Шторм и штиль

Ткач Дмитро

Роман о молодом офицере-моряке, о том, как непросто стать командиром, заслужить доверие подчиненных, о героических традициях советского флота.

В 1981 году роман современного украинского писателя «Шторм и штиль» удостоен республиканской премии имени Леси Украинки.

Ссылки

[1] Вот и на этот раз перебранка возникла неожиданно.

[1] Час назад Федор договорился с соседом Семеном Куликом, чтобы завтра на рассвете выйти в море наловить ставриды и пикши. Теперь он сидел на низенькой, собственными руками сделанной деревянной скамеечке под зеленым потолком густых виноградных листьев и готовил рыболовную снасть.

[1] Снасть эта на первый взгляд немудреная, но сделать ее могут только умелые руки. На конец толстой капроновой нитки, длиной метров в пятьдесят — шестьдесят, нужно намертво прикрепить тяжелое грузило, а повыше привязать десять крючков. Возле каждого крючка вплетается небольшое пестренькое перышко цесарки, похожее на маленькую рыбку. Ставрида и пикша охотно бросаются па это перышко и попадаются на крючок. Случается, что за один раз вытащишь штук шесть, а то и десять. С утра до обеда можно и полпуда рыбы наловить.

[1] Поэтому настроение у Федора хорошее, даже приподнятое, словно перед праздником.

[1] Дело спорилось у него в руках. Ловкие боцманские пальцы и не такую работу выполняли на корабле! И морской узел завязать, и концы многожильного троса срастить — все у него получалось быстро, красиво и вдохновенно. Разумеется, и в боцманском деле есть своя музыка, да еще какая! И Федор Запорожец задумался, вспоминая корабль, своих боевых друзей и все пережитое.

[1] Сашко тоже здесь, во дворе, густо заросшем виноградом и похожем на большую комнату с зелеными стенами и зеленым потолком. Он сидит у стола и не отрывает глаз от книги. Сашко давно приготовил уроки и теперь читает новый морской роман, он спит и видит, как бы поступить в военно-морское училище.

[1] А Марина долго молча строчит на машинке. Но вот она оторвала нитку и поднялась из-за стола — статная, красивая, хоть уже и не молодая. Красивой ее делали, наверное, большие карие глаза и густые брови, похожие на крылья черной морской чайки.

[1] — Сашко! Сашенька! Тебе Витька отдал сорок копеек за цыпленка?

[1] Голос у нее, как у большинства южан, сильный, гортанный, его слышно за полквартала. Она и сама это хорошо знала, но не пыталась говорить тише: во-первых, ее Федор после контузии очень плохо слышит, а во-вторых, не было у нее от соседей никаких секретов, точно так же, как и у них от нее. Разве можно жить иначе на одной улице! Пусть слушают, кому интересно, ничего плохого тут не говорится и не делается.

[1] Сашко оторвал голову от книги и тем ломающимся баском, который появляется у ребят его возраста, недовольно, с досадой, но все же сдержанно ответил:

[1] — Опять ты, мама, про цыпленка. Дался он тебе…

[1] — Что значит — «дался»? Что значит — «дался»?! Когда ты со своими друзьями уходил в поход, ты у меня двух цыплят выпросил?

[1] — Ну, выпросил, и ты дала, спасибо.

[1] — Спасибо? А я за них на базаре по сорок копеек заплатила. И ты тогда сказал, что Витька за одного отдаст тебе деньги, что вы договорились в складчину.

[1] — Ну, нет у него сейчас.

[1] — Ты мне не «нукай», а чтобы завтра или цыпленок был, или деньги!

[1] Тут уж Федор не выдержал:

[1] — Ну и чего ты, ей-богу, дался тебе этот цыпленок! Подумаешь, велико дело — сорок копеек!

[1] Марина сразу же перенесла огонь на мужа:

[1] — А ты поддерживай, поддерживай сыночка… Вот собрались двое на мою голову!

[1] — Ну, в самом-то деле, — повысил голос и Федор.

[1] «Цыпленок, цыпленок! Сорок копеек, сорок копеек»! Просто слушать стыдно!

[1] — Стыдно? — пошла в атаку Марина. — А мне не стыдно! Пусть знает, что такое сорок копеек. Если не будет знать, что такое копейка, то и рубль будет для него ничто. Вот тогда и увидишь, какого сыночка вырастил!

[1] — Мама! — умоляюще взглянул на нее Сашко.

[1] — А ты слушай, что я тебе говорю!

[1] Щеки ее раскраснелись, а сила голоса все нарастала. Федор понял, что она только «зарядилась».

[1] Он готов уже был сказать: «Слушайся маму, сынок», но не успел.

[1] В это мгновение кто-то позвонил.

[1] Федор Запорожец отложил работу и пошел открывать калитку, хотя она и не была заперта. Если звонят, то это не сосед, не с этой улицы человек.

[1] За калиткой на тротуаре стоял молодой офицер, лейтенант.

[1] — Здравствуйте, — приложил он руку к своей новенькой фуражке, сиявшей таким же новеньким золотистым «крабом».

[1] — Добрый день, — ответил ему Федор Запорожец и, подтянув домашние рабочие штаны, застегнул на груди рубашку: как-никак перед ним лейтенант, а он только отставной мичман. — Вы ко мне?

[1] — Еще не знаю, может быть, и к вам, — улыбнулся лейтенант, — если вы — Федор Филиппович Запорожец.

[1] — Он самый. Входите.

[1] Что-то тревожное и щемящее шевельнулось в груди Федора Запорожца. «Как будто я уже видел где-то этого лейтенанта… Как будто видел… И лицо знакомое, и голос… Но где? Когда?»

[1] Посреди двора стоял стол с двумя скамейками по сторонам. Федор Запорожец пригласил лейтенанта присесть.

[1] Тот сел. Видно было, что он очень взволнован. Чистые, без единой морщинки щеки его пылали девичьим румянцем.

[1] — Извините, может быть, это и ошибка, но… мне сказали, что вы плавали на одном корабле с моим отцом… Федор Запорожец так и рванулся к гостю.

[1] — Старший лейтенант Баглай! — воскликнул он, не дав офицеру договорить. — Да неужели? Неужели вы его сын?

[1] — Так точно, сын. Юрий.

[1] — Боже мой! Марина! Сашко! Так это же сын Николая Ивановича Баглая! Ну, похож, ну, похож как две капли воды. А я как глянул — аж сердце екнуло! Я же вас еще по фотографии знаю. Вы там с мамой вдвоем, в каюте у Николая Ивановича.

[1] — Вы и фотографию помните?

[1] — Ну а как же! Захожу в каюту, а она висит над столом. На фотографии вы еще маленький мальчик. И мама ваша совсем молодая.

[1] — Старенькая уже, — сказал Юрий Баглай, — на пенсии. Заслуженная учительница. После гибели отца быстро стала сдавать.

[1] — Николай Иванович, Николай Иванович! — покачал головой Федор Запорожец, будто видел его перед собой, и снова обратился к гостю: — Я ведь думал, что вместе с ним и войну заканчивать буду. Не вышло. Несправедлива к нему судьба. Нет, несправедлива! Такой человек был!

[1] Юрий слушал, не сводя с Запорожца глаз. И когда тот, опустив голову, умолк, тихо спросил:

[1] — Вы видели, как погиб мой отец? Расскажите, как это случилось?

[1] — Что же вам рассказать? Стоял он на командирском мостике, командовал, я голос его слышал, вдруг — взрыв… Ну, а что было потом, вы знаете — его не нашли… А десант он высадил. Первым прорвался на вражескую базу. Поэтому и Героя ему дали, а часть его именем назвали…

[1] — Меня в эту часть и направили, — сказал Юрий Баглай. — Туда, где отец служил.

[1] Глаза у Запорожца засветились радостью:

[1] — Так это же здорово! Ну, чего же мы так сидим? Марина! Слышишь? Марина! Угощай Юрия Николаевича нашей самодельной таранкой. А я сейчас холодного пивка принесу.

[1] Выпили пива и закусили вкусной таранкой, просвечивающей, как янтарь. Юрий Баглай сказал:

[1] — Что это вы все — «Николаевич» да «Николаевич» Зовите меня просто Юрием. И на «ты», так проще будет.

[1] — Ну что ж, Юрий так Юрий, — охотно согласился Федор Запорожец. — Как же это получилось? Сам в отцовскую часть попросился или направили?

[1] — Все очень просто, дядя Федор. Закончил военно-морское училище, поплавал немного штурманом, небольшой корабль был, а потом попросил, чтобы сюда перевели. Когда уезжал, мне о вас рассказали: живет, мол, в этих местах один боцман, Федор Запорожец, который плавал с твоим отцом…

[1] — Слышишь, Марина, слышишь? И обо мне знают!

[1] — Да как же тебя не знать? — с гордостью ответила Марина. — Не на печке сидел, всю войну грудь под пули подставлял. Недаром ордена да медали заслужил.

[1] — Не «подставлял», а воевал, как положено, — насупил брови Федор Запорожец. — Иначе не сидел бы сейчас за этим столом.

[1] — Так я ж и говорю, что воевал. И на корабле, и в морской пехоте…

[1] — Всякое бывало… — сдержанно сказал Запорожец, обращаясь к Баглаю. — Об этом я тебе как-нибудь потом… Ну, а жить где будешь?

[1] Юрий Баглай не успел ответить. Калитка распахнулась без звонка, и во двор вошла девушка.

[1] Она поздоровалась только с незнакомым лейтенантом и обратилась к хозяину:

[1] — Дядя Федя, отец прислал спросить, на который час будильник ставить?

[1] — Так теперь же рано светает. Скажи — на четыре… Это мы за рыбой с соседом собираемся, — объяснил он гостю. — Может, и ты с нами, Юра?

[1] — Я бы не прочь, но, наверное, не получится… Завтра мне надо явиться к начальству.

[1] А тем временем Марина уже приглашала девушку к столу:

[1] — Чего же ты стоишь, Поля, будто вкопанная? Садись. Пивка выпьешь, тараночкой полакомишься.

[1] — Не хочу, тетя Марина. Ни пива, ни таранки. Спасибо.

[1] — Ну, так арбуза попробуй. На базаре сегодня купила. Боялась, что зеленый, а он, глянь, какой красный… Бери, бери, не стесняйся!

[1] Поля и в самом деле чувствовала себя неловко. Как только вошла во двор, сразу же поймала на себе короткий, но очень внимательный взгляд незнакомого лейтенанта. Этот взгляд будто сковал ее. Правда, теперь лейтенант, казалось, не обращал на нее внимания, и все же девушке хотелось еще раз встретиться с ним глазами…

[1] Кто он? Зачем тут сидит? А дядя Федор его еще и Юрой называет. Никогда ведь и не вспоминал о нем…

[1] «Да нет, он мне абсолютно безразличен. Просто любопытно…» — думала девушка и понимала, что обманывает себя.

[1] — Да вы познакомьтесь, — сказал хозяин. В эту минуту он готов был перезнакомить весь мир. — Это Юрий Баглай, сын Николая Ивановича Баглая, командира нашего корабля. Ты о нем слышала, я рассказывал.

[1] — Слышала, а как же. — Теперь Поля уже с нескрываемым интересом посмотрела на лейтенанта.

[1] — А это — Поля, дочь моего соседа, Семена Кулика. Вот здесь живут, через стенку… Только стенкой мы и отгорожены, а вообще-то как одна семья.

[1] — Ну, а теперь садись к столу, — не успокаивалась Марина. Всей улице она была известна как очень гостеприимная хозяйка. — Не поешь арбуза, не выпущу со двора.

[1] — Ну, разве что маленький кусочек, — сдалась Поля, зная, что от тети Марины так просто не отделаешься.

[1] Она выбрала из миски самый тоненький и маленький ломтик, поднесла ко рту, и Юрий, который теперь уже смелее поглядывал на девушку, увидел, что губы у нее были почти того же цвета, что и арбуз.

[1] «Красивая, — подумал он. — Только что мне до этого? За такой девушкой наверняка не один парень ухаживает… Познакомились — ну и ладно…»

[1] Поля доела арбуз, поблагодарила и направилась к калитке, бросив на ходу:

[1] — До свидания!

[1] — А может, и ты с нами — рыбу ловить? — крикнул Федор Запорожец ей вслед.

[1] Девушка, оглянувшись, улыбнулась.

[1] — Почему бы и нет, с удовольствием. Но ведь вы же знаете, дипломная у меня. Если провалюсь, то и на порог не пустите. Лучше уж потом.

[1] И, тряхнув рассыпанными по плечам волосами, исчезла за калиткой.

[1] «Какого цвета у нее волосы? — подумал Юрий. — Белокурые? Нет, не просто белокурые. Они — как чистый, вызолоченный солнцем песок на берегу, подставь руку — так и потекут сквозь пальцы…»

[1] Некоторое время после ухода Поли за столом было тихо. Будто вместе с девушкой исчезло и то оживление, которое принесла она с собой. Как весенний солнечный лучик, осветила двор, согрела своим теплом — и нет ее.

[1] — Любим мы нашу Полю, — наконец произнес Федор Запорожец, обращаясь к гостю.

[1] — А о каком дипломе она говорила? Где она учится? Хозяин, казалось, только и ждал этого вопроса. Поднял коричневый огрубевший палец и гордо сказал, словно о родной дочери:

[1] — Да, в скором времени диплом защищать будет. Тут у нас неподалеку от памятника Славы биологический институт есть, а при нем аквариум. Все рыбы и животные Черного моря в нем собраны. Так вот, она проходит практику в этом институте. — Он помолчал немного и добавил: — Хотят ее после защиты диплома там оставить. Ну что ж, и правильно. С головой девушка. Научным работником будет… А сколько горя успела хлебнуть, скажу я тебе, ой-ой-ой…

[1] — Ну чего ты разошелся? — перебила его Марина. — Может, человеку это и знать не интересно?

[1] — Почему же? Наоборот, интересно, — поспешно возразил Баглай и, почувствовав, что краснеет, опустил глаза.

[1] Запорожец, довольный, что гость поддержал его, оживился.

[1] — Ну вот, а ты говоришь… О такой девушке каждому хочется послушать. Вот я и расскажу… Откуда она взялась в Севастополе, никто не знает. Да она и сама не может вспомнить. Рассказывала: «Убегали с мамой от фашистов, а потом маму убили». А как звали маму и почему они бежали именно в Севастополь, этого не помнит. Очень маленькая была… А вот смотри ж ты, и оборону тут пережила, и немцев. Просто диво! Ну, а когда наши освободили Крым и Севастополь, что тут было! Один родителей не найдет. Другого родители разыскивают. Горе у людей такое, что и не сказать… А город отстраивать надо. Ел ты что-нибудь сегодня или ни крошки во рту не было, есть у тебя, где голову приклонить на ночь или нет, а на работу выходи. И люди шли, потому что как же иначе? Мертвых из-под камней вытаскивали, хоть и сами на мертвецов были похожи… Приходила и Поля. Еще совсем маленькая и такая худая, что, того и гляди, от ветра упадет… Лохмотья на ней — смотреть жалко. А тоже трудится. Поднимет камень своими слабыми, тоненькими, как палочки, руками и несет. Или деревяшку какую-нибудь тянет. Как муравей.

[1] Ей кто хлеба кусочек, кто картофелину или луковку. А тогда, надо тебе сказать, опять беспризорные появились, как после гражданской… Мы с Семеном Куликом тоже на восстановительные работы ходили. Сейчас-то он уже на пенсии, а в то время на морзаводе работал. И вот однажды идем мы с Семеном вечером домой, а он мне говорит: «Ты, Федор, знаешь, мою Саню убили?»

[1] Саней дочку его звали, погибла она во время обороны Севастополя.

[1] «Знаю», — говорю ему.

[1] «Так вот, мы со своей старухой посоветовались и решили эту беспризорную сироту Полю себе в дочки взять…»

[1] — Так она им не родная? — вырвалось у Юрия Баглая.

[1] — А я тебе о чем? «В дочки, говорит, взять». «Хорошее дело сделаешь, Семен, — отвечаю я ему. — Ясное дело, и горсовет таких бездомных детей уже подбирает, детдома для них оборудует, но у тебя в семье лучше ей будет. Оба вы люди хорошие, ласковые, справедливые, плохому не научите».

[1] — А на другой день такая картина… — продолжал Федор Запорожец. — О чем уже там говорил Семен с девочкой, мне неизвестно, не слыхал, а потом и расспрашивать не посмел, а только смотрю, обняла она его шею обеими ручонками, прижимается личиком и смотрит ему в глаза… Прижимается и смотрит… А потом взялись они за руки и пошли. Пошли в эту вот хату, в которой и сейчас живут. Правда, в то время тут тоже только стены торчали, да полкрыши висело. Так и осталась. Она им: «Папа, мама». А они оба: «Доченька наша милая». А теперь ишь какая выросла. Красивая. Ученая.

[1] — И в самом деле, красивая, — не сдержался Юрий. Он сидел встревоженный, растроганный и почему-то… счастливый…

[1] Да, он по-настоящему был счастлив. Послали его в Севастополь, о котором он всегда мечтал. Тут он встретился с прекрасными людьми, принявшими его, как родного сына. А впереди у него — корабль, море, плавание… И встреча с такой необыкновенной девушкой!

[1] Разговор продолжался, а когда стало темнеть, Федор спохватился:

[1] — Да, я же тебя спросил, а ты не ответил. Где жить будешь?

[1] — Надеюсь, на корабле место найдется, — ответил Юрий, заранее зная, что для офицера каюта хоть на двух, но обязательно будет.

[1] — Так это же на корабле, в плаванье. А когда на пирсе стоять будешь, то надо и в городе угол иметь.

[1] — А ты оставайся у нас, Юра, — сказала Марина. — Оставайся. Нижняя комната совсем свободная, в ней и поживи. Мы с Федей в спальне будем да на веранде. Сашко — в своей комнате. Ключ от калитки тебе дадим. Когда ночью с моря придешь, то никого и беспокоить не будешь.

[1] — Как же это? — смущенно развел руками Юрий. — Так неожиданно…

[1] — А мы люди простые, плохого человека и на порог не пустим, а хорошему всегда рады.

[1] — Откуда же вы знаете, что я хороший? — засмеялся Юрий.

[1] — Видно, видно, — простодушно ответила ему Марина. — У такого отца сын плохим не вырастет. Вон мы своего Сашеньку, случается, и ругаем, и корим, а все для чего? Чтобы человеком вырос, люблю я его, а спуску не даю… Слышишь, Сашко? Чтобы завтра же мне цыпленок был. Скажи своему дружку.

[1] И снова повернулась к Юрию:

[1] — Вы, может быть, думаете, сколько нам платить? Нисколечки. Правда, Федя?

[1] — Да боже ж ты мой! — всплеснул руками Федор Запорожец. — Где же это видано? Чтобы моряк с моряка? Чтобы я вот так с твоим отцом и — какую-то плату? Да пусть у меня руки отсохнут!

* * *

[1] В тот же вечер Юрий Баглай остался у Запорожца. Комнатка была маленькая — в ней стояли кровать, стол, шкаф и два стула, — но уютная, чистая и окном смотрела в зеленый дворик.

[1] Он долго не мог заснуть, лежал с открытыми глазами и думал. Жизнь так многогранна и неожиданна… Еще сегодня утром он даже не предполагал, что будет ночевать вот в этом домике, надеялся устроиться в гарнизонной гостинице.

[1] «Завтра, когда получу назначение, сразу же напишу маме…» — подумал Юрий уже сквозь легкую дремоту.

[1] В спокойной и ласковой ночной тишине было слышно, как далеко на причале бьются друг о друга сухими бортами рыбачьи шаланды, иногда доносился всплеск волн…

[1] Неожиданно он услыхал какой-то шорох у открытого окна. Быстро поднялся на локте:

[1] — Кто тут?

[1] В окне появилась голова Сашка.

[1] — Вы еще не спите, дядя Юра?

[1] — Нет, не сплю, Сашко. А что?

[1] — Я хотел спросить, вы долго учились на лейтенанта?

[1] — Пять лет. А зачем тебе?

[1] — Я тоже хочу… — горячо и взволнованно шепотом заговорил Сашко, — чтобы на всю жизнь моряком… А трудно попасть в училище?

[1] — И поступить трудно, и учиться нелегко. Сам знаешь, какая теперь техника на кораблях.

[1] — Знаю, — сказал. Сашко притихшим голосом.

[1] — Но если очень захочешь, то поступишь. Учиться надо хорошо.

[1] — А я хорошо учусь, дядя Юра… И морские книги читаю.

[1] — Ну, тогда быть тебе моряком. Знаешь такую песню: «Кто хочет, тот добьется…»?

[1] — Знаю… Ну, спите, дядя Юра… А вы мне поможете, если чего-нибудь не буду знать?

[1] — Конечно, помогу.

[1] — Спасибо… — Мальчик неохотно отошел от окна.

[1] А Юрий Баглай уже не мог заснуть. Какие-то несвязные мысли, воспоминания, обрывки разговоров, лица, звуки наплывали друг на друга, исчезали и возникали вновь…

[1] Потом он совсем ясно услышал Полип голос, казалось, она стоит совсем рядом. Вскочил, прислушался… Но вокруг было тихо и сонно.

[1] Только далеко внизу плескалось о берег море.

[2] У капитана второго ранга Курганова шло совещание, и Юрию Баглаю пришлось долго ждать в приемной. Чувствовал он себя как школьник, которому предстояло встретиться с грозным директором. Его бросало то в жар, то в холод, а сердце под новеньким темно-синим кителем таки замирало.

[2] Молоденькая секретарь-машинистка легко и быстро постукивала тоненькими пальчиками по клавишам машинки. Время от времени она бросала на него короткие и, как ему казалось, насмешливые взгляды. Это раздражало его и заставляло еще больше смущаться.

[2] Страшно хотелось курить, но он боялся пропустить тот момент, когда совещание у командира части закончится и надо будет войти в кабинет Курганова. Наконец он все-таки не выдержал:

[2] — У вас в коридоре покурить можно?

[2] — В коридоре можно, — с насмешливой снисходительностью разрешила девушка, будто хотела сказать: «Сразу видно, что еще молодой да зеленый…» — Идите, покурите, а я доложу и позову вас…

[2] «Обращается со мной, как с мальчишкой! — с возмущением подумал Юрий. — Я же назвал себя: «Лейтенант Баглай», но, видно, ей невдомек, что я сын того Баглая, потому что мало ли на свете однофамильцев? А если бы знала, весь бы ее гонор как рукой сняло!»

[2] Вскоре дверь из кабинета в приемную открылась, послышались голоса, и сразу же в коридор один за другим стали выходить офицеры. Тут были и лейтенанты, и старшие лейтенанты, и капитан-лейтенанты. Баглай невольно вытянулся по стойке «смирно», словно был еще курсантом училища и, поспешно засунув сигарету в карман, погасил ее пальцами.

[2] Как только офицеры вышли, в дверях появилась секретарша:

[2] — Входите. Капитан второго ранга ждет вас.

[2] Волнение достигло того предела, когда он вдруг перестал четко видеть все, что его окружало. Взгляд был прикован к седому человеку, сидящему за столом.

[2] Юрий быстро прошел по длинному красному ковру, остановился перед столом и почти машинально произнес заученную фразу:

[2] — Товарищ капитан второго ранга! Лейтенант Баглай прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!

[2] Курганов поднялся, подал ему руку.

[2] — Садитесь, товарищ лейтенант, — сказал он. — Знаю, что вы назначены сюда… Так это вы и есть сын Героя Советского Союза Николая Ивановича Баглая?

[2] — Так точно, товарищ капитан второго ранга, — отчеканил Юрий, намереваясь встать.

[2] — Сидите, сидите, — движением руки остановил его Курганов. Лицо у него было не суровое, как предполагал Юрий, а скорее добродушное. — Вначале я сомневался, следует ли вам служить в нашей части? А потом решил что, пожалуй, это даже хорошо. Часть имени Баглая. И тут же служит его сын, продолжает боевые традиции. На кораблях матросы молодые, войны не нюхали, и для них сам факт вашего присутствия будет иметь большое воспитательное значение.

[2] — Но ведь я тоже войны не нюхал, — сдержанно улыбнулся Юрий, чувствуя, как понемногу исчезает скованность и страх.

[2] — Это неважно. На вас у меня уже есть хорошая характеристика. Устная пока что… А на официальную давайте взглянем.

[2] Юрий Баглай быстро выхватил из внутреннего кармана заранее приготовленные бумаги и подал Курганову. Тут были документы из училища и с последнего места службы. Он хорошо знал, что в них написано: «…училище закончил с золотой медалью…», «…в плавании проявил незаурядные способности…», «…может быть использован на ответственных командных постах». Пусть посмотрит командир части, кого ему прислали!

[2] Пока Курганов внимательно читал бумаги, Юрий Баглай изучал его лицо… Конечно, ему уже за пятьдесят. Голова совсем седая, а брови черные, широкие, густые. Это свидетельствовало о том, что он много пережил, но сумел сохранить и физические, и душевные силы. Такие люди и после пятидесяти не сдают, как бы начиная новый жизненный круг.

[2] Дверь в кабинет внезапно открылась. Юрий вздрогнул. Высокий, немного сутулый, в очках на тонком носу, капитан третьего ранга непринужденно, по-свойски, шел к столу Курганова.

[2] — Здравствуйте, Виктор Васильевич, — негромко произнес он, подавая Курганову руку с длинными, желтоватыми от табака пальцами.

[2] Командир части оторвался от документов, ответил на рукопожатие и сказал:

[2] — Вот и хорошо, что вы пришли, Григорий Павлович. Прибыло пополнение. Познакомьтесь…

[2] Юрий вскочил, стал навытяжку:

[2] — Лейтенант Баглай. Прибыл для дальнейшего прохождения службы.

[2] Он сразу же догадался, что перед ним не кто иной, как заместитель Курганова по политчасти. Кому же еще разрешено вот так запросто заходить в кабинет и разговаривать с командиром, как равный с равным?

[2] Замполит пожал Юрию руку и глуховатым, казалось, даже недовольным голосом сказал:

[2] — Очень хорошо…

[2] Курганов придвинул к нему документы Баглая и, не скрывая своего удовольствия, произнес:

[2] — Вот, пожалуйста. Отличник, медалист, комсомолец… И моря уже попробовал.

[2] В это мгновение зазвонил телефон. Курганов разговаривал долго, и Юрий получил возможность рассмотреть замполита, пока тот изучал его документы.

[2] «А что, если бы тебя переодеть в штатскую одежду? — прикинул он мысленно. — Был бы обыкновенный человек с большой лысеющей головой, с припорошенными сединой бровями, с небольшими аккуратными усиками, в очках. Учитель, да и только… А может, бухгалтер из какого-нибудь учреждения. — Обычно у пожилых бухгалтеров, оттого что они день-деньской согнувшись сидят за столом, такая же сутулая спина и так же опущены плечи. Ничего нет от военного человека, только китель да погоны. Наверное, еще во время войны на флот пришел из запаса, да так и остался в кадрах…»

[2] Тем временем Курганов закончил разговор по телефону, взглянул на замполита Вербенко большими, по-молодому блестящими глазами и, будто зная наперед, что ответит ему замполит, спросил:

[2] — Ну как, Григорий Иванович, довольны?

[2] — Ну что ж. Все в порядке, как и надлежит молодому офицеру, — ответил Вербенко и повернулся к Юрию. — Будем надеяться, что вы и в нашей части станете образцом для других. Ждем от вас отличной службы, товарищ лейтенант.

[2] — Приложу все силы, товарищ капитан третьего ранга.

[2] — Противолодочный катер вам дадим, — неожиданно сказал Курганов. — Судно небольшое, и команды там немного, но это — корабль, морская боевая единица.

[2] Юрий вспыхнул. Чего-чего, а этого он уж никак не ожидал! Ну, на штурмана рассчитывал, пусть даже на старпома, но чтобы сразу противолодочный катер? Но слова Курганова польстили ему, и он подумал: «А почему бы и нет? Давайте и катер! Посмотрите, какой из меня командир получится!» Однако он понимал, что нескромно и даже нетактично сразу же соглашаться, поэтому, хоть и не очень решительно, ответил дипломатическим вопросом:

[2] — Но справлюсь ли я, товарищ командир второго ранга?

[2] — Поможем… Конечно, нелегко будет на первых порах, но настоящий моряк не ищет легкой службы. Да и нет ее на море… Команда там дружная, опытная, особенно боцман Небаба. Он сейчас временно исполняет обязанности командира. И комсомольцы — все. А теперь еще и командиром будет комсомолец. Очень хорошо. Комсомольский экипаж!

