался «за свободу фракций и группировок».

Большевики-чекисты дали ему дружный отпор. В конце собрания с резкой отповедью троцкистам выступил Дзержинский. Он назвал их врагами партии и заявил: «Троцкистам нет места в ОГПУ».

Троцкисты пытались найти способ дезорганизовать работу ОГПУ, коль скоро нельзя овладеть им. Шла работа над сметами всех ведомств на 1924/25 бюджетный год. Вот они и решили воспользоваться этим. Троцкист Сокольников, в то время нарком финансов, срезал смету ОГПУ на 21 процент.

Дзержинский ответил письмом в Политбюро. Напоминая о проведенном им уже сокращении аппарата и сметы ОГПУ на 20 миллионов рублей, он писал: «Тов. Сокольников, требуя сокращения сметы нашей… безусловно, подходит сейчас к вопросу политически, желая ГПУ ослабить и свести на нет, считая, что этот орган уже свое время изживает. Между тем такой уклон чреват колоссальными опасностями. Сдача позиций и отступление по линии ГПУ… безусловно, означает дальнейшее отступление… и разоружение революции».

В свое время в «Экономической газете» троцкисты приписали Дзержинскому идею сокращения металлопромышленности, закрытия ряда заводов. Он опроверг это на страницах «Правды». Однако ведь можно в рамках общего плана по созданию в стране политического кризиса закрыть несколько заводов. Тогда опровержение Дзержинского будет взято под сомнение. Закрытие заводов вызовет раздражение среди рабочих и вообще, и против Дзержинского в частности. За это взялся заместитель Председателя ВСНХ Пятаков.

С вопросом о свертывании металлопромышленности Дзержинскому еще предстояло встретиться.

7

Софья Сигизмундовна пришла с работы, проверила уроки Ясика, поужинала вместе с сыном, уложила спать и принялась приводить в порядок его одежду. Мальчик есть мальчик — то придет с оторванными пуговицами, то пятно где-нибудь посадит.

Около полуночи пришел Феликс. На нем лица не было. Молча опустился на стул, даже фуражку не снял и замер, словно окаменел.

Софья Сигизмундовна испугалась. Что с ним? Никогда еще она не видела своего мужа в таком угнетенном состоянии.

— Феликс, что с тобой?

— Владимир Ильич умер, — ответил Феликс Эдмундович, не меняя позы.

— Что ты говоришь, Феликс?

— Ленин умер, — глухо повторил Дзержинский.

Софья Сигизмундовна заплакала.

Ночью экстренно собрался Пленум ЦК. Он принял обращение ЦК РКП (б) «К партии. Ко всем трудящимся». Президиум ЦИК СССР образовал комиссию по организации похорон Владимира Ильича Ленина. Председателем комиссии назначил Дзержинского.

Шесть суток непрерывного действия. Поток делегаций в Горки, траурный поезд с телом Ильича из Горок в Москву, девятьсот тысяч людей, прошедших перед гробом Ленина в Доме союзов, подготовка Мавзолея и сами похороны — все требовало глубоко продуманной организации, четкого выполнения принятых решений.

27 января в 16 часов по московскому времени соратники Владимира Ильича внесли его останки в Мавзолей. По стране раскатились залпы артиллерийского салюта. Траурные гудки фабрик и заводов разорвали морозный воздух, на пять минут приостановилась работа на всех предприятиях и в учреждениях, замерло движение на дорогах.

Вся страна в глубоком горе и трауре провожала в последний пусть своего учителя и вождя.

Советское правительство приняло решение о бальзамировании тела Владимира Ильича Ленина. Бальзамирование было поручено группе ученых во главе с академиком В. П. Воробьевым. Впоследствии профессор Б. И. Збарский, принимавший в этом участие, издал брошюру «Мавзолей Ленина» и рассказал там, в частности, о том, какую большую моральную поддержку получили они от Феликса Эдмундовича Дзержинского, как он заботился и помогал им. «Он это выполнял с такой чуткостью, — писал Збарский, — с таким тактом, что удачными результатами нашей работы мы во многом обязаны ему».

Партия дала клятву продолжать дело Ленина. И на этом сосредоточены теперь все помыслы Дзержинского. На это направлена вся энергия.

— Мне поручают ВСНХ, — сообщил Дзержинский жене, возвратившись домой с заседания Политбюро.

— Боже мой! Еще и ВСНХ! — воскликнула Софья Сигизмундовна с неподдельным ужасом: она серьезно опасалась за здоровье мужа.

Феликс Эдмундович рассмеялся.

— Успокойся, Зосенька, от путей сообщения меня освободили.

— Но почему все-таки тебя?

— Не знаю. Во всяком случае, известную роль сыграло то, что, работая на транспорте, я, как ты знаешь, много занимался вопросами топлива и металла. Генсек вспомнил мою докладную записку в СТО о металлопромышленности и сказал, что никто якобы не знает лучше меня этот вопрос, а металлопромышленность сейчас главное в работе ВСНХ.

Софья Сигизмундовна прекрасно знала всю историю этой докладной. Железнодорожный и водный транспорт — один из главных потребителей топлива и продукции металлопромышленности. Дзержинского как наркома путей сообщения волновало, что именно эти отрасли в своем развитии значительно отставали от других отраслей промышленности. По поручению Центрального Комитета партии он принимал личное участие в восстановлении Донецкого угольного бассейна, а за изучение состояния металлопромышленности засел по собственной инициативе.

И как ни протестовала Софья Сигизмундовна, как ни возражали врачи, а весь отпуск Феликс Эдмундович посвятил изучению этого вопроса. Свою докладную записку в Совет Труда и Обороны Дзержинский направил 20 ноября 1923 года.

2 февраля 1924 года состоялось постановление Центрального Исполнительного Комитета СССР о назначении Дзержинского Председателем Высшего Совета Народного Хозяйства СССР. Одновременно он оставался председателем ОГПУ.

К этому времени страна уже добилась крупных успехов в восстановлении промышленности и сельского хозяйства. Были преодолены продовольственный, топливный и транспортный кризисы. С 1921 по 1923 год валовая продукция крупной промышленности выросла вдвое. Это радовало. Но наряду с успехами нового Председателя ВСНХ со всех сторон теснили трудности и нерешенные проблемы. Прежде всего его беспокоило отставание темпов роста металлопромышленности от других отраслей: выплавка чугуна составляла только семь, а стали — около семнадцати процентов от довоенного уровня. Одни эти цифры могли привести в уныние, а тут еще кризис сбыта из-за «ножниц» — непомерно высоких цен на промышленные товары и низких на сельскохозяйственные, стремительное обесценение бумажных денег («совзнаков»), тяжело отражавшееся на работе промышленности.

Собственно, ничего неожиданного в том, с чем пришлось столкнуться Дзержинскому, для него не было. Общее состояние промышленности, особенно тяжелое положение металлопромышленности, он знал как член ЦК и правительства. А как председатель ОГПУ получал еще и сведения от экономического управления. Но одно дело знать, а другое — нести непосредственную ответственность за правильный рост и развитие народного хозяйства огромной страны. Да, нелегко вопросы ставить, но куда труднее их разрешать!

Состояние работы аппарата ВСНХ тоже огорчало. Собственно, ВСНХ как единого штаба, руководящего народным хозяйством, проводящего единую политику, не было. Был какой-то сложный конгломерат отделов, главков, трестов и синдикатов с запутанными взаимоотношениями и неясными правами. Каждый трест и синдикат работал сам по себе. И каждый норовил все свое «счастье» использовать для себя, а «несчастье» переложить на государство, требуя дотаций, субсидий, кредитов, высоких цен.

