ГЛАВА 9 Как безболезненно влиться в коллектив

Прекрасно помню тот сентябрьский день 1992 года, когда я, шестнадцатилетний юнец, попал в полноценный спартаковский коллектив со всеми его мегазвездами. Накануне Королев сказал мне: «Все, Егор, пора вступать во взрослую жизнь. Завтра начинаешь заниматься с дублем». Я, признаться, опешил. Раньше дубль и основа тренировались вместе и ездили в одном автобусе. И по мере того как приближалось время моей явки к всеобщему месту дислокации, волнение душило все сильнее и сильнее. Когда вышел из метро «Сокольники» и посмотрел на легендарные часы, под которыми традиционно собиралась команда, у меня колени ходуном заходили. Оставалось двадцать минут до отъезда, и я страстно желал, чтобы они истекли как можно быстрее. Я кружил кругами вокруг автобуса и ломал голову: ну как я поднимусь на ступеньки, что скажу: «Здрасьте, я Титов»?

И вот я все-таки собрался с духом и шагнул в распахнутую пасть этого огромного спартаковоза. Сердце колотилось как бешеное. Поздоровался со всеми и, опустив глазки, прошмыгнул в конец салона. Это же негласное правило: старики — в начале, молодежь — в конце. Сел, осмотрелся, выдохнул и стал ждать, когда появится мой приятель Андрюха Мовсесьян, который был в равном со мной положении. Вместе нам было уже полегче.

И все же мандраж перед клубным транспортным средством у меня сохранялся еще долго. Примерно через год-полтора после этой моей первой поездки меня официально перевели в основную обойму, и к дублю я уже не имел никакого отношения. Как на беду я заболел и за неделю отвык от такого морального напряжения. Когда поправился, примчался в Сокольники и обнаружил там два автобуса: дубль на этот раз ехал тренироваться в манеж, первая команда — на базу. Так я проявил инициативу и втихаря уселся к дублерам. Администраторы пытались спровадить меня в большой автобус, но я наотрез отказался. По прибытии на место возникла неприятная ситуация: мне напихали и в срочном порядке на электричке отправили в Тарасовку. Мне было жутко неудобно! Пока трясся по железной дороге, все думал: «Ну зачем мне эта основа? Я же там ни с кем не знаком. Мне рано туда. Еще бы в дубле поиграть» (туда уже перебралась треть выпускников нашего 1976 года). Мы ведь по всем ступенечкам сообща поднимались, а тут меня оторвали от всех и бросили на передовую. И чем ближе я подъезжал к Тарасовке, тем отчетливее у меня перед глазами всплывала картина того, насколько неожиданно все это произошло.

Незадолго до описываемых событий на одной половине поля тренировался дубль, на другой — основа. Я, как и все дублеры, не упускал возможности лишний раз кинуть взгляд на «стариков». И вот наставник дубля Виктор Зернов мне говорит: «Егор, иди туда, тебя Иваныч зовет». И я, перейдя центральную линию поля, фактически перешел во взрослую жизнь. Тогда-то я полагал: проведу двадцать-тридцать минут у Романцева и вернусь назад к своим пацанам. А оказалось, что мне уже было не суждено вернуться. Любопытно, что с тех пор во время занятий я стал озираться в обратном направлении: что там мои ребята делают? Чтобы описать то мое состояние, приведу фразу Василия Алибабаевича из культовых «Джентльменов удачи»: «А в тюрьме сейчас макароны…»

Сложности в большом «Спартаке» подстерегали на каждом шагу. Я еще со школы знал, что первый раз прийти в незнакомый коллектив и сесть за стол — проблема для многих. Я готовил себя к этому. Поэтому зашел в столовую и спросил: «Извините, куда можно сесть?» Мне кивнули на угол длинного стола, который предназначался для дублеров. И там, в углу, вместе с Саней Липко, Андрюхой Коноваловым и Димкой Хлестовым мы трапезничали несколько лет. Хлест не ел черную икру, и поэтому каждый из нашей троицы старался прийти пораньше, чтобы забрать Димкину порцию себе. Однако года через три Барези икру полюбил, и мне до сих пор любопытно: с чего это вдруг на него снизошло такое озарение?

Так вот, в столовой я всегда старался украдкой наблюдать за основой, игроки которой сидели за изящными столиками по четыре человека. Люди себя чувствовали очень раскованно: шутки текли рекой. Тогда там были собраны лучшие футболисты страны, и неудивительно, что я ловил каждое их движение. Правда, всегда опасался, что кто-то поймает мой взгляд. Боялся попасть в неприятное положение и стать объектом подколок. Тот «курс молодого бойца» мне здорово помог. Я же изучил все изнутри, и когда пробил мой час, мне оказалось гораздо проще перебраться в иной статус, хотя эта процедура и заняла немало времени.

В 1993 году мой первый матч за дубль проходил на резиновом покрытии «Лужников» с командой «Траско». И мне посчастливилось сыграть в паре с Черенковым. Федору Федоровичу тогда уже было почти тридцать четыре года, а он по-свойски со мной общался, как с равным. Я, окрыленный, забил два гола, причем один с передачи своего кумира. Эмоции непередаваемые! Видимо. Олег Иванович почувствовал, что я готов выйти на новый уровень, и решил подпустить меня к основному составу. Мы встречались со сборной Ирана. Я был в запасе и стоял за воротами. Так Федор Федорович сам подошел ко мне и сказал: «А ты молодец, голова светлая». Клянусь, счастливее Егора Титова в ту минуту никого на земле не было! Меня похвалил не просто великий мастер, а человек, на игре которого я вырос. Наверное, неделю я, преисполненный гордости, всем своим друзьям беспрерывно рассказывал фантастическую историю о том, что на меня обратил внимание сам Черенков.

Через какое-то время я настолько обнаглел, что даже попросил Маэстро довезти меня до Сокольников. Мне не хотелось ждать двадцать минут, оставшиеся до отправления автобуса с базы, вот я и увязался за Федором Федорычем. И вновь мне трудно было совладать с эмоциями. Представьте только, меня на своих «жигулях» шестой модели везет сам Черенков! Я открыл окошко.

положил на дверцу руку. Сижу, свечусь, как кокарда на папахе, и от этого слабо чего соображаю. Когда Федор Федорович закурил, я по-свойски попросил у него сигаретку. И он очень спокойно, тактично (!) сказал: «Моя карьера уже заканчивается, а у тебя вся жизнь впереди. Тебе это навредит. Я начал курить уже на излете. Мне осталось-то играть сезон — максимум два, и сейчас я могу себе позволить не думать о своем здоровье. А ты себя береги». К тому моменту я уже год баловался сигаретами и не ощущал от них никакого вреда. В общем, тогда всерьез мудрый совет не воспринял. Но через какое-то время все же стал прислушиваться к своему организму. И вскоре, во многом благодаря влиянию отца, твердо решил с никотином покончить. С тех пор не курю.

* * *

К слову, звезды того последнего советского поколения шокировали меня своей простотой, своей душевностью. Они вдыхали в меня силы, добавляли уверенности.

В 1995-м меня включили в заявку на выездной матч Лиги чемпионов с «Блэкберном». Это был первый мой выезд подобного масштаба, и я совершенно не представлял, как мне себя вести. В холле гостиницы Салих Хаджи раздавал всем ключи, а я приткнулся в уголочке и с нетерпением ждал своей очереди: с кем же меня поселят? И вот другой мой любимый футболист, легендарный Сергей Родионов, улыбается и говорит: «Ну, пошли!» Иду вслед за ним по коридору и поверить не могу: мне предстоит делить номер с самим Родионовым! В памяти всплывает, как в «Олимпийском» Сергей забивает в ворота ненавистного ЦСКА победный гол, и я, мальчишка, схожу с ума от радости. А теперь… Теперь: вот он я — тот самый мальчишка, а вот тот самый Родионов дает мне ненавязчивые практичные советы. У меня тогда планку натуральным образом снесло от сказочности всего происходящего. Настолько, что я боялся уходить из номера. Думал, вот появится Родионов, а ключ-то у меня. Что, он за мной бегать будет по всему отелю? В общем, в свободное время я наши четыре стены не покидал ни на секунду и… много говорил по телефону.

Хвастался самым примитивным образом: звонил родителям и рассказывал: «Я с Серегой Родионовым соседствую». Я же тогда не предполагал, что за эти телефонные переговоры нужно будет еще и деньги платить. И вот когда мы уезжали, на наш номер выставили какой-то гигантский счет. Я как увидел, у меня глаза на лоб — денег-то нет. Стою красный как рак. Сергей посмотрел: «Егор, я оплачу, не забивай голову».

Я так уж устроен, делаю выводы практически из всего. И после того случая перестал пользоваться гостиничными телефонами. Но куда важнее то, что я во взрослом коллективе почувствовал себя уютнее. Уже в самолете по дороге в Москву ощущал себя составляющей частью этой выдающейся команды. Вскоре я перестал бояться собственной тени и гипотетических косых взглядов. Еще крепче сблизился с Андреем Ивановым, который регулярно подвозил меня на своей «пятерке». У Андрея всегда в машине лежал блок жвачки «белая стрелка», и он постоянно эту жвачку жевал. Как сегодня — Моуринью. Я всегда с особым вниманием слушал рассказы Андрея об особенностях жизни профессионального спортсмена, да и вообще мне с ним было чертовски легко. Разницы в девять лет не улавливалось.

Когда по какой-то причине не удавалось «сесть на хвост» Иванову, я просился в попутчики к другому Андрею — Афанасьеву И те поездки мне тоже многое дали. Я часто в такие минуты представлял себя на месте своих старших товарищей. Размышлял, как буду себя вести, когда достигну таких же высот, как они, во что я буду одеваться, как расставлять приоритеты. Единственное, на что не хватало моей фантазии, так это представить себя «в шкуре» Коли Писарева. Коля казался мне посланником иной галактики, и я всякий раз слушал его с раскрытым ртом. Николай был близким другом Андрея Иванова, и тот через знакомых доставал ему какие-то западные шмотки, которые в России можно было увидеть разве что по телевизору. Коля был заправским модником, одевался, как голливудская знаменитость, ездил на огромном длиннющем «мерседесе», который также ассоциировался у меня с богатой Америкой. Писарев часто делился впечатлениями о том, как он отобедал в таком-то ресторане за сто долларов. У меня волосы вставали дыбом: как так можно? Сто долларов за обед? У меня-то по тем временам одна задача была — потренироваться да найти кого-нибудь, кто меня из Тарасовки вывезет. То есть контраст в мировоззрении существовал ошеломительный.

* * *

Минула всего-то пара месяцев после вояжа в Англию, как основа ко мне привыкла. И я даже стал одним из первых, кому Онопко сообщил о своем отъезде в Испанию. Витя подвозил меня с клуба на базу и по дороге признался: устал, все. уезжаю. Вите действительно тогда было тяжело, вдобавок у него угнали машину. В общем, я его понял, но воспринял услышанное с огромным сожалением. Для меня Витя был человеком, который съел с потрохами Гуллита и Раша.

И получилось, что идол спартаковской современности не просто меня подвез, но и поделился сокровенным. К счастью, свои первые шишки по неадекватности восприятия я себе уже набил, поэтому, несмотря на охвативший меня восторг, твердую почву под ногами сохранил. Я четко уловил границы, которые переходить нельзя. «Старики» звали друг друга по прозвищам: Пята. Ника. Цыля и так далее. Но если бы я попытался проделать то же самое, мне бы быстро закрыли рот. Мне еще предстояло заслужить право подобного обращения к основным игрокам. Тут важно чувствовать эту самую разумную дистанцию. Нельзя быть излишне застенчивым, но и в панибратство впадать тоже не стоит.

Я лично к прозвищам отношусь спокойно. Как только я попал в дубль, меня стали называть Тит. Теперь это будто мое второе имя. Мне даже иногда бывает непривычно, когда в команде кто-то называет меня Егором. Поэтому, если кто-то из молодых себе и позволит обратиться ко мне «Тит», я его за это в бараний рог скручивать не буду. Те же, с кем мы не раз вместе выходили на поле, переделывают мое футбольное имя на все лады. Титовский, Титушка, Титуля. Вариаций десять-двенадцать. Я, как собака, откликаюсь на все. И меня это совсем не задевает.

* * *

Когда человек пытается утвердиться в коллективе, он не должен быть «гуттаперчевым мальчиком». Он обязан вести себя так, чтобы окружающие чувствовали наличие у него своего «я», при этом ни в коем случае не нужно это самое свое «я» выпячивать. У меня всегда на все происходящее было свое внутреннее мнение. И «что такое хорошо и что такое плохо», я тоже знал. Но понимал, что молчание — золото. Сам к «дедушкам» с разговорами не лез. Когда меня что-то спрашивали, отвечал кратко: да или нет. Все-таки в поговорке «Молчи — за умного сойдешь» достаточно мудрости. Вот я играл и молчал. Как в армии!

К тому же я был спартаковским воспитанником. В ту пору это звучало особенно гордо. Даже в трудные периоды не сомневался: мое время непременно наступит. Это придавало хладнокровия. Николай Петрович Старостин любил доморощенных игроков. У него была цель, чтобы в «Спартаке» выступали только свои воспитанники. Ему пытались доказать, что это из области фантастики, но патриарх был уверен, что «Спартак» рано или поздно придет к этому. Я тоже надеюсь, что когда-нибудь мечта Николая Петровича сбудется. Признаться, очень хотелось бы вывести на поле команду, игроки которой выросли в тех же условиях, впитали в себя те же традиции, что и ты сам. Это будет торжество спартаковской идеи.

Ничего не имею против легионеров, но в них другая кровь, иной дух. Раньше мы собирались все вместе. Травили байки, чего-то изобретали, спорили, докапывались до истины. Мы были одним целым. А теперь, и это не только в «Спартаке», а во всех российских командах: потренировались, поели молча и по номерам разбежались. Человеческого контакта нет. Мы не ощущаем себя одной семьей. Впрочем, в 2007 году появились предпосылки к изменению ситуации в лучшую сторону.

И все же я на месте спартаковского руководства сократил бы функции нашего переводчика Жоры Чавдаря. А то он с этими варягами носится как с грудными детьми. А так им оставалось бы надеяться прежде всего на себя. Захотели бы выжить — выучили бы язык, прониклись русским менталитетом, пошли в народ, к нам — старожилам.

Ведь удалось же в свое время Робсону, а потом и Войцеху Ковалевски стать своими. Этих ребят я никогда не считал чужаками. Они такие же, как мы. Родные. И у каждого из них есть харизма.

Вот, кстати, наверное, тот ключевой компонент, которым должен обладать игрок, получивший приглашение в «Спартак». Оглядываюсь назад и понимаю: я с первых же дней появления человека в команде чувствовал — закрепится он у нас или нет. Люди с харизмой сразу бросались в глаза и без проблем вливались в наши ряды.