[2] Замполит Вербенко молча поглядывал через очки то на Юрия Баглая, то на Курганова, будто определяя, способен ли молодой офицер быть командиром и не делает ли ошибки Курганов, предлагая ему эту ответственную должность? Хоть и небольшой, корабль все равно нуждается в умелом руководстве…

[2] — Два-три дня для устройства личных дел вам хватит? — спросил Курганов.

[2] — Могу приступить к исполнению служебных обязанностей хоть сегодня.

[2] — А как у вас с жильем?

[2] — Тут неподалеку живет бывший боцман, Федор Запорожец, он вместе с моим отцом воевал. Я у него остановился.

[2] — Знаем, знаем Запорожца, — сказал Курганов. — Вот и прекрасно, что вы у него устроились… Он хоть и отслужил свое, а на флоте человек известный. Есть у нас комната Славы — небольшой музей, там вы и портрет его можете увидеть. Ну, ясное дело, и портрет своего отца… Поживите у Запорожца. А впрочем, вам больше придется жить на корабле. «Мой корабль — мой дом» — так у нас на флоте говорят. Верно?

[2] — Так точно, товарищ капитан второго ранга.

[2] — Ну вот, на сегодня и все… У вас ничего нет, Григорий Павлович?

[2] — У нас с лейтенантом еще будет отдельный разговор, — сдержанно ответил Вербенко.

[2] Курганов придвинул к себе документы Юрия, что-то написал на них твердым размашистым почерком.

[2] — Идите в штаб, оформляйтесь.

[3] — Кажется, прислали нам хорошего офицера, — сказал Курганов, когда Юрий Баглай вышел. — Сразу видно, в отца пошел. Послужит, просолится, настоящим моряком станет. А впрочем, почему же — станет? От моря ему уже никуда не уйти.

[3] Курганов, в самом деле, был очень доволен прибывшим лейтенантом и ждал, что Вербенко с ним согласится. Однако замполит не разделял его мнения и сдержанно заметил:

[3] — Как будто ничего… Но может, не следовало бы сразу давать ему противолодочный катер, Виктор Васильевич? С лица Курганова как рукой сняло довольное выражение. Между бровями пролегли две параллельные морщины, в глазах погасли веселые искорки:

[3] — Почему вы так считаете?

[3] — Все-таки молод очень… Вернее, практического командирского опыта маловато…

[3] — Григорий Павлович, а сколько нам с вами было, когда мы воевали и даже командовали кораблями?

[3] — Да, наверное, столько же… — улыбнулся в седоватые усы Вербенко. — Но, то было другое время. Тогда это была крайняя необходимость. А сейчас такой настоятельной нужды нет.

[3] — Но ведь было же… — не отступал Курганов. — И в бой ходили. И с командой умели общий язык найти. А знаний по сравнению с ним у нас было в десять раз меньше. Нынешняя молодежь не такая, какими были в свое время мы с вами. Юношей, подобных Баглаю, расхолаживать нельзя. Им дело в руки подавай, и они горы перевернут.

[3] — Вы так говорите, Виктор Васильевич, будто я что-то имею против современной молодежи. Наоборот, я знаю ей цену. Это ребята с большими и разносторонними знаниями, воспитанные, дисциплинированные. Я уверен, что и Баглай не худший, а может, и лучший из них, но…

[3] Он помолчал, закурил и после небольшой паузы закончил свою мысль:

[3] — …но если уж говорить откровенно, боюсь, как бы у Баглая не закружилась голова… Еще бы! Сын Героя Советского Союза, служит в части, носящей имя его отца. Да к тому же он теперь — командир противолодочного катера! Есть от чего задрать нос.

[3] — И я об этом подумал, Григорий Павлович. Но мы-то с вами тогда для чего? Горячей станет у человека голова, положим холодный компресс. А может, и не станет горячей. Не похоже на это…

[3] — Кстати, какой корабль вы имеете в виду, Виктор Васильевич? Триста четвертый? Что на ремонте?

[3] Тот самый. Командира там сейчас нет, сами знаете. Временно боцман Небаба командует, пока судно ремонтируется. А потом? Вот и пусть Баглай примет корабль. За время ремонта освоится, все своими руками пощупает, с командой познакомится. А тем временем и мы к нему поближе присмотримся… Курганов вдруг рассмеялся.

[3] — Стареть начинаем, Григорий Павлович. Такое чрезмерное недоверие к молодому человеку — это от старости… Я вам вот что скажу: настанет время, уйдем мы с вами в отставку, и вдруг когда-нибудь захочется нам зайти сюда, в этот кабинет. Входим. На моем месте сидит Юрий Баглай. Заходим в ваш кабинет. А там тоже один из теперешних безусых молодых ребят. И они скажут: «Кто вы такие? А-А, это те, кто боялся нам штурвал в руки дать и не пускал на командирский мостик? А мы и без вас обошлись. Нашлись другие, которые не побоялись нашей молодости!» И правда будет на их стороне.

[3] — Все может быть. — Почти незаметная улыбка тронула губы Вербенко. — А вот о чрезмерном недоверии — это вы напрасно.

[3] — Ну, давайте назовем это чрезмерной осторожностью.

[3] — Опять не то, Виктор Васильевич. Определенная осторожность — согласен, но в данном случае речь идет о конкретном человеке, о Баглае. Вы понимаете, почему я подчеркиваю именно это…

[3] Вербенко догадывался, его собеседник не напрасно затеял этот разговор. Очевидно, Курганов и сам понимал, что поторопился, назначив Юрия Баглая командиром противолодочного катера, но теперь он уже ничего не мог изменить и потому в этом споре хотел себя же убедить в правильности своего решения.

[3] …Много лет служили они вместе, хорошо знали друг друга и даже дружили, несмотря на то, что характеры у них были совсем разные.

[3] Курганов был невысокого роста, стройный, как спортсмен, и очень подвижный. Его часто видели на кораблях. Он мог неожиданно появиться в машинном отделении или в кубрике, в радиорубке или среди боцманской команды на палубе и затеять разговор на любую тему: о новой книге, вызывавшей споры, и о новой звезде на футбольном горизонте.

[3] Курганова любили за это. Хотя следует сказать, что его посещения для кое-кого заканчивались не очень-то весело. Пока длился непринужденный разговор, глаза Курганова успевали многое увидеть. Он мог, неожиданно прервав раз говор, обратиться к кому-нибудь из матросов и, как бы, между прочим, совсем не строгим тоном спросить:

[3] — Робу давно стирали?

[3] Если матрос сидел, он вскакивал, если стоял, то вытягивался в струну и, краснея, отвечал:

[3] — В позапрошлую субботу, товарищ капитан второго ранга.

[3] — Оно и видно… А почему же не в прошлую, вместе со всеми?

[3] — На вахте стоял, товарищ капитан второго ранга.

[3] — На ва-ахте?! Кто же мог такого неряху поставить на вахту?

[3] Курганов хорошо знал каждого матроса: кто он, откуда, сколько лет служит. Но, несмотря на это спрашивал:

[3] — Который год служите?

[3] — Третий, товарищ капитан второго ранга.

[3] — Ну, это уж совсем стыдно! Третий год прекрасную флотскую форму носите, а бережно обращаться с ней не научились… Пусть бы новичок, тому еще можно простить, а вы должны во всем быть примером.

[3] — Сегодня же выстираю, товарищ капитан второго ранга.

[3] — Сделайте такое одолжение, — говорил Курганов под дружный смех присутствующих и возвращался к прерванному разговору, будто ничего не случилось.

[3] Иногда он неожиданно обращался к одному из молодых матросов:

[3] — Что, товарищ Бережной, бороду решили завести? Матроса бросало в пот:

[3] — Не успел побриться, товарищ капитан второго ранга.

[3] — Вот здорово! — делал удивленное лицо Курганов. — Весь Черноморский флот успевает, а вы не успели… Который год служите?

[3] — Первый, товарищ капитан второго ранга.

[3] — Ну, это уже совсем ни на что не похоже! Только недавно флотскую форму надел, еще такой молодой, а уже бородатый. Представляю, какая борода у вас вырастет к концу службы! Как у Николая-угодника!

[3] — Сегодня же побреюсь, товарищ капитан второго ранга.

[3] — Почему — сегодня? Лучше сейчас. Пока мы здесь разговариваем, вы и побреетесь. Вернетесь, и мы увидим, каким красивым вы стали.

[3] Правда, такие разговоры происходили все реже. Никто не знал, когда и на каком корабле появится Курганов, но всем хорошо было известно, что это может произойти в любую минуту. Никому не хотелось краснеть перед командиром части и перед товарищами, поэтому матросы старались быть подтянутыми, содержали свои рундуки и обзаведение в полном порядке.

[3] Замполит Вербенко был человек другого склада. Он жил словно какой-то замедленной жизнью. Ходил не спеша, разговаривая глуховатым голосом, неторопливо, задумчиво растягивая слова. Казалось, он не обладал и десятой долей той неуемной энергии, которой был наделен Курганов.

[3] Вербенко тоже часто бывал на кораблях, хорошо знал всех матросов и офицеров, умел, когда это было необходимо, дать нужный совет. Но больше всего поражала широта его разносторонних знаний. Юрий Баглай не ошибся. Вербенко до войны действительно был учителем-историком, директором средней школы. Он хорошо знал не только историю, но и физику, географию и литературу. Когда Вербенко пришел служить на флот, то как-то незаметно для всех изучил морское дело, радиосвязь, машины. А если добавить, что между офицерами он был высочайшим авторитетом в вопросах международной политики, то станет ясно, почему Курганов так ценил своего замполита и дорожил дружбой с ним.

[3] Теперь, когда речь зашла о назначении Юрия Баглая, Курганов не хотел углублять спор, понимая, что Вербенко во многом прав.

[3] А Вербенко не хотел ставить своего командира в неловкое положение. «Курганов правильно говорит, — мысленно успокоил он себя под конец разговора, — нас затем сюда и поставили, чтобы людей воспитывать… Возможно, Баглай, несмотря на свою молодость, проявит хорошие командирские способности и не зазнается. Все может быть».

[4] Прошло две недели с того дня, когда Юрий Баглай впервые ступил на палубу своего корабля. Сейчас он не смог бы уже рассказать, что чувствовал в тот момент, что его поразило, порадовало или огорчило… Был ли он суровым или улыбался… Он не помнил, как приняла его команда. По правде сказать, он и лиц не различал, все плыло перед ним в тумане.

[4] Запомнилось, как остался в своей каюте, наедине с самим собой. Несколько минут он не двигался с места, растерянный, ошеломленный и бурной радостью, и неясной тревогой…

[4] Он стоял посреди небольшой каюты и чувствовал, как в висках шумит кровь, как гулко бьется сердце. Он невольно прижал руку к груди: «Ну, успокойся! Ведь все уже позади, корабль — вот он!»

[4] «С чего же начинать?» — подумал Юрий Баглай, растерянно обводя глазами каюту, которая станет для него теперь не просто жилищем, но и штабом. Отсюда он будет руководить всей жизнью корабля.

[4] Юрий прошелся по каюте, машинально подсел к столу, выдвинул ящики — первый, второй, третий… Ни единой бумажки, ни пылинки…

[4] «Приготовили к моему приходу, — с удовольствием подумал Юрий. — Знали, что придет новый командир, да еще кто? Баглай!» Он обвел глазами стены, они поблескивали свежей белой краской. На желтом линолеуме пола лежал новый ковер. Иллюминаторы были надраены до солнечного блеска. И плафоны над головой, и настольная лампа, закрепленная так, чтобы не упала во время качки, сияли той чистотой, которая бывает только на корабле.

[4] «Может, выйти на палубу да посмотреть, чем занята команда?» — снова подумал Юрий Баглай. Но ему почему-то было страшно появиться на палубе, и он, чтобы оттянуть время, открыл сейф и принялся просматривать личные дела команды.

[4] Ему очень хотелось покурить, но он не решился сделать это, словно боялся, что его застигнут врасплох и сделают замечание.

[4] Просматривая дела, он успокоился и закурил, увидев на столе круглую медную пепельницу. В дверь постучали, Баглай вздрогнул, как от выстрела, сердце быстро и тревожно забилось.

[4] — Войдите, — сказал Юрий хрипловатым от волнения голосом.

[4] Порог переступил боцман Небаба. У дверей остановился, заученным, чуть небрежным, но ловким движением бросил руку к мичманке.

[4] — Товарищ лейтенант, пробу брать будете?

[4] Юрий хорошо знал: на корабле искони заведено — перед тем как команда начнет обедать, командир «берет пробу», то есть получает ту же самую пищу, которую получат все. Но он почему-то ответил:

[4] — Не буду… Прикажите, пусть раздают обед, а после обеда прошу зайти ко мне.

[4] Баглай сказал не «зайдите», а «прошу зайти», и это ему самому понравилось: он дал понять боцману, что с первого же дня хочет быть с ним не слишком официальным.

[4] — Есть, — коротко ответил боцман Небаба. — Разрешите идти?

[4] — Идите.

[4] Кажется, ничего особенного не произошло. Обыкновенный разговор старшего с подчиненным. Все — в рамках корабельного устава. Но Юрий ощутил удовольствие, и где-то глубоко в сердце шевельнулось чувство превосходства.

[4] А боцман не уходил, задержался на пороге:

[4] — Разрешите послать за вашими вещами?

[4] — За вещами? — Юрий Баглай вдруг улыбнулся так просто, по-детски, непринужденно, словно он — не командир корабля. — Какие же у меня вещи? Так, мелочь разная. Сам принесу.

[4] — Есть, — так же коротко сказал боцман Небаба и с видом то ли удивления, то ли неудовольствия тихо притворил за собой дверь.

[4] И опять Юрий остался наедине с тишиной в четырех стенах каюты. «А может, не так нужно было? — подумал он. — Может, следовало бы пригласить боцмана сесть и потолковать с ним… Ведь что ни говори, он выполнял обязанности командира… Эх ты, Юрий Баглай! Голова твоя молодая да неопытная! Что же ты никак в себя не придешь? Обдумывай каждый свой поступок и каждое слово… Ведь на тебя смотрит вся команда, а ты всех сразу не увидишь…»

[4] Теперь у него было единственное желание: чтобы скорее закончился обед и пришел боцман Небаба.

[4] А кто он, боцман Небаба?

[4] Юрий Баглай быстро нашел личное дело. Ага, вот… Небаба Иван Сергеевич… Год рождения… Действительная служба… сверхсрочник… комсомолец… А что еще? Юрий лихорадочно бегал глазами по графам анкеты, опасаясь, что за этим делом его застанет сам Небаба.

[4] Едва успел спрятать личные дела в сейф, как в дверь постучали.

[4] Юрий встретил боцмана у дверей.

[4] — Входите, Иван Сергеевич. Садитесь, пожалуйста.

[4] Небаба сел, положив на колени огрубевшие от боцманской работы руки. Его поза и настороженные глаза как будто говорили: «Кто знает, какой ты… И кто знает — как мне себя с тобой вести… Послушаем, посмотрим… Может, только для первого знакомства «Иван Сергеевич» а потом так прижмешь, что и пикнуть не дашь…»

[4] — Хоть команда и небольшая, о каждом в отдельности расспрашивать не буду, — сказал Юрий. — Познакомимся позже. А пока я попросил бы вас коротенько рассказать, что тут у вас на корабле?

[4] Вместо ответа боцман спросил:

[4] — Не хотите ли, товарищ лейтенант, посмотреть заведывание, кубрики? Все содержим в наилучшем виде.

[4] — Хорошо, — сразу согласился Баглай и в душе поблагодарил боцмана за такое предложение, теперь ему не нужно думать о том, как появиться на палубе и с чего начать.

[4] Боцман пропустил командира корабля вперед и поднялся вслед за ним по коротенькому, из нескольких ступенек, трапу, ведущему на верхнюю палубу.

[4] Корабль стоял на стапелях. Внизу лежала большая продолговатая бухта. Она жила обычной флотской трудовой жизнью. Сновали по ней суда и суденышки. В конце бухты плавучий кран переносил с места на место катерок портового назначения, который, очевидно, тоже был на ремонте и не мог идти собственным ходом. Слышен был лязг якорных цепей, громкие голоса. На марсовом мостике одного из кораблей быстро размахивал флажками сигнальщик… Со стороны бухты тянуло испарениями бензина и нефти, а с моря, смешиваясь с ними, лились потоки свежего солоноватого воздуха.

[4] День был солнечный. Яркие блики плясали на неподвижной воде, слепили глаза. Юрий невольно зажмурился.

[4] Рассыльный с блестящей боцманской трубкой на груди отдал честь командиру и, ожидая приказаний, тоже двинулся вслед за ним, но боцман незаметно для лейтенанта сделал знак рукой, чтобы он отстал.

[4] Палуба не была идеально чистой, да нельзя было и требовать этого, когда судно на ремонте. Но порядок сразу был виден. Шлюпки на бортах прикрыты чистыми парусиновыми чехлами и тщательно зашнурованы, на палубе нигде ничего лишнего не валялось, концы и тросы, свернутые в бухты, лежали на своем месте, медные кнехты [1] и поручни хорошо надраены. Все это бросилось в глаза молодому командиру корабля, и он подумал, что боцман Небаба для того и повел его, чтобы показать, какой порядок он поддерживает на корабле.

[4] Возле машинного люка работали матросы в синих комбинезонах и беретах, тралами опускали вниз какую-то тяжелую деталь. Увидев командира корабля, матросы прекратили работу, вытянулись по стойке «смирно», и один из них, невысокий, рыжеватый и коренастый, доложил:

[4] — Заканчиваем собирать второй мотор, товарищ лейтенант.

[4] Юрий Баглай был в новеньком, с иголочки, без единой морщинки кителе, но, несмотря на это, спустился в машинное отделение. Действительно, один мотор стоял уже собранный и чисто вытертый, а второй был еще разобран. Юрий окинул взглядом тесное, не очень удобное для работы помещение.

[4] — Вы кто? — обратился Юрий к рыжеватому матросу.

[4] — Старшина группы мотористов, старшина первой статьи Лубенец, товарищ лейтенант.

[4] — И комсорг корабля, — добавил боцман Небаба, желая сразу же поднять моряка в глазах нового командира.

[4] — Очень хорошо. После ужина зайдите ко мне, потолкуем… Так, когда же будет готов второй мотор?

[4] — Через два дня закончим, товарищ лейтенант. Взялись досрочно сделать. В море хочется.

[4] Юрий довольно улыбнулся. Ему понравился этот приземистый рыжеватый парень. Держался он свободно, в то же время сохраняя расстояние, которое отделяет подчиненного от старшего по рангу, в данном случае — старшину от командира корабля.

[4] — Все необходимое есть? Ничто не тормозит?

[4] — Были перебои, но мы с товарищем мичманом, как говорят, пошли на штурм, и все, что нужно было, достали. Теперь все только от нас зависит, от машинной команды.

[4] — Хорошо, очень хорошо, — повторил довольный разговором Юрий и поднялся на верхнюю палубу.

[4] В кубрике ему отрапортовал высокий черноволосый матрос с хитроватыми цыганскими глазами.

[4] — Матрос боцманской команды Соляник! По приказанию товарища боцмана отбываю внеочередной наряд, убираю в кубрике, потом буду драить якорную цепь! — выпалил он одним духом, и глаза его весело поблескивали, хотя, казалось бы, никаких причин для радости у него не было.

[4] — За что же это товарищ боцман так расщедрился? — с нескрываемым интересом взглянул Баглай на матроса.

[4] — Запоздал с берега, товарищ лейтенант! — На лбу у Соляника дрожали капельки пота: видно, матрос старался усердной работой загладить свою вину. В кубрике было уже чисто, свежо, желтый линолеум блестел после мокрой швабры, которую он держал в руке.

[4] — И часто с вами такое случается?

[4] — Никак нет, товарищ лейтенант, редко… — Матрос немного косил, и в глазах его играла шельмоватая искорка, выдававшая хитреца и балагура.

[4] — Значит, редко, но бывает? — мрачнея, переспросил Юрий.

[4] — Так точно! — казалось, даже охотно согласился Соляник. — Часы подводят.

[4] — Выбросить надо такие часы.

[4] — Есть, выбросить! — И Соляник начал отстегивать свои наручные часы, правда, делал он это медленно, поглядывая то на командира корабля, то на боцмана и пряча веселого чертенка, прыгавшего в глазах.

[4] — Прекратите паясничать! — резко бросил Баглай, чувствуя, как в его виске начинает дрожать какая-то жилка. — Тут вам не цирк!

[4] Соляник вздрогнул, как от удара кнута, замер в положении «смирно» и уставился на командира корабля прямым немигающим взглядом. Чертенок в его глазах испуганно затаился.

[4] Боцману было не по себе. Конечно, он знал Соляника как облупленного, знал, что этот непутевый матрос способен на такие проделки, которые другому и в голову не придут, но уж никак не думал, что Соляник при первом же знакомстве с командиром корабля будет вести себя так невежливо и даже дерзко.

[4] «Ну, я тебе покажу! — мысленно пообещал он. — Я тебя, как швабру, семь раз опущу в воду, один раз вытяну!»

[4] Юрий почувствовал, что не выдерживает этого прямого, вызывающего взгляда Соляника и обернулся к боцману:

[4] — Проследить, чтобы не лодырничал. Вижу, что для матроса Соляника внеочередной наряд не наказание, а сплошная радость и развлечение.

[4] Уходя, он знал, что Соляник пренебрежительно улыбнулся ему вслед, видали, мол, и таких, всяких видали…

[4] За время своей короткой службы на флоте Юрий Баглай тоже видел таких, как Соляник, и в училище, и на кораблях. Но в училище с ними легче было справиться: отчислили неисправимого — и дело с концом. А тут, на корабле, матрос проходит действительную службу, его так легко не отчислишь и не спишешь на берег, потому что он в списке «плавсостава», значит, придется повозиться…

[4] Юрий быстро успокоился. В сопровождении боцмана и командиров боевых постов он побывал у радистов, минеров и даже на камбузе. Везде был полный порядок. Осмотрев все, он поднялся на ходовой мостик. Во время походов ему придется провести здесь не один день и не одну ночь…

[4] Потом Юрий снова долго сидел в своей каюте, просматривал личные дела команды.

[4] Особенно внимательно изучал он анкету Андрея Соляника. Оказалось, что Андрей Соляник — парень из Кривбасса, монтажник, верхолаз, на корабле уже третий год, значит, вскоре демобилизуется. Но служить с ним еще довольно долго. Чем ближе к демобилизации, тем отчаяннее он будет, поэтому придется крепко взять его в руки. Скорее бы закончить ремонт, ведь всем известно, что во время ремонта люди выбиваются из обычного течения корабельной службы.

[4] После ужина он долго разговаривал с комсоргом Николаем Лубенцом, расспрашивал, какая комсомольская работа ведется на стоянке и в походе, кто агитатор, кто выпускает стенгазету и радиогазету — словом, всесторонне знакомился с кораблем.

[4] А после вечерней проверки и отбоя в наилучшем настроении отправился к Федору Запорожцу. Хотелось поделиться с ним своими впечатлениями, да и просто поговорить.

[5] Можно было идти по центральным улицам, где ярко горели фонари и еще сновали взад и вперед немногочисленные пары, но он нарочно свернул в затемненные каштанами и широколистными платанами переулки, которые тянулись вдоль бухты или упирались в нее своими последними, уже темными домиками.

[5] Тихо было вокруг. Лишь изредка, то в одном конце бухты, то в другом заскрежещет на клюзе цепь, опуская на дно большой, тяжелый якорь, или прозвучит на баркасе одинокий голос, вскрикнет запоздалая чайка, и послышится тонкий посвист ее быстрых крыльев… Небо будто золотом расшито звездами, но не отражаются они в воде, потому что полная блестящая и какая-то величавая луна проложила через бухту серебряную дорогу и залила все вокруг призрачным синеватым сиянием.

[5] Было так красиво, что Юрию уже расхотелось идти на квартиру. Но хочешь — не хочешь, а нужна. Он ведь должен поговорить с Запорожцем, посоветоваться с ним как с опытным моряком, да и забрать свои вещи.

[5] Он спустился ниже, к бухте. Домик Федора Запорожца был уже недалеко, и Юрий пошел медленнее. Вода сонно и ласково плескалась о берег и была такая прозрачная и чистая, что ясно вырисовывались на дне гладкие, отшлифованные камешки. Вблизи берега тихо колыхались синеватые водоросли, похожие на живые морские существа.

[5] «Выкупаться бы сейчас», — подумал Юрий.

[5] Он остановился, расстегнул китель и почувствовал, как приятно ласкает грудь теплый ветерок. Долго стоял, отыскивая глазами место, откуда удобнее прыгнуть в воду. Справа, возле низеньких деревянных причалов, покачивались шлюпки и яхты водной станции, Юрий прочитал: «Купаться запрещено». Слева бухта упиралась в причал для экскурсионных катеров, к нему сторож и приблизиться не разрешит.

[5] А не поискать ли места на другой стороне бухты? Там берег дикий, не занятый, только каменные глыбы хаотично спускаются к воде. Да на той стороне и удобней: выскочил по крутым ступенькам наверх — и у Федора Запорожца.

[5] Юрий зашагал быстрее. Обогнул бухту и побежал вдоль берега, легко, с удовольствием перепрыгивая через небольшие камни и обходя огромные валуны. Дышалось легко, во всем теле он ощущал бодрость и силу.

[5] Вдруг Юрий Баглай остановился. Он услышал всплеск воды. Может, это набежала с моря волна и ударилась о каменистый мысок, который отделял бухту от открытого моря? А может, это какая-нибудь рыба ударила хвостом по воде…

[5] Но вот снова послышался всплеск. Теперь уже ошибиться было нельзя — купался человек.

[5] «Вот тебе и на! — разочарованно подумал Юрий. И ночью не спрячешься от этих курортников… А впрочем, что же тут такого? Пусть купаются, и я выкупаюсь. Моря хватит».

[5] Юрий шагнул к воде, на ходу снимая китель. И вдруг остановился в тени большого камня.

[5] Из воды на берег выходила девушка. Купальник плотно облегал ее высокое, стройное тело.

[5] Юрий замер, боясь неосторожным движением обнаружить себя. Он не знал, что ему делать: оставаться на месте в густой тени каменной глыбы и ждать, пока девушка оденется и уйдет, или потихоньку исчезнуть.

[5] Но уйти у него не хватило силы. Такого с ним никогда еще не случалось. Море, освещенное лунным светом, и по сияющей дорожке из воды выходит русалка… Во всем этом было что-то нереальное, фантастическое и притягательное.

[5] Девушка повернулась лицом к Юрию, и он чуть не вскрикнул.

[5] Это была Поля. Та самая тихая и застенчивая Поля, с которой он встретился и познакомился у Федора Запорожца. Занятый служебными хлопотами, он почти забыл о ней.

[5] И все же по временам девушка приходила к нему в воспоминаниях, но была она вовсе не похожа на ту, которую он видел сейчас. Там, в тесном дворике, среди обычной мебели и разной домашней утвари, Поля была как-то буднично красива. А здесь, в лунном сиянии, на фоне широкого морского простора, она казалась одухотворенной. Юрий не мог оторвать от нее восторженных, очарованных глаз.

[5] Но и продолжать стоять вот так, прижавшись по-воровски к камню, тоже было нелепо.

[5] И он поступил, может быть, по-мальчишески, но более удобного решения не нашел. Осторожно крадучись, сдерживая биение сердца, он отошел подальше от берега, постоял, переводя дыхание, и снова направился к морю. Теперь он шел не скрываясь, и камни с шумом осыпались из-под его ног — пусть девушка слышит, что кто-то идет.

[5] И Поля услышала. Еще издали Юрий увидел, что девушка начала быстро натягивать платье. Он даже замедлил шаг, чтобы она успела одеться. И когда приблизился, наигранно-удивленно воскликнул:

[5] — О! Поля? Добрый вечер! Как это вы тут очутились в такой поздний час?

[5] Поля улыбнулась, как показалось Юрию, не только приветливо, но и радостно.

[5] — Добрый вечер, Юра… А что вы здесь делаете?

[5] — Возвращаюсь с корабля, да вот ищу, где бы искупаться, берега я здесь еще не знаю…

[5] — Вот тут и купайтесь, место хорошее, тихое. И вода, видите, какая прозрачная.

[5] — А вы уже искупались? — спросил он, будто и в самом деле только что увидел девушку.

[5] — Да… Я тут каждый вечер купаюсь. Днем-то некогда.

[5] — А мне что-то расхотелось купаться… Может побродим по улицам, поговорим…

[5] — По нашим улицам не ходят. Или на гору карабкаются, или вниз спускаются… Что вам больше по душе?

[5] — Давайте сделаем так: вы пойдете, куда вам захочется, а я — за вами, или, вернее, с вами.

