30

Острая боль пронзила ее так внезапно, что у Сары подкосились ноги. Она оперлась на кухонный стол, глубоко дыша и ожидая, пока пройдет схватка. Потом спокойно домыла посуду, пошла в спальню и упаковала сумку. Из суеверного страха, что ребенок может родиться раньше времени, она не стала заранее укладывать вещи, которые могли ей понадобиться. Но сейчас оставалось всего лишь три дня до назначенного срока родов, и Сара была рада, что на этот раз ей удалось справиться с беременностью без проблем и осложнений.

Она чуть-чуть подкрасилась и пошла вниз, чтобы предупредить Терезу и передать Эльзу под ее опеку.

Романо работал за домом вместе с Энцо. Пескоструйной машиной они очищали старые mattoni от остатков краски и цемента.

– Пора, – сказала она Романо. – Поедем в Монтеварки, в больницу.

Романо побледнел и уронил на землю все, что держал в руках. Энцо по-дружески похлопал его по плечу.

– Ничего, справитесь. Каждый день рождаются тысячи здоровых детей, почему бы вашему не быть одним из них? У вас родится чудесный ребенок, я в этом абсолютно уверен.

Энцо обнял Романо и Сару на прощание и проводил их до машины. Тереза, перебирая четки, стояла перед домом. Саре показалось, что она молится быстрее, чем обычно. Но, возможно, ей это только показалось, потому что Тереза дрожала всем телом и у нее были слезы на глазах, когда они уезжали.

– Мать очень растрогалась, – сказал Романо, когда они ехали вниз по извилистой дороге. – Этого я никак не ожидал. Когда родится ребенок, то да, но сейчас…

Сара воздержалась от комментариев. Она, в отличие от Романо, опасалась, что предубеждение Терезы станет сильнее, когда все внимание семьи будет приковано к ребенку и Тереза отодвинется на задний план еще дальше.

Между Бучине и Леване им пришлось ехать за седельным тягачом, и у них не было никаких шансов обогнать его. Сара больше не разговаривала. Она закрыла глаза и глубоко дышала, чтобы выдержать схватки, которые следовали все чаще. Романо бросило в пот.

– Accidenti! Madonna mia! Vai! – кричал он и бил рукой по рулю. – Что за stronzo! Maledetto! Я сейчас с ума сойду! Как ты, Сара?

– Все хорошо. Не волнуйся.

– Porcamiseria! Madonna, aiuta!

Романо сигналил как сумасшедший, но на водителя тягача это не произвело ни малейшего впечатления.

– Не обгоняй, Романо! Езжай осторожно. Лучше мы приедем в больницу на десять минут позже, чем не приедем никогда.

– Si, si,si, carissima. Да, дорогая. Я знаю.

Сара никогда не видела Романо таким взбудораженным и любила его за это еще больше.

Через двадцать минут Романо, взвизгнув тормозами, остановил машину перед больницей в Монтеварки. Схватки повторялись уже каждые две с половиной минуты, и Сару сразу же повезли в родильный зал. Романо был рядом, держал ее за руку и вытирал ей пот со лба, когда ее лицо искажалось от боли.

– Ты справишься, amore. Sto qui. Я с тобой.

Он никогда еще не был ей так близок.

Врач, стоя перед ее раздвинутыми ногами, вынул из нее маленький окровавленный и измазанный слизью комок плоти. Романо захотелось, чтобы врач и акушерка убрались на край света и наконец дали ему побыть с Сарой наедине.

Акушерка схватила ребенка за ножки и подняла вверх.

– Это мальчик, – сказала она. – Прекрасный парень, а вот если бы он сейчас еще и закричал…

Но малыш издавал лишь какие-то булькающие и хрипящие звуки.

Акушерка бросилась к столику, засунула ребенку в рот шланг и отсосала слизь. Младенец начал кричать. Сначала тихо и робко, потом несколько громче. Но его крик был приятнее любой мелодии.

– И то хорошо, – довольно сказала акушерка и положила крохотного младенца Саре на живот. Маленькое тельце почти исчезло под пальцами Сары, которые нежно гладили хрупкую спинку. Романо поцеловал ее.

«Oh, Dio, – мысленно молился он, – я благодарю тебя. Я так благодарен тебе. Madonna mia, grazie per tutto!»

 

31

Такой необычно теплой и прекрасной осени еще никогда не было. По крайней мере, на памяти жителей Монтеварки. А они помнили все, как минимум, на два поколения назад.

Оводы в эти теплые дни, как кара небесная, тучами сидели на крышах домов, на кустах и деревьях и нападали на каждого, кто решался выйти в лес или в поле.

Эльза, как и каждый день в послеполуденное время, везла в коляске через городок своего маленького брата, которого родители назвали Эдуардо. Эдуардо звали деда Романо, который погиб во время сбора оливок, когда Романо было десять лет. Он упал с дерева и сорвался в ущелье, где его нашли через два часа с переломанным позвоночником. Романо любил своего деда и был счастлив, что его сын носит имя Эдуардо.

Эльза боялась оводов. Ее ноги покрывали бесчисленные толстые зудящие волдыри, из которых сочились сукровица и гной и которые не заживали добрые две недели. Она ненавидела прогулки с Эди и ненавидела Эди, который с момента своего рождения стал центром мира в доме Симонетти. Каждый его вздох был под наблюдением и контролем, ему ничего не нужно было делать – просто быть здесь и спать. Он сам по себе был сенсацией. И он с каждым днем все больше и больше действовал Эльзе на нервы.

Эльзе исполнилось пять лет. Она могла уже свободно говорить по-итальянски и умножать двадцать семь на шестьдесят пять, знала, что девятнадцать умножить на девятнадцать будет триста шестьдесят один и могла в уме разделить четырнадцать тысяч семьсот восемьдесят девять на двадцать три, что не удавалось никому в их семье. Она считала без ошибок и быстрее, чем жена пекаря в Амбре, где она по субботам покупала panе и panini, пироги и кексы. Когда она оказывалась в мясной лавке, то быстрее, чем срабатывал кассовый аппарат, говорила продавщице, что при цене восемнадцать тысяч шестьсот лир за килограмм двести сорок пять граммов prosciutto crudo стоили четыре тысячи пятьсот десять лир. Но это никого не интересовало. Эльза больше не была чудом семьи, им стал Эди. Просто потому, что он был.

Если Эльза в младенчестве кричала почти беспрерывно, то Эди не плакал почти никогда. Он тихо лежал в своей кроватке, довольный собой и окружающим миром.

– Все дело в том, что он – дитя любви, – гордо сказала как-то Сара. – Такие дети от природы счастливее.

Эта фраза, словно выжженная огнем, запечатлелась в душе Эльзы.

Когда родители или дедушка с бабушкой находились поблизости, она целовала брата в лобик и нежно щекотала его ножки, пока он не начинал дрыгать ими и булькать от удовольствия. Когда она оставалась с ним одна, то больно щипала его за лодыжки или за щеки, а пеленая, дергала за маленький пенис, пока ребенок не начинал кричать.

Но этого никто не замечал.

Эльза толкала детскую коляску по Монтефиере. Оводы сотнями кружились вокруг нее, садились ей на спину, на ноги, влетали в ее волосы и с громким жужжанием бились о ее лицо. Отбиваться от них не было толку, их было слишком много. Эльза чувствовала, как эти твари кусали ее.

А в это время Эди благополучно лежал под противомоскитной сеткой, натянутой над коляской. По сетке ползали бесчисленные оводы и искали, как забраться внутрь.

Когда Эльза заметила, что ее уже не видно из дома родителей, то отбросила сетку в сторону.

Уже через несколько минут оводы сидели на голых руках и ногах Эди, на котором были только пеленка и тонкая распашонка. Эди кричал, а Эльза старалась успокоить его ласковыми словами, которые слышал в селе каждый, кто сидел в тени на площади или под фикусами у себя в саду. «Какая у него любящая сестра!» – думали люди и дружелюбно махали ей руками.

Вечером Эди кричал невыносимо громко и долго. «Дитя любви…» – подумала Эльза, и его рев звучал в ее ушах музыкой.

Сара и Романо повезли Эди в Pronto Soccorso , где ему смазали многочисленные укусы охлаждающей мазью и сделали укол кальция.

– Разве на коляске не было противомоскитной сетки? – спросил Романо.

– Как же, конечно, была. Ума не приложу, откуда на нем столько укусов.

Романо больше вопросов не задавал.

 

32

Был летний праздник семьи Бенедетти в июне тысяча девятьсот девяностого года, два с половиной года спустя после приезда Романо и Сары в Италию, когда начали происходить таинственные вещи.

Фредерико Бенедетти был аристократом из Палермо, который вместе со своей третьей женой Лизой удалился в уединение тосканских гор и лесов, чтобы заниматься охотой и наслаждаться жизнью. Его усадьба была окружена забором и охранялась злобными сторожевыми собаками, но один раз в году Фредерико открывал ворота поместья, чтобы провести летний праздник, на который приглашал тех жителей из окружающих сел, Монтефиеры, Амбры, даже из городков Дуддовы и Ченнины, с кем хотя бы бегло соприкасался в течение этого времени.

Фредерико пригласил всю семью Симонетти, но Тереза осталась дома. Она изъявила готовность присмотреть за Эльзой и почти уже двухлетним Эди, который целыми днями предавался играм и так уставал, что после ужина и сказки на ночь чаще всего уже блаженно спал.

Поскольку до дома семьи Бенедетти можно было добраться лишь по каменистой, крутой и частично топкой грунтовой дороге, по которой на обычном легковом автомобиле проехать невозможно, Романо на своем просторном внедорожнике взялся перевозить тех жителей Монтефиеры, у кого не было «фиата» или хотя бы небольшого джипа.

Траттория в этот день была закрыта: когда Бенедетти устраивал у себя праздник, в ней почти не было посетителей. Сара ждала дома. Она хотела поехать с Романо последней, когда он уже отвезет остальных гостей.

Было без четверти девять, когда Романо, Энцо и Сара приехали в Монте Кальма.

Фредерико Бенедетти уже произнес приветственную речь, которая каждый год звучала одинаково, и сделал знак обслуживающему персоналу, чтобы подавали первое блюдо, состоявшее из crostini с печеночным паштетом, грибным кремом, кусочками помидоров и соуса с пряными травами.

Гости сидели за столами, открывались первые бутылки красного вина, когда появилась Сара в сопровождении Романо и Энцо. Примерно в пяти метрах от столов она на секунду остановилась, смахнула шелковистые мягкие волосы со лба и улыбнулась.

И все посмотрели на нее. На какой-то момент все, казалось, перестали есть и замерли, потому что такая красавица не появлялась на летнем празднике в Вальдамбре с незапамятных времен.

Во время беременности и в следующие месяцы Сара редко показывалась среди людей, Романо почти все покупки делал сам, да и Саре было неинтересно ходить по барам лишь для того, чтобы выпить чашечку эспрессо. Она довольствовалась тем, что скрывала свое все более округлявшееся тело дома, училась у Энцо итальянскому языку и помогала Эльзе, которая буквально проглатывала все интересное, причем неважно на каком языке. А когда родился Эди, она посчитала, что ее важнейшая задача – забота о нем.

Так что многие в Монтефиере до сих пор видели Сару только мельком, а большинство гостей из Амбры или окрестных сел вообще ее не знали.

Ее появление в Монте Кальма стало настоящей сенсацией. Роберта Стокки сидела рядом со своим сыном Рико и как раз перекладывала на его тарелку кростини с печеночным паштетом, который не любила, когда увидела подходившую к ним Сару Симонетти и почти одновременно почувствовала, как напряглось тело Рико. Роберта успокаивающе положила руку на колено сына и легонько сжала его. Она могла считать себя счастливой, ведь у нее такой прекрасный сын.

Рико уже исполнилось тридцать четыре года. Он все еще не нашел себе жену и жил вместе с матерью в покрашенном в белый цвет доме на развилке дороги на Ченнину. Участок земли там был неудобным, каменистым и требовал очень много ухода, как любила подчеркивать Роберта. Рико жил в задней части дома, где в его распоряжении находились комната и маленькая душевая, а кухня ему была не нужна – так считала Роберта, она ведь все равно готовила на двоих. Рико работал санитаром в больнице Сан Джованни. Он был грузным, неуклюжим, зато добродушным и терпеливым, и мог одним нажатием своих мясистых пальцев успокоить любого нервного пациента. Зачастую он работал в ночную смену и тогда выходил из дому в три часа дня и возвращался только около полуночи. Иногда, если не хотелось спать, Роберта ждала его и за компанию недолго смотрела с ним телевизор, но в это время он никогда не был особенно разговорчивым. Каждое утро ровно в шесть он вставал, в шесть тридцать ехал в больницу, в шестнадцать тридцать возвращался домой. Потом он работал в саду, ремонтировал дом или ехал в Монтеварки в супермаркет, чтобы сделать покупки на неделю. Время от времени он отвозил Роберту в Леване к парикмахеру и терпеливо ждал два часа, пока она будет готова.

Он был чертовски хорошим мальчиком, страховым полисом жизни и старости Роберты. Она была абсолютно уверена, что ей не придется умирать в одиночестве.

Роберта сразу же заметила, как Рико уставился на Сару, чуть ли не молился на нее на глазах у всех, хотя совершенно точно знал, что у него нет никаких шансов, ведь она была женой Романо Симонетти.

Сара легкой походкой подошла к накрытым столам. Она двигалась, словно артистка, которая в следующий же момент может сесть на шпагат и коснуться губами своих коленей. Мужчины не отрываясь смотрели на нее. И женщины моментально засекли, куда смотрят их мужья.

Прежде всего, ее одежда… Вот от чего у всех захватило дух. На Саре были белые узкие брюки и короткая, плотно облегающая голубая блузка, которая отсвечивала серебряным сиянием при каждом ее движении. Но не блузка свела с ума мужчин, и не распущенные светлые волосы Сары, а ее почти прозрачные брюки, не оставлявшие ни капли сомнения в том, что под ними ничего не было. Она выставляла свою легко угадываемую наготу на всеобщее обозрение, и жители Вальдамбры зачарованно смотрели на нее.

Во время подачи следующих блюд Рико сидел красный как рак, чувствуя близость Сары, сидевшей наискось от него и улыбавшейся, когда он случайно встречал ее взгляд. Он смущенно ковырял вилкой в тарелке, в горле у него пересохло, и при каждом глотке Рико боялся, что подавится. Ему было все равно, что он накалывал на вилку – утку, перепелку или говядину, он не чувствовал их вкуса, хотя в его жизни вообще-то не было ничего лучшего, чем вкусная и обильная еда. В присутствии Сары он чувствовал себя совсем беспомощным, и ему не удалось обменяться с ней хотя бы одной фразой.

После застолья начала играть музыкальная группа из четырех человек. Гости не заставили долго себя упрашивать и вышли на террасу, служившую танцплощадкой. Романо танцевал с женой. Завистливые взгляды мужчин будили в нем гордость, и он чувствовал себя почти счастливым. Больше всего ему хотелось прямо сейчас уехать с Сарой домой или хотя бы запретить ей танцевать с другими и выставлять себя на всеобщее обозрение, но это было невозможно. Сара просто расцвела. Она от души наслаждалась праздником и танцевала без перерыва.

Не обращая внимания на укоризненный взгляд матери, Рико выпил три рюмки граппы одну за одной, спотыкаясь, подошел к Саре и поклонился.

– Вы доставите мне радость потанцевать с вами? – с трудом произнес он, и Сара улыбнулась.

– Конечно, и с большим удовольствием, – ответила она и пошла с ним на танцплощадку.

Рико танцевал, как медведь на горящих углях. Ему было трудно координировать движения, и, когда зазвучала песня на простой ритм в четыре четверти, Сара притянула его к себе. С последовательностью движений Рико еще мог справиться, но не с близостью Сары.

Его бросило в пот.

Роберта не спускала с танцующей пары глаз. Она покрылась гусиной кожей, ее знобило, хотя ночь была необычайно теплой. На секунду взгляд Роберты встретился со взглядом синьоры. У Сары был довольный и сытый взгляд хищницы, поймавшей добычу.

– Отвези меня домой, – потребовала Роберта, когда Рико вернулся к столу. – У меня ужасно разболелась голова.

Рико молча кивнул, бросил на Сару разочарованный взгляд, потому что с удовольствием потанцевал бы еще, и повез мать в Ченнину на своем маленьком джипе «сузуки», на котором обычно ездил в лес на охоту.

Дома Роберта предупредила сына, что нужно позвонить в «скорую помощь», если ей станет хуже.

– Побудь со мной, – причитала она, – у меня раскалывается голова. Рикки, ты представляешь, какая это боль?

Рико вскипятил чай, уложил мать в постель и держал за руку, пока она не уснула. И хотя его грызла совесть, поехал снова на праздник. В надежде на еще один танец с Сарой.

Когда он вернулся, танцевали всего несколько пар. Сары нигде не было видно. Рико уселся за один из столов и начал пить. Одну рюмку граппы за другой.

Через полчаса он забыл о матери, забыл, что у него лишний вес, что, несмотря на то что ему всего тридцать четыре года, у него начали выпадать волосы и уже образовались глубокие залысины. Он забыл, что еще не провел ни одной ночи с женщиной, только однажды в церкви Сан Антонио в Лоро Куифенна возле двери ризницы залез в блузку Кароле, дочке дьячка, и получил болезненный удар ногой в пах. С тех пор он не делал подобных попыток. Когда время от времени мать отправлялась на обед к подругам, он смотрел порнофильмы, которые брал напрокат в маленькой грязной видеотеке в Ареццо, где его никто не знал. Так он знакомился с таинственным миром, который был ему чужд и в котором искать ему было нечего.

