КОРОВА НА ЛУНЕ

Марьясова Ивана, задержавшегося в тот день на работе дольше обычного и пришедшего домой уже затемно, жена встретила сообщением, что из табуна не вернулась корова.

— Подтелок пришел, а коровы нет. Мы с Васькой уже полдеревни обегали — нет нигде, как сквозь землю провалилась. И куда она могла запропасть, ума не приложу? За поскотиной нет, возле могилок нет, за садом тоже нет. Васька на Баеву улицу бегал, там тоже нет.

«Черт знает что, — подумал Иван, — совсем, что ли, корова свесилась. Она все первый год к старым хозяевам бегала. Замаялись с ней тогда вконец».

— А может, она к Малолетовым убежала? — вслух сказал он жене. У Малолетовых они купили ее еще телкой, два года тому назад.

— Да я и туда ходила, глядела, нет ее там, — отвечала жена.

— Ну ладно, — сказал Иван, — пойду я еще поищу. Да только где ее сейчас в такую пору искать? Пойду-ка я сначала за поскотину, гляну там еще разок.

Но за поскотиной коровы не было.

Тогда он завернул к могилкам.

Но у могилок коровы тоже не было.

Из-за сада гнал телка старик Глухов — телок, видимо, залез на свеклу и, незамеченный объездчиком, пасся там дотемна, так и не сообразив пойти домой.

— А что, Михайлыч, там моей коровы не видно? — спросил Иван, поравнявшись с ним, а когда старик приостановился, пояснил: — Корова проклятая совсем замаяла. Уже который раз из табуна домой не приходит.

— Нет, не видал, — отвечал Глухов. — Да там и скотины, окромя нашего дурака, никакой нет. Наш вот, он тоже от рук совсем отбился. Совсем не загоняется. Да иди-иди, чертяка, ишь снова встал. — Старик замахнулся прутиной на приостановившегося телка.

— Ах ты, леший ее возьми, — ругнулся Иван и пошел дальше.

Однако на свеклу все же решил заглянуть. Может быть, дед сослепу просто не разглядел в потемках.

— Вот ведь какая непутевая скотина, — чертыхался вслух Иван. — Вот ведь что значит с чужого двора скотину брать, когда она переросла уже. Поросенок лет пять тому назад тоже, помнится, такие чудеса вытворял. Тоже купили у людей уже большого. Убежал и нет его. И туда и сюда, да хоть куда — нет нигде проклятого, да и все тут. Так искали три дня. А он что сотворил? Переплыл на ту сторону озера — вот и ищи его. А ведь в ту пору на озере была страшная буря. И главное, не захлебнулся.

За садом коровы не было.

Не было ее ни на току, ни за мельницей, и на Мордасовке коровы не было.

Тогда он пошел в конец деревни на Федосовский бережок. Там в свое время стояла целая улица домов, но както незаметно народ разъехался да разбежался кто куда и от Федосовского бережка со временем осталось только одно название. Пустырь же уже много лет как перепахали и сеяли теперь на том месте пшеницу, а вот в последние два года добавили к ней еще и кукурузу — так что вполне вероятно, что корова и туда могла затесаться. Прошлый раз ее там и нашли.

Но коровы не было и на Федосовском бережке.

Ивану после этого ничего не оставалось делать, как повернуть домой.

На улице уже посвежело.

Из-за сумрачной и несколько таинственной глыбы заброшенного колхозного сада воровато выглянула в небо луна. Нехоженой тропкой начинал светиться в высоте Млечный Путь. Выступили в небе крупные масленые звезды и означили четко и весомо контуры Большой Медведицы, из опрокинутого ковша которого лилась на землю медлительная струя освежающей прохлады.

«И куда могла запропасть корова», — думал Иван, шагая вязкой пыльной дорогой.

Так он снова дошел до Мордасовки.

Луна к этому времени взошла уже высоко и осыпала округу серебристым трепетным налетом.

Четко означились черные пятна теней.

И такая благодать стояла по всей округе, что, на время позабыв про корову, Иван невольно остановился и, вдыхая полной грудью свежий воздух, стал неторопливо вглядываться в полную удивительного великолепия картину ночи: и в мерцающую фосфористым блеском дорогу, тонущую в серебристом растворе ночи, и в четкие тени от старых тополей заброшенного колхозного сада, легших мягко поперек дороги, и в вязкие огни в окнах домов, что растаяли в полумраке.

Потом, закинув голову, он стал вглядываться в густо усыпанное звездами небо.

Неожиданно взгляд его остановился на Луне.

Он взглянул на Луну и не поверил своим глазам. На Луне, как ни в чем не бывало, стояла его корова. Иван подумал, что у него просто что-то не в порядке со зрением и протер как следует глаза.

Но никакого обмана зрения не было.

На Луне действительно стояла его корова.

Словно в другом конце тоннеля она стояла там в вышине как ни в чем не бывало и как бы дразня хозяина, покачивая своей рогатой головой, сосредоточенно жевала жвачку.

Будь Иван выпивши, этому событию можно было бы дать, наверное, иное толкование, но Иван был совершенно трезв, да и пил он всегда весьма умеренно и аккуратно и никогда в жизни своей не напивался до чертиков в глазах.

Последние же две недели тем более, он совсем не брал в рот спиртного — время было горячее, а кроме того летом у колхозника праздников не очень много, гулять и пьянствовать особо некогда.

— Ну и ну, — удивился Иван, — прямо-таки научная фантастика, да и только.

История выходила, пожалуй, даже похлеще тех, что публикуют в журнале «Техника — молодежи» в «Антологии таинственных случаев».

Но как случившееся не называй, чудесами ли научной фантастики или проделками нечистой силы, но главное сейчас заключалось наверняка не в том, как могла корова туда забраться или кто, к примеру, мог ее туда затащить, а в том, как ее оттуда теперь снять.

— Черт знает что, у людей скотина как скотина, а тут вечные приключения. Ну я тебя сейчас, я тебя сейчас… — стал кипятиться Иван.

И, слабо вникая в случившееся, он стал яростно выламывать прут у стоящей при дороге резвесистой ветлы, словно надеялся на то, что с помощью прута можно будет что-то сделать.

Ветла была сырая, прут не выламывался, и, покрутив его то в одну сторону, то в другую, он, от досады ругнувшись и зло сплюнув, бросил это занятие.

Тогда вгорячах он стал тут же шарить возле дороги комки и швырять их в корову.

Но сами можете представить, что это за занятие — швырять камнями в корову, стоящую на Луне.

Корова, понятное дело, и ухом не вела.

Махая руками, Иван стал бегать взад-вперед, не зная, что можно еще придумать. Но придумать ничего не удавалось.

Иван так расстроился, что сел с досады на кромку пыльной дороги.

Посидел, покурил, исподлобья поглядывая на корову.

— Кукла, Кукла, — стал он ласково звать ее.

Корова, на минуту перестав жевать, повернула голову в сторону хозяина, посмотрела на него каким-то ничего не значащим, безразличным взглядом, а затем снова как ни в чем не бывало принялась за свое.

Изменение тактики ни к чему не привело.

Иван скрипел зубами и чесал затылок.

Но тут его осенила мысль.

Он вспомнил, что у Голованова Николая, которого в деревне больше знали по кличке Голованчик, он видел большую лестницу. Он тогда даже подумал, мол, зачем это человеку такая большая лестница? На кой шут?

Хотя особо удивляться было нечего, у Голованчика многое было не так, как у людей. В том числе и лестница.

Усадьба Голованчика находилась неподалеку.

Иван встал, отряхнулся от пыли и направился к Головановой усадьбе.

Собаки во дворе у него не было, поэтому зашел он в ограду тихо, без шума. Лестница вместе с десятком жердей была приткнута с наветренной стороны сарая к копне прошлогоднего, не скормленного за зиму сена.

Иван тихонько прошел поближе ко дворку.

В окнах дома горел свет. Было видно, что хозяева сидели за столом и, по всей вероятности, ужинали.

В дом заходить Иван не решился, решив сделать все втихомолку. В самом деле, попроси у хозяев лестницу, не избежать расспросов: «А куда? Да зачем?» А что ответить?

Да вот, мол, мне корову с Луны необходимо снять. Забралась-забрякалась, как теперь снять, ума не приложу. Только на вашу лестницу вся надежда.

Так тебе и поверят. Только на смех поднимут, да потом на всю деревню ославят, тем более, кому в деревне не известно, что у Голованчика язык что помело. Лучше дело сделать самому, да потихоньку.

Так порешив, Иван осторожно взобрался на двор, втащил вслед за собой на крышу лестницу и стал приставлять ее к стволу огромного тополя, стоявшего рядом со двором.

Однако тополь стоял не так близко, как хотелось бы, поэтому прислонив лестницу к тополю, он увидел, что лестница в данном случае особого эффекта не давала.

Она упиралась только в середину тополиного ствола.

Если бы тополь стоял ближе, то конец лестницы наверняка бы доставал до самой вершины тополя.

Тогда можно было бы сразу, без особых трудностей забраться на самую макушку, выломать там подходящий прут и оттуда, уже с близкого расстояния, шугануть как следует корову.

Теперь же оставалось одно — добраться по лестнице до тополя, а уж потом по сучьям лезть на макушку.

Балансируя по неустойчивой лестнице, Иван добрался до дерева, а затем стал по сучьям осторожно подниматься вверх.

Но только он успел добраться до вершины, как в сенях хлопнула дверь и из дома, судя по голосу, вышел хозяин — сам Голованов.

Голованчик зашел за угол двора, постоял там некоторое время, потом, что-то пробормотав, направился было обратно в дом.

Но тут под ногой у Ивана хрустнула ветка.

Голованчик остановился и поднял голову.

На крыше двора почему-то стояла лестница.

Лестница была прислонена к тополю, на вершине которого сидел затаившийся человек.

«Что за напасти, — в недоумении подумал он. — Выпил я сегодня еще немного».

Но тут у него в голове мелькнула мысль. Вор!

— Эй, это кого там черти занесли, а ну-ка слазь, — свирепо заорал Голованчик, хватаясь за первую попавшуюся палку.

Отмалчиваться было бесполезно.

— Да это я, Иван Марьясов, — признался Иван.

— Фу ты, пропасть, — удивился Голованчик. — Да какая нелегкая тебя туда занесла? Чего ты там делаешь-то?

Пришлось слазить и стаскивать за собой лестницу.

Голованчик был порядком выпивший.

Поначалу он даже струхнул малость, увидев человека, сидевшего на тополе и невесть чем там занимавшегося.

Благо палка вовремя в руки подвернулась.

Теперь же дело немного прояснялось.

— А я подумал попервой черт знает что, — обрадованно говорил Голованчик. — Вышел, значит. Слышу, хрясть сук. Глядь вверх, сидит кто-то. Я хвать сразу же за палку. Ну, думаю, чуть что, изметелю вражину, мать родная не признает. А это, оказалось, вон, кто у меня на тополе сидит.

Положение, в котором оказался Иван, прямо скажем, было довольно неловким.

— А чего же ты все-таки делал? — допытывался Голованчик. — Середь ночи залез и сидишь. То ли воровать что собрался? Или на Луну залезть хотел?

Нужно было что-то сказать, на первый случай хотя бы что-либо соврать. Но что мог ответить Голованчику Иван, Ровным счетом ничего.

Ивану оставалось рассказать всю правду.

— Да вот корову ищу, с табуна не вернулась, — начал Иван, стараясь при этом говорить как можно развязнее и веселее, хоть на душе у него было муторно.

Он хотел еще добавить, что эта самая корова, которую он ищет, неведомым путем-забралась на Луну, а он, Иван, хотел оттуда ее согнать и для этого решил попользоваться его лестницей, но вот в это время стали набегать на Луну невесть откуда взявшиеся тучки и заслонили Луну, а вместе с ней и Иванову корову.

Хотя это произошло, наверное, даже кстати, потому как пьяному человеку рассказывать да показывать — дело совсем бесполезное. А в особенности сейчас, так это только самого себя на смех поднимать.

— Так ты корову у меня на тополе искал? — засмеялся Голованчик. — Ну ты даешь! Ну ты даешь! Сколько хоть выпил-то?

— Да бутылку перцовой, — слукавил Иван, радуясь тому, что разговор можно будет благополучно свести к выпивке и тем самым избежать лишней огласки.

— Бывает, — согласился Голованчик, — я вот на прошлой неделе так напоролся, что сам не помню, как забрался в цистерну из-под молока. Как залез, ничего не помню.

Да.

Голованчик начал длинно и пространно рассказывать, как он залез в цистерну, как уснул там, как проснулся да стал что есть силы стучать (показалось ему, что его на пятнадцать суток упрятали) и как скотники его оттуда вытащили.

— Ну а чего мы стоим на улице. Пойдем ко мне в дом. Посидим. Выпьем. У меня там мой друг заветный, Мишка Крутяков в гостях вместе с бабой сидит. Пойдем! — И стал тянуть Ивана за руку.

«Счастливые люди, — усмехнулся про себя Иван, — кому труды да заботы, а этим вечный праздник».

Иван стал было отнекиваться, выпивка совсем не ко времени, но тот так усердно тянул его в дом, что всякое сопротивление было бессмысленно.

Пришлось согласиться.

В доме за столом сидел раскрасневшийся от выпивки Мишечка со своей бабою Кланькой.

Тут же сидела жена Голованчика — Фроська.

Бабка Анисья, мать Голованчика, сидела на табуретке возле печки и, улыбаясь беззубым ртом, слушала яростную перебранку супругов Крутяковых, как всегда, спорящих.

— А к нам гости, — не успев переступить порог, пропел Голованчик. — Да ты проходи, проходи, не стесняйся, Ивана не мешкая усадили за стол. Застолье, несколько затихшее, с прибытием Ивана разгорелось с новой силой, Ивану тут же преподнесли рюмку, он было попытался отказаться, но на него дружно поднажали все сидевшие за столом, и он выпил.

Возобновился разговор.

Иван опьянел как-то сразу, наверное, потому что был чертовски голоден и с коровой так и не успел дома перекусить, а у Голованчика на столе кроме черствого куска хлеба да прошлогодних перекисших огурцов ничего не было.

Но настроение после выпитого заметно поднялось.

Захотелось поделиться своими мыслями.

— А я вот корову искал, — начал он разговор.

— Ага, — поддакнул хозяин, — точно. На полном серьезе. Лестницу к тополю приставил, залез на самую макушку тополя и сидит там! Я вышел и говорю: «Кто такой! А ну-ка слазь! А не то изметелю, как не знаю что». Слазит. Гляжу, а это оказывается Иван Марьясов. Вот те на, во дает! Выпил, понимаете, ну и полез корову на тополь искать. Ну и чудак!

— Нет, правда корову искал. Корова у меня совсем от рук отбилась, как приду домой, так нет коровы. Жена каждый раз такой шум поднимает: вот, мол, говорила, не покупай эту корову, так нет, не послушался, купил, вот сам и ищи.

— Вот видишь, — сказал с ехидцей Мишечка жене, — ты хоть теперь-то можешь наблюдать, до чего может бабье галденье доводить мужиков. Вот до чего дело стало доходить, когда у баб язык работает через меру много — уже стали мужики ночью на деревья лазить.

— Прям, — резанула та ему в ответ, — прям. Уж таких бедных они из себя строят, уж таких замученных, что дальше прямо и некуда. А по мне одно: пить надо в меру, тогда и не полезешь. Выпил немного, ну и хватит, знай себе укорот. А не так, что добрался, значит, до соплей. Тебя, долбушку, тоже вот за каждым разом нужно одергивать. Как добрался, тогда только держись. Оборзел вконец. Ну-ка хватит, кому говорю, вставай, пойдем домой.

— А я вот не пьяный был, — начал оправдываться Иван, — честное слово, не пьяный. А на тополь я на самом деле залез по делу. Да.

— Конечно, не пьяный, — отвечала ему Кланька. — Был бы пьяный, так не то что на тополь, на крыльцо бы не залез. А вот что выпивши был, что уж точно.

— Нет, — продолжал стоять на своем Иван, — трезвый был как стеклышко, вот те крест.

— А чего же на тополь полез, коли трезвый был?

— А вот я и говорю, что полез за коровой.

За столом засмеялись.

— Точно, не пришла с табуна. Искал, искал — нет нигде. Глядь вверх, а она подлая на Луне сидит. Вы только представьте себе, на Луну корова забралась. А у тебя, Николай, сам знаешь, лестница-то километровая. Вот я и решил… Что, не верите. Точно.

Иван, расшумевшись, привстал даже и стал бить себя в грудь кулаком:

— Раз не верите, то пойдемте на улицу. Я вам там все покажу.

— Да верим, верим, — стали успокаивать его бабы.

— Нет, пойдемте!

— А что, — пойдемте, — стал подниматься из-за стола Мишечка Крутяков. У него азартно заблестели глаза.

— Интересно же в конце концов поглядеть. Я, к примеру, никогда не видел корову на Луне.

— Идемте, идемте, — подхватился с места и сам Голованчик.

Выскочили на улицу: «Где корова? Где Луна?»

А на улице темень, глаз выколи, небо в тучах — какая в таком случае может быть корова. Ясно, что никакая. Ни коровы, ни Луны.

— Иван, а Иван, — закричал раздосадованный Мишечка, — где корова-то? Показывай!

А показывать, сами видите, нечего.

— Ну ты, брат, в самом деле врать здоров, — говорят Ивану.

Погалдели, погалдели, да снова в избу пошли.

А Иван хоть и пьяный был, но стоял как оплеванный.

Благо что темно на улице.

Все в дом зашли, а он все стоит.

— Да ну вас всех подальше, не верите и не надо, — только и нашлось у него слов. Махнул Иван рукой да поплелся домой.

Пришел Иван домой позднехонько — в первом часу.

— Ну нашел корову-то? — спросила его жена, уже улегшаяся спать.

— Все в порядке, — отвечал ей Иван. — Все в порядке. Корова в целостности и сохранности. Корова на Луне.

— Будет молоть-то, — озлилась жена, увидев, что муж пьяный. — Чего ради нажрался, с какой такой радости? Корову-то хоть нашел или нет?

— Не волноваться, только не волноваться. Сказано, нашел, значит, нашел. Все в ажуре. Корова в целостности и сохранности. Там она. — И поднял указательный палец вверх.

На этом разговор и закончился.

Наутро, как и следовало ожидать, жена принялась ругаться, не беря во внимание никаких объяснений мужа.

Иван поначалу попытался огрызаться, но потом понял, что дело это бесполезное. Оставалось одно средство — молча дождаться вечера, чтобы сразу, не скандаля и не переводя на бесполезные разговоры время, показать корову в натуре. Если, конечно, погода не будет пасмурной.

Вечером, как только затемнело и Луна стала совершать свой привычный путь в небесах, Иван вышел и увидел свою корову. Корова и в самом деле была в полной целостности и сохранности.

Иван позвал жену. Жена поначалу заартачилась, мол, нечего из меня дурочку-то делать, но потом все-таки вышла.

Сын Васька, невесть где мотавшийся целый день, тоже успел встрясть в разговор — что да где? — все тоже нужно знать.

— Сиди, — сказал ему Иван, но тот вслед за матерью выскочил из дома.

Луна потихоньку поднималась над кромкою сада.

На ней Марьясовы увидели корову Куклу, которая стояла на бледном диске Луны, правда, развернувшись в другую сторону, и по-прежнему как ни в чем не бывало жевала жвачку.

— Да что же это такое, а? — ойкнула жена. — Иван, да что же это такое? — И стала звать корову: — Кукла, Кукла!

Кукла, услышав хозяйкин голос, повернулась, вытянула шею и протяжно замычала.

Васька от удивления вытаращил глаза так, словно смотрел новую серию «Ну, погоди!»

— Иван, а Иван, — ткнула Ивана в бок жена, — второй день стоит бедная. Не кормленая ведь, не поеная да и не доеная. Так ведь корове-то недолго и испортиться.

— Да что, я ее, что ли, туда затащил.

— Ну вот, заладил свое: я ее затащил. Делать-то что теперь будем?

— Что будем, что будем? Снимать будем.

На том и окончилось воскресенье.

В понедельник, еще не доходя до места, где третья бригада собирается на наряд, Иван еще издали увидел, как Мишечка Крутяков на пару с Голованчиком, чересчур весело поглядывая в его сторону, что-то оживленно рассказывают мужикам.

Иван сразу понял, что речь идет о нем. Тем более Мишечка тоже слыл в деревне большим мастером почесать язык. Через то-то он и друг первый Голованчику.

«Трепушка чертов, — подумал он про Мишечку. — Ясно что разнесет теперь славу по всей деревне. Тут и к бабке ходить не стоит. Голованчик еще так сяк, а Мишечка непременно разнесет».

Так оно и вышло.

Уже через день вся деревня знала, что Марьясов Иван, человек по понятиям многих пьющий весьма умеренно, напился прошлой субботой до соплей, залез у Голованчика на двор, со двора по лестнице на тополь, что рядом со двором, и сидел там. Только сам Голованчик кое-как его оттуда стащил. Стащил да и спрашивает: что же ты, мол, мил человек, там делал-то? А он, мол, ему и отвечает — за коровой я своей лазил.

— Ох, ох, — катался от смеху народ и, обрастая подробностями, новость эта продолжала свое торжественное шествие по селу.

Деревенский дурачок Толя Толоконцев, аккуратно разносивший по дворам всяческие деревенские «новости», рассказывал, что он видел своими глазами, как Иван две недели тому назад в двенадцатом часу ночи сидел на черемухе возле Колупаева переулка, махал руками и пел во всю глотку матершиные песни.

А еще Толя божился, что видел Ивана как-то тоже ночью на крыше дома знаменитой колхозной дамки Нюрки Барсуковой. Только чем он тогда там занимался, Толя якобы не разглядел.

— Точно! — мотал Толя головой, рассказывая в очередной раз «новость» в очередном дворе. — Нисколечко не брешу. Все как есть правда. Я даже про него, про дурака полоумного, уже и песню сложил.

— Сам сочинил? — удивлялись Толе.

— Сам, сам. Вот слушайте.

И пел:

Посмеялись, конечно, люди над Иваном изрядно, да только, посмеявшись, через день-другой и позабыли о случившемся. Лишь за редким исключением, кое-кто из суеверного народца, каких ныне встречается весьма немного, додумались взглянуть в ночные небеса, да только бесполезным было их любопытство — тучи плотным покрывалом накрыли небеса, сокрыв от взора все зримое, в том числе и луну. Дело клонилось чуть ли не к дождю и такая хмарь в небесах продолжалась всю неделю — поэтому немудрено, что люди эти коровы не могли увидеть. Потому причислив случай с Иваном и с его коровой к тем анекдотическим происшествиям, которые кто-либо нет-нет да отмочит в деревне, и эти люди также стали забывать это забавное происшествие.

Вот какая занятная история приключилась с Марьясовым Иваном, механизатором колхоза «Трудовая слава» Сарапятского района Коломяжинской области.

Правда, людям эта история — смех да забава, а Ивану забота — корову-то как-то надо выручать.

Поэтому, чтобы снять корову с Луны, по вечерам, после работы, украдкой от соседей, чтобы не возбуждать бестолковых расспросов, стал Иван мастерить хитроумную лестницу.

Это была совсем не простая лестница — это была лестница с весьма сложным механизмом, при помощи которого Иван намеревался поддеть корову в небесах, а затем аккуратненько возвратить ее на землю.

Но вот беда — на лестницу не хватало лесу.

— Надо будет в колхозе выписать леску с кубометра два, — решил Иван. — Что останется, так двор поправлю.

Председатель колхоза Прохор Иванович Селезнев слушал Ивана внимательно. Выслушав же, спросил, а на какие цели потребовался ему, Марьясову Ивану, лес?

Когда Иван ответил, что собирается поправить старый дворишко, то он, улыбаясь, заметил, что слышал, будто бы он, Иван, вечерами мастерит какой-то аэроплан.

— Так уж не на аэроплан ли лес тебе понадобился?

— Да нет, не на аэроплан, — ответствовал Иван, а про себя подумал, что слухи эти не иначе как дело соседки Степанихи, которая не упустит момента подглядеть, что люди в своей ограде делают — недаром она всю дорогу так подозрительно в его сторону зыркает. — Двор мне бы желательно подремонтировать.

— Дело, конечно, нужное, — немного подумав, говорил председатель, — да и лес бы я тебе на это дело дал, тем более что ты неплохой у нас механизатор, да только вот беда: нет нынче в колхозе леса. Есть небольшой запас, так у нового коровника вот-вот крышу начнут ставить, весь лес, что есть, пойдет на стропилы и на обрешетку. А лесу у нас только-только. Вот такие у нас с лесом дела.

— Ну что ж, — сказал Иван, — на нет и спроса нет. Ладно, как-нибудь обойдемся. — Да и собрался было уже идти домой.

— Ну а как насчет коровы? — полюбопытствовал председатель. — Слыхал я, что у тебя корова потерялась.

— Да было дело.

— Ну и нашел или нет?

— Корову-то? Да нашел.

— Да где ж?

— Да на Луне.

— Хм. Интересно. А ведь вперед за тобой такого вроде бы не замечалось? Гляди-ка, корова на Луне. Шутник!

— Да я не шучу, а правду говорю.

Председатель, хитро усмехнувшись, пристально посмотрел на Ивана.

— Мх?

— Да нет, точно!

— Да?

— А вы вечерком, если погода будет не пасмурной, возьмите и поглядите. Вот вам и все шутки. С утра на небе ни одной тучки не было, так что будете смотреть, наверняка увидите.

Вечером изрядная толпа колхозников собралась около конторы, наблюдать явление марьясовской коровы на Луне.

Погода не подкачала. Небо было чистое.

И точно, ожидание людей не обмануло. Как только Луна взошла над колхозным садом, все от удивления так и ахнули, а ахнув, стали в недоумении протирать глаза столь удивительная картина открылась перед ними: поднималась в ночном небе Луна, а на ней смирнехонько стояла пестрая корова, в которой все сразу же признали марьясовскую корову Куклу.

Поначалу люди хлопали глазами да ахали, но потом от бессвязных выкриков перешли к вполне основательной речи да и стали строить различные предположения и увязывать свои познания о космических науках с настоящим удивительным фактом, с фактом появления марьясовской коровы на Луне.

Бабки, поминая писание, твердили, что дело это не к добру, не иначе как к войне, но люд помоложе и пограмотней отметал подобные утверждения прочь и заявлял, что войны в наш век теперь не будет, наша страна этого не допустит, а уж если кому будет очень невтерпеж и он на нас полезет, то будьте уверены, при нашей технике намнем бока за первый сорт.

Дед Копылов, известный в деревне философ, тоже был здесь, тоже ахал, искренне вместе со всеми удивлялся да все приговаривал: — Вот мать моя неродная, сколько лет уже на белом свете живу, а такого еще видеть не приходилось. Ну и дела. Правда, в тысяча девятьсот десятом году был такой случаи, когда у Ефима Золотухина корова в старый колодец ввалилась. Так всей улицей ее потом вытаскивали. Такое было. Как сейчас помню. А вот чтобы корова на Луну затрескалась, такого не видывал.

Дед сокрушенно мотал головой.

— Я так полагаю, — продолжал дед, но деда мало кто слушал. Мало ли что было когда-то там при царе Ереме, когда люди не имели понятия, что такое перина, и спали на соломе. Теперь про те времена уже пора давным-давно позабыть.

Так или иначе, но порешили в этот вечер колхозники, что нужно выручать Ивана в беде и снимать с Луны корову всем миром, потому как дело это совсем не простое и даже самому башковитому и мастеровому мужику в таком деле одному ну никак не справиться.

Но одно дело решиться всем миром помочь человеку.

Но другой вопрос, как это дело сделать?

Тут мнения разошлись.

Кто-то сказал, что голову ломать над этим совсем не стоит, нужно только сообщить по этому поводу кое-куда повыше, дело это непременно поручат космонавтам, а уж они, будьте уверены, дело свое сделают, им в космосе не впервой подвиги совершать.

Но парторг Максимов Степан Егорович сказал, что полагаться во всем на вышестоящие инстанции да на космонавтов будет делом, пожалуй, неверным и, во-первых, потому, что наши пилотируемые космические корабли пока на Луну еще не летали, а с помощью «Луноходов» вряд ли это дело можно решить, а во-вторых, потому, что наши беспилотные космические корабли пока еще не подготовлены для перевозки скота в межпланетном пространстве.

Да и отрывать космонавтов от важных дел, которых у них, как и у всех наших тружеников, по горло, а, может быть, и того больше, ради какой-то там коровы, будет делом явно неразумным.

— Народ же у нас боевой, работящий, смекалистый, продолжал Степан Егорович, — и если это дело хорошо обмозговать, то, пожалуй, можно будет справиться в этом деле собственными силами.

Так сказал Степан Егорович, а председатель Прохор Иванович с ним вполне согласился, так как тоже считал, что тревожить вышестоящее начальство по такому пустяковому поводу совсем не резон.

Мало ли у кого куда скотина забралась. Сегодня у Марьясова корова, а у Протасова завтра свинья. Что ж, прикажете по каждому случаю в район звонить. Как-нибудь выкрутимся своими силами. Позвони в район, там могут понять неправильно, либо не понять совсем.

Кроме того были у Прохора Ивановича и иные обстоятельства лишний раз не лезть начальству на глаза: в этом году колхоз не очень удачно провел посевную кампанию, поэтому мозолить начальству глаза с таким прямо-таки анекдотическим случаем Прохор Иванович совсем не хотел.

Посудили, порядили и сошлись было на мнении, что самым разумным делом было бы сооружение большой лестницы с кое-какой механизацией, т. е. то, что имел в проекте сам Иван. Правда, предполагались размеры несколько побольше.

Но тут стал возражать главный инженер.

— Во-первых, — сказал он, — с технической стороны это что ни на есть самая настоящая художественная самодеятельность. Не более. А во-вторых, вы подумали; всерьез о том, как вы ее оттуда будете спускать на землю.

Этого никто толком не знал.

— Как вы ее оттуда будете опускать? — допытывался главный инженер.

— Я думал блок на конце лестницы пристроить, — молвил было сам хозяин коровы.

— Опять художественная самодеятельность, — возразил главный инженер, — и к тому же технически отсталая мысль. — И, обратившись уже к председателю колхоза, продолжал: — Вот у меня, Прохор Иванович, на этот счет есть тут идея.

— Это какая же?

— Да весьма интересная.

— Ну а коли интересная, так давайте выкладывайте.

И главный инженер начал излагать свою интересную идею.

— Я предлагаю, — сказал он, — сделать высокую эстакаду из металла возле фермы. Машина с сеном заезжает на эту эстакаду, где механизмом сено стаскивается вниз, в огороженное сеткой пространство, где будут у нас храниться все грубые корма. Конечно, здесь много тонкостей и голову придется поломать основательно, но техническую сторону дела я целиком беру на себя.

— Постой, постой, — остановил его председатель. — Я что-то тебя совсем не пойму. Говорили-то мы про корову на Луне, так при чем здесь эстакада, сенозаготовка и разные технические тонкости, над которыми нужно ломать голову? А к тому же и саму эстакаду, если в ее строительстве и есть какой-то толк, построить тоже не так то просто и не враз. Какое хоть отношение это имеет к корове?

— Самое непосредственное, — нимало не смущаясь, отвечал главный инженер, — вы только выслушайте меня до конца. Если говорить о затратах на строительство, то они не столь уж велики, если говорить о сроках, то своими силами можно вполне уложиться в двухнедельный срок.

Главное тут вот в чем. Построив эту высокомеханизированную эстакаду для разгрузки машин с кормами, мы с вами высвободим без малого человек тридцать людей, занятых только на одной разгрузке. А кроме того мы высвободим несколько тракторов «Беларусь», которые сможем использовать в других местах. Экономический эффект от постройки будет большим. Я за это ручаюсь. Но ведь главное в другом — главное то, что мы высвободим большое количество людей, которых будем использовать в другом месте. И с людьми сами знаете как у нас в летнюю пору.

— Да, — сказал председатель, — пожалуй, говоришь ты дело. Только вот как с коровой-то?

— A c коровой, дело обстоит еще проще. Мы на эту эстакаду загоним пожарную машину и автокран. По лестнице пожарной машины кто-либо залезет за коровой, а с другой стороны автокран за крюк поднимет клетку. Корову загоняем в, клетку, вира-майна и корова на земле. Только придется стрелу у автокрана и лестницу у пожарной машины раза в два удлинить. Вот и все. А остальное, думаю, рассказывать не стоит. Или стоит?

— Да нет, не стоит, все понятно, — отвечали ему.

Только зоотехник Чепурняев усомнился: а устойчиво ли будут стоять машины на эстакаде, не дай бог перевернутся, тогда ничему не рад будешь.

— Ну, Евгений Васильевич, у вас вечные страхи, — отвечал ему инженер. — Мы их закрепим, и они будут стоять очень устойчиво. Это элементарно можно устроить.

Ну а больше возражений ни у кого не было.

Все соглашались, что проект сей — весьма удачное сочетание приятного с полезным: и корову злополучную снимут; и внедрят новый эффективный способ разгрузки и скирдования грубых кормов.

— А где металл возьмем? — вдруг задает главному инженеру каверзный вопрос хозяйственник Сухаренко Петр Емельянович.

— Разберем старую зерносушилку, пока она еще вконец не поржавела. Так что вопрос с металлом решен.

— С металлом решен, — вновь встрял Чепурняев, — да ведь пока мы тут с вами дело делать будем, корова сдохнет.

— Две недели стоит и не сдохла, а тут сдохнет. Вы только гляньте на Нее, какая она гладкая стоит, совсем ни грамма не исхудала.

Все стали разглядывать корову на предмет исхудания.

Долго рассматривали, но ничего особенного не нашли.

Корова выглядела неплохо и сдыхать как будто совсем не собиралась.

— Ну что, товарищи, — стал подводить мнение специалистов к одному итогу председатель. — Я думаю, что эстакада — дело стоящее.

— Стоящее, — отвечали ему.

— Ну и добре, раз все вы так считаете, будем строить. Самое главное, конечно, то, что мы столько людей освободим. А это совсем недурно. Да и решим заодно вопрос с коровой. Только ты, Эдуард Петрович, — , обратился он к главному инженеру, — не подведи. С этим делом нужно будет за две недели управиться непременно.

Главный инженер не подвел.

Через две недели эстакада была готова.

К вечеру возле нее толкалась вся деревня.

На вершине эстакады, устремив в небо свои удлиненные металлические члены, стояли колхозная пожарная машина и автокран. Тут же стояла клетка, предназначенная для транспортировки коровы. Клетку необходимо было поднять на высоту краном, чтобы потом загнать в нее корову.

Демонстрируя свое мастерство, электрики заблаговременно провели свет, включили два прожектора.

Все напоминало стартовую площадку.

Собравшийся народ волновался.

По площади бегал главный инженер и давал указания.

Тут же, рядом с ним заодно, бегал Марьясов Иван.

У Ивана в руке был отменный бич, который ради такого важного дела ему одолжил колхозный пастух Егорка Куплетов.

— Бич-то для чего? — Спрашивали Ивана.

— Для учебы, — пояснял он.

Парторг Степан Егорович ходил среди людей и просил соблюдать порядок.

Ребятня сновала под ногами.

Тут же толкались большие охотники до советов и чесания языков вроде Мишечки Крутякова и людей подобной ему компании.

Председатель же Прохор Иванович стоял в стороне и молча наблюдал за развертыванием событий.

Наконец взошла в небеса луна.

Наступил торжественный миг.

К Ивану торопливо подбежала жена, позабыла, оказывается, дать пару советов. Сын Васька терся возле отца и все просился взять его с собой.

Наконец главный инженер махнул рукой, и Иван полез по лестнице. Благополучно добравшись до Луны, он загнал корову в клетку, клетку закрыл на щеколду и для основательности завязал еще проволокой. Затем дали команду крановщику. Он стал осторожно опускать клетку с коровой на землю.

Следом по лестнице спускался Иван.

Итак, корова благополучно вернулась на Землю.

Иван на радостях хотел было ее оттянуть хорошо вдоль спины бичом, да передумал, как-никак не чужая корова, своя.

Народ обступил со всех сторон корову, все стараются на нее хорошенько поглядеть да потрогать. Интересно же, в самом деле: не всякой корове доводится на Луне побывать.

Только ничего необычного никому в корове обнаружить не удалось. Корова как корова. Словно возвратилась она только-только с табуна, а не с Луны.

Иван опосля хотел было сдать корову на мясо и даже присмотрел себе подходящую корову для покупки, но тут обнаружилась одна удивительная деталь — корова после того, как побывала на Луне, стала давать по три ведра молока в день.

И это при прежней-то кормежке.

В самом деле, стоит чему удивляться.

Районная газета по этому поводу поместила на своих страницах в разделе «Интересное — рядом» заметку и пошла после этого по району гулять слава о Ивановой чудо-корове и о ее необычайных приключениях.

А потом коровой заинтересовалось районное начальство — от района потребовался на областную выставку экспонат. Решили, что лучше Ивановой коровы ничего придумать больше нельзя.

Колхоз выменял у Ивана корову на другую, тоже неплохую, но более спокойную. Правда, новая корова давала молока поменьше, но за это дело колхоз Ивану хорошо приплатил, и Иван не остался внакладе. Теперь корова Кукла ехала в областной центр как экспонат от колхоза «Трудовая слава».

С областной же выставки корову отправили в Москву, на ВДНХ.

А там в Москве, — слышно было по разговорам, передали ее в Академию наук. Говорят, что она сильно заинтересовала некоторых ученых.

У них будто бы в голове идея возникла: нельзя ли, мол, вот таким способом поднять на небывало высокий уровень удои молока по всему поголовью дойных коров.

Говорят, что работа в этом направлении движется вовсю и будто бы имеются уже обнадеживающие результаты.

Основная же трудность видится в массовой транспортировке скота туда и обратно.

Но со временем наука и техника обещают разрешить положительно и этот вопрос.

 

МЕДАЛЬ

— Что бабы, красивая медаль, да? Ну еще бы, я и сам это прекрасно вижу. Такой медали окромя меня больше ни у кого на всем земном шаре нет. Точно. На всём земном шаре. Ну что — да ну! Ну что — да ну! Говорят, значит точно! Вот еще, врешь! Да с какой стати мне врать-то. Что мне за это деньги, что ли, платят. Если хотите знать, так Иван Печенкин еще никогда в своей жизни не врал.

Ну вот, опять свое.

Ну а если и вру, так чего тогда рот разинули. Если не интересно, так не слушайте. Я тем рассказываю, кому интересно.

Что, интересно?

Ну вот, так бы сразу и говорили.

А медаль такая в самом деле только у меня одного.

Правда, у дружка моего, Юрки Степанова, тоже такая же была, нам вместе их вручали, да только он свою где-то по дурости потерял. Юрку-то Степанова вы знаете? Да он в нашей школе вместе со мной в одном классе учился. Не знаете? Да из Запыхаловки он. Он первое время у бабки Веденевой на квартире стоял, а потом перешел в в интернат, как только его открыли.

Да должны знать. У него в Запыхаловке отец долгое время бригадирил. Правда, сейчас старики его там не живут, они еще в 68 году в теплый край, в Талды-Курган к старшему сыну Егору перебрались.

Так вот Юрка Степанов, друг мой закадычный, тоже такую медаль имел.

А дружба у нас с ним началась еще с самого пятого класса, как он только после Запыхаловки в нашу школу учиться пришел.

Как он в нашу школу пришел, наша классная Елизавета Алексеевна вместе нас на одну парту и посадила.

С, той поры мы с ним друзья, не разлей водой. И сидели мы с ним вместе за одной партой до самого окончания восьмилетки.

Но после восьмого класса дорожки наши немного разошлись.

Я как кончил восемь классов, так сразу и заявил: «Хватит, баста, поучился да и будет».

Кинулись было меня учителя уговаривать, а я им отвечаю: «Мне и этой всей вашей грамоты — за глаза да через край. Так можно доучиться, что и дураком станешь. A с моим-то умом большой грамоты совсем не надо. Она, голова моя, и без этого хорошо работает». А они снова мне: «Да что ты?»

«Не знаю, — отвечаю им, — кому как нравится, а у меня от вашей науки и так уже в глазах рябит».

На разную там арифметику-математику у меня еще немного терпения хватало, но вот разные там хэрдэ-мэрдэ мне прямо всю душу наизнанку выворачивали.

Да, потом я еще и так думал: неужели я за все эти восемь лет мучений не заработал себе спокойной жизни?

Заработал!

A коли заработал, так какой еще может быть тут разговор.

Так вот при всех я учителям и заявил.

И дома то же самое повторил.

— Ну дома, понятное дело, мне ничего и говорить не стали: видят что жених уже здоровый, что к чему уже кумекает.

— А говорят, Ванька, что ты университет кончил? Или брешут?

— А вы слушайте всех. Вам много кое-чего наговорят. А только я в свое время на восьмилетке точку поставил.

У некоторых, правда, все голова за будущее болит, все-то они судьбу свою Загадывают да бессонницей маются. Все-то они боятся не опоздать везде да всех хотят догнать.

А я никого догонять не собирался и не собираюсь.

А только я еще в пятом классе решил — кончаю восьмилетку, сажусь на трактор и рулю в родной колхоз.

И никакой головоломки, как у некоторых.

Ну а Юрка, тот дальше, в девятый класс пошел.

Парень он вообще-то башковитый, врать я не буду.

Хотя до меня ему, правда, далековато. У него размах не тот.

Я ему про это сам много раз говорил. Но все же он парень тоже с умом. Да!

Так вот, он пошел учиться дальше, десятилетку закончил, армию отслужил, а потом в институте на водителя космических кораблей выучился.

— На кого?

— На водителя космических кораблей. На кого? Слушать лучше надо.

Выучился он значит, Юрка, на водителя космических кораблей и после учебы его определили в созвездие Гончих Псов. Он и сейчас там живет и работает.

Но меня не, забывает, ко мне частенько в гости приезжает. Да вы его видели. Позапрошлый год ко мне летом приезжал. Целую неделю у нас жил. Не видели? Да чего же вы тогда видели? Ну такой он из себя стройный, статный, в синей форме, в картузе таком гнутом с кокардой.

Ах с кокардой? Вот в том то и дело, что с кокардой.

Ну и люди. Живут, а дальше своего носа ничего видеть не хотят. Народ какой-то чудной пошел. Серость сплошная.

Так вот, стал Юрка Степанов космическим водителем, а я стад трактористом. Я, значит, пашу себе, он в космосе себе знает летает. Конечно, разница с первого взгляда вроде есть. Я тут, он там. Но лично я особой разницы в этом не вижу. Там техника — тут тоже техника. А технике, как я всегда понимаю, всегда и везде ума надо дать.

Но форс другой раз он передо мной держит.

Как же, я, мол, водитель космического корабля.

Но я тоже не промах, меня так просто за пояс не заткнешь.

Приедет в гости да другой раз и скажет мне, вот, не захотел, дружище, дальше учиться, а то, глядишь, вместе бы, на пару летали.

А я ему тут отвечаю: «Хоть ты, друг, и высоко летаешь, да только все равно дело-то твое не очень уж от моего-то отличается. Что ты баранку крутишь, что я. Какая ж тут разница?»

Да никакой.

Только что в одежке ихней много блеску в виде разных пуговиц.

Да я тоже иной раз так наряжусь, все девчата в клубе только на меня одного и смотрят.

А что, в самом деле! Хотя другой раз и я бы не отказался поносить Юркину форму. Иной раз ради интереса так в клуб заявиться.

Интересно все же, как народ глядеть будет.

Вот и думаю я другой раз, что не грех бы и нам, трактористам, что-нибудь подобное придумать, чтобы некоторые поменьше задавались.

А так-то у них работа хлопотливая. Наша трактористская против ихней — сплошной курорт.

Вот у меня, к примеру, трактор почти что новенький.

Да это и понятно само собой. У нас ни один уважающий себя тракторист на старую развалину не сядет.

Юрка же попал в шаражку — они там бакалею с галантереей с планеты на планету перевозят.

Тоже мне, доходная работенка.

Контора ихняя, это я точно запомнил, так и называется: «Межпланетная грузовая колонна спецтреста „Межпланетные перевозки“ управления „Гончпестранс“».

Вот в этой шаражке он и трудится.

Конечно, с той поры времени прошло уже много, он пообтерся, наборзел, узнал что к чему, ну и дело у него пошло как и следует.

А поначалу пришел — рот разинул да стоит. Молодым специалистом называется.

Ну ему и сунули ракету — не ракета, а горе одно.

Куча металлолома. Подводят и говорят — вот только, а других нет. Но если приложишь ум со смекалкой, то можешь через недельку уже и вылетать.

Неделька та долгой оказалась. Полгода ум прикладывал — но кое-как все-таки собрал. Правда, сейчас Юрка летает на новой ракете. С делом он своим освоился, с ребятами обзнакомился, с завгаром, я думаю, тоже дружбу тесную завел. А как же, раз теперь на новой технике работает.

С квартирой вопрос тоже решил.

Правда, еще не женился.

Приедет к нам, сядет за стол, разговор пойдет про работу, заработок и про прочие дела.

А как же, поначалу и мне было интересно, как там, в межпланетном пространстве дела обстоят.

Мать моя охать начинает: «Ах, да как ты там, Юра».

Ну и дальше все такое и примерно в том же духе.

Юрка улыбается и отвечает: «Да нормально, тетка Мария и дядя Петро. Ничего особенного. Там даже проще и легче жить, потому как кругом одна невесомость и больше ничего».

«Ну все-таки страшно небось», — не верует мать.

И так всякий раз.

Вот такой разговор идет у нас за столом.

Но перво-наперво мать моя начинает Юрку про женитьбу выспрашивать: «Как, мол, не обженился еще. Мы вот, мол, своего черта, видимо, не женим. Только вы из одногодков и остались неженатые. А уж вам вон сколько лет, поди, холостяками-то уже и хватит ходить, уж и армию давно отслужили, и работу знаете, и специальность приобрели. Чего ж еще ждать-то?» Юрка отшучивается: «Я, тетка Мария, такую в жена брать не хочу, а хочу, чтобы она была из другой цивилизации. Только вот беда, пока еще такой цивилизации никто не обнаружил. Вот как найдут, тогда уж я и женюсь». — «И я так тоже сделаю», — подзадориваю я мать.

«Да вам, непутящим, что, — начинает нас укорять мать, — своих девок мало? Ишь чего захотели — цивилизацию. Тут вон своих сколько в деревне ходит, бери — не хочу».

Я, понятное дело, Юркины слова повторяю для форсу.

А Юрка только отшучивается, а на самом деле вряд ли такое у него на уме имеется, потому как в этих делах он парень слабоватый. Он якобы себе подыщет невестенку на другой планете, а сам другой раз, как я помню, слово при девках боится сказать. Где-то такой грамотный, прямо через край, а где лопух лопухом.

А по мне: коли грамотный, так покажи и в этом деле свою образованность, а не стой, как дусту нанюхавшись.

А отец посмеивается: «Рано, ребятки, рано еще хомутом обзаводиться».

А на другой день мы с ним идем на охоту.

А что, у нас места очень даже неплохие. Недаром к нам народ со всего района валом валит в выходные дни.

Это же вам не космос, «холодные планеты, далекие поля».

Тут у нас есть где развернуться и отдохнуть, и порыбачить, и на охоту сходить.

Вот я по этому случаю Юрке и говорю: «Ну на кой тебе черт этот космос. И охота тебе болтаться всю жизнь в пустоте да в невесомости. Ты же на своей планете кустика живого не видишь. А у нас, ты только взгляни, какая красота. Приезжай обратно на Землю и в наш колхоз. Должность тебе отыщем. Шофера тут тоже вот как нужны. А с жильем тоже вопрос уладим. Вон целую улицу строят для молодых специалистов».

«Нет!» — мотает головой. Ему, видите ли, космос дороже. Ну, как знаешь.

Так вот, идем мы с ним на охоту.

А охотник Юрка отменный. Другой раз и мне за ним не угнаться. Меткий до ужаса. Трах-бах, попал.

Ну да у него и глаз вострый, как в той песне:

Понятное дело, в космос косых да слепых не берут.

Проверка на это дело, он мне рассказывал, у них самая строгая.

Так вот, приехал он к осине позапрошлый год в гости, побыл-погостил, да и меня приглашает к себе в гости, ответно. Приезжай, мол, посмотришь, как живу, встречу как полагается. «Адрес-то, — спрашивает, — знаешь?»

Созвездие Гончих Псов.

Планета Гардемир.

Поселок PRP — 251125.

Блок 17162, кв. 27.

Степанов Юрий Васильевич.

Адрес этот он мне записывает, подает и рассказывает, как можно до него добраться: «Сначала летишь на Луну, там делаешь пересадку. Потом летишь до созвездия Гончих Псов. А дальше на космическом трамвае доедешь до нашего поселка. Ну а остальное проще пареной репы. Как, найдешь?»

«Да что ж не найти. Найду. Что я, кроме своей деревни больше нигде и не бывал. Мы вот как-то в Белибердянске, когда курей на мясокомбинат возили, так эдак напоролись, а квартировали у сестры Ваньки Кобзева. Она в своем дому живет на самом краю города в каком-то логу. Так мы во втором часу ночи до нее добрались, все, честь по чести, и ничего. Ночью в логу, на краю города и нашли. А тут все как по нотам расписал. С чего блудить-то?»

Ну а он мне еще наказывает: «Чуть что, так в паспортный стол обратись».

И стал собираться я к другу в гости.

Но только зимой само собой ни о какой поездке лучше речь и не вести. — Что можно зимой посмотреть и увидеть?

Да ровным счетом ничего. А зима у нас какая? Буран дунул — света белого не видать. На станцию иной раз и не доберешься.

Иное дело — весна.

Но поначалу тоже бездорожье, грязь, а там подсохло чуть — глядь, уже посевная: сеем-пашем. Тоже очень-то в дорогу не разбежишься. Колхоз в такую пору бросать на произвол судьбы никак нельзя. Да и председатель не отпустит. Сами знаете.

Ну, думаю, дай-ка я после посевной отпрошусь в отпуск. Тут только и ловить момент. Потому что если это время потерял, то тут же сенокос на носу, а там не успел повернуться, топ да хлоп, за сенокосом уборочная тут как тут. Там уже не жди роздыху до самого ноября месяца.

Ну а что в ноябре, в ноябре снова зима.

Потому, как только посевную кончили да «борозду» справили, я тут же к председателю. Так, мол, и так, Прохор Иванович, надо бы в отпуск сходить.

Ну он, разумеется, для видимости малость покуражился: да как так, да попозже бы — трактористы уж больно нужны.

Я ему тут свои возражения выкладываю.

Он туда-сюда, а потом и говорит: «Ладно, дам я тебе две недели. Только чтобы ровно через две недели был дома как штык. Уяснил?» «Уяснил, — говорю. — Да только вы зря имеете насчет меня сомнения. У меня так: сказано — значит сделано. Буду через две недели, как и сказано».

Сел на следующий день и поехал.

Как добирался, рассказывать не буду. Добрался благополучно. Прилетел на эту самую планету Гардемир, нашел все — как и полагается.

Встретил он меня хорошо.

По случаю встречи в ресторан сходили, обмыли это дело.

Тут же в ресторане он мне и говорит: «Слушай, друг, а давай-ка завтра на охоту слетаем? Я отгул возьму и полетим. Это тебе не простая охота, как на Конском озере, а космическая охота. Тут, знаешь, иной раз такие звери встречаются, каких ты еще в своей жизни не видывал».

«Да не возражаю. А на чем поедем?»

«Чудак! Не поедем, а полетим».

«А на чем полетим?» «Как на чем? На моей ракете!» «Хм? — удивляюсь я. — Как же так, на ракете? Ракета — это же не трактор. Это я, к примеру, на своем тракторе куда хочешь могу ехать. Хоть на танцы в Ивановку».

«Чепуха, — шумит. — Сядем да и полетим. Вот и весь разговор. Хоть на танцы».

Гляжу, расхрабрился парень не в меру, но слушаю.

«Л что, он — свое, запросто на танцы. Только сперва слетаем на охоту. Тут неподалеку на одной планетке зайцев и уток видимо-невидимо. У-у-у. Видимо-невидимо. Да нет, точно».

Ну и правда: на следующий день, как и было договорено, садимся в Юркину ракету и летим.

Летим, песенки насвистываем.

Настроение хорошее.

Гляжу я на ракету, вижу, машина неплохая. Порулить можно.

«Дай, — говорю, — порулить».

«Да на», — отвечает.

Сел я за руль. Ничего, выходит. Хорошо тянет.

Прибавляю газку. Летим что метеор.

У-ух — только нас и видели.

И далеко-далеко мы отлетели.

И надо же случиться беде. Налетел на нас сильный космический вихрь. Пыль космическую поднял — ничего не видно. Прямо что наш январский буран.

Залетели мы в эту пыль, да и стали. Куда дальше лететь — никакого понятия не имеем.

Глянул мой Юрка на приборы, да и говорит: «А ты знаешь, мы с тобой заблудились».

«Да ну?»

А тут еще мотор: пух-пух да и встал.

Только я не робею. Я не в таких переплетах бывал, чтобы меня можно вот так вдруг испугать.

А Юрка, хоть и опытным считается космонавтом, подрастерялся, побледнел малость, спрашивает: «Что, Вань, делать-то будем? А?»

А я ему:. «Не дрейфь, со мной не пропадешь. Мотор барахлит, так это полбеды. Мотор переберем в пять минут. И все неполадки исправим. Дай срок, пусть только буря кончится».

Буря через часок кончилась.

Мы тут же за мотор принялись. Поглядели, повертели и быстрехонько все что нужно исправили. Там сама поломка-то слова доброго не стоила. Если бы что серьезное было. А то так — болт в карбюраторе развинтился. Вот и вся беда.

Отремонтировались, стали по сторонам оглядываться — куда же нас занесло. Поглядели — далековато улетели. Стали по карте место выяснять, куда попали.

Выяснили. Попали в квадрат 1325 созвездия Скорпион. Так-то.

Ну это ничего, не страшно.

Огляделись еще раз, видим, неподалеку планета. С виду ничего — симпатичная. А что, думаем, наверное, спустимся сюда, поохотимся. Летели-то на охоту, не куда-нибудь.

Подлетели поближе — лесок кое-какой есть.

«Давай, — я Юрке говорю, — вот здесь и сядем. Чего зря кружиться, уж коли сюда попали, так и остановимся».

Правда, когда сели, видим, природа не ахти богатая, а сам лес — сплошные колючки.

Стали зверей искать.

Маловато в том лесу зверей.

Пролазили мы в том лесу целый день, ободрались вконец и убили всего-то навсего двух зайцев да двух уток.

А если вам рассказать, что это за зайцы да утки, так вы со смеху помрете. Заяц скорее на ежика похож, только по ушам и определили, что заяц, а утка на черепаху — у той носик утиный.

А с утками теми одна мука была. Влет ее не ударишь — невелика птичка, залетела за фикус и ничего не видно.

Смотрим мы на свою добычу и не знаем, то ли нам радоваться, то ли ругаться. Мало того, что забрались бог знает куда да ободрались как мазурики, не знаем, а что же можно будет сделать из той добычи — костей в ней больше, чем мяса. Ни зажарить, ни сварить. Только что в какой музей сдать — все трояк какой за них получим.

А так больше звери эти ни на что не гожи.

«Ничего, — говорит мне Юрка, — будет-как охотничий трофей».

«Трофей-то трофей, да что с этим трофеем делать?» «Как что! Можно засушить или заспиртовать. Придут гости, а ты им показываешь — вот, мол, эту зверину я подстрелил на охоте там-то и там-то».

Решили, бросать не будем, домой привезем, а там что-нибудь придумаем или заспиртуем. Или уж на худой конец кошкам скормим.

Только выходим из лесу, видим возле нашей ракеты какой-то вертолетик стоит, а вокруг нашей ракеты люди бегают да что-то шарятся.

Я Юрку спрашиваю:

«А что это там за шпана лазит? Они не оборвут там у нас шланги с проводами. А то нам как бы потом тут не пришлось загорать».

А Юрка плечами пожимает, мол, сам не знаю, кто это такие.

Я тогда кричу: «Ах мазурики проклятые! Ну я вам сейчас устрою концерт! — Я не смотрю, что их много. — Я вам вот сейчас пошарюсь — так пошарюсь, что век помнить будете. Ишь, ухари нашлись, машину нельзя без догляда нигде поставить!»

А Юрка на них уставился и смотрит эдак внимательно.

«Чего выставился? — толкаю я его в бок. — Не видишь, чего творят. Надо ребяток малость подучить, а не стоять».

А Юрка не то побледнел, не то покраснел, да тихо мне шепчет: «Ты знаешь, а ведь это представители иной цивилизации».

«Вот поотвинтят все у ракеты, тогда будет тебе иная цивилизация».

«Да точно же! В этом квадрате давно замечались странные сигналы и даже предположение было, что здесь находится цивилизация неземного происхождения. До нас сюда еще никто не добирался».

«Ну и что с того?»

«А то, что мы с тобой первыми столкнулись с этой цивилизацией. Ты представляешь! Первые! Мне просто даже не верится. Ты только веди маленько себя поскромней, да не ругайся, если что».

Пока мы с Юркой переговаривались по вопросу, как нам себя вести в такой вот неожиданной ситуации, гляжу, бегут они к нам.

Я про себя думаю: «Не было бы несчастья, так и счастья бы не привалило».

Сами представляете, торжественная минута встречи представителей двух различных цивилизаций вот-вот наступит. Волнительный, ничего не скажешь, момент.

«Ну, — думаю, — речи и аплодисменты — это все будет потом, первое, что догадался сделать — улыбочку соответственную приготовил и слова, что в школе учил, подбираю. Ну навроде тех: „Гутен морген“ и „Ауфвидерзеен“».

Хотел рукой эдак приветливо помахать — да руки заняты — в одной руке держу утку, в другой — зайца.

Стою и думаю, как я им представляться буду. Так мол, и так, наше, мол, вашим с кисточкой. Тракторист Иван Петрович Печенкин приветствует вас сердечно и нерушимо.

Юрка говорит мне: «Надави на кнопку, что на груди.

Это автоматический переводчик — любой язык может перевести».

Подбегают эти марсианцы к нам все ближе, ближе.

Гляжу, вроде бы на нас, людей похожи, только бегут с некоторым прискоком, ноги у них длинней малость, чем у нас. Вижу еще, что уши у них больше.

А так в целом люди как люди.

Стоим мы с Юркой, улыбаемся и никакой беды не чуем. От радости, что ли, обалдели?

Подбежали они к нам, фотоаппараты на нас наставили. Фотографируют. Корреспонденты, значит, для газеты снимок.

Ну что, это дело неплохое, свою физиономию в газете увидеть — меня ж в нашей газете еще ни разу не пропечатали. Всех передовиков по два раза прошли, а на меня бумаги не хватает.

Не хватает в районе — хватит в ином мире.

Пощелкали они фотоаппаратами.

Еще немного и качать нас кинутся.

Только вижу я, уж больно у них физиономии злые.

Думаю, может быть, так у них природа устроена — все не как у нас, а наоборот — когда радуются, то оскаляются.

И наоборот.

А в наушниках слова: «Ага, подлецы, попались! Долго мы за вами охотились».

Вот тебе и на. Они, оказывается, тоже охотились.

Только мы за зверями, а они за нами.

«Юрк, — спрашиваю, — что-то они совсем не то буровят. Тут никакой радостью встреч не пахнет. Тут, я гляжу, как бы не отлупили».

В самом деле, уж не до цветов и не до аплодисментов.

А в наушниках снова: «Ах такие-перетакие! Сколько не хитрили, а все-таки попались. У-у, браконьеры несчастные! А главное, улики в руках».

— Прямо так матюгом и загибают?

— Ну да, прямо так, нисколько не вру.

Хотели мы деру задать, а они нас обступили со всех сторон, вот попробуй и убежи.

Вот так встреча!

Форма же на них будто бы на нашу милиционерскую смахивает, только из черной блескучей кожи — и пиджак и галифе, и сапоги — все под одно.

Фуражки на них тоже кожаные, на вид такие, как у генерала де Голля — это я точно запомнил, когда по телевизору его показывали.

Вот такие выходят пироги с котятами.

Что остается нам делать, остается только улыбаться.

«Здравствуйте, товарищи иноземцы-марсианцы! — кричим мы. — Братский привет от представителей Земли!»

Только в наушниках по-прежнему злые слова.

Это говорит самый старший из них, усатый: «Ты смотри, еще издеваются. Попались на месте преступления, а еще комедию ломают. Ну да недолго вам осталось веселиться. Мы сейчас вам покажем „Здравствуйте“».

Чувствую — попали на поминки, а не на именины.

«В чем дело?» — снова Юрку спрашиваю.

А он подрастерялся и не знает, что сказать.

А те между собой погыркотали, а затем старший выходит и говорит: «Именем закона вы арестованы за незаконный отстрел ценных диких животных в государственном заповеднике Будой-Буро».

Вот тебе и на. Называется, поохотились.

Не успели мы слова в оправдание сказать, как на руки нам щелк — наручники.

«Стойте! — закричали мы с Юркой в один голос. — Стойте, что вы делаете. Мы не браконьеры, вы ошибаетесь, мы люди с другой Галактики, мы пришельцы с других миров».

«Знаем, знаем, — отвечают, — какие вы пришельцы. Это не первый ваш маскарад. Кто-кто, а уж эти барбарисовцы на выдумки богаты. Все вы, как к нам на незаконную охоту лететь, так маскарад устраиваете».

«Да никакие мы не барбарисовцы, а люди с Земли, с Солнечной системы!»

Да поди ты им объясни.

«Иди-иди», — толкнули нас в загривок и втолкали в свой вертолет.

И вот на этом самом вертолете привезли они нас в какой-то город. Какой город-то? Да откуда я знаю. Привезли, как котов в мешке. Добычу, само собой, а также ружья — отобрали. Скафандры, слава богу, не сняли, а то что, в одних плавках бы остались.

Привезли, посадили в кутузку.

Веселая, одним словом, вышла история.

«Хорошо, — думаю, — если дело 15 сутками кончится. А если срок припаяют?»

А Юрка свое: «Нет, тут какое-то недоразумение, тут какое-то недоразумение. Нужно только иметь выдержку».

А я и говорю: «Я им покажу выдержку, пусть только кто заявится, глаза выдеру, хоть руки в наручниках».

А он стал меня уговаривать, дескать, не шуми, не вызывай осложнений. Дело должно выясниться. Просто они нас не за тех приняли. Но если мы проявим несдержанность, мы можем таких дров наломать…

Ну и я его послушался.

Сидим в кутузке.

Жрать два раза в день приносят.

Холодец какой-то сладкий и больше ничего.

Даже кусочка хлеба не дают. И такая это, скажу вам, гадость, этот холодец, хоть голодовку объявляй.

