Сенины надежды на лучшее оправдались, — если только простуду можно назвать чем-то лучшим, — на следующий день она свалилась с высокой температурой, с кашлем, насморком и наивной верой в то, что её болезнь может что-то в жизни переменить. Например, отменить вовсе занятия в школе или помочь скорому выздоровлению бабушки… Сиденье на лестнице в промокшей до нитки одежде не прошло даром: в школу первого сентября она не пошла. Вместо этого пришлось полоскать горло, пить чай с медом и дожидаться визита врача, который поставил диагноз: острый бронхит и прописал постельный режим и антибиотики.
Так началась осень. Не слишком-то весело, однако, по-своему, не так уж плохо — дома все-таки лучше, чем в школе… Первые дни Сеня пребывала в сладостной полудреме, мысли её разбегались, да она не слишком старалась их удержать. Было сонно, знобко и муторно: день качался между явью и полусном, словно жизнь её медлила расставаться с радостью лета и шагнуть в пору осенних печалей — жизнь словно вынашивала что-то там, в самой своей сердцевине: весть ли какую-то, важную перемену… Или просто Сене предстояло разом и здорово повзрослеть — совершить один из тех резких рывков, которыми полнится, пульсирует детство, и её организм готовился к нему, собираясь с силами, а болезнь была просто неким рубежом, остановкой перед этим рывком? Она не знала — лежала, дремала и ждала.
А Костик… он окунулся в жизнь с головой! И этому захватывающему процессу в немалой степени способствовал его новый приятель Слон.
Со Слоном, которого в просторечии звали Петром — Петькой Букреевым Костик познакомился летом на даче. Вместе с дедом Слона мальчишки провели акцию по спасению дачников от травматизма, — как, смеясь, называл их затею Валентин Трофимович — дед Слона. Дело в том, что деревенский алкоголик Валерка на досуге решил заняться весьма оригинальным промыслом — он снимал тяжеленные крышки люков с колодцев канализации и в пьяном угаре предлагал их дачникам по сходной цене — за бутылку, надеясь, что предприимчивые садоводы найдут им полезное применение в хозяйстве… Результатом этого Валеркиного «нового слова в бизнесе» явилось следующее: Сеня свалилась в колодец! И если б не Костик и Слон, та же участь, похоже, поджидала массу безвинных дачников… Ребята под предводительством Валентина Трофимовича отобрали добычу у алкоголика и, погрузив люки на тачку, по очереди водрузили на место. Тогда-то парни и подружились, а после к обоюдной радости выяснили, что живут не так далеко друг от друга — по московским понятиям, можно сказать, по соседству: Слон обитал на Малой Никитской улице — неподалеку от Садового кольца, до Маяковки двадцать минут быстрым шагом! А дом Костика с Сеней от этой самой Маяковки, то бишь, от Триумфальной площади — в пятнадцати минутах ходьбы. Так что, один легко мог пешком в полчаса добраться до дома другого. А уж на троллейбусе-то и подавно!
В этом году родители перевели Петра в новую школу — жутко «крутую» по его словам. В ней учились детки весьма обеспеченных и высокопоставленных родителей, и слава об этой школе, как о самой модной и престижной гремела на всю Москву! Петьке на этот престиж было чихать, но родители так решили: будешь тут учиться — и точка! Может, здесь из тебя человека сделают… Дело в том, что Петр ни в одной школе долго не задерживался — видно, судьба была у него такая! Он был страшным прикольщиком и заводилой и, где ни оказывался, тотчас развивал бурную деятельность, за что за ним мгновенно закреплялась слава отъявленного хулигана, и бедным родителям ничего другого не оставалось как искать сыну новое место учебы!
Широконосый и широкоскулый мальчишка с вечной кривоватой ухмылочкой, обнажавшей сломанный в драке передний зуб, Слон шлялся по Москве шаркающей походкой, приспустив ремень своих рваных и тертых джинсов так, что они каким-то чудом удерживались на нем, и повсюду совал свой нос! Результатом этой его наклонности были вечные потасовки, слава задиры и драчуна и веселый боевой дух!
Костик, очкарик отшельник и домосед, вечера напролет проводивший за экраном компьютера и пытавшийся таким способом укрыться от скуки и вечных семейных раздоров, прямо-таки прикипел к Слону! Вместе с этим живым и любопытным мальчишкой в однообразную его жизнь как будто ворвался ветер Костя и не гадал, что жить можно так «нараспашку». В свои шестнадцать он словно проснулся, наконец! И вдруг неожиданно понял, что и сам по характеру вовсе не нелюдим, что просто истосковался по жизни и ему жутко хочется пить эту холодную жизнь большими глотками, не боясь, что простудится, или попадет не в то горло…
В общем, к большому смятению родителей, Костика теперь дома было не застать — целыми днями он пропадал где-то в компании со Слоном. Они носились по сентябрьской Москве с гоготом, что-то выкрикивая и пугая старушек, пыль от их широченных штанов валила столбом. «Все хоккей!»: в руках — по пиву, майка навыпуск, рюкзак на плече, бейсбольная кепочка задом наперед и да здравствует безалаберный воздух юности! — как же сладко лететь по жизни с посвистом, без тормозов, как тогда, в тринадцать, с крутизны на новеньком велосипеде!
