— Папа! Папа… иди сюда скорее! — не своим голосом закричала Сеня, едва оправилась от шока.

— Что случилось? — влетел в комнату Николай Константинович. — Сеня, что?

Она молча указала ему на цветной прямоугольник бумаги, лежавший на столе поверх других снимков. Отец подошел к столу, глянул на фото… и схватился за сердце.

— Мама! — глухо вымолвил он посеревшими губами. — Мама…

Фотография затрепетала, зашелестела, как осиновый лист — так дрожали его пальцы. Отец медленно опустился на стул.

Из неведомого, откуда не возвращаются, мать посылала ему весточку. Она хотела подбодрить его, чтобы не убивался, не горевал — с ней все хорошо! И с ним, и со всеми родными и близкими — с ними тоже!

Смерти нет, — говорила она с фотографии, — значит, бояться нечего. Страх — это пустое, темное, — та сила, из которой вырастает зло.

Посмотрите, — немо, без слов говорила бабушка, — поглядите на меня! Видите? Я здесь, с вами. Я вижу вас, помогаю вам, мы никогда не расстанемся. А потом… позже — встретимся снова.

Она стояла, высоко воздев руку, как будто для приветствия… да, она помахивала рукой. И улыбалась. Она посылала им весточку, свой привет.

Милая, милая бабушка… ты жива!

Сеня не в силах была справится с захлестнувшими её чувствами. Она кинулась к отцу, обняла, потом, видя, что ему нехорошо, бросилась к маме. Они прибежали в комнату, мама быстро сунула отцу валидол… и, перегнувшись через папино плечо, не отрываясь, обе смотрели на фотографию. Подошел дед, бабушка, все сгрудились вокруг чудесного снимка. Толчею усугублял Слон, который топтался вокруг и довольно хмыкал. У него был такой вид, точно он был волшебником, только что приоткрывшим для этих жалких непосвященных завесу тайны.

— Господи, благодарю тебя! — мама не выдержала — заплакала. Недостойна я такой радости, за что милуешь меня?! — она уже знала от папы, что все кончилось и никто им больше не угрожает…

Сеня прижалась к маме, обняла её, стиснув изо всех сил. Они будут вместе долго-долго и всегда вот так — тесно-тесно. В кругу самых близких. В семье… И ничто на свете не разомкнет этот круг!

— Мамочка, ты достойна! — зашептала Сеня матери на ухо. — Это все из-за тебя… Бог ответил тебе. Он нас спас. Я думала… знаешь, думала, что все-таки надо жить по логике и не сидеть сложа руки, а действовать. Я даже уже решилась отдать негативы и договорилась с этими, да! — Сеня перехватила удивленный мамин взгляд и потупилась. — А мне показали, как это происходит… ну, чудо. Просто раз — и все! И никакой логики, а в небе радуга. Из ничего. Повисит-повисит, покрасуется и растает. И счастливые те, которые успели её разглядеть. А другие ходят под тем же небом, а её не видят. Просто они… шарят взглядом по земле.

— Может, кто кошелек потерял, да? — смеясь, подхватила мама.

— Ага! Я теперь знаю, что все будет хорошо и с нами ничего не случится. Это такое… так здорово!

— Да! — кивнула мама, вытирая слезы. — Даже не верится, что так жить хорошо!

Они не скоро успокоились — все говорили, говорили… как будто встретились после долгой разлуки. Сели на кухне пить чай и засиделись допоздна, а Слона не отпустили — посадили чай пить, Слон стал героем дня!

— Так это твоя бабушка? — сказал он, когда первые волнения улеглись. Я почему-то так и подумал. Я ж её не видал никогда, но прям как увидел все, думаю, это она своим весть подает! Тут какая-то с духами катавасия вышла, чую я… Ну, типа того: какая-нибудь астральная сущность в стекле дыру пробуравила, а проход между мирами так и остался открытым, — вот бабушка им и воспользовалась — показалась. Я, по крайней мере так думаю…

— Ты… ты в ТАКОМ разбираешься? — Сеня открыла рот, да так и стояла, ошеломленная.

— Ну, не то чтобы… но мне это по кайфу! Я гляжу, ты тоже в этом сечешь?