Сижу я и думаю: «И на кой черт мы сели на эту проклятую планету. Мало того, что ободрались, да еще в такую историю втрескались. Хуже ничего и придумать нельзя».

И такая меня тоска взяла. В самом деле, сидим в тюряжке, как граф Монте-Кристо.

Сидел я, сидел да запел песню: «По диким степям Забайкалья».

И так мне себя стало жалко, прямо слезы закапали с глаз.

Думаю себе: «Ах маманя-маманя, да зачем ты меня на белый свет народила, чтобы я тут, невесть где сгинул ни за что».

Только недолго я кручинился. Меня тоска очень-то не берет, Я сам на кого угодно тоску нагоню.

Вот так мы и отсидели два дня.

На третий день вызывают нас к следователю.

Сидит боров мордастый, своими длинными ушами водит.

Смотрит он на нас и ехидно эдак улыбается.

«Как дела, товарищи-браконьеры?» — спрашивает.

А мы ему: «Да помилуй бог, очнись-перекрестись. Сколько раз про это дело говорить можно. С какой стати браконьеры? Мы посланцы из Солнечной системы. Вы нас должны с хлебом-солью встречать. А вы нас в кутузку.

У нас мотор отказал, вот потому-то и сели мы к вам. А зайцев убили потому, что помирали с голодухи — три дня летели, не жрали — в пыльную бурю попали».

А он нам ехидненько: «Вы нам уши не стригите. Мы тоже не лыком шитые. Нас так это просто разными сказочками не проведешь. Только вот за незаконную охоту будете отвечать по закону».

«Во — баран! — говорю я Юрке. — Хоть ты объясни ему. Ты как-никак в институте обучался».

«Правда, — говорит Юрка, — мы посланцы из Солнечной системы».

«А меня это не интересует, — отвечает он. — Меня интересует лишь то, что вы нарушили закон, занимаясь незаконным отстрелом очень редких и очень дорогих зверей в государственном заповеднике. А сказки можете мне яе рассказывать. Я давно уже вышел из детского возраста, и сказки меня мало интересуют. Если же говорить о ваших противозаконных действиях, то согласно уголовного кодекса вам грозит заключение сроком от 5 до 10 дет».

— Правда, что ли?

— Да, так нам и говорит, зверь.

Сказал нам так, а я прямо тут же и взбесился, кричу: яет, мол, дорогой товарищ-гражданин, ты наш разлюбезный следователь, что-что, а вот срок ты нам не пришьешь.

Ты не думай, что мы такие лопоухие, что нас можно так просто на испуг взять. Мы объявляем вам голодовку и отказываемся отвечать на все ваши вопросы.

Вот так и сказал.

А он смеется.

Да какой к черту смех? Какой может смех?

— Это он точно вас на испуг брал!

— И я про то же говорю. Прилетели, так будьте любезны встретить со цветами, с хлебом-солью. Как-никак, контакт миров.

Смеется, гад, и хоть бы что.

Тут я снова вскакиваю и говорю: «Я требую прекратить это безобразие, мы вам не клоуны. Нечего смеяться и строить эти гадские ухмылочки. Я требую, чтобы о нашем аресте сообщили нашему посольству».

«Да какое же тут может быть наше посольство? — шепчет Юрка. — Тут такого и близко нет».

«Ну а раз нашего нет, так какое-нибудь другое поблизости есть. Ты ж кино „ЧП“ смотрел? Смотрел. Что, на них, что ли, власти здесь никакой нет? Что хотят, выходит, то и делают?»

«Да нет тут поблизости ничего похожего».

«Тогда пусть сообщат своему правительству. И не маринуют пускай здесь нас».

И уже следователю заявляю: «Сообщите своему правительству о том, что мы заявляем протест».

«Да уж кое-куда сообщим», — ухмыляется.

«Вот, вот, сообщите, сообщите!» «Да уж будьте спокойны. И первым делом сообщим в ваше Барбарисовское посольство. Пусть порадуются, как мы тут вас застукали. Нам-то что — это вы свою страну позорите. Только повторяю, от ответственности вам не уйти и судить вас будут у нас и по нашим законам. Что же касается всяких там ваших угроз, то предупреждаю вас в последний раз: хулиганства не потерплю. Будете булгачить, только вам хуже будет».

И все это так ласково говорит, будто кусок вареньем намазывает, а сам недобрыми глазами зыркает.

Тут мы ему ничего больше говорить не стали и потому, что дали зарок не отвечать ему, да и потому, что видим; говорить с ним совершенно бесполезно.

Сидим и молчим. Делать нам больше нечего, как сидеть да ждать, куда судьба нас вынесет.

Только трах-бах, в ту же ночь, в третьем часу будят, Мы прямо перепугались — что еще за фокусы? Глаза продрали, видим, охрана так мило улыбается, что подумали мы, уж не хотят ли они нам сюрприз какой преподнести.

А оно и точно так оказалось.

Сюрприз нас ждал.

«Выходите», — ласково говорят они.

Прямо так это ласково, что дальше-то и некуда.

«Гляди-ка, — говорю я Юрке, — такими кавалерами стали, а вчера еще взашей тыкали. Только я их что-то совсем не пойму, что у них на уме. Или правда, что другая цивилизация, так все шиворот-навыворот».

И повели они нас длинным коридором.

Заводят в огромный зал, а там народу ихнего видимо-невидимо. Все на нас смотрят, глаза горят, между собой что-то перешептываются. Ну чисто в зоопарке.

И вдруг все, раз, и стихло, и выходит к наги из этой толпы важный такой генерал, не генерал, а прямо целый туз. К нам подходит, свою сивую голову низко перед нами склоняет да и говорит нам провинившимся голосом: «Извините нас, ребятки, очень уж извините. Ошибка у нас произошла. Мы вас по недоразумению за соседских браконьеров приняли. А вы-то в самом деле оказались посланцами из другой цивилизации. Тысячи извинений, тысячи извинений».

Ну мы люди не гордые, видим такое дело, извинили их, ну а они тут же нас в самолет да в свою столицу.

— Ну а как с тем следователем стало дело?

— А ему после этого по шапке дали.

Так он потом за нами вдогонку: простите, братцы, то да се. Чуть ли не на коленях полозит перед нами — хочет нас разжалобить.

Да только нам не до него. Мы на него даже и не поглядели.

Привезли нас в столицу, в распрекрасный город. Поселили в самом центре в роскошном дворце.

Тут у нас голова прямо кругом пошла. Что ни день, то приемы, встречи, званые обеды, улыбки, цветы, рукопожатия, пресс-конференции.

Про фотографии в журналах и газетах я молчу. Их столько, хоть три комнаты обклеивай.

А какие нам богатые подарки дарят. Прямо складывать не знаем куда.

Вот как жизнь наша переменилась.

Президент ихний, такой щупленький старичок, тоже в честь нас прием устроил: подвезли его к нам на колясочке, он нам руки пожал, пару приветственных слов прошепелявил.

А его секретарь здесь же нам вот эти медали повесил.

Вот эти самые.

И все бы ничего. Да надо же случиться такой беде — не беда, прямо целый пожар: втюрилась в меня внучка этого самого президента. Люблю и все. И больше нет у нее никаких слов.

Конечно, удивительного тут я ничего не вижу — парень я видный — не одна девчонка по мне засохла в свое время.

Да и сейчас.

И звать эту президентову внучку Люсей. Так ничего себе, все у ней на месте. Не то что иная там мордоворот или стиральная доска. Такая же длинноногая, как и все.

А я в длинноногих толк знаю.

Ну я парень не промах — любит, это хорошо.

А Юрка меня одергивать стал: как, мол, у тебя все это быстро. Раз, и в сани. Смотри, как бы чего не вышло.

А я ему отвечаю: «А чего смотреть-то? Сам-то ты что говорил, вспомни. Мне, мол, с другой цивилизации надо. Вот она и цивилизация другая. Или, может, не такая, какую хотел. Ну смотри, твое дело».

Гляжу парень заробел.

А я не из робких. А чего теряться? Главное, лови момент!

Тем более, она на меня так и виснет.

Конечно, я особо никаких расчетов не строю, но подружить немножко можно.

А она, девка, чую: в меня крепко вцепилась. И главное, клонит дело к женитьбе.

Покрутил-повертел я головой и думаю: «А! Была не была, женюсь».

И то еще интересно: вот, думаю, удивлю народ в деревне, когда заявлюсь после свадьбы домой. Все от удивления так и покатятся — это же надо, Ванька Печенкин откуда невесту привез.

«Ладно, — говорю, — я не против».

Только думаю, надо у какого-нибудь врача знакомого проконсультироваться — не будет ли мне никакого вреда от этой женитьбы. Вдруг во вред.

Знакомый врач, тамошний, мне и говорит; да нет, вреда не будет. Только вам необходимо учесть одно обстоятельство. Невесте нельзя ехать на Землю.

«Да это-то почему?» «Да воздух там у вас не такой, неподходящий. Она им отравиться может».

«Как так? — спрашиваю, — я-то же дышу, живой».

«А нашим людям нельзя вашим воздухом дышать. Он губительный для организма нашей цивилизации».

Вот это да. Тут-то я и взадпятки.

Оно, конечно, и жениться можно, но и навечно оставаться там мало резону. Везти ее домой тоже бессмысленно — она у нас только в скафандре может ходить.

Да, только в скафандре. Без скафандра уже нельзя. Только что же это мне за жена — в постель и в скафандре.

«Нет, — думаю, — такая мне жена не нужна. Как же это так?» Тут у меня и интерес к ней весь испарился.

Скучно даже стало.

А она, видит, что я заскучал, да и спрашивает, в чем, мол, дело.

«Так как же, — говорю, — больно жизнь у нас с тобой предстоит интересная».

«А ничего, — говорит, — у нас останешься и будешь здесь жить».

Вот так-то дело вышло.

Я было туда, я было сюда — а никуда.

А она свою линию гнет и баста.

Говорит: «Вдруг у нас ребенок будет?»

«Да с чего?»

«Как это с чего?»

Делать — нечего, наряжаюсь в свадебный костюм, под ручку и в загс.

А голова работает, как в кино: тук-тук, тук-тук, тук-тук, как смыться-то?

Только впереди корреспонденты, а позади толпа, выскочить-то некуда. Шум, значит, гам. Как же, президентская внучка замуж выходит.

Только к загсу подходим, а я ей и говорю: «Люсь, а при мне ведь паспорта нет».

«Как нет? А где же он?»

«Да я его в ракете позабыл». Вру, конечно.

А она мне: «Вот беда! Ну да ладно и без паспорта как-нибудь дело уладим».

«Да нет, — отвечаю, — я без паспорта не могу. У нас на Земле так заведено: как зарегистрировались, так печать ставят в паспорт. А без печати-то брак недействительный».

Это малость на нее подействовало.

Но вывернулась: «А мы сейчас Кукарекуса (это брат ее) пошлем, он тебе его и привезет. Ты только скажи, где он там у тебя лежит?»

«Да он не найдет!»

«Так поехали вместе».

«Ну уж, куда там! Ты все свои кружева помнешь и прическу порастрепешь. Тогда какой может быть загс. Я вот Юрку возьму, мы с ним мигом туда и обратно».

«Только, Ваня, не задерживайся».

Скок в машину и к ракете нашей.

Ее к тому времени тоже в столицу доставили.

Примчались к ракете своей, мигом в нее забрались, жмем что есть силы на стартер, даем сколько есть газу — и поминай, как нас звали.

Ну а они, наверное, в чем дело сразу-то и не поняли.

А потом вдогонку.

Да только нас сам черт теперь не догонит.

Летим. Я даже песню от удовольствия запел. Так легко и просторно стало у меня на душе.

Уже далеко от планеты отлетели.

Тут-то я только и вспомнил — подарки-то мы в спешке позабыли все подчистую. Только вот медаль как на груди висела, так и осталась.

Вот жалко-то.

Ну да и не возвращаться же обратно. Рад и так до смерти — вырвался на волю.

А Юрка нос опустил, загоревал: что, мол, на работе скажут, три месяца глаз не казали. Не посадили бы.

«Ничего, не робей! Все уладим!» Прилетаем в Юркин трест, заявляемся в контору, а они так и выпучили все глаза: «А мы думали, что ты погиб. Полтора месяца поиск вели — думали, уж все.

Уже и в бухгалтерии тебя из ведомостей вычеркнули».

Потом все уладилось. Я пошел к ихнему директору, все рассказал — так, мол, и так.

А он: «А где доказательства, что это так?» «А вот медаль».

Поверил. А куда он денется?

Конечно, не заступись я, Юрке бы хорошо влетело.

А так только два строгача вкатили, на этом дело и кончилось.

С ракеты его не сняли. Ну да понятно. Он у них до этого всю дорогу в передовиках числился, водитель он ценный. Да и так разобраться — народ у них не ахти держится, шибко-то не расшвыркаешься.

Уладил я там дела и домой, в деревню.

Только вернулся, передохнуть минуты не дали, хвать за шкирку и в контору к председателю.

«Где разгильдяй все лето пропадал! — кричит тот. — Выгоню из колхоза!» Эко запугал. Выгонит.

Да меня после всего того, что я там видел, теперь ничем не испугаешь. А кроме того, трактористы на дороге тоже не валяются. Сегодня выгонишь, а завтра пожалеешь. Кто зябь-то пахать будет?

— Ваньк, а Ваньк, а не дал ли ты маху: дед-президент того гляди бы и помер, так вместо него, глядишь, бы тебя в президенты по родственной линии двинули?

— В президенты? Держи карман шире. У них там народ по триста лет живет. Дождешься там. Я спрашивал.

— Да тебе сбрехнули, поди, а ты и поверил. И про воздух наш, поди, тоже наврали. Там, поди, свой какой-нибудь кавалер к ней лыжи подмазывал? Слышь, чего говорим-то?

— Да не может быть!

— Вот тебе и не может быть.

Ванька досадливо хмурит лоб.

— Да, Ванька, проморгал-проморгал. Тут ничего не скажешь, точно проморгал.

— Ну уж и не скажи!

Ванька пытается еще что-то возразить.

Ванька не успевает открыть рот, как тут раздается озлобленный бригадирский голос:

— Печенкин!? Да это в конце концов что такое? Ты работать-то сегодня собираешься или не собираешься? Или лясы будешь точить до самого вечера. Глянь на часы, уже одиннадцать скоро, а ты еще с места не трогался. Ну-ка, заводи сейчас же трактор!

Печенкин нехотя поднимается:

— Во-во, начинается.

— Давай, давай, нечего отбрехиваться.

Ванька идет к трактору и под нос себе ругается:

— Да щас. Чего шуметь, щас и заведу. Ну и жизнь пошла. Лишней минуты посидеть некогда.

И вздыхает: — Эхма…

 

ПОДАРОК ДЛЯ ВНУКА ФУСЫ

Старый Джулайхэ-хан, суровый владыка страны Лухэ, грозный покоритель Тэ и Суэфаля, Бубара и Кассу, окруженный многочисленной свитой и охраной, ехал на своей высоченной, в рост хорошего верблюда, колеснице, богато отделанной драгоценными камнями и благородными металлами, которые только есть в подлунном мире, в город Карахор. За ханской колесницей под усиленной охраной тянулся караван, отяжелевший от непомерного груза сокровищ. Старый хан ехал на Карахорский базар.

На базар же ехал хан с одной-единственной заботой: любимому внуку Фусы скоро исполнится шесть лет, а деду очень хочется по этому случаю купить внуку хороший подарок. Хан так любит своего внука, что на третьем году его жизни отдал внуку во владение всю Шураханскую степь со всеми десятью княжествами. А внук хоть и мал, но чувствуется, что весь выйдет в деда. И придет время, и он, да будет славно имя его, страх нагонит не на одно соседнее царство, разорит не одну сотню городов и возвратится из удачных походов не с одной тысячей невольников. Чувствуется в нем орлиная хватка. Добрый будет батыр. Оттого-то и рад дед. Видит, что растет грозный повелитель и достойный наследник династии. Недаром еще в колыбели лежал и материнскую грудь сосал, а уже к рукоятке сабли рука тянулась. Теперь внук подрос и уже сам стал рубить непокорным слугам головы. Потому-то и хочется Джулайхэ-хану приобрести внуку в подарок вещь грозную и необыкновенную. Чтобы было чем поиграть.

Хан долго размышлял, какую же диковинную штуку он может подарить любимому внуку, но все, что попадалось ему на глаза, решительно никуда не годилось.

Стал тогда хан думу думать, где можно хороший подарок найти, да так, наверное, и не придумал бы, но тут главный придворный звездочет посоветовал хану съездить на Карахорский базар, туда съезжаются по весне купцы со всего мира. Даст бог, может быть, его ханская милость что-либо там и подберет для внука.

— Да будет так, — воскликнул хан и велел собираться в неблизкий путь.

Приехав в Карахор, стал Джулайхэ-хан со свитой своей по базару ходить да товары разглядывать. Видит, в самом деле богатый базар. Много на том базаре диковинных и дорогих вещей имеется, да вот грех, все неподходящие.

Не глиняные же свистульки покупать. Раздосадованный хан велел было собираться домой, да тут увидел толпу около лавки Амзейского купца. Джулайхэ-хан подъехал поближе и увидел много знакомых, соседей своих: хана Кыфы, хана Ойясы-Кыры, хана Пусэ, князей Маямаго, Фусора, а также других, из менее знатных и менее богатых. Тут же были и иноземцы: варварский император Минейский, Марей, Курсайский король Августин, Аль-Мансурский шах Фахрулариус. Все что-то разглядывали.

Джулайхэ-хан протиснулся через толпу и увидел предмет, который все с интересом разглядывали. Это была огромная металлическая махина, по форме чем-то напоминающая закупоренный сосуд, только вместо ручек на одном конце топорщились четыре крылышка. В том же месте, где сосуд закупорен, словно хвост, прилажен длинный шнур. Важный купец, окладистая борода, чалма с рубином, на своем языке товар свой хвалит, языком причмокивает. Через толмача понял хан, о чем речь ведет купец: штука эта есть сосуд заморский и в этом сосуде запрятан огромной силы и огромных размеров джинн.

И силе его сила огромного войска не вровень. А сосуд этот куплен им, честным купцом Ибрагимом Калы в городе Бахар-Кубу, что стоит на берегах знатного моря Хабар у англицкого купца Фулля. И ставит он, честный купец Ибрагим Калы, за эту штуку цену не менее как 100 тысяч золотых дуфаней.

— Э, — сказал сам себе Джулайхэ-хан, — вот этот подарок, пожалуй, подойдет внуку.

— А как вызвать джинна? — выкрикнули из толпы.

— А для этого нужно поджечь шнур, — отвечал купец.

— Даю 150 тысяч золотых дуфаней, — выкрикнул Пайсевитский князь Маямаго.

— Даю 200 тысяч, — тут же перебил его князь Фусору.

— Даю 500 тысяч, — это кричал уже Ойясы-Кыры.

Посмеивается про себя Джулайхэ-хан. Мало дают, да по бедности своей, знамо дело, больше и дать не могут.

— 1500 тысяч даю, — кричит хан Пусэ.

Все ахают, какие деньги человек дает. Посмеивается Джулайхэ-хан, ждет своего времени, он положит перед купцом 2 миллиона дуфаней и будет сосуд с джинном его.

— 1700 тысяч, — выкрикивает варварский император Марей.

— Моя, — кричит хан Кыфы, — даю 1800 тысяч дуфаней.

— Э, нет, не твоя, — засмеялся Джулайхэ-хан, — совсем не твоя. Даю самую хорошую цену, 2 миллиона дуфаней.

И победным взглядом окинул толпу, знай, мол, наших.

Тут раскрасневшийся хан Пусэ как закричит:

— 2100 тысяч дуфаней даю.

Видит Джулайхэ-хан, что дело оборачивается не так хорошо, как думалось.

«Нет, — думает Джулайхэ-хан, — не бывать тому. Не уступлю я своего какому-то хану Пусэ».

И набавляет цену. Но и хан Пусэ уступать не хочет.

Дело до трех миллионов дошло. Весь обоз с сокровищами Джулайхэ-хан отдает, Пусэ тоже набавляет. Тогда Джулайхэ-хан все драгоценности с колесницы приказал ободрать. А Пусэ тоже набавил. Вот как дело обернулось.

А купец-каналья в бороду хитро улыбается, видит, как схлестнулись два правителя, один другому не уступает, знает, что продаст товар с большой выгодой. Дело дошло до того, что нечем крыть ни Джулайхэ-хану, ни хану Пусэ. Тут тогда скидывает с себя Джулайхэ-хан золотого шитья халат, шапку изумрудами шитую, саблю, украшенную алмазами, с широким поясом и все купцу кидает.

Наверняка действует Джулайхэ-хан. Пусэ крыть-то нечем, потому как ничего у него не осталось, а халат у Пусэ такой, какой у Джулайхэ-хана последний князь не носит.

Пять миллионов отдал Джулайхэ-хан, и на том дело кончилось.

Возвращался домой Джулайхэ-хан очень довольный.

А как же иначе, вон какой подарок внуку отхватил — непростой подарок, а главное — редкий. Полземли объедешь, а ни у кого такого больше не увидишь. Только один Джулайхэ-хан может позволить себе такое, потому как богатства его несметны, владения его безграничны. Случись что, Джулайхэ-хан может и не такое приобрести, ничего для внука не пожалеет. Полстраны разорит, но внука ублажит. Так любит дедушка своего внука. Ради такого случая пересел Джулайхэ-хан в седло, а подарок приказал аккуратно уложить в свою потерявшую блеск колесницу и везти его со всякими предосторожностями, чтобы по дороге не повредить дорогую вещь.

Обратный путь из Карахора длился десять долгих дней и ночей. Караван благополучно прибыл в ставку юного деспота и слуги, обливаясь потом, перенесли подарок из колесницы во дворец, а дед растроганным голосом сообщил внуку о том, что он дарит ему эту заморскую диковинную вещь. При этом он повторил слышанные от Амзейского купца слова, что штука эта есть сосуд и в сосуде этом спрятан могучий джинн, сила которого не вровень с силой огромного ханского войска. На свирепом лице внука пробежала тень улыбки.

— А как вызвать этого джинна? — спросил он.

— Для этого необходимо зажечь вот этот шнур.

— Хочу видеть джинна, — голосом, не терпящим возражения, заявил внук.

— Эй, слуги, — закричал Джулайхэ-хан, — спички сюда, да поскорей.

Спички тотчас же были принесены.

— А теперь подожгите.

Огонек весело заплясал на конце шнура, приближаясь быстро к полированному до зеркального блеска туловищу сосуда и отблески его светились яркими искорками в глазах внука.

В ожидании чуда на лицах хана и его свиты разлились благодушные улыбки.

Испепеляя все живое взглядом дико вращающихся очей и оглушая утробным ревом Шураханскую степь и все десять княжеств, которые привольно раскинулись на ее просторах, подымался, прошибая головой помутившиеся небеса, косматый великан в кровавых, как заря, дымчатых лохмотьях. А через несколько минут все стихло. Но потом еще долго-долго слышался шепот ядовитой пыли, оседавшей неторопливо на мертвые, обезображенные пространства.

 

ДЖЕРВИЛ УИКС, НЕУДАЧНИК С КРЕЙСЕРА «МЭРИ МЭДВИЛЛ»

На нем был заметно помятый сине-зеленый мундир флотского офицера.

Четыре ярко-желтые колкие звездочки на некогда ярко-голубой нашивке выше локтя, а также три оранжевые лычки на таких же полинявших погонах, оконтуренных ярко-красным кантом, говорили о его невысоком капитан-капральском звании.

Не очень свежая рубаха табачного цвета и совсем сбившийся набок галстук могли говорить либо о явном презрении сидевшего напротив меня офицера к щегольству, так свойственного многим людям нашего положения, либо о превратностях судьбы, свалившихся на его голову.

Остальные детали его мундира, как то огромная, черного цвета нашивка на груди, с тисненным золотой краской изображением извивающейся змеи, пронзенной тонким длинным мечом, номерной знак «5» на лацканах пиджака и некогда белый, а сегодня грязно-серый аксельбант, безжизненно свисавший с плеча, позволяли судить, что данный офицер служит, а вернее сказать, служил в 16 патрульной бригаде 5 ударного соединения 3 флота, который базируется в четвертом секторе нашей Галактики.

Два рядка нескладно топорщившихся орденских планок говорили о том, что этот офицер — ветеран трех усмирительных противоповстанческих войн в Джебле-Альтино и Сербенс-Видажо.

Глядя на Эверест бутылок, который возвышался около него, нужно было непременно заключить, что капитан-капрал должен быть мертвецки пьяным и давным-давно должен валяться под столом, но бутылки, по всей вероятности, безбожно врали, ибо капитан-капрал сидел за столиким как ни в чем не бывало, твердо и уверенно, а это могло говорить либо о том, что бутылки всего-навсего пошлая декорация и выставлены на обозрение для пущей важности, на удивление всем и вся: насколько я знаю, подобные любители потрепаться хоть редко, но нет-нет да встречаются в нашей среде, либо о том, что алкоголь очень плохо пропитывает внутренности этого поклонника Вакха и потому нужно еще очень большое количестве жидкости, чтобы привести этого человека в надлежащее состояние и повалить наземь.

Однако излишне великодушный взгляд, блуждающая; переменчивая улыбка на пухлом губастом лице, плавные замедленные движения рук выдавали пристальному взгляду еще не успевшего выпить человека, что после всего выпитого все-таки полностью напору алкоголя капитан-капральский организм оказать сопротивление уже не в силах.

Покачивающаяся струйка дыма от сигареты, зажатой между пальцами, облегала в перспективе стройные формы ослепительно скользкого тела танцовщицы, извивающейся в полутьме зала, на сцене, сразу же за спиной капитан-капрала.

— На БКС ходим? — спросил он меня. И тут же, Не дожидаясь ответа, заключил: — Понятно.

И хотя я никогда не служил на БКС и по той причине не был офицером космического флота, а был, что называется, до последней нитки мундира планбазовским офицером из саперной бригады, возражать капитан-капралу я не стал.

Нашу форму еще как-то можно было спутать с формой танкистов или с формой связистов, но то, что сидящий против меня капитан-капрал не мог отличать планбазовского офицера от офицера космического флота, говорило только об одном: несмотря на внешнюю собранность, он уже изрядно пьян.

— А меня зовут Джервилом, — вполне корректно, хотя с небольшим налетом фамильярности, представился он. — Моя фамилия Уикс. Капитан-капрал Джервил Уикс — Майк Мози, лейтенант Майк Мози, — представился в свою очередь и я.

— О! Очень приятно, лейтенант, очень приятно! — И протянул мне через столик руку: — Будем приятелями Я подал руку.

— Очень хорошо, что вас зовут Майком, — продолжал он. — Я чертовски уважаю всех парней по имени Майк. У меня был друг Майк Грибальдони. Он, как и я, командовал кораблем. Увы, он погиб. Ну а на первых порах предлагаю выпить за знакомство и за всех Майков.

Уже через десять минут вино сделало нас большими; друзьями, и мы перешли с ним на «ты». Пары выпитых бутылок оказалось вполне достаточно, чтобы капитан-капрал еще больше проникся ко мне уважением и доверительно начал рассказывать мне свою историю.

— Майк, — сказал он, — я вижу, что ты отличный парень, и потому я, ничего перед тобой не тая, расскажу тебе всю свою печальную биографию. Перед тобой, Майк, сидит жалкий капитан-капрал? Так, да? Нет-нет, только не возражай. Именно он — жалкий и грязный капитан-капрал Джервил Уикс. Именно он. Но ты знаешь, что этот самый Джервил Уикс, то есть я, всего лишь три года назад носил темно-синие погоны капитан-полковника I ранга и командовал боевым кораблем. Да-да, было время, и я носил звание капитан-полковника I ранга и командовал патрульным крейсером, а патрульный крейсер, замечу я вам, это не какая-то там жалкая фелюга, а настоящий грозный боевой корабль. Да! А я был капитаном этого грозного боевого корабля. Капитан-полковник I ранга Джервил Уикс командовал настоящим боевым кораблем! — чуть привстав, выкрикнул он. И указательный палец, поднятый к прокуренному потолку руки призвал небо в свидетели.

— Я летал, Майк, на «Мэри Мэдвилл». Да, на «Мэри Мэдвилл»; есть такой крейсер в нашей 16 патрульной бригаде. Патрульный крейсер типа «Вектор». Таких в нашей бригаде только три.

Он стал загибать пальцы на левой руке: «Элсли Трэйс», «Мэслиз Форсор» и наш, «Мэри Мэдвилл».

— Конечно, — продолжал он, — я не могу утверждать, что ты, к примеру, хорошо знаешь, что это за штука, патрульный крейсер типа «Вектор». Ты бэкээсник, ты не знаешь. Я даже твердо могу утверждать, что ты и 16 патрульную бригаду не знаешь. Не знаешь?

— Не знаю.

— Ну вот, видишь, 16 патрульной бригады ты не знаешь. Не знаешь? Точно? А может быть, это даже к лучшему, что ты не знаешь. В самом деле, на кой черт тебе ее знать, эту паршивую, будь она трижды проклята, 16-ю патрульную бригаду вместе с ее командующим, этой грязной свиньей, бригадным адмирал-майором Фей-Кавенариусом. Слава богу, что я ее знаю, а этого уже вполне достаточно. Но о том, что в этой бригаде есть замечательный крейсер «Мэри Мэдвилл», краса и гордость бригады, а может быть, даже и всего флота, подчеркиваю — флота, тебе необходимо знать. И если ты не имеешь ни малейшего понятия, что такое патрульный крейсер «Мэри Мэдвилл», то я тебе его сейчас так изображу, как не сможет его изобразить даже виртуозная кисть гениального художника. Как другу, скажу тебе прямо, наша «Мэри» есть самый замечательный боевой корабль. Мировой корабль класса «люкс». И я не вру. Да провалиться мне на этом самом месте, если это не так, но я не провалюсь, ибо даже такие корабли, как «Элсли Грейс» и «Мэслиз Форсор» не могут идти ни в какое сравнение с «Мэри Мэдвилл». Ты спросишь «Почему?», и я тебе отвечу, как другу,  ничего не утаивая. На нашем корабле целых три фотоннобомбометных установки, а у них ни одной. Что такое фотонно-бомбометные установки, я думаю-, тебе рассказывать нет смысла.

Правда, у тех кораблей есть на борту по паре инграционно-флораторных установки, но, бьюсь об заклад, флоратор против фотонно-бомбометной установки — детский лепет. Точно — детский лепет, не больше и не меньше. — И он энергичным жестом правой руки подвел под своим утверждением резкую, жирную черту.

— Конечно, — продолжал он, — наш крейсер это не ударный многопалубный линкор «Президент Вудро» или новый фотонный фрегат «Дик Вонселвик», наш крейсер — всего лишь патрульный крейсер первого класса. Но могу заставить поверить любого, черт побери, — разгорячившийся капитан-капрал даже притопнул ногой, — клянусь своими боевыми орденами, что наша «Мэри», наша малютка «Мэри», хотя от носа до хвоста в ней всего лишь 150 метров длины, а не 1,5 километра, как у «Президента Вудро», она способна внушить уважение всякой дряни, которая посмеет встать ей поперек дороги.

Причем вполне должное уважение. Непременное уважение. А иначе на кой черт мы с вами Майк носим военную форму. На кой черт, я спрашиваю! — И грохнул в подтверждение своих слов кулаком так по столику, что с него упало несколько пустых бутылок. — Как, я правильно говорю или нет? Или, может, я не прав. — И он еще раз грохнул кулаком по столику и победно оглянулся в зал.

Однако на капитан-капрала Уикса никто ровным счетом не обратил ни малейшего внимания. Кроме меня в зале никому не было дела до какого-то там занюханного капитан-капрала. Месиво из полупьяных и пьяных людей, пресыщенных зрелищем, вином и жратвой, исступленно дергалось и глухо шумело, неся на пенных волнах своих случайно выхваченные светом обломки человеческих поз и жестов.

Лысый потный приват-майор из компании, что сидела от нас через два столика, пьяный настолько, что еле-еле смог взобраться на столик, скинул с себя мундир и, вихляя пухлым задом, своими движениями пытался подражать танцовщице. Истерично хохоча, его друзья нестройно хлопали в ладоши, свистели, улюлюкали и всякий раз пытались ущипнуть его за икры ног.

Приват-майор отбрыкивался, пытаясь из последних сил сохранить остатки равновесия.

Капитан-капрал Уикс, взывавший к залу, был в данный момент похож на утопающего. Мне в этой ситуации ничего не оставалось делать, как выполнять роль соломинки.

Мой капитан-капрал на время сник, но новая рюмка вина вновь вернула ему прежнюю бодрость духа, хотя голова его стала заметно клониться вниз.

— Майк, а Майк, так на чем мы с тобой остановились?

Я припомнил, что он остановился на уважении мундира.

— Ах да, на уважении мундира. Ну-ну. Значит, я говорил тебе об уважении военного мундира. Так вот, Майк, — и в голосе его зазвучали нотки твердости, — мы с вами существуем на этом свете для того, чтобы в мире был порядок. А отсутствие порядка в мире возникает, по-твоему, где? Я тебе отвечу. Возникает там, где отсутствует уважение к нашему мундиру. А порядок, это прежде всего! — И, уже не оглядываясь, он с яростью впечатал свой кулак в столик.

Рюмка, стоявшая возле него, опрокинулась и струйка вина, лениво сочась через край пластикового столика, образовывала под ногами капитан-капрала маленькую лужицу.

— Миру нужен пор-рядок! Пор-рядок и баста. И никаких гнилых разговоров.

Голос его начал срываться. Он снова отхлебнул вина.

— Итак, Майк, я плавал на «Мэри Мэдвилл». Ах, какой же все-таки это был прекрасный корабль. И смею тебе сказать, что наша «Мэри» кое-чего стоила. С нами не шути, коли повстречался нам на дороге. Разнесем в пух и прах. Мы были начинены разной боевой техникой так, как голова всякого вшивого интеллигента различной либеральной дрянью. Одного боекомплекта бомб а у нас было столько на борту, что мы, не чихнув, могли пустить ко всем чертям сотни две планет средней величины. Я уже ничего не говорю про остальное оружие.

Правда, патрульная служба — не мед, это тебе не райская жизнь на побережье Сиваллы и Ахуто. Мы торчим по году, в каком-либо квадрате, где все живое, кроме нас, военных и туземцев, если таковые есть в наличии, дохнет со скуки, где отсутствуют всякие приметы цивилизации и хорошенькая женщина — непомерная роскошь, где лишь одно развлечение, которое хоть немного может взбодрить тебя — это вино, виски, ром да еще невинные фильмы киностудии «Порнокосмос», которые мы частенько крутили в своих каютах. Вы видели эти фильмы? Да. Занятные, не правда ли? Только это еще как-то держит в колее и не позволяет свихнуться совсем.

Мы мотаемся на своем крейсере то туда, то сюда, как пьяный маятник, и кричим всякому, кто только посмеет нарушить предписанный в квадрате порядок: «Тпру, стой!

Куда прешь, скотина?» А в последние годы районы патрулирования были пуще прежнего убийственно скучны, как петля виселицы.

Мы, как правило, охраняли россыпь камней, именуемых планетами, на которых даже туземное население было большой редкостью. В таких местах мы не могли позволить себе даже такого невинного занятия, как развлечься с туземочками на лоне природы.

Про остальное я уже молчу.

Было время, — когда вино, виски и ром, и те доставляли на борт корабля нерегулярно, от случая к случаю.

Одно время я даже побаивался, что мои ребята могут взбунтовать. Это были в самом деле кошмарные для экипажа времена. Но мои ребята в сложившейся ситуации нашли выход — они наловчились делать бражку, и я этому не препятствовал: а что остается делать, если наша служба снабжения спит.

Делают, ну и пусть делают, мне не жалко, да и сам я не прочь был иной раз отведать их зелья.

В ход пошло все, вплоть до космической пыли.

Особенно отменный напиток изготовляли в батальоне поручик-сержанта Йорбабуса. Чертовски хорошую делали они бражку. Я предпочитал ее всем остальным. Вызову, бывало, Йорбабуса к себе и говорю: «Йорбабус, а командира-то ты обижаешь». «Никак нет, господин капитан-полковник I ранга, не обижаю». «Нет, обижаешь, сам пьешь, я ведь это хорошо вижу, а меня обносишь». И догадливый парень был. Тут же отвечает: «Виноват, исправлюсь». Ну то-то.

Такой был плут.

Так вот, Майк, мы курсировали в квадрате 31425 и охраняли нескольких крохотных астероидов и две небольшие, можно даже сказать, крохотные планетки.

Одна из них была совершенно безжизненна и ее поверхность чем-то напоминала мне голый череп, а другая была немного получше, хотя, по правде сказать, интересного на ней тоже было немного: джунгли, пески, болота.

Правда, на этой планете обитало довольно многочисленное племя туземцев. Как, спрашиваешь, название этой планеты? Названия я не помню, да оно нам было и ни к чему. Она значилась у нас как объект 31425-211.

Мы совершенно не понимали, какого черта нашему командованию взбрело в голову охранять этот богом забытый уголок Галактики. Здесь не было никаких партизан, как в свое время в Джебле-Альтино, не было коммунистической агрессии, как в Сербенс-Видажо, совершенно не было никаких экономических интересов нашей страны: здесь не было наших рудников, заводов, которые стоило бы охранять. И наконец: кроме нас здесь не было ни одного гражданина нашей великой державы, которого требовалось бы защитить от какой-либо угрозы.

Но наше дело маленькое — мы люди военные.

Нам приказано, мы выполняем.

Приказано охранять квадрат 31425, значит, будем охранять квадрат 31425, прикажут разнести все, что есть в этом квадрате, в пух и прах разнесем. Да так разнесем, что одна пыль останется.

Главное в нашем деле — это меньше всего рассуждать и подчиняться приказам командования.

Лишь одно нас радовало — если есть в квадрате население, то по части женского пола вопрос как-то решить будет можно.

Вот такая в общих чертах боевая обстановка.

Первое время нас донимали браконьеры из соседней Бранабары. Они залетали в наш квадрат на своих лодчонках и пытались утащить тот или иной кусок астероида или метеорита: говорят, что в них якобы есть какая-то часть драгоценных металлов, чему я совершенно не верю, все это вранье и сплошной самообман и, если какая-то часть этих металлов и тех немного была, то ее едва ли со всего квадрата хватит на пару зубных коронок.

Я не понимаю, зачем они рисковали.

Но действовали они нагло.

Поначалу мы гонялись за каждым из них в капсуле, ловили; метеориты тут же взрывали, чтобы не возиться с ними ни сегодня, ни на завтрашний день, лодки их сжигали, самих браконьеров доставляли на крейсер, а там, допросив и обшарив (а вдруг это шпионы или диверсанты), сажали в пустые бочки из-под горючего, заваривали и, сообщив бочкам третью космическую скорость, направляли в ближайший район черной дыры.

Это немного веселило нас.

Но потом эта забава нам надоела.

Мы не стали гоняться за ними, а просто расстреливали их ракетами с дальних дистанций, благо снайперы были у меня на корабле что боги.

Браконьеры перевелись, но, упреждая грядущие инциденты, мы стали расстреливать буквально все, что попадало в поле нашего зрения.

После этого любой камешек старался облететь стороной наш квадрат.

Потом мы как-то случайно, вероятнее всего, под пьяную лавочку, дали ракетный залп по планете с поверхностью, напоминавшей мне голый череп.

Залп, правда, был не очень сильный и планета еще недели две со скрипом вертелась вокруг светила, но потом рассыпалась на мелкие кусочки.

Таким образом, под нашей охраной оставался только один объект, а именно; маленькая планетка под номером 31425-21J.

Теперь все внимание мы стали уделять только ей.

Планетка та, скажу тебе прямо, дрянь, а не планетка: два маленьких городка, сотни две поселений поменьше, а остальное — наполовину джунгли и пустыни.

А туземцы — тоже не лучше планеты.

В общем-то были они поначалу тихие, что само по себе неплохо, но уж очень какие-то хмурые. Всяк на тебя волком смотрит. А женщины ихние, те были сущие скорпионы.

Наш поручик-сержант Йорбабус, командир первого батальона роботов, ну, тот, который делал у себя в батальоне отменную бражку, как-то попытался позабавиться с одной из них, но у него ничего не вышло. Вдобавок ко всему она здорово покарябала ему морду и откусила левое ухо. Ха-ха, откусила левое ухо.

Бедный поручик-сержант, понятное дело, не мог перенести подобное оскорбление. Его внешность и без того мало напоминала внешность киноактера Мемфиса Бревера, поэтому он, не медля ни минуты, приказал роботам своего батальона спалить деревню, а туземочку вздернуть на виселице, как злостного коммунистического агента, угрожавшего не только безопасности объекта 31425-211 и безопасности охраняемого нами квадрата 31425, но и безопасности всей нашей великой державы.

Что же касается уха, то ухо потом ему приделали новое, пластиковое, такое, что его с первого взгляда было очень трудно отличить от настоящего, но как только на поручик-сержанта находил гнев и он весь краснел, ухо его начинало заметно отличаться — тут сразу становилось видно, что ухо у него искусственное.

Я похвалил Йорбабуса за его поступок, ибо во вверенном мне квадрате должен быть образцовый порядок, а главное, должно царить безоговорочное уважение к мундиру.

«Может быть, после этого случая они немножко поумнеют и будут смотреть на нас чуть повеселей», — сказал я Йорбабусу.

Однако они почему-то веселей смотреть на нас не стали, но вели себя очень тихо, пожалуй, даже тише, чем положено.

Такая тишина мне тоже не нравилась.

За ней могли скрываться очень нехорошие события.

Необходимо было как-то разрушить эту тишину, а заодно и упредить любые события, которые могли скрываться за ней.

Для разрушения тишины и всеобщего увеселения мы бросили им парочку газовых бомб нервно-паралитического действия — этакое древнее, но в общем-то эффективное средство, а также выжгли часть джунглей в целях профилактики, ибо джунгли есть питательная среда для разного рода партизан и бунтовщиков. Главное, нужно лишить волка леса, и тогда любой волк станет вам улыбаться.

Но они после этого случая стали еще более тихими.

А это стало выводить меня из равновесия еще больше.

Я-то знаю — от тишины до бунта всего один шаг. Уж поверь мне на слово, я крупный специалист в таких делах и почем фунт чиха отлично знаю.

Наступила прямо-таки гробовая тишина.

— Но, но! Я-то ведь все вижу насквозь. Усмириться-то они усмирились, да только для виду. А на сомом деле стали злей пуще прежнего. И кроме того, стали между собой усиленно вести пропаганду против пас.

Ну а мы такого дела, понятное дело, допустить уже никак не можем.

Мы, не медля, как только раскусили их преступные планы, высадили на поверхность планеты два батальона роботов. Первым командовал поручик-сержант Йорбабус, другим — поручик-сержант Рекербейер.

Но как только мы стали высаживать десант, они подняли бунт, встретив наши батальоны камнями и стрельбой из дробовиков и самодельных пушек.

Йорбабусу тут снова не повезло; у него была выведена из строя третья часть роботов и их пришлось впоследствии отправить на металлолом.

Это был вызов и на него требовалось ответить силой.

Наш оранжево-голубой стяг взывал к мщению, к мести.

И мы приняли этот вызов.

Я даю командирам батальонов команду, и они начинают утюжить бастионы бунтовщиков с присущей им решительностью.

Снова наступила тишина.

Мы утерли пот с лица и собирались было облегченно вздохнуть. Но тут новый инцидент: через три дня неподалеку от крейсера мы поймали туземца, который подкрался к нам на довольно близкое расстояние и хотел подорвать наш корабль. При каналье нашли банку скипидара и коробку питьевой соды — при помощи взрывоопасной смеем из этих материалов он хотел разнести в клочья наш крейсер, но наша бдительность вовремя пресекла эту преступную акцию.

Но нам было мало просто расправиться с ним.

Нам нужны были сведения о заговоре.

Он поначалу попытался рассказать нам сказку, как комиссия Уоррена, что, мол, заговора никакого нет и он действовал как одиночка. Конечно, мы ему ни на грамм не поверили, ибо мы не американцы и нас не так-то просто одурачить. Одно дело — покушение на президента, а диверсия с целью уничтожения боевого корабля — это совсем иное дело.

Тут нужно четко улавливать разницу.

Мы воткнули ему куда следует электроды, и он дал нам все необходимые сведения о заговоре; современное развитие техники в таких вопросах нынче делает чудеса.

Сведения о заговоре оказались вполне достаточными.

Как мы и предполагали, они имели преступный замысел не только уничтожить наш корабль, но также растоптать гордое знамя нашей великой державы, водруженное в данном квадрате.

Дело пахло красной угрозой.

Мы не могли потерпеть красных не только у себя под боком, но и за сто световых лет в ближайшей округе.

Что по этому случаю говорится в инструкции А16-43: «С красной угрозой действовать сообразно обстоятельствам решительно и беспощадно».

Решительно и беспощадно!!

Я хорошо усвоил эти слова и руководствовался ими всюду и всегда.

Я не уважаю, Майк, демократию, хотя живу в самой свободной и демократической стране.

Собрав офицеров крейсера, я заявил: «Господа, нам брошен вызов. И я думаю, что это грязное стадо стоит проучить. Мы не таких приводили в чувство. Я думаю, что вы вполне со мной согласны. Я хочу знать ваше мнение».

«Проучить, господин капитан-полковник, проучить!» — рявкнули мои орлы.

Два ракетных залпа повышенной плотности решили участь планеты и ее обитателей. Планета сжалась, как проткнутый пузырь, затем на минуту вспухла и стала рассыпаться в пыль, теряясь в мировом пространстве.

Такова, Майк, первая часть этой грустной истории.

После этого мы стали охранять совершенно пустой квадрат.

И ты можешь себе представить, что из этого потом вышло? Не можешь. Вот то-то.

А вышла из этого всего очень дрянная история. М-да.

Через две недели вызывает меня на связь командующий бригадой. Наш Фэй, так мы промежду собой его звали.

— Как дела, капитан-полковник?

— Отлично, господин бригадный адмирал-майор.

— Все ли в порядке у тебя в квадрате?

— Так точно, все в порядке. Спокойствие и тишину обеспечиваем самым надлежащим образом.

— Это хорошо. А инцидентов никаких нет?

— Это есть, — отвечаю. — Пришлось уничтожить бунтовщиков на объекте 31425-211.

— Это ничего, не страшно. Но сам объект, я надеюсь, цел?

— Нет, — отвечаю, — вместе с туземным населением пришлось уничтожить и объект.

Тут он как заорет дурным матом, словно ему в штаны гремучую змею посадили:

— Что?!! Да вы с ума сошли!!!

— Никак нет, — отвечаю. — Действовал на основании инструкции. А16-43.

— Да на основании этой инструкции вы могли уничтожить в квадрате все живое до последнего микроба. Но кто приказывал уничтожать объект?!

Ну и заладил как зануда: кто приказал да кто приказал?

А когда начальство в попугая начинает играть, то тут, сам понимаешь, отвечать нечего. Стой да молчи.

— А вы понимаете, что вы натворили? — он мне снос.

А чего тут понимать-то. Экая невидаль — планетку раздолбали. Да мы их, бывало, десятками. И ничего. Нас за это дело еще хвалили да ордена давали. А тут из-за какой-то пупочки столько шуму.

Молчу я, а он еще сильнее распаляется;

— Как вы посмели? На этом объекте на основании директивы генерального штаба за номером 524 предполагалось создание важного оборонного объекта. Теперь-то вы можете представить, что вы наделали? И на этот случай у вас на борту должен был быть пакет А16-АМК-14. И вы как командир корабля должны быть с ним знакомы.

— Но я никогда в глаза не видел этого пакета.

Да где уж там, будет он слушать мой лепет.

Он снова свое орет:

— Вы представляете, что вы натворили? Так вот! Несмотря на все мое уважение к вам, капитан-полковник, я вас заранее предупреждаю: я вам помочь ни в чем не смогу. Вам придется отвечать за свои дела.

Ну а дальше все как в песне:

Вот так-то все и обернулось.

— Да! — горестно вздохнул он, — кто бы мог это предвидеть? Кто?

Нет, меня не расстреляли, не дали пожизненного заключения. Что же касается этой проклятой инструкции A16-АМК-14, то она действительно существовала. Но ее утерял офицер по поручениям. Это как-то оправдывало меня. Но уничтожение объекта целиком лежало на мне. А этого мне никто не собирался прощать.

До трибунала дело не дошло, к счастью моему: сказали все-таки свое слово мои старые боевые заслуги. Но с должности меня сняли, корабль отобрали и понизили в звании до капитан-капрала.

Меня направили служить на грузовую баржу вспомогательного состава бригады, но там я прослужил всего лишь полгода — на большее не хватило терпения.

Все-таки я как-никак был командиром крупного боевого корабля, а меня посадили на эту грязную калошу, именуемую грузовой баржей.

Я предпочел такому позору отставку, хотя расставаться со службой, поверь мне, было очень жаль.

Но я уже смирился.

Последние слова капитан-капрал говорил еле внятно — у него уже не ворочался язык.

Глаза его подернулись мутной, как сырой туман над морем, пеленой. Капитан-капрал уже не мог твердо держать свою голову. Он долго сидел в полузабытьи.

А впрочем, я тоже был не лучше.

Наконец он поднял голову и, глядя на меня, сказал: — Слушай, Майк, ты бы не мог мне помочь? Ты же чертовски славный парень! Ты не можешь мне не помочь. Я знаю, у тебя есть друзья в генштабе — замолви за меня словечко. А что тебе стоит. Всего несколько слов. За старого боевого офицера. Всего несколько слов, чтобы мне снова дали боевой корабль. Хотя бы небольшой боевой корабль. Я соглашусь даже на тральщик. Как, а? Ну что ты молчишь? Тебе же ничего не стоит немного помочь мне.

Я ошарашенно посмотрел на него. То, что он спутал меня с самого начала с флотским офицером, было еще полбеды, но то, что он просил меня, лейтенанта, о такой помощи, говорило об одном: капитан-капрал плохо соображает, о чем говорит.

— Ну что тебе стоит? — продолжал хрипеть он. — Что тебе стоит? Эх, а еще друг!

Угольки гнева начали тлеть в его глазах. А я, хоть пьян был тоже изрядно, да сообразил, что мне лучше всего не возражать, ибо в противном случае застолье может кончиться не очень складно. Драка меня не устраивала.

— Хорошо, — сказал я и налил себе, — я поговорю с нужными людьми.

— Точно, поговорю, — поспешил заверить его я.

Он безнадежно махнул рукой.

— Врешь, ты тоже врешь! Я вижу. Все вы врете. Ну и черт с вами! Не хотите и не надо. Думаете, Джервил Уикс пропадет без вас. Не пропадет. Джервил Уикс не пропадет. А на ваш флот я наплевал. Я лучше пойду в рейнджеры, чем на флот. Говорят, что набирают добровольцев в Аскавалту и что им обещают здорово платить. Я запишусь туда. Запишусь и еще покажу всем, что Джервил Уикс кое-чего стоит. Непременно покажу.

Он еще что-то хотел сказать, но как-то весь неожиданно обмяк и уронил голову на стол.

А зал по-прежнему бесновался от веселья.

 

РЕСТОРАН «ДАСТАХА»

Всякий раз, когда в ресторане «Дастаха» за столиком собираются офицеры из разных родов войск, между ними непременно возникает спор о том, чей род войск нужней и кто из них выше по званию. В старые добрые времена, когда кроме войск планетного базирования, а иначе называемых планбазовскими, других не было, дело было куда проще: лейтенант — это лейтенант, капитан — это капитан, генерал-майор — это генерал-майор, была в отношении воинских званий полная ясность.

Но вот появился космический флот со своими громоздкими и многочисленными службами и с такими же громоздкими и очень уж непривычными воинскими званиями, и все-то с той поры в субординации переменилось необыкновенно и пошла в войсках на этот счет такая неразбериха, в которой не только непосвященный человек, но и иной военный непременно сломит голову, если попытается добраться до истины.

Но с другой стороны, стоит ли все валить на космические войска, когда в планбазовских за последнее время произошла не одна реформа и, к примеру, вместо одного майора появилось целых три: капитан-майор, штабс-майор, глав-майор.

A коли все перемешалось, то стоит ли удивляться, что между представителями различных родов войск частые споры.

Иной раз до драки, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Так случилось и на этот раз.

За столиком сидят три офицера: невозмутимый и важный, в мундире темно-синего цвета, старший кандидат-капитан из национальной гвардии, плутоватого вида планбазовский пехотный штабс-майор в полевой, грязно-зеленого цвета форме, и колючий, как рыбья кость, взъерошенный поручик-сержант десантно-патрульной службы космических войск Йорбабус в сине-зеленом парадном мундире.

Поручик-сержант ожесточенно спорит со штабс-майором.

Он беспрестанно бьет себя в грудь кулаком, повторяя при этом уже который раз одни и те же слова:

— Ну и что, что нет? Зато какая мощь!

И Йорбабус трясет кулаком:

— Да мой батальон роботов стоит десяти ваших планбазовских пехотных батальонов. Ты хоть имеешь маломальское представление о том, что такое боевой робот БР-ХМ-3462? Это же по мощи и броне — целый танк. Ну куда против него твои хлюпики! Да они курятина против моих мордоворотов. Ха-ха-ха.

Еще немного, и они начинают приподниматься из-за стола, лапают друг дружку за грудки, но до драки дело не доходит, ибо за порядком смотрит совсем не пьянеющий старший кандидат-капитан из национальной гвардии. Задача национальной гвардии — охранять спокойствие и порядок, и старший кандидат-капитан и здесь весьма успешно справляется с подобной задачей.

Он разнимает развоевавшихся было комбатов и усаживает их на свои места.

— Знаете что, — говорит он им, — давайте-ка лучше выпьем. И поговорим о чем-нибудь другом.

С ним соглашаются и пьют.

Но разговор мало-помалу вновь возвращается в прежнее русло.

— Ну кто ты такой? — язвительно начинает вопрошать поручик-сержанта пехотный штабс-майор.

— Одним словом, сержант. Уяснил, а?

— A вот я — майор.

— Так что, по-твоему, выходит, что и адмирал-сержант — тоже сержант?

… — Но ты-то не адмирал.

— Но и не сержант, а поручик-сержант.

— Вот именно, что поручик-сержант. И не поручик, и не сержант. Ни то, ни другое.

Планбазовский штабс-майор явно недооценивает решимости поручик-сержанта защищать честь мундира офицера десантно-патрульной службы космических войск.

Тугая петля гнева начинает затягиваться на шее Йорбабуса.

Лицо его полыхает краской.

Только протезное левое ухо, память о боевых действиях в квадрате 31425, сохраняет свой естественный телесный цвет.

Еще минута, и он вцепится обеими руками в штабс-майора.

Со стола на пол летит посуда.

— Ах ты, гнида планбазовская, — задыхается от гнева Йорбабус. — Ты еще будешь нас, десантников, позорить. Да я тебя сейчас так разделаю…

Старший кандидат-капитан снова пытается их разнять, но на этот раз у него ничего не получается.

— Прекрати немедленно, сержант! — кричит он возмущенно Йорбабусу. — Я приказываю немедленно прекратить!

— Что? И ты вздумал мне приказывать? Да я тебе сейчас такого сержанта покажу, век помнить будешь!

И вконец озлившийся Йорбабус кидается на старшего кандидат-капитана.

Тот ожесточенно обороняется.

Теперь против Йорбабуса уже двое. Перевес сил явно не на его стороне, но ветерана Джебле-Альтино и Сербенс-Видажо это не обескураживает.

Словно лев он сражается один против двоих.

Но силы явно неравные, и планбазовские войска начинают одолевать доблестного представителя космического флота.

Видя это, Йорбабус хватает с пола вилку. Еще мгновение — и старший кандидат-капитан будет на вилке.

Но тут бутылка недопитого вина, метко пущенная штабс-майором в лоб Йорбабусу разлетается вдребезги около самой переносицы: кровь, остатки вина и внутренности глаза, вывернутого осколком бутылочного стекла, стекая по лицу, начинают расползаться темным пятном на груди обмякшего тела бравого командира батальона роботов.

Через зал к столику бежит военная полиция.

Через три месяца после случившегося командир батальона роботов с патрульного крейсера «Мэри Мэдвнлл», кавалер ордена «Оранжевый меч возмездия» поручик-сержант Вильгельмиус Йорбабус был комиссован по инвалидности и списан с корабля.

Крейсер «Мэри Мэдвилл» потерял еще одного боевого офицера.

 

ЗОЛОТАЯ ЗВЕЗДА НАД СТЕПЬЮ

Открытия приходят всегда неожиданно. Жители города Коняева долгие годы даже не подозревали, что название их города происходит от лошадиной фамилии. Им и в голову никогда не приходила мысль задать себе такой вопрос. История поименования их мало занимала. Да и недосуг им было этим заниматься. Одно только было известно — город, по неподтвержденным данным, назван так якобы по фамилии хлебопашца-первопоселенца Коняева, который жил в здешних местах в середине прошлого столетия.

Но не занимала их история поименования до поры до времени. Стоило городу раздаться в плечах, как следом возник вопрос, обычный для многих наших городов — а хорошее ли у города по нынешним меркам название?

Задали коняевцы себе этот вопрос и тут-то, к своему великому удивлению, открытие неожиданное сделали — ба, а ведь название-то у города от лошадиной фамилии произведено.

Сделав это открытие, крепко смутились коняевцы.

В век НТР и освоения космоса, подобная практика — сплошной анахронизм и недоразумение прошлого.

А поскольку на исправление недоразумений прошлого народ нынче пошел бойкий, то следом же родилось предложение — нужно городу название поменять. На более достойное, звучное и отвечающее требованиям века и прогресса.

Долго не мудрствуя, аргументы к переименованию нашли следующие. Всякое географическое название что-то должно отражать. А что, позволительно спросить, настоящее отражает? Да ровным счетом ничего. Конечно, в былые времена на подобное положение дел можно было смотреть сквозь пальцы, тем более, что ничего примечательного в те времена город не имел, что было бы достойно отражения. Даже по областным масштабам город был мал и захудал. Было в нем всего-то десять тысяч населения, вся индустрия — ремзавод, молзавод да железнодорожные мастерские, внешний облик — сплошной частный сектор.

Но так было раньше. А на сегодняшний день положение в корне изменилось к лучшему: население города выросло до шестидесяти тысяч, в городе появилась солидная индустрия — буквально за последние годы были построены такие объекты, как химзавод, завод ЖБИ, завод коленвалов. Во внешнем виде города произошли колоссальные изменения — город обзавелся собственными Черемушками.

Правда, в отношении переименования были у идеи противники, которые выражали по этому поводу такой скепсис — а стоит ли? Была бы на этот счет какая директива — тогда бы куда ни шло. А так, мол, ни к чему затея.

Однако энтузиазм по переименованию в подавляющем большинстве был столь велик, что в целом скепсис на идею переименования почти не повлиял.

Но вопрос об осторожности был однако сочтен своевременным.

А потому горячку с переименованием решили не пороть. Попервой так решили: чтобы лишних дров в этом деле не наломать (а она, осторожность, не лишняя, она никому еще никогда никакого вреда не делала), решили перед тем, как ставить вопрос на повестку дня ребром, обстоятельно перетрясти все архивы, дабы внести в вопрос окончательную ясность. Ибо когда раскинули на этот счет умом, то увидели здесь такую закавыку, о которой вгорячах как-то и не подумали. Был бы город так назван потому, что тут, к примеру, был бы когда-то конезавод, тогда бы какой мог быть тут разговор. Но в том-то и дело — город носит имя человека. А это дело уже гораздо серьезней, чем может показаться на первый взгляд. Про него, про хлебопашца-первопоселенца Коняева что известно? Да только одно, что он был хлебопашцем.

И больше о нем ну решительно нет никаких данных. Только ведь этого мало. А с моральной точки зрения — кто он был такой? Хорошо, если честный труженик.

Вдруг он по всем статьям отрицательный был элемент, с косными и неправильными взглядами на жизнь? Или хуже того — варнак и блудня? Либо же — все наоборот. Вдруг он чрезвычайно прогрессивная личность, и это тогда надо будет понимать — вопрос с переименованием полностью отпадает. Тут тогда вопросу «Хорошее ли у родного города название?» никакого заострения не требуется.

Архивные розыски позволили выяснить следующее. Да, хлебопашец-первопоселенец Коняев в здешних местах жил. Но выяснить, прогрессивной личностью он был или нет, не удалось. Никаких письменных источников на этот счет история не сохранила. Впрочем, и компрометирующего за ним ничего не нашли. Несмотря на все старания, Но попутно выяснилось следующее: оказывается, в здешних местах также жил еще поп с такой же точно фамилией. Пропойца и бабник, каких белый свет, пожалуй, и не видывал. Гришка Распутин местного масштаба.

По убеждениям — лютый мракобес.

Правда, поп-мракобес появился в селе двадцать лет спустя, после того, как село возникло. Но все равно, как бы там ни было, а стал теперь к названию кроме прочих недостатков примешиваться дополнительно привкус алкогольно-религиозного дурмана. Ведь абсолютно точных документальных свидетельств нет, в честь какого конкретного Коняева так населенный пункт поименован? Куда ни шло, если в честь первого. В лучшем, так сказать, варианте. Если уж деваться больше некуда. (Хотя и тут, чего уж лукавить, могла быть у основателя и иная, не лошадиная фамилия). Ну а если населенный пункт был назван так в честь второго Коняева? Получается что тогда? А получается тогда прославление религиозного дурмана и мракобесия.

Вот что вышло из тех архивных розысков.

Исходя из всего этого, решили коняевцы с переименованием не мешкать, название срочно сменить. Чтобы не было никакой двусмысленности. Да и от греха подальше.

А так решивши, стали думу чинить, думу нешуточную.

Если это название для города неподходящее, то тогда как по-другому город назвать? Чтобы оно подходящим было.

Первое, что на ум пришло, так это назвать Коняев Нововеселовском. Почему? — спросите. А потому, отвечаем тем, кто с городом этим не знаком, что он имеет честь быть расположенным на территории Веселовской области. Спросите всякого — Нововеселовск — хорошее имя для города? Всякий скажет — хорошее. Благо вокруг сколько поучительных примеров: Новозареченск, Новососновск, Новозаводск, Новохимическ, Новозиаменск.

Всякие города есть с приставкой «ново». Но Нововеселовска, просмотрите все карты, нет.

Тогда так и решили — быть Коняеву Нововеселовском.

Только вышло так, что название это просвистели коняевцы. Пока чесались, хвать было, а уже приглянувшееся имя город Лопушков перехватил. После того, как у тех уже законная бумага на руках, ведь не кинешься же отбирать — дескать, отдайте, нам тоже это название нравится. Тем более к подобному переименованию у лопушковцев основания куда более резонные: если до Коняева от Веселовска по железной дороге нужно пилить пять часов, то до Лопушкова от Веселовска езды на электричке двадцать минут всего. Одним словом, с этим названием дело у коняевцев не выгорело.

