— Что с тобой, ты вся как перекошенная! — ахнула Аля, открыв Маше дверь.

Глаза у подруги были испуганные, руки холодные, нос ледяной, а сама вся скукоженная и дрожащая — её трясло.

— Ты что, замерзла? Полезай в горячую ванну скорей!

— Н-нет, — стуча зубами, выдавила Маня, — я лучше под одеяло. Аль, ты мне чайку принесешь?

И надев поверх своего Алин свитер, забравшись под одеяло и напившись чаю с лимоном, Маня немного пришла в себя. Она не помнила, как выбралась из своего убежища в темноте, как добралась домой: в голове все смешалось, спуталось, одна мысль наскакивала на другую, раскалывалась, ломалась, и осколки этих разбитых вдребезги помыслов ломили виски и вконец доконали её.

Что делать: говорить кому-то о том, что узнала, или нет? Будет ли это предательством? Ведь, рассказав, она предаст своего режиссера, выдаст не свою тайну… Но как не сказать? Она просто не может держать все это в себе. Они в ужасном положении: оказывается, денег у студии на счету совсем нет! Но это бы ещё полбеды: история с Наташей, слова Николая Валериановича об опасной магии "Пиковой дамы", тайна зеркала — от этого у кого хочешь крыша поедет! Как все странно и непонятно и как быть: ведь догадка её подтвердилась — свечи погасли! Но Але ни в коем случае нельзя говорить об этом: она испугается, шарахнется от треклятого зеркала и завалит спектакль! А ведь через неделю премьера!

Маня лежала, укрывшись с головой одеялом, и думала, думала… В комнате было тепло, и она, наконец, перестала дрожать, хотя дрожь это была чисто нервная, она совсем не замерзла. Аля читала, занавесив платком бра над кроватью, чтобы свет не мешал спать подруге. Думала, что та спала…

"Да, хоть бы и завалила спектакль, — подумала Маня, — только б не подвергала себя опасности… Нет, я должна что-то придумать, чтобы как-то помочь, защитить… И не только её — всех нас, потому что никто не знает, что может сотворить это жуткое зеркало!"

— Аль… — донесся из-под одеяла тревожный голос. — Ты спишь?

— Нет, не сплю, — прошептала подруга, — ты как?

— Ничего… — Маня высунула нос из-под одеяла. — Слушай… только ты не сердись.

— На что?

— На то, что сразу тебе не сказала. Я просто не могла, знаешь, на меня как будто какой-то столбняк нашел. Валяюсь тут, как бревно, а тут… ой, я даже и не знаю, как сказать! — Маня села на раскладушке.

— Да что случилось-то? — в полном недоумении уставилась на неё Аля.

— Много чего… Только обещай, что ни за что на свете никому не расскажешь? Даешь слово!

— Честное-пречестное!

И Маня поведала подруге все, что случайно узнала. Все, кроме результата своего опыта со свечами: все-таки не решилась её пугать.

— Господи! — Аля прижала к щекам сжатые кулачки. — Бедная Наташа! Сидит там, в этой… психушке и знает, что у неё долг семь тысяч долларов, из-за которого грохнут, стоит ей только высунуться… Что делать-то, надо ей срочно помочь! Надо где-то денег достать… или что?

— Аль, как ты думаешь… — уставясь в одну точку и о чем-то напряженно размышляя, спросила Маня. — Она и в самом деле больна? Это что-то вроде наркомании — игра, казино и все такое?.. И что это: результат глубокого погружения в предлагаемые обстоятельства или… проделки старухи?

— Ой, Мань, об этом даже подумать страшно! Неужели правда, что старуха… ну, роль, персонаж, и в самом деле может как-то влиять на судьбу?

— А что если это не просто роль? Если она живая?

— Как это?! — у Али даже глаза округлились.

— Нет, я не так выразилась… Если прав Николай Валерианович, и существуют какие-то особые пьесы, которые… как бы это поточнее сказать… ну, как то зеркало из легенды о леди Шеллот — они как открытая дверь в какое-то другое пространство…

— Но в какое?

— Не знаю. Может быть, в прошлое?

Они смогли уснуть только далеко заполночь, когда тихие звезды в черном февральском небе стали совсем большими. Они мигали, пульсировали… и земля разговаривала с ними на своем языке. А луна глядела в незанавешенное окно своим недремлющим оком — глядела на двух девчонок, силящихся постигнуть тайну "Пиковой дамы", и улыбалась…

* * *

На следующий день Аля прогуляла школу. Событие из ряда вон выходящее! Но повод был стоящий: подруги решили разыскать Наташу.