Помню, как появился Вася Баранов — никому не известный полузащитник из «Балтики». Вальяжный. На вид несерьезный. На поле разгильдяй, но мужик до мозга костей. Пахарь. Яркая личность. Мы его сразу же признали: этот нам поможет.

А Юрка Ковтун? Угловатенький. Представлений о спартаковском футболе — ноль. Но у Юрки сразу же проглядывалась его душа — добрая, надежная. Он хотел учиться, постигать незнакомый для себя футбол. Мы ему тут же доверились. И для меня на стыке тысячелетий лучшего левого защитника в России не существовало.

Дима Парфенов вообще с первого же дня своего появления в Тарасовке сделался равным среди равных. Во-первых, одессит. Это изначально гарантировало успех. Цыля взял над земляком шефство, представил нам Парфешу: «Тоша, свой человек!» Раз Цыля сказал, что свой, — значит свой. Да это и так было ясно, без представлений.

И перечислять можно долго.

До сих пор не смогу объяснить, в чем изюминка всех этих людей. Но то, что она у каждого из тех, кто надолго закрепился в «Спартаке», была и есть — это бесспорно.

* * *

Не бывает команд, где царит идиллия. Это бред! У нас тоже хватало разногласий. В «Спартаке» все были людьми амбициозными, с непростыми характерами. Щекотливых ситуаций, при которых эти характеры могли столкнуться, возникало в избытке. Но в 1990-х годах крупных конфликтов у нас никогда не происходило. Если и выясняли отношения, то «под подушкой», чтобы никто не слышал и не видел. В «Спартаке» был один человек, который решал абсолютно все. Это Романцев! И что бы ты ни делал, как бы ты ни возмущался, все это не имело значения, потому что повлиять на Олега Ивановича было невозможно. Вдобавок в «Спартаке», впрочем, как и в любой другой команде, были своя иерархия и свои негласные законы, которые никто никогда не нарушал. Если кто-то не хотел принимать «устав нашего монастыря», то он «выдавливался» из Тарасовки. Причем не кем-то, а самой жизнью. Да у нас тогда, за редким исключением, почти и не было случайных людей. Даже личности с гонором — и те рано или поздно начинали приносить пользу. Обычно отваливались как раз такие, кому не хватало спортивной наглости. Был у нас нападающий Серега Лутовинов — парень приятный, не без таланта. Но он психологически так и не смог перестроиться с Коломны на «Спартак», даже на поле боялся кого-то из нас с голом поздравить. Подбегал, смотрел и убегал назад. Так и убежал в безвестность. В спортивном коллективе лучше быть более ярким, более твердым, порой и наглым.

Хотя я-то наглым никогда не был и быть не мог. На этапе вхождения в коллектив я не перепрыгнул ни через одну ступеньку. Даже некого подобия «травли» не миновал.

В межсезонье 1995–1996 годов меня «прихватил» Юра Никифоров. А началось все на турнире Хазарова. В полуфинале с «Аланией» и в финале с «Локомотивом» я выполнял функции опорника. Хлестов и Мамедов по краям защиты. Онопко и Никифоров цементировали оборону. И вот Ника меня «поймал». У меня уже трясун дикий. Мяч идет ко мне — я не знаю, что делать. Ошибусь — Ника кричит: «Ты что творишь?» Зато психологическую обкатку прошел и обид никаких на Юру, естественно, не держу. Спустя годы мы с Никифоровым в сборной много общались, и я ему как-то сказал: «Помнишь, ты меня чуть не задушил?» Юра удивился.

В футболе есть негласное правило, с которым я, кстати, не очень-то согласен: «Молодой бегать должен больше. И напихать ему можно за что угодно — только злее будет. А свою злость пускай на поле вымещает». В таких условиях молодому главное не дрогнуть.

Сам я никогда не орал на партнеров и орать не собираюсь. Не такой я человек. Если и заставляю себя кому-то напихать, то делаю это очень мягко. Все это напоминает сюжет фильма «Джентльмены удачи», когда добрый директор детсада вынужден был играть роль кровожадного рецидивиста. Ну не способен я быть злым уголовником!

Вообще-то не так уж плохо, когда в команде есть человек, который умеет повышать голос. Бывают моменты, когда кто-то должен не просто повести за собой партнеров, но и гаркнуть при этом. Разумная дедовщина никогда не помешает. Когда мы. девятнадцати-двадцатилетние пацаны, начинали свой путь в большом спорте, такие люди, как Пятницкий, а позднее — Горлукович, нам принесли немало пользы. От нас не требовалось творить чудеса, но мы не имели права навредить. Перекусил соперника — отнял — отдал ближнему. Как угорелые носились по девяносто минут и ноги в стыках не убирали. Потому что за такие вещи с нас тот же Серега просто спустил бы три шкуры. Но мне в общем-то повезло. Дед меня не трогал. С Пятницким же я играл недолго. Он тогда как раз после травмы восстанавливался, а у меня все получалось. Андрюха был потрясающий лидер. Он, не подбирая выражений, мог предъявить претензии любому, и всегда это приносило нужный результат.

Валера Карпин — очень конкретный. В «Спартаке» я не успел под него попасть. Когда же мы встретились в сборной, я уже был твердым игроком основного состава и Карп замечаний мне не делал. Валера вообще был разумным футболистом, у него шел деловой подсказ. Еще по идее мне мог что-то высказать Мостовой, но Саня партнеров не касался. Всю свою агрессию он обрушивал на судей. Так что в профессиональной жизни мои отношения с так называемыми ветеранами складывались совсем неплохо.

* * *

Параллельно налаживались отношения и вне поля. В «Спартаке» была мощная, практически легендарная четверка картежников: Никифоров — Цымбаларь — Пятницкий — Мамедов. Мамед как-то травмировался, и его место стало вакантным. Так Ника с Цылей позвали меня. Буквально за шкирку притащили. Думаю: вот попал! Одна партия в джокер длится примерно полтора часа, а спартаковские монстры укладывались в сорок минут. Игра такая же скоростная, как у Романцева в квадрате. Взял. Посмотрел. Бросил. Подставил этого. Посмеялись. Раздали. Дальше поехали. Темп сумасшедший. У меня навыков нет, правила знаю плохо, а эта великолепная троица меня еще постоянно подгоняет: «Молодой, давай быстрей». Я впопыхах первую попавшуюся карту бросаю. Весь мокрый от напряжения. Мозги кипят. Когда все закончилось и я проиграл самую малость, испытал сказочное облегчение: кошмар остался в прошлом! Я справился. Такие ситуации все же сближают. Они полезны. Старики меня нормально восприняли, признали. После этого я мог с ними где-то парой фраз переброситься.

А в 1996 году уже сам прилично разбирался в картах. С приходом в команду Горлуковича у нас тоже образовался свой квартет: Дед, я, Аленичев и Евсеев. Сергей был заядлым картежником и неформальным лидером нашего «клуба по интересам». Играли всегда на деньги. У Горлуковича было любимое выражение, которое он повторял по сто раз за партию: «Эй… кидай быстрей». На место многоточия он каждый раз ставил забавные слова. И как-то незаметно для себя мы, салаги, перешли с ним на тот уровень общения, который допускается только среди равных. Мы втроем, обращаясь к Сереге, стали его копировать: «Эй… кидай быстрей». Нам с Вадиком по двадцать лет. Горлуковичу — тридцать четыре. Сейчас не представляю, как такое могло быть. Но ведь было! Сергей — он незаурядный, потрясающий, о нем книги нужно писать! А еще Дед — очень обязательный человек. Он проигрывал и тут же уходил за деньгами. Принесет, отдаст, себя вычеркнет: он никому не должен. Великая черта! Но в то же время, если выиграет, будет бегать за человеком по всей базе. Даже из-за рубля. Он тебя с потрохами съест, если ему выигрыш не отдашь. Необычайно харизматическая личность!

В «Спартаке» вообще были обязательные люди, и почти все были способны на поступок. Но карты на деньги на базе являлись чуть ли не единственным прегрешением. Все «подвиги» совершали за пределами Тарасовки. Меня почему-то больше всего позабавила вот эта история. Имена главных действующих лиц, хоть и давно они покинули «Спартак», по вполне очевидным причинам оглашать не буду. Два наших игрока, назовем их Первый и Второй, вместе жили в Ясенево. Где-то в центре «отдохнули» до такой степени, что Первый отключился. Второй положил его спать на заднее сиденье, а сам, тоже «подуставший», сел за руль. Едет. Ночь. Темнота. До дома оставалось совсем чуть-чуть, когда на горизонте появился гаишник. Второй не растерялся, метров на двести назад отъехал, перепрыгнул на пассажирское сиденье и сидит как ни в чем не бывало. Милиционер заглядывает в окошко и с удивлением обнаруживает, что водителя нет. «Кто за рулем?» — спрашивает служитель порядка. Второй показывает на мирно сопящего приятеля: он! Гаишник приходит в еще большее замешательство: «А как же он ехал?» — «А вы у него спросите. Он хозяин машины». Автоинспектор минут пятнадцать пытался разбудить загадочного владельца транспортного средства, потом столько же времени пытался добиться от него каких-нибудь слов — бесполезно. Дали служителю какие-то копейки, и все. Парни сухими из воды вышли. Очень у нас все изобретательные подобрались, в жизни плели кружева не хуже, чем на поле. Только не подумайте, что с режимом в «Спартаке» были проблемы. Если у кого-то и возникала потребность расслабиться, то человек всегда знал время и место. Впрочем, раз в несколько лет кто-то мог выбиться из тренировочного графика, но люди быстро брались за ум и на поле выкладывались так, что все их нарушения тут же забывались.

Атмосфера в команде царила непосредственная. Друг друга мы прекрасно понимали.

Сами создавали тот мир. Жили на широкую ногу, праздники вместе отмечали. С подругами, с женами. Собиралось до полусотни человек.

Но самые благодатные времена для меня настали, когда ощутил себя лидером. Вместе с этим ощущением пришло осознание: тебе что-то можно. Ты уже не задумываешься, как себя вести.

Душа непрерывно поет.

* * *

На днях разбирался в домашнем архиве, который моя супруга начала собирать с того момента, как мы с ней только стали встречаться. И в одном из интервью в глаза бросилось такое мое «рассуждение на тему», датированное осенью 2000 года. Процитирую его дословно.

«Раньше я радовался каждому голу. Сидел и всю неделю собой восхищался: «Ах, какой я молодец, что гол забил». А с некоторых пор стал понимать, что радоваться особо нечему, я обязан это делать. Просто обязан. Каждый игрок должен вложить в команду максимум энергии. В нынешнем сезоне я вкладываю его голами. Другие ребята делают что-то иное. Один отбирает, другой выигрывает воздух, кто-то раздает передачи. Мы не дублируем друг друга — мы дополняем. Получается прекрасно отлаженная машина. Мы действительно стали командой! Раньше что-то было не так, а сейчас каждый делает все для роста имиджа коллектива. Мы сильны. И приятно, что нам отдают за это должное».

…Чувство единства на поле, романтика победы! Они возможны только в том случае, если отношения между игроками выстроены. Причем не просто выстроены, а приближены к родственным. Я вспоминаю свои тогдашние мысли — у меня ведь действительно не было такого, чтобы я сказал себе: «Ну вот сегодня я был в порядке, а… Васька (Юрка, Витька) нас подвел». Это было исключено. Никто из нас не отделял свою собственную игру от игры партнеров. Мы жили по принципу «один за всех и все за одного».

Мне безумно досадно от того, что, наверное, ничего подобного больше не будет. Сказки не повторяются. Они просто часто всплывают в памяти и заставляют горько улыбнуться из-за того, что возврата былому нет.

Причем отношения в том, еще не начавшем разрушаться романцевском «Спартаке» были настолько настоящими, что любой из нас мог поделиться с любым своими проблемами. Другое дело, так поступать было не принято. Мы все-таки мужчины, люди со стальной психикой, привыкшие все переваривать в себе. Тем не менее, когда возникали ситуации, в которых кому-то позарез была нужна помощь, решали их сообща, моментально. И деньгами друг друга выручали неоднократно.

И еще что я никогда не забуду: окружающий мир, потихоньку сходящий с ума. уже стал жестким и циничным, но человеческий такт в «Спартаке» сохранялся на прежнем высоком уровне. Здесь никто никогда не сыпал тебе соль на раны, не сочувствовал ради сочувствия, не говорил пустых фраз. Я даже не представляю, как это: у одного что-то не клеится в игре, или в состав он не попадает, или ошибку какую-то досадную совершил, а другой сидит и на мозги ему капает: да ты классный футболист, у тебя все наладится. Или, еще хуже, рассказывает о своих профессиональных достижениях. Ну глупость же несусветная! Так, никто из нас не лез в душу к Сане Филимонову в связи с роковым голом, который он пропустил от сборной Украины. Мы этой темы не касались, как будто и не участвовал Фил в том отборочном матче.

За пределами базы в подобных неприятных обстоятельствах для меня футбол вообще исчезал. Помимо всего прочего, я с детства не умею сочувствовать. Переживаю за человека, нутром впитываю его горе, но не знаю, как все это выразить, как себя вести. Поэтому просто молчу. Иной раз такое молчание дороже пафосных слов.

Наверное, не стоит откровенничать на эту тему, но все же скажу: я настолько не умею сочувствовать, что даже не появляюсь на похоронах. Близкий человек уходит — пусть лучше я этого не увижу и он останется для меня живым. Я запомню его таким, каким он был при нашей последней встрече, а не лежащим в гробу. Смерть тех людей, которыми ты дорожишь, — самое страшное испытание. Меня охватывает ужас, когда я задумываюсь, что могу кого-то из своих родных потерять…

 

ГЛАВА 10 Как стать своим в футбольном мире

На первых порах все, что происходило в футбольном обществе за пределами «Спартака», для меня не имело никакого значения. Я даже не задумывался, кто там играет против нас. Меня на том этапе волновал только я сам — важно было не сплоховать, вот и все.

В 1995-м произошел один показательный случай. В «Лужниках» в матче против «Ротора» я отдал передачу поперек поля. Веретенников перехватил мяч, протащил его вперед и от души, в присущем ему стиле жахнул по воротам. Волгоградцы повели в счете: один-ноль. Я сильно расстроился: как-никак обрезал всю команду и мне срочно нужно было исправиться. В одном эпизоде отдал неплохой пас Мухамадиеву: один-один. Вроде бы от сердца отлегло. Но чуть погодя в нашей штрафной я попытался отобрать мяч у Беркетова, и Сашка из-под меня засадил нам голешник. Опять горим: два-один. Я чувствую себя полным идиотом. Даже глаза на партнеров поднимать боюсь. В перерыве иду в раздевалку как на казнь: не знаю, чего ждать от Олега Ивановича. А Романцев принялся всем пихать: «Вы что себе позволяете?! Посмотрите на Тита. Парень молодец! Один за всех старается. Пас голевой отдал. А вы?!» Так стыдно мне никогда не было. Хотелось сквозь землю провалиться. От поражения нам, кстати, уйти так и не удалось. И какое мне было дело до соперников?! Готовясь к следующему матчу, я думал только о том, как бы не напороть. И так целый сезон. А затем на тех, кто находится по другую сторону баррикад, я не смотрел еще два года, потому что у меня наступил период неосознанной дерзости.