И вот теперь он сидел на скамейке за одним из больших деревянных столов, за которыми всего пару часов назад пировали гости, и эта женщина подошла к нему. Улыбка Сары, когда она села рядом с ним, скорее напоминала ухмылку. Она придвинулась к Рико так близко, что ее бедро прижалось к его бедру, хотя кроме них на длинной скамье больше никто не сидел.

– А мне нальешь? – спросила она и посмотрела на бутылку граппы, стоявшую перед Рико.

Он кивнул, взял из горки посуды чистую рюмку и налил ей граппы. Себе он тоже налил порцию, хотя знал, что ему уже давно достаточно и что завтра придется работать с головной болью.

Сара взяла свою рюмку, подмигнула и выпила за его здоровье. Он смотрел на ее длинные тонкие пальцы, на покрытые светло-розовым лаком ногти, которые подчеркивали нежность ее кожи, и думал, сколько же ей может быть лет.

– Мне ужасно жарко, – сказала она. – Это от танцев. Рико кивнул и решил, что надо быть полюбезнее. Но только уставился на ее брови и не знал, что сказать.

– Меня зовут Сара, – сказала она после долгой паузы. – А тебя?

– Рико, – выдохнул он. – Рико Стоки.

К ним подошел Энцо и улыбнулся Саре.

– А где Романо? – спросил он. – Я не видел его уже целую вечность.

– Он развозит людей по домам. А жаль… Он не может насладиться праздником, потому что все время сидит в машине.

Энцо кивнул и пошел к другим гостям.

– Мы, мой муж и я, владельцы траттории в Монтефиере. – Она снова взяла нить разговора в свои руки.

– Я знаю, – робко улыбнулся Рико.

– Странно. Я ни разу не видела тебя в Монтефиере.

– Может быть. Я нечасто там бываю. Собственно, почти никогда. Но я знаю, кто ты. – Он уставился на скатерть и рисовал круги вокруг своей рюмки. – Думаю, каждый знает.

Почти незаметно для Рико и совсем незаметно для остальных гостей она положила руку на его бедро, словно это было само собой разумеющимся и делала она это уже тысячу раз.

Рико вздрогнул. Нежная рука, которая легко, как перышко, лежала на его ноге, жгла его, словно огонь.

– А где ты работаешь? – спросила она и стала медленно водить рукой по его бедру.

Словно укол пронзил его тело, и он не понял, было это вожделением или болью. У него закружилась голова. Ему стало так жарко, что, казалось, он стоит посреди пламени.

– Я санитар в больнице Сан Джованни, – выдохнул он, стараясь не утратить рассудок.

– Фантастика! Я в восторге от санитаров.

Ее пальцы начали едва заметную игру на его бедре. Они постукивали и кружились с такой легкостью, что Рико не знал, происходит это в действительности или он сейчас проснется и попадет в реальность своей комнаты.

– Идем! – Сара убрала руку и встала. – Идем!

Он последовал за ней.

Энцо видел, как они поднялись на земляной вал за домом, а потом исчезли в темном лесу.

Часом спустя, когда Романо отвез большинство гостей к их машинам, оставленным в лесу или на стоянке в Монтефиере, и вернулся на праздник, за столами сидели только Бенедетти и отдельные гости, пьющие очередной «самый последний» тост. Среди них была Сара, очень тихая и выглядевшая усталой. Рико уже не было. Его машина, без труда поднимавшаяся на гору, исчезла, и никто не видел, как он уехал. С семьей Бенедетти он не попрощался.

Энцо сидел за столом, мял в руках пустые пластиковые стаканчики, а потом рвал их на тонкие полоски, так что они напоминали пальмы для декорации стола.

Романо сел рядом с Сарой и положил руку ей на плечо.

– Извини, что так надолго оставил тебя одну, но я должен был оказать услугу старому Бенедетти. Кто знает, может, и мне когда-нибудь понадобится его помощь.

Сара улыбнулась и прикоснулась к щеке Романо кончиками пальцев.

– Нет проблем. Не беспокойся. Я хорошо развлеклась.

– Я только выпью маленькую рюмку грапполино, а потом уедем. Согласна?

Сара лишь кивнула.

«Она, наверное, устала, – подумал Романо, – устала до смерти».

Через десять минут Романо, Сара и Энцо уже ехали домой. Сара молчала. На повороте на Монтефиеру, где-то метров через десять после большой опоры линии электропередач, она тихо сказала:

– Это был чудесный вечер.

Романо положил руку на колено Сары и поехал медленнее. У него было такое чувство, что он каким-то образом причастен к тому, что она счастлива. Может быть, лишь потому, что он в хороших отношениях с Бенедетти и его всегда приглашают на эти праздники.

– Ты была самой прекрасной!

Сара засмеялась и ничего не ответила.

– Я люблю тебя больше всех на свете, – сказал он. – И я уверен, что у нас с тобой в Италии прекрасное будущее.

Сара благодарно пожала руку Романо.

Энцо сидел на заднем сиденье и слышал каждое слово. И не ночной холод, не усталость стали причиной того, что его бросило в дрожь.

 

33

На следующий день после летнего праздника Рико не пошел на работу. Он лежал в кровати как мертвый и не мог шевельнуться. Ему казалось, что если он хотя бы попытается сесть, то череп у него взорвется.

Около двенадцати в комнату зашла мать.

– Бедный мой мальчик… – сказала она, села на кровать и положила ему руку на лоб. – Тебе плохо?

Рико едва заметно кивнул.

– Я не знал, что бывает такая страшная головная боль, – прошептал он, не открывая глаз.

Роберта воздержалась от каких-либо комментариев, положила ему мокрое холодное полотенце на лоб, влила в него две порции аспирина и поставила рядом с кроватью ведро. На всякий случай. Через два часа она принесла ему горячий соленый бульон, который Рико с благодарностью шумно выпил. К вечеру он уже был в состоянии самостоятельно сесть.

Постепенно к нему возвращались воспоминания. Воспоминания, которым он не мог поверить. Все было нереальным, словно сон.

Поздним вечером он выпил еще чашку бульона, после чего уснул глубоким спокойным сном без сновидений.

На следующий день головная боль прошла, зато в памяти стало всплывать все больше и больше подробностей. Подробностей, которые стояли перед глазами так живо, что он едва это выдержал. Он позвонил в больницу и сказал, что заболел.

Мать сердито наблюдала за ним.

– Что с тобой? – допытывалась она. – Все из-за этой шлюхи, из-за этой ведьмы из Монтефиеры, которая вскружила тебе голову?

Она не ждала ответа, она и так знала его.

– Выкинь ее из головы, – сказала она. – У этой сучки есть муж, и она не будет ждать такого, как ты. Можешь быть уверен. К такой ты не подберешься, но это и к лучшему. Нечего валяться тут и распускать сопли. Завтра пойдешь на работу. Баста.

Рико кивнул, вышел из дому и поехал в Монтефиеру.

На нем были слишком широкие застиранные джинсы, обвисавшие на заднице, особенно из-за того, что он носил бумажник в правом заднем кармане. У него было с собой пятьдесят тысяч лир, более чем достаточно для графина вина и обеда.

Когда он зашел на террасу траттории, мужество покинуло его, но он все же сел за столик, откуда открывался фантастический вид на Монте Кальма. Со дня праздника прошло пять дней, а его жизнь стала похожа на надетый наизнанку пуловер.

Но не Сара, улыбаясь, вышла через несколько минут из двери. Это был Романо.

– Рико! – удивленно сказал он. – Каким ветром тебя сюда занесло?

– Я хотел бы что-нибудь съесть, – ответил Рико. – Ты открыл тратторию уже два месяца назад, а я еще ни разу здесь не был…

– Хорошая идея, – улыбнулся Романе – Как видишь, в обеденное время тут пока что мало народу. Вечером дела идут намного лучше. Для начала нужно, чтобы посетители рассказали о траттории, чтобы она была на слуху. А почему ТЫ не взял с собой мать?

– Она чувствует себя не очень хорошо, – поспешно ответил Рико, – поэтому сегодня ничего не приготовила.

Он рассердился на себя за то, что оказался не подготовленным к такому вопросу, хотя мог бы и догадаться, что Романо спросит нечто подобное.

– А что ты хотел бы съесть? У меня как раз готова пара порций fusilli с тунцом и оливками.

– Прекрасно.

– Закуску тоже? Есть mozzarella с помидорами и базиликом.

– Фантастика!

– Вино красное или белое?

– Красное.

– Вода naturale? Или frizzante?

– Naturale.

Романо кивнул:

– Все ясно. А в остальном? Как твои дела? Все в порядке?

– Все tutto bene .

Рико глубоко вздохнул и постарался выглядеть бодрее.

– А у тебя? Как твой маленький сын? У вас же родился сын. Или я ошибаюсь?

– Нет, нет, ты не ошибся. Он настоящее сокровище, скажу я тебе!

Глаза Романо загорелись. Когда он говорил об Эдуардо, то не мог скрыть свою гордость. Поскольку Рико ничего больше не сказал, Романо поправил скатерть и ушел в дом.

«Ты такой хороший человек, – подумал Рико, – а у меня было с твоей женой кое-что. У тебя нет об этом ни малейшего понятия, ты себе, наверное, даже представить такого не можешь. Твоя жена не такая, как ты думаешь. Она совсем другая. И если бы я мог, то все бы повторил с ней. Даже если бы ты меня за это убил».

В этот момент Сара вышла на террасу. На руках у нее был маленький Эдуардо, крепко державшийся за ее длинные светлые волосы.

– Buongiorno , Рико! – улыбаясь, сказала она. – Прекрасно, что ты зашел. Ты знаком с Эди? Ему уже год, девять месяцев и двенадцать дней.

– Какой милый! Он очарователен, – сказал он, не сводя глаз с ее губ.

– Я рада, что ты так говоришь. Но мне нужно вернуться в дом, приготовить Эди поесть. – Она чуть наклонилась и прошептала: – Завтра в пять вечера у старой часовни, если хочешь.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и ушла в дом.

Рико ожидал чего угодно, только не этого. Он принялся постукивать ногой по полу, не замечая этого. «Черт возьми, действительно будет повторение». Такого с ним еще не бывало.

Романо вышел на террасу с моцареллой и напитками, налил Рико вина.

– Сара была здесь…

Рико испугался. Он не знал, что из сказанного на террасе, можно было услышать через открытую дверь в траттории.

– Она показала мне вашего сына. Прекрасный малыш!

– Правда? – Романо просиял. – Хорошо, что ты его увидел. Приятного аппетита!

И он исчез, оставив Рико наедине с закуской.

 

34

Часовня находилась недалеко от Монтефиеры, на краю оливковой рощи. Пешком туда было не больше десяти минут. Часовня уже не использовалась добрых двадцать лет и, соответственно, пришла в запущение. Выбитые окна, дыра в потолке приблизительно с квадратный метр величиной, через которую можно увидеть небо, и трава, которая выросла на полу, там, где недоставало камней, придавали ей вид руины. В часовне больше не было скамеек, алтаря и исповедальни, но сохранился подиум высотой тридцать сантиметров, зрительно отделявший пространство алтаря от прихожан.

Высокий каменный забор с деревянными воротами огибал небольшое заросшее травой и кустарником кладбище, поэтому вход в часовню со стороны улицы не просматривался.

Сара ни разу не видела, чтобы кто-нибудь входил туда, поэтому чувствовала себя относительно уверенно.

Она была уже там, когда Рико ровно в пять часов зашел в часовню. Его мать считала, что он на работе, но он еще на один день сказался больным.

На Саре было облегающее платье в цветочек в пастельных тонах, распущенные волосы падали до талии, и на ней не было ни грамма косметики. Рико захотелось немедленно повалить ее на пол часовни.

– Как твои дела? – спросила она с улыбкой. – Прекрасный был праздник в Монте Кальма, правда? Надеюсь, у тебя остались такие же чудесные воспоминания, как и у меня.

– Сара… – сказал он.

Только ее имя. Только одно это слово, на большее он не был способен.

Ему очень хотелось использовать эту уникальную ситуацию, чтобы она не прошла бесследно, но он не знал как.

– Я думал только о тебе. День и ночь. И я не пошел на работу, – прошептал он.

Это было неплохо для начала. Он почувствовал себя лучше и немного расслабился, потому что, как минимум, смог сказать ей, что чувствует.

Она весело улыбнулась, облокотилась на церковную ограду и принялась наматывать длинные локоны на указательные пальцы.

– Так я и думала. Послушай, Рико, я должна поговорить с тобой. Ты с кем-нибудь говорил о нас?

Рико покачал головой, словно маленький мальчик, которого спрашивают, не ел ли он тайком сладости.

– И с матерью тоже?

– Нет. Ни слова. Я бы никогда так не поступил.

– Это хорошо. Об этом никто не должен знать, слышишь? Никто.

Рико кивнул и постарался придать себе серьезный и внушающий доверие вид.

– Я ведь не сошел с ума. Я же не буду ставить все на карту.

Он медленно приблизился и попытался осторожно обнять ее за плечи. Она отстранилась и облокотилась на ограду в паре метров от него.

– Рико, – начала она, – все намного сложнее, чем ты думаешь. Ты хороший парень, по-своему очень милый, но так нельзя. Мы не можем встречаться. Этого никогда больше не повторится.

– Почему? – заикаясь, пробормотал он. – Почему, почему, почему? Я клянусь тебе святой Матерью Божьей, что никому ничего не скажу. Никто ничего не узнает. Никогда!

– Нет, – повторила она. – Может быть, это и так, но это невозможно.

В этот момент для Рико мир перевернулся. Он никогда больше не встретит женщину, которая была бы такой, как Сара. Он каждую будет сравнивать с ней, и ни одна не сможет тягаться с ней. Он обречен на одиночество, и все только потому, что пережил с ней тот краткий миг в лесу в Монте Кальма. Она играла с ним, не воспринимая его всерьез. Она просто не верила его обещаниям, потому что не было никакой иной причины, почему им нельзя встречаться. Сейчас, например, была такая удобная возможность… Никто не знал, что они в церкви. Ему было жаль тратить время на разговоры.

– Извини меня, Рико, – сказала она.

В нем вспыхнула ярость, готовая выплеснуться наружу.

Сара, ничего не подозревая, стояла рядом с разбитым церковным окном. Она уже начинала скучать и думала только о том, как бы побыстрее закончить этот неприятный разговор вежливыми, но однозначными словами. Неожиданно Рико в несколько шагов – такой быстроты она никак не ожидала – подскочил к ней, прижал ее к неровной стене из камня и поцеловал, запустив левую руку к ней под юбку. Его рука была требовательной и грубой. Камни с острыми краями впились ей в спину, причиняя боль. Он сжимал ее все сильнее. Все его чувства – страсть, тоска, обида, но прежде всего разочарование и ярость – вырвались наружу и придали ему сил.

– Нет! – вскрикнула она и вырвалась из его объятий. – Черт возьми, прекрати! Нельзя, Рико, я не хочу этого! Не мучай себя!

Ее слова были подобны ведру воды, которая заливает бушующее пламя и с шипением превращается в пар. Рико вдруг показался смешным самому себе.

– Что я сделал не так? – заикаясь, прошептал он.

– Ничего, – ответила она и вздохнула. – Дело в том, что это был всего лишь раз. Один вечер. Особая ситуация, и ничего больше. Такое не повторяется. Когда ты, в конце концов, поймешь это?

– Ладно. – Он чуть не плакал. – Ладно, – повторил он, потому что не знал, что еще должен сказать.

– Chiao, bello , – нежно сказала она и поцеловала Рико в щеку.

Потом она исчезла.

Рико взял больничный и целую неделю пролежал в постели. Роберта не знала точно, но подозревала, что его болезнь, которая выражалась не в симптомах простуды, не в боли, не в высыпании на коже и не в повышении температуры, была связана с этой стервой из Монтефиеры. Мать ухаживала за ним, но Рико был ко всему равнодушен. Он без возражения, безучастно глотал лекарства и еду, а остальное время тихо, с отсутствующим видом лежал на спине, как больной, находящийся в коме и не воспринимающий ничего из окружающего мира. Он молчал, ни о чем не спрашивал, ничего не отвечал.

Через неделю он встал, принял душ, ни слова не говоря оделся и поехал на работу в больницу. Возвращаясь домой, он был замкнутым и тихим. Его матери казалось, будто на ней надета шапка-невидимка, поскольку он вообще с ней не разговаривал. Он был живым с виду, но омертвевшим внутри.

Роберта не пропускала ни заутренние молитвы, ни воскресные богослужения. Она стояла на коленях на жесткой и неудобной церковной скамейке, хотя ноги невыносимо болели, проклинала Сару Симонетти и молила Бога о справедливой, но, главное, жестокой каре для этой ведьмы и о прощении для сына, чтобы он обрел покой и вернулся в этот мир.

 

35

Тереза и Эльза сидели за домом на солнце перед широко открытой кухонной дверью и чистили помидоры. Как и каждый год, они созрели в конце июня и стоили сейчас на рынке всего лишь пару лир за ящик. Каждое утро Романо привозил четыре-шесть ящиков, которые Тереза перерабатывала на соус. Помидоры обдавали кипятком, снимали с них кожицу, мелко нарезали, а потом варили с чесноком, перцем, солью, базиликом и порошком паприки на медленном огне, пока сок не загустевал и его уже можно было заливать в банки. В эти дни Тереза готовила запас соуса на зиму для траттории и обеих семей.

