Елена ТКАЧ

ПЕРСТЕНЬ СТАРОЙ КОЛДУНЬИ

"Не видал ли где на свете

Ты царевны молодой?

Я жених ее". - "Постой,

Отвечает ветер буйный,

Тамза речкой тихоструйной

Есть высокая гора:

В ней глубокая нора;

В той норе, во тьме печальной,

Гроб качается хрустальный

На цепях между столбов.

Не видать ничьих следов

Вкруг того пустого места;

В том гробу твоя невеста".

А. С. Пушкин

"Сказка о мертвой царевне и семи богатырях"

Глава 1

ПУСТАЯКВАРТИРА

Никита не сразу решился вставить ключ в замочную скважину. Перед ним была дверь. Там, за нею - пустая квартира. Родители вчера купили её. И понимая, как важно ему почувствовать себя взрослым, разрешили прийти сюда одному. Прийти поздно вечером и переночевать. И вот он здесь и отчего-то робеет...

- Ладно, кончай дергаться! - буркнул он, вертя ключ в руке. - Тоже мне, Индиана Джонс на пороге храма Судьбы!

Он повернул ключ в замке, тот щелкнул, дверь словно нехотя отворилась и он оказался внутри.

Пусто. Темно... Он достал из сумки заранее припасенную свечку и спички, зажег её и прошел в комнату, заслоняя ладонью заметавшийся огонек. Приладил свечку на подоконник, уселся рядом и глянул в окно. Прямо напротив на крыше высокого здания пылали красные буквы: МОСГАЗ. Никита вздохнул и буквы мигнули ему - теперь они были синими. Он долго сидел в темноте, глядя как тени движутся по стенам, озаренным неровным светом. А потом скинул шапку и куртку, снял свечу с подоконника и обошел всю квартиру. Он касался стен пальцами, гладил их, словно квартира была живым существом, - он знакомился с ней.

Сделка по купле-продаже заняла вчера целый день. Какое противное слово "сделка", - подумал Никита. Разве оно означает то, что происходит на самом деле: люди как будто отплывают от знакомого берега и оказываются на другом, совсем незнакомом...

Мама появилась поздно вечером чуть живая. Целый день она то и дело звонила домой, сообщая как идут дела и успокаивая Никиту: в банке порядок, у нотариуса тоже, осталось все оформить в жилищном комитете. Отец то и дело названивал сыну с работы, чтоб узнать как дела, а сын, вернувшись из школы, никак не мог собраться и сесть за уроки - мысли были все об одном: как там дела у мамы? Поводов для волнений было более чем достаточно: они ведь не просто покупали квартиру - они продавали свою! Потому и такое название дурацкое: "купля-продажа". И про эту самую куплю им все друзья и родственники массу всяких ужасов порассказали: мол, можно и без денег и без квартиры остаться...

И вот наконец около девяти появилась Ольга Яновна - Никитина мама замученная, но страшно довольная. Она размахивала связкой ключей, которые папа тут же бросил в бокал шампанского, из которого выпили все по очереди: мама, папа и даже Никита. Ему впервые было дозволено отведать спиртного. Конечно, родители догадывались, что он наверняка уже делал это не раз, но тут запрет был снят вполне официально! Родители веселились как дети Никита давно их не видел такими счастливыми: они танцевали, буянили, расколотили тарелки "на счастье", потом все втроем прыгали и скакали, обнявшись, а по тонким стенкам бокала, в котором отмокали ключи, разбегались летучие пузырьки...

Надо сказать, если б не он, они бы её не купили - эту квартиру. А ещё в этом деле ему помогли... крысы. Эти мерзкие твари буквально напали на них на Брестской. И откуда только взялись! Мышки у них порой появлялись - это факт. А что поделаешь: центр, старый дом, первый этаж...С мышками мама с грехом пополам мирилась, но когда однажды утром на пороге ванной, она буквально споткнулась о громадную крысу, отец, едва успокоив её, сказал: "Ну, ребята, пора менять адрес! Крысы бегут с тонущего корабля."

Дом их отнюдь не тонул - люди в нем жили весьма обеспеченные и поэтому в нем то и дело что-то меняли и подновляли, а недавно сделали в подъезде евроремонт. Квартира у них была хотя и двухкомнатная, но очень большая, и все же им троим не хватало места. Мама часто работала по ночам - она была журналисткой. А Александр Маркович, которого близкие и друзья звали Санчо, - Никитин папа - так уставал на работе, что, приходя домой часам к десяти вечера, попросту падал замертво. И свет на мамином письменном столе частенько не давал ему уснуть. Они стали нередко ссориться, и Никита уж было начал за них побаиваться - ещё чего доброго разведутся... Он любил их - своих родителей и не представлял себе жизни без кого-то из них. А потому принялся потихоньку внедрять в их сознание мысль о том, что хорошо бы трехкомнатную. Тогда у всех будет по комнате и никто никому не станет мешать.

Все сложилось как нельзя лучше. Они обратились к маклеру и тот буквально через пару дней привел покупателя. О цене сговорились, получили задаток и начали подыскивать новую квартиру. Продав свою "двушку", они вполне могли себе позволить трехкомнатную, потому что район Маяковки, где они жили, очень котировался и квартиры тут стоили весьма недешево.

Составили список адресов, принялись ездить смотреть. Ольга всегда брала с собой Никиту - отец предоставил выбор на их усмотрение - за день он на своей "девятке" столько километров наматывал по делам фирмы, что мотаться по городу вечерами попросту не оставалось ни сил, ни времени. Кроме того, он считал, что жена с сыном с этим делом лучше справятся. И потому, когда они в выходной все же упросили его подвезти их по двум адресам, заворчал: "Ребят... мы ж договорились - это ваши игрушки!" Но поглядев на их умоляющие лица, вздохнул и принялся одеваться.

Они побывали на Трехгорном валу и на Бакунинской и возвращались домой по освещенной набережной Яузы. Река бежала за ними, и фонари отражались в черной воде манящим праздничным светом.

- Мама, гляди! - ахнул Никита, когда они проезжали мимо изящного мостика, изогнувшегося плавной дугой. Он вынырнул из темноты как видение как мостик в иную жизнь, неведомую, загадочную...

Ольга улыбнулась, оглядываясь и провожая мостик взглядом... он скрылся за поворотом, а на высоком берегу за Яузой внезапно вырос Андроников монастырь. Это было так неожиданно и так странно - средь бегущих огней машин, средь гари и суеты громадного города - эти белокаменные стены, этот покой... Твердыней возвышался монастырь над рекой, и от него такой тайной повеяло, так захотелось хоть ненадолго остановиться здесь, отдышаться...

- Пап, тормозни, я помню, у нас был ещё адрес! Это где-то тут, рядом. Я звонил туда, мне сказали, что дом совсем неподалеку от Андроникова... Мам, погляди, у тебя он точно записан. Сыро... Сыро-какая-то улица!

- Сыромятнический переулок, - рассмеялась мама. - Но там же нет кухни!

- Чего-чего? - пробасил папа.

- Вот видишь, Санечка, - сдерживая смех сказала Ольга, - хоть ты и строитель, а такой простой вещи не знаешь! Раньше так часто строили - в тридцатых годах. Дома гостиничного типа или что-то вроде того - в них не было ванной. Тогда считали, что полезнее мыться в бане. Я знаю, такой дом есть в Чудовом переулке возле "Парка культуры". И тут в Сыромятническом такой же, - я узнавала. Только здешние жильцы все-таки сделали ванну... правда на месте кухни.

Тут мама не удержалась и фыркнула, глядя какие рожицы корчит ей муж, зная что она видит его отражение в зеркале.

- Ага, значит без кухни! - хмыкнул папа. - Что ж, дело хорошее. В самом деле, зачем нам кухня? А?! Ляля, ты как считаешь? Ты ж от неё вечно стонешь - мол, быт заел! Так вперед, обойдемся без быта, я согласный... Ну, вы меня уморили. Все, мчимся домой, я уж оголодал с вами как собака!

- Пап, ну пожалуйста, притормози! - взмолился Никита. - Посмотри как тут здорово! А квартира там очень дешевая для трехкомнатной в центре перепланировку сделаем... и будет кухня. Ну, пап...

Санчо едва было не взорвался, - а взрывы его обладали столь сокрушительной силой, что жена с сыном как минимум пару часов после старались его не трогать, - но Ольга обняла его сзади и стала тихонько что-то нашептывать. Он заворчал, потом затих, потом расхохотался, дернул головой и резко вывернул на автозаправку, чтоб развернуться. Такони оказались в тот вечер в этой квартире, чтоб остаться здесь навсегда.

Она им и в самом деле понравилась - просторная, теплая, с высокими потолками и с окнами в небо, - а им уж так надоело глядеть во двор "с высот" своего первого этажа... Дом был светлый, кирпичный, сталинский.

- Да-а-а, в те времена строить умели, - констатировал папа, выглядывая во двор из окна высокого седьмого этажа. - Это вам не современная панельная душегубка, по которой ветер гуляет и зуб на зуб не попадает от холода. А внизу стадиончик - с ребятами в футбол погоняем - тряхнем стариной!

А когда они, чтоб чуть-чуть прогуляться, спустились к Яузе и обнаружили прямо напротив их переулочка маленький островок, а на нем самый настоящий шлюз, когда мама перегнулась через чугунный парапет набережной и в лицо ей дохнуло свежестью от падавшей с шумом воды...все трое, не сговариваясь, решили: они будут жить здесь! И когда мама вдруг почему-то расплакалась, отец крепко обнял её за плечи, встревоженно заглянул в глаза.

- Что ты, Лялька? Что это с тобой?

- Ничего, - всхлипнув, ответила Ольга. - Просто это от радости. Знаешь... я с детства мечтала жить возле Яузы. А тут ещё этот шлюз... такой свежестью пахнет! И землей! У нас в центре не пахнет землей...

- Но это же тоже центр! - подхватил Никита.

Его глаза за круглыми стеклами очков повлажнели - он и сам не знал, отчего ему вдруг до смерти захотелось остаться в этих краях и жить в этой квартире.

- И там такой коридорчик странный... длинный... совсем как в доме у бабушки. Помнишь, пап?

- Ох, ребята, шут с вами! - покачал головой папа. - Решили, берем! Только такие идиоты, как мы, могут купить квартиру, которую надо практически всю перестраивать... из-за шлюза и коридорчика!

И вот теперь Никита тут, дома. Дома... Он ещё никак не мог привыкнуть к этой мысли и от волнения все шагал по комнатам, не зная, чем толком заняться и где на ночь пристроиться. Сегодня с самого утра здесь уже появились рабочие и начали все крушить: полы, перегородки, старую сантехнику. Ими руководил папин приятель Сережа - Сергей Александрович Овечкин - личность весьма загадочная и притягательная. Во всяком случае для Никиты...

Этот человек обычно хранил серьезность и при этом умел так тонко и вовремя пошутить, что все страхи запуганного предстоящим ремонтом клиента развеивались в дым... По мановению его руки в разных концах Москвы начинали разносить в прах старые обветшалые квартиры и сооружать на их месте новые по самому современному слову строительной техники и дизайна... Но мало того - Сергей увлекался живописью, был её тонким ценителем и знатоком, а недавно стал владельцем собственной галереи. Как он сочетал в себе это - талант организатора, твердый взгляд реалиста и душу художника - один Бог ведал... Мама говорила, что это истинно русский характер, что на Руси все настоящие мужики были такими: дело умели делать, знали цену деньгам и при этом всегда их тянуло подняться над суетой бренного мира - духом стремились к вечному, к красоте... Папа называл Сергея Давидом-строителем и очень его уважал, а Никита... Никита его побаивался. Очень уж смущал его ироничный и проницательный взгляд папиного приятеля - парню казалось, что тот подсмеивается над ним.

Он вообще был очень стеснительным - Никита по прозвищу Кит. Вытянувшись за последний год едва ли не под метр восемьдесят, - и это в его-то четырнадцать! - он страшно сутулился, ходил, согнувшись под углом в сорок пять градусов - носом землю клевал! - как, смеясь, говорила мама, без очков плохо видел и не знал, куда руки девать... Он был страшно обидчив, но отходчив, сторонился девчонок, потому что не знал как себя с ними вести, и целые вечера проводил на диване за книжкой. Ни спорт, ни дискотеки, ни иные забавы сверстников его не интересовали.

Типичный книжный червь! - так аттестовывал его папа, и Никите казалось, что отец был в нем несколько разочарован. Ведь он возлагал на сына большие надежды - хотел, чтобы тот многого в жизни достиг, а Никита до сих пор не проявлял интереса ни к одной из престижных ныне профессий.

- Тебе лишь бы подальше от жизни спрятаться! - как-то в сердцах бросил папа. - Только бы фантазировать, да витать в облаках как девчонка! Смотри, сын, тебе жить...

Никита действительно любил фантастику. В детстве он "заболел" Грином, какое-то время мечтал стать капитаном, потом не на шутку увлекся Толкиеном, его знаменитой трилогией "Властелин колец" и даже одно время посещал сборища Толкиенистов - ребят, влюбленных в книги этого английского писателя. Они собирались в Царицынском парке, весьма серьезно, как им казалось, обсуждали разные философские проблемы и считали себя ужасно "продвинутыми". Но Никита там не прижился - беготня по парку с самодельными мечами, призванная изобразить героев Толкиена, показалась ему пустой театральщиной. А насчет философии... он не думал, что станет умнее, если с пеной у рта будет доказывать кому-то, что тот не прав.

Гораздо интереснее было погружаться в мир любимых писателей, впитывать от них то, что казалось ему самым важным, самым стоящим в жизни... Для него это было странное чувство присутствия тайны, какие-то особые её вибрации, которые он ощущал почти столь же явно, как тепло маминых рук. Ему казалось: стоит только настроиться на нужный лад, сосредоточиться и и тогда... тогда мир внезапно приоткроет дверцу в неведомое. Он знал, что жизнь гораздо сложнее той, о которой пишут в газетах. Он верил художникам и поэтам и не верил тем, кто говорил, что все их фантазии - чушь собачья! Он был чуточку не от мира сего, и знал, что эта его особенность пугает родителей. Но поделать с этим ничего не мог! Он верил в чудо и ждал чудес, и только этим жила его чуткая впечатлительная душа.

И потому-то он сегодня и волновался так - знал, что все происходящее не случайно, и тут, в этом доме его ждет что-то. Перемена какая-то... Откуда к нему пришла эта убежденность он не знал. Но словно почувствовал чей-то зов, когда они впервые проезжали эти места на машине. Он тогда чуть не заплакал как маленький, когда отец начал подтрунивать над мамой по поводу отсутствия кухни в квартире! Ему казалось, что жизнь его кончится так и не начавшись, если они не поселятся именно здесь - в Сыромятниках, на берегу Яузы, в старом доме на седьмом этаже.

Никита вдруг замер на месте, услышав какой-то странный звук. Плеск воды? Но откуда он тут может быть! Он подошел к пролому в полу, который образовался, когда рабочие снимали старую ванну. В небольшое отверстие размером примерно с ладошку ребенка был виден уголок нижней квартиры. Оттуда и доносился странный звук. И пение. Кто-то пел песенку нежным тоненьким голоском. Он присел, наклонился к самому полу и заглянул в дыру. И у него дух захватило...

Там, внизу, на полу помещался большой эмалированный таз, полный искрящейся пены, а в этом тазу стояла девочка лет двенадцати и пела, поливая себя водою из ковшика. Теплые блики света играли на её нежной коже так, что казалось, будто это она сама светится. Длинные намокшие волосы прядями падали вдоль спины. От неё словно исходило сияние - так она была хороша... Девочка была совершенно нагая!

