1

Летом море радостно-игривое и синее-синее.

А с наступлением осени оно темнеет, словно наливается оловом, катит бесконечною чередою тяжелые волны и бьет о прибрежные скалы, будто вызывает на поединок: «А ну, кто отважится померяться со мной силой?..»

«Я могу, - думал Юрий Баглай, глядя с палубы на разбушевавшуюся стихию. - Потому что я уже знаю тебя. Ты и ласкало меня, и беспощадно било. Но я не покорялся, я выходил победителем в схватке с тобой. Нам враждовать нельзя. Наоборот, мы навеки должны стать побратимами, ведь нам друг без друга уже не прожить. На всю жизнь свела нас с тобою судьба.

Снова и снова Юрий перебирает в памяти все, о чем с такой тревогой думал, что выстрадал и пережил.

Мать. Она обняла его тонкими, дрожащими от волнения руками. В глазах светилась радость встречи и таилась печаль, потому что встреча была не такой, как ей хотелось бы.

– Сыночек... Юрочка... Как же это ты?..

Видно, обо всем уже знала от Федора и Марины Запорожцев: и о Поле, и о неудачном выходе в море, и о том, как нехорошо сложилось у него на корабле. Поэтому и терялась: не знала, о чём спрашивать, что говорить.

А Юрий ответил сдержанно, даже загадочно, так что старушка не все поняла.

– И на подводные скалы бросало меня, мама, и на спокойные полны выносило. Но не беспокойся, все будет в порядке...

– А я и не сомневаюсь в этом. И расспрашивать ни о чем не буду, чтобы не бередить твое сердце. И поучать не стану... - Она смотрела на него внимательными, любящими глазами. - Ты уже взрослый, я верю в тебя.

Потом до полуночи они сидели вдвоем в заросшем виноградом дворике Запорожца. Вспоминали отца, детство Юрия... Мать рассказывала о себе: как живет, как тоскует о сыне. Юрий просил ее переехать к нему в Севастополь, но она отказалась:

– Ведь ты же и сам еще гнезда не свил... - Она хотела еще что-то сказать, наверное, о Поле, но промолчала.

А на следующий день мать побывала в части, в комнате Славы. Прижав руки к груди, долго стояла молча перед портретом своего погибшего мужа. А позади нее, будто опасаясь, что может упасть эта маленькая, сухонькая, седая женщина, стояли Курганов и Вербенко.

Курганов. - Вас, товарищ лейтенант, следовало бы снять с должности командира корабля. Для этого у меня достаточно власти и оснований. Но я учитываю вашу молодость, отсутствие опыта и ваше стремление бороться с собственными недостатками. Я оставляю вас под свою ответственность...

В синих глазах командира части теперь не было даже признака мягкости и доброжелательности, к которым Юрий уже привык. Его бросало то в жар, то в холод, он боялся переступить с ноги на ногу, но все же решился сказать:

– Я вас понимаю, товарищ капитан второго ранга, и готов понести любое наказание.

Курганов поморщился, досадливо отмахнулся:

– Не в наказании дело. Достаточно того, что вы пони маете, что заслужили его. До сих пор кое в чем я делал вам поблажки, вы это хорошо знаете, и для остальных - не тайна. Но это оказалось вам во вред. Запомните - в дальнейшем этого не будет... Начинайте с корабельных уставов и инструкций. Неважно, что вы их читали и перечитывали. Их следует не просто читать, а с карандашом в руках. Вскоре придет пополнение. Служить и плавать с молодыми будет труднее, поэтому распишите каждый свой день, каждый час и даже минуту для личной подготовки. Не бойтесь усталости, вы еще очень молоды... Он мельком взглянул на часы и заговорил резкими, короткими фразами:

– О малейшем происшествии на корабле докладывать мне лично сразу же. Детальным рапортом. Все ясно?

– Так точно, товарищ капитан второго ранга!

От стола Курганова до дверей командир корабля Юрий Баглай шагал, как курсант, печатая шаг подлинной цветистой дорожке.

Вербенко. Разговор состоялся в тесной каюте Юрия Баглая. За маленьким столиком они сидели близко друг к другу, и Юрий ясно видел глубокие морщины под глазами за стеклышками очков, стареющую кожу рук.

Замполит говорил, поглядывая на Юрия:

Не так начали, товарищ лейтенант. Начали с заботы о себе, о своем престиже. А нужно было начинать с людей, которых вам доверили. Вы - молодой офицер, на вас смотрят. Благодаря вашему служебному положению, каждому подчиненному вы кажетесь вдвое старше, хотя, может быть, вы и одногодки. Подчиненный смотрит на вас, как на отца, которого надо во всем слушаться, от которого надо набираться ума-разума... А чем вы обогати ли Соляника, боцмана Небабу, радиста Куценького и других?.. Разбрасывались «гауптвахтой» и «без берега». Вот и перестали вас уважать ваши подчиненные.

Мне очень тяжело это слушать, - сказал Юрий. - Но... может быть, у меня меньше грехов?

Может, и меньше, - согласился Вербенко, - но я не хочу, чтобы их становилось больше. Запомните раз и навсегда: наши уставы, законы, инструкции требуют от командира не только строгости, требовательности, твердости, но и чуткости, душевной теплоты, человеческого внимания к подчиненным.

Лицо Вербенко неожиданно посветлело. Он снял очки и, неведомо чему улыбаясь близорукими глазами, протер стекла носовым платком.

– А вот мне повезло... В начале войны попал я к одному командиру. Усадил он меня, сам сел напротив и начал расспрашивать: кто, откуда, что с семьей?.. Я и не заметил, как обо всей своей жизни ему рассказал. И как учительствовал, и как погибли жена и дети. Как поклялся я себе никогда не снимать флотского кителя. А он тогда и говорит: «Ну, если так, то давайте вместе плечом к плечу идти».

– Это капитан второго ранга Курганов? - спросил Юрий Баглай.

Вербенко поднял на него глаза:

– А почему вы решили, что я о нем рассказываю? А впрочем, да, это Курганов. Он. Кстати, из-за вас мы с ним крепко поспорили, впервые за все время службы.

– Из-за меня?

Юрий Баглай выпрямился в кресле, готовый каждое мгновение вскочить.

Вербенко махнул рукой:

– Сидите, сидите, лейтенант. Мне не нужно, чтобы вы передо мной навытяжку стояли. А вот разговор наш постарайтесь не забыть... Я понимаю вас. Вы сейчас слушаете меня и думаете: «Легко вам, товарищ замполит, со мной разговаривать, у вас погоны пошире и звездочки на них покрупнее...» Дело не в погонах, а в человеке. Но если бы и не было у меня этих широких погонов, я сказал бы вам то же самое. Я ухожу. А вы еще раз обойдите корабль, поговорите с матросами и подумайте, какая сила дана вам!

Поля. В море никто уже не купался.

Норд-остовый ветер еще дышал иногда неожиданным теплом, но высокие волны были холодны и сердиты, они разбивались о прибрежные камни со стоном и грохотом, швыряя вверх, к серому небу, пену и густые, тоже серые, брызги.

Юрий и Поля сидели на своем обычном месте и разговаривали с чувством неловкости или, может быть, даже вины. На это были причины. Странно как-то сложились их отношения.

Девушка куталась в легкое пальтишко и, не глядя на Юрия, расспрашивала о его служебных делах, словно это беспокоило ее больше всего.

– Почему молчишь? Почему ты ничего не рассказываешь?

– Кому? - спросил Юрий, не отрывая глаз от серой гривастой волны, катившейся на берег.

– Всем нам. Мне. А может, и себе самому. И это меня пугает...

– А почему ты думаешь, что я и с тобой играю в молчанку? - Он повернулся к ней неожиданно резко, и лицо его вмиг заострилось. В глазах вспыхнула злость. - Ты в душу мою заглядывала?.. Ты знаешь, что там творится?..

Поля подняла голову, глаза их встретились.

– Понимаю, тебе тяжело. Все мы это понимаем. И дядя Федор, и тетя Марина. Но если ты нам ничего не говоришь, и себе не все до конца договариваешь... А ведь живешь ты среди добрых людей...

Оба они были взволнованы.

– Собственно, что ты от меня хочешь? Чтобы я себя распинал, выворачивал наизнанку? И только этим жил?

– Вот-вот, в этом-то и дело. В этом ты весь... Мне твоя мама рассказывала. Рос ты, как говорят, в шелковых пеленках, хоть и без отца. Все тебе давалось легко. Во всем - полная независимость. Как же - сын героя! Ну и что из того, что сын героя?.. Чем гордиться? Вокруг тебя много героев, даже у тебя на корабле, а ты их не замечаешь. Потому что собственное «я» держит тебя в плену. Отсюда и история с Соляником, и авария в море...

Юрий стремительно поднялся:

– Хватит!.. Наговорились!.. - и начал застегивать шинель. Не торопился, ждал, что Поля опомнится, загладит резкость сказанного, но она произнесла еще жестче:

– Ну, что ж, хватит так хватит... - И тоже поднялась с камня. - Если то, что с тобой произошло, ничему тебя не научило и мои слова до тебя не доходят, то думай сам... Сам...

Она не захотела, чтобы Юрий ее провожал. А он не очень-то и напрашивался. Оставшись один, перебирал в памяти сказанное Полей.

«И правда, и неправда в ее словах, - думал Юрий. - Да, я не кричу на всех перекрестах о том, что произошло во время последнего похода, о том, что пережил, передумал и какие выводы для себя сделал, да это и не обязательно. Словами этого не передать. Не казнить себя надо, а делом доказать, чего я стою».

Он долго пробыл на берегу, слушая шум моря, не знавшего теперь покоя ни днем, ни ночью.

«Глубокая осень, - подумал Юрий. - Еще неделю, и на корабль придет новое пополнение...».

И так заторопился, будто молодые матросы уже прибыли.

 

2

Юрий поднялся рано. Тщательно побрился. Не дожидаясь вестового, надраил медные пуговицы на темно-синем кителе, выгладил брюки, до блеска начистил ботинки.

Одевался тщательно, придирчиво рассматривая себя в зеркале, вправленном в белую стену каюты. Наконец решил, что выглядит он хорошо, даже празднично. Но тут же поймал себя на том, что на душе - далеко не празднично. Сел в кресло, вытянул ноги, чтобы не измять остро заутюженные складки на брюках, закурил и задумался. В самом деле, какая радость, если сегодня боцман Небаба навсегда оставляет корабль! Недолго с ним проплавал, всего лишь год, но сжился, сроднился так, что от одной мысли о разлуке сердце щемит.

Все случалось: иногда он был недоволен боцманом, и боцман не всегда одобрял действия командира корабля, но взаимная симпатия постепенно крепла, и настало время, когда они оба почувствовали, что дополняют друг друга в нелегкой корабельной службе. Так и служить бы... Но жизнь на месте не стоит. Не мог Юрий расстаться с Небабой легко и просто: «Будьте здоровы» и «Желаю успеха». Решил устроить торжественные проводы, как и надлежит морякам, которые вместе глотали соленую воду и подставляли грудь штормовым ветрам. Пусть добрым словом вспоминает Небаба корабль, команду и его, Юрия Баглая.

Взглянул на круглые морские часы, висевшие над столом. До побудки оставалось еще десять минут. Стараясь не стукнуть дверями и тихо ступая, он поднялся на верхнюю палубу. В глаза брызнуло по-осеннему чистое солнце. Воскресный день обещал быть погожим. После проводов команде не надо будет сразу же приниматься за работу, проводить учения на боевых постах. Матросы на досуге смогут поговорить о своем бывшем боцмане (теперь уже бывшем, даже не верится!), отдохнуть в городе. Большую приборку сделали вчера, и теперь корабль блестел чистой палубой, старательно вымытыми бортами, сверкал медью поручней и кнехтов.

К Баглаю, гулко стуча ботинками, подбежал дежурный по кораблю и отнюдь не приглушенным, как это следовало бы, голосом, начал докладывать:

– Товарищ лейтенант! За время моего дежурства...

Но Юрии остановил его:

– Отставить! Почему вы поднимаете на палубе такой грохот и кричите на всю бухту в то время, когда команда еще спит?

– Есть, отставить... - сказал дежурный, опустил руку, которую держал у виска, и чуть заметно, загадочно улыбнулся.

– Чего это вы улыбаетесь? - удивился Баглай.

Дежурный смущенно переступил с ноги на ногу.

– Произошло нарушение распорядка, товарищ лейтенант.

Баглай поднял брови.

– Какое нарушение?! Дежурный вытянулся.

– Не ждали, что вы раньше встанете...

– Ну и что же? - с тревогой в голосе спросил Баглай. Мелькнула мысль: снова на корабле ЧП, да еще в то время, когда надо торжественно провожать боцмана. Поэтому он, повысив голос, приказал: - Докладывайте по всей форме, что случилось.

– Команда не спит, товарищ лейтенант. Все уже встали. Готовятся боцмана провожать.

На мгновение Юрий Баглай даже растерялся: ЧП это или не ЧП?.. Но что же они там делают, в кубрике? Ведь все должны спать, пока не поднимет их дудка рассыльного!..

То, что он увидел в кубрике, поразило его. Матросы будто и спать не ложились. Один гладил брюки, второй надраивал пуговицы на бушлате, третий подшивал белый подворотничок, четвертый чистил щеткой выходные ботинки, пятый заправлял новую ленту в бескозырку... Одним словом, все были заняты делом.

Лишь Андрей Соляник, у которого, наверное, все уже было приготовлено, добровольно взял на себя обязанности дежурного по кубрику и, увидев командира корабля, гаркнул так, что вздрогнули стены:

– Смир-р-но!

И все сразу же вскочили со своих мест и замерли по стойке «смирно» - лицом к Баглаю, руки по швам, грудь вперед. Выглядели они довольно комично: кто стоял в трусах и тельняшке, кто - в серой парусиновой робе и в одном ботинке, не успев обуть второй...

Баглай строго спросил:

– Что тут у вас происходит? - Он взглянул на ручные часы. - Ведь время побудки еще не наступило!

Так точно, товарищ лейтенант, - охотно подтвердил Соляник - Только нам сегодня не спится.

– Почему не спится?

Матрос улыбнулся антрацитовыми глазами, в которых заблестели знакомые Баглаю смешинки, и ответил:

– По той же причине, что и вам, товарищ лейтенант. Ведь сегодня он последний день с нами...

И в это мгновение рассыльный громко просвистал в дудку и выкрикнул обычную команду:

– Подъем!.. Приготовиться к зарядке!

Но никто в кубрике и не пошевелился. Все смотрели на своего командира. Что он скажет? Действительно, произошло нарушение распорядка. Но ведь такой день! Неужели командир корабля не поймет их?..

Наверно, именно эти мысли и прочитал в глазах матросов Баглай, и потому спокойным, ровным голосом сказал:

– Выполняйте дудку, - и первым вышел из кубрика. К своему величайшему удивлению, командир увидел боцмана Небабу, который по узкому шаткому трапу, переброшенному с кормы на берег, поднимался на корабль. Был он, как и Юрий Баглай, аккуратно и по-праздничному одет, старательно выбрит. Видно, тоже поднялся на рассвете.

– Иван Сергеевич! - воскликнул Юрий, называя Небабу не мичманом и не боцманом, а по имени и отчеству. - Чего это вы так рано?.. Ведь условились к подъему флага.

Боцман вчера после ужина ушел домой с тем, чтобы прийти на корабль в восемь. Казалось, теперь можно было бы и поспать подольше, отдохнуть после ежедневных морских забот. Разве мало лет отдал он флоту?..

Небаба смущенно улыбнулся:

Если разрешите, товарищ лейтенант, я сегодня до обеда побуду боцманом. Последний раз...

Буду рад, товарищ мичман.

На пирсе махали руками, наклонялись и приседали, делая зарядку, матросы, а боцман Небаба ходил по кораблю и заглядывал во все уголки. Он знал, что везде найдет полный порядок, ведь сам вчера руководил большой приборкой, но, наверное, ему хотелось в последний раз потрогать руками, приласкать глазами все то, что за много лет будто стало личным достоянием.

А матросы, расходясь с зарядки, перешептывались:

– Боцман с кораблем прощается. Не надо ему мешать. Но едва успели они умыться, как услышали его властный голос:

– По приборкам разойтись!

Все сразу же разбежались по своим заведованиям, кубрикам и боевым постам, и, хотя хорошо знали, что после вчерашней тщательной большой приборки сегодняшняя малая - только для поддержания чистоты, все принялись за работу с таким рвением, будто соскучились по ней.