Найти адрес психиатрической клиники имени Корсакова было нетрудно, он был в телефонном справочнике: улица Россолимо, 11. Метро "Парк Культуры". Дальше пешком. Аля подхватила свой школьный рюкзак с учебниками, с самым невинным видом чмокнула маму, Маня сказала, что проводит её, потом заглянет в студию и к обеду вернется домой… и заговорщицы двинулись в путь.

Старое здание из красного кирпича с чугунным литым порталом над входом нашли без труда. Вошли и тут же наткнулись на охранника.

— Вы куда, девочки? — вырос перед оробевшими подругами пожилой, но крепкий мужик с усталым лицом.

— Мы к Наташе Морозовой. Передачу ей принесли. В какой она палате?

— В какой бы ни была, сейчас к ней нельзя. Часы посещений — с семнадцати до девятнадцати. А сейчас половина десятого утра. Так что приходите вечером, спросите у дежурной сестры, в какой палате ваша подруга.

Они было законючили: мол, пропустите, пожалуйста, вечером мы никак не сможем — вечером у нас репетиция… но мужик — ни в какую! Выпроводил без лишних слов.

— Что будем делать? — вздохнула Аля.

— Погоди… — Маня, запрокинув голову, изучала ряды окон на этажах. Мне кажется… не знаю, я почему-то чувствую, что мы увидим её. Она совсем близко! Ой, вот она!

— Где?

— Да вон, в том окне на втором этаже, видишь?

Аля вгляделась пристальнее и, наконец, углядела в окне Наташу. Та стояла у подоконника и глядела во двор, прижавшись лбом к стеклу. Черные длинные волосы обрамляли бледное безучастное лицо, она теребила их тонкими длинными пальцами.

Девчонки принялись прыгать и махать руками, пытаясь привлечь её внимание. Кричать не решались — запросто погонят в шею! Выражение лица пленницы дрогнуло — она узнала Маню. Оживилась, махнула рукой… потом стала делать какие-то знаки.

— Что она хочет сказать? — не поняла Аля.

— По-моему, просит подождать — она скоро выйдет… — не слишком уверенно предположила Маня.

И в самом деле минут через пятнадцать Наташа появилась в дверях. Она выбежала по утоптанному снежку навстречу девчонкам прямо в тапочках и больничном халате.

— Ой, Машенька, как я рада! Как ты… как вы меня нашли?

— Наташ, познакомься, это Александра, а попросту Аля, — обнимая и целуя её, выпалила Маня. — Мы с ней подружились, она теперь у нас в студии.

— Ой, кажется… я тебя где-то видела… — не совсем уверенно сказала Наташа.

— Ты мне бросила записную книжку. В окно, — подсказала Аля. — Ну, когда тебя увозили. Это было на Воронцовом поле, на самом выезде на Садовое…

— Точно! Конечно, я теперь вспомнила! — она почему-то этому так обрадовалась, будто сам факт узнавания мог что-то решить в её теперешней печальной судьбе.

— Наташ, нам столько надо тебе сказать… обо всем! И вообще… как ты тут?

Маня говорила сбивчиво, а Аля… у неё в душе все перевернулось при виде этой тоненькой бледной девушки с замученными глазами.

— Я? — она улыбнулась. — Вот, лежу тут. Таблетками глушат. Антидепрессантами… Хожу, как ежик в тумане. А вы как? — и тут она заплакала.

Девчонки не могли этого вынести, они обе вцепились в Наташу, стиснули, сжали изо всех сил, точно это могло её заслонить от бед, и обе тоже зарыдали в голос.

— Девчонки, не надо… не плачьте. Все хорошо! — всхлипывая, убеждала Наташа. — Сейчас меня наверное хватятся… Рассказывайте поскорей.

— Вот что, — утирая слезы, заявила Аля. — Так нельзя, нельзя тебе тут. Давай мы тебя украдем!

— Ой, это невозможно, тут так следят… На прогулке всегда медсестра за нами присматривает, даже две… Это сейчас у нас всякие процедуры, и я выскочила, потому что все дико заняты, но это чистая случайность, просто мне повезло!

