Пусть за вести лихие меня проклянут, Но поведаю чёрную быль я: Птичий грипп наступает на нашу страну, Расправляет костлявые крылья. Ни рубеж, ни закон, ни вода, ни огонь Не преграда поветрию злому: Из подушки, набитой куриным пером Навевает он смертную дрёму. Он скабрезно мигает среди лопухов Чёрной точкой вороньего глаза. Зеки в тюрьмах забыли, как драть «петухов» — Так боятся заморской заразы! Решено запретить — ради счастья детей — Фильм «Пираты Карибского моря»: Там ведь, помните, был такой Джек Воробей — Как бы с ним не хватили мы горя! Под вопросом родной византийский орёл Как возможный разносчик бациллы, Голубь мира бесславную гибель нашёл — Ему голову набок скрутили. Покрошила старушка воробушкам хлеб — И была за то зверски убита… И летит над страною бродяга-вальдшнеп — Он сегодня страшней «Мессершмидта».

Пятница, тринадцатое — несчастливый день: Сел убогий странник облегчиться под плетень, А хозяин огорода — он был дядька строгий — Страннику из задницы выдернул он ноги. Отчего над сельским шляхом пыль висит-клубится? То со странником селяне все идут проститься. Не пастух мирское стадо на закате гонит — Всё селенье с плачем воем странника хоронит. На песчаном светлом взгорке странника зарыли, Девятисаженный крест над ним установили, И за упокой души нищего бродяги Все крестьяне выхлестали девять бочек браги. С того дня пошли в селе беды и несчастья: В сенокосную пору там всегда ненастье, Не сбирают пчёлы мёд, не родится гречка, У попа угнали лошадь, сдохли раки в речке… Раз сошлися старики вечером на сходку, Мало было праздных слов — много было водки, И сказал один старик, пнув ногой булыжник: — Вишь, как всем нам поднасрал нищий шаромыжник!

Баю-баю, детка, сладко засыпай, Умер ночью в клетке белый попугай. Был здоров и весел он ещё вчера — Только труп холодный мы нашли с утра. Схоронили попку утром на заре, Вырыли могилку на крутой горе, Надмогильный холмик спрыснули водой, Посадили лютики и пошли домой. …И никто спокойно с того дня не спит: Призрак попугая по ночам кричит: Грязно матерится и кричит «Банзай!» Всех замучил в доме чёртов попугай! Приходил священник, ладаном курил, И колдун заклятья чёрные творил, Но они бессильны были нам помочь — Попугай является, лишь наступит ночь. Он кричит «Полундра!», он кричит «Пиастры!», На садовой клумбе поломал все астры… Спи, моя малютка, глазки закрывай — Умер ночью в клетке белый попугай.

Мощный и яростный голос набата, Не умолкая, плывёт над селом. Вот собралась на майдане громада — Все исполчились на битву со злом. Гневно на сходе толпа бушевала, Батюшка в страхе сховался в овин: Курочка Ряба народ напугала — Вместо яичка снесла апельсин. Взялись крестьяне за косы и вилы, К деду и бабке явились во двор: — Ишь, расплодили нечистую силу! Эй, старый хрен! Выйди, есть разговор!.. Дед торопливо портки одевает, Валенки вздел да набросил армяк. Вышел. Народ его враз обступает. Дед испугался, в коленках обмяк. — Ты не трясись! Чай, не студень на блюде! — Строго сказали ему мужики. — Мы тебя, старого, бить-то не будем. Нечисть разводишь? Сознайся, не лги! Дед заблажил: — Пожалейте хозяйку! Родные! Век буду бога молить! Всё, голубки, расскажу без утайки, Точно, скажите, не будете бить? — Да говори уж! Сказали — не будем! — Дед просморкался и начал рассказ: — В ночь позапрошлую, добрые люди, Темень была — хоть ты выколи глаз. Вышел во двор я — живот прихватило — Помню, с крыльца кувыркнулся впотьмах… Тотчас весь двор, будто днём, осветило, Ярко-преярко, аж режет в глазах! Я было думал — пожар приключился: Господи-боже, лихая напасть!.. Глядь — а на сливу жар-птиц опустился, Наземь спрыгнул да в курятник-то — шасть! Я-то за ним… И во сне не приснится То, что в курятнике я увидал: Курочка Ряба в когтищах жар-птица, Он её, бедную, яро топтал. Сам небольшой — ну, чуть больше, чем кочет, Только все перья, как пламя, горят. Топчет — а сам, как сорока, стрекочет, Крыльями бьёт — ажно искры летят! Бедная Рябушка квохчет так томно, Будто бы стонет от смертной тоски… Что было дальше — убейте, не помню: Грянулся в обморок я, мужики. Порча с той ночи на нашей пеструшке: Как потоптал её чёртов жар-птиц — Стала нести она нам со старушкой Пакость какую-то вместо яиц. — Чёрт поглумился! — крестьяне решили, Выслушав деда несвязный рассказ. — Ты не серчай — мы напрасно грешили, Будто у бабки твоей чёрный глаз. Вас мы не тронем — ведь мы же не турки! Ясно же видно — тут козни врага. Ладно. Давай свою порчену курку, Срубим ей бошку — и вся недолга. Дед на колени: — Вы ж мне обещали! Не убивайте, родные, прошу! Мы ж ещё утром её ощипали! Даже сварили и съели лапшу! Ох и душевная вышла лапшица — В жизни такой не случалось едать! А с апельсинами чтоб не возиться — Я их надумал хавронье отдать. Свиньи — они ведь известно какие: Чёрта с рогами смолотят живьём. Осенью милости просим, родные — Мы эту хрюшку на сало забьём. — Старый ты хрен! — мужики рассердились. — Чёрт тебя дёрнул народ всполошить! Надо за это тебе, ваша милость В задницу розгой умишка вложить! Сказано — сделано: прутьев надрали, Деду нагнули башку до земли. Двадцать горячих по заднице дали И по домам по своим разошлись.