А боцман Небаба появлялся на верхней палубе, в жилых и служебных помещениях, на ходовом мостике, на камбузе, возле пушек и шлюпок и покрикивал:

– Веселей, веселей, морячки!.. Палубу скатать и пролопатить! Медяшку почистить!.. Сигнальные флажки проветрить и сложить, как следует!.. Чехлы на шлюпках натянуть потуже!

И ходил, ходил по кораблю, как полновластный хозяин. Ох, какой же неугомонный этот боцман! И как же он мил каждому матросу!.. Разве можно на него обижаться?.. Все видели, что он очень опечален, да и у ребят глаза были грустные.

Не станет Небабы, а кто же будет вместо него? Пришлют какого-нибудь салагу, начнет он свои порядки заводить. Конечно, корабельного устава будет придерживаться и тот, новый, может, он и хорошим человеком окажется, но другого Небабу не найдешь!

– Шевелись, шевелись! - покрикивал боцман. И матросы не жалели ни рук, ни силы.

 

3

На подъем флага не переодеваются в выходную одежду. Можно стоять в шеренге и в рабочей. Но на этот раз Юрий Баглай вызвал дежурного по кораблю и приказал, чтобы вся свободная от вахты команда надела форму номер три: не напрасно же, проснувшись спозаранку, готовились матросы, и было бы грешно не дать им возможности в последний раз покрасоваться перед боцманом в своей парадной форме. Уже переодетые, к боцману Небабе подошли Андрей Соляник, Николай Лубенец и радист Куценький.

– Разрешите обратиться, товарищ боцман! - Соляник подбросил руку к бескозырке с особым флотским шиком, то же сделали и его друзья-матросы.

– Слушаю вас... - удивленно посмотрел на них боцман.

– От имени всей команды просим вас поднять сегодня флаг.

– Но ведь есть вахтенный... - совсем растерялся Небаба.

– Так точно! - ответил Соляник. - Но вы на этом корабле остаетесь для нас вахтенным навсегда: в каких бы штормах мы ни были, всегда будем думать, что вместе с на ми вы несете морскую вахту.

Небаба почувствовал, как в глазах его защипало. Он стиснул челюсти: разве может боцман плакать перед матросами?.. И сказал лишь одно слово:

– Спасибо...

Может быть, ничто так не волнует военного моряка, как подъем флага. Длится эта процедура всего-навсего какую-то минуту. Но ты стоишь в строю. Справа и слева ощущаешь плечи друзей, такие же сильные, как и твои, и ты чувствуешь их силу, так же, как свою. Кажется, что и сердце на всех - одно. И матросы отдают сейчас частицу этого сердца боцману Небабе...

...Замерла, затихла бухта в ожидании торжественной минуты.

И вот она наступила.

На корабле, что стоял на рейде и держал флаг командующего эскадрой, ударил первый двойной колокол, и в то же мгновение запели рынды и на остальных кораблях. Медные чистые звуки взлетели над бухтой, как на крыльях чаек, уже носившихся в голубом небе.

На всех кораблях медленно и торжественно плыли вверх флаги.

Небаба обеими руками перебирал фал, а флаг, поднимаясь все выше и выше над его головой, трепетал на утреннем ветерке. Небаба чувствовал биение своего сердца и щемящую тоску в груди. Вот поднимет он корабельный флаг, попрощается с командой - и нет больше для него корабля.

Как будто и подготовился, знал ведь, что придется прощаться, но до сих пор представлял себе это неясно, а вот сейчас разлука стала реальностью... Он окидывал взором бухту, корабли, и не было для него ничего более родного, чем все то, что лежало сейчас перед его глазами. Словно с родным домом навеки прощался.

После подъема флага прозвучала команда «вольно».

– Иван Сергеевич, - обратился Баглай к Небабе, - прошу вас стать перед строем.

И сам стал рядом и заговорил о боцмане, о его безукоризненной службе, о заслугах перед кораблем. Закончил он так:

– Мне очень жаль расставаться с вами, Иван Сергеевич, да и команда всегда будет помнить вас. Примите от нас на память подарок, чтобы не забывали вы о корабле... - Юрий вынул из кармана боцманскую дудку и повесил ее на грудь Небабы.

Солнце засияло на ее плоских боках, заструилось по длинной золотисто-медной цепочке.

«Ну вот, теперь уже все...» - с грустью подумал Небаба.

Но вдруг послышался голос Лубенца:

– Товарищ лейтенант, разрешите выйти из строя и на минутку спуститься в машинное отделение.

– Разрешаю.

Вскоре Лубенец был уже на палубе. В руках он держал макет корабля. Бронзовый корпус. Металлические мачты и рубки. Ходовой мостик. Шлюпки по бортам, закрепленные на шлюп-балках. Якорные лебедки. Даже якоря в клюзах. Все было сделано изящно и мастерски точно.

Лубенец протянул макет Небабе.

– От меня лично и от всей команды прошу вас принять этот скромный подарок. Чтобы никогда не забывали, на каком корабле плавали!

Небаба знал, что Лубенец мастерит копию их корабля, но ему и в голову не приходило, что это для него готовится такой драгоценный подарок!

В полдень Небаба сошел с корабля.

Все долго смотрели ему вслед, пока его стройная фигура не исчезла за воротами причала. И лишь тогда у кого-то вырвалось:

– Вот и нет нашего боцмана... Расходились с палубы медленно, молча. Корабль словно осиротел.

 

4

Долго готовился Юрий Баглай к этому разговору, хорошо понимая, что он неизбежен. Не выходили из памяти слова командира части Курганова, которые тот будто вскользь бросил о Солянике: «Мы из него хорошего боцмана сделаем - Придет время, и вы поговорите с ним...»

И вот это время наступило.

Уже несколько недель Андрей Соляник исполняет обязанности боцмана. С делом справляется хорошо. Да, наверное, и привык к своему положению.

Была суббота, вторая половина дня. Те, кто получил увольнительные, сошли на берег. Соляник остался на корабле. Юрий наблюдал, как тщательно осматривал он матросов, идущих в увольнение. Подражая Небабе, даже носовые платки проверил. Кто-то из матросов попробовал было пошутить:

– И зачем тебе все это?

Но Соляник тут же рубанул под самый корень:

– Разговоры в строю!.. И запомнить: во время исполнения служебных обязанностей «ты» не существует!

Смешок в шеренге угас.

«Именно сейчас настал момент поговорить, - подумал Юрий. - На корабле никаких работ нет. Соляник свободен».

Он вызвал рассыльного:

– Пригласите ко мне старшину Соляника.

Баглай закурил и прошелся по каюте. В открытый иллюминатор светило солнце. Затянул иллюминатор шторой. Каюта наполнилась розовым полусветом.

В дверь постучали.

– Войдите, - сдерживая волнение, сказал Юрий. Андрей был в чисто выстиранной и наглаженной робе, красиво облегавшей его широкие крепкие плечи. Он остановился у порога в ожидании очередного распоряжения. Но Баглай показал рукой на кресло у стола.

– Садитесь. Мне с вами нужно поговорить.

Соляник сел. В его черных цыганских глазах на мгновение мелькнуло любопытство, но он умел владеть своими чувствами и не показывать того, что таилось в душе.

– Наш разговор будет для вас неожиданностью, - улыбнулся Баглай, не решаясь сразу же приступить к делу.

– Я вас слушаю, товарищ лейтенант.

Теперь Соляник уже не скрывал своего любопытства.

«И чего это я волнуюсь! - мысленно упрекнул себя Юрий. - Согласится - согласится, а нет, так нет... Пусть с ним сам Курганов разговаривает...»

И прямо спросил:

– Что бы вы сказали, если бы вам предложили стать боцманом корабля?

Глаза Соляника стали круглыми:

– Мне?!

– Именно вам.

– Но ведь я же... Я же настроился на демобилизацию!

– Вот об этом-то и речь... А не подумаете ли вы о том, чтобы перестроиться на сверхсрочную службу?..

Разговор получался каким-то сухим, казенным. Юрий это почувствовал и схватился за довод, который вдруг пришел ему в голову:

– Я с вами говорю не только от своего имени, но и от имени командира части капитана второго ранга Курганова.

Лицо Соляника вспыхнуло. Бывший боцман Небаба уже разговаривал с ним об этом. Тогда он отделался шутливой болтовней да прибаутками. А с командиром корабля так не поговоришь. Да еще если и в самом деле он предлагает от имени командира части!..

Решил отрубить сразу:

– Не смогу я, товарищ лейтенант, служить сверхсрочную.

Почему не сможете?

– Ну... сами знаете... С дисциплиной у меня не в порядке. На гауптвахте сидел...

Юрий Баглай растерялся, он почувствовал себя виноватым.

– Сидел... Всякое случается... Но я ведь знаю вас и другим. Все знают на корабле. Отличный моряк. Дело в руках горит. Команда вас уважает. Верю, что и боцманом хорошим будете. А дисциплина?.. Мы вместе с вами будем бороться за высокую дисциплину на корабле.

Андрей Соляник некоторое время сидел молча, что-то трудно обдумывал, над переносицей у него задрожали две морщинки.

– Товарищ лейтенант, вы знаете, какая у меня профессия там?

– Знаю. Монтажник-высотник... Очень ценная профессия, ничего не скажешь.

– Ну так вот, прочитайте... Только вчера получил... Оттуда...

Соляник достал из кармана конверт, протянул Баглаю.

Юрий развернул письмо. Под ним стояло несколько подписей. Товарищи-монтажники писали Андрею, что не забыли своего бригадира и что ждут его на новостройке.

А работы – работы непочатый край! И новый обогатительный комбинат закладывается, и новая гигантская, самая большая в Европе, шахта, и новый горняцкий поселок с высотными домами!..

"Только ты, Андрей, задерживайся там долго, - читал командир корабля, - мы тебя снова поставим своим бригадиром. С тобой хорошо было: если уж работать, так работать. А может быть, ты женился, пришвартовался к какой-нибудь морячке? Ты и морячку свою сюда вези. Мы ее тут переквалифицируем. А если нет у тебя морячки, то и не надо, у нас есть такие горнячки - взглянешь и зашатает тебя, как при десятибалльном черноморском шторме... Мы прочитали в газетах приказ о демобилизации. Получается, что и ты под этот приказ подходишь. Вот и решили написать тебе все вместе, чтобы возвращался в свою бригаду, потому, что и начальник о тебе каждый раз спрашивает...»

Дальше Юрий не читал. Письмо будто выбило почву из-под ног. После него не о чем говорить с Соляником. Уедет. Ясное дело, уедет. И, уже ни на что не надеясь, спросил:

– У вас родители в Кривом Роге?

– У меня нет родителей. Погибли во время войны. Отец моряком был на Балтике, капитан-лейтенант... Мать - врач... Я их едва помню... как в тумане...

– А братья, сестры?

Никого у меня нет, один я. Рос в детдоме... Там и специальность получил. После войны, сами знаете, строители очень нужны были... Вот нас, почти всех ребят, и научили строительному делу, к тому же еще и высотником стал. А я - только благодарен. В высотники не всех берут. Здоровье нужно иметь и... талант, что ли...

– Да, да, конечно, - машинально согласился Баглай, а сам подумал: «Так вот ты кто, Андрей Соляник! Вот ты какой со всей своей вроде и несложной биографией!.. Правду сказал замполит Вербенко: «Не с себя начинай, а с людей, с подчиненных!..» Наверняка он знает все о Солянике. А я не знал».

Он поднялся, заходил по каюте.

Соляник, напряженный, собранный, исподтишка следил за ним. Что еще скажет командир? Будет просто замечательно, если на этом разговор закончится. Но Юрий Баглай снова сел в кресло напротив.

– Вы уже ответили на это письмо?

– Еще нет...

«Ага! Значит, раздумывает, колеблется... Разговор заканчивать нельзя...»

– Конечно, такое письмо и меня не оставило бы равно душным, тем более вас. Но хочу, чтобы вы меня поняли. Не мне лично и не Курганову нужно, чтобы вы остались на корабле, а всему флоту. Флот состоит из таких, как мы с вами. Вы уйдете, я уйду, а кто останется? Да и о себе скажу: я был бы рад служить с вами... Не всякому предлагают сверхсрочную службу, и тем более не каждому - быть боцманом на корабле. Это же честь... Да еще если тебя повышают в звании...

– Извините, товарищ лейтенант, я вас не понимаю, какое повышение? - Соляник знал, что где-то в штабных канцеляриях уже оформляется его демобилизация, что скоро он забросит через плечо синий рюкзачок с запасной или старой формой и поэтому в разговоре с командиром корабля держался проще, чем обычно.

– Вам будет присвоено звание главного старшины, - сказал Баглай и сам удивился, потому что ни с Кургановым, ни с Вербенко об этом разговора у него не было. Просто ему показалось, что это самый сильный аргумент, которым можно убедить Соляника, а кроме того, он подумал, что боцмана на своем корабле он действительно хотел бы иметь в звании главного старшины...

Услыхав это, Соляник не мог остаться равнодушным. Зашевелилась коварная мысль: «А может, и в самом деле остаться? Неплохо быть главным старшиной. И на корабле, и на берегу к тебе совсем по-иному относятся. Но не следует вот так сразу соглашаться...»

И Андрей Соляник ответил:

– Разрешите подумать, товарищ лейтенант.

Юрий Баглай облегченно вздохнул.

 

5

Купаться уже нельзя. Холодно.

Но Ляля есть Ляля:

– К морю! И только к морю!.. У тебя же сегодня столько свободного времени. Ну, подари его мне!

Соляник расцвел:

– Да я подарю тебе весь мир... Все подарю...

Издали море было похоже на огромный серый смушек. Тяжелые темно-зеленые волны бились о берег. Брызги летали над камнями и накрывали их сизыми крыльями.

– Как хорошо! - задумчиво проговорила девушка. – Неужели ты сможешь прожить без моря?

Андрей сказал то, с чем, собственно, и спешил сегодня к Ляле:

– Со мной разговаривал командир корабля.

Ляля сразу же догадалась:

– О сверхсрочной? Да?

Андрей удивленно взглянул на нее. Знает?! Настоящая цыганка-гадалка! И не без гордости ответил:

– Конечно.

– И как он с тобой говорил? Рассказывай, рассказывай скорее...

Никогда еще так со мной не разговаривал. Просто. Даже по-дружески... Боцманом хотят меня сделать, звание главного старшины дают.

– И ты еще раздумываешь? Колеблешься?..

– Легко говорить... Ты же знаешь - я так ждал демобилизации... Мечтал о ней... Сплю и вижу себя на ново стройке, среди старых друзей...

– А разве здесь, на море, нет у тебя друзей? Да и Баглай теперь стал другим. Все будет хорошо, вот увидишь...

– Пожалуй, ты права... - Андрей вспомнил разговор с командиром корабля и вдруг засмеялся: - Вот как в жизни получается, разругаешься с человеком при первом знакомстве, а потом и до дружбы дело доходит.

Разговор с командиром корабля растревожил душу Андрея Соляника. «Остаться или уехать?» - думал он, и, хоть право выбора поднимало его в собственных глазах, он никак не мог решить, к какому же берегу пристать.

– Так что же делать будем, Лялечка? - спросил наконец Андрей.

Накатилась с моря большая волна, взмыла в поднебесье, повисела, будто что-то поддерживало ее снизу, с самого дна, и с грохотом рухнула на камни, а соленые брызги, подхваченные ветром, рассеялись серебристым маревом, осыпая Андрея и Лялю.

Девушка вздохнула и покорно сказала:

– Где ты, Андрюша, там и я... Вот только как же мы - без моря? Смотри, какое оно!.. Ох, Андрюша!..

Сам сильный и волевой, Соляник любил в ней эту покорность, понимая, что она у девушки не от характера, а о любви к нему.

 

6

По распоряжению замполита Вербенко еще с вечера над воротами, ведущими к причалу, вывесили длинное красное полотнище. На нем белели большие буквы. «Привет новому пополнению!»

Утром Юрий Баглай прочитал эти слова и разволновался. Новое пополнение! Новые люди на корабле. Одни демобилизуются, уходят, другие придут. А какие они, те, что придут? С чего начать работу с ними?