— Раз один раз получилось, получится и в другой! — убежденно сказала Маня. — Вот тут тебе апельсины, — она протянула Наташе пакет, — а мы завтра в часы посещений придем и обо всем поговорим и план придумаем, а ты пока составь точный распорядок этого вашего, как его… режима, вот!

— Хорошо, — просияв, шепнула Наташа. У неё даже слабый румянец проступил на щеках. — Тогда до завтра?

— До завтра! — хором ответили девчонки.

Наташа, в последний раз обернувшись, скрылась в дверях, а подруги с тяжелым сердцем молча побрели прочь.

— Ну, что скажешь? — мрачно выдавила Аля.

— Что тут сказать? Вытаскивать её надо!

— Из дурдома так просто не выскочишь, — покачала головой Аля. — Тут Наташа права. Хотя… послушай, у меня идея! — глаза её загорелись. — У мамы есть брат — мой дядя Миша. А у него сын Андрей. Так вот, когда этого Андрея отмазывали от армии, его запихнули в психушку. Ну, по блату, понятно, что он абсолютно здоров!

— И что?

— А то, что я ему позвоню и все разузнаю: и как оттуда за пивом гоняли и вообще, как можно из этой тюряги смыться…

— Ага, давай, — обрадовалась Маня. — Надо было её прямо сейчас хватать и тащить: поймали бы тачку — и все, свобода!

— Нет, это не так просто, как кажется, — покачала головой Аля. Думаешь, за нами не следили? Этот мужик при входе — он за дверьми маячил, я видела. Чуть что — за ушко, да на солнышко! Нет, тут надо хитрость какую-нибудь придумать.

— Придумаем! — убежденно воскликнула Маня.

А у Али в голове, между тем, зрел план, где достать денег, чтоб Наташа вернула долг. Вернее, не план — идея. И она с ходу кинулась её осуществлять.

Подруги, как ни в чем не бывало, вернулись домой точно ко времени, когда Аля обычно возвращалась из школы. Перед тем они прогуливались по Покровскому бульвару чуть не до посинения: у обеих от холода зуб за зуб не попадал — день был хоть и ясный, и солнечный, но мороз градусов двадцать! Пообедав, они отправились в студию: все вернулось на круги своя: Алена извинилась перед Далецким и репетиции были возобновлены.

Аля так загорелась своей внезапной идеей, что напрочь забыла о своем обещании никому не говорить о том, что с Наташей и где она…

Едва в студии появилась Алена, Аля кинулась к ней.

— Ален, привет, можно тебя на два слова? — она вся горела от возбуждения.

— Ну, конечно, — улыбнулась та, — а что случилось? У тебя вид такой…

— Понимаешь… в общем, я случайно узнала… только никому не говори, хорошо? Это очень важно: ни-ко-му ни полслова!

— Не скажу, не беспокойся, — уверила её благоухающая Алена. В глазах её зажегся интерес: почуяла, что дело нешуточное.

— В общем, Наташа влипла в историю. В жуткую историю! У неё чудовищный долг — семь тысяч долларов, и, если не отдаст, убьют!

— Ого! — вскинула брови Алена. — Как это её угораздило?

— Ну, понимаешь… она проигралась в казино. Только это тайна ужасная, и я не знаю, что будет, если узнают… она просто с ума сойдет!

— Понятное дело, — протянула Алена. — Да, не беспокойся ты, считай, что во мне это умерло! Так чего надо-то?

— Ален, ты можешь поговорить со своим отцом… попросить его… ну, ты понимаешь! Кроме него, ни у кого таких денег нет, а для Наташи это вопрос жизни и смерти! Можно у него занять… я не знаю, как это делается, — под залог или как?

— Хм, или как?! А как Наташа отдавать будет, это ж какие деньги! Положим, у отца есть, но он же не последний идиот, чтобы такими деньгами разбрасываться… Тут крутые гарантии нужны.

— Слушай, мы придумаем, как отдать, главное сейчас спасти Наташу! Она там просто с катушек съедет, в этой клинике, у неё вид такой — сдохнуть можно! И Марк Николаевич… он так переживает из-за нее, у него прямо крест какой-то: одна актриса, которую он любил, сорвалась с крыши, другая в психушку попала…

— Как сорвалась?

— Ну… — Аля закусила губу — поняла, что сболтнула лишнее. — Она Катерину играла в "Грозе" и решила прочувствовать, как это — стоять над обрывом… Ну и…

— Понятненько… — задумчиво процедила Алена. — Ладно, я поговорю с отцом. Наташку, действительно, надо вытащить. Надо же, и как её угораздило!

