Между людьми, оказавшими неоцѣненныя услуги прогрессу науки, трудно было бы указать на человѣка болѣе великаго, чѣмъ Паскаль. Если Англія справедливо гордится Ньютономъ, то Франція съ неменьшимъ правомъ можетъ гордиться своимъ великимъ геніемъ, котораго Бейль выразительно называетъ «однимъ изъ высочайшихъ умовъ въ свѣтѣ». Паскалю непришлось бороться ни противъ опасностей изслѣдованія, ни противъ гоненій, но онъ представляетъ намъ примѣръ человѣка, бывшаго въ нѣкоторомъ родѣ мученикомъ собственной своей мысли. Слишкомъ обширныя умственныя способности и напряженная работа мысли должны были сломить его физическую природу, какъ чрезмѣрно палящій жаръ раскаляетъ и разрушаетъ ту печь, въ которой заключенъ горючій матеріалъ.
Блэзъ Паскаль, родившійся въ Клермонъ-Феранѣ, въ провинціи Овернъ, 19-го іюня 1623 года, никогда не имѣлъ другаго наставника, кромѣ своего отца, президента провинціальной податной палаты, человѣка очень ученаго и весьма хорошаго математика. Его мать была дочерью сенешаля Оверна. Съ ранняго дѣтства Блэзъ проявлялъ необыкновенныя умственныя способности и живость ума. Онъ поражалъ всѣхъ, кому приходилось сталкиваться съ нимъ, какъ мѣткостью своихъ отвѣтовъ, такъ и вѣрностью сужденій.
Когда Паскалю не было еще одиннадцати лѣтъ, кто-то однажды, ударивъ ножемъ по фаянсовой тарелкѣ, стоявшей на столѣ, замѣтилъ, что ея звукъ тотчасъ прекращается, какъ только рука коснется тарелки. Онъ сталъ размышлять о причинѣ этого явленія и тотчасъ-же произвелъ цѣлый рядъ самыхъ разнообразныхъ опытовъ, которые потомъ изложилъ въ небольшой брошюрѣ, замѣчательной по своей серьезности и исполненной основательныхъ наблюденій.
Способъ, какимъ Паскаль научился математикѣ, представляется просто чудеснымъ. Его отецъ, замѣчая въ немъ необыкновенное расположеніе къ умозрительному мышленію, опасался, что знакомство съ математикой помѣшаетъ ему изучать языки. Онъ отклонялъ своего сына, насколько могъ, отъ мысли о геометріи, пряталъ всѣ книги, въ которыхъ о ней трактовалось, избѣгалъ даже говорить о ней въ его присутствіи. Онъ не могъ отказать однако настоятельной любознательности сына въ слѣдующемъ, общемъ отвѣтѣ: геометрія есть наука, которая указываетъ способы чертить правильныя фигуры и находить ихъ взаимныя соотношенія. При этомъ, онъ запретилъ Блэзу на будущее время не только говорить о геометріи, но даже думать о ней.
Послѣ столь простаго и короткаго указанія, мальчикъ въ часы отдыха началъ размышлять и чертить на полу углемъ фигуры: онъ усиленно сталъ отыскивать отношенія фигуръ между собою и ему удалось самому дойти до опредѣленій, аксіомъ и доказательствъ. Окружности у него назывались кружками, а прямыя линіи палочками. Онъ подвинулся такъ далеко въ своихъ изслѣдованіяхъ, что дошелъ до тридцать втораго предложенія первой книги Эвклида. Однажды отецъ засталъ его среди фигуръ и спросилъ, чѣмъ онъ занятъ; ребенокъ отвѣчалъ, что онъ «кое-что» отыскиваетъ и это кое-что было именно 31-й теоремой Эвклида. На вопросъ отца, что его навело на подобную мысль, молодой Паскаль отвѣчалъ, что это было нѣчто другое, имъ найденное ранѣе; возвращаясь далѣе и далѣе къ предъидущему и объясняя все своими палочками и кружками, онъ дошелъ наконецъ до опредѣленій и аксіомъ, которыя самъ себѣ составилъ.
Ле Пальёръ, другъ семейства Паскалей, совѣтовалъ отцу не препятствовать болѣе Блэзу. Паскаль далъ сыну «Начала» Эвклида, которые тотъ прошелъ совершенно одинъ, не нуждаясь въ вспомогательныхъ объясненіяхъ. Онъ сдѣлался вскорѣ способнымъ правильно слѣдить за еженедѣльными конференціями, на которыхъ молодые парижскіе ученые обсуждали научныя работы. Молодой Паскаль съ этихъ поръ участвовалъ тамъ наравнѣ съ прочими. Не рѣже другихъ членовъ онъ доставлялъ въ собраніе что-нибудь новое и иногда отыскивалъ ошибки, не замѣчаемыя другими, въ трудахъ, подвергавшихся обсужденію. Однако, изученію геометріи онъ посвящалъ только часы, свободные отъ своихъ лингвистическихъ занятій съ отцемъ. Такъ какъ Паскаль въ точныхъ наукахъ находилъ истину, которую любилъ со всѣмъ пыломъ юности, то онъ дѣлалъ на этомъ поприщѣ столь быстрые успѣхи, что въ шестнадцать лѣтъ написалъ трактатъ о коническихъ сѣченіяхъ. Этотъ трудъ можно считать за одинъ изъ величайшихъ подвиговъ ума, какое только можно себѣ представить. Когда Декартъ прочелъ его и услышалъ, что онъ былъ выполненъ шестнадцатилѣтнимъ ребенкомъ, то былъ крайне изумленъ и охотнѣе готовъ былъ вѣрить, что настоящимъ творцемъ его былъ Паскаль-отецъ.
На девятнадцатомъ году Паскаль изобрѣлъ ариѳметическую машину, которая по справедливости можетъ считаться однимъ изъ самыхъ необыкновенныхъ произведеній, какія кто-либо изобрѣталъ. Обдумываніе и выполненіе этой первой счетной машины стоили ему, въ продолженіе двухъ лѣтъ, невѣроятныхъ трудовъ и имѣли послѣдствіемъ разстройство здоровья. Пораженный въ высшей степени этимъ аппаратомъ, исполнявшимъ всѣ вычисленія съ помощью однихъ глазъ и рукъ, знаменитый Лейбницъ старался его усовершенствовать. Большая часть открытій Паскаля, какъ и выше приведенное, имѣютъ всеобщій интересъ. Такъ, мы обязаны ему тачкой и телѣжкой съ длинными оглоблями, которая представляетъ счастливое сочетаніе рычага и наклонной плоскости. На двадцать третьемъ году Паскаль далъ теорію барометра. Торричелли, развивая первыя понятія, внесенныя въ науку Галлилеемъ о тяжести воздуха, только что произвелъ въ 1643 году свой извѣстный опытъ надъ равновѣсіемъ столба ртути подъ вліяніемъ атмосфернаго давленія. Паскаль узналъ объ этомъ фактѣ отъ Мерсена, которому Торричелли сообщилъ о немъ. Этотъ важный опытъ подсказалъ ему мысль, что «пустота не есть что-нибудь невозможное» и что «природа не боится ея», какъ это многіе думали. Въ 1647 году Паскаль вполнѣ созналъ идею, которую онъ назвалъ: «великимъ опытомъ надъ равновѣсіемъ жидкостей». Ему пришло на мысль продѣлать знаменитый опытъ Торричелли нѣсколько разъ въ одинъ и тотъ-же день, съ той-же самой трубкой и съ той-же самой ртутью, но на разныхъ высотахъ, напр. у подошвы горы вышиной отъ 2 до 21/2 тыс. фут. и на ея вершинѣ, съ тѣмъ чтобы узнать: зависитъ ли высота ртути въ трубкѣ отъ относительнаго повышенія или пониженія положенія прибора надъ уровнемъ моря.