Правда, это случится не в один день, не в течение недели. Старшина машинистов Николай Лубенец, радист Куценький, гидроакустик Кавтарадзе останутся, чтобы подготовить себе замену. На «гражданке» у них впереди целая жизнь, а с кораблем, что ни говори, расставаться жаль. Вот и послужат еще некоторое время. Тут все будет в порядке. И мысли Баглая переключаются на другое. Он понимает, что уже не сможет, не должен идти по проторенному пути, нужно закатывать рукава и по-новому браться за организацию учебы и за воспитательную работу. Кажется, все просто: учи так, как тебя учили, руководи так, как тобой руководили. Но нет, этого слишком мало. Его корабль, хоть и небольшой, но оснащен новейшей гидроакустической аппаратурой, радиостанциями. Новое появилось и на других боевых постах. Он еще и сам всего этого не освоил. Не все знает. А что знают те, кто придет?.. Одним словом, если до сих пор Юрий Баглай чувствовал себя на корабле уверенно, то теперь его опять одолевало сомнение: «Сумею ли? Справлюсь ли?»

Хорошо, что с Соляником все уладилось. Андрей остался и назначен боцманом. Одно лишь не давало покоя: он так неосмотрительно пообещал Солянику звание главного старшины! Да еще как пообещал: не только от своего имени, но и от имени командира части! А тот ни сном, ни духом ничего не знает! И верно, почему бы не присвоить Солянику высшее звание, если он уже стал боцманом корабля? Ведь это же не какой-нибудь портовый буксир, а грозное боевое судно, от которого вражеская подводная лодка и не спрячется и не убежит... Нет, обязательно нужно поговорить с Вербенко и Кургановым.

* * *

Пополнение пришло в десять часов утра.

Бравые ребята - молодые, стройные, сильные, как на подбор. Все в новеньких бушлатах с блестящими пуговицами, в старательно наглаженных брюках, в бескозырках по всей форме. Посмотришь - залюбуешься! Но в строю - все на одно лицо. Юрий Баглай пробегает глазами по лицам и старается угадать: «Кто же из новеньких попадет на мой корабль?»

Командир части Курганов выступил с краткой речью.

– Вы все уже получили военную морскую специальность, - говорил он, - стали комендорами, машинистами, гидроакустиками, сигнальщиками. Но это не означает, что вы уже закончили свою учебу. Наоборот, настоящее учение для вас только начинается. Тут вы приобретете большую морскую практику, станете классными специалистами. Вас будут учить опытные командиры. Свой опыт передадут вам и моряки, которые отслужили свой срок и остались на кораблях только для того, чтобы подготовить себе достойную смену. Им совсем не безразлично, кто заступит на их боевые посты, потому, что корабль для них - родной дом. Наверное, вы уже полюбили море, а плавая на корабле, еще и подружитесь с ним... Но, может быть, среди вас есть такие, кто не хочет плавать?.. - неожиданно спросил Курганов.

Строй зашевелился. Молодые матросы, улыбаясь, смотрели друг на друга, будто глазами спрашивая: «Может, ты не хочешь?..», «Или ты?».

Нет, не нашлось никого, кто не хотел бы плавать на корабле! Они ведь так мечтали поскорее оказаться на палубе, стоять по-моряцки, широко расставив ноги, и чтобы ветер в лицо, чтобы - волна!

Курганов довольно улыбнулся.

– Ну, вот и хорошо, - сказал он. - Рад, что вижу перед собой настоящих сынов моря...

Потом их повели в комнату Славы - таков был обычай. И тут инициатива перешла в руки замполита Вербенко.

И снова Баглай увидел в нем учителя. Обыкновенного учителя, только во флотской форме. Он стоял, немного сутулясь и, поблескивая очками, рассказывал молодым морякам:

– Мы сейчас с вами на Черном море, в Крыму, в Севастополе. А знаете, почему этот город так называется? По-гречески Севастополь означает «город славы». Такой он и есть, этот город... Все вы, наверное, уже побывали на Историческом бульваре, в Панораме, на Малаховом кургане и на Сапун-горе...

– Были... - откликнулось несколько голосов.

– Значит, с историей Севастополя знакомы. А теперь давайте ознакомимся с историей части, в которой вы будете служить. Часть противолодочных катеров существовала и до Великой Отечественной войны, но те катера были не похожи на современные. Теперь это - могучие бронированные суда с новейшей техникой, а тогда, представьте себе, даже палубы были деревянные. Сейчас подводную лодку мы обнаруживаем очень точными приборами, а в то время таких приборов не было и часто глубинные бомбы сбрасывали в воду наугад. Теперь глубинную бомбу мы выстреливаем, как снаряд, а тогда сбрасывали примитивными рычагами с кормы. Одним словом, произошла настоящая военно-техническая революция... Но, несмотря ни на что, те прежние, небольшие корабли наносили фашистам мощные удары. Топили подводные лодки, сбивали огнем зенитной артиллерии вражеские самолеты, совершали огневые налеты на вражеские базы и высаживали десанты... На этих стендах вы видите фотографии, газеты того времени, другие документы, которые рассказывают о подвигах моряков противолодочных кораблей. У вас еще будет время ознакомиться подробней со всеми экспонатами.

Вербенко привычным движением поправил очки на носу и заговорил глуше:

– Конечно, погибло и много наших кораблей. Война есть война... Одним из кораблей командовал старший лейтенант Николай Иванович Баглай. Вы видите его на этом портрете... Он был умелым и отважным командиром. Его корабль часто появлялся там, где фашисты его не ждали, и наносил им сокрушительные удары. Несколько раз немцы объявляли по радио, что корабль Баглая потоплен, но он снова появлялся в самых опасных местах и, выполнив боевое задание, благополучно возвращался на базу... Но однажды, после высадки десанта, недалеко от берега корабль попал под обстрел вражеских береговых батарей и взорвался. Старшему лейтенанту Баглаю посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза, а нашу часть назвали его именем...

Юрий взволнованно слушал рассказ Вербенко, никогда еще замполит не говорил так о его отце. Будто они вместе служили. Будто вместе были в этом последнем бою.

– Среди нас присутствует сын Героя Советского Союза, командир корабля лейтенант Баглай Юрий Николаевич. Он закончил военно-морское училище и навсегда связал свою судьбу с морем...

Юрию стало жарко. Лицо вспыхнуло. К нему обратились взоры всех присутствующих. И зачем Вербенко заговорил о нем... Пусть бы молодые матросы узнали об этом позже...

А тем временем Вербенко подвел матросов к другому портрету.

– А вот это - бывший боцман того же корабля, мичман в отставке Федор Запорожец.

– Тоже погиб? - спросил кто-то.

– Нет, он уцелел. Взрывной волной его выбросило в море, и его удалось спасти. А живет он здесь, неподалеку, на Портовой улице. Надеюсь, что вы с ним еще встретитесь...

Вербенко подводил молодых матросов к другим стендам и экспонатам (комната Славы со временем превратилась в маленький музей, в котором можно было увидеть части кораблей, снасти, одежду и многое другое) и, наконец, остановился возле последнего.

– А тут вы видите наших сегодняшних отличников боевой и политической подготовки, передовых матросов, старшин и офицеров.

Он коротко рассказал о каждом из них.

Юрию было не по себе. Со стендов смотрели на него его матросы и старшины, а он до сих пор не удосужился поинтересоваться комнатой Славы, заходил в нее лишь для того, чтобы взглянуть на портрет отца. «Собственными заботами жил, только собой занимался...» - с горечью думал он.

– А теперь отдохните в нашем скверике, - закончил Вербенко. - Через час вас будут расписывать по кораблям.

Скверик огибал бухту полукольцом. Во все стороны расходились аккуратные, посыпанные мелкой галькой дорожки. То там, то тут виднелись красивые ажурные беседки, деревянные столы со вкопанными в землю скамеечками. Однако на каждом шагу чувствовалось, что это - территория воинской части. Вдоль дорожек стояли большие щиты с лозунгами и плакатами, призывающими настойчиво овладевать боевым мастерством, доски с показателями социалистического соревнования, с номерами кораблей, рядами фамилий и цифр. Теперь все это уже перестало быть тайной для молодых матросов. Наступит время, на этих досках напишут и их имена.

Внимание всех привлек памятник - каменная глыба, формой своей напоминавшая волну, на гребне которой застыл корабль. Ребята бросились к нему, чтобы рассмотреть поближе, засыпали Юрия Баглая вопросами:

– Кому поставлен этот памятник, товарищ лейтенант. Когда? Почему в самом центре парка?

– Вы только что слышали о подвиге старшего лейтенанта Баглая... Это и есть тот корабль, на котором он погиб. Умелые мастера сделали точную копию.

Интересно здесь молодым матросам, и все же ребята рвутся к причалу, туда где стоят корабли. Вот они перед глазами! Серо-голубого цвета корабли выстроились в ряд, форштевнями к морю, готовые в любую минуту сняться с якоря и дать «полный вперед!». Надстройки, ходовые мостики, мачты с разнообразными приборами, пушки, множество механизмов, разместившихся от носа до кормы - все таило в себе скрытую силу, которая начнет действовать по первому сигналу... Кормовые флаги едва шевелились под легким ветерком, дувшим с моря.

Распределение по кораблям прошло быстро. Юрий повел на корабль пять человек из нового пополнения. Неплохие ребята. Стройные, подтянутые. Вот только один... Невысокий, толстенький, кругленький, как мячик, идет по-утиному, вперевалочку. И зачем таких на флот берут?.. А впрочем, время покажет. Не надо судить заранее.

 

7

На другой день Юрий Баглай вызвал к себе Соляника.

– Как новоприбывшие, товарищ боцман?

– Да с виду хорошие... Стараются... Но каждому ведь в душу не заглянешь.

– Как вы думаете, не устроить ли нам сегодня на корабле «вечер автобиографий»?

Соляник удивленно посмотрел на Баглая.

– Извините... не понял, товарищ лейтенант. Какой вечер?

– Соберем всю команду, и пусть каждый новоприбывший расскажет о себе. - Откуда прибыл? Что делал до флота? Кто родители? А мы расскажем о нашем корабле. Вот так и познакомимся.

– Не бывало еще такого... Сколько лет плаваю, а не бывало... Да и на других кораблях...

– Знаю, что не было. А мы начнем. Думаю, что ни Курганов, ни Вербенко ругать нас не будут...

Юрий волновался. Мысль о таком вечере появилась у него неожиданно, ночью, когда он долго не мог заснуть, и не дала ему покоя до утра.

– Мне кажется, что так мы скорее узнаем друг друга. Каждый - у всех на глазах. Говори, что хочешь, сколько хочешь, только искренне. Тут человек как на ладони виден будет. Ведь нам же вместе плавать.

– Товарищ лейтенант, а мне и самому интересно стало. Пусть расскажут...

* * *

В кубрике - яблоку негде упасть. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, на скамейках, на нижних койках и просто на корточках. Юрий Баглай обвел глазами лица: где молодые? Нет, они не сидели отдельной группой, а устроились среди «стариков» - уже успели перезнакомиться.

Вел собрание комсорг корабля Николай Лубенец. Его рыжие волосы при свете электрических лампочек отливали золотом.

– Ну что ж, - сказал он. - Начнем. Мы знаем уже, что все вы комсомольцы. Это хорошо, наш экипаж - комсомольский. «Старики» друг друга знают. А вот с вами, молодыми, нам хочется познакомиться поближе, чтобы знать, кто примет от нас вахту. Вот и расскажите о себе. Ну, кто первый?

Как всегда бывает в таких случаях, выступить первым никто не решался. Посматривали друг на друга, смущенно улыбались. Наконец раздался низкий сильный голос:

– Разрешите мне... Не в молчанку же играть мы сюда пришли...

Поднялся высокий юноша. Волосы у него, как и у Андрея Соляника, густые-прегустые, только не черные, а белые, как лен, глаза серые.

– Иван Байдачный, - назвался он. - Родился я на Херсонщине, в семье колхозника. После восьмилетки работал в своем колхозе на тракторе и учился. Закончил сельскохозяйственный техникум. А тут пришло время идти в армию. Хоть и степняк я, а, честно говоря, на флот хотелось. Может, потому, что море от нас недалеко, и я часто к нему ездил. А может, потому, что мой старший брат - тоже моряк, на Каспии служит. Ну, вот и все. Биография у меня короткая... Ага, еще не все... Сюда меня прислали в боцманскую команду. Обещаю, что справлюсь.

Поднялся второй юноша. Он был абсолютной противоположностью Байдачному. Невысокий, широкоплечий, волосы черные, как смоль, глаза тоже черные - большие, выразительные и властные. Такие глаза умеют приказывать, покорять. Держится свободно, даже независимо. Гортанным голосом с очень заметным акцентом он сказал:

– По национальности я - армянин. Зовут меня Вартан Жамкочян. Отец у меня - нефтяник, инженер. Мать - учительница, преподает физику и математику... Я закончил десятилетку и работал на буровой вышке бригадиром. Правда, мало работал. Взяли на флот. Люблю технику. Поэтому и на корабль меня послали машинистом... Хочу спросить: можно ли во время службы учиться заочно? Мечтаю о том, чтобы закончить институт и тоже стать инженером-нефтяником, как мой отец. Это очень интересно - нефть добывать...

– Учитесь, было бы желание, - ответил Лубенец. - Скажите, а в комсомольской работе участие принимали?

– А как же не принимали?! - встрепенулся и возмущенно блеснул глазами Жамкочян, и Баглаю показалось, что Лубенец даже смутился под этим взглядом. - Секретарем комсомольской организации были. Членом бюро райкома были! Принимали участие, дорогой, принимали!..

– Вот и хорошо, - сказал Лубенец, а сам подумал: «Меня заменит, это готовый комсорг корабля».

Вартан Жамкочян понравился всем. Ждали, что он еще скажет, но Лубенец уже спросил:

– Кто следующий?

– Я, - отозвался молодой матрос, чем-то очень напоминавший Куценького.

– Аркадий Морозов, - назвался он. - Радист по профессии.

И тут кубрик зашевелился, послышался оживленный и веселый шепот, и кто-то осторожно спросил:

– А вы, случаем, не брат нашего Куценького?

Аркадий улыбнулся.

– Что, похожи? Мы с Александром уж и сами в зеркало смотрели. Здорово похожи. Но не братья. Только оба одинаково свое дело любим. Что же рассказать о себе? - неторопливо продолжал Аркадий Морозов. - Я из Запорожья. Родители мои работают на заводе «Запорожсталь». Отец - сталевар, а мать заведует детским садом... И старшие братья - сталевары. А меня еще со школы потянуло к радио. А когда научился приемники делать, морзянку самостоятельно выучил. Кто-то передает в эфир, а я ловлю, читаю. А потом меня в геологическую партию взяли, там мой дядя геологом работал. Интересная у них работа, Целый день под солнцем, на ветру в земле копаются. А вечером соберутся, песни поют. А я им на гитаре играю.

– А почему сюда гитару с собой не взял? Не знал, что можно... Если разрешается, то я куплю, когда на берег сойду.

– Покупай, - сказал Лубенец, - если денег не хватит, мы тебе поможем.

Лицо Морозова раскраснелось, глаза радостно заблестели.

– Вот и хорошо, мне больше ничего и не надо. Потому что... на гитаре играю, а в музыке морзянка слышится, а в морзянке - музыка...

«Ох, и хлебну я с тобой горя, - подумал Баглай, - какой-то очень уж ты чувствительный, как девушка... Ну да ничего, флот закалит».

– А в учебном отряде, какие оценки?

– Все на «отлично». А прием и передача, не хочу хвастаться, шла у меня лучше всех. Все передавали и принимали восемьдесят знаков в минуту, а я - сто двадцать. Вот и старшина Куценький подтвердит, он меня вчера вечером проверял. Пусть скажет.

– Точно, подтверждаю, - сказал Куценький. - И технику не хуже меня знает. Я его как следует по материальной части погонял. Знает. Мне даже не верилось...

Одобрительный гул прокатился по кубрику. А на Морозова это не произвело никакого впечатления, он только обвел всех немного удивленными глазами, мол, чего это вы? А как же иначе?..

Потом выступил акустик Григорий Шевчук. Был он худощав и узкоплеч. Лицо продолговатое, бледное. Сказал, что имеет среднее техническое образование, работал в конструкторском бюро, оттуда его взяли на действительную службу...

Думал, что и на флоте есть его специальность, а когда узнал, что нет, очень разочаровался. Пришлось изучить гидроакустику...

– Вы недовольны? - спросил Баглай.

– Нет, почему же. Изучил и гидроакустику, интересно. Хочется поскорее к делу приступить.

– Остается еще наш будущий кок, - сказал Лубенец. - Прошу...

Семеня короткими ногами, к столу пошел невысокий, толстенький, краснощекий матрос. Его круглому, плотному телу было тесно в робе. Он обвел присутствующих веселыми глазами, сказал, что его зовут Мартын Здоровега, чем сразу же вызвал дружный смех, и повернулся к Баглаю:

– Ну, вот видите, товарищ лейтенант? Смеются! И правильно делают. И я смеялся бы на их месте...