[5] — Ну, в таком случае проводите меня домой. Однако домой они не пошли. Перепрыгивая с камня на камень, направились вдоль берега — она впереди, а он за нею — и, не сговариваясь, свернули в какой-то неосвещенный переулок. Он взял ее за руку, еще влажную после купанья, обоим стало хорошо, будто тепло этой руки сблизило их.

[5] Поля тихо засмеялась и сказала:

[5] — А вы хитрый…

[5] Он вопросительно взглянул на нее:

[5] — Почему это я хитрый? Не понимаю…

[5] — Думали, что обманете меня, а я видела, как вы стояли под камнем.

[5] Юрий почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Он остановился.

[5] — Как… видели?

[5] — А вот так… Постоял. Потом ушел. Снова пришел… Жаль только, что я не знала, что это — вы. А то сразу окликнула бы.

[5] — А я вначале не узнал вас, — сказал он, оправдываясь. — Понимаете… Вы были совсем не такая, как сейчас… как тогда во дворе.

[5] — А какая же?

[5] — Другая… — Юрий терялся, не находил слов, чтобы выразить то, что так взволновало его на берегу моря.

[5] Девушка повернулась к нему и с искренним удивлением спросила:

[5] — Другая? Нет, я другой никогда не бываю. Я всегда одинаковая.

[5] — Вы из воды, как из сказки, выходили… — Он понял, что сказал что-то уж очень несуразное и прибавил проще: — Похожи были на русалку…

[5] — Странный вы, — засмеялась Поля и вдруг спохватилась: — Поздно уже, домой пора.

[5] Но и теперь домой они не направились, а долго еще бродили по глухим переулкам, в скверике, над бухтой, прошли мимо Полиного института.

[5] Она рассказала о своей дипломной работе, о том, какие интересные опыты ставят над рыбами и дельфинами. Юрии слушал, и ему почему-то не верилось, что всем этим может заниматься девушка, идущая рядом с ним.

[5] Луна, опустившись со звездного неба, зацепилась за острую верхушку маяка, словно для того, чтобы украсить это темное сооружение, а маяк играл с нею — вспыхнет на мгновение и погасит ее, а потом сам погаснет, и тогда луна сияла в полную силу.

[5] Море еще спало, время от времени вздыхая во сне медлительной волной, но уже чувствовалось приближение рассвета. Расставаться не хотелось, а надо было идти домой, на Портовую.

[5] Прощаясь у ворот, Юрий легонько обнял девушку за плечи. Она шепнула ему: «До свидания!» — и тихо, как тень, исчезла за калиткой.

[5] А он бесшумно, чтобы не разбудить Федора Запорожца и его семью, пробрался в свою комнатку и лег. Но спать было некогда, да и не мог он заснуть…

[6] Было воскресенье.

[6] Как только команда закончила завтрак, по кораблю, пронзительно свистя в боцманскую дудку, пробежал рассыльный.

[6] — Аврал! Аврал! — то там, то тут слышался его громкий голос.

[6] Однако матросы еще с вечера знали, что на утро назначена большая приборка, поэтому не свернули и не зашнуровали свои подвесные койки, а, наоборот, заранее приготовили матрасы, чтобы хорошенько выбить и проветрить их, вынули из рундуков одежду, принесли швабры, цинковые белила и бензин — драить медяшку.

[6] После аврала и вкусного обеда часть команды уволится на берег. А у тех, кто останется на корабле, тоже будет свободное время: можно почитать книжку, поиграть в шахматы, написать домой письмо или просто поспать.

[6] Настроение у всех было приподнятое, веселое, поэтому и работа спорилась. Со всех сторон слышались шутки, смех, то там, то здесь матросы незлобиво препирались, подзадоривая друг друга.

[6] Только боцман Небаба, как и все боцманы в мире, был чем-то недоволен. Что бы матрос ни сделал, как бы он ни вымыл палубу, как бы ни надраил поручни или кнехты, Небаба находил, к чему придраться, и его замечания всегда звучали грозно и язвительно.

[6] — Вы что, стали плохо видеть в свои двадцать лет?

[6] — Нет, еще хорошо вижу, товарищ боцман.

[6] — В таком случае повернитесь к брашпилю и посмотрите, сколько под барабаном грязи оставили. Баржей не вывезешь!

[6] Матрос принимался снова лить воду, тереть шваброй и под барабаном, и вокруг барабана, хотя никакой грязи там не было. Но если боцман приказал — вози мокрой шваброй по палубе, три до седьмого пота.

[6] А Небаба переходил к другому матросу, оказывалось, что и тому нужно было заново переделывать работу. Успокоился боцман лишь тогда, когда увидал, что время большой приборки подходит к концу. Хотя лейтенант Баглай и не показался Небабе очень строгим или чрезмерно требовательным, но командир есть командир, и кто знает, куда он может ткнуть пальцем после аврала.

[6] Однако не только это руководило боцманом. Он любил море, любил свой корабль. Поэтому и остался на сверхсрочной. До службы на флоте Иван Небаба не видел не только настоящего моря, но и плохонькой речонки. Он вырос среди южных степей. И когда Небабу, принимая во внимание его могучее здоровье, мускулистые плечи, круглую, как бочка, грудь и густой бас, послали в школу боцманов, он даже не умел плавать.

[6] Лишь попав на корабль и убедившись, что с морем шутки плохи (вывалишься за борт, только пузыри пойдут!), честно признался командиру, что он, наверное, единственный боцман на всех морях и океанах мира, который боится воды.

[6] Командир вначале не поверил, решил, что Небаба просто-напросто хочет, чтобы списали его на берег. Но когда убедился, что тот говорит правду, категорически заявил:

[6] — С корабля я вас все равно не спишу. А плавать научитесь. Даю вам неделю сроку.

[6] Очевидно, ему жаль было расставаться с таким колоритным и видным боцманом — настоящим украшением корабля, поэтому он прибавил в назидание:

[6] — Не научитесь плавать в течение недели — наложу на вас строгое взыскание. Так и знайте. А потом дам еще один срок. Но о береге и не мечтайте.

[6] После этого разговора в каюте командира Небаба вышел на палубу. С лютой ненавистью взглянул на море, как на личного врага.

[6] — Ну, подожди же! Посмотрим, кто кого!

[6] В тот же день, когда по корабельному расписанию наступило личное время, Иван Небаба позвал двух самых сильных матросов из своей же боцманской команды и, заглушая стыд и неловкость, пробасил:

[6] — Вот вам задание: как можно скорее научить меня плавать.

[6] Парни рты разинули, постояли немного, а потом дружно, как по команде, взорвались смехом: никак, боцман шутит.

[6] Покраснев до корней волос, боцман глухо сказал:

[6] — Ну, чего смеетесь? В степи я вырос, там и курице ноги негде замочить. А в корыте плавать не научишься… Поэтому берите из шкиперской самый крепкий линь, привязывайте меня хорошенько, опускайте в воду и держите… Если начну тонуть, подтяните немного — и снова в воду. Только не утопите случаем, черти полосатые!

[6] Посмотреть на эту веселую комедию сбежался весь корабль. Но Небаба уже ни на кого не обращал внимания, разделся, обмотал себя концом линя, завязал самым крепким морским узлом — «удавкой», чтобы не сорваться, и по коротенькому шторм-трапу опустился за борт. С последней ступеньки плюхнулся в воду могучим телом так, что всплеск воды эхом прокатился над морем.

[6] Он окунулся с головой, но матросы вовремя подтянули его и опять ослабили линь. Глотая горько-соленую воду и захлебываясь, боцман отчаянно колотил по воде руками и ногами. Он не слышал и не видел, что творилось на палубе. А творилось там такое, чего не случалось еще на корабле с момента спуска его на воду как боевой единицы. Матросы хохотали до слез и, перебивая друг друга, выкрикивали:

[6] — Давай, давай, боцман! Полный вперед!

[6] — Вот это цирк!

[6] — Цирк, да еще и бесплатный!

[6] — Такого и за деньги не увидишь!

[6] — Ведь он так и до Турции доплывет!

[6] Однако первый же урок дал хорошие результаты. Боцман, хоть и неуклюже, все-таки смог некоторое время самостоятельно продержаться на воде. И когда он, тяжело дыша, но улыбаясь всем своим широким мокрым лицом, выбрался на палубу, то даже самые острые на язык шутники похвалили его:

[6] — Для первого раза — здорово! Знай наших!

[6] А через несколько дней боцман Небаба доложил командиру корабля, что приказ выполнен — плавать научился.

[6] Со временем история эта забылась, только моряки-старожилы иногда вспоминали ее, чтобы развлечься, да и то лишь в такие минуты, когда боцман был в хорошем настроении. Но «старичков» осталось немного: одни отслужили свой срок и демобилизовались, кое-кого перевели в другие части, а сам боцман уже служил сверхсрочную. Давно и на всю жизнь сдружился он с морем, учил молодых матросов, как надо служить на корабле, и даже подшучивал над теми, кто, как и он когда-то, не умели плавать. Корабль стал для него родным домом.

[6] Вот почему он так ревниво следил, чтобы все тут от клотика до киля, от носа и до кормы, сияло идеальной чистотой и было в образцовом порядке.

[6] Вместе со всеми мыл палубу, драил медяшку и матрос боцманской команды Андрей Соляник. Он то и дело косил своими плутоватыми глазами по сторонам, не выпуская из поля зрения боцмана, и, когда тот приближался, начинал работать особенно старательно. После внеочередного наряда Андрей Соляник целую неделю и не заикался об увольнении на берег, образцово нес службу, норовил чаще попадаться на глаза боцману, пусть убедится, что и он, Соляник, матрос не из последних.

[6] А в субботу, когда боцман Небаба был в хорошем настроении, Андрей Соляник, скромно потупив глаза, обратился к нему с просьбой:

[6] — Товарищ мичман, разрешите мне завтра пойти на берег.

[6] При этом лицо его выражало такую благонадежность и покорность, такое послушание, что у боцмана не хватило духа сразу же отказать.

[6] — А что тебе делать на берегу? — спросил он. Когда боцман Небаба переходил с матросом на «ты», это считалось хорошим признаком.

[6] — В кино схожу. Говорят, очень хорошая картина идет. Воспитательного характера.

[6] — Воспита-а-тельного?

[6] Боцман недоверчиво покосился на Соляника.

[6] — Так точно! На морально-этическую тему!

[6] — С каких пор ты стал таким морально-этическим? — недоверчиво щурил глаза Небаба. — Что-то не припомню, чтобы тебя к воспитательной теме тянуло.

[6] — Решил воспитывать в себе самодисциплину, товарищ боцман. Нужно, чтобы во всем был порядочек…

[6] — Ну, ну, — неопределенно покачал головой боцман. — Завтра посмотрю, что мне делать с твоей самодисциплиной…

[6] И вот сегодня Андрей Соляник потом обливался, зарабатывая увольнение. Он, бедный, даже постанывал от усердия, стараясь окончательно покорить сердце боцмана.

[6] И добился своего. Проходя мимо, боцман Небаба сказал:

[6] — Матрос Соляник! После обеда можете собираться на берег. Только смотрите мне! Вернетесь — покажете билет в кино. — Подумал и прибавил: — На эту самую вашу морально-этическую тему…

[6] — Есть, на берег! Есть, показать билет! Да я вам их аж два принесу, товарищ мичман! — вытянулся Соляник.

[6] — А почему два? — насторожился боцман. — С Лялей собираешься?

[6] — Так точно, с Лялей.

[6] — Ну, вот так-то, может, и лучше будет, надежнее… Все на корабле, в том числе и боцман Небаба, знали, что Андрей Соляник давно уже встречается с библиотекаршей клуба морзавода.

[6] Это была хрупкая, миниатюрная, веселая девушка, влюбленная в солнце, море и книги. Ребята иногда подшучивали над ее маленьким ростом, а у Соляника каждое напоминание о Ляле вызывало счастливую улыбку.

[6] Теперь уж он старался не напоказ, чтобы отличиться перед боцманом. Работал от души, радужные мысли о береге подгоняли его.

[6] Но что ему этот берег? Подумаешь, берега не видал! Лялечка — вот кто тянул его туда невидимой цепью.

[6] «Она ведь меня не ждет, — расцветал душой Соляник. — Вот обрадуется! Надо будет и в самом деле в кино с ней сходить, чтобы боцман не подумал, что я его обманываю. И два билета ему принесу. Пусть собирает коллекцию, если ему больше делать нечего… А боцман молодчина, поверил, хоть имел все основания не верить…» — И Андрей так начищает медный кнехт, что в него уже можно смотреться, как в зеркало.

[6] Перед обедом рассыльный дал дудку: «Команде купаться!», а боцман Небаба спустился в каюту к командиру, доложить, что аврал закончен.

[6] — Хорошо, — добродушно сказал Юрий Баглай.

[6] У него с самого утра было прекрасное настроение, может быть, оттого, что так хорошо проходила служба на корабле, может, причиной была Поля, с которой он сегодня обязательно встретится, а может, и просто молодость. Видя, что Небаба мнется, он поинтересовался:

[6] — У вас еще что-то есть?

[6] — Есть, товарищ лейтенант… Я позволил Солянику сойти на берег.

[6] — Как он теперь?

[6] — Старается, товарищ лейтенант. Работящий, дисциплинированный стал.

[6] — Ну что ж, пусть идет. Только предупредите, что нарушений или опозданий я не потерплю.

[6] — Есть, предупредить.

[6] Обедали весело, с шутками. И не в кубрике, а под открытым небом на чисто вымытой и уже высушенной солнцем палубе, где все по-праздничному блестело и радовало глаз.

[6] Корабельный кок не поленился и сварил такой вкусный борщ, что язык проглотишь. На второе приготовил янтарный плов по-флотски, от одного запаха которого слюнки текли. А к сладкому компоту ради выходного дня он напек пирожков с повидлом. Кока все дружно хвалили, а он, в колпаке, в белом переднике, с улыбкой смотрел на матросов, приглаживая пальцами маленькие рыжеватые усики, которые, как он говорил, косили девушек наповал.

[6] Погода стояла на диво хорошая. В высоком синем небе белыми парусами плыли редкие тучки, они нет-нет, да и закрывали солнце, и тогда на зеленоватую воду бухты, на палубу корабля ложилась теплая, мягкая тень. Свежий морской ветерок охлаждал лица, играл лентами матросских бескозырок и синими воротниками. Над кораблем весело носились белогрудые чайки, дружески кричали что-то матросам, выжидая, когда им бросят что-нибудь съестное. Они садились на воду, качались на ней белыми комочками или хватали кусочек на лету, черкнув крыльями по волне.

[6] Как только отобедали и бачковые принялись мыть посуду, прозвучала долгожданная дудка: «Тем, кто увольняется на берег, приготовиться по форме номер два!»

[6] Форма номер два у всех уже приготовлена. Ботинки надраены. Черные суконные брюки отглажены. Блестят под солнцем белые форменки с синими воротниками и «гюйсами». Под форменкой должна быть тельняшка, в которой «зимой не холодно, а летом не жарко», но в очень уж большую жару вместо тельняшки может быть подшит снизу полосатый клинышек, к которому боцман иногда придирается, а иногда делает вид, что не замечает его.

[6] Ну, и, конечно же, воспетая в песнях бескозырка с золотой надписью на муаровой ленте: «Черноморский флот» и с золотыми якорьками. Когда поднимается ветер, матросы зажимают ленты в зубах, чтобы не сорвало с головы бескозырку и не унесло в море, а на берегу можно пофорсить перед девчатами: то перебросить ленты на плечи, то, вроде бы небрежным движением, на грудь, как перебрасывает девушка заплетенную косу, да еще той стороной, где золотятся эти самые якорьки.

[6] Но есть еще один предмет матросской гордости — широкий пояс с тяжелой медной пряжкой. Пояс может быть и старым и потрескаться, но пряжка с якорем должна блестеть, как солнце. Ее надраивают зубным порошком, цинковыми белилами, трут одежной щеткой, потом тонким суконцем, на нее дуют, как на оптическое стекло, ею любуются, и не дай бог, стать в строй с неначищенной пряжкой, тебя ждет беспредельное презрение не только командира корабля или боцмана, но и всей команды.

[6] Андрей Соляник сиял в строю, как новая копейка. Подтянутый, наглаженный, начищенный, он, чтобы не очень выделяться среди других и не привлекать к себе излишнее внимание корабельного начальства, старался даже притушить обычный озорной блеск своих глаз.

[6] — Все, кто увольняется на берег, стройся! — прозвучала команда.

[6] Но это так, для порядка. Какое там «стройся»? Они уже давно стоят в строю и только ждут, чтобы их поскорее осмотрели и разрешили сойти с корабля.

[6] Церемониал увольнения был неизменен. Матросы выстраивались на шкафуте, боцман Небаба обходил строй со всех сторон, придирчиво оглядывая каждого, и ждал командира корабля.

[6] Когда Юрий Баглай вышел из каюты, матросы невольно залюбовались им. Свежее, юное лицо, погоны, пуговицы и нашивки на рукавах — все блестит, на кителе и брюках ни единой морщинки… Смотреть приятно!

[6] Боцман подбежал с рапортом:

[6] — Товарищ лейтенант! Увольняющиеся на берег построились!

[6] Командир корабля не должен осматривать каждого матроса. Юрий увидел сосредоточенные, напряженные лица, золото букв на бескозырках, белые поблескивающие форменки, надраенные пряжки и ботинки и, обращаясь к боцману, сказал:

[6] — Увольняйте.

[6] А сам подумал: «Вот как просто. Служба налажена. Все идет по уставу. А мне остается только сказать свое последнее слово…»

[6] И опять где-то глубоко в груди зашевелился, зазвучал сладкой струной и защекотал уже знакомый голос: «Командир корабля! Вот взглянули бы со стороны бывшие однокурсники! Не один позавидовал бы! Да и есть чему!»

[6] Курганов, как и в первый день, был с ним неизменно приветлив. При случае расспрашивал, как чувствует себя Баглай в должности командира катера, какое впечатление произвел на него боцман Небаба, что он скажет о матросах и старшинах…

[6] Беспокоил Юрия замполит Вербенко. Этот побывал на катере несколько раз. Проверял, как оборудована после ремонта Ленинская комната, сделал замечание библиотекарю за то, что не обновил книжный фонд. Потом он долго разговаривал с секретарем комсомольской организации Николаем Лубенцом, помог ему составить план работы. Беседовал Вербенко и с Юрием Баглаем, посоветовав активней вмешиваться в жизнь комсомольской организации судна, да и всей части. Все это он делал не торопясь, больше молчал и слушал, задавая лишь наводящие вопросы. Когда с ним говоришь, все время кажется, что ты в чем-то виноват, чего-то недоделал, о чем-то не подумал… На Юрия он смотрел через свои очки испытующе, и, казалось, чуть-чуть недовольно.

[7] За высокие решетчатые портовые ворота вышли веселой шумной толпой и сразу же рассыпались — кто куда. Одни торопились взять на вечер билеты в кино или в театр. Другие направились на городской пляж. А те, кто служат недавно, решили побывать в Панораме или на Сапун-горе.

[7] Соляник направился в библиотеку, где работала Ляля.

[7] — А Ляли сегодня нет, — сказала пожилая женщина, заведующая библиотекой, и улыбнулась доброй приветливой улыбкой. — У нее сегодня день рождения, вот и попросила, чтобы ее подменили.

[7] Андрей схватился за голову. Как же он мог позабыть? Да нет, не забыл, просто Ляля не сказала, когда именно у нее день рождения, поэтому и выскочило из головы.

[7] — Спасибо, — поблагодарил он и пулей вылетел из библиотеки.

[7] На улице Андрей жадно выпил стакан холодной газированной воды и направился к цветочному киоску.

[7] Он долго выбирал букет и, не взяв сдачи, почти побежал по улице. Возле гостиницы его неожиданно остановил комендантский обход — три матроса и лейтенант с повязками на рукавах. Страшно не хотелось Солянику в эти радостные минуты стоять по стойке «смирно», показывать бумажку об увольнении на берег и чувствовать на себе взгляды блюстителей порядка. Но у него — все в ажуре, придраться не к чему.

[7] Однако лейтенант спросил:

[7] — А почему не приветствовали своевременно?

[7] — Не сразу заметил, товарищ лейтенант.

[7] — Надо быть внимательным, — лейтенант вертел в руках отпускную Соляника.

[7] — А что это за цветы у вас? На свадьбу идете?

[7] — На именины, товарищ лейтенант, — улыбнулся Соляник.

[7] — На именины? — Лейтенант подозрительно взглянул на матроса. — Смотрите, чтобы…

[7] — Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, я службу знаю. Да и непьющий я. Сам против этого.

[7] Лейтенант посмотрел ему в глаза. К счастью, шельмоватых бесенят в них сейчас не было — они спрятались, прислушиваясь к опасному разговору.

[7] — Ну, хорошо, идите.

[7] Ляля была дома. Обрадованный Андрей влетел к ней, как вихрь, крепко обнял, протянул цветы:

[7] — Это тебе… поздравляю с днем рождения.

[7] Она удивленно посмотрела ему в глаза:

[7] — Не забыл? А я ведь думала, что не говорила тебе. Поэтому и в порту только что была, мне сказали, что ты уже ушел… Я опрометью домой! И как видишь, успела!

[7] — А где же гости?

[7] — Гостей не будет, — ответила Ляля. — Хочу побыть только с тобой. Почему ты так долго не приходил?

[7] Он промолчал о внеочередном наряде.

[7] — У нас новый командир корабля. Временно никого не отпускали.

[7] — Новый командир? — подняла она брови. — Старый или молодой?

[7] — А зачем тебе? — в голосе его прозвучала ревность.

[7] — Секрет? — засмеялась она, дразня Андрея. — Значит, молодой, если не хочешь говорить… А я и сама увижу.

[7] Скоро будем в вашей части давать концерт самодеятельности.

[7] — Ну и увидишь, — насупился Андреи, вспомнив красивого лейтенанта Юрия Баглая.

[7] Она провела ладонью по его щеке:

[7] — Ну чего ты, глупенький? Зачем мне твой командир? Знаешь что? Давай сходим на море, а потом поужинаем.

[7] Андрей не возражал.

[7] Они шли, взявшись за руки. Андрей снял бескозырку, и теплый ветер играл его черными волнистыми волосами.

[7] Море было таким же спокойным, как небо. Только не чисто голубое, а разноцветное и как бы разделенное на отдельные полосы. Поближе к берегу синеватая, за ней — зеленая, еще дальше — фиолетовая, а уже возле самого горизонта — темно-синяя. Несколько дней назад штормило, теперь вдоль берега темно-зеленой каймой лежала морская трава, остро пахнувшая йодом.

[7] — Вот тут и позагораем, — остановилась Ляля, ступив ногой на горячий песчаный пятачок.

[7] — Зачем тебе загорать? Ты и так на цыганку похожа. Только глаза да зубы блестят, — засмеялся Андрей.

[7] С удовольствием выкупались. Лежа на песке, Ляля грустно сказала:

[7] — Значит, ремонт вы закончили, скоро опять в море уйдете, и тогда — жди тебя…

[7] — Еще ведь неизвестно, когда пойдем, — не совсем уверенно попытался успокоить ее Андрей.

[7] — А тебе нравится быть моряком?

[7] Он засмеялся, ответил то ли шутя, то ли серьезно:

[7] — Я люблю море с берега, а корабль на картине.

[7] — Почему же так?

[7] — А потому… Я строитель-верхолаз. С детства полюбил эту профессию. Вот закончу службу и махну в свой Кривбасс. И тебя с собой заберу.

[7] — А что я там буду делать?

[7] — То же, что и здесь. У нас во Дворцах культуры такие библиотеки, что тебе и не снилось.

[7] — А я, может, учиться хочу?

[7] — Учись на здоровье! — воскликнул Андрей. — У нас и техникумы, и институты всякие! А какие мы дома ставим! Вот приедешь, посмотришь, на какой высоте я работаю…

[7] Он был влюблен в свою профессию и долго рассказывал Ляле о работе верхолаза. А девушка, широко раскрывая блестящие, черные глаза, восклицала:

[7] — Ой, так это ж очень страшно! И опасно… Оттуда и ветром сдуть может!

[7] Андрей довольно улыбался:

[7] — Такую маленькую, как ты, сдует. А мне там — как на ровной земле. Даже лучше. К небу и солнцу ближе… Но тебя я и оттуда, с той высоты, узнал бы! Среди тысяч других девушек узнал бы!

[7] Домой отправились под вечер, когда предзакатное солнце бросило на волны золотые блики. Ляля, пропахшая морским ветром, была, как никогда, веселая, живая.

[7] Накрыла на стол, выставила разные закуски.

[7] Андрею хотелось мечтать и говорить о будущем.

[7] — Ты, Лялечка, только представь… Я все для тебя сделаю… Квартира? Будет как игрушечка! Живи, радуйся… Служить мне уже недолго. Нет, я не останусь, как наш боцман, на сверхсрочную…

[7] — Но ведь другие остаются, — возразила Ляля.

[7] — Ну и пусть! Меня тоже уговаривают, — неожиданно для себя солгал он. — Говорят: «Оставайся, флоту кадры нужны, а ведь ты — настоящий моряк!» Но я — нет. Потому что я — вер-хо-лаз! Золотая профессия. И везде нужная.

[7] Он налил себе вторую рюмку. Ляля нерешительно сказала:

[7] — Может, довольно, Андрюша? Тебе же — на корабль.

[7] — А что со мной случится? — весело блеснул цыганскими глазами Соляник. — Вот, глянь, по одной доске пройду и не покачнусь.

[7] Он встал из-за стола, прошелся вперед и назад по узенькой доске свежевыкрашенного пола и, довольный своей мальчишеской выходкой, снова сел.

[7] — Видала? Верхолаз! Чувство равновесия, координация движений… Мне и сейчас письма пишут: «Приезжай, Андрей, для тебя место всегда найдется». Ждут меня там. Потому что знают, какой я монтажник-верхолаз… Но один я не поеду. Мы вдвоем поедем. Правда, Лялечка, поедем? А захочешь на море, пожалуйста… Я тебя всегда привезу. По путевке, на самый лучший курорт. Отдыхай, загорай… Да у нас там, пишут, и свое уже море есть. Пляж, лодки, солнце… То, что ты любишь…

[7] Он вдруг спохватился, что уже пора на корабль, надел бескозырку, наскоро попрощался и застучал каблуками вниз по лестнице.

[7] Соляник все-таки был слегка навеселе, но внешне это было совершенно незаметно. Он чувствовал, что на свежем воздухе хмель постепенно выветривается. Прежде чем подняться на корабль, Андрей решил ополоснуть лицо в бухте. И все будет в порядке. Еще раз взглянул на часы — время есть, сейчас половина одиннадцатого, а до корабля идти не больше пятнадцати минут… «Жаль, что нет билетов в кино. Ну, да это — не проступок. Может, боцман и пошутил. Не мальчишка же я, а взрослый человек!»

[7] И вдруг Соляник замер на месте. Навстречу ему медленно двигался комендантский обход. «Все! — промелькнуло в голове. — Влопался! Сейчас остановят, почувствуют запах спиртного — и конец… Что же делать? Что делать?!» Андрей шмыгнул в какой-то переулок и прислушался. Сердце билось быстро и гулко. Он снял бескозырку и выглянул из-за угла дома. Теперь патруль шагал быстрее. И был совсем недалеко! Значит, его все-таки успели заметить.

[7] Тогда Соляник, не теряя времени, побежал. Через минуту он был уже в другом переулке, совсем незнакомом и темном. Помедлил и снова побежал… Он понял, что теперь ему придется долго петлять, пока доберется до порта. Но время! Время! Оно неумолимо приближалось к одиннадцати.

[7] Еще через десять минут Андрей Соляник с ужасом осознал, что окончательно запутался в этих незнакомых улочках. Куда бежать, как скорее попасть в порт, он не знал. Бросился в одну сторону, в другую и опять остановился, с отчаянием оглядываясь вокруг. Он тяжело дышал и весь взмок. Волосы у него прилипли ко лбу горячими прядями.

[7] Вдалеке появился одинокий прохожий. Соляник бросился к нему:

[7] — Скажите, пожалуйста, как кратчайшим путем выйти отсюда к порту?

[7] — Запаздываешь? — улыбнулся прохожий. — Есть немного… — Соляник от нетерпения даже на месте не мог устоять. — Да скорее же, скорей объясните…

[7] — А вот так давай… По этому переулку до конца, потом квартал налево, два квартала прямо… Нет, постой, не два, а три квартала, потом снова налево и прямо к порту. А там уж тебе самому станет ясно.