Если твоя команда поможет тебе обрести внутренний комфорт, ты будешь способен творить любые чудеса — авторитет противника тебя не задавит. В 2004 году мы с Владом Радимовым обсуждали чемпионат Европы, и Влад сказал: «Надо было раньше выпускать Быстрова. Наши все были закомплексованы. На них давил статус турнира, имена португальцев и испанцев. Быстрое же молодой, и пока имен для него не существует. Он играет, как умеет». От себя добавлю, что для поколения Быстрова имен вообще, наверное, никогда существовать не будет — менталитет иной. У нас же все воспринималось острее.

Внутреннее ощущение дерзости у таких, как я, проходит тогда, когда с тебя уже начинают что-то спрашивать, когда от тебя начинают ждать результата. И вот тут психология мутирует. Ты заранее изучаешь соперника, подмечаешь у него сильные стороны и даже в глубине души желаешь: вот лучше бы Петров-Иванов-Сидоров заработал дисквалификацию и против нас на поле не вышел. Очень хочется облегчить себе участь.

Хотя все это, конечно, бредни. Потому что в футбол играют не имена, а люди. Самое любопытное то, что, понимая эту истину головой, ты долгое время не можешь принять ее душой. Зато когда успешно проводишь год-другой в этом психологическом статусе, обретаешь такую дикую уверенность, что, наоборот, хочешь встречаться только с самыми сильными оппонентами. Пускай это и не так, но ты уже чувствуешь себя более яркой звездой, чем кто бы то ни было. Ты уже ни на кого и ни на что не обращаешь внимания, потому что знаешь: шансов тебя нейтрализовать у опекунов нет.

После тридцати пяти идет этап зарабатывания денег и поддержания своего имиджа. А вот предшествующие этому три-четыре года морально самые сложные. Тебя неизбежно преследует чувство приближения того самого времени, когда деньги должны будут встать во главу угла. В мозгу крепко сидит осознание того, что на склоне футбольных лет вряд ли тебе будет суждено биться за какие-то высокие места. И это сильно гложет. Я как раз приближаюсь к той отметке, когда необходимо будет приступить к психологической подготовке себя-победителя к тому, что рано или поздно придется решать на поле другие, отнюдь не чемпионские задачи. Тешу себя надеждой, что мне удастся обмануть время и войти в ту редкую категорию отечественных футболистов, кто и в зрелом возрасте сумеет вести борьбу за место на Олимпе. Тем не менее у меня внутри уже сейчас зарождается подобие страха, характерное для тех, чья карьера выкатывается на финишную прямую. Это боязнь потери благ и финансовой независимости.

Все эти внутренние перепады в самоощущениях накладывают отпечаток на твое восприятие футбольного мира в целом и на отдельных его соперников. Ты начинаешь смотреть на них с философским любопытством, выяснения отношений на поле для тебя теперь бесполезная мышиная возня, до которой опускаться ты уже не станешь.

В 2007-м «Спартак» на выезде играл с клубом первого дивизиона. Поле было жуткое — настоящий огород, и там один парень прыгнул в меня сзади прямыми ногами — уцелел я чудом. После таких нарушений обычно противник извиняется, этот же как ни в чем не бывало побежал к своим воротам. Я — туда же. Поскольку он бежал вперед спиной, то получилось, что мы оказались лицом к лицу. Молча на него смотрю, и мне жутко хочется понять психологию этого человека. А он не останавливаясь кричит: «Я в детстве за «Динамо» болел. Мне твой «Спартак» по… Все равно вы чемпионами не станете». Меня натурально пробило на смех. Правда, смеялся я внутренне, внешне ограничился снисходительной улыбкой. Я знаю, что таких ребяток надо наказывать голами. Улыбался и думал о том, что обязательно забью.

Вообще-то скажу вам по секрету, это высшее наслаждение — опустить грязного и наглого соперника игрой. Он тебя бьет, чего-то там пыжится, кричит, а ты терпишь и ждешь своего шанса. И потом в одно прекрасное мгновение мяч протыкаешь ему между ног и вколачиваешь в ворота. И вот тогда ты размазываешь этого невежу морально. И не нужно делать в его сторону никаких красноречивых жестов — достаточно просто его не замечать.

В целом же упомянутая ситуация уже не очень-то показательна. Культурный уровень футболистов Премьер-лиги с каждым годом растет. Первый же дивизион в этом плане развивается не столь стремительно. Вот контраст и шокирует. Сегодня в элите люди прекрасно понимают, что едят один хлеб. И неадекватная игра с чьей-то стороны может обречь человека на тяжкие муки, на потерю здоровья, счастливых месяцев, а то и лет спортивной карьеры и немалой суммы денег. В последние годы функционирования Премьер-лиги крупных стычек практически не бывает, разве что с участием легионеров. Гораздо чаще люди стали извиняться и улыбаться.

* * *

И к опытным футболистам сегодня, как правило, относятся с уважением. Я по крайней мере к себе это уважение чувствую. И в этом плане меня всегда поражал Ренат Сабитов. Тогда он еще выступал за «Сатурн», а мы с раменчанами помимо чемпионата и в Кубке встречались. И Саба частенько был моим визави. Так после каждого матча он обязательно подбегал и раз по пять спрашивал: «Егор, все нормально? Точно? Я тебе не задел? Извини, если что не так». Руку пожмет, обнимет, пожелает всего самого хорошего. И это быстро стало своеобразной традицией. А теперь Ренат — в «Спартаке». Славный, интеллигентный, настоящий парень. Дай бог, чтобы у него карьера состоялась.

Так получилось, что с теми, кто долгое время действовал против меня персонально, у нас впоследствии сложились теплые отношения. Юрка Дроздов уж как меня колошматил! Дышать мне не давал. Перед играми даже не здоровался — им Семин не разрешал (вот как на «Спартак» людей настраивали!). После матчей с «Локо» у меня ноги всегда были синими: Дрозд — мужик старательный. А для меня было делом чести из-под Юры пас голевой отдать или забить. Во второй половине 1990-х «Спартак» буквально глумился над «Локо». Признаться, мне нравилось наблюдать за тем, как понурые «железнодорожники» скрываются в подтрибунном помещении. Я смотрел им вслед и всякий раз ловил себя на мысли, что в следующий раз рубка будет еще интереснее и жестче. Своими победами мы сами себе бросали вызов, вынуждали соперников нас ненавидеть. И через эту ненависть уважать. И Дрозд в том «Локо» был лучшим и в ненависти, и в уважении.

В Малаховской физкультурной академии в один день сдавали госэкзамен: Саша Ширко, Серега Семак, Юра Дроздов и я. После успешного окончания в кабинете ректора был накрыт стол, и вот тогда мы с Дроздом впервые спокойно пообщались. Было ощущение, что знаем друг друга всю жизнь. От встречи остались очень приятные впечатления. Юра, если сейчас читаешь книгу, прими от меня большой привет!

Неоднократно слышал, что долгое пребывание в одном клубе накладывает на человека глубокий отпечаток. Спартаковцы, динамовцы, локомотивцы — все разные, и им якобы трудно найти общий язык. Я с этим утверждением не соглашусь. Все мои футбольные друзья — люди, прошедшие через «Спартак», но и с бывшими, и нынешними соперниками мне общаться легко. Выяснилось это, правда, не сразу. По молодости ведь противники практически не контактируют, если, конечно, они не росли вместе или не пересекались в сборных. И дело вовсе не в том, что ты не нуждаешься в общении, а в том, что стесняешься подойти первым. Когда человеку двадцать один — двадцать три года, ему непросто найти повод для разговора. Он о многих вещах не задумывается и даже не представляет о том, что вон с тем-то соперником он долгие годы будет идти параллельным курсом. По мере того как становишься взрослее, психологические барьеры отваливаются. Все происходит само собой.

В 2004-м, в год моей дисквалификации, на любительском турнире в Турции я познакомился с Сергеем Кирьяковым, Игорем Колывановым, Равилем Сабитовым, Ахриком Цвейбой. Сергеем Колотовкиным, Николаем Савичевым. И мало того что «Спартак» всегда был их заклятым противником, так еще и люди эти старше меня значительно. Но мы настолько сблизились, настолько непосредственно и в то же время уважительно общались, что я тогда окончательно убедился: футбол один на всех, нам делить нечего.

А если уж люди еще и смотрят на любимую игру одними и теми же глазами и творчество друг друга оценивают высоко, то они фактически обречены на душевное родство. Именно так у меня получилось с Димой Лоськовым и Владом Радимовым.

Любопытно, что Радим с юных лет казался мне неким посланником с другой планеты. Он был выше меня во всем и потому был для меня недоступен. Вряд ли Влад замечал такое мое пиететное отношение к нему, поскольку внешне это никак не проявлялось. Мы всегда общались на равных. Хотя по части таланта с ним вряд ли кто-то вообще сравнится. Сейчас мне с Радимом легко необычайно. Он искренний человек. Такой же прямой, как я, и такой же простой в глобальных вещах. Влад тоже способен на поступок. То есть во многих ключевых моментах мы с ним близки по духу и прекрасно друг друга понимаем.

Кстати. Радимов и Лоськов — это те люди, интервью которых я всегда читаю в прессе. Еще никогда не пропускаю опусов Вадика Евсеева. Обычно смеюсь и поражаюсь, насколько же Евсей неординарный. Очень нестандартное мышление у Овчинникова. Серега никогда не повторяется, он не просто умеет быть личностью, но и прекрасно подчеркивает это свое умение. Естественно, я не пропустил ни одной статьи про Романцева, Ярцева. Тихонова и Аленичева. Вот и получился окончательный список тех, кто в рамках моей профессии мне всегда был интересен. Еще, конечно, привык читать материалы со всеми своими партнерами, но это вообще очевидно для нашего брата.

Радимов, Лоськов, Тихонов — мои самые любимые соперники, с которыми во время матчей, даже в пылу борьбы, мы всегда обменивались шутливыми, порой добрыми, порой колкими фразами. Я бы согласился, чтобы на девяносто минут нам повесили микрофоны. Уверяю, запись повеселила бы многих и заодно добавила бы в перипетию противостояния дополнительную правду жизни.

Что касается заклятых врагов — их у меня никогда не было. Били меня. Я тоже бил. Извинялся. Извинялись передо мной. Когда били отморозки — пытался их образумить, но никогда никому не желал зла и никогда никого не калечил. В жизни не прощаю подлости и грубости, однако я не мешаю жизнь с футболом. И пожалуй, нет футболистов, о которых я сегодня отзовусь плохо.

Даже к Элверу Рахимичу, который лет семь-восемь проверял на прочность мои кости, испытываю симпатию. Поначалу босниец со своей вязкой, жесткой, порой и грубой манерой игры мне не нравился. Элвер тогда утверждался в российском футболе, а учитывая набор его игровых качеств, ему не оставалось ничего другого, как «выносить» оппонентов. Надо признать, что в искусстве разрушения, без которого командная игра немыслима, Элвер достиг вершин мастерства. Но как-то в последние годы мы с ним друг к другу притерлись. Мы многое окружающим доказали, и теперь страсти сошли на нет. Мы просто играем в футбол.

Каждый по-своему, но при этом с обоюдным уважением.

* * *

Мне кажется, что для представителя нашей профессии важно не загнать себя в нору, не оградиться от спортивного общества. Нельзя десять-пятнадцать лет вариться в собственном соку. Я благодарен природе, что она заложила во мне тягу к познанию, дала мне возможность получать наслаждение от того, что делают другие. Даже те, кто по всем раскладам является моим принципиальным противником. Мне приятно осознавать, что я избавлен от такого мерзкого качества, как зависть. Наверное, люди это чувствуют, потому коммуникативных проблем у меня просто не возникает.

Так, я с юных лет пристально наблюдал за Бородюком — меня его техника подкупала. Потом, когда в «Крыльях» Александр Генрихович из нападающего переквалифицировался в центрального защитника, я буквально им восхищался. И когда Бородюк стал тренером сборной России, у нас с ним установилось потрясающее взаимопонимание. Кстати, его неординарная техника по-прежнему при нем, и сегодня в сборной в этом компоненте с Генриховичем не могут тягаться даже действующие звезды первой величины.

Не забуду, какое мощное впечатление на меня производил Горлукович. Титан! Он вообще не разбирал соперников — по всем без исключения проезжал катком. Он учил других себя признавать. Он приносил дисциплину даже на трибуны. Таких, как Сергей, никогда не было. И не будет! Играть против него было страшно, но зато фантастически увлекательно. И в золотом 1996-м, выступая с ним бок о бок, у меня сложностей не возникало.

К чему я все это говорю? К тому, что нужно уметь ценить людей. И быть с ними искренними. Никто не знает, с кем судьба тебя сведет завтра. Поэтому не спешите плевать в колодец…

 

ГЛАВА 11 Как выстраивать отношения с тренерами

От спортсмена его собственная карьера, конечно, зависит основательно, но куда больше — оттого, в какие руки он попадает. И здесь очень важно не только то, подходит ли футболист по своим игровым качествам под концепцию тренера, но и то, как он «стыкуется» с ним за пределами поля. Молодежи, как мне кажется, нужно уметь подстраиваться под наставника, пытаться лучше его понять и найти с ним общий язык. Но вот авторитетный состоявшийся игрок, на мой взгляд, делать этого не должен. Его задача — оставаться самим собой. Я по крайней мере никогда ни под кого не подстраивался, ни перед кем не заискивал. Знал: будет ли тренер ставить тебя в состав или нет, зависит прежде всего от двух вещей. Первое — это, конечно, твоя профпригодность. А второе — не нужно участвовать ни в каких интригах. Поэтому я всегда четко выполнял игровые требования главнокомандующего. Как бы я к нему ни относился, никогда этого отношения не показывал. Вел себя со всеми одинаково — так, как подопечный и должен вести себя с любым руководителем. Будь то сам мэтр Романцев или Чернышов со Старковым. Мне говорили бежать — я бежал, говорили прыгать — прыгал. Даже если внутренне я был не согласен с чем-то, все равно делал то или иное упражнение с максимальной самоотдачей.

Что касается интриг, переворотов, то это вообще не мое. К тому же я слишком сильно люблю «Спартак», чтобы взрывать в нем обстановку. Это не значит, что я осуждаю Диму Аленичева — я его люблю и уважаю. Просто я человек миролюбивый.