— Чуть-чуть… — потупилась Ксения.

— Слышь, а давай вместе снимать попробуем, может, нам ещё удастся что-нибудь этакое уловить! Я так думаю, фотография XX1 века как раз в этом деле сильно продвинется: ну там, появятся снимки всяких элементалей, стихийных духов и всякого такого в этом роде. Может, и души снимать научатся… А мы будем первые, классно, да?

— Да! — энергично закивала девчонка. — Представляешь, фотография, на которой духи леса, духи воды?! Обалдеть!

— Ну ваще! Только у меня фотоаппарата крутого нет, буду копить, может, к концу года поднапрягусь и куплю такой. Давай завтра куда-нибудь пойдем поснимаем?

— Давай. Я знаю куда: в центре есть один монастырь, там живет старушка монахиня. Если она разрешит, вот бы её поснимать — у неё такие глаза… и вообще она очень красивая!

— Старушка красивая?!

— Ты дурак, конечно, красивая! Если ты фотохудожник, ты красоту везде должен видеть. Во всем, что вокруг…

— Н-да, задачка… — Слон почесал в затылке. — Ладно, попробую, почему бы и нет?

Костик вернулся поздно, когда в доме все уже спали… кроме мамы, конечно. Сеня тоже ещё не спала — ей ужасно хотелось узнать, что там у Костика с Любой, помирились они или нет… Папашка у Любы, сволочь, конечно, порядочная, но девчонка-то не при чем, она сама по себе… Любка ей нравилась, Сеня хорошо понимала, каково это — когда в доме неладно…

Костик явился какой-то весь невесомый и тающий. Сене не нужно было его ни о чем расспрашивать — достаточно взглянуть на сияющие глаза и рожу, расплывшуюся в глупейшей довольной улыбке…

Что ж, совет да любовь!

Она сама засыпала с блаженной улыбкой — мама права, даже не верилось, что все может быть так хорошо! Сеня вспомнила, как совсем недавно прямо-таки до ужаса разочаровалась в жизни и говорила себе: «Жизнь противная! Я не хочу такую…» Вот глупая! Жизнь прекрасна! Надо только отрешиться от привычного и вглядеться в её тайный узор…

— Матушка, я обязательно научусь вышивать! — засыпая, прошептала девчонка. — Вот только Проша… опять… испарился куда-то…

На следующий день рано утром мама, приготовив всем завтрак, собралась уходить.

— Ты куда? — ещё толком не проснувшись и сонно моргая, спросила Ксения.

— В церковь, — улыбнулась мама. — С самого дня похорон не была. Хочу поминальный молебен по бабушке заказать.

— А… папа?

— Он уже во дворе меня ждет. Понимаешь, — зашептала мама доверительным шепотом, — папа стесняется. Не хочет, чтобы вы про это узнали.

— А чего же стесняться?

— Ну… не знаю. Ты же знаешь папу — все у него не просто… Ничего, думаю, скоро это пройдет. Все, кушай, удачного дня, а я побежала.

Мама повязала на голову шелковый синий платок и, чмокнув дочь, выбежала из дома.

Днем явились из РЭУ с бумагами — дом решено выселять! Срочно! Без отлагательств! Он и впрямь был в чудовищном состоянии, балки и перекрытия прогнили настолько, что вот-вот могли рухнуть.

По закону им должны были предложить три квартиры на выбор, но времени не было, и власти решили пойти выселенцам навстречу: выделили им целый подъезд в только что отстроенном элитном доме близ Покровских ворот. Дом с ума сойти: с зеркальными окнами, с башенками, с кухней в шестнадцать метров! Да место какое: старая Москва, Чистые пруды рядом, в общем, полный отпад…

Квартиру отправились смотреть всей семьей, и результат этого осмотра привел к тому, что мама расплакалась, папа заявил, что с этого момента начинает копить на машину, дед слова не смог вымолвить, а бабушка разразилась нервной тирадой на тему: живут же люди… В её сознании никак не вмещалось, что в число этих людей входят теперь они сами… А Сеня… она ликовала! И только отсутствие Проши портило жизнь.