Погоревали коняевцы, погоревали, но делать нечего-кого винить? Сами момент прозевали. А раз прозевали, то снова коняевцам забота — думу думать.

Тут кто-то идею дает: «А что, если, как делают люди, отразить в названии индустриальную мощь города, назвать город по флагману индустрии? Есть же ведь хорошие примеры и на этот счет: Автоград, Энергоград, Электроград, Химград, Трактороград. Что, если и нам последовать такому примеру?» С идеей согласились. В самом деле — идея. Только тут же тотчас вопрос возник: «Идея-то хорошая, но как применительно к нашему случаю последовать этому примеру?» Вопрос практический, не праздный. Флагман коняевской индустрии — завод коленчатых валов министерства сельскохозяйственного и тракторного машиностроения.

Если следовать логике, получается тогда следующее — либо Коленвалоград, либо Сельхозтрактормашград. Названия по смыслу как будто правильные, но несколько тяжеловатые и неудобовыговариваемые.

Этот вариант тоже отпал.

Следующим было такое предложение — а что, если назвать город в честь знаменитого земляка? Так еще люди делают. Кинулись знаменитых земляков перечислять — тоже ничего подходящего нет. В самом деле, ведь не называть же город именем пусть даже знаменитого на весь мир клоуна Браславского. А больше них людей стране и миру город Коняев не дал.

Снова благое намерение зашло в тупик. И уже была даже думка дать начинанию отбой. АН нет, не все оказалось потерянным. Тут снова еще одной светлой голове пришла в голову спасительная мысль — надо к этому делу привлечь общественность, надо организовать конкурс.

Сказано — сделано. Сочинили срочно условия, и назначили премии. Благородный порыв общественной мысли, помноженной на энтузиазм и стимул, не замедлил принести тотчас же свои плоды — всевозможные предложения посыпались как из рога изобилия. Боже мой! — и каких тут названий только не было. Правда, первоначальный восторг со временем подугас — когда стали делать выбор.

В большинстве своем это были пусть красивые, но повторы: Лунный, Счастье, Солнечный, Степногорск, Сосновоборск, Звездный, Магистральный. Но среди них и такие были названия, какие еще в употребления ни разу не были. Светлостепск, Романтикогорск (что до слова «горек», то пусть оно вас не смущает — при сегодняшнем прогрессирующем развитии топонимики оно является синонимом слову «город», а вовсе не указателем того, что город лежит в горной местности), Солнцевосходск, Путьвперединск, Индустриаленск, Новобудущинск, Солнцелучинск, Сельхоззаводск.

Выбор остановили на двух последних. Большинство склонялось к Сельхоззаводску. — и звучит как будто неплохо, и идея в названии выражена. Но Ивану Ивановичу Елаге, городскому голове, больше понравилось второе.

И потому окончательный выбор пал на Солнцелучинск, Все согласились с Иван Ивановичем, что Солнцелучинск — название во всех отношениях более красивое и звучное, чем Сельхоззаводск.

На этом бы и истории конец. Оставалось выправить бумаги, подать заявку и ждать решения. Но вдруг никем не предусмотренное счастливое событие напрочь, к великому удовольствию и одновременно смятению, спутало все планы коняевцев. Коняевский земляк Иван Лошадяев взял да и отгрохал в космическом пространстве такой подвиг, что города в десять раз больше Коняева и те бы не отказали себе в удовольствии переменить имя свое на имя нового героя.

Но коняевны были уже стреляными воробьями и славу в чужие руки не упустили, вовремя бумаги сварганили. И вот уже через некоторое время на карте Веселовской области засверкало всеми гранями название.

После случившегося другим претендентам уже ничего не оставалось делать, как употребить славное имя коняевского земляка на поименованне улиц, микрорайонов и детских библиотек.

Так город Коняев стал городом Лошадяевым.

Правда, некоторые местные скептики снова было взялись за свое — мол, хорошо, но если быть точным и следовать первоначальной установке, то в истории с переименованием концы с концами не сходятся. Как было у города название по лошадиной фамилии, так по лошадиной фамилии и осталось.

Но их возражения к сведению теперь брать никто не хотел. Когда дело сделано и узаконено, разговор о первоначальной установке — пустой и малосодержательный разговор. А потом возьмем и допустим, что это даже правда. Но что с того? Не менять же теперь по этой причине фамилию герою. A потом дело совершенно не в том, что и это название — тоже от лошадиной фамилии, а в том, что в названии города слава героя и слава его героического подвига на века и вечные времена запечатлена и увековечена. Это ведь дело тоже улавливать и понимать надо.

И скептикам ничего не оставалось делать, как замолчать.

Правда, впоследствии один кандидат из Новосибирского академгородка, работая над докторской диссертацией по истории кочевых племен, некогда обитавших на территории Веселовской области и смежных с ней областей на рубеже двух тысячелетий, выдвинул версию, что слово Коняев вероятней всего происходит от аксуйского слова «Кон-яыф», что в переводе означает — «Золотая звезда над степью». Свои соображения кандидат в письменном виде изложил в соответствующем письме в Лошадяев, — Ну что ж, — сказали, ознакомившись с этим письмом, светлые головы города Лошадяева. — Кон-яыф, золотая звезда над степью — неплохо, очень неплохо.

Даже, пожалуй, хорошо. Однако Лошадяев — все же лучше. Нет, правда — согласитесь?

А что, пожалуй, и в самом деле стоит с ними согласиться. Им как-никак со своей колокольни видней.

 

УРАБАРСКИЕ ДРУЗЬЯ

Дед Козлов на пару с дедом Югровым уже много лет выезжает в лето с пчелами на Паршино озеро, что в пятнадцати километрах от села. Места там вольготные и благодатные — по всей округе таких мест не сыскать. На раздольных зеленых лугах чайным блюдечком озеро голубеет, по правую руку вперемежку с кудрявым березняком сосновый бор берег обступает.

Благодать такая, что словами все и не выскажешь.

А какое раздолье там для пчел! Дед Козлов как стал туда выезжать с пчелами, так меду за сезон стал брать до тридцати фляг.

Старики вывозят ульи, ставят рядышком палатки и все лето обитают около пчел, лишь временами, от случая к случаю наведываясь в деревню за провиантом и по прочей надобности.

Есть у дедов при себе лодочка. Попутно с пчеловодством они и рыбной ловлей занимаются. Поставят сеть — вот тебе и рыбка. Караси-то в озере, что лапти, один к одному.

Места же у озера по нашим временам глухими не назовешь — туристов сейчас везде развелось изрядно, поэтому в выходные дни прет на «Жигулях» к Паршину озеру турист со всей округи — едут люди культурно провести время, искупаться, позагорать, выпить на свежем воздухе бутылочку-другую винца.

Однажды в воскресенье, когда дед Югров уехал домой, а дед Козлов остался с пчелами один — подкатила к берету донельзя странная машина. Такой дед еще никогда в глаза не видел.

Дед поначалу подумал на военных. Одно время военные из Кочергановска часто наведывались в эти места. Старики-пчеловоды у озера были для них очень кстати. Деду рюмку поднеси, он тебя и медком угостит и ухой свежей накормит.

Но часть из Кочергановска три года назад убрали, и военных после этого в этих местах стало не видно.

Вышли из машины люди.

Одеты, правда, чудно, на головах шлемы стеклянные, по одежке вроде как на космонавтов смахивают. А главное, очень уж непривычные обличьем, на наших людей совсем не похожие.

Подходят они к деду и эдак культурно и вежливо:

— Здорово были, отец.

— Здравствуйте, — отвечает дед. — A чьи вы будете, ребята?

— А мы нездешние, — отвечают они, — мы с планеты Урабар.

— Что-то я такой не слышал. Документы-то есть?

Показывают документы. Все точно — урабарские, — А куда же вы путь-то держите?

— Да вот, — говорят, — места ваши понравились. Хотели бы мы тут выходной провести. Как, возражать не станешь?

— Да нет, не возражаю, — отвечает дед, — что, мне места жалко. Отдыхайте, вон места сколько.

— А пчелы-то нас не покусают?

— Не покусают, вон небось какие банки на голове, — смеется дед.

Тут ребята-чужестранцы разделись, искупались, а затем на траве скатерть с закуской разложили. Тут же деда за компанию пригласили отведать урабарской водочки.

Дед ответно ребят медком угостил, обещал рыбки к вечеру.

Но часа в четыре те засобирались домой — путь обратно не близкий, пока то да се, не раньше как к десяти часам домой не добраться. Да и за звездолет свой беспокойство берет. Поставили его в чистом поле без догляда, у иного дурака ума хватит, залезет внутрь, все пораскурочит — тогда совсем домой не доберешься.

— Вот в следующие два выходных дня мы обязательно прилетим, с семьями и с ночевьем. Уж больно места у вас здесь золотые.

— Приезжайте, непременно приезжайте, — говорит им раздобревший не в меру дед. — Я вам такой ухи наварю, какой вы в своей жизни еще ни разу не ели. Караси-то у нас в озере — во! — И показывает, какие в озере караси.

Вечером возвращается с деревни дед Югров, а дед Козлов ему про знакомство-то свое и рассказывает, так; мол, да так.

«Брехун старый», — думает дед Югров.

А на следующей неделе дед Югров снова на выходные дни оказался дома. В воскресенье после обеда возвращается, видит, около пасеки машина какая-то стоит. И такая эта машина чудная, что и толку не дашь, на что она больше похожа, то ли на легковушку, то ли на самолет, то ли еще на что. Возле палатки народ какой-то сидит.

С ними в кругу дед Козлов сидит, скафандр на себя напялил, шлем стеклянный на голове набекрень.

«Чужестранцы», — смекнул дед Югров.

Подъехал дед Югров:

— Здравствуйте, граждане!

A дед Козлов ему и кричит:

— Здорово, гражданин. Где тебя нелегкая носит? Ну-ка давай в нашу компанию скорей. Налейте-ка, ребята, моему напарнику.

Усадили деда Югрова в круг, стопку налили.

Тяпнул ошарашенный дедок рюмашку за знакомство и за здравие, а ему другую подносят.

Тут-то и видит дед Югров, что не врал ему дед Козлов, а всю правду говорил.

И пошло после этого дело.

Как ни суббота с воскресеньем, стали урабарские друзья на Паршино озеро к деду Козлову в гости ездить.

Дружба между ними не на шутку открылась.

Год прошел, новое лето наступило. Дед Козлов снова с дедом Югровым на своей вахте у озера.

Месяц прожили, а от ребят урабарских ни слуху ни духу.

И вдруг на тебе.

Воскресным июльским днем, сотрясая грохотом округу, вынырнул из реденьких облаков серебристого цвета звездолет, дал круг над озером, а затем, прижимаясь низко к земле, понесся прямо на пасеку.

Перепуганный дед, не помня себя, кинулся в кусты.

Звездолет еще пару раз прошелся над пасекой, а потом скрылся за макушками берез.

Не успел дед очухаться — долгожданные урабарцы заявляются.

— Ну как, видел, отец, как мы тебя приветствовали? — спрашивают и улыбаются.

— Так это вы были?

— Мы!

— А я уж подумал бог знает что, — облегченно вздыхает дед.

— А что — испугался?

— Да подите вы к черту, — смеется, воспрянув духом, дед. — Тут еще бы разок круг дали и в штанах мокро бы стало.

И смех и грех.

— А мы тебе, отец, нитки капроновые на новую сеть привезли. Помнишь, в прошлом году заказывал?

А последние два года дед знакомых своих не видел.

Может быть, они и прилетали, да только он эти годы на Паршино озеро с пчелами уже не выезжает. И годы уже не те и здоровья нет. Частенько дед похварывает.

А из ниток тех, что они ему привезли, он связал сеть. Отменная вышла сеть. Ставит он ее и небольшое озерко, что возле деревни, на въезде.

 

АКУЛА

В третьем Веритюткинском пруду объявилась акула, Об этом сообщил Митька Пискунов.

Он третьего дня после посевной хотел в том пруду купнуться.

Митька только-только залез в воду, но та ему вцепилась в мягкое место зубами, что он, не помня себя, без трусов выскочил из воды.

Получилось почти как в кино «Тайна двух океанов» Слушая Митьку, мужики от души смеялись.

Митька же — божился.

Директор начальной школы, учитель Качусов, самый ученый в поселке человек, качал головой и посмеивался — Акулы в Сибири? Предрассудки. Не может быть.

Митька стоял на своем и даже грозился снять штаны, что-бы на фактическом материале подтвердить истину, Но штаны снимать не пришлось.

Заготовитель Иванов, слушая Митьку, сказал, что за шкуру этой рыбы, а она очень ценится, дают премию 10000 рублей (по старым деньгам — шел как раз 58 год) плюс мотоцикл «ИЖ».

Мужики сразу смеяться перестали.

Попросили Митьку по новой все рассказать.

Митька не отказался.

— У-у! — зашумели после Митькиного рассказа мужики. — Да мы эту акулу враз выловим. Мордушек понаставим и мотоцикл с премией наш.

Поставили. Только пусто в мордушках. Кроме мелких гольянов — нет никого. Но гольян — не акула.

Снова засмеялись мужики. Теперь уже не над Митькой. Теперь над собой.

Долго смеялись.

Потом дали Митьке кличку — Акула. Чтобы не врал.

Но смеялись зря. В конце лета пастух Коля-капитан подогнал поить к тому пруду коров.

Акула выскочила из воды и хотела вцепиться в морду корове Коли Сундеева.

Но корова, не будь дурой, — увернулась и поддела ее на рога. Ровно какой навильник сена.

Так с той акулой на рогах и пришла вечером домой.

Сам Сундеев, видя на рогах своей коровы мотоцикл с премией, закричал «Ура».

Но преждевременно. Корова акулу рогами так испыряла, что о премии уже не могло быть никакой речи.

Шкуру сними — разве только на сито — муку сеять.

После все поверили Митьке Пискунову.

И учитель Качусов тоже.

Учитель внимательно осмотрел акулу, а затем написал заметку в районную газету.

Пусть все знают про такой удивительный факт.

Там же в заметке и про Митьку сообщил.

Как он пострадал от злодейки безвинно.

Заметку напечатали.

Весь район узнал про акулу в третьем Веритюткинском пруду. Про пострадавшего Митьку тоже.

Митька ходил именинником.

Но потом про акулу забыли.

Но кличка за Митькой так и осталась.

Он долго ее носил. Но потом носить ее ему надоело.

Митька, глядя на людей, махнул в город.

Там его только величают.

 

ЛОДКА

Чюлюкин — умный мужик. До всего дотошный. А главное — мастеровой. В свое время лодку как-то смастерил.

Пре-о-ри-ги-наль-нейшую. Какую еще никто никогда в жизни не видывал. В селе его. В Пунькино.

Смотрят все на лодку, удивляются — это же надо таку башку иметь. Ай да Чюлюкин! Аи да Чюлюкин!

И уж не помню, кто, но кто-то надоумил его отвезти ту лодку в район. И там ее показать — дескать, вот у нас какие люди. В Пунькино.

Тот послушался.

Выбрал свободное время, заявляется в соответствующее районное учреждение. Дескать, так и так, я такой-то и такой, вот смастерил лодку, не изволите ли ее рассмотреть и резолюцию мне на нее дать.

— Изволим, — отвечают те. — Только критики-то не боишься?

— Не боюсь, — отвечает Чюлюкин.

А чего ему бояться — вон какая лодка добрая. Все в Пунькино это подтвердят — на такой хоть в Тихни океан.

— Ну тогда, — говорят они ему, — жди, мы вот тут комиссию соберем.

Чюлюкин ждет.

Те собрались, неспешно стали лодку осматривать.

Затем стали на лодку критику наводить.

— Только, — предупреждают, — наперед условие — не обижаться. Мы обидчивых не любим.

Первый говорит:

— Хороший самолет. Но, по-моему, не пойму — нет у него пропеллера?

Второй ему возражает:

— С чего вы взяли (и навеличивает первого), что это самолет? Это, заявляю авторитетно и ответственно, прежде всего — автомобиль. Только почему, — и уже обращается непосредственно к Чюлюкину, — мы не видим у вашего автомобиля колес?

— Нет, нет, — перечит первым двум третий, — это паровоз…

За третьим — следующие со своим мнением.

Вытаращил Чюлюкин глаза на комиссию и не поймет что за обструкция? Сказано ведь русским языком — перед вами лодка.

— Нет, нет, — кричит очередной член комиссии, распалясь, — это — вертолет. Только ответьте мне, почему лопасти у винта такие маленькие и сам винт расположен не там, где ему положено быть, сверху, но снизу и в таком неудобном месте?

Тут уж Чюлюкин осерчать захотел — что за чушь, тем более, вот и надпись. Но затем вспомнил, кто он да где он, застеснялся и передумал.

— Так это, — говорит, — не самолет, не грузовик, не паровоз, ну и, естественно, не вертолет. Честное слово. Лодка это.

— Ну-ну, — понимающе усмехается в ответ ему первый (дескать, на чем-на чем, но на этой-то мякинке ты, дорогой друг, нас не проведешь), — лодки такие не бывают.

— А я, — говорит второй, — настаиваю на том, что это паровоз. Скажите-ка на милость, где вы видели такие лодки?

Но Чюлюкин не сдается.

— Лодка это, — стоит на своем Чюлюкин. — Она плавала у нас в Пунькино. В озере.

— Знаем, — отвечают. — Но вот то, что ты нам показываешь, за лодку, извини, признать не можем.

Стоит Чюлюкин перед ними, пот со лба вытирает, не возьмет никак в толк, какой же еще ему довод применить, чтобы убедить тех в том, что сделанная им лодка — лодка.

А те свое:

— Нет, нет — какая ж это лодка? Уж ты поверь нашему опыту…

И с подковыркой далее:

— Образование-то у вас какое?

Видит Чюлюкин — крыть нечем, да в другую тогда крайность.

— А хочете, — говорит, — я продемонстрирую, как она плавает.

На такой дешевке хотел купить их.

Да не тут-то было. Не на тех нарвался. Это кого другого бы испугал. Народ-то в комиссии тертый.

— О каком плавании речь вы ведете? — те ему. — И так наперед видно — плавать она не будет. Так что вы уж тут бросьте нам сказки-то свои рассказывать.

Видит Чюлюкин, что более с ними сейчас ни о чем не договоришься, ругнулся про себя кучеряво и вышел.

Вышел, конечно, не без обиды — понятное дело, рефлексия разная в голову лезет.

— Что за чушь и парадокс: ты им — брито, они тебе — стрижено.

Понятное дело, рефлексия не только злая, но местами также и доброжелательная.

— Конечно, — рассуждает, — в чем-то они правы. Самолет без пропеллера — не самолет. Автомобиль без колес — не автомобиль. Паровоз без… (Хотя, к примеру, тот же самолет может быть и без пропеллера.) Но ведь делал-то я, если я еще в своем уме и насколько мне помнится, лодку.

И теперь уже так подумает и так — что же он делал?

А то, может быть, и в самом деле — не лодку.

Да нет — лодку делал.

Лод-ку!

С тем бы Чюлюкин, наверное, и сел. (Дяди у Чюлюкина в районе нет, по физкультурной части и характером Чюлюкин тоже слаб. Да и куда сильно-то в районе со своей городушкой разбежишься.) Да надоумил его кто то тут снова сходить к одному большого якобы сердоболия товарищу и попросить у него содействии.

Тот слыл в районе первым по части компетентности, — и главное, очень уж славился своей чуткостью.

Смелость день-другой подкопив, Чюлюкин к нему: войдите в положение, имею со всех сторон непонимание, но в вас вижу надежду.

— Понятно, — тот ему. — Но прислушиваться к мнению людей все же надо. Да — надо.

— Не возражаю, — ему Чюлюкин. — Только ведь смотря к чему прислушиваться.

— Тем не менее, тем не менее, — гнет тот свое. — Да и не может быть такого, чтобы абсолютно все говорили не по существу.

— А если говорят?

— Такого быть не может.

— А если такое есть?

— Нет, нет, так не бывает.

Не бывает так, да и все тут — вот ты тут с ним и подискутируй.

Поговорил с ним Чюлюкин, поговорил и вежливости, какая в нем была, как не бывало, видит — с ним не договориться.

— Курва ты! — говорит тому.

На прощанье.

Только и слов нашел. Остальные куда-то все улетучились.

И без всяких извинений дверью снова — хлоп, и был таков.

Подостывши, как человек умный и рассудительный, так решил, обмозговывая происшедшее: «Все, завязываю раз и навсегда, и окончательно в эту дурочку играть; чтобы я так-то вот ходил, а все бы мне голову морочили… Да что мне, делать больше нечего?» И так бы нерушимым оставил свое слово.

Да тут снова его кто-то надоумил: дескать, под лежачий камень вода не течет, а борьба — она двигатель прогресса, а поскольку ты за прогресс, то тогда вставай и двигай его.

Чюлюкин — снова по инстанциям. Да в переписку ударился.

Говорят, инстанций двадцать за каких-то там полгода обхлестал…

Правда, что то за учреждения, того я не знаю — меня в ту пору там не было, но только знаю я доподлинно теперь, что большую часть своей зарплаты тратит он ныне на элениум да прочие там всякие успокоительного действия и свойства микстуры.

Теперь несколько слов про мораль. Как известии, всякому рассказу желательно в самом конце иметь мораль.

Чтобы читатель не вынес из рассказа, упаси бог, чего худого. Чтобы он понял сказанное правильно. Но не превратно.

Так вот тут, и я тоже заявляю об этом ответственно и авторитетно, нет никакой морали. Лодка — есть. Есть башковитый мужик Чюлюкин. Есть микстуры и элениум.

А морали, как и внедрения, — нет. Нет — вот и вся туг мораль.

Что же до лодки, надо и о ней теперь сообщить, то та — рассохшаяся и ржавая, нынче никому не нужная, в лопухах за баней у него лежит.

И ее он, и всего прочего изобретательства теперь уже не касается.

Почему? А потому что вовремя понял, как человек умный, что важнее здоровья на белом свете ничего нет и не может быть.

Правда, в последнее время разработал он самостоятельно весьма оригинальную методику лечения неврозов, Успешно применяет ее на себе. Но поедет ли он с ней в район — сомнительно.

P. S. А в соседнем районе, говорят, некто кандидат каких-то там наук (фамилию его точно не помню — не то Нанырин, не то Болдырин) недавно точно такую лодку изобрел. Я о нем большую статью с фотографией в нашей Веселовской газете как-то читал. Эффект, пишут, — невообразимый. Главное, пишут, — изобретение актуально.

И страшно ко времени. Так из района нашего, я слышал, экстренно в тот район обстоятельную депутацию уже отрядили. Из представителей того самого учреждения, куда Чюлюкин заходил. Отрядили опыт перенимать.

 

СКАЖИКА, ВАЛЕРША

Как я погляжу, уж больно модно стало сейчас разводить у нас в деревне разные тары-бары и про марсианцев, и про инопланетянцев, и про прочих иноземных пришельцев. Послушаешь, так выходит, что чуть ли не каждый второй с ними дело имел. Видел ли он их, или, может быть, ему это померещилось, но уж начнет тебе рассказывать, тут только знай отгребай.

И ведь вот что интересно! Народ-то вроде бы сплошь пошел ученый да грамотный, а откуда такое суеверие берется, я не понимаю. Вроде бы в наше-то время парод наоборот должен подальше от такого дела держаться.

Так нет же. Чуть что разговор про марсианцев затеялся, так всякому брехуну готовы в рот заглядывать. Сидят хоть бы что, слушают, будто тот и на самом деле им правду всю рассказывает.

И то еще интересно мне, что рассказчиков таких, как я погляжу, становится с каждым днем все больше и больше. Скоро, я думаю, уж и слушать, наверное, некому будет, потому как все рассказывать усядутся. А что, точно тебе говорю.

Вот раньше взять, ну хотя бы в том же Веритюткине, так на весь поселок только и был один такой — Удобна..

Он был шибко большой мастер травить разные сказки про нечистую силу — вроде как из верующих был. Да к то, он хоть и горазд был врать, но не всякий раз принародно на это дело решался, потому как были тоже лихие ребятки: чуть что, обреют таким лихим словцом, что потом не рад и будешь, что разговор свой затеял.

В общем, был Удобину укорот. Он уж другой раз где, бывало, и сбрехнет, а где-то и молчком посидит.

А как сейчас пошло.

Да у нас одного Ваньку Печенкина слушать возьмись, так не переслушаешь. В самом деле не переслушаешь!

У него, у брехуна, как послушаешь, так с этими марсианцами чуть ли не каждый день свиданка.

А послушаешь, так как по писаному шпарит. Ровно диктор по телевизору. Врет без запинки и, главное, не улыбается. Все у него на полном серьезе.

И откуда только и берет что?

«Ваньш, а Ваньш, — говорю я ему, — тебе уж впору книжки бы писать, больно уж складно все у тебя выходит».

Отвечает: «Да вот думаю».

Вот ведь какой прохвост.

Ваньке врать не привыкать, язык-то у него что у артиста у того, у Зюзина, что все по телевизору выступает да нсех продергивает. Правда, до этого Зюзина Ваньке, конечно, далековато, тот, поди, на государственные деньги учился зубы скалить не один год. А вот если взять, к примеру, наш район, да организовать чемпионат среди таких вот брехунов, как наш Печенкин Ванька, ему, это уж непременно, первое место достанется.

Достанется! Непременно первое место достанется. Даже к бабке не ходи.

А почему я эти все разговоры не иначе как суеверием называю?

А как же иначе их называть?

Ведь они этих марсианцев такими представят, что те скорее на чертей похожи либо еще на какую сагану.

Получаются что чистые звери из зверинца, а не иначе.

Нос у них якобы крючком, голова квадратная, вместо рук щупальцы, как у осьминога, ноги не то куриные, не то лошадиные — нечистая сила, да и только. Да ведь это, если здраво-то рассудить, так ни в какие рамки не лезет.

А они на самом деле такие же люди, как вот мы с тобой, ну разве только росточком поменьше, да лицом пошире.

А так у них все на месте.

И откуда это я все знаю? Э-э, милый мой, знаю.

Было дело. А что ты удивляешься?

В самом деле!

А почему, спрашиваешь, я про это дело помалкиваю?

Хм.

А чего про это дело-то зря языком кудслю трепать?

Это вот сейчас что хочешь ври, слушают, а иной раз и верят. А ведь в те времени, когда мне их довелось видеть, про них и разговору-то никакого не было. Тогда еще и спутников-то в небо не понапускали, потому как дело было в 56-м году по весне. Я по первой начал было про них рассказывать, так меня на смех подымать стали.

Я это дело тут же по-быстренькому и бросил. На кой шут мне это нужно, славу-то худую наживать. Тем более, ты сам знаешь, я человек серьезный и обстоятельный и языком почем зря трепать не люблю.

Так вот жил я тогда в Веритюткино. В Чистохатово-то я уже потом, в 65-м переехал.

И ехал я по весне на своем «Натпке» после ремонта из МТС, из Моторина — Моторинская МТС тогда кроме Веритюткино еще и Ивановку и Утинцево обслуживала.

Ну а я как тракторист тоже числился в той МТС, хоть жил на поселке. А тогда все трактористы и комбайнеры к МТС причислялись и работали по колхозам как от МТС.

Это потом технику всю передали колхозам, в 59-м году, a тогда было так.

Так вот, в конце апреля ехал я на своем тракторе домой. Снег сошел давным-давно, тепло уже, зелень на деревьях вовсю прет. И дороги тоже везде просохли.

И ехал я домой прямым путем.

А он, Кукуйский лог, через то и название, наверное, свое получил, потому как, поехавши через него, там не один человек куковал, так как там и по сухой погоде чуть ли не все лето грязь непролазная стоит, а про ненастье и говорить уже не стоит. Как через Кукуйский лог поехал, так сел.

А тут, когда я ехал, уже год как в логу плотину поставили. Правда, по половодью ее малость поразмыло, ну да сказывали, что якобы подправили. Оно, конечно, мне можно было бы и окружным путем ехать, да уж очень не захотелось мне делать большой крюк.

Да меня при моем гусеничном тракторе беспокойство особое как-то и не брало, тем более, трактор у меня исправный, не расхлябанный, только-только после ремонта.

«Мне-то чего бояться», — думал я.

Проехал Вороновскую дубровку, выезжаю к Кукуаскому логу, вижу, так и есть: и на этот раз кто-то сидит, да к тому же на самом проезжем месте, на плотине. И не то что на самой плотине, а еще куда-то сползли по другую сторону, к камышам.

Тут хочешь не хочешь, а никуда не объедешь.

И вижу я издалека, что вроде как на комбайне это кто-то забрякался.

Думаю: «Это же какого такого дурака нелегкая понесла по весне на комбайне через здешнюю плотину. Не иначе как спятил кто-то или что-то в этом роде. Тем более, из наших комбайнеров еще никто к комбайнам и близко не подходил, вон они все стоят в ограде эмтээсовской».

Это не иначе чьи-то чужие, либо с Перетягинской МТС, либо с другого района.

У нас таких героев нет.

Ближе подъехал, гляжу. Нет, не комбайн. На комбайн похож, но не комбайн. Возле комбайна вижу: пять чунариков каких-то бегают, в комбинезонах таких красных, как вот сейчас мой «Беларусь», и в грязь ужас уделанные.

Видно, как крутились возле своей машины, так в грязь и устряпались. А ростом они такие неболыненькие, чуть если побольше лилипутов, что из цирка. Понятное дело, где им пятерым такую машину вытащить, тем более, что она наполовину с плотины в лог слезла. Без трактора тут и делать нечего. Тут увидели они меня, радуются, смеются, что-то не по-нашему лопочут. Хотел я было их спросить: чьи вы такие будете? Аль циркачи какие, аль артисты.

А они по-нашему ни бэ, ни мэ, а только по-своему «хэдэ-мэрдэ, хэрдэ-мэрдэ», вот пойди ж да и пойми их, чьи они есть такие.

Вижу, спрос с них не велик, а что делать и так понятно без всяких слов — нужно помочь людям, А тем более: если их не вытащить, сам через плотину не проедешь.

Вот, одним словом, какое дело вышло.

Второпях я тогда как-то и не допер, кто они такие есть, а вот только опосля стал догадываться, что видел марсианцев. Так ведь про то ни у кого не спросишь, видел-то я их только один, а сами-то они по-нашему совсем ничего не соображают, да и я по-ихнему столько же понимаю.

Сам понимаешь, понемовали, вот и весь разговор.

Правда, я одно время подумывал на шпионаж, но у нас это дело, сам знаешь, поставлено вот как крепко, то я весьма сомневаюсь, чтобы такая шайка в пять-то человек на такой огромной машине смогла бы перебраться через границу, а потом проехать незаметно через всю страну и попасть к нам в область. Этому я ни за что не поверю.

Нет-нет, кто угодно, но только не шпионы.

Ну так вот, вылез я из трактора, поближе подошел и вижу, что залезли они крепенько, что называется, по самую репицу.

Что ж, думаю, буду вытаскивать.

Зацепил тросом и стал тянуть.

Но получается как в той сказке про репку. Тянем-потянем, а вытянуть не можем. Ничего не выходит.

Машина-то ихняя завалилась на один бок, а мне надо тянуть в другую сторону, в сторону воды. Но я ж так не могу — я тяну вдоль плотины.

Понятное дело, ничего не выходит.

Потыркался я, потыркался, да и думаю: дай-ка я малость наискосок возьму, а иначе ничего не выйдет. Снова взялись. Ничего не выходит.

А потом ведь вот еще какое дело.

Я-то их тащу, а они мне совсем своим мотором не помогают. То ли он у них встал, то ли не догадываются, что к чему.

Я им тогда шумлю да на двигатель рукой показываю, дескать, заводите свой-то, а иначе мы тут с вами будем до вечера сидеть.

Ну, они тут поняли меня. Засмеялись. Что-то там покрутили. Тих-пых, гляжу — заработал.

Так бы и давно.

Ну все, сел за рычаги.

Они газу дали. Рванул я.

Рванул, да то ли переусердствовал я, то ли они на все педали-рычаги нажали, но только их-то я выдернул, да сам чуть было в пруд со всего маху не нырнул, Не знаю, как и выскочил.

Правда, дело обошлось, в воду не улетел, но завалился хорошо. Очень хорошо завалился.

Ладно еще то, что от плотины в этом месте к воде идет откос широкий, а внизу еще полоса глины, тальником завалена, чтобы плотину не размывало — видно, что вода спала после того, как прорвало плотину.

Выскочил я со своего трактора и еще сам никак не докумекаю, в какое положение попал. Это уж потом все представил и испугался.

Смотрю я на свой трактор и вижу: дело мое прямо скажем неважнецкое — самому тут и думать даже нечего, чтобы выбраться.

Тут чуть что — либо в воду, либо в глину.

Вот ведь досада какая: этих чунариков вытащил, а сам сел. Да еще как сел.

А что они? Да что они: бегают кругом, чего-то галдят, куда-то рукой показывают. Да уж мне тут не до них.

Да и чего с них взять. Машиной ихней меня вытащить — тут не может быть никакого разговора.

Ну а они вокруг меня покрутились, покрутились, напоследок что-то выкрикнули, сели в свою машину да и айда — пошел. А направились они по дороге не на Моторино, а на Ивановку.

И вот когда они туда поехали и отъехали эдак с километра два, а потом гляжу: раз, и стали от земли отрываться, отрываться, как будто самолет, что ли, и исчезли.

Ну да только тогда я этому совершенно никакого внимания не придал. Да и не до того мне было.

А кроме того можно было подумать, что это пар. Земля-то по весне, прогреваясь, парит, на горизонте прямо как волны колышутся, вот и это могло быть.

Правда, здесь они поднялись сразу за дубровкой, до горизонта далековато.

Только в тот раз никакое удивление меня не взяло.

Сел я возле трактора, да и ругаюсь: «Вот нечистый дух, это ж надо такому быть. И их-то, видимо, тут сам черт затащил, а не сами они залезли. Вот сиди теперь тут и кукуй».

А сидеть ждать тоже неизвестно что.

Из веритюткинских трактористов все уже отремонтировались, кроме Митюхи Татаринова — но тот из мастерской выедет не иначе как через неделю. Так что ждать помощи не приходится ниоткуда. Вряд ли кто на тракторе из Моторина на наш поселок поедет.

Тут только один выход — либо идти в Моторино за трактором, либо в Веритюткино. Но в поселок идти — топать пешком целых восемь километров, не близко, в Моторино поближе — три километра, да неохота идти туда, там, пока ремонтом занимался, полтора месяца жил, так надоело все, что и не рад.

Покрутился я вокруг трактора, покрутился, и вижу: сиди — не сиди, все равно ничего не высидишь. Без чужой помощи не выбраться — это уж точно.

Стою на плотине, святых вспоминаю.

И уж было подумал плюнуть на все да пойти домой, а там не на сегодня, на завтра кого-либо из ребят сговорить да приехать и вытащить мой трактор. Тем более, сидеть нечего и не на кого надеяться.

С тем собрался и пошел.

Однако не успел я от плотины сотню, другую шагов отойти, как вижу — трактор с Моторино идет.

Дай, думаю, вернусь, кто-то же едет. Должен помочь.

И обратно на плотину.

Подъезжает трактор ближе.

Гляжу: да это ж на своем ЧТЗ Петро Климов.

Подъехал Петро, спрыгнул, говорит: «Ну и занесло тут тебя, не позавидуешь».

«Да эт уж точно, — ему я отвечаю. — Одному вылезть и думать нечего. А вот тебя, видимо, мне в помощь сам бог послал. Только ты-то чего в Веритюткино направился?» А он, Петро, сам испокон веков моторинский и ихние моторинские трактористы у нас никогда не пахали и не сеяли и потому в наш поселок им ехать разу не за чем.

А он отвечает: еду, мол, не в поселок ваш, а еду тебя вытаскивать, и послал меня сюда не господь бог, а директор наш любезный, Иван Христофорович Хоменчук. Так вот, мол, вызывает меня товарищ Хоменчук и говорит: у тебя Климов, трактор вон какой, черта самого из любой ямы может вытащить. Езжай, говорит, срочно в Кукуйский лог, там Горбыш с плотины свалился, вытащишь его.

Я удивляюсь: «А откуда Хоменчук знает, что я здесь завяз? Ему-то это откуда известно?»

«Как откуда? — отвечает. — Бредихин с района звонил. Так, мол, и так, организуйте дело, там вон в логу такой-то ваш тракторист завяз».

«А Бредихин тут при чем?»

«А это у тебя спросить надо».

Тут уж я совсем растерялся и ничего не понимаю.

При чем тут председатель райисполкома?

Тогда председателем райисполкома был Бредихин, Яковом Гавриловичем, помню, величать.

«Да ты не врешь?» — это я опять Петро.

«Да чего мне врать-то, — отвечает. — Мне сказано, я и поехал. Хоменчук говорит, что ты будто бы какое-то тут районное начальство вытаскивал, да якобы сам и сел.

Ну да я толком не знаю. Тебе видней. Я уже думал, ты тут Бредихина вытаскивал, а ты, выходит, и знать ничего не знаешь. Ну а кого же все-таки ты тут вытаскивал?»

«Да вот вытаскивал тут одних. Да только на районное начальство они что-то и близко не похожи».

«А на кого ж они похожи?»

«Да скорей на лилипутов из цирка».

«Ну не знаю, — смеется Петро, — как это мог Бредихин спутать районное начальство с лилипутами. Я знаю только то, что звонил он».

Вытащил он меня и обратно в Моторино покатил.

А я сел на свой и домой поехал.

Еду да и думаю. Экое же чудное дело со мной приключилось. Может быть, меня с пивка развезло, что утром сваха зачерпнула кружечку из лагунчика. Вот мне и померещилось все.

Так нет же, в своем уме. Да и кто поверит, что с кружки пива можно пьяному быть.

Подумал, подумал, а потом и думаю: да бог с ними с лилипутами и самим Бредихиным, что у меня больше голове не за что болеть?

Но с другой стороны, какое же все-таки может иметь отношение к ним Бредихин?

Может быть, они заехали в райцентр, да все обсказали ему, а он тогда и позвонил. Ну а уж про районное начальство либо так, для слова сказал, либо в МТС Хоменчук его не понял. Так может быть. Да вот очень уж быстро они до райцентра добрались. Этого никак не может быть, 70 километров как-никак, тут враз не доберешься.

Да и поехали они совсем в другую сторону, в сторону Ивановки.

А может быть, они по рации сообщили в район? Догадка у меня возникла — не иначе как по рации сообщили.

А уж к поселку-то стал подъезжать, хлоп у меня мысль-то: «Да это ж, наверное, марсианиы? Я ж про них как-то книжку читал».

Шутейно, конечно, так подумал.

Стал я потом было мужикам дома про этот случай рассказывать, так они меня на смех стали поднимать.

«Ты, — говорят, — чисто Удобин».

Что, мол, теперь на пару с ним будешь языком работать?

«Э-э, — думаю, — не хватало только того, чтобы меня еще с Удобиным путали».

Да на шутку этот разговор и перевел. Дескать, говорю, хотел попробовать, как вы на это реагировать будете.

Правда, в МТС уже опосля как-то про это дело сам Хоменчук однажды разговор заводил, да я ему поподдакивал, ну он и отстал от меня.

Тем и кончился этот разговор.

И вот иной раз теперь иногда задумываюсь, в самом деле, кого же я тогда все-таки встречал и почему-то имею насчет этого теперь такое самое серьезное подозрение, что встречал я тогда в Кукуйском логу и в самом деле не иначе, как марсианцев.

По-моему, их.

Потому как по всем приметам, как я рассужу, другим они быть не могли.

А теперь скажу про Бредихина.

Председателем райисполкома он сидел до 60-го года.

А в 60-м году его за что-то сняли с этой должности. За что его сняли, я этого в точности не знаю, мне про это дело как-то не сообщили, но я думаю, что за грубость, потому как больно уж груб был. Да и вообще он был какой-то малость того.

Сам посуди.

Бывало, приедет в колхоз, кричит: «Здравствуйте!»

Ему люди отвечают: «Здравствуйте».

А он снова свое: «Здравствуйте!»

Да потом еще в третий раз, якобы шутил человек так.

Такой вот он был.

Так вот, его в районе и сняли. В районе-то его сняли, а в Чистохатово председателем направили, якобы выправлять положение. А в Чистохатово в те годы, надо сказать, с председателями такая чехарда шла, только вот при последнем вроде немного приостановилась. Селезнев вот уже восьмой год сидит и, к слову сказать, сидит крепко.

Только при нем-то колхоз и поднялся.

Так вот, в Чистохатово Бредихина и двинули.

Ума он, конечно, колхозу не дал, однако два года провидел на этом месте, на большее, видимо, духу не хватило.

Потом нового, Золотоножкмна прислали, был такой, ты его, должно быть, помнишь. Золотоножкина прислали, а Бредихин куда-то уехал. А куда уехал, этого я не знаю.

Так вот, тогда-то в Чистохатово как-то свел меня с ним, с Бредихиным, случай. Ездили мы тогда сюда за лесом — тогда еще в Веритюткино кое-какое строительство шло, народ на месте сидел — это уж потом поселок стал разбегаться.

Я его и спрашиваю: «Яков Гаврилович, а Яков Гаврилович, вот у меня тут к вам есть вопрос занятный».

«Это какой такой вопрос?» «Да вот, — говорю, — был в 56-м году со мной такой случай, может, помните. Так говорят, что будто бы вы звонили тогда из МТС по поводу меня, чтобы меня в Кукуйском логу вытащили. Так мне очень уж интересно, кто ж это были за люди. Они что, ваши знакомые были или как? Что-то я такой чудной народ первый раз в жизни видел».

Так вот его примерно и спросил. Вроде бы лишнего ничего и не сказал.

Да только гляжу, а он весь вспыхнул, глаза-то вытаращил да и кричит: «Чего еще?» Да так вот и так — повторяю я ему свой вопрос, А он тут как это фигуристый слог загнет (вот ведь удивляюсь: был же человек, руководителем назывался, а образованности ну никакой — ему что человеку спасибо сказать, что человека подальше в отхожее место послать, одно было дело), да с каким-то аж визгом «Ты, — говорит, — что, белены, что ли, наелся? Или две недели не опохмелимшись ходишь? Да ты за кого меня принимаешь? Ты за кого меня принимаешь?» Да все эдак с приступом.

«Да с такими вопросами, ты, — говорит, — к Лёне Чуфорову иди. А к порядочным людям и не подходи».

Стою я перед ним, словно оплеванный. Э-эх, думаю, кобель ты, кобель, а еще порядочного из себя строишь.

Да что с тобой и говорить-то.

После этого разговора я и совсем стал про свою встречу помалкивать, потому как сам видишь, что из этого дела выходит. И сейчас помалкиваю.

Да зачем мне это нужно. Я не Ванька Печенкин, мне Ванькина слава совсем ни к чему. Я человек обстоятельный и трепаться не люблю. Так иногда с умным человеком если про это дело поговорить. Может быть, кто внесет свою ясность в эту темную историю.

Конечно, кое-какие мыслишки у меня на этот счет и по сей день водятся. Но вот шибко утверждать, что они марсианцы, я не могу. По причине своей невысокой грамотности, потому как в наличии у меня только шесть классов.

Но все-таки думается, что это были марсианцы.

Ну а что касается Бредихина, так он, может, и в самом деле про них ничего и не знал; это если с другой стороны поглядеть. Если они на самом деле марсианцамн были, так они это дело могли так устроить, что его же голосом по рации в МТС и сообщили. Раз они к нам из такой дали прилетели, то сам думай, какая у них техника должна быть. Нашей-то уж наверняка не чета. Любой голос подладят и сообщат.

Вот в одном у ихней техники, наверное, был изъян — к нашему бездорожью не приспособлена.

Или вот еще какая интересная мысль. Марсианцы это были или не марсианцы? А может быть, еще какие?

Как же, все-таки интересно знать, кто ж они такие.

Так вот, ты, Валерша, парень грамотный, в институте заочно учишься. На каком хоть курсе-то учишься? На втором. Ну вот, видишь, на втором курсе учишься. Так вот, как ты думаешь, кто же все-таки это был? Как, если на это дело поглядеть с научной точки зрения? А?

 

ПОСЕЛОК ВЕРИТЮТКИНО

Иван Николаевич Фруктов копал ямку в огороде.

Прокопал Иван Николаевич землю на одну лопату, затем на вторую, а на третью только землю ткнул, уже глинка пошла, как лопата скрипнула, как ровно железо какое внизу лежало, и уперлась во что-то твердое.

— Что такое? Клад, что ли, какой? — усмехнулся себе Иван Николаевич и стал незнакомый предмет осторожно обкапывать.

Обкопал, вывернул.

Глядь, а это камень.

Приличный так себе размером.

И не простой сам по себе камень, а этакий оплавленный, с фиолетовым оттенком, местами прожилки белые.

И похож чем-то на шлак, с некоторым таким стекловидным налетом. Вроде бы не металл. И весом-то не очень тяжелый. Но лопатой ударишь — звук металлический.

Долгий такой звук — дин…н…н.

— А может, мы с дедом Левыкиным тогда совсем и не то искали, — мелькнула у Ивана Николаевича радостная догадка. — Может, у нас тут и на самом деле угля-то и нет. А вот руда, к примеру, урановая или еще какая, кто знает, что этот камень обозначает, есть. А что, может же быть? Всяко же бывает. Думаешь-то одно, а оно хлесть: другое вышло.

И находке прямо-таки обрадовался.

С азартом стал дальше ямку рыть.

В глубину, уже чуть ли не в рост, одна голова из ямки торчит.

Уж и копать стало неудобно — пришлось пошире взять, чтобы можно было с лопатой развернуться.

— Да ты, дед, никак колодец затеялся рыть? Это куда же ты такую пропасть вырыл? — заглянула в ямку жена его, бабка Анисья. — Не много ли?

— Не, не много! — высунувшись из ямы, с судорожной радостью отвечал ей Иван Николаевич. — Я тут, ты только глянь, что откопал.

— Золото, что ль? — съязвила бабка.

— Да не золото, а кое-что поинтересней. Вот, гляди. Камень.

— Ну и что? Экая невидаль — камень.

— Глупая. Это редкостный камень.

Бабка еще раз недоверчиво покосилась на камень.

В камнях она понимала мало, а потому больше ничего не сказала, повернулась и пошла к своим делам. А Иван Николаевич снова рыть ударился.

И вырыл ямку, впору хоть для нового омшаника.

Только, как на грех, больше ничего не попалось.

— Конечно, для большого дела такой камень маловат, — решил Иван Николаевич. — Ну да что есть. Как говорится другой раз — мал золотник, да дорог. Больше десяти килограммов в нем, конечно, никак не будет. Да не беда. Может так случиться, что от него, дай бог, вся округа в скором времени перевернется. Оно и с этим камнем может хорошее дело выйти. Главное, чтобы он в хорошие руки попал.

Вылез Иван Николаевич из ямки, пошел звать деда Левыкина: — Вишь, что выкопал. Как считаешь, камень ценный или нет?

— А что? — говорит дед Левыкин, — Камень не простой. С первого взгляда видно. Точно! Не иначе как ценная руда.

И добавляет:

— Нужно камень этот в Москву.

— Да вот я и думаю, — отвечает Иван Николаевич.

Кинул Иван Николаевич все дела в сторону и, не мешкая, стал ящик фанерный ладить под посылку для камня.

Ящик, значит, сладил, вечером тут же, долго не думая, письмо написал, вместе с камнем в ящик положил и крышку аккуратно гвоздиками забил.

На крышке вывел химическим карандашом печатно:

Ценная 15 руб.

Кому:

г. Москва.

Министерство геологии.

От кого:

Коломяжинская область.

Сарапятский район.

Моторинский с/с.

пос. Веритюткино.

Фруктов Иван Николаевич.

Утром, не откладывая дело в долгий ящик, сел на мотоцикл (а у Иван Николаевича — «Урал» с люлькой) и с посылкой помчался в Моторино: своей-то почты в поселке нет — вся почта на Веритюткино через Моторино идет.

Привез на почту.

А у самого в голове теперь только одна думка (второпях не успел взвесить посылку безменом); как бы лишнего весу в посылке не было. А то еще не примут. Это ведь не муку в город дочерям посылать — чуть лишнего, взял да отсыпал. Это все-таки камень.

Но волновался преждевременно зря: положил посылку на весы, глянул — нет, все в норме, потянула на 9.800.

Ну и добро.

И подает посылку с камнем приемщице.

Приемщица глянула на посылку, да и говорит:

— Кому, дед, посылка-то?

— Как кому? Читай, здесь написано.

— Чьей личности? Министерство-то не человек. Министерство-то, оно большое. Личность же надо, указывать.

— Пиши — министру.

— Ну и на посылке нужно дописать, — Давай допишу.

Дописал.

— Что еще?

— Да все.

— Ну и добро.

Деньги заплатил и домой поехал.

Стал ответ после того ждать.

Скажем вкратце про Ивана Николаевича Фруктова.

Иван Николаевич пенсионер — сегодня ему 75 лет, в прошлом комбайнером работал. Живет в Веритюткино со дня его основания — уже сорок с лишним лет.

Мужик же сам он по себе — самостоятельный, на работу жадный.

И цепкий до всего.

Потому и живет крепко. Не то, что некоторые. Все у него на месте, при деле. Дом у него добрый, кирпичный — таких в поселке только два: у него да у Василия Нечаева. Скотины у него полный двор.

А еще у него пасека добрая.

Одним словом, в хозяйстве полный порядок.

Ко всему же он еще человек смекалистый.

А смекалистый потому, что чует что к чему за версту.

Другой еще потянуться да почесаться не успеет, а Иван Николаевич уже давно обмозговал и сделал дело.

И все так потому, что знает Иван Николаевич простую диалектику — спать меньше надо.

Но в одном деле Иван Николаевич дал маху — сел крепко и основательно в своем Веритюткино, думал, что будет поселок нерушимо веками стоять.

Но тут, что называется, подвел его кругозор, не так, выходит, диалектику понимал.

Он ее, жизнь-то, в одном старался не упустить, а она с другой стороны лихо со спины прокралась. Подошло время, стал народ с поселков бежать.

С Веритюткино — тоже.

Как колхозы слили, так и начал.

Кто в соседнее Моторино, кто в район, а большинство помешались городом.

Сначала потихоньку да помаленьку.

Народ уезжает, а Иван Николаевич хитро хмыкает Да еще пуще в строительство вокруг своего дома ударяется: знаем, мол, мы это поветрие, это бывает — ну навроде бы как понос нападет, нет тогда никому никакого сидения, всем тогда бежать куда-то надо. Куда? Неважно куда. Лишь бы бежать. И бывает временами такое состояние, что невтерпеж.

Но потом поветрие проходит, и все возвращаются в свое привычное состояние.

«Так и здесь, — думал Иван Николаевич, — покатаются, а потом все и вернутся. Тот же вон Пальчик сколько раз с поселка уезжал, столько же раз и возвращался, уж в районе и места такого нет, где бы он не жил. Все ищет, где лучше».

И там он жил, и там он жил, и везде, как послушаешь, так золотые горы, Веритюткино же — последняя на свете дыра, но как ни хватись — Пальчик тут уже как тут, снова в Веритюткино припожаловал.

Раньше, правда, над тем Пальчиком только потешались.

А раз ездит человек и на месте не сидит, то понятное дело, живет, как нарочно — ни кола, ни двора и по принципу абы день прожить.

Думает так Иван Николаевич да посмеивается.

Однако тут же и забота берет его и на раздумья такие наводит: шутка шуткой, а уезжает с поселка постепенно народ.

А почему?

Ну молодняк — это понятно, почему уезжает. (А у него у самого дочери в выученье как в город уехали да так там и остались.) А куда пожилой народ бежит, глаза закатил? — Куда?

Чем здесь-то ни жизнь?

Жить вон хорошо стали. Все есть.

А природа в Веритюткино — такой по всей округе больше нигде не сыскать.

Думает:

— Ну вот, к примеру, меня взять. Ну с какой такой радости мне, Ивану Николаевичу Фруктову, взять да лететь без оглядки куда глаза глядят? От какого такого лиха? Да никуда я не поеду!

Так решил.

Но потом стал жалеть, что решил так.

Поветрие — это когда уехал один, другой, третий. Но не больше.

А когда уехал из поселка десяток да другой, да не мальчики, а мужики все при уме — какое же это поветрие?

И понял тут тогда Иван Николаевич, что не поветрие это вышло. Народ-то вовсю разъезжаться удумал, раз о возвращении и речи никакой не заходит: сокращается на виду население в поселке, и заметно сокращается.

Тут-то и Иван Николаевич засобирался.

А как? Чтобы впросак не попасть.

Тем более, в тот момент и дом еще можно было как-то продать — покупатели пока находились.

И уже твердо надумал тоже вослед за всеми уехать из поселка в город, но тут вышел случай, который все его планы переменил.

Вскорости в здешние места понаехали топографы-геодезисты со своими треногами да полосатыми рейками.

Понаехали да стали по полям-логам лазить да вымерять.

Вперед-то их тут днем с огнем не видывали.

У любопытных людей вопрос сразу возник — а для чего все это?

И первым этот вопрос стал выяснять Иван Николаевич.

Он как-то к ним, к ихней палаточке подошел полюбопытствовать. (А они стояли таборком возле поскотины.) Подошел, спрашивает:

— Чей-то вы, ребята, у нас все размеряете, ровно город какой тут строить собрались?

А те посмеиваются:

— Да точно, скоро у вас здесь, прямо рядом с поселком город строить начнем!

Ну а Иван Николаевич это дело сразу и приметил:

— Видишь ли, город собираются строить. Надо будет дело это порасспросить как следует. Ну и с начальством ихним через то се знакомство завел.

Знакомство завел, в гости пригласил: в самом ведь деле интересно узнать, правда это или нет, что город возле Веритюткина собрались строить?

А если правда, то что за город.

Начальник у них, Игнатом Игнатьевичем его величать, фамилией Федятко, так с виду невзрачный мужичок, но по наречию очень умный человек.

Пригласил Иван Николаевич его к себе домой, a тот рассказывать, только знай отгребай.

— Вся, — говорит, — геодезия и картография — гвоздь всякому и любому делу.

И начал это дело разжевывать вдоль и поперек.

А Иван Николаевичу что эта геодезия с картографией, ему больше всего интересно про строительство города узнать.

Ведь в самом деле идея любопытная.

Может, тогда и собираться никуда не стоит, коли город сам сюда придет. Чего же от одного города в другой город бежать.

Вот он ему такой вопросик и задает.

— Город-то? Будет! — говорил тот. — То точно! Будет! Размерим вот, и все начнется. Когда? Ну вот с силенками соберемся и двинем. Завтра, конечно, не обещаю, но годков через десять, а может, и ранее, начнем действие. Да! Можно бы и завтра, лично я не против, ну да сам понимай, дело ведь это такое: государственный бюджет, он не резиновый. Тут тоже своя диалектика. Как, понимаешь?

— Как не понимаю, понимаю, — согласно мотал голо вой Иван Николаевич, — враз ничего не делается.

— Вот-вот. Вот Братскую ГЭС сделаем. И все силы тогда к вам кинем. Объявим комсомольско-молодежную стройку — и, разлюбезный мой, получайте город. А как иначе? Молодым везде у нас дорога, молодым везде у нас почет.

— А большой будет город?

— Город-то? Ну не то чтобы большой, но порядочный. А как — все будет: тут тебе и трамвай, и театр, и рестораны. Одним словом, будет все, как и полагается.

— Ну а, позволительно спросить, чем же город будет основываться? Завод ли здесь какой намечено возвести, или тут какое ископаемое в недрах земли обнаружено: к примеру, там нефть, руда, уголь ли? Что еще может?..

— А уголь тут будет добываться. Вот тут через годок-другой геологи приедут, разведку сделают и будет вам уголь. Много вам будет угля. А как же, у вас тут под ногами столько угля — век греби, конца не будет. Да! Точно!

Вот и думает Иван Николаевич:

«Чего мне ехать. Вот человек ученый, знает, что говорит. Конечно, если поселок пойдет под запустение — дело это плохое. Тут тогда мешкать совсем бы не надо.

Но, с другой стороны, раз тут свой город будет, тогда и голову мне нечего ломать. И нечего, голову задрав, лететь незнамши куда. Я же не Пальчик, в конце концов. А что не скоро его будут делать, так мне ведь не к спеху. Мне ведь балкон городской ни к чему. Мне в своем доме неплохо. Мне лишь бы крайним не оказаться. А что уголь будут добывать, так это прями кстати. Все с топкой будет меньше канители. На станцию уже не надо будет ехать — уголь-то дома. Красота».

И решил никуда не ехать.

И деда Левыкииа тоже убедил. Тот все к дочери на алма-атинские яблоки метил. Но все что-то сомневался: то ли яблоки не поспели еще, то ли дочь не ахти как звала.

Иван Николаевич про все ему подробно рассказал, так, мол, и так, а потом и говорит: — Ну вот тебя взять. И попрешься ты бог знает куда, а у самих не сегодня завтра город за огородами строить начнут.

Тот и согласился: — Не поеду ни в какую Алма-Ату. Да там, по правде сказать, не шибко-то меня и ждут. Зять-то не ахти надежный. — Ну вот, так бы сразу и говорил. А то — там в Алма-Ате така жизнь, таки яблоки…

И правда, через два года геологи приехали в Веритюткино с машиной бурильной. Поставили ее посреди улицы, стали бурить.

Иван Николаевич уже возле них.

— Что, ребята, уголь ищем? — понимающе спрашивает.

— Уголь, отец, уголь! — те ему весело отвечают.

— А посмотреть бы нельзя, что за уголь.

— Да почему нельзя. Да пожалуйста.

Приносят ему кусок угля.

Он то беспокойство имел — а вдруг уголь неподходящий, чего доброго — бурый.

Нет, смотрит — обыкновенный нормальный уголь.

«Ну и порядок, раз так», — думает.

Попутно же стоит и на машину ихнюю внимательно смотрит, очень уж интересно ему, как она устроена.

Смотрит и кое-что в уме уже прибрасывает: — Хороша машинка. Вот бы такую в хозяйство.

А что? — очень бы даже пригодилась.

И уже так себе прикидывает: «А нельзя ли к ребяткам подмылиться, так, чтобы они мне возле дома колонку бы пробили».

И вроде как бы между прочим начинает в разговоре клинья к тем подбивать. Дескать, а нельзя ли бы?..

И подмигивает: — Уж если что, так я в долгу, ребятки, не останусь. Как?

— Да это мы запросто. Нам это дело раз плюнуть.

Но на другой день что-то отказываться стали.

Говорят, времени нет, буров нужных нет, ну и еще чего-то там.

Он к ним и так и сяк.

Они: «Нет!»

Ну и правда, тут они вскоре быстренько и смотались.

Но ведь Иван Николаевич не напрасно возле машины ихней терся. Он у них весь принцип действия высмотрел зато. Принцип действия высмотрел да и кое-что из инвентаря у них подшиб.

Они уехали, а он, недолго думая, сам себе бурильную машинку изладил.

А что ему — он на все руки мастер.

Изладил и пробил возле дома колонку.

Воду в дом провел. Чем тебе не город.

Потом соседу своему, деду Левыкину, тоже колонку пробил.

Ну и еще кое-кому, кто желание имел.

Вот с той поры и ждет обнадеженный Иван Николаевич, когда в Веритюткиио откроется строительство города.

Однако десять лет прошло — все тихо.

Двенадцать минуло — тоже самое.

Нет про строительство никаких слухов.

Тут Ивана Николаевича стало уже беспокойство брать.

Да и как не возьмет. Поселок за эти годы подсократился больше чем наполовину.

«Надо как-то в это дело внести ясность», — думает Иван Николаевич.

Садится и пишет письмо в районную газету «Степной маяк».

Так, мол, и так, пишет вам бывший комбайнер, бывший передовик, а ныне пенсионер Иван Николаевич Фруктов по такому касательному делу. Не могли бы вы, как люди знающие, осветить вопрос и перспективу строительства на месте нашего поселка города Веритютинска по добыче угольных богатств, что лежат несметно под землей. Мне один инженер это дело грамотно еще 12 лет объяснял, но дело пока с места не сдвинулось. Не могли бы вы хотя бы вкратце осветить вопрос о замедлении строительства и о том, как стоят перспективы на будущее.

В районной газете сотрудники народ веселый, над Ивана Николаевича письмом посмеялись от души, но ответ дали солидный и быстрый.

Мол, уважаемый Иван Николаевич. Мы совершенно не в курсе дела по такому вопросу…

Короче, не знаем.

— Да чего же они там тогда знают? Поди, сидят да штаны протирают, — ругнулся Иван Николаевич, показывая ответ деду Левыкину.

— Это точно, — поддакнул тот. — Ничего они не знают. Надо выше писать.

Сел Иван Николаевич новое письмо писать, на этот раз в «Родной край», в Коломяжинск.

Написал, отправил.

Оттуда письмо пришло не скоро.

В нем сообщалось:

«Уважаемый Иван Николаевич!

На ваш вопрос относительно строительства города Веритютинска сообщаем, что согласно народнохозяйственных планов такого строительства в ближайшей пятилетке не предусмотрено. Что же касается вопроса о предполагаемых запасах угля в вашей местности, то таких там, согласно данных областного геологического управления, нет».

Вот так и ответили. Не больше, не меньше.

А внизу под всем, уважительный вензель.

— Путаники они! — заругался снова Иван Николаевич. — Путаники, да и только. Был, а тут вдруг нет. Да я же этот уголь своими глазами видел. Куда же он мог пропасть? А никуда он не пропадал. Они просто нужную бумажку потеряли. Потеряли — потому и не знают, что отписать. Ведь правда, Николай Егорович?

Дед Левыкин головой согласно кивает:

— Да, да!

А Иван Николаевич дальше.

— Мы, — говорит, — этот уголь тогда сами найдем и носом их ткнем. Вот ведь дела пошли: пока сам не возьмешься, никто не почешется.

Вот они на пару с дедом Левыкиным и взялись.

Смастерили телегу, машинку бурильную, какой Иван Николаевич воду бурил, на ту телегу установили, запрягли в телегу Гнедко да и стали по округе разъезжать, землю сверлить, уголь искать.

Поездили, поездили — все извертели. Уже и места нигде несверленого не осталось, а угля-то как не было, так и нет.

Хоть бы один маленький кусочек нарочно попался.

Иван Николаевич и думает: или уголь шибко глубоко под землей лежит, или его геологи надули — взяли кусок угля с дороги подняли да ему показали. Такое может быть. Но ведь Федятко-геодезист про то же самое рассказывал. Сговориться-то они никак не могли.

Тут уж скорей всего то, что уголь глубже залегает и они его своей сверлилкой просто не могут достать.