– Я вас не совсем понимаю, - ответил Баглай, еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.

– Разрешите, объясню... Ну, взяли бы меня в какие-нибудь запасные тыловые сухопутники, я и слова не сказал бы. Служи, Мартын, если тебе срок пришел. А то - в моряки!.. Ну, взгляните, какой из меня моряк?

Пока он говорил, в кубрике не затихал шум и смех.

– Так ты же - Здоровега! На что жалуешься? - крикнул кто-то.

– На своего отца жалуюсь, - наивно пояснил матрос.

Он переждал, пока утихнет хохот, и продолжал: - Собственно, зачем же на него жаловаться? Он у меня и в самом деле здоровега. Рост - два метра, метр в плечах, идет по улице - все люди оборачиваются... Когда я родился, он думал, что и я таким же буду. Но вы же видите, что из меня вышло?..

– А почему вы не попросили в военкомате, чтобы вас послали в сухопутную часть?

Мартын Здоровега отмахнулся так небрежно, словно разговаривал не с командиром корабля, а с каким-нибудь другом на улице:

– Где там! Просился, ничего не помогло. Говорят: «У тебя профессия такая, что и на флоте понадобится, тебя в школу коков пошлют, вот и будешь плавать за милую душу».

– А какая же у вас была профессия? - поинтересовался Юрий Баглай.

– Я мясом торговал в магазине...

Тут уже ребят невозможно было сдержать, стены кубрика сотрясались от хохота.

– Да не смейтесь вы! - Улыбающийся Здоровега крутил во все стороны остриженной, круглой, как арбуз, головой. - Я вам все объясню... Вот, значит, и спрашивают они меня в военкомате: «Школу продавцов закончил?» «Закончил», - говорю. «Ну, так в самый раз, - говорят они мне. - На флоте и в борще мясо, и на второе - мясо. Справишься...»

Потребовалось несколько минут для того, чтобы матросы успокоились, то в одном, то в другом углу вспыхивал короткий неудержимый смех.

– Так что же вы хотите? - наконец спросил Лубенец, подняв руку, чтобы хоть как-то укротить разбушевавшуюся стихию.

Но Мартын Здоровега только взглянул на Лубенца и снова обратился к Баглаю.

– Спишите меня на берег, товарищ лейтенант. В сухопутную. Чтобы в солдатское оделся. Тогда я не такой заметный буду.

– Не обещаю, - сказал Юрий Баглай. - Если уж вы все комиссии прошли и флотскую школу коков закончили, то будете плавать…

– Плавать?! - обреченно переспросил Мартын Здоровега.

– Конечно. И пусть вас не волнует ваш невысокий рост. Всякие люди бывают...- и, убедившись что в кубрике наконец наступила тишина, продолжал: - Не в этом дело, товарищ Здоровега. Важно, каков человек. Отдается ли он своему делу всей душой или служит на флоте, а сам думает, как бы поскорее срок закончился... Наш теперешний кок еще не демобилизовался. Поработаете с ним, он вас многому научит... И настанет время, когда вы с гордостью будете вспоминать, что плавали на этом корабле...

Казалось, Баглай отвечал только Здоровеге, но обращался он ко всем новоприбывшим, ко всей команде.

– Хорошо, что вы собрались, - после короткой паузы продолжал Баглай. - Теперь мы уже знаем, кем пополнилась наша корабельная семья. Хочу я еще кое-что сказать новоприбывшим, чтобы знали они, куда пришли служить. Корабль наш, как вы видите, небольшой и называется он противолодочным катером, но не в названии дело. Это грозная боевая единица на море в борьбе с вражескими подводными лодками, самолетами. Он неоднократно выдерживал лютые штормы, а команда показывала высокую боевую выучку. - Он обвел кубрик глазами. - Все классные специалисты, у каждого большие заслуги. Возьмите хотя бы нашего боцмана, старшину первой статьи Соляника. До флота - рабочий высокой квалификации. Во всех отношениях высокой. Монтажник-высотник! А за время службы на корабле полюбил море. Поэтому отслужил свое и на сверхсрочную остался. Боцман у нас знающий и строгий. Советую вам выполнять его приказы и не нарушать дисциплину...

Андрей Соляник сидел в первом ряду. С легкой улыбкой он смотрел на Баглая, и в глазах его светилась благодарность... Может быть, в эту минуту он вспоминал и стычку на палубе, и гауптвахту, и штормовые походы и радость победы над морем, над стихией, в борьбе с которой победителями выходят только храбрые и сплоченные люди.

* * *

Он дождался, когда команда уляжется. Обошел корабль, заглянул во все уголки и только после этого спустился в свою каюту. Было тихо, лишь за бортами шелестели легкие волны, словно перешептывались во сне. Бронзовая, с зеленым абажуром лампа бросала на стол пятно мягкого спокойного света, которое то удлинялось, то вновь становилось круглым в такт покачиванию корабля. Юрий положил перед собой личные дела. Снова перед глазами Иван Байдачный, Вартан Жамкочян, Аркадий Морозов, Григорий Шевчук и Мартын Здоровега... Постой, постой, а что же это записано в характеристике Ивана Байдачного? «Специальностью матроса боцманской команды в рамках программы овладел на «отлично», но по временам непокорен, любит спорить...» Вот тебе и на! А как же хорошо выступал! Да еще и первым. А может, это он там, во флотском экипаже, проявлял строптивость и непокорность, пока привыкал к воинской дисциплине, а тут, на корабле, будет совсем другим? Посмотрим. Во всяком случае, нужен глаз да глаз...

А с Мартыном Здоровегой что делать? Заранее можно сказать, что он будет объектом корабельных шуток. Но, как видно, и сам он против этого не возражает. Так и старается каждым словом вызвать смех. Но кто знает, во что выльется его шутовство...

Вот они какие, молодые. Не похожие друг на друга. Да это и не удивительно. Одинаковых не бывает. Ученые разделили людей на холериков, сангвиников и флегматиков. Холерики - горячие натуры, эмоционально уязвимы, чувствительны, бурно на все реагируют (это, по всей вероятности, Вартан Жамкочян), сангвиники - рассудительные, чаще всего это люди твердой воли, целеустремленные (к ним, наверное, относится Анатолий Морозов), а флегматики - инертные, на мир они смотрят спокойно, таким, как говорят, подъемный кран подавай (это, конечно же, Григорий Шевчук и Мартын Здоровега). Но ученым легче. Они определили характеры, написали о них в учебниках, и делу конец. «А у тебя, командир корабля, - обращался к себе Юрий, - живые люди, и холерики, и сангвиники, и флегматики. С ними надо служить на одном корабле, ходить в море, выполнять боевые задания... Нет, дорогие ученые, мне придется по-своему определять характеры, искать к ним подход, изучать их...» Юрий взглянул на часы. Перевалило за полночь.

Но сон еще и крылом его не коснулся. Он снова почувствовал в груди холодок тревоги. Еще несколько часов и начнется новый день. Совсем не такой, какими были дни сих пор...

 

8

Андрей Соляник стоял перед лейтенантом в его каюте и, смущаясь, что с ним случалось очень редко, говорил:

– Я прошу дать мне увольнительную на два дня: субботу и воскресенье...

– Что у вас? - недовольно спросил Юрий, удивленный такой просьбой.

Последние две недели, с тех пор как пришло пополнение, он и сам забыл о береге, и бывал недоволен, когда отпрашивались его ближайшие подчиненные. «Старики» скоро уедут домой, нагуляются вволю. А молодые пусть привыкают с первых же дней не к берегу, а к трудностям службы. Пусть не думают, что корабль - это курорт.

Правда, боцман Андрей Соляник - не молодой матрос, а сверхсрочник, но и ему следует помнить: сейчас на корабле - молодежь, которая нуждается в постоянном присмотре. А тут - на два дня! Ну, как это можно?! Вот почему Юрий Баглай так сухо спросил: «Что у вас?» Но ответ Соляника его ошеломил:

– Женюсь я, товарищ лейтенант. И приглашаю вас на свадьбу.

– Женитесь?! - вырвалось у Баглая. - Вот так новость!

– Для вас - новость, а для нас с Лялей все уже решено. И Ляля приглашает вас, товарищ лейтенант. Оба мы просим...

Баглай напряженно думал. Если по-человечески, то следует принять приглашение и поблагодарить. Но к лицу ли командиру идти на свадьбу к подчиненному. Не расценят ли это как панибратство?..

И Баглай, чтобы как-то прервать затянувшееся молчание, спросил:

– А много гостей будет на свадьбе?

– Да нет, товарищ лейтенант. Только свои, самые близкие.

– Я тоже принадлежу к самым близким?

– Конечно!.. Столько прослужили на одном корабле. В каких походах побывали. Да и еще не раз придется.

«Конечно, придется», - подумал Баглай и вслух сказал:

– Спасибо. Приду. Передайте Ляле мой привет.

А после этого потерял покой. Будто попал в зависимость к Солянику: что бы ни делал, где бы ни был, думал о том, что надо идти к нему на свадьбу.

И снова подкрадывались сомнения. А надо ли?.. И все же чувствовал, что пойдет. Потому что если откажется, то как же он потом будет смотреть в глаза Соляника? Нет, между ними никогда уже не будет той близости, которая есть сейчас. Останутся обычные служебные отношения, будут выполняться его распоряжения и приказы, но при всем этом Соляник всегда будет думать: «Не пришел, загордился или просто не захотел спуститься с высоты своего командирского поста». Но что же им, молодым, купить на свадьбу?

Несколько раз Юрий в поисках подарка сходил на берег, бродил по городу, останавливался возле широких светлых витрин и долго рассматривал их, толкался среди покупателей возле прилавков и возвращался на корабль с пустыми руками, досадуя на Соляника, причинившего ему столько хлопот.

Но вот однажды он зашел в художественный салон и, удивленный, остановился: перед ним была чеканка по металлу. По волнам плыла бригантина. У художника-чеканщика, очевидно, была не только искусная рука, но и пылкая фантазия.

Купив чеканку, Юрий зашел к граверу и заказал надпись. И странно: как только все это было сделано, сомнения, мучившие его, исчезли, и он с удовольствием начал думать о предстоящей свадьбе. Оставалось доложить Курганову и Вербенко о том, что он отпустил боцмана Соляника с корабля на двое суток в связи с таким исключительным событием.

Но случилось так, что Вербенко опередил его. После командирской политучебы он оставил Баглая, усадил напротив себя за стол и спросил:

– Вы знаете, что ваш боцман Соляник женится? Юрий вспыхнул:

– Знаю, товарищ капитан третьего ранга. Я уже и подарок купил. И хочу просить вас, чтобы разрешили отпустить Соляника на два дня. Ведь такое событие...

– Конечно, отпустите, - сразу же согласился замполит.

Он наклонился через стол к Баглаю и, улыбнувшись, сообщил, словно какую-то тайну:

– А ведь Андрей Соляник меня тоже пригласил. И командира части. Капитан второго ранга, наверное, не сможет, а я зайду на часок, чтобы поздравить... Компаньон я никудышный, нудный. Да и стеснять буду вас, молодых, своим присутствием... А подарок Солянику я тоже приготовил. Не ушел он с флота, остался в нашей семье. Это ценить надо. Значит, вы обязательно будете. Вот и хорошо, - закончил он, вставая.

Юрий понял, что задерживаться больше не следует, и поднялся.

– Разрешите идти?

В дверях он невольно обернулся. Вербенко сидел за столом, опустив высокий с залысинами лоб на переплетенные пальцы рук. И что-то печальное было во всей его фигуре.

* * *

Та же высокая каменная лестница от бухты до Портовой улицы. Давненько не был он тут. После того не слишком приятного разговора с Полей он почти перестал ходить и к Запорожцам. Нехорошо, конечно, но ведь и некогда было. Корабельные дела забирали все время.

И вдруг он остановился, его даже в жар бросило: ведь Ляля с Полей подруги! Как же он встретится с ней? О чем заговорит? Он стоял на лестнице, опершись на перила, и долго смотрел на море, раскачивающее свои волны далеко внизу. Его охватило чувство неуверенности в себе, растерянности.

И тут он увидел Вербенко. Замполит поднимался по лестнице медленно, с трудом, останавливался передохнуть. Видно было, что он уже заметил Баглая. Постоял немного и зашагал вверх. Юрию хотелось побежать ему навстречу, взять его под руку... Нет, это было бы бестактно, возможно, даже оскорбительно для старого моряка. Поэтому, когда Вербенко поравнялся е ним, только спросил:

– Разрешите вместе с вами, товарищ капитан третьего ранга?

– А почему вы еще тут?.. Я думал, что вы уже на свадьбе.

– На море засмотрелся, товарищ капитан третьего ранга. Оно никогда не надоедает.

– А на свадьбу мы с вами не опоздаем? Неудобно - будут ждать.

Их и в самом деле ждали.

Молодые уже вернулись из Дворца бракосочетаний. Хозяева суетились вокруг стола. Марина Запорожец каждую минуту выбегала за ворота, смотрела вдоль Портовой улицы и, возвратясь, сообщала: «Еще не видно». Наконец заметила, что приближаются двое. Юрия она узнала сразу же и бросилась в дом, взмахнув подолом широкого цветастого платья.

– Идут!.. - едва выдохнула она.

И снова отправилась за ворота - встречать. За ней выбежал Андрей. Он был в штатском - новый черный костюм, ослепительно белая сорочка и черный с искорками галстук. Красивые черные волосы тугими кольцами падали на лоб. Замполит развел руками и шутливо спросил:

– Вы ли это?

– Я, товарищ капитан третьего ранга, я. Такой уж у меня сегодня день.

– Правда, правда, - согласился Вербенко. - Ну, что ж, приглашайте в дом.

Хозяйничала в доме Марина Запорожец.

– Сюда, сюда, дорогие гости...

Хоть и знал Юрий, что встретит тут Полю, но, переступив порог, замер. Девушки сидели рядом. Поля была в голубом платье, с широким белым воротничком, открывавшим высокую, загоревшую шею. На плечи падали густые, светлые волосы, цветом своим напоминавшие чистый, промытый морем, прокаленный солнцем песок.

Поля улыбалась ему. Только ему. Юрий ответил улыбкой. Это был немой, но такой радостный, сердечный разговор...

Все ждали, что первое слово скажет замполит Вербенко. Подняв бокал, он встал и обратился к молодым:

– Поздравляю вас, Ляля, поздравляю вас, Андрей Васильевич. Искренне верю, что вы создаете сегодня хорошую советскую семью. Не буду кричать «горько», потому, что и сам не знаю, откуда это неудачное слово появилось на свадьбах. Почему же «горько»? Наоборот, мы видим счастье в ваших глазах. Пусть оно и сопровождает вас всю жизнь...

Он помолчал немного, хитровато щуря глаза, и сказал:

– Поздравляю вас, товарищ главный старшина, и вас, Ляля, жену главного старшины.

– Извините, товарищ капитан третьего ранга, я - не главный старшина, а старшина первой статьи, - растерянно ответил Соляник. Он стоял за столом навытяжку, хоть был и не в форме, и приятно было смотреть на его широко развернутые плечи, на сильную грудь, на загорелое красивое лицо.

– Нет, вы уже главный старшина, - улыбнулся Вербенко. Есть приказ... Это вам, как говорится, свадебный подарок от капитана второго ранга, командира части. Просил передать. Рад буду видеть вас в новой форме... Ну, а что же я вам подарю? И так и этак прикидывал, да и придумал... Уверен, что заякорились вы на флоте на всю жизнь. Так вот вам морской якорь от замполита Вербенко, перед которым вам еще не раз придется стоять по стойке «смирно»...

Последние слова он произнес с теплым юмором, и все весело засмеялись. А Вербенко вынул из коробки гладко отшлифованную мраморную пластинку, на которой был прикреплен посеребренный якорь, обвитый такой же цепочкой.

Он подошел сначала к Ляле и расцеловал ее в обе щеки, потом немного неловко поцеловал Андрея. Выпил вместе со всеми бокал шампанского и тихо, как-то печально произнес:

– Извините, теперь я уйду. Не буду вам мешать.

Его удерживали, просили побыть еще хоть немного, но все видели, как лицо его вдруг осунулось и посерело, в глазах проступила глубокая грусть.

«Вспомнил, наверное, своих детей», - подумал Юрий и вполголоса обратился к Вербенко:

– Разрешите проводить вас, товарищ капитан треть его ранга.

– Нет, нет, не надо, - отказался замполит, - хочется побыть одному...