Проша с их последней встречи и носа не показывал — исчез далеко и надолго! Сеня подозревала, что он может быть где-то рядом — больно уж подозрительно иногда с нужных мест исчезали вещи, а потом возникали там сами собой, точно и не вздумывали пропадать! Да и звуки некие подозрительные раздавались, особенно по вечерам: стуки, сопенье, пыхтенье… и под столом в углу скребся кто-то.

Сеня упрашивала Прошу не дразнить её и появиться, а он, — если только, конечно, это был он, — ни в какую! Наконец, она разозлилась на него не на шутку: что за дела, мог бы и навестить подругу, тем более, как никак, он помог этой самой подруге пережить пару не слишком приятных минут…

Однако, как Сеня ни боялась себе в этом признаться, Проша теперь занимал её гораздо меньше, чем прежде. Всем её вниманием завладел прикольный веселый Слон и… фотография! Вместе со Слоном они носились по городу с фотоаппаратом наперевес и снимали, снимали… Папа уговорил маму не препятствовать этому новому дочериному увлечению и закрыть глаза на то, что она по словам бабушки «болтается невесть где и не пойми с кем»… Ей выделили некоторые финансовые средства на покупку пленки. Слон худел на глазах — карманные деньги, которые парень обычно тратил на чипсы, булки и пиво, он теперь откладывал на приличную камеру. Костя вначале напрягся: как это так — друг ему с сестрой изменяет! — но потом расслабился, ведь ему самому теперь было не до Слона — роман с Любой, что ни день, разгорался все жарче!

На следующий день после того великого дня, когда бабушка Дина подала им весточку о себе, Сеня со Слоном отправились на Рождественку — навестить матушку. Они шли пешком от Тверской по Страстному бульвару, и палые листья устилали им путь. Слон без остановки ей что-то рассказывал — о своих любимых музыкантах, о том, как правильно жарить шашлык на углях, о том, куда он больше всего хотел бы отправиться путешествовать и о всяком прочем — интересном для неё и не очень… Сеня слушала вполуха и улыбалась: сам факт, что она гуляет по Москве с парнем, был таким необычным, что к этому ещё надлежало привыкнуть… Было немножко нервно и все вокруг казалось каким-то новым, особенным, точно она впервые видела и этот бульвар, и дома вокруг и людей, спешащих мимо нее… Вот старушка на лавочке проводила их взглядом, улыбнулась доброй и немножко грустной улыбкой и задумалась о своем… Вот двое парней, шедших навстречу, смерили её пристальным оценивающим взглядом, а один восхищенно присвистнул…

Неужели она и в самом деле может нравиться? Это же просто революция в сознании — никак не меньше! Вот Люба — да, красавица, слепому ясно… А она? Маленькая, худенькая, волосы вечно растрепанные (хоть в последнее время она их щеткой чесала утром и вечером, чтоб не выглядеть разгильдяйкой неряшливой…), глаза, вроде бы, ничего себе — большие и светятся, а вот общее выражение глуповатое… Как Сеня ни поглядит на себя в зеркало оттуда какая-то неуверенная физиономия на неё смотрит и моргает испуганно. А вообще-то она не трусиха и совсем не рохля — это ей Слон сказал! Он все восхищался, как она с Любкой дралась — Любка сама парням рассказала, как они с Ксенией познакомились… А что решилась бандитам негативы отдать это его вообще приводило в священный трепет. Он ей говорил иногда: «Сень, ты не девчонка, а эльф заколдованный!» Она могла бесконечно думать на эту тему, но они подошли к Трубной, и Слон спросил, куда дальше.

Свернули направо, на Рождественку, поднялись по неровным ступеням старинной лестницы… Вот и двор, и церковь, надгробия каменные, деревянное строение вроде барака… Где-то здесь келья матушки, только Сеня никак не могла вспомнить, в какую именно из дверей они вошли. Помнила, на окне стояли горшочки с цветущей геранью.

— Где же её окошко? — они медленно шли вдоль ряда махоньких окон. Тут кактус, здесь бегония, тут вообще ничего — пустой подоконник. Где же герани-то?

