Он вышел к Жужлице и спустился на лед, откуда можно было увидеть горку. Люди, кучками, по-прежнему толклись на склоне ее, и даже санки оставались как будто на том же месте, возле полыньи.

Одной из тропинок, что выходила на правую сторону Буерачной, Павлик пересек Жужлицу и взобрался на противоположный берег.

В доме Ани продолжали бесполезно светиться лампочки, и растерзанно открытая калитка, сразу будто покосившаяся на больших кованых петлях, слабо скрипнула отчего-то, когда Павлик проходил мимо.

У крыльца, как и на горке, толклись женщины. На Павлика они не обратили внимания, когда он поднялся на крыльцо и, приоткрыв слабо захлопнутую дверь, вошел в дом. Остановился на пороге.

Анина мать, в той же телогрейке, какая была на ней утром, лежала поверх одеяла на кровати, в беспорядке подмяв под себя шаль, и длинные волосы ее, разметавшиеся по белым подушкам, были мокрые. Две женщины мочили в тазике полотенца и прикладывали их по очереди к ее груди под разорванной кофточкой, ко лбу.

За столом, в стороне от них, вытянув перед собой руки, недвижно сидел какой-то мужчина, тупо уставившись воспаленными глазами то ли на Анину мать, то ли на коврик на стене рядом с ней. Павлик понял, что здесь он пока не нужен. И когда мужчина обратил на него свои красные, немножко расширенные, как у безумного, глаза, он вышел.

Что этот мужчина за столом Анин отец, догадаться было нетрудно. Хотя Аня всего раз говорила о нем, что с ними он не живет, но тоже работает на стройке, каменщиком…

Павлик пересек Жужлицу в обратном направлении и тропинкой вдоль реки вышел на горку. Он ошибся: люди хоть и толклись обособленными кучками, но прежних разговоров не было, так как внимание всех привлекали двое – огромного роста милиционер, широкоплечий, краснолицый, с белыми ремнями поверх шинели, и гражданский рядом с ним. А санок возле полыньи уже не было.

Эти двое только что поднялись от воды, когда он вышел на горку, и двинулись в сторону дороги, очевидно, к машине, которую он видел у моста, так что Павлику пришлось посторониться, пропуская их по тропинке мимо себя. Другой милиционер, как и раньше, топтался у воды.

Гражданский, в легком сером пальто и такого же цвета войлочной шляпе, двигался на два шага впереди своего попутчика, и, может быть, это, а возможно, привычная, даже красивая небрежность, с какой сидела на нем штатская одежда, без подсказок выдавали в нем главного.

– Ну, вот и вся их работа! – сказала знакомая старуха в сиреневом пальто. – Сколь они так ищут-свищут! Про Зареченский я уж не говорю, что позавчера! Ювелирный лет пять никак… Мурзика или Бурзика шайка! Вот бы где следовали!

Павлик отошел от нее и сверху долго смотрел на полынью. Но теперь он видел только черную поверхность воды…

Илька подошел сзади, легонько подтолкнул Павлика, давая знать о себе. Шапка его по-прежнему торчала ушами вверх. И по-всегдашнему играли на щеках веселые ямочки. Но во взгляде была непривычная настороженность, словно он понимал, что случившееся имеет к его новому знакомому самое непосредственное отношение, и сочувствовал Павлику.

Павлик был признателен ему за это.

И улыбнулся Илька не совсем уверенно. Заметил:

– Ну вот. Теперь ты на парня похож! – Павлик не обратил внимания на его слова. – Знаешь ее?.. – Илька кивнул на воду.

– Знаю… – сказал Павлик.

– Она ходила к тебе… Да?

– Вчера не пришла… – ответил Павлик после паузы.

– Вот дела… – вздохнул Илька.

Павлик обернулся к Ильке. Та мысль, что давно тревожила его и, неуловимая, ускользала все время, только теперь как будто начала проясняться…

– Почему ты меня за девчонку принял?

– А у тебя же шапка, ну, та, другая… – Илька замялся. – Как у нее. – Он кивнул в сторону полыньи. – Белая, девчоночья! – Илька хотел засмеяться, он вовсе не думал обижать Павлика. Но тот уже сорвался с места и, не слушая его, бросился по тропинке в сторону Буерачной. Он догнал милиционеров уже неподалеку от дома Васильевны. Стал на дороге, запыхавшийся, разволнованный.

Старший – тот, что был в пальто и шляпе, невысокого роста – секунду-другую присматривался к нему, потом коротко глянул на своего попутчика.

– Чего ты, мальчик?

– Я… – Павлик облизал пересохшие губы. – Ее убили!

– Кого ее! – спросил штатский.

– Аню! Ее! – Павлик показал назад, в сторону горки, злясь, что его не понимают. Следователь кончиком большого пальца разгладил свои густые черные когда-то, а теперь неопределенно-серые брови.

– Откуда ты ее знаешь? Учитесь вместе?

– Нет!.. Дружили мы! – объяснил Павлик. – Вдвоем дружили!

– Так… И кто же ее убил?

Павлик проглотил готовые слететь с его губ заверения, что он лучше всех знает Аню, знает ее, как никто, что она один друг у него… Будто его водой окатили: настолько ясно он понял вдруг, что не имеет права сказать им ничего определенного… Про Костю не может сказать, про Вику, про свою кроличью шапку, пробитую пулей… Растерянно повторил:

– Убили ее…

Следователь в штатском опять секунду-другую всматривался в него, словно хотел получше запомнить.

– Но кто же ее убил?.. Почему? – Павлик окончательно смешался. Он не знал этого. И штатский милиционер как бы сжалился над ним. Проходя мимо, осторожно похлопал его по плечу. – Иди домой… Никто ее не убивал.

Павлик посторонился, чтобы пропустить их. Но к дороге, или к машине, что стояла возле моста, направился один штатский. И Павлик крикнул ему вдогонку:

– Ее толкнули туда! Она никогда там не каталась! Никогда!

Следователь на секунду приостановился.

– И только поэтому ты решил, что ее толкнули?

– Да… – с трудом выдохнул Павлик.

Высокий, с белыми ремнями поверх шинели милиционер, прочищая горло, кашлянул над его головой.

– Надо больше родителей слушаться, тогда не придется вытаскивать вас из-подо льда!

У Павлика перехватило горло. Сказать такое об Ане, когда она погибла! В эти мгновения ему просто не пришло на ум ничего достаточно грубого, чтобы ответить милиционеру. Не умел он оскорблять взрослых.

А штатский опять остановился, глянул через плечо.

– Литвинов! Занимайтесь своими делами!

И они разошлись по тропинке: один – в сторону дороги, другой – в сторону горки, оставив Павлика растерянным, в обиде и злости.