Он медленно шел по направлению к порту и думал. На лбу у него залегла глубокая складка. «Говорят, что старость наступает незаметно. Это не совсем так. Вот сейчас... в эту минуту ко мне приходит старость...»

Юрий был прав. Молодые люди, среди которых Вербенко только что был, пробудили в нем воспоминания о его собственных детях...

* * *

Были тосты, поздравления, подарки - все, что обычно бывает в таких случаях.

Юрий не отрывал глаз от Поли, следил за каждым ее движением, но она, как нарочно, ничего не замечала. Танцевала с незнакомыми ему молодыми людьми, снова подсаживалась к Ляле, о чем-то шепталась с ней, будто поддразнивая Юрия.

А потом Юрием завладел Федор Запорожец. Он был в изрядно поношенном, но вычищенном и отутюжено кителе с блестящими пуговицами. На кителе висели ордена и медали.

– А ну-ка, иди сюда, побудь со мной, а то что-то ты очень уж загордился, как я погляжу, - позвал Юрия старый боцман.

Баглай с радостью сел было рядом, но тут же вскочил:

– А ведь подарок-то мой до сих пор во-он там под стенкой стоит. Что же это я!

– Так чего же ты молчишь, басурман?! Эй, молодые гости!.. - закричала Марина, словно на широкой площади. - Наш Юрко хочет что-то сказать!..

В комнате наступила тишина. Все придвинулись к столу. Баянист оборвал вальс и положил подбородок на стянутые меха. Поля снова села рядом с Лялей и с интересом смотрела на Юрия...

– Я еще не в том возрасте, чтобы говорить вам напутственные слова, - обратился Юрий к Ляле и Андрею. - Мне и самому такие слова послушать не мешало бы. Просто от души поздравляю вас и желаю большого счастья... Сейчас замполит поздравил Андрея с новым званием. Я рад был услышать, что Андрей Соляник - главный старшина. Настоящим кадровым моряком стал. И, наверное, я не ошибся, принеся в подарок нашим молодым вот эту бригантину...

Он поставил чеканку на стол так, чтобы все увидели освещенную солнцем бригантину, мчавшуюся вперед, подгоняемую свежим ветром.

– Идите под этими тугими парусами к большому человеческому счастью!..

И снова играл баян и танцевали пары. Поля подошла к Юрию.

– Может, пройдемся немного, Юра, проветримся? Он обрадовано рванулся к девушке, взял ее под руку.

– Пойдем на наш мысок.

Берег моря был неспокоен, гремел прибоем, хотя ничто не предвещало шторма. По безоблачному небу среди первых несмело дрожащих звездочек плыла полноликая луна, заливая землю синеватым и холодным светом.

– Вот тут, на этом месте, ты снова такая, как тогда... тихо сказал Юрий.

– Какая же?

– Загадочная... Как в сказке...

Она счастливо засмеялась и прижалась щекой к его щеке.

 

9

В последнее время походов в море не было. Молодым матросам предоставили возможность овладевать техникой на тренажерах в учебных кабинетах. Юрий Баглай ежедневно посещал эти занятия, но особенно часто бывал у радистов, машинистов и гидроакустиков.

Вот и сегодня все учебное время он провел в гидроакустической рубке. Кавтарадзе и Григорий Шевчук горячо спорили по какому-то теоретическому вопросу. Баглай с удовольствием слушал их. Оба молодые, упрямые, горячие, уступить друг другу не хотят. И, несмотря на это, частенько вместе добираются до истины. Обычно побеждал Кавтарадзе, но бывало, что и Шевчук припирал своего учителя к стенке. Наблюдая за ними, Баглай молча улыбался.

Он вспоминал, что на «вечере автобиографий» ему не очень понравился этот долговязый Григорий Шевчук. Не понравился своим слишком уж интеллигентным видом, белыми руками с синими прожилками под тонкой кожей, а главное, ироническим взглядом холодноватых глаз: в них скрывалось пренебрежение ко всему окружающему.

Теперь этот «интеллигент» мало отличался от остальных матросов. Его узкое продолговатое лицо пополнело на флотских борщах, пловах да макаронах с мясом, руки огрубели от физического труда, которого на корабле даже радистам и акустикам не избежать, и флотская форма уже не висела на нем мешком.

Однажды Юрий спросил у Кавтарадзе:

– Вы говорили как-то, что гидроакустик, кроме глубоких знаний, должен обладать еще чисто субъективными данными, что не каждый может быть гидроакустиком. А что вы скажете о Григории Шевчуке?

– Все необходимые данные у него, безусловно, есть! - не задумываясь, ответил Кавтарадзе. - Я без колебаний передам ему аппаратуру. Прошу не сомневаться, товарищ лейтенант, не подведет.

В радиорубке несли вахту круглосуточно. Молодой радист Аркадий Морозов часто отсиживал не только свою, но и чужую вахту. О нем во время первого знакомства Юрий подумал тоже не особенно лестно: «Мечтатель... гитарист... Не хлебнуть бы мне с тобою горя». Теперь он видел, как это «мечтатель» сноровисто, почти шутя работает на радиотелеграфном ключе и без малейшего усилия читает шифровки с других радиостанций.

Баглай заметил на столе перед Морозовым еще один ключ необычной формы: не торцевой, а поперечный с плоской головкой.

– А это зачем? - поинтересовался Юрий.

– Я на нем работаю вдвое быстрее.

– Быстрее? А кто сможет принять такую быструю передачу?

Морозов хитро улыбнулся.

– Пусть учатся. В бою решает каждая минута. А впрочем, на этом ключе можно работать и медленно. Звуки получаются плавнее, выразительнее и... музыкальнее. Их приятно слушать во время приема.

– Покажите, как вы на нем работаете.

– Есть. Сейчас я переключусь на зуммер, потому что он у меня на волнах гражданских кораблей. Вот этот само дельный приемник - тоже. На нем я тренируюсь в свободное время.

Юрий с интересом следил, как ловко и быстро Аркадий Морозов переключал и привинчивал гайками проводнички. Он взял с полки какую-то книжку, раскрыл ее наугад и показал пальцем.

– Ну вот, хотя бы отсюда...

В рубке поплыли удивительные звуки. Ясно различались короткие точки, протяжные тире. И все это сливалось в какую-то мелодию. Рука Морозова не висела в воздухе, как при работе на торцевом ключе, а свободно лежала на столе, и лишь большой да указательный пальцы будто играли плоской головкой ключа. Аркадий не смотрел ни на ключ, ни на свои пальцы, глаза его были прикованы к книге. А зуммер тем временем пел.

«В звуках морзянки мне слышится музыка»,- вспомнил он слова Морозова и сейчас вполне согласился с ним. Похоже, для Аркадия работа на ключе не требует ни усилий, ни напряжения, в ней он находит эстетическое наслаждение. Это было настоящее искусство, которое дается не всем.

Закончив, Аркадий повернулся к Баглаю:

– Таким ключом я работал в геологических экспедициях. Они часто стоят и на торговых судах. Там есть на стоящие мастера. Но со мной им не сравниться.

Последние слова можно было принять за бахвальство, но Аркадий Морозов улыбнулся Баглаю такой ясной улыбкой, что никому и в голову не могло прийти расценить их как нескромность или самодовольство.

– У нас ежегодно проводятся общефлотские соревнования радистов,- вспомнил Баглай.- Может, и вы примете участие?

–. Конечно! Можете заранее записать меня, товарищ лейтенант.

«Хорошая смена пришла,- радостно думал Баглай, возвращаясь к себе в каюту.- Вот она, наша сегодняшняя молодежь, вот они, наши сегодняшние матросы!»

Он сел к столу, чтобы просмотреть вахтенный журнал. За дверями послышался шорох, и в каюту протиснулся Мартын Здоровега. На его круглом лице с розовыми щеками-яблоками - выражение скорби и даже страдания.

– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант.

– Обращайтесь,- сказал Баглай, сразу же почувствовав, что разговор будет не из приятных.- Садитесь.

Здоровега сел на краешек кресла, перебирая в пальцах острый рубец бескозырки.

– Очень прошу вас, переведите меня в боцманскую команду.

– То есть как?!

– Не хочу я на камбузе... Не умею...

– Не хотите или не умеете?

– Да... все вместе, товарищ лейтенант.

– Но ведь вы закончили школу коков. Учились... Почему же вы в свое время не сказали, что не хотите?

– Говорил, товарищ лейтенант. А они в одну точку: «Прислали, вот и учись. Знали, кого и куда посылать», ну, и учился через пень колоду... А теперь... сил моих нет!..

– Вы, помнится, просили, чтобы вас списали на берег.

Мартын Здоровега вскочил с кресла. Глаза его испуганно округлились, лицо побледнело.

– Нет-нет, не списывайте меня, товарищ лейтенант. Я уже прижился на корабле, привык. Тут так хорошо. На суше служить каждый сможет, а на море...

Терпение Баглая лопнуло.

– Так чего же вы все-таки хотите?

– В боцманскую команду хочу, товарищ лейтенант!

– Вот так новость!

– Не новость, товарищ лейтенант. Хоть у боцмана спросите, он знает. Я и палубу швабрю, и медяшку драю, а сегодня даже на берег не пошел, шлюпку подкрашивал. Боцман похвалил, говорит: «Я из тебя настоящего моряка сделаю».

– Настоящим моряком хочется стать?

– А как же, товарищ лейтенант!.. Вернусь на «гражданку», меня первым делом спросят: «Ты кем на корабле служил?» Что я им скажу? Коком?.. Смеху будет на весь поселок. А если в команде - я тельняшку напоказ, чтобы у них аж в глазах зарябило, бескозырку...- тут он замялся немного. - Бескозырку, как надлежит по уставу, на два пальца над бровями, штаны заглажены, ботинки блестят. «Матрос боцманской команды, вот кто я такой на флоте!» Они и приумолкнут, потому что в нашем поселке еще ни одного матроса не было и нет... Товарищ лейтенант, переведите меня из коков в боцманские матросы...

«Ой, Здоровега, Здоровега Мартын! - думал Баглай.- И откуда ты взялся на мою голову?..»

– Хорошо, - сказал Баглай,- идите в камбуз, занимайтесь своим делом, а я подумаю.

– Спасибо,- поблагодарил Здоровега, но спохватился - ведь разговаривает с командиром корабля - и сразу вытянулся, как мог.- Есть, идти в камбуз, а вы подумаете!

 

10

Приказ о выходе в море Юрий Баглай получил в конце дня.

Задание несложное. Но на корабле снова будет Курганов.

Юрий до позднего вечера просидел над планом похода и потом долго не мог уснуть. Думал о молодых (как сдадут они свой первый морской экзамен?), вспоминал «стариков», ушедших с корабля... И Куценького нет, и Кавтарадзе, и Лубенца, остался только кок - он и сам видел, что из Мартына Здоровеги кока не получится.

Утром Юрий чувствовал себя разбитым: не выспался, да и нервничал порядком. Приказал Солянику сделать особенно тщательную приборку - корабль должен сиять чистотой. Погода стояла сухая, солнечная, шторма не предвиделось. Времени до отхода в море было в обрез, и, чтобы успеть все сделать, Соляник послал на уборку самых быстрых и ловких матросов, а неповоротливый Мартын Здоровега стал вахтенным возле трапа.

Обходя корабль, боцман задержался возле него.

– Смотрите же, отрапортуйте командиру дивизиона как положено, по всей форме! - приказал он.

– Есть, отрапортовать, как положено! - И Здоровега затянул потуже пояс на своем круглом животе, выпрямился и сделался, будто выше и стройней. Он представил себе, как четко доложит, даже услышал разговор, который произойдет потом в каюте командира корабля:

«Кто этот молодой матрос, который так хорошо рапортовал мне?» - спросит командир части.

«Это Мартын Здоровега,- ответит с гордостью командир корабля.- По флотской специальности кок, но матрос очень исправный».

«Отметить матроса Мартына Здоровегу за хорошую службу»,- прикажет командир части.

Он вовремя увидел, как Курганов вышел из дверей штаба и направился к кораблю.

И вдруг разволновался. Командир части подходил все ближе, и волнение молодого матроса нарастало. Мартыну уже казалось, что у него дрожат руки и ноги. Он старался успокоиться и поэтому нервничал еще больше. А когда Курганов ступил на трехметровый деревянный трап, переброшенный с кормы на берег, в глазах Здоровеги потемнело... Он шагнул навстречу капитану второго ранга, скомандовал всем, кто был поблизости «смирно!» и вдруг... грохнулся на палубу...

Упал как подкошенный.

Подвела его надраенная до блеска, скользкая, как лед, палуба... Однако Мартын Здоровега не растерялся и, держа руку у бескозырки, лежа отрапортовал:

– Товарищ капитан второго ранга, докладывает вахтенный у трапа матрос Мартын Здоровега!..

Курганов, конечно, видел, как все это произошло, и, стараясь не улыбнуться, приказал:

– Встаньте и повторите.

Здоровега вскочил с такой быстротой, словно его подбросила неведомая сила, одернул на себе одежду и доложил так звонко, что на палубу выбежал ничего не подозревавший командир корабля.

Разговор в каюте состоялся, но вовсе не такой, каким представлял его себе Мартын Здоровега. Командир части, теперь уже не скрывая улыбки, сказал:

– Бравый матрос. Упал, а рапортует. Кто он?

– Кок, товарищ капитан второго ранга. Из новеньких... Но... Не хочет быть коком. В боцманскую команду просится. Ни на кого из молодых не жалуюсь, а с ним - просто беда!

– А вы присмотритесь хорошенько. Не торопитесь... Может быть, у него и в самом деле боцманское призвание, а не поварское?.. А что упал... не повезло, видать, хотел как лучше, с шиком...

– Я приказал боцману ставить его на все палубные работы... Старается, но неповоротливый.

– Вот видите, старается. А пройдет хорошую школу на корабле в боевом коллективе, и вы его не узнаете. А как Соляник?

– Лучшего боцмана мне и не надо, товарищ капитан второго ранга.

– А помните наш разговор? - Курганов смотрел на Баглая хитровато прищуренными глазами.

– Помню, товарищ капитан второго ранга. Тут все одно к другому: и женитьба, и повышение по службе и в звании...

– А о самом главном вы не сказали. Любовь к кораблю, любовь к морю... Знаете, это приходит незаметно, постепенно, но если уж придет, то на всю жизнь.- И неожиданно сухо добавил: - Ну а молодежь вашу увидим в походе. По ней и о вас судить буду.

Поднявшись на ходовой мостик, он сел на левом крыле, а Баглай, как всегда, стал на свое место, в центре. Отсюда ему виден был весь корабль от носа до кормы, виден каждый матрос на корабле.

Здоровега, сняв с рукава повязку вахтенного, исполнял теперь обязанности палубного матроса. Внутри корабля, глубоко внизу, ровно и еще не на полную мощность гудели машины. Там хозяйничал Вартан Жамкочян. Это была его первая самостоятельная вахта в походе, и готовился он к ней особенно тщательно. Не менее старательно готовились к своим вахтам и радист Аркадий Морозов, и гидроакустик Григорий Шевчук.

Никто, даже командир корабля, не знал, какое задание даст командир части, поэтому нужно быть готовыми ко всему.

– Отдать концы! - скомандовал Юрий Баглай с мостика.

Мартын Здоровега быстрее, чем можно было от него ожидать, сбежал по трапу на берег, снял с битенгов толстые канаты, бросил их на палубу и вместе с Иваном Байдачным, который подоспел ему на помощь, втащил на корму трап.

– За кормой чисто! - воскликнул Здоровега, удивляясь, как у него хорошо получилось. И в то же время его не оставляла мысль: наложит на него командир корабля взыскание за позорный случай на вахте или на этот раз обойдется?.. «Я теперь стану посмешищем для всего корабля, а может, и всей части,- сокрушенно думал Здоровега,- ведь справа и слева стояли другие корабли, матросы все видели... И пойдет по всему флоту трезвон, как матрос Мартын Здоровега лежа рапортовал командиру части».

Зазвенел машинный телеграф. За кормой забурлила, заклокотала зеленовато-синяя и такая прозрачная вода что Здоровега видел, как на трехметровой глубине она кипит, вихрится белыми воздушными пузырьками, они всплывают, расстилаются далеко за кораблем тонким ажурным кружевом.

Море было чистое и необозримое. Корабль шел быстро, его чуть покачивало. Удивительно приятно было стоять вот так, широко расставив ноги, смотреть вдаль, туда, где море сливается с небом, и дышать чистым морским воздухом.