— А может, это вообще не тот дом? Ты уверена, что мы пришли, куда нужно? — Слон расхаживал по дорожке взад и перед, покусывая пожелтевшую травинку.

— Тот, другого такого и не было. Странно как… Я же тут накануне была.

— Тогда давай постучим наугад в любое окно и спросим, — предложил Слон.

Так и сделали. И окна выглянуло маленькое востроносое лицо пожилой женщины. Она болезненно сморщилась на вопрос о старушке-монахине:

— Никаких монашек здесь нет давно. Да, монастырь восстановлен, служба идет, монахини проживают, но в этом доме монашек нет. Жили раньше, давно, ещё в советское время. А теперь мы, грешные, свой век доживаем…

— А где живут монашки? — спросил Слон.

— Там, в кельях, — женщина кивком указала на двухэтажные каменные строения ограждавшие монастырский двор.

— Скажите… а не помните, как звали монашек, которые здесь в советское время жили? — спросила Ксения, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Не было среди них случайно Варвары?

— Варвара? — женщина клюнула носом. — Была Варвара, точно была. Как раз по соседству с моей её комнатка. С ней история была жуткая — убили её. Кажется в семидесятых годах это было… да, точно, в семьдесят восьмом. В двадцатых годах монастырь закрыли и отдали под жилье. Клуб тут был милицейский, а в одно время даже заключенные жили… а некоторые монашки остались тут доживать. И в этом домишке Варвара жила, я её помню: славная старушенция. В чем душа держится, а все что-то делает, вертится, трудится… и откуда силы брала? Прежде была она казначейшей и хранила иконы бесценные. А угробил её сосед, он с другой стороны от её келейки проживал — вон там. Оказалось, он был членом банды, которая на церковных ценностях наживалась — ещё дело было громкое, когда через два года на таможне задержали коллекцию церковных сокровищ из ризницы Рождественского монастыря. А вы, что, родственники ее?

Сеня со Слоном уверили женщину, что они не родственники, а просто интересуются историей монастыря, поблагодарили и пошли прочь.

— Петь… а я ведь с призраком разговаривала, — вскинув горящие от возбуждения глаза, призналась Сеня.

— А чего, дело нехитрое, — вовсе не удивившись, ответил Слон. — После той фотографии я вообще ничему не удивляюсь. Меня удивляет, почему некоторые вопят, когда речь заходит о чем-то таком необычном, — дескать, глупости, ничего нет, это всякие шарлатаны людям головы дурят… тупость вот эта, сечешь? Если чувак сам не видел, руками не трогал и в учебнике про это ни одного абзаца не сказано, значит, этого нет и точка! — так у нас народ думает. Не, такой взгляд давно устарел, сейчас наука с религией в одной упряжке идет. Пора просечь, что все, что прежде казалось мистикой, на самом деле та же реальность, как вот этот камень или вывеска на стене… Просто реальность сложнее, чем думают, и нечего убегать от неё в кусты, просто надо свое сознание пропахать, расширить, что ли… я по крайней мере так думаю.

Сеня во все глаза глядела на своего приятеля: он впервые говорил с ней не в обычном шутливом тоне, а взволнованно и серьезно, и она поняла, что проблема реальности волнует его не меньше, чем её. Они единомышленники! Это было так здорово, что у неё прямо выросли крылья. Ведь теперь рядом с ней человек, с которым можно поговорить о том, что её так занимало — о мире тайном, о скрытом… Для кого-то он так же прост и понятен, как волновая природа атома, о которой прежде люди и понятия не имели… Вот бы во всем разобраться! Ведь теперь она может путешествовать в этот мир уже не одна…

— Петь, а знаешь… я думаю точно так же! — выпалив это, Сеня вся залилась краской — это признание далось ей так нелегко, точно она признавалась в любви…

— Классно, будем вместе копать в этом направлении. Глядишь, нароем чего-то такое, что у всех от удивления просто крыша съедет! Ладно, пошли я тебя провожу, помогу манатки собрать — вы же завтра переезжаете…

Да, этот день был последним на старой квартире. Сеня с грустью обошла дворик, заглянула в беседку детского садика… Сбегала домой за фотокамерой, выскочила во двор и принялась щелкать, стараясь сохранить на память любимые уголки детства. Ветер рвал с деревьев последние вялые листья, кое-где деревья стоически боролись с неизбежностью, отстаивая до последнего свой золотистый нежный убор… Из раскрытой форточки квартиры на первом этаже рвался надсадный голос Шевчука, певшего мамину с папой любимую «Последнюю осень».