Никита почувствовал как кровь хлынула ему в голову и испугался, что сейчас задохнется - твердый ком застрял в горле и он не мог ни проглотить его, ни вздохнуть. Он отпрянул от проема и сел на пол - ноги не держали его, они стали ватными. Кит весь дрожал крупной дрожью - так подействовал на него вид обнаженного девичьего тела, которое он впервые увидел. Немного успокоив дыхание и подождав, когда сердце перестанет разламывать ему грудь, он сжал в кулаки липкие от пота пальцы и вновь заглянул в дыру.

Это было сильнее его! Знал ведь, что подглядывать стыдно, знал, что поступает гадко и потом сам себя загрызет, но ничего с этим поделать не мог. Он глядел туда - на эту незнакомую девочку, стройную как цветок, и знал, что кончено... Он погиб! Он влюбился без памяти...

Его незнакомка прервала свою песню и что-то сказала. Слов её он не расслышал. Никита вдруг почувствовал в себе дикую ненависть к тому существу, которое в эту минуту, как и он, могло видеть её. Он впервые понял как сильна и страшна ревность. Что она не подвластна разуму и он не в силах справиться с ней! С кем же она разговаривает? Он должен знать это! Он наклонился ниже - так, что один глаз его глядел прямо в дыру, а щека легла на холодный цемент развороченного пола. Но рядом с девочкой не было никого. Только грязноватая кухонная мойка - значит там, под ним была кухня. Она потянулась, привстав на цыпочки, и предоставив ему разглядеть прелесть её маленьких грудей... а потом позвала, протянув руку. На пальце её блеснуло кольцо. Матовый овальный камень, который светился тусклым радужным светом. И свет от камня на какое-то время полностью поглотил Никиту - он словно втянул его взгляд в себя и от этого загорелся сильней... Теперь уже яркое искрящееся свечение исходило от камня, а когда девочка поводила правой рукой, на которой был перстень, - от неё словно бы растекались волны какой-то загадочной силы...

Ах, так вот с кем она говорила! - у ног её показался большой толстый кот, черный как смоль. Он кругами заходил вокруг таза, нервно постукивая по полу упругим хвостом. Никита вздохнул с облегчением - никто, кроме него, не видел её купания! Рядом с нею был кот. Всего лишь кот! Самый обыкновенный...

- Ф-фу-у-у! - вздохнул он с облегчением и распрямился, чтобы перевести дух. Посидел немного, улыбаясь бессмысленной и глупой улыбкой, а потом, словно магнитом притянутый, снова потянулся к дыре. И с криком отпрянул черная лапа с выпущенными когтями ударила его по щеке, едва не выцарапав глаза. Послышался утробный кошачий вой и два ока - прозрачные, без зрачков - глянули из дыры... Это были не кошачьи глаза. И не человеческие. Таких глаз не было ни у животных, ни у людей... Никита глухо охнул и потерял сознание.

Когда он очнулся, была уж глухая ночь. По стенам пустой квартиры бродили тени. На щеке запеклась кровь и рана болела. Ему стало не по себе. Очень не по себе! А вдруг то существо, которое глянуло из дыры, уже тут? И кто оно? Вдруг сейчас кинется на него? Ему захотелось немедленно убежать и пусть на дворе глухая ночь - не страшно! Гораздо страшнее то, что он увидел...

Но он не сбежал - он остался. То новое и волнующее, что он впервые почувствовал, когда увидел её, - эту девочку - было сильнее страха. Никита знал теперь, что это значит - влюбиться! Его как будто стрелой сразило. Сразу и наповал! Только стрела эта не убила, а только... как бы отняла его у себя самого. Отныне все прежнее отлетело - мир, покой, привычная рассеянная мечтательность... Один взгляд, брошенный вниз, в провал все переменил. Мысли и чувства больше не принадлежали ему - они стремились к ней - к стройной девочке, купавшейся в тазу возле мойки...

Глава 2

ЕВА

Кит всю ночь промаялся без сна и уснул только под утро. Его разбудили шаги, голоса - пришли рабочие. А при них он не хотел заглядывать в дырку в полу - ни с кем не хотел делить свою тайну. И в школу пора - он уже и так опоздал на первый урок.

Он ушел, мечтая о том, чтобы поскорее вернуться. Но рядом с мыслью о незнакомой купальщице притаился страх.

Что это было? Чьи глаза глянули на него из темноты? Его разум напоминал селение, по которому пронесся смерч, - прежде спокойные мысли мелькали и путались, вспыхивали и сталкивались... и, казалось, этому не будет конца!

И дни потянулись за днями - пустые, растянутые - Никита места себе не находил - он только и думал, как бы вновь очутиться в своей новой квартире в Сыромятническом переулке. Но родители не хотели, чтоб сын болтался там во время ремонта посреди хлама и мусора - и так вон вернулся весь поцарапанный! Ему нужно нормально питаться и заниматься как следует - за прошедшие две недели успел нахватать троек и даже схлопотал двойку по математике, чего с ним прежде никогда не случалось.

Овечкин, пряча улыбку, наносил удар за ударом по бюджету семьи - так, что мама только тихо ахала, а папа крякал и с удвоенной энергией впрягался в работу. Они решили: делать ремонт - так уж делать! Чтоб и материалы отделочные были качественными, и плитка в ванной, и двери не самые дешевые, чтоб не повело древесину винтом... Они соглашались с Сергеем, убеждавшим, что деньги - дело наживное, а квартира - это уж на всю жизнь! Вот и надо её отделать так, чтоб любо-дорого...

А Никита спал и видел, чтобы поскорее закончился ремонт и они переехали. Но это событие намечалось только на середину января - после старого Нового года. А до этого был ещё почти месяц - на дворе стоял знобкий ненастный декабрь. Нет, он этак с ума сойдет! Парень подкатывался к дяде Сереже, чтобы тот поручил и ему какое-нибудь дело: например, мусор подметать или ещё что, не требующее высокой квалификации. Но тот только отшучивался и уносился на своей "Газели" на один из строительных рынков, чтоб закупить очередную партию цемента, клея для плитки, гипсокартона для новых перегородок и невесть ещё чего...

Наконец, как-то под вечер позвонил дядя Сережа и попросил Никит упоехать с ним на "Каширский двор" за плиткой для ванной. Кому-то нужно было последить за машиной, чтоб не разворовали уже купленные и погруженные материалы, пока они с шофером будут грузить ящики с плиткой. Никита рванул что есть мочи, и где-то к семи вечера они с этим покончили - ящики рядами стояли в будущей спальне родителей. Теперь можно действовать!

Увы, пролом уж давно заделали, и надо было искать какой-то другой способ поглядеть на свою незнакомку. Лучше всего бы, конечно, просто подойти к ней и познакомиться. Сказать, что он - её новый сосед и все такое...

Никита спустился на этаж ниже и остановился перед ободранной грязной дверью, с которой свисали куски дерматина, точно их кто-то ножом исполосовал. Он прислушался... все было тихо. Потоптавшись на месте, Никита так и не решился нажать на кнопку звонка и, понурый, двинулся восвояси на Брестскую.

Какова же была его радость, когда во дворе он увидел свое живое чудо! Девочка сидела на перевернутом ящике возле костра и задумчиво глядела в огонь, подперев кулачками щеки. Возле костра мелькали какие-то тени. Приглядевшись, Никита разглядел двоих подростков примерно его возраста и карапуза лет четырех, который сосредоточенно ковырял палкой оттаявшую землю.

- Сомик, отойди от костра подальше, искра в глаз попадет! - крикнула малышу девочка, и Никита догадался, что это, скорей всего, её брат.

Услыхав звук её голоса, он почувствовал как сердце бухнуло, дернуло, остановилось, а потом заколотилось как бешеное. Тяжело дыша, открыв рот, он медленно приближался к костру. Двое парней - один белобрысый, с наглой ухмылочкой, а другой губошлеп весь в прыщах возились с чем-то возле костра. Один из них - белобрысый - расковыривал палкой уголья и криво улыбался, поглядывая на девочку. Его приятель подошел к карапузу и что-то ему сказал. Тот послушно потопал за ним и остановился прямо возле огня, заглядывая в костер с опаской и любопытством. А потом доверчиво протянул ладошку. Тогда белобрысый поднялся, шагнул к малышу и, осклабившись, вынул из-за спины консервную банку, которую перед тем докрасна раскалил на костре. Удерживая за край деревянной прищепкой, быстро всунул её в раскрытую ладонь малыша.

Его крик разорвал тишину. Девочка, сидевшая в глубокой задумчивости, тут же вскочила и в мгновение ока оказалась возле брата. Тот упал в снег, задохнувшись болью и криком, и раззявленный его ротик исказился гримасой страха и муки.

Никита, не задумываясь ни на минуту, кинулся к белобрысому. Но девочка его опередила - дикой кошкой метнулась она к гоготавшему парню и вцепилась зубами в его руку. Тот заорал и хотел отшвырнуть её, но она пнула его коленом, а потом принялась царапать ногтями лицо. Подоспевший Никита хотел оттащить её от орущего подонка, но она так брыкалась, что пару раз угодила ему каблуком по ногам, и ему пришлось отступить. Наконец, белобрысый вырвался и, хромая, кинулся прочь, а за ним драпанул прыщавый.

- Ну ты, Генька-ведьма, ты, сука! - зашипел белобрысый, оборачиваясьна ходу к посрамившей его девчонке. - Ты за это заплатишь...

- Сам заплатишь! - крикнула ему вдогонку юная воительница.

Шапка её слетела, длинные золотистые волосы разметались по плечам, рукав синтепоновой куртки оторвался подмышкой, глаза сверкали в свете костра. Никита так загляделся на нее, что не подумал, как он наверное глупо выглядит со стороны.

- А ты чего уставился? - накинулась на него девочка. - Чего не в свое дело лезешь?

- Я помочь хотел... я думал...

- Индюк тоже думал! Ты только мне помешал. Я б его... - выпалила воинственная златовласка и кинулась к брату. Склонилась над ним... Он лежал в снегу лицом вниз.

- Сомик, малышик мой, сейчас тебе Геня поможет! Сейчас, потерпи немножко, миленький.

Она подхватила брата на руки и понеслась к своему подъезду. А Никита остался стоять посреди двора, понимая, что мир проваливается в тартарары он все испортил! Она рассердилась и теперь будет глядеть на него как на врага...

- Ну уж нет, - просипел Кит, стиснув зубы, - я тебя так не отпущу!

И кинулся догонять девочку.

- Давай помогу, - решительно гаркнул он, враз охрипнув, и, не дав ей опомниться, буквально вырвал плачущего малютку у неё из рук и зашагал к двери подъезда.

Геня на секунду опешила, но его уверенный тон, как видно, подействовал и она уступила. Быстро набрала код, распахнула перед ним дверь - у него руки были заняты.

- Вызывай лифт скорее! - заорал Никита не своим голосом - только тут он увидел глубокую кровоточившую рану на ладошке мальчика. Вся кожа на внутренней её стороне была сожжена.

- Сейчас... ох... - она споткнулась и всхлипнула. - Что же делать? Папы нету... а я...

Створы лифта захлопнулись. Геня нажала на кнопку шестого этажа и кабина, дрогнув, поехала вверх.

- Не волнуйся! - стараясь говорить спокойным и уверенным тоном, сказал Никита, - сейчас скорую вызовем. Телефон у вас есть?

- Есть, - еле слышно ответила Геня и принялась вытирать слезы, вдруг градом хлынувшие из её огромных распахнутых глаз. На пальце её тускло отсвечивало кольцо со светлым камнем. Здесь, в лифте она совсем не походила на деву-воительницу - теперь это была просто девчонка-подросток, растерянная и испуганная. Как видно, наступила реакция, последовавшая вслед за пережитым потрясением. Никита стоял перед ней столб столбом, все известные ему слова разом застряли в горле, руки, державшие мальчугана, онемели от напряжения, мир отхлынул куда-то, точно смытый волною песок, и только одно существовало для него в этот миг - худенькая девичья фигурка в дешевой курточке с оторванным рукавом...

Они выскочили из лифта и поспешили к дверям квартиры. Длинный коридор показался им бесконечным. Мальчуган уже не плакал, не стонал - он затих, а кровь из раны залила весь рукав Никитиной дубленки.

Геня быстро отперла дверь, не снимая сапог бросилась в комнату, крикнув на ходу Никите:

- Сюда!

Они очутились в маленькой захламленной неприбранной комнатке. Какие-то тряпки, коробки валялись повсюду, пол давно следовало помыть, а пыль с серванта, похоже, не вытирали с самого лета. На столе громоздились немытые тарелки, рюмки и чашки, в углу - штабеля бутылок из-под портвейна и водки. Девочка перехватила недоуменный Никитин взгляд и нахмурилась.

- Что, не нравится? Да, папа пьет! А что? - с вызовом выпалила она. Ты такого не видел, да? Твои родители небось чистюли, молоком кафель моют!

- Почему молоком? - удивился Никита. - "Кометом" или "Пемолюксом". Как все... Слушай, надо скорую вызвать.

- Не надо... - она уже справилась с собой и вновь стала кусачей и колючей. Отдернула занавеску, за которой было нечто вроде шкафчика только без дверец. Отыскала там какую-то баночку, кусочек ватки, намазала ватку чем-то пахучим и приложила к ране на руке брата.

- Вот так. Теперь он уснет. Положи его сюда, на кровать.

Она разгребла кучу какой-то ветоши, журналов, газет и под нею обнаружилась детская кроватка.

- Его, наверное, раздеть надо, - предложил Никита.

- Потом. Пусть сначала уснет. Завтра рука уже почти заживет и болеть не будет.

- Такая рана? - удивился Никита. - Да ей как минимум недели две заживать. И рубцы останутся - ожог-то глубокий.

- Никаких рубцов у него не будет, - склонившись над братом и целуя его в лобик, сказала Геня. - Это средство все как рукой снимет.

- А что за средство такое? - удивился Никита.

- Такое, - сказала Геня - как отрубила. - Ты вообще-то откуда взялся? Что-то я тебя раньше не видела.

- А мы скоро сюда переедем. Я теперь твой сосед сверху - сто сорок седьмая квартира.

- А-а-а, - протянула девочка, и поджала губки. - Значит это вы ту коммуналку купили? Тогда понятно.

- Что понятно? - не понял Никита, чувствуя как в Гене нарастает глухое, смутное раздражение. - Мы свою квартиру продали, а эту купили. Она стоит меньше, чем наша прежняя - ещё и на ремонт деньги остались.

Он вдруг понял, как ей, живущей в этом бедламе и нищете, обидно, что другие покупают новые квартиры, пускай, и продавая свои, что будут делать ремонт, начинать новую жизнь... Ему ужасно захотелось её утешить, сказать ей что-то доброе и хорошее. Но Никита видел, что она не примет от него ни сочувствия, ни утешения. Она была горда - его возлюбленная! И он должен заслужить её понимание и доверие.

- Слушай, мы так и не познакомились. Меня Никитой зовут. А тебя Геней? Это какое же полное имя?

- Евгения.

- Значит, Женя?

- Нет, не Женя, а Ева. Геней меня только те идиоты зовут.

Она скинула сапоги и достала из-под дивана тапочки. Он заметил дырочку у неё на колготках, а Ева перехватила его взгляд. И страшно смутилась. Весь её гонор вдруг как рукой сняло, она вся покраснела и от этого ещё больше похорошела. Просто на удивленье!

Худенькая, стройная, с широко раскрытыми гиацинтовыми глазами, тонкими чертами лица и длинными волосами, которые отсверкивали золотом в свете лампы... Весь её облик так не вязался с тем, что её окружало! Странно было видеть эту девочку в такой дыре. Но казалось, она не придает большого значения окружающему, словно и не живет здесь, а лишь на минутку заглянула сюда, чтобы потом исчезнуть...

Ева потерла переносицу тонким пальчиком, словно что-то обдумывая, а потом улыбнулась Никите и спросила:

- Хочешь, я тебе кое-что покажу?