Один раз меня все-таки захлестнули эмоции, и с тех пор я для себя решил, что подобного повториться не должно. Случилась та скверная история при Чернышове. Накануне матча с «Ураланом» Андрей позвал нас с Владом Ващуком к себе и попросил у нас совета. Влад тогда толком не набрал кондиции после тяжелой травмы, и для игры в линию ему не хватало скоростенки. Вот он и предложил попробовать его на позиции либеро, тем более в киевском «Динамо» он провел на ней сотни матчей. Я друга поддержал, потому что зонная страховка тогда была не отлажена. Чернышов нас послушал, но за пять минут до финального свистка мы пропустили гол и победа от нас ускользнула. После матча в раздевалку влетел один из членов многочисленного тренерско-административного штаба Чернышева (фамилию этого человека не называю, конфликт давно исчерпан) и начал на нас с Владом орать. Границу допустимого он тогда перескочил капитально. И мне ничего не оставалось, как ответить. Влад, естественно, тоже молчать не стал. А Чернышов все это время ходил в уголочке, руки за спину, как будто он здесь сторонний наблюдатель. Жуткая история, совершенно дикая для меня.

В тот период в «Спартаке» корпоративная этика как явление переживала трудные времена, и через двадцать-тридцать минут после инцидента о нем знало все спартаковское окружение. Я еще в машину сесть не успел, а мне уже стали звонить ребята из других клубов. Было неприятно, что очередной, пускай и не самый страшный, удар по имиджу «Спартака» нанесен при моем непосредственном участии.

Я потом десятки раз прокручивал тот эпизод. С одной стороны, корил себя за то, что не сдержался. С другой, понимал: у меня не было иного выхода. Тогда в команде появилось много новичков, очередные иностранцы подъехали, и если бы мы с Владом промолчали, люди нас после этого не смогли бы нормально воспринимать. Потому что спорт — это такой мир, где ты обязан отстаивать свою честь и свои права.

У Чернышова, безусловно, были интересные идеи, он стремился развиваться, однако я всегда чувствовал, что от него исходит какая-то опасность для всей команды. Это было на уровне подсознания. Но я ни до, ни после конфликтной ситуации в раздевалке с Андреем в полемику не вступал и вообще никоим образом старался не подрывать его авторитет. Я очень не хотел, чтобы мой родной клуб превратился в растревоженный муравейник. Недавно прочитал интервью Алексеича, где он сказал, что с Титовым у него не было никаких проблем. И это действительно так. Однако предчувствие меня, увы, не подвело, и бромантановая трагедия в «Спартаке» случилась именно в чернышовский период работы.

Моя же совесть перед Андреем Алексеевичем чиста. Точно так же как и перед любым другим наставником. Потому что я, и это не пустые слова, никогда не отбывал номер и всегда стремился принести пользу. Наверное, все наставники это прекрасно осознавали.

Для тренера важно уметь верить в игрока. Не просто в кого-то, а в конкретного игрока, на которого ты рассчитываешь. Футболист всегда чувствует такое отношение, и за спиной у него тут же вырастают крылья. Элементарный пример — Рома Шишкин. Мальчишке было девятнадцать лет, когда Григорьич Федотов поставил его в основу «Спартака». Ромка сыграл фантастически для своего возраста. От него не убежишь! Он мне очень Парфешу напоминает. Умненький, злой и даже в воздухе так же действует: выпрыгивает и зависает, прекрасно нивелируя недостаток роста. А разве смог бы Шиша заиграть, если бы тренер в него не поверил?

Мне, к счастью, повезло. У меня не было такого, чтобы клубный тренер не связывал со мной особых надежд. Вот в сборной случалось всякое. Валерий Георгиевич Газзаев тогда был убежден, что плеймейкер в современном футболе не нужен. Он объяснил, что моей позиции в его схемах не существует. И я это принял как должное. У Семина был Димка Лоськов. Я на месте Юрия Палыча тоже делал бы ставку на тех, кого хорошо знаю. Так что и здесь никаких обид нет. Куда важнее то, что ко мне серьезно, по-настоящему относились главные тренеры в моей жизни: Романцев, Федотов, Ярцев. Георгий Саныч верил в меня безгранично. Когда у нас с Юрком Ковтуном в сборной нашли этот чертов бромантан, Саныч пришел и сказал: «Ребята, я с вами!» Он постоянно меня в той ситуации поддерживал. Некоторые потом говорили, что своим безграничным доверием Ярцев поспособствовал тому, что меня отлучили на год от футбола. Ведь ему же было известно, что у спартаковцев имелись проблемы с допинг-контролем, к тому же у меня был сильно поврежден палец на ноге. Но Саныч все равно вызвал меня на сборы и заявил меня на противостояние с Уэльсом. Я был признателен ему за это и безумно хотел помочь. И считаю, что хотя бы минимальный вклад в общий успех внес, поскольку решающий гол в отборочном цикле мы забили тогда, когда я был на поле. Так вот за тот срок, что я отбывал свою дисквалификацию, думал о многом. В том числе и о том, что бы я изменил, если бы можно было отмотать пленку жизни назад. И пришел к выводу, что все равно бы поехал на тот сбор, потому что таким доверием, какое было (и, полагаю, есть) у Ярцева ко мне, надо дорожить! Всегда буду помнить, какую роль Георгий Саныч сыграл в моей карьере, никогда не забуду, как он кричал на меня, ни в чем не повинного, после домашнего матча с «Нантом» и, скорее всего, сам того не осознавая, укреплял таким образом мою уверенность в себе. И в наших отношениях за долгие годы ни разу не было охлаждения.

Когда зимой 2007-го услышал страшное известие о том, что убили сына Ярцева, мне стало жутко. Я очень сильно переживал за своего тренера. И хотя с тех пор минуло немало времени, хочу выразить Георгию Александровичу соболезнование и произнести слова поддержки. Георгий Саныч, мужества Вам и терпения!

* * *

Олег Иванович всегда подчеркивал, что мы для него все равны. Наверное, так должно было быть, но это же нереально, потому что Романцев тоже человек. Разве мог он одинаково воспринимать, допустим, Аленичева и Лутовинова?! Их вклад в результаты и атмосферу команды слишком разнился. Поэтому у Олега Ивановича, как и у любого тренера, были игроки, которым он симпатизировал чуть больше, чем остальным. Изначально его любимчиками являлись Илья Цымбаларь и Юра Никифоров. Они появились в межсезонье 1992–1993 годов, и до 1996-го

Иванович неизменно называл их Илюша и Никоша. В 1996-м с приходом Георгия Саныча Ярцева и в связи с образованием новой команды произошли большие перемены. На первый план в коллективе вышел Андрей Тихонов, но, полагаю, у Романцева он никогда не был в фаворе. Тиша, хоть и давал результат, был в условной иерархии Ивановича в лучшем случае месте на пятом-шестом. С 1997-го номером один для Романцева стал Алень. Причем без вопросов! Олег Иванович звал Димку Алешкой, настолько трепетно к нему относился. И когда Аленичев в 1998-м пришел с готовым контрактом «Ромы» и сказал, что уезжает, для Романцева это был серьезный удар. С тех пор к своим любимчикам он стал относиться куда сдержаннее.

Но и до 1998-го, и после быть любимчиком Романцева — это, скажу я вам, совсем непросто. На тебе лежит повышенная ответственность, и если дела в «Спартаке» не клеятся, с тебя главный тренер спросит так, как ни с кого другого.

Несмотря на то что у нас с Олегом Ивановичем, как мне представлялось, на протяжении многих лет были доверительные отношения, один на один мы практически не общались. В тот период он уже четко выдерживал с игроками дистанцию. Если и вызывал меня к себе, то, значит, нужно было решать со мной как с капитаном общеколлективные проблемы. У Иваныча были очень четкие внутренние разграничения: если команда не готова функционально — значит виноват он; если команда не готова тактически — значит опять виноват он. И на нас это не переносилось. То есть мое редкое участие и участие других лидеров заключалось лишь в решении каких-то общих организационных вопросов. Несколько раз обсуждали кое-какие нюансы по составу, по отдельным игрокам. Лишь однажды мы с ребятами попытались претендовать на что-то более глобальное. Посовещались между собой я, Тихон, Витюшка Булатов, Парфеша, Коля Писарев на предмет того, чтобы замолвить словечко за одного в общем-то приличного специалиста по физподготовке. Долго решали, кто же из нас должен отважиться произнести Олегу Ивановичу фразу: «Давайте возьмем еще одного тренера». Помню все как в тумане.

Постучались в кабинет главного, он сидит курит: «Слушаю вас, ребята!» Мы что-то пробубнили, и кто-то все-таки предложил взять тренера по физподготовке. Я не сомневался, что сейчас грянет гром. Внутри все сжалось. Украдкой посмотрел на Романцева. В глазах у наставника блеснул опасный огонек — знак того, что наша миссия провалилась: «У вас проблемы с физподготовкой, нагрузки вам не хватает? Идите, я все понял. Будем больше работать».

После этого у нас была веселая неделька. Мы чуть ли не на карачках с поля выползали и каждый раз корили себя за допущенную глупость: это ж надо было додуматься пойти к Олегу Романцеву с таким предложением! Больше ничего подобного, естественно, не повторялось.

Романцев — один из немногих тренеров в отечественной истории, с кем игроки, даже самые отчаянные, никогда не огрызались. И в эмоциональном запале никто не смел сказать ему что-то поперек, даже под нос себе не бубнили. Разве что Безродный мог что-то буркнуть, но все равно разобрать это бурчание ни у кого не получалось. Тема был очень необычным футболистом. Талантливым, но себе на уме. С дисциплиной у него имелись жуткие проблемы. Против ежовых рукавицу Малого имелся иммунитет в виде толстенного панциря. Поэтому Олег Иваныч избрал хитрую тактику. Как-то мы все построились, и Романцев таким мягким голосом говорит: «Ребята, у нас завтра тренировка в одиннадцать. Артем, и ты приезжай. Мы все будем. Потренируемся. Может, и ты побегаешь за компанию». И эта метода помогала какое-то время удерживать Безродного в большом спорте.

Романцев в ту пору представлялся эталоном мудрости. Каждое слово, каждый его жест были наполнены смыслом. И еще он был потрясающе уверен в себе. Он вполне был способен обходиться без помощников. Все, что касалось футбола и тренировочного процесса, он любил делать сам. Только вот эта фантастическая уверенность немного мешала Олегу Ивановичу находиться в гармонии с окружающим миром. В середине 1990-х гений Романцев был обладателем уникальных знаний, но жизнь-то не стоит на месте. Появлялись новые технологии, менялись тенденции.

Я не вправе обсуждать Романцева, никогда не говорил и не скажу про него ни одного плохого слова, как бы ни разворачивались события и как бы меня к этому ни подталкивали. Иваныч для меня — это величина неприкасаемая. Навсегда! Тем не менее позволю дальше развить свою версию причин произошедших с ним неудач. Олег Иванович был оторван от действительности. Ему не хватало общения, причем не столько человеческого, сколько профессионального. Допускаю, что гордость, помноженная на девять чемпионств, не позволяла ему воспринимать чьи-то идеи. Он свято верил в правильность своей линии, не подвергая ее сомнениям и не примеряя на конкретное время. Однако постоянно вариться в собственном соку нельзя. Это опасное занятие, как правило, приводит к нарушению самооценки, потому что сравнивать себя с самим же собой необычайно трудно.

Единственным человеком, который мог высказать Олегу Ивановичу свою точку зрения по любому вопросу, не боясь вызвать гнев с его стороны, был Георгий Саныч. Для меня, кстати, до сих пор остается большой загадкой, как два медведя уживались в одной берлоге. Наверное, они просто настолько любили друг друга, что могли простить друг другу то, чего не простили бы больше никому. Мне кажется, их дружба основывалась не только на душевных и человеческих аспектах, но еще и на тяге к соперничеству. Они же постоянно подкалывали друг друга. Но при этом два потрясающих острослова, способных быть достаточно злыми на язык, никогда не переходили черту, за которой таилась бы обида.

Скажу честно, в 1997-м нам, игрокам, было непросто видеть на скамейке запасных сразу и Ярцева, и Романцева. С одной стороны. Георгий Саныч многим из нас дал путевку в настоящий футбол и привел к чемпионству, с другой — вновь главным стал Олег Иваныч, авторитет которого являлся просто заоблачным. Мы чувствовали, что для них обоих такое положение дел было серьезным испытанием. Но при всем при этом они предельно порядочно и корректно вели себя в коллективе. Я почти сразу же для себя решил: что бы там между ними ни происходило, для меня существуют два главных тренера — Романцев и Ярцев.

Единственное, я всегда понимал, что рано или поздно их пути разойдутся, и страшно этого опасался. И вот как-то в приватной беседе Георгий Александрович сказал мне, что у него есть предложение от «Динамо». Мне сделалось не по себе, но еще больше не по себе было самому Ярцеву. Я видел, как Саныч мучился, и догадался, что он заставит себя это предложение принять. Сердце его хотело остаться с нами, но мозг говорил, что надо уходить. На моем веку это была первая серьезная потеря «Спартака». Я долго переживал, потому что Ярцев оставил в каждом из нас не частичку, а огромную часть себя.

В то же время за будущее команды я был спокоен, потому что Олег Иванович никуда уходить не собирался: это такая глыба, которую не свернуть ничем и никем. Это было даже невозможно представить! Потому я был убежден: вся моя российская карьера будет связана только с именем Романцева, что гарантировало «Спартаку» безоговорочную гегемонию на долгие годы. Именно так я и уговаривал себя успокоиться по поводу потери Ярцева. И еще уверял себя, что когда-нибудь судьба сведет нас Георгием Александровичем. Ждать этого счастливого момента пришлось более пяти лет.

Когда в 2003-м я первый раз приехал к Ярцеву на сборы национальной команды, испытал непередаваемый восторг. Словно окунулся в те 1990-е, когда все мы были вместе. Я уже успел соскучиться по настоящим спартаковским тренировкам, по умным квадратам, забеганиям, стеночкам, ведь тогда в рядах «красно-белых» уже верховодил Андрей Чернышов, проповедующий совсем иные взгляды.

Как же Романцев и Ярцев, не в обиду им будет сказано, похожи в понимании футбола, в ведении тренировочного процесса! Конечно, каждый из них индивидуален и различий между ними хватает, но по сути своей они единомышленники.