Чтобы осуществить этотъ опытъ, онъ выбралъ гору Пюи-де-Домъ и просилъ своего зятя Перье, совѣтника податной палаты въ Овернѣ, произвести его.
«Если окажется, говорилъ Паскаль, что высота ртути въ трубкѣ меньше на вершинѣ, чѣмъ у подошвы горы, то надобно будетъ допустить одно изъ двухъ: или, что природа боится пустоты у подножья горы болѣе, чѣмъ на ея вершинѣ (очевидная нелѣпость!), или же единственная причина этого явленія заключается въ атмосферномъ давленіи, такъ какъ извѣстно, что у подошвы горы воздуху болѣе, чѣмъ на ея вершинѣ».
Это разсужденіе оправдалось на опытѣ, о результатѣ котораго Перье сообщилъ въ достопамятномъ письмѣ своемъ къ Паскалю отъ 22 сентября 1648 года.
Немного времени спустя, Паскаль повторилъ опытъ надъ тяжестью воздуха на вершинахъ и у подножья колокольни Собора Богоматери и башни Сенъ-Жакъ-ля-Бушери. Съ этого времени наступила эра новѣйшей физики.
Мы не будемъ слѣдить за Паскалемъ, когда онъ покинулъ науку и со страстью предался религіозному сподвижничеству. Сентъ-Бевъ утверждаетъ, что первый толчекъ къ этому Паскалю данъ былъ книгою Янсена «О преобразованіи внутренняго человѣка». Изученіе человѣка, размышленіе о нравственномъ мірѣ заняли въ умѣ великаго мыслителя мѣсто геометріи и физики. Послѣ научныхъ открытій два огромныхъ труда созрѣли въ головѣ Паскаля: «Provinciates» и «Pensees».
Съ этого времени физическая жизнь стала для него не болѣе какъ долгимъ рядомъ страданій. Паскаль съ дѣтства обладалъ слабымъ тѣлосложеніемъ. «Хрупкость здоровья Блэза, говоритъ его сестра m-me Перье, была условіемъ тѣхъ недуговъ, которые болѣе его не оставляли; онъ признавался намъ, что съ семнадцати лѣтъ жизни не проводилъ ни одного дня безъ какихъ нибудь болей».
Паскаль отказался вскорѣ отъ всякихъ занятій и научныхъ работъ, «чтобы посвятить себя исключительно тому, говорилъ онъ, что Іисусъ Христосъ называетъ едино же на потребу». Будучи мыслящимъ атомомъ среди «тѣхъ безконечныхъ пространствъ, вѣчная тишина которыхъ приводитъ его въ трепетъ», великій философъ постоянно ожидалъ увидѣть у своихъ ногъ разверзнувшуюся пропасть. Онъ заговорилъ о ничтожествѣ науки: «Мы горимъ желаніемъ все постигнуть и построить башню, поднимающуюся до безконечности. Но все наше зданіе трещитъ и земля открываетъ бездну».
Недуги Паскаля, въ особенности головныя боли, увеличивались по мѣрѣ наступленія зрѣлаго возраста. Они вскорѣ поставили его въ невозможность работать и съ кѣмъ-либо видѣться. Молитвы и чтеніе св. писанія занимали все его время. Онъ задумалъ даже изнурять свою плоть и носилъ на голомъ тѣлѣ желѣзный поясъ, съ колючками, которыя вонзались ему въ кожу. Когда приходили къ нему въ голову суетныя мысли или онъ находилъ гдѣ-нибудь удовольствіе, то ударялъ себя локтями, чтобы усилить уколы и тѣмъ напомнить самому себѣ о своемъ долгѣ.
Всѣ мысли Паскаля были направлены теперь единственно къ дѣламъ милосердія и заботамъ о бѣдныхъ; онъ отказался отъ всякихъ прихотей и удовольствій и дошелъ даже до того, что въ комнатѣ, въ которой жилъ, оставилъ только самую необходимую мебель. «Я люблю бѣдность — говорилъ онъ, — потому что Іисусъ Христосъ любилъ ее. Богатство-же цѣню только потому, что оно даетъ средства помогать бѣднымъ».
Блэзъ Паскаль.
Послѣдняя болѣзнь Паскаля началась съ того, что за два мѣсяца до смерти у него явилось какое-то странное отвращеніе къ пищѣ. Страданія его были ужасны и только постоянными заботами о бѣдныхъ онъ могъ лишь нѣсколько заглушать ихъ. При этомъ онъ проявлялъ такое терпѣніе, что удивлялъ всѣхъ окружающихъ. Когда выражали соболѣзнованіе его страданіямъ, Паскаль, распростертый неподвижно на своей постели, говорилъ: «Не печальтесь за меня: страданіе — удѣлъ христіанина».
Головныя боли все усиливались, но Паскаль переносилъ ихъ героически, какъ и всѣ вообще свои страданія. Онъ исповѣдался и пріобщился Св. Тайнъ и просилъ перенести себя въ больницу для неизлечимо-больныхъ, желая умереть среди бѣдныхъ. На это г-жа Перье, сестра Паскаля, ходившая за нимъ, замѣтила, что доктора находятъ, что онъ не выдержитъ эту переноску. Послѣ соборованія, при словахъ: «Да не оставитъ меня Господь Богъ во вѣки!», съ Паскалемъ сдѣлались конвульсіи, продолжавшіяся двадцать четыре часа. Паскаль умеръ 19 августа 1662 года въ часъ пополудни, на тридцать девятомъ году своей жизни.
Двадцать два года спустя послѣ смерти Паскаля, Людовикомъ XIV былъ совершенъ, подъ вліяніемъ г-жи Ментенонъ, отца Лашеза и Лувуа, извѣстный возмутительный государственный актъ, наложившій пятно и на царствованіе этого государя, и на исторію вообще: мы говоримъ объ отмѣнѣ Нантскаго эдикта (17 октября 1685 года). Протестанты были лишены права публичнаго богослуженія; ихъ священнослужители — изгнаны; они съ этого момента перестали пользоваться правами гражданскаго сословія; дѣти ихъ могли быть у нихъ отняты и переданы на воспитаніе католическимъ священникамъ; искавшіе спасенія въ бѣгствѣ осуждались на галеры.
Насчитываютъ до 300 000 реформатовъ, покинувшихъ Францію и унесшихъ съ собою за-границу ея знанія и искусства. Жестокимъ гоненіямъ подверглись и знаменитые ученые.
Къ числу ихъ принадлежатъ: Денисъ Папинъ, Гюйгенсъ и Н. Лемери.
Голландскій математикъ Гюйгенсъ (Huygens), извѣстный своими открытіями въ области астрономіи и физики, родился въ Гаагѣ 14 апрѣля 1629 года. Получивъ дома основательное воспитаніе, онъ занялся юридическими науками въ Лейденскомъ университетѣ, въ то-же время посвящая все свободное время изученію математики и физики, которыя неотразимо привлекали къ себѣ его умъ. Еще въ ранней юности онъ обратилъ на себя вниманіе своими замѣтками о геометрическихъ кривыхъ линіяхъ. Двадцати четырехъ лѣтъ онъ явился во Францію и получилъ здѣсь степень доктора правъ въ протестантскомъ факультетѣ въ Анжерѣ. Возвратясь въ Голландію, онъ вмѣстѣ съ братомъ своимъ Константиномъ, занялся изученіемъ оптики и астрономіи. Онъ даже самъ сдѣлалъ хорошую астрономическую трубу, при помощи которой открылъ перваго спутника Сатурна.