- Конечно, хочу! - оживился он. - А можно мне... снять дубленку?

- Ой, извини, я тебе даже не предложила раздеться! - она снова смутилась и потупилась. - Понимаешь... у папы были гости, они... очень шумели и я всю ночь не спала. Голова совсем ничего не соображает...

- А вы... тут папина комната? Или твоя?

- У нас всего одна комната. И ванной нет. А кухня - общая. Это же коммуналка! Соседка иногда... в общем, иногда я у неё ночую и Сомик тоже. Он спит крепко. Его вообще-то зовут Елисей. Странное имя, да? Но мне нравится. Он так смешно надувает губки, вот я и прозвала его Сомиком. Он очень хороший, спокойный и ласковый. Только вот слишком доверчивый.

- А что, это плохо?

- Конечно! Разве в наше время можно кому-то доверять? Сам видел, что из этого вышло... Сунули в руку раскаленную консервную банку...Вот сволочи!

- Ты... Ева, ты можешь доверять мне! - выпалил вдруг Никита, покраснев как рак и понимая, что сморозил глупость. Разве она ему вот так сходу поверит...

Но, кажется, эти его слова ей понравились. Она улыбнулась и со вздохом откинула назад волосы, как будто освобождаясь от какого-то гнетущего чувства. Словно ждала от него чего-то подобного... и вот дождалась!

- Ладно... поглядим, - ответила она с лукавой улыбкой и выдвинула из-под стола деревянный грубо сколоченный ящик.

В нем было множество фигурок, сделанных из глины. Маленькие трогательные овечки, курочки, гривастые лошадки, коровы... У них были чуть склоненные набок головы, точно они увидали что-то особенное и с удивлением старались рассмотреть. Они улыбались чему-то и радовались - эти лошадки - и Никите, глядя на них, стало ясно, что Ева очень талантлива. Ему бы и в голову не пришло, что их вылепила девчонка-подросток, - так здорово они были сделаны!

- Нравится? - спросила довольная Геня, видя как он весь просиял.

- Очень! И ты давно этим занимаешься?

- Второй год. Я летом в одном месте глину беру, а зимой её размачиваю и вот видишь... кажется, получается.

- Да не кажется - это же просто классно! У тебя талант. Самый настоящий, можешь мне поверить. У меня мама журналист, она очень много пишет про разных художников. И меня на выставки часто берет - так что я много такого видел: и живопись, и керамику... То, что у тебя получается хоть сейчас на выставку! Только они не обожжены и не раскрашены. Но, я думаю, это можно поправить. Хочешь, я попробую связаться с кем-нибудь из хороших керамистов? Мы подъедем, поговорим, чего и как ... Что нужно, чтобы весь процесс освоить. Где брать краски, какие нужны и как это все обжигать... А вообще, тебе нужно учиться. Я не знаю, где этому учат, но это тоже можно узнать.

- На краски у меня денег нет... - покачала головой Геня. - А учиться... не знаю.

Она помрачнела и задвинула ящик под стол.

- А там что? - спросил Никита, указывая на подоконник. Там тоже стояли фигурки. - Тоже твои?

- Те... они ещё недоделаны.

Он подошел к окну, отдернул занавеску... и отшатнулся невольно. На подоконнике стояли фигурки людей, они были гораздо крупнее животных размером примерно с ладонь взрослого человека. Их лица были искажены злобными гримасами, вместо глаз - глубокие дыры. Тела неестественно согнуты, точно сведены судорогой.

Никита вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Точно все эти существа были как-то связаны с тем ужасом, который он пережил тогда ночью, когда впервые увидел Еву. Он обернулся... у двери сидел кот. Тот самый, который напал на него, поцарапав лицо. Кот был размером с хорошую таксу, его толстый хвост в нетерпении стучал по полу, точно ему не очень не нравилось присутствие постороннего. Зеленые керосиновые глаза горели и без смигу глядели на парня. И он вдруг почувствовал себя лягушонком под взглядом змеи...

Ева подошла к коту, взяла его на руки и стала поглаживать. Никита заметил, что кольцо с белесым камнем у неё на пальце как будто бы стало слабо светиться.

- Уходи! - вдруг сказала она каким-то глухим чужим голосом. - Я хочу спать.

- Но... - не нашелся он, что ей ответить. - Так как? Поговорить мне насчет керамистов? - он чувствовал, что земля плывет под ногами. Голова закружилась, затылок сжало будто тисками.

- Ничего мне не надо! Оставь ты меня в покое! Что вы все от меня хотите, идиоты несчастные! Уходи, я сказала! И вообще... пусть никто никогда больше не смеет звать меня Геней. Меня зовут Ева, слышишь? Ева!

Он повернулся и бросился бежать, чтобы не видеть какой злобой исказилось её лицо.

Глава 3

БУКЕТ ХРИЗАНТЕМ

Вернувшись домой в тот вечер, Никита слег. У него поднялась высокая температура, на лбу выступила испарина, мальчик ловил воздух полуоткрытым ртом и говорил, что ему больно в груди и трудно дышать. Наутро вызвали доктора из поликлиники, и тот сказал, что налицо все симптомы воспаления легких, которого, однако, он не находит. Наедине он сказал Ольге Яновне, что мальчик очень возбужден и явно чем-то напуган. Прописал постельный режим, витамины, успокаивающий травяной сбор и просил немедленно вызвать его в случае чего. Даже телефон свой домашний оставил.

Всю ночь Кит метался в жару и бредил. Бессонные родители пытались уловить смысл его бессвязных выкриков. Но кроме имени прародительницы рода человеческого Евы, не смогли распознать ничего...

- Слушай, может он просто влюбился? - предположил Александр Маркович, когда перед рассветом сын забылся глубоким сном.

- Ага, и от этого у него температура сорок! - Ольга покачала головой. - Нет, тут что-то другое. Вирус или... я не знаю - может, его сглазили?! И рукав дубленки у него весь в крови!

- Нет, с этими бабами с ума сойдешь! - возмутился отец Никиты. - Ну, что ты мелешь? Какой сглаз! Это все старушечья болтовня - и ничего больше!

- Не скажи... - отвернулась Ольга и постаралась замять разговор. Она видела, что муж на пределе - на работе пошла полоса неудач, а тут ещё бессонная ночь...

На следующий день температура спала и появилась жуткая вялость и слабость. Кит весь день дремал, от еды отказывался, а на все расспросы, что с ним случилось, отнекивался: мол, ничего особенного... С мальчишками накануне в футбол гонял - вот и все.

Он впервые соврал родителям. Вернее, не соврал, а утаил от них правду. Он не хотел их зря пугать, потому что надеялся - выздоровеет и со всем разберется... Мужчина он или нет?! Он ясно понимал одно - с Евгенией что-то не ладно. Очень не ладно! Она ведь совсем от природы не злая - она светлая, добрая... Она - как солнышко! Ион должен понять, что с ней происходит.

Он провалялся в постели больше недели, а когда встал на ноги, на носу уж был Новый год. Родители сбились с ног, выбирая обои, смесители для ванной - ремонт был практически завершен - и одновременно пытаясь купить подарки для многочисленных родственников, побыть возле больного сына и завершить дела на работе, которых, как назло накопилось по горло...

Тридцать первого Кит сообщил, что ему не терпится подышать свежим воздухом и сказал, что пойдет погуляет пару часиков. Ольга с сомнением на него посмотрела, но не стала возражать и только попросила сына не задерживаться и поплотнее укутать горло теплым шарфом.

Никита достал из нижнего ящика буфета свою копилку, спрятал под полой дубленки, вынес потихоньку на улицу и разбил об пол беседки в соседнем дворе. Смеркалось, непогода сменилась легким морозцем, падал снег... Он собрал рассыпавшиеся монетки и подсчитал - оказалось чуть больше ста тридцати рублей. Порядок! Рассовав деньги по карманам, он кинулся со всех ног к метро. У него было около двух часов. Только бы она была дома!

Возле "Курской" он купил цветы - первый в жизни букет! Это были три хризантемы - золотистые как цвет её волос. Почему-то он подумал, что дарить розы пошло. Все дарят! А у них все будет не как у всех. Ему хватило ещё на маленький флакончик духов, который продавщица, заговорщически подмигнув, обернула в зеленую блестящую фольгу и перевязала красивым бантом.

Как он добрался до дома - Кит не помнил. Ноги сами несли его, а от недавней слабости не осталось следа. Он пулей влетел в подъезд и нос к носу столкнулся с дядей Сережей. Тот взглянул на букет, обернутый в прозрачный целлофан с бантиком и спросил, не меняясь в лице:

- Это мне?

- Э-м-м-м... Н-не совсем, - заикаясь, ответил Кит. Уши и щеки его пылали.

- А-а-а, тогда значит нашей малярше Валечке? Что ж, мудро... продолжал подшучивать несносный Овечкин. - Она за три дня недельную работу сделала - и причем, качественно. Такую самоотверженность следует поощрять. Давай я с тобой поднимусь.

- Э... Нет, не надо.

- Ну, как скажешь, - кивнул Сергей Александрович, отводя взгляд, чтоб Никита не видел как в темных его глазах искрится смех и не принял это на свой счет...

- Дядя Сережа, погодите, - Кит выскочил из подъезда во двор вслед за Овечкиным. - Вы... пожалуйста, не говорите родителям...ну, про это, - он кивком указал на букет.

- Понял, - согласился Овечкин. - Мудро! Что ж, удачи тебе.

И он растворился в поднимавшейся мглистой метели. А Никита с замиранием сердца стал подниматься на лифте. Удивительно, но страха в нем не было. Он только волновался, что не застанет Женю... или Еву? И как все-таки её называть?

Пряча букет за спиной, он позвонил. Дверь открыл невысокий щупленький мужичонка с трехдневной щетиной на впалых щеках. От него несло перегаром. За спиной у него слышался грубый смех, женские взвизги и развязные пьяные голоса - как видно, здесь гуляли вовсю, загодя начав отмечать Новый год.

- О! - покачнувшись, произнес Мужичок. - Т-тебе кого?

- Мне? - переспросил Кит, отшатываясь. - Мне Евгению. Она дома?

- Он-на? Дом-ма, - старательно выговорил небритый и, обернувшись, крикнул. - Же-е-ень! Же-е-е-ня-а-а-а...

Но из-под его руки, опередив зычный зов, вынырнула Женя и, схватив мальчика за руку, втащила в квартиру. Ни слова не говоря и не давая ему опомниться, она потянула его за собой по коридору и втащила в одну из дверей. Это была небольшая уютная комнатка со множеством черно-белых и цветных фотографий, развешанных по стенам.

Ева глядела на него, на букет, широко раскрыв глаза. Наконец Никита справился с волнением и протянул ей цветы.

- Ой! Это мне? - она вспыхнула, взяла цветы, зарылась лицом в эти живые пахучие звездочки и отвернулась. Это было так хорошо, так неожиданно - она не находила слов.

Никита заметил слезы у неё на глазах. И понял, что и для Евы это первый в жизни букет.

- С Новым годом! - только и смог он произнести севшим голосом, - то есть... с наступающим... - и протянул ей коробочку, едва вытянув её из кармана онемевшими пальцами.

- Спасибо, - шепнула она, просияв. И... неловко чмокнула его куда-то в шею, приподнявшись на цыпочки.

Пауза хрусталем зазвенела в ушах. Никита задохнулся и поймал её маленькие холодные ладони в свои. Так стояли они долго, глядя в глаза друг другу, и оказалось, что слова больше им не нужны.

Потом Женя осторожно высвободила свои руки. Вздохнула.

- А мне... мне тебя даже угостить нечем.

- Это ничего, я совсем не голодный, - поспешил успокоить её Никита. А это... это чья комната?

- Соседки. Она сейчас придет. Тут я у неё ночую. Иногда...

- А-а-а... - выдохнул Никита. - А может... поднимемся ко мне? Поглядим как там ремонт?

- Ну, не знаю, - замялась она. - А где ты был? Тебя долго не было...

- Я... уезжал, - отчего-то соврал он и сглотнул. Во рту пересохло. Слушай, как же все-таки тебя зовут? Женя или... Ева?

- А как тебе больше нравится? - застенчиво улыбнулась она, потупившись.

- Наверное Ева. Не знаю - и так и так хорошо!

- Ну тогда и зови меня Евой. Хотя... мама звала меня Евгешей - это было её любимое имя.

- А где твоя мама? - спросил он и тут же пожалел об этом.

- Она умерла, - просто сказала девочка. - Ну что? Пойдем к тебе?

- А тебя отпустят?

- А я никогда и не спрашиваю - просто делаю, что хочу. И потом там не до меня...

И они выскользнули из квартиры, которая напоминала утлую лодочку в девяти балльный шторм - грохот, пьяные выкрики, звон разбитой посуды, магнитофон, орущий на полную мощь...

"Боже, как она живет в этом аду? Да ещё с маленьким братиком..." подумал Никита и решил, что он должен спасти её, забрать отсюда. Правда, как это сделать, пока не знал.

- А как поживает Сомик? - спросил он Еву, поднимаясь по лестнице.

- Нормально. Рука совсем зажила - даже следов не осталось. Эта тетушкина мазь просто диво-дивное, - весело ответила та, шагая вслед за ним через ступеньку.

Он открыл дверь своим ключом и ахнул. Овечкин поистине творил чудеса! Квартира сияла как новая - рабочие доклеивали последние рулоны шелковистых обоев, в ванной сверкал темный кафель и белоснежная новенькая сантехника, а свет розоватых светильников в форме раковин отражался в матовых дверных стеклах... Дворец, да и только!

Ева при виде всего этого великолепия сразу потупилась и как-то вся сжалась. Никита провел её в комнату вслед за собой. На свеженастеленном паркете отпечатались влажные следы снега с его сапог. Ева на цыпочках прошла за ним, как будто боялась ступать по этому новенькому паркету, и огляделась.

- Это, что, твоя комната? - спросила она, нахмурясь.

- Нет, тут будет спальня родителей.

Он обернулся к ней и вздрогнул - теперь перед ним стояла вовсе не та девочка, которая буквально минуту назад с веселым любопытством шагала за ним через ступеньку. Холодный угрюмый взгляд исподлобья пронзил его точно копьем! Она тут же отвела взгляд и уставилась на свой перстень, как будто он был единственным предметом на свете, который её интересовал. Все движения тотчас стали какими-то вялыми и даже голос переменился глуховатый стал и какой-то пустой. Точно душу из него вынули - если только в голосе хоть сколько-то пребывает душа...

- А я... - она запнулась, а потом выпалила со злостью, - у меня тоже такая будет! Даже лучше! У тетушки квартира четырех комнатная и потолок выше! И прихожая у неё большая и вообще... Она мне обещала свою квартиру оставить. И денег кучу! И завещание даже показывала, вот! Она совсем старая - скоро умрет. И тогда я разбогатею...

От такого неприкрытого цинизма Никита просто остолбенел - так не вязался он со всем её легким обликом. А Ева явно не зная, что бы ещё такое сказать, продолжала без смигу глядеть на свой перстень. И Никита с ужасом заметил, что тот начинает светиться.

- А хочешь, - он несмело подошел к ней и взял за руку, - хочешь пойдем погуляем? Тут на реке есть шлюз... там так здорово...ты была там?

Ева медленно подняла голову - во взгляде её была пустота. Казалось, она вообще не видит Никиту. Он поднес её руку к самым глазам и... отшатнулся. Перстень переливался радужными красками, постепенно краснея, словно он накалялся. От него и впрямь исходил жар как от печки!

- Я не знаю, но я... пожалуй... мне надо к тетушке. Совсем забыла - я ж ей обещала! Мне нужно встретить с ней Новый год.

Ева медленно повернулась и пошла к выходу, точно во сне.

Никита опередил её и преградил путь.