Феликс Эдмундович поделился своими впечатлениями с начальником объединения «Грознефть» И. Косиором. В начале письма шло несколько деловых соображений и советов по работе «Грознефти», а затем: «Я мечтаю о том, — писал Дзержинский, — чтобы все наши руководители основных трестов, каждый будучи на своем посту, представляли единое целое — единую государственную линию, единую государственную цель, единый блок во главе со мной, раз я назначен Председателем ВСНХ».

В этом же письме Дзержинский просил Косиора посылать ему оценку центрального аппарата ВСНХ, «как он Вам виден по своей работе, по «Грознефти», ибо «смотреть глазами своего аппарата — это гибель для руководителя».

Косиор несколько раз перечитал письмо. Такое начальство не часто встретишь. Не грозит, не требует, а советует, подсказывает, а главное — небывалая вещь! — просит у нижестоящего звена оценки деятельности руководимого им самим аппарата. Необыкновенный все-таки человек Дзержинский!

Утром Феликс Эдмундович прошел к себе в кабинет. Сотрудники секретариата ВСНХ переглянулись и дружно вынули часы. Они привыкли сверять их по Дзержинскому. Как бы поздно он ни ушел накануне, а ровно в девять появлялся в ВСНХ. Чайванов — после Сибири Дзержинский назначил его управляющим делами ГПУ, а теперь взял с собой в ВСНХ — прошел за ним в кабинет и вскоре вернулся с пачкой записок в руках. Это были «ночные» записки с запросами и поручениями разным работникам ВСНХ, составленные Дзержинским ночью в ОГПУ. «Дневные», к работникам ВСНХ или ОГПУ, писались здесь, в ВСНХ, или в Кремле на заседании Совнаркома или СТО. Поэтому эти записки-задания чекисты получали зачастую на бланках ВСНХ, и, наоборот, хозяйственники — на листочках блокнота со штампом ОГПУ.

— Возьмите на контроль, — неизменно говорил он Чайванову, передавая ему очередную партию «ночных».

— Будет сделано, — отвечал Чайванов. — А это оправки, которые вы требовали к сегодняшнему дню. Невыполненных заданий нет. — И Чайванов передавал папку с документами Дзержинскому.

Бывали случаи и невыполненных заданий. Тогда Чайванов докладывал, по чьей вине и по какой причине поручение Дзержинского оказалось не выполненным к указанному сроку. Впрочем, такие случаи встречались редко. Требовательность, точность и пунктуальность нового Председателя ВСНХ были известны всем.

К работе в ВСНХ он приступил 11 февраля после сдачи дел по НКПС новому наркому путей сообщения, старому товарищу по каторге Яну Эрнестовичу Рудзутаку. Все время, пока шла передача дел, Дзержинский думал о предстоящей работе. И чем больше думал, тем яснее для него становилось, что главное, за что надо взяться в первую очередь, это политика цен. Владимир Ильич завещал крепить смычку рабочего класса и крестьянства как основу диктатуры пролетариата. Высокие цены на промышленные товары и низкие на продукты сельскохозяйственного производства подрывают союз рабочего класса и крестьянства. Эти так называемые «ножницы» есть не что иное, как выражение линии Троцкого на индустриализацию за счет разорения крестьянства. Разумеется, большинство хозяйственников вовсе не были троцкистами; вздувая цены, они преследовали свои узковедомственные интересы, не умели взглянуть на дело в общегосударственном масштабе.

Через три дня на заседании Президиума ВСНХ рассматривался план на 1924/25 год. Дзержинский, к удивлению многих, большую часть своей речи посвятил не плану, а политике цен, убеждая присутствующих в необходимости снижения отпускных цен в промышленности.

— А рентабельность?! — раздалась реплика.

— Ваша рентабельность бумажная. Она только в ваших отчетах. А на деле товары лежат нереализованными, по нескольку месяцев не можете выплатить зарплату рабочим, и кое-где дело доходит уже до забастовок. Я не говорю уже о том, что крестьянин не в состоянии купить вещи, в которых он крайне нуждается. Кому нужна такая «рентабельность»? — резко ответил Дзержинский.

Теперь это уже пройденный этап. Потребовались, правда, новые решения партии и правительства, но цены на промышленные товары были резко снижены, затоваривание, больно ударившее по самой промышленности, ликвидировано. Все же приходится держать цены под пристальным контролем. Эта капризная экономическая категория все время проявляет нездоровую тенденцию к росту.

Государству удалось наконец ввести новую твердую денежную систему. Исчезли «лимончики», как народ презрительно окрестил денежные знаки с обозначением на них миллионов рублей, и на смену им пришел червонный рубль, базирующийся на золотом обеспечении.

При проведении денежной реформы произошел такой случай.

Дзержинскому доложили, что в стране не хватает меди для изготовления разменной монеты. Так выходило по разным сведениям и сводкам. Тогда по его приказу на базы, склады и предприятия, всюду, где могла оказаться медь, направились уполномоченные экономического управления ОГПУ. Медь была найдена. Даже более того, чем требовалось.

А сейчас разгорелась битва за металл, точнее, за восстановление и развитие металлургии и машиностроения.

Дзержинский раскрыл свою заветную тетрадь, где были выписаны высказывания Ленина и выдержки из партийных решений по промышленности, и прочел: «…без спасения тяжелой промышленности, без ее восстановления мы не сможем построить никакой промышленности, а без нее мы вообще погибнем, как самостоятельная страна…

Тяжелая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдем, то мы, как цивилизованное государство, — я уже не говорю, как социалистическое, — погибли» .

Впрочем, к тетради Дзержинский мог бы и не прибегать. Эту цитату из речи Ленина на IV конгрессе Коммунистического Интернационала он знал наизусть. Но величайшее уважение к памяти Ильича заставляло его всякий раз, когда он обращался к нему, не доверять своей памяти, а вновь и вновь вчитываться в ленинские строки. Кроме того, Дзержинскому казалось, что так ему легче удастся проникнуть в глубины ленинской мысли.

Партия неуклонно следовала ленинским курсом. XIII партийная конференция выдвинула вопрос о металлопромышленности на первый план. XIII съезд партии, подтвердив решения конференции, признал поднятие металлургии «важнейшей задачей наступающего периода». «Наладить производство средств производства внутри Союза означает создать действительно прочную базу для социалистического хозяйства и в значительной степени освободить себя от необходимости передачи больших заказов за границу». И еще: «…сделать все возможное для проведения в жизнь всего плана электрификационных работ, имеющих такое громадное значение для упрочения нашего хозяйства и тем самым — для упрочения социализма».

Конечно, основная часть практической работы по претворению в жизнь этих решений ложилась на ВСНХ, тресты, фабрики, заводы, шахты. На ВСНХ, а следовательно, и на него как на руководителя ложилась и тяжесть ответственности за подъем тяжелой индустрии и строительство электростанций. Но ведь это задача общегосударственного значения, и Феликс Эдмундович выходит с предложением создать Высшую правительственную комиссию по металлопромышленности. Такая комиссия (ВПК) была создана в марте 1924 года, и Дзержинский назначен ее председателем. В ее состав вошли: Председатель ЦКК и нарком РКИ В. В. Куйбышев, Председатель Госплана Г. М. Кржижановский, нарком путей сообщения Я. Э. Рудзутак, нарком финансов Г. Я. Сокольников и секретарь Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов А. И. Догадов.

«Пусть попробует теперь Каменев мариновать предложения такой авторитетной комиссии», — думал Дзержинский, вспоминая о том, как Совет Труда и Обороны, председателем которого после смерти Ленина стал Каменев, с декабря 1923 года и до создания ВПК не решил ни одного принципиального вопроса по работе металлопромышленности.