«25 марта 1655 года, — говоритъ Гюйгенсъ въ своемъ прекрасномъ трудѣ „De Saturni Luna“, — наблюдая Сатурна въ діоптрическую трубу (въ 12 фут. длины), я замѣтилъ по сю сторону кольца Сатурна, на западѣ и въ разстояніи трехъ скрупуловъ (минутъ), звѣздочку, лежащую въ плоскости кольца Сатурна. У меня явилась мысль, что эта звѣздочка легко можетъ оказаться небеснымъ свѣтиломъ въ родѣ четырехъ лунъ Юпитера, — и я отмѣтилъ взаимное положеніе ея и Сатурна. Я не ошибся: на другой день звѣздочка передвинулась, а наблюденія послѣдующихъ дней дали мнѣ возможность опредѣлить ея положеніе въ каждый данный моментъ».
Съ тѣхъ поръ были открыты еще шесть спутниковъ Сатурна. Но, тѣмъ не менѣе, Гюйгенсу принадлежитъ честь проложенія дороги для послѣдующихъ наблюдателей. Ему-же принадлежитъ заслуга перваго указанія, что тонкое и плоское кольцо Сатурна не соединяется съ самой планетой, а отдѣлено отъ нея кольцеобразнымъ пустымъ пространствомъ. Не лишенъ интереса тотъ способъ, который былъ употребленъ Гюйгенсомъ для опубликованія результатовъ своихъ наблюденій. Слѣдуя укоренившемуся обычаю, астрологи почти постоянно изъяснялись загадочнымъ языкомъ и любили скрывать смыслъ своихъ писаній подъ формой непонятнаго ребуса. Такой способъ примѣнилъ и Гюйгенсъ къ своему изслѣдованію о кольцѣ Сатурна. Онъ предложилъ ученымъ, своимъ современникамъ, на разрѣшеніе слѣдующую анаграмму:
ааааааа ссссс d еееее g h ііііііі llll mm nnnnnnnnn оооо рр q гг s tttt uuuu.
Никто не рѣшилъ этой загадки, и только три года спустя самъ Гюйгенсъ далъ ея объясненіе въ своей «Sistema Saturninum». Вотъ что означала эта анаграмма:
Annulo cingitur tenui, plano nusquam cohoerente, ad eclipticam inclinato, т. e. она (звѣзда) окружена тонкимъ кольцомъ, не соединяющимся съ звѣздою ни въ одной точкѣ и наклоненнымъ къ эклиптикѣ.
Изъ этого эпизода явствуетъ, что у ученыхъ той эпохи не вышли еще изъ употребленія единственные въ своемъ родѣ способы опубликованія ихъ работъ. Но такой свѣтлый умъ, какъ Гюйгенсъ, не могъ переносить равнодушно существованія всякаго старья и хлама въ наукѣ. Послѣ открытія туманнаго пятна Оріона, онъ издаетъ въ свѣтъ замѣчательный трудъ «Cosmotheoros», гдѣ онъ даетъ полный просторъ полету своей мысли. Въ этомъ трудѣ онъ описываетъ послѣдовательно всѣ небесныя свѣтила и задается цѣлью доказать, что они обитаемы. Его умъ никакъ не могъ помириться съ господствовавшею въ то время идеей, что весь свѣтъ существуетъ единственно для нашей планеты, и онъ съумѣлъ привести въ доказательство своей гипотезы поражающіе своею геніальностью доводы.
«Согласно-ли съ здравымъ смысломъ, — восклицаетъ Гюйгенсъ, — думать, что всѣ небесныя свѣтила, среди которыхъ наша планета занимаетъ такое ничтожное мѣсто, созданы были только для того, чтобы мы, маленькіе человѣчки, могли пользоваться ихъ свѣтомъ и созерцать ихъ положеніе и движеніе?»
Сдѣлавъ астрономію, заключенную до того времени въ четырехъ стѣнахъ обсерваторій, доступною для всѣхъ, нашъ великій ученый задался мыслью популяризовать ее путемъ сравненій. Съ этою цѣлію онъ опубликовалъ замѣчательную таблицу вычисленія времени, необходимаго для того, чтобы пушечное ядро, дѣлая по 100 туазъ (шестифутовая сажень) въ секунду, попало съ планеты на солнце.
Работы Гюйгенса по математикѣ и физикѣ замѣчательны не менѣе его астрономическихъ изысканій. Ему ученый міръ обязанъ прекрасными мемуарами о вычисленіи вѣроятностей, объ отраженіи и преломленіи, свѣта, а также знаменитой Теоріей кривыхъ.
Кромѣ того, Гюйгенсъ изобрѣлъ инструментъ для измѣренія видимаго діаметра небесныхъ свѣтилъ (микрометръ); усовершенствовалъ пневматическую машину и барометръ; далъ вѣрную теорію увеличительныхъ стеколъ и соорудилъ планетникъ (изображеніе планетной системы), который привелъ его къ открытію одного весьма важнаго свойства непрерывныхъ дробей.
Но что въ особенности сдѣлало популярнымъ имя Гюйгенса, — это изобрѣтеніе часовъ съ маятникомъ. До него единственными измѣрителями времени были только водяные и песочные часы. Приспособивъ маятникъ Галлилея къ системѣ часовыхъ колесъ, Гюйгенсъ оказалъ астрономіи и человѣчеству вообще услугу, важность которой не требуетъ доказательствъ.
Съ 1655 по 1663 г. Гюйгенсъ бывалъ часто и во Франціи, и въ Германіи. Кольберъ, только-что основавшій академію наукъ, вызвалъ его въ Парижъ, гдѣ онъ не замедлилъ принять участіе въ трудахъ французской академіи. Помимо этого, Людовикъ XIV назначилъ ему пенсію въ награду за его обширные труды и далъ превосходное помѣщеніе въ королевской библіотекѣ.
Къ несчастію, онъ былъ протестантъ и потому оставилъ Францію тотчасъ послѣ отмѣны Нантскаго эдикта. Тщетно академія, дворъ и самъ король просили его вернуться. Гюйгенсъ, возмущенный бѣдствіями, постигшими его единовѣрцевъ, прекратилъ всякія сношенія съ Парижемъ. Съ этого времени онъ сталъ посылать свои труды въ Лондонское Королевское Общество и даже самъ переселился въ Англію, гдѣ познакомился съ Ньютономъ, нѣкоторыя положенія котораго онъ пытался оспаривать.
Гюйгенсъ умеръ шестидесяти шести лѣтъ. Подобно своимъ современникамъ, Декарту, Лейбницу и Ньютону, онъ никогда не былъ женатъ. Послѣднія его минуты были крайне печальны. Въ 1695 году его постигла полная потеря силъ и способностей. Жалко было смотрѣть на когда-то знаменитаго ученаго, въ это время совершенно разбитаго; вплоть до самой смерти у него было только нѣсколько свѣтлыхъ проблесковъ. Гюйгенсъ всегда владѣлъ порядочнымъ состояніемъ; по своему происхожденію, какъ принадлежащій къ высшему кругу, онъ могъ блистать тамъ своимъ умомъ, но онъ предпочелъ уединиться въ тиши деревенской жизни, гдѣ онъ и провелъ большую часть своей жизни, предаваясь размышленіямъ и труду.
Н. Лемери, простой аптекарскій ученикъ, явился въ Парижъ для изученія химіи. Онъ обратился къ Глазеру, профессору-демонстратору въ Королевскомъ саду, и поселился у него; вскорѣ однако ученикъ оставилъ Глазера, намѣреваясь составить себѣ правильное понятіе о наукѣ безъ посторонней помощи: три года прожилъ онъ въ Монпеллье у одного аптекаря и здѣсь давалъ уроки химіи, имѣвшіе неожиданный успѣхъ: всѣ профессора факультета и масса любопытныхъ стремились попасть на его лекціи.
