75

Уже четыре дня он не видел ни солнца, ни облаков, ни тумана, лишь слышал визг резиновых подметок по покрытому линолеумом полу, лязганье дверей и дурацкие комментарии сокамерников. Несколько дней пребывания в камере предварительного заключения показались Романо вечностью. Он не представлял, как сможет вынести недели, месяцы или даже годы в заключении, если его признают виновным.

В камере кроме него были еще трое мужчин. Сандро, электрик из Ареццо, которого обвиняли в убийстве и ограблении восьмидесятилетней старухи, Массимо, винодел из Монтепульчиано, которому вменялось убийство двадцатидвухлетней женщины, труп которой, однако, так и не был найден, и Моша, албанец, который, напившись до невменяемости, убил свою жену. Все трое, как и Романо, утверждали, что невиновны.

Сандро целыми сутками валялся на нарах, напевая что-то себе под нос. При этом он грыз ногти, которых и так уже почти не осталось, и эти места даже заросли кожей. Его пальцы напоминали толстые короткие сосиски, и из-за отсутствующих ногтей он часто испытывал затруднения, если нужно было брать мелкие предметы со стола или поднимать их с пола. Вчера он потребовал таблетку от головной боли, но хотел принять только половину, а остальное сэкономить. Без ногтей он никак не мог разломить таблетку, и Романо сделал это для него, хотя Сандро и был ему неприятен. Они не ссорились, но Сандро производил впечатление человека, готового затеять драку, если ему что-то не понравится.

Массимо изображал из себя тихого и никем не понятого человека. Он утверждал, что не способен даже муху обидеть, и говорил, что роковое пребывание в тюрьме, куда он попал по несчастному стечению обстоятельств, судьбоносным образом приведет его к новым познаниям. Опыт, которого ему позволено набраться в тюрьме, якобы имеет высочайшую ценность Он признавался, что видел женщину, в убийстве которой его обвиняли, в день ее исчезновения и даже переспал с ней. Она приходила к нему в гости, поскольку знала, что его супруга в отъезде, а потом – после того как они провели один час в саду и два в постели – она ушла к себе домой, поскольку ее ждал муж. Домой она, однако, так и не вернулась. Массимо клялся и божился, что никак не связан с ее исчезновением, что невиновен, и предполагал, что его скоро выпустят из тюрьмы, поскольку ввиду отсутствия трупа ничего не докажут.

Массимо спал на нарах под Романо. Он без возражений уступил Романо верхнее место, поскольку во сне так вертелся, что боялся упасть. Романо оказался совершенно беззащитен перед плохим запахом из его рта. У Массимо остались лишь гнилые остатки зубов, которые и были причиной тошнотворного запаха, и ночью эта вонь постепенно поднималась до Романо и со временем заполняла всю камеру. Романо часто раздумывал, как исчезнувшая женщина выносила это зловоние, когда спала с Массимо. Для него это было абсолютно непонятно.

Моша был беднягой-неудачником. Он приехал сюда всего лишь несколько месяцев назад и едва-едва говорил по-итальянски. Если его о чем-то спрашивали, он улыбался и кивал, чтобы никого не рассердить. Он любил свою жену и очень тосковал по ней. Во сне он разговаривал и, всхлипывая, произносил ее имя. Он не мог представить себе, что по пьянке убил ее, однако абсолютно ничего не помнил о событиях того вечера. Полный провал в памяти. Он беспомощно выслушал обвинение и даже не мог сказать, что невиновен. Он лежал на нарах и целыми днями молился. По крайней мере Романо предполагал, что он молится, поскольку тот все время что-то бормотал себе под нос. Взывал ли Моша к Аллаху или к другому божеству, Романо не имел ни малейшего понятия.

Четверо заключенных следственной тюрьмы находились в камере площадью в девять квадратных метров и, для того чтобы справить нужду, вынуждены были пользоваться туалетом, находившимся здесь же, в то время как остальные наблюдали на ними и отпускали дурацкие комментарии. Молчал лишь Моша, да и го лишь потому, что не знал нужных слов. Из всего пребывания в заключении самым скверным для Романо был этот туалет, потому что микроскопическое окно под потолком камеры хоть и открывалось, но было слишком маленьким для того, чтобы проветрить помещение. Заключенные держали его открытым целый день, но свежего воздуха не хватало для четырех потных мужчин, которым разрешалось принимать душ всего раз в неделю, да и то всем вместе.

Два дня назад Романо неожиданно встретил Сиро. В начальной школе они два года учились вместе, даже какое-то время сидели за одной партой.

Сиро был тюремным уборщиком. Он пробился наверх в иерархии заключенных благодаря хорошему поведению и теперь работал в качестве прислуги и мальчика на побегушках. Он раздавал еду, убирал общие помещения, мыл кухню, приносил почту и принимал пожелания от заключенных.

Романо было невыносимо стыдно, что они встретились при таких обстоятельствах.

– Я слышал, ты убил свою жену? – ухмыляясь, сказал Сиро. – Вот это круто!

– Я не убивал ее, – тихо возразил Романо, прекрасно понимая, насколько неубедительно это звучит.

– Конечно, – сказал Сиро. – Все понятно. Я тоже не нападал на банк, который ограбил. – Он рассмеялся. – Поначалу все так себя ведут. Ничего, все утрясется.

Романо ничего не ответил. Не было смысла оправдываться, но слова Сиро терзали его душу.

Сиро удалось раздобыть для Романо бумагу и шариковую авторучку, так что он мог изливать свое отчаяние на бумаге, в то время как остальные молились про себя, ругались или, подобно Массимо, разговаривали сами с собой.

Однако из-за этих записей Романо сделался посмешищем для остальных.

– Гляди-ка, профессор опять что-то сочиняет, – с издевкой сказал Сандро, выхватил у Романо лист бумаги и громким фальцетом гнусаво прочитал: – Это настоящее мучение – выносить все, будучи невиновным. Если кто по-настоящему страдает из-за смерти Сары, так это я и, конечно, ты, моя маленькая Эльза…

Он нагло расхохотался, а остальные его поддержали. Моша тоже смеялся, хотя не понял ни слова. Романо попытался отнять бумагу, но Сандро был быстрее и выше ростом. Он поднял листок вверх, и хотя Романо подпрыгивал изо всех сил, что само по себе выглядело глупо, но дотянуться до него не мог. Романо вскипел от ярости и изо всей силы ударил Сандро, пританцовывавшего посреди камеры и размахивавшего над головой листком бумаги, как флагом, ногой в пах. Сандро закричал от боли и упал.

И тут же Массимо ударил Романо в лицо так сильно, что у того лопнула кожа на скуле и полилась кровь. Романо был настолько потрясен силой удара, что на мгновение растерялся и тут же получил следующий удар, на этот раз в правый глаз.

За это время Сандро пришел в себя и дернул Романо за ногу. Тот упал и ударился затылком о кровать Массимо. Моша завизжал от ужаса, хотя с ним, сидевшим наверху, ничего не случилось.

Сандро и Массимо принялись избивать Романо и били до тех пор, пока он, весь в крови, не перестал стонать и только неподвижно лежал на полу.

Сандро разорвал письмо, ставшее предметом раздора, и спустил клочки в унитаз. Потом нагнулся к Романо и прижался ухом к его груди.

– Не волнуйся, эта свинья еще жива, – только и сказал он. На этом все закончилось.

Лишь через час, при раздаче ужина, Романо нашли лежащим на полу и забрали в медпункт.

– Неудачно упал, бедняга, – объяснил Сандро, сочувственно улыбаясь. – Мы как раз хотели позвать на помощь.

Больше охранники ничего не спрашивали. Это никого не интересовало.

Через два дня, когда Романо снова перевели в камеру, к нему на свидание пришла Тереза и вскрикнула от ужаса, увидев сына. У него заплыло лицо, под глазами были синяки, нос сломан, а на бровь и щеку наложены швы. Кроме того, на Романо была эластичная повязка из-за сломанного ребра.

– Madonna mia , что с тобой случилось?

– Наверное, моим сокамерникам приснился плохой сон.

– Вы что, поссорились?

– Не знаю.

– Но ведь просто так, без причины, никто никого не избивает! – подняла Тереза руки к небу.

– Я здесь не на курорте, мама.

Тереза замолчала. Она понимала скептицизм сына, но ей было трудно смириться с этим.

– Расскажи лучше, как дома дела. Как вы себя чувствуете? А Эди? И Эльза?

– Плохо, Романо. Энцо ни на что не реагирует, ни с кем не разговаривает, только все время плачет. Вчера приходила доктор и выписала ему таблетки. Она сказала, что если не станет лучше, то его заберут в клинику. Если бы ты знал, как мне тяжело! Больной муж, и Эди, и Эльза… Да и я чувствую себя не очень хорошо.

– Я тебе верю.

– В конце концов, мы все любили ее. Не только ты.

– Я знаю.

– Я прикипела к ней всем сердцем, как к собственной дочери.

– Да, мама.

– Если это был не ты, то кто, Романо?

– Я не имею понятия, мама. Ни малейшего, А что делает полиция?

Комиссарио каждый день шныряет по городку и разговаривает с людьми. Но жена пекаря считает, что он обломает себе на этом зубы. Никто ему ничего не скажет, потому что он – pallone gonfiato , спесивый выскочка, который считает себя лучше остальных.

– Глупости! Никто ничего ему не скажет, потому что никто ничего не знает.

– Смотри не ошибись! Роберта рассказала мне, что Сара строила глазки ее сыну.

– Замолчи, мама. Я не хочу слушать эти сплетни.

– Да я просто так сказала. А еще Роберта говорит, что она не только строила Рико глазки. Там было и побольше. Она совсем вскружила бедному мальчику голову.

– Заткнись! – прошипел Романо так громко, что Тереза испуганно вздрогнула и обиженно замолчала.

– Ради бога, скажи, что я могу сделать для тебя? – после продолжительной паузы спросила она.

– Ничего. Молись за меня и за то, чтобы правда выплыла на свет Божий. Не занимайся сплетнями и ничего не комментируй, мама, слышишь? Ничего не говори. Просто молчи, если тебя будут спрашивать, и не слушай того, что тебе будут говорить. Ты обещаешь ни во что не вмешиваться?

– А то как же! – возмутилась Тереза. – Что ты обо мне думаешь? Or меня никто ничего не узнает. От меня еще никто никогда ничего не узнал.

– Вот и хорошо. – Романо вздохнул. – Как дела у Эди?

– Хорошо. Скажем так, по нему ничего не заметно. Эльза привезла ему нового Тигра, потому что старый умер. Я не знаю почему. Может, у него были проблемы с сердцем.

Романо вспомнил, как летом привез Саре щенка. Маленький клубок шерсти с огромными глазами-пуговицами, которому только-только исполнилось два месяца. Она назвала его Каро, и для нее он стал всем на свете. Она словно забыла об остальных, весь мир вращался, казалось, только вокруг Каро. Он не отходил от нее ни на шаг, постоянно сидел у нее на коленях и даже спал у них на постели. Романо считал это ужасным, но сделать ничего не мог, потому что Каро уже привык к этому.

За завтраком, обедом и ужином Сара кормила песика под столом, научила его стоять на задних лапах и давать лапку. Он послушно садился при команде «сидеть» и моментально падал на пол при команде «место», даже если Сара произносила их шепотом. Она была в восторге от его сообразительности и послушания. Вся ее любовь сосредоточилась на этом маленьком белом терьере, которого она часто называла «мой четвероногий сыночек». Насколько Эди понимал эти слова, Романо судить не мог, однако у него сложилось впечатление, что Эди уважал собаку. Как у него был Тигр, так у его матери был Каро. Так же, как он прятал кролика под пуловером и везде таскал с собой, так и Сара постоянно носила Каро на руках или водила его на поводке.

Романо никогда не думал, что маленькая радость, которую он хотел ей доставить, подарив собачку, окажет такое сильное влияние на его собственную жизнь. Сара так гордилась щенком, словно сама его родила, и часто говорила о нем, как о ребенке. По поводу каждой мелочи она водила собаку к ветеринару и вскоре уже говорила врачу «ты» по телефону. Ежедневно она дважды выводила Каро гулять, раз в неделю обливала его шампунем с ног до головы, купала, вытирала насухо, укутывала в свой купальный халат, надевала ему на голову капюшон и вскрикивала от восторга, когда он в таком облачении послушно сидел в кресле перед телевизором.

Своей «наколенной» собачкой она уже через короткое время стала несказанно действовать на нервы Романо и Эльзе.

Романо вспоминал об этом, сидя напротив матери, которая шумно высморкалась, нагнулась к нему и прошептала:

– Дитя мое, давай подумаем, что я могу сделать для тебя. Мне все равно, мне терять нечего.

– Мама, мы это уже проходили. Ты ничего не можешь для меня сделать.

– А если так… – предложила она. – Давай я расскажу полиции, что поссорилась с Энцо и всю ночь провела у тебя. Ты разговаривал со мной, пока я не успокоилась. Я принесу присягу, а у тебя будет алиби. И тебя выпустят. На сто процентов. Тогда они будут просто обязаны выпустить тебя.

Это было уже слишком. У Романо сдали нервы.

– Мама, – заорал он, – сколько тебе надо еще повторять? Я не убивал Сару, поэтому мне не нужно фальшивое алиби. Моя совесть абсолютно чиста, и моя невиновность будет доказана. В этом я полностью уверен. А тебе, после того как ты уже выдала идиотское вранье про якобы найденный нож, а теперь расскажешь полиции еще одну лживую историю, все равно не поверят. А если окажется, что ты соврала уже в третий раз, то в глазах полиции я буду выглядеть еще подозрительнее. Пусть врет тот, кто виноват. Ты это понимаешь? Ты не помогаешь мне этим идиотизмом, а только вредишь!

Тереза сидела с пунцовым лицом, смотрела в пол и молчала.