[7] Андрей наскоро поблагодарил и снова побежал. Да, прохожий не обманул. Лабиринты улочек вывели его к порту. Но стрелки часов двигались уже к двенадцати…

[7] На корабль Соляник прибежал после отбоя, разгоряченный, запыхавшийся. На трапе он неожиданно пошатнулся от усталости. Это случилось на глазах у вахтенного и боцмана Небабы, они рядом стояли на палубе и, очевидно, поджидали его.

[7] Поднявшись на катер, Соляник нечетким движением приложил руку к бескозырке и, тяжело дыша, доложил:

[7] — Тов-варищ мичман! Матрос Соляник с берега прибыл, никаких происшествий не было!

[7] — Вижу, — сказал боцман, едва сдерживая обиду и ярость. — Взгляните, который час.

[7] — Четверть двенадцатого, товарищ боцман.

[7] — Оказывается, вы не только опоздали, но еще и выпили, — внимательно присматриваясь к Солянику, заметил Небаба.

[7] — Немножечко… почти ничего…

[7] — Идите спать. Завтра разберемся.

[7] — Есть, идти спать…

[7] Неловко повернулся кругом и с трудом шагнул в люк к своему кубрику.

[8] Зная о том, что Поля каждый вечер купается на мыске, отделяющем бухту от моря, Юрий направился туда. Но Поли не было. Огорченный, он свернул на Портовую.

[8] Еще издалека услышал он голос Марины. Она добродушно, но изобретательно и многословно ругала мужа, а он что-то бубнил в ответ, защищался.

[8] Оказалось, что у Поли — знаменательное событие! Девушка защитила диплом. «Так вот почему она сегодня не пришла к морю!» — подумал обрадованный Юрий. Федор Запорожец обещал нарисовать ей в подарок картину — и не нарисовал, вернее, не успел закончить, и вот теперь Марина наседала на него:

[8] — Садись, дорисовывай, пока люди соберутся! А то будешь перед девушкой глазами хлопать, как морской окунь. И я вместе с тобой!

[8] — Морской окунь глазами не хлопает, — возразил Федор Запорожец.

[8] — Очень мне нужно знать, хлопает или не хлопает. Разводишь тут антимонии! Тебе что? На вот, бери краски и дорисовывай.

[8] — Да разве же я могу так — наспех? — пытался отделаться от неугомонной жены Федор.

[8] — Смог бы, если бы захотел. Ведь ты сейчас только о том и думаешь, как бы скорее к столу да чарку в руки!

[8] Я же тебя знаю!

[8] Он посмотрел на нее укоризненно, но спорить не стал, чтобы не испортить вечера.

[8] — Я завтра дорисую, — коротко сказал он. — Какая разница, сегодня или завтра?

[8] — На завтра у тебя работы хватит. Уже целую неделю обещаешь мне ножи да секач наточить.

[8] — И ножи наточу, и картину дорисую… Поля не обидится, и кричать не будет. Она не такая, как ты…

[8] Именно в эту минуту и вошел во двор Юрий Баглай, и Марина тем же громким голосом поздоровалась:

[8] — Добрый вечер, Юрий Николаевич! Видал ты старого лежебоку? Обещал девушке: «Я тебе картину нарисую», «Я тебе картину подарю», а теперь сидит да глазами водит, как морской окунь!

[8] — Не велика беда, потом дорисует, — попробовал успокоить ее Юрий, — ведь для того чтобы рисовать, вдохновение нужно.

[8] — Вдохновение? — удивленно взглянула на него Марина. — Он и без вдохновения умеет. Я у него — вместо вдохновения! Такую, вздрючку дам, что забудет, как и зовут его… Еще чего захотел! До сих пор без вдохновения рисовал, и люди хвалят. Вот глянь, Юра, я сейчас принесу.

[8] Она бросилась на второй этаж и принесла несколько пейзажей на подрамниках, расставила их.

[8] — Смотри, нравится?

[8] — Хорошие, — похвалил Юрий, то подходя к картинам ближе, то отступая назад. — Да вы по-настоящему хорошо рисуете, дядя Федор! Откуда это у вас?

[8] — Так… самоучкой… Тут у нас раньше художники месяцами жили, пейзажи рисовали, портреты, вот я от них и нахватался. Да и в детстве рисовать любил.

[8] — Нет, и в самом деле хорошо. Своими глазами видите и море, и берега, и даль… Колорит какой-то особенный, теплый…

[8] — Краски я чувствую, — довольно улыбаясь, сказал польщенный Федор Запорожец. — Мне это и художники говорили. Жалели, что я не учился.

[8] Марина некоторое время молча слушала их, а потом поняла, что разговор переведен с ее колеи на какую-то другую, и снова вмешалась:

[8] — Тебе, Юра, какая больше всего нравится?

[8] — Вот эта, солнечный морской берег с рыбачьей шаландой.

[8] — Значит, ее и подаришь Поле, — обернулась она к мужу, безапелляционно решив дело. — Если понравилось Юрию, то понравится и Поле.

[8] Распорядившись таким образом, она внезапно перенесла огонь на Юрия:

[8] — А ты почему пришел без подарка? Или, может, теперь среди молодых людей мода такая?

[8] Юрий смутился.

[8] — Что вы, тетя Марина? Я же не знал. Поля ничего не говорила.

[8] — А она у нас такая… Не любит раньше времени трезвонить. Скромная девушка.

[8] — Но ведь меня никто не приглашал на этот праздник, — сказал Юрий, и в его голосе прозвучала скрытая обида.

[8] — А у нас не приглашают, — шумела Марина. — Тут все свои, как одна семья… А ведь ты теперь — тоже свой… Значит, беги, покупай подарок, пока там стол накрывают. Наш художник уже губы облизывает, никак не дождется…

[8] И в самом деле, за стеной слышался звон тарелок, вилок, ножей, неясный разговор, и Юрий уловил певучий Полин голос.

[8] — Я сейчас, — сказал он, направляясь к калитке и радуясь неожиданной возможности сделать Поле приятное.

[8] Через полчаса Юрий возвратился, в руках его была коробка с подарком. Марина уже ушла к соседям, а Федор Запорожец вставлял в раму картину, выбранную его женой не без участия Юрия. Как бы извиняясь, он сказал:

[8] — Ты, Юра, не обижайся… Шумит она, шумит, а злости — ни капельки нет… А кричать умеет, этого у нее не отнимешь.

[8] Пришел Сашко. И теперь уже втроем они затеяли разговор о море и кораблях, о морском училище, которое грезилось пареньку даже во сне.

[8] Через некоторое время постучали в стенку, крикнули, чтобы приходили, потому что «картошка остывает», и Юрий с Федором Запорожцем отправились: один с коробкой, перевязанной крест-накрест розовой лентой, а второй с картиной. Вид у обоих был торжественный.

[8] Когда шумно и весело рассаживались за столом, все единодушно настояли на том, чтобы Поля и Юрий, как самые молодые, сидели рядом, и они, понятно, не возражали.

[8] Все тут в большей или меньшей степени связаны с морем, поэтому лейтенантские погоны Юрия среди штатских пиджаков казались делом обычным. Для старших по возрасту он был просто хорошим парнем. В других условиях он, может, и покрасовался бы своими погонами, но здесь, среди этих добрых простых людей, не вспоминал о них, чувствовал себя непринужденно, как дома. А еще — и это самое главное — ему было здесь так хорошо, потому что рядом сидела Поля.

[8] Марина, поглядывая на Юрия и Полю с присущими ей прямотой и непосредственностью, воскликнула:

[8] — А давайте поженим их! Вот пара будет!

[8] Все на мгновение притихли, а она не дала никому опомниться:

[8] — Женим — вот и все! Вы только посмотрите, сама судьба свела их друг с другом!

[8] И у нее тут же возник план:

[8] — Вот эту стенку развалим, к чертовой бабушке, чтобы больше было места свадьбу играть, потому что ты ведь для нас, Юрочка, как родной сын, а Поля — как дочь…

* * *

[8] Баглай сидит в своей каюте и с горечью думает о том, что матрос его корабля опоздал с берега да к тому же явился нетрезвым.

[8] Конечно, всякое бывает. Но Юрию Баглаю казалось, что Андрей Соляник опоздал намеренно, чтобы оскорбить своего нового командира, показать, что не очень-то считается с его властью и вообще никого и ничего не боится. Гнев и недоумение владели в эти минуты Юрием Баглаем.

[8] «Я ведь пришел сюда, как в родную семью, — с болью думал он, — и никого не задел, не обидел, ни на кого понапрасну не накричал, не требовал чего-то особенного, невыполнимого, за что же меня так оскорбили? В чем я виноват, почему теперь вынужден идти к командиру части и докладывать о ЧП на корабле? Виноват только в том, что разрешил Солянику сойти на берег, проявил ненужную слабохарактерность…»

[8] И чем дольше Юрий Баглай размышлял, тем сильнее гневался он и на Соляника, и на боцмана Небабу, ведь он лучше знает этого матроса, да и вообще должен вести себя с командой потверже.

[8] «Ну что ж, — думал Юрий Баглай, — если так, то и я себя покажу. У меня хватит и воли, и власти. Я не оставлю без внимания даже малейшего нарушения…»

[8] И, исполненный решимости, сразу же после завтрака приказал рассыльному позвать к нему матроса Соляника.

[8] Андрей Соляник в это время вязал кранец. Хоть и улегся он последним, но проснулся, когда все еще спали. Его разбудило беспокойство, разбудили неясные мысли о том, что впереди у него — очень тревожный и трудный день. Завтракал он плохо, и, вопреки постоянной своей привычке, избегал разговоров и прятал свои всегда дерзкие глаза.

[8] Связывая кранец, он каждое появление рассыльного на палубе встречал настороженно и, когда тот, наконец, подошел к нему и сказал: «Соляник, к командиру корабля!», Андрей с большим усилием принял независимый вид, стрельнул на рассыльного насмешливым взглядом и как ни в чем не бывало нагловато улыбнулся:

[8] — Значит, к командиру, говоришь?

[8] — Говорю ж тебе…

[8] — Значит, говоришь: «Говорю ж тебе»? А чай на стол он уже поставил?

[8] — Да ну тебя! — отмахнулся рассыльный. — Лучше иди поскорей, не дразни его, а уж на чай тебе будет!

[8] — Веселенький разговор состоится, это точно, — подмигнул Соляник.

[8] — Думаю, что не соскучишься.

[8] — А что он? Какой?

[8] — Так рад, что аж танцует… Аж подпрыгивает!

[8] — Ясно, — поставил на разговоре точку Соляник и, поправив темно-синий фланелевый берет, пошел в каюту командира корабля.

[8] Он несмело постучал в дверь и услыхал знакомый грудной баритон:

[8] — Войдите.

[8] Переступил порог, доложил:

[8] — Товарищ лейтенант, матрос Соляник по вашему приказанию прибыл!

[8] Юрий Баглай быстрым взглядом окинул матроса с головы до ног.

[8] — Где вы вчера напились и почему опоздали? Вопрос был из тех, к которым Соляник заранее подготовился.

[8] Конечно, Лялю он не упомянет ни единым словом. Не хватало впутать в это дело ни в чем не повинную Девушку.

[8] — Земляка встретил, товарищ лейтенант. Из одного города мы, из Кривого Рога. И не напился я. Выпил одну рюмочку вина…

[8] Соляник держался совсем не так, как тогда, во время первого знакомства. Андрей думал только о том, что его снова надолго оставят без увольнительной и они с Лялей не смогут встречаться. Всегда озорные, глаза его теперь то и дело опускались вниз.

[8] — Ну, дальше? — Юрий чувствовал, что недавняя злость начинает угасать.

[8] — Работали вместе, он тоже монтажник-верхолаз, как и я, — прибавил Соляник для большей убедительности. — Я хотел в кино сходить… И товарищу боцману пообещал, а тут вдруг встретил… На экскурсию он приехал… Ну и на радостях немного…

[8] «Может быть, все так и было, — подумал Баглай, — но мне от этого не легче… А может, и врет этот хитрец… Ясное дело, врет!»

[8] — Хорошо, встретились с земляком… А опоздали почему?

[8] — Я его к автобусу провожал.

[8] — Какой же это автобус идет в одиннадцать часов ночи?

[8] — Так он же не один, а с группой… Они из Алушты специальным из Дома отдыха приехали…

[8] — Значит, вы считаете, что если встретили друга или земляка, то можно выпить и о корабле забыть?

[8] — Нет, просто так получилось… Я понимаю, нехорошо…

[8] Андрей Соляник поднял глаза, Юрий Баглай заглянул в них. Слишком смиренные. Будто и не его… Нет, хитрит, прикидывается, извернуться хочет, чтобы потом поиздеваться над ним. Вот, мол, какой я ловкий, самого командира корабля вокруг пальца обвел!

[8] Возмущение с новой силой вспыхнуло в груди Баглая. Ни о чем больше не расспрашивая, он сказал:

[8] — Ну, так запомните, товарищ Соляник: кого вы там встретили, это меня не касается. Вы — матрос военного корабля. Главное для вас — дисциплина. А чтобы вы как следует все это себе уяснили, даю вам на первый раз двое суток гауптвахты. Доложите боцману, пусть сейчас же и отправит. А еще раз случится, пеняйте на себя. Можете идти.

[8] — Есть, двое суток гауптвахты! — вытянулся Соляник, но из каюты не выходил, смотрел на своего командира как будто еще надеясь, что тот отменит свое решение.

[8] — Кру-гом! — скомандовал Юрий Баглай, чувствуя, что бледнеет и теряет над собой власть. — Шагом марш!

[8] Минут через пятнадцать Соляник уже стоял на палубе без синего с полосками воротничка на плечах, без пояса и ленты на бескозырке. Что и говорить, вид у него был далеко не бравый.

[8] Без воротника плечи Соляника оголились, без пояса флотская одежда потеряла свою форму и обвисла, как на портовом грузчике, а бескозырка, лишенная ленточки, сделала его уже совсем арестантом.

[8] Вокруг Андрея Соляника собрались матросы, чтобы почесать языки.

[8] — А ты знаешь, тебе такая форма больше к лицу, — под общий смех говорил кто-то из окружающих.

[8] — Да он будто в ней и родился! — подсыпал жару второй.

[8] Но Андрея Соляника нелегко было вывести из себя. В ответ на шутки он и сам улыбался, будто касались они не его, а кого-то другого, и, поблескивая своими шельмоватыми глазами, шутливо приказывал:

[8] — Вы тут смотрите, чтобы во время моего отсутствия все было в порядке. Возвращусь — проверю…

[8] Появился конвойный, маленький, неказистый Сеня Куценький, с автоматом на груди. И черноволосый красавец богатырь Андрей Соляник возмутился:

[8] — Неужели вы, товарищ боцман, кого-нибудь другого не нашли? С ним же по улице идти стыдно!

[8] Сеня Куценький вспыхнул:

[8] — Ты у меня поразговаривай! Заставлю строевым по самой середине улицы шагать, чтобы все видели! Ишь какой герой нашелся! — И его острый носик покраснел, а маленькие птичьи глазки гневно блеснули. — Люди делом заняты, а его, пьянчугу, на гауптвахту веди! Я бы тебя, на месте командира, не на губу, а в канатный ящик на неделю засадил! Жаль, что нет у меня такой власти.

[8] После этих слов все вокруг стали серьезными, потому что правда была на стороне Куценького. И Андрей Соляник перестал валять дурака.

[8] Так и поплелся он по гулкой палубе до трапа под пристальным взглядом Сени Куценького и под дулом его автомата.

[8] Команда разошлась по работам и учениям. А Юрий Баглай вышел из своей каюты и сказал боцману:

[8] — Я буду в штабе.

* * *

[8] С нелегким сердцем шел он в штаб. Еще бы: не успел принять корабль, как уже вынужден идти докладывать о ЧП.

[8] «А может, я погорячился? — думал он. — Может быть, на первый раз надо было ограничиться строгим выговором, ну, наконец, лишить его берега? Тогда не нужно было бы докладывать в штабе, и все обошлось бы… Но нет, пусть не только Соляник, но и все на корабле зарубят себе на носу, что со мной шутки плохи. Дисциплина есть дисциплина. А на меру наказания жаловаться не разрешается!»

[8] Курганова он не застал. Когда вышел из его приемной, наткнулся на замполита Вербенко. Этой встречи он боялся больше всего. Вербенко ответил на приветствие и сразу же спросил глуховатым голосом, глядя сквозь очки из-под тяжелых век прямо в лицо Юрию:

[8] — Пришли доложить о ЧП на корабле?

[8] — Вы уже знаете? — не в силах скрыть удивления, спросил Баглай.

[8] — Знаю… Встретил и Соляника и Куценького. Зайдите ко мне.

[8] Кабинет у замполита был поменьше, чем у Курганова, и казался тесным оттого, что вдоль стен стояли шкафы с книгами. На четвертой висела огромная карта мира с разными пометками синим и красным карандашом.

[8] — Расскажите, как это произошло.

[8] Юрий Баглай очень волновался, поэтому его сообщение было несколько непоследовательным. Он всеми силами старался доказать, что действовал правильно. Как командир корабля, он не позволит не только таких проступков, но и самых незначительных нарушений дисциплины… Слова «командир корабля» несколько раз сорвались с его языка. Вербенко перебил его.

[8] — Не подчеркивайте, — сказал он, морщась, как от зубной боли. — Мы все знаем, что вы — командир корабля.

[8] Хотя я лично дал бы вам возможность более основательно подготовить себя к этой должности…

[8] Юрий почувствовал, как сердце у него замерло, от лица отхлынула кровь. Замполит заметил его состояние, но не смягчился. Коротко покашливая, Вербенко говорил глуховатым голосом:

[8] — Командирская власть — еще не все. Надо уметь пользоваться этой властью. Кое-кто прибегает к грубому администрированию и называет его единоначалием. Но единоначалие надо понимать правильно. Это не слепое использование власти. Его нельзя строить на эмоциональных вспышках. Оно требует вдумчивого отношения к людям, с которыми ты живешь, работаешь, ходишь в море, за которых, наконец, отвечаешь… Скажите, что вы знаете о Солянике?

[8] — Я внимательно прочитал его анкету… Бывший монтажник-верхолаз.

[8] — Ну вот, видите, как у вас все просто. Анкета. Бывший верхолаз. Теперь матрос. Кажется, нечего ни прибавить, ни убавить. А нам с вами надо знать не только кем он был когда-то и кто он теперь, а еще и то, каким был он когда-то и каким стал теперь. Что в нем изменилось? И как изменилось: к лучшему или к худшему? Или вы, может быть, думаете, что в человеке ничто не меняется? Нет, такого не бывает. Жизнь вносит свои коррективы и в человеческую душу, и в человеческое сознание, а отсюда — и в поведение… Давайте доискиваться, почему же происходят эти изменения. Мы с вами должны быть психологами, ведь мы имеем дело с людьми… И не подумайте, что мы с вами обязательно умнее, чем они, только потому, что у нас власть…

[8] Он снова поднял на Юрия глаза, испытующе взглянул через очки:

[8] — Как вы думаете, поможет Солянику ваша гауптвахта?

[8] — В уставе есть такая мера наказания.

[8] — Действительно, есть… Но я бы на вашем месте не с этого начал, а с откровенного разговора.

[8] — Разговор у нас не получился.

[8] — Почему же не получился?

[8] — Я увидел, как он изворачивается, старается обмануть меня…

[8] — И тогда вы решили, что легче всего закончить разговор гауптвахтой?

[8] — Так точно, решил… В противном случае он торжествовал бы надо мной, считая, что вокруг пальца обвел своего командира.

[8] Вербенко долго молчал, глядя в сторону.

[8] — И все же советую вам поговорить с ним не языком устава, а обыкновенным, человеческим. Вы многое поймете. Человек значительно сложнее, чем таблица умножения, хоть и она по своей сути гениальна… Других с собой сравнивайте. А себя — с другими. Это будет для вас хорошим самоконтролем…

[8] Юрий вышел от Вербенко встревоженный и растерянный. Как будто ничего конкретного замполит и не сказал, а подумать есть о чем.

[8] «Нет, Юрий Баглай, — говорил он себе, возвращаясь на корабль, — твоя флотская жизнь только начинается. Ой, будут еще на твоем пути и штормы, и штили, и снова штормы…»

[9] Луны не было, она взойдет после полуночи. Поэтому мерцающие разноцветными огоньками звезды в далеком ночном небе горели ярче.

[9] Море на горизонте сливалось с небом, глухо шумело, и в нем тоже плавали звезды. Темную бухту расцвечивали огоньки портовых суденышек, красные, зеленые, белые, они делали ее праздничной. В бухту бесшумно и медленно входил белый пассажирский пароход, ярко светились во тьме его освещенные иллюминаторы, с его палубы лилась приглушенная расстоянием музыка.

[9] — «Россия», — сказала Поля, — она всегда в это время возвращается из рейса… Я люблю сидеть здесь и смотреть, как судно заходит в порт… Столько там людей, и у каждого свое счастье…

[9] Юрий удивленно посмотрел на нее:

[9] — Почему же у каждого? А может быть, среди них и несчастные есть…

[9] — Нет несчастных. Счастье уже в том, что ты живешь, что-то делаешь, о чем-то мечтаешь…

[9] — А разве все мечты сбываются?

[9] — Не все, конечно. Но если есть в человеке устремленность, он счастлив. Ну, я объясню. Тот, кто сложил руки при жизни, — уже мертв. А я о живых говорю.

[9] — А ты счастлива, Поля?

[9] — Да, я счастлива… Но не спрашивай почему, я все равно не скажу…

[9] Она звонко рассмеялась, и ее смех слился с тихим всплеском волны.

[9] — Но ведь ты уже сказала, в чем счастье.

[9] — Но это еще не все… Потом…

[9] Он долго молчал. Так долго, что она наконец не выдержала:

[9] — Почему ты молчишь? О чем думаешь?

[9] — Наверное, место такое.

[9] — Какое? — Она подняла на него удивленные глаза.

[9] — Волшебное… Тут я каждый раз вижу тебя другой…

[9] Они просидели на своем камне почти всю ночь. И лишь на рассвете, когда подул с моря свежий ветерок, Юрий проводил Полю домой, подождал, пока закроется за ней калитка, и медленно пошел на корабль.

[10] В шесть часов, едва пронзительная боцманская дудка вспугнула ясную, прозрачную утреннюю тишину, на корабле появился посыльный из штаба и передал Юрию Баглаю приказ прибыть в восемь тридцать на совещание к Курганову.

[10] Это удивило и слегка встревожило Юрия: Курганов обычно собирал совещание во второй половине дня, так как считал, что утренние часы должны использоваться исключительно для боевой подготовки и в это время командирский глаз крайне необходим.

[10] Вербенко был уже в кабинете Курганова. Он так взглянул на Баглая, будто хотел спросить: «Ну что, не забыл нашего разговора?» Собрались и другие работники штаба, отличавшиеся от плавсостава аккуратной, франтовато подогнанной одеждой, блестящими пуговицами на кителях, сияющими погонами и нашивками.

[10] По-юношески стройный и подтянутый Курганов каждое слово произносил четко и категорично:

[10] — Товарищи офицеры! Сегодня в девятнадцать ноль-ноль все корабли выйдут в море. Задание получите сейчас в штабе. На конвертах будет написано, когда следует их распечатать. О готовности выйти в море доложить мне лично в семнадцать ноль-ноль. Боевая готовность — номер два. После семнадцати — номер один…

[10] На корабль Юрий вернулся очень обеспокоенный. «Вот оно, мое первое испытание, первое самостоятельное командование в открытом море! Все проверить. Правда, каких-либо неприятных неожиданностей быть не должно. Только что из ремонта. Выходили в море, чтобы проверить механизмы… Но это же первое самостоятельное плавание! Тревожно…»

[10] Боцман Небаба встретил его возле трапа. Он ничего не спросил, а глаза его говорили: «Понимаю, поход в море. Но вы не беспокойтесь, товарищ командир корабля, команда не подведет».

[10] И заговорил о другом:

[10] — Матрос Соляник наказание отбыл. Разрешите послать за ним конвойного.

[10] — Посылайте. И немедленно. Сегодня в девятнадцать ноль-ноль выходим в море. Еще раз проверьте запасы воды, продуктов.

[10] — Bce согласно положению, товарищ лейтенант.

[10] — Хорошо. — Баглай спустился в свою каюту, чтобы переодеться, и, когда вышел на палубу, увидел конвойного.

[10] Тот же маленький матросик радист Куценький с автоматом на груди в это время сходил на берег.

[10] Вахтенный у трапа шутливо бросил ему вслед:

[10] — Смотри, чтобы не убежал!

[10] — Куда ему бежать? — обернулся Куценький. — После гауптвахтовских харчей ему так живот подвело, что борзым щенком к корабельному бачку побежит.

[10] И оба засмеялись.

[10] Юрий улыбнулся: «Языкатые, черти! А может, не нужно было, чтобы Куценький с автоматом… Нет, пусть… Если уж наказан, то пусть будет все как положено — и гауптвахта, и позор…» А на душе скребли кошки: «Есть правда в словах Вербенко, что-то не так я сделал…»

[10] Он спустился в машинное отделение.

[10] Доложив командиру корабля о том, что у него все в порядке, старшина Николай Лубенец спросил совсем не официально:

[10] — В море идем, товарищ лейтенант?

[10] — Что, в море хочется?

[10] — Много ли толку на приколе стоять? Тоска зеленая…

[10] Гидроакустики делали свое — колдовали над сложными приборами. Комендоры, [2] минеры, электрики, сигнальщики — к кому бы он не подходил — встречали его в полной боевой готовности, все подтянутые, веселые. Никогда еще Юрий не видел такой выправки у матросов. Словно праздник пришел на корабль.

[10] Настроение у него стало совсем радужным, когда вестовой принес в каюту наглаженные брюки, китель с надраенными до блеска пуговицами и начищенные ботинки.

[10] — А это зачем? — удивился Юрий. — Ведь в море идем!

[10] Но вестовой только улыбнулся ему, как близкому другу:

[10] — В том-то и дело, что в море. Нужно, чтобы все было чистое, как само море.

[10] В семнадцать часов командиры всех кораблей докладывали Курганову. Юрий надеялся, что командир части поговорит с ним отдельно, но этого не случилось. Как и ко всем, Курганов обратился к нему с кратким вопросом:

[10] — Вы готовы?

[10] — Так точно, капитан второго ранга. Корабль готов выйти в море.

[10] После того как был отдан приказ разойтись по кораблям, на пирсе к Баглаю подошел командир одного из кораблей, Лавров, и, взяв его за блестящую пуговицу кителя, улыбнулся:

[10] — Новенький китель снимай, в походе тебе в нем жарко будет.

[10] Этот старший лейтенант понравился Баглаю. Чем? Может быть, тем, что так дружелюбно взглянул на него. Поэтому искренне признался:

[10] — У меня старого кителя еще нет, вот схожу в море, станет старым… Как-то тревожно в первый раз. Вот конверт: «Распечатать в 23.00». А что в нем?

[10] — Курганов — неспокойная душа, — уклонился от ответа Лавров. — Ну, ни пуха тебе, ни пера!

[10] И быстро зашагал прочь.

[10] Юрий направился к своему кораблю. Он хорошо знал: с той минуты, когда командир ступит на палубу, связь с берегом будет прервана, ему уже никто ничего не подскажет и не посоветует. Вот в этом запечатанном желтом конверте указано, что ему делать в двадцать три ноль-ноль. Через час он должен отшвартоваться и идти в сорок третий квадрат. Палуба под ногами мелко дрожала. Из внутренности корабля доносился едва уловимый ровный гул — машинисты прогревали машины. Проходя мимо ходового мостика, Баглай остановился возле свежего номера корабельной газеты. «Лубенец времени зря не терял, — тепло подумал он о комсорге, — везде успевает…»

[10] В каюте он еще раз просмотрел навигационную карту. Требовалось рассчитать не только расстояние и скорость хода корабля, но и сделать поправки на ветер и на волну. Карта, разделенная на квадраты, пестрела линиями, цифрами и различными значками. Выходило, что корабль будет в сорок третьем квадрате в двадцать два часа пятнадцать минут. Если погода не помешает, придется лечь в дрейф и ждать до двадцати трех часов, чтобы распечатать конверт с дальнейшими указаниями. Если же погода испортится, корабль тихим ходом будет курсировать вперед и назад…

[11] У Баглая в каюте висел барометр. Ом время от времени посматривал на него. Ничто не предвещало изменения погоды. Весь день ярко сияло солнце, в небе, будто украшая его, появлялись и таяли легкие, как вуаль, белые лепестки облаков.

[11] А теперь, когда корабль уже вышел в море, Юрий стоял на ходовом мостике, и чувство тревоги не покидало его. Время от времени он заходил в штурманскую рубку взглянуть на барограф. Стрелка этого точного прибора упрямо сползала вниз.