* * *

Часто игроки боятся тренера, и это в общем-то ненормально. Тот, кто уступает своему страху, рано или поздно становится этому тренеру не нужен. И многие наши ребята, которые ушли из «Спартака» еще в 1990-х, порой в своих интервью признавались, что боялись Романцева панически. Даже у таких железных людей, как Вадик Евсеев, при взгляде Олега Ивановича начинался мандраж, и они допускали детские ошибки. Мне, к счастью, хватило психологической устойчивости. А может, просто повезло. Лишь раз сердце убежало в пятки. Эту историю я часто рассказываю в прессе. Тогда я только начал привлекаться к основному составу. Валерий Владимирович Жиляев пожаловался Олегу Ивановичу, что я крайне нерегулярно посещаю институт, и Романцев перед всем строем заявил: «Титов, я тебя лично отправлю в армию». Мне тогда как раз восемнадцать лет исполнилось. До сих пор не знаю, чего я тогда испугался: то ли попадания в ряды Вооруженных сил, то ли того, что Романцев меня перед всеми отчитал.

Олег Иванович — великий психолог. Не встречал людей, которые так умели бы использовать метод кнута и пряника. Бывало, он будто замахнется — человек весь скукожится, зажмурится. Откроет полные ужаса глаза — а перед ним на вытянутой руке уже вкусный пряник. Откусит кусочек, и уже жизнь прекрасна. Проулыбался чуть больше положенного — опять вверх поднимается рука с кнутом. Это образное сравнение, но зато прекрасно передает суть романцевского руководства. У Иваныча мы постоянно были в тонусе. Малейшее расслабление тут же каралось.

В 1998-м мы стали чемпионами за тур до финиша и уже ничего не значащий для нас матч играли в Новороссийске. Илюха Цымбаларь забил, но во втором тайме мы неожиданно пропустили два мяча, побежали исправлять положение и зевнули контратаку. Один-три. Что было в раздевалке, до сих пор вспоминать тягостно. Как же Олег Иванович кричал! Не дай бог кому-то попасть Романцеву под горячую руку! Мне тоже прилично досталось, и в общем-то заслуженно. Разбор полетов длился минут двадцать, мы не знали куда деться. Олег Иванович настолько максималист, что золотые медали сами по себе для него мало что значат. Ему нужна игра! Ему нужна победа в каждой встрече! Даже если человек выдавал классный матч, Романцев мог подойти к нему и сказать: «Ты сегодня сыграл неплохо, но что тебе мешало сделать это в предыдущем туре? Ты нестабилен. Причину ищи в себе. Может быть, что-то надо подправить с режимом. Наверное, тебе лучше будет поехать не домой, а на базу».

Я тоже один раз попал в подобную ситуацию. Шла осень 1997 года. Борьба за первое место развернулась конкретная. Нам во что бы то ни стало нужно было брать три очка у «Алании». И при счете один-один я забил победный гол. Перед этим не вылезал со сборов «молодежки», соскучился по дому до невозможности — вот на правах «героя матча» и решил рискнуть отпроситься съездить повидать родных. Однако не успел я зайти в раздевалку, как Олег Иванович меня подозвал: «Ты посмотри на себя, ты не имеешь права так безобразно играть. Никаких выходных. Анализируй, восстанавливайся, готовься». Я тогда жутко обиделся, но куда деваться: слово главного тренера — закон. Сейчас сознаю, что, обижаясь, я был не прав. Зато прав был в том, что всегда Романцева слушался. И это привело к тому, что примерно к середине 1998-го я завоевал полное доверие Олега Ивановича. Он давал установку на игру, рассказывал, кто как в какой позиции должен действовать, а меня пропускал — просто не считал нужным давать мне какие-то советы. Иванович вообще очень бережно относился к словам. Он все говорил настолько по делу, что порой ему хватало пяти минут, дабы разложить соперника по полочкам. Причем советы были насколько лаконичными, настолько и мощными по значению. Например, в 1997 году, когда в матче против «Торпедо» Романцев поставил меня действовать персонально с Хохловым, совет прозвучал так: «У Хохлова левая нога для ходьбы. Перекрывай ему правую ногу, вынуждай его убирать мяч влево». Как же просто мне было играть — я Димку съел. Единственное, свой гол он все же забил, но то было после стандартного положения.

Другой мой тренер Георгий Саныч Ярцев в отличие от своего друга порой пять минут тратил на установку только одному игроку, а поскольку он никого не пропускал, даже вратарю объяснял, как тот должен поступать в том или ином эпизоде, мы могли по полчаса заседать перед матчами. Куда бежать, зачем, когда, под каким углом, к кому — все-все проговаривал. Нам, разумеется, тяжело было выдерживать такие длинные лекции, тем не менее результат эта методика тоже давала. Мне Георгий Александрович каждый раз повторял одно и то же: «Егор, бить! Би-и-ить! Шестнадцать метров до ворот, а ты все партнеров ищешь». И это возымело действие, вот «добился» до клуба «100».

Если футболист понимает, что тренер способен дать ему многое с точки зрения профессионального роста, то он, как губка, впитывает не только то, что ему объясняют на установке, но и то, что слышит на послематчевом разборе. Я благодарен судьбе, что мне довелось не один год быть очевидцем того, как Романцев целостное впечатление об игре расчленял на сотни составляющих и раскрывал человеку совсем иной, более глубокий смысл. Минутный отрезок могли обсуждать целый час. Иваныч был способен любой маневр раскритиковать. Я удивлялся этому: смотришь и не понимаешь, за что здесь-то можно зацепиться. Он находил.

Играли как-то в Ростове. Аленичев тогда впервые попал в состав то ли после травмы, то ли после болезни. Мы атакуем, а Димка на дальнем плане бежит в другую сторону — его там и не видно почти. Романцев: стоп, Дима, обрати внимание, вот этот игрок (и показывает на Апеня) делает неправильно. Каждый шаг его разложил по полочкам, каждый взмах руки. И так он был способен найти ошибку в любой ситуации, разжевывал нам футбол по крупицам.

Романцев очень редко переходил на личности. Он не был сторонником публичной порки. Если и позволял себе, то что-то вроде этого: вот посмотрите на Иванова, отработал как следует, отпахал все сборы, а ты. Петров-Сидоров, чем ты занимался?

Георгий Саныч в отличие от своего друга нагоняи устраивал — мало не покажется. Мы все шли на разбор с готовностью «огрести по полной программе». В 1996 году в команде не было человека, который не побывал бы на таком своеобразном эшафоте.

И дело здесь не в тренерском подходе, а в личностных особенностях Романцева и Ярцева.

Один замкнутый, другой эмоциональный. Замкнутый человек, как правило, более справедлив. Другое дело, что Олег Иваныч, даже если был не прав, никогда не извинялся, и футболисту нужно было обиды проглатывать. Георгий Саныч же, если чувствовал, что увлекся и воткнул игроку ни за что, то обязательно отыскивал какие-то теплые слова и сглаживал ситуацию.

Самые своеобразные разборы были в дубле у тренера Виктора Зернова. Он общался с футболистами примерно так: «Дима, ну ты и матрешка. Ты на себя посмотри, какой из тебя спортсмен?» или «Эй, два буратины, вы-то куда? Вы в футбол никогда не заиграете!» Разбор игры превращался в шоу одного актера. Мы все знали заранее, но все равно хохотали как безумные. Спектакль обычно развивался по такому сценарию. Евгеньич говорил: «Александр Иваныч, останови на этом эпизоде». Святкин останавливал «запись», и мы слышали: «Ну, матрешка, ты кому отдал мяч? Этому Петрушке? Да он хуже Буратино!» Не команда получалась, а труппа Карабаса-Барабаса. При этом тренер сам «угорал» вместе с нами. Тем не менее Зернов помог нам органично перебраться из дубля во взрослый футбол, за что ему хочется сказать слова благодарности. Многие подопечные Виктора Евгеньевича впоследствии стали чемпионами страны, основными игроками сборной, а некоторые еще и сделали неплохую карьеру на Западе.

Любой наставник, что бы он из себя ни представлял, непременно оставляет в жизни спортсмена след. Даже Скала, с которым мне суждено было поработать лишь пару месяцев, и тот успел что-то мне дать. Но, невзирая на это, первым тренером, кого я по-настоящему начал воспринимать после расставания с Ярцевым и Романцевым, стал Федотов. Владимир Григорьич — человек неземной доброты и искренности. Он сам был выдающимся нападающим, к тому же сыном великого бомбардира Григория Федотова и зятем легендарного тренера Константина Бескова. Каждая его клеточка пропитана футболом. Ему хотелось верить!

Опытный игрок улавливает границу дозволенного — те рамки, которые ему отводит тренер. Иногда футболист может потерять столь необходимое чувство меры, и тогда последствия будут плачевные, причем прежде всего для него самого. Это очень хлипкая материя. Я так и не понял, где грань у Олега Ивановича. В наших же отношениях с Владимиром Григорьичем она была тонкой. Мы общались как друзья. При всем при этом я настолько уважал Федотова, что никогда не позволял себе ничего лишнего — всегда помнил, что я всего-навсего игрок, а он мудрый человек и уважаемый тренер.

 

ГЛАВА 12 Как примерить себя к тренерской профессии

Федотов, впрочем, как и Скала, потрясающе грамотно принимал команду. Без пафоса, без суеты, с открытым сердцем и готовностью нас слушать и у нас учиться. Давно подметил: чем человек больше из себя представляет, тем меньше у него гонора.

Скала и вовсе был специалистом с мировым именем. Он словно с луны к нам спустился. А игроки все равно для него являлись в первую очередь людьми. Мне было любопытно поработать с итальянцем. Как-никак он являлся моим дебютным тренером-иностранцем. Он многое перестроил. Мы все должны были одеваться в одинаковые спортивные костюмы, носки, кроссовки. Никаких шортов и шлепок. Мы все вместе обязаны были приходить в столовую, сидеть за одним длинным столом и уходить оттуда тоже все вместе. В «Спартаке» же при Романцеве в этом плане была полная свобода: мы могли и на завтрак не просыпаться, и ограничений в продуктах у нас не было. Скала лично следил за питанием: нельзя сосиски, кока-колу, мучное. Не всем это нравилось, но я старался на такие мелочи внимания не обращать. Надо так надо. Кстати, у Хиддинка в сборной точно такие же требования, и в плане формы одежды, и в плане питания. Западная школа! У голландца за опоздание штраф — пятьсот рублей. Не выплатил вовремя — попадаешь на счетчик. Но все это с улыбками, да и суммы чисто символические. Нам каждому выдали список того, что можно, а что нельзя. Мы почитали, приняли к сведению, и никаких сложностей ни у кого не возникло. То есть тренер имеет право являться со своим уставом в чужой монастырь, но он должен делать это тактично, осуществлять задуманное поэтапно и объяснять мотивы своих решений. При этом рулевой просто обязан учитывать особенности той команды, в которую он попал.

Андрей Чернышов, когда сменил Олега Романцева, допустил, как мне кажется, ошибку в том, что ничего не захотел учитывать. Он начал продавливать свои решения, а решения эти порой вызывали у ребят отторжение. Особенно всех убили молниеносно введенные штрафы. Даже за пользование ноутбуком и за прослушивание музыки на базе полагались катастрофически серьезные денежные наказания. Суммы не называю, чтобы никого не шокировать. Я понимаю логику Андрея Алексеевича. Наверное, он рассчитывал, что, обложив команду такими высокими дисциплинарными «налогами», добьется беспрекословного подчинения. Но так не бывает. В основе взаимодействия тренерского штаба с коллективом лежит уважение, а оно деньгами не определяется.

В такую команду, как «Спартак-Москва», нельзя вваливаться с шашкой наголо. Если бы Чернышов собрал у себя шесть-семь лидеров и поинтересовался нашим видением ситуации, хуже от этого точно никому бы не стало, а авторитет наставника в наших глазах от этого только бы вырос.

Если я по окончании карьеры выберу профессию тренера, то непременно учту этот нюанс. Уже сейчас, основываясь на приобретенном опыте, я имею четкое представление о том, как не должен вести себя коуч.

Никогда нельзя критиковать футболиста прилюдно, да еще вдобавок и огульно. Ни в коем случае нельзя унижать подопечных и показывать им свое превосходство. Сильный человек никогда не станет кричать, что он сильный. Окружающие это и так почувствуют. Очень важно доверять своим игрокам, и не только на поле, но и за его пределами. Мы в XXI веке. Все! Сейчас иная жизнь. Выросло поколение людей с новым менталитетом. Ну нет сегодня у футболиста потребности напиться накануне важной игры. Теперь представители нашей профессии имеют миллионные контракты, им есть что терять. И дураков, которые готовы из-за минутной слабости пустить свою карьеру под откос, фактически не осталось.

Я вот сижу и уже не представляю, как это — заезжать на сборы за двое суток? Это же удавиться легче! Кому это нужно? А ведь раньше и по три, и по пять дней, а предыдущие поколения неделями сидели в этих четырех стенах. Весь советско-российский спорт существовал по казарменным законам. Люди зверели в тех условиях. И все прегрешения игроков, как правило, случались именно из-за этого. Тяжело же пребывать в изоляции. Некоторые спешили наверстать упущенное за тот единственный день, который можно было провести дома, что и оборачивалось срывами.

* * *

Подло и глупо пасти игроков. Да, наставник должен иметь общее представление о том, что с кем происходит. Олег Иванович, кстати, знал про нас абсолютно все. Порой нам в ресторане только счет приносили, а он уже располагал полной информацией, кто с кем и как провел время. Москва — маленький город. Здесь не скроешься. И ощущение того, что ты постоянно пребываешь «под колпаком», не из приятных. Но мы воспринимали все это нормально. Единственное, опасались, что сведения дойдут до Романцева в искаженном виде. Можно прийти с женой, выпить по бокалу красного вина, станцевать с ней медленный танец, а Иванычу доложат, что ты был в компании десяти человек, вы жрали водку ведрами, плясали на столах и уснули мордами в салат. Романцев же попрекать не будет. Он просто сделает выводы, и все. Вот этих выводов мы и боялись. Для нас с ребятами так и осталось загадкой, как Олегу Ивановичу удавалось быть в курсе всего. Мы никогда не замечали «шпиков», никто вроде бы ничего не вынюхивал. Пожалуй, можно сказать, что с нами поступали по-человечески.

После Романцева все было гораздо хуже. За нами банально следили. Мне известны случаи, когда главный тренер просил кого-то из своих помощников: разузнай, выведай, подслушай. Коллектив не обманешь. Футболисты все прекрасно видят и улавливают. И они презирают стукачей, да и тех, кто услугами этих стукачей пользуется, воспринимают не лучшим образом. Впрочем, бывает так, что инициатива исходит от низов. Так, помощник Старкова Клесов — человек, не имеющий представления о том, что команда — это живой организм, с которым необходимо обращаться бережно, вел себя как самый натуральный доносчик. Этот специалист был единственным за всю российскую историю «Спартака», кто породил у всех раздражение с первого же дня своего появления в Тарасовке. «Спартак» — это очень демократичное, терпимое общество. Здесь всем всегда давали шанс ощутить себя человеком. Клесову не дали.