Линия партии ясна, задачи тоже, но развитие металлопромышленности наталкивалось на огромные трудности. Тут были и изношенность оборудования, и недостаток средств, и нехватка квалифицированной рабочей силы (лучшие свои кадры рабочий класс отдал фронтам гражданской войны), и низкая производительность труда. Наконец, отсутствие достаточного опыта у многих хозяйственников, ставших во главе трестов и предприятий.

Но рабочий класс — в этом Дзержинский был уверен — быстрее и легче преодолел бы эти трудности, если бы не путались под ногами троцкисты и присоединившиеся к ним сторонники других оппозиционных групп и течений. Разбитые в ходе ими самими же затеянных дискуссий, осужденные высшим партийным органом — съездами партии, они стремились использовать свое положение в государственном аппарате, чтобы срывать или тормозить меры, намеченные партией.

Вот тут-то Дзержинский и столкнулся вновь с приписанным ему ранее предложением о закрытии заводов. Это было 5 апреля 1924 года, вскоре после его прихода в ВСНХ. На междуведомственном докладом о положении и перспективах металлопромышленности выступал член правления «Главметалла» Вейцман. И совершенно неожиданно, как выход из тяжелого положения, в котором находится металлопромышленность, среди других мер он предложил закрыть 13 лучших заводов, в их числе «Красный путиловец» и Луганский. Вейцман обосновал предложение тем, что они-де нерентабельны, содержание их обходится слишком дорого государству.

Дзержинский был поражен. Год назад XII съезд партии отверг эту идею Троцкого. Казалось бы, вопрос решен. И вот опять. И хотят, чтобы и он подписался под таким предложением.

— Кто предложил закрыть эти заводы? — спросил Дзержинский председателя правления «Главметалла» Судакова.

— Предложение закрыть заводы исходило от вашего заместителя Пятакова. Он же назвал «Красный путиловец». Кто конкретно называл другие заводы, подлежащие закрытию, не помню.

— О закрытии заводов не может быть и речи. Это метод смазывания вопроса, а не его разрешения, — резко ответил Дзержинский. И, постепенно накаляясь, добавил: — Я запрещаю в дальнейшем говорить об этом! А вас, — Дзержинский обратился к Пятакову, — я попросил бы согласовывать такие вопросы со мной, прежде чем выносить на широкое обсуждение.

Пятаков склонил голову в знак того, что принял замечание к исполнению. Никто не заметил, как зло сверкнули при этом его глаза.

А Дзержинский перешел к очередным вопросам, полагая, что инцидент уже исчерпан. Он не знал, что эта была заранее задуманная провокация. На совещании он впервые со всей остротой поставил вопрос о поднятии производительности труда и в качестве примера привел Сормовский завод, где трудилось столько же рабочих, как и до войны, — одиннадцать тысяч, а продукции выпускалось в четыре раза меньше. Нет! Не в увеличении государственных кредитов и не в закрытии лучших заводов путь к рентабельности, а в повышении производительности труда, снижении накладных расходов и цен на промышленные изделия.

По его предложению совещание высказалось за то, чтобы каждый завод имел свой счет в банке и самостоятельный баланс, который позволил бы определить размеры его рентабельности или приносимого убытка.

Дальше начались события покрупнее и посерьезнее.

1 ноября 1924 года Феликс Эдмундович прочел в «Правде» статью Сокольникова. Народный комиссар финансов доказывал нецелесообразность форсирования роста крупной индустрии. За этим последовало предложение сократить выпуск изделий металлопромышленности почти вдвое.

14 ноября 1924 года по предложению Народного комиссариата финансов Совет Труда и Обороны сократил производственную программу металлопромышленности с 306 до 270 миллионов рублей. Была распущена и Высшая правительственная комиссия по металлопромышленности.

Дзержинский глазам своим не верил, читая это постановление. Сократить. Вопреки решению съезда партии?!

Конечно, было бы проще и спокойнее выполнять сокращенную программу, но Дзержинский решил не сдавать позиций. Он сам попросил назначить его председателем правления «Главметалла» и взял руководство металлопромышленностью непосредственно в свои руки.

Сколько энергии надо было потратить на изыскание внутренних ресурсов, чтобы в условиях сокращенной программы не потушить новую домну на Макеевском заводе, пустить домну на Надеждинском, увеличить выпуск меди, не допустить, казалось бы, неизбежного сокращения сельскохозяйственного машиностроения!

В эти трудные для металлопромышленности дни Феликс Эдмундович Дзержинский обратился за помощью к рабочему классу. Так он поступал всю свою сознательную жизнь.

21 ноября 1924 года Дзержинский выступил с докладом «Металлопромышленность — основа нашего хозяйства» на V Всесоюзной конференции профессионального союза металлистов.

— Я глубочайшим образом уверен, — говорил он, — что если мы именно в металлопромышленности вопрос поднятия производительности труда из плоскости споров и общих рассуждений перенесем в цех, мастерскую, к станку и там поставим вопрос, как улучшить, как поднять производительность труда в данном цехе, при данном станке, с данными рабочими, то именно там мы найдем на них надлежащий ответ. Именно там кроются колоссальнейшие источники средств.

Феликс Эдмундович рассказал, как повсюду растет спрос на изделия металлопромышленности. Отовсюду шли сообщения в ЦК, ВСНХ и «Главметалл» о недостатке металла и металлоизделий. Многие местные советские и партийные органы настойчиво требовали расширить программу металлопромышленности.

— В этих условиях сокращение программы не имеет под собой никакой почвы, — заключил Дзержинский.

Конференция рекомендовала составить перспективный план развития металлопромышленности, положив в основу рост спроса на металл.

Борьба вокруг программы металлопромышленности достигла особого накала в январе 1925 года.

7 января Совет Труда и Обороны, возглавляемый Каменевым, принял решение о дальнейшем сокращении темпа роста металлургического производства в стране. Программа СТО предполагала сокращение темпа роста металлургии юга в четыре раза и Урала в три раза по сравнению с предшествующим годом. Сокольников продолжал чинить препятствия не только росту металлургии, но и восстановлению основного капитала всей промышленности. Он и его единомышленники предлагали вместо роста отечественной металлургии и машиностроения увеличить ввоз готовых машин и других изделий из-за границы.

«Они говорят: «так дешевле», но за этим «дешевле» кроется превращение СССР в аграрный придаток развитых капиталистических стран, усиление экономической, а стало быть, и политической зависимости от них», — возмущался Дзержинский.

Свое решающее слово по вопросу о сокращении или увеличении темпов роста металлопромышленности должен был сказать Пленум ЦК РКП (б), открывшийся 17 января 1925 года.

Дзержинский представил на обсуждение Пленума обстоятельный доклад — «Положение и перспективы металлопромышленности». Большая часть доклада была посвящена обоснованию необходимости расширения программы.

Начались прения.

Дзержинский сосредоточенно ждал возражений, готовый дать сокрушительный отпор оппонентам.

Но большинство выступавших членов ЦК его поддерживают.

Председатель Центрального Исполнительного Комитета, «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин, оглядывая сквозь очки своими близорукими добрыми глазами зал, говорит об огромном значении металлопромышленности для развития сельского хозяйства; заместитель председателя Реввоенсовета Фрунзе решительно высказывается за увеличение производства меди и цветных металлов; начальник Военно-Воздушных Сил Баранов настаивает на развитии различных отраслей металлопромышленности, необходимых для авиации. Дзержинского поддерживают председатель Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета Петровский и председатель Совнаркома Украины Чубарь.

На трибуну Пленума поднялся председатель Центрального Комитета профсоюза металлистов Лепсе.

— Сейчас, — говорил Лепсе, — «Главметалл» имеет председателя, работа которого дает нам всем полную уверенность в том, что развитие металлопромышленности успешно продвигается вперед… Предложения, которые делал товарищ Дзержинский, являются глубоко продуманными. Союз металлистов целиком их поддерживает, чтобы поставить на необходимую высоту металлопромышленность. Пленум ЦК должен их поддержать.