У Эльзы в руках был огромный нож, которым она нарезала очищенные помидоры маленькими кубиками. Если у нее заканчивалось терпение, она больше портила помидоры, чем резала. Тогда Тереза строго смотрела на нее поверх очков, но ничего не говорила.

– А что такое «дитя любви»? – вдруг спросила Эльза.

Тереза ошеломленно замерла и на миг даже перестала чистить помидоры.

– А с чего это ты вдруг спросила?

– Потому что мама иногда говорит, что Эди – дитя любви.

– Ах, это… – Тереза не любила разговоры подобного рода.

– Так что это такое? – упорно допытывалась Эльза.

– Если двое очень любят друг друга, а потом у них рождается ребенок, то это дитя любви.

– А я тоже дитя любви?

Тереза нервно вздохнула:

– Я так полагаю.

– А почему ты этого не знаешь?

– Потому что я не ясновидящая.

– Но мама и папа ведь любят друг друга.

– Эльза, пожалуйста, не мучай меня. Мне нужно залить помидоры кипятком.

Она встала и пошла в кухню. Эльза направилась за ней.

– А почему мама говорит, что только Эди – дитя любви, а я – нет? И поэтому он счастливее, чем я? А я как же? – Эльза все больше волновалась.

– Черт подери, о Dio mio, porcamiseria! Потому что Романе тебе не отец, Эльза! Madonna, неужели это так важно? Возможно, Сара и твой отец не очень хорошо понимали друг друга. Я этого не знаю. А сейчас оставь меня в покое.

Не говоря больше ни слова, Эльза выскочила из кухни, схватила нож, одним ударом вогнала его в грубый деревянный стол и помчалась по деревенской улице.

Эльза знала, где находится оливковая роща, в которой Романо убирал траву между деревьями. Ее лицо раскраснелось, она задыхалась, когда выскочила навстречу трактору Романо. Романе затормозил и остановился.

– Tesoro , – воскликнул он и улыбнулся. – Иди сюда, я дам тебе порулить.

Эльза ничего не ответила. Она стояла, уперев руки в бока, и с ненавистью смотрела на него.

– Лжец! – закричала она. – Ты не мой отец! Ты обманщик! – И разрыдалась.

Романо выключил двигатель и подошел к ней. Он хотел обнять ее, но Эльза ударила его по руке.

– Не прикасайся ко мне!

– Кто тебе это сказал? – спросил он тихо.

– Nonna .

Он снова попытался ее обнять.

– Воробушек, садись ко мне. Я тебе сейчас все объясню.

– Vafanculo! – крикнула она и побежала обратно в село. Романо вздрогнул. Такого грубого ругательства он еще никогда от Эльзы не слышал.

– Иди сюда, Эльза! – закричал он. – Вернись!

Она остановилась, обернулась и прошипела:

– Нечего командовать, ты мне не отец!

И исчезла между оливковыми деревьями.

– Ты что, собственно, себе позволяешь? – кричал Романо на мать, которая помешивала помидоры в двадцатилитровой кастрюле. – О чем ты думаешь, когда так нагло вмешиваешься в наши дела?

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! – крикнул Романо, вырвал ложку у нее из рук и швырнул через всю кухню. – Эльза ужасно расстроена. Тебе что, обязательно нужно все испортить? Ты действительно дура или просто ненавидишь нас?

– Ну-ну… – ответила Тереза, подняла ложку и нарочито медленно и основательно вымыла ее под струей воды. – Думай, что говоришь. Когда-нибудь ребенок все равно должен был узнать правду.

– Да, конечно. Но не от тебя! Это дело исключительно Сары.

Тереза подчеркнуто спокойно ответила:

– Боже мой, только не усложняйте ничего! Объясните малышке, кто ее отец, и все. И она успокоится.

– А я? – В глазах Романо был страх.

Тереза выключила плиту.

– Если она тебя любит, то и дальше будет любить. Ничего не случилось!

Романо стоял в дверях. Его глаза блестели.

– Ты знаешь, кто ты? – прошептал он. – Я тебя ненавижу. Ты просто урод.

И он оставил ее одну. Тереза вытащила из-под кухонного стола следующий ящик помидоров и шумно высморкалась в фартук.

Сара, обняв Эльзу, сидела на диване.

– Твоего отца звали Фрэнки, – сказала она. – Ты его помнишь?

Эльза покачала головой.

– Я влюбилась в него во время отпуска на Балтийском море. И вскоре у нас появилась ты.

Эльза тихонько улыбалась и уже почти успокоилась. Она посильнее прижалась к матери и шепотом попросила:

– Расскажи.

– Через пару лет я заметила, что он вовсе не так мил. Ни по отношению к тебе, ни ко мне. Он был злым, даже очень злым. А потом я влюбилась в Романо и вместе с тобой и с ним уехала в Италию. Сейчас Романо твой папа, потому что он заботится о тебе. И потому что он милый и ласковый.

Эльза кивнула.

– А у тебя есть фотография моего настоящего папы?

Сара покачала головой.

– Нет. Ни одной. Сама не знаю почему, но я никогда не фотографировала его. Давай больше никогда не будем говорить о нем, хорошо? Не люблю, когда мне напоминают о прошлом.

– Я тоже не люблю.

– Молчим?

Эльза только кивнула. Сара протянула руку, и Эльза шлепнула по ней своей маленькой ладонью. Да так сильно, что Сара даже вздрогнула.

 

36

В день, когда Эди исполнилось два года, Сара и Романо проснулись раньше, чем обычно.

Тереза приготовила торт с земляничным кремом. В сахарной глазури торчала красная свечка, к которой были приклеены маленькие золотистые ангелочки с пухлыми щечками. Рядом с тортом на большом кухонном столе в квартире Терезы и Энцо именинника ожидал плюшевый медведь такой же величины, как сам Эди. Романо подумал, что малыш может испугаться этого монстра, но ничего не сказал, чтобы не обидеть мать.

Конь-качалка, которого Энцо вырезал из дерева и раскрасил, настоящий цирковой конь, был уже готов и ожидал маленького всадника. Шестилетняя Эльза перебрала всю свою библиотеку, состоявшую из книг с картинками, и выбрала несколько для брата, пусть даже он пока не умел читать. Она уже осваивала мировую литературу и потеряла всякий интерес к детским книжкам. В настоящий момент она с все возрастающим энтузиазмом читала «Сказания классической древности».

Романо и Сара купили для Эди маленький игрушечный парусник, который работал на батарейках и мог плавать кругами.

Когда Эди вместе с Романо и Сарой пришел в квартиру дедушки и бабушки, то с радостным криком бросился к огромному медведю, схватил его со стола и, снова и снова целуя, прижал к себе.

Столь буйное проявление чувств удивило всех. Эди не видел и не слышал ничего вокруг, не обращал внимания на другие подарки и даже не захотел попробовать праздничный торт. Он не выпускал медведя из рук, уселся в углу и что-то шептал ему на ухо.

– Мне кажется, рановато дарить ему игрушечную лодку, – не могла удержаться Тереза, чтобы не ущипнуть Сару. – А вот медведь ему нравится. Это именно то, что надо. Будучи бабушкой, знаешь, чему обрадуется маленький ребенок.

– А будучи матерью, знаешь, насколько вредным для здоровья является кремовый торт, – отбрила ее Сара.

Тереза оскорбленно замолчала.

На ужин Тереза и Энцо пригласили соседей, друзей и родственников. Сразу после завтрака Тереза занялась подготовкой меню из пяти блюд и одновременно накрывала стол в гостиной. Эльза помогала бабушке. Ей нравилось месить тесто для лапши, помешивать томатный соус и время от времени пробовать его.

Энцо и Романо поехали в деревню. Они обещали своему соседу, Джанлуке, что помогут ему связать срезанный вереск и загрузить тяжелые тюки на прицеп, но собирались вернуться около двенадцати часов на обед.

Сара пошла с Эди в сад. Она постелила несколько одеял, принесла подушку для медведя и все остальные подарки на случай, если Эди ими заинтересуется.

Битый час Сара наблюдала, как сын играет с медведем, потом у нее начали слипаться глаза. Она ужасно скучала и хотела только одного – прилечь на одеяло и вздремнуть хотя бы пару минут. В конце концов она улеглась на бок. Эди решил, что для медведя тоже наступил тихий час, и уложил его на подушку.

В этот момент в двери появилась Тереза.

– Иди к телефону! – позвала она. – Это твои родители из Германии.

Сара встала.

– Сиди здесь, – приказала она Эди. – Не двигайся с места, слышишь? Мама сейчас вернется.

Когда Сара вбежала в дом, Терезы в дверях уже не было. У нее на печке стояла грибная запеканка, поэтому она вернулась в кухню. Сара прошла в коридор к телефону. Это был аппарат с диском для набора номеров, закрепленный на стене. Она прижала трубку к уху.

– Да?

– Алло, дитя мое! – сказала ее мать. – Мы не хотели упустить возможность поздравить тебя с днем рождения Эдуардо и пожелать прекрасного дня.

Регина ставила ударение в слове «Эдуардо» довольно странным образом. Она произносила «ар» очень высоко, почти пела, а само слово растягивала так, словно у нее между зубами была липкая жевательная резинка. Наверное, для нее не было ничего хуже этого имени. Если уж имя «Эльза» шокировало ее, то «Эдуардо» было просто вершиной всего, а вместе имена ее внуков были просто невыносимыми.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала Сара.

С тех пор как они уехали из Германии, Сара мало поддерживала отношения, причем довольно прохладные, с родителями, поэтому боялась каждого телефонного разговора. Мать звонила им только на Рождество, Пасху и на дни рождения. А с отцом она с тех пор больше не разговаривала. Сегодня снова был день, в который Регина считала своим долгом позвонить дочери.

– Как у вас дела? – спросила Сара и подумала об Эди, который, как она надеялась, все еще играл на одеяле с медведем. – Вы здоровы? Как у папы с сердцем?

– Иногда дает сбои, – ответила ее мать. – Как всегда. В этом смысле ничего не изменилось. Таблетки уже слабо помогают, так что скоро придется ставить прибор для поддержания сердечного ритма. Но неужели тебя это интересует?

– Иначе я бы не спрашивала.

Они снова принялись за старое. У обеих не хватало терпения хотя бы две минуты поддерживать необязательный и почти дружеский разговор.

– А у вас? Все в порядке? Как дела у Эльзы и у малыша?

– Хорошо. Даже очень хорошо. Эльза почти прекратила кричать. Она счастлива. Но я уже тебе об этом рассказывала.

– Ну что же, я рада.

Тон Регины стал резким. Ясно, что она имела в виду совсем противоположное. Слова, что Эльза счастлива, она воспринимала как критику в свой адрес. Пока этот ребенок был на попечении бабушки в Германии, он только и делал, что постоянно орал. Как только Эльза попала к итальянцам, то якобы стала счастливой. Регина не могла этому поверить, было просто бессовестно со стороны Сары говорить такое своей матери.

– Мама, извини, но мне пора заканчивать разговор. Эди остался один в саду. Мне нужно вернуться к нему.

– Жаль. Я думала, что ты найдешь для матери хотя бы пять минут времени. В конце концов, мы достаточно редко звоним друг другу.

– Так звони мне чаще, мама. Лучше всего вечером, когда дети уже в постели, тогда у меня больше времени. Пока, мама. И передай привет папе. Я надеюсь, что у него станет лучше с сердцем.

Мать положила трубку. Совершенно неожиданно, не сказав ни слова на прощание. Ей всегда удавалось повернуть разговор таким образом или оборвать его так, что Сара оставалась наедине с укорами совести.

«Сегодня день рождения Эди, – подумала она и глубоко вздохнула. – Сегодня праздник. Сегодня я не дам себя разозлить».

Она вернулась в сад. Эди там не было.

 

37

Медведь все так же лежал на подушке, как и несколько минут назад, когда она ушла в дом. Сара сразу поняла, что произошло нечто ужасное. Она не кричала, не бежала. Она стояла словно парализованная и пыталась осознать, что на одеяле пусто и Эди здесь уже нет. Она окинула взглядом сад, который достаточно хорошо просматривался, но малыша нигде не было видно.

Примерно через три секунды она пришла в себя, и ее оцепенение превратилось в панику.

– Эди! – закричала она. – Тереза, быстрей сюда, Эди исчез!

Тереза не отзывалась. Наверное, она была в кухне и у нее работало радио или телевизор. Тогда она не слышала, что происходит на улице.

Сара с криками обежала весь сад. «Боже, пожалуйста, не допусти, чтобы что-то случилось! Пожалуйста, пожалуйста, Боже мой, Боже, не допусти этого! Романо никогда меня не простит». Она подбежала к невысокому ограждению из камня и посмотрела вниз. Если бы он упал с террасы, поросшей оливами, вниз, то должен был лежать где-то внизу, а это место просматривалось хорошо. Но Эди там не было. И в этот момент Сара заметила, что игрушечный парусник, которого Эди до сих пор не удостоил даже взглядом, исчез.

Между сараем и домом был проход шириной приблизительно в метр, за которым находился огород, принадлежавший Энцо и Терезе, и фруктовый сад. Там же был маленький заиленный пруд, берега которого заросли камышом и травой. Парусник колыхался на воде.

Пруд был мелким, и дно там было покатым, но он оказался слишком глубоким для двухлетнего малыша, который лежал в воде головой вперед и не двигался.

Сара бросилась к пруду и вытащила из воды Эди, который мягко обвис на ее руках. Его бледное мокрое личико было спокойным, глаза закрыты, в волосах ил.

– Тереза! – закричала Сара изо всех сил. Она положила Эди на землю и стала ритмично нажимать на его грудную клетку. – Проснись, воробушек мой, мое самое любимое сокровище, проснись! – Она пыталась делать ему искусственное дыхание.

Прибежала Эльза.

– Скажи бабушке, чтобы позвонила в «скорую помощь»! – крикнула Сара. – Эди умирает! Скорее!

Эльза все поняла и бросилась к дому. Через несколько секунд появилась Тереза.

– Что случилось?

– Он лежал в воде. Позвони в «скорую помощь», быстро! Может, вертолет… Я не знаю, что… Я не знаю, жив ли он!

Тереза больше ничего не сказала и побежала в дом.

Сара взяла сына на руки. Она хлопала его по спине, снова и снова прижималась ртом к его маленькому носику, вдувала свое дыхание в его тело.

– Дыши, Эди, ради Бога, ты должен дышать!

Через пятнадцать минут приехала машина «скорой помощи» с оборудованием для реанимации. Эди была оказана лучшая медицинская помощь, какая только могла быть в его состоянии, и врачи добились невозможного: они вернули Эди к жизни.

Когда Романо и Энцо в половине первого вернулись в Монтефиеру, их ожидал не праздничный обед, посвященный дню рождения, а заплаканная Тереза, которую утешала маленькая Эльза.

Тереза была едва в состоянии говорить. Романо и Энцо не смогли понять из ее рассказа, что произошло, она даже не могла сказать, жив ли Эди. Энцо хотелось хорошенько встряхнуть жену и ударить о стену так, чтобы она прекратила истерику, но он взял себя в руки и сказал Романо:

– Едем скорее туда. В больнице все узнаем.

Сара решила сказать правду. Пока Эди в реанимации боролся за жизнь, она была не в состоянии собраться с мыслями, не говоря уже о том, чтобы придумать какую-нибудь историю, которая, возможно, сняла бы с нее вину и могла ее оправдать. Она сидела, словно окаменев, на деревянном стуле, привинченном к стене, и смотрела на плакат, который предупреждал о вреде курения. «Vuoi smettere di fumare? – было написано там. – Tuo medico ti aiuta». Она снова и снова тупо читала эти слова, не понимая, что они значат. Потом она произнесла их про себя по-немецки: «Ты хочешь бросить курить? Твой врач поможет тебе». Но по-прежнему не понимала их значения. Ее голова была пустой, как длинный белый коридор, по которому время от времени, не обращая на нее внимания, пробегали медсестры.

«Меня здесь нет, – думала Сара, – ничего не случилось, все в порядке. Сейчас этот кошмар закончится».

Она хотела рассказать Романо все, до мельчайших подробностей, все, что только сможет вспомнить. Не одна она была виновата, все были немножко виноваты тоже. Может, он согласится с ней, а может, и нет. Возможно, он бросит ее, вышвырнет из своего дома. Она не будет защищаться, не будет просить пощады, не будет плакать. Она просто уйдет, уедет домой. И скажет родителям: «Я снова здесь. Все пропало, Эди мертв. Теперь вы довольны?»

Она обратила внимание на большой красно-белый плакат, который висел над стеклянной матовой дверью. «Terapia intensiva | Reanimazione» было написано там.

«Что он видел, когда умирал? – думала она. – Ангелов? Облака?»

Снова и снова она читала табличку на двери.

«Может быть, не все потеряно…»

Саре казалось, что прошла целая вечность, когда она заметила Романо и Энцо, идущих по коридору. Оба шли очень медленно, словно боялись того, что их ожидает.

Когда Романо подошел, она встала и посмотрела ему в глаза. Ее лицо было красным от стыда и страха.

– Прости меня, – сказала она – Я так сожалею… Мне хочется повернуть время вспять, чтобы ничего не случилось.