Хотели было глубже бурить.

Не получается. Техника не та.

Решили всю эту затею прекратить.

Да и не стариковское это дело.

Телегу поставил Иван Николаевич за двор, и она там и по сей день у него стоит.

И поставили они было на всем этом деле крест.

Но тут возьми да попадись этот самый камень.

Иван Николаевич духом воспрял.

Дед Левыкин — тоже.

Иван Николаевич Левыкину деду и говорит:

— Теперь-то уж дело выйдет непременно Вот и ждут с нетерпением ответ из Москвы.

Иван Николаевич каждый день у почтальонки выспрашивает:

— Там мне ничего нет?

А через два месяца, раз, вместо письма-то подруливает к Иван Николаевичову дому легковушка.

А Иван Николаевич как раз забор ладил. Выскочил из машины парень, к деду:

— Вы Иван Николаевич Фруктов?

— Я. А в чем дело?

— А я прибыл к вам из Академии наук. Пс поводу вашей посылки.

— А почему из Академии наук? Я посылку посылал министру геологии.

— А они ее нам передали. Ваша ценная находка больше нас касается.

— Так ведь это руда.

— Нет, это не руда, а очень редкий метеорит.

— Так, значит, точно не руда?

— Нет, нет. Но это в десять раз ценней всякой руды. Где вы его нашли? Вы мне не покажете?

— Отчего же не покажу. Покажу. За двором в огороде.

Завел, стал показывать. Рассказывать стал.

Тот из машины приборы всякие понавытаскивал.

Наушники на голову надел — стал ходить по тому месту, землю прослушивать.

Два дня ходил — все землю слушал. Но тоже ничего больше не нашел.

Метеорит ищет и деду все про него рассказывает. Парень грамотный — заслушаешься.

Иван Николаевичу интересно.

А как же? Человек не откуда-нибудь, из Москвы приехал, из Академии наук.

— Ну а как насчет строительства в нашей местности города? — любопытствует Иван Николаевич. — Там у вас в Москве на этот счет ничего не известно?

— А вот этого я не знаю, — простодушно сознался парень. — Чего не знаю, того не знаю. Я, — говорит. — специалист узкий, я специалист только по метеоритам.

Побыл парень у Ивана Николаевича два дня, сердечно его за все поблагодарил и уехал.

А деда Левыкина в ту пору дома не было.

Ездил с зубами в районную больницу.

Приехал, когда парень уже отъезжать собрался.

Приехал, тут как тут, шею через ограду вытянул:

— А че, Миколаич, с Москвы, значит, депутат прибыл, да?

— Не депутат, а ученый.

— Насчет камня?

— Насчет камня.

— Так что теперь решили, скоро у нас город начнут строить аль нет? Камень-то хоть ценный оказался?

— Ценный, ценный!

— Я ж говорил!

— Да вот ценный, да только не тот.

— Как не тот?

— А вот так не тот. Не руда это, а метеор. С неба он упал.

— Ах вон оно что! Ну а насчет города так ничего и не сказал?

— Нет, ничего не сказал.

Дед Левыкин тяжело вздохнул:

— Так выходит, что дело, того, откладывается?

— Да выходит, что так.

С той поры Веритюткино еще больше поубавилось.

Теперь осталось-то в нем всего два десятка дворов.

Кто помоложе, те уже все с поселка поубежали.

А осталось в Веритюткино доживать теперь век одно старье.

И дед Левыкин, глядя на всех, тоже не утерпел и тоже за это время успел к дочери в Алма-Ату перебраться.

А Иван Николаевич и по сей день живет в Веритюткино.

И уезжать никуда не собирается.

Дочери, правда, зовут к себе.

Но он не едет.

Говорит:

— Всех не догонишь. А я уж здесь век со своей бабкой доживу.

Да и то прав.

А помирать еще и не собирается. Шустрый еще, бегает, суетится вовсю. Баню себе двухэтажную строит.

И если кто к нему заезжает в гости — то всем Иван Николаевич показывает почетную грамоту, что прислали ему из Москвы, из Академии наук. Она висит у него в позолоченной рамочке на кухне в переднем углу.

 

ЛЕТНИМ ДНЕМ

Бабка Марья с трехлетним внуком Юриком гоняла на озеро гусей, а теперь неторопливо возвращалась с ним домой.

Шли они с внуком потихоньку, да помаленьку и шли так совсем не потому, что их занимало ласковое утреннее солнце — дел по хозяйству дома пропасть, а потому, что старому да малому в рысь много не набегаешь. По ихней прыти только того и осталось, что гонять на озеро гусей.

Поначалу все внук норовил было бежать передом, но быстро подустал, начал кукситься и теперь тоже тихонько плелся рядом с бабушкой.

А раньше на озеро гусей гонял старший внук Васька, но вот уже третий день мать берет его с собой на свеклу. Нынче-то людям сахару слишком уж много требуется, зубы свои люди совсем беречь перестали, потому-то и загонки с каждым годом становятся все больше и больше.

В нынешний год вышло по полтора гектара на человека. Зайдешь с одного края, другого не видно. Одной-то колупаться на пол-лета, а парню еще зимой двенадцать лет исполнилось — он рядок, другой пройдет, а матери все помощь.

Выходя с Харченкова переулка в улицу, бабка Марья увидела бабку Крупенчиху. Та что-то ковырялась в ограде.

Крупенчиху бабка Марья давно не видела; сказывали, что поехала та в гости к сыновьям и дочерям.

— С гостей вернулась, — заключила бабка Марья.

Да и что ей в самом деле не разъезжать. Села да поехала. И хоть дочь у нее работает дояркой, так внуки у Крупенчихи большие — всегда за хозяйством доглядят.

Вон самая младшая — Верка, и та уже невеста, школу напрок кончит. Девка большая — все по дому сделает.

Потому Крупенчиха и разъезжает по гостям.

А тут вот который год собираешься в Белибердянск, да что с того толку. Собираться-то собираешься, да никак не вырвешься.

Правда, кроме Белибердянска бабке Марье шибко-то ехать некуда, свои дети все рядом живут. А в Белибердянске у бабки Марьи живет, сестра родная. И езды-то до Белибердянска от станции всего два часа, да некогда все — все дела с ног валят. А не дела, так хворь. Собралась в эту зиму кое-как, да расхворалась некстати. Вот тебе и съездила. Летом же — огород. Да и за внуком еще нужен глаз. Сноха только зимой дома сидит. Летом же все на полосе торчит.

Правда, внука можно бы на время в детский сад определить, так опять же сноха говорит: «Прям, по гостям посеред лета разъезжаться. Будто дела нету!» Вот и поговори.

Так вот и откладывается уже который раз поездка в Белибердянск.

— Здорово, подруга, — подойдя к ограде, заулыбалась бабка Марья. — А я вот гусей на озеро с мальчонкой гоняла, назад с проулка выхожу, вижу, Пелагея дома, по ограде уже снует, дай-ка, думаю, подойду — давненько я что-то ее не видела. Чай, подруга, с гостей вернулась? Слыхала я, что по гостям ты нынче разъезжала.

— Здорово, здорово, — обрадованно отвечает Крупенчиха, обтирая руки о подол фартука. — Да ты проходи, проходи в ограду-то, чего же ты на улице стоишь.

Бабка и внук вошли.

— А я, подруга, только что вчера с отпусков своих вернулась. К сыновьям да к дочкам в гости ездила, на внучаток глядела — всех перепроведовала. Весь белый свет пообъезднла-пооблетела. Теперь мне и помирать не страшно.

И Крупенчиха с ходу начинает бойкий рассказ про свои путешествия и о том, как в поезд села, и о том, как с него потом слезла, и о том, какие в поезде были попутчики, да что те попутчики говорили, да что она сама им говорила, и так далее и тому подобное, и все это пересыпая такой массой подробностей, что не то что за день, за год всего, возьмись слушать, не переслушаешь.

— Что и говорить, досыта по гостям-то накаталась-наездилась. А теперь вот я дома.

Тут Крупенчиха делает перерыв.

А бабке Марье тоже хочется поделиться своими заботами-, целый день одна, по соседям же живет все народ молодой, стариков не держат, а со внуком-то много ли натолкуешь.

Поэтому бабка Марья, пользуясь перерывом, начинает свое рассказывать:

— А я, милая моя, говорила уже тебе, гусей отгоняла с внуком вот на озеро. Допречь-то гусей отгонял старший — Васька, да вот Ваську мать на свеклу берет — теперь гонять нам.

А гуси-то нонче совсем неважно вывелись. Совсем неважно. Только и осталось от четырех гусих десять гусенят, да и то трое так совсем никудышные. Один до того квелый, того гляди не сегодня завтра подохнет.

А склались хорошо, хорошо склались. Да ведь что толку, половину — болтуны.

А как в прямушку их высадили, так крыса натакалась на них, натакалась, милая моя, да так пять штук и утащила. Да двое где-то на озере отбились.

А когда склались, думали, ну гусей нонче не пересчитать, а их вот на тебе — десяток осталось, да и с теми неизвестно, что будет. Вон оно как дело-то с гусями. А ведь до того хорошо гуси водились, до того хорошо — по сорок, а то и больше бывало. В осень рубить уморишься, перо дергать умаешься.

А теперь, на тебе — ни мяса, ни пера.

Я Таське говорю: «На кой леший их держать, когда толку никакого нет. Порубить надо. Одна кругота с ними.

Больше-то ничего. Кружишься, кружишься, а толку-то никакого».

И уже четвертый год, подруга, такая вот песня с гусями.

Да и к чему их держать, ну посуди сама. Что ли пять девок во дворе на выданье. Были бы девки — тогда другое дело, тогда плачь, а держи. А так и не к чему. Перины-то справлять некому. Вот и говорю Таське, снохе-то: «Все, нонче с гусями последний год. Хватит с ними ручаться».

— Ой, подруга, — не дослушав до конца, перебивает бабку Марью Крупенчиха, — да чего же это мы посреди двора-то выстроились. Пойдем хоть на крылечко присядем.

Бабки садятся на крыльцо.

Внука же, однако, заинтересовало корыто с водой. Бабка у озера еле-еле оттащила внука от воды; глядя на здоровенную ребятню, пропадающую у озера целыми днями, внук поднял рев.

Кое-как справилась бабка с развоевавшимся внуком.

Как только бабка Марья оттащила внука от корыта, разговор продолжила Крупенчиха.

— Да, — говорит она, — хорошо по гостям, а душа-то все-таки болит, как там, дома-то? Да и к городской жизни я непривычная. Хоть в том же Чаевске у старшего сына. Сидишь на восемнадцатом этаже, как на каланче, точно ангел. А аэропланы того и гляди — за голову заденут. Днем только одно занятие — глядишь с балкона вниз, на улицу, ровно как в пропасть какую, потому как в квартире, кроме телевизора, ни одной живой души Да и тот что пень. Ему ведь ничего не расскажешь. Поговорить-то совсем не с кем. Сын со снохой утром — скок и на работу. И внуков тоже с утра по учреждениям разводят. Внуки-то там нонче, что казенные. Вот и выходит, что только вечером у нас и свиданка. Город, правда, хороший — неплохой город, зря плохого ничего не скажу.

Они меня водили по городу, на базар сводили, и даже удумали в театр сводить. Да ведь кабы я в нем что понимала; скачут как черти в ступке да визжат — это шибко хорошо означает по-нонешнему.

Я им и говорю: «Да за что же тут деньги платить — билет то, поди, не пятак стоит?» «Не пятак», — отвечают. Вот то-то.

«Да за что же, — спрашиваю, — им хорошие деньги платить? Нет, чтобы вышли, да спели как полагается, по людски».

А про магазины, скажу прямо — все есть Всякий фрукт, всякий продукт: мясо, колбаса всех сортов Но ведь все купить надо, что ни кинься: морковочку купи, лучок купи, за головкой чеснока тоже надо в магазин бежать. Конечно, молодым в городе оно, может быть, и ничего, но только нам, старикам, там не слишком понравится. Больно уж суматошно.

И прожила я у Василия ровно две недели.

А уж от него я полетела в иную державу на космическом аэроплане, к дочери Клавдии. Там она нонче у меня проживает. Тоже в городе. Уже двое внуков, квартира хорошая.

— Как же та держава именуется? — любопытствует бабка Марья.

Крупенчиха морщит лоб, но вспомнить никак не может.

По ее грамоте название слишком мудреное.

— Вот леший, — говорит она, — запамятовала, милая моя. Такие названия нонче пошли, что язык поломаешь, а не выговоришь. На конверте где-то был адрес записан. Не то держава та именуется Петунией, не то Плетунией. А то, может, и еще как — памяти-то тоже совсем не стало. Навроде как Петуния-планета.

— А! — с понятием кивает головой бабка Марья; хотя сама бабка Марья за свою жизнь не то что на космическом аэроплане, на простом-то никуда не летала и дальше Белибердянска города никуда не ездила, — вишь вот, страна-то далекая. Чай, поди, и не наша?

— Не наша, не наша, — отвечает Крупенчиха.

— Разговор-то у них тоже, поди, не наш, коли страна не наша. По-каковски хоть говорят-то?

— Да по-разному. Которые по-своему, которые же по-нашему.

— Ну тогда еще ничего, — соглашается бабка Марья — а то, к примеру, с вокзала с того же выйдешь и спросить не знаешь как. Ты им свое, а они по-своему: «Хэрдэ-мэрдэ». Поди, пойми.

Но тут ее внимание от разговора отвлекает внук, который снова стал проявлять повышенный интерес к корыту с водой.

— Юрка, чертенок, да ты отойдешь от воды, окаянный, или нет?! Вот я сейчас прут возьму, вот как возьму!

Внук ретируется от корыта, занявшись поломанной одноногой куклой, валявшейся посреди двора.

— А дочка-то по-ихнему умеет? — возвращается в разговор бабка Марья.

— Умеет, научилась. А как же, уже седьмой год, как живет там. Да так шустро она говорит по-ихнему, что я прямо-таки подивилась.

Удивляется бабка Марья: «Это же надо куда умчалась, вот куда бес затаращил. Мало, знать, места дома. На небеса все кинулись жить. Все норовят подальше от дома, в город да на другую державу. Про свеклу небось никто не вспомнит, что ее полоть нужно. Весь народ нынче на месте не сидит. Совсем не сидит. Вон у Нюрки Татаринцевой сын завербовался, говорят, на какую-то Меркурию — заработки будто там больно уж хорошие. А Матвейкина Ивана взять — вишь, в колхозе не ложилось, на Марсию двинул.

Говорят, что Иван с председателем не поладил, потому на Марсию и уехал. Да ведь только на таких, как он, председателей хороших не напасешься. Якобы там тоже на трактор устроился работать. Приезжал к сестре в отпуск — сжубрился весь. Видать, не впрок жилье-то на Марсии.

А куда там, хвалится: „Я, мол, там живу так, что лучше и не надо. Как я живу — вам такой жизни и вовек не приснится. Денег у меня куры не клюют“. Гляди-ка, дружок, как бы заместо тех курочек жареный петушок не завелся».

Это так бабка Марья про себя думает.

«А Клавка-то Крупенчихина чем лучше? Тоже в девках намоталась. Что уж поминать-то, помолчим уж про то.

Да и за первым-то мужем чего только не было. Прорабатывала такое, что в хорошем кине. Вот и домоталась. Теперь на эту самую Петунию попала. Может быть, дети-то пошли, так маленько одыхалась да одумалась на этой на самой на Плетунии. Да-а, вон она какая нонче пошла, жизнь-то. Беда, да и только, что творится на белом свете».

Про все это думает бабка Марья. Но вслух, понятное дело, не говорит. Болтни что лишнего, да вдруг невпопад.

Нет уж, оборони господь бог от этого.

А что до того, что Крупенчиха свою дочь-то нахваливает, так всякому человеку свое-то положено хвалить. Про свое-то кто худое скажет.

— А не страшно лететь-то было?

— Что ты милая! Думала поначалу-то, так богу душу отдам. Поначалу-то шибко страшно было. А потом как будто вроде бы и ничего.

— И народу в аэроплане не сказать чтобы много. Да культурно все, чисто. Сели мы в этот аэроплан, да и полетели. Я даже забыла, что лечу в небесах. С соседкой разговорилась — к дочери тоже в гости летела. Летим да промеж себя толкуем.

Только я в окошечко возьми да глянь. Глянула, да так вся и обмерла: ночь кругом стоит, все черным-черно; да все это со всех сторон звездочками усыпано. Словно как будто отрубя раструсили кругом. Жуть берет. Где что — ничего не понятно. Думаю про себя: «Как бы не заблудились. Разве поймешь — куда летим-то».

Слава богу, долетели — видимо, летчик парень битый попался, дорогу знал хорошо, потому и не заплутал.

Прилетела, а они меня уже ждут на вокзале. «Мы, — говорят, — ждали, ждали, да уж стали думать, как бы что не случилось — один аэроплан прилетел, другой да третий, Да наконец-то тебя видим».

Да обнимаемся, да целуемся.

Зять бегает, хлопочет. Все «мама» да «мама».

— А какого же обличья там народ?

— Да хороший народ, видный, — отвечает Крупенчиха.

По правде-то сказать, совсем на наш народ народ Петунии не похож. Да только неловко про то Крупенчихе говорить. Первое время Крупенчиху даже оторопь взяла, как приехала. Уж больно чудны люди там. А зять, так тем более рук нет, заместо них какие-то крюки, щупальцами называются, да аж целых шесть штук. А ноги — навроде куриных. Одно человеческое — голос.

Не понравилось Крупенчихе обличье, ох как не понравилось.

Потому и молчит Крупенчиха: скажи, обсмеют А что поделаешь. Раз сошлись, да детки пошли, пусть живут.

Лишь бы жили хорошо.

— Как зять-то, — допытывается бабка Марья, — непьющий? В рюмку-то не заглядывает?

— Нет, нет, — отмахивается Крупенчиха, — да оборони господь. Не замечено пока ничего дурного. Нет, нет, и не пьет и не курит. Обходительный, культурный.

— Это хорошо. А то ведь не приведи бог, коли мужик из тех, кто выпить не любит. Вот Пушкарев-то Егор, что неделю назад устроил. Заявился домой, ни тяти, ни мамы не видит, а сам Дуське — вынь да положь деньги еще на поллитру — видишь ли, не все еще успел выпить. Та ругаться стала. Да и сама посуди, какое бабе терпение иметь надо — ведь каждый день до сшибачки.

Не дала она ему денег, так ты знаешь, что он тогда устроил.

Сел на трактор заехал в огород, да и давай по нему взад-вперед трактор гонять. То гонять — то гонять, а потом еще в самой середине как развернулся три раза. Назло значит сделал — вот так, мол, тебе, коли денег на бутылку не даешь.

— Матушки мои! — всплескивает руками Крупенчиха, — Да неужели?

— Да милая моя, вот такое дело устроил. Все как есть передавил. Хоть бы нарочно что осталось. Вот ведь какие нонче дела-то пошли. Не дашь на бутылку, так я тебе что-либо назло устрою. Дуська-то говорит, боюсь, а вдруг в другой раз дом начнет трактором будать. А что? Ума хватит. Зальет шары-то, а потом ему все едино, огород так огород — дом так дом. Уж такая нонче этим пьяницам воля дадена, уж такая воля. А что дальше будет? Я не знаю.

— Ох уж эта христова рюмочка, — вздыхает Крупенчиха. — И до чего она только не доводит людей. Оставил семью без огорода и нет ничто. Поди, ничего не вырастет теперь-то. Теперь если что и пересадить — поздно уже.

— Да знамо дело, теперь ничего в зиму не будет. Да ты сама, милая, посуди. На одноконке по огороду круг сделай, что останется? А это на такой махине забрякался. Все ведь перебуровил.

Бабки еще долго и подробно обсуждают все детали происшедшего события.

Разговор продолжается.

Давно бабки не виделись, все-то новости друг дружке хочется пересказать.

Но и день тоже не стоит на месте.

Солнце в небе поднимается все выше и выше, ближе к полуденному пригорку.

Разговор, может быть, затянулся бы до самого обеда, но тут бабка Марья вспоминает, что дома стоит непоеный теленок.

— Батюшки-светы! — хлопает она рукой. — Расселась, а? И сижу-посиживаю, словно и дел у меня никаких нет. А дома теленок стоит непоеный, кто бы напоил. Да и обед идти готовить надо. Придут домой, спросят: где, подруга, обед-то? Нет обеда. Так что пойдем домой.

Бабка Марья кряхтит, подымаясь.

А поговорить еще охота. Еще много кое-чего могла бы рассказать бабка Марья Крупенчихе; и про то, как мается с поясницей, и про то, что сон вчера видела какой-то чудной, и про зятя своего Сергея, что дом нынче строиться взялся, про недополотые в огороде грядки, про соседей молодоженов Михайловых. Да и про многое-многое другое.

— Вот ведь жизнь. — расправляя поясницу, говорит она, — даже на старости лет и то присесть некогда. Все в бегах да в делах.

Не успела бабка Марья последние слова досказать, глядь, а внук, снова полезший в корыто, на этот раз купать куклу-инвалида, залез в воду ногой, как был в обузке, да поскользнулся по осклизлому дну и упал. Зашибся и поднял крик.

Бабка кинулась подымать внука.

— Только гляди да гляди. Не иначе куда-нибудь да залезет. Ведь не сам ты залез, а леший туда тебя занес. Да не реви, не реви. Лезть не надо было. Ведь снова устряпался — черт и черт. Прямо не настираешься.

Бабка Марья снимает с внука башмак и выливает воду, выжимает мокрую рубаху и штаны.

Немного погодя бабка начинает жалеть пострадавшего внука:

— Не плачь, внучек, не плачь. Где вава, покажи? Вот где вава — дай-ка я на нее подую.

— Ух, мы ее, — сердито грозит бабка Марья пальцем в сторону одноногой куклы, — мы ее!

Остатки слез бабушка аккуратно утирает кончиком своего платка и поправляет влажную запачканную рубашку.

— Не плачь, золотко, не плачь. Сейчас мы с тобой домой пойдем. И я тебя переодену и переобую. Не плачь, мой хороший.

Из внуковой груди вырывается вздох облегчения.

— Ну ладно, подруга, — обращается она к Крупенчихе, — мы, пожалуй, пойдем домой. Заходи тоже, в гости-то. Заходи, подруга, посидим, потолкуем.

— Да зайду. Как не зайти. Дай вот только разберусь чуток с делами. Тогда и зайду, — заверяет ее Крупенчиха..

Бабка с внуком направляются к калитке.

Они идут домой широкою деревенской улицей, а над, ними, в голубых высях, немного опережая их, перекатывается с боку на бок ласковое июльское солнышко.

 

ВСТРЕЧА

Начальник метеостанции Сергей Кузнецов озабоченно искал что-то на полках в кладовой, гремел пустыми коробкам и и канистрами, двигал с места на место контейнеры с приборами, водой, продуктами. Один из контейнеров сорвался и, грохнувшись о пол, раскрылся. Жестяные банки с говяжьей тушенкой весело запрыгали в разные стороны.

— Черт бы побрал этого Сидорова! — выругался Сергей и, кряхтя, полез под нижнюю полку собирать разбежавшиеся банки. — Тоже мне, завхоз! — ворчал он оттуда. — О чем только думает?! Еды и воды на три года прислал, а аккумуляторы для автоматических станций опять забыл!

Сложив банки в контейнер и отряхнув пыль с комбинезона, Сергей отправился на кухню, где трудился его помощник Виктор Вишневский.

— Вить, ты контейнер с аккумуляторами не видел?

Виктор высыпал на шипящую сковороду неровно изрезанную луковицу и теперь отчаянно тер глаза.

— Нож надо было в холодную воду сунуть, прежде чем лук резать, — пробурчал Сергей и, подождав, пока Виктор справится с «крокодильими слезами», переспросил: — Аккумуляторы не видел?

— Какие аккумуляторы?

— Какие! Какие! Запасные! Для автоматических станций.

— Нет, — честно признался Виктор. — Не пробегали.

— Неужели не пробегали? — язвительно уточнил Сергей.

— Откуда? Слышь, Серж, а может, их эти… марсиане похитили?

Начальник хотел рассердиться, но передумал и сообщил назидательно: — Товарищ Вишневский, наукой точно доказано, что столь любимых вами марсиан нет и никогда не было на Марсе. Зарубите это на носу. Вопросы есть?

— Чего нет — того нет, — вздохнул товарищ Вишневский.

Сергей присел на табуретку и забарабанил пальцами по крышке кухонного стола.

— Ну, Сидоров, погоди! — заявил он через некоторое время. — Доберусь я когда-нибудь до тебя!

— Давно пора ему шею намылить, — согласился Виктор. — В прошлый раз запасное колесо к самолету два месяца ждали, а еще раньше кинопленку не заслал вовремя. То ли дело было, когда Саня Стрижаков завхозом работал…

— Вот что, — перебил Сергей рассуждения Виктора. — После обеда я отправлюсь на базу и устрою Сидорову хорошую головомойку. Заодно и аккумуляторы привезу.

— Верно. Только можно я это сделаю?

— Ты? — Сергей удивленно вскинул брови. — Почему ты? Ах, да…

Подумав с минуту, нехотя согласился:

— Отправляйся. Привет передавай Светлане. Свадьба-то когда будет?

— А куда спешить? — заговорщически подмигнул Виктор.

— Смотри, не прозевай девчонку! Сам знаешь, сколько на базе холостых красавцев — отобьют! — засмеялся Сергей и пошел в свой кабинет писать грозное письмо завхозу Сидорову.

Мылить шею Сидорову Виктор не стал. Более того, мысленно Виктор даже благодарил нерадивого завхоза за непредвиденную возможность побывать на базовой станции, повидать любимую девушку. Передав Сидорову письмо Сергея, быстро загрузив аккумуляторы и еще кое-какие попутные грузы в самолет, Виктор помчался в диспетчерскую к Светлане. С полчаса поболтали ни о чем, посмеялись. Светлана обещала отпроситься на работе и через месяц с очередным грузовым турболетом, облетающим станции по графику, прилететь на недельку в гости к Виктору.

Сияющий Виктор лихо запрыгнул в кабину одноместного самолета и запустил мотор на полные обороты. Белая нейлоновая птица с пятидесятиметровым размахом крыльев, сделав короткий разбег, круто взмыла к редким белым облакам, грациозно плывущим в роговом марсианском небе.

Виктор сделал круг над базой и, взмахнув на прощание крыльями, направил самолет в сторону бескрайней чаши Эллады. Там, в центре «хранилища пыльных бурь», своеобразного «сундука Пандоры», на небольшой ровной площадке, стиснутой со всех сторон могучими хребтами, затаилась метеорологическая станция, на которой ждал Виктора Сергей.

Спокойной атмосфера над Элладой бывает редко, но сегодня погода выдалась чудесной. Всю дорогу Виктор, довольный всем на свете, мурлыкал песни.

До станции оставалось меньше пятидесяти километров, когда невесть откуда появившийся смерч со страшным ревом заглотил в свое ненасытное нутро самолет. Грохот беснующегося воздуха, треск ломающегося корпуса и рвущейся нейлоновой ткани крыльев оглушили Виктора. Кабина самолета развалилась. Некоторое время Виктор, кувыркаясь, летел вместе с креслом, но потом и кресло унеслось куда-то в сторону. Как в кошмарном сне, видел Виктор пролетающие мимо него обломки самолета, камни, аккумуляторы для автоматических станций, кислородные баллоны, еще какие-то непонятные предметы. Смерч беспощадно терзал тело, и Виктору казалось, что через минуту-другую он будет разорван на части вместе со скафандром. Что-то тяжелое тупо ударило по голове, и Виктор потерял сознание.

Очнулся он от боли. Боль разлилась по всему телу.

Болели ноги, правая рука, спина. Голова кружилась.

Тошнило.

Виктор попытался сесть. От резкой нестерпимой боли в позвоночнике потемнело в глазах. Полежал немного неподвижно. Из черного тумана выплыло розовое небо.

Солнце катилось к закату. Серо-зеленые скалы, подкрашенные красными наносами песка, угрюмыми исполинами обступили метеоролога со всех сторон.

Стиснув зубы от нечеловеческой боли, с великим трудом Виктор поднес к глазам левую руку и тут же бессильно уронил ее. Стрелка кислородного счетчика, закрепленного на запястье, стояла почти у самой красной черты. Жить осталось от силы двадцать минут.

Только сейчас Виктор почувствовал ледяное дыхание приближающейся ночи. Терморегулятор скафандра, по-видимому, вышел из строя, У Виктора зуб на зуб от холода не попадал.

«Вот и спета твоя песенка, — подумал он о себе, как о постороннем. — Может, Сергей уже и заподозрил что-то неладное, связался с базой. Может, тебя уже и ищут.

Сколько ты провалялся здесь, Виктор Вишневский? Час? Два? Или больше? Нет. Больше не мог. Перед тем, как попал в смерч, ты собирался сменить кислородный баллон, кислорода оставалось меньше, чем на час. Значит, после аварии прошло всего полчаса. Тогда и вовсе неоткуда ждать помощи».

Виктор видел, красный ползучий песок заносит руки, ноги, всего его, и ничего не мог сделать, чтобы высвободиться из вязкого, сыпучего плена.

«Ну вот, — подумал он, — и могилу копать не надо. Бедная Светлана не будет знать даже, на какой бархан положить фиалки».

Виктор представил большие карие глаза любимой, и ему нестерпимо захотелось плакать. Слезы сами навернулись.

«Прощай, — прошептал он запекшимися губами. — И ты, Серж, не поминай лихом. Хороший ты парень. Жаль, что теперь ты не скажешь больше мне, как обычно говорил по утрам: „Хватит дрыхнуть! Марсиан проспишь!“»

— Хватит дрыхнуть! Марсиан проспишь! — раздалось рядом.

Виктор вздрогнул. Возле него стоял Сергей. За ним в стороне виднелся вездеход.

— Ты? — прошептал Виктор, не веря своим глазам.

— А то кто же еще?

— Не верю, — выдавил из себя Виктор и закрыл глаза. — Галлюцинация.

— Сейчас поверишь, — сказал Сергей и склонился рядом, разгребая песок. — Крепись, потащу тебя в вездеход.

Красные и черные сполохи метались перед глазами Виктора. Боль пронзала тело, и он стонал.

В вездеходе Сергей расстегнул скафандр, ловко ощупал повреждения и раны Виктора, почти не причинив боли.

— Ерунда, — сказал он, закончив осмотр. — Перелом позвоночника, проломлен череп, перебиты ребра, кости ног, правой руки. Есть растяжения и разрывы тканей. До свадьбы заживет. Сейчас я тебя подлатаю, потом со Светланой мне спасибо скажете.

«Нашел время шутить, — тоскливо подумал Виктор. — Даже на Земле с таким набором травм можно очередь в крематорий занимать, а здесь и подавно. Даже до базы не довезет, загнусь».

— Сейчас тебе станет очень больно, и ты потеряешь сознание, — сообщил Сергей.

Виктор вскрикнул и в тот же миг провалился в черную бездну.

— Ну вот и приехали, — услышал Виктор и открыл глаза. Вездеход качнулся в последний раз и остановился возле дверей станции.

— Иди на станцию, а я пока загоню вездеход в ангар, — сказал Сергей и открыл люк. — Да побыстрее, у тебя кислорода на минуту осталось.

Виктор выпрыгнул наружу, резко присел, разогнулся, разминая затёкшие мышцы, и бегом бросился в двери станции. Влетел в тамбур, быстро поднял давление и, почти задыхаясь, ввалился в коридор, сорвал гермошлем.

— Уф! — громко вздохнул он, жадно глотая свежий воздух.

— Это ты? — Выглянул из своего кабинета Сергей. — Привез аккумуляторы?

Ноги у Виктора подкосились сами собой. Тело покрылось холодной испариной.

— Ты… Ты… — прошептал он дрожащими губами. — Как ты смог зайти раньше меня?

— Я? Зашел? — Сергей пожал плечами. — Я сегодня целый день не выходил со станции… Что с тобой?! У тебя весь комбинезон в лохмотьях и крови.

Трясущимися руками Виктор заменил баллон, надел помятый гермошлем и молча вышел из станции.

Вездехода не было. Следы его тянулись прямо из ближайшей скалы и обрывались у дверей. — Слабый ветер медленно, но верно заносил их песком.

— Что это было? — спросил тихо Сергей, выскочивший следом, Виктор слабо улыбнулся.

— В этот раз, кажется, я не проспал их.

 

ЛЮБАША С НЛО

Качаясь и бормоча что-то про себя, Иван Иванович Сидоров наконец-то добрался до двери своей квартиры.

Минут пять он искал в карманах ключ, еще минут десять вставлял его в замочную скважину. Открыв кое-как дверь, Сидоров, не разуваясь, побрел в спальню. Жены там не оказалось. Заглянул в детскую комнату — сына тоже не было дома. Иван Иванович ввалился в зал и замер. В кресле, освещенная слабым светом бра, сидела его жена Любаша.

— Ну, наконец-то, — прошептала она со вздохом. — Я думала, так и не свидимся больше. Садись. Нам надо поговорить.

Тихий печальный голос жены оглушил Сидорова сильнее залпа десятка мортир. Он был готов к скандалу, он приготовился выслушать и отпарировать любые упреки и обвинения, а тут…

Иван Иванович нерешительно потолокся в дверях и присел на край дивана.

— Э-э-э… — промямлил он. — Тут, понимаешь, это… друзей встретил, ну и…

— О чем ты, Ваня? — Любаша подняла на Сидорова заплаканные глаза. — Разве это так важно?

— Как? — не понял тот. — Так мы же это… выпили п-по сто, нет, по двести пи-исят граммов…

— Ну выпили и ладно. В первый раз разве? Не о том я, Ваня…

— Нет, ты постой. — Слова Любаши задели Ивана Ивановича за живое. — Ты это… что-то не туда клонишь. Что значит: не в первый раз? Ну да, пью иногда. Так ведь эти… стрессы. И врачи советуют. Я ж тебе показывал статью этого…

— Помню, Ваня, помню ту статью.

— Помнишь, а сама: в первый раз, что ли!..

— Ваня, — хоть и решительно, но с дрожью в голосе перебила Сидорова жена. — Мы должны расстаться с тобой.

Иван Иванович тупо уставился на жену. Внутри у него неприятно похолодело.

— Ты что, уезжаешь?

— Точнее, улетаю, — вздохнула тяжело Любаша.

— А… Ты с Сашкой к маме…

— Нет, Ваня, насовсем. — Жена приложила к глазам мокрый от слез платочек и замолчала.

На лбу у Сидорова выступила холодная испарина.

Дышать стало трудно.

— Любаш, — забормотал он. — Ты п-п-подумай, что г-г-говоришь-то?! Н-ну выпил. Честное слово: в последний раз! Брошу, Люб, мы ж с тобой столько лет душа в душу…

— Не уговаривай, Ваня. Ничего уже нельзя изменить.

— Что, хахаля нашла?! — взревел Сидоров. — Все вы!..

— Ваня!

— Что, Ваня? Раз Ваня — так дурачок? Умнее откопала?

— Прекрати истерику, — сухо приказала Любаша.

Иван Иванович замолчал. Боль, мелькнувшая в глазах Любаши, непривычная интонация приказа подействовали на него как ледяной душ.

— Да, я улетаю, но не к другому мужчине, как думаешь ты, — в голосе Любаши звучала нескрываемая горечь. — Я улетаю в другую галактику, на новую родину плазметян.

— П-подожди, подожди… О чем это ты? — Иван Иванович потер лоб и удивленно посмотрел на жену. — Что за вздор ты несешь? Кто из нас свихнулся: ты или я? А… Слушай, Любаш, ты только не волнуйся… Я сейчас… сейчас… Я только позвоню… Приедет доктор и… — Сидоров попытался встать.

— Сядь и не суетись, — одернула его Любаша.

— Нет, Любаш, я понимаю, я пьян… А! — засмеялся Сидоров. — Я все понял! Ты просто разыгрываешь меня! Ну да, конечно. Я тоже иногда почитываю эту… сайнс… как ее там?… фикчен, что ли? Фантастику, в смысле…

— Почитывал, — невесело усмехнулась Любаша. — Когда поменьше пил — почитывал.

— Ну, почему же?

— Только не шучу я, Ваня.

— Ну-ну! — хмыкнул Сидоров и поудобнее уселся на диване. Жена не уходила к другому, и на душе Ивана Ивановича отлегло. — Давай-давай дальше! — У тебя это здорово получается.

— Ваня…

— Нет, нет. Ты продолжай. В самом деле занятно, — балагурил он, не замечая обиды и жгучей тоски в глазах жены.

— Ну что ж, — тихо сказала Любаша после некоторого молчания. — Верить или не верить — твое дело.

Любаша задумалась, словно подбирая слова.

— Родилась я миллиарды лет назад. В ту пору планета, на которой ты живешь, была совершенно непохожей на нынешнюю. Из огненной лавы еще и не начинали вырисовываться контуры первых материков. Жизни, в вашем понятии этого слова, не было и в помине. Зато был избыток свободной плазмы, свободной энергии…

— Бр-р-р, — передернул плечами Иван Иванович. — Какие страсти! А скажи мне, старушка ты моя доисторическая, откуда взялась ты, ежели жизни не было? Прямо нонсенс какой-то!

— Я сказала, что не было жизни в вашем понятии слова — биологической, зато невиданного расцвета в то время достигла плазменная форма жизни.

— Это как? Что-то я не понял.

— Не знаю, сможешь ли ты представить такое, — с какой-то отрешенностью в голосе продолжила Любаша, — но впервые на Земле разум породила самоорганизовавшаяся плазма — вещество в четвертом состоянии. Цивилизация плазметян достигла такого уровня, что возможны стали полеты в соседние галактики. Именно тогда я отправилась в составе межгалактической экспедиции к туманности Андромеды.

— А куда же подевалась ваша плазменная цивилизация? Неужто остыла и вышла вся?

Любаша взглянула на стенные часы. Снова вздохнула.

— Ты можешь иронизировать сколько угодно, но о судьбе ее мы сами узнали совсем недавно. Вернувшись на Землю тридцать лет назад, мы были поражены. Она остыла, появились океаны и материки, на планете бушевала биологическая жизнь. Почти тридцать лет искали мы следы наших предков и потомков. Изучили все древние письменные источники, хранящиеся в ваших музеях и архивах, обследовали Землю, Луну, всю Солнечную систему, и только совсем недавно, буквально на днях, мы нашли письмо наших потомков, оставленное для нас.

— Дюдюхтив! Вы что, эти… невидимки? Тридцать лет искали чего-то там, а вас никто не видел?

— К сожалению, видели. И очень многие. Наши атмосферные летательные аппараты вы, земляне, назвали летающими тарелками, НЛО, нас самих зачастую путали с шаровыми молниями…

— Э-э-э… Так ты это… хочешь сказать, что вы на нас не похожи?

— Разумеется. Для вас мы лишь огненные шары.

— Что-то у тебя, Любаша, понимаешь, не клеится: столько лет с тобой живу и ни разу не обжегся…

— Обо мне — потом. Это разговор особый.

— Ну-ну. Не сочинила еще, — захихикал Сидоров.

— Самой большой загадкой для нас, — продолжила Люба, не обращая внимания на сарказм Ивана Ивановича, — была загадка появления на Земле биологической жизни.

— Эт надо же какое совпадение: наши ученые тоже ни черта толком не знают об этом!

— Найдя письмо, мы узнали, что биологическую жизнь на Земле создали наши потомки. Земля остывала. Уже не было в атмосфере избытка свободной неорганизованной плазмы, свободной энергии в необходимом количестве. Потомки наши ушли под земную кору, в раскаленную магму. Это был самый тяжелый и жестокий период в их жизни. Многие и многие погибли. Для остальных жизнь в чреве Земли была хуже, чем в тюрьме. Именно тогда лучшие умы цивилизации взялись за создание невиданной формы жизни — биологической, надеясь со временем матрицировать в ее представителей сознание плазметян, если проще — переселить их души в существа более приспособленные к жизни в условиях остывающей Земли.

— А что им на Солнце не рвануть? А? Там ведь сплошь — плазма.

— На Солнце они не смогли бы существовать — слишком велика там сила гравитации. Дай закурить, пожалуйста.

Сидоров недоверчиво посмотрел на жену, похлопал по карманам костюма, извлек пачку «Опала», зажигалку и с хитрой улыбкой подал Любаше.

— Ты вроде раньше не курила.

Дрожащими пальцами она достала сигарету, прикурила, сделала глубокую затяжку.

— Откуда тебе знать, что я делала, а что нет раньше? — грустно спросила Любаша. — Ты дома-то в последнее время почти не бываешь: друзья, выпивки — до нас ли с сыном тебе?

— Опять ты за свое? — набычился Сидоров.

— Не нравится — не буду, — прошептала она.

— Вот именно. Ты лучше крой дальше про предков-потомков.

— Как хочешь, — Любаша снова сделала затяжку, немного помолчала и, взяв себя в руки, продолжила: — Им удалось создать живую клетку. Они заставили ее делиться. Через миллионы лет после начала работ по созданию биологической жизни Землю заполнили гигантские папоротники и всевозможные пресмыкающиеся. Увы, это было далеко не то, что требовалось. Тогда наши потомки решили создать млекопитающих, — а когда создали, выяснилось, что для них не осталось места на Земле. Пришлось истребить гигантских ящеров.

— Ух ты! Вот охота была, а?!

— Не оправдал надежд плазметян и человек.

— Ну да?! — оскорбился за весь род человеческий Сидоров.

— Представь себе, — усмехнулась Любаша. Затушив в пепельнице окурок, она вынула из сумочки компактную крем-пудру, махровую тушь, перламутровые тени и помаду, еще какие-то премудрости, названия которых Иван Иванович не знал, и попыталась привести в порядок лицо. — Мозг человека так и не сформировался до таких размеров, чтобы в него можно было матрицировать сознание плазметян. Даже самый лучший опытный образец человека, выведенный двести тысяч лет назад, имел объем мозга только 2600 кубических сантиметров. Эту породу вы называете неандертальцами. Вас удивляет, что у более древних неандертальцев в отличие от классических, более поздних, и лоб был выше, и дуги надбровные меньше, и ноздри уже, и нос тоньше. Вполне естественно: неандертальцы были брошены нашими потомками на произвол судьбы, как неудачная модель. Даже имея более развитый мозг, чем у современного человека, неандертальцы деградировали. Да и что им оставалось делать?

Кроме камня и палки под руками они ничего не имели, а с такими орудиями труда не до высоких материй было. Ну а кроме того, неандертальцы, считая не без основания себя суперэлитой человечества, жили замкнутым родом, в течение многих поколений не имели внешних связей, женились на сестрах, выходили замуж за братьев. Конец их был печален — они выродились.

— Красивая гипотеза, — усмехнулся Иван Иванович. — Даже спать не хочется. Слушай, может, ты эти… фантастические рассказы писать начнешь, а?

Любаша не улыбнулась.

— Рассказы мне теперь писать не придется.

— Ах да! Ты же улетаешь!

— После неудачи с неандертальцами потомки наши пошли по другому пути. Были изобретены генераторы псиполя, позволяющие стабилизировать плазму в обычных земных условиях. Потомки смогли выйти на поверхность Земли, туда, где уже господствовали люди. Неандертальцы к тому времени вымерли, а одна из менее удачных моделей — кроманьонец — оказалась лучше приспособленной к жизни. Ваши, Иван Иванович, прямые предки. Логика заставляла истребить их, как динозавров в свое время, но у потомков наших, перенесших страшные тяготы борьбы за существование, не поднялась рука на собственное детище, прошедшее подобный путь. Но не это главное, потребовалось бы — истребили бы. — На лицо Любаши легла хмурая тень. — Генераторы пси-поля позволяли плазметянам принять любой внешний вид. И они, наши потомки, приняли облик людей, хотя, сам понимаешь, этот облик был только обликом, копией до уровня клеток. Измененный внешний вид позволил и на поверхности Земли плазметянам продолжать эксперимент с биологической жизнью. Местом поселения плазметяне избрали огромный трансатлантический остров — Атлантиду.

— О-хо-хо! Час от часу не легче — вы еще и. — атланты! — засмеялся Иван Иванович.

— Не мы. Наши потомки стали атлантами. Выбор был не случаен. Остров не имел контактов с густозаселенными материками. Для чистоты эксперимента они не хотели оказывать какое-либо серьезное влияние на развитие цивилизации людей.

— Постой-постой, — перебил Сидоров. — Ты мне мозги ерундой не забивай. Где, говоришь, Атлантида была?

— В Атлантическом океане.

— Ха! Не смешно. Я недавно читал, в книге одной читал, что она была в этом… как его?., в Эгейском море. Вот!

— Я уже говорила: верить или не верить мне — твое дело. Дискуссию по этому вопросу мне устраивать некогда, да и не хочется.

— Ладно, — добродушно разрешил Иван Иванович. — Валяй дальше.

— Изолироваться от людей полностью атлантам не удалось. Время от времени на остров заносило бурями суденышки землян то с востока, то с запада. Им давали пищу, воду, кров, а отчасти и знания.

— Априорные? — съехидничал Иван Иванович.

Любаша со вздохом отложила косметические средства, теперь только глаза ее все еще хранили следы слез.

— Откуда, по-твоему, еще до Джордано Бруно знали египтяне, тибетцы, индийцы, индейцы и другие народности о множественности обитаемых миров?

— А они это… разве знали?

— Знали, Ваня, знали. В древней санскритской книге «Вишну-Пуране» сказано: «Наша Земля лишь один из тысячи миллионов подобных ей обитаемых миров, находящихся во Вселенной». А идея шарообразности Земли? Те же египтяне знали об этом. В древнейшем «Лейденском народном папирусе» написано: «Земля была передо мной как круглый мяч». Кстати, о мячах. Ими ацтеки изображали планеты. Люди, побывавшие в Атлантиде, уплывали восвояси, везя с собой по всему свету рассказы о ее чудесах.

Видавшим дворцы, гигантские пирамидальные антенны генераторов пси-поля хотелось иметь такие же. Народы соседних стран увлеклись гигантизмом в архитектуре. Мегалиты — сооружения землян — смешные и грубые копии технических и других построек атлантов. Увы, земляне видели только внешнюю их сторону, не понимая их назначения. Египтяне, например, построили пирамиды, превосходящие по размерам антенны генераторов пси-поля. Сколько человеческих жизней было загублено ради никому не нужной прихоти фараонов.

— А, ерунда все это, — махнул рукой Сидоров и притворно зевнул. — Если бы Атлантида была в Атлантике, ее давно бы мы нашли.

— А вы, люди, ее и не искали, — сказала Любаша, взглянув на часы.

Она встала, подошла к окну и открыла его. В комнату ворвался прохладный ночной воздух.

— Как это не искали? — изумился Иван Иванович.

— А так. За всю историю вашей цивилизации не была организована ни одна настоящая комплексная экспедиция для поиска Атлантиды.

— Шутишь! — не согласился Сидоров. — Да Атлантику ученые всю вдоль и поперек избороздили. Живого места не осталось!

— Какие могут быть шутки? Все данные о морском дне Атлантического океана получены попутно экспедициями, выполняющими другие задания. Неудивительно, что и результаты получены противоречивые. Почти в одних и тех же местах находят то породы, возникшие на воздухе, то породы, возникшие в пресной воде, то породы, возникнуть которые могли только в морской воде.

— Нет. Т-ты п-постой. Быть такого не может. Столько написано об Атлантиде, и вдруг — никто не искал!

— Представь себе, — грустно улыбнулась Любаша.

— Нет, — не сдавался Иван Иванович. — Но, в конце концов, неужто ничего не находили до сих пор от этих… атлантов?

— Ну как же. Находили. На острове Корну, например, была найдена статуя человека, сидящего на коне и показывающего рукой на запад. Плиты находили с надписями, которые так и не расшифровали. В середине пятидесятых годов морской драгой южнее Азорских островов зачерпнули почти тонну известковых дисковых изоляторов с бывшего склада электрооборудования атлантов. Вы их окрестили «морскими бисквитами». Было много и других находок. Но самой блестящей находкой и потерей был человек с шаром в руке. Статую его, найденную португальцами в первое посещение Канарских островов, увезли в Лиссабон и затеряли. Наша межгалактическая экспедиция нашла ее недавно водной из захолустных церквушек в подвале со всяким хламом. В шаре и было письмо наших потомков тем, кто сможет его понять. Смешно, но ключ к тайне Атлантиды был в ваших руках полтысячелетия…

— Хм. А куда подевались эти ваши атланты?

— Настало время, когда энергии для пси-поле-генераторов стало не хватать, участились несчастные случая, гибли плазметяне. Кроме того, Атлантида не пропускала теплые воды с экватора на север планеты, а в то время на Земле свирепствовал последний ледниковый период, ставший причиной массовой гибели многих народностей землян. Выход был один: 12 тысяч лет назад плазметяне покинули Землю. Армада их межгалактических кораблей ушла в одну из соседних галактик, туда, где была обнаружена звездная система с превосходными условиями для существования плазменной жизни.

— Атлантиду они прихватили с собой на память?

— Атлантиду они утопили. Жалкие ее остатки — Азорские и Канарские острова. Погрузившаяся в океанскую пучину Атлантида освободила путь Гольфстриму, и на Севере теплые воды его постепенно прекратили оледенение вокруг Северного полюса.

— А эти… атланты…

— Ваня, — мягко перебила Любаша, — в нашем распоряжении осталось всего несколько минут, а мы говорим невесть о чем.

— Ничего подобного. Мне очень даже интересно, — запротестовал Сидоров. — А про себя что ты сочинила, плазметяночка моя? С чего это я об тебя ни разу не обжегся, а?

Любаша смахнула кончиком платочка слезы и, отвернувшись к окну, глухо сказала:

— Независимо от наших потомков ученые межгалактической экспедиции также изобрели генератор пси-поля. Он установлен на звездолете и действует направленно. Приемник пси-энергии встроен в мою черепную коробку.

— Ого! А родители у тебя тоже были этими… плазматиками?

— Настоящие были плазметянами, но они погибли миллиарды лет назад. Родителей-людей у меня, естественно, не было. Их имитировали другие члены экспедиции. Ну, а создать непогрешимые документы — для нас сущий пустяк.

— А зачем вам это понадобилось? — с подозрением спросил Иван Иванович.

— Для более глубокого изучения интеллекта и психики среднего землянина. Нашим далеким потомкам будет интересно узнать, к чему привел их эксперимент с биологической жизнью.

— Только ради этого ты и вышла за меня замуж? — чуть не взревел Сидоров, уже изрядно протрезвевший.

— Да.

— Ну, знаешь, Любаша, ведь я могу и обидеться!

Любаша молчала.

— Ну ладно, — проговорил Сидоров примирительно. — Предположим, что я поверил: ты — ненастоящая. А сын наш? Сашка тоже ненастоящий?

— Он настоящий.

— Ха. Не могла же плазметянка родить настоящего ребенка! Ну, что скажешь на это?

Любаша подошла к Ивану Ивановичу и села рядом.

— Я отвечу на твой вопрос. Ты знаешь, что такое клонинг?

— Клонинг? Клонинг… Ах, клонинг! Ну как же, как же: читал. Если не ошибаюсь, вегетативное размножение этих… растений и простейших животных. Ты об этом?

— Да, но речь идет не о простейших животных и не о растениях. Для нас вырастить целый организм человека из одной тканевой клетки — не проблема. Сашка — твоя почти идентичная копия.

— Почти? — пробормотал Сидоров, не осознав толком сказанное женой. Он растерялся, увидев рядом заплаканное лицо жены, слезы на щеках. — Почему почти? — повторил он, не вникая в смысл того, что бормочет.

— Мы провели некоторую генную перестройку. Во-первых, он никогда не станет алкоголиком, а, во-вторых, повзрослев, он начнет «вспоминать» наши знания. Чтобы вспомнить все, что знаем мы, плазметяне, ему, возможно, понадобится не одна сотня лет, поэтому мы сделали его биологически бессмертным.

Любаша взяла руку Сидорова и сжала в своих ладонях. Ладони ее были горячими, пальцы дрожали.

— Неужели? — глупо улыбнулся Сидоров. — А, кстати, где этот шалопай? Почему я его не вижу?

— Он у твоей мамы. У ней, в черном пакете, ты найдешь свидетельство о моей смерти, свидетельства о смерти моих лжеродителей, другие бумаги, избавляющие тебя от необходимости объяснять кому-либо наше исчезновение. Там же мои трудовые сбережения в рублях — они настоящие — и несколько папирусов об Атлантиде из сгоревшей Александрийской библиотеки — мы их восстановили из хронопепла. Если хочешь, сдай их куда следует. Денег, полученных за папирусы, вам с Сашкой хватит надолго, если ты их не пропьешь с дружками.

Любаша закрыла лицо руками и отвернулась. Плечи се затряслись, словно в лихорадке.

— Слушай, Любаша, — разволновался Сидоров. — Не шути так…

— Я все сказала, Ваня. Через минуту они выключат генератор пси-поля. Плазметяне не могут любить, им незнакомо это чувство. Я — несчастное исключение. Наверное, меня будут лечить от этого, но я никогда не смогу забыть Сашку и тебя. Прощай.

Любаша поцеловала Ивана Ивановича, резко встала и решительно подошла к окну.

— Любаш, — вскочил взволнованный Сидоров, — я все же вызову врача. Ты только не волнуйся.

Слова его застряли в горле. За окном что-то полыхнуло, озарив комнату призрачным красным светом. Любаша неестественно передернулась, засветилась, как раскаленная в печи поковка, и через секунду превратилась в шаровую молнию почти метрового диаметра.

Волосы на голове Ивана Ивановича непривычно зашевелились, оголив тщательно зализанную остатками былой шевелюры пролысину на затылке, Бывшая Любаша сделала круг по залу, мигнула и вылетела в открытое окно. В комнате еще некоторое время стоял запах озона.

Ошарашенный и потрясенный Сидоров онемел и прирос к полу. Опомнившись, он бросился к окну.

В утренней зорьке над городом, быстро набирая скорость, уносилась на восток летающая тарелка — последний НЛО плазметян.

Через минуту исчезла и она.

 

РОБИНЗОН

Познакомился я с ним совершенно случайно на одной из планет не то системы омеги Рыбы, не то тау Пегаса — вечно их путаю. Вообще-то я не специалист по контактам, шофер я. И круг моих контактов чаще всего кладовщиками ограничивается: принял груз — распишись, погрузил — я распишусь.

В тот раз, как сейчас помню, вез я с Земли в туманность Андромеды пломбир марочный, бананы свежие и пи-мезоны консервированные — все скоропортящееся.

Ясное дело, гнал свой старенький сверхсветовик, как мог, на всю железку. И надо же было случиться такому: полетел у моего драндулета стабилизатор тахионов! Что делать? Хоть плачь! Пропадет груз — премиальных лишат.

Да что премиальные! На собственную свадьбу опоздаю!

— В анабиозную ванну лезть придется — на досветовой скорости сколько тысяч лет ползти?

Нет, думаю, не устраивает меня такая перспектива.

Приткнуться к какой-нибудь планетке надо, подлатать стабилизатор. Осмотрелся я внимательно. Вижу, в парсеке от меня эта самая; не то омега Пегаса, не то тау Рыбы подмигивает. Отыскал в каталоге. Числится за ней подходящая необитаемая планета.

Дотянул на гравитонной тяге, припланетился. Воздух прекрасный, горы, реки, леса, цветочки, пташки и зверушки всякие — рай, не планета! Следующий раз, думаю, прикачу сюда в отпуск, если сейчас укатить смогу.

Осмотрел стабилизатор — поломка пустяшная. Деталька, верно, дефицитная вышла из строя, но и я не новичок на трассах — имею кое-что в заначке. Одним словом, через час я стабилизатор тахионов отремонтировал, настроил и в ближайшем ручейке руки мыл.

В это время и появился абориген. Одет он был более чем странно. На голове возвышался меховой колпак. Плавки или шорты — сразу и не поймешь — были сшиты из пятнистой звериной шкуры. На шнурке, переброшенном через плечо, болтался колчан со стрелами. Рядом с колчаном, на кожаном поясе с медной пряжкой, висели пять подстреленных уток и здоровенный ржавый бластер без кобуры. В руке абориген держал лук.

Он остановился в трех шагах от меня, оценивающе окинул взглядом, потеребил длинные черные усы и спросил:

— Эки есть?

Я удивленно посмотрел на него, потом встряхнул наручный самонастраивающийся переводчик с обертонной диафрагмой двухстороннего действия и приложил его к уху — тикал!

— П-п-повторите, пожалуйста, — пробормотал я растерянно.

— Эки, спрашиваю, есть?

— Н-н-нет, — промямлил я неуверенно. — А…

— А батарейка к экопроигрывателю найдется? — перебил он.

— Нет. А что такое: эки?

Абориген презрительно посмотрел на меня, сплюнул в ручей и молча побрел, в сторону ближайшей рощицы.

Я ошарашенно смотрел ему вслед.

Отойдя на некоторое расстояние, абориген вдруг вернулся и спросил:

— Выпить-то хоть что-нибудь найдешь?

— Наверное, — пролепетал я, все еще не придя в себя от совершенно неудачной попытки контакта.

— Это уже лучше, — буркнул он и присел на травку. — Наливай по стопарику.

— Аш-два-о? — поинтересовался я.

Взгляд, которым одарил меня абориген, был мощностью не менее двухсот мегатонн презрения.

— Цэ-два-аш-пять-оаш, — процедил он сквозь зубы по слогам, испепеляя меня радиацией взгляда. — Плюс энное количество аш-два-о.

— Вообще-то такого напитка у меня нет… — начал я, но, видя, что он собирается уйти окончательно, поспешно добавил: — Если не очень спешите — могу синтезировать.

— Валяй, — разрешил абориген и развалился на зеленой лужайке, подставив жаркому солнцу шоколадный от загара живот. — Только в темпе.

Я хотел спросить: сколько, но передумал — чего доброго обидится, и плакал тогда контакт с неизвестной цивилизацией. А что цивилизация неизвестная — я не сомневался. В каталоге Академии наук Ассоциации планета числилась необитаемой.

Забравшись в кухню звездолета, я быстро задал программу синтезатору пищевых продуктов. В ответ на его дисплее вспыхнула надпись: «Заказ выполнить не могу. Применение данного напитка за рулем категорически запрещается!»

Что делать? Я выглянул в люк. Абориген сладко посапывал на травке. А, будь что будет! Контакт с неизвестной цивилизацией важнее какой-то там инструкции.

Сорвав пломбу, я открыл программный отсек синтезатора, извлек самый вредный блок логического сопротивления и быстренько соорудил «жучки» — перемычки из толстой проволоки. Захлопнув дверку, я вновь нажал клавишу выполнения заказа. Синтезатор зафыркал. Из передней панели его выдвинулась трубка, опутанная заиндевелой охладительной спиралью.

Во что бы налить напиток? Ага! Вот эта канистра, думаю, сгодится. Я установил канистру, и из трубки в нее тотчас закапала прозрачная жидкость с резким запахом.

Э-э-э! Да это длинная история! Я поколдовал у пульта синтезатора. Агрегат задрожал и взвыл. Жидкость побежала бойким ручейком.

Минут через пять канистра наполнилась. Еще через минуту я поставил ее рядом со спящим аборигеном. Тот сразу же проснулся, сел и оторопело уставился на сосуд.

— Что это? — хрипло спросил он, моргая не то спросонья, не то от удивления.

— Вы же сами хотели стопарик…

— Х-х-хорош стопарик! — буркнул он, с уважением глядя на меня. Затем открутил пробку, налил в нее жидкость из канистры, понюхал, удовлетворенно хмыкнул и выпил. Лицо его скривилось словно от боли.

Я испугался и бросился было к нему на помощь, но он предостерегающе поднял руку с пробкой, а другой покрепче прижал канистру к животу. Переведя дыхание, абориген спросил:

— Не разбавленный?

— Ох! — всполошился я. — Вы меня извините, пожалуйста, совершенно забыл про аш-два-о…

— Мелочи, — простил он великодушно. — Так даже лучше. А воды и здесь сколько хочешь. Закусить есть чем?

— Сейчас синтезирую что-нибудь.

Абориген скривил кислую мину:

— Терпеть не могу синтетику. Идем ко мне. Зажарим этих птах — пальчики оближешь! — Он похлопал по своим трофеям.

— Да, понимаете, какое дело, — начал я, — грузы у меня скоропортящиеся, из графика могу выбиться, чего доброго на свадьбу опоздаю…

— Ерунда, — перебил меня абориген. — Здесь рядом.

Он встал, подхватил одной рукой лук, другой — мою канистру и пошел вдоль ручья в сторону рощицы. Минуту я колебался. Грузы… график… свадьба… Успею! Неизвестные цивилизации на дороге не валяются. Я махнул на все рукой и догнал аборигена.

Пробраться через рощицу было очень даже не просто.

Абориген петлял между стволами по ему только известной тропинке. Я все время спотыкался, но старался не отставать. Неожиданно заросли кончились, и мы оказались на солнечной полянке. На противоположном ее краю, у основания небольшой горы полукругом стоял высокий забор, сооруженный из плотно пригнанных друг к другу толстых кольев, вбитых в землю. Верхушки кольев были заострены.

Когда мы подошли к забору, абориген поставил на землю канистру, положил лук, подпрыгнул и, повиснув на одной руке, достал другой из-за забора легкую лесенку.

Мы перелезли через частокол. За первым забором был второй. Мы оказались как бы в коридоре из двух частоколов. Здесь валялись пустые корзины, горы глиняных котлов, горшков, амфор. Пройдя метров тридцать по коридору, мы уперлись в основание горы. В горе была дубовая дверь. Абориген постучал в нее условным стуком, и дверь сама открылась. Мы вошли в прохладное подземелье, освещенное слабыми электросветильниками. Потолок его подпирали толстые бревна. Вдоль стен тянулись стеллажи, заставленные всевозможными ящиками, мешками, сосудами, неизвестными мне приборами, механизмами, агрегатами.

Преодолев еще несколько подземных комнат, мы вышли на большую солнечную лужайку, окруженную забором из кольев. Я прикинул в уме наш маршрут и пришел к выводу, что это внутренняя ограда и что попали мы, сделав круг под горой. Правда, забор мне показался теперь пониже. В нем было проделано несколько бойниц, и в каждой на турели стоял тяжелый бластер. Я перегнулся через острые колья и увидел тот же самый коридор из заборов, заставленный корзинами и горшками. Внутренняя лужайка возвышалась над окружающей местностью на метр-полтора. Именно поэтому снаружи забор был высоким, а изнутри — низким.

На отгороженной лужайке стояла просторная палатка из какой-то перламутровой синтетической ткани. Над палаткой раскинул пышную крону гигантский дуб, на одной из ветвей которого сидел человекоподобный робот. Кактолько-мы подошли к палатке, робот взмахнул руками и хрипло закричал:

— Бедный Робин Крузо! Где ты был? Как ты сюда пришел?