— Я не знаю… Говорят, — ты только не смейся, — что это проделки старухи!

— Какой ещё старухи?

— Пиковой дамы! Которую ты играешь, а раньше эту роль играла Наташа.

— Ну и ну! — поразилась Алена. — И кто же так говорит?

— Не знаю. Так, слух идет… — смутилась Аля. Только сейчас она вспомнила о своем честном слове.

— Ну, ребят, вы даете! — рассмеялась Алена. — Слушай, а давайте после репетиции соберемся и обсудим: может такое быть или нет? И пусть каждый скажет, что думает…

— Это можно… — неуверенно сказала Аля. Она уж была не рада, что наболтала лишнего.

— Люди, шухер, Маркуша идет! — вбежал в зал взъерошенный Витя.

Марк Николаевич был тих и задумчив. Темные круги под глазами и резко обострившиеся черты говорили о том, что он провел бессонную ночь.

— Ну, отдохнули? Почистили перышки? — спросил он с беззлобной усмешкой, обводя взглядом свою притихшую гвардию.

— Да, да… Все хорошо, Марк Николаевич! Все в полном порядке! — загалдели они наперебой.

— Ну и славно! Перед тем, как начать репетицию я хотел бы… напомнить вам следующее… — Он тяжело опустился на стул за режиссерским столиком и обеими руками пригладил волосы. — Повторяю в который раз: сцена не выносит лжи! Когда актер не чувствует своего персонажа и не верит в то, что говорит, это сразу бросается в глаза… Да, вы должны на какой-то момент слиться со своим персонажем, влезть в его шкуру, чтобы, — подчеркиваю это, — затем родился некто третий: не "я" и не "он", а тот, кто возникнет в слиянии этих двух "я" — своего и персонажа… Все это вам уже на зубах навязло! Но, — заметьте! — для того, чтобы сыграть бифштекс, вовсе необязательно быть зажаренным! Это старая актерская хохма, которую все знают наизусть. Но не забывайте, вы не должны забывать, — тут он возвысил голос, — что мысли и чувства персонажа вовсе не обязательно должны стать вашими, не обязательно должны прорасти в ваше "я", скорее, наоборот… Вы можете взять на вооружение то волевое и ясное, что есть в характере героя, которого вы играете, но зло… или страх… играя их, вы изживаете это в себе. Давно известна формула: театр есть прививка от реального страха несуществующим, воображаемым, творимым на сцене страхом. Узнавание: да это же я, я тоже так чувствовал, так, вот оно что!.. — из этого и возникает преодоление, возможность перебороть свой страх или зло, которое живет в тебе, в твоем "я"… Так у зрителя, и так у актера! Прошу вас, не позволяйте роли себя "зажарить", не впитывайте все, что несет в себе ваш герой, это может привести к тому, что вы… себя потеряете.

Последние слова он произнес едва слышно, опустив голову и глядя в пол.

— Марк Николаевич, можно вопрос? — раздался звонкий Аленин голос.

— Да, конечно, — он поднял голову.

— А как вы относитесь к суевериям?

— А почему ты вдруг спросила об этом?

— Ну… известно ведь, что роль, которую актер играет, воздействует на него и иногда… в общем, случаются странные вещи. Скажем, актер, который играл Иоанна Грозного, вдруг упал во время репетиции и у него хлынула горлом кровь, хотя он был абсолютно здоров. Он тогда попросил назвать спектакль по-другому: не "Смерть Иоанна Грозного", а как-то иначе… без слова "смерть". Да, вы сами знаете, таких случаев много.

— Да, в самом деле, — задумчиво проговорил Далецкий. — Это факт слишком известный, чтобы о нем разглагольствовать попусту. Если бояться этого, нужно уйти из театра.

— И все-таки, — настаивала Алена, — вы не ответили, как относитесь к таким суевериям. Да, и не только к таким — вообще…

— Как? — переспросил он и усмехнулся. — Суеверия порождают страхи. А в этом хорошего мало. Говорят, они погубили Пушкина, он ведь очень верил в приметы!

— Как это? Расскажите! — послышалось со всех сторон.