Она ожидала, что Романо ударит ее, закричит или обольет ее презрением, но ничего подобного не случилось.

Он смотрел через окно клиники на пологие холмы, леса и виноградники, гладил ее по голове и молчал.

Прошло пять дней после несчастного случая. Эди все еще был в больнице. Однажды вечером Романо сказал Саре:

– Я знаю, что ты никогда бы не сделала ничего, что могло навредить Эди. Нет ничего, что ты сделала бы нарочно. Я не буду ломать себе голову над тем, как все произошло и что можно было предотвратить… Случилось то, что случилось. А поскольку ты этого не хотела, на тебе вины нет. Но я не должен был покупать этот парусник! Я идиот! Нельзя дарить кораблик маленькому ребенку! Игрушка понравилась мне, поэтому я ее и купил. Я купил ее для себя, Сара! Я хотел играть с ним и с парусником! Я виноват! Если бы не кораблик, он бы никогда не упал в пруд!

Он закрыл лицо руками. Сара подошла и обняла его.

 

38

Врачи спасли Эди жизнь. Но он какое-то время находился в состоянии клинической смерти, и никто не мог точно сказать, как долго. Сара тоже не имела понятия, сколько на самом деле продолжался ее телефонный разговор с матерью. Кровообращение в мозгу Эди было нарушено, некоторые его области бесповоротно погибли. Врачи объяснили Романо и Саре, что их сын инвалид и всю жизнь будет пребывать на стадии развития ребенка. Полное выздоровление исключено, но с помощью любви и специальных занятий можно достичь некоторых успехов.

– С тех пор как это случилось, я не могу ночами спать, – сказала мать Сары Регина по телефону. – Это так ужасно, дитя мое! Как ты только это выдерживаешь?

– Да никак, мама. Прежде всего потому, что этого бы не случилось, если бы мы в то время не говорили с тобой по телефону.

Голос Регины стал пронзительным:

– Ты хочешь сказать, что виновата я? И лишь потому, что позвонила тебе?

– С тех пор как я в Италии, наши телефонные разговоры стали далеко не дружественными. Ты звонишь не тогда, когда хочешь поговорить со мной или узнать, как у нас дела, а только если у кого-нибудь день рождения и ты чувствуешь себя обязанной…

– О чем это ты? – Регина чуть не поперхнулась.

– Если бы я сказала «Мама, я сейчас не могу говорить», ты бы обиделась. Вот я этого и не сказала. И случилось то, что случилось.

– Я же хотела как лучше! Я не могла знать, что у тебя нет времени! – закричала мать. – Бессовестно с твоей стороны пытаться переложить всю вину на меня!

Она разрыдалась и положила трубку.

«Спасибо, мама, – горько подумала Сара, – спасибо за любовь и понимание».

Когда Эди вернулся домой, он был совершенно другим. Его жизнерадостность уступила место апатии, а любопытство – полной безучастности. Он послушно сидел на стульчике, ничего не просил, не плакал и почти ничем не интересовался. Когда к нему приближалась наполненная едой ложка, он послушно открывал рот, как птенец, и глотал все, что дают. Он не отказывался от пищи, он ел столько, сколько давали. Сара узнала, какое количество пищи нужно его маленькому телу, и просила Терезу не давать больше, чем необходимо. Но Тереза этого не придерживалась. Она знала все лучше всех.

– Если он открывает рот и ест, значит, голоден, – сказала она строго. – Он знает, что для него хорошо. Сытые дети не едят, они выплевывают все или сжимают губы, так что между ними невозможно просунуть лист бумаги, не то что ложку.

– Здоровые дети – возможно, – парировала Сара, – но Эди больной. Когда ты наконец это поймешь? Он не знает меры, он потерял контроль над своим телом. Может быть, он даже утратил некоторые инстинкты.

– Sciocchezze! – пренебрежительно сказала Тереза, что означало не что иное, как «глупости».

– Почему в день рождения, когда все это случилось, ты не осталась на пару минут с Эди, когда мне нужно было подойти к телефону? Неужели дурацкая грибная запеканка была для тебя важнее, чем внук?

– Ты что, хочешь сказать, что это я виновата?

– Я спросила, почему ты на пару минут не осталась с Эди и не присмотрела за ним, черт возьми! Ты сама позвала меня к телефону, ты знала, что я не смогу проследить за ним!

– Мне и в голову не пришло, что ты будешь болтать по телефону так долго!

– Это было всего лишь пару минут!

– Почему ты не перезвонила позже? Ты же знала, что я занята!

– Значит, тебе говняная запеканка была важнее, чем твой внук?

– А тебе телефонный разговор был важнее, чем твой сын?

– Что ты только за человек, Тереза!

– А что ты только за мать, Сара!

– Я тебе этого никогда не прощу! – заявила Сара.

– Я буду молиться за тебя, – снисходительно ответила Тереза, вышла из комнаты и громко захлопнула за собой дверь.

Хотя Тереза старалась отходить ко сну в мире с собой, окружающим миром и прежде всего с Энцо, который спал рядом с ней, в этот вечер она не смогла удержаться от того, чтобы не упрекнуть его. Слова Сары, что лучше бы она вместо грибной запеканки проследила за Эди, грызли ее душу, и у Терезы было такое чувство, что она лучше будет спать, если найдет следующего виноватого.

– Даже не могу сказать, сколько мы с тобой об этом говорили и сколько раз я просила тебя засыпать эту лужу! Ты десять раз обещал мне это сделать. И что? Да ничего! Если бы ты послушался меня, Эди был бы здоров.

Тереза в ночной рубашке сидела на краю крепкой дубовой кровати, на которой спали еще ее родители. За кроватью висело аляповатое изображение Святой Девы Марии с ребенком, Иисусом Христосом, на руках. У обоих были сияющие сердца в груди и тяжелые золотые нимбы святых. Тереза энергично смазывала кремом свои сухие локти, покрытые толстой коркой, напоминающей кожу рептилии.

Энцо, который лежал на спине, пытаясь заснуть, открыл глаза, но увидел только круглую спину жены, крепкую и согнутую, словно она последние двадцать лет изо дня в день таскала на себе вязанки дров. Длинные седые волосы, которые днем были заплетены в косу или собраны на затылке в пучок, неаккуратными прядями падали ей на плечи.

«Ведьма, – подумал он, – старая злобная ведьма».

– Почему ты не отвечаешь? – никак не могла успокоиться Тереза.

– Что я должен сказать? Животные пьют из этой лужи, поэтому я ее и не трогал.

Тереза рассмеялась коротким сухим смехом.

– Тебе что, животные дороже, чем внук?

И вдруг на Энцо навалилась страшная тоска. Сколько времени он уже не имел близости с женщиной? Годы. Он даже не помнил, когда это было. Его жизнь закончилась.

Тереза откинула одеяло, улеглась и прикрыла ноги. Она, как и Энцо, лежала на спине, сложив руки на груди.

Он никогда больше не найдет в себе силы прикоснуться к ней!

– Я же не ясновидящий, – прошептал он. – Каждая лестница может стать опасной, каждый нож, каждая кастрюля, каждое окно… Да что угодно! Мы не можем отказаться от всего этого только потому, что в доме маленький ребенок.

– Ты, я вижу, не хочешь говорить по делу, сразу же начинаешь язвить, – продолжала она. – Хотя уже со вторым человеком из-за твоей халатности происходит несчастный случай. С той только разницей, что Эди, в отличие от Розы, выжил.

– Тебе что, доставляет удовольствие быть такой мерзавкой?

– Я только говорю вслух то, о чем ты даже подумать боишься. Тебе просто страшно посмотреть правде в лицо.

– Заткнись, Тереза, не выводи меня из себя!

Хотя голос Энцо звучал слабо, он с трудом подавил в себе желание наброситься на жену, схватить ее за горло и держать до тех пор, пока наконец не наступит покой.

– Все так и есть. Если бы ты вовремя засыпал пруд, ничего бы не случилось.

Тереза, конечно, права, но совсем необязательно травить ему душу. Иногда он думал, что не засыпал пруд именно потому, что она очень много говорила об этом, зудела и постоянно доставала его. Он хотел позлить ее, прикидываясь бестолковым. И сейчас она праздновала триумф, пусть даже проклятый и горький.

Он отвернулся и натянул одеяло на голову, хотя у него болело бедро, когда он лежал на боку. Тем самым он недвусмысленно давал понять, что у него нет желания говорить с ней.

– Да простит тебя Бог! – пробормотала Тереза, тоже повернулась на бок и решила, что она слишком устала, чтобы читать вечернюю молитву. Не прошло и трех минут, как она уже храпела.

 

39

Эди становился все толще, и Терезе нравилось называть его «легким в обслуживании». Если она сажала его перед домом на солнышке, то уже не надо было бояться, что он убежит. Он сидел там, где его посадили, ему было трудно вставать и вообще двигаться. Если ему давали в руки ложку, камень или игрушку, он мог заниматься ими целыми часами. Книжка с картинками под названием «Мальвина в ванной» приводила его в восхищение, причем каждый раз по-новому. Маленький, величиной с ноготь, дракончик по имени Мальвина рос с невиданной скоростью. Вскоре он уже жил в ванной, но благодаря поглощению бутербродов с сыром становился все больше и в конце концов смог поместиться только в общественный бассейн для плавания. Эди перелистывал книжку десятки раз надень, и на каждой картинке заливался смехом, будто видел ее впервые.

Если с ним заговаривали, он слушал, улыбался, но не отвечал. И похвалу, и наказание он воспринимал одинаково равнодушно. Например, если Сара говорила: «Как ты хорошо вытер стол!» – Эди тихонько хихикал. Но когда Тереза кричала на него за то, что он вымазал пол в кухне вареньем, он хихикал тоже. Только если его обнимали, он прижимался и мурлыкал, словно котенок.

Тереза не обнималась с ним, ей было некогда. Она говорила, что не может целыми часами сидеть в саду и ублажать Эди, – в конце концов, у нее хватает дел и без него. Ей больше нравилось кормить его. Она была удовлетворена и довольна собой, особенно когда Эди позволял запихивать в себя все, ну абсолютно все, до последней крошки, и при этом громко чавкал от удовольствия, а под конец одаривал ее широкой улыбкой на толстом лице.

Энцо не переставал осыпать себя упреками:

– Зачем только мы отправились помогать Джанлуке! Porkamiseria, что за глупость! Как нам могла прийти в голову эта идея, Романо? Скажи мне, черт возьми! Если бы мы были здесь, ничего бы не случилось! Я бы играл с ним, и он был бы здоров и счастлив! Проклятье! Боже, почему ты нас покинул?

И он бил кулаком по столу так, что свечка вылетала из подсвечника.

– Перестань ругаться! – кричала Тереза из кухни. – Или ты хочешь, чтобы несчастья в этом доме никогда не прекратились?

Эди подрос и стал очень послушным. Безотказным. Что ему говорили, то он и выполнял. Очевидно, он был не в состоянии думать о том, хорошо или плохо то, что он делает. Он тихо сидел в углу, смотрел на всех широко распахнутыми глазами и просто ждал приказов. Если Сара говорила «Поставь тарелку в шкаф», он ставил тарелку в шкаф. Если Эльза говорила «Выбрось тарелку в мусор», он выбрасывал ее в мусор. Он разбил бы ее об стену, если бы сестра потребовала этого. Если задание было слишком сложным для него, он выполнял только часть. Если Романо просил «Принеси хлеб из кухни и закрой дверь», он приносил хлеб. О том, что нужно еще и закрыть дверь, он уже забыл.

Однажды в дождливый день Эди вывалялся в жидком иле прямо рядом с прудом. Он барахтался в грязи, как поросенок, и повизгивал от удовольствия. Наконец Тереза позвала его обедать. Но когда Эди появился в кухне, она вскрикнула от ужаса и выгнала его за дверь:

– Таким грязным детям нельзя заходить в мой дом!

Перепуганный Эди долго стоял во дворе. В конце концов он разделся догола и засунул свои вещи в старый мусорный контейнер, где сжигали мусор. Потом пробрался в свою комнату и надел пижаму. Тереза была очень довольна и в награду за обедом вывалила в его тарелку огромную порцию макарон. Эди сиял от гордости.

Раньше Эльза часто сидела на маленькой каменной ограде под фикусом, смотрела в воздух и сочиняла сказки. Сара, если случайно проходила мимо, обычно замечала:

– Если тебе скучно, почитай что-нибудь.

Сейчас она постоянно твердила:

– Не сиди без толку. Лучше присмотри за своим бедным больным братом!

А поскольку Эльза справлялась с домашним заданием за рекордно короткое время, потому что ей удавалось, пробежав глазами один-единственный раз, все запомнить, каждый день после обеда ей приходилось заниматься Эди. И она воспринимала это как наказание и вопиющую несправедливость. Она же ничего плохого не делала! Она просто была умнее других, вот и все.

Она учила Эди отдельным словам, которые пыталась вдолбить ему путем постоянного монотонного повторения. Если брат не понимал, чего она хочет, Эльза щипала его за толстые руки или била мухобойкой, пока он не начинал плакать. Но когда он впервые сказал слово «авто», она от радости стала прыгать в саду как сумасшедшая, так что Сара, увидев все это из окна и не поняв, в чем дело, подумала, что Эльзу укусила оса.

А Эди смеялся и любил всех. Строгую мать, проявлявшую по отношению к нему мало терпения. Бабушку, кормившую его. Дедушку, который постоянно пытался что-нибудь ему объяснить. Отца, который часами играл с ним. Даже свою сестру, которая его постоянно донимала.

Эльза тоже часто вспоминала то утро, когда с Эди случилось несчастье. Иногда она даже задумывалась о том, что у нее, собственно, тоже есть грех на совести. Но только «собственно».

В то время, когда все это случилось, она была у Терезы в кухне и возилась с вафельным тестом. Когда зазвонил телефон, она хотела побежать к нему, но Тереза ее остановила.

– Не надо, – сказала она. – Я возьму трубку.

Тереза всегда хотела знать, кто звонит. Всегда. Она не могла уснуть всю ночь, если чего-то не знала, что-то не услышала или прозевала. Тереза сняла трубку, сказала «Subito. Un attimo, per favore» , позвала Сару из сада и вернулась в кухню.

Чуть позже Эльза услышала, как мать побежала по коридору к телефону. Без Эди.

Она многое не поняла из того, что говорила Сара, но это было не так уж важно, потому что по тону матери она догадалась, что та говорит с бабушкой из Германии. В этом случае она всегда говорила кратко и раздражалась с самого начала разговора.

Эльза знала, что Эди остался в саду один. Еще она увидела из окна кухни, как Эди встал с одеяла и побежал к пруду. Она могла побежать за ним. Но Тереза оставалась в кухне и месила тесто. И она тоже осталась в кухне, рядом с бабушкой, хотя у нее было очень нехорошо на душе.

Лишь когда Сара закричала, Эльза выбежала из дома.

И когда потом мать, отец, дедушка, в общем, когда все были в больнице возле Эди, а она осталась с бабушкой дома, Тереза сунула ей в руку полторы тысячи лир и попросила пойти в церковь, поставить три свечи за своего бедного брата и помолиться за него. Сама она сидела за кухонным столом и плакала. Эльзе вся эта ситуация показалась жуткой, потому что она еще никогда не видела бабушку плачущей, к тому же без четок в руке. Этого Эльза вообще не могла понять. Ведь именно сейчас ей нужно было бы прочесть за Эди одну или даже несколько молитв.

Церковь была пуста. Это оказалось очень кстати. Эльза взяла три свечи из ящика возле кружки для пожертвований, воткнула их в подсвечники и зажгла.

– Милый Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы мой брат снова стал здоровым, – послушно помолилась она. – Мне очень жаль, но я думала, что маленькие дети умеют плавать и задерживать дыхание в воде.

Потом она выскочила из церкви, забежала в продуктовый магазин старой Франки и купила себе на полторы тысячи лир желатиновых змей, чертиков и мышей, которых очень любила. За такие большие деньги она получила их целый пакет.

Она сидела под толстым кедром за старой крепостью, жевала желатиновые конфеты и пребывала в полной уверенности, что ей себя не в чем – ну абсолютно не в чем! – упрекнуть.

 

40

– У тебя найдется немного свободного времени? – спросил Энцо. – Я хотел бы тебе кое-что показать.

Сара как раз подметала террасу траттории и удивленно остановилась.

– Да, конечно. А о чем речь?

– Это трудно объяснить. Поедем со мной. Это ненадолго, может быть, на час.

Сара кивнула и отставила веник.

– Только я что-нибудь накину.

Она зашла в дом и посмотрела на часы. Чуть больше половины десятого. Эльза уже была на пути к школьному автобусу, а Эди еще спал.

Сара открыла дверь кухни. Тереза стояла возле раковины и мыла посуду после завтрака.

– Я ненадолго уеду, Тереза. Энцо хочет мне что-то показать. Ты сваришь для Эди овсянку, когда он проснется?

– А что тебе хочет показать Энцо?

– Не знаю. Ты присмотришь за Эди?

– Да, да, конечно. Но все же, что он хочет тебе показать?

– Я не знаю. Чао, Тереза!

Сара схватила с вешалки куртку, выскочила из дома и села в джип-пикап, которому было добрых двадцать пять лет, но который заводился без проблем.