И вдруг Мартын Здоровега почувствовал, что в голове помутилось, перед глазами, будто в каком-то причудливом сне, затанцевали серебристые, розовые, зеленые, синие круги. «Что это со мной? - со страхом подумал Мартын.- Неужели меня на такой небольшой волне укачало?» Ему становилось все хуже, палуба уже выскальзывала из-под ног. Тогда он, хватаясь за что попало, поплелся к боцману, стоявшему на левом шкафуте, и чуть слышным голосом попросил:

– Товарищ главстаршина, разрешите пойти в кубрик, полежать немного... Плохо мне!..

Андрей Соляник взглянул в его потускневшие глаза и без всякого милосердия ответил:

– Не разрешаю. Мне нужны матросы, а не пассажиры, у которых подгибаются ноги на первой волне...

Мартын Здоровега страдальчески смотрел на Соляника.

– На несколько минут, товарищ боцман... Я полежу немного и возвращусь на палубу.

– И на несколько минут не разрешаю,- еще жестче сказал Андрей Соляник. Потом ему жаль стало молодого, еще не «оморяченного» матроса, и он отечески посоветовал: - Дурень... В кубрике совсем скиснешь, будешь лежать, как медуза на берегу. Иди лучше возле шкиперской посиди, пусть тебя проберет ветерком до косточек, не заметишь, куда и денется твоя морская болезнь.

– Есть! - Мартын Здоровега покорно поплелся к шкиперской.

Он подложил под себя пробковый, спасательный пояс и прижался спиной к железной стенке. Голова его качалась из стороны в сторону, он тихо постанывал, то закрывая, то раскрывая посоловевшие, затуманенные глаза... Встречный ветер бил в грудь, в лицо, надувал расстегнутую на груди робу. Здоровеге стало холодно, но он почувствовал, что силы его восстанавливаются. «И зачем я поторопился обратиться к боцману,- посетовал Мартын.- Сейчас подойду к нему и скажу, что чувствую себя хорошо. А то, чего доброго, и с корабля спишут. И тогда навеки прощайся, Мартын, с морем».

И в это время по трансляции послышался голос: «Человек за бортом! Слева по борту!..» Мартын Здоровега знал свои обязанности по этой команде. Он бросился к левой шлюпке и начал развязывать шкертики туго натянутого чехла. Иван Байдачный уже заводил шлюп-балки.

Шлюпка на воде, на тугих веслах, она идет уже к «человеку».

«Человеком» оказался обыкновенный спасательный круг, брошенный за борт. Байдачный подхватил его, и шлюпка помчалась назад к кораблю. Шлюп-балками ее подняли на борт.

На все это ушло несколько минут. Курганов следил за каждым движением на корабле и смотрел на часы.

– Хорошо, командир,- сказал он.- Для первого раза хорошо. Но для зачета придется еще поработать, потренироваться. Надо бороться за секунды. Ведь – человек за бортом. Человек, а не спасательный круг! Понимаете меня?

– Понимаю, товарищ капитан второго ранга.

Все в Юрии пело. То, что сказал Курганов, фактически было похвалой. Правда, еще неизвестно, какую новую вводную он даст, но начало удачное.

Однако Курганов никакого задания больше не давал. Он оставил Баглая на ходовом мостике, а сам пошел по кораблю. И надо же было, чтобы первым на глаза ему попался Мартын Здоровега! Матрос сделал такое движение, будто хотел убежать, но было уже поздно, поэтому он вытянулся в струнку и, что называется, ни к селу, ни к городу, доложил:

– Матрос Мартын Здоровега! Чувствую себя хорошо!

– Знаю, знаю вас...- улыбнулся Курганов.- Знакомы... Что же это вы? Палуба для матроса - тверже земли должна быть, а вы - падать...

– Извините, товарищ капитан третьего ранга, так получилось...

– Да что с вами поделаешь... В боцманскую команду хочется? Правильно меня информировали?

– Хочется, товарищ капитан второго ранга.

– Боцман! - позвал Курганов Андрея Соляника, который стоял поодаль и не осмеливался подойти.- Ну так как, сделаете из Здоровеги стоящего матроса?

– Так точно, сделаю, товарищ капитан второго ранга! Выдержал бы только! - А сам подумал: «Ну, погоди, будешь ты у меня из-под киля ракушки зубами выгрызать, а соленой морской водой запивать!..»

Потом Курганов исчез во внутренних боевых постах. На ходовом мостике он появился только под вечер.

– Хорошая у вас молодежь, знающая,- коротко бросил он Баглаю, и было видно, что он доволен.- Теперь все зависит только от вас... Я буду в каюте. Курс - на Ялту...

На Ялту? Зачем?!

Когда в последний раз Юрий виделся с Полей, они договорились сегодня, в субботу, встретиться. И вдруг - на Ялту. А это значит, что сегодня в Севастополь он не вернется!.. Да и море становится неспокойным. Сейчас оно бурно играет, но волны поднимаются все выше и выше - жди, готовься!

Ялта встретила корабль миганием небольшого маяка. Маячок этот в конце мола известен всем морякам - и военным, и гражданским, и советским, и иностранным. Ялтинский порт посещают корабли почти всех стран мира. И теперь там стояло много разных судов. Они смотрели друг на друга круглыми светящимися глазами иллюминаторов, блики света играли на воде, переливались, вода то просвечивалась, то становилась непроглядно-черной.

Баглай пришвартовал свой корабль у военного причала и приказал принести на мостик матрас и реглан.

Ему не спалось. Он видел, как ночное небо быстро изменяется. Сначала проплыли легкие тучки, пронизанные лунным светом, а потом небо затушевала черная пелена. Луна и звезды исчезли. Ветер с моря крепчал, становился упругим, порывистым и резким.

– Боцман! - позвал Баглай.- Повесьте кранцы с левого борта.

– Уже повесили, товарищ лейтенант.

Юрий закрыл глаза. Слышно было, как мягко трется корабль бортом, хоть его и прижимает к пирсу все сильнее. Ветер подкрадывался, шуршал в вантах и фалах. Под его шелест Юрий начал дремать. И сквозь дрему видел Полю такой, какой она была на свадьбе Андрея Соляника... Сон... Грезы... Сладкие грезы... Потому что в них - Поля. Она поет. И ее голос сливается с плеском волн.

Юрий раскрыл глаза. Поли нет. А песня все звучит. Поднялся, окинул взглядом корабль. На юте матросы окружили радиста Морозова, он играет на гитаре и поет. Хорошо поет... Недаром ему даже в морзянке слышится музыка.

О чем он поет? Юрий оперся грудью о поручни ходового мостика и прислушался. Порывистый ветер рвал слова песни, уносил их, но смысл можно было понять. Аркадий пел о далеком океане, о чужом береге, о тоске моряка по своей родной земле... И Юрий видит этот берег. Вот он, молчаливый и загадочный, поднимается крутыми высокими горами, еще более черными, чем небо сейчас.

Перед отбоем матросы разошлись, и Баглай подозвал к себе Морозова.

– Какую это песню вы пели? Я ее впервые слышу.

– Сам сочинил, товарищ лейтенант.

Юрий удивленно взглянул на Аркадия:

– А слова?.. Музыка?..

– Все мое. Иногда, бывает, слова придут, а музыку я подберу. А если сначала появляется мотив - слова подыскиваю...

– Так вы - и поэт, и композитор?

– Куда мне,- смущенно улыбнулся Аркадий,- так, пробую...- И вдруг спохватился: - Но вы не беспокойтесь, товарищ лейтенант, все это - в свободное время, работе не мешает.

– Спасибо за песню,- сказал Баглай.- Идите, отдыхайте.

 

11

В двадцать три ноль-ноль на мостик поднялся Курганов. Лицо у него было озабоченное. Метеорологи обещали ночью три балла моря и четыре ветра, но было видно, что они ошиблись - стрелка барографа безудержно падала, вычерчивая острые углы.

Нет, Курганов не был слабодушным. Море закалило его с детских лет. Тогда он часто выходил в море с рыбаками, вместе с ними делил все трудности этой тяжелой и опасной профессии, рассыпал и вытягивал сети с рыбой, голодал, мерз, жарился на солнце.

Однажды во время шторма сорвало со швартовых концов рыбачий парусно-весельный бот. Виктор, тогда еще ученик седьмого класса, увидев, что поблизости никого нет, бросился спасать суденышко. Прыгнул в бот, схватился за весла, но они оказались не под силу его слабым рукам. Тогда он лихорадочно начал ставить паруса. А бот уносило в море все дальше. Когда наконец белую тугую парусину подхватил ветер, трудно уже было определить, где север, где юг, запад или восток. Ветер и волны вертели ботом как хотели. Виктор делал все, чтобы не перевернуться. Так в одиночку боролся паренек с морем всю ночь.

Но и утро не принесло ничего утешительного. На море упал холодный проливной дождь и плотной пеленой окутал все вокруг: видимость сократилась до нескольких метров. Обдирая до крови ладони, Виктор поворачивал суденышко то в одну, то в другую сторону - искал берег. Вместе с холодным дождем по его щекам катились слезы: он хорошо понимал, что помощи ждать неоткуда, ни одно судно сейчас не выйдет в море, а если даже и выйдет, то все равно его не найдут.

Тем временем в рыбачьем поселке разнеслась весть о том, что Виктор исчез вместе с ботом. Дали знать командиру отряда пограничных катеров. Как правило, корабли во время шторма отстаиваются в портах, в надежных тихих бухтах, а небольшие пограничные кораблики неутомимо и бесстрашно бороздят море днем и ночью, в штиль и непогоду, неся свою бессменную вахту. Три таких катера вышли искать мальчика.

Двое суток штормило. Двое суток лил дождь. На третьи сутки распогодилось: небо прояснилось, волны стали мягкими и пологими, горизонт посветлел. Один из пограничных катеров заметил парусник, покачивающийся на волнах.

Трое суток Виктор ничего не ел, лишь пил дождевую воду. Уже совсем обессиленный, он выплескивал ее пригоршнями, чтобы бот не затонул под тяжестью воды. Это было настоящее испытание морем, и он выдержал его... Нет, море не страшило Курганова. Он думал о молодой команде. Поднявшись на ходовой мостик, прямо спросил:

– Как считаете, командир, команда не подведет?

– Моряки молодые, но люди взрослые, товарищ капитан второго ранга... Посмотрим, кто на что способен.

– Делайте прокладку на Севастополь.

В море вышли точно в полночь. И сразу же будто нырнули во тьму. Некоторое время по родному и, казалось, печально мигал маячок, а потом и его проглотила черная, как смола, мгла.

За акваторией порта в железную грудь корабля ударила первая тяжелая волна. Она с такой силой толкнула корабль, что на миг он остановился, будто присел на корму. Машины натужно заревели. Волна не хотела оставаться побежденной, разделенная надвое, она накрыла ходовой мостик и со злобным шипением прокатилась по палубе от бака до кормы. Казалось, этой первой волной море предупреждало корабль: «Не выходи на поединок со мной, не выстоишь. Я проглочу тебя, маленького и дерзкого, осмелившегося противопоставить свою мизерную силу моей, безгранично могучей!..»

А корабль продвигался вперед. Все двери, люки и иллюминаторы были наглухо задраены. Боцман Андрей Соляник, еще не очень доверяя молодым, сам обошел все кубрики, отсеки и боевые посты, довинтил гайки, где было нужно, приказал, чтобы спасательные пояса лежали рядом с каждым матросом, а потом крепко задраился в рулевой рубке. Рулевой не был новичком, но в таком трудном походе все может случиться, и надо каждое мгновение быть готовым прийти ему на помощь.

Только Курганов, Юрий Баглай и два сигнальщика - на правом и левом крыле - стояли на ходовом мостике и смотрели вперед, по ходу судна. Они ничего не видели, но таков уж закон мореплавания - стоять и смотреть, слушать с мостика, как работают машины, получать донесения, отдавать приказы.

Ни минуты отдыха, потому что не отдыхало и море. Волны осатанело набрасывались на корабль, ветер старался сбить его с курса, пытался перевернуть. Соляник то и дело смотрел на кренометр. Стрелка прибора прыгала за восьмибальную черту. Крен приближался к сорока пяти градусам. Положение было критическим.

– Давай я подменю тебя,- сказал Соляник, увидев,

что у рулевого по лбу и щекам бегут ручейки пота.

– Ничего, выдержу...

В это время заговорила переговорная труба: «Боцман, на мостик!»

– Есть, на мостик!

Держась одной рукой за поручни, чтобы не упасть, он начал докладывать Курганову, но тот перебил его:

– Взгляните во-он туда. Что видите?

– Огонек, товарищ капитан второго ранга.

– Корабельный огонек,- сурово поправил Курганов.- Корабль не на ходу. Его бросает на волнах. Командир, узнайте у радиста.

Аркадий Морозов ответил быстро:

– Товарищ лейтенант, я связался с судном. Это «Гидрограф». Он потерял рулевое управление. Один из научных сотрудников тяжело ранен. Просят помощи.

Некоторое время Курганов молчал. Ситуация и в самом деле была необычной. Гражданское судно. Научное.

– Что собираетесь делать, товарищ командир?

– Возьму на буксир, товарищ капитан второго ранга.

– Сможете?

– Надо, во что бы то ни стало. Не оставлять же судно и людей в море.

– Добро.

Баглай сразу же приказал Солянику:

– Приготовить буксирный трос, бросательные концы. Включить прожекторы. Всем, кто будет на палубе, привязаться. Вам - тоже. Выполняйте.

Корабль круто повернул сначала за волной, потом - против волны. Теперь Юрий не опускал глаз с огонька на клотике «Гидрографа», который то появлялся из тьмы, то терялся в ней...

Между тем наступало утро. Уже видны были пенистые горы. Волны наседали друг на друга и разбивались с глухим стоном. «Гидрограф» так внезапно возник перед самым кораблем, словно вынырнул из глубины и повис на гребне исполинской волны. Трудно было сказать, в какую сторону его швырнет в следующий миг.

– Лево на борт! - крикнул Баглай рулевому, и корабль, сделав дугу, прошел мимо «Гидрографа». Юрий успел заметить, что на палубе собралось много людей, а капитал сидел на своем мостике, держась рукой за поручни.

Юрий обошел «Гидрограф» раз, второй. Он старался приблизиться к судну настолько, чтобы можно было говорить в мегафон. Кроме того, он выжидал, когда станет светлее, потому что лучи прожекторов то скрывали волны, то увеличивали их, и они казались большими, чем были на самом деле.

Наконец удалось приблизиться к «Гидрографу», и Юрий приложил к губам мегафон:

– Мы берем вас на буксир! Приготовьтесь взять и закрепить трос! Запустите машины и идите малым ходом!

– Слушаюсь! - ответил капитан.

* * *

Андрей Соляник, Юрий Байдачный, Мартын Здоровега и еще двое из боцманской команды стояли на корме, привязанные к пушке так, чтобы можно было свободно двигаться. На них лежала большая ответственность - своевременно подать на «Гидрограф» буксирный конец.

Многое зависело от Юрия. Но действовал он решительно и, может быть, даже отчаянно. Если бы это было обыкновенное учение, он, наверное, не чувствовал бы в себе такой решимости, но сейчас речь шла о спасении судна, терпящего бедствие. Тут следовало собрать в кулак всю свою силу, умение и находчивость.

– Подать бросательный конец!

Первая попытка оказалась неудачной. Брошенная Соляником свинцовая «груша», оплетенная пеньковым шпагатом, летела точно на палубу, но в последнее мгновение огромная волна повела «Гидрографа» влево, и «груша», скользнув по борту, упала в воду.

И вдруг заговорил Курганов:

– Зайдите с левого борта, командир. Меньше будет риска.

Юрий сразу же понял: прикрытый «Гидрографом» от ветра, он сможет подойти ближе, да и волны тут более пологие. Сделал разворот. Снова стал приближаться к судну, осторожно, не снимая руки с машинного телеграфа. Каждое мгновение могла возникнуть необходимость застопорить машины или дать задний ход.

Андрей Соляник в свою очередь решил не ждать, пока его корма поравняется с носом «Гидрографа», и, улучив момент, крикнул:

– Подаю конец!

Брошенная сильной, умелой рукой, «груша» пролетела метров двадцать и упала посредине палубы «Гидрографа». К ней стремглав бросились двое, и две пары рук лихорадочно начали вытаскивать из воды тяжелый стальной трос. Ох, как быстро нужно было управиться!

Корабли должны были вот-вот разминуться. Юрий перевел телеграф на «малый ход», хорошо понимая, что это слишком рискованно, но другого выхода не было. Он стоял на командирском мостике в одном кителе и зюйдвестке, не чувствуя холода, не замечая воды, заливавшей мостик.