По негласному правилу, тренер вообще не может заходить к игрокам в номер. Тем более без предупреждения. За всю мою карьеру лишь Олег Иванович переступал порог моей комнаты. Было это пару раз. В команде что-то не ладилось, и Романцев в неформальной обстановке ненавязчивыми вопросами пытался нащупать «болевую точку». Все было сделано по-людски. Клесов же чуть ли не каждый день старался найти любой предлог, чтобы «заглянуть в замочную скважину». У него была навязчивая идея, что все игроки нарушают режим и готовят «политический» переворот. Стучался в дверь и тут же, чтобы мы не успели спрятать гипотетическую тару, врывался внутрь. Подсовывал какой-нибудь плакатик: «Ребята, не распишетесь?» Не зря говорят, что человек ко всему привыкает. Вот и я со временем привык к неприятному явлению под названием «Клесов». Впоследствии, когда собирались компанией, кто-то садился или вставал около двери, чтобы бравый «сыщик» не вломился.

Расскажу две истории. Для сравнения. Как-то при Романцеве нас после игры загнали на базу. Мы с пацанами, человек десять нас было, собрались у кого-то в номере. Все равно после неудачного поединка уснуть нереально, вот мы и сидели пили пиво да семечки грызли. Матч анализировали. Общались, как и принято в подобной ситуации. В два часа ночи Сергеич Самохин зашел: «Ребят, уже поздно, давайте укладываться. А то Иваныч услышит — проблемы возникнут». На следующий день никто о наших ночных посиделках не вспомнил. И Самохин был нормальным мужиком, и Романцев — мудрым тренером. Полагаю, Иваныч все равно узнал о том, что мы нарушили режим, но сделал вид, что ничего не произошло. Вот если бы последующий матч мы проиграли, тогда бы нам все это аукнулось. Но мы, разумеется, победили.

И вот другой случай. Периода Старкова. В Испании на сборах сразу у двоих был день рождения. На мой взгляд, это серьезный повод, чтобы всей командой собраться и пообщаться в тесном кругу. Именно после таких праздников, совместных застолий и крепнет дух коллектива. Клесов разнюхал, в каком номере мы собрались, и побежал докладывать главному тренеру. Произошла неприятная история, от которой у всех остался осадок. После Клесов неоднократно напоминал Александру Петровичу тот эпизод и всячески подливал масла в огонь.

Благо Старков умел делать выводы. И с тем же Клесовым он в итоге все же расстался, потому что наконец-то осознал, что им не по пути.

Умение делать выводы было далеко не единственным достоинством латвийского специалиста. Еще он активно общался с футболистами. И это качество у него непременно нужно будет перенять, естественно, внеся необходимые коррективы.

Александр Петрович мог по пять раз на дню задать тебе свой коронный вопрос: «Как дела?» Поначалу такое внимание, конечно же, подкупало, потом многих стало тяготить. На мой взгляд, беда Старкова в том, что он боялся быть искренним. Он даже свою линию выдерживал как-то застенчиво и всегда очень опасался, что авторитетный футболист в случае непопадания в состав будет на него обижаться. Петрович пытался объяснить игроку свою позицию, но порой не находил нужных слов, отчего возникало недопонимание. И вряд ли это можно поставить Старкову в вину, просто такой уж у тренера был характер.

Признаться, подопечным легче работается с наставниками, которые или вообще ничего тебе не объясняют (да и не обязаны они это делать), или говорят все начистоту, и при этом конструктивно. Романцев ничего не объяснял. Нам нужно было на тренировках лезть из кожи вон и доказывать свою состоятельность. Зато никаких интриг и пустых разговоров! Федотов предпочитал с футболистами быть в тесном контакте. Откровенно говорил, что не так и что нужно подтянуть. Когда я буду тренером, скорее всего, изберу именно такую модель общения.

И еще один существенный момент. Если тренер вызывает игрока посоветоваться, то ему следует делать это только в том случае, если тот действительно нуждается в совете. Беседа ради заискивания только вызовет раздражение. В 2005 году на первом сборе в Испании у нас беда была со стандартными положениями. Пропускали с них во всех контрольных матчах, а все потому, что перешли на зонную оборону. Мы же всю жизнь в подобной ситуации использовали персоналку. Вот мы Александру Петровичу и попытались объяснить, что «зона» для нас губительна. Старков согласно кивал. Правда, периодически встревал его ретивый помощник Клесов, двигал стаканы на столе и принимался доказывать: если этот уходит сюда, а ты идешь за ним, то на освободившееся место врывается соперник. На все наши аргументы Клесов отвечал: если ты сыграешь плотно, то заработаешь пенальти в наши ворота. В итоге получилось, что Петрович, изначально солидарный с Клесовым, наше мнение проигнорировал. Закончилось тем, что со стандартов мы пропустили чуть ли не половину всех голов. Лучше бы того разговора не было!

Чернышева и Старкова объединяло одно, на мой взгляд, сильное и одновременно опасное качество — стремление быть прогрессивными. Они старательно отслеживали все тенденции современного футбола. Разумеется, являлись сторонниками зонного метода построения обороны, но, к сожалению, не до конца разбирались в нюансах. Алексеич выстраивал нас на поле и кричал: «Вот здесь мяч!» (бросал вправо) — мы бежали в ту сторону; «Вот здесь мяч!» (бросал влево) — мы неслись в другую сторону. Мы элементарно не успели загореться этой линией. Важно было вначале заразить нас идеей. Да. Чернышов проводил теоретические занятия, но ему не хватало опыта. Или, если быть уж совсем точным, то под те разъяснения ему недоставало качественного материала, способного схватывать все на лету. Андрей же этот фактор не учитывал.

Убежден: первостепенная задача тренера в плане постановки игры — это предельно четкое донесение своей концепции до подопечных. Причем здесь нельзя ничего форсировать, следует идти поэтапно. Если скакать семимильными шагами, могут образоваться белые пятна, а это всякий раз будет отражаться на результатах…

Ну и, конечно, успех тренера во многом зависит от его окружения. Если тренер рассчитывает на что-то серьезное, то у него должны быть помощники не просто умные и ответственные, но еще и порядочные, надежные и преданные. Также необычайно важно, чтобы люди, которых ты зовешь работать вместе, были близки тебе по духу и по футбольному восприятию. У меня уже есть такая команда единомышленников. Мы уверены друг в друге безгранично и сейчас потихонечку пытаемся планировать нашу совместную деятельность. Осталось заполнить докторскую вакансию, и хоть завтра можно браться за работу.

Если я хочу стать тренером, то обязан быть толерантным. Ничего в одночасье не появляется. Считаю, если у тебя подобрался хороший состав и не возникает никаких проблем с начальством, то можно за год-полтора слепить играющий коллектив.

И еще для наставника важно уметь быть хорошим психологом и не забывать при этом оставаться человеком. В этом плане самых лестных слов заслуживает Владимир Григории Федотов, да и Георгий Саныч Ярцев никогда не равнял всех под одну гребенку и мастерски использовал индивидуальный подход. Он разрешал Андрею Тихонову, живущему рядом с Тарасовкой, иногда ночевать дома, в то время как мы все сидели «на карантине». Горлуковичу он позволял относительно свободный режим, потому что не сомневался в профессиональных качествах Деда. И Андрей с Серегой за Саныча готовы были горы свернуть. Впрочем, как и любой из нас. Да, я бы очень хотел быть таким предводителем, за которым игроки хоть в огонь, хоть в воду…

 

ГЛАВА 13 Как взаимодействовать с административным штабом

Ехали мы как-то из Сокольников на базу в Тарасовку на нашем клубном автобусе. Автобус был новым, ярким и навороченным по самому последнему слову техники — тогда в России таких и не имелось ни у кого. В салоне на месте главного тренера — Валерка Чижов, через проход в другом ряду — я, на откидушке у двери — Серега Чудин. И больше никого! Благодать! Едем в приподнятом настроении, музыка играет, шутки, смех. Наш водитель Матвеич на нас отвлекся и при перестроении тонированную «девятку» невзначай подрезал. У поста ГАИ города Королева мы остановились на светофоре и вдруг видим: по встречной полосе нас огибает та самая подрезанная «девятка», оттуда высовывается крепкий лысый парень и со всего размаха бейсбольной битой бьет по боковому водительскому стеклу. Я опомниться не успел, как машина с визгом сорвалась с места. Матвеич за царапину на клубном автобусе любого удавит, а тут — целое стекло… Стряхнул он с себя осколки — и по газам! Это была настоящая погоня, как в культовом «Месте встречи», где Высоцкий кричал: «Давай, отец, поднажми!» Вот и мы с пацанами голосили: «Давай, Матвеич, поднажми!» Чудо орет: «Чиж, запомни номер!» Погоня! Азарт! Адреналин! Меня тогда поразило, что Матвеич на такой махине к бандитской «девятке» сумел существенно приблизиться. Может быть, мы бы даже и догнали «бейсболистов», только те под мост ушли, совсем в другую сторону от базы. Нам же опаздывать было нельзя, и, раздосадованные, мы проследовали по привычному маршруту. Как же Матвеич тогда расстроился! Он в «Спартаке» работает целую вечность — Романцева возил, когда тот еще игроком был. — и никогда с ним не приключалось ничего подобного.

Матвеич — это наша легенда. Если разобраться, вся жизнь команды крутится вокруг него. Куда бы мы ни ехали, откуда бы ни приезжали — без Матвеича не обойтись. И для меня основной состав родного клуба ведь фактически с Николая Матвеевича Дорошина начался. Он был первым человеком, кого я увидел, когда впервые попал в главный автобус. И вот уже больше двенадцати лет, отправляясь на игру, я жму ему руку. Это рукопожатие для меня является своеобразным сигналом: счетчик в голове тут же принимается отсчитывать время до стартового свистка.

Матвеич свое предназначение видит в том, чтобы максимально комфортно и быстро доставить нас в пункт назначения. Все остальное его волнует куда меньше. Например, когда едем в Ярославль, а перед нами плетутся фуры, то Дорошин выруливает на встречную полосу как к себе домой. Коля Писарев в таких случаях обычно говорил: «Матвеич, полтергейст!» Подразумевалось, что Матвеич умеет проезжать сквозь препятствия, не замечая их.

При Олеге Ивановиче в салоне всегда была гробовая тишина. Муха пролетала — было слышно. Но времена меняются. Теперь, когда мчимся на стадион, музыка играет, общение происходит. Наш водитель и тогда, и сейчас прекрасно чувствует состояние команды и всегда попадает в такт.

А еще Матвеич у нас раненый на трудовом фронте. Мотором нашего же автобуса ему отрубило полпальца. Можно сказать, что человек за родной клуб пострадал.

* * *

Для меня «Спартак» — это во многом непубличные люди, хранители традиций. Речь прежде всего о великолепной пятерке: менеджере Леониде Хаджи, начальнике Валерии Жиляеве, видеооператоре Александре Святкине, мастере по обуви Вячеславе Зинченко и об уже представленном вам Николае Дорошине. Они в клубе с незапамятных времен, почти все еще при Бескове работали. Убери любого из них, даже сапожника — аура моментально изменится. Я, например, не представляю, как без Славы команда будет веселиться. Вот недавно во время общей прогулки он на спор прямо в одежде сиганул в воду, и пускай мы с ребятами проиграли деньги, удовольствие получили немалое. А если мы вдруг лишимся чудо-оператора Космонавта Ивановича, кто будет ажиотаж вокруг второй звезды нагнетать? Представляете, вот уже лет пять человек каждый день на клубную эмблему показывал и спрашивал: «Егор, когда здесь вторая звезда появится?»

Вы уже догадались, что эта глава — о них. Надежных, незаметных и очень колоритных служителях красно-белой империи — служителях, которые жили «Спартаком» до моего появления в клубе, живут сейчас и наверняка будут жить после того, как моя карьера завершится. С этими людьми мы проводим бок о бок одиннадцать месяцев в году, я вижу их чаще, чем своих родных.

И это здорово, что они именно такие, какие есть.

* * *

Вячеслав Зинченко обижается, когда его сапожником называют, и всякий раз поправляет: я обувщик. Слава, дорогой, я тоже тебя поправлю: ты не просто обувщик, ты лучший обувщик в отечественном футболе. И, наверное, самый безотказный.

Благодаря Славке я вообще не знаю, что такое иметь проблемы с обувью. Просто привозишь ему любые ботинки или, допустим, туфли жены — он молча берет и делает из них конфетку. Ему можно отдать «разбить» новые бутсы и тут же без опаски выходить в них играть. «Разбивка» бутс — это, уверяю, очень больная тема для футболистов. У меня все пальцы на ногах перекорежены: здесь шишка, тут шрам, тут деформация. Бутсы же мы всегда берем впритык, чтобы мяч лучше чувствовать. И если без какой-либо подготовки их надеть, то ноги сотрешь в месиво. Поэтому процесс притирки длится долго. Слава же какими-то только ему известными манипуляциями умудряется добиваться того, что в кратчайший срок новая обувь в точности обретает контуры моей стопы.

За год у меня изнашиваются три-четыре пары бутс. В одних играешь, вторые «разбиваешь». Затем во вторых играешь, в первых тренируешься, третьи «разбиваешь». Затем в третьих играешь, во вторых тренируешься, четвертые «разбиваешь», первые кому-то презентуешь. Я поначалу предлагал человеку: «Зачем тебе никуда не годное старье, давай я тебе лучше новую пару подарю!» Но мне всякий раз отвечали: «Это же раритет! Представляешь, я смогу рассказать приятелям: вот в этих «лаптях» Егор Титов забил такой-то гол, отдал такую-то передачу».

Если разобраться, то бутсы — это и впрямь самое дорогое, что есть у футболиста. Наш рабочий инструмент. Молодые ребята этого не понимают. Я тоже в их годы приходил с поля, бросал бутсы в угол, они за сутки скукоживались, я их потом так крючками и натягивал. А в футболе-то мелочей не бывает. За обувью нужно ухаживать очень бережно. Слава как-то подарил мне специальный набор: губка, крем, масло. Как военные начищают свое оружие, так и я теперь начищаю бутсы. Для меня это еще и своеобразный ритуал. Бывает, прихожу с тренировки весь в грязи, пока переоденусь, бутс уже нет: Славка забрал, почистил, на растяжечку поставил.

Важно покупать «родные» бутсы. Если, например, это «Адидас», то он должен быть немецкий, если «Мизуно» — то японского производства. Вот тогда процесс притирки пройдет гораздо легче. Я, к слову, больше десяти лет выступаю в «Адидасе». Как-то пробовал перестроиться на другую марку — не пошло. Славка мне тогда сказал: «Фирма по производству бутс как жена. Просто так ее не меняют». И все же, наверное, еще раз рискну. «Умбро» предлагает мне хороший контракт, от которого вряд ли стоит отказываться.