[11] Ветер крепчал. Море становилось все беспокойнее. Кое-где уже вскипали зловещие белые барашки. С высокого командирского мостика Юрий видел, как боцман Небаба прошел по палубе — завинчивал покрепче задрайки люков. Потом его приземистая фигура появилась на шкафуте; [3] он проверил, хорошо ли принайтованы шлюпки, не ослабели ли блочки на шлюп-балках.

[11] Осмотрев всю верхнюю палубу и надстройки, боцман исчез, но вскоре появился на мостике с регланом в руках.

[11] — Возьмите, товарищ лейтенант, скоро начнет штормить. Взгляните, какие валы катит, — он показал на море, — и ветер беснуется… Они ведь всегда в одной упряжке: небо тихое — и море тихое, а теперь будто сговорились.

[11] Юрий надел реглан, но не застегнулся, лишь запахнул полы.

[11] — Может, подменить вас, товарищ лейтенант?

[11] — Спасибо, я не устал, — ответил Баглай.

[11] Небаба с каждым днем вызывал у Баглая все большую симпатию. Делал свое дело по-хозяйски, хорошо знал его. Матросы боцмана не боялись, но никто из них не посмел бы ему возразить: если наказывает, значит, заслужил.

[11] Сейчас он стоял возле Юрия в старенькой мичманке, в таком же стареньком, заношенном бушлате и в высоких резиновых сапогах, голенища которых были прикреплены к широкому флотскому поясу.

[11] — Сапоги зачем? — поинтересовался Юрий.

[11] Боцман улыбнулся.

[11] — Чтобы потом не торопиться да не переобуваться…

[11] Когда начнет штормить, другие заботы будут.

[11] — А штормить начнет, — согласился с ним Юрий. — Вон как море разгулялось! Вы и в самом деле умеете погоду угадывать. Боцман улыбнулся.

[11] — Шестой год на море… Прирос, как ракушка к днищу. Сначала — действительная, потом — сверхсрочная

[11] — А женаты давно?

[11] — Уже сынок растет, два годика ему… И его моряком сделаю. Так и пойдет…

[11] — Но ведь вы с Полтавщины, из села. Откуда же у вас такая любовь к морю?

[11] — Раньше не было. Взяли меня на флот по комсомольской линии. Ох, и не хотелось! Думал: как я без родной степи жить буду? Помру от тоски… И когда учился на боцмана, чуть не умер. Проснусь, бывало, ночью, а у меня щеки от слез мокрые… Но прошло какое-то время, смотрю я: до чего же оно красивое! И родными мы с ним стали. Теперь об океане мечтаю. В мореходке ведь я, заочник… На штурмана учусь…

[11] С правого борта ударила большая волна, повеяла холодом, зашипела, истаивая на палубе, облила и Юрия и Небабу. Они стряхивали с себя воду, облизывали соленые губы.

[11] — Извините, Юрий Николаевич, язык развязался…

[11] — Что вы, наоборот, так хорошо побеседовали.

[11] Впервые боцман назвал своего командира по имени и отчеству, и Юрию это понравилось. «Когда-то даже к большим флотоводцам обращались так матросы, — подумал он, — и это было высочайшим проявлением уважения и любви».

[11] — Ну, хорошо, — сказал Юрий, — идите отдыхайте… Если нужно будет, я позову.

[11] Небаба медленно сошел с мостика. Вскоре сменились сигнальщики. На правом крыле возле поручней стал Андрей Соляник. Юрий несколько раз взглянул на него краешком глаза: как он? Заметил или не заметил Соляник эти взгляды, однако сразу доложил:

[11] — Товарищ лейтенант, на горизонте чисто.

[11] Оба знали, что горизонта нет. Нет ни моря, ни неба. Все пространство сузилось, сжалось, видны были только борта корабля. Море бесится, пляшет, перекатывает волны, оно утратило над собою власть, и теперь нет над ним повелителя, некому укротить эту разбушевавшуюся стихию. Тяжелые водяные валы разбивались о железную грудь киля, волны накатывались одна на другую, чтобы, объединившись, ударить с удвоенной силой. Густые брызги то и дело обсыпали мостик, Юрий Баглай горбился, втягивал голову в плечи, плотнее запахивал полы своего реглана.

[11] Он перешел в штурманскую рубку, хотелось взглянуть на барограф. Перо круто двигалось вниз. Значит, следует ждать усиления шторма. Да еще на ночь глядя… А кроме того, в двадцать три ноль-ноль надо распечатать конверт. Какое задание будет в нем?

[11] Конечно, его можно распечатать и сейчас. А если по радио прикажут возвратиться на базу? Ведь еще нет двадцати трех, мало ли какая телеграмма может прийти? Наверное, сейчас Курганов и Вербенко не спят. Корабли в море — не до сна. Ясное дело, знают они и о шторме. А может, это им заранее было известно, потому и послали корабли в море. Пусть, мол, ребята не забывают, что они моряки!

[11] Юрий наклонился над переговорной трубой:

[11] — В радиорубке!

[11] «Вахтенный радист Куценький слушает!»

[11] — Радиограммы никакой?

[11] «Нет, товарищ лейтенант».

[11] Юрий нервничал. До двадцати трех осталось тридцать минут. В дрейф ложиться нельзя. Волны будут играть его корабликом, как щепкой. Никто на ногах не удержится не только на верхней палубе, но и во внутренних помещениях.

[11] Надо двигаться, не выходя за пределы квадрата.

[11] Он до боли в глазах всматривался в темноту. Прислушивался, выжидал, пока схлынет очередной водяной вал, и быстро поворачивал на обратный курс. Вперед и назад. Вперед и назад. Нелегко так маневрировать. Он понимал, что машинисты замучились, выбивается из сил рулевой. Но ведь и сам он напряжен до предела…

[11] Гигантская волна, яростно пенясь, выдвинулась из темноты и покатилась на корабль. Она будто ждала, когда Юрий решит поворачивать. Нужно было немедленно дать команду: «Право руля!», чтобы острым килем разбить, разрезать ее пополам, но было уже поздно. Всей своей тысячетонной массой волна ударила о борт, накрыла не только бак, но и ходовой мостик. Юрий услыхал, как застонало судно, и ему стало страшно: «Выдержит ли?» Кораблик выдержал.

[11] Но коварная волна сделала свое дело. От ее мощного удара открылась крышка бакового люка, и теперь вода потоком лилась в помещение. Крышку то откидывало вверх, то бросало вниз. Грохот перекрывал рев воли и неистовое завывание ветра.

[11] Внутренними ходами на мостик добрался боцман Небаба.

[11] — Товарищ командир! Я же ее, проклятую, собственными руками завинчивал!

[11] — Пошлите задраить люк, иначе нас затопит! — наклонился Юрий к уху Небабы.

[11] — Я сам задраю.

[11] — Одному нельзя. Опасно. Возьмите еще кого-нибудь! К ним подошел Андрей Соляник.

[11] — Я пойду с боцманом, товарищ лейтенант. Вдвоем мы скорее сделаем.

[11] Баглай вопросительно поднял глаза на боцмана. Небаба понял этот взгляд.

[11] — Разрешите, товарищ лейтенант, — коротко сказал он.

[11] — Хорошо, идите.

[11] Боцман и Соляник надели спасательные пояса и, чтобы не смыло за борт, привязались к железной скобе страховочными концами. Теперь надо было уловить момент, когда одна волна схлынет с палубы, а следующая за ней еще не успеет подойти. Днем это можно было увидеть. А сейчас — разбушевавшаяся, штормовая, ветреная ночь. Но люк, так или иначе, задраить необходимо…

[11] Баглай снова повернул корабль навстречу волнам. Теперь началась килевая качка. Нос корабля поднимался вверх на гребень пенистой волны и, не в силах преодолеть ее, почти останавливался. Потом он вдруг проваливался в бездну, и тогда палуба выскальзывала из-под ног Юрий чувствовал себя беспомощным.

[11] Боцман Небаба и Андрей Соляник выжидали. Наступила минута, когда море, казалось, немного утихомирилось. Небаба приказал:

[11] — Пошли!

[11] Едва они сделали несколько шагов, как их свалило на палубу. Они поползли, думая лишь о том, как бы удержаться, уцепиться руками было не за что…

[11] Пока не ударила новая волна, им удалось проползти от ходовой рубки до открытого люка. К счастью, задрайку не оторвало, она отошла, немного ослабла от бесчисленных ударов волн. Тяжелую железную крышку опустили и завинтили наново.

[11] Один человек этого сделать не смог бы. Но их было двое.

[11] — Морской порядочек! — прохрипел Небаба. — Давай в рубку…

[11] В это мгновение тяжелая волна накрыла и оглушила их… Раскрыв глаза, боцман увидел, как высокий кипящий вал катит Соляника к борту.

[11] — Держись! Держись! — изо всех сил закричал Небаба.

[11] Но тут его самого подняло и ударило о железный волнорез. Боцман сжался, потом тело его обмякло, руки раскинулись в стороны.

[11] Андрей Соляник ухватился за страховочный конец, которым был привязан. Он тоже больно ударился боком о леерный стояк, но мигом вскочил: где боцман?

[11] Небаба лежал на спине, хватая ртом воздух, грудь его с хрипом подымалась и быстро опадала. Соляник подполз, обхватил боцмана руками, но волна снова сбила его с ног, и он упал.

[11] — Ты ложись, боцман… На спину мне ложись, а я доползу…

[11] — Держи-ись, Андрей, — невнятно пробормотал Небаба.

[11] Собрав последние силы, Соляник взвалил боцмана на спину и пополз к рубке. И лишь когда перебрался через порог и никакая опасность им больше не угрожала, спросил:

[11] — Ну, как ты, боцман? Что с тобой?

[11] Небаба открыл мутные, невидящие глаза и попытался приподняться.

[11] — Ну вот и хорошо, — обрадовался Соляник. — А я уж было испугался, что ты концы отдал. Эх ты, боцман мой дорогой! Чем ударился?

[11] Небаба с трудом прикоснулся рукой к правому боку:

[11] — Только бы… ребра, не поломало…

[11] — Сейчас посмотрим. Лежи и не двигайся.

[11] Он быстро снял с боцмана спасательный пояс, засунул руку под тельняшку и пощупал холодными мокрыми пальцами ребра.

[11] — Целы твои шпангоуты. Как железные! Ну покряхтишь, известное дело. Давай перевяжу потуже.

[11] Юрий видел все, что произошло на палубе, ему хотелось сбежать с ходового мостика, помочь, но он не мог этого сделать, не имел права оставить свое командирское место.

[11] — Что с боцманом? — крикнул он.

[11] — Все в порядке, товарищ лейтенант. Случается… Пусть полежит немного — ударился он здорово, — ответил Соляник.

[11] — А вы как?

[11] — Да что со мной случится! Я с морем на «ты».

[11] — Спасибо, — растроганно поблагодарил Юрий.

[11] Он почти не отрывал глаз от часов. Оставалось пять минут… три… одна…

[11] — Наконец-то!

[11] Он срывает сургучную печать, торопливо вынимает из плотного конверта маленький листок.

[11] «В двадцать восьмом квадрате подводная лодка противника. Обнаружить и атаковать ее. Командир части, капитан второго ранга В. Курганов».

[11] Некоторое время Юрий Баглай не мог прийти в себя. Только теперь признался себе, что ждал иного. Надеялся, что Курганов возвратит корабль на базу… Не мог же Курганов не знать о шторме. Для чего рисковать кораблями, людьми?

[11] — Передайте: «Задача ясна. Иду на выполнение», — приказал он радисту.

[11] Баглай занялся прокладкой на карте. По прокладке выходило: в двадцать восьмом квадрате он должен быть в пять часов. Пять часов — уже утро. Будет светло. А сейчас еще ночь. И по всему видно, шторм усиливается! Пошел дождь. В такелаже неистово высвистывает ветер, играет на вантах и фалах дикую мелодию.

[11] На ходовой мостик, еле передвигая ногами, поднялся боцман Небаба, неповоротливый в своем брезентовом плаще.

[11] — Зачем вы встали? — поеживаясь и поворачиваясь спиной к дождю и ветру, спросил Юрий, хотя был несказанно рад, увидев боцмана рядом с собой.

[11] — Отпустило немного… Может, что-нибудь нужно… Вам ведь трудно…

[11] — В шесть часов приказано атаковать подводную лодку. Но до шести еще далеко… Пойдите-ка полежите. Я позову.

[11] — Ясно. — И боцман, держась обеими руками за перила, спустился с мостика.

[11] Густая, непроглядная тьма окружала корабль. Даже не верилось, что может быть так темно. Море ревело и стонало, в ушах стоял такой грохот, будто беспрерывно гремел гром.

[11] Новым курсом идти стало труднее. Волны били в корму и в правый борт. Корму заносило, винты оголялись, и судно плохо слушалось руля. Баглай уже несколько раз приказывал рулевому точнее держаться на румбе, [4] но и сам понимал, что сделать это очень трудно.

[11] Были минуты, когда казалось, будто шторм немного стихает, и Юрий с надеждой всматривался в тьму. Но после короткой передышки, словно сговорившись, море и ветер взрывались еще яростней. Корабль заливало водой, где-то внутри его скрежетало железо, и было даже странно, что он еще держится на воде, что работают его машины, что не лопнули рулевые тросы.

[11] Юрий хорошо переносил качку, но от каждого удара волны под ложечкой у него холодело. Он чувствовал, как его охватывает страх… Если бы ему сказали на берегу, что в море придется пережить чувство страха, он только посмеялся бы в ответ. А сейчас именно страх все больше и больше овладевал им, хоть и стыдно было самому себе в этом признаться…

[11] Вдруг нос корабля поднялся: судно начало взбираться на невидимую в темноте огромную волну. Юрию казалось, что это водяная гора с каждой секундой растет, становится все выше и шире.

[11] «Сейчас перевернется! — в ужасе подумал он. — И конец… вот и конец…» Бессильный что-либо предпринять, он вцепился руками в поручни и только смотрел, широко раскрыв глаза, как корабль продолжает подниматься все выше и выше. Потом он перевалит через вершину этой горы и рухнет вниз, в пропасть, — и все… Дыхание перехватило, тело начало деревенеть…

[11] Но случилось не так, как предполагал Юрий. За водяной горой выросла другая, судно остановилось на мгновение, потом его с силой ударило в днище. Уже не покоряясь ничьей воле, потеряв управление, корабль боком пополз в черную пропасть. Юрий закрыл глаза…

[11] Он не мог определить, сколько времени длилось это падение, только вдруг почувствовал неимоверной силы удар слева, и его отбросило на противоположную сторону мостика.

[11] Было поразительно: корабль не перевернулся и не раскололся. Видимо, его спасла эта внезапно налетевшая волна слева, и он опять двинулся вперед, преодолевая волны.

[11] «Ну что ж, не сейчас, так чуть позже, но случится, случится… Ведь это не большое морское судно, а всего лишь маленький кораблик… Как мог Курганов послать? Он же знает, что творится в море! А может, дать ему радиограмму? Нет, что бы там ни было, что бы ни случилось…»

[11] В это время переговорная труба свистнула, Юрий с надеждой склонился над ней:

[11] Что там? Скорее! — он не узнал собственного голоса — хриплый, нетвердый, совсем не командирский.

[11] «База спрашивает, где мы находимся».

[11] Воспользовавшись коротеньким затишьем, Юрий быстро определился по карте. Прошли уже половину пути. Значит, еще три часа хода. Три часа! Многое может случиться за эти три часа! Вот сейчас и следовало бы доложить Курганову о шторме. К координатам прибавить несколько слов: «Шторм угрожает жизни корабля и команды». Это не выдумка, а правда… Но какими глазами посмотрит Курганов на эту правду? Скажет: «Не выдержал, товарищ лейтенант, не сдал экзамен, не велик у тебя запас прочности! А я для того и послал тебя в море, чтобы проверить, какой ты. И оказалось — слабак. Не наглотался еще соленой воды, не надышался морским воздухом. Рано тебе командовать кораблем».

[11] И Баглай не написал этих слов. Он добавил другие: «Продолжаем идти на выполнение задания».

[11] Лучше самый страшный конец здесь, чем позор на берегу.

[11] Когда Юрий вышел из ярко освещенной штурманской рубки и поднялся на мостик, он несколько минут почти ничего не видел. Но вот глаза привыкли к темноте, и ему почудилось, что она уже не такая черно-густая. Светает, что ли?

[11] А в природе действительно что-то изменилось. Уже неясно вырисовывался нос корабля, кое-где сквозь тучи проглядывало небо. И Юрий, к величайшей своей радости, почувствовал, что в нем самом что-то изменяется. Уходящая ночь больше не казалась ему такой страшной. Рождалась надежда, что все обойдется. С рассветом и ветер немного утихнет, и море успокоится.

[11] А рассвет наступал… Уже были видны пенистые водяные валы за бортом, голая палуба. И таким одиноким, сиротливым казался корабль в этом взбесившемся море, в этой взвихренной пустыне…

[11] Страх еще несколько раз сжимал сердце Юрия, но это было совсем не то, что пришлось ему пережить ночью. Теперь, когда рассвело, он мог хоть как-то маневрировать, подсказывать рулевому. Боцман Небаба снова поднялся на палубу, на левом крыле стоял Соляник. Они следили за каждым его движением. И это заставляло держать себя в руках.

[11] Теперь он уже не стыдился признаться, что в этом первом и таком трудном для него походе он не был настоящим командиром, слово и воля которого ежеминутно влияли бы на каждого члена экипажа. Матросы исходили потом, задыхались среди раскаленных машин, радисты и акустики без сна и отдыха вслушивались и всматривались в радиосигналы. Боцман Небаба и Соляник фактически спасли корабль. Если бы в трюм налилась вода, то, погрузившись ниже ватерлинии, он не смог бы бороться с волнами и море проглотило бы его… Да, это все они, независимо от командира, обеспечили безаварийный поход корабля. А он, Юрий Баглай, только стоял на мостике…

[11] Занятый своими мыслями, он не заметил, как ветер поутих, волны на море стали длиннее. Теперь судно не всползало на гребни волн, не проваливалось стремглав в бушующую бездну, а, плавно скользнув, как по снежной горке, снова становилось послушным. По морю катились спокойные волны. Наступала штилевая погода.

[11] В пять тридцать Юрий Баглай еще раз зашел в штурманскую рубку и определил координаты. Отклонение от намеченного курса оказалось незначительным, всего на один градус. Через полчаса корабль будет в заданном квадрате. Остается главное — атаковать и уничтожить лодку противника, а потом — на базу.

[11] На базу… Мысль о том, что он скоро возвратится на берег, подбодрила его. На мостик он поднялся более спокойным и уверенным в себе.

[11] — Объявите боевую тревогу, Иван Сергеевич, — обратился он к боцману ровным, сдержанным тоном.

[11] — Есть, боевую тревогу!

[11] На корабле раздались пронзительные громкие звонки, и сразу же послышались доклады с постов:

[11] «Пост номер один к бою готов!»

[11] «…номер пять готов!»

[11] «…номер второй готов!»

[11] Молодые голоса звучали громко, бодро, так, словно люди хорошо отдохнули и стали на боевые посты полные новой энергии и силы.

[11] «А может, и не было этой кошмарной ночи? — подумал Юрий. — Может, все это — мое болезненное воображение? Нет, была, была! И дикий шторм, и корабль над черной бездной, и страх был… Но об этом не надо сейчас думать, не надо…»

[11] Оставалось около десяти минут хода. Небо прояснилось. Сквозь пелену туч кое-где проглядывали голубые просветы.

[11] Юрий Баглай прикинул, что бомбардировка займет полчаса, на обратный курс потребуется еще четыре часа а там и база.

[11] Послышался голос гидроакустика.

[11] «Вижу цель. Похоже, что подводная лодка».

[11] Вначале Юрий даже не поверил. Почудилось гидроакустику после бессонной ночи, что ли? Или в голове все кругом пошло после шторма? Откуда может взяться здесь подводная лодка? Ведь этот поход — обычное боевое учение. Никакой настоящей подводной лодки, конечно, быть не может. Что же увидел гидроакустик на экране? Может, косяк рыбы принял за подводную лодку? И такое случается.

[11] И Баглай с явным неудовольствием приказал:

[11] — Присмотритесь внимательней.

[11] Через несколько минут гидроакустик доложил:

[11] «На дне железный предмет. Конфигурация лодки. Вот пеленг… дистанция…»

[11] Юрий был озадачен. Ничего подобного он не ожидал. Какая лодка? Вражеская? Не может быть… Своя, нарочно посланная в этот квадрат? Но как же атаковать своего?

[11] Минута, еще минута, еще… Корабль приближался к цели. Юрий взглянул на часы. До подводной лодки остается четыре-пять минут хода. Юрий побледнел. Он приказывает:

[11] — Подготовиться к атаке! Услышал в ответ: «Контакт».

[11] И снова:

[11] — Атака!.. Еще атака!..

[11] Несколько взрывов один за другим разорвали прозрачную утреннюю тишину. Высокие водяные столбы поднялись в воздух и заискрились холодной радугой на фоне уже чистого, безоблачного неба.

[11] Взрывы отгремели. Водяные фонтаны медленно осели, слились с волнами, но море на этом месте осталось чистым — не было ни малейшего признака, что лодка разбомблена: ни жирных пятен, ни воздушных пузырьков.

[11] — Что за черт? — взволнованно воскликнул Баглай. — Неужели мимо?

[11] После того как он решился бомбить лодку, в его движениях, в голосе появилась твердость, хоть лицо по-прежнему оставалось бледным, а глаза лихорадочно блестели. Он бросился в акустическую рубку:

[11] — Покажите мне лодку!

[11] Гидроакустик Кавтарадзе взглянул на него испуганно, вскочил.

[11] — Я вижу ее, товарищ лейтенант… Вот, смотрите. Юрий Баглай некоторое время молча смотрел на экран: действительно в месте пересечения линий ярко светился какой-то предмет. Нет, гидроакустик не ошибся.

[11] — Еще один заход! — приказал Баглай.

[11] Корабль повернул поперек волн, закачался с боку на бок. За кормой всходило солнце, холодное и неприветливое.

[11] Снова отгремели взрывы, осели водяные столбы, розовые от косых солнечных лучей, но не было даже признака того, что лодка поражена.

[11] — Что же это такое, боцман? — с отчаянием спросил Юрий.

[11] Небаба вел себя спокойнее.

[11] — Это может быть уже затопленная лодка, товарищ лейтенант, — сказал он задумчиво. — Возможно, она лежит на дне с военных лет.

[11] — Вы думаете, Курганов только за этим и послал нас сюда?

[11] Боцман пожал плечами.

[11] — А что же еще можно думать? Задание мы выполнили. Нашли лодку, атаковали…

[11] Ответ успокоил Юрия Баглая. Но не надолго. После подъема флага он оставил Небабу на мостике, а сам перешел в штурманскую рубку. Заполнил вахтенный журнал, привел в порядок все бумаги, связанные с походом и, подперев голову руками, отдался горьким мыслям…

[12] Случилось то, чего он не мог даже предполагать, выходя в море. Как он вел себя перед командой? Мальчишка! Суетился, кричал. А ведь давал себе слово при любых обстоятельствах держаться достойно, как надлежит командиру.

[12] Но это еще — полбеды. Заканчивается трудный поход, а задание он фактически не выполнил. Бомбардировка никаких результатов не дала. Да и нужно ли было вообще бомбить эту лодку? Как докладывать Курганову? Что писать в рапорте?

[12] «Ну, что ж, напишу все, как было».

[12] Он положил перед собой чистый лист бумаги, написал несколько фраз и остановился. Нет, лучше он напишет рапорт потом, после устного доклада Курганову. Тогда хоть станет ясно, что к чему. А не то с этим рапортом наделаешь беды, выставишь себя на посмешище.

[12] Тяжело было на сердце у Юрия. Чтобы немного успокоиться, он снова поднялся на ходовой мостик. Теперь море и небо будто соревновались между собой в яркости красок и чистоте. В высокой синеве ни единой тучки, на безграничной сине-зеленоватой глади моря ни одного белого, даже маленького барашка, и только еще не нагретый солнцем встречный ветер напоминал о том, что ночью бушевал неимоверной силы шторм.

[12] Солнце уже высушило и мачты, и надстройки на палубе. Вымытая, чистая, она чуть-чуть искрилась мельчайшими, почти не заметными для глаза кристалликами соли. Что-то торжественное чувствовалось в морском просторе. Казалось, недавняя буря подготовила мир к какому-то празднику.

[12] На палубе в одиночку и группами появлялись свободные от вахты матросы, курили на юте, по флотской привычке держа папиросы в кулаке, оживленно разговаривали, смеялись. На мостик, выбивая ногами металлическую дробь, по крутой лестнице взбежал старшина радистов Куценький и попросил разрешения «покрутить пластинки». Юрий разрешил, и через минуту из динамиков поплыли мелодии вальсов и лирических песен.

[12] «Чему они радуются? — удивлялся Юрий. — Тому, что так счастливо вырвались из этого проклятого шторма? Или тому, что был шторм и они победили его в жестокой борьбе и утвердились в своей силе? А может, радует этот чудесный день, празднично сверкающее море, высокое небо, яркое солнце, чистый и свежий встречный ветер, играющий лентами их бескозырок?»

[12] И вдруг Юрий вспомнил, что сегодня — воскресенье, выходной день. Кое-кто из команды пойдет на берег и в кругу своих знакомых будет рассказывать о походе и о том, как боролся со штормом. А ему, Юрию Баглаю, похвалиться нечем. Он возвращается на базу, так и не поняв, что же произошло…

[12] Словно далекое марево, вдали показался берег. Постепенно он вырисовывался все четче, становился выше и, казалось, поднимался из воды. Только теперь дошло до Юрия, что через час он будет в бухте.

[12] Небаба спустился с мостика, чтобы подготовить корабль к швартовке. Берег приближался быстро. Уже хорошо были видны не только нагромождения гор, отдельные, самые высокие дома и портовые строения на их фоне, но и полосатые створы — ориентиры, по которым суда заходят в порт.

[12] В самом порту чувствовался выходной день, не было суеты, характерной для рабочего времени, не гремели якорные цепи, не перекликались гудками неутомимые трудяги-буксиры.

[12] Сбавив ход, Юрий повел корабль к месту стоянки. Невдалеке от причала он развернул судно кормой вперед и вовремя остановился.

[12] На берег подали концы, и машины умолкли. На корабле стало непривычно тихо.

[12] Сходя с мостика, Юрий увидел на берегу командира соседнего корабля Лаврова. Тот, даже не поздоровавшись, издали похвалил:

[12] — Молодчина, Юрий Николаевич, лихо швартуешься.

[12] — Что толку? — невесело ответил Юрий. — Возвращаюсь с моря, будто на казнь. Сам не свой…

[12] — Это почему же? — легкая насмешка прозвучала в голосе Лаврова. — Тут тебя уже в герои записали.

[12] — Кто записал? И почему в герои?

[12] — А как же? В первый раз и с таким заданием справился!

[12] — Не надо. Пошутил и хватит. И без того на душе стопудовый камень… — Вид у Баглая и в самом деле был угнетенный.

[12] — Да ты что? — сверкнул улыбкой синих глаз Лавров и энергично потряс Юрия за плечо. — Ведь ты же подводную лодку разбомбил!

[12] — В том-то и дело, что не разбомбил, — горестно промолвил Юрий, удивляясь не столько веселью Лаврова, сколько его осведомленности.

[12] Сказанные тоном обреченного, слова Юрия Баглая еще больше развеселили Лаврова, он звонко расхохотался и, наклонясь к уху Баглая, прошептал:

[12] — Эх ты! Ну, так скажу по секрету: эту проклятую лодку я тоже бомбил… Только погода тогда была отличная, а ты в шторм попал… Ну, иди, докладывай.

[12] Ничего не поняв из этого разговора, Юрий Баглай медленно зашагал к штабу. Странное поведение и какие-то неясные намеки Лаврова еще больше встревожили его, но в то же время вселили надежду на счастливый конец этой загадочной истории с подводной лодкой.

[12] Курганову Юрки доложил по всей форме:

[12] — Товарищ капитан второго ранга, ваше задание выполнено! Корабль, согласно приказу, в двадцать три ноль-ноль прибыл в сорок третий квадрат, потом в квадрат номер двадцать восемь, обнаружил подводную лодку и атаковал ее. После бомбардировки возвратился на базу. Докладывает лейтенант Баглай.

[12] Курганов слушал Юрия, стоя за столом и не сводя с него глаз, в которых пряталась хитроватая, пригашенная ресницами улыбка. А когда Баглай закончил, он наклонил голову и, поглядывая на него искоса, спросил:

[12] — Подводную лодку вы разбомбили, уничтожили?