Сокольников выступил в защиту своей позиции, но — это было ясно всем — голос его не отражал мнения партийных масс и прозвучал диссонансом общему настроению, царившему на Пленуме.

Пленум одобрил в основном доклад Дзержинского и признал необходимым дальнейшее расширение металлургической промышленности в соответствии с потребностями рынка. ВСНХ было дано право разрешать заводам расширять производство в пределах до 15 процентов сверх программ, утвержденных СТО. ЦК предложил приступить к разработке плана восстановления основного капитала, переоборудования и постройки новых заводов (за что особенно бился Дзержинский). Вопрос о металлопромышленности решено было включить в повестку дня предстоящей XIV партийной конференции.

XIV партийная конференция, а затем и XIV партийный съезд окончательно подтвердили курс на индустриализацию страны, развитие производства средств производства и образование резервов для экономического маневрирования.

Дзержинскому приятно было вспомнить о том, что тезисы его доклада о металлопромышленности, представленные XIV партийной конференции, были приняты без всяких изменений в качестве ее постановления. Значит, правильно сумел он отразить в них линию партии, ее волю.

Прошло около двух лет после его прихода в ВСНХ и год е того момента, как он возглавил «Главметалл». Можно подвести итоги. За истекший 1924/25 хозяйственный год вся промышленность возросла по сравнению с предыдущим 1923/24 годом на 62 процента, превысив в два раза плановые предположения. Еще разительнее были успехи металлопромышленности. Здесь рост за год был более чем вдвое.

Так вопреки предсказаниям врагов, вопреки их надеждам Советская страна без посторонней помощи, своими собственными силами восстанавливала свою промышленность. Феликс Эдмундович задавал себе вопрос: «Откуда эта сила, почему ожидания наших врагов не оправдались?» И сам же отвечал на него:

— Эта сила, которая неизвестна буржуазным странам, которая неизвестна предателям рабочего класса, эта сила есть воля рабочего класса, если эта воля оплодотворяется и одухотворяется великими идеями коммунизма. Коммунизм и Коммунистическая партия, руководящая рабочим классом, передовой отряд рабочего класса, объединяющая весь рабочий класс, — вот эта сила обеспечит нам победу!

8

Весна 1924 года была ранняя и дружная. Начало апреля, а на подмосковной даче, где жили Дзержинские, снега уже как не бывало, ярко зеленеет молодая травка под ногами, на деревьях под теплыми лучами весеннего солнышка набухают почки, вот-вот покажутся из них маленькие, нежные листики.

Софья Сигизмундовна ходила по саду, наслаждаясь ярким весенним днем.

Она услышала, как у ворот остановился автомобиль, хлопнула дверца. Через минуту в саду показался высокий, худой, сутуловатый мужчина в элегантном пальто в фетровой шляпе. Он шел навстречу Софье Сигизмундовне, широко улыбаясь, снимая на ходу шляпу.

— Вячеслав Рудольфович, неужели и вы тоже не можете к нам запросто, без бумаг? — говорила Софья Сигизмундовна, указывая глазами на увесистый портфель гостя. — Только что уехал Чайванов, оставив у Феликса кучу документов из ВСНХ, теперь вы хотите его мучить, а ведь он в отпуске и должен отдыхать и лечиться.

— Да ведь он сам требует, — оправдывался Менжинский, — ну, предположим, я не приеду, так он примчится в Москву, вы же его знаете. Но, пожалуйста, дорогая Софья Сигизмундовна, не волнуйтесь. Я привез «хорошие» бумаги и постараюсь развеселить Феликса Эдмундовича.

И действительно, спустя некоторое время из кабинета Феликса Эдмундовича раздался веселый смех.

Он не мог удержаться от смеха, хотя и читал весьма серьезный документ — докладную записку начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Артузова о ходе работы по делу зарубежного центра савинковского «Народного союза защиты родины и свободы» (НСЗРиС), делу под кодовым названием «Синдикат-2».

Докладная запаска сообщала о «нелегальном» путешествии по Советскому Союзу прибывшего из-за границы эмиссара Савинкова Фомичева. Фомичев всерьез верил в то, что встречается с настоящими «врагами Советской власти» и что его пребывание в СССР сопряжено с большой для него опасностью, тогда как встречался он с чекистами, которые контролировали каждый его шаг и оберегали от случайного провала. Комизм ситуации подчеркивался весьма серьезным, по-официальному сухим тоном, к которому прибегал Артузов.

— Я вижу, Артузов с большим мастерством водит за нос таких матерых конспираторов, как Савинков, — говорил Дзержинский, подписываясь под напечатанным крупными буквами словом «утверждаю» на плане дальнейших мероприятий, цель которых заставить Бориса Савинкова приехать в Советский Союз.

— Артузов — один из ваших учеников, Феликс Эдмундович, — отвечал Менжинский, забирая утвержденный план. — Подобные комбинации, насколько мне не изменяет память, вы проводили еще в восемнадцатом по делу казанского отделения НСЗРиС и при разоблачении Локкарта. Но ученик действительно талантливый, да и его заместители Пиляр и Пузицкий тоже под стать ему, умные контрразведчики.

Проводив Менжинского, Феликс Эдмундович не пошел работать. Остаток дня решил провести с семьей. Он был в отличном настроении, и Софья Сигизмундовна была благодарна Менжинскому: сдержал слово, отвлек Феликса от тяжелых дум о металле.

Феликс Эдмундович и Софья Сигизмундовна сидели на своей любимой садовой скамье и наблюдали, как невдалеке на лужайке играют Ясик, его товарищ Володя Овсеенко и племянница Феликса Эдмундовича Зося.

Зося была самой старшей в этой компании. Из угловатого подростка, каким встретил ее в двадцатом году в Харькове Дзержинский, она превратилась в красивую, стройную девушку с тонкими, «Дзержинскими» чертами лица. Зося часто гостила у дяди. Она к этому времени уже окончила рабфак и перешла на второй курс Харьковского финансово-экономического политехникума. Была активной комсомолкой.

Феликсу Эдмундовичу вспомнилось, как в 1922 году он старался приучать шестнадцатилетнюю Зоею к систематическим занятиям. Однажды он сказал ей:

— У меня к тебе большая просьба. Не можешь ли помочь мне в одном деле?

— Конечно! — обрадовалась Зося.

— Но это не так просто.

— Я постараюсь сделать все, что нужно.

— В таком случае возьми вот эту книжку. Меня просили сообщить, какого я о ней мнения, но ты знаешь, как я занят. Я прошу тебя хорошенько прочесть ее и рассказать мне, о чем в ней сказано, хороша ли она?

Книжка, на вид тоненькая, оказалась очень трудной для чтения. Стараясь понять ее, Зося убедилась, как мало она знает. «С тех пор, — писала впоследствии Софья Владиславовна, — у меня начался сдвиг в учебе, я поняла, что мне надо серьезно заниматься».

В тот же вечер у Дзержинского состоялся один разговор: Владимир Владимирович Овсеенко запомнил его на всю жизнь. К нему, тогда совсем юному комсомольцу, Феликс Эдмундович неожиданно обратился с вопросом:

— Скажите, Володя, во что коммунист должен верить?

Вопрос Володе показался странным. Как комсомолец он, конечно, был ярым атеистом, распевал с товарищами «Мы на небо залезем, разгоним всех богов» и не верил ни в бога, ни в черта. Уж не разыгрывает ли его Феликс Эдмундович? Володя замялся, не зная, что ответить.

— В коммунизм он должен верить, я так считаю. Не только по книгам, но всем своим существом коммунист должен быть уверен в победе революции, — сказал Феликс Эдмундович.