Вячеслав Зинченко обладает особым взглядом на любой предмет. И только человек с его мироощущением способен столько лет доводить спартаковцев разных поколений до истерического хохота. На спор Слава сделает все, кроме подлости. А поскольку футболисты отличаются неплохой фантазией, то «послужной список» у нашего обувщика получился впечатляющим. Славка у нас и плавал неоднократно в самых неприспособленных для этого местах, и бананы с кожурой ел, и цветами питался, и здоровенные яблоки ртом ловил, и в одних трусах с трапа самолета спускался.

Как-то в Париже во вратарских бутсах на шести громадных шипах Зинченко проходил таможню — так французские таможенники только на ноги странного пассажира и смотрели — в полнейшем замешательстве были. Слава же, будто копытами цокая по плитке, делал вид, что именно так-то все и должно быть.

В последние годы я главный инициатор подобных аттракционов. Ну устали ребята, настроение неважнецкое — вот и выдумаешь что-нибудь забавненькое. Тут как-то в аэропорту подговорил я лучшего мастера по обуви вместе с багажом прокатиться. И вот представьте картину Солидные люди ждут свои сумки, всматриваются в конвейер, а там среди чемоданов с гордым видом восседает какой-то мужик. Люди пальцами у виска крутили, мы с пацанами за животы держались, а Зинченко не обращал ни на что внимание — он с присущей ему основательностью выполнял «специальное задание» и наматывал круги в обществе всевозможных баулов и тюков. И мы ему за это были благодарны. * * *

Слава Зинченко называет Александра Хаджи папой. А я — Салихом. Салих Лютфиевич — настоящее имя нашего извечного менеджера. Александром Леонидовичем его в 1980-х сделал Николай Петрович Старостин, для удобства обращения. Хаджи — человек, который может что угодно достать и с кем угодно о чем угодно договориться.

Хаджи наделен очень тонким юмором (впрочем, люди без чувства юмора в «Спартаке» не задерживаются). Нужно не один год внимательно поизучать Салиха, чтобы научиться понимать, когда он шутит, а когда говорит искренне. Так, фразы «Тебе начислили премию», «Марсиане высадились в Тарасовке». «Зидан перебирается в «Спартак» и «Тренировка будет в одиннадцать» он произносит с абсолютно одинаковой мимикой, жестикуляцией и интонацией. После этого непременно стоит пойти и у кого-то переспросить, а правда ли? Я, к счастью, давно хитрющего Александра Леонидовича раскусил, хотя ручаться за то, что завтра вновь не попадусь на его фокусы, не могу.

Меня подкупает, что Хаджи на ты с мячом. Мы с ребятами любим садиться и смотреть, как тренеры и администраторы в дыр-дыр гоняют. Хаджи всегда играет с поднятой головой, сразу видно — спартаковец. Хотя, быть может, ему просто пузо мешает на мяч-то смотреть? (шутка).

Но вот кто меня на футбольном поле шокирует — так это наш оператор Александр Иванович Святкин. Мужичку за шестьдесят лет. Худенький, маленький, дважды между жизнью и смертью был. Да еще черный кофе в день кружек по десять выпивает. Спортом не занимается. Но когда его на газон выпускают, он весь матч носится как угорелый. Самый выносливый и самый травмоопасный. Ничего не боится. Наши новички при виде такой работоспособности ветерана дар речи теряют. После игры Александр Иваныч приходит в девятую комнату, где аппаратура стоит, и без раскачки принимается что-то искать, записывать, нарезать. Когда он спит — загадка!

Святкин — бывший сотрудник закрытого предприятия, связанного с космосом. И мысли, и идеи, и разговоры у него такие же, неземные. Поэтому старожилы его Космонавтом Ивановичем зовут.

Наш видеооператор и вправду не от мира сего. Баек про него тоже уже сложено немало.

Как-то Романцев в гостинице на сборах захотел видеокассету с каким-то матчем посмотреть и спросил у него: «Александр Иванович, ты в каком номере живешь?» А тот Олегу Ивановичу (!) ответил: «Все в нашей галактике относительно».

Когда главный тренер повторил свой вопрос, Святкин ему свою трактовку теории относительности объяснять стал. Чем закончился разговор, писать не буду. * * *

Начальник команды Валерий Владимирович Жиляев тот эпизод до сих пор Святкину простить не может. Владимирыч всегда за все переживает, хлопочет и жутко не любит никаких накладок. У меня ни один семейный вопрос без Жиляева не решается.

Прописки, регистрации, справки, корочки, пропуска, приглашения — все делает он. Допустим, захотела дочка попасть на Кремлевскую елку — набираю номер Владимирыча, и вечером на следующий день у Анютки уже есть билет.

Во многом благодаря Жиляеву все спартаковцы, выходцы из стран бывшего CCCR получили высшее образование. Владимирыч — он же дотошный. Скажет «надо» и не отстанет до тех пор, пока не сделаешь. Этот человек не признает слов «не могу», «нельзя». Для него препятствий вообще не существует. Уж как в свое время Андрей Тихонов не хотел учиться, но Жиляев и его за парту усадил. Когда наступает сессия, то такое впечатление, что это у Владимирыча экзамены. Несколько лет назад он в буквальном смысле брал футболистов, запихивал в машину и развозил по институтам. Все предметы освоил. Безродного, например, заставлял диктанты писать. После тренировок сажал в Тарасовке, давал тетрадку, ручку и диктовал текст из классического произведения.

Саню Мостового Жиляев вначале в техникуме контролировал, затем более десяти лет к диплому Института физкультуры вел и своего добился. И то, что в армию никто из спартаковцев не загремел и в ЦСКА не оказался, тоже его заслуга.

* * *

Юрий Сергеевич Васильков в отличие от вышеупомянутой пятерки несколько лет был вне «Спартака». Естественно, не по своей инициативе. До сих пор у меня свежо в памяти наше первое полноценное общение. Была весна, но холод стоял какой-то декабрьский. И вот в такой мороз мне в игре за дубль наступили на палец, а я не придал этому серьезного значения. Однако с каждым часом боль усиливалась, я же был совсем еще зеленый пацан, вот и стеснялся своими проблемами побеспокоить доктора. Палец у меня распух, его так выкручивало, что к двум часам ночи мое терпение лопнуло. Я набрался смелости и поковылял в номер к нашему эскулапу. Юрий Сергеич поинтересовался, почему же я, такой чудак, раньше не явился. Васильков вызвал массажиста Колю Ларина. Они отодрали ноготь, вскрыли палец, откачали сгустки крови, наложили повязку, и боль утихла.

В 1999-м в Ростове нас принимал «Уралан», минуте на двадцать пятой я сделал подкат, а Раду Ребежа — тот, что впоследствии обрел известность, выступая за «Москву», подпрыгнул, ну и шипом вспорол мне ногу в области надкостницы. Было не просто больно, но еще и страшно. Мясо торчало во все стороны, я кость свою видел. Юрий Сергеич с Колей отнесли меня в раздевалку и в полевых условиях провели мини-операцию. Бережно запихнули мясо на место и, нанеся порядка двенадцати швов, ногу зашили. Я смотрел на то, как меня штопают, и поражался тому, с каким спокойствием и достоинством люди это делают. Ожидалось, что ориентировочно через две недели начну тренироваться, но я уже через шесть дней принял участие в официальном матче. Больше восьми лет минуло, а мою ногу по-прежнему украшает шрам длиной сантиметров пятнадцать.

В 2000 году в одном из матчей я боролся в воздухе и получил удар по макушке. Я тогда и значения этому факту не придал, рукой потер ушибленное место, и все. И только спустя несколько минут обнаружил, что рука в крови. И вновь Сергеич с Колей в раздевалке наживую меня латали. Если я сегодня побреюсь наголо, зрелище будет не для слабонервных. Как-то мы с Васильковым и Лариным устроили турнир прогнозистов. Перед каждым туром делали ставки на все матчи, а потом сообща подводили итоги. Вот эмоции-то бушевали! Я обязан был тот турнир выиграть, и я его выиграл. Но врач с массажистом были моими достойными противниками. В том «Спартаке» все неплохо разбирались в футболе. Так получилось, что Николай Ларин от нас перебрался в «Динамо», и вот в 2007-м на предсезонных сборах я его увидел. Ком к горлу подкатил. Стоит наш Коля, точно такой же, как прежде, только весь седой. Мы крепко-крепко обнялись. Все-таки нас, людей романцевского «Спартака», независимо от того, кто выходил на поле, а кто ковал успех в тылу, слишком многое объединяет.

Мне хотелось бы поведать столько всего хорошего и о других достойных сотрудниках «Спартака», таких, как, например, врач-реабилитолог Володя Панников, просто в последние годы была такая кадровая текучка, что в книге не хватит места рассказать обо всех. Знаете, Николай Петрович Старостин уделял огромное значение атмосфере в коллективе, даже уборщицу боялся уволить. Мне кажется, что руководство любого клуба должно понимать: без грамотного персонала ни одна команда не покажет должного результата, и потому бойцами невидимого фронта нужно дорожить. Ну а некоторым футболистам я хотел бы посоветовать относиться к «работникам тыла» не как к обслуге, которая должна выполнять любую твою прихоть, а как к уважаемому обществу ярких личностей, без которых ты мало на что будешь способен.

…За время написания этой книги многое изменилось. И дорогих мне Хаджи, Зинченко, Святкина, Панникова, впрочем, как и меня самого, сегодня нет в «Спартаке». Но эту главу я не стал удалять и менять. В память об этих замечательных людях. Очень хочу пожелать Александру Леонидовичу, Вячеславу, Александру Ивановичу, Володе счастья и в постспартаковской жизни.

 

ГЛАВА 14 Как сочетать спорт с личной жизнью

Спорт и личная жизнь находятся в беспрерывном конфликте друг с другом. Так было всегда. Просто с опытом ты уже знаешь, как сделать, чтобы ни одна из этих сфер не пострадала. Необходимо научиться соблюдать баланс. Некоторые его не соблюдают и тогда теряют либо себя, либо семью, либо любимое дело. Был в «Спартаке» один парень таланта уникальнейшего. В свои двадцать лет в сборную стучался. Он увидел Москву, связался не с теми людьми — в итоге перестал соображать, где ночь, а где день. Поэтому и продержался мегаполузащитник у нас лишь год. Про него гуляли такие рассказы, что уцелеть в «Спартаке» у моего сверстника шансов не было никаких. Таких рассказов не прощали. И мне безумно жаль, что судьба этого самородка сложилась не так, как должна была бы сложиться.

Для карьеры не менее опасная вещь, чем нарушение режима. — это деньги. Когда ты играешь ради самого футбола, ради своей любви к нему, тогда у тебя все в порядке. Как только начинаешь думать, как бы побольше от этого футбола получить, он тебя жестоко наказывает. Это настолько тонкая грань, что порой холодок внутри пробегает. Как в прыжках в длину. Заступил на сантиметр — и начинай все заново. Но чтобы начать, тебе нужно осознать факт заступа и обвинить в этом самого себя, а не обстоятельства. Если ты будешь искать причины своих бед в ком-то другом, то уже никогда не выберешься на прежний уровень. И даже если ты все осознаешь, еще не факт, что тебе представится повторная попытка. Я всегда помнил одну из любимых фраз Романцева: «Если вы предали футбол, если о себе думаете больше, чем о нем, то от греха подальше повесьте бутсы на гвоздь. Потому что футбол не простит предательства и жестоко накажет».

Я долгое время не понимал сути этих слов. То есть понимать-то понимал. Но не принимал. Это была та прописная истина, которая открывается не всем и не сразу. Теперь я знаю, что Романцев имел в виду.

На каком-то этапе я не то чтобы изменил футболу — я немножечко по-другому расставил акценты. В моей голове поселились мысли о том, что пора перебираться в иностранный чемпионат, о том, что заслуживаю лучшей финансовой участи, что я вправе рассчитывать на хорошую квартиру, на новую машину. Дело всей жизни потихонечку откатывалось на второй план. Я так часто повторял в прессе, что в российском первенстве для меня ничего интересного не осталось и что разницы между шестью и семью золотыми медалями нет никакой, что прогневал судьбу. Я был уверен, что победы никуда от меня не денутся, и о самих победах думал куда меньше, чем о том, какие они должны принести дивиденды. Я никогда не был рвачом, но лет с двадцати пяти — двадцати шести стал отдавать себе отчет в том, что рано или поздно футбол закончится и потому мне нужно успеть обеспечить себя и свою семью.

Всевышний все-таки большой мудрец. Он наказывает тебя не сразу, а дает возможность исправиться. Наотмашь он бьет уже потом, если не исправишься. Я. увы, своим шансом не воспользовался. Здесь я уже поведал о самой тяжелой своей травме, но умышленно умолчал об одном дополнительном нюансе, о котором сейчас сказать самое время. Летом 2002 года тогдашний президент «Спартака» Червиченко сам предложил мне новый контракт на более выгодных условиях, за что ему огромное спасибо. Ни до, ни после мне никто ничего по своей инициативе не предлагал: ни Романцев, ни Первак, ни Шавло. А тут очень достойное предложение на четыре года. Супруга говорила, что принимать его не нужно: лучше уехать, такие деньги мы заработаем и на чужбине. Я возражал: нам в случае отъезда предстояло бы все поменять на сто восемьдесят градусов. Дня четыре пролетели в тягостных раздумьях. Я даже попросил у Андрея Владимировича дать мне еще время на переосмысление. У меня тогда не было никаких предложений от других клубов, но я не сомневался, что по окончании сезона они опять появятся. И все же решил не рисковать. Не хотелось мне срываться из «Спартака». Набрал номер Червиченко: «Владимирович, я согласен».

Я подписал бумаги, и прямо с того момента соглашение вступило в силу. До всех бед оставалось меньше месяца. Сколько раз потом погружался в те события: что было бы, если бы не подписал? Может, уехал бы и уберегся от всех неприятностей? А может быть, все эти три года простоя получал бы гораздо меньшую сумму? Не знаю. Знаю одно: между нашими мыслями и травмами есть какая-то связь. Дима Парфенов подписал новый контракт в те же сроки и через неделю после моей тяжелой травмы получил еще более тяжелую. Димку жалко. Его боль я переживал жутко. На Парфешин счет рассуждать не берусь. А вот в моем случае затяжные думы о контракте, о выгодах и были той самой роковой последней каплей. Футбол мне не простил, что я, пускай и ненадолго, отодвинул его с авансцены. Прощение я заслуживал более трех лет и теперь, конечно же, никогда не повторю былых ошибок. Как только почувствую, что остыл к своей профессии, тут же закончу, чтобы не испытывать судьбу.

* * *

Одна из самых больших опасностей для спортсменов — женское внимание. Я рано сделал вывод, что оно способно завести очень далеко. Да, был мимолетный период, когда я позволял себе совершать подвиги Казановы, но это происходило в обыкновенной жизни, в той, где Егора Титова воспринимали не игроком «Спартака», а просто приятным парнем. Там на меня никто не расставлял сетей.