[12] — Никаких признаков не видел, товарищ капитан второго ранга.

[12] — А почему же вы докладываете, что задание выполнили? На каком основании?

[12] Этот вопрос прозвучал для Юрия как суровый и бесповоротный приговор его дальнейшей карьере. Он побледнел, но осмелился объяснить:

[12] — Товарищ капитан второго ранга, я думаю, что лодка была потоплена еще до меня.

[12] — Вы думаете… Почему вы так думаете, разрешите вас спросить?

[12] — Бомбы достигли цели, я уверен в этом. После такой бомбардировки ни одна лодка не осталась бы целой.

[12] В словах Баглая звучала такая убежденность, что Курганов наконец не выдержал и улыбнулся:

[12] — Ясно. Достаточно. Мне все известно. Хочу поздравить вас с успешным выполнением первого боевого задания. А бомбили вы и в самом деле мертвое судно. Только не подводную лодку, а немецкую самоходную баржу, затопленную торпедным катером во время войны.

[12] — Как?! — вырвалось у Юрия. — Железная масса… конфигурация…

[12] — Очень просто. На индикаторе у гидроакустика будет то же самое, если в поле зрения попадет даже не баржа, а небольшой буксирный катер. Вам это следовало бы знать, — добавил он с укоризной.

[12] — Так точно, знаю, товарищ капитан второго ранга.

[12] — Ну вот, знаете, а я должен вам еще раз объяснять. Садитесь, расскажите о походе. Такого шторма давно уже не было в этом районе моря.

[12] — Не скрываю, поход был трудным. — Юрий чувствовал, что в нем все поет и горячей радостью бьется каждая жилочка в теле. — Были минуты, когда казалось, что корабль не выдержит. Но — выдержал. На базу возвратились без единой неполадки. Хоть сейчас снова в море.

[12] — А как показала себя команда? На ваш свежий взгляд?

[12] — Кроме хорошего, ничего не могу сказать. Все выполняли свои обязанности безукоризненно. Особенно отличились боцман Небаба и матрос Соляник. С большим риском для жизни во время шторма они задраили баковый люк, крышку которого сорвало ударами волн…

[12] Юрий чувствовал, что после всего пережитого он рассказывает слишком сухо, скупо, но ведь его вызвали для официального доклада и тут лишние эмоции ни к чему. Вот так и надо, коротко, по-деловому. Пусть Курганов убедится, что он, Юрий Баглай, и управлять кораблем умеет, и докладывать умеет…

[12] — Это тот Соляник, который недавно на гауптвахте сидел?

[12] — Так точно, товарищ капитан второго ранга. Но в походе он проявил себя отлично. Настоящий моряк. Смелый, неутомимый.

[12] — А как чувствовал себя командир корабля? — И чуть заметная улыбка тронула губы Курганова.

[12] — Не скрываю, трудновато было. Но, в общем, хорошо.

[12] Командир части умолк, задумался. И Юрий опять насторожился: не сказал ли он чего-нибудь лишнего? А может, не теми словами?

[12] — Рапорт подадите завтра. Сегодня вы свободны. Команду отпустите на берег. По норме, конечно.

[12] — Есть, — поднялся Юрий. — Разрешите идти?

[12] — Да, идите… Тех, кто особенно отличился, отметьте приказом. Своею властью.

[12] И, когда уже Юрий был у дверей, добавил:

[12] — Соляника тоже.

[12] На пороге штаба Юрия встретило теплое и ласковое солнце. Он остановился на мгновение, улыбнулся ему, как самому близкому другу, и широким шагом направился к своему кораблю.

[12] У коротенького трапа, ведущего в кают-компанию, Юрия ожидал боцман. По его глазам было видно, что ему очень хочется знать, как Курганов оценил поход.

[12] — Задание мы выполнили отлично! — не мог сдержать бурной радости Баглай. — Потом расскажу подробнее. А сейчас увольняйте по норме на берег. Команде отдыхать.

[13] В части готовились к встрече шефов с морзавода.

[13] Такие встречи всегда проходили интересно и весело. Матросы, имевшие право пойти в этот день на берег, предпочитали оставаться на корабле.

[13] Андрей Соляник утром подошел к боцману Небабе и, невинно глядя ему в глаза, попросил:

[13] — Товарищ боцман, не выписывайте мне увольнительную записку, я хочу отдать кому-нибудь свою очередь.

[13] Для боцмана эта просьба прозвучала будто гром среди ясного неба. Соляник — и пропускает свою очередь?! Такого случая он не помнит. Иногда матрос просился на берег даже тогда, когда ему не положено было. А тут — на тебе! Что с ним стряслось?

[13] Небаба недоверчиво взглянул в чистые глаза Соляника и спросил:

[13] — Может, я ослышался? Ты и в самом деле не хочешь идти на берег?

[13] — Так точно, товарищ боцман! Не хочу!

[13] — Тогда хоть скажи, почему? Какой это зверь в лесу сдох? Ты ведь свободен от вахты. И твоя очередь.

[13] — Да-а… Пусть кто-нибудь другой вместо меня сходит, кому нужней… — И улыбнулся. — А то еще опять выпью…

[13] — Ну-ну! — грозно насупил брови боцман. — Я тебе «выпью»!

[13] А сам подумал: «Ну что ж, ему недолго. И в самом деле. Пусть лучше посидит на корабле, меньше возни будет…»

[13] Но все же спросил:

[13] — А Ляля? Что, черная кошка между вами пробежала?

[13] Андрей Соляник покраснел:

[13] — Так ведь из-за Ляли я и не хочу идти… — и загадочно улыбнулся, а в антрацитово-черных глазах его запрыгали веселые искорки.

[13] — Гм… — пожал плечами боцман. — Ну, не хочешь — и не надо. Не заставляю.

[13] Соляник не обманул боцмана. Когда они виделись последний раз, Ляля пообещала Андрею прийти в часть вместе с шефами — она принимала участие в концерте самодеятельности. Теперь он ждал шефов с нетерпением

[13] Ждал и готовился к их приходу. Выгладил выходную форму, надраил ботинки и пряжку на широком флотском поясе, тщательно побрился. Вид у него был как у именинника.

[13] А впрочем, никто на это не обратил особенного внимания. Готовилась к встрече вся команда: знали, что среди гостей наверняка будет много девушек.

[13] Но не только сами прихорашивались: усердно мыли надстройки, палубу и борта, не жалея рук, драили поручни, иллюминаторы, дверные ручки, даже маленькие шляпки медных гвоздиков.

[13] И когда перед обедом Юрий Баглай в сопровождении боцмана обошел корабль, заглянув во все кубрики, отсеки и на все боевые посты, он сказал коротко:

[13] — Так держать!

[13] … Шефы прибыли во второй половине дня. Большинство — молодые девушки и парни. С баяном, гитарами и другими музыкальными инструментами: после официальной части они должны были дать концерт.

[13] Юрий Баглай пригласил на свой корабль представителя завкома профсоюза, двух молодых людей и двух девушек. Одна из них — миниатюрная, загоревшая до черноты, привлекла его внимание. Шла она так, будто каждый ее шаг, каждое движение говорили: «Смотрите, какая я красивая!»

[13] Знакомясь с девушкой, Юрий взглянул ей в лицо и увидел, что глаза у нее — цвета темной морской волны, в них угадывалась безграничная и загадочная глубина.

[13] — Ляля, — назвала она себя. Баглай улыбнулся:

[13] — Очень приятно… А я — Юрий.

[13] Прозвучало это непринужденно, будто они были не на военном корабле, а где-нибудь на Приморском бульваре. Но сразу же Баглай вспомнил, что он — командир корабля, лицо его стало серьезным, и он повел гостей к своему трапу: «Надо принять их так, чтобы и за это похвалил Курганов».

[13] Поднявшись с гостями на палубу, Юрий на миг растерялся. Одетые в нарядную выходную форму, матросы выстроились на палубе у трапа. Их лица светились приветливыми улыбками — заходите, мол, дорогие гости, мы вам очень рады!

[13] В белом, туго накрахмаленном колпаке стоял корабельный кок с огромным караваем на блестящем подносе. За спиной кока лихо вытянулся в струнку боцман Небаба. Юрий заметил на его левом рукаве три шеврона — за три года сверхсрочной службы. Позади боцмана стояла команда.

[13] На груди у ребят поблескивали знаки воинской доблести, и сияли они на белых форменках так цветисто, что Юрий невольно подумал: «Вот они и есть герои: в мирное время — значкисты, а на войне — орденоносцы!» И пока матросы здоровались с гостями, он внимательно, словно впервые видел, присматривался к каждому.

[13] Вот секретарь комсомольской организации старшина мотористов Николай Лубенец. Приземистый, волосы рыжие и нос в веснушках, но плечистый, крепкий, загорелый. Бескозырка с белым чехлом сидит на голове не по уставу, лихо, набекрень, но и это ему к лицу.

[13] А рядом — старшина гидроакустиков Кавтарадзе. Тонкие черты лица. Большие черные глаза. Поблескивает значками на груди, а на губах играет улыбка.

[13] На что уж Куценький, старшина радистов, — маленький, невзрачный, будто ребенок среди остальных, и тот выпятил грудь, украшенную значками отличника.

[13] Юрий Баглай ревнивым взглядом посматривал на боцмана Небабу: «Это же ты без моего ведома, не советуясь со мной, такой парад устроил! И не знаю я, ругать тебя за это или хвалить? А в общем-то, хорошо! Гости расскажут Курганову, и он будет доволен…»

[13] Но тут внимание его приковало другое. К Солянику подошла Ляля. Нет, не подошла, а подлетела и радостно воскликнула:

[13] — Здравствуй, Андрюша! А вот и я! Говорила же тебе…

[13] Выходит, они — близкие знакомые… «Андрюша»! Соляник для нее — «Андрюша». Вот так-то, Юрий Баглай! Не знаешь ты своей команды, совсем не знаешь…

[13] Однако ты — командир корабля и должен вести себя соответственно: принимать гостей, показывать, рассказывать, отвечать на вопросы, а потом, по корабельному обычаю, угостить их в своей каюте вкусным борщом и горячими макаронами по-флотски, которые с непревзойденным мастерством может приготовить только корабельный кок, «бог кулинарии».

* * *

[13] Вечер художественной самодеятельности затянулся до отбоя. Ляля пела под аккомпанемент баяна. И как пела! Даже всегда суровый и, кажется, равнодушный ко всему, кроме служебных дел, замполит Вербенко и тот, поддавшись общему настроению, аплодировал, и его суровое лицо помолодело!

[13] Юрий сидел в первых, офицерских, рядах. В кают-компании он не мог сосредоточить свое внимание только на Ляле. Зато теперь, когда, ярко освещенная прожекторами, она стояла на сцене, Юрий не сводил с нее глаз.

[13] Но вместе с тем Юрий все время чувствовал, что за спиной у него сидит Андрей Соляник и тоже смотрит на Лялю такими же восторженными глазами. И завидовал ему. Соляник для нее «Андрюша», а он сам — просто лейтенант Баглай…

[13] Закончился вечер художественной самодеятельности. Юрий увидел, как Андрей Соляник провожает Лялю до ворот. Они постояли немного, поговорили, и матрос вернулся на корабль.

[13] И тогда Юрий — позже он долго не мог объяснить себе, что на него нашло, — пользуясь правом свободного выхода с территории воинской части, поспешил за ворота, чтобы догнать девушку.

[13] — Ляля, задержитесь, пожалуйста, на минутку! Она остановилась, дождалась, пока Юрий приблизился, и спросила:

[13] — Вы тоже домой?

[13] — Да… Разрешите, я провожу вас.

[13] Даже в темноте он увидел, как брови ее дрогнули, а широко открытые глаза удивленно посмотрели на него.

[13] — А зачем меня провожать? Я и сама дорогу знаю. Юрий растерялся:

[13] — Но ведь… скоро полночь…

[13] — Ну и что же? Мне каждый камешек знаком. И это провожанье не нужно ни вам, ни мне. Спокойной ночи.

[13] Она быстро пошла прочь.

[13] У Баглая было такое чувство, словно ему дали пощечину. Оглянулся: «Хоть бы не видел никто!» Но, как на грех, из ворот выходил замполит Вербенко.

[13] — Вы что тут делаете, товарищ лейтенант?

[13] Юрий Баглай готов был провалиться сквозь землю. Чуть слышно пробормотал:

[13] — На корабль иду, товарищ капитан третьего ранга.

[13] Вербенко посмотрел вслед удаляющейся девичьей фигуре и перевел, внимательный взгляд на Баглая:

[13] — Понимаю… Вы молоды и красивы. Андрей Соляник — тоже. Не вмешивайтесь в чужое счастье.

[13] И в этот вечер Юрий не пошел к Поле.

[14] По утрам в кубрике Андрей Соляник обычно точит балясы, необидно насмехается над всеми, кто попадется под руку:

[14] — Спишь на ходу… И кто это тебя в матросы взял, такого растяпу! Твоя Маруська на тебя и смотреть не захочет.

[14] Матрос пробует огрызнуться:

[14] — А какое тебе дело до меня и моей Маруськи?

[14] Но Солянику только этого и надо, ему лишь бы за ниточку зацепиться в этой шутливой перебранке.

[14] — Так я ж хочу, чтобы из тебя человек вышел! Приедешь в отпуск, а там все глаза вытаращат: «Неужели море такого увальня воспитало?»

[14] Сам Андрей Соляник — расторопный матрос. За что ни возьмется, все горит в его руках, недаром же он в боцманской команде служит! Но его не всегда хватало на хорошие дела, случалось, и проштрафится. Набедокурит, а потом весело рассказывает, да так, будто о какой-то комедии речь идет. С той поры как служит Соляник на флоте, боцман Небаба безуспешно воюет с его кудрями, густыми волнами ниспадающими из-под бескозырки на лоб. Однажды Небаба посоветовал матросам:

[14] — Вы его остригите, когда он спать будет. Никого не накажу, а, может, еще и благодарность вынесу.

[14] Но Андрей Соляник показал матросам огромный, с гирю, кулачище и с угрозой в голосе спросил:

[14] — А это видели?

[14] Конечно, все были уверены, что если бы даже его и остригли, в драку Соляник не полез бы, да никто не взялся осуществить совет боцмана — матроса уважали за умелые руки, неутомимость в работе и отвагу в походах. Не забывали и о том, что он среди всей команды — единственный монтажник-верхолаз в прошлом, а такой профессии любой позавидует. И рассказывал он о своей работе увлеченно, фантазируя на ходу:

[14] — Эх, ребята, закончу службу, возвращусь в Кривой Рог, построю пятидесятиэтажный небоскреб, заберусь на самую крышу и крикну: «Эге-гей, хлопцы-черноморцы! Видите ли вы меня? Слышите ли?» А вы мне в ответ: «Видим, слышим! На такой высоте тебя весь мир видит!» А потом я в гости к вам приеду. Командир корабля сразу же скомандует: «Боцман! Построить всю команду на правом шкафуте! На знаменитого монтажника-верхолаза, бывшего матроса нашего корабля, равня-а-ись!» Я прохожу мимо строя, а вы все стоите и глазами меня поедаете. «Здравствуйте, товарищи матросы боевого корабля!» — крикну я…

[14] — И проснешься, — под общий смех подбрасывает кто-то острое словцо.

[14] Однако боцман Небаба хотел, чтобы дальнейшая судьба Соляника сложилась по-иному. И однажды, в свободное время, когда оба они были в прекрасном настроении, заговорил с ним о сверхсрочной службе:

[14] — Ты хоть и горячая голова, а моряк настоящий, моряком родился — одним словом, кровь морская в твоих жилах течет. А если еще научишься жить по полной морской форме, то будет тебе на флоте и уважение и слава… Тут глянь, какой простор, чувствуешь, как легко дышится? А романтика! Будто на свет заново рождаешься, когда в море выходишь.

[14] Но Соляник был непробиваем, как самая крепкая броня.

[14] — Меня, боцман, хитрыми словами не проймешь. Моя романтика вон там, под синим небом. Оттуда и мир далеко виден… А кроме того, на этой вышине не надо по струнке ходить и волосы подстригать, как устав требует, не надо бояться, как бы с берега не опоздать. А там? Больше построй, выше поднимись — вот тебе и слава… Я еще героем труда стану, обо мне во всех газетах писать будут, и с портретов буду тебе улыбаться. Так что, не агитируй, боцман, как говорят, напрасный труд…

[14] Но в это утро Андрей Соляник был молчалив и хмур.

[14] Вчера вечером, проводив Лялю до ворот и вернувшись на корабль, он с палубы видел, как лейтенант Баглай догнал девушку, как остановились они и разговаривали.

[14] Правда, недолго.

[14] Но о чем-то же они говорили…

[14] Измученный ревностью, он ворочался с боку на бок на своей подвесной койке и почти всю ночь не спал.

[14] Ребята удивились, что Соляника не слышно. Куценький спросил:

[14] — А чего это, братцы, наш Соляник сегодня в дрейф лег? Даже скучно как-то.

[14] — Наверное, вчера Лялечка сглазила, — подхватил шутку Лубенец.

[14] Но Андрея все это будто и не касалось. Он молчал.

[14] Над люком свесилась голова рассыльного, пронзительно свистнула дудка: «На зарядку!»

[14] Соляник одним из первых вышел на палубу, чтобы не слышать неуместных шуток. В глаза ударило солнце. Оно плыло низко над горизонтом, но было уже теплое и ласковое. Чистым голубым шелком висело над головой небо. Над бухтой, то касаясь грудью волн и выхватывая рыбешек, то взмывая вверх, носились и кричали неугомонные белокрылые чайки.

[14] Андрей Соляник засмотрелся на них. «Ляля тоже, наверное, уже встала и собирается на работу», — подумал он. Вчерашнее не выходило из головы. Прощаясь, они условились встретиться в следующую субботу. Ох, как долго дожидаться ее, этой субботы! Целую неделю!

[14] А командир корабля, Юрий Баглай, может хоть сегодня увидеть Лялю… Но вот и он сам. Вышел из каюты, остановился на палубе, смотрит на ручные часы. И сердито бросает боцману:

[14] — Долго стягиваются на зарядку, товарищ мичман! «Это он, наверное, меня имеет в виду», — подумал Соляник, последним сходя на пирс.

[14] Но именно теперь Андрею не хочется попадаться командиру или боцману под горячую руку. Чего доброго, и без берега оставить могут. А Солянику без берега никак нельзя. Ему надо встретиться с Лялей, узнать, о чем говорил с ней лейтенант Баглай. Ведь к нему самому не подойдешь, не спросишь…

[14] И все же в этот день Солянику очень не повезло.

[14] Началось с того, что после подъема флага командир корабля сошел на берег и, придирчиво осмотрев правый и левый борт корабля, крикнул рассыльному:

[14] — Позовите сюда боцмана!

[14] Небаба с момента побудки понял, что у Баглая почему-то плохое настроение, и поэтому держался с ним по-служебному официально, ловя каждое его движение, каждое слово.

[14] — Слушаю вас, товарищ лейтенант.

[14] — Кажется мне, — не глядя на боцмана, глуховатым голосом сказал Баглай, — что вот эти царапины на бортах становятся для вас привычными…

[14] Никаких царапин Небаба не заметил, но и возразить ничего не мог. Где это видано, чтобы на боевом корабле младший возражал старшему! Да боцман и сам такого не стерпел бы по отношению к себе.

[14] — Сегодня же поставлю матросов, чтобы покрасили. Все будет в порядке.

[14] — Не «сегодня», а сделайте это сейчас же, — нетерпеливо и резко приказал Баглай.

[14] — Есть, сделать сейчас! — Небаба подбросил руку к мичманке

[14] — И еще одно… На шканцах и полубаке грязно!

[14] У боцмана даже язык зачесался — так хотелось ему заметить, что там совсем не грязно, а если и остались какие-то следы после вчерашних гостей, так была же утренняя приборка, палубу вымыли, окатили, она уже и высохнуть успела. Но и на этот раз он только козырнул:

[14] — Есть, произвести уборку! Разрешите идти?

[14] — Идите.

[14] Ясное дело, командир корабля, как и всякий живой человек, имеет право на хорошее и плохое настроение, но во всем должна быть справедливость. Он, боцман Небаба, может даже накричать на матроса, но никто из команды не обижается на него, знают, что он не шумит понапрасну… Боцман Небаба чувствовал себя обиженным. Ведь с ним можно иначе разговаривать. Разве он, боцман, не болеет душой за корабль, чтобы был он как игрушечка? Разве он не любит свой корабль?

[14] И тут Небаба подумал: с тех пор, как Баглай начал командовать кораблем, они ни разу не поговорили друг с другом запросто, по-дружески, по-морскому. Ни разу не посидел командир корабля и в кругу матросов….

[14] Однако и очень сетовать на Баглая он не мог. Не о своем, личном — о корабле беспокоится командир.

[14] Небаба позвал Андрея Соляника и приказал:

[14] — Возьмите в шкиперской шаровую краску, спустите шлюпку и обойдите корабль, посмотрите, где нужно подновить.

[14] Других матросов послал внимательно осмотреть всю верхнюю палубу.

[14] — Чтобы нигде ни пятнышка не осталось!

[14] Андрей Соляник взял себе в помощь свободного от вахты сигнальщика, и они вдвоем спустили шлюпку на воду.

[14] Теперь надо было добавить в краску олифы, размешать хорошенько и начать работу. Но, видно, правду говорят: если черт захочет, то и на ровном месте ногу сломаешь Андрей Соляник хотел пролезть под леером, чтобы спрыгнуть в шлюпку, да зацепил нечаянно банку с краской банка покатилась по чистой палубе, оставляя за собой серые, жирные ручейки… Андрей громко вскрикнул. Боцман, стоявший у противоположного борта, подошел, взглянул и выругался:

[14] — Что же это ты наделал, черт бы тебя побрал?

[14] — Сейчас все уберу, боцман. И следа не останется. Будет еще чище, чем было, — говорил Соляник, собирая пригоршнями краску и сливая ее в банку.

[14] На том бы и закончилось. Но, как на грех, шум на палубе услыхал и Юрий Баглай. Он тотчас же вышел из своей каюты и остановился перед Соляником, который, ползая на коленях, сгребал ладонями краску. Горячая кровь ударила Баглаю в виски. «Так это же он нарочно сделал! Ясное дело, нарочно, — промелькнуло в голове. — Чтобы хоть чем-нибудь насолить мне». И Юрий Баглай крикнул, не помня себя:

[14] — Матрос Соляник! Встать! Смирно!

[14] Андрей медленно и неловко поднялся, вытянулся всем своим могучим телом, а руки с растопыренными пальцами, с которых капала краска, так и держал на отлете.

[14] Баглай долго смотрел на матроса, губы его мелко подергивались. На скулах заиграли желваки.

[14] — Прямо чучело какое-то! — вырвалось вдруг у него. В то же мгновение Баглай пожалел о том, что не сдержался, но было уже поздно. Глаза Соляника сверкнули.

[14] — Товарищ лейтенант, я матрос боевого корабля! И прошу меня не оскорблять!

[14] Это был вызов. Его можно было прочитать в больших черных глазах матроса. Баглаю следовало бы немедленно найти какое-то разумное решение, чтобы погасить возникшее напряжение. Но, чувствуя, что бледнеет, он воскликнул:

[14] — Не возражать! С вами разговаривает командир корабля!

[14] — Так точно, — согласился Андрей Соляник. — Но перед вами тоже не чучело… А краску я нечаянно… Так сам же и уберу.

[14] И тут последовало неслыханное, невиданное на корабле. Юрий Баглай шагнул вперед и протянул руку к плечу Соляника, чтобы сорвать синий флотский воротник.

[14] Соляник отшатнулся и хрипло, но довольно громко сказал:

[14] — Не троньте, товарищ лейтенант! Предупреждаю, не троньте!

[14] Баглай смотрел на него побелевшими от гнева глазами. Оглянулся, увидел боцмана Небабу, матросов, замерших на юте и шкафутах, увидел… замполита Вербенко. Тот стоял на причале и молча наблюдал за происходившим.

[14] Огонь в груди Баглая мгновенно погас. Он вдруг почувствовал слабость и, с трудом ворочая языком, обратился к боцману:

[14] — Палубу убрать… Матроса Соляника оставить на две очереди без берега.

[14] Он намеревался скомандовать: «Смирно!» — и подойти к замполиту с рапортом, но тот повернулся и ушел. И Баглай закончил уже совсем тихо:

[14] — Команде разойтись по занятиям и работам!

[14] В каюте Юрий Баглай схватился за голову и застонал. Каких только глупостей не натворит человек за пять — десять минут! Что же теперь делать? Что делать? Если бы хоть замполит всего этого не видел, а то ведь стоял и смотрел. Смотрел и слушал! И даже на корабль не поднялся… Ну, на корабль он, может быть, и не собирался, наверное, просто шел мимо и остановился. Но это не меняет положения. Хоть бы чучелом Соляника не назвал! Хотя бы не пытался сорвать с него матросский воротник… И как такое могло прийти в голову?!

[14] «Но ведь и Соляник виноват. Виноват в первую очередь. Нарочно он разлил краску на палубе или нечаянно, это его дело, а матрос, да еще служащий третий год, не имеет права быть таким неповоротливым. Так можно весь корабль в свинарник превратить. Тогда уже и с меня спросят, да еще как! А то, что случилось, пусть будет наукой для всей команды. Пусть знают, что служба есть служба, и не только Солянику — никому не разрешено бесчинствовать и возражать старшему, тем более ему, командиру корабля. Все это так, но что же делать дальше? Сидеть на корабле и ждать, пока замполит Вербенко вызовет, или самому отправиться? Все равно разговора не избежать. Лучше уж самому…»

[14] Он вышел из каюты и удивился. Корабль жил обычной повседневной трудовой жизнью. Словно ничего и не произошло… От краски на палубе не осталось и следа, Соляник стоял с тремя матросами в шлюпке, красил борта. На юте боцман Небаба учил двух молодых матросов вязать кранцы и морские узлы. Из машинного отделения доносился стук молотка, там со своими ребятами орудовал старшина машинистов Лубенец.

[14] Всегда, когда командир сходит с корабля, вахтенный возле трапа командует: «Смирно!». На этот раз Юрий Баглай хотел сойти с корабля незамеченным. Еще издали он подал знак вахтенному, и тот лишь молча козырнул.

[14] Баглаю казалось, что команда сейчас следит за каждым его движением и в глазах у всех — презрение.

[14] Он долго ожидал в коридоре: у замполита Вербенко шло какое-то совещание. А когда наконец дождался, Вербенко не принял его.

[14] Смотря в лицо Юрия тяжелым взглядом, он сказал:

[14] — Меня больно поразило то, что я увидел и услышал сегодня утром… Но разговаривать с вами я буду не сейчас и не здесь. К семи вечера приходите ко мне домой.

[14] — Есть, прийти домой… — растерянно ответил Юрий. Он старался в тоне замполита и в самом содержании сказанных слов уловить, что ждет его, но Вербенко, как всегда, был непроницаем. И, как всегда, наводил на Юрия непонятный страх.

15

[14] Двухэтажный корпус начсостава стоял на склоне, неподалеку от цементной стенки, возле которой швартовались корабли. Зайти в этот дом можно было только по вызову или к друзьям. Но какая же у Баглая и Вербенко дружба? Он идет к замполиту в ожидании выговора, крупных неприятностей.

[14] Ноги еле несут его, хотя ему не терпится поскорее пережить все, что предстоит.

[14] Дверь открыл хозяин. Глаза Вербенко смотрели на Юрия не так тяжело и испытующе, как всегда. Они были даже приветливы. Может быть, потому, что хозяину положено быть вежливым с гостем.

[14] Комната чем-то напоминала его кабинет в штабе. Книги, книги, книги. На стеллажах, на столе и даже на подоконниках. На одной из стен — три большие фотографии. В центре — красивая женщина, толстая коса переброшена через плечо. Слева — два мальчика, старший — пионер, с ярким галстуком, младший — в матроске, на лбу ровная челка. Справа — молодой человек с тяжеловатыми веками. В нем Юрий узнал Вербенко. Набрался смелости, спросил:

[14] — Извините, капитан третьего ранга, не вы ли это?

[14] — Да, это я, — сказал Вербенко. Он, задумавшись, прошелся по комнате, поправил очки и повторил: — Да… Удивляетесь, почему не в форме? А у меня тогда ее еще не было. Я учительствовал. Думал, что всю жизнь буду учителем. Но сложилось иначе. Военным стал. И теперь вот этой морской формы уже никогда не сниму.