– Вдобавок ты можешь попасть в тюрьму. Тебе могут дать за лжесвидетельство от двух до трех лет.

– А мне все равно, – пробормотала она.

– А мне нет. Кто будет заниматься домом и рестораном, если ты будешь в тюрьме? Что будет с Эди? А с Энцо, который сам уже не может двигаться? Ты об этом подумала?

Она с расстроенным видом покачала головой.

– Значит, я ничего не могу для тебя сделать? – спросила она чуть не плача.

– Нет. Веди себя тихо и придержи язык. Этим ты поможешь мне больше всего.

Тереза еще раз вытерла носовым платком глаза и нос, долго и основательно укладывала платок в сумку и наконец встала.

– Мне жаль, Романо, мне очень жаль.

Романо тоже встал. Он уже успокоился и обнял ее.

– Молись за меня. И поверь мне, все будет хорошо. Когда-нибудь все выяснится.

Тереза повернулась и покинула помещение. Она знала, что Романо смотрит ей вслед, поэтому пару раз вздрогнула и шла, опустив голову. Она хотела, чтобы он думал, что она плачет, но на самом деле она была вне себя от злости.

 

76

Берта Касини невероятно гордилась своим мужем. Это было нечто особенное – пойти на охоту в тосканских лесах, где редко что-то случается, и найти труп! И впервые ее стало злить то, что Алессио был молчаливым человеком. Снова и снова она расспрашивала его о мельчайших подробностях. Ей хотелось точно знать, как выглядела синьора и как она лежала. Алессио должен был точно описать все, чтобы она смогла представить горло, перерезанное так глубоко, что голова почти полностью отделилась от туловища. Она уже тысячу раз спрашивала, не бросилось ли ему в глаза что-нибудь необычное в спальне синьоры, не лежало ли там что-то, чего не должно было быть, и какая обстановка в доме синьоры, в этом ужасно одиноком, внушающем страх доме в лесу, где уже один раз случилось нечто подобное.

Берту страшно интересовало, во что была одета синьора и была ли она вообще одета, и она была крайне возмущена, что муж почти ничего не мог об этом рассказать. Он даже не помнил, какого цвета был домашний халат синьоры, и не мог описать, из какого материала тот был сшит. Он не мог отличить ткань из фасонной пряжи от хлопка или шелка. В его мозгу запечатлелась лишь лужа крови, которая и затмила все остальные впечатления.

Ничего из того, что Алессио так неохотно выдавливал из себя, Берта не оставляла при себе. Со дня убийства она ежедневно ходила за покупками и демонстрировала свою значимость перед соседями, знакомыми и родственниками. Она часами торчала в городке и сплетничала.

Так прошло больше недели, и тут Алессио вспомнил об одной мелочи, которой он раньше не придал значения. Собственно, он и рассказал-то об этом лишь для того, чтобы его оставила в покое жена, которая в связи с уменьшением количества свежей информации начала проявлять признаки беспокойства, опасаясь снова погрузиться в монотонность будней, когда нечего ни дома сказать, ни рассказать соседям.

Алессио вспомнил, что видел страхового агента Марчелло Ванноцци, поспешно удалявшегося от дома синьоры. Алессио хотел еще окликнуть его, чтобы поздороваться, но передумал. Марчелло был слишком далеко, а Алессио собирался поохотиться и не хотел громким криком распугать зверей. Конечно, в том чтобы утром встретить в лесу грибника или другого охотника, не было ничего необычного, но поскольку он теперь знал, что случилось в «доме ведьмы», это могло иметь значение.

Берта побледнела как смерть, когда он спокойно рассказал ей обо всем, словно считал, что это не имеет никакого отношения к делу. Он увидел, что жена на какое-то время даже перестала дышать. Потом ее лицо побагровело.

– И говоришь мне это только сейчас? – взвизгнула она. – Алессио, ты отдаешь себе отчет в том, что, возможно, видел убийцу?

– Не будь дурой, Берта! – ответил Алессио и снисходительно улыбнулся, словно прощая ее за такую абсурдную мысль. – Я видел Марчелло Ванноцци, сага, а не монстра с окровавленным ножом в руке. Марчелло собирал грибы, и больше ничего. Как он каждую неделю их собирает. Наверное, он бродил в тех местах, не имея ни малейшего понятия о том, что синьору убили.

– Наверное, наверное, наверное… Ты ведь не можешь заглянуть никому в голову, Алессио. И ни у кого на лбу не написано: «Внимание, я – убийца!»

Алесссио счел этот разговор смешным.

– Ты знаешь Марчелло Ванноцци так же хорошо, как и меня. Да он и мухи не обидит! А если по ошибке наступит на жука, то три ночи не будет спать, а будет просить прощения и у этого жука, и у Бога. Я видел женщину, которую зарезали, как скотину на бойне, милая моя, и не забуду это уже никогда. А если бы такое увидел Марчелло, то до конца своих дней, сидел бы в психушке.

– Иди в полицию, – упрямо сказала Берта. – Это твоя проклятая обязанность и вина. Хотя бы ради бедной синьоры Симонетти.

– Ты же ее терпеть не могла.

– Это к делу не относится, просто я всегда на стороне справедливости. Такой смерти не заслуживает никто. Иди в полицию.

– Но я не хочу, чтобы Марчелло пострадал из-за меня!

– Если он ничего не сделал, у него не будет неприятностей.

Алессио вздохнул. Он знал, что Берта не успокоится, пока он не расскажет полиции о том, что видел, и в душе проклинал себя за то, что сказал такое.

Он всю ночь не спал, а на следующее утро с тяжелым сердцем позвонил комиссару Нери, желая поскорее избавиться от этой неприятной обязанности. Он мечтал о том, чтобы его оставили в покое, и не желал больше слышать об убийстве. Он хотел разговаривать с женой о своем любимом тосканском супе с хлебом – ribollita, о предстоящем сборе оливок и о неудачной проповеди местного пастора, а не о трупе синьоры, которая была puttana , и, вероятно, получила то, что заслужила.

Нери стало не по себе, когда Алессио вкратце рассказал ему по телефону, в чем дело. Что за день сегодня? Четверг, третье ноября. Небо в серых тучах, моросящий дождь. Лето окончательно закончилось. Габриэлла за завтраком, с недовольным видом помешивая кофе с молоком, провозгласила, что проведет утро у парикмахера. Ее волосы нуждаются в подкраске и новой прическе, а то она постепенно становится похожей на пугало для птиц, простоявшее на винограднике три дня под дождем. Нери так не считал, но ничего не сказал и поехал на работу, не зная, что там вообще-то делать.

Если бы он мог, то заставил бы всех мужчин в Вальдарно в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти пяти лет сдать анализы ДНК, но, к сожалению, такой власти у него не было и это его бесило. Если бы эти дурацкие законы вечно не стояли на пути, он давно бы уже схватил убийцу. В этом Нери был твердо убежден.

Собственная беспомощность выводила его из себя, а когда он думал о муже Сары, то становилось совсем тошно. У него до сих пор не было против Романо ничего конкретного. И его представление об убийце было таким же серым и туманным, как это ноябрьское утро. Но после звонка Алессио Донато Нери стал думать уже о том, каким. авторитетным и уважаемым человеком в Вальдарно он стал бы, если бы ему удалось схватить убийцу. И дело не только в том, что все газеты писали бы о нем. Нет, его повысили бы по службе, и тогда он, может быть, смог бы вернуться в Рим. Чего-то более прекрасного Нери себе просто не мог представить.

Через два часа в дежурную часть полиции явился Алессио, чтобы повторить то немногое, что он уже сказал по телефону, и подписать свои показания.

Нери еще попросил его – хотя у него не было никаких подозрений относительно Алессио – сдать слюну на анализ, и Алессио с готовностью позволил протереть себе рот палочкой с намотанной на нее ваткой. Совесть его была чиста.

Нери попрощался с Алессио с преувеличенной сердечностью и, когда тот закрыл за собой дверь, посмотрел на часы. Было двадцать минут первого. Если он сейчас выедет, то как раз к обеду будет у Марчелло Ванноцци и с большой долей вероятности ошарашит всю семью последней новостью.

Он позвонил Габриэлле и сказал, что не приедет сегодня на обед, потому что у него намечена чрезвычайно важная встреча. Прежде чем она успела задать хотя бы один вопрос, он положил трубку. Он любил напускать на себя таинственность, потому что знал, что теперь жена целый день будет ломать голову над тем, что же это за важная встреча, а главное – будет ожидать его возвращения с нетерпением.

Когда он сел в машину, дождь усилился.

 

77

Когда вчера вечером Марчелло пришел домой, в руках у него было пять бледно-розовых гербер, любимых цветов Пии. Он увидел в ее глазах радость и одновременно страх, что он опять замаливает какие-то грехи, о которых она пока ничего не знает. Так что, когда он обнял ее, она была очень сдержанной и словно чего-то ждала.

– Извини меня, – сказал он. – Я знаю, что в последнее время вел себя странно. Наверное, просто переутомился или что-то не в порядке с давлением. Я займусь этим, обещаю. И я хочу, чтобы ты знала: это никак не связано с тобой или с нами.

Марчелло не любил высокопарных слов. Объяснения в любви, как и извинения, были ему несвойственны. Поэтому она восприняла эту неуклюжую попытку объяснения с благодарностью и поцеловала его.

На ужин она поджарила ему кружочки баклажанов с чесноком, а потом еще и запекла их в духовке с пармезаном. Сама она не любила это блюдо, потому что баклажаны впитывали много масла и только для того, чтобы их поджарить, потребовалась четверть литра оливкового масла. Зато Марчелло просто обожал баклажаны и при своей фигуре мог спокойно позволить себе такую «калорийную бомбу». Его можно было назвать даже не худощавым, а скорее худым и сухим.

К праздничному ужину Марчелло открыл бутылку изысканного красного вина, которое держал для особого случая, а после озвучил свой второй сюрприз за сегодняшний вечер. Три дня в Венеции на следующей неделе! Он заказал номер в недорогой, но расположенной в центре города гостинице и билеты на оперу Пуччини «Богема», свою любимую оперу, в которой художник Марчел не просто был похож на него именем – он даже чувствовал некоторое родство их душ.

За двадцать четыре года их брака Марчелло никогда не вел себя так. Сделать сюрприз или маленький подарок просто не приходило ему в голову, даже дни рождения ставили его в трудное положение, и зачастую он появлялся с расстроенным видом и с пустыми руками, потому что абсолютно ничего не смог придумать. Жена никогда не злилась на него, понимая, что это такой человек – не любит сюрпризов, не ждет подарков и сам не умеет их делать.

И тут такое изобилие за один вечер. Большего она не ожидала даже на их серебряную свадьбу в следующем году.

Пиа была в тяжелых раздумьях, но, не желая обидеть Марчелло, ничего не сказала.

Около одиннадцати вечера пришла Джина, объявила, что она устала и есть не хочет, и исчезла в своей комнате. Марии дома еще не было, но Марчелло и Пиа привыкли к тому, что она несколько раз в неделю ночует у своего друга в Чивителле, и, как обычно, стали готовиться ко сну. Марчелло еще раз выпустил собаку на улицу, а после выключил наружное освещение. Пиа поставила тарелки в посудомоечную машину и вытащила рыбу из морозильника, чтобы приготовить ее завтра.

После этого они обычно встречались в ванной комнате, где молча стояли рядом и чистили зубы.

– Ты знаешь, что старый Бернардо умирает? – спросила Пиа, прополоскав рот.

Марчелло кивнул ее отражению в зеркале:

– Пора уже. Несколько недель все каждый день ждут, что он наконец закроет глаза.

«Как можно так говорить! – подумала Пиа. – Какой же ты жестокий! Откуда тебе знать, может, старый Бернардо цепляется за жизнь и благодарит Бога за каждый прожитый день». Но снова ничего не сказала.

В ту ночь Марчелло был необычайно нежен с ней, чего не было уже много месяцев. Пиа попыталась понять, не изменились ли его руки, не стали ли его прикосновения другими. Может быть, он касался другой женщины и теперь иначе относится к ее телу… Она пыталась почувствовать то, о чем он молчал, но ей это не удавалось. Чем больше она думала, тем все более чужой казалась его рука, и она вдруг поймала себя на мысли, что ее это возбуждает.

На следующее утро Пиа проснулась счастливой женщиной.

Марчелло ненадолго съездил к клиенту в Монтеварки, сделал кое-что в бюро и точно к обеду был дома. Мария позвонила, что зайдет в бюро после обеда, а Джина как раз занималась покупками в Сиене и по диетически-техническим причинам являться на обед отказалась.

Таким образом, Пиа и Марчелло были одни и ели форель в винном соусе, когда Донато Нери появился перед дверьми их дома и извинился, что мешает во время обеда. Даже самому нечувствительному человеку было понятно, что его извинения не стоит принимать всерьез. Пиа разозлилась, а Марчелло побелел как стена. Сейчас, когда полиция была в доме, он уже не мог проглотить ни кусочка. Он отодвинул почти полную тарелку в ожидании публичной казни.

– Я ненадолго, – сказал Донато Нери. – Не могли бы мы поговорить где-нибудь, где нам никто бы не мешал? – спросил он Марчелло, бросив многозначительный взгляд на Пию.

– Говорите, чего вы хотите и почему вы здесь. У меня от жены нет секретов!

Произнося эту фразу, Марчелло сознавал, что она была самой лживой и самой трудной в его жизни. Он сам нарывался на неприятности. С другой стороны, ему никогда в жизни не удалось бы объяснить жене, почему, если ему нечего бояться, он удаляет ее, когда комиссарио собирается задавать безобидные вопросы. А про Пию можно было твердо сказать одно: она была воплощением любопытства.

– Как чудесно! – сказал Нери.