- А как же Сомик? Ты же не оставишь его одного в пьяном притоне?

- А-а-а... - вяло протянула она. - За ним Михайловна приглядит.

- А кто такая Михайловна?

- Наша соседка.

- Ева, послушай... - Никита набрался духу и выпалил, - что это за перстень? Странный какой...

- Это мамин... мама его носила. И мне оставила... перед смертью. Я никогда с ним не расстаюсь. В нем - моя мама!

И сообщив эту невероятную весть ошеломленному парню, Ева оставила его одного.

Глава 4

ПЕРЕЕЗД

Новый год отшумел, рассыпался фейерверками и сгинул - наступили привычные будни с их заботами и суетой. Близился переезд.

Ольга с Санчо задумали перебраться на "Курскую" до Рождества - уж очень хотелось встретить любимый праздник в новом доме.

- Это же так чудесно, - радовалась Никитина мама, - новая жизнь, которая начинается под Рождество!

Они даже не стали украшать елку на старой квартире, а поставили её посреди пустой комнаты в новой. Дом сразу ожил, наполнился хвойными запахами и ожиданием чуда. Никитины родители, хоть и были людьми вполне деловыми и современными, но к этому празднику относились как дети - они свято верили, что все, загаданное в эту ночь, непременно случится! И, конечно, их сын эту веру безоглядно и искренне разделял...

Вещи ещё до Нового года были собраны и разложены по картонным коробкам. Санчо кликнул друзей - и на третье января назначили день переезда.

Никита уже после первого перебрался на новую квартиру. Он спал на полу в папином спальном мешке, оставшемся со времен его юности. Собственно, спал - это слишком сильно сказано! - он бродил по квартире кругами как заблудившийся странник, потом пытался прилечь, метался, крутился, маялся... и глядел в окно - вночь... Звезды были так близко! Они манили, тревожили... и беспощадная полная луна не давала ему покоя - она преследовала его...

Из квартиры снизу слышался шум гулянки, грохот и музыка... он не знал, там ли Ева или у своей тетки. Он был почти уверен, что Ева выдумала её свою богатую тетку. Выдумала, чтоб не казаться несчастной. Чтобы он её не жалел! Чтоб представлять себе хоть какой-то выход из чудовищной беспросветности, пускай он - этот выход - и существует только в воображении...

Никита отчего-то не мог пересилить себя и спуститься этажом ниже, чтобы позвонить в дверь. Он ненавидел себя за это, проклинал свою слабость, но ничего поделать с этим не мог. Черный кот, появлявшийся невесть откуда, глаза, глянувшие из темноты, странный перстень, загоравшийся жарким светом, точно в нем угли тлели, - все это беспокоило его. Он и сам не мог объяснить причину своего страха - ведь до сих пор никто ему не причинил особенного вреда, кроме нескольких неглубоких царапин на щеке... Но Никита знал, сердцем чуял, что опасность подстерегает его - она где-то рядом.

Но даже не это пугало его - он боялся другого. Он чувствовал, что смертельная опасность нависла над самым главным для него существом - над Евой! Он знал, что без него она пропадет. Потому что темные тучи сгустились над ней... Откуда явилась в нем эта уверенность? Нет, на этот вопрос он не знал ответа. Но ясно осознавал, что она ходит над пропастью по самому краю бездны и, похоже, даже не догадывается об этом.

А чем же иным можно было объяснить странные перемены в ней - тоясной как солнышко, то сумрачной как тревожащий лунный свет...Он видел - она не злая и не завистливая от природы - все это так не вязалось с ней! Душа её чиста как рассвет, но что-то сдвинулось в механизме судьбы и в душу её просочилась тьма. И силы, подвластные Князю мира сего, - силы тьмы стремятся присвоить себе то, что им не принадлежит, - её душу! Но он этого не допустит, он не даст им власти над ней. И пускай без битвы они её не отпустят - он ждал битвы и был готов к ней! Он слишком много читал об этом, чтобы не знать: за красоту нужно идти на бой!

И три бесконечных дня и три ночи он собирался с силами. Он не раз спрашивал себя: а готов ли он к тому, что неизведанное станет его врагом? Что он не знает, кто поджидает его во мраке ночи? Не ведает, какие козни готовят те, кому подчиняется мерзкий котище и странное светящееся кольцо. Никита никогда не молился, не умел этого, но тут - в эти три дня перед битвой он пытался молиться... он начал учиться этому.

Наконец, он настал, этот день. День переезда. До Рождества оставалось ещё два дня, и Никита торопил время: ему хотелось, чтобы Рождество поскорее настало. Он ходил, сутулясь, пряча взгляд, весь какой-то напряженный, зажатый. Даже папа как-то ему сказал: "Слышь, старик, расслабься! Чего ты такой смурной? Переезд - это, конечно, не сахар, - говорят, что один переезд равен двум пожарам и наводнению... Но и не такое бывает прорвемся!" Санчо просто не узнавал своего сына. А тот думал: вот-вот что-то случится, что-то произойдет. Останется Ева такой, какой он впервые увидел её, или душа её скорчится. И станет потерянной для него...

Машина была заказана на восемь утра. По папиным предположениям она должна оказаться возле подъезда в Сыромятническом где-то к половине одиннадцати. Пока все погрузят на Брестской, пока доедут... И Никита решил встать пораньше, чтобы до приезда машины с мебелью - до того момента, когда их лодка пристанет к новому берегу, повидать Еву. И поговорить с ней.

Однако, как назло именно в это утро его сморил крепкий сон. Он проспал! И когда, приподнявшись на локте, взглянул на часы, было уже начало одиннадцатого, а под окном призывно гудел знакомый гудок Овечкинского шофера - условный сигнал. Приехали!

Он выбрался из спальника - и тут же раздался звонок в дверь. Неужели так быстро успели подняться на лифте? Он на ходу натянул джинсы, напялил свитер, и кинулся открывать.

На пороге стояла Ева.

Она была смущена и в то же время глаза её доверчиво улыбалась ему. На ней была новая белая кофточка с перламутровыми пуговками и очень модные черные брючки. Куда девалась та сумрачная колючая девочка, которая так пугала его? Глаза её волшебно сияли и вся она была теперь - воплощение радостного волнения. Казалось, ей ничего не стоит оторваться от земли и взлететь, подобно эльфийской принцессе. Она держала что-то перед собой на вытянутых руках. Это была картонная коробка, перевязанная шелковой ленточкой.

- Здравствуй, - она потупилась на мгновение, - вот... это тебе.

- Мне? - он взял коробку и они какое-то время стояли молча, не отрывая глаз друг от друга.

Наконец, Никита опомнился.

- Ох... извини! Проходи, пожалуйста. И... спасибо.

- А ты погляди, что там.

- Я... да, конечно. Только понимаешь - сейчас тут будет самое настоящее столпотворение - там внизу машина.

- Какая машина? Ваша?

- Нет. То есть да. То есть... в общем, наши вещи приехали. Сейчас их таскать начнут.

- Ой, тогда я пойду.

- Нет, погоди. Давай я тебя с родителями познакомлю.

Он так и не успел открыть коробку с подарком, когда на площадке лестницы появился Сергей Александрович с огромным тюком, в который мама упаковала постельное белье.

- Здорово, - приветствовал Никиту Овечкин и, пронося тюк в открытую дверь, немного зацепил Еву. Та как пушинка отлетела в сторону.

- Ох, простите пожалуйста... мадемуазель! - Овечкин бросил тюк, снял свой отделанный мехом картуз и слегка поклонился. - А что ж это вы стоите тут на дороге? Никита, ты нас не познакомишь?

- Конечно, - всполошился Никита, понимая, что сейчас произойдет нечто совершенно невразумительное: набежит толпа грузчиков, папиных друзей, которые вызвались помочь с переездом, появятся мама с папой... а тут Ева. И ещё этот странный Овечкин - то ли глава бригады ремонтников, то ли рафинированный галерейщик... от которого ничто не укроется - такой уж у него взгляд.

Кит не хотел, чтобы кто-нибудь из его родных и знакомых сейчас видел Еву - не тот был момент - знакомство получится смазанным и каким-то... ненастоящим. Он заметно нервничал, и Ева поняла, что она тут явно не к месту...

- Вот, Сергей Александрович, это - Ева, наша соседка. А это наш друг Сергей Александрович.

Она смущенно кивнула.

В этот момент распахнулись створы лифта и на площадке показался папа. Он принялся выгружать на пол многочисленные коробки. Из поднимавшегося второго лифта слышались голоса - там ехала мама. А снизу по лестнице, пошатываясь, к ним направлялся Евин отец.

Дверца второго лифта открылась, мама выпорхнула на площадку и, увидев сына, крикнула:

- Привет, ротозей! Мы тебя внизу ждали. Спускайся вниз - будешь вещи во дворе караулить.

- О-о-о, какие лю-юди! - громко провозгласил на весь коридор Евин папа. - Соседи, значит. Давайте я вам помогу. Меня Михалыч зовут, будем знакомы.

И он шагнул к опешившей Ольге, дыша на неё перегаром.

- Папа! - пташкой кинулась к отцу Ева. - Пойдем домой. Не нужно тут твоей помощи, ты только мешаешь.

- К-как это? Волошин не может мешать! Я пом-могу. Давай это мне, - он без церемоний выхватил у Никитиной мамы из рук тяжелую сумку и потащил к дверям.

- Э, любезный! - крикнул Санчо и ухватил "дорогого соседа" за рукав. Ты это - того... Мы тут сами управимся - иди отдыхай.

- Поч-чему? - пошатываясь не понял Волошин. - Яне устал.

- Слушай, друг, - задушевным голосом шепнул Санчо соседу, - давай как-нибудь в другой раз. А?! Ну, не до того нам, потом познакомимся.

- Это дело надо отметить - переезд и... того - новоселье, - гнул свое Евин папа.

- Отметь, пожалуйста, - кивнул Санчо, - только без нас.

И протянул соседу двадцатку.

Ева кошкой метнулась к отцу, выхватила у него из рук деньги, вернула Никитиному папе и, вцепившись в отцовский рукав, потянула его к лестнице.

- Вы извините его, пожалуйста, - со слезами на глазах крикнула она, обернувшись. - Он больше не будет вас беспокоить.

- Надеюсь, - жестко парировала Ольга, с неодобрением глядя девочке вслед. - Никита, - обернулась она к помертвевшему сыну. - Что это... кто такая эта девица? Ты, кажется, с ней знаком?

Но подоспевший Овечкин быстро отвлек её внимание.

- Оль, там внизу все без присмотра. Может, ты во дворике посидишь?

- Нет, это сделает Никита, - с тем же неуклонным выражением в голосе ответила Ольга. - Сережа, сколько нужно твоим ребятам дать?

- Не беспокойся, с ними я сам разберусь.

Он взял Ольгу под руку и увлек в квартиру. На ходу обернулся к Никите и, делая страшное лицо, кивком указал в сторону лестницы, куда ушла Ева: мол, догоняй!

Парень не стал долго думать - бросился следом за ней. А Ева - она пыталась поднять рухнувшего на пороге отца - и плакала, плакала... Он подбежал к ней, но она зарыдала ещё пуще.

- Уходи отсюда! - крикнула она сквозь слезы. - Пузырь надутый!

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не вездесущий Овечкин. Он уже спешил к ним по лестнице и, мгновенно оценив ситуацию, подхватил под мышки Евиного отца, быстро оттащил его в комнату, захлопнул дверь и шагнул к Никите, который не решался ни приблизится к Еве, ни уйти прочь...

- Так, что тут у нас? - бодрым и деловитым тоном вопросил Овечкин, без лишних слов забирая у парня из рук коробку, которую тот так и не выпускал из рук. - Можно мне посмотреть? Понимаете, любопытный я страшно - это у меня с детства порок такой!

Его улыбка была такой открытой и столь неподдельно искренней, что девочка чуть-чуть успокоилась, перестала сверлить Никиту гневным взором и молча кивнула в ответ.

- Тут... это вертепчик. На Рождество.

Сергей осторожно снял крышку с коробки и ахнул. Там, на слое из ваты помещалась крошечная скульптурная группа, сделанная из глины: под навесом Иосиф и Дева Мария с младенцем, перед ними - волхвы в остроконечных шапках, а возле - куры, овечки, собаки... Это был Рождественский вертеп, изображающий рождение младенца Иисуса. Над головкой его на тонкой пружинке покачивалась, сияя, Вифлеемская звезда. Она была сделана из перламутровой пуговицы...

- Да это просто чудо какое-то! - покачал головой Овечкин. - И ты сама это сделала?

- Ну да, - всхлипнув, ответила Ева.

- Послушай-ка... так! - Сергей Александрович поглядел на обоих подростков, как видно, принимая решение. - У меня через две недели вернисаж будет - выставка. Картины, художники... так вот, это можно выставить там. У тебя талант, настоящий. Поверь мне! Это сделано с такой любовью и с таким мастерством, что... в общем, я покажу твой вертепчик на выставке. Не возражаешь?

Ева от нежданной радости онемела и снова кивнула. Сергей Александрович достал из кармана блокнот и ручку, выдрал листок, написал на нем свой телефон и протянул девочке.

- Мы с тобой так и не познакомились, - улыбнулся он. - Твой друг не слишком-то обучен светским манерам. Но мы его простим на первый раз, ты как думаешь?

Ева опять кивнула. На губах её оживала улыбка. Противиться обаянию Овечкина было попросту невозможно!

- Меня зовут Ева, - очень тихо сказала она и вытерла слезы. Вообще-то мое полное имя Евгения, но я...

- Вот и буду звать тебя так. Мне табличку нужно к сроку красивую заказать, а на ней будет твое имя. Евгения Волошина, если не ошибаюсь?

- Угу, - она уже вовсю улыбалась - теплела и хорошела на глазах как цветок, распустившийся после дождя.

- Какая фамилия у тебя знаменитая! Ладно, Никита, забирай свой подарок. Пускай он пока у тебя побудет, потом я его заберу... на время. А после снова верну. Договорились?

Оба согласно кивнули. Сергей Александрович было простился с Евой, но на ходу обернулся, точно забыл что-то важное.

- Да, чуть не забыл. Их бы нужно обжечь - у тебя глина-то просто сама по себе высохла, а это штука недолговечная. Чтоб было по-настоящему, тебе нужна печь для обжига. Пусть небольшая. Сделаем вот как. Вот вам адрес это за городом, в Абрамцево. Там работает мой друг Нил Алексеевич. Вы поезжайте к нему... скажем, послезавтра. Я его предупрежу, что вы будете. Он подберет для вас все, что нужно. Надеюсь, ты позволишь Никите тебя сопровождать?

Поистине, это был день согласия! Ева не уставала кивать, улыбаясь Никите, который, кажется, готов был носить Овечкина на руках... если бы поднял, конечно!

Сверху раздался клич, призывавший Никиту - его искала мама. Он быстро подошел к Еве, остановился, точно налетел на незримую стену.

- Ты не обращай внимания на все... слышишь? На отца там, на моих... А твой подарок... у меня никогда в жизни такого не было... В общем, ты понимаешь! И я... - он махнул рукой, склонился к ней и неловко поцеловал. Повернулся и кинулся прочь, как будто за ним собаки гнались.

- Я зайду вечером. Хорошо?

- Хорошо, - одними губами прошептала Евгения, несмело касаясь пальцами подбородка, куда пришелся его поцелуй...

Глава 5

ЗМЕИНА СНЕГУ

Вещи закончили перевозить ближе к вечеру - пришлось сделать ещё два рейса на "Курскую" с "Белорусской". Узлы и ящики, столы и стулья были свалены по комнатам где попало, так что в квартире пятачка свободного не было. Мама, бледная от волнения и усталости, просто валилась с ног. Отец с победным видом восседал на коробке с книгами и попивал коньячок, закусывая лимончиком - есть от усталости он просто не мог.