Был один из первых прекрасных весенних дней. Небо было необычайно синим, но воздух пока оставался пронзительно холодным. Только на солнце было приятно и тепло. Со времени несчастья с Эди восемь лет назад Сара не могла вспомнить ни одного дня без забот. Но прекрасная погода этого утра дала ей возможность вздохнуть свободно и глубоко.

Они поехали по лесной дороге в направлении Дуддовы. Приблизительно через два километра дорога раздвоилась, и они свернули налево. Дорога была ухабистая, и Сара заметила, что у Энцо болит спина. Он в последнее время все чаще жаловался на позвоночник. За заброшенным домом с заложенными кирпичами окнами дорога стала просто ужасной. Она превратилась в сплошную грязь, и хотя Энцо ехал очень медленно, ему с трудом удавалось удерживать джип. Несколько раз казалось, что машина вот-вот перевернется.

– Наверное, следовало подождать с поездкой, пока погода установится и дорога станет чуть суше, – осторожно заметила Сара, которая боялась каждого поворота.

– Возможно, – односложно ответил Энцо и сосредоточился на управлении болтающейся из стороны в сторону машиной.

Приблизительно через пятьсот метров начался подъем, уже довольно хорошо подсохший, и Сара успокоилась. В конце подъема им пришлось повернуть направо так резко, что Энцо был вынужден несколько раз подавать машину вперед и назад, чтобы вписаться в поворот. Дорога, на которую они выехали, почти полностью заросла кустарником и была очень узкой. Ветки и сучья бились в окна, застревали под стеклоочистителями, на дороге лежали камни и стволы деревьев, которые Энцо, громко ругаясь, распиливал бензопилой и оттаскивал в сторону.

– Похоже, здесь уже много лет никто не ездил, – заметила Сара тихо.

Неожиданно дорога, уткнувшись в заросли, закончилась. Энцо остановил машину.

– Дальше придется пройтись пешком.

– Скажи наконец, куда мы вообще идем!

– Сейчас увидишь.

Эта была трудная работа – пробираться через лес, где не было ни дороги, ни даже тропинки, по которой можно было пройти. Но Энцо прекрасно ориентировался среди старых деревьев, заросших каменных террас и кустарника, который разросся там, где раньше была дорога. Время от времени он расчищал тропу своей penata .

Через десять минут, совершенно неожиданно, в чаще леса показалась крыша дома.

– Мадонна! – воскликнула Сара. – Это еще что такое?

Энцо молчал, пока они не подошли поближе.

– Вот он, – сказал он. – Это мой дом. Здесь я когда-то жил. С первой женой.

Сара недоверчиво посмотрела на него.

– Почему ты никогда ничего об этом не рассказывал? Я почти десять лет живу здесь, но никогда не слышала об этом доме. Ни Тереза, ни Романо ничего мне не говорили.

– Я хотел, чтобы его забыли. Я хотел, чтобы никто больше не помнил о нем. Его просто не должно было существовать.

Он вытащил из кармана брюк ключ и открыл дверь. Застоявшийся сырой воздух ударил им в лицо.

– Я сам много лет не был здесь, – сказал Энцо извиняющимся тоном.

Он открыл затянутые паутиной ставни кухни. Через дверь и окно попадало достаточно света, чтобы рассмотреть все, что было в маленькой кухне: старую печку с бронзовыми ручками, которую нужно было топить дровами, каменную раковину для посуды, старый кухонный шкаф со стеклянными дверцами и, как нечто особенное, часть скалы, блестевшую от влаги и образующую заднюю стену дома.

Сара не спеша осмотрела дом. Маленькая спальня с крепкой деревянной кроватью, которую смастерил сам Энцо, гостиная с грубо сколоченным деревянным столом и небольшая комната с разрисованными цветочками эмалированной раковиной и каменной ванной.

Сара осмотрела все помещения, а потом остановилась возле окна и выглянула наружу. Лес. Целое море зелени. Деревья стояли так тесно, что солнце почти не попадало в дом.

– Это дом ведьмы, Энцо.

Энцо вздрогнул.

– Прекрасный дом ведьмы. Просто потрясающий! Почему он стоит закрытый? Ты же мог его продать. Так жалко, когда такой дом пустует. Он разрушится, исчезнет, и природа заберет его себе.

– Это для тебя, Сара. Я дарю его тебе.

Сара в изумлении уставилась на него. Ее бросило в жар, и она просто не знала, как себя вести.

– Я не понимаю… – неуверенно пробормотала она.

– В Монтефиере у тебя нет места, чтобы рисовать, и там довольно беспокойно. Ты можешь уединяться в этом доме. Здесь есть все, что нужно.

То, что сказал Энцо, было правдой. После несчастья с Эди и депрессию, и чувство вины она старалась перебороть, рисуя картины. С тех пор она рисовала для Эди, в основном кроликов. Он бурно радовался картинкам, не мог насмотреться на них, и к Саре частично вернулась уверенность в себе. Наконец-то появилось занятие, доставлявшее ей удовольствие и заполнявшее ее жизнь. Она поставила мольберт перед окном спальни. Это место было, конечно, далеко не самым подходящим. В комнате царил беспорядок, как в студии художника, а вечером, когда они ложились спать, в ней пахло краской, терпентином и нитрорастворителем. Но для нее, по крайней мере, это был какой-то просвет и отдушина.

Энцо был совершенно прав: для занятий рисованием этот дом был настоящим раем.

– Что-то ты ничего не говоришь.

– Ох, Энцо… – Она крепко обняла его. – Я просто не могу в это поверить.

– Да что ты, это мелочи. Устройся здесь так, как тебе хочется. Было бы прекрасно, если бы ты была здесь счастлива. А сейчас поедем домой, мне очень нужен двойной эспрессо.

Когда они шли к машине, Сара спросила:

– Ты сказал, что жил когда-то в этом доме с женой?

Энцо молча кивнул.

– Что с ней случилось? Она умерла?

Энцо снова кивнул и сжал губы так, что его рот напоминал узкую полоску.

– Ты не хочешь говорить об этом?

– Нет, – тихо ответил Энцо, – не хочу. Это скверная история. Я годами не вспоминал о случившемся и сейчас не хочу вспоминать.

Сара сжала его руку. До самой Монтефиеры они молчали. Только потом Сара тихо сказала:

– Спасибо, Энцо, mille grazie. Я даже не могу передать, как счастлива!

Она нагнулась к нему и поцеловала его в щеку.

Когда они остановились перед тратторией, Тереза уже стояла у окна, поджидая их.

– Вы что делали в лесу в такое время? – укоризненно спросила она.

– Прогулялись на машине.

Энцо, не глядя на Терезу, припарковал джип и направился к дому. Этого времени Терезе хватило, чтобы выйти и встать в двери.

– Да что ты говоришь! Прогулялись? Просто так? И куда же? Энцо остановился и раздраженно ответил:

– Тебе что, все нужно знать? Есть хоть что-нибудь, куда бы ты не совала свой нос? Я что, должен давать тебе отчет о каждой минуте?

Тереза въедливо усмехнулась:

– Вы были у дома Энцо, да? Он что, наконец показал его тебе?

– Он мне его подарил.

Сара знала, что этими словами только подлила масла в огонь, но ей было все равно. Поведение самой Терезы было сплошной провокацией.

– Santo cielo! – взвизгнула Тереза, что означало «Ах ты, Боже мой!» – Он и на тебя хочет навлечь несчастье!

– Закрой рот, Тереза. – Энцо покраснел как рак, едва сдерживая злость.

– Почему? Она ведь не слышала, что произошло в том доме. Ты хочешь утаить это от нее? Тот дом проклят, и она должна знать об этом!

– Я не хочу этого знать. – У Сары на душе становилось все неспокойнее. – Давайте зайдем в дом и выпьем кофе.

– Энцо вообще любит прятать голову в песок, – продолжала Тереза, пока закипала вода для эспрессо. – Он просто не хочет смотреть правде в глаза и отвечать за то, что сделал. Вот в чем проблема.

– Stai zitto e chiudi il becco, – прошипел Энцо. – Затихни, заткнись! Это было давно. Что случилось, то случилось, и никто не может вернуть все назад.

– Сара теперь член нашей семьи. Она должна знать эту историю. Знать, что произошло в кухне, в той самой кухне, где она будет варить себе кофе. Вот и все. Мы же разговариваем не на площади. Мы здесь все свои.

Эспрессо был готов, и Тереза поставила перед каждым чашку. У нее было ангельское, милосердное выражение лица, доводившее Энцо до бешенства.

– Энцо и его жена жили в этой богом забытой хижине, и были уже три года женаты, когда…

– Тереза, я тебя предупреждаю!

– Если Энцо не хочет, чтобы я знала эту историю, то и я не хочу ее слышать, – сказала Сара, хотя буквально сгорала от любопытства.

– Они были женаты уже пять лет, и Роза первый раз забеременела, – упорно продолжала Тереза. – Ни один человек не знает, почему у них так долго не получалось. Ну да ладно, наконец пришла пора.

Энцо вскочил и выбежал из кухни, громко хлопнув дверью.

– Ты что делаешь, Тереза? – испуганно спросила Сара. – К чему это? Почему ты всегда стараешься нарваться на ссору?

Вместо ответа Тереза скрестила руки на груди. Сара разозлилась, выскочила из кухни и побежала за Энцо.

Три чашки эспрессо, к которым никто не прикоснулся, остывали на кухонном столе.

Сара нашла Энцо в мастерской, где он наводил порядок среди инструментов. Он расставлял отвертки и гаечные ключи по размерам в держатели на стенке, сортировал винты, гвозди и дюбеля в маленьких ящичках, укладывал рабочие рукавицы в комод, а изоленты и шнуры – в выдвижные ящики шкафа. Она положила руку ему на плечо, но он не смотрел на нее.

– Расскажи мне, – сказала она тихо. – Или я должна выслушивать версию Терезы?

– Нет. Не надо.

– Пожалуйста, расскажи мне все.

Энцо швырнул рулетку в ящик для инструментов.

– Я не знаю, почему Тереза все время копается в этой истории… Да, правда, мы чего только не делали за эти пять лет, чтобы Роза забеременела. Но хуже всего было то, что соседи, друзья, мать Розы постоянно допытывались: «Что такое? Почему у вас не получается? Кто виноват – она или ты?» Это было ужасно и страшно действовало нам на нервы. Поверь мне, Сара, я был счастлив с Розой, даже если она и не беременела. С Розой вообще невозможно было быть несчастным.

Энцо замолчал, и Сара также ничего не говорила, пока он не продолжил свой рассказ.

– А затем она забеременела. Grazie a Dio! И скажу тебе, ее невозможно было узнать. Она была так счастлива! Она порхала и пела весь день, энергия буквально разрывала ее на части. Невероятно! Каждый день она строила новые планы, стала вдруг интересоваться природой, растениями, целебными травами, приправами для кухни, накупила терракотовых горшков, хотела сделать грядки… Да я просто не могу тебе все описать! Раньше она спала до девяти часов, а сейчас вставала в шесть утра и гуляла по лесу. Ее словно подменили. Я всегда думал, что у женщин бывает депрессия, когда они беременны, а с Розой было все наоборот.

– А потом?

– Ты себе просто представить не можешь… Она целыми днями копалась в земле, что-то сажала… Вокруг дома все зеленело и цвело, и Роза была счастлива. Но каждая тля выводила ее из себя. Розы были поражены, и помидоры тоже. Миллионы зеленых гусениц пожирали дубовые листья, и деревья погибали. Но хуже всего были большие белые гусеницы, которые уничтожали хвойные деревья и были вообще опасны. Роза выливала на растения огромное количество воды, настоянной на чесноке и луке, но безуспешно. И тогда я поехал в Consorzio и купил средство для уничтожения насекомых. Две канистры. Что мне еще оставалось?

Сара кивнула. Энцо расставлял резиновые сапоги на полке, приводил в порядок доски и продолжал рассказывать. При этом он не смотрел на Сару, словно разговаривал сам с собой.

– Одна из двух канистр протекала. Я не хотел, чтобы эта гадость попала в дом, и поэтому, Сара, перелил яд в бутылки из-под минеральной воды. Будь оно все проклято и еще раз проклято, но именно я разлил яд в эти проклятые бутылки! А потом я пошел в гостиную и стал искать бумажные наклейки, чтобы надписать их и прицепить на бутылки. Но не нашел ни одной. В письменном столе Розы были только очень старые наклейки, которые не держались на бутылках. «Ладно, – подумал я, – ничего страшного, завтра прицеплю». Я еще хотел предупредить Розу, чтобы она была осторожнее, но забыл. Какая-то ерунда помешала. Она мне что-то рассказывала, уже не помню что. Как бы то ни было, я ничего ей не сказал.

Энцо перестал наводить порядок, облокотился на верстак и посмотрел на Сару.

– Если в дело вмешался черт, то тут уже ничего не сделаешь, клянусь тебе! На следующий день я обрезал оливковые деревья недалеко от Вольпаио. Роза хотела поехать на рынок в Монтеварки. Была ли она там действительно, я так и не знаю. Да это уже все равно. Где-то около четырех часов я вдруг вспомнил об этих проклятых бутылках из-под минеральной воды. Я бросил обрезать деревья и поехал в Амбру, чтобы купить этикетки. Но в магазине их не было, и мне пришлось ехать в Ламанеллу. Там я их купил, а когда шел к машине, встретил Джорджио. Он пригласил меня на кофе и спросил, не мог бы я дать ему на несколько дней газонокосилку. «Конечно, – сказал я, – никаких проблем, приезжай в субботу и забирай». Только около семи вечера я добрался домой. Было уже темно. Обычно в доме горел свет, и я видел его еще из Вольпаио. Но в тот вечер в доме было темно. Темно, хоть глаз выколи. «Да где же она? – подумал я, и мне стало страшно. – Неужели в это время она куда-то отправилась?» К тому же у Розы не было машины, и она никогда не ходила по лесу в темноте. В тот момент я понял, что значит, когда говорят, что холодная как лед рука сжимает сердце, хотя прежде считал это выражение преувеличением.

Энцо заплакал. Потом вытер глаза и с трудом продолжил:

– Она его выпила, Сара. Она выпила этот проклятый яд! Наверное, после работы в саду она захотела пить и сделала большой глоток из одной из бутылок из-под минеральной воды. А когда заметила, что выпила, было уже слишком поздно. Она умерла в страшных мучениях, Сара. В страшных.

У Энцо на глазах снова выступили слезы.

– Когда я нашел ее, она уже окоченела. И все только потому, что я, идиот, вовремя не открыл рот! Потому что я, идиот, налил яд в эти бутылки! И как после этого жить дальше?

Энцо всхлипнул. Сара подошла, обняла его и не отпускала до тех пор, пока он не успокоился. Потом она вышла из мастерской.

Тереза уже поджидала ее.

– Ну? Теперь ты знаешь, что случилось? Надеюсь, он рассказал тебе правду. Да, конечно, Энцо милый человек, но он никогда не делает того, что нужно и важно. Он говорит «Si, si, va bene, faccio subito» , но ничего не делает. А другие потом вынуждены это расхлебывать. Как Роза и Эди.

Сара остановилась. И хотя внутри все кипело, она выглядела спокойной.

– У тебя Богом проклятый рот, поливающий всех грязью, Тереза! – заявила она. – И я больше не хочу об этом слышать. Молись, перебирай свои четки, но избавь меня от твоей ненависти.

Она оставила Терезу и пошла наверх, чтобы заняться Эди.

 

41

Романо расчистил дорогу от парковки до Casa della Strega и на тракторе с прицепом перевез вещи: латунную кровать, которую Сара, собственно, и купила для этого дома, матрасы, комод, старый сундук, ее картины, мольберт и другие принадлежности для рисования, лампы, белье, посуду, книги, ковры и прочие мелочи. Гардины она сшила на швейной машинке Розы, которая стояла на комоде в гостиной, а потом спрятала се в кладовку. Она поставила свечи, повесила картины, включила свою любимую музыку и была бесконечно счастлива.

– Это мой маленький рай, мое сокровище! – сказала она и пылко обняла Романо. – Здесь я буду собой, буду дома. Буду скучать по тебе и любить тебя еще сильнее.

Два-три раза в неделю она уходила туда. Романо даже представить не мог, как она проводит вечера и ночи, и пару раз приезжал без предупреждения. Ему при этом было не по себе, словно он проверяет ее, но Сара улыбалась, открывая дверь, и, похоже, была ему даже рада.

– Заходи, – говорила она. – Как прекрасно, что ты здесь! Я как раз начала чувствовать себя одинокой.

Она наливала ему бокал вина и гладила по голове, пока он пил, улыбалась и многообещающе смотрела ему в глаза. А он испытывал какое-то странное чувство. Словно школьник, которому кажется, что его уносит течение, когда его впервые касается женская рука.

И наконец она брала его за руку и увлекала за собой… Он видел картины на мольберте, написанные в последние дни. Она выключала свет. В постели Сара вела себя необузданно, чего он не замечал за ней в супружеской спальне в Монтефиере. Он чувствовал себя женатым мужчиной и тайным любовником одновременно. И для него она была почти чужой женщиной, которая доводила его до исступления.

Он пытался взять себя в руки, сдерживал себя, чтобы не испугать ее и не выйти за рамки дозволенного. И твердо верил, что делает ее счастливой.

Романо любил эротические приключения в ее маленькой хижине. Он не хотел упускать эти ночи, но ему было неудобно и стыдно, и он больше не приезжал к ней внезапно. Когда он хотел приехать, то заранее звонил ей на мобильный. И они договаривались о встрече в Casa della Strega, как пара любовников о тайной встрече в гостинице.