В футбольной же среде соприкасаться с женским обществом я мало того что не хотел, так еще и стеснялся. На первых порах ведь в команде хватало «стариков», и я жутко тяготился своей хилой славой на их фоне. Всячески избегал внимания к собственной персоне. После матчей у выхода из-под трибунного помещения нас часто ждали фанатки. Так я сразу же нырял в автобус.

А к тому времени, когда спартаковские звезды разъехались, в моем сердце уже поселилась Вероника.

К тому же в 1990-х за футболистами не устраивали такую дикую охоту, как сейчас, когда это стало модным. Сегодня необычайно престижно выйти замуж за спортсмена. Это путевка в совсем другую, светлую жизнь. Да и просто провести ночь с известным человеком для некоторых барышень XXI века так же «прикольно», как посетить концерт Мадонны. Теперь за звездной, да и не очень, молодежью гоняются ого-го как! Вот многие и перестают расти профессионально, тратя себя на бесконечные романы. Нам в этом плане все-таки было полегче.

Наше поколение игроков серьезнее относилось к этому вопросу: подавляющее большинство женились по любви, очень рано, на подругах детства или юности. Эта любовь была чистой, напрочь лишенной корысти.

У нас вообще все происходило быстрее, чем у далеких от спорта людей. Мы раньше взрослели, раньше становились самостоятельными. Пятнадцати-шестнадцатилетние пацаны, приезжая покорять столицу, перепрыгивали сразу ступенек через пять. Как Влад Радимов с Димой Хохловым, которые на Песчанке без душа, без еды тараканов давили. Я взрослел, наверное, не так стремительно, хотя с девятнадцати лет жил один и полностью нес за себя ответственность.

У меня и с мамой, и с отцом теплые отношения, но уже в 1995-м мне «под присмотром» было тяжело. Я чувствовал себя голубем, который рвется на свободу. И в какой-то момент понял, что все, надо уезжать. Родители были на даче, я собрал сумку, взял музыкальный центр, и мой друг по спартаковской школе на старенькой «Волге» перевез меня в пустующую бабушкину квартиру в Бибиреве. Так я начал свое вольное плавание.

В нашей среде абсолютно нормальное явление, когда человек к восемнадцати-двадцати годам обзаводится своей крышей над головой.

Естественно, каждому из нас, оказавшемуся предоставленным самому себе, хотелось, чтобы дома его кто-то ждал. Чтобы на сборах и в затяжных поездках было о ком думать. Чтобы было кому посвящать свои победы. Мне, холостяку, например, слишком ощутимо не хватало семейной теплоты. Даже поесть было не с кем. Это сейчас ресторанов полно, а тогда вынужден был сам себе готовить. Да и с ранних лет я мечтал о том, чтобы меня встречали жена, ребенок и собачка. Вот класс! Еще одна разновидность мужской романтики!

Сейчас из моей жизни подобная романтика ушла, ее вытеснила проза. И в такой стабильности тоже есть свой кайф. Хотя порой ради этого нужно переступать через себя. Когда ты приходишь домой, то обязан запихнуть свое «я» себе в одно место. Твои злоба, досада от упущенной победы или незабитого гола должны остаться за дверью. Не всегда получается. Бывает, срываешься не по делу, а потом жалеешь.

* * *

Навязчивая идея обзавестись своей семьей поселилась во мне лет в тринадцать. Помню, тогда я для себя решил: надо как можно быстрее жениться. Безумно хотелось взрослой жизни, словами и не передать!

…До Вероники ни на какой другой девушке я жениться не мог. Не чувствовал, что встретил свою половинку. Да и ветер гулял в голове. Потом не представлял, как это я скажу своим родным: все, папа-мама, женюсь.

К двадцати двум годам стал смотреть на все происходящее со мной взрослым ясным взглядом. Понимал, что уже пора серьезно подумать о семье. Если не сейчас, то потом закручусь, затянет холостяцкий образ. Я боялся упустить момент.

Боженька, видимо, почувствовал все это и, к огромному счастью, свел меня с Вероникой. Я ни разу об этом не жалел, даже тогда, когда у нас не все было гладко.

Самое любопытное: я до самой свадьбы не отдавал себе отчета в том, что Вероника и есть моя судьбинушка. 1998 и 1999 года слились в один бесконечный марафон: сборы, разъезды, игры следовали через два дня на третий. Я превратился в автомат по штампованию побед. Осени для меня вообще не существовало. Элементарно не было повода остановиться, отдышаться и осмыслить, что со мной творится.

А снежный ком событий все ускорялся и ускорялся. Все происходящее напоминало вид из окна стремительно мчащегося поезда. В мозгу запечатлелись лишь отдельные «слайды» из того периода. 9 декабря 1999 года мы сыграли на выезде с «Лидсом». Сгорели: ноль-один. Ночь были в дороге. Затем мальчишник. Квартира мамы. Мои друзья по спартаковской школе: Вова Джубанов, Леша Мелешин, Дима Гунько. Меня отвозят домой. Я из последних сил ставлю будильник: у меня утром свадьба. Только бы не забыть. Как в кино! Утром открываю глаза: по комнате ходят Вовка и Димка. Думаю: откуда они взялись? Пацаны улыбаются: «Жених, вставай. У тебя сегодня свадьба». Я, как зомби, бреду в душ, стою и усердно соображаю: какая свадьба?!

Потом пришел-таки в себя: действительно, у меня сегодня важное событие. Настроился на серьезный лад Дальше опять все как в кино.

Поехали за Вероникой. Нужно было ее выкупать, но мне было не до этого. Я подвинул свидетельницу в сторонку: дайте же пройти! Мы быстро забрали невесту, так же быстро покатались по Москве. Частично я все еще пребывал в прострации. И только когда мы подъехали к ресторану, осознал, что сейчас нас будут поздравлять сотни гостей. Меня внезапно заколотило! Трясло так, будто бы предстоял финал чемпионата мира. Пришлось несколько внеплановых минут сидеть в машине — «саморегулироваться». Навыки спортивной психологии сделали свое дело, и предстартовое волнение исчезло. Олег Иваныч Романцев, Пал Палыч Бородин. Георгий Саныч Ярцев. Михал Данилыч Гершкович — было очень много уважаемых людей, и вроде бы все остались довольны.

На второй день мы гуляли в другом ресторане. Были все самые близкие. До сих пор стоит перед глазами картина, как мне навстречу идет Тихонов. Когда Андрей улыбается, глазки у него становятся, как у китайца, и от них идет какой-то теплый неземной свет. Мы обнялись: «Дорогой, как я рад, что ты приехал!» — «Егор, разве я мог не приехать?» Здорово погуляли.

А потом мы с Вероникой и с четой Мелешиных сели в машину и уехали в «свадебное путешествие». Через сорок минут оказались в «Бору», в том самом пансионате, где базировалась сборная России. Михал Данилович Гершкович помог снять там домик — Веронике-то из-за беременности уже нельзя было летать. Так стартовала наша официальная семейная жизнь. Хоть к тому моменту мы уже достаточно жили в гражданском браке, притирались друг к другу долго.

Женщина и в двадцать лет является женщиной. Она мудрее, серьезнее. А мужчина серьезным становится не сразу: ну, с этой не получится — найду другую. Только после рождения Анютки я начал меняться в лучшую сторону, но до окончательного моего становления как главы семейства все равно было достаточно далеко.

И вот как-то дочка подошла и что-то у меня попросила. Я посмотрел на Аню, и меня как молния ударила: это же МОЕ! А это «мое» надо воспитывать. В конфликтной обстановке нормального ребенка не вырастить. Я тут же сделал надлежащие выводы. И сейчас благодарен Богу за то, что он дал мне мою семью. Быть мужем и отцом — это блаженство!

Даже не верится, что из-за собственной глупости я мог все это потерять…

В конфликтах я злой. Порой и вовсе бываю жестким. Но если нагрубил не по делу, тут же понимаю, что не прав. Только вот сразу извиниться не получается. Минут через двадцать-тридцать урегулирую ситуацию. А пока мне надо переварить все внутри. Если вдруг по какой-то причине я уехал не помирившись, меня потом чувство досады будет точить изнутри. Я очень неловко ощущаю себя в конфронтации. Все бурлит, кипит, мечтаешь только о том, чтобы исправить положение. К счастью, с годами научился не доводить инцидент до крайности. Малейший разлад сразу перевожу в шутку. Считаю, это большое искусство, которым теперь владею почти в совершенстве.

К сожалению, осенью 2000-го я им не владел. И с точки зрения нашего семейного благополучия это был самый сложный период. Настолько сложный, что я постоянно находился на взводе. Поразительно, но вопреки всякой логике играл я феерически и свой лучший матч в карьере провел именно тогда.

Помню, что в Лиссабон, где нам предстоял поединок Лиги чемпионов, я улетел весь в мрачных думах. Говорят, что личные неприятности негативно сказываются на игре. Но я, выходя на матч, забываю обо всяких неприятностях. Это во-первых. А во-вторых, тогда, видимо, настал такой этап, когда я нуждался в подзарядке положительными эмоциями, а запастись ими мог только на поле, вот и выдал со «Спортингом» футбол, который многие зарубежные специалисты оценили потрясающе высоко. Мы тогда победили — три-ноль, и я поучаствовал во всех трех наших голах. Я обрел дополнительные духовные силы и подавил в себе какие-то ненужные амбиции. Мы сели с Вероникой, спокойно обо всем поговорили. Вскоре как-то само собой пришло осознание того, что мы созданы друг для друга и обязаны нашей любовью дорожить.

* * *

Наличие семьи дисциплинирует и стимулирует одновременно. Бывает, откровенно хочется повалять дурака, ну хотя бы чуть-чуть. И тут же вспоминаешь, что ты не один. Есть близкие люди, с мнением которых ты должен считаться.

Я никогда не забываю, что я кормилец в доме. Что мне надо семью одеть, обуть, создать ей нормальные условия. Я сам так поставил. Когда-то Вероника порывалась пойти работать, на что я ей ответил: «Если ты будешь получать больше, чем я, вопросов нет. А из-за копеек — ни в коем случае. Лучше тогда домом и ребенком занимайся». Меня полностью устраивает, как моя супруга справляется со своими обязанностями. Мы притерлись друг к другу, и каждый занимается своим делом. Причем у нас сейчас настолько мощное взаимопонимание, что порой слова и не требуются.

Например, я тупо валяться на диване ненавижу, в потолок плевать не умею. Но если вдруг принял горизонтальное положение. Вероника знает, что в такие часы меня лучше не беспокоить. И дочке говорит: папа устал. Бывает, так выложишься, что эмоций — никаких. Мухи на меня садятся — сил нет их отогнать. Только механически щелкаю каналы в телевизоре, и все.

При всей своей любви к семье я слабо представляю, как это — провести несколько дней безвылазно дома. Мой организм быстро начинает требовать адреналинчика: во что-то сыграть, с кем-то поспорить, посостязаться.

Помню, в межсезонье 2005–2006 годов в Арабских Эмиратах сидим с Андреем Тихоновым, Максом Калиниченко и с нашими женами, морским пейзажем наслаждаемся. Весело общаемся, но чего-то нам не хватает. Аж свербит! Стали по сторонам оглядываться, а там парень на пляже чеканит мячом, и лицо у него знакомое-презнакомое. Ну мы и не удержались. Калина навел справки, и правда: «жонглер» оказался своим человеком — братом друга Димы Парфенова, в определенных кругах известный как Рауль.

Рауль предлагает: «Ребята, сгоняем в футбол!» Еще как сгоняем! Проходим метров пятьдесят по пляжу, а там Хомич с Георгием Базаевым: «Айда с нами!» Затем встретились Ашветия и Алдонин. Потом еще наших поднабралось — в Эмиратах тогда треть Премьер-лиги отдыхало.

Поделились, мы с Андреем попали в разные команды. Конечно, на первых порах мы старались себя и друг друга беречь, но побеждать хочется всегда, не важно, где, с кем и когда соревнуешься. Вот в одном эпизоде Тихон сгоряча под меня и прыгнул. Как мы уцелели — непонятно. Он сидит, надкостницу трет, весь в песке, сквозь зубы цедит: «Извини, Тит, я не специально». А у меня палец на глазах распухает. После этого мы с Тишкой побрели в море охладиться и решили завязать, иначе до добра такая рубка не довела бы. Нас ребята из «Томи» чуть погодя звали еще в волейбол поиграть, но я сказал: «Спасибо, с нас на сегодня хватит».

И подобных эпизодов, когда спорт врывался в личную жизнь и полностью ее вытеснял, были сотни. Однажды занятный случай произошел у нас с Димой Аленичевым, когда он после возвращения из «Порту» в «Спартаке» выступал. Лето. Жара. У нас двухразовые тренировки с приличной нагрузкой. Дома у меня никого (мои на курорте), вот и отправились к Аленю. У Димы на участке корт, и мы по-настоящему с ним зарубились в большой теннис. С традиционными нашими подначиваниями, со злым таким юмором! Играли три сета, упорные все: семь-пять, шесть-семь… Он освещение включил, время за двенадцать, а мы все бьемся. Ноги и руки уже не слушаются, но и проигрывать никто не хочет. И никто не хочет сдаваться, и каждому надо взять реванш. Утром приехали на базу выжатые как лимон. Перебор, конечно, был, но спортсмен — он во всем спортсмен. Главное — не уступить!

* * *

Не представляю, кем бы я был, если бы не футбол! Ну кем бы? Инженером, экономистом, официантом? Каждый день ходил бы на работу согласно оговоренному графику, каждый день выполнял бы одни и те же функции. Профессий миллион, но не факт, что среди них я отыскал бы свою.

Почти убежден, по-другому жить мне было бы не так интересно. Футбол мне дает так много, что иногда я просто не знаю, где работа, а где все остальное. Через футбол я столько всего познал! Посмотрел весь мир, побывал в краях, которые поистине считаются райскими. Как-нибудь сяду, прикину, какое количество стран я посетил. Полагаю, полсотни непременно наберется. Моя нога не ступала только на землю Австралии. Океании и Америки.

Я исконно русский человек, и поэтому политика, мировоззрение Америки мне не по душе. Но я горю желанием посмотреть Нью-Йорк. Тягой к этому городу, как ни удивительно, я обязан Вилли Токареву. В нашем дворе летом частенько крутили песни советских эмигрантов. И почти во всех текстах Токарева что-то рассказывалось про Брайтон-Бич. Я находил для себя сочетание этих слов весьма забавным. И как-то незаметно загорелся идеей пройтись по этой самой Брайтон-Бич. Уверен, что пройдусь. И как знать, допускаю, именно футбол мне подарит такую возможность.