- Сейчас чуть отойду - пиццу разогреем. Ну что, орел, кушать хочешь?

- Не-а, - вяло ответствовал сын, чьи мысли витали далеко-далеко...

- Нет, ребята, так не годится! - запротестовала Ольга. - Целый день не ели и таскали весь день - надо поесть как следует.

Она скрылась на кухне, о Санчо, опрокинув рюмочку, с ироническим интересом воззрился на сына.

- Это что ж за явление утром было такое, а? Давай-ка рассказывай!

- Какое явление? - Никита сделал вид, что не понял, на что намекает отец.

- Тень отца Гамлета! - расхохотался Санчо. - Ну, про соседа я не упоминаю - все и так ясно, а вот что из себя представляет его Корделия? То бишь Офелия... Тьфу ты, с этой вашей классикой - все перепутал! Корделия она где?

- В "Короле Лире", - хмуро буркнул Никита. - Слушай, пап, при чем тут Корделии и Офелии - она просто наша соседка, и я с ней как-то случайно на лестнице познакомился. Не понимаю я твоих приколов...

- А это не приколы, - наклонившись к сыну, сообщил Санчо. - Я вполне серьезно с тобой разговариваю. Просто настроение хорошее - и все дела! Как зовут твою Джульетту-то? Маша? Или Катя? Не пойму, чего ты конфузишься так? Ну мать - понятное дело... Ей бы надо, чтоб у тебя невеста была из Оксфорда. Но мы-то с тобой мужики - вполне можем понять друг друга...

- Пап, при чем тут невеста? - Никита начал заводиться. - Она наша соседка. Со-се-дка! Это понятно?

- Вполне. Ладно, вижу ты какой-то не такой. Иди-ка во двор. Проветрись. Там, как, ребята-то ничего?

"Ничего хорошего!" - хотел было сказать Кит, но сдержался. Ему больше всего на свете хотелось остаться сейчас одному. Ему нужно было снова поймать ту прозрачную нить, которая слабо светилась в сознании, - мысль о Еве. О том, что ей нужна помощь. Он как будто начал о чем-то догадываться, но догадки его были прерваны. Все смешалось - переезд, появление нетрезвого Волошина, Евин подарок, мама, которая видела как Никита глядел на нее... Да, похоже родители обо всем догадались. Или ещё нет? Так это скоро случится! Он не в силах был скрыть свою разгоравшуюся любовь.

По крайней мере, Овечкин сразу все понял. И помог. Надо же! А он-то, дурак, относился к нему с недоверием... Просто эта вечная Овечкинская ирония - она-то и ввела его заблуждение. Прежде Кит считал папиного друга человеком двойственным и двуличным.

"А кто не двойственный? - тут же перебил он сам себя. - Вот, и она, Ева... То светится вся, как будто её греет солнышко, то сумрачная, как луна. И дело ведь тут не только в отце-алкоголике. И не только в смерти матери - нет! Тут что-то еще. И я ведь уже почти догадался... а потом мысль ускользнула. Да, эти мысли - они как змеи - клубятся, шевелятся... а потом как кинутся на тебя, как ужалят! И хорошо еще, если не насмерть..."

В эти нелегкие дни он понял, что от некоторых помыслов нету противоядия. Ему хотелось бы, чтобы все как-то разом и навсегда изменилось - чтобы не нужно было мучиться больше, теряясь в догадках - не нужно бродить во тьме, ожидая когда наступит рассвет. Он был дневной и ясный Никита. Радость вела его за собой и наполняла силой мужавшее сердце. Он мучался, когда вместо отчетливой вязи дней жизнь начинала плести совсем незнакомый узор... который теперь и вовсе истончался и путался и расплывался как снег по весне...

Да, он любил Толкиена и Клайва Льюиса с его "Космической трилогией" и "Хрониками Нарнии". В этих книгах герои сталкивались с силами тьмы. Хоббиты Толкиена знали, что мрак, против которого они выступили в поход, всеведущ и практически непобедим, что силы у них не равны и все же... и все-таки они шли! И в конце концов побеждали! Да, он учился у них, он впитывал их слова и чувства как губка.

Но это же были книги... Он любил это все ЧИТАТЬ! А читать и жить в этом - в мире, где все сдвинулось со знакомых опор, где среди тьмы и хаоса прячется страх, где нужно заново нащупывать путь и обретать себя, - нового, неизвестного, взрослого! - нет, это совсем не одно и то же... И нужно было собрать все силы, чтобы заставить себя шагнуть туда - в этот мир, не растеряв того, что любил - светлой мечты своей и мальчишеской веры в то, что свет всегда побеждает тьму... Нужно было понять, что все, что случается с героями книг, происходит с тобой. Происходит НА САМОМ ДЕЛЕ! Только в реальности все выглядит немножко иначе. И нужно научиться распознавать самую суть событий, чтобы не спутать два берега - свет и тьму Знать как поступать и какое принять решение, чтобы ненароком не очутиться на чужом берегу...

Не чувствуя вкуса, Никита рассеянно проглотил пиццу и сказал своим, что выйдет во двор. Быстро оделся, за спиной глухо хлопнула дверь... Он вдохнул свежий морозный воздух и запрокинул голову... Звезды незнакомых созвездий словно бы ставили точку в незримых и загадочных письменах, и, быть может, там, в небесах, уже сказано слово, предрешавшее земную его судьбу, и одна из звезд, склоненных над головой, вершит приговор!

- Эй, там, наверху! - он старался бодриться, но на душе отчего-то было смутно и муторно. - Уж решили, что со мной делать? Или ставите прочерк? Какой знак препинания вы предпочитаете всем остальным, а? - ответьте мне звезды... Я бы предпочел восклицательный!

Или все-таки вопросительный? Есть ли у него та свобода, о которой говорила мама, - свобода выбора, которая дана на земле каждому человеку. В особенности, верующему, потому что он знает это... Может ли он, простой и ещё совсем небольшой человек, повлиять на свою судьбу? Или на чью-то еще? Или все измерено и предрешено ещё до рожденья?

Никита вздохнул и двинулся наугад в синеву ночи. На этот вопрос он не знал ответа. И, похоже, даже взрослые, - как они ни стараются выглядеть всеведущими и всезнающими, - в таких вещах тоже сущие дети. Никто ничего не знает. И никто никогда не узнает. Тайна сия велика есть! И не нужно пытаться, - не раз говорила мама, - не стоит стремиться понять то, чего нам знать не дано. Это же нарушение заповеди: не даром Господь закрыл человеку путь к познанию тайн - запретил вкушать от Древа познания... Хоть и не послушались дети: Ева - праматерь Ева - мятежная душа! - она-то и сорвала запретный плод. Вот и мучаются с тех пор человеки, потому что все в их мире пошло наперекосяк...

Да, - подумал Никита, - обо всем знали только те посвященные, что жили когда-то - волхвы, которых вел к младенцу свет священной Вифлеемской звезды. Но отец говорит: как ни жаль, но прошли те старинные времена тайны схлынули с берегов пустой и разъятой на части реальности... они живут только в книгах. Они бросили нас! И если в том веке, который прощается ныне с землей навсегда, ещё было неведомое... то теперь - в их будущей жизни его загрузят в компьютер, просчитают все составляющие, и на выходе будет виден окончательный результат!

Да, так часто, смеясь, говорил ему папа. И так думали многие его друзья - люди добрые, щедрые, но очень трезвые, жесткие и рациональные. Они не верили в чудеса. Не верили в Бога. И считали пустыми бреднями все эти церковные обряды и молитвы. Но мама... мама, стараясь не раздражать отца, говорила с сыном наедине совсем по-другому. И это именно она зажгла в нем тайный огонь - жажду незнаемого. Она вдохнула в него свою веру. Которая была в нем ещё полудетской, неокрепшей, смешной, - но и такою она наполняла его жизнь волнующим смыслом - купол Небес поднимался на его головой. Он знал, что храним им, и от этого душа его крепла. Он знал, что хочет жить только жизнью живой, которая устремляется к Небесам... Потому что, - он знал также и это, - жизнь может быть мертвой, если станет похожа на схему, в которой просчитана система координат!

Нет, такой жизни он не хотел. И не думал, что хочет постигнуть незнаемое. Ему достаточно и того, что оно всегда рядом... Никита спешил к реке, где на другом берегу над Яузой в тревожной туманном мареве вставала луна.

Он не следил за временем, блуждая вдоль набережной, и, когда возвращался, было уже довольно поздно. Во дворе не было никого. И только большущий кот вился кругами у ног одинокой девочки, которая стояла, прислонившись спиной к накрененному ясеню... стояла в глубокой задумчивости.

- Ева! - он кинулся к ней.

- А, это ты... - она не выказала при виде его особой радости. - Чего так поздно? Я думала, у вас в семье строгий режим...

- Как видишь, ничего строгого. А ты... ты просто гуляешь?

Он невольно следил взглядом за её правой рукой, засунутой глубоко в карман курточки. Перстень наверно был там, но он не мог теперь видеть его.

Ева поглядела на него с каким-то странным выражением - не то тоска, не то мука были в нем. Во всяком случае, он догадался, что она на пределе так вымотана, что ещё немного - и может наступить нервный срыв. Ему казалось - вот-вот она закричит на него, раздраженная каким-то неловким словом или поступком.

- Слушай, ты в порядке? Что с тобой?

- Ничего. Просто устала.

- Так иди домой. Поздно уже. И... тут холодно. Ты чего-нибудь ела? Хочешь, пойдем к нам.

Он не представлял себе, как это будет выглядеть и что скажет мама, если он приведет её сейчас к ним домой... Но ему было все равно!

- Нет. Спасибо... - взгляд её чуть просветлел. - Мне пора. Зовут меня ... надо идти.

- Да куда ты пойдешь на ночь глядя?

Она снова нахмурилась.

- Это не твое дело. Не мешай мне! - она высвободила руки из карманов, уперлась ему в грудь и изо всех сил оттолкнула от себя.

На пальце тусклым зловещим светом блеснуло кольцо. Луна метнулась на небе, - он готов был поклясться, что секундой раньше её не было над головой. Но теперь она висела над ними, - круглая, окруженная мутным красноватым ореолом тумана... она гляделась в кольцо как в зеркало, и оно засветилось, отражая её загадочный свет...

Неясная тревога заставила его сердце биться сильней. В окне наверху замаячил женский силуэт - мама. Она выглядывала его, приставив ладонь ко лбу.

- Видишь... тебе пора. И мне - мне тоже.

Она усмехнулась и пошла прочь, пересекая двор легкими танцующими шагами.

Никита хотел было двинуться за ней, но, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся.

Кот скалил зубы. Казалось, он насмехался над ним. А потом прыгнул парню на грудь - и его черная круглая морда оказалась на уровне Никитиного лица... тот зажмурился и попытался оторвать от себя мерзкое животное. Но кот вцепился в него когтями как крючьями и не поддавался. Парень открыл глаза. Два круглых, отсвечивающих зеленым ока глянули на него... и стали меняться. Зрачки расширились, потом враз пропали...

Никита не мог больше выдержать этот взгляд. То, что глянуло на него из темной дыры в полу, вновь объявилось. Он чувствовал - это не просто кот это что-то другое! Но что? Ему было плохо - очень плохо! Необъяснимый страх сковал его волю.

Никита упал на снег. Он мотал головой, как будто таким способом можно было побороть страх. Кот отцепился от него и... пропал. Поднималась метель. Острые ледяные хлопья секли лицо, двор пропал в белесой сплошной пелене... и кроме слабого бормотанья снежинок, не было слышно ни звука.

Он поднялся... это оказалось не таким простым делом - таким вялым, чужим стало тело. Он шагнул раз, другой... что-то узкое, черное шевелилось у ног. Он пригляделся... и вскрикнул! Даже не вскрикнул - а как-то хрипло и сдавленно каркнул. Там, на белом снегу, извиваясь темными блестящими лентами, ползали змеи!

Парень отскочил в сторону, словно пружиной подброшенный и, удивляясь, что ноги все-таки слушаются его, кинулся к спасительной двери подъезда. Ему не сразу удалось открыть её - несмотря на теплые пуховые перчатки, руки окоченели. Он бросился к лифту, думая только о том, чтобы змеи не проникли в подъезд, - ведь он знал, что они всюду, всюду!..

Глава 6

ВОДВОРЕ

Утро было холодным и пустым. Точно Кит провалился в колодец, и мир съежился, сократившись до размеров смутного оконца где-то над головой.

Первой мыслью было: а не послать ли все это куда подальше?

Что за мерзость преследует его? Даже радость от переезда померкла - ни новые края, ни отремонтированная квартира не радовали, ощущение светлых и праздничных перемен сменилось ноющей болью в груди и глухой беспросветной тоской...

Нет так, нельзя - надо во всем разобраться! Мужчина он, в конце концов, или нет?! Он не может - не должен оставлять это так - ведь ему послано испытание. Эта догадка - она была как булат! Она блеснула средь наваждений, пропоров сдавивший душу туман... Ах, если бы у него был знакомый священник! Только близкому человеку мог доверить Никита все, что творилось с ним... Но такого не было, а идти в первую же попавшуюся церковь к незнакомому батюшке - нет, на это не хватало решимости...

- Сам разберусь, - буркнул он и принялся одеваться.

Хорошо хоть, что в школу идти не надо - зимние каникулы простирались перед ним заманчивой колеей - делай что хочешь! Только в том-то и беда, что делать совсем ничего не хотелось.

Нет, так не пойдет! - резко оборвал он эти вялые помыслы, прикусив губу, чуть не до крови, чтобы очнуться. Надо составить план. Нужно что-то делать - а иначе с ума сойдешь...

И Ева... она же нуждается в нем, в его помощи. Она в беде. И он должен помочь ей. Он почти не сомневался, что и сама она, и его мысли о ней, и эти змеи, которые привиделись на снегу, были как-то связаны между собой, словно их соединяла невидимая нить. Нить мысли! Ведь мысль... она воплощается. Об этом не раз говорила мама. Это он и сам понял из книг... Вот как-то мелькнула у него мысль о змеях - и нате вам! Тут как тут! Это было наваждение, бред... колдовство!

И он разберется с теми, которые насылают на них всякую муть! Он не отдаст им Еву, не позволит играть ею, точно марионеткой... Ведь иногда она похожа была на самую настоящую куклу, у которой нет своей воли. Как будто кто-то дергает её за веревочки!

Он взглянул на часы - было четверть десятого. Папа на дни переезда взял отгул и родители ещё спали. Он быстро позавтракал на ходу, стараясь не шуметь, оделся и выскользнул из квартиры.

"Я им покажу змей!" - Никита погрозил кулаком в пространство и спустился на этаж ниже.

Он не будет больше пускать все на самотек! Он должен следить за ней, узнать о ней все - куда она ходит, с кем встречается...

И поводом для сегодняшнего визита будет печка для обжига и поездка в Абрамцево. Слава дяде Сереже!

Он нажал кнопку звонка. Тот хрипло задребезжал, за дверью послышались стоны, кашель и чьи-то шаркающие шаги.

- Чего тебе? - прохрипел Волошин, приоткрывая дверь. - Шастают тут в такую рань. Слушай, малец, будь другом - сгоняй за пивом. Я тебе денег дам. А? Выручи, друг! - его опухшая скорбная рожа тенью маячила в прокуренном коридоре.

Вот это да! Он сам поразился своей удаче!

- Я... а где Ева? Только скажите - и я принесу.

Никита для придания себе уверенности старался басить, но голос сорвался и последние слова он пропищал как балаганный Петрушка.

- Женя-то? - Волошин заметно оживился. - Она к тетке ходит. На Самокатку. Это тут рядом совсем. С тех пор, как жена моя, Наточка, царствие ей небесное... с тех пор за ней тетка присматривает - вещички подкидывает, то да се... Ты на ней кофточку видел белую? И брючки?