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Пиа отодвинула почти полные тарелки в сторону, раздумывая, как это все потом разогревать и будет ли у Марчелло через полчаса аппетит, чтобы доесть с такой любовью и с таким трудом приготовленную ею форель.

– У меня только один вопрос, – спокойно начал Нери. – Я хотел бы знать, где вы были утром в пятницу двадцать первого октября.

«Значит, все-таки… – подумал Марчелло. – Проклятье значит, все-таки это случилось! Сейчас все выплывет наружу… Я сижу тут, как мышь в мышеловке».

– Ходил собирать грибы.

– Когда?

– Около семи.

– Где?

– Я оставил машину в Солате и пошел в направлении Ченнины.

– Значит, вы были именно в том месте, где находится дом синьоры Симонетти?

– Может быть. Да. Но меня это не интересовало. Меня интересовали только грибы, а там очень хорошие грибные места.

Постепенно к Марчелло возвращалась уверенность. Если вопросы комиссарио и дальше будут такими же общими, все закончится хорошо.

– Не заметили ли вы во время сбора грибов чего-нибудь необычного? Возможно, вы кого-то видели или могли бы сообщить что-то, что поможет расследованию.

– К сожалению, нет. Нет.

Марчелло сделал сочувствующее лицо и потер подбородок. Пиа улыбнулась мужу, и Марчелло улыбнулся ей в ответ. Он заметно расслабился. Все будет хорошо, жизнь прекрасна, спасибо тебе, Dio , спасибо.

Нери порой был простоват и не блистал умом. Решать сложные логические задачи было не для него, но у него были хорошо развиты интуиция и ощущение настроения. Он сразу чувствовал, если люди были влюблены друг в друга, но упорно утверждали, что даже не знакомы, если кто-то лгал, и никто не мог обмануть его проявлением любезности, если в действительности был исполнен ненависти. Здесь, в кухне семьи Ванноцци, от него не ускользнуло то, что Марчелло стал спокойнее, из глаз у него исчез страх и в поведении почувствовалось раскованность. «Нет, со мной этот номер не пройдет, дружок», – подумал Нери и решил блефовать. Марчелло как-то связан с этим делом, в этом комиссар был уверен. Он только не знал насколько.

– Я здесь потому, синьор Ванноцци, – с улыбкой сказал Нери, – что у нас есть показания одного охотника, который видел, как вы выходили из дома синьоры Симонетти. Около девяти утра двадцать первого октября. Вы можете это как-то объяснить?

Марчелло почувствовал себя так же, как два года назад, когда с ним случился инфаркт. У него перехватило дыхание и на пару секунд потемнело в глазах.

Пиа подняла левую бровь и ожидающе посмотрела на мужа. Сейчас она напоминала кошку, приготовившуюся к прыжку.

– Да, я был в доме синьоры Симонетти, – прошептал Марчелло после бесконечно долгой паузы. – Проклятье! Да, я видел ее труп, но у меня не хватило мужества заявить об этом в полицию.

– Почему же? Разве найти труп – это преступление?

– У меня был шок. Я был не в состоянии сделать заявление. Я подумал, что будет лучше, если ее найдет кто-то другой. Я не хотел иметь к этому никакого отношения.

– Зато теперь вы имеете к этому отношения больше, чем вам наверняка понравится. Что же повергло вас в столь ужасный шок? – Нери не смог скрыть легкой издевки в голосе.

Марчелло вздохнул так глубоко, словно собирался задержать дыхание на следующие три минуты.

– У меня нет опыта обращения с трупами. Единственный мертвец, которого я видел, был мой дед. Мне было пятнадцать лет, я стоял перед его кроватью и пытался осознать, что он уже никогда не откроет глаза. От его лица исходила необыкновенная умиротворенность, полный покой. Но когда я увидел синьору Симонетти… Это было зверство и садизм… Такое тяжело выдержать.

– Мило сформулировано.

Нери встал и принялся ходить по кухне, что страшно бесило Пию. Ее лицо стало багровым, а веко задергалось от страха перед тем, что, возможно, еще придется услышать.

– О'кей. – Нери говорил лишь затем, чтобы как-то упорядочить собственные мысли. – Вы находите мертвую Сару Симонетти, пугаетесь и решаете вести себя так, как будто не были в этом доме и трупа не существует. Вы выходите из дома. А что вы делали потом?

– Я бросился к своей машине и поехал в Бучине. Там по пятницам работает базар. Я купил несколько белых грибов и в баре на пьяцце выпил две рюмки граппы. Может, и больше, я уже не помню. А потом поехал домой.

– …и сделали вид, что ничего не случилось.

Марчелло кивнул.

– Но моя жена и дочери уже знали об убийстве. Я притворился, что меня тошнит, и лег в постель, чтобы хорошенько все обдумать.

– Только этого не хватало, – глухим голосом сказала Пиа. Она была в полной растерянности.

– А может, вы убили синьору и исчезли? Очень мало убийц заявляют о своем преступлении.

– Зачем мне ее убивать? Она была моей клиенткой… и она ничего мне не сделала.

– Вы хорошо ее знали?

– Немного. Только так, как знают клиентов. Где и как они живут, их семейное положение и профессия. Больше ничего.

– Тогда я не понимаю вашего поведения.

– Я и сам не понимаю.

– А уж тем более я, – пробормотала Пиа.

– Я вынужден просить вас проехать со мной в отделение полиции в Монтеварки, – сказал Нери, вставая. – Нам нужен ваш анализ ДНК. А также необходимо занести ваши показания в протокол.

Марчелло кивнул и направился к двери.

– Надеюсь, что скоро вернусь, – сказал он Пие и вместе с Нери вышел из кухни.

«Он идет, словно преступник», – подумала Пиа, чувствуя, что ее жизнь в корне меняется. Марчелло влип в историю, а она ничего не знала. И впервые в жизни Пиа Ванноцци испытала страх перед будущим.

 

78

Марчелло появился около восьми вечера. От него пахло граппой, и двигался он очень медленно, словно боясь потерять контроль над собой и грохнуться на пол. Пиа, которая сидела возле окна, вышивая скатерть в подарок матери на Рождество, моментально это увидела, но ничего не сказала и вела себя так, словно ничего не замечает.

– Давай рассказывай, – сказала она, когда Марчелло сел и налил себе стакан воды. – Что там было и что они с тобой делали?

– Ничего, – хмуро ответил он. – Взяли у меня слюну на анализ. И все.

– А почему тогда тебя не было целых семь часов?

– Я еще был у Джорджио, выпил кофе.

Пиа кивнула:

– Понимаю. Это долгий процесс. Они тебя еще о чем-то спрашивали?

– Нет, больше ни о чем. Нери даже не присутствовал.

Марчелло опустил голову на руки. Пиа, которая сидела чуть в стороне от него, заметила, что он как-то странно вздрагивает. Похоже было, что он плачет, но когда она подошла к нему, обхватила его голову руками и посмотрела ему в лицо, то увидела, что глаза у него сухие.

– Марчелло, – сказала она и погладила его по голове. – Что происходит? Прекрати это! До этих пор мы не боялись ни смерти, ни дьявола и всегда поддерживали друг друга. А сейчас ты ведешь себя так, словно наступил конец света. И я не знаю почему. Расскажи мне, что случилось. Пожалуйста! Я уверена, что тебе станет легче. Может быть, я смогу тебе помочь, что-то посоветую, как уже было не раз. Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне, что бы ни случилось.

Марчелло смотрел на нее остекленевшими глазами и молчал. Но она чувствовала, что он вот-вот сломается, и не отступала:

– Расскажи мне про синьору Симонетти, – ласково сказала она. – Что произошло между вами? Я же вижу… У тебя на лице написано, что что-то все-таки было.

Марчелло молчал, борясь с собой, и даже протрезвел. Ему наконец представилась возможность все рассказать. Пиа была ласковой, участливой, понимающей: Многого не надо, одно слово, одна фраза – и все. Исчезнет тяжесть у него на душе. Наверное, любые последствия будет вынести легче, чем вину, которую он носил в себе уже несколько лет. Ему казалось, что со слезами и упреками Пии, с ее злостью и отчаянием справиться будет легче, чем с этой тайной, которая камнем лежала у него на душе и медленно, но верно тянула его в глубину. Несколько секунд – и все. Мужество открыть рот и сказать первое слово, которое хочешь не хочешь повлечет за собой остальные, – это словно прыжок в ледяную воду. Прыжок, падение… а потом возврата нет. Марчелло пытался за долю секунды сообразить, хочет ли он вообще этого возврата. Его разум лихорадочно работал, но мысли беспорядочно метались, и он был не в состоянии их упорядочить. Он ничего не соображал.

Пиа сидела перед ним, положив маленькую теплую ладонь на его руку. На секунду у него закружилась голова, и он сказал: – Да, кое-что было.

И замолчал. Но эти четыре слова… Они вырвались у него, и теперь ничего нельзя было вернуть. Теперь в его жизни началась новая глава, с Пией или без нее. Решение этого вопроса было уже не в его власти.

Марчелло чувствовал себя и смельчаком, и мерзавцем одновременно, и никак не мог решиться взглянуть Пие в глаза.

Тишина в скромной, освещенной лишь неоновой лампой кухне семьи Ванноцци стала невыносимой. Это продолжалось всего лишь несколько секунд, но для Марчелло они тянулись бесконечно.

– Что было? – тихо спросила Пиа. – Пожалуйста, расскажи все, иначе я сойду с ума. Никакая правда не может быть хуже моих фантазий.

– Она попросила меня приехать, – начал Марчелло медленно и так прижал кончики пальцев к столу, что они побелели. – Я должен был осмотреть ее дом и оценить его стоимость. Вот я и поехал. Она встретила меня почти обнаженной. На ней был лишь шелковый домашний халат, под которым ничего не было. Меня это неприятно поразило. Поверь мне, Пиа, пожалуйста! Я не знал, что делать и как на все это реагировать. – Он шумно вздохнул. – А потом она соблазнила меня по всем правилам. Для нее вопрос заключался не в страховке дома, а в том, чтобы одержать верх надо мной. И ей это удалось. Вот и все.

Пиа слушала его, опустив голову. Впервые Марчелло заметил, что в ее волосах появилось много седых прядей. Раньше это не бросалось ему в глаза. «Какая она красивая! – подумал он, и эта мысль глубоко его тронула. – Останься со мной, пожалуйста, останься со мной и прости меня!»

Пиа не расплакалась, не стала упрекать его и не. устроила истерику. Она сидела за столом, сложив руки, со спокойным и сосредоточенным видом.

– Да, тебе можно скорее посочувствовать, – сказала она таким деловым и холодным тоном, что Марчелло не смог понять, был ли это сарказм или же она сказала то, что думала, – Когда это было? – спросила она.

– Незадолго до инфаркта. За месяц до него. После того, что случилось, я не мог прийти в себя, меня страшно мучила совесть. Когда я смотрел на тебя, у меня сжималось сердце и перехватывало дыхание. Думаю, инфаркт был связан именно с этим.

– Да, значит, тебе можно еще и посочувствовать! Бедный ты, бедный… – Она сострадательно улыбнулась, – Как часто ты бывал у нее?

– Один раз! Один-единственный раз! Клянусь тебе, это никогда больше не повторялось. Это была случайность, глупость, и я об этом сразу же пожалел. Мне хотелось бы, чтобы этого не произошло.

– Мне тоже. – Пиа встала и подошла к окну. Стоя спиной к мужу, она сказала: – Я в шоке, Марчелло! Я не знаю, что должна говорить или думать. Я даже не могу сердиться на тебя, потому что мне все это представляется просто невозможным. Я всегда считала, что вероятность того, что комета упадет с неба прямо на наш дом, в десять раз выше, чем то что ты мне изменишь. Я могла себе представить все, что угодно, только не это.

Она надолго замолчала. Потом вернулась к столу, села и посмотрела Марчелло в глаза. Ему было невыносимо трудно выдержать ее взгляд.

– Я всегда была убеждена, что на свете есть только один человек, по-настоящему честный. В своих мыслях, чувствах и поступках. Этим человеком для меня был ты, Марчелло. Я думала, что ты скорее дашь отрубить себе руку, чем коснешься другой женщины. Это было прекрасное чувство. Я была такой беззаботной, свободной и счастливой! Я никогда не боялась за нас. Каждая женщина была для меня потенциальной подругой, а не конкуренткой. Божественное ощущение! – Она улыбнулась. – А теперь все, что придавало мне уверенности и приносило радость, рухнуло. Словно кто-то вытащил из пирамиды камень, на котором все держалось. Я больше не знаю, чему верить. Я больше не могу доверять тебе, Марчелло! А как можно любить человека, которому не веришь?

– Пиа, прошу тебя… Пойми же меня! Послушай меня! – Марчелло чувствовал, что его охватывает паника. – Это было один-единственный раз, и я о нем горько сожалею! Такого никогда больше не повторится, я тебе обещаю! Никогда больше!

Пия пожала плечами.

– Прекрати, Марчелло.

– Неужели ты не можешь простить меня?

– Может быть, не знаю.

– А что ты знаешь?

– Что мне тебя жаль. Даже очень.

Не сказав больше ни слова, она вышла из кухни.

Марчелло забрал свои постельные принадлежности из спальни и перешел на диван в гостиной. Пиа полностью забросила домашние дела. Она жила словно незамужняя женщина: перестала готовить еду, стирать белье и убирать в доме. Утром она просыпалась, застилала свою постель, шла под душ, причесывалась, красилась и уходила из дому. Куда она уходила – не знал никто. Ни Марчелло, ни дочери. Поздно вечером она возвращалась. Чаще всего тогда, когда была уверена, что все уже спят. Иногда она выпивала в кухне стакан воды или чашку чая и ложилась спать.

Хотя бывали дни, когда Пиа не уходила из дому, а сидела в спальне возле окна, шила или читала. Но если кто-нибудь заходил туда, она просила, чтобы ее оставили в покое. Марчелло и дочери считались с этим и почти постоянно проводили время в кухне.