Въ 1672 году Лемери возвратился въ Парижъ, гдѣ тотчасъ сталъ во главѣ ученыхъ обществъ и былъ замѣченъ принцемъ Конде, который взялъ его подъ свое покровительство. Желая имѣть для себя лабораторію, нашъ молодой химикъ добился званія аптекаря и тотчасъ открылъ лекціи въ улицѣ Галяндъ. Его лекціи имѣли громадный успѣхъ. Даже женщины увлекались ими и посѣщали его чтенія. Домъ его былъ переполненъ учениками; по всей улицѣ жили одни только его слушатели. Весь Парижъ сбѣгался въ его лабораторію; вечеромъ-же у него открывалось нѣчто въ родѣ общаго стола для его учениковъ, которые считали за величайшую честь получить приглашеніе къ ужину Лемери.
Успѣхъ Лемери объясняется весьма легко. До него въ химіи царилъ загадочный и варварскій языкъ, затемнявшій науку; проповѣдывались самыя невѣроятныя нелѣпости подъ покровительствомъ таинственнаго мрака, которымъ онѣ были окружены. «Лемери первый, — говоритъ Фонтенель, — очистилъ химію отъ всего, что было въ ней дѣйствительно темнаго и что было нарочно затемнено. Онъ свелъ ее къ наиболѣе простымъ и яснымъ понятіямъ и вывелъ изъ употребленія ни къ чему не ведущую туманную фразеологію, не дававшую возможности надѣяться на полученіе отъ химіи того, что она могла и была въ состояніи исполнить. Вотъ въ чемъ заключается вся тайна громаднаго успѣха Лемери».
Чтобы расширить свою извѣстность, Лемери въ 1675 г. издалъ въ свѣтъ свой «Курсъ Химіи», изданія котораго повторялись изъ года въ годъ и пріобрѣли огромную славу. «Эта книга въ теченіи слишкомъ ста лѣтъ была авторитетомъ въ химіи. Выдержавшая двадцать изданій во Франціи, переведенная на большую часть современныхъ языковъ, она стала обязательнымъ кодексомъ и руководствомъ для химиковъ XVIII столѣтія, — и даже послѣ возрожденія науки, послѣ знаменитой реформы въ химіи, отмѣтившей конецъ этой эпохи, еще долгое время въ книгѣ Лемери искали указаній химическихъ процессовъ и имѣющихъ практическое значеніе частностей, которыхъ въ другомъ мѣстѣ нигдѣ нельзя было найти и которыя цѣнились высоко за ихъ ясность, точность и вѣрность».
Слава Лемери, котораго уже прозвали великимъ, достигла своего апогея. Слава его никѣмъ не оспаривалась, а аптека давала ему богатыя средства къ жизни. Но такое благополучіе продолжалось не долго: какіе-нибудь десять лѣтъ.
«Перенеситесь на десять лѣтъ впередъ — говоритъ М. Дюма и вы увидите улицу Галяндъ пустою. Лемери исчезъ; его аппараты проданы или уничтожены. Исчезъ всякій признакъ прежняго оживленія; не стало прежняго блеска; даже слава не спасла отъ наказанія за непростительное преступленіе: Лемери былъ протестантъ!» Вынужденный, въ 1681 году, оставить занятія аптекой и свою профессорскую дѣятельность, онъ удалился въ Англію. Но снѣдаемый тоской по родинѣ, въ 1683 году, онъ снова вернулся во Францію. Здѣсь, лишенный за свои религіозныя убѣжденія возможности продолжать прежнія занятія аптекаря и преподавателя, онъ сдѣлался медикомъ, что было для него единственнымъ исходомъ, но что однако спасло его не на долго. Въ 1685 году послѣдовала отмѣна Нантскаго эдикта; врачебная дѣятельность была запрещена протестантамъ, — и вотъ въ сорокъ лѣтъ, безъ всякихъ средствъ къ существованію, Лемери очутился въ безъисходномъ положеніи, обремененный семьей, которой еще такъ недавно судьба сулила завидную будущность.
Удрученный нуждой, Лемери, вмѣстѣ съ семьей, перешелъ въ католичество; съ этихъ поръ жизнь его стала спокойнѣе. Онъ былъ принятъ въ академію наукъ членомъ-сотрудникомъ, издалъ въ свѣтъ изслѣдованіе о сюрьмѣ и готовился къ новымъ работамъ, когда его поразилъ параличъ. Послѣ одного изъ ударовъ, онъ умеръ въ 1715 году. «Почти вся Европа училась у него химіи — говоритъ Фонтенель. — Этотъ человѣкъ не зналъ отдыха въ работѣ; онъ ничего не хотѣлъ знать кромѣ камеры своихъ больныхъ, своего кабинета, лабораторіи и академіи наукъ. Лемери служилъ живымъ доказательствомъ того, что кто не теряетъ времени — всегда будетъ имѣть его достаточно».
Оливье-де-Серръ (род. въ 1539 г.), котораго можно назвать творцемъ агрономіи, былъ одной изъ послѣднихъ жертвъ отмѣны Нантскаго эдикта. Въ своемъ, имѣющемъ громадное значеніе, трудѣ «Théatre de l'Agriculture», онъ далъ вполнѣ вѣрныя основы науки сельскаго хозяйства и заявилъ себя поборникомъ раціональной и научной земледѣльческой культуры; позже онъ вводитъ во Франціи производство шелка и одно это должно было-бы упрочить ему вѣчную благодарность потомства. Съ 1675 года имя Оливье вдругъ перестало появляться въ печати; въ немъ кальвинизмъ мѣшалъ успѣхамъ агрономіи. Прежнія льготы для протестантскихъ писателей были уничтожены и въ теченіи 120 лѣтъ «Théatre de l'Agriculture» не печатался во Франціи, гдѣ печать стала исключительно достояніемъ католиковъ. Оливье-де-Серру подъ конецъ его жизни выпало на долю видѣть, какъ иностранцы отомстили его родинѣ за несправедливое забвеніе, которому онъ подвергся со стороны своихъ согражданъ.
Читатель уже видѣлъ въ предъидущихъ главахъ, что основатели астрономіи въ большинствѣ случаевъ дорого заплатили за пагубный даръ генія. Если мы остановимъ свой взглядъ на творцахъ современной химіи, то увидимъ, что и ихъ жизнь была сопряжена съ большими или меньшими непріятностями.
«Около 1773 года, — говоритъ М. Дюма — на міровой аренѣ явились три человѣка, которымъ предназначено было, дать новое направленіе наукѣ. Разница въ національности, возрастѣ, положеніи, умѣ и степени геніальности не мѣшала имъ всѣмъ троимъ работать для одной и той же цѣли, съ одинаковымъ мужествомъ, въ одно и то-же время, но неодинаково счастливо». Это были: Шееле, Пристлей и Лавуазье.
Шееле родился въ Штральзундѣ, въ Шведской Помераніи, 9-го декабря 1742 года. Двѣнадцати или тринадцати лѣтъ онъ поступилъ въ ученики къ одному аптекарю и пробылъ у него въ этомъ званіи два года.
Жизнь Шееле полна всевозможныхъ непріятностей и лишеній. Можно подумать, что его преслѣдовалъ какой-нибуь злой геній. Смирный и тихій, онъ доводилъ свою скромность до крайности, вслѣдствіе чего служилъ предметомъ шутокъ для товарищей. Онъ былъ настолько трудолюбивъ, что занимался даже по ночамъ. Однажды одинъ изъ его товарищей, въ видѣ школьнической шалости, подложилъ пороху въ тѣ вещества, надъ которыми тотъ производилъ опыты. Когда Шееле, поздно вечеромъ принялся за продолженіе своихъ опытовъ, произошелъ сильный взрывъ, перепугавшій всѣхъ жильцовъ дома, — и нашъ бѣдный экспериментаторъ прослылъ за недалекаго малого и опаснаго сосѣда.
Спустя нѣкоторое время, Шееле оставилъ Стокгольмъ и поселился въ Упсалѣ, гдѣ съ такимъ блескомъ читалъ химію Бергманъ. Этотъ ученый принадлежалъ къ числу тѣхъ избранныхъ натуръ, которымъ обязаны своимъ прогрессомъ всѣ отрасли человѣческаго знанія. Работа сгубила Бергмана. Его слабое здоровье было въ конецъ разстроено усиленными занятіями. Катаясь на лодкѣ, онъ упалъ въ воду и, не будучи въ силахъ перенести послѣдствій простуды, умеръ (49 лѣтъ) отъ сильной горячки.