Никита кивнули кашлянул, стараясь прочистить горло.

- Вот! Это она! Если б не она - плохо бы было моей Женьке. И Слонику... Видишь вот, я-то совсем с катушек поехал. Совсем поехал! Как умерла жена моя Наталья Андреевна... Так сбегаешь, парень, а?

- Давайте деньги, - согласился Никита.

Он быстро сгонял за пивом и вернулся, протягивая пакет поджидавшему у дверей Волошину.

- Вот. Холодное... - улыбнулся он бедолаге. - Скажите, а Самокатка это где?

- Сам узнаешь - не маленький! - зло ответил тот и захлопнул дверь прямо перед носом.

Дело было сделано, пиво уж согревало душу, так к чему зря тратить время на разговоры? Шабаш!

Никита отругал себя, что не выведал у Волошина все, что нужно, до того как отдал ему пиво. Но ничего - не беда. В самом деле, узнать точный адрес не трудно. И он спустился во двор.

Там возле разросшегося куста сирени в самом центре двора собралась группка мальчишек. Они о чем-то оживленно спорили, и приближение незнакомца встретили настороженно - разговор тут же смолк. Он хотел было пройти мимо, но понял, что знакомства не избежать и решил разрубить этот узел сразу одним ударом.

- Привет, мужики! - выдержав паузу, бросил Никита.

Он заметил в центре группки тех самых - прыщавого и белобрысого, с которыми произошла недавняя стычка.

Ребята встретили его гробовым молчанием.

- Этот, что ли? - протянул с ленцой кругленький гнусавый парнишка с фингалом под глазом.

- Ага, он, - тоном, не предвещавшим ничего хорошего, подтвердил прыщавый. - Ща мы ему впаяем!

- А чего зазря кулаками махать? - уверенным тоном сказал Никита. Какие проблемы-то?

Это далось ему нелегко - он до сих пор ни разу не участвовал в драке, а тут оказался один против четверых, и это явно не предвещало ничего хорошего.

Ему помогла Ева, сама не зная о том. Он вспомнил, как она стояла тогда в золотом луче света и мылась в тазу, - и этот образ придал ему сил. Нет, он так просто не сдастся! Он должен быть достойным её - его золотой девочки!

- Чего напрягаетесь - мы же соседи, - без тени смущения и страха продолжал он. - Подраться, конечно, можно, только к чему? Мы вчера только переехали и я с вами хотел познакомиться. Вы в какой школе учитесь? Есть тут школа нормальная, где не сдвинутые учителя? А то там, где я учился, они просто того... совсем поехали. Контрольными просто заколебали - еле ноги унес!

- Школа? - ещё сомневаясь, принять ли в компанию новичка или для острастки все-таки отдубасить, переспросил прыщавый. - Есть-то есть, только там бабки нужно платить.

- Да, его предки деньги лопатой гребут! - высказался длинный неуклюжий пацан, выуживая из кармана сигаретку и залихватски прикуривая. - Видали, какую квартирку оттяпали - там же коммуналка была, а эти - всю, целиком!

- Мои родители - обычные люди. Папа работает в строительной фирме. У него свой пай - ну, то есть, он вложил в эту фирму деньги и у него свой процент с оборота. А чтобы вложить эти деньги, пришлось продать дачу. Он пашет как вол с утра до ночи, но все равно не хватает - то и дело сидит на нуле - приходится занимать. Мама моя подрабатывает - берет на дом редактуру всяких детективов, потому что её журналистские гонорары - это слезы. Так, по крайней мере, она говорит...

Он и сам не знал, зачем рассказывает этим наглым парням все это, но его захватило и повело - точно кто-то невидимый произносил за него нужные слова.

- Детективы? - вытаращился прыщавый - Дашь почитать?

Белобрысый шагнул вперед и протянул руку.

- Я Валера. Можешь звать меня Покер.

Это был знак - он принят в их тесный круг.

- А я Кефир!

- Кургузый!

- Пегас...

Да, они признали его. И скоро покуривали все впятером за гаражами, разговаривая "за жизнь". Никита впервые попробовал сигарету и его чуть не вывернуло, но виду он не подал. Стараясь держаться прямо, хоть голова страшно кружилась и вело из стороны в сторону, да ещё легкие словно бы облепило изнутри густой ватой, он старательно слушал их россказни, мечтая о том, как бы поскорее вырваться на свободу.

Обсудив, кто за какую команду болеет, кто танцует рэп, а кто хип-хоп, и кто уже успел попробовать "экстэзи", а кто вовсю тащится от портвейна, ребята примолкли, обкурившись до одури. Никита поднялся, стараясь держаться прямо.

- Слушай, Покер, отойдем на два слова.

- Давай.

Они углубились в закуток за гаражами, и Никита, стараясь не показать виду, как ему это важно, спросил:

- Слушай... а чего это ты тогда эту... как ее?

- Геню, что ли?

- Ага, ее! Чего ты её ведьмой обозвал?

- А-а-а... - Покер нахмурился. - Да, так. Так-то она ничего себе девочка. Очень даже ничего! Только злая. И этот её кот... разное про него говорят.

- А что, кот как кот... - сплюнув, пробасил Никита.

Он никогда не плевался - эта привычка была ему омерзительна, но эти ребята сплевывали чуть ли не через слово, и он подумал, что для конспирации - за-ради игры "в своего парня" - будет лучше, если он вовсем будет походить на них.

- Да, типа того... с первого взгляда. А только у нас соседка как-то ногой его отпихнула, так у неё эта нога вроде как и отсохла.

- Это как отсохла?

- А так. Тонкая стала - как высушенная и не ходит почти. Эта тетка, знаешь, эдак её приволакивает.

И Покер изобразил, как это происходит на деле.

- Ну-ну... Слушай, а не байки все это?

- Да ты че? - возмутился Покер. - Какого хрена? Тут с этим чертовым котом и не такое бывало... только ты как хочешь, а я в это лезть не буду. Мне это на фиг не надо! Тут у нас Гвоздь через этого кота глаз поранил, так до сих пор плохо видит. Не-е-е... - протянул он, выразительно мотая головой. - И ты в это не лезь. И с девкой - не того. Хотя я б ее...

Глумливая сладенькая ухмылка отразилась на его круглой физиономии. Никита с трудом удержался, чтоб не вмазать по ней изо всей силы, но сдержался. Еще не время. Каждый ответит за все. Но теперь эти ребята нужны ему не врагами - союзниками. А там посмотрим, чего они стоят... Что кроется за их выходками - простая мальчишечья дурь и бравада или у них и впрямь за душой нет ничего святого...

- Слышь, Покер, - Никита переминался с ноги на ногу, - морозец наконец-то давал себя знать, - а не слышно... отчего её мать умерла?

- Э, парень, а ты случаем не того - не втюрился? Чего-то ты разговоры разговариваешь все про одно...

- Ты дурак - мы ж соседи! Меня родители попросили: узнай, мол, все про соседей, кто, да что... Ну, а мне чего - мне не трудно...

- А, ну да - вы ж как раз над Волошиными... - успокоился Покер. - Мать ее? Не, не знаю отчего она умерла... вроде ни от чего.

Он хлюпнул носом, утер его рукавом и уставился на Никиту прозрачными сизыми глазами.

- Как это? - опешил тот.

- А так! Просто болела, болела, из дому не выходила. И это... потом умерла. Да, вроде она ничем особенным-то и не болела. Рака, там, или какого-нибудь инфаркта или воспаления легких у неё не было. Так, по крайней мере, говорят.

- Ясненько... - отвернулся Никита. Этот парень начал его утомлять. Слышь, а она молодая была?

- Кто? Генькина мама? Ясно, молодая. То есть, конечно - ну сам понимаешь... для нас-то просто старуха! Ну, ей лет тридцать пять было наверное.

- Понятно, - кивнул Никита и поежился. - Слушай, мороз до костей пробирает, так я, пожалуй, пойду.

- Ну, давай, - степенно промычал Покер. - Так ты кассету ту не забудь. Ага?

- Ага, принесу.

Он поднял воротник и вприпрыжку направился к дому.

Взбежав по ступенькам на шестой этаж, - лифта ждать терпения не хватило, - Кит нажал кнопку звонка у знакомой двери. Ему открыла легонькая голубенькая старушка - её вены были почти прозрачными и казалось, что там течет голубая кровь.

- А-а-а, молодой человек! - улыбнулась она ему как старому знакомому. - А Женечки нету. Но, я думаю, что она скоро придет. Не желаете ли подождать её у меня?

- Ой, спасибо большое! - растерялся Никита. - Но это наверное неудобно...

- Что вы, что вы! - замахала руками, похожими на птичьи лапки, старушка. - Это более, чем удобно. И мне, старухе, будет повеселей. Да вы проходите, проходите...

Она провела его в свою комнату, предложила раздеться. Шаркая войлочными тапочками, ушла на кухню и вскоре вернулась, неся в руках горячий эмалированный чайник.

- Сейчас мы с вами чайку попьем, - хлопотала она возле стола, покрытого белоснежной скатертью ручной вязки.

- Знаете, мне как-то неудобно, - мялся в кресле Никита. - Знал бы - к чаю бы чего-нибудь взял.

- Это пустое, молодой человек, - пропела старушка. - Главное, вы в тепле и покое дождетесь Женечку, а мы с вами тем временем чуть-чуть поболтаем. Знаете, я без неё скучаю - вот вы мне и поможете время скоротать. Вас ведь величают Никитой?

- А откуда вы знаете? Что... вам Ева сказала?

- Хм, Ева... Женечка! Она, она, душечка! А вы зовите меня Марией Михайловной. А лучше бабушкой Машей, хорошо?

Никита сразу размяк - ОНА сообщила соседке его имя. И хоть в этом не было ничего такого особенного, все же ему было ужасно приятно...

Глава 7

БАБУШКА МАША

Как спокойно и хорошо было у Марии Михайловны! Никита чувствовал себя здесь как дома. Точно она была его родной бабушкой...

У Никиты не было ни бабушек, ни дедушек - то есть, были, конечно, но он их не помнил. Деды не вернулись с войны, папина мама - Агриппина Васильевна - погибла в блокаду, а мамина - Антонина Петровна - жила со своей старшей дочерью - маминой сестрой Тасей - на Волге, в Саратове. И не баловала Ольгу визитами - говорила, что Москву не любит, мол, она сумасшедшая! Ольга навещала её, но редко, а Никиту брала с собой всего дважды: когда ему было пять и восемь лет.

Потому-то так и случилось, что парень не знал, что такое бабушкины ласка и баловство - его не лелеяли ревматические старушечьи руки, которые одни могут подарить ни с чем не сравнимое ощущение заботы и защищенности. У его детства не было хранительницы, не было берегини... И может быть, это неясное чувство обделенности, стало для него явным здесь, в комнате этой ласковой незнакомой старушки.

И он подумал: а как же Ева? Ведь у меня-то и мама и папа, а у нее... А я ещё голову ломаю: чего это она какая-то странная...

"Я стану всем для тебя, моя хорошая! Я стану тебе и матерью, и бабушкой, и отцом... если ты только примешь меня..."

За занавеской, как оказалось, спал Елисей. Мария Михайловна сама кормила его, купала, переодевала, когда Евы не было дома.

- Знаете, мне одной-то так скучно. А со Слоником веселей! И потому только в радость, когда Женечка его тут оставляет ...

Никита отдернул занавеску, свет от настольной лампы упал на бледненькое мальчишеское лицо... ротик был полуоткрыт, нескольких передних зубов не хватало - ещё не выросли.

- Намучился, миленький, - прошептала Мария Михайловна. - Как ручка-то у него болела! Но Женечка быстро её вылечила - она в этом деле большая искусница.

Никита осторожно задернул занавеску.

- Бабушка Маша... а как Ева... то есть, Женя, этому научилась?

- А ты сам у неё спроси, Никитушка. Она тебе и ответит, - улыбнулась старушка, отводя взгляд.

Нет, определенно она что-то знала, но говорить не хотела. То ли боялась чего-то, то ли слово дала... Но он с этим со всем разберется только вот дождется ее...

- Я тебе одно скажу, мальчик мой, - хозяйка подлила ему и себе горячего чаю и сидела, с улыбкой глядя на него и подперев махонькими кулачками впалые щеки. - У Женечки золотое сердце. Она редкой души человек и вся - в покойницу матушку, царствие ей небесное... Только возле таких всегда беда близко ходит. Не желает враг, чтоб от таких стало побольше света тут, на земле. Им поддержка нужна... Опора. А без неё они как тростиночки - гнутся, ломаются. Только, как я погляжу, Женечку за просто так не согнешь, нет! Это она только на первый взгляд такая хрупкая, да беззащитная. Ей свыше великая защита дана.

- А... - Никита затаил дыхание. - Вы говорите "враг"...

- Ну да, - Мария Михайловна аккуратно пригладила волосы, хотя ни один волосок не выбивался из её гладкой прически. - Разве ты сам не знаешь, о ком речь веду? И о чем... Я ж вижу - тебя увлекает все... непонятное. Та настоящая реальность, где происходит то, о чем мы можем только догадываться. То, что случается здесь, на наших глазах - это ведь только отблески. Тени огня на стене... Не прикидывайся, Никита, я ведь людей-то вижу. Ты ведь не чураешься этого - нет... Ты ведь немножко не от мира сего. Ну, я хочу сказать, что ты - молодой человек вполне современный и на ногах крепко стоишь. Но того, чего надо всем, тебе мало. Есть в тебе ... в глазах, в выражении лица - это как жажда, только хочешь ты не простой воды, а живой, которой душа умывается. Ты потом сам поймешь. Но, мальчик милый, не подходи близко к краю колодца - это тебе мой совет. Не случайно ведь Господь отделил мир духовных существ от нашего незримой завесой...

Никита помолчал, обдумывая её слова. Ему было так непривычно слышать такое от совсем незнакомого человека. И то спокойствие, та откровенность, с какими говорила с ним бабушка Маша... говорила о таком, чего он до сих ни с кем не делил - о том, что нельзя потрогать! - все это и волновало его, и в то же время наполняло каким-то миром и тишиной. Как будто он долго-долго бежал куда-то, боясь не успеть... но успел, и теперь можно никуда не спешить. Только все это было ещё так неясно, так смутно... и хорошо!

- Ох, уж эти старухи... ведь до смерти заговорят! - тряхнула головой бабушка Маша. - Давай-ка лучше поговорим о Женечке. Ведь вижу - тебе не терпится...

- Да нет, просто я... - он смутился. - Скажите, а кольцо у неё на пальце... это и правда ей его мать подарила?

- Ты должен сам все понять, Никитушка. Мало толку будет, если я тебе расскажу. Можешь считать это капризом полоумной старухи, но мне так кажется! Это твой путь - я знаю, - и ты должен сам его пройти ... до конца. Так я думаю, что ты Женечке можешь быть той самой опорой. Вот и помоги ей. Она нуждается в твоей помощи. Она попала в очень нехороший переплет, да... очень, очень нехороший! И я тебе скажу теперь только одно - времени у вас, считай, уже нет. Тебе нужно разгадать эту загадку до Рождества. И помни, что канун Рождества - сочельник - это день, когда темные силы гуляют на воле. Ты должен быть осторожен, Никитушка. Если ты ей не поможешь, она пропадет!

- Но... бабушка Маша, что я должен сделать? Хоть намекните! И что происходит с Евой... то есть, с Женей... я уж запутался. Это же важно, я знаю! Я вижу, что с ней что-то не так - плохо ей. Вам ведь не трудно только скажите...