Джина и Мария были в недоумении, но делали самое необходимое по хозяйству. Они не имели ни малейшего представления о том, что случилось. Ни отец, ни мать не давали никаких объяснений.

В доме Ванноцци царила гробовая тишина, а комнаты были буквально наполнены холодом. Марчелло чувствовал себя несчастным, но не терял надежды, что Пиа когда-нибудь прервет свое молчание и вернется к нормальной жизни.

За эти дни она сказала ему одну-единственную фразу: «Дай мне время». И больше ничего.

 

79

Через два дня – траттория была закрыта со дня ареста Романе – Тереза позвонила Эльзе в Сиену, чего прежде не делала:

– Пожалуйста, приезжай! Похоже, Энцо теряет рассудок. Я не знаю, что делать.

Эльза тут же отправилась в дорогу.

Со дня смерти Сары Энцо сидел в своей комнате у окна смотрел на улицу и ждал. Но Сара не шла через пъяццу и не махала ему рукой.

Глаза Энцо перебегали с места на место, словно он наблюдал за мотыльком, порхавшим за оконным стеклом. Он постоянно улыбался, но принимал пищу только здесь, у окна, если ему ставили тарелку с едой на колени. Он заталкивал в себя лапшу рис мясо или овощи, не чувствуя их вкуса. И о чем бы ни спрашивали его Эльза или Тереза, всегда отвечал одно и то же:

– Я – мальчик из Умбрии. Мои родители – простые пастухи овец. В апреле мы гоним стада по лесам и полям к морю а в ноябре возвращаемся домой. Там рождаются ягнята а некоторых овец режут. Мой отец всегда попадает ножом в нужное место, и кровь струей бьет в ведро. Я трогаю ее рукой и облизываю пальцы. Она вкусная. Я – мальчик из Умбрии и когда ночью воют волки, мне страшно.

Снова и снова все та же история…

Эльза погладила его по голове.

– Хорошо, Энцо. Ты хочешь пить? Что тебе принести? Кофе?

– Я – мальчик из Умбрии, – сказал Энцо в ответ.

– Я больше не могу, Эльза! – всхлипывала Тереза в кухне. – Теперь и Энцо не в своем уме, а у меня уже нет сил на всех, на семью, от которой остались одни осколки. И ничего уже не склеишь.

– Не говори так, – пробормотала Эльза. – Энцо скоро придет в себя. Но на это нужно время.

– Мы катимся вниз, и очень быстро. И paura , Эльза, мне так страшно!

– Не нужно бояться, – холодно сказала Эльза. – Все, что могло случиться, уже случилось. Больше ничего не произойдет.

И она, оставив Терезу наедине с четками, ушла, чтобы заняться Эди.

 

80

Над Тосканой воцарился мощный антициклон. В этот ноябрьский день небо было синевато-стального цвета, а солнце палило несколько часов кряду. У кого было время, те спешно стирали белье и сушили его на улице, пока не начался моросящий дождь, который мог длиться неделями. На солнце было по-весеннему тепло, и потому легко забывалось, что через несколько недель Рождество.

Тереза пришла из кухни в одиннадцать часов тридцать минут. Энцо сидел у окна и курил. Он курил почти круглосуточно, и возмущения Терезы его не задевали. Может быть, он просто не слышал или не понимал их.

– Черт подери, Энцо, – сказала Тереза и поставила сумку на камин, – этот чад просто невыносим! Ты что, хочешь, чтобы здесь все мухи передохли?

– Я – мальчик из Умбрии. Принеси мне нож, я должен стричь овец, – пробормотал он.

Тереза вздохнула.

– Да что с тобой случилась, Энцо? Ты и раньше был не особенно разговорчивым, но, по крайней мере, не нес всякую чушь. – И она исчезла в доме.

За обедом Эльза объявила, что поедет в дом Сары. Она хотела посмотреть, что там делается, и заодно навести порядок.

– Оставь это, – сказала Тереза и покачала головой. – Лучше сходи повидай отца!

– Схожу. Как только будет время. Кстати, как у него дела?

– Плохо. Он очень похудел и в страшной депрессии. Пару Дней назад один из сокамерников сильно избил его. Без всякой причины. Просто так. Ради удовольствия.

– И как он?

– Он ужасно выглядит! Да что я говорю, тебя ведь это не интересует. Отец тебя не волнует, иначе бы ты уже сходила к нему.

Тереза с оскорбленным видом положила Эди на тарелку целую гору лапши.

Эльза громко рассмеялась.

– А ты? Сколько было крику поначалу: «Я вытащу тебя оттуда, сын… Твоя мать справится с этим… Ты меня плохо знаешь…» Ну и что? Ничего. А сейчас ты успокаиваешь свою совесть тем, что ходишь туда раз в неделю и. жалеешь его.

Эди, громко чавкая, ел лапшу руками.

У Терезы не хватало слов от возмущения.

– У меня пропал аппетит, – сердито заметила она и вышла из комнаты.

Эльза вздохнула:

– Плохо здесь, да, Эди? Никакой радости. Лучше бы я осталась в Сиене.

– Нет, нет, нет, нет! – закричал Эди, прихлопывая ладонью по столу.

– Ладно, я все поняла. – Она погладила его по безволосой голове и встала. – Поиграй в какую-нибудь хорошую игру. Я сейчас уеду, но, думаю, скоро вернусь.

Она поцеловала его, еще раз погладила по голове и ушла. Эди с озабоченным видом уставился на дверь, за которой она исчезла, и потер глаза кулаками.

– Эди любит Эльзу, – пробормотал он.

И запрыгал от радости.

 

81

Эльза медленно шла к дому. Почему-то ей вдруг стало жутко, она чуть было не позвала мать.

Лес был темный и густой. Не было слышно ни звука, лишь иногда поскрипывали от ветра деревья. Погода ухудшилась. Густые облака закрыли небо и заслонили солнце.

Эльза глубоко вздохнула и открыла дверь дома. В кухне все было по-прежнему, только бокалы, стоявшие в мойке, забрала с собой экспертная служба.

Она медленно поднялась по узкой лестнице на второй этаж.

На картины, над которыми Сара работала незадолго до смерти, Эльза даже не взглянула. Она думала лишь о том, что ожидает ее в спальне.

Втайне она надеялась, что все будет выглядеть как раньше. Но развороченная постель была пропитана кровью, красные лужи на полу высохли и превратились в коричневые, а пятна на стене выглядели так, словно им было лет двадцать и они уже стали частью камня.

В комнате сладковато пахло смертью и разложением. Этот запах имел какой-то странный оттенок, и Эльза задумалась, кислый он или горький. Но обычно чувствительное обоняние ничем не могло ей помочь.

Эльза словно загипнотизированная смотрела на кровать, на которой Сара и Антонио любили друг друга и где Эди перерезал матери горло. Ей стало холодно, по телу пробежал озноб, и она почувствовала, как стучат зубы.

Но все же она открыла окно в надежде, что трупный запах исчезнет, потом поспешно, словно за ней кто-то гнался, сбежала по лестнице и вскоре вернулась с огромным пластиковым мешком для мусора, с ведром, тряпкой и моющим средством.

«Я не справлюсь с этим», – подумала она, тем не менее принялась за работу.

Она сняла постельное белье и, стараясь не прикасаться к засохшей крови, затолкала его в мешок. Только сейчас она заметила, что подушки тоже пропитаны кровью и покрыты пятнами. На минуту она задумалась, потом выбросила подушки и одеяло в окно. На матраце пятен не было – наверное. Сара лежала на одеяле, а не на простыне.

Значит, матрац выбрасывать не надо. Это облегчало дело, потому что Эльза не знала, как его вывезти отсюда.

При мысли о том, что придется мыть пол, ее охватил ужас но она все-таки спустилась вниз, чтобы набрать горячей воды о чем не подумала раньше.

От горячей воды засохшая кровь размокла, и тряпка, которую Эльза постоянно выполаскивала, окрасила воду в коричневый цвет. Ей было противно опускать туда руки и пришлось снова и снова бегать в кухню, чтобы поменять воду.

Она оттирала все как одержимая. Кровать, пол, стену. Любые, даже самые крохотные брызги крови она терла так, словно от их исчезновения зависела ее жизнь.

С какого-то момента она уже не помнила, сколько раз меняла воду. Она использовала все, что только смогла найти в доме. Она поливала стену из камня, добавляла средство для мытья посуды в воду и оттирала кровать неразведенным универсальным очистителем.

Она была словно пьяная. По ее спине стекал пот, волосы прилипли ко лбу. Уже исчезли даже мельчайшие следы крови, но она продолжала работать как заведенная.

Удар грома прекратил это сумасшествие.

Только сейчас она заметила, что на улице стемнело. Черные тучи, нависшие над домом, закрыли луну. Снова прогремел гром, и вслед за ним небо озарила молния, на долю секунды залившая лес призрачным светом.

«Я не смогу вернуться! – Эта мысль пронзила ее, как отравленная стрела. – В такую грозу я не пройду через лес! Придется остаться здесь и подождать, пока закончится гроза. О боже!»

Страх ледяной рукой сжал ее сердце.

Он с трудом пробирался через лес. Это был не дождь, а настоящий потоп. Потоки грязи текли по дороге, вырывались из-под кустов и преграждали ему путь. Вода била ему в лицо. Он вымок до нитки, но не чувствовал холода, даже когда ветер свистел ему в уши и продувал мокрую одежду.

– Тихо, тихо – и в дорогу, – шептал он, зная, что то, что он собирался сделать, было правильным.

Луна не светила. Воздух был словно непрозрачная липкая каша. У него с собой был карманный фонарик, но он не включал его, полностью полагаясь на интуицию, и на ощупь, как лунатик, пробирался через чащу.

Эльза слышала, как по крыше барабанил дождь. Вместе с громом он перекрывал даже шум леса, что внушало еще больший страх. Вдруг она вспомнила, что не закрыла дверь, и со всех ног бросилась вниз. Ключ торчал снаружи. Она вытащила его и заперлась изнутри. Проверила, закрыто ли окно кухни и маленькая форточка в чулане, и снова поднялась на второй этаж.

В руке она сжимала ключ. Так крепко, что он врезался в ладонь. Она как раз раздумывала, куда бы его понадежнее спрятать, как вдруг страшный удар грома потряс дом. Молния, озарившая комнату, напоминала голубой огненный шлейф. Раздался оглушительный треск, и дом погрузился в темноту. Эльза затаила дыхание. Она на ощупь нашла настольную лампу и щелкнула кнопкой, но все без толку. Электричества не было. А она даже не знала, есть ли в доме зажигалка или спички.

Дождь шумел в кронах деревьев, и Эльза слышала, как вода стучит по окнам дома. Но она ничего не видела. Даже собственных рук.

«О Господи, – подумала она, – помоги мне!»

 

82

– Ты еще дышишь? – спросила Тереза, заходя в спальню.

Энцо не издал ни звука. Он лежал с закрытыми глазами на спине, сложив руки на груди.

– Барометр упал, – сказала она, снимая чулки и нижнее белье и надевая ночную рубашку. – Погода ужасная. На улице бушует гроза, дождь льет как из ведра… Начинается ураган. Может, я закрою ставни на окнах? Или будет слишком темно, когда ты утром проснешься?

Энцо снова ничего не ответил. Тем громче вздохнула Тереза.

Она влезла в домашние тапочки, открыла ящик тумбочки вытащила блистер с таблетками и выдавила из фольги ли штуки.

Раздался грохот.

– Это горшок с геранью. Упал с парапета, – расстроенно сказала она. – Я выйду на улицу, поставлю цветы на пол, а то за ночь ветер все сметет вниз.

Она была бы рада, если бы Энцо хотя бы вздрогнул, но его лицо осталось неподвижным и застывшим.

Тереза набросила халат и вышла из спальни.

«Если он этой ночью навсегда закроет глаза, я плакать не буду. Его молчание хуже, чем смерть», – подумала она спускаясь по лестнице, и ей тут же стало стыдно.

– Санта Мария, Мадонна миа, прости меня! – прошептала она. – Нельзя так думать, но это же правда.

На террасе ветер распахнул ее халат, и Терезе стало ужасно холодно. Так быстро, как только могла, она поставила горшки с цветами на землю и снова выругала Энцо. Обычно он выполнял всякую неприятную работу. Он выходил ночью на улицу, если где-то кричало животное, если лаяла собака или в деревне вдруг взвывал мотор автомобиля. Он знал, как быстро у Терезы мерзнут ноги и простуживается мочевой пузырь.

«У меня никого нет. Я одна! – подвела она итог. – В старости никто не будет помогать мне. Пресвятая Дева, что же делать?»

Она вернулась в дом и тщательно заперла дверь.

Она поднялась по лестнице и, проходя мимо комнаты Эди, машинально открыла дверь, чтобы посмотреть, спокойно ли он спит.

В комнате царила странная тишина, потому что Эди обычно негромко похрапывал во сне.

Тереза остановилась и прислушалась. Ничего. В комнате был застоявшийся воздух, слегка отдававший старым потом. Она нащупала настольную лампу, стоявшую сразу же справа на старой швейной машинке, и включила ее. Лампа давала приглушенный желтоватый свет, но его было достаточно, чтобы осветить комнату.

У Терезы чуть не остановилось сердце. Кровать Эди была пуста.

Последний раз она взбегала по лестнице лет десять назад, не меньше, поэтому совсем запыхалась, когда, добежав до кровати Энцо, стала трясти его.

– Проснись, Энцо! – кричала она. – Эди нет! Эди исчез! Он где-то на улице, под дождем и ураганным ветром!

Энцо открыл глаза и с ужасом посмотрел на нее.

– Скажи же мне хоть что-нибудь, Энцо, – умоляла она. – Помоги мне! Что нам теперь делать? Где может быть мальчик?