Наконец из воды показался толстый стальной буксирный трос. Юрий Баглай напряженно следил за тем, как матросы на «Гидрографе» тянут трос к носовым кнехтам, как они падают под ударами волн, вскакивают и снова тянут, поддерживая друг друга.

И когда матросы, наконец, набросили петлю троса на кнехт и начали закреплять ее намертво, чтобы она не сорвалась, он вдруг засмеялся. Очевидно, это была разрядка после небывалого еще в его жизни нервного напряжения.

– Чему вы смеетесь, товарищ лейтенант?

– Не знаю, товарищ капитан второго ранга... Просто так...

Юрию стало холодно, он набросил на себя реглан, взял мегафон и крикнул:

– Боцман, проверьте еще раз крепление буксирного троса! - Потом наклонился над переговорной трубой в машинное отделение: - Постепенно, очень медленно увеличивать скорость.

Теперь он думал о том, чтобы не дернуть, чтобы не вырвались кнехты. Тяжелый стальной канат был еще под водой, но Юрий уже чувствовал, как там, в глубине, под черными волнами туго сплетенная сталь медленно расправляется. И вот уже «Гидрограф» набирает ход, вода под его форштевнем начинает закипать белой холодной пеной, и Баглаю снова становится весело. Нет, он больше не смеется. Тихая спокойная радость пришла от сознания того, что он победил в борьбе за спасение корабля и людей на нем.

Наконец показался весь трос. Вначале он повис над водой, потом натянулся, как гигантская струна. От кнехтов на «Гидрографе» и на корабле Баглая пошел дымок и посыпались искры - горела сталь. Однако это уже не беспокоило Баглая. Он дал машинам средний ход и позвонил в радиорубку:

– Спросите у «Гидрографа», кто ранен и в каком он состоянии? - Баглай подумал о том, чтобы радиограммой вызвать к причалу машину «скорой помощи».

Если бы радист Аркадий Морозов не был новичком на корабле, он, может быть, и сообразил, что не следует называть имени Поли, но он передал все слово в слово:

– Во время борьбы со штормом перелом ноги получила научный сотрудник Полина Кулик. Первую помощь ей оказал корабельный фельдшер...

Лицо Юрия Баглая помертвело. Он склонился на поручни. Ветер сорвал с него реглан, бросил под ноги, но он ничего не заметил...

– Что с вами? - спросил Курганов.

– На «Гидрографе» тяжело ранена Поля.

– Поля? - Это имя ничего Курганову не говорило. Кто такая Поля?

– Научный работник. И... моя невеста...

Разговор прервался. Слышно было только натужное гудение машин да грохот волн. Тучи, изорванные ветром, мчались на юг, среди них плыло холодное солнце.

Море бушевало, сбивало корабль с курса и, казалось, еще не насытилось своей властью.

– Когда вы брали судно на буксир, знали, что там Поля?

– Нет. Она не каждый раз выходит в море.

Курганов снова помолчал.

– «Гидрограф» швартуйте к нашему причалу... Дайте от моего имени радиограмму, чтобы ждала машина «скорой помощи» с главным врачом нашего госпиталя. Сколько нам еще идти?

– Два часа и сорок минут, товарищ капитан второго ранга.

– Хорошо...- Курганов взглянул на ручные часы, снял с головы теперь уже ненужную зюйдвестку, надел фуражку и плотнее запахнул реглан: осенний ветер пробирал до костей.

Баглай только сейчас почувствовал, что очень озяб. Он поднял реглан, надел его и застегнулся на все пуговицы.

Мысли его снова перенеслись на «Гидрограф». «Как чувствует себя Поля? Разве нельзя было уберечь девушку? Пусть шторм, но ведь она же единственная женщина на корабле! И не уберегли! Знает ли Поля, что я веду ее корабль на буксире?.. Наверное, не знает... Поля, Поля, хоть бы скорее к берегу! Скорее увидеть тебя, узнать, что с тобой...» Не мог Юрий представить искалеченной эту стройную, беловолосую девушку.

А море постепенно успокаивалось, ветер стихал. Стало легче вести «Гидрограф», и Баглай приказал прибавить оборотов. Пошли быстрее...

Наконец показался Севастополь. Деревья уже сбросили с себя зеленый убор, поэтому хорошо были видны белые дома центра, а дальше, на склонах, частные маленькие домики среди извилистых улиц, улочек и переулков. За памятником Славы - Приморский бульвар, он и сейчас темнеет зеленью, потому что растет на нем много вечнозеленых деревьев. А справа на самом берегу - институт, в котором работает Поля. Если со стороны института обогнуть бухту, то попадешь на тот мысок, где провели они с Полей столько вечеров, и грустных, и радостных. Сама судьба свела их там...

– Поднимите сигнал: ведем на буксире судно,- негромко и спокойно произнес Курганов.- Вы слишком задумались, командир.

Юрий Баглай очнулся, испуганно вздрогнул. Как же это он?!

Через минуту затрепетал на мачте сигнальный флажок, и сразу же прозвучал усиленный мегафоном голос Баглая, обращенный к капитану «Гидрографа»:

– Приготовьте швартовые концы и багры, я вас подведу к самой стенке, затем сманеврируете машинами. Становитесь кормой. Вода в бухте тихая!

– Добро,- откликнулся капитан.

Следовало отдать команду «смирно!» - командир части сходил с корабля. Но Курганов лишь махнул рукой и сказал:

– Не надо. Идемте к Поле.

Если бы он мог знать, какой благодарностью наполнилось сердце Юрия!

На всех кораблях выстроились командиры и матросы, провожая Курганова и Баглая удивленными взглядами... Они не понимали, что происходит. Ничего не знал и замполит Вербенко. Машину «скорой помощи» подали к кораблю Баглая, решив, что там кто-то серьезно заболел или произошло какое-то несчастье, но Курганов, поздоровавшись, сказал:

– Машину - к «Гидрографу».

Когда они втроем подошли к судну, матросы уже несли на носилках Полю. Она до подбородка была укрыта одеялом. Ее светлые волосы растрепались, в больших серых глазах затаилась боль. Увидев Юрия, девушка попыталась приподняться и удивленно спросила:

– Почему ты здесь?

– Потом... потом...

– Поедете с Полей,- сказал Курганов, обращаясь к Баглаю.- Выясните у докторов, что и как... Доложите мне. И сообщите родителям... Где они живут?

– На Портовой, рядом с Федором Запорожцем.

– Сходите туда.

Полю уже внесли в машину. Юрий вошел следом.

По дороге Поля пыталась что-то говорить, но мотор заглушал ее слабый голос. Юрий с трудом разобрал лишь несколько слов: «Передай Курганову... Вербенко... спасибо...»

Бледные губы ее дрожали, в глазах стояли слезы.

* * *

Он ждал, сидя на мягком стульчике, обитом белым дерматином. Сердце замирало. Дежурный врач долго не выходил к нему, наверное, это не предвещало ничего хорошего. Переломы разные бывают... Нет, нет, о плохом не надо думать... На то и госпиталь, на то и врачи, чтобы спасти человека. Юрий вздрогнул, как от неожиданного выстрела. А это всего-навсего открылась дверь. Он вскочил, бросился навстречу уже немолодой полной женщине.

– Здравствуйте. Я - дежурный врач...- Голос у нее был приятный, спокойный и ровный.

А Юрию казалось, что сейчас все здесь, в больнице, должны быть взволнованы, должны думать только о Поле, страдать ее болью.

У него перехватило дыхание.

– Я… о Полине Кулик хотел...

– Не волнуйтесь.- Голос женщины стал теплым, материнским.- Все будет хорошо. Ей уже сделали операцию, и она спит. Очень вовремя ее сюда доставили. Немного опоздали бы и... все могло случиться. Перелом серьезный, скрывать не стану. Но операцию делал опытный хирург. Еще будете вальсы танцевать... Полежать, конечно, придется.

Юрию хотелось обнять эту милую, хорошую, лучшую в мире незнакомую женщину, но он сдержался и воскликнул:

– Я сейчас цветы принесу! Ведь можно цветы?

* * *

«Как удивительна жизнь,- размышлял Юрий Баглай, медленно поднимаясь по крутым вытертым каменным ступенькам.- Еще год назад я даже не предполагал, что есть на свете эта лестница, что есть Портовая улица, где живут Федор Запорожец и тетя Марина, а по соседству с ними - Поля. И вот сейчас моя жизнь сомкнулась с их жизнью, пути наши скрестились и переплелись...»

Он поднимался очень медленно. И не мудрено. Около двух суток в море, без сна, без отдыха, нелегкая буксировка «Гидрографа», несчастье с Полей, госпиталь... Выйдя из госпиталя, он ощутил неведомую прежде слабость. Голова его горела, ноги подкашивались. Лечь бы и заснуть...

Но не только физическая усталость заставляла Баглая не торопиться. Словно тяжелый камень, нес он нерадостную весть Полиным родителям, Запорожцам. А может, не идти сейчас? Ведь дежурный врач сказала наведаться завтра... Но тут же он поймал себя на том, что проявляет малодушие, будто ищет уловки, стараясь отдалить трудный разговор. Ну, допустим, сообщит он им не сегодня, а завтра. Что от этого изменится? Так или иначе, Поля в больнице. Имеет ли он право скрывать это от ее родных?

Портовая, 16... Маленький домик, в летнюю пору обвитый виноградными лозами, теперь оголился, и вместо зеленой крыши над головой чернеют плети. Не слышно во дворе гортанного голоса тети Марины и глуховатого - Федора Запорожца. Осенний холод, очевидно, загнал их в дом.

Так и есть. Из керамической трубы над красной черепичной крышей вьется сизый легонький дымок. Там, в доме, уют и покой. А он, Юрий, сейчас принесет туда горе... Будь что будет...

Нажал широкую железную скобу и шагнул через высокий порог калитки. Марина увидела его из окна, радостно всплеснула руками:

– Ой, Федя, какой гость у нас!.. Юра пришел!

И мгновенно оказалась на крылечке.

– Заходи, заходи, пропавшая душа, заходи, ясный месяц. Сейчас я тебя отчитаю хорошенько, ты ведь давно не слышал моего голоса...

Вслед за ней выбежал Запорожец, как всегда в тельняшке с закатанными по локоть рукавами.

– Ты сначала угости человека варениками с творогом и сметаной,- добродушно прикрикнул он на Марину,- а потом уже и отчитывай.

– Так и быть, угощу,- легко сдалась Марина. - Заходи, Юра, мы по тебе порядком соскучились.

У Баглая сжалось сердце: «Как же им сказать, этим добрым людям? Нет, не сейчас, попозже... Пусть уляжется первая радость встречи...»

– Тетя Марина, с варениками возиться не стоит. Не голоден я...

Он вспомнил, что последний раз ел вчера, но ему действительно есть совсем не хотелось.

Пока Марина звенела посудой, Федор Запорожец показывал свой новый натюрморт. На большом стеклянном блюде - несколько гроздей винограда. Они будто только что срезаны с лозы. Крупные, желтоватые, с солнечной подпалиной ягоды просвечивались, на них прозрачными каплями лежала роса.

– Это мой виноград,- Федор радостно, по-детски улыбался.- Нарисовал на память, потому что такого хорошего урожая еще ни разу не было.

– Вы талантливый человек, дядя Федор,- искренне похвалил Юрий.- Ваши картины любой купит.

– Купит? - нахмурился Запорожец.- Нет, я не на продажу... Подарить могу, если кому-нибудь понравится, там их стоит больше, чем полсотни... А продавать - не продаю.

– Да вы не обижайтесь, это я просто так, не подумав, сболтнул.

– Уже хвастаешь? - спросила Марина, входя в комнату.- Ну, а теперь к столу, вареники остывают.

Но не утерпела, задержалась и похвалила мужа:

– Смотрю, малюет, а что - не пойму. А ты глянь, как получилось! Ох, и красиво же, Федя! Тебе стоит только захотеть...

В соседней комнате на столе, покрытом чистой белой, скатертью, в большой глиняной миске дымились вареники, рядом стоял графинчик с янтарным вином.

– А Поля в море, ты знаешь?..

«Вот сейчас и сказать»,- мелькнуло в голове у Юрия.

– Дядя Федор, тетя Марина, а ведь я с плохой вестью пришел...

– Что стряслось, Юра? - всполошилась Марина.

Федор не сводил с Юрия встревоженных глаз.

– Я о Поле. Не в море она, а в госпитале...

Слова эти прозвучали как гром среди ясного неба. Первой опомнилась Марина и обрушилась на Юрия:

– Да ты что, с ума спятил?! Она же в море ушла, на «Гидрографе». Все знают...

– Да, ушла... Но не все знают, что «Гидрограф» стоит уже возле нашего причала. Я сам его с моря на буксире привел. Недавно, несколько часов назад.

– Так что же с Полей?

– Во время шторма она сломала себе ногу. В госпитале ее прооперировали... Я там сидел и ждал... Сказали, что операция прошла удачно.

Марина вдруг заголосила горько:

– Поля, доченька наша!.. За какие грехи?.. А тут еще, как назло, и Семена дома нет, уехал к родичам в Симферополь. Звездочка ты наша ненаглядная!..

– Цыц! - прикрикнул на нее Федор.- Твои слезы да причитания ни к чему. Зови Ульяну.

...Юрий возвращался на корабль совсем разбитый. В мыслях было одно: «Как там Поля?»

Утро началось командирским учением, потом тренировка на боевых постах. И только после этого Юрий помчался в больницу.

Его беспрепятственно пропустили - был день посещений.

Поля улыбнулась ему навстречу, еще слабо, но радостно, и протянула руку.

– Ну, что, что? - Он прижал ее руку к груди.

– Папа и мама были... И дядя Федя с тетей Мариной...- Улыбка тронула губы Поли: - Она тут наделала шуму, сам знаешь, какая она...

– Как ты себя чувствуешь? Что говорят доктора?

– Выздоровею. Но боюсь, как бы не остаться хромой. Мне ведь в море выходить надо... Спасибо за цветы. Я сразу поняла, что от тебя.

– Ты не скучай, я буду приходить каждый день. Правда, в те дни, когда в море придется... Курганов и Вербенко о тебе спрашивают. Андрей Соляник тоже интересуется. Они с Лялей тебя проведают. Мы вместе придем.

– Я буду ждать.

 

12

В конце дня по кораблям пробежал штабной рассыльный и передал приказ всем командирам в восемнадцать ноль-ноль быть у капитана второго ранга Курганова.

Что случилось? Похода не предвиделось, а проводить совещания в неслужебное время командир части не любил.

За широким столом сидел Курганов, слева - замполит Вербенко, справа с папкой в руке - высокий, с желтоватым лицом начальник штаба.

– Товарищи офицеры,- обратился он к присутствующим.- Слушайте приказ командира части...

Все поднялись со своих мест, встали Курганов и Вербенко.

– «В ночь с двадцать второго на двадцать третье ноября корабль лейтенанта Баглая в условиях штормовой погоды встретил научное судно «Гидрограф», потерявшее рулевое управление. Лейтенант Баглай, как и надлежит советскому офицеру, умело и грамотно маневрируя, взял судно на буксир и привел на базу, чем спас и само судно, и его экипаж, а также группу научных сотрудников от возможной гибели...»

Начальник штаба обвел взглядом офицеров и закончил:

– «За спасение научного судна «Гидрограф» и проявленные при этом мужество и командирскую сноровку объявляю лейтенанту Баглаю Юрию Николаевичу благодарность. В борьбе за спасение судна отличились боцман корабля главстаршина Андрей Соляник, матросы Иван Байдачный и Мартын Здоровега. Приказываю лейтенанту Баглаю отметить их работу.

Командир части противолодочных катеров, капитан второго ранга Курганов».

Юрий Баглай сделал три шага вперед и отчеканил:

– Служу Советскому Союзу!»

Юрий был взволнован, чувствовал себя неловко. Ему хотелось поскорее уйти, но подходили товарищи, пожимали руку, поздравляли.

Последним, уже во дворе, подошел Лавров:

– Разреши и мне поздравить тебя.

Они обнялись.

– Знаешь что? Пошли ко мне. Я недалеко живу.

Приличная комнатка, отдельный ход. На Большой Морской.

– Неудобно,- заколебался Юрий.- Да и поздно уже. Что скажет твоя жена?

Лавров засмеялся:

– Жена? А у меня нет жены.

– Почему же?

– Долгая и сложная история. Ну, так что?