Впрочем, велосипеды были до поры позабыты — Слон обожал слоняться пешком и так в этом занятии преуспел, что, кажется, знал наизусть все закоулочки, все проходные дворы пропыленного московского центра!
Костя от него теперь ни в чем не отставал, но — занятное дело! — не забывал о сестре. Как будто его новая жизнь вписывала в свою пульсирующую окружность и её, Сеню. Он всегда притаскивал ей что-нибудь: или ворох опавших кленовых листьев, или найденную красивую пуговичку, или горсть глянцевитых каштанов, а если от родителей что-то денежное перепадало, то чипсы или шоколадку.
Слон не любил бывать у Костика дома — говорил, что там он чувствует себя как микроб под микроскопом: все-то его разглядывают, к каждому слову прислушиваются… Он давно отвык от чрезмерной опеки взрослых: родители его, геологи, подолгу бывали в отъезде, и парень жил с бабушкой. Имя у неё было редкое: Фаина Флавиановна, и сама она была словно сродни его мягкому звучанию: толстенькая и улыбчивая. Они с дедом Валентином Трофимовичем давно были в разводе, и поэтому Слон весь год жил с бабушкой и с родителями (разумеется, когда они баловали близких своим присутствием), а лето гостил у деда на даче.
Баба Фая в своем внуке души не чаяла и сквозь пальцы глядела на его шалости. Зато родители, когда наведывались в Москву, мигом наводили порядок: устраивали Петьке хорошую взбучку и переводили его в очередную школу. Но этот период, к счастью, длился недолго, так что, Слону жилось привольно — ничего не скажешь! И он тащил своего нового друга на улицу, говоря что тот весь пропылился дома и ему давно пора вкусить «пьяного воздуха свободы», который, как известно, сыграл с профессором Плейшнером из знаменитых «Семнадцати мгновений весны» злую шутку!
Как-то под вечер, когда Костик как раз засел за уроки, позвонил взбудораженный Слон и, задыхаясь от возбуждения, сообщил приятелю, что им нужно срочно встретиться, что он узнал нечто потрясное, от чего Костик просто сдохнет, и велел ему ждать его на их обычном условленном месте — во дворе знаменитого дома по Большой Садовой, где жил писатель Михаил Булгаков, описавший «нехорошую квартиру» номер пятьдесят в любимом москвичами романе «Мастер и Маргарита».
Костя тут же начал собираться, но бабушка Инна, поинтересовавшись, далеко ли он направляется, категорически запретила ему гулять пока не сделал уроки. Костя, тяжко вздохнув, позвонил Слону.
— Слушай, ничего не получится — предки «душат», нам на завтра много задали…
— Ну тогда потом, когда уроки сделаешь. Давай часиков в девять?
— Ничего не выйдет — бабушка сильно не в духе. Ты ж знаешь — баба Дина в больнице и у нас все вверх дном.
— Жалко. Тут такое, такое… В общем, балдеж!
— Ну скажи чего такое-то — я ж до завтра не доживу!
— Не, по телефону не могу — весь кайф пропадет! Ладно, терпи до завтра — созвонимся после трех.
И Слон бахнул трубку. А Костя, понурясь, побрел делать уроки, но решил перед этим заглянуть к сестренке в комнату, чтоб хоть ненадолго оттянуть унылый процесс усаживания за письменный стол.
Сеня лежала в кровати и глядела в потолок.
— Сенюха, ты чего — совсем скисла? — участливо спросил брат.
— Ага. Жутко тоскливо. Слушай, ты мне водички не принесешь — во рту пересохло.
— Сейчас!
Костик пулей вылетел из комнаты и рванул на кухню. Пошарив в навесном шкафчике и обозрев содержимое холодильника, он заглянул к бабушке: та покачивалась в кресле-качалке и читала детектив.
— Ба! А у нас минералки не осталось — Ксюха пить хочет.
— Нет, Костик, больше нету. Сбегай купи, я тебе сейчас денежку дам.
— А как же уроки? — сдерживая подступавший восторг, изобразил сознательность Костя.
— Ну, это ж недолго: в магазин — и обратно. Врач предписал Ксаночке много пить, а здоровье прежде всего…
И через минуту Костик кубарем скатывался по лестнице — в жизнь, во двор, прочь от письменного стола и постылых учебников!