Над широкою рекою, над лесистою грядой, В чёрном небе полуночном светит месяц молодой, Льёт он свет и реку, на заклятый буерак… По лесной дороге мчится чёрно-бурый волкодлак. Жажда крови и убийства гонит хищника вперёд, Нож не страшен волкодлаку, пуля шкуру не пробьёт, На тропу его охоту заступить никто не рад — Он крупней любого волка и опасней во сто крат. Волку лютому в чащобе отдалась когда-то мать — И родился он, способный облик волка принимать, Вырос всем на загляденье, в удалого молодца, Но наследовал свирепость кровожадного отца, И, неузнанный друзьями, для врагов неуязвим, Рыщет тёмными ночами, древней яростью гоним. Морду вскидывает к небу и поёт во тьме ночной — Хищник лютый и коварный с человеческой душой.

Над землёю тишина, Светит полная луна, Чётко тени чёрные лежат. Стану, не перекрестясь, Пойду, не благословясь, В злые земли, прямо на закат. Не наторенной тропой, А крысиною норой — В земли, где чудовища живут, Где, летя на злых ветрах, Наводя на смертных страх Навьи песни дикие поют. Перекрёсток трёх дорог — То невидимый порог, Тут сошлись границы трёх миров. Расступись, сыра земля! Заклинаю короля Воеводу рати мертвецов! Бейся, жертвенный петух, Приходи, Великий Дух — Я тебя зову, служитель твой! Лейся, жертвенная кровь, Воздвигайся, тьмы покров Над моею буйной головой! Чернобоже Господин, Ты высок и ты един, Господарь полуночных Богов! Не прошу я серебра, Ни богатства, ни добра — Дай мне меч заклятый на врагов! Ходят тучи в небесах, Собирается гроза — Пусть же меч, как молния, разит! Как скошённая трава, Как опавшая листва, Пусть мой враг поверженный лежит! На горе зажженный крест Озарит святую месть И земля впитает вражью кровь. Их судьба — могильный тлен: Забирай их души в плен, А с меня довольно черепов! Север, Юг, Восход, Закат, Не оглядывай назад, Заклинаю чёрный ураган, А слова мои — замок, Ворон ключик уволок, И закинул в море-океан.

«Что стоишь, как неродная? Дай до дома провожу! Я чудес тебе немало по дороге покажу. Мы пройдём лесной тропинкой — тут короче и быстрей. Слышишь, как в кустах лещины трель рассыпал соловей, А ему из-за оврага вторит яростно другой… Над лощиною туман стоит жемчужной пеленой… Серебристым лунным светом до корней пронизан, лес, Замерев, стоит недвижно в ожидании чудес. Отчего ж ты загрустила, моя зоренька-заря?» — На душе моей тревожно — пёс мой чует упыря: На загривке шерсть топорщит, зубы скалит и рычит, На тебя он почему-то не по-доброму глядит. «Твой суровый волкодав, похоже, трусит темноты… Чуешь, зоренька, как пахнут эти дивные цветы? То не ландыш и не лютик — то русалочья трава: Как понюхаешь её — так закружится голова, И услышишь песни духов, шёпот Матери-Земли, В синем небе ты увидишь колдовские корабли, Шорох времени услышишь… впрочем, что нам до того? Хороша ты в этом платье — краше будешь без него!» — Ишь ты, шустрый! Обойдёшься! Ну-ка, руки убери! Собиралась я с тобою прогуляться до зари, Но теперь мне неохота, я пойду к себе домой, Распрощаемся, пожалуй, не ходи, дружок, за мной! «Не сердись, моя богиня — иль не ведаешь сама, Что своею красотою ты свела меня с ума? И, клянусь, моей ты будешь в зачарованном лесу: Мы нырнём на дно тумана, выпьем сладкую росу, Гамаюн, ночная птица, чей стремителен полёт, Над любовным ложем песню величальную споёт!» — Ты слова плетёшь красиво, соблазнительно поёшь, Но, послушай, я не дура, и меня не проведёшь: Твои пальцы холодны, как родниковая вода, И не ври, что от волненья — не поверю никогда. Всё отбрасывает тени — от тебя же тени нет — Ты, как призрак бестелесный, пропускаешь лунный свет, И глаза твои сияют, точно адские огни… Пёс мохнатый, страж мой верный — защити, оборони! «Нападай, косматый, смело! Мы посмотрим, чья возьмёт! Кто хребет врагу сломает — тот красотку уведёт! Мы — Ночные, в наших жилах кровь холодная течёт, Но в руках такая сила, что гранит, как тесто, мнёт. Мы в могилах днём таимся от Небесного Огня, Но в ночном единоборстве никому не взять меня!» — Бедный пёс мой! Ты, ублюдок! Ты хребет ему сломал! «Не сердись, моя богиня — на меня он сам напал, Но скажи одно лишь слово — и его я воскрешу, И тебя о поцелуе на коленях попрошу. Я свою живую душу отдаю тебе во власть — Так смени же гнев на милость, дай к устам твоим припасть! Поцелуй вампира сладок, он чарует и манит, Убивает без пощады и бессмертие дарит. Мир Дневной забудь навеки — он твоих не стоит слёз, В мир Ночной тебя зову я — в мир кроваво-чёрных грёз, Из залитой жарким светом, но безжизненной страны — В мир жемчужного тумана и танцующей луны. Приведу тебя на берег той Смородины- реки, Где роятся, точно пчёлы, колдовские огоньки, И на поле, где сияют ядовитые цветы, Повенчаемся с тобою, королева темноты!»