Энцо с трудом поднялся и скривился от боли.

– Эди – мальчик из Умбрии. Он вернется. Он помогает нам резать овец. Он размешивает кровь.

Тереза ничего не ответила. С Энцо невозможно было говорить. Но она знала, что надо обыскать дом. Может, Эди спрятался в чулане. Или в кладовке для продуктов. Сидя на кровати, она начала снова натягивать чулки.

Она найдет Эди. Это не та ночь, когда можно выйти на улицу. Может быть, он сидит в кухне или за диваном. Где-то ведь он должен находиться.

 

83

В ящике письменного стола она нашла зажигалку и зажгла две свечи в золотых подсвечниках, стоявшие в спальне. Этот слабый свет по крайней мере помогал ей ориентироваться.

Она уселась в кресло и ждала, прислушиваясь. За окном завывал ветер.

В какой-то момент ей показалось, что за полкой что-то шуршит. Она чуть не встала, чтобы начать разбирать книги, но потом оставила все как есть. В ее ситуации были вещи похуже, чем голодная мышь за книгами.

Раздался какой-то стук. Наверное, это ветер хлопнул ставнями.

«Все нормально, – сказала она себе, сворачиваясь калачиком в кресле. – Никто ничего не хочет мне сделать, никто ночью нигде не ходит, а уж тем более в такую скверную погоду. В этом Доме всегда хорошо слышно грозу, и мама любила оставаться здесь. Она никогда ничего не боялась, так что успокойся».

Дождь не переставая барабанил по крыше, гремел гром молнии сверкали над домом. Эльза ничего не хотела сейчас больше, чем сидеть в Монтефиере у камина и пить чай.

Но она была пленницей в «доме ведьмы». И судьба могла делать с ней все, что хотела.

Он тихо нажал на ручку двери. Дверь была заперта.

– Ключи – в миске ищи, – долбил в мозгу его убогий разум.

Но в керамическом горшке рядом с дверью ключа не было.

Какое-то время он в нерешительности стоял под струями дождя. Потом ему в голову пришла новая мысль, и он даже подпрыгнул от радости.

Он взял камень, разбил окно в кухне, отодвинул задвижку и залез внутрь. Когда он медленно и бесшумно стал продвигаться вперед, в руках у него были нож и карманный фонарик.

Эльза вздрогнула. Только что раздался звук, такой ясный и четкий, что его невозможно было перепутать с хлопаньем ставен на ветру или со скрипом старых чердачных балок.

Звук напоминал удар сука, упавшего на окно. Она решила не спускаться вниз, чтобы посмотреть, в чем там дело. Завтра. Завтра она приведет все в порядок.

Фонарик был ему не нужен, и он выключил его. Он очень хорошо ориентировался здесь, так что даже в темноте ни на что не натолкнулся и передвигался абсолютно бесшумно. Лестница, ведущая в гостиную, была из камня и не могла скрипеть. Его не услышала бы даже собака, как не услышал и Каро, когда он несколько дней назад точно так же тихо прокрался в дом.

Тихий порыв ветра прошел по гостиной. Он остановился и глубоко вздохнул, потому что ему хотелось уловить ее запах. Мысль о том, что это дуновение могло быть не ее дыханием, а следствием открытого окна спальни, даже не пришла ему в голову.

Между тем туман рассеялся, в комнату пробился свет холодной зимней луны.

Его сердце было исполнено любви. Он чувствовал себя легко и свободно, когда зашел в спальню и увидел сестру, сидящую в кресле.

Он как гора стоял в двери. В колеблющемся пламени свечи она видела его огромный силуэт и нож в его руке.

– Эди, – сказала Эльза, собрав все силы, чтобы подавить охватившую ее панику, – ты решил прийти ко мне в гости?

Эди кивнул и посмотрел на нее. Ему ужасно хотелось прижаться к ней, провести рукой по ее нежному лицу, но она смотрела так строго, что он не решился.

Он хотел все сделать правильно. Также правильно, как сделал с матерью. Лестница в рай должна оставаться свободной… Эльза похвалила его, обняла и погладила по безволосой голове. Он понял, в чем дело.

«Эди храбрый – все в порядке», – подумал он.

Бесконечно медленно на его лице появилась улыбка. Эльза вскочила и бросилась к стене. Он метнулся за ней. В маленькой комнате спасения для нее не было. В конце концов он прижал ее своим огромным животом к стене.

– Эди любит Эльзу, – сказал он.

– Эди, не делай этого! – прохрипела Эльза.

Она еле дышала и почти потеряла рассудок от ужаса. В этот момент она поняла, что натворила.

– Подожди, Эди, я должна тебе что-то сказать. Я должна тебе кое-что объяснить. Это не то, что ты думаешь. Ты делаешь ошибку!

Эди, по-прежнему улыбаясь, покачал головой.

– Заря взошла – Эльза умерла, – прошептал он, сложил губы для поцелуя и недрогнувшей рукой полоснул ножом по ее горлу.

Кровь хлынула на пол и на кровать, которую Эльза отмыла всего несколько часов назад. Из последних сил она открыла глаза и увидела брата, смотревшего на нее с любовью. Но сказать она уже ничего не смогла. Она издала хрипящий, булькающий звук, словно захлебываясь в собственной крови, вздохнула, закатила глаза и умерла.

– Заря взошла – Эльза умерла, – повторил Эди, довольный и счастливый.

И так же тихо, как пришел, он исчез снова.

 

84

Тереза обыскала все закоулки дома, осмотрела в поисках Эди кладовку для съестных припасов, чулан, мастерскую Энцо, даже заднее сиденье джипа и, несмотря на ураганный ветер и дождь, пошла к маленькому пруду, который Энцо не засыпал до сих пор. «Что случилось один раз, то уже не повторится», – утверждал он и твердо в это верил.

Тем не менее Тереза с ужасом смотрела на черную воду, каждую минуту ожидая увидеть всплывающее бледное, расплывшееся тело, хотя это было абсолютно невозможно: пруд был слишком мелким.

Но Эди нигде не было.

– Я – мальчик из Умбрии, – тихо сказал Энцо, когда она, испуганная и отчаявшаяся, вернулась в спальню, – а у нас дети знают, что делают. Они ходят по горам и спят в скалистых пещерах. Они режут ягнят и пьют их кровь. А когда наступает весна, они снова возвращаются. Non ti preoccupare .

Терезе болтовня Энцо ужасно действовала на нервы:

– Но в такую погоду… Что ему делать на улице при такой грозе, дожде и урагане?

– Я – мальчик из Умбрии. За каждой ночью приходит день, а солнце – за дождем. Когда облака рассеются, он вернется. Как только придет утро, заботы улетят.

«Боже мой, что за чушь он порет!* – подумала Тереза. Он действительно помешался и ничем не мог ей помочь.

И снова она сидела на кровати и скатывала чулки вниз.

– Я – мальчик из Умбрии. Не беспокойся, что овца может убежать, а следуй за ней, если она исчезла.

– Спокойной ночи, Энцо, – сказала Тереза и залезла под одеяло.

«Мадонна, – молилась она, – не допусти, чтобы с Эди что-то случилось, и дай моему Энцо хоть искорку разума».

Не прошло и десяти секунд, как она крепко уснула.

Энцо до предрассветных сумерек слушал тихий свист, который издавала Тереза во сне при каждом выдохе, потом встал с кровати и, осторожно переставляя ноги по каменному полу, выскользнул из спальни.

В ящике кухонного стола он хранил на всякий случай очень сильные болеутоляющие таблетки. Правда, от них его тошнило, но они снимали боль на пару часов, и он в это время мог более-менее нормально передвигаться. Доктор, однако, предупредила, что подвергать свою печень такому стрессу он может не больше одного раза в месяц.

Энцо проглотил три таблетки – максимально допустимую дозу, выпил два стакана воды и подождал двадцать минут.

Теперь он мог передвигаться быстрее, и ему даже удалось преодолеть подъем по лестнице – правда, медленно, зато почти безболезненно.

Этажом выше Эди лежал в своей постели и спал. На груди его желтой пижамы был изображен коричневый кролик, державший в лапе оранжевую морковку. Толстые щеки Эди во сне дрожали, и Энцо показалось, что он улыбается.

Энцо посмотрел на часы. Почти шесть. У него было приблизительно двенадцать часов до того, как вернется боль, и целый день, чтобы решить вопросы, из-за которых у него болела душа. Он оделся теплее, даже потратил время на то чтобы зашнуровать зимние ботинки, но кофе пить не стал. Из кладовки он взял канистру с бензином, приготовленным для газонокосилки.

Несколько минут спустя он завел джип, стоявший перед домом.

Ветер заметно притих, и Энцо надеялся, что на дороге к «дому ведьмы» не будет сломанных деревьев.

 

85

Телефон стоял на тумбочке Габриэллы. Уже при втором звонке ее рука была на телефоне, и она сняла трубку. Нери иногда спрашивал себя, бывает ли так, что она крепко спит и видит сны.

Так было и в то дождливое воскресное утро, в семь сорок пять утра. Звонок телефона разорвал тишину в доме, и Габриэлла была уже у аппарата, когда Нери еще только пытался сообразить, где он и какой сегодня день.

– Проснись, Нери, – прошептала она. – Это твой коллега Альфонсо из Амбры.

Нери застонал и, приподнявшись на постели, почти что сел.

– Донато у аппарата, – сказал он твердым голосом. – Что случилось, Альфонсо?

Габриэлла, закутавшись в одеяло, напряженно прислушивалась, всматриваясь ему в лицо. Она увидела, как Нери глубоко вдохнул и провел рукой по лбу, словно вытирая пот. Это продолжалось несколько секунд, потом он сказал:

– Я приеду. Приеду так быстро, как только смогу. Пожалуйста, ждите меня там.

Он спрыгнул с кровати.

– Что случилось? – Габриэлла тоже встала.

– Casa della Strega сгорела. А в доме нашли обугленный труп. Нери натянул на себя брюки.

– Позвони, пожалуйста, Томмасо. Он должен немедленно ехать туда. И никому ни слова! Слышишь, Габриэлла. Я не хочу, чтобы об этом узнали в городе прямо сейчас.

– Даже не надейся. Если карабинер позвонил из Амбры, то это уже известно всем!

– Тем не менее.

Она бросилась за мужем в ванную.

– А кто погиб, мужчина или женщина?

– Женщина. Убийца перерезал ей горло. Это четко видно на обгоревшем трупе. После того как обрушилась крыша, дождь, вероятно, помешал трупу полностью сгореть.

– А Романо еще в тюрьме?

– Да. – Он посмотрел на себя в зеркале и сделал серьезное лицо.

– Значит, это не мог быть он.

– Наверное, нет! – рявкнул Нери, умываясь ледяной водой.

В коридоре Габриэлла помогла ему надеть пальто.

– Это дело – твой шанс, Нери, не забывай! Если ты найдешь сумасшедшего, у которого на совести два трупа, то станешь великим человеком. И мы сможем вернуться в Рим.

Нери не выдержал. Его нервы были напряжены до предела.

– Да знаю я, знаю! Ты говорила это уже тысячу раз! Но у меня сейчас совсем другое в голове.

На Габриэллу резкий тон мужа не произвел никакого впечатления.

– И все-таки, Нери… Такого здесь никогда больше не случится. Два трупа – porcamiseria, это же сенсация! Если ты не найдешь убийцу, мы будем киснуть в этом сырном гнезде до конца своих дней.

Нери ничего не ответил. Он взял шляпу и выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью.

 

86

За исключением гнойного прыща на лбу, лицо Томмасо было серым, как пепел, почти зеленым. Он стоял на обугленных развалинах дома, уставясь на труп, и его громкая икота, как звук метронома, сопровождала работу экспертов.

Никто не произносил ни слова, и, за исключением икоты Томмасо, было тихо до жути, хотя здесь напряженно работали несколько человек.

– Значит, придется начинать все сначала, – чуть позже сказал Нери Томмасо в машине. – Нужно еще раз все тщательно обдумать.

Они были на пути в Монтефиеру.

– Может, это все-таки какой-то ненормальный, – осторожно ответил Томмасо, чувствуя, как нервничает начальник.

– Нет. Не могу себе представить.

Нери гнал машину в Монтефиеру, резко входя в повороты, а на развилке на Кастельнуово чуть не вылетел на обочину, когда навстречу им выехал трактор. Стиль езды очень ярко выражал то, что творилось сейчас у него в душе.

У Терезы, когда она открыла им дверь, было заплаканное лицо.

– Конечно, вы можете осмотреть кухню траттории, – сказала она и взяла ключи с полочки в коридоре.

Когда зажглась неоновая лампа, Нери сразу увидел, что в подставке нет одного ножа.

– Этого не может быть, – воскликнул он, тяжело дыша, – этого просто не может быть! Вы можете сказать, где еще один нож? – спросил он Терезу.

Тереза ничего не ответила, только с ужасом посмотрела на Нери и покачала головой.

У Томмасо снова началась икота.

На обратном пути в Монтеварки Нери крайне раздраженно сказал:

– Ты должен обследоваться у врача по поводу икоты. Это просто невозможно выносить!

Томмасо, продолжая икать, преданно кивнул.

В четырнадцать часов сорок пять минут, когда Нери был в управлении полиции, ему позвонили из патологоанатомического отдела. На девяносто девять процентов вероятности убитой была Эльза Симонетти. Об этом говорили данные исследования зубов, но результатов исследования ДНК пока не было. Полностью исключалось, что она погибла во время пожара, причиной смерти однозначно была огромная рана на шее. Таким образом, следовало исходить из того, что в этот раз убийца еще и поджег дом. В кладовке было обнаружено вещество, ускоряющее горение, и канистра из-под бензина.