На дворе было тихо, солнечно — стояли благодатные дни бабьего лета. После ненастья первых дней сентября Москва охорашивалась как птичка, которая чистит перышки, — трепетала листами вызолоченных садов, овевалась прохладой ветров, вся светилась от сознанья своей торжественной красоты! И свет её, яркий, чуть напряженный вечереющий свет, казался несколько театральным: как будто зажглись над городом лучи небесных софитов, светящих средь бела дня! Точно весь город стал огромной декорацией, сценой, где игрался спектакль о нем — спектакль, который ставил неведомый режиссер, решивший запечатлеть миг полноты жизни — миг осени, когда все уже сказано, сделано, никуда не надо спешить, и можно просто наслаждаться красотой света, формы и цвета, позабыв о привычных волнениях…
Костик брел, не спеша, стараясь растянуть свой путь по затихшим улочкам, стараясь вдохнуть, впитать это несказанное ощущенье покоя, которое дарит прохожему осенняя Москва — Москва, как будто спешащая на какой-то невиданный праздник, но присевшая на миг перед зеркалом, прежде чем выйти из дому — и… заглядевшаяся. Жаль тревожить такую совершенную красоту, такой великолепный живой убор — ведь, кажется: дохни — и исчезнет…
На улице Чаянова возле гуманитарного университета всегда вились стайки студентов. Вот и теперь они заполонили пятачок напротив светлого массивного здания с колоннами — пили пиво, болтали, спорили — в общем, тусовались вовсю. Костик с завистью глядел на них — вот счастливые! Все им дозволено ведь они уже не какие-то жалкие школьники — они студенты! Значит, можно появляться дома когда захочешь, ни о чем особенно не докладывая, можно, не скрываясь, курить, пить пиво и ухлестывать за девчонками…
Правда, сам Костик курить не собирался: попробовал пару раз — так чуть не стошнило! Нет курить противно, а вот пивка выпить — это дело Костик любил. Но вот запах! Его ничем не перешибешь. Так что, даже если перепадал ему лишний червонец и вполне можно было взять бутылочку «Балтики», удовольствие, как пить дать, будет испорчено жутким скандалом, который непременно устроит бабушка. Придется набраться терпения, когда он тоже станет как эти парни: на все сто свободный и взрослый! Тем более, что почти весь путь по школьным ступенькам он благополучно протопал — остался какой-то жалкий последний год!
Парень уже собирался немного прибавить шагу и свернуть в магазин, когда внимание его привлекла тоненькая девчачья фигурка, прятавшаяся за киоском с мороженым. Девчонка эта, сидя на корточках и уткнув лицо в коленки, предавалась занятию, совершенно не вязавшемуся с настроением дня, а именно — плакала!
— Эй, тебя, что, обидел кто, а? Да, не бойся, дурочка, я ничего плохого тебе не сделаю, — сообщил Костя плачущей девице, присаживаясь на корточки рядом с ней.
Она подняла зареванное лицо. Под раскрасневшимся опухшим носом виднелась кровь. Поглядев на Костю, всхлипнула, вздрогнув всем телом, и опять залилась слезами.
— Ну вот, опять двадцать пять! Ты чего, разговаривать не умеешь? Ладно, на вот платок, вытри нос. Кто тебя так?
Костик проговорил это каким-то домашним очень спокойным тоном, точно они не впервые в жизни увиделись, а по крайней мере выросли в одном детском садике. Надо сказать, это подействовало. И уже минут через пять он знал, что девочку зовут Любой, живет она неподалеку отсюда — они с родителями в эти края буквально на днях переехали, а плачет она, потому что дома никто житья не дает — все ругаются, мама на неё вечно кричит, а теперь она взяла и сбежала, потому что мама ударила её по лицу и от этого у неё пошла кровь из носа.
— Ничего себе! — возмутился Костя. — И часто она так… ну, то есть это… по физиономии?
— Нет. То есть, совсем никогда. Это в первый раз, — всхлипывая уже гораздо реже, призналась Люба.
— А из-за чего весь сыр-бор? Ты ей нагрубила? Или натворила чего-то из ряда вон? Это моя бабушка любит так говорить: «из ряда вон»! У неё много всяких таких словечек, — улыбнулся Костя.
— А-а-а, понятно, — улыбнулась в ответ Люба.
И тогда Костя увидел, что она очень даже ничего — классная девчонка. Если правду сказать — просто красавица! А если совсем уж честно себе признаться — то таких он, Костя, ещё не видал и, похоже, втюрился в неё с первого взгляда. По уши!
Распахнутые удивленные синие глаза, — даже не синие, а какие-то лиловые, гиацинтовые — совершенно немыслимые глаза! Прекрасные даже когда покраснели от слез. Ресницы длинные, загнутые плавной волной, точеный носик, чуть капризные припухшие губки, нежная кожа, тоненькие запястья. Густая волна каштановых, слегка отливающих в рыжину волос, перекинутая на одно плечо… И во всем облике устремленность какая-то — точно хочет взлететь…
Чудо какое-то — а не девочка! И кто сказал, что он не может влюбиться? Может, да ещё как! Жизнь только начинается — его настоящая жизнь, и только сейчас, глядя на эту девочку, доверчиво глядящую на него и мявшую в руках его скомканный носовой платок, Костя вдруг понял это!