Когда Шееле находился въ Упсалѣ, онъ жилъ у Бергмана. Этотъ послѣдній, замѣтивъ дарованія своего ученика, сдѣлался его покровителемъ и много способствовалъ ознакомленію Европы съ весьма важными трудами, которыми Шееле обогатилъ науку.
Но если Шееле былъ счастливъ въ своихъ открытіяхъ, то въ частной жизни его постоянно преслѣдовали неудачи. Въ то время, какъ его имя гремѣло во Франціи, въ Англіи, въ Германіи, — онъ былъ совершенно неизвѣстенъ въ своемъ отечествѣ. Когда шведскій король, во время своего заграничнаго путешествія, услыхалъ, что про Шееле говорятъ, какъ про замѣчательнаго химика, онъ захотѣлъ оказать знакъ уваженія ученому, такъ блистательно прославившему свою націю, — и потому велѣлъ причислить его къ числу кавалеровъ ордена своего имени. Министръ былъ крайне изумленъ, увидавъ имя Шееле на бумагѣ, подписанной королемъ.
— Шееле! Шееле! говорилъ онъ про себя: кто это такой?
Тѣмъ не менѣе приказъ ясенъ и Шееле былъ награжденъ орденомъ. Но вотъ что весьма невѣроятно? Крестъ получилъ не Шееле — знаменитый химикъ, а какой-то другой Шееле, крайне удивившійся неожиданной наградѣ.
Немного спустя послѣ этого приключенія, Шееле отправился въ Кенсингъ съ цѣлью жениться на одной вдовѣ, имѣвшей аптеку и небольшой капиталъ. «Когда дѣла приведены были въ ясность, оказалось, что наслѣдство обременено долгами и что у бѣдной вдовы нѣтъ ничего. Такимъ образомъ, вмѣсто счастливой будущности, вмѣсто тихаго и спокойнаго существованія Шееле предстояла тяжелая трудовая жизнь. Это его не остановило, и онъ безъ ропота понесъ свой крестъ, находя, что если считаешь себя достойнымъ получить что-нибудь, то долженъ быть готовымъ и отдать. Онъ засѣлъ за работу и, дѣля свое время между наукой и аптекой, всѣ доходы съ дома употреблялъ на погашеніе долговъ. Изъ 600 ливровъ, зарабатываемыхъ имъ ежегодно денегъ, Шееле оставлялъ на личныя потребности сто ливровъ, а остальное тратилъ на занятія химіей. И этой ничтожной суммы самоотверженному труженику было вполнѣ достаточно для совершенія работъ, которыя пріобрѣли ему такую славу».
Во всемъ Шееле проявлялъ замѣчательную сноровку: при помощи нѣсколькихъ ретортъ, склянокъ и пузырей для добыванія газовъ, онъ сдѣлалъ множество настолько важныхъ открытій, что каждое изъ нихъ было-бы въ состояніи прославить жизнь любаго ученаго. Не было вещества, которое онъ не изслѣдовалъ-бы. Въ одномъ изъ своихъ ученыхъ мемуаровъ объ окиси марганца, Шееле перечисляетъ три неизвѣстныя тѣла: марганецъ, хлоръ и баритъ, и указываетъ на присутствіе въ данномъ случаѣ кислорода.
Шееле открылъ множество новыхъ кислотъ, изъ числа которыхъ мы назовемъ, какъ наиболѣе полезныя въ обыденной жизни: виннокаменную, плавиковую, лимонную, дубильную, и др. «Если бы вы захотѣли познакомиться со всѣми его открытіями, — говоритъ Дюма, — вамъ необходимо было-бы пройти съ нимъ всѣ отрасли химіи, и тогда вы поняли-бы вполнѣ, насколько гибокъ былъ его геній, плодотворенъ — методъ, вѣрна — рука и проницателенъ — умъ, приводившій его всегда къ вѣрному заключенію и останавливавшійся тамъ, гдѣ нужно…»
И въ то-же время какая страсть къ работѣ! Разъ, представители Вирли и Эльгюйарта (Elhuyart) посѣтили Шееле уже въ концѣ его короткой карьеры. И что-же? Они нашли ученаго, слава котораго гремѣла по всей Европѣ и которому они пришли засвидѣтельствовать свое уваженіе, за прилавкомъ въ бѣломъ передникѣ; когда-же онъ узналъ причину ихъ посѣщенія, то съ трогательною простотой возвратился къ своимъ занятіямъ. — Наконецъ Шееле достигъ цѣли своихъ трудовъ: уплативъ послѣдніе долги своего предшественника, онъ устроился и женился на вдовѣ, раздѣлявшей съ нимъ его судьбу. Но тутъ его неожиданно похитила смерть. Въ день своей свадьбы онъ заболѣлъ скоротечной горячкой. Черезъ четыре дня высокопочитаемаго и знаменитаго химика не стало (22 мая 1786 года). Ему тогда было сорокъ четыре года.
Въ то время какъ въ Швеціи Шееле былъ занятъ выполненіемъ своихъ обширныхъ работъ, въ Англіи способствовалъ выработкѣ основъ современной химіи одинъ ученый, обладавшій поразительной эрудиціей. Это былъ Пристлей, родившійся въ Фильгадѣ, возлѣ Лидса, въ Іоркширѣ, 30 марта 1733 года. Отецъ его, суконный фабрикантъ, хотѣлъ себѣ сдѣлать изъ сына преемника по своей профессіи, но молодой человѣкъ обнаруживалъ больше наклонности къ богословскимъ вопросамъ и проявлялъ съ самыхъ раннихъ лѣтъ сильно развитую религіозность. Онъ рано потерялъ мать и нашелъ полное удовлетвореніе своимъ стремленіямъ у одной изъ своихъ тетокъ. Эта добрая женщина сдѣлала изъ своего дома сборный пунктъ для представителей всѣхъ вѣроисповѣданій и вѣроученій! Такимъ образомъ Пристлей росъ среди постоянныхъ религіозныхъ споровъ и преній. Онъ съ жаромъ принялъ въ нихъ участіе, занялся изученіемъ Священнаго писанія, для чего выучился языкамъ халдейскому, сирійскому и арабскому. При этомъ онъ выказалъ необыкновенныя способности какъ къ изученію языковъ, такъ и математики.
Онъ рѣшилъ всецѣло посвятить себя священнической карьерѣ и, какъ только достигъ этого званія — тотчасъ сдѣлался проповѣдникомъ духовной общины въ Суффолкѣ. Но отчасти сухость, отчасти недостатокъ краснорѣчія оттолкнули отъ него прихожанъ. Не унывая, Пристлей сталъ пытать счастіе въ другомъ приходѣ въ графствѣ Честеръ, въ Найтвичѣ; здѣсь онъ завѣдывалъ школою и путемъ строгой экономіи съумѣлъ пріобрѣсти нѣсколько физическихъ приборовъ, въ томъ числѣ — электрическую и пневматическую машины, дѣйствіе которыхъ онъ показывалъ своимъ ученикамъ. Это было первымъ лучемъ свѣта, озарившимъ умъ нашего химика.
Тѣмъ не менѣе богословскіе вопросы продолжали занимать его, и именно въ это время онъ издалъ въ свѣтъ книгу, въ которой пытался доказать, что одной смерти Христа было недостаточно для полнаго искупленія грѣшниковъ.
Извѣстность Пристлея началась съ кружка его приближенныхъ. Въ 1761 году онъ былъ приглашенъ учителемъ древнихъ языковъ въ одно небольшое учебное заведеніе въ Варингтонѣ; въ это-то время онъ женился на дочери владѣльца желѣзодѣлательныхъ заводовъ, миссъ Вилькинсонъ, и сталъ серьезно заниматься наукой.