— Он страшно верил разным приметам, весь был буквально переполнен предрассудками. Не переносил, когда просыпали за столом соль или подавали нож, не подавал руку через порог, велел поворачивать оглобли, если дорогу перебегал заяц или чесался у него правый глаз, ждал неприятностей, если в пути видел месяц не справа, а слева — читал про себя "Отче наш" и трижды истово крестился… Не выносил число тринадцать… Как-то он заглянул к известной в Петербурге гадальщице, немке Киргоф, которая предсказала ему события его жизни, ближайшие и отдаленные, которые все сбылись. Предсказала, что он скоро получит деньги, получит неожиданное предложение, прославится и будет кумиром соотечественников, дважды окажется в ссылке и проживет долго… если на 37-м году жизни не умрет от белой лошади, белой головы или белого человека… Его потрясло, что первое предсказание — о деньгах — сбылось в тот же день: он получил письмо от лицейского приятеля, извещавшего о том, что высылает карточный долг, о котором Пушкин совершенно забыл… То же было и со вторым предсказанием: ему предложили службу, от которой он отказался. Вскоре случилась первая ссылка, а через четыре года вторая. Все сбылось! Как же было пылкому, впечатлительному поэту не бояться и не ждать конца предсказания, которое сбылось с такой потрясающей точностью?!

Ребята затаили дыхание, слушая этот рассказ.

— И что, он умер от белого человека? — едва слышно прошелестела Тая.

— Да, потому что Дантес был блондин, — ответил Марк Николаевич и, заложив руки за спину, быстро заходил из стороны в сторону вдоль просцениума.

— Он предчувствовал свою приближавшуюся смерть, приготовил для себя место на кладбище в Святогорском монастыре, сестре Ольге сказал, что предчувствует: не долго ему осталось… И ещё удивительный случай: Нащокин носил кольцо с бирюзой против насильственной смерти. Он заказал такое же для Пушкина и в последнее его посещение настоял, чтоб Пушкин взял кольцо. Тот долго ждал, когда принесут сделанное по заказу кольцо, — не ехал, все ждал его, — дождался и отправился в Петербург. Но, — странное дело! — по словам Данзаса кольца не было у Пушкина во время дуэли. А на смертном одре Александр Сергеевич попросил Данзаса подать ему шкатулку, вынул оттуда это кольцо и отдал другу. Так почему же Пушкин не надел кольцо, тем более, если верил, что оно может его защитить?

— А может… может, он твердо знал, что умрет, и даже хотел своей смерти? — негромко спросил Илья.

— Может быть… — развел руками Далецкий. — Но мы об этом никогда не узнаем. Но мы знаем одно: вера в приметы, в предсказания и тому подобное как бы программирует жизнь. И человек начинает следовать заданной программе с сознанием своего бессилия что-либо изменить… он верит в неотвратимость того, что его ожидает. А это… это зачастую приводит к полному краху, хотя, если б он верил в Божью защиту и покровительство, уповал на нее, да и сам не плошал, а действовал, все могло быть иначе…

— Так может… это и есть Божий Промысел? — подала голос Маня.

— Что именно? Исполнение предсказания? — Далецкий отрицательно покачал головой. — Недаром священники говорят о том, что гадать грешно. Господь не случайно закрыл для нас знание будущего, и нельзя нарушать волю его.

— А святочные гадания? Всегда ж были, даже в те времена, когда все в Бога верили и в церковь ходили… — подала голос Маруся.

— Да, но не забывайте, гадающий должен снять с себя нательный крестик, потому что, гадая, он сам сознательно отказывается от Божьего покровительства и предает себя во власть тех сил, которым крест, что осиновый кол для вампира…

— Марк Николаевич, ходят слухи… что старуха, ну, графиня из "Пиковой дамы", что этот образ как бы колдовской, что ли… Она способна вмешаться в судьбу актрисы, которая её играет, — Алена вновь вернулась к теме, с которой начала разговор.

— Что за слухи? И кто их разносит? — Далецкий выпрямился, глаза его гневно блеснули.

— Ну, говорят… Не у нас, вообще. Я же общаюсь с актерами из профессиональных театров, так они, как узнали, что мы ставим, прямо заохали: мол, это жуткая вещь и с ней лучше не связываться… Худая слава у "Пиковой дамы", это не я придумала — так говорят…

— Если слушать все, о чем говорят, лучше вообще не жить! — отрезал Далецкий. — А театральные сплетни всегда были и будут, и если с ними считаться, лучше на сцену не выходить. Все! Хватит пустой болтовни! Давайте работать…