Последняя осень детства! Что-то сжалось в груди, Сеня едва удержалась, чтоб не разреветься. Прощай, двор, квартира на втором этаже, сумрачные проходные дворы, суматошная Новослободская и тихий приют Миусского парка…

Прощай, детство! Она знала, что неудержимо, с какой-то пугающей скоростью стала взрослеть, зимой, в январе ей стукнет четырнадцать… интересно, а когда Петя впервые её поцелует? И как это будет? Жуть как интересно… и страшно, да!

Сеня поплотнее запахнула полы своей куртки, кивнула двору и вернулась домой. Всю мебель, кроме кроватей, уже перевезли с утра, оставались узлы и коробки. К вечеру, когда мама с папой, измученные до предела, вернулись после очередного рейса с партией узлов, сели ужинать. Костик все ещё дулся на сестру, но хлопоты переезда и предстоящая новая жизнь сгладили все: все обиды и острые углы…

За столом помалкивали: новая жизнь — это прекрасно, но как-то ещё она сложится? Старый дом, хоть и обшарпанный, дряхленький, не позволявший скучать: то потолок осыплется, то потоп сделается, то обнаружится утечка газа, был родным, — сколько всего здесь пережито, сколько воды утекло… Он всегда защищал, пригревал их и что бы ни было, как бы тяжко ни приходилось, все в конце концов оканчивалось хорошо. Жизнь здесь текла потихонечку, помаленечку, ни шатко ни валко, и всех, в общем-то это устраивало. Главное, чтоб беды не было, а остальное — устроится… Перемены требовали немалых сил. И теперь семья в последний раз собралась за столом в этих старых стенах, чтобы попрощаться с ними, со старой жизнью, поблагодарить этот дом и поклониться ему…

Сеня улегшись в постель, все-таки не смогла удержаться от слез. Дом он как живое существо, жалко с ним расставаться! Сколько здесь прожито целых тринадцать с половиною лет! Что там ждет впереди? Ей казалось, воздух здесь как бы застоялся, застыл и они начали задыхаться. Им всем нужны перемены, свежий воздух, движение… что-то новое, что поможет каждому не топтаться на месте, сделать шаг вперед. Смелый шаг! Да, Сеня знала: начинается новая жизнь… и все-таки плакала. Она не могла понять, как Проша мог оставить её, бросить на перепутье — ведь он даже не пришел попрощаться! Почему, за что, для чего, — она терялась в догадках.

Она уже засыпала, как вдруг что-то теплое, мягкое коснулось руки.

— С новосельем, Колечка! — проскрипел знакомый гнусавый голос.

— Проша! А я уж думала… куда ты пропал?

— Приболел я, — и домовой разразился хриплым надсадным кашлем. Простудился. Не хотел тебя заражать…

— А разве от домовых вирус людям передается? — изумилась Ксения.

— Еще как! А если честно, — он понизил голос и говорил теперь свистящим шепотом, — стушевался я. Стыдно мне стало. Столько бед я вам причинил… ох, и сказать нельзя!

— Прош, перестань, все хорошо! Ты лучше подумай, какая у нас квартира шикарная!

— Все равно, не домовой я, а гнус! Знаешь ведь, что от зла содеянного остается сгусток плохой энергии, как бы темное поле, которое просто так не уйдет, не исчезнет… Получается, что я могу только темные следы оставлять на земле… худо это. Вот я и хотел того — развоплотиться. В жертву себя принести.

— Проша, зачем? Вспомни, сколько ты сделал хорошего?