Сдѣланное Пристлеемъ путешествіе въ Лондонъ окончательно рѣшило его участь. Случай помогъ ему сойтись здѣсь съ Бенжаменомъ Франклиномъ, а бесѣды съ этимъ великимъ философомъ внушили ему идею заняться изученіемъ исторіи открытій въ области электричества. Не прошло году и Пристлей уже приготовилъ весьма важный трудъ «Исторію электричества», въ которомъ начало и развитіе этой отрасли физики были изложены ясно и въ строгой системѣ. Опыты-же, произведенные самимъ Пристлеемъ, создали ему извѣстность въ ученомъ мірѣ; онъ получилъ степень доктора и двери Лондонскаго Королевскаго Общества открылись передъ нимъ. — Въ 1767 году Пристлей покинулъ Варингтонъ для того, чтобы стать во главѣ диссидентской общины въ Лидсѣ, гдѣ онъ продолжалъ свои научныя изысканія на ряду съ богословскими спорами. Сосѣдство пивоварни навело его на мысль позабавиться (его собственное выраженіе) производствомъ опытовъ надъ углекислымъ газомъ, выдѣляющемся во время броженія пива; опыты эти привели его къ замѣчательнымъ выводамъ, которые, въ 1772 году, онъ рѣшился сообщить Королевскому Обществу въ мемуарѣ подъ заглавіемъ: «Наблюденія надъ различными видами воздуха». До Пристлея знали только два газа: углекислоту или, какъ тогда называли, огнеупорный газъ, и водородъ или горючій газъ. Пристлей подвергъ подробному изслѣдованію оба эти газа и открылъ много другихъ: азотъ, одинъ изъ составныхъ элементовъ атмосфернаго воздуха; окись азота, въ числѣ особенностей которой Пристлей открылъ свойство ея противодѣйствовать гніенію; хлороводородный газъ и амміакъ. Закись азота, сѣрнистая кислота, даже самый кислородъ стали извѣстны только благодаря ему. 1 августа 1774 года онъ добылъ кислородъ изъ окиси ртути, но только въ слѣдующемъ году ему удалось открыть свойство этого газа — поддерживать дыханіе. Если къ этому присоединить открытіе плавиковой кислоты, окиси углерода, сѣрнистаго водорода, маслороднаго газа, — то ясно будетъ, что великій геній Пристлея открылъ всѣ тѣ главные газы въ химіи, свойствами которыхъ наука и промышленность пользуются каждый день. Замѣчательно, что всѣ эти важныя открытія совершены такъ легко человѣкомъ, который любилъ повторять, что онъ не химикъ и что все, что онъ ни сдѣлалъ — сдѣлалъ чисто случайно. Но что не договариваетъ самъ Пристлей, то за него договариваютъ его біографы: «Пристлей — говоритъ Томсонъ — обладалъ знаніемъ, побѣждавшимъ всякое препятствіе, и такимъ талантомъ изслѣдованія, который облегчалъ до-нельзя обобщеніе наблюдаемыхъ явленій среди общей ихъ массы. Онъ былъ такъ точенъ, что отмѣчалъ самыя малѣйшія подробности опытовъ. Совершенно искренно, чуждый всякихъ корыстныхъ цѣлей, онъ неустанно стремился къ одной цѣли во всѣхъ своихъ работахъ, а именно — къ раскрытію истины».
Когда капитанъ Кукъ предпринималъ свое второе кругосвѣтное путешествіе, онъ собирался взять съ собой въ качествѣ каппелана Пристлея; но, къ счастію для науки, адмиралтейство нашло, что религіозныя мнѣнія нашего проповѣдника недостаточно церковны для такой миссіи.
Положеніе великаго химика, обремененнаго семействомъ, было крайне неопредѣленно, какъ вдругъ онъ получаетъ мѣсто библіотекаря у лорда Шельбурна, маркиза Лансдоуна, съ жалованьемъ свыше 2000 рублей въ годъ. Пристлей нашелъ въ этомъ великодушномъ вельможѣ могущественнаго покровителя, который воодушевилъ его въ работахъ и далъ ему средства къ ихъ продолженію. Пристлей не замедлилъ посѣтить, вмѣстѣ съ нимъ, Францію, Германію и Нидерланды. Въ Парижѣ онъ былъ принятъ съ почетомъ учеными и философами, и это было единственное въ своемъ родѣ зрѣлище — разсказываетъ самъ Пристлей — видѣть среди атеистовъ по профессіи — человѣка, за которымъ признавали нѣкоторую долю ума и который тѣмъ не менѣе не стыдился быть христіаниномъ.
Пристлей оставался у графа Шельбурна до 1780 года. Въ теченіи этого времени онъ издалъ въ свѣтъ первый томъ своихъ «Изслѣдованій и наблюденій надъ различными видами воздуха». Онъ готовился выпустить послѣдній, пятый, томъ этого труда, какъ вдругъ оставилъ своего покровителя. Что его привело къ мысли проститься съ такой легкой и спокойной жизнью — неизвѣстно. Какъ-бы то ни было, Пристлей захотѣлъ быть снова свободнымъ. Онъ переселился въ Бирмингамъ и сталъ тамъ завѣдывать главною церковію диссидентовъ. Переходя отъ Кальвина къ Арменію, отъ Арія къ Социну, увлекаясь и оставляя по очереди всѣ наиболѣе распространенныя вѣроученія, Пристлей кончилъ тѣмъ, что создалъ изъ религіи, такъ-же какъ изъ физики, особое ученіе, котораго онъ держался упорно. Не смотря на все это, нашъ единственный въ своемъ родѣ богословъ, одаренный обширнымъ и свободнымъ умомъ, велъ борьбу съ вѣрующими, философами и сектантами, горячо стоялъ за диссидентскія общины и написалъ по этому поводу не менѣе 20 томовъ; причемъ онъ никогда не требовалъ для протестантовъ болѣе того, что было предоставлено католикамъ. Пристлей хотѣлъ свободы совѣсти для всѣхъ вѣроисповѣданій. Высшее духовенство въ его вѣротерпимости усмотрѣло преступленіе и извѣстные фанатики-министры поклялись отмстить неутомимому ученому. Любовь къ свободѣ заставила Пристлея привѣтствовать во Французской революціи начало общественнаго обновленія; его труды въ пользу прогресса вѣротерпимости и въ особенности его «Отвѣтъ» на извѣстныя размышленія Борка о вѣроятныхъ послѣдствіяхъ революціи, доставили ему честь попасть въ списокъ кандидатовъ въ Національный Конвентъ. Ему поднесли званіе французскаго гражданина и одинъ департаментъ (Орнскій) выбралъ его своимъ депутатомъ. Пристлей отказался отъ сдѣланной ему чести, но всегда съ удовольствіемъ указывалъ на это трогательное доказательство уваженія къ нему со стороны людей первой революціи.
14 іюля 1791 года нѣкоторые изъ друзей Пристлея по политическимъ убѣжденіямъ задумали отпраздновать въ Бирмингемѣ годовщину взятія Бастиліи. Нашъ великій ученый рѣшился не присутствовать на банкетѣ; но, не смотря на это, ему приписали и идею, и выполненіе его, причемъ подстрекаемая англиканскими епископами и приверженцами правительства толпа ожесточилась противъ Пристлея.
Произошла возмутительная сцена. Сборное мѣсто участниковъ въ празднествѣ было окружено и разгромлено. Пристлея тамъ не оказалось. Тогда толпа кидается въ его домъ, бывшій очагомъ столь полезныхъ открытій и новыхъ истинъ; главное участіе въ данномъ случаѣ приняли бирмингамскіе рабочіе, ослѣпленные политическою враждою. Они бросились на библіотеку, разнесли въ клочки книги, переломали инструменты, изорвали манускрипты, обратили все въ порошокъ и подожгли домъ. Спрятавшись въ сосѣднемъ домѣ, Пристлей испыталъ тяжелую долю быть свидѣтелемъ всей этой ужасной картины; онъ созерцалъ ее невозмутимо и съ спокойствіемъ философа. Свое несчастіе онъ перенесъ безъ всякихъ жалобъ и оно нисколько не омрачило его душу.