[14] — А это… жена, семья? — осторожно спросил Юрий, припоминая, что ни разу не видел Вербенко с женой и никогда не слыхал, есть ли у него сыновья. Сыновья выросли и могли разъехаться. А жена? Может, она в соседней комнате?

[14] — Жена… семья… — глухо произнес замполит и замолчал, меряя комнату медленными шагами.

[14] Юрий сидел, затаив дыхание и не спуская глаз с Вербенко. По лицу замполита скользили тени пережитого горя.

[14] Он остановился перед Юрием.

[14] — Я был лейтенантом запаса, флотским лейтенантом. За два месяца до войны меня взяли на переподготовку. А жена с детьми была в это время в Павлограде. Она тоже учительствовала. Язык преподавала и литературу… Ну, а потом — война. Домой я уже не попал, оказался в Севастополе… А семья не успела выехать, там и осталась, в оккупации…

[14] Он снова начал ходить. Юрий чувствовал себя неловко, ему хотелось встать, но он боялся нарушить ход мыслей Вербенко, помешать ему рассказывать.

[14] — Конечно, я не знал, что с семьей. Я писал письма домой. Думал: освободят наши Павлоград, и жена получит все сразу… Тогда многие с фронта писали в оккупированные города и села. Такие треугольнички, без марки. Наша почта где-то хранила их и отсылала по адресу в освобожденные районы. Освободили и Павлоград, но ответа я не получил… Подвернулся случай, меня отпустили на несколько дней домой. «Домой»! — На его губах мелькнула горькая улыбка. — Приехал, а оказалось, что дома у меня уже нет. Нет и семьи — ни жены, ни детей… Фашисты заперли их в школе и заживо сожгли. За то, что семья директора школы, за то, что я и моя жена — коммунисты… Люди рассказали, что детские крики были слышны, пока не упала пылающая крыша…

[14] Вербенко подошел к фотографии и остановился.

[14] — Это они кричали… Витюшка и Юрик… Мои дети… Меньшего звали, как и вас, Юрий. Ему сейчас было бы столько же, сколько и вам. И вот тогда я поклялся не снимать военного кителя, до конца моих дней служить на флоте. Воспитывать таких, как вы, потому что в каждом из вас я вижу своих сыновей…

[14] — Товарищ капитан третьего ранга… Григорий Павлович, я ведь не знал… Простите, пожалуйста, что растревожил вас своими вопросами.

[14] — Ничего, ничего, — остановил его Вербенко движением руки. — О прошлом надо вспоминать почаще. Потому что враг снова разжигает пожар, чтобы бросить в огонь чьих-то детей. Тех, которые живут сегодня. Тех, которые появятся на свет…

[14] Он сел к столу, выдвинул ящик, взял сигареты и протянул Юрию.

[14] — Курите, пожалуйста.

[14] — Спасибо, не буду, — почему-то отказался Юрий, хотя ему очень хотелось закурить. Он смотрел на посеревшее лицо Вербенко, на его лысеющую голову, на тяжелые веки, прикрывающие, казалось, всегда сердитые глаза, на его твердые неулыбающиеся губы и видел перед собой не сурового замполита, а просто человека, пережившего непоправимое горе, но не сломавшегося, а до конца своей жизни ставшего на боевой пост.

[14] Вербенко закурил сигарету и, взглянув через очки прямо в глаза Баглаю, вдруг спросил:

[14] — Ну так что же, снова Соляник?

[14] Переход был таким неожиданным, что в первое мгновение Юрий онемел. После всего, что тут сейчас говорилось, история с Соляником показалась ему мелкой, не заслуживающей внимания. О ней даже вспоминать неловко. А замполит ждал ответа… И Баглай поспешно сказал:

[14] — Все уладится, товарищ капитан третьего ранга.

[14] — Как уладится? — поднял тяжелые веки Вербенко. — Расскажите по порядку, с чего у вас началось и чем кончилось?

[14] Баглай вконец растерялся. Вопрос поставлен четко и прямо. И отвечать на него надо так же. Но он уклонился от прямого ответа:

[14] — Может быть, я погорячился, товарищ капитан третьего ранга… Соляник разлил краску на палубе и мне почудилось, что сделано это нарочно… А потом он пререкался, вел себя просто нагло. Ну и… — Юрий запнулся. — И я оставил его на две очереди без берега.

[14] — А почему вы думаете, что он опрокинул краску нарочно? Разве с вами такого не могло случиться?

[14] — Конечно, могло… Но тут другое…

[14] — Что именно?

[14] Юрий понял, что перед этим человеком он не может, не имеет права изворачиваться и фальшивить. Но и всю правду вот так сразу сказать тоже трудно.

[14] — Неуважение к новому командиру…

[14] — Почему неуважение? Вы дали для этого повод? Юрий вспомнил, как после вечера художественной самодеятельности он догнал Лялю, намереваясь проводить ее домой, хотя прекрасно понимал, что Ляля и Андрей — не просто знакомые.

[14] — Да, повод был, товарищ капитан третьего ранга, — опустив голову, глухо сказал Баглай.

[14] — Это хорошо, что вы… не кривите душой. А теперь, как говорится, возьмем голый факт. Соляник пролил на палубу краску, вы назвали его «чучелом» и оставили без берега. Оскорбили, да еще и наказали человека… Я советую вам извиниться перед Соляником и отменить свое взыскание.

[14] Всего мог ждать Юрий, только не этого.

[14] — Товарищ капитан третьего ранга! Как же это — отменить? Извиниться?

[14] Вербенко протянул руку за новой сигаретой и неторопливо заговорил:

[14] — Чтобы наказать подчиненного, мужества много не требуется, достаточно власти. Но военный устав писан не только для рядовых матросов, но и для офицеров, и для вас в том числе. В нем и для Соляника, и для вас — справедливость одна. Вы это хорошо и сами понимаете. Перед государством, перед военным уставом мы все равны, только должности у нас разные. Но из этого не следует, что вы можете использовать свое служебное положение, как вам вздумается.

[14] Юрий Баглай сидел пораженный. Все смешалось в его голове… Может, прислушаться к совету этого мудрого человека, прожившего такую трудную жизнь и воспитавшего не одну смену моряков? Но как же извиняться перед матросом? Да еще перед Соляником?!

[14] И он почти простонал:

[14] — Не могу я… Пусть лучше так все остается, а вы наложите на меня взыскание.

[14] — Значит, я — на вас, вы — на Соляника, а Соляник на кого?

[14] И тут Юрий впервые увидел, как губы Вербенко дрогнули в мимолетной улыбке, и эта улыбка сделала его лицо моложе и красивее. А Юрия она будто кнутом хлестнула, все существо его взбунтовалось. Уж не издевается ли над ним замполит? Не испытывает ли его командирскую твердость? И Юрий Баглай, чувствуя, что в груди у него не хватает воздуха, спросил:

[14] — Разрешите, капитан третьего ранга… А случалось ли в нашей части, чтобы командир корабля извинялся перед матросом?

[14] — Нет, такого не бывало. Но не было и случая, чтобы командир так тяжко оскорбил матроса! И вот что я еще хочу сказать вам. Независимо от того, извинитесь вы перед Соляником или нет, взгляните на случившееся шире. Ну, скажем, подумайте об офицерской чести. Надо иметь много мужества, чтобы, допустив ошибку, признать ее и исправить.

[14] — А что подумает обо мне команда корабля? — В голове Юрия не укладывалось то, на чем настаивал Вербенко.

[14] Замполит прервал его встречным вопросом:

[14] — А как вы думаете, что говорит о вас команда сейчас?

[14] — Очевидно… нехорошо говорит.

[14] — Не «очевидно», а я уверен, что так оно и есть. Крепко подумайте, о чем мы тут беседовали.

[14] Через двор, а потом по тротуару Юрий шел почти вслепую. Не знал, куда идет. Но не на корабль и не на квартиру к бывшему боцману Федору Запорожцу. Хотелось наедине с собой обдумать все, что произошло в течение этого дня.

[14] Мысли роились вокруг одного: замполит советует ему извиниться перед Соляником! «Может, еще и перед строем? — горько улыбнулся в душе Баглай. — Вот так, выстроить всю команду на шкафуте, стать перед ней и, склонив голову, обратиться к Солянику: «Покорнейше прошу, дорогой и многоуважаемый Андрей Соляник, извинить меня за то, что я вас оскорбил и наложил на вас взыскание. Больше не буду!»

[14] Нет, предложение Вербенко звучало как издевательство!

[14] Интересно, говорил ли замполит от себя лично, или он выразил также мнение командира части Курганова…

[14] Конечно, спросить об этом Юрий Баглай не мог. Но как бы там ни было, он, Юрий Баглай, ни за что не извинится, себя на посмешище не выставит! Ох, Юрий, Юрий! Думал ли ты, что так начнется твоя служба?

* * *

[14] Наверное, еще ни разу с тех пор, как свела их военная судьба, между Кургановым и Вербенко не было такого трудного разговора.

[14] Вербенко стоял лицом к окну, а Курганов, вконец рассерженный, смотрел на его ссутулившуюся спину и с возмущением спрашивал:

[14] — И вы предложили ему отменить взыскание?

[14] — Не предложил, а посоветовал. А дальнейшее — дело его чести и совести, — не оборачиваясь, глухо ответил Вербенко.

[14] — Но, Григорий Павлович, вы понимаете, что это такое? — Курганов стремительно поднялся из-за стола. — Да после этого Соляник Баглаю на голову сядет. Мы-то с вами хорошо знаем его.

[14] — А я думаю, наоборот, Виктор Васильевич. Соляник убедится, что есть справедливость на свете, что его командир — человек порядочный. Ну, погорячился, с кем не бывает, а потом все-таки изменил свое решение. А Баглаю впредь хороший урок. Пусть навсегда запомнит: подумай, потом говори или делай. И что он тоже должен отвечать за свои поступки.

[14] — Да за что же он должен отвечать? — с новой силой вспыхнул Курганов. — В чем вы видите его вину? Григорий Павлович, да вы меня просто удивляете! Подчиненный повел себя недостойно. Чтобы исключить в дальнейшем возможность повторения подобного, командир использовал свое право. И силу, и право дает ему устав. А как же иначе?

[14] — Это не сила, Виктор Васильевич, а бессилие. — Не мигая, Вербенко смотрел на Курганова, и, что случалось редко, в глазах его был гнев. — Назвать матроса чучелом, протянуть руку к флотскому воротнику, ни за что ни про что оставить без берега, разве это сила? Нет, всему этому есть другое определение: невыдержанность своеволие, мне, мол, все дозволено, я командир корабля, а ты — рядовой матрос, стерпишь…

[14] — Знаете, — поморщился Курганов, — слишком уж мы мягкотелыми стали. Забыли, как на войне было. Там не обсуждали, как сейчас мы с вами, то или не то слово употребил командир, а часто слова эти были крутые вспомните… А теперь подумать только! — командир может быть, несколько строже, чем следовало, обошелся с матросом, и из этого нужно делать целую историю! Да, в конце концов, где мы с вами, Григорий Павлович, на флоте или в институте благородных девиц?

[14] Он уже не сидел и не стоял возле стола, а быстро шагал по кабинету, невысокий, крепкий, с буйной седой шевелюрой, разгоряченный и сердитый.

[14] — Вот вы все про войну, Виктор Васильевич, — произнес Вербенко. — Да и крутое словцо нередко нужно было, но даже там, в тяжелейших условиях, где смерть ходила рядом с жизнью, царила справедливость. И солдат и матрос видели ее. Поэтому могли, спасая командира, и грудь свою подставить под пулю. А Соляник… Соляник, после всего, что произошло, защитит Баглая своей грудью? Думаю, что нет…

[14] — Ну, это уж вы слишком упрощенно, прямолинейно.

[14] — Почему же «упрощенно»? Наша армия, наш флот — не безликая масса. Армия и флот состоят из Соляников, Баглаев, Вербенко, Кургановых… И если мы сегодня не воспитаем глубокого уважения, любви друг к другу, не проникнемся верой друг в друга, то кто знает, что случится, если снова, не дай бог, вспыхнет война…

[14] Некоторое время в кабинете царила тишина. Курганов не отвечал, о чем-то задумался, собрав над широкими черными бровями глубокие морщины. А Вербенко, воспользовавшись паузой, продолжал:

[14] — Мы, Виктор Васильевич, почти все свое время, энергию отдаем боевой подготовке, и это правильно. Иначе нельзя. Новая техника, новая сложная аппаратура, новые корабли… Но не мне вам говорить, что есть еще один вид оружия — морально-патриотическая сила бойца, закаленная, крепче любой стали. А ее одним уставом не воспитаешь. И таким поведением, как у Баглая, — тоже.

[14] — Но ведь и таким, как у Соляника…

[14] — Согласен. Соляник часто бывает недисциплинированным. И Баглай должен ставить его на место. Это его обязанность. Но не так, как в данном, конкретном случае. Сейчас Баглай фактически сыграл антивоспитательную роль. И дал Солянику все козыри в руки… Ведь команда все видела и слышала, и, уверяю вас, она — на стороне Соляника. А когда тот же Соляник опоздал с берега, пришел под хмельком и Баглай посадил его на гауптвахту, команда была на стороне командира корабля, вы это хорошо знаете. И комсомольская организация обсудила поступок Соляника, и в стенгазету он попал. И мы с вами не спорили, правильно поступил Баглай или неправильно. А вот сейчас — спорим… И я уверен: пока мы тут с вами беседуем, продолжаются разговоры и на корабле. Неприятные для Баглая разговоры.

[14] Курганов долго молчал.

[14] — Значит, вы считаете, — спросил он, наконец, — что Баглай должен снять взыскание? Иного выхода нет?

[14] — Это еще не все, — поднял глаза Вербенко. — Я посоветовал Баглаю извиниться перед Соляником.

[14] Худощавое лицо Курганова медленно начало бледнеть. Некоторое время он смотрел на своего замполита недоверчивым и ошеломленным взглядом, а потом спросил, сдерживая дрожь в голосе:

[14] — Вы… вы не шутите, Григорий Павлович? Вербенко поправил на носу очки и ответил:

[14] — Это мое мнение, Виктор Васильевич. А для Баглая это лучший выход. Очистит совесть.

[14] — Лучший, говорите? — серые глаза Курганова потемнели. — По-вашему, лучший? Тогда вот что… Вот что… Баглая не трогать! Никаких извинений! Никакой отмены взыскания. Он — командир корабля, и это его право — карать или миловать! И я вас прошу, товарищ замполит, не вмешиваться…

[14] Он понимал, что так с Вербенко разговаривать нельзя, но не мог подобрать слов, которыми можно было бы определить, во что же именно его замполит не должен вмешиваться…

[14] — Хорошо, — медленно поднимаясь со стула, глухо сказал Вербенко. Он уже направился к дверям, но остановился и с болью в голосе произнес: — Что с вами, Виктор Васильевич? Ведь мы всегда понимали друг друга.

[14] Курганов холодно взглянул на него:

[14] — В части и на кораблях должна быть железная дисциплина. Тут двух мнений быть не может. Пусть Баглай в чем-то и перегнул, но он — за твердую дисциплину. Вот почему я его поддерживаю. Разве это не понятно?

[16] Наконец Юрий Баглай выбрал время сходить к Федору Запорожцу.

[16] Шел он к нему в прекрасном настроении, потому что все у него сложилось наилучшим образом. Перед Соляником он не извинился, но вызвал его к себе в каюту и сказал что отменяет свое взыскание, а это можно было расценивать и как извинение, если уж так хочется Вербенко. Корабль посетил командир части Курганов, побывал на всех боевых постах и в кубриках и остался доволен четкостью службы и образцовой чистотой. Во время разговора командир части намекнул, что вскоре состоятся большие учения и он намерен пойти в море на корабле Баглая… Ну что ж, пусть идет. Если в прошлом походе такой неистовый шторм одолели, то теперь труднее не будет. Взобравшись по высокой крутой каменной лестнице на гору, Юрий еще издалека услыхал голос жены Федора. А когда подошел ближе, то понял, что Марина бранит своего мужа, который принес с моря не ту рыбу, какую ей нужно.

[16] — Ну для чего ты мне эту худоребрую пикшу притащил? Вон люди ставриду, скумбрию, кефаль ловят! Может, и барабульку или хамсу принесешь? А может, пойдешь с мальчишками бычков ловить на рачка? Тебе больше ничего и не осталось! Только матросскую тельняшку носишь, а пользы от тебя — как от этой вот пикши!

[16] Федор Запорожец, как всегда, ворчливо защищался:

[16] — Да я тебе из этой пикши таких блюд наготовлю — за уши не оттянешь… А тельняшку мою не трогай, на ней ордена висели.

[16] — Подумаешь, висели! — не успокаивалась Марина. — Уже и коробочка с орденами пылью покрылась… Хоть бы когда-нибудь надел да показался!

[16] — А зачем это мне их надевать? Вот будет День Победы или Октябрьские праздники, тогда и надену… А ты все кричишь, лишь бы к чему-нибудь придраться. Потому что если не покричишь, тебя и сон не возьмет.

[16] Юрий Баглай мог бы просто открыть калитку и войти во двор на правах своего, но решил позвонить, пусть утихомирятся, услыхав, что кто-то пришел.

[16] Калитку открыла Марина.

[16] Открыла и, увидев Юрия, вдруг недовольно и даже сердито потупилась, крепко поджала губы, словно замкнулась.

[16] — А-а, заходите… — процедила сквозь зубы. Почему «заходите»? Юрой называла, говорила ему «ты». А тут «заходите», будто чужому.

[16] У низенького столика, за которым всегда потрошили рыбу, сидел Федор Запорожец. Рукава тельняшки закатаны до локтей. Оголенные руки серебрятся рыбьей чешуей…

[16] Он отложил нож, которым чистил рыбу, но руки не подал, показал глазами на загрязненные ладони:

[16] — Видишь не могу… Здорово, здорово… Почему так долго не приходил? — и бросил заговорщицкий взгляд на жену — Мы-то уже знаем, а теперь ты сам скажи…

[16] — Служба… — ответил Юрий, невольно насторожившись.

[16] — Служба службой, но на свете, как говорится, есть еще и дружба, — многозначительно заметил Запорожец.

[16] — Да что ему до нас? — с вызовом бросила Марина. — Мы старые, глупые, ворчливые… А у него — свое…

[16] Никогда здесь не встречали так Юрия! Он взглянул на Федора Запорожца, на его жену и почувствовал, что попал в немилость. Может, они сердятся, что долго не приходил? Ну, ведь пришел же, как только смог. Он подошел к столику за которым сидел Запорожец.

[16] — Тетя Марина, дайте чем-нибудь колени прикрыть, помогу рыбу чистить.

[16] — Да уж мы как-нибудь сами справимся… за себя и за мужа ответила Марина. — Зачем вам руки марать? Потом мыть придется.

[16] Юрий взглянул на Федора Запорожца, на его жену.

[16] — Что случилось, дядя Федор? Тетя Марина?

[16] — А что у нас может случиться? У нас все по-старому… Если поругаемся, то и помиримся… А вы как? — Марина спросила, казалось, без всякого интереса, просто так, ради приличия.

[16] — Что я? Служу, плаваю… Начальство довольно.

[16] — Довольно говоришь? — Федор Запорожец взял из тазика рыбу и так черкнул ножом против чешуи, что несколько чешуек упали на колени на китель Юрия.

[16] Баглай смахнул их ладонью и снова, уже с нескрываемой тревогой, спросил:

[16] — Что-то есть у вас против меня? Может, что плохое услыхали?

[16] — А как же, услыхали, — подошла ближе Марина. — Мы здесь так живем: если на корабле или на берегу что-нибудь случается, все знаем. Одной семьей живом, флотской.

[16] Юрия бросило в жар: неужели и сюда дошел слух об истории с Соляником? Этого не хватало! А если и дошел, то кто дал им право вмешиваться? И он раздраженно бросил:

[16] — Ну, так говорите же, не тяните.

[16] Марина взяла маленькую скамеечку, подсела поближе к мужу и Юрию, полная, красивая, уперлась могучими локтями о стол так, что тот даже пошатнулся, и посмотрела прямо Юрию в глаза.

[16] — Я же вам и говорю… У нас с морским флотом секретов нет. Потому что мы тут все моряки. А вы, хоть и сын героя, и командир корабля, но не к лицу вам так поступать. Стыдно.

[16] — За что же стыдно, тетя Марина?

[16] — За Полю! Зачем девушку обидел?

[16] — Я? Обидел?! — искренне удивился Юрий и мигом повеселел, решив, что про случай на корабле они ни сном, ни духом не ведают. — Чем же я ее обидел? О чем это вы?

[16] — Пусть она сама тебе скажет… Эх, ты! Разве так можно? Кого-кого, а Полю обижать — и перед людьми стыдно, и перед богом грешно. Нет, мы ее в обиду не дадим, она всем нам как дочка…

[16] — Да в чем же я провинился перед ней? — допытывался Юрий.

[16] — С ней, с ней иди поговори… — ничего не объясняя, отвечала Марина. В ее голосе уже не было прежней отчужденности, звучала только обида.

[16] Баглай поднялся.

[16] — Не уходи, подожди немного… — остановил его Запорожец. — Я тебе еще ничего не сказал…

[16] Он помолчал немного, подыскивая слова, поерзал на скамейке, взял тряпку и начал вытирать руки. Видно было, что он нервничает.

[16] — Ну, Поля — это уж такое дело… Тут тебе никто не указ и не подсказчик. А вот Соляник… Зачем ты так?

[16] — Знаете? — глухо вырвалось у Юрия.

[16] — Знаем… Марина правду говорит — корабли ведь не на Марсе плавают, а в нашем море и к нашему берегу причаливают. А люди есть люди: знает один — секрет, а двое знают — уже не секрет…

[16] И, заметно волнуясь, заговорил о другом:

[16] — Я тебе рассказывал, что со мной на корабле произошло. Ну, об этой истории с вентерями. Опозорил я тогда честь своего корабля. И расстались мы с твоим отцом. А когда загладил свою вину и смыл ее кровью, мы с Николаем Ивановичем на всю жизнь боевыми друзьями стали.

[16] Никогда он не вспоминал о том, как я поскользнулся. Уважал и доверял. Вот каким был твой отец. А ты? Мыслимое ли дело — так обидеть матроса! Даже воротничок хотел сорвать. Гордость матросскую хотел под ноги бросить! Л ведь он же, этот матрос, твой побратим и верный товарищ в бою. Без него не проживешь, хоть ты и офицер… Нет, Юрий, не старайся перед людьми свое превосходство показывать. Это до добра не доведет. А будешь человеком среди людей, тогда и они для тебя ничего не пожалеют, даже жизни, если понадобится.

[16] Морщинистое лицо Запорожца покрылось красными пятнами, глаза ярко блестели.

[16] — Я тебе, Юрий, не начальник, но если уж свела нас судьба и ты в нашей хате стал своим, то я скажу тебе, как своему. Хочется мне, чтобы ты всем на отца был похож. И храбростью, и справедливостью… Вот я о чем… Ты не хмурься, не обижайся, я добра тебе хочу. Жизнь длинная, а ты ее только начинаешь…

[16] — Ясно, дядя Федор, — прервал Юрий, чтобы прекратить этот тяжелый разговор.

[16] — Ну, а если ясно, то будем ужинать. — Видно, и Запорожцу было нелегко отчитывать Юрия.

[16] — Нет, нет, — поспешно поднялся Баглай. — Пойду уже, я ведь только на минутку забежал…

[16] Марина не задерживала и не приглашала к столу, как бывало прежде.

* * *

[16] Юрий ходил мимо института туда-сюда.

[16] Заканчивался рабочий день, и вот-вот должна выйти Поля.

[16] Сейчас…

[16] Какой трудный вечер! От Запорожца Баглай шел как побитый. За воротами встретился с Сашком, но и тот не обрадовался ему, а лишь бросил невнятное «здрасть» и пробежал мимо, будто спешил куда-то.

[16] А теперь — встреча с Полей. Какой она будет, эта встреча? Что еще ждет его?

[16] Девушка быстро вышла из дверей, на минутку остановилась на лестнице, посмотрела вокруг, прижала локтем маленький портфель и застучала каблучками по тротуару. Свет фонаря на мгновение упал на ее лицо, и Юрий не успел рассмотреть его… Лишь четко вырисовывалась ее высокая, стройная фигура. Было в ней что-то новое, необычное и даже… чужое. Будто Поля — и не Поля…

[16] Она шла легко, хотя, должно быть, устала порядком. А может, она так увлеклась своей научной работой, что и об усталости забыла. И ей сейчас безразлично, есть на свете Юрий или нет его, какое ей дело?

[16] Ему стало больно. Он почувствовал себя так, будто был один-одинешенек в целом свете. Захотелось крикнуть, чтобы услышали его все: и Поля, и дядя Федор, и тетя Марина, и Сашко. Чтобы они поняли: не такой уж плохой он человек, как им кажется. И пусть не сердятся, не презирают! Разве можно вот так безжалостно вдруг взять да и отказаться от него? Нет, не может быть, чтобы и Поля… Он должен поговорить с ней.

[16] Он быстро догнал девушку:

[16] — Поля!

[16] Она оглянулась и остановилась, поджидая его. А когда он приблизился, как-то равнодушно спросила: — Это ты? На него повеяло холодком. А девушка продолжала:

[16] — Странно… А я думала, ты уже не придешь…

[16] — Почему, Поля?

[16] Он взял девушку за руку. Она не отняла ее, но взгляд ее, был по-прежнему холоден и равнодушен.

[16] — Почему? — спросил он снова и, не получив ответа, взволнованно заговорил: — Хоть ты мне скажи, что случилось? Сейчас я был у Запорожцев, они встретили меня, как чужого… А теперь и ты…

[16] — Я просто устала, — ровным, бесцветным голосом ответила Поля. — Видишь, как поздно с работы. Готовимся недели на две уйти в море. Будем проводить научные исследования… Поэтому мне сейчас некогда…

[16] Этими словами она дала понять, что разговор окончен, но Юрий сделал вид, что не понимает этого и спросил:

[16] — Значит, мы с тобой не скоро увидимся?

[16] — А зачем нам видеться? — Поля остановилась под развесистым каштаном, сквозь лапчатые листья которого пробивался неровный яркий свет фонаря. Теперь он увидел ее глаза. Большие, выразительные, они смотрели на него испытующе и неотрывно.

[16] — Как зачем? Что ты говоришь, Поля? — У него перехватило дыхание.

[16] — Ну да, зачем? Тебе теперь есть с кем встречаться… — с издевкой сказала она, и в глазах ее заиграли насмешливые искорки.

[16] — Не понимаю… Ничего не понимаю… Что это со мной сегодня происходит?

[16] — Так-таки не понимаешь? — Поля выдержала короткую паузу. — А Ляля? Любовь с первого взгляда?

[16] — Ляля?! — вырвалось у Юрия. — Ляля? Ты ее знаешь?

[16] — Не только знаю. Она — моя подруга. С детских лет. Она и живет на Портовой, только немного подальше, в конце улицы.

[16] — Но ведь у меня же ничего с ней не было, Поля! — воскликнул с отчаянием в голосе Юрий. Теперь он, наконец, понял, почему так неприязненно встретили его Запорожцы.

[16] Поля чуть заметно улыбнулась:

[16] — Еще бы! Она — девушка прямая и честная. И Андрея Соляника ни на кого не променяет.

[16] — Соляника ты тоже знаешь?!

[16] — А почему бы мне его не знать, если он с моей подругой встречается. Хороший парень…

[16] — Так вот откуда вам все известно!

[16] — Только ты его не трогай, — серьезно предупредила Поля, — ведь ты, как я погляжу, на все способен.

[16] — О чем ты говоришь, Поля?! На что я способен?

[16] — Еще и спрашиваешь? А с Андреем ты как поступил?

[16] Некоторое время Юрий стоял ошеломленный и не мог произнести ни слова. Разве мог он подумать, что все это станет известным Запорожцам и Поле? Какой-то замкнутый круг! Ну, Соляник — это, в конце концов, дела служебные, а вот Ляля! И Юрий снова заговорил:

[16] — Но послушай же, Поля! У меня не было никаких намерений… Я просто хотел ее проводить. А она… действительно отказалась. И больше ничего.

[16] — А я и не говорю, что еще что-то было… Но как ты мог? Там — Андрей, тут — я… — В ее голосе звучала глубокая обида.

[16] — Но пойми же, Поля. Это была обыкновенная вежливость.

[16] — Зачем выкручиваешься, как мальчишка? — Девушка с презрением взглянула на него. — Или ты думаешь, что я такая уж наивная?!

[16] Перед крутой каменной лестницей она снова остановилась:

[16] — Дальше провожать меня не надо. Я пойду одна.