— Это да, этого не отнять. А хотелось-то больше! Значит, большего не дано, вот и ладно, вот и урок мне: нечего заноситься, в чистые лезть, сидел бы на своем месте и не высовывался! Ох, и переживал я, Сененыш, слов нет! Плакун-траву-то я не достал, исстрадался весь… И только когда матушка тебя позвала — моя Варварушка бедная, меня угрызения совести начали мучить. Что ж это, думаю: сижу сложа руки, а другие за меня мою работу делают семью мою из ямы вытягивают?! Да ещё в яму-то они по моей милости угодили… Тут так разозлился я на себя — страшно сказать! — и попер на прогнатого. Хорош, думаю, моих мучить, всему есть предел! Схлестнулись мы, только клоки шерсти летели! А тут — гроза! Ну и… в общем, нету теперь прогнатого — убило его.

— Как это? Неужели гроза?

— Молнией его поразило — только мокрое место осталось. Понятное дело: кто ж такого домового, который последнего беса злей, терпеть долго будет вот Бог его и покарал!

Проша сидел в углу пустой комнаты, нахохленный, как птенец, кашлял и утирался мохнатой ладошкой.

— Прошенька, давай я тебе чайку горяченького принесу, — засуетилась Сеня. — Ты скажи, что тебе для обзаведенья хозяйством в новый дом надо, может, посуду какую, чашки, ложки — я все сделаю.

— Этого всего у меня завал! — отмахнулся Проша. — У меня тут, — он постучал себя по груди, — неполадки, а насчет хозяйства полный порядок.

— Прош, ну миленький, отчего неполадкам-то быть? — развела руками Ксения, — В новый дом поедем, ты теперь с чистой совестью можешь в нем водвориться — узел-то ты развязал… Ну, хорошо, не ты, но все равно он развязанный, значит, нечего дурью маяться, надо новую жизнь налаживать. Брось дурить, Проша, я прямо не знаю, у кого из нас переходный возраст: у тебя или у меня?

— Ох-хо-хонюшки… Ладненько, Сененыш, ты спи, поздно уже. А я все-таки себе простить не могу. Да. Так что… — он снова тяжко вздохнул и закашлялся. — И потом твоя мама уверовала, да и отец тоже, — вон как вам бабушка-то помогла! Так что тебе помощь моя теперь не нужна. Да ещё парень этот… не до меня тебе теперь. Не нужен я никому! — и он зафыркал так сердито и громко, что Сеня подумала, не плачет ли…

— Проша, Прошенька, глупости не говори! Мои — это одно, Петя — другое, а ты — это ты! Тебя мне никто не заменит.

— Ну, будет придумывать, тоже мне… фантазии в тебе много. Ладно, спи, а я лечиться пойду.

Кашель стал глуше, глуше… Сеня спала.

Рано утром, когда девчонка, умывшись, зашла на кухню, она застала маму за странным занятием: мама сметала пыль из углов в старый лапоть и приговаривала:

— Дедушка домовой, властитель дворовой, вот тебе сани, поезжай с нами!

— Мам, ты чего делаешь? — воскликнула Сеня.

— Я… да, вот видишь — домового зову.

— А где ты этому научилась, и лапоть откуда у нас? — у Сени в голове не укладывалось, что мама вдруг вспомнит о домовом…

— Лапоть? В Измайлове на толкучке нашла. А заговор этот из фильма, я его с детства помню: кажется, это трилогия про детство Горького. Там его бабушка потихоньку эти слова нашептывает — у меня в памяти очень ясно все отложилось. Давай быстренько хватай тостик горячий, вот тебе чай, уж вот-вот машина придет.

И точно — через две минуты раздался звонок в дверь. Машина пришла, последний рейс! Все забегали, засуетились… Притопал Слон, чтоб помогать грузить вещи, все погрузили, присели в опустевшей гостиной… поднялись, тронулись, мама в дверях не выдержала, обернулась… и не смогла сдержать слез.

Бабушка с дедом уже уехали на такси, чтобы не видеть этих голых стен, этого гулкого пустого пространства… не рвать сердце в последние минуты прощанья.

— Как человека хороним! — обронила тихонько мама, когда машина тронулась со двора.

— Лелька, выше голову! — крепко обнял её папа. — Считай, все плохое кончилось, все хорошее впереди. Дом у нас теперь светлый, большой, просторный, такая будет и жизнь. Ты мне веришь?