— Заткнись! — рыкнул на него абориген и, подобрав булыжник, запустил им в андроида. Робот замолчал и полез по веткам дуба еще выше. Забравшись почти на самую вершину, он снова забормотал, правда, уже не так громко:

— Бедный, бедный Робин Крузо! Робин, Робин, Робин Крузо.

— Кто это? — спросил я, кивнув на робота.

— Пятница, — ответил абориген с кислой усмешкой. — Не обращай на него внимания.

— А почему он на дереве?

— Свихнулся, и ему кажется, что он попугай.

Какое-то смутное воспоминание зашевелилось в моем сознаний. Где-то, когда-то я что-то подобное не то слышал, не то видел.

— Послушайте, а как вас зовут? — поинтересовался я.

Абориген церемонно поклонился и произнес нечто совершенно непроизносимое на земном языке. Сгорая от стыда, я признался, что не в состоянии произнести его имя. Он хмыкнул и сказал:

— Тогда зови Робинзоном, как эта птица.

Робинзон развел огонь, сел на камень и принялся разделывать уток. Пока он занимался приготовлением пищи, я внимательно осмотрел его жилище, странные укрепления из кольев.

— А зачем понадобились такие мощные фортификационные сооружения? — осведомился я, закончив осмотр.

— От людоедов, — буркнул Робинзон, вращая над огнем насаженных на вертел уток и щурясь от жары и дыма.

У меня отвисла челюсть.

— А они… з-з-здесь есть? — выдавил я, заикаясь.

— Кто?

— Ну эти… л-л-людоеды.

— Нет, конечно.

От души малость отлегло. Я недоуменно пожал плечами.

— Что-то я не пойму: зачем тогда нужны заборы, бластеры и так далее?

— А ты лучше у психа-робота спроси. Он по молодости столько инопланетных книг прочитал, что у него сдвиг по фазе произошел. Вот назвал меня Робинзоном, себя — Пятницей, воздвиг целую крепость из кольев, пещеры вырыл, рощу за неделю вырастил — тонну стимуляторов на нее грохнул. А потом и вовсе свихнулся: залез на дерево и твердит, что он попугай. Целыми днями только и слышишь: «Робин Крузо, Робин Крузо!»

Хозяин установил под кроной дерева массивный стол, крепкие деревянные кресла, принес кувшин с холодной водой, два маленьких хрустальных бокала, тарелки и прочую посуду, водрузил в центре стола здоровенное блюдо с жареным мясом и пригласил меня к столу. Где-то в вышине все еще бормотал робот. Мясо выглядело недурно и приятно пахло. Робинзон наполнил бокалы жидкостью из моей канистры и один из них поставил передо мной.

— А тебя-то как зовут? — спросил он.

— Витек, — представился я, — Звездохватов.

— Ну, тогда врежем, Витек, — предложил он и поднял свой бокал.

— Кому врежем? — не понял я.

— По стопарику для начала. За встречу.

— За контакт?

— Пущай за контакт, — согласился Робинзон и залпом осушил свой бокал. Выпив напиток, он скривился, как у звездолета, схватил кувшин и принялся жадно глотать воду. Напившись воды, Робинзон занялся едой.

Я сидел в нерешительности. Память предков что-то подсказывала мне, но слишком уж неразборчиво.

— А можно мне это не пить? — спросил я неуверенно.

Робинзон поперхнулся.

— Как?! Ты еще не выпил? — прохрипел он.

— Понимаете, — начал я, — мне одна ЭВМ сказала, что за рулем этот самый цэ-два-аш… сколько там — не помню…

— Пей, — прервал он грозно и вытащил из-за пояса свой ржавый бластер. — Или не уважаешь?

— Но ведь — за рулем…

— Ну!

Я тяжело вздохнул и взял в руки бокал. Резкий запах ударил в нос. Я поморщился.

— А ты не нюхай, — посоветовал Робинзон. — Водичкой разбавить?

Я пожал плечами.

— Ну тогда запьешь, — решил он за меня и пододвинул поближе кувшин с водой.

Поколебавшись с минуту, я мысленно махнул рукой — чего только не сделаешь ради контакта!

Содержимое бокала обожгло мои внутренности, словно раскаленная лава. Дыхание перехватило, и мне на миг показалось, что я вот-вот кончусь. На глаза навернулись слезы. Кое-как мне удалось восстановить дыхание и потушить пожар в желудке водой из кувшина.

— Закусывай, — добродушно предложил мой мучитель-хозяин и пододвинул блюдо с дичью.

Сначала мне показалось, что после выпитой отравы я не смогу проглотить и кусочка еды, но, к своему удивлению, ошибся. С энтузиазмом я набросился на жареное мясо. Вскоре в голове как-то непривычно зашумело, странное тепло разлилось по всему телу.

Какие-то смутные воспоминания еще раз шевельнулись в моей черепной коробке, но так и не всплыли из глубин трясины — разношерстной информации, накопленной памятью нескольких поколений моих предков. С тех пор, как ученые расконсервировали у землян память предков, вообще отпала необходимость в обучении. Зато появились новые проблемы. Лично я, например, постоянно путаю: что было в жизни со мной, а что — с дедом или каким-нибудь прапрапрадедом. Появились благодушное настроение и желание поболтать о чем-нибудь.

— А где другие аборигены живут? — поинтересовался я.

— Других нет.

— То есть как это: нет?

— Очень просто: планета необитаемая.

Я оторопело уставился на Робинзона. Тот спокойно разгрызал кость.

— А вы?

— А я не местный.

Я задумался. Странный получался контакт. Он — не местный, я — тоже. У меня грузы портятся, на собственную свадьбу опаздываю, а мы тут сидим — пируем.

— Ну, я пошел, — сказал я и сделал попытку встать.

Мир слегка покачнулся.

— Куда? — осведомился Робинзон.

— Пора лететь.

— Так ведь ты же за рулем, а выпил.

— Ну да, — промямлил я.

— Права отберут.

— А что делать?

— Врежем еще по стопарику. За контакт.

— За встречу, — поправил я, и мы врезали.

Основательно подкрепившись, мы разговорились. Выяснилось, что Робинзон живет здесь уже больше пяти лет, что легковой звездолет его совершенно исправен и стоит за горой, и что сам Робинзон не собирается отсюда улетать по причине, о которой ему не хотелось бы говорить.

В разгар беседы робот Пятница, снова спустившийся на нижнюю ветку, вдруг спрыгнул и набросился на хозяина, крича: — Бедный, бедный Робин Крузо!

Робинзон не успел увернуться, и робот, с завидной прытью запрыгнув ему на спину, уселся верхом на шею, свесив ноги на стол.

— Помоги! — еле слышно прохрипел Робинзон, сползая под стол.

Я подскочил к роботу сзади и резко дернул его за плечи на себя. Пятница потерял равновесие и грохнулся на землю.

Из-под стола выполз красный, как рак, Робинзон.

Схватив бластер за ствол, как дубинку, он бросился к роботу. Тот вскочил и резво понесся к забору. Прыжок.

Грохот бьющейся глиняной посуды. Еще прыжок — теперь уже через внешний забор — и робот скрылся в роще. Робинзон спрятал оружие и, дико бранясь, принялся стряхивать пыль со своих меховых плавок.

Пораженный выходкой робота, я долго не мог прийти в себя.

— Что случилось? — спросил я наконец.

— Ничего особенного, — нервно улыбнулся Робинзон. — Не обращай внимания.

— Как ничего особенного?! — возмутился я. — Он же хотел вас убить!

— Он? Меня? — Теперь Робинзон уже рассмеялся от души. — Ничего подобного.

— Почему же он тогда напал?

— Ах, ты об этом!.. — Робинзон сел в кресло и снова наполнил бокалы. — Я же тебе говорил: он свихнулся считает себя попугаем.

— Ну и что из этого?

— Как что? Ты разве не знаешь, что ручные подтай любят посидеть на плече хозяина?

— Но ведь в нем центнер веса!

— А ты это ему объясни, — кисло ухмыльнулся Робинзон.

— И часто он… садится на плечо?

— Бывает иногда, — пробурчал Робинзон, потирая шею.

— Как же вы можете терпеть такое? — не унимался я, возмущенный поведением андроида.

— А что делать?

— Как что? Выключить его!

— Легко сказать! Во-первых, одному мне его не осилить, а во-вторых, только он знает, куда делась атомная батарейка от экопроигрывателя. Садись, врежем.

Он врезал, я не стал. Он не заметил.

— А что такое эк-копроигрыватель? — спросил я, когда мы разделались с закуской.

— Ты всерьез не знаешь? — удивился Робинзон. — Тогда я сейчас покажу.

Он скрылся в палатке и через минуту, пыхтя и покачиваясь, притащил здоровенный ящик, весь в кнопках и клавишах.

— Любуйся, — сказал Робинзон. — Экопроигрыватель экстракласса. Гарантия сто лет. Миллионы ситуационных комбинаций.

— И как им пользуются?

— Очень просто: берешь эку и бросаешь вот в эту прорезь.

— А кто такая эка?

Робинзон недовольно поморщился. Поскреб макушку.

Задумался.

— Как тебе сказать? Вообще-то, эки — это сокращенно: электронные копии. Может, не совсем точное название, но не в названии дело. Короче, научились на нашей планете, той, с которой я тягу дал, на небольших пластинках, размером с визитную карточку, записывать чуть ли не полную копию человеческого интеллекта, эмоций, данные о привычках, внешних параметрах и прочее.

— Зачем? — не понял я.

Робинзон посмотрел на меня, как смотрят на глупое, несмышленое дитя.

— Представь себе, — сказал он, — уехала твоя возлюбленная ну, например, в другой город. Через некоторое время ты соскучился по ней. Что будешь делать?

— Ну… — промычал я, — можно съездить к ней в гости.

— Так я и знал. — Робинзон самодовольно усмехнулся. — Незачем вам ездить друг к другу, если вы перед расставанием эками обменялись.

Я почесал затылок, но понятнее не стало.

— Ну и что из этого? — поинтересовался я неуверенно.

— Как что? Спускаешь в прорезь эку любимой, набираешь клавиатурой место действия, время года, суток и прочее, и прочее. После этого нацепляешь на голову вот этот колпак, — Робинзон вытащил из специального отсека экопроигрывателя шлем, весь увитый проводами и датчиками, — нажимаешь на вот эту здоровенную кнопку, и готово.

— Что готово? — спросил я.

— Что угодно готово.

Я пожал плечами, и мы оба замолчали.

— Понятно? — нарушил наконец тишину Робинзон.

— Не то, чтобы очень… — начал дипломатично я, но он перебил: — Значит, ни черта не понятно. Начнем сначала. Где бы ты хотел встретиться со своей возлюбленной?

— На морском побережье, — вздохнул я, кое-что вспоминая.

— Недурно. В какое время года?

— Летом.

— Какую температуру воздуха предпочитаешь?

— Градусов 30 по Цельсию.

Робинзон, что-то соображая, подергал ус.

— Ну ладно, — махнул он почему-то рукой. — Пасмурно? Солнечно?

— Легкая облачность.

— Ветер?

— Слабый юго-западный.

— Песок? Галька? Камни?

— Песок.

— Наедине? В компании?

— Наедине.

— Недурно. Ну, а теперь представь: надел ты колпак, ткнул кнопку и оказался на морском побережье. Летом. Солнечно. Может, даже тепло. Слабый ветерок ласкает кожу. Песочек. Вокруг ни души, только ты, твоя возлюбленная и море.

— Идиллия. А что дальше?

— Дальше?! — Робинзон прыснул не то от смеха, не то от возмущения. — Ну, уж извини, дорогой, что будет дальше — тебе лучше знать! Можешь, например, — он непристойно подмигнул, — поболтать о погоде. Вести она себя будет как настоящая. И вообще, все будет как на самом Деле.

— И что, я смогу ее… обнять?

Робинзон фыркнул.

— Естественно!

— Забавно.

— Еще бы! Если вас не устраивает море, можете отправиться в фешенебельную комнату, в ресторан — куда угодно. Хоть в круиз по соседним созвездиям, только запрограммируйте соответствующим образом экопроигрыватель — у него все это в памяти.

— А моя возлюбленная?

— Которая?

— Настоящая.

— Она с твоей экой в своем городе может делать то же самое.

Меня вдруг поразила мысль:

— А если она подарит свою эку не только мне, но и другому?

— Все может быть, — философски произнес Робинзон.

— Ну, знаете ли!..

— А что ты возмущаешься? — засмеялся Робинзон. — На нашей планете эки модных артисток тиражируются миллионами, их можно купить в любом магазине, как бутылку вина.

— Но это же ужасно!

— Разумеется, ужасно, — согласился со мной Робинзон таким тоном, словно сам не верил в сказанное. — Жители планеты чуть ли не все свободное время проводят у экопроигрывателей.

У меня мелькнула озорная мысль:

— А если в такой ящик сунуть сразу две эки?

— Хоть четыре, хоть целый гарем. Твое дело. Только смотри, как бы они там не перецарапались, а заодно и тебе космы не выдрали!

— Пусть дерут! — разрешил я, смеясь. — Это же не на самом деле — в воображении!

— Не совсем так, — не согласился Робинзон. — Знаешь ли ты, сколь велика сила внушения? Если, например, к телу человека приложить холодный металлический предмет, а внушить, что это раскаленная железяка — у человека появится ожог.

— Ну и что?

— А то. Если тебе чья-то эка влепит оплеуху, считай, что после сеанса, когда ты наберешь в уме условный код и вернешься к действительности, у тебя под глазом будет настоящий синяк.

— Ну да?

— Честное слово. Хочешь расскажу, почему я удрал со своей планеты?

— Хочу, — сказал я.

— Из-за соседа. Враждовали мы с ним несколько лет.

Даже толком и не знаю, из-за чего невзлюбили друг друга, только врагами смертельными были. Приходит он как-то ко мне и говорит: «Давай мириться». Надоело, мол, враждовать. И зовет в гости: бутылку вина редкостного достал. Подумал и согласился. Пошел. Врезали, потолковали о том, о сем. И предлагает мне сосед: «Выпросил у друга одного на пару дней эку очень модной певицы. Может, поболтаешь с ней?» А я и рад. Схватил эку, бросил ее в прорезь соседского экопроигрывателя, нацепил на голову колпак, ткнул кнопку. Открыл во сне глаза и обомлел. Стоят передо мной три соседа и смеются. Хитрец отсел оказался: свою эку дал, а перед этим сбросил в экопроигрыватель еще две таких же.

Робинзон замолчал, потеребил ус, тоскливо посмотрел на дуб. Там опять сидел робот.

— А дальше-то что? — не выдержал я.

— Дальше? Дальше неинтересно. Начали они меня втроем бить. Я, само собой, ору, отбиваюсь, а отключиться не могу — код возврата забыл спросить. Да и не нужен он мне был, я для начала реле времени на 30 минут включил. Короче, через полчаса увезли меня в больницу с переломами ребер и в синяках всего.

Робинзон хмуро замолчал.

— Что ж, вы так и простили соседу такую «шуточку»?

— Я? Простил?! Да…

Робинзон не успел договорить. Снова на нем верхом оказался Пятница. От неожиданности Робинзон клацнул зубами и сполз под стол. Одна из ножек кресла отлетела, и робот брякнулся на землю. Я не растерялся, бросился на него и вцепился в голову изо всех сил. Не обращая на меня внимания, робот вскочил и побежал к забору. Я висел на нем.

— Бей по затылку! — услышал я истошный вопль Робинзона. — По клавише его, по клавише!

Возле самой клавиши торчал какой-то рог, мешавший надавить на нее. Я с силой надавил на рог подбородком, я он нехотя сполз в сторону. Я изловчился и подбородком же прижал клавишу на затылке Пятницы. Робот замер, не добежав двух шагов до частокола. Обессилев, я сполз на землю.

Подбежал выползший из-под стола Робинзон и сел рядом. Оба мы тяжело дышали.

— Спасибо, друг, — сказал, наконец, Робинзон с чувством. — Если бы не ты, он меня рано или поздно угробил бы.

— Давно угробил бы его. Вон сколько бластеров! — ответил я.

— Шутишь! Во-первых, он страшно дорогой. А во-вторых, он из всех бластеров батарейки вытащил и попрятал, когда свихнулся. Даже из этого. — Робинзон похлопал по своей ржавой пушке.

— Дурак-дурак, а кое-что соображает! — хмыкнул я. — А что теперь делать с ним?

— Посмотрю, Может, мозги почищу и смажу, может, еще чего.

Мы встали и осмотрели робота со всех сторон.

— А зачем ему этот ползучий «рог»? — спросил я, показывая на короткий отросток, мешавший мне надавить на клавишу.

Робинзон взглянул па отросток и вдруг истошно завопил:

— Вот она, р-р-родимая!!!

Вцепившись двумя руками в «рог», он дернул так, что отросток отлетел. Дрожащими пальцами Робинзон прижал «рог» к груди. В уголках глаз его блеснули слезы.

— Что случилось? — взволновался я.

— Ты ничего не понял? — спросил он с каким-то странным вызовом в голосе. — Это же батарейка от экопроигрывателя!

— Как же она попала к роботу?

Робинзон оторопело уставился на меня.

— И верно… А! — хлопнул он вдруг себя по лбу. — Дурак я, дурак! Это же я, когда смазывал экопроигрыватель, вытащил ее и ткнул куда-то, не глядя. Батарейка с магнитными присосками, я, наверное, угодил ею в голову роботу, и она впилась. А тут он взбеленился, обозвал меня Робинзоном, себя — Пятницей, начал танцевать дикие танцы. Затем взялся строить все эти мудреные сооружения вокруг моей палатки, рыть пещеры, плести корзины, лепить горшки, а на прошлой неделе и вовсе свихнулся — полез на дерево, стал попугаем…

Робинзон вдруг замолчал и озадаченно почесал макушку.

— Слушай, — обратился он ко мне задумчиво, — а может, он из-за батарейки и свихнулся? Всякие там паразитные токи, третье, десятое и прочее. А? Давай включим его, проверим.

Я запротестовал, но он не стал меня слушать. Клацнув робота по затылку, спросил быстро:

— Кто ты?

— Андроид модели А-108, серийный номер 76521. Жду указаний.

— Ну, что я говорил?! — торжествующе крикнул он мне. — То-то! — И, словно забыв о моем существовании, Робинзон помчался к экопроигрывателю, воткнул куда-то там батарейку, напялил колпак, бросил эку, завалился в кресло и нажал кнопку.

Когда мы с роботом подошли к Робинзону, он уже спал. На лице его светилась блаженная улыбка.

— Надолго он так? — спросил я у робота.

— До ужина, — ответил бывший попугай Пятница. — Вечером я приготовлю ему поесть и отключу экопроигрыватель. Он отругает меня за то, что я отключил его на самом интересном месте, быстро поест, заменит эку и снова отключится. Потом я его разбужу утром, в обед, снова вечером. И так бесконечно.

— А почему он сбежал со своей планеты? — спросил я, вспомнив неоконченный разговор, прерванный выходкой робота.

— Соседу отомстил.

— Как?

— С другом, работавшим в зверинце, сделал эку с разъяренного удава и подарил соседу.

— Просто взял и подарил?

— Запечатал в конверт и подбросил в почтовый ящик.

— Просто подбросил и все!

— Не совсем. Написал на конверте: «Мусику от Мурочки».

— А кто такая Мурочка?

— Тоже соседка. Молоденькая, красивая. Сосед почти год у ней эку выпрашивал, а она не давала.

Робот подошел к столу и принялся собирать грязную посуду.

— Чем кончилась эта затея? — спросил я робота.

— На другой день соседа увезли в морг, а мы сбежали сюда, за сотни парсеков от суда и следствия.

Я потолокся с минуту возле робота, раздумывая: прощаться с ним или не надо, бросил напоследок взгляд на млеющего во сне Робинзона, тяжело вздохнул и молча побрел прочь.

Утром, когда я выводил свой драндулет на трассу, у меня болела голова, а синтезатор зачем-то приготовил мне огуречный рассол…

На свадьбу я опоздал. Невеста, обидевшись, трансформировалась и вышла замуж за дракона из созвездия Ящерицы.

Премиальные я тоже не получил — пи-мезоны прокисли.

 

ДЯДЮШКА УФ

Прогрессором я стал совсем недавно, до этого был шофером. Сломался как-то мой старый драндулет — грузовой сверхсветовик. Вызывает меня начальник и говорит:

— Слышь, Витек, все равно твою ржавую консервную банку чинить месяца три будут. Новые грузовики раньше чем через полгода тоже не обещают. А тут, понимаешь, требуют с нас одного человека на трехмесячные курсы по организации и стабилизации цивилизаций. Пошел бы ты, а? Надо выручать коллектив, Витек.

Вот я и пошел. Выручил. Окончил курсы. А тут, ну как специально, из задворок нашей Галактики депеша пришла. Прочитали земляне депешу эту, расшифровали, перевели и ахнули — просят помощи у нас братья по разуму. Заели их автоматизация, кибернетизация, роботизация и всякие там другие мудреные «изации». Палец о палец стукнуть не дают. Не успеешь подумать о чем-нибудь, а оно уже вот — на тарелочке с золотой каемочкой.

Разве это жизнь? Вымрут скоро все от безделья, если не поможем. Короче, послали меня на эти самые задворки выяснить: что там и к чему. Не возвращайся, говорят, Витек, пока порядок там не наведешь.

Получил я новенький легковой малогабаритный звездолет со всеми удобствами, по-быстрому осмотрел его, отдал распоряжения киберу-штурману и бегом — в ванну. Анабиозную. Не успел я всласть поплескаться, а уже вылезать пора — приехали.

Вылез я из ванны, попрыгал на одной ноге — вода слишком тяжелая в ухо попала, обтерся на скорую руку махровым квазиполотенцем, натянул безразмерный парадный комбинезон и, опять же бегом, — в рубку. Глянул на часы — в глазах потемнело: два года прошло, а я еще не завтракал.

Жую, а сам в иллюминатор поглядываю. Только одна планета у звезды. Неплохая с виду.

Позавтракал я, попрощался с кибером-штурманом и — в шлюпку. А что тянуть-то? Все же братья по разуму помощи ждут. На грани вырождения, поди.

И тут самое интересное началось. Вижу — город внизу, захожу на посадку, делаю лихой вираж и шарахаюсь прямо на центральную площадь. Проверил состав воздуха — жить можно. Нацепил я на пояс пистолет-парализатор (любую «изацию» разом успокоит!) и осторожно так люк открываю. Высунул голову и обомлел: площадь уже забита до отказа всякими электро- кибер- и прочими тварями. И все уставились, ждут, чего я пожелаю, а некоторые — самые нетерпеливые — уже по стенам шлюпки ползут.

«Э, нет, — думаю. — По дешевке не купите!» Вытащил я свой пистолет и открыл по ним беглый огонь. Они сначала было зашумели — не по нутру, видите ли! — а потом ничего — успокоились. Все поголовно.

Выбрался я из шлюпки и пошел город осматривать, братьев по разуму искать. Ясно, что но дороге без конца пистолет-парализатор в ход пускаю — уж больно у них здесь много всякой электронной и кибернетической нечисти накопилось. Долго я ходил, ни одного живого существа не нашел. Мертвого — тоже. Неужели не дождались и выродились все?

Короче, целый месяц шатался я по городам планеты и нигде никаких признаков жизни не нашел. Вернее, признаков того, что жизнь была, — сколько хочешь, а самой жизни нет и все тут.

Совсем я расстроился и собирался уже восвояси убираться, когда появился дядюшка Уф.

Случилось это вот как. Сижу я в столичном центральном ресторане и пробую всякие блюда. А киберы вокруг меня так и вьются, так и вьются — все обслужить норовят. Я их время от времени пистолетом попугиваю на всякий случай, но обслуживать все же немного разрешаю.

Интересно смотреть, как ловко это у них получается.

Захотел я чего-нибудь выпить. Смотрю, несутся из другого конца зала целой оравой киберы, и у каждого на подносе сосуды всякие. И вдруг они замерли, словно споткнулись, и сосуды на пол попадали.

Что за новость? Не замечал раньше я за ними такой оплошности. «А, — думаю, — это я, наверное, нечаянно на курок своего пистолета нажал!» Посмотрел на пистолет — ничего подобного! На предохранителе он.

И вдруг слышу рядом:

— Уф!

Я аж подпрыгнул. Что за фокусы! Обернулся, а за соседним столиком сидит какой-то тип и странный агрегат перед собой держит. Сам невысокий такой, лысый и чем-то на моего дядю по маминой линии походит.

— Кто вы? — спрашиваю.

— Уф! Уф-уф! Уф-ф-ф-ф!

— А я — Витек, — говорю. — Звездохватов. Прогрессор.

Он так разухался, что тебе паровоз доисторический?

«Ага, — думаю, — неспроста он это. Что-то, наверное, сказать хочет». Включил я наручный универсальный самонастраивающийся переводчик с обертонной диафрагмой двухстороннего действия и жду, когда он на пыхтения и уханья дядюшки Уфа настроится. Долго переводчик шипел, визжал, скрежетал, даже задымился, но настроился все-таки.

Слушаю я и ушам не верю:

— Ага! Ну теперь вы у меня попляшете! — это Уф киберам говорит.

— Сейчас я и с тобой разделаюсь! — это он уже мне.

Не по себе мне как-то стало. Помешанный, что ли? А он на меня свою штуку направляет и бормочет:

— Ишь, до чего дошли, гады! Уже и от живого человека не отличишь!

«Точно, — думаю, — помешанный».

— Убери пушку, — говорю, — чего доброго — выстрелит!

Он посмотрел на меня оторопело, а потом давай опять в мою сторону агрегат свой наставлять. И бормочет при этом:

— Телепатии им мало! Они еще тут и говорить научились без акцентов!

И начал на меня своей штукой сверкать. У меня от такого обращения мурашки по шкуре побежали.

— Кончай дурить, дядя, — говорю, — а то по макушке своей лысой схлопочешь!

Бросил он агрегат, вытаращил на меня фиолетовые глазищи, открыл рот и сидит так, не шевелясь.

Этого мне только и не хватало! Чего доброго его кондрашка хватит, а я за него отвечай потом! Какой ни есть, а последний абориген, поди.

— Закрой рот, — говорю. — И успокойся. Не буду я тебя бить. Ты и так весь какой-то нервный. Думаешь, приятно мне, когда ты на меня своей штукой сверкаешь? Я, может, щекотки с детства боюсь.

Вижу, отходит он помаленьку. Вроде даже румянец появился. А потом вдруг как начал он сам себя за живот хватать и чем-то там щелкать. Щелкал-щелкал и… исчез.

Только что был и нет его. Напоследок бросил:

— Черт возьми! Опять отказало!

Да, такие вот дела. А агрегат свой он второпях на столике оставил. Осмотрел я эту штуку и сразу как-то зауважал дядюшку: парализатор! Допотопный, самодельный, но вполне работоспособный. Так это он и меня, значит, за ультрасовременного кибера принял! Ну и ну!

Стою я так, удивляюсь. Вдруг дядюшка возник на долю секунды и снова исчез. А через минуту опять появился.

— Уф! — говорит, — чуть не проскочил!

А у самого в руках еще одна такая же штука, и снова он ее на меня направляет.

— Вот теперь тебе уж точно — крышка! Я трехкаскадный блок переделал.

— Ну и зря, — говорю.

— Как это зря?

— Он и в том парализаторе исправным был.

— Разве? — усомнился он. Отложил дядюшка свой новый агрегат в сторону и давай в старом копаться.

— Странно, — проворчал наконец дядюшка. — Что же, в таком случае, отказало?

— Голова, — говорю, — ваша отказала. И воображение тоже.

— Как это? — спрашивает.

— Запросто. Не кибер я, человек — я.

— Быть этого не может.

— Почему же? — спрашиваю.

— Все потому же, — ехидно так говорит. — За целый век здесь вокруг ни души нет.

Непонятно как-то говорит. Ну да ладно. Потом разберемся: что к чему. Лишь бы он опять не смылся.

— А я не местный, — говорю.

— Как это? — спрашивает.

— А вот так. Я из другой звездной системы. Пришелец, можно сказать.

Посмотрел он на меня недоверчиво и спрашивает опять же:

— А что ты тут делаешь?

— По вызову прилетел.

— По какому такому вызову?

Показал я ему депешу. Очень он удивился. Покрутил ее и так и эдак, на свет посмотрел, обнюхал, даже на зуб попробовал, а потом покачал головой и говорит:

— Нет, не моя. Я такую не посылал. Да и на непонятном языке написана она.

— На нашем, земном, написана. Потому как переведенная она.

— И про что в ней?

Я прочитал вслух.

— Ах, это! — говорит. — Как же, помню, помню. Только опоздал ты.

— ?!

— Нашли мы выход.

— Какой?

— Нет ничего проще. Коль не торопишься, расскажу.

Он разморозил пару киберов и заставил их притащить побольше вина и закуски — не каждый день все ж таки на задворках Галактики встречаются братья по разуму…

— Так вот, Витек, я и говорю, — начал дядюшка Уф свой рассказ, осушив бокал зеленого вина и жуя салат из какой-то местной синтетической травки, — нет ничего проще!

Я приготовился слушать.

— Берешь карманный антигравитатор, блок управления от кухонного комбайна, портативный активатор-пастеризатор и коротковолновый приемник-передатчик. Все это соединяешь последовательно.

Дядюшка Уф замолчал и впился голубыми зубами в некий гибрид цыпленка и редиски.

— Ну и что же дальше? — не утерпел я.

— Дальше? — переспросил он. — Включаешь антигравитатор, настраиваешь приемник на волну 25 метров, а передатчик на 31 метр и крутишь регулятор солености блока управления от кухонного комбайна.

И дядюшка Уф присосался к бокалу с какой-то серебристо-фиолетовой жидкостью.

— Дальше-то что? — снова не выдержал я.

— Как что? — удивленно посмотрел он на меня. — Крути регулятор солености и все. Чем больше соли, тем — дальше…

И снова он замолчал, засыпая в рот какой-то оранжевый порошок из здоровенного золотого кубка.

«Издевается!» — подумал я, и у меня зачесались руки.

Вслух же я сказал:

— Чувство юмора у меня, конечно, имеется — сдавал на курсах на «четверку», но шутить так со мной, можно сказать, официальным представителем Земли, на официальном, можно сказать, контакте братьев по разуму — не советую.

И тут он стал смеяться. Долго закатывался. Минут пять с пола не вставал. Кое-как в себя пришел. А потом говорит:

— На то и расчет был.

— А ты, Витек, не обижайся, — говорит. — Но у киберов тоже чувство юмора есть. Иначе мы их и не околпачили бы.

Я хмыкнул, но ничего не сказал.

— Одним словом, мне повезло — колпак я нашел. — Дядюшка Уф что-то сжевал, что-то проглотил, чем-то все это запил. — В молодости я был неплохим инженером, работал в научно-исследовательском институте психо-теле-кибер-квази-чертификации. Это еще до того, как нечисть электронная и прочая к власти пришла. Потом, понятно, киберы институты все прикрыли, чтоб не перетруждали себя люди. Много думать, говорят, для здоровья вредно. Люди поначалу даже обрадовались — как-никак всю жизнь стремились труд свой облегчить. Потом, правда, поняли что к чему, да поздно было. Забрел я однажды по старой памяти в наш институт. Слоняюсь по лабораториям, а за мной киберы толпой ходят, все выпытывают, чего я желаю (это когда от них уже спасу не стало, после того, как депешу мы тайком послали). А я, как назло, ничегошеньки не желаю. Надоели они мне, заботливые такие. Только они не отстают, так и вьются вокруг.

Захожу я таким манером в одну лабораторию. Все заброшено. Всюду пыль. Огляделся: мама родная — моя лаборатория! Я здесь, считай, лет двадцать не был. Смотрю: кресло. Заставил я киберов пыль с него смахнуть и сел. Вижу: передо мной на столе колпак какой-то шарообразный лежит. Вспоминаю, что это такое, и вспомнить не могу — начисто забыл. И хорошо, что не вспомнил!

А тогда неприятно мне стало. «Как же это так? — думаю. — Не уйду, пока не вспомню!» Спрашиваю у киберов: что это? Не знают, но для человека вроде бы неопасная штука.

Взял я со стола этот колпак да и надел на голову.

Сижу минуту — ничего. Сижу пять минут — то же.

Ничего, одним словом, не меняется. Надоело мне такое занятие.

«Эй! — думаю. — Снимите с меня колпак!» Это я киберам мысленно приказал. А они хоть бы хны — ходят вокруг беззаботно. Я даже разозлился. К чему бы это?

Неужто они и вовсе из подчинения вышли, заботиться о нас перестали? Нет, не может быть такого, потому как забота о нас — главная их цель существования. Через эту проклятую заботу они нас и до вырождения доведут. Тут что-то не то!

«Вы меня слышите?» — спрашиваю вслух. «Слышим», — сигналят. Я говорю: «Домой хочу (первое, что в голову пришло, ляпнул)». Схватили они меня за ноги, за руки и в келью мою супер благоустроенную в один миг в целости и сохранности доставили. И колпак на мне.

И тут я вспомнил, что на мне за колпак такой. Экспериментальный антителепатический экран! Ребята из нашей лаборатории незадолго до закрытия института его изобрели. Уже в то время киберы своей излишней заботливостью работать и думать нам мешали. Вот ребята и соорудили этот экран-колпак. Один всего и успели сделать.

Дядюшка Уф умолк и кивнул на окно. На улице отиралось несколько киберов.

— Наверное, «разморозились» или только отштампованные, — предположил я. — Но ничего страшного — дверь заблокирована.

— Разблокируют, — уверенно заявил дядюшка.

— Ну, хорошо, — сказал я и выпустил в киберов за окном невидимый пучок парализующего излучения из своего пистолета. Киберы замерли.

— Ух ты! — Дядюшка Уф аж привстал от удивления. — Через стекло берет?!

— Запросто.

— А мой пока — нет. — И дядюшка сник.

— Ничего, — успокоил я его. — У меня на корабле этого добра — целый ящик. Знал, куда лечу. Поделюсь.

Глаза дядюшки радостно засверкали.

— Только это потом, — сказал я. — А сейчас объясните, что вы там про регулятор солености говорили. Я что-то, можно сказать, не все понял.

— Нет ничего проще, — снова заговорил он. — Но сначала я про колпак все же дорасскажу тебе.

Я молча кивнул.

— В общем, когда я сообразил, что это за колпак такой, очень уж весело мне стало. Захотелось мне над кикиморами электронными покуражиться. Ну и зажил же я! По два-три десятка за день угроблял. А они и увернуться не успевали — мыслей-то моих не знали! И ничего! Даже не ругались. Молча «покойников» утаскивали, а на их место новых присылали, бронированных все больше. Да все железяки, пригодные для выпотрашивания киберов, попрятали. Только надоело мне скоро такое занятие. Всех не переломаешь. Но и сдаваться не хотелось.

Окреп я за эти дни физически и морально: ходил только пешком, руки, киберов вскрываючи, натренировал, книжки читал до умопомрачения, и никто их у меня уже не отнимал. А все опять же потому, что мысли они мои не читали. В общем, стал я на человека похож и физически и умственно, в то время как остальные жители планеты от безделья изнывали и вырождались. Очень захотелось мне всех их вызволить. Но как? Дать всем по колпаку? А где их взять? Хорошо хоть про этот, единственный колпак, киберы еще ничего толком не пронюхали, а то непременно бы стащили. Вот тогда я и изобрел ту самую штуку.

— Которую?

— Ту, что с регулятором солености.

Снова мне показалось, что он надо мной издевается.

— Ну и что же вы с той штукой сделали? — спросил я с расстановкой, даже не пытаясь скрыть раздражения.

— Включили на полную соленость.

— На полную? — шепотом переспросил я, подтягивая к себе одну из пустых бутылок и укладывая горлышко ее удобнее в ладонь.

— Да, — сказал он невозмутимо.

— А дальше?! — взвыл я свирепо.

— Ушли в прошлое.

Рука с бутылкой повисла в воздухе на полдороге. Челюсть моя отвисла.

Дядюшка Уф исчез…

Я ошарашенно осмотрелся. В зале кроме замерших киберов никого не было. За окном осенний ветер гнал по улице сухие листья.

— Черт! — выругался я. — Неужели мне все пригрезилось? Не иначе как с вина ихнего.

— Ничего подобного, — услышал я голос дядюшки Уфа и резко обернулся. Он сидел в другом конце зала и жевал что-то в клеточку. — Ничего подобного! Я тебе не пригрезился.

— Где вы только что были? — спросил я, ставя на стол пустую бутылку.

— В прошлом, — ответил он, даже не моргнув глазом. — Ждал, пока ты успокоишься. Нервишки, нервишки, молодой человек!

Мне стало стыдно.

— Но как это вам удается?

— Нет ничего проще, — сказал он и направился ко мне, — берешь карманный антигравитатор, блок…

— Я это уже слышал, — угрюмо перебил я.

— Включаешь антигравитатор…

— И это тоже я слышал.

— Крутишь регулятор солености…

— Опять? — спросил я и потянулся за пустой бутылкой.

Дядюшка Уф замолчал, обиженно пыхтя.

— Не опять, Витя, а снова, — сказал он наконец с дрожью в голосе. — Я снова объясняю тебе устройство простейшей машины времени. Очень жаль, что ты такой бестолковый.

Я больше не возражал. Я молча слушал, не зная, что и думать. Минут через пять я вроде бы стал кое-что понимать, еще через пять мне стало интересно и, наконец, в течение следующих пяти минут я чуть не кончился от: смеха, поняв, что нет ничего проще, чем соорудить машину времени.

— Ну, хорошо, — промолвил я, когда мы кончили смеяться. — Это все, можно сказать, понятно. Но как вам удалось организовать такой всеобщий побег? Думаю, если бы киберы узнали о том, что вы затеяли, они бы попрятали все кухонные комбайны.

— Нет ничего проще, — ответил дядюшка. — Принцип действия машины времени я объяснил всем согражданам во время своего выступления по телевидению.

— Как? — не понял я. — И киберы… позволили вам это?

— Видел бы ты, Витек, как они смеялись!

— Кто смеялся?

— Ясно, киберы!

Я поскреб макушку, пытаясь сообразить что к чему.

Понятнее не стало.

— А… почему они смеялись? — спросил я неуверенно.

— Ну я же уже говорил тебе: у них очень развито чувство юмора.

— Ну и что из этого?

— Как что?! — Дядюшка начал нервничать. — Я ведь со своим предложением в развлекательной программе выступил. Номер назывался: «Нет ничего проще!»

— Вот так прямо все в открытую и рассказали?

— Ну да. Объяснил устройство. Посоветовал всем включить максимальную соленость в тот же вечер в 21 час 00 минут, что они все разом и сделали.

— Но…

— А что ты все время удивляешься?! — возмутился Уф. — Киберы сочли мое выступление за удачную шутку!

— Но люди-то! — простонал я. — Они, что же, вам поверили?

— А что им оставалось делать? У них чувство юмора еще лет десять назад выродилось, поэтому они и приняли мое предложение за чистую монету.

Я не верил своим собственным ушам.

— И куда же вы все переселились?

— Естественно, в то время, когда еще не было на планете разумных существ. Не могли же мы ломать ход истории и вторгаться такой оравой, скажем, в средневековье. Нас там просто не поняли бы.

— Ну да, конечно, — пробормотал я, присасываясь к бокалу с кипящей полосатой, фиолетово-зеленой жидкостью. — Ну и как вы там? — спросил я, выплевывая эту пакость изо рта.

— Плохо. Динозавров всяких — тьма, истреблять приходится. Удобств — никаких, киберов из настоящего времени выкрадывать и переделывать приходится опять же.

— А почему бы вам в будущее не сигануть?

— Не получается, — дядюшка Уф огорченно вздохнул. — Нет у нас машин таких, не изобрели еще. Можем только в прошлое и назад.

— Ну а киберы? Почему они за вами следом не ринулись?

— В том-то и хитрость заключается, что машина времени только с живым человеком работать может. Человек — элемент ее системы.

— Ага, понятно. А почему бы вам всем по колпаку не сделать? Антителепатическому.

— Где их делать? Заводов-то там нет. И вообще у нас там почти ничего нет, в пещерах живем.

— Не позавидуешь, — согласился я. — Ну и что вы дальше делать намерены? Сдаваться на милость киберам?

— Как бы не так! — довольно усмехнулся Уф. — А это зачем? — И он ласково похлопал по своему доисторическому парализатору. — Я уже наворовал деталей на десяток таких пушек. Мы им тут поддадим жару! Всех переделаем! Блоки инициативы повыкручиваем — шелковыми станут. Что прикажем, то и будут делать, но не больше. Они у нас быстро разучатся мысли читать!

— Ах, да, — вспомнил он вдруг. — Ты обещал пистолетиками поделиться?

— Запросто.

— Ну, тогда пошли к тебе в гости.

И мы отправились к моей шлюпке, распевая на всю улицу песни и постреливая время от времени из своих разнокалиберных парализаторов.

— А ты не очень расстраивайся, — успокаивал меня по дороге дядюшка, повиснув от избытка вина и чувств на моем плече. — Это ничего, что ты опоздал малость. Мы тебе все равно памятник золотой поставим. Как-никак первый порядочный пришелец, не то, что некоторые.

 

ПРИЗРАК УЩЕЛЬЯ АННЫ

«…26 июня приступили к осмотру ущелья. На малой транспортной шлюпке геолог Анна Васильева и бортмеханик Николай Стрельцов благополучно совершили посадку на столбы. Первой из шлюпки вышла Анна. Она успела сделать всего несколько шагов и провалилась.

(Из рапорта командира звездолета «Мир» В. П. Иванова).

Группа спасателей, прибывшая в ущелье через час, спустилась в провал на глубину пятьсот метров, но до дна его добраться не смогла. С помощью приборов удалось определить глубину провала: она составляет 2973 метра…

…Столбы проваливаются часто. За время спасательных работ было зарегистрировано четыре обвала. По счастливой случайности все обошлось без новых человеческих жертв. Я вынужден был отдать приказ: прекратить работы как бессмысленные и опасные».

«…27 июня в 18 часов 36 минут радиоинженер Владимир Попов самовольно покинул корабль. Совершив на малой транспортной шлюпке посадку в районе ущелья, пробыл там два часа. Причину своего поступка объяснить отказался. За грубое нарушение Космического устава приказываю отстранить В. Попова от исследовательских работ до возвращения на Землю».

(Из приказа командира звездолета «Мир» В. П. Иванова).

Начальник экспедиции так сосредоточенно думал о чем-то, что даже не заметил, как вошел Олег.

— Иван Петрович!

— А?.. — словно очнулся он. — А!.. Это ты. Что-нибудь случилось на стройке?

— На стройке все в порядке, я только что с дежурства. В поселке все говорят о каких-то снимках.

Иван Петрович задумчиво глядел на Олега, словно не понимал его, наконец проговорил:

— Ах, да, снимки… Вот они, эти снимки. — Он протянул пачку блестящих листков фотопластика.

Олег присел в свободное кресло и принялся изучать фотографии, раскладывая их аккуратными рядами на столе.

— Ну, что скажешь?

Олег пожал плечами:

— Трудно судить, снято с большого расстояния.

— Верно. Но что-то все же снято!

— Не верю я, Иван Петрович, в сказки о привидениях.

— В сказки и я не верю. Но кто же тогда бродит в ущелье?

— Можно, я слетаю туда, похожу?

— Опять? И не мечтай даже! Инструкцию забыл? Хватит того, что ты добровольцам разрешил над ущельем патрулировать. Сам сколько раз с ними летал?

— Ну, раз шесть-семь.

— Вот-вот. А скажи на милость, с чьего это негласного распоряжения все летящие на базы и с баз самолеты крюк стали давать к ущелью?

— Это они сами.

— Ах, сами! А этот Свиридов еще и снять «кое-что» умудрился.

— Повезло.

— В общем, так: специалистов по привидениям у меня нет — одни строители. А раз уж там кто-то или что-то на самом деле бродит, то до прибытия ученых с Земли запрещаю всякие полеты в ущелье и «случайные» пролеты над ним.

— В последний раз разрешите?

— Горе мне с тобой, Олег. В конце концов, нет у меня сейчас ни одного свободного самолета.

— А «Старик» свободен? Не полезу я, Иван Петрович, в пекло. Прихвачу телевик посильнее, устроюсь где-нибудь у края ущелья…

— Как же, остановишь тебя у края!

Начальник помолчал минуты две, а потом сказал решительно:

— Хорошо. Самолетов не дам, а «Старика» забирай. Но учти, в последний раз!

«Старик» — допотопный гусеничный вездеход — машина историческая. Его оставила здесь первая экспедиция землян, посетившая планету Белую много десятилетий назад.

Олег захлопнул люк вездехода, удобно расположился в кресле водителя и, когда воздух в кабине стал пригодным для дыхания, откинул прозрачный шар-шлем скафандра.

Тронув старинные клавиши управления, он всем телом почувствовал дрожь заработавших двигателей и вывел вездеход из ангара. В глаза ударил яркий синеватый свет Альфы, одной из спаренных звезд здешней звездной системы.

Насколько хватало глаз, тянулась ослепительно белая равнина, у самого горизонта смыкавшаяся с блекло-голубым небом. Почти всю поверхность планеты, ровную, как бильярдный шар, покрывал белый и рыхлый самосветящийся слой. Этот тонкий, двух-трехсантиметровый слой, по сути, и составлял всю биосферу планеты. В ней миллионы лет размножались микроорганизмы — единственная обнаруженная на Белой форма жизни.

Бета еще не взошла.

Олег улыбнулся, подумав, что через десяток-другой лет здесь все неузнаваемо преобразится. Специальные комбинаты очистят атмосферу от ядовитых газов и обогатят ее кислородом. Блеклое небо станет ярко-голубым, и по нему поплывут курчавые барашки белых облаков — совсем как на перенаселенной старушке Земле. Раскинутся города, зазеленеют сады и поля, зашумят рощи, появятся искусственные реки и озера, а со временем и моря. Тысячи переселенцев получат новую родину. Ну а космические строители улетят благоустраивать новые миры.

Олег повернул машину и включил двигатели на полную мощность. Поселок строителей и строящийся космопорт скрылись за горизонтом. Ориентиров никаких не осталось; казалось, что машина замерла на месте, а гусеницы крутятся вхолостую.

От поселка до ущелья Анны всего полторы сотни километров, поэтому уже через час Олег увидел впереди, у самого горизонта, черную громаду столбов. Ущелье — одна из немногих достопримечательностей на белоснежной лысине планеты. Ровные вертикальные скалы-столбы окружили его со всех сторон точно забором. За «забором» столбы уходили в глубь ущелья террасами, огромными ломаными черно-белыми ступеньками: черные на вертикальных изломах и белые, с тонким узором трещин, на горизонтальных плоскостях.

Время от времени столбы обваливались, точнее — проваливались в громадную полость, находящуюся под ущельем. А на белоснежном полотне ступеней появлялись черные провалы. Вот такой коварный столб и похоронил во время первой экспедиции старшую сестру Олега — Анну Васильеву.

Ближе к центру ущелья провалов становилось все больше. В самом центре на много километров вдоль всего ущелья тянулась бездонная пропасть. Она со временем расширялась за счет новых обвалов.

Олег сбросил скорость, осторожно лавируя между прибрежными столбами, подвел вездеход к краю одной из безопасных террас и выключил двигатели. Стереокамера с двумя мощными телеобъективами лежала на свободном сиденье рядом. Олег не верил ни в какие привидения. На снимках Свиридова одинокий сине-зеленый силуэт в ущелье мог быть чем угодно: выбросом газа, например, или просто миражом.

Кто-то из ребят, когда появилось первое сообщение о привидении, пошутил: не иначе абориген какой из ущелья выполз позагорать. Посмеялись и забыли. А на следующей неделе привидение в разное время увидели трое… И, наконец, Свиридов со своими снимками. Уверяет, что ближе снять не смог — слишком быстро летел. Пока сбросил скорость и вернулся в ущелье… привидения уже не было.

Локаторы во всех случаях странный феномен не регистрировали.

Олег просидел в вездеходе больше часа.

Ждать надоело, сидеть тоже. Олег надел шаровой шлем скафандра, выбрался из вездехода и пошел вдоль обрыва. Побродив с полчаса, он перебрался на террасу ниже, осторожно подошел к краю новой ступеньки, заглянул вниз и отшатнулся — дна не было видно. Взошла наконец-то зеленоватая Бета. Стало светлее.

Где-то рядом ухнул столб. Олег вздрогнул от неожиданности. Ни к чему испытывать судьбу, лучше вернуться в вездеход. Олег повернулся и вскрикнул.

Прямо на него шла девушка! Она была уже на расстоянии вытянутой руки.

Олег отшатнулся, нога его позади не нашла опоры, и он шагнул в пустоту.

В это время года синяя Альфа почти не заходит за горизонт, выписывая гигантские круги на блеклом небе, зеленая же Бета появляется совсем ненадолго, один раз в сутки. До захода Беты оставалось несколько минут.

Олег сидел на мягком белоснежном полу, прислонясь к черной каменной стене. Руки все еще дрожали. Олег закрыл глаза, заново переживая ужас падения. В последний момент он вцепился в кромку террасы, кое-как подтянулся на руках и выбрался на край ступени. Как он спасся, было непостижимо: ведь этот белый живой налет, покрывающий почти всю поверхность планеты, очень скользкий, и руки в любую секунду могли сорваться с кромки.

Олег открыл глаза. В трех метрах от него странная девушка медленно, мучительно медленно заносила ногу над пропастью.

— Стой! — закричал Олег.

Но девушка сделала роковой шаг. И пошла над пропастью! Потом повернулась к Олегу, и он содрогнулся — Анна! Она улыбалась ему застывшей улыбкой.

Олег медленно поднялся, держась за стену.

— Аннушка. Сестренка, — бормотал он.

Анна была уже рядом. Олег шагнул ей навстречу. Анна прошла сквозь него…

Олег не принадлежал к числу трусливых людей. Иначе бы он не стал космическим строителем. Не так уж легко строить поселки, космопорты, обогатительные фабрики и автоматические заводы-шахты на необжитых, а порой враждебных человеку планетах. Не раз приходилось Олегу смотреть смерти в глаза. Однако сейчас казалось, что страх пробрался в каждую клетку организма. Не страх за свою жизнь, а какой-то особый, необузданный, мистический страх перед неведомым.

Олег закрывал и открывал глаза, мотал головой — Анна не исчезала. Он споткнулся о свою кинокамеру и вспомнил, зачем он здесь. Снимал он долго и одержимо, пока не кончилась пленка. Он вставил новую кассету и опять приложился к окуляру. Но Анна исчезла.

Отыскивая ее, он чуть шагнул в сторону, и Анна… появилась. Шагнул обратно — она снова исчезла. Какое-то время Олег бессмысленно смотрел перед собой. Но вдруг пришла догадка.

Он принялся внимательно осматривать стенку ближайшей террасы-ступени. Что-то блеснуло зелено-синей искоркой. Олег присмотрелся: кристалл, вернее, перстень с огромным цилиндрическим кристаллом, вплавленный дужкой в стену! Он узнал перстень.

Олег закрыл свою находку рукой. Изображение исчезло. Убрал руку — вот она, Анна, медленно идет вдоль обрыва.

Зеленая Бета скрылась, лучи ее напоследок скользнули по кристаллу, изображение Анны колыхнулось, стало прозрачным, затем еле видимым и наконец растаяло. Синяя Альфа без своей зеленой подруги уже не могла творить чудо.

Олегу вдруг стало понятно, зачем сюда много лет назад прилетал радиоинженер Владимир Попов, самовольно покинув корабль и отказавшись объяснить причину своего поступка. Он любил Анну.

Он влюбился в нее бесповоротно еще в школе. Только вот объясниться толком они тогда так и не сумели. Он — из-за излишней застенчивости, она — от чрезмерной девичьей гордости. Так и разъехались они после школы, затаив в сердцах первую любовь и безотчетную обиду за невысказанное.

Владимир поступил в школу звездолетчиков, Анна — в институт космической геологии. Встретились они неожиданно через несколько лет, когда был объявлен состав экипажа звездолета «Мир». Они должны были лететь вместе. Наконец они объединились. Свадьбу решили справить после возвращения с далекой планеты. Но Анну похоронила пропасть вместе с рухнувшим столбом.

Грустную эту историю Попов рассказал Олегу, младшему брату своей любимой, в тот день, когда на Белую улетала экспедиция космических строителей. Вот только про перстень, который еще мальчишкой впервые увидел Олег у «дяди Володи», он ничего не сказал.

Кристаллоголография была увлечением Владимира.

Все свободное время он отдавал изготовлению голографических кристаллов. Делались они относительно просто, но необходимо было сумасшедшее терпение. Эпизод, отснятый на голограммной микропленке, разрезался на отдельные кинокадры. Микрокадры располагались радиально к оси будущего кристалла-цилиндрика. С торца они были похожи на древнеяпонский веер в миниатюре. Расположенные таким образом, кинокадры заливались прочным, прозрачным пластиком, вся заготовка шлифовалась, а затем полировалась. Готовый кристалл вставлялся в специальный проектор, где он медленно вращался, воспроизводя объемный, «закольцованный» киноэпизод. Отдельные умельцы вставляли в самодельные кристаллы до тысячи и даже больше кинокадров.

Именно тогда на некоторое время у молодежи в моду вошли перстни. Вместо драгоценных камней в них вправлялись кристаллы с записью изображения любимой или любимого.

Знал ли Виктор, намертво, навеки припаивая свой перстень к скале, что роль проектора на Белой сыграют два местных светила? Трудно сказать.

 

ДВЕРЬ НА ТОТ СВЕТ

В установленный час станция МС-32 на связь не вышла, Поначалу событие это никого не взволновало. Подобные случаи на марсианских станциях нередки. В малочисленных их экипажах, как правило, не было штатных радистов, а ответственные за связь члены экипажей порой возвращались из дальних поездок с опозданием.

Неладное почуяли на Фобосе через три часа, когда в контрольное время МС-32 снова не откликнулась. Еще через три часа с орбитальной базы на Фобосе стартовала малая транспортная шлюпка.

Подняв плотное облако пыли, малая транспортная шлюпка мягко села почти у самого края тесной, зажатой скалами посадочной площадки, всего в пяти метрах от такого же летательного аппарата хозяев станции.

— Приехали, — невесело сказал врач Павел Козлов и посмотрел на хмурые лица друзей: кибернетика Владимира Иванова и практиканта Игоря Скворцова.

Владимир и Игорь ничего не ответили.

Пыль за стеклами иллюминаторов стала редеть и вскоре исчезла совсем. Утро выдалось тихим и солнечным.

Небольшой экипаж шлюпки выбрался наружу.

Прилетевших никто не встретил.

Темно-розовое, с фиолетовым отливом безоблачное небо застыло над тянущимся до самого горизонта бурым плато. Тавмасия. Далеко не самое ровное место на Марсе. Зато здесь, на плато, нет ненавистных для землян сыпучих, ползающих, коварных барханов. Здесь, на плато Тавмасия, вот уже несколько лет работала научная станция МС-32. В последние полгода на станции хозяйничали двое: биолог Борис Смирнов и геофизик Олег Федоренко.

Первым делом Владимир осмотрел шлюпку хозяев — она оказалась исправной. Вездеходный отсек ее был пуст.

— Выгоняй наш вездеход, — сказал Павел Игорю и тот скрылся в чреве еще дымящейся, не успевшей остыть шлюпки спасателей.

С тихим шипением откинулся люк-трап грузового отсека и по нему осторожно сползла на землю голубая гусеничная черепаха, ощетинившаяся анализаторами, манипуляторами, локаторами, антеннами, излучателями и прочими премудростями.

Игорь театральным жестом открыл толстую дверцу вездехода и чуть шутовски произнес:

— Карета подана. Милости прошу.

Павел поморщился от его слов как от кислой ягоды и, пройдя в кабину, уселся в водительское кресло. Владимир молча сел рядом. Игорю ничего не оставалось, как разместиться на широком заднем сидении.

Дороги от посадочной площадки до станции не было.

Была более или менее ровная полоска земли между пятисотметровым обрывом эскарпа и диким нагромождением скал. Эта относительно ровная полоска больше подходила для состязаний по бегу с препятствиями, чем для езды на вездеходе: то и дело встречались трещины, каменные осыпи, а то и многотонные глыбы, через которые вездеход переползал, используя мощные руки-манипуляторы.

Игоря на заднем сиденье отчаянно болтало, и поэтому он облегченно вздохнул, когда вездеход остановился, вздрогнул напоследок, а двигатели замолчали.

— Приехали? — спросил практикант, впервые прилетевший на станцию МС-32.

— Приехали, — зло ответил Павел, вкладывая в слово явно иной смысл.

Они с Владимиром одновременно открыли дверцы и выпрыгнули из кабины. Ничего не понявший Игорь последовал за ними.

До станции МС-32 — белоснежного диска, покоящегося на ажурных опорах, оставалось метров триста, но пути к ней не было: обрыв обвалился почти до самых скал.

По оставшейся узкой полоске между обрывом и скалами могли бы, пожалуй, пробраться пешком люди, но только не вездеход.

Павел выругался.

— Этого только и не хватало!

Минуты две все стояли молча.

— Там внизу их вездеход, — вдруг сообщил Владимир.

— С чего ты взял? — удивился Павел.

— След, — коротко сказал Владимир и показал на отпечатки гусениц, обрывающихся у кромки.

— Они могли проехать здесь и до обвала.

— Нет, — не согласился Владимир, — след у самой кромки смазан. Ребята, похоже, хотели в последнюю секунду затормозить, но не успели.

Павел присел на корточки и внимательно изучил отпечатки гусениц.

— Пожалуй, ты прав, — проговорил он задумчиво и тяжело вздохнул. — Вот и разрешение загадки. Ребята попросту разбились.

— Попробуем спуститься? — предложил Владимир.

Павел молча кивнул.

Вниз Павел взял с собой практиканта Игоря. Владимир контролировал их спуск у пульта лебедки.

Вездеход хозяев станции МС-32 нашли без особых трудов металлоискателем, больше возились, откапывая его. В изуродованной кабине оказался только Олег Федоренко. Он лежал без сознания. Когда Павел с Игорем вытащили его на свет божий, Олег застонал и открыл глаза. Он долго непонимающе смотрел на спасателей, потом, с трудом разлепив потрескавшиеся губы, хрипло прошептал:

— Нет больше Бориса. Там, у круглого кратера… Метеоритом… Прямо в скафандр… Я похоронил его, а он… — Олег всхлипнул, закрыл глаза и скривился от боли. Помолчав немного, еле слышно прошептал: — Я не псих, но он… он разговаривал со мной… мертвый.

Он хотел еще что-то сказать, но, обессилев, потерял сознание.

Игорь испуганно посмотрел на Павла.

— Что он такое говорит? Разве может мертвый?..

— Он бредит. Разве не видишь? — оборвал Павел. — Помоги уложить его в люльку.

Павел и Игорь осторожно перенесли Олега в прозрачную капсулу, прикрепленную к концу троса и устроились сами по бокам ее в специальных петлях-сиденьях, чтобы во время подъема не давать стукаться капсуле об обрыв.

— Поднимай потихоньку, — сказал Павел по рации Владимиру и уперся в каменную стену руками и ногами.

Игорь последовал его примеру.

Владимир включил лебедку вездехода, и люлька медленно поползла вверх.

Подъем прошел без осложнений.

— В шлюпку его? — спросил Владимир, отцепляя трос от прозрачной капсулы с Олегом.

Павел отрицательно покачал головой.

— В таком состоянии он не перенесет стартовые перегрузки. Надо быстро доставить его на станцию и оказать первую помощь. Хорошо, хоть скафандр цел. Иначе он давно бы задохнулся.

Владимир выдвинул из дна капсулы четыре ручки и зафиксировал их. Капсула превратилась в носилки.

Павел пошел впереди, Владимир и Игорь, взяв носилки-капсулу, двинулись следом.

На станции никого не оказалось. По-видимому, Борис действительно погиб, и Олег похоронил его. А уже после похорон на обратном пути Олег сорвался в пропасть.

— Игорь, — сказал Павел и протянул практиканту черную коробочку. — Это блок маршрутной памяти их вездехода. Садись на нашу машину и пройдись по их маршруту. Проверь, действительно ли Борис… Ну, ты понял?

Игорь кивнул, взял блок памяти и исчез в тамбуре станции.

— Володя, — Павел обернулся к кибернетику. — Срочно свяжись с нашими на Фобосе, доложи о случившемся. После этого займись их последними записями. Ну а я пойду в операционную. Надо немного подремонтировать Олега, прежде чем отправлять на базу.

— Ну, как он? — Владимир оторвался от бумаг и посмотрел на вошедшего в центральный зал Павла.

— Плохо. Опять бредил, уверяет, что мертвый Борис за что-то ругал его, Олега. Я его усыпил, чтобы срастить кости и заштопать раны.

Оба замолчали. Павел откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Владимир снова принялся разбирать бумаги Бориса и Олега, вчитываться в неразборчивые, сделанные на скорую руку записи.

Щелкнул динамик радиостанции. В зал ворвался голос Игоря.

— Я нашел круглый кратер, — сообщил он. — Возле него скала. У ее подножия, под плитой, вырезанной бластером, действительно похоронен Борис.

После небольшой паузы он добавил:

— Скала очень похожа на обелиск…

На лица Павла и Владимира легла хмурая тень.

Наступившую гнетущую тишину нарушали теперь только звуки, доносившиеся из динамика: шум радиопомех, какие-то слабые завывания и тяжелое дыхание Игоря.

— Я спустился в кратер, — снова заговорил Игорь. — Удивительная штука. Внутренняя чаша его словно выточена. И… и… — Он замолчал, будто прислушиваясь к чему-то.

— Что там еще? — забеспокоился Владимир.

— Вы… что-нибудь слышите? — неуверенно спросил Игорь.

Владимир и Павел переглянулись.

— Что случилось, в конце концов?! Игорь! — не выдержал Павел.

— Все в порядке, ребята. — Голос Игоря звучал все так же неуверенно. — Если не считать… гудения. Странный звук… Это… Это… наверное, ветер гудит в кратере.

— Игорь, — перебил Павел. — Заниматься кратером мы пока не можем. Сейчас же возвращайся. Нужно кое-что срочно обсудить.

— Хорошо.

Щелкнул и перестал гудеть динамик.

За окном-иллюминатором заметно удлинились тени.

Павел нервно барабанил пальцами по крышке стола.

— Мальчишка, — мрачно сказал он наконец. — Его не надо было отпускать одного.

Владимир молча кивнул.

Павел с Олегом улетели на Фобос ночью, часа через два после возвращения Игоря из кратера. С собой Павел увез кинопленки, бумаги, магнитозаписи — все, что накопилось на станции за полгода, а также только что отснятую у скалы-обелиска и в загадочном кратере кинопленку Игоря. Вернуться на станцию Павел пообещал через сутки.