– Я сойду с ума! – сказал Нери и ударил кулаком по стене. – Ни один человек не совершит убийства без мотива. Даже если у кого-то поехала крыша, все равно у него есть причина. А единственный человек, у которого мог быть мотив, – это Романо. Но он сидит в тюрьме и, следовательно, не мог быть убийцей.

– Кроме того, у него нет мотива, чтобы убить свою дочь. А о ревности можно даже не говорить, – добавил Томмасо.

– Точно, – пробурчал Нери. – Значит, в окружении этой семьи нет никого, кто имел бы причину убивать обеих женщин. Но кто, скажи, имеет доступ в тратторию, чтобы дважды воспользоваться ножами оттуда? Это все – disastro, Томмасо, una catastrofe !

– Мотив существует. Он определенно есть. Только мы его пока что не знаем.

Нери вздохнул. Умничанье Томмасо в такой день, каким выдался этот, было просто невыносимым.

Они поехали в Сиену. Магазин письменных принадлежностей в это время был еще закрыт, но Нери хотелось застать Антонио внезапно и спросить, где он был сегодняшней ночью. Ему хотелось увидеть, как Антонио потеряет контроль над собой, испугается или растеряется.

В квартире на улице Виа Пеллегрини никого не было. Нери так настойчиво звонил в дверь, что одна из соседок открыла окно и поинтересовалась, в чем дело.

Нери представился и спросил, где синьор Грациани.

– Он в Гроссето, – объяснила соседка. – Уже три дня. У его матери день рождения, пятидесятилетие, и там празднуют целую неделю. Но вообще-то он собирался сегодня вернуться.

Нери поблагодарил и сел в машину.

– Неудача. – Он хлопнул ладонью по рулю. – Если его семья в Гроссето подтвердит то, что говорит соседка, у него пуленепробиваемое алиби. С ума сойти!

– Но у него все равно нет мотива! – не понимал, из-за чего такое волнение, Томмасо.

– Надо же за что-то ухватиться! У тебя есть идея получше?

Томмасо покачал головой. В конце концов Нери решил создать специальную комиссию и выступить на пресс-конференции. Ему нужна была помощь населения. Ничто не проходит незамеченным, и Нери был убежден, что все равно кто-нибудь что-нибудь да видел.

 

87

На следующее утро Романо вывели из камеры в пять часов сорок пять минут. Он подписал бумагу об освобождении, ему вручили личные вещи, и в шесть часов двадцать пять минут он стоял на улице. Как свободный человек. Смерть дочери открыла ему ворота тюрьмы. Но счастлив он не был.

Ему предстояла дальняя дорога. Надо было найти автобус, который ехал бы к вокзалу Санта Мария Новелла, затем добираться поездом до Монтеварки, а там снова искать автобус до остановки поближе к Монтефиере. А оттуда было еще добрых четверть часа пешком до дома. Он прикинул, что дорога займет полдня, если не дольше, и уже хотел отправляться в путь, как вдруг рядом с ним резко затормозила машина.

– Садись, – улыбнулся дон Маттео. – Я как раз еду в Монтефиеру.

– Тебя мне сам Бог послал, – сказал Романо.

– Точно. Так и должно быть, ведь я пастор.

Они остановились у ближайшего бара. Романо выпил два двойных эспрессо, дон Маттео взял себе только чашку чая.

– Меня вчера пригласила в Чену вдова Борса, – объяснил он, – и не знаю почему, но еда не пошла мне на пользу.

– Ты ее видел? – спросил Романо через несколько минут.

– Эльзу?

Романо кивнул.

– Да, я ее видел.

Романо подавленно молчал и больше ничего не спрашивал.

В Монтефиере он попросил дона Маттео остановиться у церкви. Денег у него почти не было, но он все же поставил три свечки.

«Девочка моя, – думал он, – на свете очень мало людей, которые могут в уме умножить триста шестьдесят пять на семьсот девяносто шесть и извлечь квадратный корень из трех тысяч восьмидесяти шести. Ты была такой умной, ты так быстро все схватывала и видела людей насквозь, тем не менее это не помогло. Убийца отрезал тебе голову, а потом сжег тебя, не зная, какой светлой была эта голова, не зная ее мыслей. Твои чувства не интересовали его, как и твои стремления и мечты. Все произошло быстро, и ты прошла через это. Как и твоя мать. Случившееся стоит у меня перед глазами, и мне так страшно, малышка моя! Где бы ты ни была, не забывай меня. Мысленно я всегда с тобой. Ciao, bella. Mia сага».

Он знал, что никогда больше ее не увидит. Все закончилось. Всему пришел конец, а он-то всегда думал: «Что бы ни случилось, я умру раньше тебя…» Она должна была плакать на его могиле, а не наоборот.

Жизнь закончилась, и ему уже нечего было ждать.

Он покинул церковь с видом человека, которому больше нечего терять.

Дон Маттео, когда они приехали в Монтефиеру, позволил Терезе уговорить себя еще на одну тарелку ribolitta . Энцо сидел в своей комнате, уставясь в окно, и рассказывал про Умбрию Эди прятался в логове и яростно поглаживал кролика.

Все как всегда. За исключением того, что не было двух членов семьи.

Матери и дочери.

– Комисcapио допрашивает каждого человека в городе, – рассказала Тереза, – причем не меньше часа. Он сажает их в свою машину и хочет знать все. Все. Он надеется на что-то, но никто не может ничего сказать. Никто не видел убийцу.

Риболитту подогревали уже в третий раз, и на вкус она была великолепной.

– Я говорила с Марцией, Леонардо, Массимо, Джузеппе, Даниелой, Франческой и Сереной. Они все сказали комиссарио, что Сара и Эльза были прекрасными женщинами. Порядочными, аккуратными и умными. Они были частью нас, частью этого города. И они не заслужили смерти. Но комиссарио, который приехал из Рима, конечно, не может этого понять.

Тереза всхлипнула, расчувствовавшись от того, что сама сказала. Жители держались вместе. Они поддерживали Симонетти, чтобы показать: убийцы среди нас нет. Донато Нери мог хоть зубы на допросах проесть, ничто не могло продвинуть расследование ни на сантиметр.

После еды дон Маттео благословил дом и приложил крестик ко лбу Терезе и Романо.

– Да пребудет мир с вами! – сказал он, перед тем как уйти.

 

88

Марчелло Ванноцци возник на пороге спальни внезапно, как призрак. Пиа, которая как раз писала письмо школьной подруге на Капри, удивленно уставилась на него. Такого он себе еще не позволял. До сих пор он признавал за женой право желать, чтобы ее не беспокоили, и сидел в кухне перед древним телевизором, корпус которого был обмотан изолентой, но в остальном он был полностью исправен.

– Что такое? – недоуменно спросила она и машинально прикрыла письмо книгой.

– Убита Эльза Симонетти. Точно так же, как и ее мать. В том же доме. Кто-то перерезал ей горло.

– Я знаю, – тихо сказала Пиа. – В городе уже говорят об этом, и карабинеры допрашивают всех.

– Этому кошмару нет конца.

– Да.

– Кто-то хочет искоренить всю семью.

– Похоже на то.

Пиа понимала его. Пиа была того же мнения, что и он. Боже, как ему не хватало вечерних разговоров с ней! Ее юмора, ее тонких замечаний или просто молчаливого согласия, когда он высказывал свое мнение по какой-то проблеме, которая обсуждалась по телевизору.

Он решился сделать пару шагов.

– Прости меня, Пиа, – умоляющим голосом сказал он. – Возвращайся в спальню, и давай будем жить вместе, как раньше. Дай мне второй шанс. Пожалуйста!

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Наверное, мы сегодня думали об одном и том же. И я хотела поговорить с тобой, Марчелло, и сказать, что уезжаю. Я переселяюсь в Неаполь к Джанине. Ее муж умер год назад, и у нее достаточно места для двоих. Я поживу немного у нее, а потом подыщу отдельную квартиру.

– Ты не можешь так поступить, Пиа!

– Могу. Я должна. Здесь я сойду с ума.

Марчелло почувствовал, что его словно обдало огнем. Он понимал, что спорить не имеет смысла, но все-таки сделал еще одну попытку.

– Я извинился перед тобой, я попросил прощения, я раскаялся во всем, что было раньше, я поклялся тебе, что такое никогда не повторится… Что мне еще сделать? Пиа, прошу тебя! Мы живем вместе уже двадцать пять лет, этого просто так не отбросишь в сторону…

– Я не могу забыть, Марчелло! Не могу переступить через это.

Он подошел к ней и опустился на колени.

– Я люблю тебя, Пиа! Пожалуйста, помоги мне исправить мою ошибку. Не уходи. Останься со мной.

– Я не люблю тебя больше. Ты все разрушил.

– Неужели было бы лучше, если бы я промолчал?

– Может быть.

– Я думал, что самое главное – быть честными по отношению друг к другу.

Пиа вздохнула:

– Это справедливо лишь до определенной степени. Иногда рана бывает такой тяжелой, что можно проклясть честность.

– Я не смогу жить без тебя.

– Сможешь. Научишься. Это только вопрос привычки.

В этот момент Марчелло с тоской вспомнил мать, которая умерла десять лет назад. Ему захотелось снова стать маленьким, чтобы можно было плакать в ее объятиях и верить, что все будет хорошо и она решит все его проблемы. Ему было уже пятьдесят четыре года, а он так еще и не выплакался.

– Ты уезжаешь в Неаполь, и мы никогда больше не увидимся?

– Я уезжаю в Неаполь, и мы никогда больше не увидимся, – подтвердила Пиа.

– Я не могу жить без тебя, Пиа! Ты – это все, что есть я, и все, что есть у меня.

Она помедлила. На какую-то долю секунды у нее промелькнула мысль, что все, сказанное Марчелло, правда. Он действительно любит ее. Его жизнь без нее не имеет смысла. Она будет чувствовать себя виноватой, если он что-нибудь с собой сделает.

Но чуть погодя она отбросила эти мысли. Ее решение было непоколебимым. Ее дети были взрослыми, муж предал ее и увлекся другой женщиной, теперь пусть сам управляется с Assicurazione Vannozzi и справляется с одиночеством по вечерам. Она была еще достаточно молода и хотела рискнуть начать жизнь сначала.

– Годы с тобой, Марчелло, были прекрасными. Я с удовольствием их вспоминаю, но сейчас начинается что-то новое. Я в состоянии поиска, как и ты. И, может быть, жизнь еще приготовит мне сюрприз.

– Я не пребываю в поиске, – поправил ее Марчелло и сам себе показался дураком.

– Но ты был в поиске. Где-то в глубине души ты этого хотел. Иначе ничего не случилось бы.

Пиа всегда умела заглядывать ему в душу. Он проиграл.

– Продолжим разговор завтра утром, Марчелло. Я устала до смерти. А уеду я только на следующей неделе.

Не говоря больше ни слова, Марчелло вышел из комнаты и подумал, не свести ли ему счеты с жизнью уже на этой неделе. Тогда Пиа смогла бы остаться здесь, и ей не нужно было бы уезжать в Неаполь. Неаполь… Во всей Италии не было опаснее этого города.

 

89

Неделю спустя Марчелло сидел под маркизой бара «Делла Пьяцца» и пил уже третий caffè corretto . Он чувствовал себя неотразимым. Если бы сейчас мимо прошла такая женщина, как Сара, он не медлил бы ни секунды. Он не строил бы из себя мальчика-гимназиста, а воспользовался благоприятной возможностью и постарался, чтобы это было не единственный раз. Его больше не мучила совесть. Он готов был наслаждаться каждой секундой, и инфаркт был самым последним делом, которое могло бы ему помешать.

Пиа три дня назад погрузила в свой «фиат» всего лишь сумку и чемодан и после короткого объятия уехала. То, что обе дочери заливались слезами, не удержало ее, равно как и любопытствующие лица соседей, глазеющих из окон.

Он больше не чувствовал ни боли, ни тоски, лишь дикую злобу, и это чувство придавало ему сил.

Это было ошибкой. Ему надо было завязать роман с Сарой Симонетти. Какая глупость, что он был с ней всего лишь один раз. Ему надо было пойти к Пие и сказать ей: «Сага, послушай, я познакомился с необыкновенной женщиной. Я хочу вас обеих, я люблю вас обеих, и я не могу отказаться ни от одной ради другой». Может быть, тогда Пиа стала бы бороться за него. Возможно, даже была бы с ним, чтобы не оставлять поле боя за соперницей. Все было возможно.

Он неправильно взялся за дело, и Пиа ушла.

Но сегодня начиналась его новая жизнь, и он радовался этому. Ему было почти стыдно, что несколько дней назад он собирался покончить с собой. Жизнь была великолепной, и он твердо намеревался наслаждаться ею.

В это же время машина государственной службы здравоохранения с надписью «Misericordia» остановилась перед тратторией.

– Прекрасно, что вы приехали, – сказала Тереза и повела двух коренастых женщин, представившихся как Эмилия и Раффаэла, в дом.

Энцо сидел в гостиной у холодного камина и едва заметно дрожал.

Эмилия с трудом стянула стеганую темно-синюю куртку-анорак, которая не только придавала ей на вид лишних килограммов двадцать, но и была слишком теплой для температуры плюс двенадцать, как было сейчас на улице, вытащила из сумки белый халат и надела его.

Раффаэла села рядом с Энцо, скрестила руки на груди и так застыла.

– Ну, – пропела Эмилия, постучала кулаком по столу, посмотрела Энцо в лицо и широко улыбнулась. – Так как у нас дела?

– Bene . – Голос Энцо был мягким и теплым.

Тереза уселась возле окна на табурет и притихла, надеясь, что ее не удалят из комнаты и она не пропустит ни слова из разговора. Она даже дышать старалась так, чтобы не было слышно.

– Это меня радует. – Эмилия кашлянула. – Что вы делали сегодня утром, Энцо?