[16] — Поля… — Голос Юрия задрожал.

[16] — Я же тебе сказала, что очень устала и… мне некогда.

[16] — Нет, я так не могу, — решительно сказал Юрий. — Я все равно буду приходить. Буду ждать твоего возвращения, думать о тебе. Я без тебя не могу…

[16] Она подняла на него внимательный, испытующий взгляд, в нем промелькнуло что-то теплое, родное. На миг Юрию показалось, что Поля непринужденно и легко засмеется, скажет, что она не обижается, не сердится на него. Но глаза ее снова погасли.

[16] — Я не говорю, что больше не встретимся, но сегодня уходи. — Она мягко оттолкнула его от себя.

[16] И, не оглядываясь, начала подниматься по лестнице.

[16] Он долго стоял, глядя девушке вслед, пока она не исчезла за поворотом стены и не стало слышно ее шагов. Потом, убедившись, что она уже не вернется, пошел вдоль бухты к своему кораблю. Хотелось лишь одного: поскорее забыться… Забыться? Наоборот, ему надо подумать обо всем, что случилось с ним с тех пор, как приехал он в этот город и начал тут свою службу. «Думай же, думай! — будто подсказывал ему кто-то невидимый. — И не убегай от самого себя, все равно не убежишь. От жизни некуда бежать. Она — в тебе, она — во всем, что тебя окружает. Надо видеть ее такой, как она есть. Но не только видеть — это еще не все… Это еще не все…»

[16] Нет, сейчас Юрий ни о чем не мог думать логично и последовательно. Он ощущал боль в груди, перед глазами у него все шло кругом, и земля словно качалась под ногами, как палуба во время шторма. Все мысли были об одном: «Поля, Поля… Неужели утратил ее? Сказала, что уходит в море. И не назначила встречи…»

* * *

[16] Понемногу все неприятности на корабле как будто улеглись. Служба шла ровно и размеренно. Несколько раз выходили в море, но недалеко и ненадолго, чтобы в морских условиях отработать задание и сдать зачет. На зачетных учениях на корабле всегда присутствовали представитель штаба и чаще всего командир корабля такого же типа. Первый — для проверки. Второй — для обмена опытом. Такой порядок завел Курганов.

[16] Однажды на корабле Баглая в море вышел Лавров. Юрий подумал: «Уж не сам ли напросился? Ясное дело, сам, чтобы посмотреть, каков я в деле». Но встретил его с удовольствием. Что ни говори, а среди офицеров Лавров был ему наиболее близок.

[16] Зачет, как и все предыдущие, команда сдала на «отлично». Это с нескрываемым одобрением отметил и представитель штаба. Когда возвратились из похода, Юрий провел его на пристань, а Лаврову шепнул:

[16] — Задержись на минутку.

[16] В каюте он вынул из стенного шкафчика хрустальный графинчик и налил две рюмки коньяка.

[16] — Выпей со мной за успешный зачет.

[16] — Выпью, — согласился Лавров. — Что и говорить, хорошая у тебя команда… — И неожиданно добавил: — А все-таки счастливый ты. Я просто удивляюсь, как тебе удалось выкрутиться из этой истории с Соляником?

[16] — Что значит «выкрутиться»? — настороженно взглянул на него Юрий. — Все так, как и должно быть.

[16] — Э, нет, — покачал головой Лавров, дружески улыбаясь и этим словно подчеркивая, что он говорит как товарищ с товарищем и потому, мол, обижаться не надо. — Если бы, скажем, со мной такое случилось, то меня бы семь раз выстирали, выжали и сушить повесили… — Он похлопал Юрия по плечу. — Что ни говори, а любит тебя старик Курганов, любит…

[16] — Не знаю, он мне не сват, не брат. Службу требует, как и у всех.

[16] Неприятный осадок оставил этот коротенький разговор в сердце Юрия. Очевидно, и среди офицеров идут разговоры о том, что он, Юрий Баглай, как-то «выкрутился». А может, это личное мнение Лаврова? Но зачем понадобилось ему уколоть в самое сердце?

[17] О маневрах стало известно буквально за несколько часов до выхода в море.

[17] И вот заработали машины, засветились экраны, вспыхнули белые, зеленые и красные индикаторные лампочки в рубках, стали к своей боевой технике комендоры и минеры, боцманская команда найтовала все на корабле по-походному, чтобы ни штормы, ни шквалы не застигли врасплох. Ведь море бывает не только ласковым, но и грозным, коварным — так неожиданно взыграет, что не успеешь и оглянуться, как попадешь в его стихийный круговорот.

[17] Гауптвахты, «без берега», внеочередные наряды если и не забывались совсем, то сейчас казались не заслуживающими внимания, незначительными — все отступало на задний план. Юрий Баглай видел это и радовался. Он уже дважды подходил к вахтенному у трапа и предупреждал:

[17] — Не прозевайте командира части. Как только появится на пирсе, немедленно — звонок в каюту.

[17] — Есть, товарищ лейтенант! Не беспокойтесь, все будет в порядке!

[17] Последние слова были сказаны не по уставу, но Юрий Баглай, как и вся команда, был в праздничном настроении и замечания матросу не сделал.

[17] Он снова спустился в свою каюту, проверил, хорошо ли приготовлена постель для Курганова. «Сам буду на ходовом мостике отдыхать, пусть Курганов еще раз убедится, что у него хороший командир корабля… Правда, впереди, наверное, не меньше трех недель моря, но ничего, выдержу, зато потом — и благодарность, и уважение…»

[17] И вдруг — звонок. Несколько коротких звонков.

[17] Юрий уже возле трапа. Рапортует:

[17] — Товарищ капитан второго ранга! Корабль к походу готов. Докладывает командир корабля лейтенант Баглай!

[17] Все как положено. Шумит машинами судно. Команда — на своих местах. Курганов доволен. Это видно по его глазам. Поход в море — и для него событие, ответственное и вместе с тем праздничное. На прошлых маневрах он ходил в море на корабле Лаврова. Тогда Лавров был еще молодой командир. Теперь идет на корабле Баглая. Таков обычай у Курганова — идти в море с самым молодым из командиров, понаблюдать за ним в походе, на мостике.

[17] В каюте Курганов вынул из папки бумаги и начал их просматривать, а Баглай, решив, что его присутствие здесь лишнее, попросил разрешения подняться на ходовой мостик. Море в бухте было спокойное, короткие низкие волны мирно и ласково плескались о борта и светились под солнцем. На волнах цветистыми зонтиками покачивались легкие, прозрачные медузы. А за бонами море густо синело, и в этой синеве то тут, то там вспыхивали маленькие белые игривые барашки.

[17] «Погода установилась хорошая, — с радостью подумал Юрий. — Но если и заштормит, то шторм — для всех шторм, а мы уже побывали в его объятиях… Интересно, какие бумаги просматривал Курганов? Конечно, на инструктаже он далеко не все сказал. Может, будут и совсем другие квадраты, он назовет их только после выхода в море. На маневрах как на войне: сейчас — одно, а через полчаса — другое. Да, Курганову есть о чем подумать. У него много кораблей. А их действиями руководить он будет отсюда, с моего корабля…»

[17] Эта мысль наполняла Юрия и радостью и тревогой. Как бы радисты не подвели, у них нагрузка будет раз в десять больше, чем обычно. Он открыл раструб в радиорубку.

[17] — Старшина Куценький? Как там у вас, все в порядке?

[17] «Так точно, товарищ лейтенант, связь абсолютно надежная».

[17] — Будьте внимательны… Сами понимаете.

[17] «Так точно, товарищ лейтенант!»

[17] Из машинного люка высунулся старшина машинистов Николай Лубенец. Он, как всегда, в темно-синем расстегнутом на груди комбинезоне. Но лицо у него почему-то встревоженное. Увидел на мостике командира и заторопился к нему.

[17] — Разрешите, товарищ лейтенант? Мне кажется, у нас не все в порядке с подшипником главного вала…

[17] Юрий Баглай посмотрел на него каким-то отсутствующим взглядом и холодно спросил:

[17] — Это вы о чем? Мы должны выходить в море.

[17] — Я прошу два часа, может быть, и меньше. Мы быстро ликвидируем неисправность, если она есть. У меня ведь только подозрение, но проверить надо.

[17] Баглай долго молчал. Что-то словно оборвалось у него внутри. И море и безбрежная даль потускнели. Наконец он тихо спросил:

[17] — Значит, вы хотите, чтобы я сейчас пошел к командиру части и доложил ему, что мы должны задержаться на два часа? Этого вы хотите, старшина Лубенец? — Баглай смотрел в лицо матроса пронзительно, почти с ненавистью.

[17] — Это же машина, товарищ лейтенант…

[17] Но Юрий перебил его:

[17] — За машину отвечаете вы! А с вас я спрошу!

[17] Лубенец ушел с мостика. «Ладно, где-нибудь будет стоянка, тогда мы с хлопцами быстрехонько и проверим вал», — решил он.

[17] Юрий смотрел ему в спину, не мигая, все еще скованный, оцепеневший от страха. Что делать? Если доложить Курганову, получится такой скандал, о котором даже подумать страшно! И тогда командир части наверняка пойдет в море на другом корабле!

[17] Машины запустили. Стоя на мостике, Баглай старался уловить их рабочий ритм. «Что это придумал Лубенец. Никаких перебоев нет. Все как обычно… Однако который теперь час? Через десять минут сниматься со швартовых…»

[17] Из каюты вышел Курганов. Он тоже взглянул на часы.

[17] — Ну, командир, время. Командуйте.

[17] Он сел, взялся за поручни ходового мостика и окинул взором широкое море. К вечеру оно потемнело, синие краски его сгустились, белых барашков стало меньше, казалось, море укладывается спать. Медленно катились зеленоватые на поверхности и темные в глубине волны, ничего плохого не предвещавшие.

[17] Курганов не вмешивался в действия командира. Он то сидел, то стоял и все время смотрел на море, думая о чем-то. А рядом с ним не находил себе места Юрий Баглай. Хотел показаться перед командиром части в наилучшем виде и поэтому нервничал, слишком громко отдавал команды, а сам непрерывно прислушивался к работе машин. Были моменты, когда ему казалось, что кормовая часть корабля и в самом деле вибрирует больше, чем положено, но он убеждал себя, что это ему только кажется, и успокаивался. А в открытом море, когда корабль набрал скорость и рокотанье машин слилось в ровный шум, Юрий Баглай облегченно вздохнул: ошибся Лубенец.

[17] Вечерело. В небе задрожали первые звезды.

[17] Около полуночи Курганов обошел все боевые посты Баглай с сигнальщиками остался на мостике. Командира части долго не было, но возвратился он довольный:

[17] — Полный порядок у вас. Молодцы ребята!

[17] — Когда выходим в море, будто перерождаются все, — охотно поддержал приятный для него разговор Юрий Баглай. — Даже Соляник и тот в походе становится иным… Перед выходом в море комсомольское собрание было, он первый выступил.

[17] — Вот видите. Мы еще, из него хорошего боцмана сделаем, потому что Небаба, закончив мореходное училище, наверное, оставит нас.

[17] — Я знаю, мы с ним говорили об этом, — сказал довольный Юрий. — Но Соляник в запас уходит. Он и думать не хочет о сверхсрочной. Влюблен в свою профессию. Верхолаз.

[17] — Вот такой верхолаз и нужен морю. Чтобы ничего не боялся. А здоровья ему не занимать… С ним надо поговорить хорошенько. Наступит время, вы это и сделаете.

[17] Вместо ответа Баглай спросил:

[17] — Не хотите ли отдохнуть, товарищ капитан второго ранга?

[17] — Нет, жаль проспать такую хорошую ночь. Стоять вот тут на мостике — для меня удовольствие… Вспоминаю молодость… И многое приходит на память под шум моря…

[17] Юрий умолк. Он понял, что сейчас надо оставить Курганова наедине с его мыслями и воспоминаниями.

* * *

[17] Беда пришла на рассвете, когда уже начали бледнеть звезды и на едва заметном горизонте заалело далекое, чистое небо.

[17] Корабль тряхнуло, будто ударило о невидимую под водой скалу, и он сразу же остановился, закачался на волнах, еще теплый, но уже беспомощный, неживой.

[17] На ходовой мостик прибежал бледный как смерть старшина Николай Лубенец и, не спросив разрешения у командира части, обратился прямо к лейтенанту:

[17] — Я остановил машины…

[17] — Да что же это вы? — беспомощно спросил Баглай охрипшим голосом, понимая, что вопрос его бессмысленный. И добавил: — Не ждал я от вас этого, не ждал.

[17] — Что случилось? — обратился Курганов к Лубенцу.

[17] — Авария… Вал… Подшипник главного вала, товарищ капитан второго ранга.

[17] — Сколько понадобится времени на ликвидацию повреждения?

[17] — Самое меньшее два часа, товарищ капитан второго ранга.

[17] — Та-ак… — протянул Курганов. — Приехали… Вот вам и отличный корабль! А почему вы не проверили как следует свои механизмы перед выходом в море?

[17] — Я проверил, товарищ капитан второго ранга.

[17] — И ничего не заметили? Или, может быть, вы не знаете своей материальной части?

[17] Лубенец, то бледнея, то краснея, молча мялся на месте.

[17] — Перед выходом в море я доложил товарищу лейтенанту, что машины не в порядке, — наконец сказал он.

[17] Курганов, не веря, переспросил:

[17] — Что? Что вы сказали? До-ло-жи-ли?

[17] — Так точно, доложил.

[17] Курганов взглянул на Юрия. Тот стоял, опустив голову, и чувствовал, как слабость разливается по всему телу. Хотелось забыться, лечь вот тут прямо на палубе, чтобы не видеть Курганова, не слышать его голоса, не видеть его глаз под насупленными черными бровями.

[17] — Хорошо, идите, — обратился Курганов к Лубенцу. — И все-таки постарайтесь поскорее закончить ремонт. Не качаться же нам вот так посреди моря на волнах. После ухода Лубенца Курганов долго молчал.

[17] — Как же это понимать, товарищ лейтенант? — наконец заговорил он. — Старшина машинистов докладывает вам, что в машине неисправность, а вы берете на борт командира части и выходите в море!

[17] Юрий Баглай оправдывался, как школьник:

[17] — Лубенец сообщил мне, когда вы были уже на борту.

[17] — Тем более! Вы обязаны были сразу же доложить мне.

[17] — Надеялся, что все будет в порядке, товарищ капитан второго ранга.

[17] — «Надеялся»! Вы командир корабля! Старшина находит в себе мужество доложить командиру корабля о неготовности выйти в море, а у командира не хватает духа доложить об этом командиру части! Да какой же вы после этого командир корабля? Вы понимаете, что произошло?

[17] — Понимаю. Я очень виноват, товарищ капитан второго ранга.

[17] — Возьмите координаты от всех кораблей, — немного успокоившись, приказал Курганов.

[17] Баглай спустился в радиорубку. Увидев его, Куценький с наушниками на голове вскочил, чтобы доложить, но Баглай лишь рукой махнул.

[17] — Поскорее возьмите координаты от всех кораблей.

[17] Рука Куценького натренированно затанцевала по радиотелеграфному ключу. Юрий смотрел на эту руку с жадной надеждой, будто именно в ней было сейчас спасение.

[17] Спасение? Нет, спасения не будет. Всему конец. Он, Юрий Баглай, опозорился на весь Черноморский флот. Теперь только и разговоров будет, что о нем. И на совещаниях — о нем, и в дружеском кругу — тоже о нем. Прохода не дадут, будут расспрашивать, смаковать. После этого хоть на глаза никому не показывайся… Вот ты и прославился, Юрий Баглай! Но это еще не все. Кто знает, какой вывод сделает Курганов… Он ведь сказал: «Какой же вы командир корабля»! Значит, кораблем ему больше не командовать. Это — последний поход…

[17] Курганов долго просматривал радиограммы.

[17] — Сообщите, что мы задерживаемся, — сказал он Баглаю и спустился в каюту.

[17] А Юрий стоял на мостике, и горькие мысли терзали его. Он вспомнил своего отца. «Когда ты шел в атаку на врага, — мысленно обратился он к нему, — ты знал, что, может быть, идешь на смерть, но шел. И погиб ради других, ради меня. Надеялся, что, когда я вырасту, я буду таким, как ты. А я не оправдал твоих надежд, опозорил себя в ответственном походе. Значит, Вербенко прав, рано еще мне командовать кораблем. А если так, то из части я попрошусь, чтобы не смотреть в глаза Курганову, Вербенко, Лубенцу, Небабе и остальным. Ведь все они знают теперь, что я побоялся доложить командиру части о повреждении, испугался за себя, за свое служебное положение… Говоришь, если я уйду из части, то совершу еще одну ошибку? Что это будет малодушно? Да, ты прав, отец, никуда я отсюда не уйду. Пусть назначат меня кем угодно, хоть рядовым матросом, а не уйду. Здесь буду искупать свою вину…»

[17] Время от времени он обводил взглядом корабль, видел боцмана Небабу, других членов команды и пытался угадать, что они думают сейчас о нем. Но матросы были заняты своими делами, боцман деловито сновал по палубе. И только машинистов совсем не было видно, словно их навеки скрыл корабль в своем железном чреве.

[17] Доложив об аварии командиру корабля и Курганову, Николай Лубенец, растерянный, посеревший, спустился в машинное отделение. Матросы встретили его одним тревожным вопросом:

[17] — Ну, что там?

[17] — Плохо, хлопцы. Совсем плохо.

[17] — Свирепствует Курганов?

[17] — Ну как же не свирепствовать? — Лубенец оперся на машину и опустил голову. — Даже подумать страшно: где-то идут маневры, и Курганову нужно быть там, и всем нам, а нас, как дохлую рыбу, качают волны. Позор. Ох, какой позор!

[17] — Что и говорить, такого еще не бывало. — Если подумать, — поднял измученные глаза Лубенец, — то в первую очередь виноват я.

[17] — В чем же твоя вина, старшина? — удивились матросы. — Ведь ты же доложил командиру корабля еще на базе.

[17] — Доложить-то я доложил, да на этом и точка вышла. Мало доложить, нужно было доказать, убедить… Ну, пусть бы мы позже вышли в море, пусть бы меня строго наказали, так зато сейчас горя не знали бы…

[17] Все долго молчали. Безмолвствовали и машины. И в этой жуткой, необычной тишине слышно было, как бьется о борта вода, напоминая о том, что они не у причала, а далеко в море.

[17] — Ну что ж, взялись, хлопцы? — вдруг словно проснулся Лубенец. — Слезами, говорят, делу не поможешь.

[17] Нельзя терять ни минуты. Я пообещал Курганову, что через два часа машины заработают.

[17] — Ясное дело, взялись, — охотно согласились машинисты, — можно и скорее, от нас зависит.

* * *

[17] Баглай появился в машинном отделении через полтора часа после начала работы. И как раз вовремя. Ребята уже заканчивали собирать отремонтированный узел. Казалось, они не торопились, а на самом деле работали быстро. Им и самим не терпелось проверить, как работает машина, и доложить о ее полной исправности.

[17] Но вот Лубенец старательно вытер руки ветошью и подошел к пусковому механизму. Машины ожили. Матросы радостно заулыбались.

[17] — Все в порядке, товарищ лейтенант! — крикнул Лубенец, перекрывая гул машин.

[17] Горячая волна радости всплеснулась в груди Баглая. Он шагнул к старшине и крепко пожал ему руку.

[17] — Благодарю вас от всей души! — И, окинув взглядом всех машинистов, добавил: — Всех благодарю, товарищи.

[17] А через минуту, пройдя мимо группы матросов, столпившихся вокруг машинного люка, он уже стоял у дверей собственной каюты.

[17] — Разрешите, капитан второго ранга?

[17] — Слышу, слышу. — Курганов взглянул на часы. — Значит, не два часа понадобилось, а только полтора.

[17] — Так точно, товарищ капитан второго ранга. Машинная команда поработала на совесть.

[17] — Иначе и быть не могло. Не на прогулку ведь вышли в море.

[17] Голос Курганова уже не был таким суровым, как прежде, но и особой радости в нем не чувствовалось: чему же тут, собственно, радоваться, если потеряно столько времени?

[17] Поход на поиски подводной лодки «противника» был задуман им, как проверочный перед общей операцией обстрела «вражеского» берега. Теперь необходим самый быстрый ход, чтобы наверстать упущенное и вовремя прийти в район встречи с другими кораблями. Поэтому Курганов лично следил за тем, чтобы не снижалась скорость и рулевой ни на один градус не отклонялся от заданного курса.

[17] Машинисты по очереди выходили на палубу глотнуть чистого воздуха, о чем-то оживленно разговаривали со свободными от вахты матросами. Вышел и Лубенец, расправил плечи, разводя руки, сделал несколько раз вдох-выдох. Курганов подождал, пока он закончит, и жестом пригласил его на ходовой мостик. Лубенец одернул на себе комбинезон, поправил берет и быстро взбежал по узенькому крутому трапу

[17] — Что же это вы? — обратился к нему Курганов, не дав доложить. — Хотели напугать меня своими двумя часами?

[17] — Работы было много, товарищ капитан второго ранга. Да и море качает, это же не на стапелях. Но хлопцы постарались.

[17] — Гм… хлопцы… А вы лично тут ни при чем? — Курганов улыбнулся. — Как теперь? Надежно? Машины вы держат такие обороты, какие даем сейчас?

[17] — Как за себя, ручаюсь, товарищ капитан второго ранга.

[17] — Вот какие люди у вас, товарищ лейтенант, — обратился Курганов к Баглаю, когда Лубенец вышел.

[17] И в этом замечании Юрий почувствовал похвалу команде и укор себе.

[17] Море по-прежнему было спокойно. Лишь изредка на его поверхности вспыхивали белые барашки, да ветер понемногу крепчал, а над далеким горизонтом появились сизоватые тучи.

[17] Под вечер сигнальщик доложил, что видит корабли. Почти в то же время доложили и радисты, что с флагманского корабля приказано открыть вахту на ультракоротких волнах. Теперь Курганов держал непосредственную связь с флагманом. [5] Внешне он был спокоен. Молча переходил с правого крыла ходового мостика на левое и смотрел вдаль слегка прищуренными глазами.

[17] Через некоторое время корабли начали сближаться. Теперь можно было без бинокля различить силуэты больших и малых противолодочных судов, сторожевиков, тральщиков, эсминцев и флагманского крейсера. Это было грозное и величественное зрелище. Вспенивая винтами и форштевнями воду, корабли мчались в одном направлении. На палубах четко вырисовывались ракеты, торпедные аппараты и расчехленные пушки, направленные стволами вперед.

[17] — Как, товарищ лейтенант, есть на что посмотреть? — вдруг нарушил молчание Курганов, глаза его светились восторгом.

[17] — Никогда еще ничего подобного не видел, товарищ капитан второго ранга! — Юрий тоже не мог оторвать глаз от этой армады кораблей, будто на крыльях летевших друг за другом. Услышав обращенные к нему слова Курганова, он очень обрадовался: наконец-то командир части заговорил с ним так, будто до этого ничего не произошло.

[17] Вечерние сумерки над морем сгущались, суда понемногу начали терять отчетливые очертания. Но беспрерывно работали радиостанции, живые голоса связывали их друг с другом, и казалось, что идут они совсем рядом.

[17] Поступила команда объявить боевую тревогу. В кубриках, на боевых постах, во всех отделениях зазвенели звонки. По палубе пробежали матросы и исчезли. Только возле пушек остались комендоры и сразу же доложили о готовности вести огонь. То же доложили и с остальных постов.

[17] Через несколько минут вспышки разрезали тьму, и над морем прокатились громы тяжелых выстрелов.

[17] Вот когда Юрий почувствовал себя настоящим командиром корабля! Он забыл не только о минувших неприятностях, но и о такой еще близкой истории с машинами. Все осталось позади, а сейчас был лишь корабль, который в одном строю с другими, вздрагивая от тяжелых выстрелов, посылал снаряды в темноту ночи.

[18] Через две недели с разных направлений, но почти одно временно корабли возвращались на базу.

[18] Возвращался и корабль Юрия Баглая. Над море плыло теплое розовое предвечерье. Вода за кормой отсвечивала красноватыми бликами. Юрий Баглай и Курганов стояли рядом на ходовом мостике. Они почти не разговаривали друг с другом, хотя мысли их заняты были одним и тем же…

[18] На протяжении маневров корабль лейтенанта Баглая, как и остальные корабли, успешно выполнил, все поставленные перед ним задачи. И все было бы хорошо, если бы не скандальное начало, если бы не авария, — она испортила, перечеркнула то, что заслуживало высокой похвалы.

[18] А виноват во всем он, Юрий Баглай. Поэтому и успехи двух недель не радовали, а только давали надежду на то, что, в конце концов, командир части, может быть, отнесется к нему не так уж строго. Юрий краешком глаза время от времени поглядывал на Курганова, стараясь угадать его настроение, однако лицо командира части было непроницаемым, молчаливо-задумчивым.

[18] Когда на темнеющем фоне неба возникли очертания порта, Баглай приказал боцману Небабе подготовиться к швартовке. Тревожные мысли исчезли, теперь все его внимание было приковано к кораблю.

[18] На базе он увидел, что почти все корабли уже возвратились, не было лишь нескольких, в том числе и корабля Лаврова. «Жаль! — подумал Юрий. — Уж кто-кто, а Лавров откровенно рассказал бы, какой резонанс получило происшествие с машинами».

[18] Когда прибыли остальные корабли, Курганов собрал всех командиров в своем кабинете. На его лице не заметно даже следов усталости, он успел побриться, переоделся в новый китель и выглядел так, будто и не было этого многодневного морского похода. Голос его был громким и чистым:

[18] — Товарищи командиры! Учебно-боевые маневры закончены. Экипажи всех кораблей показали высокую боевую и морально-политическую подготовку. Но были и серьезные недоделки, они свидетельствуют о том, что нам надо еще много поработать.

[18] «Это он обо мне», — подумал Юрий Баглай и невольно вобрал голову в плечи.

[18] — Детально обсудим результаты учений на совещании, которое состоится послезавтра в четырнадцать ноль-ноль. Рапорты сдайте завтра во второй половине дня. На сегодня — все.

[18] Юрий чувствовал себя очень утомленным после похода и всего пережитого, однако решил, что начнет писать рапорт сегодня же. Ему есть о чем писать… В коридоре к нему подошел замполит Вербенко.

[18] — Товарищ лейтенант, для вас новость. Приехала ваша мать.

[18] Юрий вздрогнул.

[18] — Мама?! Когда?

[18] — Она приехала вечером того дня, когда вы ушли в море. Я ее устроил на вашей квартире у Федора Запорожца. Предлагал пожить у меня, не захотела.

[18] Юрий удивленно смотрел на замполита: «Вербенко это или не Вербенко? Что с ним? Он предлагал маме пожить у него? И о чем разговаривал с ней?» Он не мог сдержаться и взволнованно спросил:

[18] — Вы ей… рассказали? И про Соляника? И о том, что случилось в море?

[18] — Нет, не рассказывал. Вы сделаете это сами. Расскажете так, как я, может быть, и не сумел бы.

[18] — Товарищ капитан третьего ранга… Григорий Павлович… вы извините. Спасибо вам. И за тот последний разговор, и за все-все… Я много пережил и передумал.

[18] Глаза их встретились. У Вербенко за стеклышками очков затеплилась добрая улыбка.

[18] — Ну, вот и хорошо. Идите, мама вас ждет. А о том, что вы пережили, передумали, мы с вами поговорим позже.

[18] Оказавшись за воротами, Юрий почти побежал. Но спустя некоторое время замедлил шаг. Перед тем как встретиться с матерью, ему хотелось побыть наедине с собою, еще раз подумать о том, что случилось с ним после того, как они расстались…

[18] Все бывало. И хорошо поступал, и плохо. Иногда терял голову. Наступило время подвести первые итоги, чтобы понять самого себя и подумать над тем, как жить дальше. Да, ему есть о чем поразмыслить. Пока что он убежден в одном, может быть, самом главном: жизнь — это не увеселительная прогулка, а осуществление своего долга перед людьми. Есть в жизни и мечты, есть и романтика, но самое главное — долг. И все это представляет собой единое целое…

[18] У входа в бухту в вечерней тишине ему послышался вдруг всплеск волн. Сердце его вздрогнуло. Он остановился, постоял немного и направился к тому месту, на котором всегда купалась по вечерам Поля…

[18] И снова, как тогда, сияла в небе большая, полнолицая луна, и снова над беспредельным морским простором стояла легкая серебристая дымка.

[18] А из воды на берег, похожая на русалку, выходила девушка, вся в искринках водяных жемчужин.

[18] Может быть, это из моря ему навстречу шла его судьба…