Проводив друзей, Игорь и Владимир отправились по своим каютам. Выбрали они их себе еще днем. В былые времена на станции работали сразу по 15–20 человек, так что пустых кают оказалось предостаточно.

Владимир уже засыпал, утомленный бессонными сутками, когда дверь, ведущая из коридора в его каюту, начала медленно, с тихим скрипом открываться… На фоне слабоосвещенной стены коридора возник чей-то силуэт.

Сон сняло как рукой. Преодолевая оцепенение и безотчетный страх, Владимир медленно подтянул к себе кобуру с бластером, лежащую в кресле поверх комбинезона, резко выдернул из нее личное оружие и включил свет.

В дверях стоял Игорь.

— Фу ты, черт! — выругался Владимир, пряча бластер в кобуру. — Напугал ты меня, Игорь. Что за шутки?

— Извини, Володя, я думал, ты еще не спишь. — Игорь смущенно улыбнулся. — Мне нужно с тобой поговорить.

— Может, завтра потолкуем?

— Я боюсь, что до утра мне не выдержать — свихнусь.

Игорь замолчал. Владимир внимательно посмотрел На него. Собравшись с мыслями, Игорь заговорил снова: — Я не случайно, когда был в кратере, спросил у вас с Павлом: слышите ли вы что-нибудь. Со мной разговаривал… Борис. Вернее… его голос. Он говорил громко, и я думал, вы его услышите. После разговора с вами я записал нашу с ним «беседу». Вернувшись на станцию, я тайком прослушал запись. Кроме моих слов ничего не оказалось…

— Почему ты не рассказал ничего Павлу?

— Потому и не рассказал. — Игорь нахмурился. — Вы ведь голоса не слышали, мне его записать не удалось, значит, это галлюцинация.

— И все же ты должен был рассказать.

— Зачем? — искренне удивился Игорь. — Чтобы попасть в дом сумасшедших? Мне туда еще рано. Просто я сутки не спал, наслушался сказок о загробных голосах, самому казаться стало. А там к тому же и могила Бориса рядом. И ветер в кратере выл, как собака по покойнику. У тебя есть что-нибудь от бессонницы? Боюсь, так просто мне сегодня не уснуть.

— Возьми в стенном шкафу. Слева. В коричневом флаконе. Две таблетки — за пять минут до сна, — почти механически ответил Владимир, думая о чем-то своем. И вдруг без всякой связи спросил:

— А o чем вы с ним говорили?

— С кем?

— С Борисом.

Игорь вздрогнул, чуть не выронив флакон, и испуганно посмотрел на Владимира.

— О разном, — помедлив немного, ответил он. — И о тебе тоже… Я, собственно, из-за этого и пришел.

— Обо мне? — насторожился Владимир.

— Да. Борис, вернее его голос, спросил: кто еще кроме меня прилетел на станцию. Я ответил, что Павел и ты.

— Ну, а он?

Игорь переминался с ноги на ногу как нашкодивший мальчишка.

— Он попросил, чтобы ты пришел к кратеру, извини, в кратер сам.

— Ты спросил его: почему именно я?

— Да.

— И что он ответил?

— Он сказал, что вы с ним вместе выросли и что ему с тобой нужно о чем-то очень важном поговорить.

Игорь удивленно посмотрел на изменившегося в лице Владимира.

— Володя! — Игорь попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. — Что с тобой? Неужели ты этому всему всерьез веришь?

— Нет, что ты. — Владимир словно очнулся. — Я уверен, что голос Бориса тебе только показался. Нашел таблетки?

Игорь кивнул и наконец-то улыбнулся, увидев вновь перед собой обычного Владимира.

— Спокойной ночи, — сказал Игорь, выходя из комнаты. — Разбуди меня, пожалуйста, завтра пораньше.

— Хорошо. Спокойной ночи.

— Да, — Игорь задержался в дверях. — А это прав, да, что вы с Борисом вместе выросли?

— Нет, не правда, — соврал, даже не сморгнув глазом, кибернетик. — Мы с ним вообще не были знакомы. Спи спокойно, — сказал он, выключая свет.

Яркое маленькое солнце медленно взбиралось на кручу фиолетового неба. Черные тени становились все короче. Ветра почти не было. Но Владимир знал, что через неделю-другую погода резко изменится. Желто-красная пыль затянет небо почти на полгода, а ветер подует со скоростью 50-100 метров в секунду. Приближалось великое противостояние — время глобальных бурь.

Владимир встал с холодного камня, тяжело вздохнул, еще раз бросив взгляд на скалу-обелиск и могильный камень, пошел к вездеходу. Задумчиво обошел его, осмотрел ходовую часть. Проверил, надежно ли к скобе вездехода привязан шнур и только после этого вызвал по радио станцию.

Игорь ответил сразу же: — Володя, ты у скалы?

— Да. Я написал тебе записку.

— Но ведь Павел запретил…

— Я помню.

— А почему ты меня не разбудил?

— Жалко стало — ты так сладко спал.

Игорь обиженно замолчал.

— Ну ладно, не обижайся. Я через два-три часа вернусь. Если с базы меня кто-нибудь запросит — переключи на мою радиостанцию.

— Договорились, — без особой охоты согласился Игорь. — Скажи честно, Володя, ты поехал из-за голоса.

— Да.

— Ну, и?..

— Пока — ничего.

— Я же говорил: показалось мне, — облегченно-, вздохнул Игорь.

— Наверное.

Владимир отключил радиостанцию, проверил, крепко ли она держится на поясе, пристегнул к поясу второй конец шнура и подошел к кромке кратера.

Идеально круглая выемка, метров сто в диаметре и около пяти — глубиной, тускло блестела в лучах утреннего солнца.

«Странно, — подумал кибернетик, — ни царапинки, ни камешка — словно всю поверхность только что отшлифовали. Почему никто раньше не обратил внимания: на такой необычный кратер?»

Постояв минуты две у кромки, он спрыгнул вниз.

Ноги легко спружинили, смягчили удар. «На Земле с такой высоты можно и пятки отбить», — усмехнулся про себя Владимир и осмотрелся. Дно кратера было ровным и гладким. Кибернетик присел на корточки и попробовал отбить кусочек «паркета» ультразвуковым геологическим молотком. От его попыток на полировке дна не осталось даже царапинки.

— Ну и ну! А если его — бластером? — пробормотал он вслух.

— Думаю, все равно ничего не получится.

Владимир резко вскочил и обернулся. Ему показалось, что голос прозвучал где-то за спиной.

Вокруг не было ни души.

Владимиру стало не по себе, хотя он и готовился подсознательно к чему-либо подобному.

— Только не пугайся, пожалуйста, — голос теперь звучал где-то в черепной коробке. — Здравствуй, Вовка! Это я, Борис. Жаль, не могу пожать твою руку.

Владимиру показалось, что сияющий кратер и темно-фиолетовое небо покачнулись. Он попятился и прислонился спиной к холодной стене.

— Ну вот. И ты испугался, — в голосе Бориса послышалась печаль.

— Но ведь тебя… три дня назад похоронил Олег, — выдавил наконец из себя Владимир, преодолевая противную дрожь.

— Заговорил! Вот и молодец, — по голосу было слышно, что невидимый Борис обрадовался. — Ты, главное, успокойся. С ума ты пока не сошел. Мое тело действительно похоронено. Во всяком случае, я надеюсь, что это так. А сам я жив. Понимаешь, место, где ты сейчас находишься, как бы точка соприкосновения двух миров. Когда в меня попал метеорит, я стоял у кромки кратера. Я потерял сознание и скатился вниз. Очнулся в огромном зале. Меня, оказывается, скопировали — синтезировали по готовой формуле. Кстати, ты ведь сейчас тоже стоишь в том же самом зале, а тебе кажется, что ты находишься в кратере. Только здесь, в зале-кратере, я теперь и могу общаться с людьми.

Голос Бориса засмеялся.

— Ты знаешь, старик, право, смешно было видеть, как ты вваливаешься ко мне через потолок и начинаешь ковырять в зале паркет.

Владимир кисло усмехнулся про себя: «Его похоронили, а ему смешно!» А вслух спросил: — Как бы ты на моем месте поступил?

Голос перестал смеяться и вполне серьезно ответил: — Наверное, так же.

Владимир успел успокоиться и осмелеть.

— Ты сказал, что тебя кто-то синтезировал заново. Кто?

— Он называет себя Разумом.

— Что он из себя представляет?

— Разум — очень сложная мыслящая система.

— А люди в этом… твоем мире есть?

— Нет.

— Ну а какая-нибудь жизнь вообще?

— Тоже нет. Планета идеально стерильная. Здесь нет даже микроорганизмов.

— Кто же тогда создал систему по имени Разум?

— Бывшие жители планеты.

— Они погибли?

— Нет. Они покинули планету несколько тысяч лет назад, когда она попала в область сверхжесткого межзвездного излучения. Люди ушли, все живое погибло, а машины, заводы, фабрики, системы жизнеобеспечения либо продолжают функционировать, либо выключены, но находятся в приличном состоянии. Как только Разум меня оживил, он сразу же запустил одну из фабрик синтеза продуктов питания. Блюда — шикарнее, чем в «Астории»: — Борис засмеялся. — Боюсь растолстеть!

Владимир разозлился.

— Ты смеешься, тебе смешно, а из-за тебя вчера отправили на базу Олега.

— Что с ним?

— Ты еще спрашиваешь? Он на грани сумасшествия. Сорвался на вездеходе в пропасть, переломал кости.

Голос надолго замолчал, и Владимир успел пожалеть о сказанном. Наконец Борис заговорил снова, но как показалось кибернетику, на сей раз глухо и хрипло:

— Поверь, я этого не хотел. Я же не знал, что для него стал невидимкой. Я окликнул Олега и бросился обнимать.

— Ну, и?..

— Ничего не получилось — я прошел сквозь него.

— Что было дальше?

— Я плохо помню. Кажется, я кричал и ругался, а потом выбежал из зала и долго не возвращался. Когда же вернулся, ни Олега, ни моего тела не было.

— Твое тело? Оно было осязаемым?

— Нет. Я сначала думал, что это мое голографическое изображение, оставленное мне на память Разумом, но потом догадался, что это было мое земное тело, и Олег его забрал.

— Как, по-твоему, почему Разум синтезировал именно тебя?

— Наверное, потому, что я погиб.

— Но и до тебя земляне гибли на Марсе.

— Да, но не в этом зале.

— Не в этом кратере?

— Это одно и то же.

Владимир замолчал, что-то обдумывая, а потом вдруг спросил:

— Значит, если я сейчас открою гермошлем скафандра, то попаду к тебе?

— Наверное.

— А назад?

— Назад? В обратную сторону дверь пока не открывается.

— Пока?

— Хочется верить. Я, собственно, потому и позвал тебя.

Владимир устало сел на пол и прислонился спиной к стене.

— Разум мне рассказал, — снова заговорил Борис, — что местные жители, узнав о грозящей им опасности, стали искать подходящую для переселения планету. Времени было в обрез, и они решили перебраться на Марс, предварительно перекачав на него атмосферу своей планеты. Но когда установки для перекачки атмосферы были уже смонтированы и отлажены, местным жителям удалось отыскать в какой-то звездной системе более подходящую планету с хорошей атмосферой, биосферой и, что очень важно, без разумной жизни. В оставшееся время они построили новый центр переброски.

— А почему они не воспользовались уже имеющимся марсианским центром для переселения на другую планету?

— Это практически невозможно. Центр такой рассчитывается и создается индивидуально, настроен жестко. Перенастроить его с планеты на планету во много раз сложнее, чем построить новый.

— Постой, постой, — Владимир встал и заходил взад-вперед вдоль стены. — Ты хочешь сказать, что марсианский центр можно запустить, и ты вернешься на Марс?

— Да. Но не только во мне дело. Мы можем дать Марсу жизнь, перекачав на него атмосферу теперь уже мертвой планеты.

— Мы?

— Да, мы. Система управления агрегатами и установками для перекачки атмосферы и переброски людей и грузов не подключена к Разуму. Когда-то некоторые агрегаты были подсоединены и перебрасывали на Марс и с Марса разведчиков и тех, кто готовил там приемный кратер. Но потом, за ненадобностью, и эти агрегаты почти все отключили. Разум управляет сейчас только системами слежения, настройки и информационно-аварийной. Так что попасть сюда можно, только… умерев в кратере. Да и то появишься здесь в синтезированном виде. Подключить все остальные системы, установки и агрегаты можно, но я, ты же знаешь, почти не разбираюсь в схемах.

— Ясно, — сказал Владимир и надолго замолчал, обдумывая услышанное.

— Послушай, Борис, — спросил он задумчиво через некоторое время, — почему ты уверен, что с атмосферой мы дадим Марсу жизнь. Ведь одной атмосферы мало, на барханах и скалах яблони не зацветут.

— Я забыл тебе сказать: здесь огромные подземные склады забиты техникой и другими грузами, созданными специально для освоения Марса. За год-два вся эта армада машин, заводов, фабрик превратит марсианские барханы в плодороднейшие пашни. Останется только их засеять. Местные жители собирались капитально осваивать Марс. Теперь им это ни к чему. Они не вернутся на старую планету. Сырьевые ресурсы ее почти полностью исчерпаны, рано или поздно они все равно бы ее бросили. Покинутая планета для них не первая и не последняя. И самое главное, ты представляешь, какой толчок в развитии получит наша земная наука, если мы откроем эту чертову дверь?

— Предположим, я… переберусь к тебе… А если хоть один из агрегатов центра неисправен? Не забывай, сколько им лет!

— Конечно, полной гарантии быть не может, но ты определишь, какой именно агрегат неисправен, а Разум; произведет необходимые расчеты, расконсервирует один из заводов-автоматов и даст взамен неисправного агрегата — новый. Хотя, впрочем, ты можешь отказаться — я лишь предложил, а уговаривать не намерен — не тот случай.

— Почему ты уверен, что Разум во всем будет нам помогать? Ведь он создан чужими разумными существами.

— У меня нет причин не доверять ему — он спас мне жизнь.

— …и сделал своим пленником!

— Досадное недоразумение. Он не виноват в том, что, покидая планету, ее жители почти полностью заколотили ненужную им дверь. Разум они не могли забрать с собой — он контролировал весь процесс переселения.

— Ну, хорошо, — Владимир посмотрел на часы. — Мне пора возвращаться на станцию.

— Ты уходишь насовсем?

— Я пока не обещаю тебе ничего, но завтра утром, что бы ни случилось, приду сказать «да» или «нет». Извини, мне надо собраться с мыслями, обдумать все и, если я все же решусь, хотя бы написать завещание.

— Прощай.

— До завтра.

«…Уберите мой труп из кратера и больше в кратер не приходите. Не осуждайте меня строго — поступить иначе я не мог». — Голос Владимира умолк.

Павел выключил магнитофон и посмотрел на притихшего Игоря.

— Бред. Он свихнулся!

Игорь задумчиво покачал головой, но промолчал.

Павел вынул микрокассету из магнитофона и легонько подбросил ее на ладони.

— Это и есть его завещание.

— Павел, а Владимир и Борис были раньше знакомы?

— Знакомы?! Да они друзья детства, выросли вместе, — ответил Павел и, помолчав, добавил: — Собирайся, Игорь. Через час мы улетаем с этого проклятого места. Станцию придется законсервировать. Хватит с нас сумасшедших и… самоубийц.

Прошли годы. Многие уже успели забыть о драматических событиях, разыгравшихся в свое время на затерявшейся где-то на плато Тавмасия станции МС-32.

Но вот однажды утром перенаселенная Земля была потрясена новостью, переданной с Марса. Наблюдатели сообщили, что гигантский фонтан чистейшего, богатого кислородом воздуха забил из стометрового жерла кратера, расположенного у самого подножья естественного обелиска, молчаливо стоящего над могилой друзей.

 

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Голос начальника базы с трудом прорывался сквозь треск радиопомех: — Долго вы еще копаться будете?

— Минут через тридцать отправимся, — сердито буркнул Вадим, нажимая на защелку контейнера с образцами пород. Контейнер упрямо не желал замыкаться.

— Что-что? — не расслышал начальник.

— Да сейчас! — зло огрызнулся Вадим. — Закончим погрузку образцов и поедем.

— Поторопитесь, — кричал начальник, стараясь перекричать помехи. — Надвигается буря!

— Знаю. У нас она уже началась.

И словно в подтверждение его слов тяготение исчезло.

Вадим в этот момент пытался закрыть упрямую защелку контейнера ударом каблука. Потеряв вес, он крутанулся вокруг собственной оси и взлетел к потолку. Контейнер, став вдруг невесомым, отлетел к стене, ударился и раскрылся. Стальные пеналы с образцами разлетелись по всей комнате. Ударяясь о стены, пол, потолок, они меняли траектории полета, сталкивались в воздухе, кувыркались.

Вадим чертыхнулся, нащупал на поясе регулятор гравитатора и сдвинул рычажок вправо. Приобретя таким образом относительный вес, он спикировал и приземлился, словно кошка. Пеналы и другие невесомые предметы продолжали метаться по комнате. Вадим не успел встать на ноги, как его вновь бросило на пол. Все вокруг вновь обрело вес, и эта перемена сделала Вадима в два раза тяжелее — ведь он не успел отключить гравитатор. Пеналы, разом рухнув наземь, больно ударили по спине и левой ноге.

Кряхтя и охая, Вадим дотянулся до пояса и сдвинул рычажок в нейтральное положение. Вес его стал нормальным. Вадим лег на спину и стал медленно сдвигать рычажок гравитатора в противоположную сторону, создавая для себя режим антигравитации. Он знал, что за антигравитационным всплеском последует всплеск перегрузок.

Они не застали его врасплох.

«Кажется, гравибуря сегодня будет сильной», — с тоской подумал Вадим, вставая с пола. Кряхтя словно старик — гравитационные перепады он всегда переносил болезненно, — Вадим принялся собирать разбросанные по всей комнате пеналы и складывать их в контейнер.

Открылась дверь тамбура, и в холл ввалился Сергей.

— Вот это болтануло! — восхищенно выпалил он с порога. — Меня выше станции бросило! Даже сейчас качает, как пьяного.

Вадима тоже качало. Это затихал гравивсплеск.

— Помогай складывать, — сказал он сухо. — Начальство сердится и требует, чтобы мы немедленно отчаливали.

— Пожалей машину, Вадик! Вездеход и без этого контейнера с места не сдвинется. Ты его перегрузил — дальше некуда! Полтысячи кэмэ — это тебе не чашку щей схлебать.

— Не спорь со старшими, — отрезал Вадим.

Сергей обиженно засопел. Он был моложе Вадима всего на год, но тот при каждой возможности стремился подчеркнуть разницу в годах. По службе механик-водитель — Сергей Наумов тоже должен был подчиняться геологу Вадиму Зябрину. Во всяком случае, здесь, на периферийной геологической станции. На базе у Сергея свое начальство, у Вадима — свое. Там Сергей за такую наглость послал бы Вадима куда следует. Но здесь, увы, Вадим Петрович — какой-никакой, а все ж таки начальник. Инструкция же требует беспрекословного подчинения начальству.

Сергей протяжно вздохнул и стал собирать продолговатые пеналы, складывая их на изогнутую руку как дрова.

Выехали со станции только через час после последнего разговора с начальником базы. Мало было забрать все необходимое: образцы, блоки памяти всевозможных приборов и тому подобное. Надо было еще и законсервировать, станцию. Проще всего обесточить все системы и закрыть дверь тамбура на ключ. Так советовал поступить начальник базы. Но Вадиму и Сергею жалко стало станцию, в которой они прожили почти полгода. Они знали, если станция останется без защитного поля, сегодня же ночью в нее нанесут визит плавильщики. А после их визита станцией больше нечего будет делать. Вадиму и Сергею не верилось, что земляне уходят насовсем. Именно поэтому они перевели все системы станции в дежурный режим и оставили ее под защитой поля. Топлива в реакторе хватит на сотни лет. Чем черт не шутит: вдруг земляне еще найдут управу на плавильщиков, и станция пригодится когда-нибудь людям?

Радиосвязь исчезла. Через рев помех невозможно было услышать что-либо вразумительное. Так здесь бывает всегда, когда начинается гравитационная буря. Грависвязь отказывала еще раньше: за час-другой до начала бури.

Уже почти пять часов гусеничный вездеход несся с приличной скоростью по мертвой каменистой равнине. ЭВМ вездехода едва успевала реагировать на каверзы и выверты гравитационного поля планеты: то утяжеляя, то облегчая машину гравитатором при гравивсплесках, противостоя боковым и лобовым порывам гравитационного ветра.

До базы оставалось еще почти двести километров. Вадима и Сергея, впечатанных специальными присосками в кресла, отчаянно тошнило. Земляне очень плохо переносили гравитационную болтанку, резкую смену гравитационного вектора. Не помогали никакие пилюли.

— Не гони так быстро, — попросил Вадим, борясь с очередным приступом тошноты.

— До ночи надо успеть на базу. Нельзя рисковать, — угрюмо ответил Сергей до белизны в суставах пальцев вцепившийся в штурвал. По лбу его струились капли пота.

— Боишься плавильщиков?!

— Да, боюсь.

— К черту их! Не гони так! Плавильщики в бурю не сунутся.

— В бурю не сунутся. А если буря кончится?

— Прорвемся.

— Хорошо бы.

— Я же просил: не гони так! — почти прокричал Вадим. От болтанки лицо его стало бело-зеленоватым.

Сергей сбавил скорость.

— Даже если ты ляжешь на землю — легче тебе не станет. Это же — гравибуря! — проворчал Сергей.

— Ради бога, не учи ученого! — простонал Вадим. — Без тебя тошно! Остановись.

Сергей остановил вездеход.

Вадим корчился от тошноты. Сергея тошнило не меньше, но он умел лучше держать себя в руках. Казалось, что внутренности взбеленились. Они то подкатывали к горлу, то их с силой дергало вниз, то вдруг резко бросало куда-нибудь вбок. Дергался и вздрагивал весь вездеход.

Отчаянно гудел гравитатор, по командам ЭВМ резко переходя с одного режима работы на другой, отвечая на гравиудары противоударами.

Бесспорно, гравитатор, управляемый ЭВМ, гасил удары разбушевавшегося гравиполя планеты, не давал вездеходу оторваться от поверхности, когда он вдруг терял вес или, хуже того, приобретал отрицательную массу. Не позволял раздавить машину вместе с людьми, когда вдруг обрушивались колоссальные перегрузки, защищал вездеход от горизонтальных рывков гравитационного ветра. Но делал он все это с микрозапозданиями — ЭВМ не могла предвидеть каждую очередную каверзу гравибури. Этих долей секунды — между началом действия гравиполя планеты и началом противодействия гравитатора — вполне хватало землянам, чтобы чувствовать себя неимоверно отвратительно.

— Ну что? — спросил Сергей через минуту. — Едем дальше?

— Как хочешь, — прохрипел Вадим, откинув голову на спинку кресла.

Сергей положил руку на кнопку пуска ходовых двигателей, но нажать на нее не успел. Справа по борту раздался оглушительный треск: многотонная каменная плита отломилась от ближайшей скалы, вздыбилась и метнулась вверх. Но в ту же секунду вектор гравиполя резко сменился, и плита рухнула на вездеход. Гравитатор не успел отразить удар. Глыба снесла его шарообразную антенну, установленную на крыше вездехода.

— А, черт! — только и успел крикнуть Сергей.

Вездеход, лишенный защиты гравитатора, метнулся вправо, врезался в скалу, потом дернулся вперед, подпрыгнул метра на два вверх и, с силой ударившись о каменную поверхность, перевернулся.

Что было дальше, ни Сергей, ни Вадим не помнили.

Они потеряли сознание.

Первым пришел в себя Сергей Наумов. Все тело нестерпимо ныло, словно его, Сергея, били железными палками. С трудом открыв глаза, механик-водитель невольно зажмурился: низкое ярко-белое светило слепило до рези в глазах.

Несколько секунд Сергей сидел неподвижно в ожидании очередного, возможно, последнего для них, гравиудара, но поле планеты успело успокоиться. Гравибуря закончилась, как всегда, неожиданно. Преодолевая боль во всем теле, Сергей дотянулся до пульта управления, затемнил лобовое стекло кабины. Теперь, когда светило больше не било прямой наводкой в глаза, Сергей осмотрелся.

Вадим неподвижно лежал в кресле. Маленький световой индикатор жизни на нагрудном кармане геолога показывал, что Вадим жив, но потерял сознание.

Вездеход стоял почти нормально: не на спине и не на боку, а чуть завалясь на правую гусеницу. Похоже, он перевернулся еще несколько раз и под конец все же встал на ноги.

Сергей нажал клавишу контроля систем вездехода.

Дисплей на пульте вспыхнул, и ЭВМ начала показывать одну за другой схемы важнейших систем, комментируя их состояние и повреждения. Герметизация кабины не нарушилась. Большинство систем функционировало нормально. Гравитатор лишился силовой антенны, а значит стал бесполезным. Вышла из строя правая гусеница. Не работала радиостанция.

«Это плохо, — подумал Сергей тоскливо и поморщился от боли. — До заката меньше-двух часов. Связи с базой нет. Помощь вовремя не подоспеет».

Сергей отключил присоски-фиксаторы кресла, проглотил обезболивающую таблетку и занялся Вадимом. Минуты через две геолог открыл глаза, несколько секунд непонимающе смотрел на Сергея, попытался пошевелиться, но тут же скривился от боли и застонал. Сергей дал ему обезболивающее.

— Где мы? — прохрипел Вадим, приходя в себя. — Далеко от базы?

— Далековато.

— Что с вездеходом?

— Не работает радиостанция, отлетела антенна гравитатора, что-то случилось с правой гусеницей.

— Сколько до заката?

— Часа полтора-два.

— Плохо.

— Чего уж хорошего.

Сергей нацепил прозрачный шаровой шлем скафандра и сказал Вадиму:

— Посиди. Пойду, гляну, что там с гусеницей.

Он втиснулся в тесный тамбур, стравил из него воздух и открыл внешнюю дверь.

Белое косматое чудовище — звезда Фомальгаут, она же альфа Южной Рыбы — казалось, неподвижно висело на черном небосклоне, заливая ослепительно белым молоком каменистое плато. Здесь, на планете Потерянных Надежд, самым надежным средством передвижения оказались гусеничные вездеходы. Отсутствие атмосферы не позволяло использовать самолеты, вертолеты и дирижабли. Гравитационные бури и ямы разбивали гравилеты и ракетные шлюпы.

Впрочем, порой гибли и гусеничные вездеходы. Всего неделю назад в гравибурю погибла группа Громова. Их вездеход попал в расщелину. Его там заклинило. Гравибуря закончилась только ночью. Спасатели с базы опоздали. В вездеходе уже побывали плавильщики…

Сергей, пошатываясь, обошел вездеход, остановился возле правой гусеницы и присвистнул. Гусеницы как таковой не было. Сиротливо торчали опорные и натяжные катки, ведомая передняя звездочка, а гусеничное полотно и ведущее мотор-колесо исчезли. Сергей беспомощно осмотрелся, ища взглядом недостающие части вездехода.

Увы, только мифический бог мог знать, куда их забросило гравибурей.

«Так, — прикидывал Сергей в уме. — Мотор-колесо с ведущей звездочкой, предположим, у меня в запасе есть.

А из чего лепить гусеничное полотно? В грузовом отсеке лежит 15–16 запасных траков, но ведь этого не хватит. Если только укоротить гусеницы? Перебросить часть траков с левой гусеницы на правую и сдвинуть передние звездочки назад, а мотор-колеса — вперед?»

Сергей вздохнул. Вездеход с укороченными гусеницами будет задевать грунт носом на подъемах и кормой — на спусках. Но это хоть какой-то шанс добраться до базы!

Сергей еще раз вздохнул и пошел к люку грузового отсека в корме машины. Открыв люк, он с минуту ошарашенно рассматривал содержимое отсека. Мотора-колеса и запасных траков с пальцами там не оказалось. Весь отсек был забит контейнерами с образцами пород.

Злость, обида и отчаянье захлестнули Сергея. Он готов был убить Вадима, собственноручно задушить его. И когда только успел геолог выбросить запчасти и заменить их своими дурацкими булыжниками?!

Сергей захлопнул люк и в бессильной злобе стукнул по нему кулаком.

«Ну, Вадик! Ну, удружил, начальничек», — сквозь зубы процедил Сергей и сел наземь. Хотелось по-бабьи зареветь. Теперь-то уж они точно обречены. Если бы хоть работал гравитатор! Его поле на несколько часов сдержало бы натиск плавильщиков. Авось, успела бы подмога.

Посидев немного, Сергей встал и тяжелой походкой пошел к тамбуру. В вездеходе он скинул шлем скафандра и молча сел в кресло водителя. Он думал, как лучше сообщить Вадиму, что по его милости им суждено сегодня ночью погибнуть. Сказать безразличным тоном, словно ничего и не случилось? Или дать выход злости, наорать?

А может, врезать ему по шее как следует? Сергей криво усмехнулся, представив, что будет, если он и в самом деле ударит Вадима. Вадим наверняка сочтет его психом.

Интересно, даст ли он сдачи? Вряд ли. Вадим не из таких, кто дает сдачи. Он наверняка прочтет нудную лекцию о том, что рукоприкладство — это жуткий рецидив нашего далекого животного прошлого и что оно несовместимо с моралью нашего коммунистического общества.

Сергей посмотрел на Вадима. Тот с бледным лицом изучал карту.

— Что там новенького обнаружил? — поинтересовался механик-водитель с плохо скрываемым раздражением в голосе.

— Ты знаешь, где мы находимся? — вопросом на вопрос ответил Вадим. Голос его дрожал.

— Скажи. Узнаю.

— Здесь на прошлой неделе погибла группа Громова.

Внутри у Сергея неприятно похолодело от такого совпадения.

— Что, именно на этом месте? — спросил он немного охрипшим голосом.

— Да.

— Но… — Сергей помнил видеозапись, снятую спасателями, которую на следующее утро после трагедии транслировали на все периферийные станции. — Но там была какая-то расщелина…

— Она за скалой. В сотне метров от нас.

Посидели минуты две молча. Потом Сергей предложил неуверенно:

— Давай сходим, посмотрим.

— Зачем? — испуганно спросил Вадим.

— Так… просто. Хочу своими глазами увидеть, как будет выглядеть наш вездеход завтра утром.

Вадим сглотнул и задышал тяжело.

— Ты хочешь сказать, что у нас… безнадежно?

Сергей молча кивнул.

— Что с гусеницей?

— Полотна гусеницы нет. И мотор-колеса тоже.

— Как нет? — глаза Вадима округлились. — Почему нет?

— Оторвало, когда врезались в скалу. А может, позже.

— А запасные… — Вадим не договорил, наскочив на холодный взгляд Сергея.

— Какой же я дурак! — Геолог сдавил виски ладонями и замотал головой. — Но я же хотел как лучше. Жалко было бросать образцы. Я же не знал, что такое может случиться!

Сергей протяжно вздохнул и положил свою тяжелую руку на плечо Вадиму.

— Чего теперь скулить? Собирайся. Неплохо бы найти вездеход Громова. Может, у них уцелела хоть одна гусеница.

Вездеход группы Громова они увидели сразу, как только вышли к краю каменной трещины. Плато разверзлось под ним на секунду-другую, и вездеход успел провалиться метра на два. Но тут щель попыталась захлопнуться. До конца ей это не удалось, помешал сверхпрочный корпус вездехода…

— У них тоже отлетела антенна гравитатора, — мрачно проговорил Вадим.

— Конструкторы недоработали. Впрочем, у серийных вездеходов гравитаторов не было вообще. Их уже здесь начали устанавливать. Кто же мог знать заранее, что попадется планета с бешеным гравиполем.

Постояли молча.

— Что будем делать? — спросил геолог.

— Я спущусь, а ты подстрахуешь тросом.

Сергей пристегнул карабин троса к поясу, уменьшил индивидуальным гравитатором свой вес до минимума и плавно спрыгнул вниз.

В броне вездехода зияло чернотой оплавленное отверстие — след посещения плавильщиков. Эти бестелесные твари каким-то непонятным образом могли размягчать любой сверхпрочный сплав до жидкого состояния. Делали они это молниеносно и без всякого нагревания. Просто холодный металл в точке контакта с плавильщиком вдруг становился жидким и под действием давления воздуха кабины с огромной силой выплевывался наружу, в безвоздушное пространство. В открывшуюся брешь облакообразные плавильщики бросались всей стаей… После их посещения в вездеходах, станциях, лишившихся почему-либо защитного поля, всюду, где только что были люди, находили пустые скафандры. Внутри скафандров лежала одежда исчезнувших космонавтов, порой еще хранящая тепло и запах тел. Исчезали и все металлические детали скафандров.

Сергей лишил себя веса полностью и, хватаясь за выступающие части вездехода, стал осторожно перебираться под его днище, чтобы осмотреть ходовую часть.

Обе гусеницы уцелели, но к левой невозможно было подобраться. Зато правую, хоть и с огромным трудом, выполняя над пропастью самые немыслимые акробатические этюды, Сергей все же сумел демонтировать. Вспотевший и усталый механик-водитель обвязал страховочным тросом полотно гусеницы и мотор-колесо с ведущей звездочкой, прикрепил к ним запасной миниатюрный антигравитатор и легко подпихнул всю связку вверх. Ставшие невесомыми, траки и мотор-колесо взлетели ввысь, как воздушные шарики.

— Не зевай! — крикнул Сергей геологу.

Вадим подтащил связку к себе и вернул ей вес.

«Ну вот, а ты боялся! Полдела сделано», — довольно подумал Сергей, перебираясь из-под брюха вездехода на его крышу. Отдав конец страховочного троса, он двигался крайне осторожно — в любой момент гравиполе планеты могло выкинуть какую-нибудь шутку.

Взобравшись на купол вездехода, Сергей хотел уже оттолкнуться и всплыть на поверхность, как вдруг заметил нечто такое, отчего глаза полезли на лоб, а волосы встали дыбом.

Рваное, оплавленное отверстие в корпусе вездехода, проделанное плавильщиками, и еще двадцать минут назад зиявшее жуткой чернотой, теперь поблескивало серебряной лужицей! Кто-то аккуратно залепил его металлопластом!

Сергей не считал себя трусом. Но сейчас необъяснимый и необузданный страх сковал мышцы и парализовал мозг.

В опустевшей разом голове затравленно металась одинокая мысль: «В вездеходе кто-то есть! Кто-то чужой!»

— Ты чего застрял? — крикнул сверху геолог, склонившись над краем обрыва. — Вылезай быстрее. Скоро стемнеется.

— Тише, — хрипло прошептал Сергей. — Там кто-то есть.

— Где? — не сразу понял Вадим.

— Там, — почти беззвучно выдохнул механик-водитель, указывая на купол вездехода.

— Не говори глупостей. Все, что осталось от ребят, давно уже на базе. А что от нас обычно остается — сам знаешь: разобранный скафандр, комбез да нижнее белье.

— Там кто-то чужой, — упрямо повторил Сергей. — Я чувствую.

— С чего ты взял?

— Когда я спустился, в корпусе была дыра. Сейчас ее кто-то залатал изнутри.

— Тебе просто показалось.

— Нет.

— Тогда залезь внутрь и посмотри.

— Боюсь.

— Ну ты даешь! — почти прорычал Вадим. — Нашел время для шуток! Посторонись!

Геолог уменьшил свой вес и спрыгнул на купол вездехода.

— Вы меня удивляете, товарищ Наумов, — проговорил он не то иронически, не то презрительно и направился к тамбуру.

Сергей остановил его за рукав.

— Я не шучу, там действительно кто-то есть!

Страх механика наконец передался и геологу. Он понял, что Сергеи и в самом деле не шутит. Постояли, помолчали, не зная, что предпринять.

— Может, уйдем? — нерешительно предложил Вадим. — Доберемся до базы, сообщим своим…

Сергей отрицательно помотал головой.

— Так нельзя.

— А если внутри плавильщики?!

— Они делают, а не заделывают дыры.

— Что же нам делать? — с дрожью в голосе проговорил Вадим.

— Надо зайти в вездеход.

— Пойдем вдвоем.

— Нет, — не согласился Сергей. — Вдвоем мы не поместимся в тамбуре.

— Давай откроем аварийный люк.

— Нет. Я почему-то уверен, что вездеход нельзя лишать герметизации. Ведь не зря же ОНИ заделали дыру.

Снова помолчали.

— Подстрахуй меня снаружи, — предложил Сергеи хрипло. — Я пойду.

Преодолевая противную дрожь в теле, Сергей взялся за ручку двери тамбура. Дверь открылась легко. Вспыхнула небольшая аварийная осветительная лампочка.

Сергей зашел в тамбур и медленно закрыл за собой внешнюю дверь. С легким шипением в тамбур пошел воздух. Нервы механика-водителя были напряжены до предела. Дикий животный страх цепко держал за горло. Громко пульсировала в ушах кровь.

Сергей снял с предохранителя гравипистолет, включил на всякий случай нагрудный фонарь и, когда вспыхнула на стене надпись: «Можете входить», пихнул левой, свободной рукой дверь. Она открылась беззвучно.

В кресле водителя, спиной к Сергею сидел человек.

Человек был без скафандра.

— Кто здесь? — хрипло спросил Сергей.

Человек не ответил и не обернулся на слова механика.

Сергей осторожно подошел к креслу, держа наготове пистолет.

В кресле сидел… Игорь Громов. Он был без сознания и без… одежды. Совершенно нагой.

Сергей обессиленно сел в соседнее кресло. Сердце еще яростно колотилось, но напряжение постепенно спадало, затихал шум в ушах. Сергей ожидал встретить здесь кого угодно: плавильщиков, монстров, чертей, но только не исчезнувшего неделю назад товарища.

Немного успокоившись и уняв дрожь в руках, Сергей попытался привести Игоря Громова в себя. Игорь в себя не приходил. Сергей сообразил, что долго задерживаться в вездеходе не может. Чего доброго Вадим, не дождавшись его, Сергея, откроет аварийный люк, и Громов погибнет.

Механик-водитель пошел к выходу.

Снаружи нервничал Вадим. Он и в самом деле хотел уже открыть аварийный люк.

— Ну, что там? — спросил он нетерпеливо, как только, качаясь, Сергей вышел из тамбура.

Сергей рассказал. Вадим не поверил и полез в тамбур сам. Вернулся бледный и осунувшийся.

— Вот что, — распорядился Сергей, — ты тащи к вездеходу запчасти, а я поищу у них в вездеходе спасательный мешок и заберу с собой Игоря.

Вадим кивнул, выбрался из трещины и попытался утащить мотор-колесо и гусеничное полотно волоком. Ничего не получилось, они оказались неподъемными. Вылезший из трещины Сергей чертыхнулся и включил прикрепленный к запчастям антигравитатор. — Детали потеряли вес, и Вадим от неожиданности растянулся. Молча вскочив, он резво понесся к скале, за которой стоял вездеход. Метрах в двух над ним, ослепительно сияя в лучах заходящего солнца, болтались в такт шагам мотор-колесо и извивающаяся лента гусеничного полотна.

Игорь Громов был жив, но находился в каком-то странном; похожем на анабиозное, состоянии. Привести его в чувство Сергею так и не удалось. Чтобы не терять попусту времени, механик-водитель запаковал его в прозрачный спасательный мешок, снабженный автономной системой жизнеобеспечения, и перенес Игоря в свой вездеход.

Закончил ремонт гусеницы Сергей уже затемно. Вадим, прикрывавший его гравипушкой из вращающейся башни вездехода, успел отбить две, пока еще не смелых, атаки плавильщиков.

Запросив у ЭВМ состояние ходовой, Сергей удовлетворенно крякнул, услышав, что все в порядке.

— Ну держись, Вадик! — крикнул он геологу, окопавшемуся в башне. — Будем прорываться.

Взвыли моторы. Вспыхнули экраны ночного видения.

Послушный рукам Сергея вездеход, легко и стремительно набирая скорость, понесся в сторону базы.

С каждой минутой все чаще и чаще вздрагивал корпус машины от выстрелов гравипушки. Плавильщики, поняв, что добыча может ускользнуть, устремились к вездеходу со всех сторон. В скорости они не уступали машине землян.

Уже через пятнадцать-двадцать минут Вадим самым натуральным образом взмок в башне, едва успевая отбивать орды плавильщиков. Жарко стало и Сергею. Он не только вел вездеход по сильно пересеченной местности, но и успевал крушить из курсовых гравипушек полупрозрачные, светящиеся тела врагов, пытавшихся броситься наперерез.

Такого количества плавильщиков сразу земляне еще не видели. Весь горизонт превратился в сплошную светящуюся белую полосу. Стало светло, как днем.

Когда земляне прилетели на планету Потерянных Надежд, плавильщиков здесь не было. Во всяком случае, об их существовании почти полгода никто даже не подозревал. Не было поначалу и гравибурь. Появились плавильщики месяц назад и заявили о своем появлении нападением на самую дальнюю периферийную станцию. Погнили трое землян. Потом они напали еще на одну станцию, но их атаку удалось отбить.

С каждым днем плавильщиков становилось больше и больше, а сами плавильщики становились все агрессивнее и наглей. Увеличилось число несчастных случаев. Поймать хотя бы одного плавильщика пока не удавалось. Никто не знал, что они из себя представляют и откуда взялись. С появлением плавильщиков участились гравибури. С каждым разом они становились все сильнее и сильнее. Тогда и было принято решение эвакуировать людей с наиболее уязвимых, дальних станций. База была самой защищенной и надежной цитаделью землян на планете Потерянных Надежд. База да еще звездолет, зависший над ней на стационарной орбите.

Вадим и Сергей эвакуировались последними.

Помощь подоспела как нельзя кстати, когда уже начало казаться, что через светящееся море плавильщиков не прорваться, когда силы начали покидать Сергея и Вадима.

Отчаянные ребята с базы, несмотря на протесты начальника, вылетели навстречу вездеходу на гравилетах, рискуя ежесекундно напороться на гравитационную яму или попасть в гравибурю и разбиться. Они зависли над машиной Сергея и Вадима, прикрыв их сверху своими гравипанелями. Еще примерно через час подоспели спасатели на вездеходах.

На базе Сергея Наумова и Вадима Зябрина встретили как героев. Со всех периферийных станции исследователи успели эвакуироваться еще до начала бури. За Сергея и Вадима, естественно, переживали. Встретить их в вездеходный ангар пришло почти все население базы, все начальство. Сергея и Вадима буквально затискали в объятиях и засыпали вопросами.

Когда страсти немного улеглись, начальник базы наигранно строго спросил:

— А теперь докладывайте, почему задержались?

— Мы попали в аварию. Почти возле самого вездехода группы Громова, — объяснил Вадим.

В ангаре повисла гробовая тишина.

— Вездеход мы забрали еще четыре дня назад, — медленно, с расстановкой проговорил начальник базы, — Мы никогда не бросаем машины на месте происшествия. Их изучает группа экспертов. Вот он, вездеход Громова, — кивнул он куда-то вправо.

Встречающие расступились, и Сергей с Вадимом увидели тот самый вездеход, из которого три часа назад извлекли своего обнаженного товарища.

— Но… — Вадим явно ничего не понимал. — Громов… в нашем вездеходе, — проговорил он неуверенно.

Вадим замолчал, встретив десятки непонимающих, осуждающих и сочувствующих взглядов.

— Если не верите, — тихо предложил Вадим, — загляните в нашу машину.

Никто не шелохнулся. Все стояли и угрюмо смотрели на геолога Зябрина и механика-водителя Наумова, несущих кощунственную чушь.

«Да нас, кажется, принимают за сумасшедших», — сообразил Сергей.

Он дернул Вадима за рукав и молча полез в вездеход через аварийный люк. Геолог последовал за ним. И только когда они вынесли из вездехода в зал ангара прозрачный спасательный мешок с Игорем Громовым, люди зашумели и бросились помогать.

Игоря быстро перенесли в реанимационное отделение здравпункта базы. Вскоре удалось вывести его из состояния анабиоза. Открыв глаза, Игорь несколько секунд смотрел на склонившихся над ним людей молча, потом тихо, но внятно проговорил: — Они требуют нашей немедленной и полной эвакуации с планеты.

— Кто они? — уточнил начальник базы. — Плавильщики?

— Нет, те, кто проводит здесь эксперимент. Когда-то очень давно они нашли эту живую, но неразумную планету. Они наделили ее зачатками разума и уже сотни лет со стороны наблюдают за тем, как она развивается. Наше появление здесь нарушило чистоту эксперимента. Своим присутствием мы раздражаем гравиполе и магнитосферу планеты. Гравибури и плавильщиков она изобрела для борьбы с нами. Для мыслящей планеты мы значим не больше, чем для человека насекомые-паразиты. Она не успокоится, пока не уничтожит всех нас до последнего.

— Игорь, что с тобой?! — легонько похлопывая по щеке Громова, спросил начальник базы. — Где ты пропадал целую неделю? Где твои ребята? Что с ними?

— Те, кто проводит эксперимент, не враги нам, — словно не слыша, продолжал Игорь. — Но они живут в другом пространственно-временном измерении, а потому не в состоянии помешать планете уничтожать нас или чем-то помочь нам. Они считают, что мы должны немедленно покинуть планету. Когда-нибудь они сами найдут способ вступить в настоящий контакт с землянами.

Игорь вновь потерял сознание.

— Да он же бредит! — заявил начальник базы. — Он сошел с ума. Где вы его взяли? — обратился он к Сергею и Вадиму.

Вадим пожал плечами.

— В вездеходе.

— А где вездеход?

— В расщелине.

— Надо срочно послать туда группу экспертов.

— Не надо, — устало проговорил Сергей.

— Почему?! — удивился начальник базы.

— Вездехода там наверняка теперь нет.

— С чего ты взял?

— Мне так кажется. Пойдемте со мной, — предложил Сергей. — Я вам кое-что покажу.

Он повел всех в ангар, к своему вездеходу. Сергей и сам не знал толком, что именно увидит там, но предчувствие не обмануло его.

Правой гусеницы как таковой не было. Сиротливо торчали опорные и натяжные катки, ведомая передняя звездочка, а гусеничное полотно и ведущее мотор-колесо исчезли.

Вбежавшая в ангар медсестра из реанимационного отделения, теряя сознание, прокричала, что Громов у нее на глазах бесследно испарился.

 

ПОСЛЕДНЕЕ РУКОПОЖАТИЕ

Медно-красное закатное солнце запуталось в ветвях тополей, затихло, повисло в них, словно в гамаке. Жара спала. Делать ничего не хотелось. Я блаженно растянулся на лугу вдали от поселка, наслаждаясь дурманящим вечерним воздухом, сотканным из запахов цветов и трав.

— Лежишь? — ехидно, как мне показалось, спросил Игорь.

— Лежу, — ответил я, не открывая глаз.

— Ну-ну, — усмехнулся он. — А я луг поливаю. Не возражаешь?

— Нет, — сказал я грубовато, давая понять, что в данный момент не намерен слушать его болтовню.

— Ловлю на слове, — засмеялся Игорь. — Потом не обижайся!

Я не успел сообразить, что он этим хотел сказать. Уже через пять секунд, насквозь мокрый, я выскочил из-под не очень теплого душа.

— Черт! — выругался я, глядя на медленно уползающую арку рельсового широкопролетного комбайна, под палубой которого мутной пеленой висел занавес из мириад мельчайших капелек воды.

— Это тебе так с рук не сойдет, — процедил я сквозь зубы и с завидной прытью, какой уже давно не замечал за собой, понесся к ближайшей опоре-башне универсального комбайна. Заскочив На площадку подъемника и нажав клавишу скоростного подъема, я попытался выжать свое одеяние. Куда там!

«Сейчас ты у меня попляшешь! — бормотал я, выливая воду из туфель. — Сейчас я тебе устрою веселую жизнь!»

Выскочив на палубу комбайна, я ткнул пальцем кнопку вызова кабины управления и, не ожидая, пока кабина преодолеет разделяющие нас 250–300 метров, помчался ей навстречу, гулко гремя по железу пола хлюпающими туфлями.

Влетев в кабину, я растерянно осмотрелся и перевел дух. За пультом оператора сидел кибер-комбайнер. При моем появлении он развернул на 180 градусов круглую, как арбуз, голову и уставился на меня.

— А где Игорь? — выдохнул я.

— В поселке, — невозмутимо ответил робот.

— Как в поселке? Но ведь…

Я осекся, поняв в чем дело.

— А почему ты, собственно, заговорил его голосом? — с угрозой спросил я, надвигаясь на кибера.

— Так захотел Игорь.

— Ах, вот как! — взорвался я. — Игорь захотел! Водой ты меня тоже облил по его желанию?!

— Нет, но ты же не возражал.

Я зло сплюнул и повернулся к выходу. Уже в дверях спросил:

— Чем Игорь занят в поселке?

— Учит кибера номер 36 петь под балалайку.

— Что?! — Застрял я в дверях. — Что ты сказал?

— Учит кибера номер 36 петь…

— А… — Я не знал, что и сказать. — А… почему именно его? Почему не тебя, к примеру?

— Он говорит, что у меня нет слуха. И у других тоже. Один только тридцать шестой с музыкальными задатками.

«Придется с Игорем расстаться, — бушевал я внутренне, спускаясь на землю. — Мало того, что он сам терроризирует меня своими ежедневными выходками, манерами и песнями, он еще и киберов этому обучать вздумал!» Можно было вызвать ионолет, но я в порыве злости забыл о нем и пошел в поселок пешком. Всю дорогу я обдумывал, что сейчас скажу Игорю.

Он мне не понравился сразу. С первого взгляда.

Две недели назад, когда мой напарник агроном-программист уехал в отпуск, Игоря — студента-практиканта факультета агропрограммирования АСХИ, направили на два месяца на нашу плантацию.

Никогда не забуду, как у меня перед самым носом шлепнулся спикировавший вертикально видавший виды ионолет, разрисованный портретами модных артисток стереовидения и эмблемами знаменитых хоккейных клубов мира. Казалось, все цвета радуги собрались на тускло поблескивающих боках этого драндулета. Из ионолета, как шмель из букета цветов, и вывалился Игорь, держа какой-то деревянный агрегат под мышкой. Присмотревшись внимательнее, я ахнул — балалайка! Самая настоящая, не электронная! Сделанная не иначе как в двадцатом веке.

Одному богу было известно, на какой чистой или нечистой силе держалась эта развалина и где ее достал Игорь. Скорее всего нашел у прабабки на чердаке и шутки ради притащил на плантацию.

Струны к балалайке он сотворил сам. Стихи — бездарнейшие! — к своим песням тоже сам писал. Самое же удивительное то, что он научился на ископаемом инструменте играть!

С появлением Игоря в поселке (поселок — громко сказано, здесь всего один служебный корпус, жилой двухэтажный коттедж, склад и огромный пластиковый ангар для комбайнов и всевозможного навесного оборудования к ним) жизнь моя стала невыносимой. Его бесконечное бренчанье, его идиотские песенки выводили меня из себя. Я был несказанно рад, когда он отпрашивался и улетал дня на два-три в ближайший агрогород к знакомой девушке. А теперь, получается, что и в дни его отсутствия меня ожидает веселая жизнь, поскольку кибер номер 36 будет исправно Игоря замещать. Всю жизнь мечтал! Завтра же свяжусь с деканом. Пусть забирают своего артиста и направляют куда угодно. С меня хватит! Ну разве можно подумать по его выходкам, что человек закончил два курса института и вот-вот выйдет из стен вуза специалистом?

Балалайку и Игоря я услышал издалека. Вместе с кибером номер 36 он сидел на берегу быстрого Ануя, любовался россыпью раскаленных монет, брошенных в реку вечерним светилом, и, разумеется, пел.

Не доходя до них, я остановился. Кибер номер 36 внимательно смотрел Игорю в рот.

Я повернулся и пошел к коттеджу, молча присел на крыльцо и стал наблюдать, как «маэстро» натаскивает своего ученика. Ученик начал старательно подпевать Игорю его же голосом:

«Этого мне еще только не хватало до полного счастья», — с тоской подумал я, а вслух спросил:

— Развлекаетесь?

Игорь обернулся, удивленно осмотрел мой наряд и улыбнулся.

— Ну вот что, маэстро, — не выдержал я. — Завтра, как только из Барнаула пришлют тебе менее талантливую замену, можешь отправляться на все четыре стороны! Этого бездельника под номером 36 можешь забрать себе на память. Только не забудь перед отъездом расконсервировать нового. И вообще здесь не парк культуры и отдыха. Ясно?

— Так точно, шеф, — сказал Игорь, улыбаясь. — Спасибо за киба. Институт искусственного мозга будет от него в восторге.

Я хлопнул дверью и отправился к себе на второй этаж, даже не пожелав Игорю спокойной ночи.

Проснулся я от удара. Массивная картина, подаренная в день рождения моим напарником и висевшая уже не первый месяц на стене, сорвалась с гвоздя и больно ударила острым углом по плечу. Не продрав толком глаза, я на ощупь включил верхний свет и, как загипнотизированный, уставился на стол, стоящий посреди комнаты. На нем судорожно прыгала хрустальная ваза, расплескивая воду и разбрасывая цветы. Звенела где-то посуда. Весь коттедж вздрагивал. Не иначе — Игоря шуточки! Ну, погоди у меня!

Коттедж снова вздрогнул и как-то странно покачнулся. Да ведь это же… Я вылетел из постели, как ужаленный. Землетрясение! Следующий толчок сбил меня с ног.

Что-то где-то глухо ухнуло. Зазвенело битое стекло. Погас свет.

Схватив в руки одежду, спотыкаясь и налетая на разбросанные и разбитые вещи, я двинулся к выходу. Свет загорелся снова, когда я был уже на улице и подбегал к служебному корпусу. Лучи прожекторов-больно ударили по глазам. Было два часа ночи.

У главного пульта плантации колдовал полуобнаженный Игорь.

— Что там? — с ходу спросил я.

— Крепко тряхнуло. Вышла из строя Юго-Западная силовая установка.

— Только и всего-то? Включи дублирующую.

— Она, шеф, и была включена. Ты вчера сам распорядился основную поставить на профилактический ремонт. Теперь ее запустят не раньше, чем через сутки.

— Этого только не хватало! Что обещают синоптики?

— Сейчас посмотрю, я только что запросил. Ага. Вот и ответ. — Игорь подхватил выскочившую из прорези аппарата карточку. — Температура… давление… влажность… Это все в норме. Ветер юго-западный.

В глазах Игоря блеснул испуг.

— Через час здесь будет буря. Скорость ветра — 20–25 метров в секунду, — почти шепотом закончил он.

Я вырвал у него из рук карточку.

— Но ведь можно временно перекрыть дыру в защите полями соседних установок: Южной и Западной, — неуверенно предложил Игорь, вновь и вновь перечитывая из-за моего плеча данные метеоцентра.

— Шутишь, — ответил я, не в силах оторвать взгляд от страшных чисел. — Даже при максимальной нагрузке в лучшем случае удастся уменьшить скорость ветра только в два раза. Соседние установки при таком режиме работы выйдут из строя минут через двадцать-тридцать. Чтобы установить переносную силовую установку и запустить ее, потребуется минимум полтора-два часа.

Игорь быстро повернулся к пульту и взял аккорд на его клавиатуре.

— Что ты еще придумал?

— Отдал команду киберам срочно монтировать переносную установку.

— Поздно, — бросил я и нервно заходил по комнате взад-вперед. У меня привычка такая, если я нервничаю или над чем-то всерьез ломаю голову — мечусь по комнате, как заводной. — Они все равно не успеют, — рассуждал я лихорадочно. — Буря начнется через час. Установка заработает в лучшем, случае через полтора. Чем держать ветер остальное время? Руками?

— Агрогород может нам помочь?

— Он далеко. Добровольцы оттуда, тем более после землетрясения, прибудут не скоро. Да и чем они смогут помочь? Привезут переносную силовую установку? У нас их своих на складе несколько штук стоит. Раньше наших киберов все равно никто смонтировать установку не успеет. Они уже начали монтаж?

— Да.

— Ну вот. Почти час уйдет на запуск реактора.

Я замер, чуть не налетев на Игоря. Оказывается, он тоже ходил взад-вперед по комнате, только поперек моей трассы.

«Он что, издевается?! — подумал я ошарашенно. — Нашел время передразнивать!»

Я зло плюхнулся в кресло. «Ну что ж, походи-походи! А я уж так и быть посижу. Молодым везде у нас дорога!»

Игорь злил меня, и я ничего не мог с собой поделать.

В нашем поселке всегда царила тишина. И я, и мой напарник любили покой и уединение. С появлением же Игоря о покое осталось только мечтать! Будь я суеверным, я — бы и землетрясение связал с его появлением.

Не обращая внимания на мою внезапную злость.

Игорь продолжал наматывать километры по комнате.

На ходу умудряясь еще и ногти грызть — дурацкая привычка! Вообще-то я допускал мысль, что кто-то еще кроме меня в задумчивости бегает взад-вперед. Почему бы и нет? Но почему этим кем-то должен быть именно Игорь, человек, к которому я отношусь с неприязнью?

В открытое окно влетел первый слабый порыв ветра.

Голубые прозрачные шторы выгнулись, словно паруса старинного фрегата. Игорь вдруг остановился перед окном и сосредоточенно уставился на паруса-шторы, будто впервые их увидел.

«Паруса… — вздохнул я. — Сейчас на плантации Парусник капризный тоже распускает паруса-листья.

Они у него чертовски красивые, ажурные и тонкие, легкие и нежные. Они-то его и погубят. Даже ветер, дующий со скоростью десять метров в секунду, за несколько минут уничтожит всю плантацию, изорвет в клочья листья беззащитного растения, давними предками которого были женьшень и обыкновенный лопух…»

Парусник капризный. Капризнее растения не сыщешь.

Единственное место на Земле, где он прижился и размножается, да и то отгороженный от ветров и непогоды силовыми полями — это долина Ануя. Здесь в алтайском предгорьи, издавна славящемся своим разнотравьем, расположена первая и пока единственная в мире плантация Парусника. Много лет ее расширяли, тряслись над каждым корешком. В этих серебристых корнях вся его сила. Препараты, изготовленные из них, лечат десятки ранее считавшихся неизлечимыми болезней, а главное — заставляют обновляться человеческий организм, старых делают молодыми. Человечество вплотную подошло к биологическому бессмертию.

В нынешнем году плантация должна была дать первый крупный сбор корней для фармацевтических заводов.

Тысячи людей во всем мире так и не дождутся избавления от тяжелых недугов, сотни тысяч, миллионы — не получат желанной отсрочки от свидания со старостью и смертью. И все из-за какой-то глупой нелепости!

«Что же придумать? Как спасти плантацию?» — ломал голову я.

— Шеф, — Игорь тронул меня за ушибленное плечо.

— Ну, что еще? — Я вздрогнул и зажал рукой больное место.

— Разреши изрезать ангар.

Я ошарашенно посмотрел на студента.

— Ты в своем уме? Зачем?

— Для парусов.

— Каких еще парусов?! — чуть не взвыл я от боли и злости.

— Я согнал все имеющиеся в нашем распоряжении широкопролетные рельсовые комбайны на юго-западный край плантации, к ущелью. Если их пролеты затянуть пластиком, то они преградят ветру путь в долину. Я узнал: пластик в рулонах есть в шестом агропоселке. По моей просьбе они уже выслали к нам ионолет с рулонами. Но прибудет он еще не скоро. До его прибытия мы могли бы использовать пластик ангара и поля Южной и Западной силовых станций, чтобы хоть немного сбить скорость ветра.

Несколько секунд я сидел молча, собираясь с мыслями.

«Только и всего, — наконец усмехнулся про себя. — Просто, как все гениальное». Впервые, пожалуй, я с уважением смотрел на Игоря, не веря еще в то, что выход из безвыходного положения возможен.

— Но ведь комбайнов не хватит. Чтобы защитить плантацию, надо их поставить не только на входе в долину, но и по всей плантации разместить через какие-то интервалы.

— Я уже послал киберов на кранах-ионолетах в ближайшие агропоселки. Через полчаса-час они натаскают комбайнов сколько угодно. Как быть с ангаром? Можно резать?

— Ты еще спрашиваешь?

Расчеты Игоря в основном подтвердились. Армада гигантских комбайнов, поблескивая в свете прожекторов пластиком парусов, перекрыла брешь в силовом защитном поле. Флотилия выглядела убедительно. Так и казалось, что она вот-вот поднимет якоря и уплывет в ночь.

Игорь носился на своем расписном ионолете как одержимый. Он поторапливал киберов, натягивавших паруса на вновь доставленные комбайны, указывал, куда их ставить, словно полководец древности сыпал приказы направо и налево. Я даже не понял, как получилось, что инициатива полностью перешла в его руки. Мне досталась роль помощника, но я не обижался. В конце концов, идея парусов принадлежала Игорю.

Все шло по плану. Осложнилась обстановка минут за двадцать до запуска переносной силовой установки, когда ветер перешагнул рубеж — 20 метров в секунду. Я был на передовой линии — у самого входа в долину, когда увидел, что головной комбайн армады при очередном резком порыве ветра накренился. Передние колеса опорных башен подпрыгнули и, как только порыв немного ослаб, со страшным лязгом вернулись на рельсы. Внутри у меня похолодело. Если головной комбайн опрокинется, то он обязательно повалит комбайн, стоящий за ним на тех же рельсах, тот собьет следующий и так далее, пока все до одного комбайны этой цепочки не грохнутся как костяшки домино, выстроенные в ряд. И тогда откроется коридор шириной в полкилометра!

— Вперед! — сдавленным голосом скомандовал я в наручный радиоселектор киберу, сидящему в кабине головного комбайна. — Продвинь комбайн метров на двадцать вперед!

Махина с парусом медленно двинулась в ущелье, время от времени накреняясь и грозя завалиться.

— Режь дыры в пластике, — приказал я другому роботу, пробегавшему мимо, когда комбайн уперся в тупик.

Робот бросил свою ношу и кинулся к парусу.

Я лихорадочно соображал, что еще можно придумать. Словно из-под земли вырос Игорь.

— Что случилось, шеф? Почему кибер дырявит парус?

Я не успел ответить. Передние колеса комбайна вновь взвились вверх и с грохотом вернулись на рельсы.

— Понятно. У меня есть трос, — бросил Игорь и пустился бегом к своему ионолету. Через пару минут два кибера с катушкой троса помчались к головному комбайну. Игорь еле поспевал за ними, отдавая команды на ходу.

— Зачем тебе трос? — спросил я у Игоря, когда тот пробегал мимо.

— Привяжем колеса к рельсам, — крикнул он и скрылся в тени опоры комбайна.

Через минуту он вернулся.

— Ну что?