– Я – мальчик из Умбрии. Я доил овец и пил их молоко. Теплое и свежее. С хлебом и кофе.

– Прекрасно! – Эмилия скупо улыбнулась. – Вы были один? Или завтракали вместе с женой Терезой?

– Я всегда один.

Эмилия сделала себе какие-то заметки.

– Что вы больше всего любите есть?

– Овечий сыр с луком и чесноком. С зелеными оливками и ветчиной, хорошо прокопченной. Или новорожденного ягненка. Если из него выпустить кровь и зажарить до розового цвета.

Эмилия сглотнула слюну.

– У вас есть сыновья или дочери, Энцо?

– Мои овцы – это мои дети, – сказал Энцо и усмехнулся. Раффаэла опустила руки, выпрямилась и пошевелила пальцами.

– Я сейчас назову вам три слова, Энцо, – сказала она подчеркнуто медленно. – И хочу, чтобы вы их запомнили. Договорились?

Энцо кивнул.

– Pasta – сапе – letto, Энцо. Лапша – собака ~– постель. Вы меня поняли?

Энцо кивнул.

– Вы можете повторить эти слова?

– Pasta – сапе – letto. Я устал. Я хочу сейчас поспать. В Умбрии заходит солнце, пора.

– Еще минутку.

Раффаэла встала и о чем-то пошепталась с Эмилией. У Терезы сложилось впечатление, что из них двоих Раффаэла была более компетентной.

Энцо широко зевнул.

– Ты хочешь кофе, amore? – тихо спросила Тереза. Потом встала и погладила Энцо по голове. – Ты ошибаешься, сейчас не вечер, а утро. Половина десятого утра.

Он не ответил, только зевнул еще сильнее и продолжительнее.

– Мы должны задать вам пару вопросов, Энцо, – сказала Эмилия и встала. – Когда вы родились?

– В ураган в зимнюю ночь в горах Умбрии. Моя мать была слабой, но я пил молоко из вымени ослицы, пока ветер не переменился и мы не смогли вернуться домой.

– Когда это было?

– Очень давно. Когда овцы еще были жирными, а на полях было зерно.

Тереза застонала и покачала головой, но Эмилия и Раффаэла не обратили на нее внимания.

– Какая у вас профессия, Энцо?

– Я – мальчик из Умбрии. Я пасу овец и пью их молоко и кровь.

Тереза громко вздохнула.

– Сколько будет три умножить на четыре и умножить на два?

– Их были сотни. – Энцо тихо засмеялся. – У них у всех были имена, и они приходили, когда я звал их.

– Повторите те три слова, которые я сказала вам несколько минут назад, Энцо.

– Pesto – pane – petto. Соус – хлеб – грудь.

Тереза в ужасе отвернулась, открыла окно и принялась обмахиваться.

– Достаточно, – сказала Раффаэла.

Эмилия кивнула, открыла черную папку и принялась заполнять какие-то формуляры. Энцо смотрел то на одну, то на другую и удивлялся, что в комнате стало так тихо и ему перестали задавать вопросы. Поэтому он начал рассказывать. Он говорил тихо, и этот рассказ звучал, словно мелодекламация.

– Нет ничего прекраснее ночного костра. Костра, который горит над горами, словно маяк над морем. Овец режут, снимают с них шкуру, а мясо коптят на огне. Пастухи поют. Смотрят на жар костра и поют, пока мясо не станет мягким и хрустящим. Красно-коричневым, с запахом розмарина, шалфея и пролитой крови. Но ягнята кричат, когда жарят их матерей…

– Хватит, Энцо, – прошипела Тереза, – замолкни!

– Я – мальчик из Умбрии… – снова начал Энцо, но Эмилия перебила его, потому что формуляр уже был заполнен до конца.

– Вы должны расписаться здесь, Энцо, – сказала она, ласково улыбнулась, указала ему на нужное место и протянула карандаш. – Тогда мы на сегодня закончим, оставим вас в покое и не будем больше задавать вопросов.

Энцо кивнул, взял карандаш и написал «pastore», пастух, вместо своей фамилии.

Раффаэла и Эмилия встали почти одновременно.

– Идемте с нами, Энцо.

– А куда мы поедем?

– В Умбрию, – быстро сказала Тереза.

Приют в Ареццо, куда поместили Энцо, был забит больными в маниакально-депрессивном состоянии, дебилами, сумасшедшими, шизофрениками, психопатами и такими, как Энцо, которые уже не покидали мир своей мечты. Он жил в одной комнате с Луиджи – мужчиной, который целыми днями раскладывал карты и у которого начиналась истерика, если пиковый король и пиковая дама выпадали вместе, что случалось довольно часто. Тогда Энцо обнимал его, качал, как ребенка, и рассказывал про Умбрию, пока тот не успокаивался.

Хотя Луиджи был на два года старше Энцо, он часто называл его своим сыном, и Луиджи был счастлив. Когда Тереза приехала повидать Энцо, он сказал Луиджи:

– Сынок, разреши представить тебе мою мать Терезу.

И Луиджи, исполненный благоговения, низко ей поклонился. С тех пор Тереза больше не посещала мужа.

 

90

Таким решительным и окрыленным Донато Нери еще никогда не возвращался домой. Он поставил машину в Монтеварки на площади и какое-то время, погруженный в свои мысли, смотрел на детей, игравших на площадке. Она обычно представлялась ему унылой, но сегодня показалась солнечной и приветливой. В первый раз ему бросилось в глаза, как подросли деревья какая здесь высокая шведская стенка и как много скамеек.

Он медленно шел по направлению к Виа Рома. Ему хотелось насладиться столь редким состоянием абсолютной удовлетворенности и заодно присмотреть для Габриэллы небольшой подарок.

С бьющимся сердцем он купил ежедневную газету, хотя точно знал, что в ней еще ничего не могло быть написано: пресс-конференция закончилась всего лишь час назад. Но он все равно сделал это, потому что уже представлял, как его фотография будет красоваться на одной из первых страниц газеты, и хотел насладиться предвкушением этого.

На Виа Рома он здоровался с каждым, кто случайно смотрел в его сторону. «Скоро вы все будете знать меня! – думал он. – Скоро вы, увидев меня на улице, будете думать: вот комиссар, который расследовал эти ужасные преступления в лесу и нашел убийцу. И будете жалеть, что я покидаю этот город. И говорить: как печально, что лучшие люди оставляют нас и уезжают в Рим!»

Он выпил эспрессо на пьяцце, внимательно осмотрелся по сторонам, но никто не обращал на него внимания. Затем он купил пакет ricciarelli , любимого печенья Габриэллы, и дешевые ярко-красные четки в коробке с изображением Папы Римского, машущего рукой.

Кроме того, он выстоял очередь и купил ужасно дорогой альбом «Рим – вечный город» и написал на титульной странице: «…скоро снова будет нашей родиной, мое сокровище». Габриэлла просто с ума сойдет от радости!

Когда он появился, она сидела перед телевизором и ждала его с жареными сардинами и салатом ассорти.

– Пока еще ничего не было о пресс-конференции, – сказала она.

Нери только махнул рукой.

– Да это не столь важно, – небрежно ответил он и подал ей через стол подарок. – Для тебя, сага.

Габриэлла нетерпеливо разорвала бумагу и, увидев альбом и пошлые четки, бросилась ему на шею.

– О Нери, – нежно сказала она, – наконец-то, наконец-то, наконец-то свершилось! Наконец-то мы сможем уехать отсюда. Я по-настоящему горжусь тобой.

Пресс-конференция была далеко не так хороша, как он описывал Габриэлле. Он снова видел зал, пол которого был выложен светлым кафелем и в котором было несколько колонн, напоминавших карандаши. Он вспоминал высокие запыленные окна и неоновые лампы в пластиковых плафонах, горевшие в зале, хотя на улице было солнечно. Атмосфера здесь была серой и холодной, так что, казалось, кровь стынет в жилах.

Capo карабинеров в Ареццо, начальник полиции провинции, открыл пресс-конференцию, поприветствовал журналистов и попросил Нери сделать отчет о ходе расследования.

Нери начал говорить. Он слышал свой голос, казавшийся таким чужим, думал о том, что легкое эхо в зале словно обволакивает слова туманом, и ему было сложно уследить за тем, что он говорит. Так же трудно ему было отличать друг от друга тех, кто задавал вопросы. Он боялся журналистов и надеялся, что эта пытка скоро закончится.

– Я рад тому, что могу сегодня сказать вам, кто является убийцей двух женщин, которые были найдены с перерезанным горлом в доме в лесу. Речь идет о матери и дочери. Расследование было сложным. С большим трудом нам удалось обнаружить и сравнить следы, которых было явно недостаточно, поскольку во втором случае, при убийстве Эльзы, дочери Сары Симонетти, двадцати одного года, труп был значительно обуглен. Убийца после совершения преступления поджег дом. Тем не менее в обоих случаях мы с уверенностью можем исключить преступление на сексуальной почве или ограбление с убийством.

Нери бросило в пот. Он не мог вспомнить, чтобы ему когда-нибудь прежде приходилось формулировать такие длинные и сложные предложения, да еще перед множеством людей, которые только и ждут, чтобы наброситься на него и растерзать.

В зале царила гробовая тишина, и Нери продолжил:

– Поскольку в обоих случаях мы не нашли следов взлома и борьбы, то исходили из того, что жертвы знали убийцу. Возможно, их даже убили во сне. И мы особо тщательно принялись изучать окружение обеих женщин.

Один из журналистов сказал:

– Насколько мне известно, вы задержали мужа синьоры Симонетти.

– Временно. Да.

– Не было ли это сделано слишком поспешно?

– Думаю, нет. Нет. У синьоры Симонетти несколько месяцев назад появился любовник. Таким образом, у мужа был мотив, но не было алиби на время совершения убийства. Кроме того, у него из кухни исчез нож, который мог быть орудием преступления.

– Вы нашли орудие убийства?

– Нет.

– Почему вы выпустили Романо Симонетти из тюрьмы?

– Потому что Эльза Симонетти была убита, когда он находился в юридическом учреждении, ведающем вопросами отбытия наказания. Кроме того, у него не было мотива для убийства приемной дочери.

– Эльза не была родной дочерью Романо Симонетти?

– Нет. Ее отец немец, но он уже умер.

– Понимаю. Но вы уверены, что убийца один и тот же.

– Да.

– Почему?

– Потому что тогда один из них должен быть сексуальным маньяком, а второй – выступить в роли имитатора, чтобы свалить вину за второе преступление на какого-нибудь подозреваемого. Но сексуального насилия не было. И в случае с Эльзой тоже.

Пока журналисты поспешно записывали его слова, Нери залпом выпил стакан воды.

– Первый труп независимо друг от друга обнаружили грибник и охотник. Правда, грибник не решился заявить в полицию. Но у обоих на момент преступления было железное алиби и отсутствовал мотив для убийства.

– Имеется ли материал для анализа ДНК?

– Мало. Ясно только одно: Сара Симонетти незадолго до смерти имела половое сношение с мужем, и ни с кем больше.

– Кто же преступник, комиссарио?

– Энцо Мини. Второй муж матери Романо.

– Вы рассматриваете его как вероятного преступника или точно это знаете?

– Знаю и убежден в этом, потому что он сознался.

– От признания можно отказаться.

– Он не откажется от признания и не повторит его в суде, поскольку сошел с ума и находится в закрытом лечебном учреждении, из которого, вероятнее всего, уже никогда не выйдет.

– Он сделал признание вам одному?

– Только мне одному. Да.

– Свидетелей нет?

– Нет, свидетелей нет. Но канистра для бензина, найденная на месте преступления, несомненно, принадлежит Энцо Мини, а следы от колес возле дома являются следами его джипа. К тому же он признался, что зарезал их обеих и после этого зажарил, подразумевая под этим поджог дома.

То, что Энцо говорил об овцах, которым он перерезал горло и которых после этого засовывал в печь, Нери намеренно умолчал.

– Может быть, он имел в виду что-то другое?

– Нет. Это было однозначно.

– А какой мотив был у Энцо Мини?

– Он страдал бредовыми идеями. И довольно давно. Его первая жена погибла в этом доме тридцать пять лет назад при Ужасных обстоятельствах. Она по ошибке выпила средство Для уничтожения вредителей растений.

По залу прокатился шум, и Нери в подтверждение своих слов с серьезным видом покачал головой.

– С тех пор Энцо считал, что дом проклят. Почему он перерезал горло своей невестке и внучке, мы, похоже, никогда не узнаем. В любом случае после этого он поджег дом, чтобы навеки положить конец проклятию.

– Мне кажется, все это малодоказательно, – сказала блондинка в последнем ряду.

Нери вздрогнул и сделал вид, что не расслышал ее слов. Он придвинул микрофон ближе и с улыбкой оглядел присутствующих.

– Дамы и господа! Полиция профессионально и весьма успешно справилась с этим чрезвычайно сложным делом. Для наших коллег это было трудное время. Теперь все закончено, и мы можем вздохнуть спокойно. Больше убийств не будет. Если у вас нет вопросов, я хотел бы поблагодарить всех за внимание.

Нери ни слова не сказал Габриэлле ни об овцах, ни об Умбрии, ни о прочих вещах, которые слышал от Энцо. Он только заявил, что путем бесконечных, чрезвычайно умных и хитро выстроенных допросов загнал убийцу в угол. В конце концов Энцо запутался в показаниях и признался в преступлении.

– Я восхищаюсь тобой, tesoro! – сказала Габриэлла. – Ты проделал все фантастически. Теперь они просто обязаны повысить тебя? Я не вижу ничего, что помешало бы тебе вернуться в Рим на прежнюю должность. Или даже на лучшую, кто знает.

– Я тоже не знаю ничего, что говорило бы против этого, – прошептал он, искренне надеясь, что начальство думает так же, как и его жена.

В ту ночь Нери и Габриэлла снова спали вместе. Впервые за долгие и мучительные восемь месяцев.