Но оставаться долѣе въ своемъ отечествѣ для него было невыносимо. 7 апрѣля 1794 года Пристлей переселился въ Америку и поселился тамъ въ Нортумберландѣ у истоковъ Сюскеана (Susqueannah), гдѣ онъ пріобрѣлъ въ свою собственность 200 000 акровъ земли. Но и переплывъ море злосчастный ученый не могъ найти себѣ покоя; обвиненія со стороны англичанъ продолжали преслѣдовать его и нарушать обычное теченіе его жизни до самаго конца его существованія самыми нелѣпыми подозрѣніями. Дошло до того, что Пристлея стали выдавать за тайнаго агента, состоящаго на жалованьи у французской республики. Конецъ его жизни полонъ драматизма. Потерявъ жену и младшаго сына, онъ былъ отравленъ на одномъ обѣдѣ; никто изъ обѣдавшихъ съ нимъ не пострадалъ отъ яда, но упавшія силы престарѣлаго и измученнаго Пристлея не выдержали и онъ сошелъ въ могилу. «Его послѣднія минуты — говоритъ Кювье — были ознаменованы проявленіемъ тѣхъ добрыхъ чувствъ, которыми полна вся его жизнь и которыя, будучи невѣрно направлены, часто приводили его къ заблужденіямъ». Умирая, онъ слушалъ чтеніе Евангелія и воздавалъ хвалу Богу за то, что тотъ помогъ ему прожить съ пользою. «Я сейчасъ засну такъ-же, какъ и вы — говорилъ онъ своимъ внукамъ, которыхъ привели къ нему, — но мы проснемся всѣ вмѣстѣ, и я надѣюсь, для вѣчнаго счастія». Это были его послѣднія слова.
Первыя работы Пристлея помѣчены 1770 годомъ. Въ это-же время опубликовалъ результаты своихъ первоначальныхъ изслѣдованій и Шееле. По странной случайности, въ этотъ-же годъ появилось и первое сочиненіе Лавуазье, такъ-что 1770 годъ можетъ считаться началомъ эры для новѣйшей химіи, основанной тремя учеными различныхъ характеровъ и національностей. Сходство между этими безсмертными творцами новой науки проявляется только тогда, когда рѣчь идетъ объ ихъ великихъ открытіяхъ или объ ихъ не менѣе великихъ несчастіяхъ.
Лавуазье, этотъ неоспоримо главный основатель новѣйшей химіи, родился въ Парижѣ 26 августа 1743 г. Отецъ его, богатый негоціантъ, не останавливался ни передъ какими жертвами, чтобы только дать своему сыну наилучшее воспитаніе и самое основательное образованіе. Молодой Лавуазье былъ однимъ изъ лучшихъ учениковъ въ коллегіи Мазарини; кончивъ классическое образованіе, онъ сталъ слушать лекціи Лакайля въ обсерваторіи, работая въ то-же время въ лабораторіи Руеля (Rouelle) въ ботаническомъ саду и сопровождая Бернара Жюссье въ его ботаническихъ экскурсіяхъ. Единственнымъ удовольствіемъ Лавуазье было заниматься вмѣстѣ съ означенными учеными знаменитостями; поэтому, имѣя только 21 годъ отъ роду, онъ уже рѣшился самъ явиться соискателемъ на экстраординарную премію Академіи Наукъ, предложившей разработать вопросъ «о лучшемъ способѣ освѣщенія улицъ въ большомъ городѣ». Лавуазье отдался этой работѣ съ необычайнымъ жаромъ. Онъ обилъ свою комнату черной матеріей и для того, чтобы лучше опредѣлять степень напряженности различныхъ свѣтовыхъ источниковъ, пробылъ въ этомъ искусственномъ мракѣ шесть недѣль, послѣ чего представилъ замѣчательный трудъ, доставившій ему отъ Академіи Наукъ золотую медаль. Цѣлый рядъ мемуаровъ «о горныхъ породахъ», «объ анализѣ гипса изъ окрестностей Парижа», «о громѣ», «о сѣверномъ сіяніи», открылъ ему двери этого ученаго учрежденія уже тогда, когда ему едва минуло 25 лѣтъ.
Съ самыхъ раннихъ лѣтъ Лавуазье задался цѣлью преобразовать ту науку, которой онъ рѣшился посвятить себя. Чтобы выполнить свою первую работу по химіи: «о мнимомъ превращеніи воды въ землю», Лавуазье примѣнилъ вѣсы къ производимому имъ химическому анализу; введя въ науку этотъ инструментъ, онъ разоблачилъ заблужденія своихъ предшественниковъ и доказалъ, что всѣ химическія явленія въ сущности ничто иное, какъ послѣдствіе превращенія одного вещества въ другое, перемѣщенія матеріи. Ничто не создается, ничто не исчезаетъ — вотъ законъ, начертанный имъ неизгладимыми письменами на монументѣ новѣйшей химіи.
Ставши членомъ Академіи Наукъ, Лавуазье удвоилъ свое рвеніе къ наукѣ, такъ страстно имъ любимой. Все свое время и все свое достояніе онъ тратилъ на производство часто весьма дорогихъ опытовъ и потому вскорѣ задался мыслью, для увеличенія средствъ на производство раззорительныхъ изысканій, добиться мѣста генеральнаго откупщика, что ему и удалось сдѣлать въ 1769 году. Въ тотъ-же годъ онъ женился на дочери тоже генеральнаго откупщика Польца (Paulze).
Съ этихъ поръ, большую часть своихъ доходовъ Лавуазье ассигновалъ на расходы по лабораторіи; онъ занимался химіей утромъ и вечеромъ, а время послѣ полудня посвящалъ дѣламъ службы. Благодаря замѣчательному порядку во всемъ и удивительнымъ способностямъ ума, Лавуазье хватало на все: и на открытія, и на составленіе мемуаровъ, и на финансовыя служебныя дѣла. Онъ благосклонно привѣтствовалъ молодыхъ людей, посвящающихъ себя химіи; привлекалъ въ свой домъ французскихъ и иностранныхъ ученыхъ и окружалъ себя артистами, содѣйствіе которыхъ ему было необходимо для болѣе точнаго приведенія въ исполненіе своихъ цѣлей. Такимъ образомъ въ домѣ Лавуазье образовалась своего рода академія; здѣсь происходили засѣданія, на которыхъ первое слово принадлежало хозяину; здѣсь онъ пробивалъ брешь въ источенномъ зданіи старинной химіи и просвѣщалъ своихъ слушателей, проливая свѣтъ новыхъ идей.
При министерствѣ Тюрго нашъ великій химикъ былъ приглашенъ для завѣдыванія производствомъ пороха и селитры: онъ принялся въ Эссонѣ производить замѣчательные опыты, которые скоро привели его къ возможности въ сильной степени увеличить взрывчатую способность этихъ веществъ. Франція обязана ему уничтоженіемъ закона, на основаніи котораго чиновникамъ пороховаго вѣдомства предоставлялось право, въ ущербъ общественному спокойствію, безпрепятственно проникать во всѣ погреба для извлеченія оттуда земли, содержащей въ себѣ селитру. Лавуазье ввелъ въ употребленіе доселѣ не употреблявшійся способъ добыванія селитры путемъ промыванія, изъ обломковъ и отбросовъ штукатурки и щебня, и учетверилъ добычу селитры.