— Там темно, но киберы должны справиться — они хорошо Видят и в потемках. Неплохо бы связать между собой комбайны, стоящие на соседних рельсах. Я — на склад, за тросом. — Он снова помчался к своему старому драндулету.

— Захвати на складе сварочные пистолеты, — закричал я ему вдогонку. — Попробуем приваривать комбайны к рельсам!

Тут я заметил валяющийся на земле большой переносной фонарь, брошенный кибером, которого мне пришлось заставить резать дыры в парусе. Я подобрал фонарь и ринулся туда, где возились с тросом роботы. Дело у них явно не клеилось. Колеса опоры вырывались и подпрыгивали. Один из киберов — 36-й — оступился и попал под колесо. Две половины его, судорожно дергаясь, поползли в разные стороны. Второму киберу все же удалось захлестнуть колесо тросом, но при этом в тележке опоры комбайна что-то заискрило, и пошел сизый дым.

Я побежал к роботу на помощь. Добежать до него мне не удалось — трос со звоном лопнул и глубоко рассек мне грудь и лицо. Я потерял сознание.

Очнулся я от боли. Надрывно завывал ветер. Громко хлопал изрезанный парус. Я лежал на широком, гладком и холодном рельсе и почти не ощущал ветра. Наверное, кибер затащил меня в затишье, за опору, а сам ищет ионолет, чтобы отправить меня в город. С трудом я открыл глаза. Превозмогая страшную боль, приподнял голову и похолодел от ужаса. Сквозь красную пелену, застилавшую глаза, я увидел, что головной комбайн с сорванными тормозами медленно, но неуклонно надвигается на меня. Нас разделяли сантиметры.

Последнее, что я увидел, снова теряя сознание, был ионолет Игоря. Разноцветной молнией блеснул он на фоне ночного неба. Грохота взрыва я уже — не слышал.

Не услышал я и наступившей после взрыва невероятной тишины. Стих ветер. Обвисли паруса флотилии. Это заработала переносная силовая установка.

Почему я остался жив, мне рассказали позже.

Прибывшие на помощь из города напарник-отпускник и группа добровольцев стали свидетелями последней выходки Игоря. Видя, что на меня надвигается потерявший управление комбайн, Игорь на полной скорости протаранил его своим ионолетом. Страшный удар сбросил махину с рельсов, не причинив мне вреда.

Игорь погиб.

В госпитале я пробыл два месяца. Ребра и проломанный череп мне срастили и зарастили быстро — за несколько дней. Дольше со мной возились косметологи, пытаясь придать моей рассеченной физиономии хотя бы подобие первоначального вида. Говорят, что это им удалось.

Я вел ионолет над плантацией. В золотые наряды разоделись тополя. Даже под колпаком силового поля они не пожелали стать вечнозелеными. Волновалось, искрилось в солнечных лучах, переливалось всеми цветами радуги море Парусника капризного. И при полном отсутствии ветра листья Парусника шевелились и покачивались.

В третьем и седьмом секторах плантации полным ходом шла первая уборка.

Ионолет я посадил, не долетая до поселка. Возле одного из комбайнов что-то делал мой напарник Сергей.

Он раньше времени вышел из отпуска.

Мы с Сергеем крепко обнялись.

— Идем в поселок, — сказал он. — Заждались мы с Игорем тебя.

— Игорь… здесь?!

— Ну конечно. А ты разве не знал?

— Я слышал, что он в ту ночь… погиб.

— Я не только слышал, но даже помогал грузить его тело в санитарный ионолет. А он не только… выжил, но и улетает сегодня в составе шестой межзвездной экспедиции. Мы думали, ты не застанешь его.

— Игорь улетает?

— Да. Им срочно потребовался биолог. А биология — смежная специальность Игоря.

Шампанское шумело в голове, и всем было весело.

Игорь бренчал на балалайке новую свою песню:

— А где мой дружок кибер номер 36, — спросил вдруг Игорь, прекратив петь.

— Погиб, — сухо ответил мой напарник Сергей. — Попал под колесо комбайна. На следующий день его забрали ученые из института искусственного мозга.

— Жаль. — Игорь нахмурился и опечалился. — Хороший был робот. У нас перед отъездом на практику побывали товарищи из института искусственного мозга, просили присматриваться ко всем киберам, какие только встретятся, искать роботов с зачатками разума. На мозг наиболее способных роботов институт собирался матрицировать человеческое сознание. Таких роботов, если эксперимент удастся, будут отправлять в дальний космос.

— А разве нельзя для таких целей выпускать роботов специально? — поинтересовался я.

— Увы, пока нет. Талантливых роботов специально создавать еще не научились и, если верить ученым, не скоро научатся. Разум у робота, способность самостоятельно мыслить — игра случая, ничтожное и непреднамеренное отклонение от технологии при выращивании кристаллов мозга. Я хотел предложить институту 36-го и даже дал им телеграмму.

Возле крыльца сел ионолет. Кабина его была пустой.

— Это за мной, — вздохнул Игорь и встал. — Балалайку, если позволите, я возьму с собой.

Я удивленно пожал плечами.

— Конечно. Ведь она же твоя.

Игорь печально посмотрел на меня, пожал руку Сергею, потом мне и быстро направился к выходу.

Ионолет резко взлетел и, стремительно набирая скорость, понесся на юго-запад.

Все так хорошо шло и вдруг — это прощальное рукопожатие. Лучше бы его не было — люди так крепко руки не жмут.

 

ТЫСЯЧА И ОДИН ГОД

Ночь выдалась звездной и прохладной.

Ганс плотнее застегнул молнию нейлоновой куртки, подышал на озябшие руки и спрятал их в карманы. В слабом лунном свете впереди, словно пропасть, чернела нейтральная полоса. Еще год назад присмотрел Ганс именно этот участок границы. Изучал он его и сегодня целый лень, затаившись в дупле огромного дуба. «Ну что ж, — прикинул он, — минут через пять пойду».

Очередной приступ дрожи передернул тело, зубы сыграли чечетку. Сказывались холод и нервное перенапряжение. Тысячу лет ждал он эту ночь. Точнее, не эту.

Границу он хотел перейти еще год назад, но некстати военные устроили переворот, а кто-то из подонков-соседей сочинил, что Ганс коммунист. Целый год проторчал он за решеткой без суда и следствия в надежде, что власти разберутся и выпустят. Тщетно! К счастью, настоящие левые устроили своим побег. Ганс удрал вместе с ними.

Пока он сидел в тюрьме, умерла его последняя жена Мэри. Ее Ганс по-своему любил. Конечно, не так горячо и слепо, как Эльзу, но все же…

От неприятного воспоминания передернуло, и Ганс, чтобы отогреть душу, попытался воскресить в уме улыбающуюся Эльзу. Свою первую белокурую и синеокую жену.

«Эх, Эльза, Эльза… — Ганс тяжело вздохнул. — Уже целый год ты не знаешь, где я».

Год Ганс кисло усмехнулся. Для кого год, а для кого год и еще тысяча лет! Дорого обойдется Фридриху его пьяная шутка! Ганс сжал в правом кармане рукоятку «кольта». Уговорил, подлец, испытать самодельную машину времени. Уверял: только на час на тысячу лет в прошлое и обратно. Сам бы, мол, попробовал, да некому контролировать на пульте процесс переброса. Туда забросил, а оттуда добирайся как знаешь!

Все десять веков Ганс ломал голову над случившимся. Что же произошло? Отказала машина времени или Фридрих умышленно сделал такую подлость? Еще год назад Ганс мог написать письмо Эльзе, но не написал.

Во-первых, боялся раньше времени спугнуть Фридриха, а, во-вторых, решил проверить: насколько крепко любит его Эльза. В свое время она клялась, что три года будет ходить в трауре, если с Гансом что-нибудь случится…

А если Фридрих сделал свою гнусную выходку преднамеренно, чтобы убрать со своей дороги Ганса и завладеть Эльзой?

Ганс скрипнул зубами.

«Ну подожди, гад! — выругался он про себя. — В любом случае завтра тебе уже не жить. А, впрочем, если ты не угробил с испугу свою паршивую машину, свяжу и отправлю куда-нибудь в прошлое, хоть лет на сто».

Ганс злорадно улыбнулся. Фридриху не вернуться, он смертен. И если Фридрих умышленно совершил подлость, то с самого начала затея была обречена на провал.

Откуда негодяю знать, что за неделю до случившегося Ганс закончил работы по созданию эликсира жизни и очень кстати стал бессмертным? Слава и деньги уже стучались в двери Ганса, оставалось только во всеуслышанье заявить о величайшем открытии всех времен. Ганс не успел.

Тысячу и один год Ганс страдал без Эльзы. Сколько раз в порыве отчаянья он проклинал свое бессмертие, а потом, придя в себя, молил время, чтобы оно текло быстрее. Особенно долгим был последний год…

Через десять веков нес он любовь к своей Эльзе. Жил с другими женщинами, а по-настоящему любил только ее. Память цепко держала образ любимой. Когда умирала очередная жена (о боже, сколько их было!) Ганс перебирался в другую страну, чтобы начать все сначала.

Сколько языков и наречий изучил он поневоле за это время!

Сегодня Ганс вернется домой. Всего год отсутствовал он для тех, кто знал его в его родном времени.

Ганс усилием воли подавил очередной приступ дрожи и осторожно, стараясь не шуметь, выбрался из дупла, крадучись направился к нейтральной полосе.

Границу он преодолел удачно и уже утром сошел с пригородного поезда на вокзале своего родного города.

С величайшим трудом сдерживал Ганс волнение — через десять-пятнадцать минут он будет дома! Там, где уже целый год страдает в неведеньи его очаровательная жена Эльза, с которой так мало успел прожить Ганс.

Он поймал такси, назвал адрес и развернул утреннюю газету, только что купленную в киоске. Взгляд его бестолково метался по полосам и вдруг наскочил на две небольших фотографии. На снимках были запечатлены его Эльза и ненавистный Фридрих. Ганс буквально впился глазами в текст под фотографиями и застонал.

Сердце остановилось. Душа покинула бессмертное тело.

«Как уже сообщалось, — гласил текст заметки, — убийцы видного биохимика Ганса Шварца Фридрих Бауэр и его любовница Эльза Шварц были приговорены к смерти. Труп Ганса Шварца обнаружить так и не удалось. Свидетели показали, что Фридрих Бауэр уничтожил его в дезинтеграторе собственной конструкции.

Попытки Бауэра доказать, что изобретенный им агрегат является машиной времени, признаны экспертами смехотворными. Дезинтегратор уничтожен.

Приговор суда нынешней ночью приведен в исполнение».

 

КОЛИНА ШУТКА,

или

Невероятная история о том, как некий президент попал в дом сумасшедших

Известнейший писатель планеты Ая (Ая — пятая планета системы альфа Козерога) Тото допечатал на машинке последнюю страницу своего нового эпохального романа, внимательно вычитал ее и аккуратно положил на стопку других листов. Затем он сладко потянулся, хрустнув всеми суставами, и крикнул:

— Оа! Иди, возьми рукопись. Ты, как всегда, будешь первым моим читателем.

Из соседней комнаты появилась дородная жена писателя. Она подошла к столу, протянула руку, чтобы взять стопку листов бумаги, и вдруг вскрикнула.

На ее глазах рукопись… исчезла! И не только рукопись! Исчезли машинка, настольная лампа, старинные часы. Исчезло все, что только было на столе.

Пораженный Тото лихорадочно пошарил руками по столу, все еще не веря в случившееся, и, убедившись, что глаза не обманывают его, схватился за сердце.

Сколько времени, сил и энергии вложил он в этот роман и вдруг Новый вскрик жены на миг привел Тото в себя. На столе вновь лежала его рукопись и стояла машинка.

Вновь появились часы, лампа, прочие предметы, громоздившиеся еще минуту назад на столе писателя. Правда, появились они в невероятном беспорядке: рукопись перевернутой, машинка, лампа и часы поменялись местами…

Тото потерял сознание и мешком сполз под стол.

Кое-как вытащив его оттуда и уложив на диван, Оа вызвала по телефону скорую помощь.

В этот час все городские станции скорой помощи работали на пределе своих возможностей. Такого пика сердечных приступов и психических расстройств столица Полярной республики еще не знала. По всему городу на глазах у потрясенных жителей — исчезали, а затем вновь появлялись их вещи. Слабонервные не выдерживали.

Впрочем, не все вещи появлялись там, откуда исчезали. Вот что, например, произошло в квартире видного ученого Ика.

Ик, ярый противник телепатии, телекинеза и прочей мистики, внимательно читал последнюю книгу своего научного противника Аха, посвященную вышеназванным проблемам, и со злорадством отыскивал слабые места в его аргументации. В голове профессора уже почти созрела разгромная рецензия на книгу, когда он вдруг наскочил на фразу:

«Я понимаю, что мой противник Ик постарается очернить мой научный труд, исказить смысл моих доводов. Предвидя это, я позаботился о таких аргументах, отвергнуть которые он не сможет, если еще верит своим глазам. Аргумент первый…»

Книга на столе профессора Ика… исчезла.

От неожиданности профессор икнул, ошарашенно осмотрелся и вдруг дико вскричал. Еще минуту назад ломившиеся под тяжестью тысяч томов, полки личной библиотеки профессора были… пусты.

Силы покинули Ика, и он обмяк в кресле. Никто не знает, сколько времени пробыл профессор без памяти.

Когда сознание вернулось к нему, Ик увидел на своем столе вместо творения ненавистного Аха старинную книгу под названием «Черная и белая магия». Ничего не понимающий Ик снова огляделся. Все полки библиотеки были забиты книгами.

На дрожащих от шока ногах профессор пересек комнату, впился глазами в корешки книг и тихо захихикал.

На полках красовались уникальнейшие фолианты из собрания Национальной исторической библиотеки.

В психиатрическую клинику профессор прибыл на собственном автомобиле.

Но на этом цепь невероятнейших событий не оборвалась. В тот миг, когда на глазах у писателя Тото, профессора Ика и сотен других жителей столицы исчезали и вновь появлялись самые различные вещи, в одном из тихих и безлюдных переулков бандит-рецидивист Ух подкарауливал свою очередную жертву. Поблескивая лезвием кинжала, он глухо процедил через тканевую полумаску:

— Жизнь или кошелек?

Женщина средних лет, всхлипывая и дрожа от страха, вытащила из хозяйственной сумки кошелек и молча протянула Уху. Но в этот миг бандит… исчез.

— Господи, — запричитала женщина, — что же это творится такое?!

Она растерянно оглянулась, не веря в чудесное избавление, и хотела уже пойти дальше, когда перед ней возник врач в халате и с марлевой повязкой на лице.

В правой руке у него зловеще блестел окровавленный скальпель.

Женщина от неожиданности вскрикнула, но вдруг волна злости и ненависти захлестнула ее.

— Ах ты душегуб! Кровопийца! — свирепо прошептала она. — Я давно знала, что все врачи грабители! Попробуй заболей, семь шкур сдерете, нищим по миру пустите! Так вам и этого мало?! Вы еще и в темных — переулках промышляете?!

Женщина размахнулась и со всей силы треснула врача по голове своей увесистой сумкой. От неожиданности хирург Си выронил скальпель, сорвал с лица маску и пробормотал что-то невнятное, вроде: — Сестра, тампон…

— Я тебе дам тампон! — взвизгнула ослепленная яростью женщина. — Вот тебе! Вот тебе!

Удары обрушивались на врача один за другим. Заслоняясь от них руками, он медленно отступал. Хирург Си явно ничего не понимал. Только что со своими ассистентами он закончил очередную операцию в городской больнице и вдруг…

В психиатрическую клинику избитый Си пришел своим ходом.

Не менее странные вещи произошли и с рецидивистом Ухом. В тот самый момент, когда он протянул руку, чтобы выхватить кошелек у жертвы, мир пошатнулся, на миг-другой ему показалось, что он очутился в какой-то слабоосвещенной комнате, полной незнакомыми людьми (кстати, позже многие горожане уверяли, что побывали в ней), но уже в следующий миг яркий свет операционной лампы ослепил Уха.

Он зажмурился, а когда снова открыл глаза, то от неожиданности выронил нож. Его окружали удивленные люди в халатах и марлевых полумасках. На столе перед ним лежало что-то жутко окровавленное.

«Одного уже кончили, — молнией мелькнула в сознании мысль, — похоже, моя очередь!» Оттолкнув женщину, протягивавшую ему какой-то кусок марли, Ух бросился к ближайшему окну, высадил плечом стекло и прыгнул со второго этажа, рискуя переломать ноги.

До психиатрической клиники Ух не добежал. На площади его схватила полиция.

В полицию в тот день угодил и сам шеф городской полиции. В чем мать родила он несся по главной улице столицы, что-то истошно вопя. Когда его арестовали за нарушение общественного порядка, он слезно просился в психиатрическую больницу, отказываясь при этом объяснить причину столь необычного желания.

Впрочем, дотошные журналисты вскоре докопались до причины непонятного поведения шефа полиции. Голяком он бежал из дома своей любовницы. В тот самый миг, когда он разделся и собирался лечь в постель со своей подругой, произошло что-то необъяснимое. Обнаженная любовница исчезла, а на ее месте оказалась его собственная жена.

Как выяснилось позже, любовница непонятным образом перенеслась в постель жены шефа полиции и оказалась в объятиях собственного мужа, лежавшего там в наряде Адама.

Но самые, пожалуй, невероятные и драматические события произошли в то же самое время в президентском дворце, где ненавистный всем диктатор, называвший себя президентом республики, отвечал на вопросы местных и зарубежных журналистов.

Один из иностранных репортеров поинтересовался:

— Верны ли слухи, что господин президент занимается черной магией, спиритизмом и может вызывать души покойных предков?

Президент засмеялся и… исчез.

Не успела удивленная публика ахнуть, как в президентском кресле возник какой-то тип с намыленными щеками.

Придя в себя от первого потрясения, журналисты и советники президента стали наперебой угадывать: чей дух вызвал господин президент.

Дух же повел себя как-то странно: он испуганно озирался и дрожал. Вдруг он жалобно прокричал «мама», резко отбросил кресло и выскочил из зала.

Несмотря на профессиональную прыть, журналистам не удалось нагнать намыленного типа — слишком быстро у него появилось второе дыхание. Только через неделю «духа» отыскали работники дома сумасшедших.

А что же президент? Потрясения, которые довелось ему пережить, несравнимы ни с чем. Правда, они совершенно не были связаны ни с черной, ни с белой магией, ни, тем более, с душами предков. Та самая нечистая сила, которая переполошила всю столицу, занесла господина президента в парикмахерскую дома сумасшедших, в то самое кресло, где только что восседал «дух» с намыленными щеками.

Старенький парикмахер-склеротик склонился над шокированным президентом и поднес к горлу его лезвие опасной бритвы.

— А-а-а… — слабо простонал президент, и зубы его отбили чечетку.

— Это же какой конфуз! — Сокрушенно покачал головой старик. — Забыл намылить клиента. Ох уж этот чертов склероз!

Он отложил бритву, взял в руки стаканчик с мыльным раствором, кисточку и быстрыми уверенными движениями намылил президенту щеки, шею, подбородок.

— Что вы делаете?! — взорвался вдруг тот, плюясь пеной, поняв, что никто не собирается его резать. — Что вы себе позволяете?!

— Тихо, тихо, — спокойно проговорил старик и снова взялся за бритву. — Ну, забыл намылить. С кем не бывает? — бормотал он, оправдываясь.

У президента от ярости перехватило дыхание.

— Я президент! — просипел он и закашлялся.

— А я и не спорю, — примирительно сказал парикмахер. — Только что я двух императоров побрил.

— Я уже брился сегодня, — по слогам процедил президент, с трудом сдерживая гнев.

— Да ну? — не поверил парикмахер.

Президент схватил со стола салфетку и решительно стер пену.

— Можете удостовериться.

— И верно, — покачал головой старик. — А, да ты новенький! Ишь, еще и смокинг с тебя не сняли.

— Я президент! — взвизгнул президент и, топнул под столом ногой.

— Хорошо-хорошо. Будь президентом. Правда, у нас уже есть четверо, но если тебе так хочется — будь пятым.

Президент скрипнул зубами, вскочил из кресла и бросился к выходу. За дверями его уже ждали дюжие санитары.

Из дома сумасшедших президента так и не выпустили. Вскоре впервые в истории Полярной республики состоялись демократические выборы.

Вот такие невероятные события произошли в 217-й отрезок времени 35809 цикла по аянскому летосчислению на пятой планете системы альфы Козерога.

Много времени прошло с тех пор. Давно отшумели сенсации. Десятки, если не сотни деятелей науки заработали ученые степени на разработке гипотез, объясняющих Великий переполох на Ае, совпавший с Бескровной революцией, но до сути никто так и не докопался.

И, пожалуй, не докопаются. Ведь до разгадки — как от Ли до Земли.

И в переносном, и в прямом смыслах.

Густая пыль, поднятая плазмой посадочных дюз шлюпки, долго не хотела оседать, не давая толком рассмотреть окрестности в экраны-иллюминаторы кругового обзора. Нетерпеливый и никогда, не унывающий практикант Коля попытался первым выскочить из шлюпки, но тут же влетел обратно, едва не сбив с ног капитана Эдуарда и штурмана Владимира, захлопнул люк и шепотом сообщил:

— А там это… кто-то стоит!

Эдуард засмеялся, приняв его заявление за шутку, легонько отстранил плечом ошарашенного практиканта от люка и выглянул сам. Сквозь заметно поредевшую пыль он увидел в нескольких метрах от входного люка неподвижно стоящего человека. Увидел его и Владимир, просунувший голову под мышкой у капитана.

Немая сцена длилась около минуты, пока оттиснутый от люка практикант не взмолился:

— Ребята, дайте и мне посмотреть.

Все торопливо выбрались из шлюпки и столпились возле встречающего, оказавшегося всего лишь прекрасной статуей.

Долго они еще в тот раз ходили вокруг находки, восхищались, фотографировали, обмеряли. А потом отправились на вездеходе в ближайший город.

Город произвел удручающее впечатление. Со звездолета, оставшегося на орбите, он просто казался мертвым, а здесь…

Статуи были повсюду.

Статуи сидели на скамейках под каменными деревьями. Статуи стояли группами и по одной. Статуи замерли в самых невероятных позах. Казалось, какой-то злой маг разом заколдовал сотни, тысячи людей, превратив их в каменные изваяния, а они даже не успели испугаться. Лица одних были чем-то озабочены, на других светились улыбки. Каждая статуя была неповторимой.

— Привет, штурман! — выпалил с порога тамбура практикант Николай. — Устали до чертиков! — сообщил он, упав в ближайшее кресло, не снимая скафандра. — Статуй привезли — тьму.

Снова зашипела дверь тамбура. На пороге появился капитан Эдуард. Он молча и не спеша снял скафандр, аккуратно повесил его в шкаф и только после этого недовольно спросил: — Зачем ты истукана переставил?

— Какого? — не понял Владимир.

— Ну того, что у тамбура стоит. Я его чуть не сбил, когда загонял вездеход в шлюпку.

— Не трогал я статую.

— Ладно тебе. Скажи, что примерял, как ее лучше в грузовой отсек засунуть, да забыл на место поставить.

— Не трогал я статую, — по слогам повторил Владимир. — Не до статуи мне было: материалы, привезенные в прошлый раз, обрабатывал.

— Подожди, подожди. — Капитан явно начинал нервничать. — Коля! — скомандовал вдруг он так резко, что задремавший было практикант выпал из кресла и ошарашенно вскочил по стойке «смирно». — Быстро отыщи снимки статуи, сделанные сразу после посадки.

Практикант исчез в соседнем отсеке. Через минуту он вернулся, держа под мышкой коробку переносного фотовоспроизводителя.

— Все за мной, — приказал капитан и вновь полез в скафандр.

— Ставь рядом со статуей, — сказал он Николаю, когда все выбрались из шлюпки. — Включай.

Рядом со статуей возникла ее голографическая копия, сделанная месяц назад.

Земляне не сдержали возгласов изумления. За месяц статуя… сделала шаг в сторону шлюпки. Если раньше ближе к шлюпке была правая нога, то теперь каким-то чудом ближе придвинулась левая.

В воздухе повисла тишина.

— Ребята! — закричал вдруг радостно Коля. — Да ведь это же братья по разуму такие! Это же долгожданный контакт цивилизаций! Да это же!..

— Не будет никакого контакта, — хмуро перебил практиканта капитан.

— Но почему? — не унимался Николай.

— Коля, как ты намерен с ними объясняться?

— Ну… письмо напишу.

— Каменное?

— А что? Можно и каменное.

— Сколько лет ответ ждать будешь? Тысячу? Миллион?

— Но почему сразу: миллион?

— А ты посчитай на досуге. Если вот он, — Эдуард кивнул на аборигена, — за месяц сделал всего один шаг, то сколько же понадобится жителям планеты лет, чтобы расшифровать наше письмо, подумать, что ответить, да еще и ответ написать?

Николай почесал гермошлем скафандра на уровне затылка.

— Н-да… — сказал он после некоторого раздумья. — Мистика какая-то! Каменные и вдруг… живые!

— По-твоему, если не такие, как мы, значит — мистика? — Штурман невесело усмехнулся. — Мы столкнулись с неизвестной нам формой жизни. Или ты считаешь, что жизнь обязательно должна быть только углеродной? Белковой? А если — кремниевая? Да мало ли какая еще?!

— А что? — поддержал штурмана Эдуард. — Вполне возможно, что и кремниевая. Если так, то можно предположить, что обмен веществ у аборигенов происходит во много раз медленнее, чем у нас. А отсюда и их кажущаяся неповоротливость. Самих себя они, наверное, считают очень даже прыткими ребятами.

Вездеход медленно полз по улицам города, объезжая аборигенов, неподвижные экипажи, и время от времени останавливаясь то у одного, то у другого дома.

Это был последний рейс. Вел вездеход Владимир.

— Много еще осталось? — спросил он у Николая, сидящего в грузовом отсеке, делая по его команде очередную остановку.

— Каждой твари по паре, — усмехнулся тот. — Два чудика в масках, две спящих Евы, два сидящих типа и книги по двум адресам.

— Смотри, Коля, не перепутай!

— Шутишь! Я же их сам брал. Поставлю тютелька в тютельку!

Он засмеялся и, ловко орудуя универсальным погрузчиком-транспортером, извлек из чрева машины одну из статуй в маске и с ножом, осторожно перенес ее на тротуар узенькой улочки и поставил рядом со статуей женщины с сумкой.

— Ну, держись, братишка по разуму! — сказал Николай, похлопав «статую» по спине.

Закончив дело, он запрыгнул в вездеход и, весело подмигнув штурману, бросил:

— А теперь, Володя, остановись во-о-он у того дома. Если не ошибаюсь, там у них что-то вроде лазарета.

 

КУЗЬКИН КУМЕКАЕТ

ЖАЛОБА

В. Сидоркина.

Три месяца назад у меня сломалась стиральная машина «Белка-4». Я привезла ее в мастерскую. Мастер Вася Кузькин сказал, что запчастей у него нет, но что-нибудь он придумает.

Когда он возвращал машинку, сказал: «Я тут покумекал и встроил в нее надвременной телепортатор собственной конструкции. Что-то вроде машины времени. Теперь вода и стиральный порошок не потребуются. Клади вещи, нажимай кнопку. Грязное белье исчезнет, а вместо него появится оно же, но из прошлого, когда его только купили».

Сначала так и было. Сунешь в машинку белье грязное, вынимаешь новое, даже с этикетками необорванными.

А потом в машине что-то разладилось. Сначала она стала выдавать белье не того цвета, потом — других размеров, а последнее время черт те что вытворять стала: вместо женского белья начала выбрасывать мужское и детское. Зачем мне чужое?

Вчера я со злости стукнула машинку кулаком, а она вовсе взбеленилась. Из нее, как из рога изобилия посыпались кофты, шубки, сапожки. Все импортное и все дефицитное! А под конец из машины продавщица соседнего промтоварного магазина вывалилась, в японской кофточке поверх халата — наверное, примеряла на складе. Обругала меня, сказала, что этого безобразия так не оставит: в магазине все заначки разом исчезли! А пропажа — вот она где!.

Машина больше не работает. Сломалась, когда продавщицу телепортировала. Но и так вся квартира дефицитом под потолок завалена. Мне чужого не надо! За чужое садиться в тюрьму я не собираюсь. Я здесь ни при чем.

Это все Васьки Кузькина шуточки! Он еще в школе за мной бегал. Требую объявить ему строгий выговор.

ЖАЛОБА

К. Федоркина

Неделю назад в вашей мастерской мастер В. Кузькин отремонтировал мой холодильник «Бирюса-5М». В первый же день стены квартиры покрылись инеем, а пол — льдом. На второй день по всей квартире выросли ледяные сталактиты и сталагмиты. На третий — весь дом не только изнутри, но и снаружи оброс льдом метровой толщины. На четвертый день в ледяные пещеры превратились два соседних дома. На пятый льдом сковало весь квартал, на шестой — еще два. Сейчас под ледяным панцирем — полдеревни. В том числе и дом Кузькиной матери. Приходится продалбливать подо льдом., тоннели, чтобы попасть на работу или к соседу. Хотел отключить холодильник — не получается. Выдернул штепсель из розетки, а он все равно работает. Соседский пацан-полиглот подозревает, что В. Кузькин вмонтировал в холодильник маленький термоядерный реактор. Требую срочно принять меры, пока от Кузькиного кумекания не началось новое всемирное оледенение.

ЖАЛОБА

О. Сенькина.

На днях Василий Кузькин отремонтировал наш пылесос «Чайка-8». Сказал, что долго кумекал, но зато теперь пылесос будет в сто раз производительней, а главное — мусор вытрясать не надо. Он сам будет телепортироваться на свалку за деревню.

При первой же уборке пылесос заглотил все ковры, мебель, кошку, свекровь, детей и мужа. Внутри пылесоса их не оказалось.

Испачканные кошка, свекровь и дети сами пришли со свалки через час. То, что осталось от мебели, сосед-шофер привез на машине на следующий день. Муж до сих пор не вернулся. Говорят, он нашел другую. Без пылесоса. Она, мол, вполне пригодных еще мужьев на свалку не выбрасывает.

Требую наказать мастера Василия Кузькина за развал семьи.

БЛАГОДАРНОСТЬ

Ф. Степкин.

В прошлом году мастер Василий Васильевич Кузькин отремонтировал мой холодильник «Апшерон». После ремонта из яиц, хранившихся в нем, вылупились цыплята.

Теперь я вывожу их партиями по 500 штук. На базаре спрос на цыплят хороший. Скоро накоплю денег на «жигуленка».

Спасибо мастеру! Хорошо кумекает Василий Васильевич!

 

ФЕДЯ МУДРЁНЫЙ

Вечно я в какие-нибудь передряги попадаю. Этаким вселенским центром притяжения неприятностей стал. За что ни возьмусь — все не как у людей.

Недавно, когда еще шофером был и гонял сверхсветовой грузовик из галактики в галактику, чуть не открыл неизвестную науке цивилизацию. На необитаемой планете аборигена нашел! Это когда аварийную посадку совершить пришлось. Увы, абориген вовсе и не аборигеном оказался. Напроказничал в своей звездной системе и сбежал куда подальше от суда и следствия. А я, пока все это выяснял, загубил часть груза — пи-мезоны консервированные прокисли.

А тут на днях, когда я во Вселенторг устроился товароведом, меня с дефицитным товаром надули. Закупил я в одной дальней галактике всяких диковинок для Земли.

Целую эскадру грузовиков загрузил. Прилетели. Открыли грузовые отсеки — пусто. Всучили мне завселенские купцы гору гравифантомов вместо настоящих товаров. Кинулся я снова туда, чтобы пристыдить мошенников, а там ни торговцев, ни самой галактики — тоже гравифантомами, оказывается, были.

Короче, после таких неприятностей решил я отдохнуть.

Взял отпуск и пошел в гараж, где раньше работал шофером, к знакомым ребятам. Спрашиваю:

— Кто из вас куда подальше на юг летит?

— Я, — отвечает Федя Мудреный. — А что?

— Возьми попутчиком. Хочу где-нибудь на юге подичать.

— Садись, — говорит. — Не жалко. Не на себе же везти.

Ну и полетели мы. А вез Федя на своем грузовике семена цветов разных и оранжерею в разобранном виде.

Где-то в созвездии Южного Креста у тамошних крестоносцев появилась мода дарить цветы дамам сердца. Вычитали в земных книгах про такой обычай. И все бы ничего, только вот цветы в тех местах не произрастали. Феде Мудреному предстояло ликвидировать досадный просчет природы. Должен был он смонтировать там супероранжерею и обеспечить цветами ихнюю торговую сеть.

Звездолет у Феди, можно сказать, классный был — последней модели, полуэкспериментальный. Через нульпространство сигал. Нырнешь в этот самый нуль в одном конце Вселенной, а вынырнешь черт знает где. От того места, где вынырнуть надо бы. Вот мы и ныряли уже битый час: то недолет, то перелет, то вообще куда-нибудь в другое измерение занесет. Нырнули в очередной раз в нуль-пространство, а вынырнуть не можем.

— Что за чертовщина? — удивился Федя. — Не бывает так. В нуль-пространстве застрять невозможно.

— Вообще? — уточнил я.

— Теоретически.

— А чего ж тогда мы застряли?

— А кто его знает, — пожал плечами Федя. — Может, зацепились за что.

— Чего ж теперь делать?

— Вылезать придется, ощупывать корабль, а если потребуется — толкать.

— А для здоровья это не вредно: по нуль-пространству ходить?

— Если в скафандре, то не вредно, — говорит он. — Правда, белое оно и густое, как сметана. И не видно в нем ничего. Все на ощупь делать приходится. И, само собой, никакого пространства. Одни нули.

В том, что белое нуль-пространство, я уже убедился — обзорные экраны словно молоком залило.

— Помочь тебе? — спрашиваю.

— Да ладно, отдыхай. Ты же отпускник.

Напялил Федя Мудреный скафандр и скрылся в тамбуре.

Ждал я его час, другой, третий… Надоело ждать. Влез в скафандр и тоже подался наружу. Только из люка в это самое нуль-пространство высунулся, трах меня кто-то по затылку! Я и отключился.

Очнулся, в кресле каком-то сижу, связанный по рукам и ногам. Осмотрелся. Вроде как в подземелье каком нахожусь. Точнее, в сырой камере без окон. А рядом, в таком же кресле, Федя Мудреный сидит. И тоже связанный.

— Ожил? — спрашивает он меня.

— Пытаюсь, — говорю. — А где это мы?

— Дрянь дело, — говорит. — К пиратам в плен попали. Они, гады, научились в нуль-пространстве капканы ставить. Вот мы и влипли.

— Что-то голова болит, — говорю. — И поташнивает.

Федя прыснул: — Еще бы! Из тебя сейчас сотни две галактик и туманностей вытряхнули.

— Как это? — не понял я.

— Элементарно. Когда тебя дубинкой треснули, малость перестарались: скафандр твой лопнул, и в трещину нуль-пространство затекло. Вот ты и наглотался его. А нуль-пространство — это вроде как сгущенная Вселенная. Вот и пришлось сделать тебе промывание и тому подобные малоприятные процедуры. Дольше всего из уха нуль-пространство вытрясали, там у тебя какое-то звездное шаровое скопление застряло.

— Шутишь?!

— Какие уж тут шутки! Хорошо хоть, что ты ихнюю галактику не заглотил, а то и вытрясать из тебя нульпространство некому было бы. Так и сидели бы у тебя в желудке или в ухе до скончания века.

— А что им надо, пиратам этим?

— А черт их знает. Наверное, грабить будут.

В это время дверь открылась, и в нашу камеру ввалилась целая орава угрюмых мужиков. Взяли они нас с Федей и вместе с креслами понесли куда-то. Долго тащили по мрачным и гулким коридорам, пока не занесли в огромный ярко освещенный зал.

У противоположной стены зала возвышался огромный, разукрашенный драгоценными камнями и золотом трон.

На нем восседала какая-то девчонка в парче и бриллиантах. На голове ее красовалась корона.

Рядом с троном на стульчике сидел какой-то наглый тип с усиками. Где-то я его уже встречал.

Нас поднесли к трону поближе и поставили на пол.

Я имею в виду, кресла поставили. А мы с Федей так и продолжали сидеть привязанными.

— Добро побаловать на нашу распрекрасную планету. Королева рада вас видеть, — сказал наглый тип с усиками.

— Мы тоже, — ответил я вежливо.

— Что тоже? — уточнил усатый тип.

— Видеть королеву тоже рады, — объяснил я.

— Это само собой, — усмехнулся усатый. — А меня ты рад видеть? — спросил он, подойдя поближе.

— А ты кто? — задал я вопрос в лоб, мучительно вспоминая, где мы с ним встречались прежде.

— Я — главный министр королевы. Ведаю, в частности, вопросами внешних связей.

— Это в каком смысле?

— В прямом: ставлю капканы в нуль-пространстве, продаю всяким простачкам и дурачкам гравифантомы под видом дефицитных товаров.

И тут я вспомнил, где мы встречались!. Этот тип, только тогда он был еще и с бородой, надул меня с дефицитом, всучив целую гору фантомов! Я заерзал в кресле.

— Спокойно-спокойно, — сказал тип. — Я понял: твоему кулаку хочется, чтобы я врезался в него подбородком… Вполне законное желание, но неисполнимое. Вы на приеме у королевы. — А почему она молчит? — спросил Федя, пока я скрипел зубами и старался испепелить взглядом главного министра.

— Ей не положено разговаривать со смертными.

Она — королева. Говорить за нее буду я.

— Ну, а мы что должны делать во время приема? — не унимался Федя.

— Само собой, кланяться, королеве в ножки и молить о пощаде, — усмехнулся усатый министр.

— Но как? — удивился Федя. — Мы же связаны!

— Это не ваш вопрос, — отрезал министр, и вернулся на свой приставной стульчик.

— Начинайте, — бросил он угрюмым мужикам, при несшим нас сюда.

Я не успел сообразить, кто и что должен начинать, как вдруг почувствовал, что стремительно переворачиваюсь. Трон с королевой и наглый тип на стульчике метнулись куда-то вверх, каменный пол понесся да меня с неотвратимостью паровоза. Бах! Из глаз посыпались искры. Снова все крутанулось вокруг горизонтальной оси, но уже в обратную сторону. Кресло вернулось в исходное положение.

— Что Вы делаете?! — возмутился я. — Это же черт знает что!

В этот момент угрюмые мужики проделали тот же фокус с Федей: перевернули кресло, и Мудреный, охнув, встретился лбом с каменным полом. И, снова его кресло поставили на ноги.

Я хотел еще что-то сказать, но меня снова перевернули.

И снова из глаз посыпались искры.

Так повторилось несколько раз.

— И долго мы будем так кланяться?! — возопил я, в очередной раз вернувшись в исходное положение.

— Пока не надоест, — ответил министр, лениво разглядывая свои ногти. Королева радостно хихикала.

— Мне уже надоело! — заявил я после очередного поклона.

— Ну и что? — равнодушно проговорил министр. — Королеве еще не надоело.

На наше счастье еще через: пять-шесть поклонов королева зевнула. Нас с Федей поставили на место. У меня голова трещала так, что ее хотелось срочно сменить на что-нибудь, пока еще не битое.

Министр хлопнул в ладоши.

В помещение внесли несколько контейнеров с семенами и поставили между троном и нами, …

— Пошутили и хватит, — сказал министр хмуро. — А теперь поговорим серьезно. Что за груз вы везете?

— Не видишь, что ли? — огрызнулся я. … — Семена.

— Их едят?

— Попробуйте, — посоветовал я ехидно.

— Мои люди попробовали. У них понос.

— Семена не едят, — вздохнув, сообщил Федя Мудреный. — Семена — это органические самовоспроизводящиеся автоматы.

— И как они… самовоспроизводятся? — уточнил министр с усиками.

— Самовоспроизведение осуществляется за счет универсального генетического аппарата, реализованного на внутриклеточном уровне и обладающего запасом генетической информации.

— И что из них самовоспроизводится? — заинтересованно спросил усатый.

— Растения, — ответил Федя.

Усатый главный министр подошел к каменной стене, отодвинул плиту. За ней оказался терминал. Усатый взял аккорд на его пульте.

— Растения, — пропищал терминал, — ископаемое, неупотребляемое слово. Означает организмы, развивающиеся в неподвижном состоянии, питающиеся неорганическими и органическими веществами почвы и воздуха и способные создавать органические вещества из неорганических. После изобретения пищесинтезаторов на нашей планете растения истреблены за ненадобностью.

— Так, — проговорил министр озадаченно, прослушав справку ЭВМ и обернувшись к нам. — Это все очень интересно, но нам не подходит. Зачем разводить то, что когда-то уничтожили за ненадобностью? Послушай, обратился усатый к Феде, — а продать их можно? Покупатель на семена найдется?

— Не думаю, — проговорил Федя. — Продают обычно не семена, а продукты их саморазвития.

— Растения? — удивился министр.

— Часть растений. Цветы.

Министр хмыкнул и снова пошел к терминалу.

— Цветы, — запищал опять терминал, — орган размножения у растений, состоящий из зеленой чашечки, ярко окрашенного венчика из лепестков вокруг пестика и тычинок.

— Странно, — прорычал министр. — Какой идиот может позариться на орган размножения?! Кому нужны эти… венчики, тычинки? Их едят?

— Нет.

— Да вы что, издеваетесь надо мной?

— Цветы очень нравятся женщинам, — проговорил устало Федя. — На некоторых планетах мужчины покупают цветы за большие деньги, чтобы подарить их дамам сердца.

— Но зачем они нужны женщинам? — удивился министр.

— Женщины любят красивые вещи. А цветы — это красиво.

— Красивый, — сам собой запищал терминал за спиной министра. — Доставляющий наслаждение взору, приятный внешним видом, гармоничностью, стройностью…

— Заткнись! — рявкнул министр. — Без тебя знаю!

Терминал замолчал и обиженно засопел.

— Что красивее, — резко спросил нас министр. — Драгоценные камни или цветы?

— Конечно, цветы! — сказал Федя. — Они же живые!

Я согласно кивнул.

— Хочу цветы! — вдруг звонко заявила королева.

— Но, государыня, — забормотал министр, — вам нельзя разговаривать со смертными.

— Заткнись! — резко прервала королева. — Хочу много цветов!

— Но, государыня!

— Хочу цветы! Хочу цветы! Пусть подарят мне цветы! — капризно закричала королева и застучала ногами. — Сию минуту!

Вбежала целая толпа придворных дам и бросилась успокаивать августейшую особу.

Королева распалялась все больше и больше. Она уже не кричала, а истерично верещала. Министр тоже пытался успокоить ее, но его лоб тотчас познакомился с каблуком королевы.

— Как быстро вы можете сделать эти… как их там?.. цветы? — спросил он нас, держась за шишку на лбу.

— Сунь в горшок, — посоветовал я. — Через полгода вырастут.

— Это верно? — переспросил министр у Феди.

— Схематически — да, — согласился Мудреный. — Но только схематически.

— Что ты имеешь в виду?

— Горшком мой друг называет оранжерею — очень сложную технологическую установку, с помощью которой можно активировать семена для самовоспроизведения. Полгода уйдет на ее монтаж, еще столько же — на выращивание цветов.

— О, боже! — простонал министр.

Он кивнул угрюмым мужикам, и нас с Федей унесли назад, в камеру. Примерно через час появился главный усатый министр собственной персоной. Ссадину на лбу он успел заклеить лейкопластырем. Следом за ним внесли скамейку. Министр сел на нее и знаком отпустил прислугу, Помолчал. Мы тоже молчали.

— Да, — сказал наконец он задумчиво, — Свалились вы на мою голову.

Он еще помолчал. Потом достал из кармана плоскую фляжку, отхлебнул глоток, поморщился. Посмотрел поочередно на нас с Федей.

— Будете? Коньяк.

Мы отрицательно покачали головами.

— Как хотите. Мне больше достанется, — резюмировал министр и снова приложился к фляжке.

— Короче, так, — заявил он, спрятав, фляжку, и вытерев мокрые губы рукавом. — Вам чертовски повезло. Обычно мы свидетелей убиваем сразу. Из соображений, безопасности империи. Чтобы никто не пронюхал, о нашем местонахождении. Повторяю: вам повезло. Ты, — он ткнул пальцем в мою сторону, — назначаешься главным королевским шутом. Пожизненно. Хотя нет. Пока не самовоспроизведутся цветы.

— Я — шут!!! — поразился я.

— А то кто же?! Только дурак мог клюнуть на гравифантомы и купить их столько, сколько нахватал их ты. — Министр хихикнул и подмигнул мне. — Ну, а креме того, королеве очень понравились твои поклоны. Будешь кланяться ей каждое утро, в обед и перед, сном.

Я застонал.

— А ты, — министр кивнул Феде, — смонтируешь этот свой… горшок и подаришь королеве много цветов. Года тебе хватит?

— Хватит, — вздохнул Федя. — А что будет потом?

— Потом? Потом в знак величайшей королевской благодарности вас казнят на глазах у королевы. Она любит такие зрелища. Еще вопросы есть?

— Есть, — сказал Федя, помолчав. — Чтобы построить оранжерею, мне понадобятся рабочие, различные материалы, Приборы, всевозможные агрегаты и другое оборудование.

— Рабочих дадим. А зачем все прочее? Ведь у тебя на корабле есть все оборудование для оранжереи. Я лично проверил комплектность его согласно описи.

— Оранжерея, которую я вез, проектировалась для планеты с несколько иными условиями, нежели на вашей. Кое-что в проекте придется изменить.

— Ты получишь все, что потребуешь, — заверил министр и покинул нас.

Вот так я и стал придворным шутом!

На мерзкую планетку, можно сказать, попали мы с Федей. Ничего живого, кроме самих жителей на ней давно не водилось. Все исчезло во время бесконечных войн, длившихся на планете тысячелетия. Не так давно здесь окончилась последняя война. Последняя империя наконец-то угробила предпоследнюю, и теперь правительство страны-победительницы решало, — на кого бы напасть еще. На планете противников больше не водилось. Оставалось одно: податься в космос. Земля как объект нападения империю вполне устраивала. Уже готовились армады звездолетов для первой экспедиции захвата. Работали на всю катушку и заводы по синтезу солдат. Двадцатилетних детин здесь выращивали в специальных инкубаторах всего за месяц. Надо сказать, что почти все население планеты было синтезированным. Оно и понятно: затяжные термоядерные войны нанесли непоправимый ущерб наследственности местных жителей. Естественным путем рождались теперь только уроды, а потому естественное получение потомства на планете было запрещено специальным королевским указом.

Впрочем, указ этот распространялся не на всех. Королевского двора и правительства он не касался. Придворные, министры и прочие представители элиты империи сами в войнах не участвовали, а отсиживались на большой глубине в недрах планеты. В специальном подземном городе бомбы и радиация не доставали их, наследственность избранных была в порядке, а потому им разрешалось иметь настоящих детей.

В конце последней войны, когда у противника не осталось ни одной атомной бомбы, король империи, желая прославиться, а заодно вдохновить свое воинство, изволил покинуть уютное подземное гнездышко явиться на поверхность истерзанной войнами планеты. Вдохновляя вояк на успешное завершение войны, король выпил бокал слишком холодного шампанского, отчего простыл, слег и вскоре скончался. Королевой стала его малолетняя дочь. Так уж получилось других, более подходящих наследников трона не оказалось. Капризнее девчонки видеть мне не доводилось. Потянулись будни нашего пребывания на воинственной планете. Меня, одев в шутовской наряд, каждое утро, перед обедом и вечерами привязывали к креслу и тащили «кланяться» королеве. Остальное время я был более или менее свободен.

Федя Мудреный городил свою оранжерею. Своими заказами он задергал измотанную войнами промышленность империи. Конструкторские бюро выли от его заявок, но выли про себя, молча. Приказы королевы и министра с усами обсуждению не подлежали.

Как-то я побывал на стройке века и удивился.

— А чего это ты оранжерею круглой делаешь? Они обычно прямоугольными бывают.

— А так красивее, — заявил Федя Мудреный.

Работы на оранжерее кипели. Она строилась быстрее, чем я ожидал.

— Куда ты спешишь? — наседал я на Федю. — Ты что, забыл: чем раньше вырастут цветы, тем раньше нас кончат?

— А что делать?! — грустно улыбнулся Федя. — Халтурить и филонить не умею.

— Да ты что?! — психовал я. — Затягивай строительство. Пусть оно долгостроем идет. Вали на поставщиков.

— Я так не умею, — повторил, вздохнув Федя. — Да и что это даст?

— Как что даст?! — не унимался я. — Выиграем время. Авось что-нибудь да придумаем.

— Без толку. Удрать отсюда невозможно. Сообщить о себе нашим — тоже.

— А ты пробовал?

— И пробовать не хочу, — отрезал Федя. — Я вот лучше оранжерею сделаю, пусть любуются и человечнее становятся.

Одним словом, свихнулся парень. Попытался я его уговорить наш звездолет выкрасть или радиостанцию ихнюю главную захватить, чтобы со своими связаться, а он только отмахивается. Звездолет, мол, хорошо охраняется, а радиостанцией делать нечего — до Земли, по его данным, тысяча световых лет, а ему, Феде, жить осталось меньше года.

— Даже если нас помилуют и не убьют, — говорит, — не дожить нам до того дня, когда радиосигнал до Земли долетит, и оттуда помощь пришлют. Ты тысячу лет жить умеешь?

— Нет, — огрызнулся я.

— Вот и не мешай мне работать.

Это надо же, какой деловой!

«Ну и черт с тобой! — подумал я. — Твори для своих мучителей. Без тебя что-нибудь придумаю».

В качестве королевского шута я имел много свободного; времени и немалую свободу передвижения. Побывав как-то в ближайшем космопорту, в шеренге разномастных трофейных кораблей я обнаружил наш звездолет. Никто его там не охранял, просто на входной люк навесили огромный висячий замок. И всего-то!

Я затрепетал от радости, сделав такое открытие. Помчался к Феде и предложил сегодня же ночью, удрать домой. Тот отмахнулся от меня как от назойливой мухи.

«Ах, так! — свирепел я про себя. — Ну и подыхай здесь!» Ночью, вооружившись напильником, ломом, зубилом и молотком, я подался в космопорт. Незамеченным прокрался к своему звездолету. Часа два сражался с амбарным замком, подвешенным на входном люке, уродуя его своими инструментами. В конце концов, когда я почти отчаялся попасть в звездолет, замок сдался, и входной люк плавно открылся.

Чертовски уставший от схватки с железным стражем, я, покачиваясь, побрел в рубку и отдал мозгу звездолета команду на подготовку к старту. Сердце, отчаянно колотилось в груди, в висках стучало, в ушах шумело. Даже не верилось, что вот сейчас я нажму на клавишу пуска и полечу! Куда угодно, только подальше от этой проклятой планеты!

Мозг звездолета сообщил, что все системы функционируют нормально, горючего — полбака.

Я глубоко вздохнул, успокоился как мог, решительно нажал на клавишу пуска и… полетел.

Полетел вверх тормашками из рубки на бетонную площадку космодрома. В тот самый миг, когда я нажал клавишу, звездолет… исчез! Я больно шлепнулся о бетон..

Вокруг меня стояла толпа королевских придворных во главе с самой королевой и главным министром. Они хохотали. Хохотали до упаду. Тут же крутились телеоператоры с камерами, сверкали лампы-вспышки фоторепортеров. Я не сразу сообразил, что произошло, а когда понял, то чуть не разревелся от досады и бессилия. Меня одурачили! Нашего звездолета в этом космопорту просто напросто не было. Мне подсунули гравифантом, чтобы потешиться надо мной. В самый последний момент гравифантом попросту выключили. Вот гады!

Охая и постанывая, я встал с бетона и, окруженный хохочущей, визжащей от смеха толпой, побрел в свое жилище. Благо оно было рядом с космопортом.

Два дня я отлеживался в своей каморке. Кланяться меня не носили. Обходились. По телевидению в день по десять раз показывали репортаж о моей попытке бегства. Оказывается, за мной следили уже давно. Заснял все: и как я днем искал звездолет, и как покупал инструменты, потратив на них чуть ли не все сбережения из жалкого жалованья шута, и как пробирался ночью к звездолету… Подробно показывали, как я, обливаясь потом, рубил, пилил, ломал злосчастный замок. Он в отличие от звездолета, был настоящим. Ну и, разумеется, показали мое падение на бетон: во всех возможных ракурсах, замедленно, покадрово и т. п. И даже хромающего, бредущего домой, показать не забыли. От телевидения не отставали и газеты. Вся планета надрывалась от хохота. Меня величали величайшим королевским шутом всех времен. С чем меня не забыл поздравить и Федя. Проклятый изменник! И Он туда же!

Королева подарила мне ошейник и намордник, украшенные бриллиантами. И сказала, что теперь во время различных торжественных приемов и других церемоний я буду сидеть на поводке, привязанный к ножке трона, в что такой высокой чести не удостаивался еще ни один презренный инопланетянин.

Такого оскорбления я простить уже не мог. Целыми днями я обдумывал, как отомстить королеве.

Время шло. Федя Мудреный закончил строительство оранжереи, высевал и высаживал цветы. Каждый мой шаг транслировали по всепланетному телевидению. Чтобы я ни делал: ел, спал, прогуливался — все местным жителям казалось чертовски смешным.

Однажды в порыве отчаянной злости я задумал задушить королеву. Пробрался ночью в ее спальню, протянул руки к ее шее и… застыл, как статуя. Вспыхнул яркий свет. Снова меня снимали, снова все хохотали, а я стоял в глупой позе и не мог шелохнуться. Меня просто напросто вморозили в гравикуб. Больше всех смеялась сама королева. В этой спальне она, оказывается, и не спала. В постели лежал ее гравифантом. Более того, сама идея задушить королеву мне была внушена телепатически, специально, чтобы поразвлечься. И снова обо мне гнали телевизионщики репортажи на всю планету.

Однажды ночью в мое жилище явился Федя, разбудил и, показав знаками, чтобы я не шумел, поманил за собой. Мы долго молча пробирались ночными улицами. За городом он посадил меня в вертолет, и мы куда-то полетели.

— Что это все значит? — удивился я. — Откуда у тебя вертолет?

— Вертолет я соорудил сам, а летим мы к настоящему нашему звездолету.

— Как ты определил, что он настоящий? — ехидно поинтересовался я.

— Очень просто. Раздобыл прибор, позволяющий отличать предметы настоящие от гравифантомов.

— И кто тебе его дал? Прибор-то секретный!

— Главный министр дал.

— С чего бы это вдруг такое доверие?

— Да просто некоторые поставщики начали было поставлять для оранжереи фальшивые агрегаты. Я заявил, что в таких условиях сооружать оранжерею отказываюсь. Вот министр и выдал мне прибор. Под расписку. Очень удобная штука. Глянул в окуляр, и все ясно: где настоящие вещи, а где гравифантомы.

Летели мы часа два. Свой звездолет нашли в глухом горном ущелье. Охрану усыпили одной гранатой с сонным газом. Проникли в рубку, запустили планетарные двигатели и плавно оторвались от поверхности проклятой планеты. Я линовал. На сей раз все шло без обмана.

Зря я ликовал. На высоте пяти километров звездолет растворился. Исчез и Федя вместе с прибором. И он оказался гравифантомом! В грависетку поймали меня у самой земли. Пока я летел, вокруг меня роились гравилеты прессы. Им, в гравилетах, было чертовски смешно.

На следующий день ко мне снова пришел Федя, а с ним — ребята из нашего гаража. Меня тискали, обнимали, говорили, что заточение кончилось. Я послал их всех очень далеко и заявил, что на такую дешевку больше не поддамся. И вообще, пока не повысят жалованье, в телешоу не участвую. Но гравифантом меня скрутил да и силой потащил в космопорт. — Дорога проходила возле оранжереи. За прозрачными стенами ее плескалось целое мере цветов. Чтобы все сорта цветов расцвели разом, Федя специально рассчитал для них разные сроки посадки и высева. Оранжерею, как муравьи кусок сахара, облепили местные жители. Цветы загипнотизировали их. В завороженной толпе я заметил королеву и главного министра. Они на нас не смотрели.

В космопорту стояла целая эскадра земных кораблей.

Меня, брыкающегося и кусающегося, втащили в один ив них, и мы стартовали всей армадой. Федя был рядом — помогал ребятам из нашего гаража меня держать.

«Ну-ну, — подумал я зло. — Сейчас мы взлетим, в звездолет снова испарится. И все вы испаритесь, фантомы паршивые. Снова мне одному кувыркаться. Старо! Был уже такой трюк».

Но звездолет не испарился. Мы нырнули в нуль-пространство и вынырнули точно в Солнечной системе.

— Все, — сказали мне. — Мы дома.

— Не верю, — ответил я. — И вы, и звездолет, и Земля, и Солнце — гравифантомы! Очередное шоу для королевы!

Все смеялись и доказывали, что я заблуждаюсь. Дудки! Больше не продаюсь!

— Если вы настоящие, то откуда взялись? Как узнали, где мы я что с нами?

— С нами связался Федя Мудреный.

— Интересно, как это ему удалось? — продолжал ехидничать я. — По телефону? Или телепатически?

— С помощью надпространственного передатчика.

— И где это он его взял? В соседней галактике купил? Или ему передатчик главный министр подарил?

— Сам сделал, — спокойно сообщил Федя.

— Вот даже как! — выпалил я язвительно. — И кто же это тебе разрешил?!

— Все проще, чем ты думаешь, — вздохнув, сказал Федя. — Передатчик я строил под видом оранжереи. Точнее, я соорудил оранжерею-передатчик. Разве ты забыл, что я почти полностью изменил конструкцию оранжереи?

— И что, никто не догадался, что ты водил всех за нос?

— Всем было не до меня. Планета наслаждалась твоими подвигами. Можешь считать, что ты мне здорово помог.

Я долго ошарашенно молчал.

— Но как вам удалось средь бела дня беспрепятственно забрать нас с Федей? — спросил я у своих друзей.

— Всем было не до нас и не до вас, — засмеялись они. — Федя назвал точный день и точный час начала цветения. Вот мы и подгадали к нему. Думали, будет драка с местной армией, а драться пришлось только с тобой. Остальные глазели на цветы.

Уже несколько дней я на Земле, а все не могу поверить до конца, что окружают меня настоящие люди и предметы, что нет здесь гравифантомов. Так и кажется, что появится сейчас усатый хмырь и прикажет нести меня «кланяться» королеве.

Планету пиратов земляне с согласия Ассоциации блокировали в нуль-пространстве и пространстве реальном, специальными полями. Теперь никто не сможет проникнуть ни туда, ни оттуда. За нуждами планеты следит специальная комиссия. Если там возникнет острая потребность в каких-либо инопланетных товарах или материалах, в окрестности планеты будут забрасываться звездолеты-автоматы с нужными грузами. Пусть люди главного министра ставят на них капканы. Пусть грабят. Им же и послано.

Надо будет как-нибудь на досуге заняться их перевоспитанием.

 

У НАС, В XXI ВЕКЕ

(Странички из дневника руководителя молодежной организации)

Ну вот и изобрели где то там, в XXI веке, машину времени. Пока экспериментальную. Вчера явился ко мне из будущего на Пять минут мой прапрапрародственник.

По странному совпадению тоже Титов, и тоже Владимир.

Я, само собой, попросил его рассказать о делах и заботах молодежи будущего, поскольку сам секретарь комсомольской организации. Да много ли расскажешь за пять минут?

— Эх! — вздохнул я. — Кто поверит мне, что я видел тебя?

— На, — говорит он, — на память.

Вырвал несколько страниц из записной книжки-дневника и исчез. А когда растворялся, крикнуть успел:

— Только никому не говори, из какого я года!

Слово я держать умею, а потому вместо дат мне пришлось дать записям подзаголовки. Думаю, читателям интересно будет узнать, какими заботами живет молодежь XXI века.

На отчетно-выборном собрании за меня проголосовали единогласно. Заочно. Узнал я об этом в тот же день.

Работа в молодежной организации была запущёна, и местным ребятам возобновить ее явно было не по силам.

Не знаю, кому пришло в голову выдвинуть мою кандидатуру (наверное, увидели меня в последнем репортаже с передовой, линии фронта), но так или иначе, a мне пришлось покинуть Пояс и экстренно отправиться на Землю. В части истребителей средних астероидов я тоже был руководителем молодежи. Но одно дело работа с молодежью в армии, другое — в колхозе.

Хотелось начать с чего-нибудь интересного, запоминающегося всем… А пришлось начинать с другого. С тех пор, как отменили документы, в колхозную организацию но недосмотру проникло много кибёров. Догадался я об этом по небывалому росту численности. С выявления людей и самозванцев я и начал.

В наш колхоз входят три станции первичного синтеза продуктов питания. Раньше их называли бригадами. Для знакомства решил побывать на каждой. Запрягать лошадь я не стал — терпеть не могу эти сверхмодные нововведения. Сел на старенький глайдер и полетел на первую станцию. Там числилось уже 70 членов молодежной организации. Первое посещение почти ничего не дала.

Взял на заметку двоих-троих сомнительных, да поди отличи по внешности человека от робота!

На второй день — на вторую станцию. У меня там оказалось восемьдесят парней и девчат. Третью станцию оставил напоследок. Это — центр колхоза. Во-первых, ехать не надо, а во-вторых, здесь работало больше всего молодых. Днем вел персональные беседы, подсовывал наихитрейшие тесты, а вечером отводил душу в Доме культуры, где работал худруком. Дело шло плохо: выявить людей не удавалось.

ДИСПУТ

А нечто яркое, запоминающееся мы все же провели.

На комитете заговорили о том, что есть еще пассивные, а надо бы ребят расшевелить. Диспут. Тема всплыла сама собой: о любви. Молодые все же. Скептики говорили: диспутом людей и самозванцев не выявишь — молчать будут и те и другие. Этого боялся и я, но рискнуть стоило. Разговорить, разговорить ребят надо, а как? С Володей Семеновым решили, что он встанет и скажет; о чем, мол, говорить, никакой любви у людей не было, нет и не будет-любить могут только киберы.

Как я и предполагал, сначала все сидели и молчали.

Когда же Володя совершенно серьезно заявил, что любви у людей нет, тут такое началось! Первыми на него обрушились девчонки, а потом и парни потянулись.

Я радостно потирал руки и брал на заметку выступающих.

Я был уверен, что только людей мог задеть за живое такой поворот дела.

Увы, меня постигло горькое разочарование. Часам к двенадцати ночи страсти накалились до такой степени, что у кибёров выдохлись аккумуляторы. Один за другим парни и девчата вытаскивали из карманов и сумочек тонкие электрошнуры, включали в розетки для подзарядки.

Вскоре провода тянулись ко всем, кроме меня и Сережи Петрова. Хоть один настоящий, подумал я о нем уныло.