И по тому, как он сказал, Володя понял, что это очень серьезно.

Уехал домой Володя, спит в своей комнате Ясик, улеглась Зося с книгой в руках, а Феликс Эдмундович в спальне снова засел «часок поработать перед сном». Рядом Софья Сигизмундовна, помогает ему выверять таблицы. Как в Кракове, когда вместе готовили партийную почту в Россию.

Так проходил у Дзержинского отпуск. Правда, он считал отпуск несвоевременным, но товарищи знали, что выбрать время для отдыха ему самому никогда не удастся, и Политбюро, не считаясь с его протестами, обязало отпуск взять.

За неполный месяц пребывания на даче Дзержинский написал двадцать семь деловых писем, принял участие в пяти совещаниях. Там же, во время отпуска, им был составлен план работы Высшей правительственной комиссии по металлопромышленности. В пояснительной записке к плану Дзержинский предлагал привлечь к работе в ВПК «в первую очередь людей из других ведомств и учреждений, заинтересованных в удешевлении изделий металлопромышленности и ее упорядочении, не связанных с ее рутиной и могущих искать и не бояться новых путей».

Савинкова арестовали. Этого зубра контрреволюции привел из Парижа, как теленка на веревочке, чекист А. П. Федоров, отлично разыгравший роль одного из руководителей несуществующей антисоветской организации «Либеральные демократы». Савинков поверил в существование этой организации и в возможность своего выезда в СССР под чужим именем. Его обнадежили доклад благополучно возвратившегося в Париж Фомичева и письма другого эмиссара, Павловского. Он не знал, разумеется, что они написаны под диктовку чекистов!

— Уважаю ум и силу ОГПУ! — воскликнул Савинков, когда его доставили на Лубянку. И начал каяться.

Накануне судебного процесса с ним разговаривал Дзержинский. Савинков убеждал Дзержинского в том, что он разочаровался в белом движении, считает свою борьбу с Советской властью роковой ошибкой и хочет искупить ее честным трудом.

Феликс Эдмундович выслушал его внимательно и сказал:

— Мало, Савинков, разочароваться в белых и зеленых, надо суметь понять и оценить красных,

Савинков принял совет и постарался доказать это в суде.

«Белое движение разбито не только физически, но и идеологически и морально, — писала в передовой газета «Известия» 30 августа 1924 года. — Его наиболее решительный сторонник признал, что это движение антирусское, антинародное, что это движение антикрестьянское и антирабочее, что оно может быть только при поддержке иностранного капитала и что оно может быть только шпионской организацией иностранных генеральных штабов».

А год спустя на ту же приманку попался и Сидней Рейли, заочно приговоренный советским судом к расстрелу еще в восемнадцатом году как ближайший помощник Локкарта. Рейли, которому тогда удалось благополучно бежать из России, теперь сам прибыл в Москву нелегально по каналам Монархической организации центра России (МОЦР), контролируемой ОГПУ.

— Сам удивляюсь, как это нам удалось, — говорил Артузов, докладывая об аресте Рейли Дзержинскому. — Удивительно, что Рейли поверил в «силы контрреволюции» после ареста и суда над его другом Савинковым.

— Тут нет ничего удивительного. Его, как в свое время и Савинкова, ослепила классовая ненависть. Им так хочется свергнуть Советскую власть, что они готовы желаемое принять за действительность. Поэтому Рейли переоценил силы контрреволюционного подполья и троцкистской оппозиции, на которую он тоже делал ставку.

Оказавшись в тюрьме, Рейли обратился с письмом к Дзержинскому. «После прошедших со мной разговоров выражаю согласие дать вам вполне откровенные признания и сведения относительно организации и состава великобританских разведок и поскольку мне известны такие же сведения относительно американской разведки, а также лиц в русской эмиграции, с которыми мне пришлось иметь дело».

Показания Сиднея Рейли были использованы Советским правительством в ноте правительству Англии по поводу подрывной деятельности, проводимой британскими специальными службами в СССР.

Дзержинский несколько раз перечитал справку об антисоветской деятельности одного из инженеров ВСНХ. ОГПУ просило санкции на его арест. Феликс Эдмундович взял ручку, обмакнул в чернила перо и… отложил.

— Улики бесспорны, но он хороший специалист. Может принести большую пользу. Знаете что, Вячеслав Рудольфович, — сказал, оживляясь, Дзержинский, — оставьте его мне, я его переломлю. Многих людей можно приобрести и заставить работать честно, не доводя дело до суда.

Подобные разговоры у них уже были, и Менжинский знал, что Дзержинский сумел «переломить» не одного в прошлом контрреволюционно настроенного специалиста.

Менжинский уехал, а Феликс Эдмундович долго еще думал над давно волновавшим его вопросом: как в интересах социалистического строительства сплавить воедино революционный энтузиазм рабочего класса со знанием и опытом старой технической интеллигенции? Конечно, активных контрреволюционеров придется еще изолировать. Но на пути стояли не только консерватизм и антисоветские настроения части старых специалистов. Правильному и полному их использованию мешало недоверие к ним, нежелание учиться у них, бытующее среди советских хозяйственников и рабочих.

Этот вопрос Дзержинский решил поставить в своем докладе «О металлопромышленности» на XIV партийной конференции. Он говорил:

— Я должен сказать, что без знаний, без учебы нашей собственной, без уважения к людям, которые знают, без поддержки технического персонала, без поддержки науки, которая именно имеет целью поднять нашу промышленность и подвести научную базу под производственные процессы, мы без этого не сможем выполнить той задачи по поднятию производительности труда, которая перед нами поставлена. Как же мы подходим еще сейчас к техническому персоналу? У нас очень много пережитков в этой области. Мы помним еще то время, когда держали дубинку в руках и должны были держать для того, чтобы не позволить им изменять, а кто изменяет, того стукнуть и уничтожить. Остатков той психологии, которая была тогда уместна, у нас еще очень много держится до сих пор.

Дзержинский уловил шум в зале, остановился и спросил:

— Может быть, вам несколько странно, что я, председатель ГПУ, такие речи говорю?

Ответом был дружный смех.

— Но вы тем более должны прислушаться к тому, что говорит в этой области председатель ГПУ!

На этот раз уже не смех, а аплодисменты покрыли его слова.

— Я должен прямо сказать: мы рассматриваем их часто только как наемников. Я думаю, неправилен такой подход. Мы можем их завоевать как коллег, как тех товарищей, с которыми мы вместе работаем. Вопрос относительно того, чтобы мы подняли на высшую ступень науку и создали товарищеские условия работы нашему техническому персоналу, является основной задачей, без которой мы окончательно победить в экономическом отношении буржуазную Европу не сможем!

Техническая интеллигенция отвечала Дзержинскому на доверие доверием. Когда коммунисты «Главметалла» решили обсудить директивы XIV партконференции, на партийное собрание явились все беспартийные специалисты и приняли активное участие в обсуждении. А на организационном собрании Общества по изучению проблем межпланетных сообщений в президиум общества наряду с К. Э. Циолковским, Ф. А. Цандером и другими известными учеными и инженерами был избран и Ф. Э. Дзержинский.

9

Терпению партии пришел конец. В январе 1925 года Пленум ЦК РКП(б) сделал Троцкому категорическое предупреждение и освободил его от обязанностей председателя Реввоенсовета, так как дальнейшее пребывание его на этом посту могло отрицательно повлиять на боеспособность Красной Армии. Долго не могли решить, где его использовать, наконец в мае он был назначен членом президиума ВСНХ.

Свою работу в этом генеральном штабе советской промышленности Троцкий начал с докладной записки на имя Председателя ВСНХ Дзержинского, в которой предостерегал его против взятых темпов развития промышленности и предсказывал экономический кризис. Троцкого поддерживал Каменев. Он даже сформулировал его позицию в виде лозунга — «Реже шаг!».