Наконец-то у Сары было свободное пространство, которое ей было так необходимо.

 

42

Сара лежала в гамаке на террасе в Монтефиере и дремала, когда около пяти часов в гости к ней неожиданно пришла Мариса из Рапалы. Они познакомились три года назад на встрече немецких женщин, которые собирались раз в месяц, чтобы обменяться опытом жизни в Тоскане, подружились и иногда встречались.

Мариса привезла ricciarelli, мягкие овальные кексы из марципана, поскольку знала, что Сара ради них бросит все, хотя обычно относилась к сладостям без интереса. Мариса жила в Италии уже двадцать лет. Ей было семьдесят три года, и два года назад она стала вдовой. Ее муж Сальваторе жил с удовольствием, не ощущая боли в теле, безнадежно изъеденном раком. Когда его забрали в больницу на обследование из-за проблем с сердечно-сосудистой системой, ему оставалось жить только три дня. До последнего вздоха он твердо верил, что быстро преодолеет случившиеся неприятности и доживет, как минимум, до ста лет. Смерть настигла Сальваторе так внезапно, что у него даже не осталось времени, чтобы попрощаться с Марисой, которая сидела возле кровати и держала его за руку. Он улыбнулся и умер.

И Мариса точно так же продолжала жить дальше. С улыбкой и всегда в хорошем настроении.

– Я не хочу, чтобы он сердился, видя со своего облака, что я пребываю в унынии, – говорила Мариса. – Нам всегда было хорошо вместе, у нас всегда было хорошее настроение, и так должно продолжаться. И когда я уйду к нему, чего не придется ждать слишком долго, мы начнем с того, на чем остановились.

Мариса, хотя у нее не было и капли лишнего веса, была неисправимой любительницей сладостей. Она поглощала сладости в любой форме, в любом виде и в любое время суток. Но послеобеденный кофе она не любила пить в одиночестве. Тут ей действительно очень не хватало Сальваторе, царство ему небесное!

Итак, Мариса и Сара сидели на террасе и пили кофе. Романо работал вместе с сантехником в траттории, потому что там забился слив воды в посудомоечной машине. Мариса как раз рассказывала свежий анекдот, который запомнила, чтобы передать Сальваторе в подходящее время на облаке, когда произошло следующее. Сара надкусила кекс, и вдруг острая боль в зубе пронизала ее насквозь. Она вскрикнула и с ужасом посмотрела на Марису, потому что боль не прекращалась и зуб не успокаивался.

Энцо предложил взять на себя заботу об Эди и Эльзе, и Мариса повезла Сару в Ареццо к знакомому зубному врачу. С тех пор как Сара жила в Италии, у нее никогда не возникало проблем с зубами, и она была рада, что Мариса может кого-то посоветовать.

– Это немец, – сказала Мариса, улыбаясь, – и, по-моему, самый лучший зубной врач в мире.

Это было настоящее потрясение, когда он вошел в стоматологический кабинет. Белый халат прекрасно сочетался с его светлыми, слегка волнистыми волосами и очень молодо выглядевшим лицом. Сара прикинула, что ему лет сорок пять, не больше.

Она показалась себе маленькой и беспомощной, когда пришлось поздороваться с ним из зубоврачебного кресла, где она лежала. Когда он подал ей руку, легким нажатием ноги поправил кресло, а затем нагнулся, чтобы более детально обследовать больной зуб, все ее тело было уже словно наэлектризовано. Она больше не чувствовала зубной боли, лишь невыносимое напряжение между ними. Он был высокого роста, выше, чем Романо, и очень худой. У нее всегда была какая-то непонятная тяга к таким лептосоматическим типам. Она закрыла глаза и сконцентрировалась на его дыхании, которое время от времени, словно лаская, касалось ее лица. Она думала уже не о зубе, а мысленно желала, чтобы медсестра, стоявшая рядом с креслом со своим отвратительным шлангом, которым время от времени отсасывала слюну из ее рта, чье лицо время от времени появлялось между его лицом и лицом Сары, убралась отсюда к черту. Она посмотрела на его красивые руки, которые спокойными и уверенными движениями делали ей местный наркоз.

– Больно? – спросил он, и Сара отрицательно покачала головой.

Когда он нечаянно коснулся ее руки, она так вздрогнула, что он тут же извинился. Но она только улыбнулась и попыталась удержать его взгляд. Ей показалось, что он что-то понял.

Сара прополоскала рот и поглядела на часы. Без двадцати восемь. Приемная была пуста, только Мариса сидела там и ждала ее.

«Черт побери, Мариса… – подумала она. – А я ведь уже так близка к цели».

– Придется поставить на зуб коронку, – сказал он, моя руки. – Временная долго не продержится. Через две недели мы увидимся снова.

Две недели! В ее ушах они прозвучали как два года, но она с благодарностью кивнула.

– Он чертовски хорошо выглядит, – сказала Мариса на обратном пути, – ты не находишь? Женщины сходят по нему с ума, он еле успевает отбиваться.

– Да ну? – Сара сделала вид, что ее это мало интересует.

– Он был женат на итальянке, но два года назад она его бросила. Ей надоели его измены.

«Значит, он легкая добыча. По крайней мере, не крепкий орешек, спрятанный под горой моральных терзаний».

– Его показатели в качестве жеребца меня не интересуют, – заверила она Марису. – Самое главное, чтобы он был хорош как врач.

Мариса покосилась на подругу, словно хотела сказать «Не верю ни одному твоему слову», но Саре было все равно. Пока ведь ничего еще не произошло, и Мариса могла смотреть каким угодно многозначительным взглядом, что она делала всегда, когда по причине легкой глухоты чего-то не понимала.

В следующие дни Сара только и думала, как бы поделикатнее обставить возобновление контактов с доктором Хольцнером. Маттиасом Хольцнером, как она прочитала на его визитной карточке. Через четыре дня она ему позвонила. Вечером, в половине восьмого, в его частную зубоврачебную клинику.

– Мне больно, – сказала она. – Что-то не в порядке с временной коронкой. Я не выдержу эту ночь. Можно я приеду?

– Хорошо, – сказал он, и его голос совершенно не был раздраженным. – Приезжайте.

Обычно поездка в Ареццо длилась сорок пять минут, но в этот раз она домчалась за тридцать пять.

Когда Сара приехала, медсестра уже ушла домой. И на докторе тоже не было белого халата. Он улыбнулся, и Сара ответила на его улыбку. Скорее всего, у нее был далеко не вид пациентки, которая сходит с ума от зубной боли.

– Что желаете? – спросил он. – Шампанское?

Она ожидала чего угодно, но только не этого.

Значит, вот как просто все бывает. Он или умел читать мысли, или обладал способностями экстрасенса. Ей не надо было напрягаться, что-то сложно и обстоятельно объяснять, может быть, выставлять себя на посмешище. Все было и так понятно.

Все произошло на зубоврачебном кресле. И это возбудило ее намного сильнее, чем то, что она сотни раз представляла в своих фантазиях.

Маттиас вскоре стал постоянным гостем в Casa della Strega. Он верил, что он – единственный. И Романо, который любил жену и желал ее, как никогда раньше, думал о себе так же.

 

43

Эди любил чистить зубы и иногда занимался этим делом целых полчаса, пока кто-нибудь не отнимал у него зубную щетку. Он потом расстроенно плевался в зеркало, но прекращал свою бесконечную чистку. А в это время Сара варила ему «здоровый суп», как она это называла, – овсянку с апельсинами, медом и изюмом. После завтрака она наводила порядок в кухне, вытирала овсянку со стола и стула, с пола и с кухонных шкафчиков. Она вытирала Эди лицо и руки, кроме того приходилось надевать ему чистую футболку, потому что во время еды он пачкал любую одежду. И Эди исчезал с Тигром в своем укрытии. Если была плохая погода, Сара усаживала Эди в его комнате или гостиной и давала ему какой-нибудь предмет. Книжку с картинками, старый телефон, вышедшую из строя кофемолку или поломанный приемник, которые ему разрешалось разбирать.

– Поиграй, – говорила она, гладила его по голове и уезжала, чтобы сделать покупки для траттории или провести день в Casa della Strega.

Придуманное ею название «Casa della Strega» уже прижилось в семье и даже частично в городке.

Эди был как будто предметом мебели, который она каждый день ставила в угол, тут же о нем забывая.

Романо вставал позже всех, потому что каждый вечер очень долго работал. Он не завтракал, а только пил кофе в кухне Терезы. Потом он шел к Эди, чтобы немного поиграть с ним, и приступал к приготовлению еды в траттории, где в разгар туристического сезона на обед подавали горячие блюда.

В обеденное время Тереза кормила Эди, а в остальном он был полностью предоставлен самому себе. Иногда он отправлялся на прогулку. Он бродил по оливковым рощам и виноградникам, и никто не знал, где он. Случалось, никто на протяжении нескольких часов не замечал, что Эди нет дома. Но он обязательно возвращался, когда уставал, испытывал голод или жажду.

– У него хотя бы есть чувство ориентировки, – сказала однажды Сара, когда он вернулся уже затемно. Ее грызла совесть, что Эди в свои одиннадцать лет часами в одиночку бродит по лесу, но она не хотела запирать его, как собаку в вольере. В конце концов, он был большим и крепким, как пятнадцатилетний подросток. – По крайней мере, пусть у него будет хоть это. Если бы он еще и терялся, у нас был бы кошмар каждый день. Тогда хоть сажай его на цепь!

То, что Эди ужасно скучал, никому, похоже, не приходило в голову.

Но Эльза знала, что такое скука.

Время от времени она после обеда присоединялась к Эди.

Ей не нужно было готовить домашнее задание, она и так все знала. У нее только по физкультуре было «хорошо», а отличные оценки по остальным предметам сами сыпались на нее.

– Подай мне ведро, Эди, – сказала Эльза, и Эди тут же выполнил ее просьбу.

Потом она отставила ведро в сторону и приказала:

– Снова принеси мне ведро, Эди, но сначала налей в него воды.

Это было уже труднее. Она каждый день занималась с ним, но Эди понадобилось две недели, чтобы запомнить, что нужно пойти к крану с водой на углу дома, открыть кран, налить в ведро воды, закрыть кран и вернуться с ведром к Эльзе. Когда он выполнил это задание в первый раз, она обняла его, почесала ему живот и накормила карамельками. Эди был бесконечно счастлив и постоянно хотел таскать ей воду в ведрах.

Эльза была неутомима в изобретении все новых и новых заданий. Если она была в гостиной, то говорила Эди:

– Сходи на кухню и принеси мне масло.

Когда Эди приносил масло, она посылала его за хлебом. Потом приказывала отнести то и другое назад и положить на место. Для Эди было сложно решить, куда положить масло, а куда – хлеб, и он старательно запихивал хлеб в буфет для посуды, а масло – в ящик для ножей и вилок. Но он старался. Конечно, лучше, когда тебя кормят карамельками, чем щипают.

Через неделю он уже мог правильно положить хлеб в корзину для хлеба, а масло – в холодильник. Еще через две недели он научился доставать масло из холодильника, хлеб из корзины для хлеба, вынимать из ящика для посуды нож, намазывать масло на хлеб и снова укладывать все обратно. Еще через неделю он понял, что нож, которым воспользовались, нужно класть в мойку или в посудомоечную машину. Эльзе понадобилось четыре недели, чтобы научить брата намазывать масло на хлеб. Когда она попробовала проделать то же самое с вареньем из апельсинов, Эди усвоил это намного быстрее, потому что ему хотелось побыстрее съесть хлеб с намазанным на него вареньем.

И после каждой победы она чесала ему живот и запихивала в рот конфету. «Хитрый Эди – tutti paletti» , – говорила она каждый раз, и Эди с восторгом повторял эту фразу. «Tutti paletti» стало его любимым выражением, и он бормотал эту фразу по двадцать раз, когда гордился собой, потому что что-то удавалось.

Когда Эди исполнилось десять лет, они с Эльзой придумали особый язык, чтобы понимать друг друга, и этот язык был очень своеобразным. Достаточно было Эльзе сделать определенный намек, как Эди точно знал, что нужно делать. Когда она говорила «ванная», он тут же бежал в ванную комнату, садился в ванну и крутил краны, пока не подбирал подходящую температуру. Потом он брал щепотку соли для ванн из желтой бутылки в форме медвежонка и от души плескался в воде. А Эльза рассказывала ему истории о медведях и кроликах. И только когда она запрещала ему брать с собой в ванну кролика, которого каждые пару месяцев приходилось заменять новым, поскольку ни один зверек долго не выдерживал общества Эди, он плакал. Он не хотел понять, что для кролика нет ничего хорошего в том, что ему доставляло такое огромное удовольствие. «Без лодки вода – для кролика беда», – говорила Эльза каждый раз, и однажды до Эди дошло, что кролик не умеет плавать и боится большой ванны, как он боится озера и даже маленького пруда в дедушкином саду.

Эльза стала для Эди смыслом всей жизни. Когда она была в школе, он нервно бегал перед домом туда и обратно, сидел в своем укрытии и качал ногой, двадцать раз приносил ведро с водой, говорил «tutti paletti» и верещал от радости, как обезьяна в лесу, когда она возвращалась домой. Стоило Саре или Романо отругать Эльзу или просто покритиковать ее, он начинал скалить зубы и угрожал родителям кулаками. Днем и ночью он мечтал о том, чтобы Эльза почесала ему живот, и она даже снилась ему. Он не знал, что то, что он чувствовал, называется любовью.

Даже если у нее не было времени для него, он бегал за ней, как тень. Обычно она старалась его не замечать, а когда он слишком сильно действовал ей на нервы, кричала на него. Тогда Эди на две секунды замирал, а потом падал на землю.

– Я все равно вижу тебя, Эди. Я вижу тебя всегда. Ты не можешь стать невидимым. Вставай и иди в свою берлогу, играй там с Тигром. С Тигром игра – лучшая пора…

После этого Эди немедленно вставал и уходил в свое укрытие. И ждал, когда Эльза найдет время для него.

Постепенно она начала приучать Эди к вещам, которые требовали больших усилий над собой. Она хотела знать, действительно ли он полностью доверяет ей и будет слушаться безоговорочно.

– Съешь это, – потребовала как-то она, положив дождевого червяка ему на ладонь.

Эди испуганно посмотрел на нее и отрицательно покачал головой.

– Сделай это, иначе я поссорюсь с тобой.

Глаза Эди расширились от страха, но он продолжал качать головой.

– Он ничего тебе не сделает. Он не ядовитый. И на вкус как макароны.

Эди по-прежнему качал головой.

– Ты мне не веришь?

Эди не прекращал качать головой.

– Ага. Эди злой. Эльза уходит.

Она повернулась и убежала в дом.

Эди стоял, как облитый водой пудель, и трясся всем телом. Он неотрывно смотрел на извивающегося в руке червяка и даже понюхал его. Примерно десять минут он просто стоял и боролся с собой.

Затем он крикнул во все горло:

– Эльза!

Эльза подошла к окну.

– Что такое, Эди?

Эди засунул червяка в рот, быстро прожевал его и с трудом проглотил. Но он не сказал «Tutti paletti», не засиял от гордости, а сел и заплакал.

Эльза вышла из дома и почесала ему живот.

– Эди храбрый – Эди хороший, – прошептала она и сунула ему в рот карамельку.

Все же Эльза была недовольна, что Эди пока что не справлялся с тем, что она требовала, потому что хотела знать, сделает ли он все, абсолютно все, что она ему прикажет. И тут начались мучения Эди.

Понадобилось пятнадцать мучительных попыток, пока он стал добровольно, не сопротивляясь, глотать червяков.

Она требовала от него отрывать у богомолов ножки и медленно разжевывать тараканов. Если он немедленно не исполнял то, что она приказывала, она била его, оставляла одного и не заботилась о нем.

Эди боролся. И каждый раз ему удавалось преодолеть себя. Его любовь к Эльзе была сильнее, чем отвращение. Слишком большим был его страх потерять ее.

 

44

Франческо Росси неделю назад исполнилось семнадцать лет. Он, погруженный в свои мысли, пинал ногами камешки, стараясь попасть ими в контейнер для мусора, который стоял возле автобусной остановки. Каждый раз, когда камень ударялся о пластиковую стенку, раздавался громкий щелчок. Еще семнадцать минут. Потом должен подъехать автобус – если он сегодня, в порядке исключения, прибудет точно по расписанию.

Он прекратил бессмысленное пинание камешков, присел на корточки и еще раз перебрал сверху донизу свою огромную спортивную сумку в поисках чего-нибудь, что можно выпить, затерявшегося между брюками, кроссовками, футболками, тренировочным костюмом и полотенцем. После двух часов игры в футбол на спортивной площадке в Бучине его горло пересохло. Время от времени случалось, что он забывал взять с собой две бутылки минеральной воды. Ничего. Nulla e niente . Он со злостью запихнул вещи назад в сумку и закрыл ее на застежку-молнию.

