Всю неделю Генка, Фат и Слива шныряли по городу безрезультатно.

К урокам готовились кое-как. Но волею божьей, другими словами — волей Эммы Викторовны, дело обошлось без двоек. В среду учительница даже отпустила их на два урока раньше, чтобы проводили в последний путь однорукого полковника.

Друзья думали, что окажутся единственными, кто любил и знал бывшего артиллериста. Но гроб с телом полковника провожал чуть не весь военный городок.

Офицеры и солдаты (рядами), женщины. Когда вся эта процессия двигалась по улицам, к ней присоединялись еще люди, так что от головы траурной колонны нельзя было разглядеть, где теряется ее хвост.

Гроб взяли на свои плечи самые старшие офицеры городка. За ними тянулась длинная вереница курсантов, которые несли алые подушечки с приколотыми к ним орденами полковника.

Генка, Фат и Слива растерялись, не зная, где им пристроиться. Но какой-то майор подошел и поставил их сразу за орденами, впереди оркестра.

На крышке гроба крест-накрест лежали две шашки.

А когда гроб опустили в могилу, курсанты с винтовками залп за залпом несколько раз выстрелили в воздух…

После похорон Фат сделался совсем необщительным. Ему, как пропустившему неделю, пока можно было не бояться, что спросят на уроках, и Фат сразу после школы пропадал в городе до позднего вечера. Однажды он больше трех часов лежал в чьем-то огороде против дома Кесого в надежде увидеть Банника, но тот так и не появился. Фат схватил простуду, и Слива великодушно предложил ему платок «на время». Но Фат воспользоваться платком не захотел, а простуда его к утру кончилась.

В пятницу Слива наконец-то засунул Генкины послания в карманы пальто Лии и Тоси. Генка просидел все занятия как на иголках, боясь, что шестой «а» отпустят почему-нибудь раньше.

Классы распустили одновременно. Но Лия осталась в школе на репетицию хора — дожидаться ее было бы долго. А Тося вышла из школы, держа портфель… в обеих руках, перед собой.

Затея с письмами, к великой Генкиной досаде, провалилась. Слива советовал не отчаиваться, доказывал, что все идет как по маслу, что женщины такой уж народ — с одной записки их не проймешь, предлагал воспользоваться его стихотворением. Но Генка отказался.

— Тогда я сам кому-нибудь его пошлю, — сказал Слива и принялся думать, кому.

В воскресенье, словно предчувствуя, что день этот будет переломным для них, друзья поднялись чуть свет.

Народу на базаре было еще мало, и, чтобы не бросаться в глаза, пришлось выждать.

Снег уже почти сошел, и до того по-летнему чистым стало небо, что от горизонта до горизонта белого пятнышка в нем не найдешь.

— Трогаем… — скомандовал Генка, когда толкучка загалдела в полную силу.

Протискиваясь в толпе и незаметно озираясь по сторонам, они едва не проскочили мимо того, за кем охотились целую неделю.

У зеленого ларька с вывеской «Продтовары» стоял и тянул из кружки пиво тот самый мужик, что предлагал Генке тридцатку.

Друзей подвела его одежда. Ни один из них не учел, что носить полушубок в такую погоду значило бы умышленно обращать на себя внимание.

Мужик был в тех же болотных сапогах, дважды подвернутых до колен, но вместо овчинного полушубка на нем была серая телогрейка без двух верхних пуговиц и с разорванным хлястиком, концы которого — один длиннее, другой короче — мотались сзади, даже не связанные. Все эти детали Генка подсмотрел и запомнил, как истинный разведчик. На темно-коричневой кепке, что заменила мужику ушанку, Генка разглядел как особую примету масляное пятно.

А вот лицо у мужика было какое-то невыразительное: чуточку опухшее, как у всех пьяниц, с мешками у глаз и морщинами в уголках рта. Глаза тусклые, какие-то прозрачные и медленные.

Чтобы составить для себя этот сложный портрет, Генке хватило нескольких секунд, так как ребятам сразу же пришлось нырнуть глубже в толпу.

Фат сдвинул брови и тяжело дышал через нос. А Слива задрал голову — пришлось ударить его по макушке: хороша будет маскировка, если заламывать шею в сторону каждого, кто тебя интересует.