— И это он пишет в тот момент, когда наша промышленность уже приближается к довоенному уровню, а вместе с тем во весь рост встает задача возобновления и расширения основного капитала. Забот и без того по горло, а тут еще с Троцким возись, — возмущался Дзержинский в разговоре с Манцевым и Менжинским.

— Меня удивляет, что Троцкий только недавно требовал сверхиндустриализации, а тут вдруг так резко переменил фронт, — сказал Манцев.

Дзержинский перетянул на хозяйственную работу в НКПС, а затем в ВСНХ большую группу чекистов. Манцев тоже работал теперь в ВСНХ членом президиума и заведующим отделом торговой политики.

— Да что вы удивляетесь, Василий Николаевич?! Троцкий — это же фигляр. Как Петрушка в балагане. Прыжок с поворотом на сто восемьдесят градусов, и вуаля, пожалуйста — «реже шаг», — при последних словах Вячеслав Рудольфович сделал руками жест, какой делает акробат после удачного прыжка. — Все дело в том, — продолжал Менжинский, — что Троцкому важна не столько индустриализация, сколько повод для новых нападок на линию партии.

— Но ведь Пленум потребовал от него полного и безоговорочного отказа от какой бы то ни было борьбы против идей ленинизма. Он предупрежден, что может поставить себя вне Политбюро, и даже устранен от работы в ЦК, — усомнился Манцев.

— И все-таки прав Вячеслав Рудольфович. Троцкий не остановится перед нарушением решения Пленума ЦК, как не остановился ранее перед нарушением решений партийных съездов, но Пленум постановил прекратить дискуссию, и я не хочу втягиваться в открытую полемику с ним, — говорил Дзержинский. — Пусть ответом ему будет мой доклад на III Всесоюзном съезде Советов.

И зачем только его направили в ВСНХ? — снова вырвалось у Дзержинского.

— А куда же еще, как не под гласный надзор председателя ОГПУ, — пошутил Менжинский.

На III съезде Советов Дзержинский сделал обстоятельный доклад о положении промышленности СССР. Многочисленные цифры и диаграммы подводили к единственно правильному выводу:

— Главнейшая и основная задача, которая стоит не только перед промышленностью, но и перед всем народным хозяйством и перед правительством, — это наметить в дальнейшем меры к тому, чтобы рост развития промышленности не только не был ослаблен, но был усилен и догнал потребности всего народного хозяйства.

В своем постановлении съезд Советов признал необходимым дальнейшее усиление темпов развития промышленности и в первую очередь расширение металлической промышленности.

Разумеется, Председатель ВСНХ занимался всеми отраслями народного хозяйства, а не только металлопромышленностью. Но тяжелой индустрией — в первую очередь.

— Некоторые товарищи тут также спрашивали: «Почему вы напираете на тяжелую индустрию, почему вы не разворачиваете легкую индустрию?»

Тяжелая индустрия обеспечивает рост легкой индустрии, и для того, чтобы легкая индустрия могла расширяться… мы должны соответственно заблаговременно подготовить и расширить нашу тяжелую индустрию, — так говорил Дзержинский на конференции московских большевиков в преддверии XIV партийного съезда.

XIV съезд партии вошел в историю как съезд индустриализации. Генеральная линия партии на индустриализацию страны вырабатывалась и последовательно развивалась в решениях съездов, конференций и пленумов ЦК РКП (б), проходивших и до XIV съезда. В этой коллективной творческой работе партии немалую роль сыграли доклады, выступления и статьи Феликса Эдмундовича Дзержинского.

— Феликс Эдмундович вырос в крупнейшего экономиста партии. Он дает партии такие постановки экономических проблем, которые при своем решении двигают хозяйство страны колоссальными шагами вперед. Не найдется ни одной проблемы, которая была бы поставлена развитием народного хозяйства с весны 1921 года, в которой не принимал бы самое непосредственное участие Дзержинский, — так говорил своим товарищам по ВСНХ заместитель председателя правления «Главметалла» В. И. Межлаук, вернувшись со съезда.

Трудно даже перечислить все проблемы, в разрешении которых принимал участие Дзержинский. И одна из основных — ей он придавал огромное значение — это привлечение масс рабочих к выполнению стоящих перед промышленностью задач.

«Кто не ставит себе в своей практической повседневной работе этой задачи — вовлечение этих масс в число сознательных участников производства, — тому не укрепить, не наладить нашей государственной промышленности… Если хозяйственник не знает массы, не умеет стать ее вождем, не сумел завязать с ней постоянных живых связей, то он не может быть ни хорошим членом партии, ни хорошим хозяйственником. Формой этого общения с массой и являются производственные совещания», — писал Дзержинский еще в июне 1924 года правлениям синдикатов, трестов и красным директорам предприятий.

Он двинул вперед развитие целого ряда отраслей промышленности, которые или вовсе не существовали, или находились в зародышевом состоянии. К ним относятся тракторостроение, автомобилестроение, авиапромышленность, цветные металлы, сельскохозяйственное машиностроение, судостроение и другие. Неоднократно Дзержинский входил в правительство с просьбами запретить импорт тех или иных машин (например, тракторов), если их может изготовлять отечественная промышленность.

— Я не против ввоза вообще. Обойтись без импорта мы не можем. Но ввозить из-за границы надо то, что будет содействовать достижению нашей экономической самостоятельности, а не толкать нас в кабалу к заграничным капиталистам, — объяснял Дзержинский свою позицию.

И он добивается решения о строительстве тракторного завода в Сталинграде и завода сельхозмашин в Ростове-на-Дону.

С этих позиций Дзержинский подходит и к вопросу о концессиях.

В ВСНХ нашлись работники, предложившие передать восстановление богатейшего медного рудника Карабаш и Риддеровских свинцово-цинковых месторождений их старому хозяину, английскому капиталисту Уркарту. Дзержинский распорядился проверить, что собой представляют эти работники, которые действуют как агенты этого капиталиста. Он просил «составить список инженеров и ученых и наших коммунистов-администраторов, знающих дело и не имеющих слабости к Уркарту, дабы привлечь их к работе» и «собрать все силы и двинуть дело самым быстрым темпом».

Интересен результат. Уркарт просил кредит в 10 миллионов рублей и обещал, что Карабаш после трех лет будет давать 300 тысяч пудов меди. Когда за восстановление рудника взялось само Советское государство, то, вложив всего 900 тысяч рублей, уже через год получило 500 тысяч пудов, то есть полное довоенное производство.

Были восстановлены своими силами и Риддеровские рудники, на которые претендовал Уркарт.

— Я должен сказать, что если бы тут были просто наемные рабочие, если бы здесь была простая эксплуатация, а не борьба за строительство социализма, то ни в коем случае не могло быть речи о том, что можно было достигнуть таких результатов, — заявил Дзержинский.

Целый ряд кампаний, начатых Дзержинским, такие, как борьба за снижение розничных цен, за поднятие производительности труда, режим экономии, упрощение и удешевление государственного аппарата, приняли общегосударственный размах и значение.

Большую помощь и поддержку получали у Дзержинского рационализаторы и изобретатели…

…А здоровье становилось все хуже. В конце 1924 года у него был первый приступ грудной жабы. Врачи серьезно беспокоились за его жизнь, советовали беречься, ограничить работу четырьмя часами в день, соблюдать режим. Но он словно торопился сделать как можно больше за отведенный ему судьбой срок и по-прежнему работал по 16–18 часов.

В июне 1925 года Дзержинский посетил Волховстрой. Вместе с начальником строительства Графтио обошел стройку. Он внимательно выслушивал сообщения руководителей, беседовал с рабочими, рекомендовал им учиться монтажу турбин у шведских специалистов, чтобы затем самим управлять электростанцией.