Избранный, въ 1787 году, членомъ провинціальнаго собранія въ Орлеанѣ, а въ слѣдующемъ году поступивъ въ учетную кассу, Лавуазье, въ 1790 году, былъ назначенъ членомъ извѣстной коммиссіи о вѣсахъ и мѣрахъ, работамъ которой онъ много содѣйствовалъ. Въ 1791 году онъ издалъ въ свѣтъ свой «Очеркъ земельныхъ богатствъ Франціи»; трудъ этотъ былъ изданъ на государственный счетъ. Все это показываетъ, что Лавуазье и какъ администраторъ, и какъ частный человѣкъ, съ достоинствомъ занималъ свой постъ. Какъ ученый и новаторъ, онъ занимаетъ первое мѣсто въ длинномъ спискѣ геніальныхъ людей Франціи; онъ далъ міру теорію горѣнія и дыханія со всѣми ея подробностями; онъ изложилъ эту теорію въ цѣломъ рядѣ сочиненій, установившихъ окончательно основное его ученіе и доставившихъ ему безсмертную славу.
Будучи занятъ такими важными теоретическими работами, знаменитый ученый въ то-же время предается изысканіямъ, передъ которыми, пожалуй, задумался бы даже химикъ новѣйшаго времени. Цѣлью этихъ изысканій было изучить и анализировать газы, выдѣляемые помойными и выгребными ямами, и тѣмъ отыскать средства, могущія предохранить несчастныхъ рабочихъ отъ гибели при вдыханіи этихъ ядовитыхъ міазмовъ, что случалось неоднократно. «Лавуазье — генеральный откупщикъ и милліонеръ, Лавуазье — который въ каждой минутѣ, отнимаемой отъ изысканій, подтверждающихъ его ученіе, долженъ былъ видѣть умаленіе своей славы, — этотъ самый Лавуазье съ обычнымъ спокойствіемъ и постоянствомъ отдается новому труду и предпринимаетъ длинный рядъ опытовъ, способныхъ возбудить тошноту своимъ омерзеніемъ. Опыты эти длятся цѣлые мѣсяцы, причемъ знаменитый ученый жертвуетъ собой для такой отвратительной работы единственно изъ гуманности, сознавая, что результатомъ ихъ будетъ спасеніе жизни несчастныхъ».
Ничто не можетъ сравниться съ дѣятельностью нашего химика; въ теченіи 14 лѣтъ появляются его мемуары одинъ за другимъ и неутомимый работникъ воздвигаетъ, камень за камнемъ, зданіе новѣйшей химіи. Онъ открываетъ составъ атмосфернаго воздуха, который до него считали простымъ тѣломъ; онъ доказываетъ, что воздухъ состоитъ изъ газа, поддерживающаго горѣніе и дыханіе, кислорода, соединеннаго съ другимъ, недѣятельнымъ газомъ — азотомъ. Анализу Лавуазье умѣлъ противопоставлять синтезъ; раздѣливши тѣло на составные элементы, онъ ихъ вновь соединялъ и возстановлялъ то, что разрушалъ. Онъ объяснилъ явленіе увеличенія вѣса металловъ при прокаливаніи ихъ и положилъ начало уясненію тѣхъ процессовъ, съ которыми сопряжено всякое горѣніе вообще; онъ опредѣлилъ истинный составъ воды, доказалъ недостаточность флогистической теоріи, основанной Сталемъ и господствовавшей въ его время; онъ далъ понятіе о составѣ углекислоты, изобрѣлъ теорію атомическихъ уравненій, преобразовалъ номенклатуру химіи и способствовалъ блестящему состоянію науки, которую онъ укрѣпилъ точностью своихъ опытовъ и логичностью своихъ доводовъ.
«Лавуазье можно было найти вездѣ — говоритъ Лаландъ; по своей изумительной живости и усидчивости, онъ успѣвалъ всюду. Казалось-бы, что такой рѣдкій и необыкновенный человѣкъ долженъ былъ снискать себѣ уваженіе со стороны даже самыхъ необразованныхъ и грубыхъ людей». Но этого не было. Жизнь Лавуазье, такая чистая и прекрасная, была испорчена Конвентомъ, въ рукахъ котораго находилась власть съ 1793 года.
Лавуазье былъ генеральнымъ откупщикомъ, поэтому его постигла таже печальная участь, которая тогда грозила всѣмъ его товарищамъ. Великій химикъ оканчивалъ собраніе своихъ сочиненій, когда ему сказали, что Фукье-Тенвиль внесъ противъ него обвинительный актъ въ революціонный трибуналъ.
Лавуазье понялъ, что жизнь его на волоскѣ; онъ оставилъ свой домъ и розыскалъ одного добраго человѣка, Люкаса, который спряталъ его въ Луврѣ, въ самой отдаленной отъ Академіи Наукъ комнатѣ. Въ этомъ убѣжищѣ несчастный ученый пробылъ двое сутокъ; но когда ему сообщили, что его товарищи — въ тюрьмѣ, а его тесть арестованъ, — онъ пересталъ колебаться. Сознавая, что на немъ лежитъ священная обязанность раздѣлить участь своихъ друзей, Лавуазье оставилъ свое убѣжище и отдался въ руки своихъ враговъ. 6 мая 1794 года знаменитый химикъ былъ осужденъ на смерть «какъ изобличенный — гласитъ гнусный и достойный посмѣянія приговоръ — въ составленіи заговора, направленнаго противъ французскаго народа, съ цѣлью способствовать успѣхамъ враговъ Франціи»; въ частности-же въ томъ, что онъ занимался вымогательствами и взятками съ французскаго народа, примѣшивая воду и другіе вредныя для здоровья гражданъ вещества въ табакъ, ставшій предметомъ первой необходимости для населенія.
Черезъ два дня, позорная колесница привезла Лавуазье къ эшафоту, на которомъ погибло такъ много благородныхъ жертвъ. Голова того, кто такъ много содѣйствовалъ добру и прогрессу, покатилась подъ ножемъ гильотины и кровь его покрыла вѣчнымъ стыдомъ и позоромъ гнусныхъ палачей, запятнавшихъ своими преступленіями одну изъ лучшихъ страницъ французской исторіи.
Лавуазье умеръ, но дѣло его осталось на вѣки: «вся вселенная непрестанно повторяетъ его имя. Это онъ — говоритъ М. Дюма — заставилъ насъ понять сущность воздуха, воды, земли и металловъ. Единственно ему мы обязаны открытіемъ тайнъ и законовъ горѣнія тѣлъ, дыханія животныхъ, броженія органическихъ веществъ. Люди не воздвигли ему памятника ни изъ бронзы, ни изъ мрамора, но онъ самъ себѣ воздвигъ памятникъ, несравненно болѣе прочный: этотъ памятникъ — вся химія».
Творца химіи везутъ на казнь.
Иногда судьба мелкихъ изобрѣтателей бываетъ схожа съ судьбою самыхъ геніальныхъ людей по несчастіямъ, постигшимъ тѣхъ и другихъ. Въ числѣ этихъ мелкихъ изобрѣтателей укажемъ на Эдуарда Адама, извѣстнаго своею усидчивостью въ химическихъ изысканіяхъ. Изобрѣтя способъ перегонки алькоголя, этотъ человѣкъ раззорился, стараясь распространить свой способъ, и умеръ отъ истощенія силъ, 39 лѣтъ отъ роду, въ 1807 году, оставивъ свое семейство безъ всякихъ средствъ къ существованію.
Въ нищетѣ же умеръ 27 сентября 1838 года Бернаръ Куртуа, открывшій іодъ, приложенія котораго къ искусству и медицинѣ по истинѣ неисчислимы.
Можно было-бы насчитать еще много именъ для нашего списка мучениковъ химіи, но мы вынуждены покинуть эту отрасль науки, чтобы воздать должное нѣкоторымъ изъ знаменитыхъ изобрѣтателей, способствовавшихъ увѣнчанію зданія современной промышленности.