Вместо ответа мама папу нежно поцеловала, Слон с Сеней весело поглядывали на них: ужасно приятно было смотреть… Слон поглядел на Сеню с таким видом, будто нацелился последовать папиному примеру, она смутилась и отвела взгляд… Мимо них проносилась Москва… Москва!

Прибыли, перетаскали вещи, кое-как побросали в просторных комнатах и сели чай пить. Всех ждал сюрприз: рядышком с Костей на новой кухне сидела… Люба. Она появилась, едва все приехали, ужасно стеснялась, все не решалась войти, но Костик ухватил её за руку и решительно втащил в комнату.

— Мам, вы ещё не знакомы… Это Люба.

— Очень рада, Люба, — мама и в самом деле радовалась: Костик выглядел повзрослевшим и несказанно счастливым. — Пойдемте чай пить.

А Сеня потихоньку улизнула от всех и пробралась в свою новую комнату. Из окна внизу виднелась серебристая гладь пруда, по бульвару ползли машины, как разноцветные жучки, — высоко, двенадцатый этаж! Она поднялась на цыпочки и закружилась по комнате — радость переполняла ее… Внезапно, точно напоровшись на незримую стену, девочка остановилась. А Проша? Как он, где он? Решился ли переехать с ними?

Внезапно ей на глаза легли чьи-то ладони.

— Петя?

Он! Подкрался неслышно, притянул к себе и… поцеловал. У неё даже голова закружилась — так это было непривычно и неожиданно. Она никак не думала, что первый поцелуй случится в пустой залитой солнцем комнате, а не вечером где-нибудь в парке, когда ничего не видно, в том числе её сияющих глаз…

— Ох! — Петя вдруг дернулся и схватился за голову.

Один из плафонов люстры, которую дедушка повесил с утра, отчего-то рухнул Пете на голову. Тюкнул его по затылку в самый неподходящий момент от такого запросто заикой сделаться можно! При этом плафон соскользнул на пол и притих там, покачиваясь, — целехонький, без единой трещинки!

Оба замерли ошеломленные, глядя на это диво. На голове парня, как на дрожжах, росла здоровенная шишка. Он стоял, потирая больное место, растерянный и смущенный. А Сене не нужно было долго раздумывать, чтоб догадаться о виновнике этого странного происшествия.

— Надо же! Дед его плохо закрепил, наверное… она потрогала шишку на голове парня и покачала головой. — Пошли, я тебе лед приложу.

— Да, не надо, ерунда, само пройдет.

— Ну, хоть йодом намажу. Иди в ванную, Петь, ну пожалуйста… я сейчас приду.

Он с неохотой поплелся выполнять указание, а Сеня, фыркнув, уперла руки в боки.

— Ну и что, ты думаешь, это хорошее начало, да? Зачем парня калечить? Он, что, тебе козел отпущения? Будешь на нем вместо прогнатого тренироваться?

— Не сердись, Колечка, — прогнусавил совершенно простуженный голос. Не удержался я. Чего он руки распускает? Ты за него не боись, я его трогать не буду, только знай, что если он чего лишнего будет себе позволять, я того… не сдержусь. Домовой я все-таки или кто?

— Сеня, что с Петей случилось? — заглянул в комнату дедушка. Говорит, плафон соскочил. Странно, я же люстру как надо прилаживал. Дай-ка посмотрю.

— Погляди, дедушка. А с Петей… здорово его приложило, конечно.

— Ничего, до свадьбы заживет! — появился сияющий Слон, от которого за версту несло йодом — мама уже поработала!

— Все к столу, пирог разогрелся! — крикнула мама.

Дед приобнял Петра за плечи и повел дегустировать фирменный мамин пирог с рыбой. Сеня на минутку задержалась в комнате. Она достала из своего рюкзака небольшой сверток, развернула… это была фотография бабушки Дины в красивой старинной рамке с подставкой. Она глядела на внучку и улыбалась. Сеня поставила её на подоконник, вздохнула…

— Неужели же так бывает? — шепнула она в пустоту. — Я и не думала, что жизнь такая чудесная!

— Что ты, Ксенечка… — прошелестел простуженный голос, — на самом деле в ней больше чудесного, чем в самом волшебном сне!