 

91

– Я его не заберу, не надо торопиться!

Эди чавкал, вытирал лицо рукавом и с наслаждением запихивал в себя густую кашу. Он ел свой «здоровый суп» с такой скоростью, что Романо от одного этого зрелища становилось дурно.

– Что, если мы сегодня съездим к морю? Хочешь?

Эди отрицательно замотал головой. При этом его пухлые обвисшие щеки болтались, как у сенбернара, а вывалившиеся изо рта кусочки каши разлетались по кухне.

– Тогда я поеду без тебя. Хочу немного подышать свежим воздухом.

– Эди один – это прекрасно.

– Здесь останется бабушка. Она приготовит тебе обед, а вечером я вернусь.

– Эди один – будет прекрасно, – довольно пропел Эди.

Романо с легким сердцем приготовил два panini, которые решил взять с собой на случай, если проголодается. В это время года почти все продуктовые киоски и рестораны на пляже были уже закрыты, но зато и отдыхающие не бродили там толпами.

Через четверть часа Романо уехал. Он никуда не торопился и никого не обгонял, поэтому ему понадобилось почти два часа, чтобы добраться до моря.

В Кастильйоне делла Пискайя он оставил машину на стоянке и пошел пешком через городок к морю. У причала качались на волнах в основном рыбачьи барки. Небольшие лодки были уже подготовлены к зиме; с них сняли подвесные моторы и накрыли их брезентом. Канаты и металлические скобы немногочисленных парусников гремели на ветру, создавая типичный для порта шум.

Романо немного побродил по набережной, спустился по улице к пляжу, повернул направо и медленно пошел по берегу. Через десять минут он разулся и, хотя песок уже был холодным, а вода казалась ледяной, почувствовал себя лучше.

Ему навстречу, держась за руки, шла молодая пара. Они были настолько увлечены друг другом, что не обращали ни на кого внимания. Немного погодя мимо Романо широкими энергичными шагами и почти в два раза быстрее него промаршировала пожилая дама.

Романо хотелось, чтобы с ним кто-нибудь заговорил. Пусть даже для того, чтобы спросить, как пройти куда-нибудь или который час. И ему стало страшно при мысли, что вместе они уже никогда не прогуляются по пляжу.

Он остановился и принялся рисовать большим пальцем ноги дом на песке. Дом Сары. Естественно. Другого ему бы и в голову не пришло. Он уберет обгоревшие руины и там, где стоял когда-то дом, поставит скамью. Железную скамью с двумя именами: Сара и Эльза. Вырубленными в металле навечно. Чуть дальше от воды, на песке помягче, который реже заливало водой, сидела женщина. Ему хотелось заговорить с ней, расспросить о книге, которую она читала, но он постеснялся. Пройдя метров пятьсот, он присел на песок, посмотрел на море и ощутил бесконечную пустоту.

«Что я здесь делаю? – спросил он себя. Ответа не было. Он поднялся, стряхнул песок с брюк и чуть не бегом бросился обратно. Он бежал вдоль пляжа, вверх по деревенской улице и наконец, полностью выбившись из сил, завел машину.

 

92

Воздух здесь был совсем другим, свежее, холоднее и мягче, чем в Крете. Впервые он заметил, как много в Вальдарно лесов. Но слабое чувство родины сразу же исчезло, когда его обогнал пустой грузовик для перевозки скота.

Возле кафе «Del Grillo» грузовик остановился. Прямо посреди дороги. Водитель сначала поговорил по телефону и только потом поставил машину на стоянку. Романо тоже остановился и пошел за водителем в бар. Бесчисленное количество раз он собирался выпить здесь кофе, но этого как-то не случалось.

Бар был залит голубоватым светом. Водитель грузовика выпил кофе и съел два круассана. У Романо аппетита не было. Он стоял, облокотившись на стеклянный холодильник с самыми разными сортами мороженого, и уже второй раз за этот день думал, что он здесь, собственно, делает.

Когда хозяин кафе обратился к нему, он растерянно заказал только кофе, хотя его желудок был пустым и он даже боялся первого обжигающего глотка. Правда, у него в машине было два панини. Но они лежали сзади и настолько засохли, что их края уже начали заворачиваться.

Хозяин придвинул к нему кофе через прилавок. Романо выпил его одним глотком, положил рядом с чашкой деньги и, прежде чем выйти из бара, сказал водителю скотовоза: «Счастливого пути».

Он шел к машине, и ему вдруг стало ясно, что вот таким и будет остаток его жизни. Работа в траттории, раз в неделю покупки в Монтеварки и унылый кофе в баре.

У него не было ни малейшего желания жить этой жизнью.

За огромным, но все еще пустующим рестораном он не свернул на короткую дорогу к Монтефиере, а поехал по главной дальше, по направлению к Амбре. «Il Panificio» была открыта только до обеда, и он купил буханку белого хлеба в продуктовом магазине. Только позже ему пришла в голову мысль что она, собственно, и не нужна. У него аппетита не было а Сара и Эльза мертвы. Тереза и Энцо покупали хлеб прямо с машины пекаря, который дважды в неделю утром приезжал в Монтефиеру.

В Дуддове, прямо за каштаном, ему не уступил дорогу какой-то крестьянин, выскочивший на зеленом «фиате» из боковой улицы. Романо резко затормозил и рванул руль в сторону, а потом, качая головой, поехал дальше. Этот человек все равно никогда не поймет, что такого он сделал неправильно. Потом он увидел, что доктор дома. Его странным образом утешило то, что ее машина стояла перед дверью.

Дорога через лес была грязной, трудной и заняла более получаса. На перекрестке в направлении Солаты он увидел мертвого барсука. Его шерсть отсвечивала в лучах вечернего солнца. Наверно, он умер недавно. И теперь беспомощно валялся здесь в ожидании, пока кто-то его сожрет или выбросит в канаву на съедение червям.

Романо остановился было, чтобы похоронить барсука, но вспомнил, что у него в машине нет ни лопаты, ни каких-нибудь других инструментов, и поехал дальше.

В Монтефиере он поставил машину на стоянку перед тратторией. Сегодня был выходной, и никто из гостей не будет оспаривать свое постоянное место.

Между тем почти стемнело. На террасе над дверью горела одинокая лампа, скудно освещавшая табличку с надписью «Chiuso» .

«Вот это и вся моя жизнь, – подумал Романо. – Этот ресторанчик, а не бар в Каппаноле, в Ареццо и тем более не у моря. Если что в жизни еще и будет, то будет здесь».

– Эди, – позвал он, заходя в квартиру. – Я вернулся!

Но никакой реакции не последовало. Ни одна дверь не открылась, Эди не выбежал и не бросился ему на шею.

Романо распахнул дверь в его комнату.

То, что он увидел, было настолько страшным, что он даже не понял, что это реальность, а не кошмар. Эди с огромным ножом сидел перед кроватью и держал в руке голову кролика, которую только что отрезал. Светло-голубой ковер, постель и его пижама были испачканы кровью. Увидев Романо, Эди засмеялся и поднял кролика, с которого стекала кровь.

– Закат заалел – Титр околел, – сказал он и захихикал.

У Романо в голове все смешалось. Он боялся только одного: как бы в комнату кто не зашел. Например, Тереза, которая уже звала их на ужин. И уж ни в коем случае не комиссар Нери, который задал еще далеко не все вопросы и всегда появлялся без предупреждения.

Романо запер дверь изнутри на ключ, смахнул на пол пару вещей, лежавших на табурете, и сел.

– Закат заалел – Тигр околел, – повторил Эди и захлопал окровавленными ладонями.

Романо молча рассматривал сына, огромную забрызганную кровью гору мяса с кроличьей головой в руке, который сиял от радости и раскачивался, выражая таким образом свой восторг.

– Идем, – сказал Романо и тяжело, словно старик, поднялся. – Идем, похороним Тигра.

Эди сначала встал на четвереньки, потом поднялся. Он выпрямился, и Романо показалось, что рядом с ним Кинг-Конг. Только в руке у него не белая женщина, а отрезанная голова кролика.

– Обуйся и надень куртку. Мы пойдем в лес.

– В лесу могила – холодом все скрыла, – обрадовался Эди и улегся на пол, чтобы достать из-под шкафа сапоги.

Романо поспешно, чтобы Эди не заметил и не оказал сопротивления, стащил с кровати окровавленные простыни.

Через несколько минут они уже были в пути. Карманные фонарики, лопата, кролик и нож были у них с собой.

Эди, подпрыгивая, шел впереди. Точно так же, как и год назад, перед рождественской ночью, когда они с Эльзой хоронили другого Тигра.

 

93

Он шел за Эди. Ему хотелось идти медленнее, но Эди, сунув себе под пуловер кролика и нож, почти бежал впереди.

Романо старался не отставать от Эди больше чем на два-три метра, и фонарик ему не был нужен. Эди отлично ориентировался в темноте. Казалось, он знает в лесу каждый корень дерева, каждый куст, каждую ветку ежевики, которая могла хлестнуть по лицу.

Романо уже совсем выбился из сил, когда они наконец добрались до развалин какой-то лачуги.

– Здесь, – гордо сказал Эди и указал на куст, перед которым лежал огромный камень.

Романо ни за что не смог бы в одиночку сдвинуть с места этот обломок скалы, но Эди положил кролика на землю и легко отодвинул камень в сторону.

Потом он начал копать.

Романо светил фонариком в яму, которая становилась все больше, и молчал. Он чувствовал, что наступил решающий момент, и удивлялся, насколько все оказалось просто. Он стоял ночью в лесу, а его сын копал яму. Вот и все.

Немного погодя он увидел куртку от пижамы Эди. Оранжевую, с голубым мишкой. Спереди куртка была залита кровью, которая оставила на ней темно-коричневые пятна.

– Зачем ты закопал эти вещи, Эди?

– Какой у тебя вид – так в дом не входить! – крикнул Эди.

– Кто так говорит?

– Бабушка. Не будь дураком – переоденься бегом.

– Когда она это сказала? Несколько дней назад?

– Нет, нет, нет – когда Эди мало лет, – развеселился Эди, услышав вопрос.

Синяя футболка, тоже пропитанная кровью, лежала в самом низу ямы. Рядом с ней – два огромных ножа для разделки мяса из траттории и останки не менее четырех кроликов.

Эди бросил в яму пятого.

– Зачем ты это делаешь, Эди?

– Кто в рай попал – счастливым стал.

У Эди была собственная философия. Романо попытался понять его.

– А мама и Эльза? Они тоже в раю?

Эди кивнул.

– На утренней заре – умерли все.

И он от радости захлопал в ладоши.

– Зачем, Эди? Зачем ты это сделал?

– Храбрый Эди – все хорошо.

Эди сиял.

– Ночью – будет сделано.

– Зачем, Эди? Разве тебе не жаль, что мамы и Эльзы больше нет здесь?

Эди снова покачал головой.

– Кто в рай попал – счастливым стал.

Романо постепенно начал понимать, в чем дело. Он помог своей матери, любимой сестре и кроликам попасть в рай.

Эди положил третий нож в яму и начал ее закапывать.

Вот так просто все было. До ужаса просто.

Потом Эди задвинул камень на старое место. Теперь никто не заподозрил бы, что под ним могила.

Эди не хотел ужинать – он хотел купаться.

Романо напустил в ванну горячей воды и добавил туда моющего средства с запахом малины, которое Эди любил больше всего.

Через несколько минут Эди пришел, разделся и с размаху плюхнулся толстым, рыхлым задом в воду, да так, что пена брызнула во все стороны и осталась в виде маленьких блестящих пузырьков на коврике и покрытых кафелем стенах ванной комнаты.

– Воду напустил – задницу помыл! – взвизгнул он и захихикал.

Он закрыл глаза, опустился поглубже, так что над пеной осталась лишь его голова, захрюкал от удовольствия и, не сознавая, что делает, принялся играть со своим членом. На то, что кто-то еще находится здесь, он не обращал никакого внимания.

Романо присел на край ванны, и Эди испуганно открыл глаза.

– У нас есть тайна, у нас двоих… – осторожно начал Романо. – Тайник и могила в лесу.

Эди кивнул и укусил пену.

– Никто и никогда не должен об этом узнать. Ни дедушка» ни бабушка, и уж тем более чужие люди.

Эди кивнул и начал выдувать пену через край ванны.

– Я знаю, что ты сделал, но никому не скажу. Только мы с тобой знаем это, но мы будем вести себя тихо-тихо, и все будет хорошо.

Эди кивнул и принялся играть толстыми пальцами на ногах, пытаясь ухватить пальцами правой ноги пальцы левой.

– Мы с тобой – одно целое, Эди. И я всегда рядом с тобой. Что бы ни случилось. Не забывай об этом.

На глазах у Романо выступили слезы. Он всегда будет оберегать эту беззащитную мясную фрикадельку, никогда не предаст его и не выдаст полиции. Его сын хотел как лучше, в этом он был глубоко убежден.

Оберегать Эди – его задача на весь остаток жизни.

Эди уже забыл, что сказал ему отец. Да он и не слушал его. Он чувствовал только приятную теплую воду и руку, которая нежно чесала его безволосую голову и гладила затылок.

Эди вылез из ванны, и Романо вытер его полотенцем. Особенно тщательно он протер складку под огромном животом, чтобы в ней не осталось влаги и кожа не воспалилась. Потом он принес Эди чистую пижаму.

В постели он укрыл его одеялом, любовно погладил по голове и поцеловал в лоб.

– Приятных снов, мой воробушек, – прошептал Романо.

Эди никак не отреагировал, у него даже не дрогнули веки. И Романо подумал, что он уже заснул.

Но Эди не спал, потому что у него в голове крутилась одна и та же фраза: «Эди любит папу».

Он не сказал этого вслух, он лишь так подумал.

«Эди любит папу».