Уже сейчас, в конце мая, солнце после обеда палило беспощадно. Нигде никакой тени. Даже остановка была ничем иным, как обыкновенным шестом в широком поле с табличкой «Fermata» и расписанием движения на весь летний сезон. Франческо ненавидел поездки в автобусе, связанные с постоянным ожиданием, но ничего другого ему не оставалось. У него не было мопеда «Vespa», как у большинства мальчиков из его класса, потому что он экономил каждый цент из своих карманных денег для операции. У него был огромный, слишком длинный острый нос, а уши торчали по обеим сторонам головы, как подставки для пивных кружек. Он выглядел как какая-то карикатурная фигура, крыса или летучая мышь, и поэтому, с тех пор как он помнил себя, над ним постоянно смеялись. Стоило ему появиться в школьном дворе, как одноклассники начинали кричать: «Внимание, мышиная полиция!»

Утром в зеркале он видел не свое лицо, а физиономию «самолет, идущий на посадку», «Пиноккио» или «большую операцию по подслушиванию населения». Он был так несчастен, что в четырнадцать лет уже пытался повеситься на яблоне, но сук обломился и тем самым спас ему жизнь.

Он уже навел справки в Кареджи, большой клинике во Флоренции. Операция по уменьшению носа и подшиванию ушей стоила два миллиона лир, а таких денег у его родителей не было. Его отец работал водителем грузовика местного коммунального хозяйства, мать занималась домом и его тремя братьями и сестрами. Семья жила вместе с двумя кошками и худым, как веретено, псом не поддающейся определению случайной помеси пород в невзрачном домике в Террануово Браччиолини прямо возле автострады.

Франческо отпрыгнул в сторону, когда легковой автомобиль резко затормозил и остановился возле него.

– Buona sera, – сказала светловолосая женщина и улыбнулась.

Она была в машине одна.

– Может, подвезти? Куда тебе нужно?

– В Террануово.

– Никаких проблем. Я еду в Монтеварки. Садись.

Населенные пункты Террануово Браччиолини и Монтеварки уже почти срослись друг с другом. По расстоянию это было почти одно и то же.

Франческо от изумления не двигался с места.

– Ну давай, садись уже! Багажник открыт, можешь поставить туда свою сумку.

Франческо кивнул, и на лице его наконец появилась улыбка. Вот класс! Эта женщина просто так остановилась и взяла его с собой! Может быть, она даже отвезет его прямо к дому. Он поспешно забросил сумку в багажник и сел в машину. Как только он захлопнул дверцу, женщина рванула машину с места так быстро, что взвизгнули шины.

Он посмотрел на нее. «Она выглядит прекрасно», – подумал он. Но она была намного старше его. Ей определенно было лет тридцать. Для него оказалось сложным определить ее возраст, поскольку на женщине были солнечные очки. Боковое окно было открыто, и ветер постоянно бросал светлые полосы ей в лицо. Она пыталась левой рукой уложить их за ухо, но это помогало ненадолго.

– Ужасно мило, что вы взяли меня с собой! – робко сказал он и оперся на спинку кресла так, чтобы прижать левое ухо к голове. Иногда по ночам ему снилось, что ухо просто приклеилось к голове и он выглядит как нормальный человек, а не как мышь-самец из идиотского комикса.

Между сиденьями стояла бутылка с минеральной водой. Он невольно покосился на нее и подумал, удобно ли попросить у этой женщины, чтобы она позволила ему сделать глоток, как вдруг она сказала:

– Если хочешь пить, можешь взять воду. У меня там сзади, в сумке, есть еще.

Франческо одним глотком осушил бутылку, и у него даже перехватило дух.

– Черт возьми! – сказала женщина и улыбнулась. – А как насчет небольшой прогулки на машине? – вдруг спросила она. – Погода просто чудесная. У меня есть немного времени, а у тебя?

– У меня тоже, – заикаясь, ответил он не раздумывая.

В Леване она повернула направо и поехала в горы по направлению к Ареццо.

– Как тебя зовут?

– Франческо.

– Какое прекрасное имя!

Такого еще никто никогда ему не говорил. Франческо почувствовал, как лицо залилось краской.

– Ты ехал домой?

Франческо кивнул.

– Ты был у друзей?

Франческо снова кивнул и ответил:

– На футболе. Я играю в societa calcistica di Bucine .

Он очень гордился этим, но ему показалось, что женщину его слова не заинтересовали, потому что она никак на них не отреагировала.

Машина свернула с главной дороги и поехала в направлении Чивителлы.

– Куда вы едете?

– Я еще не знаю, – улыбнулась она. – Куда-нибудь, где хорошо.

Франческо стало не по себе.

– Думаю, у меня не так уж много времени.

– Да ладно… – Она положила руку ему на колено. – Или твоя мама будет беспокоиться?

Франческо покачал головой. Его сердце билось как бешеное. Она убрала руку с его ноги и за Чивителлой повернула на дорогу, усыпанную щебенкой.

– Я знаю неподалеку одну фантастическую руину, откуда открывается захватывающий вид. Вот это я и хотела тебе показать. А потом мы сделаем небольшой перерыв и выпьем по глоточку.

– Зачем? Вы же меня совсем не знаете!

– А просто так.

Она снова улыбнулась, и Франческо вдруг охватила дрожь. К тому же он видел себя в зеркале. Его огромные уши горели, как два разрезанных апельсина-королька, на фоне бледных щек. А когда он сидел перед окном, то можно было видеть даже разветвление жилок в них, совсем как на копченых поросячьих ушах, которые он время от времени давал своей собаке. Он прижался ухом к плечу и почувствовал, как оно полыхает.

Тряская дорога, по которой машина ехала, как по доскам, то резко поднималась вверх, то шла мимо одиноких домов. Машина дважды свернула влево, затем вправо и начала спускаться вниз. Франческо уже давно перестал запоминать дорогу, но до руины было, наверное, еще далеко.

За оградой, окружавшей пастбище, машина пересекла луг и остановилась за обветренной и поросшей ежевикой оградой из природного камня. Женщина выключила двигатель, подняла на лоб солнечные очки, так что он впервые увидел ее глаза, положила руку на колено Франческо и наклонилась к нему. Ее лицо было настолько близко к его лицу, что ему не оставалось ничего другого, кроме как поцеловать ее. «Значит, вот так оно и бывает, – подумал он. Так просто».

Тело его пылало.

Привычным движением она потянула рычаг сбоку его кресла. Оно откинулось, и он почти лег на спину. Потом она снова поцеловала его. Дольше и более страстно, чем раньше. В это время ее рука нежно скользила по его голове, по его лицу, по ногам и в конце концов расстегнула застежку-молнию на его брюках.

Франческо задрожал. Он закрыл глаза и впервые в жизни забыл про свой нос и огромные торчащие уши…

– Так куда тебе нужно? – спросила она через полчаса. – Скажи точный адрес, и я отвезу тебя домой.

Франческо чувствовал себя на седьмом небе, легким и счастливым, как никогда. Но одновременно ему было стыдно и он не решался взглянуть на нее. Она стояла перед открытой дверцей машины и одевалась, а ему очень хотелось обнять ее и больше не отпускать.

– Террануова Браччиолли, – сказал он. – Сразу же налево после площади с круговым движением, туда, где поворот на Лоро Чиуфенну, бежевый дом с маркизой желтого цвета.

– Все понятно, – сказала она.

Только после Каппаноле он решился задать единственный вопрос, который горел у него в душе:

– Я увижу тебя снова?

– Может быть, – улыбаясь, сказала она. – Дай мне свой номер телефона. Я потом тебе позвоню.

Она протянула ему маленький блокнот, который крепился магнитом к приборной доске.

– По средам я всегда играю в футбол, – заметил он, пока писал, и услышал, как жалко прозвучал его голос.

– Не беспокойся. Если захочу, я найду тебя.

– Как тебя зовут?

– Мария, – сказала она. – Но это неважно. Можешь спокойно забыть это имя.

Четверть часа спустя она высадила его почти возле дома. Не прямо перед дверью, но достаточно близко, чтобы видеть, куда он войдет.

После она на полной скорости помчалась в Монтеварки. У нее было мало времени, типография закрывалась через двадцать минут, а ей еще надо было забрать настольные карточки на свою свадьбу, которая должна была состояться в ближайшую субботу.

«Я выхожу замуж, – подумала она и чуть не сошла с ума от радости. – Я выхожу замуж за Романо. За мужчину, которого люблю. Наконец-то…»

 

45

Особенными были запахи, царившие в доме в эти дни. Пахло розмарином, шалфеем и лавандой, а также корицей и ванилью. Но все перекрывал сладкий запах марципана. Сара всегда думала, что человек не в состоянии унюхать марципан. Но это было не так.

Тереза была в своей стихии. Вместе с тремя женщинами, помогавшими ей, она руководила подготовкой небольшого обеда после венчания, а также помпезного свадебного ужина и небольших закусок в полночь или для раннего утра, когда размягченные алкоголем желудки будут требовать чего-то кислого и соленого.

В пятницу были поставлены столы, скамейки и палатки в саду и на лужайке перед домом, проложены электропровода для освещения, установлены громкоговорители, вставлены в держатели факелы, закреплены на столах бумажные скатерти, разложены ножи, вилки и салфетки, распределены свечи и украшения на столы, а в стратегически важных местах расставлены столы для холодных закусок. Музыкальная группа из Амбры устанавливала инструменты и проверяла звук.

Эди уже несколько дней собирал цветы, у которых, придя домой, обрывал головки. «Раз, два – голова», – бормотал он себе под нос.

Сара лежала в постели с мокрым холодным полотенцем на голове. У нее было ощущение, словно ее мозг все туже сворачивается внутри головы и не может снова развернуться. Необычно сильная сверлящая боль пугала ее. «Это наказание», – подумала она.

– Может быть, я вызову доктора? – спросил Романо, зайдя в комнату.

Сара кивнула.

Он на минутку присел и взял ее за руку.

– Привезли твое платье. Изабелла сказала, что нужно его еще раз примерить, чтобы убедиться, все ли в порядке.

– Я не могу. Я не могу пошевельнуться, Романо. У меня лопается голова.

Романо вышел из комнаты, подержал полотенце под струей воды и снова положил его, свежее и холодное, ей на лоб.

– Доктор сейчас приедет, – прошептал он. – Успокойся, любимая, скоро тебе будет лучше.

«Жаль, – подумала она, когда Романо вышел из комнаты. – Я бы действительно с удовольствием вышла за него замуж. Как же по-другому доказать ему, что я его люблю?»

– Это очень острый приступ, – сказала доктор. – Я могу только немного снять боль. Остается надеяться, что до завтрашнего утра приступ пройдет.

– А если нет? – На лбу Романо выступил пот.

– Тогда вам придется перенести свадьбу. В таком состоянии она не должна вставать с постели, иначе начнется рвота.

Романо бессильно опустился на стул.

– Не может быть, – пробормотал он. – Мы уже несколько месяцев готовимся к этому дню, а тут такое…

Доктор кивнула, ей было жалко Романо. Она сделала Саре укол, который та, казалось, даже не заметила. Она даже не вздрогнула.

– Боль настолько сильная, что частично перекрывает сознание. Она сейчас вряд ли что-то понимает.

– Она что, без сознания?

– Не совсем. Ее можно разбудить. Просто она сейчас спит, очень глубоко спит.

– Если завтра утром ей не станет лучше, свадьбы не будет, – сказал расстроенный Романо в кухне.

– Еще чего! – Тереза, которая как раз наполняла помидоры пастой из сыра и оливок, сохраняла полное спокойствие. – Это у нее от волнения. Ни одна женщина из-за какой-то мелочи не позволит себе пропустить собственную свадьбу.

Романо смотрел на жирные пальцы матери, которые впихивали пасту в помидоры, что каждый раз вызывало чавкающие звуки, как будто кто-то вытаскивал ногу из болота, и ему хотелось заорать на нее.

«Вымой руки! Посмотри, что ты делаешь! Сыр забивается тебе под ногти, мне плохо уже от их вида. Я не притронусь ни к одному из этих помидоров, если вообще свадьба состоится», – подумал он.

Тереза облизала пальцы и улыбнулась.

– Прекрасный вкус. Хочешь попробовать?

Она протянула ему миску с пастой.

Романо с отвращением отвернулся и, ничего не сказав, вышел из кухни, чтобы поехать во Флоренцию и забрать родителей Сары из аэропорта.

– Вот так сюрприз! – обиженно заявила Регина, узнав об остром приступе мигрени у Сары. – Мы за столько лет впервые приезжаем в Италию, и вдруг такое… С ней это часто бывает?

– Нет. Я вообще не помню, чтобы она когда-нибудь болела.

У Романо было нехорошее ощущение, что ему приходится извиняться или оправдываться.

Герберт молча поставил вещи на багажную тележку. Он был очень бледен, и на лбу у него выступил холодный пот.

– А что будет, если ей завтра не станет лучше? – сказала Регина укоризненным тоном.

– Значит, свадьба не состоится.

Как ему самому не было страшно, но сейчас он наслаждался этой фразой, потому что увидел, как Регина вздрогнула.

– Я же тебе говорил, что все это путешествие – идиотизм! – Герберту пришлось ухватиться за тележку, так как у него внезапно закружилась голова.

– Кто же мог предположить, что свадьбы не будет? – Регина все больше и больше выходила из себя.

– Ну, до этого пока что далеко, – успокоил ее Романо.

– Но вероятность этого возрастает. Настоящие приступы мигрени длятся обычно три дня. Если это действительно приступ мигрени.

– А что же еще? Доктор была у нас, обследовала Сару и сразу сказала, что это мигрень.

– Многие женщины перед свадьбой впадают в истерику, – пробормотал Герберт. – И в этом случае это было бы не так уж плохо.

Романо медленно толкал переполненную тележку с багажом к выходу. Регина и Герберт последовали за ним.

Машина стояла прямо перед аэропортом на огромной стоянке. Романо уложил вещи, усадил Герберта с Региной и пошел к кассе, чтобы заплатить за стоянку.

– Тебе все это не кажется несколько странным? – прошептала Регина.

– Что странного в том, что у человека болит голова? – нервно ответил Герберт. – Не надо быть такой мнительной. Мы здесь и постараемся, чтобы все было хорошо.

– Ну, если ты так считаешь… – Она недовольно провела рукой по приборной доске и заметила пыль на пальцах. – Здесь можно было бы и навести чистоту, – сказала она именно в тот момент, когда Романо вернулся.

– Да, извините, – сказал Романо. – Но было столько работы по подготовке свадьбы, что я просто не успел.

– Вы что, все делаете сами?

Романо запустил двигатель.

– Пара подруг моей матери помогают ей, а в остальном мы все делаем сами.

– И угощение?

– Да, конечно. Это дело чести для моей матери.

– А сколько человек придет на свадьбу?

– Приблизительно пятьдесят.

Регина замолчала и посмотрела в окно.

– Я представляла Флоренцию более красивой. Не так много промышленности, не такие современные дома…

– По-моему, ни один город вблизи аэропорта не выглядит прекрасным. Зато центральная часть Флоренции очень необычна, – принялся защищать город Романо.

– Ага.

В следующие десять минут никто не сказал ни слова. Герберт на заднем сиденье уснул.

– Надеюсь, я не буду виновата, если свадьба не состоится, – ни с того ни с сего заметила Регина.

Герберт изумленно открыл глаза, Романо тоже расстроенно посмотрел на нее.

– О чем речь? Я чего-то не понимаю!

– Ну, я же всегда виновата, если у вас что-то случается. В несчастном случае с Эди я тогда была виновата только потому, что позвонила. Это очень просто – перекладывать всю вину на мать.

– Но при чем тут ты, если у Сары болит голова?!

– Может быть, она не хочет, чтобы мы были здесь. Может быть, она так разволновалась из-за нашего приезда, что у нее началась мигрень. И я опять виновата.

– Регина, давай поставь точку и прекрати болтать глупости! В конце концов, она же нас пригласила! – Герберт постепенно начал выходить из себя.

– Ты же не знаешь, что она наговорила мне по телефону. Ты ведь никогда с ней не разговаривал!

– Все рады, что вы приехали. Все! И особенно Сара.

– Ну, я надеюсь.

С этого момента в машине все молчали. И лишь когда они съехали с автострады, Романо сказал:

– Сейчас мы приедем.

И это было все.

– Benvenuti! – воскликнула Тереза, когда Регина с Гербертом вышли из машины перед домом. Она подошла к Регине и обняла ее. – La mama di Sara, una donna belissima!

Регине хватило знания итальянского языка, чтобы почувствовать себя польщенной, и у нее моментально улучшилось настроение.

– Как дела у Сары? – спросил Романо.

– Я не знаю. Она очень крепко спит.

Романо перевел, что сказала мать, и проводил родителей Сары в дом. Эльза и Эди вежливо сказали «здравствуйте» бабушке и дедушке, которые, в принципе, были для них чужими людьми, и так же вежливо приняли подарки. Разговорник для Эльзы, пижаму и мягкого кенгуру для Эди.

– О, кролик с длинным хвостом! – сказал Эди.

– Нет, это кенгуру, – поправила его Регина.

– Кролик – кенгуру, – засмеялся Эди и засунул кенгуру себе под пуловер.

За собранным на скорую руку ужином Эди сидел напротив Герберта и громко чавкал, чего, казалось, никто не слышал. Когда вилка трижды выпала у него из рук и в конце концов оказалась под столом, он, разозлившись, воткнул ее в сыр и начал есть все руками, запихивая в рот огромное количество еды.

Романо рассказывал о траттории, пытаясь не обращать внимания на поведение Эди. Только Герберт не сводил с Эди заинтересованного взгляда, в котором застыло выражение внимания и отвращения одновременно, и не мог поверить, что это творит его внук. Когда Эди встречал его взгляд, то широко ухмылялся, так что изо рта у него текла слюна и на стол выпадали остатки пищи.