Возвратившись в кабинет Графтио, Феликс Эдмундович сказал:

— Знаете, Генрих Осипович, доктора запретили мне даже на третий этаж подниматься, а сколько я исходил здесь, сами видели, и ничего… Воздух стройки полезен!

10

— Мы ведь, Зиновьев, не шутки шутим, а должны сохранить во что бы то ни стало единство нашей партии. И единство партии должно быть сохранено, оно должно быть свято для всех нас не формально, как вы пытаетесь предлагать и доказывать, а по существу, — говорил Дзержинский, обращаясь к лидеру «новой оппозиции», выступившей на XIV партийном съезде со своей «особой» платформой.

Зиновьев в то время возглавлял Ленинградскую партийную организацию. ЦК ВКП(б) направил в Ленинград для разъяснений решений съезда и антипартийной деятельности «новой оппозиции» группу членов ЦК — Андреева, Дзержинского, Калинина, Кирова.

Чрезвычайная конференция ленинградских коммунистов единодушно одобрила итоги XIV партийного съезда, отстранила Зиновьева и его единомышленников и избрала новый губернский комитет во главе с Сергеем Мироновичем Кировым.

Очень скоро «новая оппозиция» нашла общий язык в Троцким. В апреле 1926 года Пленум Центрального Комитета вновь обсуждал вопросы хозяйственного строительства. Троцкий и Каменев, которые совсем недавно выдвигали лозунг «Реже шаг!», неожиданно сделали новый крутой поворот и начали обвинять ЦК в том, что он слишком медленно ведет дело индустриализации. Они настаивали на совершенно нереальном ускорении темпов развития промышленности за счет выкачки денег из деревни. Собственно говоря, ничего нового в этих предложениях не было. Старая троцкистская позиция.

— В тех речах, с которыми здесь выступали Каменев и Троцкий, — говорил Дзержинский на Пленуме, — совершенно ясно и определенно нащупывалась почва для создания новой платформы, которая привела бы к замене не так давно выдвинутого партией лозунга «липом к деревне» лозунгом «кулаком к деревне». Те речи, которые здесь говорились ими, метод искания ими средств, постановка ими вопроса, откуда взять средства для индустриализации страны, — все это клонилось к тому, что надо обобрать мужика…

Если послушать вас, Каменев и Троцкий, то у вас как будто тут нет союза рабочих и крестьян, вы не видите этого союза как основу Советской власти, при диктатуре пролетариата. И поэтому этот совершенно ошибочный политический уклон может быть и для нашей промышленности, и для всей Советской власти убийственным.

Пленум отверг предложения оппозиции и одобрил курс, проводимый Центральным Комитетом и Политбюро.

Вопреки решениям XIV съезда партии оппозиция продолжала свою раскольническую деятельность. Она прибегла к таким приемам и методам борьбы, которые июльский объединенный Пленум ЦК и ЦКК квалифицировал как «небывалые» и «неслыханные» в жизни партии. Устройство нелегальных, конспиративных собраний, направление своих агентов в другие партийные организации с целью создания там подпольных фракционных групп, распространение среди местных организаций, помимо ЦК, тенденциозно подобранных секретных документов — такова была обстановка и накал борьбы внутри партии к моменту созыва июльского объединенного Пленума ЦК и ЦКК.

Феликс Эдмундович тщательно готовился к Пленуму. Линия ЦК должна быть подкреплена точными цифрами и данными, и это должен сделать он, Председатель ВСНХ. Мешает проклятая астма. Днями он перенес два сердечных приступа, но никому не сказал об этом. Опасался, как бы врачи не запретили выступать. Только записал для памяти в своем блокноте, чтобы уже после Пленума поговорить с ними.

А тут еще переворот в Польше. 13 мая 1926 года Пилсудский снова пришел к власти. Пилсудского поддерживают Англия и США. В ОГПУ поступили сведения о намерении английского генерального штаба с помощью Польши и других граничащих с СССР буржуазных государств организовать широкую диверсионную работу на советских промышленных предприятиях. Органы ГПУ уже задержали нескольких диверсантов, направлявшихся с такими заданиями в районы «Грознефти», Донбасса, Тулы. Участились пожары и взрывы на предприятиях, отмечалось усиление шпионажа.

Все это говорило о возрастании опасности прямого военного нападения на СССР. Надо принимать срочные, безотлагательные меры. Сразу же после переворота Пилсудского Дзержинский ставит перед ОГПУ задачу «все свои силы направить на подготовку к обороне» и намечает практические меры: вести энергичную борьбу с польской агентурой, петлюровскими и белогвардейскими бандами, с влиянием ксендзов, усилить пограничную охрану и разведку в пограничных местностях.

20 мая Дзержинский представил в комиссию обороны при Политбюро ЦК ВКП(б) доклад «О современном состоянии заводов военной промышленности».

11 июля Дзержинский сообщает в ЦК о подготовке Польши к нападению на СССР и оживлении деятельности белогвардейцев в Прибалтике и против Кавказа.

Он предлагает проверить состояние Красной Армии, обсудив этот вопрос в комиссии обороны.

Вместе с наркомом иностранных дел Чичериным они входят с предложением, чтобы Пленум ЦК заслушал информацию о внешнем положении СССР в связи с агрессивной политикой Польши и Англии.

В воскресенье, за два дня до своего выступления на Пленуме, Дзержинский до поздней ночи работал в ОГПУ. На следующий день выступил с речью на заседании Президиума ВСНХ о контрольных цифрах промышленности на 1926/27 год. Вернулся домой в 3 часа ночи страшно усталый.

Настало утро 20 июля 1926 года. Тошнота, признак сосудистого криза, подступает к горлу. Но на сегодня назначено его выступление. Надо преодолеть слабость и ехать. И Феликс Эдмундович, так и не позавтракав, отправился в ОГПУ, а затем в Кремль на очередное заседание Пленума.

Дзержинский занял место рядом с Микояном, достал блокнот и приготовился слушать доклад Каменева о хлебозаготовках. Каменев теперь народный комиссар внешней и внутренней торговли и отвечает за это дело. Вскоре карандаш в руках Дзержинского забегал по блокноту. Подбор экономических расчетов Каменев делает в духе концепции «новой оппозиции», пугает огромными прибылями частника, да к тому же обнаруживает полное незнание и непонимание вопроса, путая валовую прибыль с чистой прибылью. Придется в своем выступлении показать всю несостоятельность его выкладок.

— Слово предоставляется товарищу Пятакову, — слышится голос председательствующего.

Анастас Иванович Микоян видит удивление на лице Дзержинского.

— Странно, — говорит он, — Пятаков мой заместитель, а даже не поставил в известность о своем намерении выступить!

Пятаков говорил долго. Оперируя взятыми в ВСНХ данными, пытался доказать, что деревня богатеет чрезмерно, что партия задерживает развитие промышленности. Пятаков потребовал повышения оптовых цен, усиления налогового обложения деревни, уменьшения расходов бюджета на все нужды, чтобы за счет всего этого увеличить вложения в основной капитал промышленности.

Лицо Дзержинского покрывается пятнами.

— Феликс Эдмундович, не надо так волноваться. Ну кто не знает, что Пятаков троцкист, — говорит Микоян, видя, как нервничает Дзержинский.

— Пятаков мой заместитель. Фактически он делает содоклад. От чьего имени, спрашивается? От ВСНХ? Как же так, не предупредив даже, выступает с антипартийной программой? Не знаю, как вы это расцениваете, а я рассматриваю как вероломство. Если уж драться между собой, то соблюдая все правила борьбы…

В таком взвинченном состоянии Дзержинский поднялся на трибуну.