Они неторопливо шли по притихшему Севастополю. Хорошо было на душе у Юрия. Он чувствовал, что сегодня произошло нечто очень важное для него... Отныне он полноправный член офицерской семьи всей части Он перестал быть новичком. Теперь на него уже будут смотреть как на человека, который заслуживает уважения... Хотя, собственно, за что?.. Каждый из командиров сделал бы то же самое. Просто так случилось, что именно на его пути оказался беспомощный «Гидрограф».

Комнатка у Лаврова и в самом деле была уютная, чистая, как каюта на корабле, и такая же удобная - ничего лишнего и все необходимое - под рукой.

– Вот сейчас мы с тобой и устроим «тайную вечерю»...- Лавров накрывал на стол. Он снял китель, черный галстук. Его фигура без кителя утратила стройность, подтянутость, стало заметно, что он полнеет.

Юрий легонько ткнул его пальцем в живот.

– Запасы делаешь?

– Не живу, а живот наращиваю,- отшутился Лавров, наполняя коньяком маленькие рюмочки.- Как и положено сегодня, первую за тебя, за объявленную тебе благодарность, да будет она не последней.

Юрий тоже снял китель, расслабил галстук и, взяв рюмку, сказал:

– Последний раз пробовал это зелье на свадьбе у Соляника.

Лавров удивленно поднял брови.

– Ты был на свадьбе у Соляника?

– Был, а что?

– Ну, знаешь...

– Ты удивлен? - спросил Юрий.

– А как теперь у тебя с ним служба идет?

– Не понимаю... так же, как и шла... Кстати, не только я был у Соляника, но и Вербенко.

– Ну, это уж ты травишь,- употребил Лавров популярное на флоте словцо и засмеялся: - После второй рюмочки ты еще и не такое выдумаешь...

– Да не выдумываю я! Оба там были. Вместе и пошли туда... И что в этом плохого?

Наконец Лавров поверил. Его глаза холодно блеснули.

– Здорово у тебя получается! - Кривая улыбка скользнула по губам Лаврова.- Вместе с замполитом на свадьбы ходишь, командир части благодарность тебе объявляет... Есть чему позавидовать.

– Чему же тут завидовать? - тихо спросил Юрий, глядя на Лаврова так, будто не узнавал его.- Сегодня - благодарность. Может, и заслуженная. А было... Ты же сам знаешь... Думал, что и с корабля вылечу...

– Не только ты - все так думали.

– Кто - все?

– Командиры кораблей.

Юрий Баглай долго сидел молча, не двигаясь.

– Ты знаешь, как это было... Всем все известно... Но ты не знаешь, через какие муки я прошел и сколько выстрадал. Об этом ты меня ни разу не спросил, не поинтересовался. А Вербенко спросил...

– Поэтому и на свадьбу вместе пошли? – грубо пошутил Лавров и захохотал.

– Далась тебе эта свадьба! - вспыхнул Юрий.-

Соляник такой же человек, как и мы с тобой. И после свадьбы он еще больше стал меня уважать. И как командира, и как человека. Неужели ты этого не понимаешь?

– Почему же? Я все понимаю... Хм, «муки пережил»! А может, все мы в свое время через такие же муки прошли, только, со мной не носились, как с тобой носятся. Ты просто - любимчик у нашего командования. Грехи тебе отпускаются, как на исповеди в церкви, и ни в каких приказах они не отмечаются, а благодарность - во весь голос...

Баглай побледнел. Дрожа от обиды и возмущения, он спросил:

– Значит, товарищ старший лейтенант, ты затем и пригласил меня, чтобы высказать все, что бурлит в тебе, как мутная пена? Ну, ладно. Благодарю за гостеприимство...- Он начал торопливо натягивать китель.

Лавров всполошился.

– Ты что, Юра! Не обижайся, это я так... по-дружески, шутя... Ну, не то слово вырвалось...

– Нет, именно то слово, которое ты и хотел сказать. Оно у тебя не случайно вырвалось, ты его выносил... - Веки у Юрия мелко дрожали, в висках пульсировала кровь.- А я думал... Я думал, что ты настоящий товарищ...

Пот выступил на лбу Лаврова. Кровь бросилась ему в голову. Он понял, что проговорился, не сумел скрыть так долго скрываемую зависть к Баглаю, и теперь всеми силами старался как-то загладить неловкость.

– Товарищ и есть... Юрий, ну брось обижаться. Что же мы, вот так и разойдемся сейчас? Ну, извини, извини.

Лавров был жалок в своем унизительном лепете, даже противен Юрию. И он решительно сказал:

– Хватит. Больше нам не о чем говорить.

Он вышел из комнаты и зашагал по коридору к выходу. И не видал, как Лавров, оставшись один, постучал себя кулаком по лбу: «Дурак, дурак! И зачем разболтался? Мало ли что... Чего доброго еще и до Вербенко дойдет, до Курганова... Ну, ничего, помиримся...»

А Баглай шел, не видя дороги. Огнем жгло слово «любимчик». В голове лихорадочно проносились мысли: «Когда я наделал столько ошибок и не был уверен, останусь ли командиром корабля, тогда он не говорил, что я «любимчик», он только покровительственно и снисходительно похлопывал меня по плечу: «Ничего, старина, все обойдется», а теперь, когда служба у меня начала налаживаться, я стал «любимчиком»! Нет, не хотел ты мне добра, Лавров... И не лги, не все думают так, как ты». Вдруг Юрий спохватился: куда это он идет? Он очутился не у своего причала, а возле госпиталя, в котором лежит Поля. Вот светится ее окно, значит, там еще не спят. Рассказать бы ей о разговоре с Лавровым...

Баглай долго сидел на скамейке под знакомым деревом и смотрел на окно, хотя прекрасно знал, что Поля там не появится: она еще не подымается с кровати. Но ему не хотелось уходить отсюда, он будто видел девушку и разговаривал с ней...

Повеял ветер, зашелестел высохшей травой, головками увядших цветов и запутался в голых, но густых кустах декоративной акации. Юрию стало холодно. Он поднялся со скамьи и быстро зашагал к причалу. Было уже начало двенадцатого. Команда, конечно, спит. А надежно ли закрепил Соляник швартовые? Не забыл ли повесить кранцы на обоих бортах? Не ползет ли якорь? Баглай ускорил шаг. Вот и причал. Ветер водит корабли то в одну, то в другую сторону. Баглай подошел к своему, с берега осмотрел борта. Молодчина Соляник! Все сделал. Завел даже дополнительные швартовые.

Юрий ступил на трап. Узкий деревянный трап вдруг качнулся и выскользнул из-под ног. Юрий опомниться не успел, как полетел в воду...

На вахте стоял Мартын Здоровега. Он охнул, бросился к командиру, чтобы подать руку, но Баглай сам уже схватился за швартовый конец и мгновенно взобрался на корму.

Такого позора не только с ним, но ни с одним командиром наверняка еще не было!

...Он пытался заснуть. Пробовал читать. Но сон не приходил, а от прочитанного в памяти ничего не оставалось. Вспоминался минувший день, длинный, как вечность. Столько событий, разговоров, столько приятного и неприятного. Еще не улегся тяжелый и горький осадок после разговора с Лавровым, а тут - на тебе! - за борт полетел, как «салага», на глазах у вахтенного, на глазах у молодого матроса! И не где-то в море, не во время шторма, а у самого берега, возле причала!.. Хороший пример команде, нечего сказать!.. Ясное дело, слух об этом быстро разнесется по всему кораблю. Если видел вахтенный, то будут знать все. Какой позор, какой позор!

Под утро Баглай заснул. Сквозь беспокойный сон слышал, как в каюту на цыпочках вошел вестовой, забрал мокрую одежду, чтобы высушить и прогладить, и тихо прикрыл за собой дверь.

Хоть и не выспался Юрий Баглай, однако, как всегда, встал в свое время. Тщательно побрился, надел чистую сорочку, достал из шкафа брюки, китель и ботинки. Сел за стол, надо было просмотреть расписание занятий и работ на весь день.

За десять минут до поднятия флага боцман доложил, что команда выстроилась.

– Хорошо, иду.

Поднявшись на палубу, он, прежде всего, пробежал глазами по лицам матросов и понял, что все уже знают о том, как он ночью выкупался за бортом. У некоторых в глазах затаенный смешок. Другие деланно-серьезны.

Дежурный по кораблю отрапортовал:

– Товарищ лейтенант! За время моего дежурства на корабле ничего не произошло!

– Не точно докладываете,- заметил Баглай. - А то, что ваш командир корабля в воду упал,- разве это не происшествие?

Дежурный растерялся и нерешительно ответил:

– Так точно, товарищ лейтенант, происшествие!

– Значит, так и нужно докладывать!

И тут матросы дружно рассмеялись. Но это уже был не тот затаенный смешок, которым они встретили его в первую минуту, а товарищеский, доверчивый и дружелюбный смех. Они будто сказали этим смехом: ты свой человек, искренний, откровенный, наш. Тебе можно верить... Баглай подождал, пока смех утихнет, и обратился к Солянику:

– Товарищ боцман! Как же это вы недосмотрели?

– Ума не приложу, товарищ лейтенант, извините...

Теперь уже все стояли сосредоточенно напряженные, а Баглай чеканил слова:

– Сегодня же оборудовать перекидной трап поручнями с обеих сторон, чтобы больше никто не летел в воду, как я. Пусть на командире корабля это и закончится. Моя вина, что раньше о поручнях не подумал.

– Есть! - вытянулся Соляник.- Сегодня же будет сделано!

Было ровно восемь часов. Над бухтой, будто песня, плыли мелодичные медные звуки корабельных рынд.

 

13

Вербенко вызывал Баглая к десяти часам утра. На Юрия будто холодным зимним ветром повеяло. «И до него дошло, что я в воду свалился». Но, услыхав первые слова замполита, он сразу же успокоился.

– Когда-то вы говорили мне, что Федор Запорожец хорошо рисует и что у него собралось много картин на морские сюжеты.

– Весь дом картинами увешан,- подтвердил Баглай.

– А не устроить ли нам в части выставку его картин? Заслуженный человек... Отвоевался, но море не забывает, рисует.

Юрий поднял на Вербенко заблестевшие глаза:

– Товарищ капитан третьего ранга! Да это же для него было бы таким... таким событием, что и не сказать! И как всколыхнуло бы человека!

– Это и для вас событие. Пусть познакомятся с его работами матросы и офицеры,- ответил Вербенко.

– Разрешите, я сам займусь этим, товарищ капитан третьего ранга!

– Вот об этом я и хотел вас просить. Отберите самые лучшие, самые интересные картины и давайте их сюда вместе с Федором Запорожцем. Машину возьмите. И не затягивайте...

Юрий Баглай зашел на корабль только на несколько минут, чтобы отдать необходимые распоряжения, и сразу же отправился к Запорожцу. Теперь он шел с приятным известием.

Встретили его тревожными вопросами:

– Ну, что там? Как там Поля?

Он успокоил:

– Выздоравливает. Скоро дома будет.

Марина затараторила:

– Да это же такая девушка, что долго не вылежит. Для нее на первом месте - работа. Пусть у меня глаза лопнут, если не станет она знаменитым ученым. Еще, может, и лауреата заработает.

Федор Запорожец посмотрел на жену с легкой укоризной:

– Ты не даешь человеку и слова сказать... Ну и уродилась, прости господи!..

– А что, молчать, как ты, целыми днями?!

– Я к вам с интересной новостью, дядя Федор, - прервал их Юрий.- Сам замполит Вербенко к вам послал.

– Вербенко? - не поверил Запорожец.- А зачем ему понадобился такой старый пень, как я?.. Я уже свое отслужил. Ставридка да пикша - это мое. Вот новые рыбачьи снасти готовлю.

– Э, нет,- энергично покачал головой Юрий,- не только это!.. Будем устраивать выставку ваших картин у нас в части!

– И скажешь такое...- смущенно отмахнулся Запорожец.- Стоят ли они этого? Разве что на смех...

– А почему же не стоят? - шагнула к нему Марина. - Это ведь не ради шутки сказано. А там, смотри, еще один орден дадут. Я же слыхала недавно по радио, что какого-то художника орденом наградили. А может, ты лучше, чем он, рисуешь. Давай, тащи сюда все свои картины!

Юрий молча посмеивался над словами Марины, над ее горячностью и в то же время любовался ею. Он все-таки любил эту неуравновешенную добрую душу.

– Ну что ж, посмотрим? - обратился к Юрию смущенный Запорожец.- Много, их у меня. Нарисую и поставлю. За другую принимаюсь.

Он выносил картины из чуланчика, из других комнат и расставлял перед Баглаем. Делал это молча, сосредоточенно, иногда задумывался, словно вспоминал что-то.

Но вот он принес большое полотно, блестевшее свежими красками.

– Взгляни, Юра. Этой ты еще не видел. Я ее недавно закончил.

Ночное небо. Ночное море. Вдали чуть заметно вырисовываются горы. На переднем плане - черные волны, взвихренные взрывами снарядов, и катер. На нем - крупным планом - фигура командира. На фоне огня четко вырисовывается его лицо. Китель на груди расстегнут. Рука вытянута в сторону кормы, с которой прыгают десантники в касках и бескозырках, с автоматами в руках. Он что-то приказывает...

– Это... он? - спросил Юрий.

– Да, это твой отец... Таким я его и запомнил на всю жизнь. Когда мы с тобой впервые встретились, ты спросил: «Как он погиб?» Этого я не знаю, я ведь говорил тебе, что и сам был на волосок от смерти...

Федор Запорожец присел к столу и опустил голову. По его лицу пробежали тени, губы дрожали, казалось, он вот-вот заплачет.

Юрий стоял молча, всматриваясь в лицо на картине. На мгновение к нему, как короткая вспышка, пришли воспоминания, словно повеяло ветерком от тех далеких-далеких детских лет... Отец подбрасывал его под потолок. «Летай, летай, сынок, вырастешь - моряком станешь, на радость нам с матерью...» Говорил ли отец эти слова?.. Говорил! Раньше они терялись в глубинах памяти, а вот сейчас всплыли... Все это было таким живым, реальным, что Юрий боялся пошевелиться, заговорить...

Наконец он пришел в себя. Видение исчезло.

– Как же вы сумели, дядя Федор? Столько лет прошло!

– Говорю же, по памяти... Да и тебя часто вижу... А вы с ним - как две капли воды. Это я для тебя нарисовал, в подарок.

– Не знаю, как и благодарить вас,- сказал растроганный Юрий.

– Заходи к нам почаще, вот и вся благодарность.

Больше всего было морских сюжетов. И Великая Отечественная война, и сегодняшний флот. А то и просто, морские пейзажи. Любил Запорожец и натюрморты. И когда все картины были расставлены, он даже удивился:

– Ты глянь! Даже не верится, что столько!

После полудня Юрий приехал на машине в сопровождении двух молодых матросов. Они под присмотром Запорожца быстро снесли картины в кузов, а старый моряк задержался еще на полчаса: тщательно побрился, надел свою форму мичмана с орденами и медалями и лишь тогда вышел из дому.

Марина суетилась вокруг него, приговаривая:

– Смотри же, Федя, не оскандалься перед людьми. Ты же, наверное, забыл, как и здороваться по-военному.

– Ну что ты меня, как школьника, учишь? - рассердился Федор Запорожец.- Сам знаю, куда и зачем иду.

– Так ведь я же - твоя жена! - возмутилась Марина. Федя, а ты вот эту медаль сюда перевесь.

Юрий Баглай старался, как мог, утихомирить женщину:

– Успокойтесь, тетя Марина. И так видно, что дядя Федор - человек заслуженный, настоящий ветеран войны.

Возвратился Запорожец поздно вечером, раскрасневшийся, возбужденный. Долго рассказывал жене, как внимательно Курганов и Вербенко рассматривали его полотна, как хвалили их.

– Матросов мне дали, помогают развешивать картины,- говорил старый боцман,- и столяра, рамы готовить. Выставка будет, я даже и представить себе не мог... А еще вот...

– Что это? - не поняла сразу Марина.

– Постоянный пропуск в часть. На все время выставки. Ведь я же на ней вроде хозяина буду. Сам Курганов приказал выдать.

– Вот видишь? Вот видишь? - щебетала обрадованная Марина.- Нет, обязательно назначат тебя художником... А где же Юра? Почему ты один?

– Э-э, бра-ат! - многозначительно протянул Запорожец.- У Юры такая новость, что тебе и не снилось...

– Да что же там?! Хорошая новость?

– Лучше и быть не может! Пришел сегодня в часть приказ о том, что ему досрочно присвоено звание старшего лейтенанта.

Взволнованные этими событиями, они долго не могли заснуть.