Когда Герберт хотел взять солонку, Эди внезапно выбросил вперед свою огромную руку и схватил его за запястье. Герберт испуганно вздрогнул и хотел убрать руку, но у него не было на это никаких шансов. Хватка у Эди была как тиски, а когда он заметил, что Герберт хочет освободиться, то громко и пронзительно рассмеялся.

– Отпусти его, – спокойно сказал Романо, словно подобные ситуации случались по сто раз на дню, но Эди никак не отреагировал. Он смеялся, а Герберт чувствовал себя так, будто кто-то дробит его кости.

– Эди отпустит – иначе получит, – сказала Эльза, и Эди тут же отпустил руку.

Герберт помассировал запястье. Эди было всего двенадцать лет, но сила у него была, как у медведя. Этого Герберт никак не ожидал.

В конце концов Эди надоела еда, и он принялся ритмично бить ножом по столу. И к тому же беспрерывно повторять «омама и опапа – траляля и хопсаса».

– Как это все ужасно! – тихо сказала Регина Герберту, но Романо все же услышал.

– Прекрати, Эди! – взорвался он. – Ты или немедленно затихнешь, или отправишься в свое убежище.

Эди с рыданием выскочил из комнаты. Эльза ничего не сказала. Она тихо сидела за столом и неотрывно смотрела на завивку своей бабушки и на белые волосы своего деда. Потом она встала.

– Я пойду к нему. Бедняжка! Он ведь не понимает, в чем дело. Он просто хотел порадоваться.

Эльза ушла, и у всех на душе стало тяжело.

– Но я же этого не хотела, Романо! – расстроилась Регина.

– Эди милый мальчик, просто он другой, не такой, как здоровые дети. И из-за этого иногда возникают очень непростые ситуации.

Регина сладко, как сахар, улыбнулась:

– А может быть, у всех здесь слишком повышенная чувствительность?

Романо ничего не ответил, но в полной мере понял проблемы, которые время от времени возникали у Сары с матерью.

Оставшийся вечер Романо, Герберт и Энцо провели вместе, распивая граппу перед камином. Регина помогала Терезе в кухне. Обе женщины были в своей стихии и, хотя одна из них не говорила по-немецки, а вторая – по-итальянски, прекрасно поняли друг друга.

– Нам, наверное, надо было раньше приехать сюда, – сказала Регина вечером в постели Герберту. – Тереза очень трогательная. После того что Сара рассказывала по телефону, я всегда думала, что она – старая швабра.

– Ты еще не знаешь, что она рассказывает о тебе здесь, – сказал Герберт, но Регина сделала вид, что не обратила внимания на его замечание.

– А наша бедная Сара… – пробормотала Регина, намазывая ноги кремом. – Что у нее за судьба такая! С этим ребенком-инвалидом… Но я считаю, что она очень храбрая. И великолепно со всем справляется. Неудивительно, что время от времени у нее бывают головные боли.

– Боже мой! – Герберт громко рассмеялся. – Ребенок-инвалид! – передразнил он Регину. – Какая милая, мягкая оценка! Я тебе скажу, что такое Эди. Это отвратительное слюнявое чудовище, у которого из пасти выпадает еда. Это кусок мяса, который не может сосчитать до трех, идиотски улыбается и рушит все, что попадается на пути. Своим бесконечным идиотизмом он терроризирует всю семью. Этот милый Эди – не ребенок-инвалид, это кошмар. Это жирная бомба замедленного действия, которую нужно засунуть в смирительную рубашку и посадить в палату с резиновыми стенами. Там он сможет петь детские песни и считать свои пальцы, но не сможет доводить близких до состояния умопомешательства, а мою дочь – до болезни.

После этого эмоционального выступления Герберт устало замолчал. Обескураженная Регина улеглась в постель и выключила свет.

– Боже мой, Герберт, – сказала она тихо, – я и не знала, что ты такой! Я никогда не слышала, чтобы ты говорил так.

И она попыталась не думать больше о том, что сказал Герберт, а радоваться завтрашнему дню. Она сосредоточилась на сияющей невесте в белом свадебном платье, чтобы и ей приснилось что-то приятное.

Сара проснулась среди ночи. В доме было тихо. Ее окружала абсолютная темнота, и ей было трудно сориентироваться. Но ей стало легче. Боль исчезла. Осталось только какое-то тупое давление в голове. Это была ночь перед свадьбой. Завтра она выйдет замуж за Романо. Бог оставил ее в живых.

Она встала, включила свет и проскользнула в ванную комнату. Она выпила воды прямо из крана, и так жадно, что ей чуть снова не стало плохо. Потом она умылась холодной водой. Когда она выпрямилась, чтобы вытереть лицо, то увидела в зеркале, что он стоит сзади.

Хотя это был Романо, она испугалась так сильно, что пришлось ухватиться за раковину, чтобы не упасть.

– Чего ты боишься? – спросил он нежно и обнял ее.

Вместо ответа она покачала головой и прижалась к его груди.

– Тебе лучше?

– Да, – вздохнула она. – Намного лучше.

Она пошла за ним в спальню, легла, прижавшись к его спине, и спала до тех пор, пока в семь утра не зазвонил будильник.

 

46

– Я же тебе говорила! – победно заявила Тереза, когда Романо забирал свой кофе из кухни. – Собственную свадьбу никто не упустит. Этого еще не хватало!

Эльза ходила с Эди, когда он собирал цветы, и заставляла его повторять поздравление, которое пыталась вдолбить ему в голову уже несколько дней: «Я сегодня вам желаю, чтобы всегда светило солнце».

– Всегда солнцу светить – и не грустить, – пел себе под нос Эди.

– Почти получилось, – сказала Эльза, – ты почти что смог, Эди. Тоже неплохо, но другое предложение еще красивее. Давай скажем его еще раз вместе.

Она взяла его за руку и стала поднимать и опускать ее в такт словам: «Я сегодня вам желаю, чтобы всегда светило солнце».

– Все прекрасно – солнце ясно, – сказал Эди.

– О'кей, – сказала Эльза. – У тебя получится. Мама и папа поймут.

Эди кивнул и просиял. Потом он одним движением оторвал головки всем цветам, которые собрал до того. Эльза вздохнула.

– Пойдем домой.

Она быстро пошла вперед, Эди неуклюже поспешил за ней.

– Как хорошо, что тебе стало лучше! – сказала Регина за завтраком Саре. – Мы уже боялись, что придется отменить свадьбу.

Сара кивнула. Она почти не слушала, что говорила мать, потому что ее беспокоило состояние Герберта. У него запали щеки, в глазах исчез блеск, и он был белый как стена.

– Папа, тебе плохо?

– Нет, нет, ничего, все в порядке, – ответил он еле слышно.

– Как у тебя с сердцем?

– Да немного прыгает. Ничего страшного.

– Ему с утра нужна пара часов, чтобы прийти в себя. – У Регины сейчас не было желания говорить о болезни Герберта. – Лучше скажи, Сара, что это за головные боли? Они часто у тебя бывают? Ты обследовалась?

– Нет. Просто последние дни было слишком много всего. У меня был сплошной стресс, и я довольно сильно устала.

– О боже! Ты, похоже, очень сильно заболела, если даже не встретила нас в аэропорту. Через тринадцать-то лет!

– Да. Мне было очень плохо.

– Мне очень жаль, – сказала Регина, медленно помешивая капуччино.

– Что-то не похоже, что ты об этом сожалеешь.

– О боже, дитя мое, ты опять начинаешь?

Сара готова была расплакаться. Она представляла завтрак с родителями в день своей свадьбы совершенно по-иному.

– Что ты себе думаешь? Ты приезжаешь сюда за день до свадьбы, как госпожа графиня, в последний момент, и удивляешься, что у меня разболелась голова.

– Вопрос о твоем здоровье, собственно, возник потому, что я же хотела как лучше. В конце концов, я ведь тоже беспокоюсь о тебе.

– Почему же вы тогда не приехали на пару дней раньше? Времени у вас предостаточно. Тогда для меня кое-что было бы проще. Для меня и для Терезы тоже.

«Я так и знала, – подумала Регина. – Ей всегда удается свалить вину на меня».

Сара встала:

– Мне нужно готовиться. Я хочу вымыть голову.

Она вышла из комнаты. Регина сидела на стуле как приклеенная. Она не спросила Сару, нужно ли ей помочь. Хотя ей как матери невесты положено было перед свадьбой быть рядом с дочерью.

В пятнадцать часов в церкви Монтефиеры Сара сказала «Да, я согласна», в то время как дон Матео смотрел ей в глаза, а Романо держал ее руку. Она улыбнулась ему и подумала: «Если я в жизни действительно любила кого-то, то только тебя, Романо Симонетти».

Лучшей свадьбы невозможно было себе и представить. Тереза со своими подружками приготовили фантастические холодные закуски, гости были довольны, а Романо и Сара часами принимали поздравления. Когда начала играть музыкальная группа, настроение стало еще лучше. Сара и Романо станцевали первый танец, и она сняла свою длинную фату. Так она чувствовала себя свободнее и ей было легче двигаться.

Неожиданно перед ней появился Эди с цветком с оторванной головкой, улыбнулся и сказал: «Свадьба рада – так и надо».

Сара встала и прижала его к себе.

– Мой маленький, – сказала она, – спасибо! Это очень мило с твоей стороны.

И она поцеловала его. Эди тут же вытер щеки, просиял, заявил: «Пожалуйста – на здоровье!» – и, неуклюже покачиваясь, ушел в дом, где принялся бросать пробки от винных бутылок в ванну, чтобы они там плавали.

– Я не могу вынести, что ты живешь здесь, – сказал Герберт дрожащим голосом. – Я просто не могу этого вынести! – Хотя он целый день пил только воду, у него заплетался язык. – Здесь край света, Сара. Я вижу, как твоя жизнь рушится буквально на глазах.

– Ты говоришь это, пробыв здесь всего сутки, да еще и в день моей свадьбы?

– Да. А когда бы я еще тебе это сказал? Есть вещи, которые не терпят отлагательства.

Сара и Герберт сидели довольно далеко, в стороне от гостей, за последним столом на лужайке. Музыка доносилась издалека и звучала не так громко, как в непосредственной близости от исполнителей. За соседним столом сидел Энцо в компании старых друзей из села. Он смотрел на скатерть на столе, но Сара была уверена, что он слышит все, что говорит Герберт. За это время он уже довольно хорошо научился понимать по-немецки.

– Сара, ты хоть на минутку задумалась, как будет идти твоя жизнь дальше? Ты вышла замуж за мужчину, который целый день чистит салат и варит макароны. Твоя дочь необычайно умна, но недостаточно загружена, а ей нужно очень много нагрузок, которые ты в этом сырном гнезде не можешь ей дать. Твой сын – слабоумный монстр и никогда не получит здесь помощи, которая ему требуется. Твоя свекровь – это дракон, который целый день только и делает, что командует всеми и молится Матери Божьей. – Герберт закатил глаза. – Все пляшут под ее дудку. И эта ужасная женщина говорит тебе, что нужно делать. Ты это себе представляла, когда уезжала из Берлина?

Сара молчала.

– Энцо очень хороший, – продолжал Герберт, – но толку с него, как от ружья в запертом шкафу, к которому давно потерян ключ. Если ты зазеваешься, то когда-нибудь станешь такой же потерянной, как он.

Сара посмотрела на Энцо. Услышал ли он эти слова, неизвестно, но выражение его лица не изменилось.

– Папа, перестань! – взмолилась Сара. – Люди могут нас услышать.

– А мне все равно. Когда еще у меня будет возможность поговорить с тобой? Собственно, уже никогда. Я ни разу не говорил с тобой по телефону, это так. Но я все равно думал о тебе. Поэтому сейчас выскажу все, что меня гнетет, чтобы больше не возвращаться к этому.

Он одним глотком выпил стакан воды. Его руки дрожали так, что ему пришлось держать стакан обеими руками, чтобы не пролить воду.

– Посмотри вокруг себя! Что здесь есть? Ни кино, ни театра, ни даже магазинов. Пара оливковых деревьев, несколько виноградников, прекрасный вид! И это все, Сара! Меньше, чем ничего! Ты зачахнешь здесь, дитя мое! Когда-нибудь ты станешь такой же тупой, озлобленной и глупой, как эти крестьяне вокруг нас, которые не умеют сосчитать до трех.

Сара увидела, как Энцо поднял глаза.

– Все, хватит! – резко сказала она. – Прекрати! Не хочу это слушать, тем более сегодня. Кроме того, все это не имеет смысла. Я живу здесь, и ты ничего не можешь в этом изменить.

– Нет, я могу кое-что изменить, – эхом ответил Герберт. – Иначе бы я сюда не приехал. И сэкономил бы и на полете, и на переезде, и на этом празднике, который меня уже вот так достал… – Он провел рукой над головой. – Можешь мне поверить. Я приехал, чтобы убедиться, действительно ли здесь все так, как я думал. И чтобы поговорить со своей дочерью.

– Ну и?… Все так, как ты себе представлял?

– Нет. Еще хуже. Намного хуже! – Его глаза сверкнули.

– Давай поговорим об этом завтра, папа. Не сегодня. Не на моем празднике.

– Нет! – Герберт попытался вскочить, но снова упал на стул.

Болезненная бледность на его лице сменилась лилово-красным румянцем. И у него вдруг появились силы говорить громче, чем прежде.

– Ты деградируешь в этой глуши, в которой только и есть, что три дома и одна церковь, в которой по безлюдным закоулкам гуляет ветер, а лица людей, которые пялятся на тебя из окон, похожи друг на друга, потому что за сотни лет внутриродственных браков все они стали родственниками.

– Прекрати сейчас же! – прошипела Сара. – Заткнись, наконец! Или ты хочешь опозорить меня и себя перед этими людьми?

– А какое мне дело до этих людей? – горько рассмеялся он.

– Тебе, может, дела и нет, а мне есть. Я живу здесь и должна каждый день общаться с ними.

Сара поднялась и хотела уйти, но Герберт схватил ее железной хваткой за руку и силой усадил на стул.

– Я не для того оплачивал твою учебу, – процедил Герберт сквозь зубы, – и не для того связывал с тобой все свои надежды, чтобы ты пряталась где-то в тосканских горах, в старом доме с кривыми стенами и изъеденными червями деревянными балками, в котором воняет чесноком и луком и нет ни одной книги! Я не для того растил свою дочь и заставлял ее учиться, чтобы она таскала тарелки с макаронами и салатницы, жила на чаевые и проявляла свой талант в мытье посуды!

Голос его сорвался, глаза влажно заблестели. Сара еще пыталась сдерживаться.

– А что я, по-твоему, должна делать? Чего ты хочешь от меня?

– Вернись домой! Закончи учебу и живи цивилизованно! Найди себе нормальную работу, а не существуй, как асоциальный элемент! То, что ты делаешь, может делать любая слабоумная, которая даже не закончила начальную школу!

Сара вздрогнула от возмущения.

– Ты что себе, собственно, позволяешь, папа? Думаешь, можно приехать сюда и не только поставить под сомнение всю мою жизнь, но еще и облить ее грязью? Ты что, приехал сюда только для того, чтобы осыпать меня упреками? Неужели ты не можешь хоть один раз в жизни обнять меня и сказать: то, что ты делаешь, – это хорошо; я люблю тебя, что бы ни случилось, и всегда буду с тобой, какую бы ошибку ты ни сделала?

Герберт наклонил голову и покачал ею, что еще больше вывело Сару из себя.

– Ты никогда не говорил, что любишь меня и готов мне помочь! Никогда за всю мою жизнь! Ты никогда не интересовался тем, что я делаю! Ты не читал мои сочинения, за которые я получала отличные оценки, и не хотел знакомиться с моими друзьями. Для тебя всегда был важен только покой. Я не была дочерью, которую ты для себя хотел! Может быть, ты был бы доволен, если бы я изучала юриспруденцию и стала адвокатом в известной конторе, но, к сожалению, это не получилось, папочка. Сейчас я сижу здесь, в пампе, и деградирую, как ты потрясающе выразился. Но я люблю людей, которые окружают меня. Больше, чем тебя, папа. Может быть, я тебя никогда не любила, потому что ты просто не воспринимал меня такой, какая я есть!

– Ты не понимаешь… – прохрипел Герберт.

– О нет, я все очень хорошо понимаю! Я понимаю, что ты хотел бы иметь совсем другую дочь, но такого удовольствия и не могу тебе доставить. И не могу искать себе нового отца, черт возьми!

Герберт вдруг застыл, а потом в ужасе широко открыл глаза. Тело его надломилось и согнулось.

– Сара! – пробормотал он. И упал со скамейки в пыль.

– Папа! – закричала Сара. – Что случилось? Что с тобой? Скажи же что-нибудь! Папа, дыши, ради бога, дыши!

Энцо вскочил из-за стола.

– Вызови «скорую», Энцо! – крикнула Сара. – Быстро! У него приступ… инфаркт… я не знаю что!

Энцо убежал.

Сара гладила отца по щеке и плакала.

– Мне так жаль, папа… Я сожалею обо всем, что сказала. Пожалуйста, не умирай! Я приеду к тебе, я сделаю все, что ты хочешь, только, пожалуйста, пожалуйста, не умирай!

«Скорая помощь» приехала через двадцать минут. Герберт уже ни на что не реагировал. Сара держала его за руку, а Регина не сказала ни слова, когда он умирал.