— Товарищи, я должен сказать, что в докладе Каменева и в дополнении к этому докладу Пятакова я поражен в величайшей степени тем обстоятельством, что один из них, будучи наркомторгом… а другой заместителем Председателя Высшего Совета Народного Хозяйства, проявили полное незнание и незнакомство с теми вопросами, о которых они здесь трактовали, — так он начал свою речь. А затем блестяще доказал это свое утверждение цифрами и данными, многие из которых знал наизусть или приводил, бросая лишь мимолетный взгляд на свои записи. Каменев, Пятаков, Троцкий все время перебивали его репликами, не давали говорить. После одной из таких реплик Дзержинский решил Пятакова осадить:

— Пятаков свое невежество уже обнаружил, и поэтому ему позволительно кричать.

— А вы всегда пользовались молчанием, товарищ Дзержинский? — с места выкрикнул Троцкий.

Дзержинский даже не обернулся в его сторону.

— Вы — свидетели уже не один день, как меньшинство желает вывести из равновесия большинство, — сказал он, обратившись к собранию, — и я не буду на такие реплики обращать внимания, ибо чем мы больше обращаем внимание на эти выходки, тем больше мы этим даем возможность оппозиции нашу деловую работу дезорганизовывать.

— Верно! Правильно! — поддержали его голоса из зала.

Но выкрики со стороны оппозиции продолжаются. Сторонники большинства тоже не остаются в долгу. Перекрывая общий шум, Дзержинский продолжает. Он приводит цифры, разбивающие в прах построения Каменева и Пятакова. Цифры эти свидетельствуют и об отличном знании Дзержинским дела, которое совсем недавно поручила ему партия. Он говорит:

— И тут выступает на смену программа Пятакова, бессмысленная, антисоветская, антирабочая программа ва повышение отпускных цен.

Впервые программа оппозиции названа антисоветской. На некоторое время зал стихает, затем шум усиливается; стенографистки уже не в состоянии улавливать и фиксировать отдельные реплики. Председатель объявляет, что время Дзержинского истекло. Дзержинский просит еще 10–15 минут.

— Не ограничивать! — требует зал.

Слышна реплика Каменева:

— Вы четыре года нарком, а я только несколько месяцев!

— А вы будете 44 года — и никуда не годны, — под общий смех отвечает Дзержинский, — потому что вы занимаетесь политиканством, а не работой. А вы знаете отлично, моя сила заключается в чем? Я не щажу себя, Каменев, никогда!

Голоса с мест:

— Правильно!

— И поэтому вы здесь все меня любите, потому что вы мне верите, — вновь обратился к залу Дзержинский. — Я никогда не кривлю своей душой; если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них. Мне одному справиться трудно, поэтому я прошу у вас помощи…

Дзержинский побледнел. Капельки пота поползли по лбу. Он почувствовал страшную слабость и головокружение, но, собрав последние силы, твердым голосом, прозвучавшим почти торжественно, закончил речь:

— …Вы видите, что именно все те данные и все те доводы, которые здесь приводила наша оппозиция, основаны не на фактических данных, а на желании во что бы то ни стало помешать той творческой работе, которую Политбюро и Пленум ведут.

Феликс Эдмундович сошел с трибуны под аплодисменты. Сел на свое место. Грудь распирала тупая боль. Он еще пытался слушать других ораторов, волновался, но вскоре почувствовал себя совсем плохо. Товарищи помогли выйти из зала, уложили на диван в одной из соседних комнат. Пришел врач, сделал укол камфары, дал ландышевых капель…

Феликс Эдмундович лежал и вспоминал слова старенького доктора из Сухуми: «Вас хватит не более чем на два-три года, если не будете лечиться и соблюдать режим». Это было в 1922 году. Неужели пришел срок? «Нет, — упрямо подумал Дзержинский, — мы еще поборемся», и когда немного отлегло, встал и направился домой.

Открылась дверь, и в квартиру вошел Феликс. Он был смертельно бледен и двигался медленно, с трудом. За ним Беленький и его секретарь по ВСНХ Реденс. Феликс Эдмундович крепко пожал руку Софье Сигизмундовне и молча направился в спальню.

— Я сам, — сказал он, когда Софья Сигизмундовна попыталась пройти вперед, чтобы приготовить постель.

Он упал без сознания между двумя кроватями. Беленький и Реденс подняли его и уложили на кровать. Прибежавший сосед по квартире старый товарищ Адольф Варский вызвал врача. Врач явился почти немедленно, но было уже поздно. Привычным движением доктор достал часы, щелкнул крышкой.

— Феликс Эдмундович Дзержинский умер в 16 часов 40 минут.

На вечернем заседании члены ЦК и ЦКК приняли обращение:

Ко всем членам партии, рабочим, трудящимся, к Красной Армии и Флоту Товарищи!

Сегодня партию постиг новый тяжкий удар. Скоропостижно скончался от разрыва сердца т. Дзержинский, гроза буржуазии, верный рыцарь пролетариата, благороднейший борец коммунистической революции, неутомимый строитель нашей промышленности, вечный труженик и бесстрашный солдат великих боев.

Товарищ Дзержинский умер внезапно, придя домой после своей речи — как всегда, страстной — на Пленуме Центрального Комитета. Его больное, вконец перетруженное сердце отказалось работать, и смерть сразила его мгновенно. Славная смерть на передовом посту!

Наша партия в лице товарища Дзержинского теряет одного из самых выдающихся и самых героических своих вождей. В застенках царской России, в сибирской ссылке, в нескончаемо долгие годы каторжной тюрьмы, в кандалах и на свободе, в подполье и на государственном посту, в ЧК и на строительной работе — всегда, везде, всюду Феликс Дзержинский был на передовой линии огня. Он строил с беззаветным героизмом пролетарскую партию Польши и Литвы, в самые ужасные годы был неустрашимым подпольным революционером, и как только великая революция расковала его кандалы, сразу стал в боевую большевистскую шеренгу. Герой Октябрьского восстания п один из его руководителей, Дзержинский вскоре стал на самый тяжелый и мучительно трудный пост. Под его руководством отражала ЧК натиски врагов. В самые тяжелые времена, времена бесконечных заговоров и контрреволюционных восстаний, когда советская земля пылала в огне и кровавое кольцо врагов окружало бившихся за свое освобождение пролетариев, Дзержинский проявлял нечеловеческую энергию, дни и ночи, ночи и дни без сна, без еды, без малейшего отдыха работал на своем сторожевом посту. Ненавидимый врагами рабочих, он пользовался громадным уважением даже среди них. Его рыцарская фигура, его личная отвага, его глубочайшая принципиальность, его прямота, его исключительное благородство создали ему громадный авторитет. Его заслуги громадны. Переоценить их нельзя.

Но вот кончилось время гражданских боев. И Дзержинский посылается на новую передовую позицию. Он собирается в поход против разрухи, с нечеловеческой энергией борется за наш транспорт, а потом за нашу промышленность. «Мирная полоса», которая для других стала временем отдыха, для Дзержинского этого отдыха не дала. И теперь он работал и днем и ночью. И теперь он не знал «праздников». И теперь он все силы своей личности, своего огромного темперамента, своего ума и своей воли отдавал делу, за которое сражался всю жизнь. Его дело было прекрасно. Прекрасной была его замечательная жизнь. Прекрасна его смерть на боевом посту.

Мы склоняем свои боевые знамена над твоим телом, бесстрашный наш друг! Мы призываем всех трудящихся, всех пролетариев отдать свой последний долг бойцу, имя которого незабвенно, дело которого завоюет мир.

Да здравствует коммунизм!

Да здравствует наша партия!

Центральный Комитет ВКП(б)

Центральная Контрольная Комиссия ВКП(б)