Слива что-то пробубнил, но челку со своего «великого» лба поднял и кое-как устроил ее под кепкой. Отдельные пряди тут же снова выскользнули на лоб, и, при необходимости, Слива мог бы вполне выдавать себя за идиота.

Оставаясь незамеченными, друзья видели, как мужик отправил в рот последнюю каплю пива, для чего перевернул кружку вверх дном, постоял возле окошка, словно, раздумывая, повторять или не повторять, отдал кружку продавцу и шаткой походкой пошел напролом через толпу.

Отскочить в сторону друзья не успели — мужик прошел буквально рядом с ними.

От него, как от пивной бочки, разило спиртным. Даже привычные ко всему торговки морщились. Но Генке, Фату и Сливе это было на руку.

Они, уже почти не остерегаясь, двинулись следом за мужиком.

Фат тихонько ругнулся.

Мужик повернул к играющим в три дамы и, заранее вынув из кармана мятую пятидесятирублевую бумажку, пошуршал ею перед глазами, чтобы лучше разглядеть.

— Ну, кто озолотиться, кто проиграть — налетай! — кричал парень, перекидывая карты с места на место.

Мужик остановился рядом, держа в руке заготовленную бумажку.

— Ну, где злодейка, честные товарищи? — кричал парень. — Здесь? Так… Точно! А ну, попробуем еще! Если буду так же играть — лучше сматывать удочки! Раз, два, три… Где? Ну, ты, дамочка… Здесь? Точно! Черт побери… Кто ставит? Для хорошего глаза — это дурные деньги! Сто?! Выкладывай без обмана! Вот мои сто… Раз, два, три… Не подведи, родимая, в казенном доме… Ваше слово. Что за растак твою… Слушай, двигай-ка ты дальше! У меня сторублевые не растут в кармане!

Генка глядел в спину таинственного мужика, почти не обращая внимания на игру. Лишь после того, как на табурет легли две сотни, он стал наблюдать за картами.

Выигрыш постороннего был редким событием. Генка поднял глаза от карт и замер. Потом побледнел, как тогда, во дворе у полковника. Машинально впился ногтями в ладонь Фата, схватил за рукав очарованного картами Сливу и потащил их в сторону от игроков, к закрытому по неведомой причине киоску «Союзпечати».

— Ты чего это? — упирался Слива. — А?

Фат пытался угадать, что случилось.

Генка отпустил их возле «Союзпечати», глубоко вздохнул всей грудью.

— Лицо! — жутким шепотом сказал Генка. — То лицо!

Фат и Слива, не понимая, в чем дело, немножко испугались.

— Помнишь? — заговорил Генка, нетерпеливо дергая Сливу за рукав и поминутно оглядываясь на игроков. — Помнишь, у полковника, когда он деньги давал, я привстал, сказал потом — померещилось?! Помнишь?

Слива на всякий случай закивал.

— Так вот, я думал, показалось тогда — лицо в окне! Краем глаза видел: вроде мелькнуло что-то! А теперь узнал — он! Этот, что выиграл сейчас, заглядывал тогда! Понимаете?! К полковнику заглядывал, когда мы сидели!

Фат медленно кивнул.

Щеки Генки постепенно розовели, потому что бледность была неестественным его состоянием, а Фат становился все бледнее, потому что всегда бледнел в минуты решимости.

Слива припомнил наконец, о чем говорил Генка, и, задрав голову, уставился на игроков.

Генка дернул его за рукав.

— Что тут халтура — это сразу ясно, — тихо, почти не разжимая губ, сказал Фат. — Свой выиграл у своего — это я знал: подстановка…

— Я тогда невзначай… — возбужденно повторил Генка. — Думал — померещилось! А теперь клянусь — он! Тот самый, что заглядывал.

— Уходит! — быстро предупредил Фат.

Генка уже овладел собой.

— Я за ним. Ты, Фат, бери мужика, а то он меня знает. Ты, Слива, оставайся, гляди за картежниками: кто будет подходить, кто выиграет, кто проиграет, куда кто из них пойдет потом… Словом, бегу!