- Сказать-то не трудно, только в словах мало толку. Ты должен действовать сам. И сам обо всем догадаться. Потому что тут дело такое - это ведь твое испытание. И если я тебе все преподам на блюдечке с голубой каемочкой... сам понимаешь, это уж не твое будет - не твоя жизнь, а сущий детский сад! А ты должен бросить соску-то... стать мужчиной. А потом, это я только так думаю, что понимаю, а на самом деле нет - одни догадки. Они могут быть и не верными... Нет, не буду я тебе голову забивать - думай сам.

И старушка надолго умолкла, а Никита не решался прервать её сосредоточенное молчание. На настенных старинных часах в резном деревянном корпусе двигалась минутная стрелка, и через равные промежутки времени комната вздрагивала от гулкого торжественного боя - шло время. Минуты текли и становились часами, днями, столетьями...Никита не стал сопротивляться не протестуя и не колеблясь, он отдался потоку времени, который захватил его и понес... И он знал, что берег, к которому он пристанет, когда вынырнет, - будет его родным берегом. Тем самым, на котором ему суждено жить, быть мужчиной... и сделать все, что он должен делать. Там он проведет свою жизнь.

На какие-то доли мгновений ему вдруг захотелось плакать - он чувствовал, что здесь, сейчас, в этой комнате, кончается его детство. Слова старушки удивительным образом подействовали на него - точно она доверила ему ключ - заветный ключик от себя самого - от собственного повзрослевшего сердца! И он прижимал к себе этот невидимый ключик - и глядел прямо перед собой - туда, где вот-вот приоткроются перед ним врата грядущего. И - он знал - ему понадобится все мужество, - мужество взрослого человека, чтобы, преодолев все испытания, войти туда.

Он знал, что путь его отныне и навсегда связан с Евой. И все это сказала ему жизнь в образе прозрачной незнакомой старушки - сказала без слов. И он с благодарностью принял её дар, как будто была она его родной и бесконечно любимой бабушкой...

Но вот в коридоре шаги... легкие, торопливые... Ева! Она впорхнула в комнату как входит солнечный свет - и сразу все ожило. Даже рисунок на поблекших обоях стал ярче! Скинула куртку, размотала шарфик, тряхнула волосами, щелкнув запором заколки-автомата, - они рассыпались по плечам... и только тогда заметила гостя.

- Никита! - она ещё не отдышалась, - ой, как хорошо!

Он вскочил, шагнул к ней...

- Пойду чайник поставлю, - сообщила им Мария Михайловна, и не спеша направилась в кухню.

- Я тебя ждал во дворе. Потом сюда пришел... Ты... мы хотели...

Она стояла напротив, приподняв голову и глядя на него. И глаза её, счастливые, удивленные, - вмещали весь мир. И он не мог больше глядеть на них - в этот мир: проваливаясь в радужную мерцавшую бездну, он зажмурился, наклонился и поцеловал Еву. Это был их первый поцелуй, - одновременно и детский и взрослый, - который скрепил их души незримой печатью. Скрепил навсегда.

Глава 8

ФОТОГРАФИЯ

Они пили чай вчетвером - Слоник проснулся, и его усадили за стол, положив на стул две подушки, чтоб он мог дотянуться до своей чашки.

- Я зашел за тобой, чтобы съездить в Абрамцево, - сказал Никита, проглотив четвертый пирожок с картошкой и луком - у него вдруг прорезался волчий аппетит. - Помнишь, дядя Сережа нас приглашал. Сейчас половина третьего. Мы ещё успеем до темноты. У Нила Алексеевича можно переночевать, а завтра утром домой двинемся.

- Это кто такой Нил Алексеевич? - полюбопытствовала бабушка Маша. Имя какое редкое!

- И сам человек редкий, - подхватил Никита. - Он реставратор. Всю жизнь Врубелем занимается - его майоликой - обливной керамикой, в общем. Целую жизнь посвятил реставрации работ одного-единственного художника такая вот у него любовь к Врубелю!

- И верность, - кивнула бабушка Маша. - На таких людях мир-то и держится. Вам бы съездить к нему хорошо - след от такого знакомства на всю жизнь останется.

- Наш знакомый сказал, что Нил Алексеевич может Жене печку для обжига дать. Я не знаю как - на время или навсегда... Но это неважно - главное с его помощью научиться глину обжигать, весь процесс до конца освоить - а потом может быть печку мы выкупим. Это не такая проблема! Заработать-то всегда можно.

- Он сказал - этот ваш друг, Сергей Александрович, - краснея, пролепетала Ева, - что выставит мою керамику у себя в галерее.

- Да, у него в конце января будет выставка. И это такой шанс, которого упускать нельзя, - подтвердил Никита.

- Вот и поезжайте с Богом, - улыбнулась бабушка Маша. - А за Слоником я присмотрю.

- Ну, так что, едем? - Никита дотронулся до её тонкой руки и сжал её.

- Не знаю, - не глядя на него, отвечала Ева. - Может быть, завтра утром? У меня сегодня дела...

- Тогда давай завтра, - Никита расстроился, но старался не подавать виду. - А сегодня... ты знаешь, у меня есть книжка одна интересная... про твоего знаменитого однофамильца. Я тебе хотел её дать прочитать.

Только бы она сегодня не ходила никуда, только бы оставалась дома! Ему казалось, что с каждым её визитом к загадочной тетке, она все более отдаляется от него. Да, и не только от него - она делается просто сама не своя, точно её подменили!

- Знаменитый однофамилец... кто ж такой? Я не знаю, - Ева с удивлением глядела на него.

- Максимилиан Волошин. Очень известный, можно сказать знаменитый поэт и художник. Он жил в начале нашего века и построил дом в Коктебеле, где собирались самые замечательные и талантливые люди его времени... поэты, писатели, художники... даже Михаил Булгаков там был.

- Булгаков? - встрепенулась Ева. - Ой, я его ужасно люблю! Только не все читала.

- Так у меня есть полное собрание Булгакова - я тебе дам! обрадовался Никита. - А Волошин... знаешь, там, в этой книжке о нем есть вспоминания Цветаевой "Живое о живом". А там эпизод, где рассказывается как он одним словом и взглядом остановил огонь. У них в доме пожар начался, и все поняли, что дом не спасти, но он спас.

- Взглядом? - переспросила Ева. Глаза её засияли восторгом.

- Ну да. У них в доме пожар начался - дым повалил из-под пола, и все поняли, что дом не спасти. Побежали на море с ведрами - за водой, вернулись - а он с воздетой рукой что-то неслышно и раздельно говорит в огонь. "Неслышно и раздельно" - это я точно запомнил из воспоминаний Цветаевой.

- Кого? - на поняла Женя.

- Марины Цветаевой - ну, разве ты не знаешь - это великий поэт.

- Как поэт? Она же женщина! Значит поэтесса, - настаивала на воем Женя, сияя своими влажными гиацинтами.

- Ну... как бы это сказать... - замялся Никита. Его несколько ошеломила Евина неосведомленность. - У нас в России было две великих женщины-поэта: Анна Ахматова и Марина Цветаева. Так вот, о них не говорит поэтесса, о них говорят - поэт.

- А-а-а, - протянула Женя, болтая ногой.

Но он заметил: ей и стыдно, что впервые о таком слышит, и в то же время страшно интересно. Ему показалось, что Ева как засохшее растение без воды. Но теперь, когда вода близко, - тянется к ней всеми своими клеточками...

- Ева, прости, что спрашиваю, но... ты в каком классе?

- А я ни в каком! - отвечала она с нарочито безразличным видом. - Я четыре года отучилась в начальной школе, а потом, когда с мамой случилось... бросила. То есть, не бросила, а как-то разладилось все. Отец запил, надо было Слоника выхаживать - он же маленький был совсем.

- Да уж, досталось нашей Женечке, - с любовью поглядывая на нее, протянула Мария Михайловна. - Но ничего, школа - это дело поправимое. Вот сейчас все наладится, наверстаешь упущенное и в школе восстановишься. Так?

- Да, наверное, - не очень уверенно шепнула Женя, опустив взгляд.

А потом украдкой взглянула на Никиту - что он только теперь подумает об этой невеже...

- Я тебе помогу, - просто сказал он. - Вот праздники кончатся и начнем заниматься. Всю программу пройдем - все, что ты упустила. А потом и в школу определимся.

Он и сам не ожидал от себя такой решимости. Ведь слово вылетело - не поймаешь! Он взял на себя ответственность за нее. А это труд. И большой! Что ж, значит так надо. И это радовало его... хоть и пугало немножко. Ведь она - его милая - такая дикарка! Придется ему запастись терпением. И вдруг в памяти всплыли строки Заболоцкого: "Душа обязана трудиться и день и ночь и день и ночь..." Ну... в добрый час!

Никита с опаской взглянул на её перстень. Тот молчал. Ни жара, ни опасных играющих высверков, когда матовый мглисто-молочный камень мерцал золотистыми искрами, потом наливался светом, желтел, как будто там внутри загорался чей-то недобрый глаз. И тогда... тогда его обладательница теряла контроль над собой. Никите казалось, что камень словно бы подчинял себе её волю, обладал властью над ней, приказывая: слышишь? Зовут - иди!

И она шла. Покорная, сломленная, как неживая... И возвращалась вся разбитая, опустошенная, словно в воду опущенная. Она не могла противиться злой воле кольца или того, кому это кольцо принадлежало... а в том, что кольцо её злое - Никита ни на секунду больше не сомневался.

Но Ева ведь говорила, что кольцо - мамино. Что это её подарок. Но чувствовал: тут что-то не так. Не может мамин подарок нести человеку зло это против законов природы! А значит в них правды нет - в этих словах... не мама Еве его подарила!

И сделав это важное открытие, Никита вздохнул, словно тяжкий груз с него свалился. Сидя здесь, в маленькой уютной комнатке бабы Маши рядом сЕвой, он догадался о многом... О нет, вовсе не обо всем! Ее история по-прежнему была для него загадкой.

И вдруг... вдруг Кит обернулся, точно его кто-то окликнул. На стене у него за спиной среди прочих фото в круглых и прямоугольных рамках была фотография улыбавшейся женщины. На руках она держала малютку, которая смеялась во весь свой беззубый роток, показывая пальчиком в объектив. Кит встретился взглядом с этой женщиной и сразу догадался, что познакомился с Евиной мамой. Он её сразу узнал! И уже не мог отвести глаз. Она глядела на него, улыбалась и... как будто просила о чем-то.

Маленькая, изящная, со светлыми волосами, зачесанными наверх и прихваченными с боков двумя черепаховыми заколками. С длинными загнутыми ресницами, нежной линией губ, детски-распахнутыми, чуть удивленными фиалковыми глазами... У Женьки были её глаза! И весь облик её, и стать.

Глядя на нее, Кит подумал: наверное у неё была легкая летящая походка. И еще... ещё тонкие удлиненные пальцы. Она... хорошо играла на рояле... пела... что еще?

Он как будто играл в какую-то веселую игру, вроде "Угадай мелодию", но это была не игра.

Ее звали Наталья... да, это он вспомнил - об этом упоминал Волошин. Но вот остальное... этого он не знал - не мог знать, но информация проявлялась в нем как фотография на листе фотобумаги, опущенном в раствор с проявителем.

Она работала с книгами. Писала их? Нет. Скорее переводила... Да, точно: переводы с английского! Он без смигу глядел на её фотографию, а она каким-то непонятным образом рассказывала ему о себе. Скорее всего, Наталья Андреевна переводила не прозу - поэзию. Кит сам себе удивлялся, но знал, что его догадки верны. Ведь она сама с ним сейчас говорила! Но как? Бог весть...

Она не хотела с кем-то общаться... с кем-то из родственников... с женщиной. Это была сестра? Нет. Тетка. Сестра её матери. Значит Ева приходится той внучатой племянницей. Да, все так. Наталья Андреевна вдруг заболела. Слегла. До этого она побывала у своей тетки, хотя идти к ней совсем не хотела. Она угасла от неизвестного вируса, - так сказали врачи. У неё просто выпили душу, - всю до капли... Он вдруг ясно осознал это, как и то, что все время сидит, словно в трансе, не отрывая взгляда от фотографии на стене.

Он вскочил, обернулся к Еве.

- Скажи, это ведь фотография твоей матери? - крикнул он, указывая на фото. - Правда ведь? А это ты... да?

- Как ты угадал? - Ева тоже вскочила и вся вытянулась как струна. Никто... ни один человек не помнит о маме! Как будто её никогда и не было... - она всхлипнула и закрыла лицо руками.

Он кинулся к ней. Через минуту они уже сидели на постели Сомика за занавеской, и он целовал её мокрые щеки, глаза и руки, и шептал ей все ласковые слова, какие только знал, и сам был весь мокрый от слез - её ли, своих ли - не ведал...

- Я знаю, твоя мама была чудесная... Я таких не встречал. А она была как сама радость - ласковая, хорошая. Талантливая... да? Так ведь, я угадал?

И Ева кивала в ответ, и, обессиленная, склонялась к его плечу, и плакала, плакала... А он радовался, что она может хоть поплакать спокойно. Впервые её чувства разделял близкий и понимающий человек.

- А... откуда... ты... - всхлипнула она, с трудом выговаривая слова, как ты догадался, что на той фотографии именно она?

- Не знаю, - честно ответил он. - Просто увидел её - и все! Сразу узнал.

Он вдруг почувствовал смутную тревогу - это было похоже на приближение далекой грозы или землетрясения или ещё чего-то подобного - грозного, страшного... И невольно взглянул на камень. Тот начинал тускло светиться, точно внутри в нем завибрировало что-то, зашевелилось и ожило...

- Ева, ты можешь сделать одну вещь... для меня? - спросил он её, почти не дыша, потому что их губы ещё секунду назад узнавали друг друга.

- Какую, - она улыбалась ему сквозь слезы, и в этой улыбке уже был ответ: "Дурачок, ну конечно!"

- Ты можешь... снять это кольцо?

- Снять? - переспросила она и тон её тотчас же изменился. - Но зачем? Это же мамино кольцо - я тебе говорила, что никогда с ним не расстаюсь.

- Даже если от этого будет зависеть чья-то жизнь?

- И чья же? Уж не твоя ли? - насмешливо переспросила она.

- Нет, конечно! Это я глупость сморозил, ну... пошутил в общем...

- Ничего себе шуточки! - она вдруг резко отпихнула его обеими руками. - Да ты просто поехал! Тоже мне, прикольчики... кретин несчастный!

Отдернула занавеску и вышла, - прямая, сердитая.

- Баба Маша, мне пора. Вы за Сомиком поглядите?

- А куда ты торопишься, Женечка? Вы же, кажется, с Никитушкой за книжками собрались.

- Не надо мне никаких книжек. Мне к тетушке пора - она приболела. Мы с ней договорились, что я вечерком к ней зайду, так что...

Она не обернулась, когда вслед за ней из-за занавески вышел Никита.

- Ева, - окликнул он её, и собственный голос показался ему чужим.

Ее ресницы чуть дрогнули. Казалось, вот-вот - и она улыбнется, вновь станет прежней. Но это колебание длилось одно мгновение - накинув куртку, Ева вылетела за дверь, бросив ему на ходу:

- Пока...

Он стоял посреди комнаты, не в силах пошевелиться... Всего каких-нибудь пару минут назад они целовались и она приникла к нему, счастливая и доверчивая, а он губами осушал её слезы ...

И такая вдруг перемена!

- Не тушуйся, Никитушка, - послышался глуховатый голос Марии Михайловны. - Это после смерти матери девочка моя дорогая так переменилась. Характер у неё испортился. Сам видишь: то ласковая и веселая, а то прямо как туча! Но я думаю это пройдет. Ты вот ей и поможешь. Только если не станешь обиды свои смаковать, а ринешься в бой. Глянь-ка в окно.

Там, внизу, под окном, среди пуржащей метели виднелся силуэт девочки. Она шла, низко наклонив голову, шла против снега и ветра, а у ног её кругами вился черный кот. И откуда только он взялся?!