В это время Сережа заявил, что ему никогда не понравится девчонка, которая слишком явно выказывает свои симпатии. Ему в ответ столько ситуаций привели, что он головой замотал, да перестарался.

Голова отвинтилась и вылетела в открытую форточку (на заводе, видимо, забыли зашплинтовать). Целый час искали ее в саду. Эх, Серега! Я думал, хоть ты человек.

А не подзаряжался он потому, что последней модели был — на антибатарейках.

ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО

Стал замечать одного парня в нетрезвом виде. Невиданное дело в наше время! Сомнений не оставалось: человек. Киберы пока пить не научились. И жалко мне было на него персональное дело заводить (единственный пока выявленный мной человек!), но пришлось, Увы! И здесь неудача. Кибер! Научился, шельмец, высокочастотные-токи потреблять. Объявили ему строгий выговор и отправили с рекламацией на завод-изготовитель. Исправился парень. Теперь встречается с хорошей девушкой, нашей же. Недавно у нее спрашивал. Действительно, говорит, перестал к генератору высокочастотных токов подходить — будто подменили на заводе. Ох, чую, и она, наверное, — кибер!

ГОЛУБОЙ ОГОНЕК

И все же я добился своего. Впрочем, все по порядку.

Решили провести вечер. И раньше их проводили, но заочно. Все сидели по домам и смотрели программу художественной самодеятельности по объемному видеофону.

На этот раз я предложил устроить его в форме «Голубого огонька». А значит, каждый должен был явиться на вечер лично.

Пока ветеран комсомола Сергей Кречетов рассказывал ребятам о тех далеких временах, когда еще не было пищесинтезаторов, а были поля и фермы, пока в сопровождении колхозного мезонно-элементарного ансамбля пели знаменитейшие эстрадные певцы планеты, специально для приманки приглашенные мной на вечер, я ходил между столиками и как бы невзначай прикасался к сидящим.

Можете поздравить меня. Я выявил их! В трех креслах вместо присутствующих сидели… объемные изображения. Только люди могли придумать такое: включить обратную видеосвязь вместо того, чтобы явиться лично.

Киберам это ни к чему — лениться они не умеют.

Завтра же разгоню из организации всех самозванцев и начну работать с настоящими ребятами.

 

КОЕ-ЧТО О КОШКАХ

Утром возле первого жилого корпуса мы обнаружили чужие следы. Ветер успел наполовину замести их песком, но все же можно еще было рассмотреть необычный рисунок подошв. Цепочка следов убегала на юг, в сторону долины высохшей в Древности реки Ниргал.

Проверив сделанное роботами за ночь и подкорректировав их программы на ближайшие сутки, мы собрались в кают-компании корабля. На стройке остались только дежурные.

В кают-компании, конечно, теснее, чем в холле жилого корпуса, где мы обычно коллективно обсуждали сложные вопросы, но сегодня все, не сговариваясь, пришли на корабль. И уж, разумеется, не потому, что чувствовали себя здесь в большей безопасности. Ребята наши не из трусливых. Просто все с нетерпением ждали ответа Земли на мой запрос.

Время тянулось мучительно медленно. Разговаривать не хотелось. Гнетущая тишина, как пресс, вдавила людей в кресла. Неожиданно заработавший телетайп заставил всех вздрогнуть.

Земля сообщала, что кроме нас официально на Марсе никого нет. Американские, канадские и японские строители еще в полете и появятся не раньше, чем через два месяца. Корабли с первыми колонистами стартуют с орбиты Земли через два дня. Западные европейцы решили своих строителей на Марс не посылать. Они намерены строить города только на Луне.

Еще Земля сообщала, что в сотне километров от нашей стройки находятся руины поселка Нью-Джонстауна, основанного сорок три года назад коммунарами из «Храма народов». Они покинули родную планету по политическим соображениям. Просуществовал Нью-Джонстаун менее пяти лет. Американские неонацисты, захватившие военный космический корабль, уничтожили поселок ракетным ударом, но и сами разбились, по-видимому, при неудачном маневре. Специальная комиссия ООН, расследовавшая в свое время преступление, ни одного живого коммунара не нашла, хотя кто-то еще до ее прибытия на Марс захоронил останки погибших жителей Нью-Джонстауна. Не удалось тогда найти и трупы угонщиков военного корабля. Земля предлагала мне действовать по своему усмотрению, но график строительства не нарушать.

— Вот что, командир, — заявил лейтенант Федор Фролов, когда я закончил вслух читать ответ Земли, — пока ветер совсем не задул следы, надо посылать людей в погоню за неизвестным, кто бы он ни был.

— Все так считают? — спросил я.

— Да, — ответила кают-компания хором.

— Ну что ж, — резюмировал я, — со мной пойдут лейтенант Фролов и сержант Шубин. Руководство стройкой возлагаю на своего заместителя. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Я понимал, очень многим хотелось принять участие в погоне, но операция такого рода — дело профессионалов.

Я, Фролов и Шубин — люди военные, остальные — сугубо гражданские: строители, инженеры, ученые…

На сборы ушло пять минут. И вот уже наш защищенный противолазерной зеркальной броней гравилет выполз из ангара и беззвучно поплыл вдоль еле заметной цепочки отпечатков подошв ночного посетителя.

Первая неожиданность ждала нас за ближайшей скалой. Цепочка человеческих следов там обрывалась, но зато дальше по красной пустыне тянулся довольно четкий след гусеничного вездехода.

Иван Шубин, сидевший за штурвалом гравилета, удивленно присвистнул.

— Впору запрашивать подкрепление, — проворчал он.

— А что, майор, — поддержал его по радио мой зам, — может, я снаряжу еще парочку гравилетов?

— Пока не вижу необходимости, — отрезал я и приказал: — Экипажу надеть боевые скафандры.

Боевой скафандр, покрытый зеркальной противолазерной пленкой, делает человека похожим на переливающийся всеми цветами радуги сгусток ртути. В глазах зарябило от блеска боевых доспехов, когда мы в них облачились.

— Не сверкай, пожалуйста, хоть ты, Федор, — попросил я Фролова. — Отправляйся лучше к лазерной пушке.

Федор бодро отчеканил:

— Есть не сверкать! — И скрылся в башне гравилета..

Я включил на внутрискафандровый экран панораму внешнего обзора, осмотрелся.

Ярко освещенная солнцем красно-бурая всхолмленная равнина тянулась во все стороны. Изредка попадались невысокие серо-зеленые скалы, куда чаще — такие же серо-зеленые валуны. И те и другие отбрасывали резкие глубокие тени. В розовом от пыли небе стремительно неслись редкие буро-красные облака. Начиналась буря.

Я вздохнул.

Через полчаса, а может, и раньше следы неизвестного вездехода исчезнут окончательно.

— Иван, прибавь скорости, — приказал я сержанту.

— Есть увеличить скорость, — отозвался Шубин, и гравилет понесся с таким ускорением, что меня вжало в кресло.

Картина за бортом постепенно менялась. Bee чаще и чаще стали попадаться скалы. Впереди появилось целое нагромождение их.

По мере того как мы приближались к скалистому массиву, он рос и рос ввысь. Через несколько минут гравилет уперся в отвесную каменную стену и замер неподвижно в воздухе. Дальше пути не было. След неизвестного вездехода обрывался.

— Надо же, — проговорил у себя в башне лейтенант Фролов. — Скажи мне кто в другое время, что здесь тамбур, не поверил бы.

— Неплохо замаскировались, — согласился сержант.

Ветер, наконец стер следы вездехода на песке и теперь действительно ничто не говорило о том, что где-то здесь находится вход под скалу. — Иван, — сказал я, — покружи-ка вокруг, может, найдем что-нибудь интересное.

С полчаса мы осматривали скалы и окрестности. Нашли полузасыпанные песком развалины Нью-Джонстауна. На окраине мертвого поселка возвышалась стела памятника погибшим коммунарам. — Летим к тамбуру, — распорядился я, когда мы закончили осмотр окрестностей.

Гравилет вернулся к тому месту, где оканчивались теперь уже зализанные ветром следы чужого вездехода.

— А может, попробуем вскрыть тамбур лазерной пушкой? — предложил сержант Шубин.

— И отправить их всех разом на тот свет, даже не выяснив, кто они такие? — съязвил Фролов.

— А сам-то что предлагаешь? — поинтересовался, я.

— Устроить засаду. Рано или поздно они все равно выползут из своей норы, вот тогда мы и возьмем языка.

— Долго ждать придется, — вздохнул я.

— Да хоть год. Будем дежурить круглосуточно, в три смены.

— Где столько людей брать намерен?

— Строителей привлечем, инженеров, ученых. Они с удовольствием…

— Строители должны строить. Инженеры пусть монтируют системы жизнеобеспечения и оборудование заводов. А у ученых и своих забот полон рот. В этом деле они нам не помощники.

— Ну хорошо, — не сдавался лейтенант. — Тогда давайте смонтируем гравитационную ловушку.

— На людей с капканом? — усмехнулся я.

— А что?

— Неэтично это, во-первых, — начал загибать я пальцы. — Во-вторых, кто сказал, что этот тамбур единственный? Ты знаешь, где у них остальные выходы?

— Нет, — буркнул Фролов.

— А раз так, — резюмировал я, — теряют всякий смысл и засада, и гравиловушка.

— Что же делать? — вздохнул протяжно лейтенант.

— Сделаем вот что, — решительно сказал я. — Вы меня сейчас высаживаете и улетаете. Вернетесь через два часа. Если меня здесь не окажется, значит, все в порядке: я — у них. Никаких мер в таком случае больше не предпринимать. Когда вы мне потребуетесь, вызову сам.

— Я протестую, — заявил мой заместитель, слушавший нас по радио. — Майор, ты не имеешь права рисковать своей жизнью. Ты — командир корабля и военный комендант стройки. Ты…

— Вот поэтому именно я и должен вести переговоры с неизвестными. Имею для того все полномочия. А ты организуй охрану объекта по схеме номер три. На провокации не поддаваться.

И я пошел. Без оружия. С запасом воздуха на два часа.

Наши улетели.

Я бродил у того места, где ушел в скалу чужой вездеход. Буря набирала силу, и мне становилось все труднее противостоять ее напору. Несколько раз резкие порывы ветра сбивали с ног. Хотелось спрятаться за какой-нибудь валун и переждать буйство стихии, но я упрямо продолжал маячить у невидимого входа в тамбур.

Так прошло больше часа.

Когда и откуда появились вооруженные люди, я не заметил. Они вынырнули из мутной песчаной пелены бури одновременно со всех сторон и окружили меня плотным кольцом. Одетые в допотопные легкие скафандры неизвестные держали в руках автоматические винтовки конца прошлого, двадцатого века.

Минут пять мы стояли молча, рассматривая друг друга. Затем один из них сделал своей винтовкой недвусмысленный жест, требуя, чтобы я поднял руки.

Я подчинился.

Меня обыскали и повели к ближайшей каменной стене. Довольно большой кусок ее вздрогнул и медленно сполз в сторону, открывая узкий проход. Идти по нему можно было только цепочкой, друг за другом. Ясное дело, что вездеход проехать здесь не мог. Значит, я не ошибся, у них несколько входов-выходов.

Узкий коридор привел в очень тесный тамбур с двумя стальными дверями. Никогда не подумал бы, что в нем; могут поместиться более четырех человек. Однако все семеро моих сопровождающих умудрились таки втиснуться. Меня сдавили так, что я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.

«Черти, — сообразил я, — кислород экономят».

Захлопнулась дверь, через которую мы вошли, взвыли воздушные насосы, откачивая из тамбура пыльный и ядовитый марсианский воздух. Через минуту-другую насосы замолчали и раздался пронзительный свист, постепенно переходящий в шипение. Тамбур заполнился по-видимому пригодной для дыхания газовой смесью.

Открылась вторая стальная дверь, и мы буквально ввалились в просторный, ярко освещенный холл. Прямо напротив двери тамбура, на противоположной стене красовался огромный портрет Адольфа Гитлера. Справа и слева от него в почетном карауле застыли упитанные молодцы в эсэсовской форме. Со стен свисали красные знамена с черными свастиками в белых кругах.

«Так. — прикинул я, — кажется, доблестно влип».

Сопровождавшие меня люди в скафандрах сняли гермошлемы и жестами предложили мне сделать то же.

Я автоматически отстегнул гермошлем и тут же поплатился за неосторожность. Давление в помещении оказалось в несколько раз меньше нормального. Воздух, вырвавшийся из моего скафандра, отбросил прочь легкий прозрачный гермошлем.

Мне показалось, что в груди взорвалась бомба. Голову сжало тисками, тысячи раскаленных игл впились в мозг, в глазах потемнело и посыпались искры. Задыхаясь, теряя сознание, я упал на колени, на ощупь нашел свой гермошлем-, но так и не успел водрузить его на место. Сознание покинуло меня.

Что происходило дальше, могу только предположить.

Наверное, хозяева подземелья догадались, что я стал жертвой взрывной декомпрессии, и довольно оперативно засунули меня в барокамеру. Благо, она у них оказалась.

В атмосфере пещеры, как и в американских кораблях начала космической эры, почти полностью отсутствовал азот, его лишь частично заменял какой-то инертный газ. Это позволяло поддерживать давление значительно меньше атмосферного.

Очнулся я в мрачном прямоугольном подземелье, — вырубленном в известняковом массиве. Окон не имелось.

Пластиковая дверь была приоткрыта. Вся мебель: пластмассовые кровать, стул, тумбочка. Под потолком — тусклая электрическая лампочка.

Мой боевой скафандр исчез. Комбинезон с майорскими погонами висел на спинке стула, а сам я лежал в чужой зеленой и влажной пижаме в жесткой постели. Кожа нестерпимо зудела. Меня тошнило. Болели суставы и грудная клетка. Легкие пылали огнем.

«Так, — оценил я свое состояние, — кажется, схлопотал кессонную болезнь. „Кессонки“ мне только и не хватало для полного счастья. „Профессионал“! Мог бы и на датчики взглянуть прежде, чем гермошлем скидывать».

Уставился на портрет Гитлера, как кролик в пасть удава. Я с трудом сел в постели. Голова пошла кругом, боль в суставах резко усилилась. Я застонал.

Что-то мягкое и теплое коснулось моей ноги. Я вздрогнул и посмотрел на пол.

Возле моей ноги сидела… кошка!

Черная.

С белой грудью.

Она зловеще урчала.

Я окаменел. Страх сковал мышцы. Даже боль в груди и суставах моментально улетучилась.

«Садисты! — билась в голове затравленная мысль. — Звери! Кошкой убить решили! Пулю пожалели, гады! Лучше мне было от кессонки загнуться».

Кошка тихо мяукнула и потерлась головой о ногу.

Я затаил дыхание, боясь шелохнуться. Главное, не прозевать момент прыжка. Может, и удастся увернуться.

Медленно, очень медленно я прикрыл левой рукою горло.

Кошка присела и явно приготовилась прыгнуть.

Я напрягся, ожидая молниеносный бросок. Голова кружилась. Все тело покрылось холодной испариной.

Лишь бы не прозевать.

Кошка прыгнула неожиданно плавно и невысоко. На колени.

«Растягивает удовольствие, стерва», — мелькнула мысль.

Нервы мои сдали. Я резко сбросил кошку с колен, метнулся в сторону.

Но ответный бросок… не последовал!

Сбитая с колен кошка вякнула, ударившись о противоположную стену, упала на пол, вскочила на ноги, испуганно вытаращила глаза, выгнулась дугой, фыркнула и выскочила в приоткрытую дверь.

Я обессиленно откинулся спиной на стену. Все тело колотил озноб. Кровь бешено билась в ушах. Я ничего не понимал. Что в самом-то деле произошло? Почему она убежала? Почему не повторила прыжок и не прикончила меня? Что ей стоило расправиться с безоружным человеком? И почему она вообще так странно себя вела: терлась о ногу, мяукала? Она должна была подкрасться незаметно и напасть неожиданно. Страшнее кошки врага у человека нет. Уж кто-кто, а я знал это не со слов.

Нет, здесь что-то нечисто!

Дверь распахнулась на всю ширину, и в комнату вошел старый, сгорбленный мужчина в белом халате.

— Доброе утро, — сказал он по-английски.

— Хелло! — прохрипел я, с трудом сдерживая дрожь во всем теле. Боль снова вернулась в суставы и грудную клетку.

— Я подумал, что-то случилось, — проговорил мужчина неуверенно. — Кошка вылетела из палаты, как угорелая.

Я нервно засмеялся и закашлялся от смеха и боли.

Огонь в легких разгорелся с дикой силой.

— Случилось, — прохрипел я на английском языке, наконец справившись с кашлем. — Эта тварь не сочла нужным меня прикончить.

— Ценю юмор, — сказал доктор с усмешкой и присел на стул. — Даже черный. Если человек шутит, дело не так уж и плохо.

«Ну вот, в юмористы записали», — горько подумал, я.

— Русский? — спросил доктор, прослушивая меня какими-то допотопными приборами.

— Русский, — ответил я.

Говорить мне было чертовски трудно.

— Как зовут?

— Никита Иванов.

— Не повезло тебе, парень, — прошептал врач. — Хозяева пещер ненавидят евреев, негров, русских и коммунистов.

— А вы?

— Мое имя Майкл Москун. Я сам пленник.

— Не понял. Объясните.

— Можно и объяснить. Ты что-нибудь о «Храме народов» слышал?

— Кое-что.

— В начале века организация «Храм народов» зафрахтовала несколько космических кораблей и переселила на Марс всех своих членов. Я — один из них: Здесь мы построили поселок и создали коммуну.

— Но ведь Нью-Джонстаун погиб.

— Да. Поселок погиб. Но многие жители его уцелели. К тому времени мы уже завершали приспособление карстовых пещер под постоянное жилье. Загерметизировали их, построили тамбуры, смонтировали установки, вырабатывающие кислород, соорудили теплицы, животноводческие фермы. Короче, создали вполне нормальные условия для жизни. В момент ракетного удара по поселку сотни коммунаров работали в пещерах. Они не пострадали. Мне удалось выходить и нескольких раненых, доставленных из поселка после нападения.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я. — Что за метаморфозы: коммуна и вдруг… портрет Адольфа.

— Прежде на том месте висел портрет творца «Храма народов» Джима Джонса. Фашистские ублюдки сожгли его и повесили портрет своего идола.

— Но откуда они взялись? Как попали сюда?

Майкл Москун тяжело вздохнул.

— Экипаж корабля, напавшего на Нью-Джонстаун, не погиб. Верно, корабль разбился. Нам удалось подбить его. Но экипаж успел высадиться на шлюпках. Коварством и хитростью неонацисты проникли в пещеры, овладели ими, истребили почти всех мужчин и стариков. Из наших женщин они выбрали себе в жены белых. Наших детей превратили в рабов. Теперь здесь две касты: избранные и мы, рабочий скот. Избранные — это захватчики и их отпрыски. Рабочий скот — это оставшиеся в живых коммунары и их несчастные дети.

— Почему захватчики не убили лично вас, Майкл?

— Меня они долго истязали, но оставили все же в живых. У них не оказалось своего врача.

— Стоило ли ради всего этого удирать на Марс? Могли бы создать коммуну и на Земле, — сказал я, вздохнув.

— Создавали, — горько усмехнулся врач. — Наши предки. В Гайане. В семидесятых годах прошлого века. Тогда жив еще был святой Джим Джонс. Коммуна называлась Джонстаун.

— И что?

— Скверно вы, молодой человек, историю знаете.

— Землянам сейчас не до истории. Что же произошло с Джонстауном в Гайане?

— Коммуну уничтожили наемники ЦРУ.

— Так, понятно. На Марсе почти все повторилось. Майкл, скажите…

Я не успел договорить.

В коридоре послышались шаги, дверь резко распахнулась, и в комнату ввалились трое детин в эсэсовской форме. Один из них — в офицерском мундире — резко обратился к Майклу Москуну:

— Ожил красный?

— Да, — тихо ответил врач.

— Прекрасно. Будет кого казнить.

Повернувшись ко мне, эсэсовец грубо спросил:

— Одевайся, комми. Тебя желает видеть наш фюрер.

— Но ему нельзя еще ходить, — возразил Майкл.

— Утащим за ноги, если понадобится, — заржал фашист.

— Позвольте, хоть укол поставлю. Обезболивающий, — взмолился врач.

— Ставь, только быстрее.

Майкл Москун вколол мне какой-то наркотик, достал из тумбочки кувшин с водой, тазик и полотенце, помог умыться и переодеться.

Минут десять меня вели по каким-то узким слабоосвещенным коридорам и лестницам. Ни одна живая душа при этом не повстречалась.

«Тайными ходами доставляют», — сообразил я.

Кабинет местного фюрера поражал размерами и роскошью. А сам фюрер оказался человеком невзрачным. Худой, старый, совершенно лысый, с черными кругами под глазами.

Он сидел за огромным двухтумбовым столом в кресле, больше похожем на трон. Черный, шитый золотом мундир, был ему немного великоват. А может, старик с годами усох?

Не вставая, фюрер долго рассматривал меня, потом знаком предложил сесть в свободное кресло напротив era стола.

Я сел.

Знаком же хозяин кабинета отправил сопровождавших; меня эсэсовцев за дверь.

— Кто ты? — спросил он меня.

Я назвал себя и перечислил все свои должности и полномочия.

— Военный комендант стройки? — удивился он.

— Да. А что?

— То есть другими словами, ты для своих здесь самый главный?

— До прибытия переселенцев, — уточнил я. — Потом изберут гражданские органы власти.

— И ты отдашь власть? — хитро прищурился фюрер.

— Разумеется.

— Без сожаления?

— Да.

Он помолчал немного, потом спросил:

— А что, родное мое американское правительство все еще лижется с Советами?

— Наши правительства сотрудничают, — сухо ответил я.

— С коммунистами нельзя сотрудничать, — зло прошипел фюрер. — Коммунистов надо стрелять, как бешеных собак.

— Правительство и народ Соединенных Штатов давно так не считают, — возразил я как можно дипломатичнее.

— Вонючие либералы, — прорычал старик. — Их самих вместе с комми давно пора поставить к стенке.

Я промолчал.

— Сколько человек может взять на борт твой космический корабль, — поинтересовался фюрер, немного успокоившись.

— Это зависит от того, как далеко надо лететь.

— На Землю.

— Вместе с запасами продовольствия, воды, кислорода, — прикинул я, — разместится примерно тысяча пассажиров.

— Тысяча?! — переспросил ошарашенно фюрер. Глаза его лихорадочно заблестели.

— Возможно, чуть побольше.

— Меня устраивает, — проговорил он радостно потирая руки.

— Вообще-то мы не собирались продавать свой корабль, но если хорошенько поторговаться…

Хозяин пещер с недоумением посмотрел на меня, потом хрипло рассмеялся.

— А мы и не собираемся покупать ваш корабль. Мы отберем его у вас. Экс-про-при-и-ру-ем!

— Ничего не получится, — спокойно сообщил я.

— Почему?

— Перед приходом сюда я распорядился усилить охрану поселка.

— Ну и что?

— Мои приказы обычно исполняются точно.

— Мои — тоже, — самоуверенно прорычал фюрер. — Сегодня же ночью мои штурмовики захватят и поселок и корабль. Ха-ха-ха!

— А ведь могли уже сегодня сторговаться о цене, — сказал я, вставая. — Прикажите проводить меня в палату. Жду вас завтра утром, в восемь ноль-ноль, для продолжения переговоров.

— Ax, в палату?! — заверещал фюрер. — Черта лысого! В карцер красную сволочь!!!

В комнату влетели лихие ребята в эсэсовской форме подхватили меня и поволокли прочь из кабинета.

Карцер оказался намного мрачнее больничной палаты.

Здесь не было не только окон, но и двери. Меня вбросили в каменный мешок через люк. Спасибо, хоть не забыли кинуть следом кусок хлеба и фляжку с водой. Разбудили меня, как я и предполагал, рано. Не было еще и семи утра. Ребята в эсэсовских нарядах очень ласково и вежливо извлекли мою персону из карцера, усадили в носилки и галопом потащили по секретным закоулкам.

Через пять минут я уже находился в своей палате. Койку в ней заменили на более широкую и мягкую, на полу и стенах появились шикарные ковры. Под потолком сияла хрустальная люстра. Пластиковая тумбочка исчезла, а ее место занял старинный круглый инкрустированный столик. На нем стояли живые цветы.

Куча выхоленных лакеев лихо взяла меня в оборот: раздели, помыли, побрили, причесали. Пока я занимался водными процедурами, кто-то успел надраить мои башмаки и выгладить полевой комбинезон. Даже защитного цвета звездочки на погонах отполировали до золотого блеска. После того, как меня привели в порядок, подали завтрак.

На серебре. Как в лучших домах Лондона.

За пять минут до появления фюрера в палату заглянул доктор Майкл, вколол мне что-то обезболивающее и шепнул, что штурмовики, ушедшие вечером на захват нашей базы, не вернулись и связи с ними нет.

Наконец появился сам фюрер. Как и договаривались, ровно в восемь ноль-ноль. Вчерашняя самоуверенность лысого деятеля благополучно улетучилась. Глаза старика испуганно бегали, левая щека дёргалась, подбородок дрожал.

— Мои штурмовики не вернулись, — сообщил он трагическим голосом. — Ни один.

Фюрер устало сел в кресло, услужливо подставленное его адъютантами. — Что с ними? — спросил старик хрипло.

— С кем? — уточнил я.

— С моими орлами, c надеждой моей и опорой.

— Думаю, что в данный момент они завтракают.

— Что? — вытаращил глаза фюрер. — Зав-зав…

— Совершенно верно. По расписанию в поселке сейчас время завтрака.

Несколько минут фюрер ошарашенно смотрел на меня, потом простонал:

— Они… живы?

— Разумеется.

— Но почему, черт возьми?!

— Почему живы?

— Почему они не захватили ваш паршивый поселок и ваш сволочной корабль?

— Они застряли в гравитационном заграждении, расставленном вокруг посёлка, их извлекли оттуда по одному, обезоружили, накормили и уложили спать. Или лучше было сжечь их лазерными пушками?

— Я не верю тебе, — мрачно проворчал старик.

— Я могу очень легко доказать правоту своих слов. Пусть принесут мой скафандр. В нем вмонтирован приемник-передатчик. Я свяжу вас с командиром штурмовиков.

— Из палаты невозможно связаться с поселком по радио, каменный массив не пропустит радиоволны, — возразил фюрер.

— Наши передатчики работают на гравиволнах. Для них не существует препятствий.

Скафандр доставили быстро. Я вызвал своего зама, попросил пригласить к микрофону командира захваченных вояк.

После того, как фюрер закончил разговор с ним, я поинтересовался:

— Будем торговаться?

— Будем, — буркнул он обреченно.

И мы сторговались. Корабль мы заправляем ровно на столько, чтобы топлива хватило лишь до Земли и для посадки на нее. Даем необходимый запас продовольствия, воды и кислорода. Взамен фюрер уступает нам обжитые пещеры вместе с теплицами и фермами. Кроме того, я оговорил себе право побеседовать перед отлетом с каждым жителем пещер, чтобы выяснить, добровольно ли они улетают на Землю. Все, кто не пожелает лететь с фюрером и его командой, останутся с нами.

Последний пункт соглашения особенно понравился старику.

— С удовольствием оставим вам всех неполноценных, — сообщил он, подписывая договор.

В назначенный день и час фюрер и его люди покинули Марс. С нами остались коммунары Нью-Джонстауна и их дети.

— И не жалко корабль? — спросил меня с укором доктор Майкл Москун, когда нацисты улетели.

— Идея использовать пещеры под жилье стоит десятка кораблей. Ведь на Марсе карстовых пещер миллионы. Представляете, сколько переселенцев мы сможем разместить дополнительно? А потом, разве нам с вами нужны такие беспокойные соседи?

— Но как вы могли отпустить извергов живыми? — не унимался доктор. — Ведь они принесут бог знает сколько бед жителям Земли.

— Кому-кому? — переспросил я.

— Землянам!

— Доктор, разве вы не знаете, что землян на Земле уже давно нет?

— Как нет?! — поразился Майкл. — А где же они?

— На орбитальных станциях, в городах и поселках Луны, в тысячах космических кораблей, летящих сюда, к Марсу.

— Но почему?!

Я тяжело вздохнул.

— Многие годы люди истязали природу: травили реки, воздух, почву промышленными отходами, удобрениями, ядохимикатами, вырубали и выжигали леса, загрязняли океаны, испытывали в недрах Земли чудовищные бомбы. Природа долго терпела, но и ее терпение имеет предел. Она не захотела умирать, она предпочла уничтожить нас, людей. Землетрясения и вулканы, наводнения и смерчи разрушили все достаточно крупные города. Эпидемии неведомых прежде болезней прокатились по планете. Все живое стало яростно убивать людей: звери, птицы, насекомые, растения. Смертелен теперь укус пчелы, муравья, комара и даже обычной комнатной мухи. Кошки, собаки и другие домашние животные загрызают, забивают копытами и рогами своих бывших хозяев. Мне лично со взводом солдат пришлось однажды несколько часов подряд отбивать нашествие стаи кошек на небольшой космодром. Ничего более жуткого ни до того, ни после видеть не доводилось… Слава богу, до животных на Марсе земная природа не дотянулась. Верно, Мурка?

И я ласково погладил черную кошку с белой грудью, урчащую на моих коленях.

 

ПИСЬМО ЧЕРЕЗ ГЕГЕЛЯ

Почти полгода назад наш звездолет покинул Солнечную систему. Светило, заметно уменьшающееся с каждым днем, пристроилось в созвездии Южного Креста. Цель полета — окрестности звезды Эты-Кассиопеи-А. Если верить астрономам, вокруг нее вращаются земноподобные планеты.

Завтра весь экипаж звездолета уснет в анабиозных камерах. На двадцать лет по корабельному времени.

Я задумчиво ходил взад-вперед по своей каюте, не зная, чем занять последний преданабиозный вечер. Посмотреть стереофильм? Нет, только не это. Навестить кого-нибудь из соседей? Им, наверное, сейчас не до меня. Может, почитать что-нибудь? А что, зря, что ли, прихватил с собой несколько настоящих бумажных книг?

Я подошел к полке и, закрыв глаза, взял первую попавшуюся книгу.

«Феноменология духа». Этот старинный томик Гегеля подарил мой учитель философии, когда мне исполнилось шестнадцать. С тех пор прошло столько же.

Я раскрыл черный томик наугад и увидел расписную открытку-закладку. Когда же я положил ее сюда? Наверное, еще в десятом классе. В то время я не расставался с книгой, говорил всем встречным и поперечным, знакомым и незнакомым, что Гегель — мой любимый философ, а «Феноменология» — моя настольная книга. Говорил, что перечитываю ее уже в третий раз и в каждый новый раз открываю в нем для себя все новые и новые глубинные мысли. Говорил, что это кладезь ума. Говорил, что всю жизнь буду перечитывать Гегеля. Врал. Пускал пыль в глаза. Забивал буки друзьям, красовался перед девчонками. Знал, где-то вычитал, что интеллект мужчины привлекает женщин, вызывает половое влечение. А впрочем, не нужны мне были тогда никакие женщины, в то время я был без ума от своей одноклассницы Лены Новиковой..

Да, немного я прочел у Гегеля. Судя по закладке от силы десяток страниц. А что это за листок под закладкой?

Я развернул сложенный вчетверо листок из школьной тетрадки и быстро прочитал записку. Смысл записки не сразу дошел до меня, а когда дошел, ноги отказались служить.

С трудом я добрался до ближайшего кресла. Боже мой, как грохочет сердце! От его ударов содрогается весь звездолет. Боже мой!

Где-то здесь, в тумбочке, были таблетки биостимулятора. Никогда прежде пользоваться ими не доводилось. Как дрожат руки. Почему такие маленькие таблетки. Какой идиот придумал такие маленькие таблетки?! Как нестерпимо сдавило сердце. Такого раньше не было — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Кажется, две таблетки попали на ладонь. Остальные — на пол. Черт с ними — такого добра в здравпункте хватает. А теперь спокойно. Спокойно, старик. Минута-две и все пройдет. Ну вот, приходит боль, дышать легче, в голове неприятно тепло, в ушах шум.

Где Гегель? Где записка? Гегель на полу.

В книге только закладка и ничего больше. Я сплю? Или свихнулся?

Нет, не пригрезилось. Скомканная записка в кармане комбинезона. Когда это я успел ее туда сунуть?

Красивый, но неуверенный почерк Лены.

Я устало прикрыл глаза к увидел Лену. Вот она: смеющаяся, жизнерадостная. Худенькая, стройная, в полупрозрачном легком платье. Волнистые каштановые волосы разметались на плечах. Такой я видел ее однажды и яркий солнечный день в парке. В День молодежи. Вальс. Мы танцуем. Она — прекрасно. Я — никудышно. Какая она вся солнечная!

Время размывает образ, но память цепко держит ее глаза. О, эти глаза. Мне всегда казалось, что у Лены их целый набор: вот сейчас в них веселые бесенята, смеются влажные искорки, а через минуту глаза станут бездонными и темными, и из неимоверной глубины их всплывет какая-то затаенная, тихая грусть. И вся Лена поникнет, станет печальной и неразговорчивой.

А вот другие глаза Лены: теплые, добрые, сочувствующие. Такими они были, когда она приходила с другими одноклассниками ко мне в больницу, где я лежал с переломом ноги. Были и другие глаза у Лены: деловые и умные — на уроках, взволнованные, неуверенные и чуть смущенные, когда мы оказывались вдруг рядом…

А однажды мне довелось увидеть ее глаза такими, какими я их никогда не видел, и дай бог никому никогда не увидеть. Только сейчас, через полтора десятка лет, я понял, что написано было в них: страдание, боль, обида и отчаяние.

Любил ли я Ленку? Мало сказать: любил. Слово «любовь» бессильно, чтобы выразить мои чувства к ней. Для меня она была смыслом жизни. Для меня она была всем.

Наверное, поэтому я и боялся объясниться с ней, панически боялся услышать от нее «нет». Страшился потерять все, лишиться смысла жизни. Я был ужасно несмелым и робким с ней. И куда только девались умности и остроты, которыми я блистал перед другими девчонками?

В то памятное солнечное утро я пришел на консультацию рано — мы уже готовились к сдаче выпускных экзаменов.

В классе была только Лена.

— Привет! — выпалил я с порога.

— Здравствуй, — тихо сказала она.

Мы замолчали. Я, как всегда, не знал о чем говорить, как всегда, обалдел от присутствия Лены.

— А где твой Гегель? — как-то несмело спросила она.

— Спит. Не стал будить. Мы с ним вчера засиделись допоздна, пусть отдохнет немного, — врал я. Весь вчерашний день я не брал его даже в руки. Пришел с очередной консультации, бросил книгу на самую верхнюю полку и решил кончать дурачества, браться за ум.

— Нет, ты скажи без шуточек: читал ты вчера своего Гегеля?

— Разумеется, как всегда, на сон грядущий, — сочинял я.

— Ну и как?

Я задумался и сделал умный вид. Надо же! Ее заинтересовал Гегель, ей хочется знать мое мнение. А может, и она читает «Феноменологию духа» и решила проэкзаменовать меня, проверить, читаю ли я Гегеля или только треплюсь?

Я посмотрел на Лену. Весь вид ее выражал напряженное ожидание. Так и есть, проверяет, — подумал я. Может, сознаться, что я не читал злосчастного Гегеля ни разу? Не хватало, чтобы меня разоблачили в хвастовстве! Какой позор!

— Честно? — спросил я с серьезным видом, оттягивая время.

Она кивнула.

— Ерунда все это, Лена.

Вот тогда и выплеснулись на меня из ее глаз и боль, и страдание, и обида, и отчаяние, и еще невесть что.

— Что ерунда? — спросила она сдавленно.

Я растерялся. Такой Лену я еще никогда не видел и не мог сообразить, что же произошло, что я такое ляпнул.

— Ну то, что в книге, ерунда, — промямлил я. — Прикидывался я, Лен, больше. Не по мне это. Не люблю я…

Я не успел договорить: «…философию Гегеля». В класс ворвалась целая орава одноклассников. Шум, гам, общий веселый треп постепенно втянули и меня в свой водоворот.

Я не видел, когда Лена ушла из класса. Потом я узнал, что она заболела. Потом она не желала меня видеть.

А потом произошло и вовсе что-то невероятное, необъяснимое и страшное: Ленка — любовь моя, жизнь моя, мечта моя — вышла замуж за человека, которого никогда не любила.

Прошло много лет. Я не женился. Ушел в космолетчики, гонял грузовые корабли по Солнечной системе. Когда объявили набор в Первую Межзвездную, подал заявление. Повезло, зачислили.

Все эти длинные и безрадостные для меня годы я помнил, я любил, я ненавидел свою Лену. Я не мог понять, простить ее измену, не мог и… все равно любил. Как проклятие, преследовал меня тот се страшный крик глаз, столько лет остававшийся для меня загадкой. А ларчик просто открывался.

Вновь и вновь перечитываю строки последнего письма несбывшейся мечты:

«Милый, любимый!

Знал бы ты, как трудно мне было решиться на это письмо, сколько раз я начинала его писать и изрывала на мелкие кусочки. Я люблю тебя. Люблю. Можешь осудить меня за мое признание, но сам ты вряд ли насмелишься признаться первым. Может, я ошибаюсь, но сердце подсказывает, что и ты любишь меня.

Передаю письмо через твоего обожаемого Гегеля. Ведь ты читаешь его каждый вечер, правда? Если ты любишь меня, давай встретимся завтра в 9 часов вечера у ворот парка, если не любишь, уничтожь это письмо, а утром, на консультации, скажи: нет. Я все пойму. Лена».

К тому времени, когда наш звездолет вернется домой, на Земле пройдут сотни лет. Ленки уже не будет в живых.

Я обязательно прочитаю «Феноменологию духа». Что мне еще остается делать?

 

ОПЛОШНОСТЬ РЕЗИДЕНТА

— Что за чертовщина! — бубнил голос за дверью. — Этого же быть не может!

Заведующий отделом науки молодежного журнала Константин Иванович Митин, только что вышедший из лифта и направившийся было в свой кабинет, слегка озадаченный остановился у двери, за которой кто-то чертыхался. Чертей поминали в отделе науки. В его, Митина, отделе.

«Действительно, чертовщина какая-то, — подумал Константин Иванович. — Кого могло принести в такую рань?»

До качала рабочего дня было еще почти сорок минут.

Несколько секунд Митин простоял в нерешительности, потом распахнул дверь.

За столом, уткнувшись в какую-то толстую рукопись и сжав виски ладонями, сидел редактор его отдела Сергей Морозов.

— Ты один, что ли? — удивился Митин.

— А… Это вы, Константин Иванович, — оторвался от рукописи Морозов. — Доброе утро. Один, а что?

— Мне показалось, что ты с кем-то спорил.

— Да не спорил я, — Морозов смутился. — Удивляюсь я так… громко.

Заведующий отделом подошел к столу Сергея Морозова и взял рукопись.

— Чья?

Морозов тоскливо хмыкнул.

— Статья товарища Погорельского.

— Это который Погорельский? Из института эволюционной морфологии и экологии животных, что ли?

— Он самый, — подтвердил Сергей. — Старший научный сотрудник, кандидат биологических наук. Я его полгода уговаривал выступить в нашем журнале.

Митин бросил рукопись на стол.

Как же, как же. Помню. Его статью, если не ошибаюсь, редколлегия рекомендовала к публикации месяца четыре на ЭйД. В рамках дискуссии. В противовес горячим головам… Разве статья еще не в наборе?

— Ta статья — в наборе. А это — совсем другая.

— Вот как? — удивился Митин. — И чем же смог так взволновать тебя товарищ Погорельский? Уж не переметнулся ли он в стан своих научных противников? Может, и у него голова раскалилась?

Заведующий отделом засмеялся. Собственная шутка ему понравилась.

Сергей Морозов как-то странно посмотрел на своего шефа и проговорил с расстановкой:

— Вы правы, Константин Иванович. Погорельский стал горячей головой. Очень горячей!

Митин поперхнулся смехом и оторопело уставился на Сергея.

— Это… в каком смысле?

….. — В самом прямом. В новой статье начисто отвергается вес, что доказывалось в предыдущей.

— Ты серьезно, что ли? — голос заведующего разом охрип.

— Куда уж серьезнее! Возьмите, почитайте.

Митин молча взял рукопись.

Морозова Митин вызвал примерно через час.

— Проходи, садись.

Сергей сел в кресло для посетителей, положив потертую картонную панку с бумагами на колени.

— Подложил свинью нам твой автор, — проворчал зло заведующий отделом. — Первая статья его уже набрана. Запланирована в очередной номер. Что делать прикажешь?

— Я звонил в институт, пытался найти Погорельского, сообщил Сергей.

— Ну и что?

— Погорельский в экспедиции.

— Где?

— Где-то на юге Таджикистана. В горах.

— Давно?

— Уже два месяца.

Митин удивленно вскинул брови.

— А когда пришла его вторая статья?

— Вчера вечером.

— По почте, что ли?

— Нет. Какой-то мужчина принес в отдел писем. Я только что оттуда. Попросил девочек, регистрировавших рукопись, припомнить, как выглядел посетитель. Похоже, приходил сам Погорельский.

— Вот даже как?! Почему же он к тебе не зашел?

— Понятия не имею. Ко мне он относился неплохо, Митин и Морозов замолчали, обдумывая ситуацию.

— А может быть, нас разыгрывают? — предположил заведующий отделом. — Что, если вторую статью написал не Погорельский? Мало ли юмористов.

— Вряд ли, — покачал головой Сергей. — Я сличил сопроводительные записки к рукописям. Написаны одной рукой. И подпись та же. Вот, полюбуйтесь.

Сергей достал из папки для бумаг два листка и положил их перед шефом.

— А домой Погорельскому ты не звонил? — спросил Митин.

— Домой? Но ведь он — в экспедиции, — неуверенно проговорил Сергей.

— Не ты ли сказал, что рукопись принес человек, похожий на Погорельского? — напомнил Митин.

— Да, но…

— А ты позвони. Номер телефона его домашнего у тебя есть?

— У меня есть его визитная карточка. Кажется, в ней указан и домашний телефон.

Сергей извлек из папки для бумаг карточку.

— Вот, пожалуйста.

Заведующий взял визитку Погорельского и набрал номер его квартирного телефона.

К аппарату долго никто не подходил. Наконец длинные гудки в трубке прервались, и мужской голос раздраженно сказал:

— Погорельский слушает.

Митин передал трубку Сергею и шепнул:

— Твой автор, ты и объясняйся.

— Э… Николай Федорович! — промямлил растерянно Сергей.

— Да.

— Доброе утро, Николай Федорович. Вас Морозов беспокоит.

Погорельский немного помолчал, потом спросил: — Чем могу служить?

— Николай Федорович, вы вчера принесли нам рукопись статьи…

— Ну и?

— Мне хотелось бы обсудить с вами кое-какие моменты.

— Понятно. Когда вас ждать?

— Если вы не возражаете, через час.

— Договорились.

В трубке раздался щелчок и зазвучали короткие гудки, Сергей протянул трубку Митину, тот осторожно, словно мину, положил ее на аппарат.

Морозов протяжно вздохнул, будто сбросил с плеч тяжкий груз. На лбу у него выступили капельки пота.

Помолчали.

— Кажется, он меня не узнал, — констатировал Сергей.

— Похоже на то, — согласился Митин.

— Может, сообщить куда следует? — предложил неуверенно Морозов.

— Куда? — хмыкнул заведующий отделом. — В милицию, что ли?

— Думаю, лучше в КГБ.

— Ну и что ты туда сообщишь? Обвинишь ученого в измене собственных взглядов? Или пожалуешься, что Погорельский не желает считать тебя своим приятелем? Не смеши людей!

— Но ведь он дома, а должен еще целый месяц находиться в Таджикистане, — не сдавался Сергей. — Разве это не подозрительно?

— Ну… может быть, он заболел и потому вернулся раньше времени.

— И даже не сообщил об этом в институт?

— Вот что, — решительно сказал Митин. — Не будем фантазировать. Отправляйся к Погорельскому и допроси его. Можешь с пристрастием, я разрешаю. Прихвати гранки его первой статьи. Может быть, он пощадит труд линотипистов.

Квартиру Погорельского Сергей Морозов нашел без особого труда, хотя прежде бывать здесь ему не доводилось. Уже минут пять, наверное, Сергей стоял у двери, никак не мог решиться позвонить. Руки вспотели и не желали подчиняться, ноги противно дрожали, сердце ломились, кровь отчаянно шумела и ушах

«Ну, успокойся, — уговаривал он сам себя. Чего вдруг так разволновался? Спокойно, спокойно. Ученые обычно не кусаются».

Неожиданно дверной замок громко щелкнул, и дверь распахнулась перед носом Сергея. Сергей не нажимал на кнопку звонка, а потому вздрогнул и невольно попятился.

В дверях стоял Погорельский и пристально смотрел в глаза Сергею. От его нестерпимо обжигающего, всепроникающего взгляда в груди у Сергея словно что-то оборвалось Необъяснимый, дикий страх парализовал его. Ноги предательски подкосились, и потерявший сознание Сергей начал падать.

Погорельский не дал упасть своему гостю. Легко подхватив, на руки обмякшего Сергея и его портфель, он постоял несколько секунд, прислушиваясь. Никого не было.

Ученый удовлетворенно хмыкнул и, захлопнув дверь ногой, понес редактора в гостиную. Там он аккуратно уложил Сергея в кресло, обыскал его, изучил найденное в нагрудном кармане пиджака служебное удостоверение. Не обнаружив в карманах Морозова больше ничего достойного внимания, Погорельский взялся за портфель гостя. Рукопись своей последней статьи он читать не стал, а вот гранки просмотрел внимательно.

«Понятно, — усмехнулся про себя Погорельский, закончив читать гранки. — Мой прототип соизволил написать статью в тот же журнал и по той же теме! На него что-то не похоже. Не любитель он пописывать статейки в научно-популярные и молодежные журнальчики».

Сергей Морозов зашевелился в кресле, открыл глаза.

— Где я? — спросил он хрипловато. — Что со мной?

Погорельский отложил гранки статьи, придвинул поближе к креслу Сергея свое кресло и уселся так, чтобы хорошо видеть глаза гостя.

— Очнулся? — спросил он мягко, почти ласково.

— Что это было, Николай Федорович?

— Ты, по-моему, просто переутомился, вот и стало плохо.

— Мне, право, неудобно…

— Ничего страшного, Сережа. С кем не бывает?

Голос Погорельского, его взгляд успокаивали, гасили дрожь и руках и груди. Приятное тепло разливалось по всему телу. Очень хотелось спать.

— Тебе лучше? — тихо спросил Погорельский.

— Да, — еле слышно прошептал почти заснувший Сергей.

— Ну вот и прекрасно. Ты спи, но отвечай на все мои вопросы.

— Я готов ответить на любой ваш вопрос, — проговорил медленно Сергей. Он уже спал, но продолжал слышать голос Погорельского. А еще в своем странном сне Сергей твердо знал, что говорить ученому надо только правду, — Где ты работаешь? — спросил Погорельский. — В комитете госбезопасности?

— Нет. В редакции молодежного журнала. В отделе науки.

— Кто прислал тебя ко мне?

— Заведующий отделом.

— Он знает о двух статьях?

— Да.

— Кто еще знает?

— Думаю, никто.

— Твой заведующий отделом в твое отсутствие может сообщить о случившемся в КГБ или в милицию?

— Нет.

— Почему?

— Больше всего на свете он боится стать посмешищем.

— Фамилия, имя, отчество твоего заведующего, домашний адрес, номера его служебного и квартирного телефонов.

Сергей назвал.

Погорельский сложил рукопись и гранки в портфель Морозова, откинулся на спинку кресла и сказал: — Забудь все, о чем я тебя здесь спрашивал, и просыпайся.

Сергей зашевелился в кресле и открыл глаза.

— Где я? Что со мной?

— Ну вот и очнулся, — усмехнулся Погорельский.

— Что это было, Николай Федорович?

— Мне кажется, ты просто переутомился, потому и потерял сознание.

— Мне, право, неудобно…

— Какие пустяки, Сережа. С кем не случается?

Погорельский добродушно улыбался, а в глазах его прыгали веселые бесенята.

Сергей ошарашенно помотал головой.

— Что за чертовщина! Николай Федорович, бывает такое ощущение, что все происходящее было с вами?

Погорельский слегка нахмурился.

— Вообще-то бывает, правда, редко. Ученые объясняют это явление разной скоростью прохождения сигнала от правого и левого глаза или от правого и левого уха к соответствующим центрам мозга.

— Ерунда, — уверенно заявил Сергей.

— Но почему же?

— Один мой друг с детства слеп на правый глаз, а однако и ему порой кажется, что он уже когда-то видел происходящее.

— Любопытно. Очень любопытно, — проговорил Погорельский задумчиво и вдруг без всякого перехода спросил: — Что привело тебя ко мне, Сережа?

Сергей осмотрелся, увидел свой портфель и взял его на колени.

— Меня очень удивила последняя ваша статья, Николай Федорович.

— Чем?

— Такая неожиданная смена убеждений…

— Убеждений? — переспросил Погорельский, ухмыляясь.

— Ну, может, не убеждений, а позиции.

— Так убеждений или позиции? — Погорельский откровенно издевался.

Сергей разозлился.

— Называйте это, Николай Федорович, как угодно, но факт остается фактом: вы переметнулись из одного лагеря в другой. Вы перебежчик. Настоящие ученые так не поступают.

Погорельский захохотал.

— Неужели не поступают? — спросил он сквозь смех, Сергей насупился и ничего не ответил.

Погорельский перестал смеяться и вполне серьезно сказал:

— Позвольте напомнить, молодой человек, что не я первый в последние годы перешел из лагеря противников реликтового гоминоида в лагерь его сторонников. До меня так поступили историк и археолог Шаклей, знаменитый альпинист Рейнхольд Месснер, английский ученый Тони Вулдридж и многие другие не менее известные люди.

Сергей покраснел. В редакции он слыл главным специалистом по «снежному человеку». Уж кому-кому, а ему, Морозову, непростительно было забыть.

— Извините, Николай Федорович, — проговорил Сергеи смущенно. — Я погорячился. Честное слово, я не хотел оскорбить.

— Бог ты мой, Сережа, о каких оскорблениях и обидах может идти речь? Я тебя отлично понимаю. Еще полгода назад я яростно отвергал саму идею реликтового гоминоида, а теперь вдруг доказываю, что он существует. Есть чему удивляться, верно?

— Вот именно, — растерянно пробормотал Морозов.

— Ну, а если я заблуждался? Имею я право на элементарное заблуждение? — Погорельский встал и заходил по комнате вперед-назад.

— Наверное. — Сергей пожал плечами. — Но что-то должно было послужить толчком для принятия решения о перемене лагеря.

Погорельский резко остановился напротив кресла Сергея и склонился к нему.

— Ты попал в точку, Сережа. Толчок был. Очень резкий толчок.

Морозов непонимающе посмотрел на Погорельского.

— Ты знаешь, откуда я только что вернулся? — спросил ученый, внимательно глядя в глаза Сергею.

— Не знаю, — промямлил тот.

— А вот врать — нехорошо. Ты же звонил сегодня в институт?

— Звонил, — признался Сергей и отвел глаза.

— Я был в Таджикистане. Ты это знаешь. Но ты не знаешь, что там я попадал в лапы к йетти. Лохматые чудовища выкрали меня ночью из палатки и больше месяца продержали в пещерах. Буквально на днях мне чудом удалось вырваться из неволи. Как, по-твоему, такого рода толчок достаточен для смены веры?

— Но, Николай Федорович, я, право, не знал… — ошарашенно проговорил Сергей. — Почему же во второй статье вы ничего не рассказали о случившемся?

— Всему свое время, Сережа. Я привез любопытные материалы о реликтовом гоминоиде. Обработкой их занят сейчас наш институт. Но до возвращения всей экспедиционной группы решено не делать никаких официальных сообщений. Когда придет время для обнародования итогов работы нашей экспедиции, клянусь, не забуду ваш журнал. Вы первые получите воспоминания человека, побывавшего в плену у «снежных людей». При условии, разумеется, что набранную статью вы уничтожите. Баш на баш. Годится?

— Вообще-то я не решаю такие вопросы.

— Я это отлично понимаю, но и твое мнение в редакции не последнее. Верно? А с заведующим отделом я сегодня же встречусь и все ему объясню. Вижу, тебя еще что-то смущает.

— Вашу статью мы планировали дать в блоке с выступлениями сторонников «снежного человека», в качестве некоего противовеса. А теперь…

— Понимаю, но не вижу проблемы. Противников у реликтового гоминоида куда больше, чем сторонников. Закажите статью, например, доктору биологических наук Чернышеву. Знаешь такого?

— Да, Владимир Иванович Чернышев — ведущий научный сотрудник НИИ антропологии МГУ. Вряд ли он согласится, а если и согласится, то быстро не напишет. И нас поджимают сроки.

— Хочешь, я с ним потолкую сегодня же? Завтра, в крайнем случае, послезавтра его статья будет у тебя на столе.

Сергей растерянно пожал плечами.

— Это был бы выход. Но уговорить Чернышеву…

— Значит, договорились, — подвел итог беседы Погорельский, встал и протянул руку Морозову.

Проводив до лестничной площадки Сергея Морозова к замкнув двери на все запоры, тот, кого называли Погорельским, устало сел в кресло, расстегнул сорочку, разорвал па груди пленку, имитирующую человеческую кожу, и ослабил подкожные корсеты и бандажи. Фигура его при этом заметно изменила очертания. Затем он стащил с головы искусную маску, сделанную заодно с париком, и глубоко, протяжно вздохнул.

Если бы сейчас в квартире Погорельского оказался кто-то посторонний, то в странном существе, сидящем в мягком глубоком кресле, он без особого труда узнал бы «снежного человека» — реликтового гоминоида. Именно таким его обычно изображают в научно-популярных журналах и молодежных газетах.

Существо, поселившееся на днях в квартире Погорельского, было резидентом племени Хранителей Великих Знаний Древних. Племя уже многие тысячи лет хранило знания протоцивилизаций. Для знаний этих нынешнее отечество пока еще не созрело.

В последнее время люди стали проявлять излишний интерес к Хранителям. За «снежным человеком» началась настоящая охота. Ищут реликтового гоминоида не только ученые, но и десятки самодеятельных экспедиций, организованных молодежными газетами и журналами. Племя Хранителей Великих Знаний вынуждено было принять кое-какие меры. В рамках операции, разработанной Советом Мудрейших, специально подготовленные группы Хранителей были десантированы в места, где никогда не жило племя: в горы южного Таджикистана, в Каракумы, в Коми АССР, в районы нижнего течения Оби, в Монголию, Непал, Калифорнию и так далее. Перед группами стояла задача «засвечиваться», лезть на глаза людям, создавать видимость, что именно в этих районах обитает «Снежный человек». «Засвечиваются» десантники уже несколько лет.

Участник одной из групп, например, позировал австрийскому альпинисту и фотографу Клаусу Найере. Тому, как известно, удалось сделать серию цветных снимков «снежного человека». Другая группа в непальских Гималаях вступила в контакт с японским географом Нарио Судзуки.

Дошлый японец сумел заманить и захватить одного из членов группы. Пришлось устроить налет на лагерь японца, освободили пленного, изъяли алюминиевый ящик Судзуки, где он хранил свои путевые дневники, негативы к научные записи. К сожалению, при налете погибли и японец и сопровождавшие его проводники-шерпы.

Десантная группа, работавшая на юге Таджикистана, выкрала Погорельского — участника экспедиции, организованной Институтом эволюционной морфологии и экологии животных Академии наук СССР. Он и сейчас в плену, только не в горах Таджикистана, где его ищут, а очень далеко от тех мест.

Погорельский холост, имеет отличную квартиру, дачу, машину, у него обширные знакомства в научных кругах.

Именно такой прототип и требовался Мудрейшим племени Хранителей.

Резидент, принявший облик Погорельского, выполнял особое задание Совета Мудрейших. При личных встречах с видными биологами и антропологами страны, используя свои врожденные способности к гипнозу, резидент внушал ученым, что реликтовый гоминоид не существует. Более того, он заставлял их выступать в серьезных научных журналах со статьями, развеивающими миф о «снежном человеке».

Более молодых и менее именитых ученых резидент заставлял писать в молодежные издания. Эти ученые в своих статьях яростно доказывали, что «снежный человек» существует, называли адреса его обитания, подсказанные резидентом.

Противоречий в действиях резидента не было. К именитым ученым прислушивались те, от кого зависело посылать или не посылать экспедиции для поиска реликтового гоминоида. А серьезных научных экспедиций Хранители Великих Знаний не без основания побаивались.

Молодежь на слово никому не верит. Молодежь стремится сама во всем убедиться. Ну что ж, пусть ищет. Только ищет пусть по адресам, подсказанным десантными группами Хранителей и резидентом. Бесплодные поиски рано или поздно охладят даже самых горячих энтузиастов, и ажиотаж вокруг «снежного человека» постепенно затихнет.

Со статьями Погорельского получился прокол. Не надо было писать от его имени. Вернется — сам напишет.

«Ну да ладно, — вздохнул резидент. — Ничего страшного не произошло, дело поправимое».

Он посмотрел на часы и начал затягивать корсеты и бандажи. Через три часа улетает его самолет, а надо еще успеть нанести визиты Митину и Чернышеву. Обещал.

Резидент встал, сдвинул края разорванной кожи на груди. Разрыв исчез, словно его и не было. Натянув маску с париком, резидент ликвидировал соединительный шов на шее.

«Еще день-два, — подумал резидент, — и кончится моя пытка. С каким наслаждением сдеру я с себя противную, отвратительную человеческую кожу, сброшу проклятые корсеты, бандажи, маску, уродующие фигуру и лицо! Через день-два я буду дома! Среди своих!»

 

КСТАТИ, О СИДОРОВЕ…

Солнце превзошло само себя. Оно прилипло к зениту и уже который час подряд нещадно и методично жарило всех, кто попадался под его горячую руку. Оно вкалывало так, словно до конца квартала оставалось от силы два дня а для выполнения квартального плана по солнечным ударам требовалось еще месяца четыре.

Мои спина и загривок нестерпимо пылали. Голова кружилась от перегрева — не спасала и шляпа из газеты.

Двухкопеечные монеты прилипли к взмокшей ладони.

Очередь к телефону-автомату ползла чуть быстрее почтово-пассажирского поезда, но явно медленнее черепахи.

— А в Японии, — неизвестно к кому обращаясь, лениво проговорил невысокий, но тучный мужчина, стоявший в очереди впереди меня, — автоматику хитрую придумали. Три минуты поговорил, и, привет, телефон отключается, хочешь еще говорить — снова плати. И почему у нас так не сделают?

Он протяжно вздохнул и поправил панамку из носового платка, прикрывающую лысину.

— Угу, — поддержал я светский разговор.

— Гы! Эт что! — пробасил разомлевший под жгучим светилом рыжий детина за моей спиной. — У нас телефон иногда и через полминуты отключается. А врежешь ему кулаком по кумполу, он и без денег работать начинает.

— Да… — протянул со вздохом невысокий, но тучный мужчина в носовом платке. — Каких только хитростей эти ученые не напридумывали.

Все замолчали, сочтя тему разговора исчерпанной.

Очередь сдвинулась на шаг, и невысокий, но тучный мужчина оказался в кабине телефона-автомата. Я засек время. Ровно через три минуты взмокший сосед в носовом платке вывалился из кабины с ошалелым взглядом.

— Безобразие! — заявил он.

— А что случилось? — поинтересовался я, занимая его место у аппарата.

— Отключили!

— Как в Японии? — уточнил я.

— При чем здесь Япония?! — возмутился он. — Я буду жаловаться!

— Гы, — сказал рыжий детина за моей спиной. — А ты б его по кумполу!..

Невысокий, но тучный мужчина окинул детину взглядом марки «За кого ты меня принимаешь?!» и понуро побрел разменивать гривенник на «двушки».

Сначала я позвонил в НИИ холода Своему дружку Сашке.

— Да, — ответил Сашкин шеф, заведующий отделом портативных холодильников.

— Будьте добры, — попросил я, — пригласите к телефону Александра Петровича.

— Извините, но его нет.

— Какая жалость, — сокрушался я. — А вы не скажете, где он.

— Испытывает в полевых условиях последнюю модель аппарата, разработанного нашим отделом.

— А когда он появится?

— Не раньше, чем вечером.

— Жаль.

— Может, ему что-нибудь передать?

Я вспомнил старый анекдот и хотел попросить передать Сашке деньги, занятые мной у него на прошлой неделе.

Я даже раскрыл рот, чтобы сказать это, но телефон отключился.

«Хорошо ему, — подумал я с завистью о Сашкином шефе, — сидит сейчас в своем кабинете, кондиционер ему умеренный климат выдает, а бедный Сашка „в полевых условиях“ страдает».

Потом я позвонил в редакцию. Другу Ваське. Ответила его соседка по столам красавица-корреспондентка Ниночка. О ней Васька успел уже прожужжать все уши.

— Ниночка, — попросил я. — Пригласи к телефону Васю.

— А Василия Семеновича нет, — проворковала Ниночка. — Он в командировке.

— Какая жалость. А ты не знаешь, над чем он сейчас работает?

— Он готовит критический материал о тех, кто нерационально использует рабочее время.

«У него богатый опыт в этом вопросе», — хотел сказать я, но телефон вовремя отключился.

Осталось самое трудное. Я позвонил в плановый отдел СМУ-6. Трубку взял старший экономист Федоров.

Я зажал нос двумя пальцами и прогундел:

— Будьте добры, пригласите младшего экономиста Сидорова.

— Сидорова нет. Он на совещании председателей первичных организаций не то общества спасения редких парнокопытных на воде, не то общества защиты пожарных от землетрясений.

Федоров хихикнул.

Я хотел сказать, что ему, Федорову, давно пора возглавить общество дубов-любителей с экономическим уклоном, но телефон предупредительно отключился. Сообразительный аппарат.

Я положил трубку и вышел из кабины.

Рыжий детина сказал: «Гы!» — и с ходу врубил телефону-автомату по кумполу. Может, для профилактики, а может, у детины просто не было двух копеек. Телефон дал сдачи. Стукнутый током детина долго и протяжно выл, улепетывая от кабины.

Утопая по щиколотки в горячем песке, я побрел в дальний конец пляжа.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил журналист Вася, ловко тасуя картишки.

Я поднял большой палец руки и, блаженно падая в тень пляжного зонтика, проговорил: — О'кэй! Все спокойно. Разливай, Саша, следующую.

Инженер-экспериментатор Саша открыл опытный, еще не запущенный в производство переносной холодильник, и из облака белого пара извлек очередную заиндевелую бутылку портвейна «Агдам».

Кстати, о Сидорове… Сидоров — это я.