Мария Михайловна перехватила его взгляд.

- Ох, этот мерзкий котище! Так бы, кажется, и схватила за шкирку, да вышвырнула вон! Только к нему не подступишься - когтями порвет. Злющий, что тигра! Я его к себе в комнату не впускаю, так он в коридоре дежурит Женечку ждет. Куда она - туда и он, а вернее, наоборот. Мне иногда сдается, что это кот её водит, словно пастух теленочка на веревочке. Эх, кабы разорвать эту веревку, только на то у меня - у старухи - сил недостает. Тут другие силы играют - невидимые. А ты сможешь, - очень твердо сказала старушка, глядя Никите в глаза.

- А откуда он взялся - этот кот? Он, что, давно с Евой живет?

- Да, почитай, с тех пор как матушка её померла, - царствие ей небесное, - с тех пор этот негодник и объявился. А откуда взялся - про то я не знаю. Может, пристал на улице - Женечка очень животных любит. А может, ей кто его отдал... Только хорошо бы, чтоб сгинул этот поганый кот без следа. Так и зовет её, так и тянет!

- А куда? К тетке? Я слышал про Евину тетку, которая в Самокатном переулке живет...

- Да, есть такая, - бабушка Маша отвела взгляд, и Никита понял, что ей отчего-то не хочется говорить об этом.

- А ты ступай за ней, сынок - сам все и узнаешь. Мне ли вас, молодых, учить как за дружечками своими приглядывать, чтобы отвести от беды. А беда - она ведь возле Женечки ходит. Ох, мальчик милый, близко она! Неужели сам ты не чувствуешь?

И она взглянула в упор на парня своими прозрачными выцветшими глазами, которые когда-то цвели и сводили мужчин с ума. И взгляд её был участливым, дружеским, но в то же время и испытующим, словно она спрашивала его: ну, что медлишь? Или сил у тебя маловато? Разве не знаешь, что за любовь свою надо сражаться, что многого не добьешься, сидя за печкой в тепле?

- Ну, Марья Михайловна, я пойду. Спасибо вам., - он вздохнул, собираясь с силами. - Я все сделаю... - он хотел ещё что-то сказать, но голос прервался.

Старушка его обняла. Трижды перекрестила.

- Ну, ступай с Богом. И помни - ты должен успеть до Рождества. Ты должен отвоевать ее! Но самое страшное время - сочельник. Про это раньше-то каждый помнил,а теперь немногие знают. Злые силы гуляют по земле в эту ночь. Чувствуют, что подступает конец их вольнице - Царь небесный рождается - наш спаситель земной. И ты поберегись в эту ночь... Ты молитвы какие знаешь?

- Нет... - потупясь, ответил Никита.

- Эх ты, Аника-воин!

Бабушка Маша подошла к комоду, выдвинула верхний ящик, порылась в нем и достала сложенную вчетверо бумажку, всю исписанную мелким почерком.

- Вот, положи это за пазуху. Тут акафист Николаю Чудотворцу - он тебе поможет. Прямо у сердца эту молитовку держи и даже ночью с ней не расставайся. По крайней мере эти дни - пока вы с Женечкой с наваждением злым не разделаетесь... Ну, ступай с Богом! Да, поспеши - она уж небось подходит к остановке трамвайной. А если её уж и след простыл, на двадцать четвертый садись или на сорок пятый - и езжай до остановки "Елизаветинский переулок". Это через одну будет. А там увидишь мостик через Яузу, по нему перейдешь и про Самокатный переулок у любого спросишь. Это близко. Дом шесть, корпус два, второй этаж, а квартира... эх, номера квартиры-то я, старая, и не помню - да ты найдешь. И ничего не бойся - слышишь, Никита? Страх - самое верное их оружие, но ты ему не поддавайся. Ты о ней вспоминай и молитвой крепись - и все будет у вас хорошо...

И с этими словами Мария Михайловна проводила своего гостя до входной двери и захлопнула её у него за спиной.

Он вышел на улицу. Смеркалось. Поднималась метель. Странный вой почудился ему, - злобный, глухой, неистовый...

"В самом деле воет кто-то или это только кажется мне?" - подумал мальчик и прижал руку к груди. Там, у самого сердца лежал сложенный вчетверо листочек бумаги.

- Ты чего, в самом деле боишься, что ли? - нахмурился Никита. - Кончай дурью маяться! - велел он себе.

И едва не бегом кинулся к остановке.

Глава 9

ПУТЬ ВО МГЛЕ

На его счастье, Ева ещё не уехала. Кроме нее, ещё несколько человек поджидали трамвай на остановке. Возле её ног притулился кот, который здесь, на улице, казался существом вполне мирным и безобидным.

Никита притаился за углом каменной стены, проходящей вдоль их переулка, - за ней скрывались какие-то ветхие заводские строения, склады... Однако, он вполне мог и не прятаться - так пуржило, что Ева не разглядела бы его, даже подойди он к ней совсем близко...

Наконец, вдали показался грохочущий трамвайчик, весь озаренный светом. Он похож был на движущийся среди бури и мглы ковчег. Двери раскрылись люди устремились внутрь... Ева, подхватив кота на руки, взошла с передней площадки. Никита забрался с задней и спрятался за широкой спиной мужика, который стоял, широко расставив ноги и держал перед собой пушистую елку, обвязанную веревкой. Изредка, когда елочка покалывала ему лицо, он негромко и любовно поругивался. Блаженная улыбка блуждала по его широкому рябому лицу. Мужик был пьян.

Как и говорила Мария Михайловна, Ева сошла через остановку. Никита спрыгнул за ней. По счастью она не оглядывалась, а настойчиво шла вперед, несмотря на бьющую наотмашь метель, которая больно секла лицо. Выйдя на набережную, она некоторое время двигалась вперед против встречного движения машин, а потом, выждав, когда в их сплошном потоке образовалась брешь, скользнула в неё и перебежала дорогу.

Когда Никите удалось повторить её маневр, она была уже на мосту, что выгибался плавной дугой над Яузой. И в тоненьком её силуэте, вознесенном над городом, над рекой в свете вечерних огней, средь мелькающих снежных хлопьев, было что-то нереальное, сказочное... как будто город заснул, и ему снился сон... сон о маленькой эльфийской царевне, которая ждет жениха.

На другом берегу она снова перебежала дорогу, проскочив в просвет бесконечной вереницы машин. Кот по-прежнему восседал у неё на руках.

- Вот гад! - процедил сквозь зубы Никита. - Это точно - он как-то действует на нее. Может, этот кот заколдован? Или он оборотень? Слышь, Кит, - разозлился он на самого себя, - кончай дурака валять! Ты это... правильно Женька сказала - совсем поехал! Да-а-а, теперь-то я понимаю этого Шарикова из Булгаковского "Собачьего сердца"! Как он там говорил: котов душили, душили... душили, душили... Вот и я бы этого кажется придушил!

Он осекся... Ева исчезла.

А, нет! - она просто поднималась вверх по переулку, а в сплошной снежной мгле её небольшая фигурка была почти не видна... Никита решил больше не расслабляться и сосредоточенно двигаться за нею след в след, чтобы не потерять из виду.

Переулочек карабкался на гору, слева шла сплошная стена с какими-то башенками вроде старинной замковой... Впереди темнела громада здания, издали похожего на дворец с высокими окнами, украшенного гирляндами разноцветных лампочек.

Завод "Кристалл" - прочитал Никита надпись на фронтоне. Ага, значит тут знаменитую водку делают - предмет вожделений Евиного отца. Да, и не только его...

Это странное восхожденье на горку среди пуржащей метели по занесенным снегом мостовым опустевшего города, который вдруг показался чужим... Кит подумал вдруг, что и Москве может быть знобко и боязно, когда тьма давит горло кольцом, и никто её не пригреет, не скажет ласково: отдыхай, Москва, родная моя, ведь намаялась...

Бедный город! - подумал Никита. - Милая моя Москва! Тебе ведь тоже плохо, наверное, когда на улицах твоих кому-то скверно, с кем-то беда... Ты ведь переживаешь за нас - своих жителей и стараешься поддержать нас как можешь... ты всегда рядом. А мы... мы спешим, мы не глядим на тебя - разве что изредка бросаем косой торопливый взгляд на твои дома, бульвары и дворики, а на душе у нас смутно, темно... нам не до тебя. Мама моя говорит, что красота твоя живет в нас и дарит нам силы... пускай мы и не осознаем этого. И все, что было когда-то создано, сделано твоими жителями, никогда не исчезнет. Все это стало твоим воздухом, настроением, твоею улыбкой! И мы, сами не замечая, вчитываемся в твои письмена. И ты становишься частью нас - мы с тобою, Москва, - одно, и каждый, кто хоть раз осознал себя твоим жителем, кто хоть раз задумался: скольких усилий стоило сотворить твою красоту... он не пропадет, не сломается - он научится говорить с тобой. Он скажет тебе свое слово - пусть малое, пусть неумелое - но СВОЕ!

И Ева... если б не она, я не думал бы сейчас о тебе, мой город! Я не хочу, чтобы она в тебе затерялась. Я знаю - она твоя, она станет твоей, и сумеет сказать свое слово под твоими, Москва, небесами. И я... я все сделаю, чтобы мы не остались безгласными, чтобы мы не молчали! Мы такие ещё нелепые, неумелые, но мы хотим научиться - всерьез! - говорить с тобою на равных. С тобой, а значит со всеми, кто жил здесь, кто вложил в твою историю свои силы и душу...

Он поежился - странно, никогда он не думал так... А тут вдруг заговорил с Москвой - он ведь нашептывал все это вслух, тяжко дыша и спеша - поднимаясь в гору...

Где она? - кажется там, впереди...

"Неужели я всегда буду догонять её, ускользающую как мечта? Неужели мы никогда не будем идти с ней в ногу?."

- Это зависит от тебя одного... - словно бы кто-то сказал ему...

Ослышался он? Почудилось? Или это внутренний голос... Кто-то ответил ему.

Никита подумал, что не должен сейчас отвлекаться, что так он попросту потеряет её - свою путеводную звезду, чей темный силуэт двигался впереди. Ева свернула налево - Никита чуточку повременил и тоже повернул за ней вслед. Только сначала выглянул из-за угла. Вон она! Идет потихонечку. И этот черт в обличье кота все сидит у неё на руках как ни в чем не бывало.

Он шагнул вперед... и что-то острое вдруг полоснуло по шее, что-то черное упало на грудь. Никита потерял равновесие и опрокинулся навзничь. Черный кот прыгнул ему на горло, вытаращив зеленые, горящие в темноте глаза...

- А-а-а!

Ему казалось, что он завопил на всю улицу, но из горла вырвался только слабый хрип.

- Ах ты, гадина! - прохрипел Кит и попытался отодрать от себя вцепившееся в горло животное...

Но не тут-то было - кот рвал на нем шарф, стараясь дотянуться до голой шеи... его когти скользнули по коже, располосовав её поперек. Но ни когти, ни боль, ни кровь - не это пугало, нет!

Глаза! Те же глаза, что глянули на него из пролома в полу, - не звериные, не человечьи... но чьи? Беса, дьявола?..

Нет, Никита не мог в тот миг ничего объяснить - страх жалом змеи вонзился в него и как яд парализовал способность мыслить и чувствовать. Он жег как огонь. Хуже огня!

Вдруг, когда он каким-то чудом вывернулся, а кот оказался под ним, кто-то с силой ударил его кулаком по голове.

Он готов был поклясться, что саданули не палкой, не камнем - не каким-то твердым предметом, а именно кулаком - рукой, которая, хоть и тверда, но покрыта мягкой на ощупь кожей ...

Он глухо охнул, бухнулся лицом в снег...

"Вот и все!" - стрельнуло в угасавшем сознании.

- Нет, не все... - прошептал он и, не дыша, скорчившись, свернувшись в клубок, выпростал из-под себя руку и засунул за пазуху.

Слава Богу, она была там - бабушкина молитва. Не провалилась вниз - к поясу, не выпала в снег... Он стиснул твердую, нагретую теплом его тела бумажку и... сразу почувствовал, что свободен.

Какое-то время Никита ещё лежал в снегу, не шевелясь. Потом осторожно приподнял голову...

К нему приближались шаги.

- Эй, пацан, хорош снег трамбовать! Вставай. Ну надо же так нажраться!

Чьи-то сильные руки подняли его, встряхнули...

- А ну-ка, дыхни!

Никита глупо и расслабленно заулыбался. Дыхнуть у него попросту не было сил.

- Не-е-е, вроде не пьяный... Слышь, парень, ты чего это тут на снегу отдыхаешь, а? Сердце, может? Разбери тут вас, молодежь - ещё не ровен час винта нарежешь! Может, скорую вызвать, а, парень? Ты как?

Возле Никиты хлопотал невысокий крепкий мужик в шапке-ушанке. К нему спешили ещё двое из ворот проходной, за ними народ повалил валом - видно, смена кончилась.

- Да нет, все в порядке, - смущенно переминаясь под перекрестным огнем пары десятков твердых и испытующих глаз, лепетал Никита. - Я... просто голова закружилась.

- А ты ел сегодня чего? - вопросил один - длинный и бледный. - А то на! - он протянул парню свежую булочку.

- Спасибо... - тот совсем растерялся. Эта толпа окруживших его мужчин и смущала и в то же время притягивала его. - Спасибо, я ел. Просто... наверное, отравился. Очень живот болит. Мне надо домой - я тут близко живу.

- Ну, смотри, - с сомнением изрек мужик в ушанке. - А то я тебя провожу - мне спешить некуда - жена, брат, к теще уехала.

Тут остальные начали хохмить и откалывать шуточки столь неделикатного свойства, что Никита, оглушенный потоком этих соленых мужицких словес, покраснел, смешался и... поспешил прочь, крикнув им на прощанье, - благо, голос прорезался:

- Спасибо вам! С Рождеством!

Они долго ещё гоготали, сворачивая в проулок, ведущий к метро. Никите вдруг захотелось догнать их, схватить кого-нибудь за руку и не отпускать не покидать их тесный веселый круг.

"Дяденьки, возьмите меня с собой!" - он почти уж готов был крикнуть им вслед, лишь бы не оставаться наедине со своим страхом. Ему хотелось послать кому-нибудь сигнал бедствия - растерянная душа дрожала, взывая к чувству самосохранения - она нашептывала ему, что он в беде, что с ним сейчас может случиться все самое худшее! Все, что угодно ...

Но Никита попытался уверить её - свою душу, что это не так, что он все ж таки не в лесу, хотя в лесу ему, право, было бы поспокойнее... Он несколько раз подпрыгнул на месте и притопнул ногами, чтобы убедиться, что мышцы слушаются его, и двинулся дальше - туда, где несколько минут назад виднелся знакомый силуэт. Но вскоре в растерянности остановился.

Куда теперь? Евы нигде не видно. Мерзкая тварь добилась своего - он таки потерял ее!

Кто ж не знает, что в книгах про нечистую силу и во всяких ужастиках бесы часто принимают обличье кота. И не какого-нибудь, а черного. Выходит враг его - бес! Или какое-то существо, бесу подручное. И уж кто-кто - а Никита и книг таких, и фильмов под завязочку насмотрелся и начитался! Чего стоит один кот Бегемот в любимом его романе Булгакова "Мастер и Маргарита"! Хорошо, пусть так, но кто же тогда ударил его, когда кот был под ним на снегу? Значит, враг у него не один! Значит, их как минимум двое...

"Что толку голову зря ломать: чертовщина - она чертовщина и есть! Вот то-то и оно, что есть она. Существует на самом деле! А я-то, дурак, думал, что всю жизнь проживу тихо-мирно, книжечки на диване почитывая..." - думал Никита, сжавшись в комок, - его колотила дрожь.

Город качался и плыл под ногами, пурга убаюкивала, мысли путались... От бесконечного мельтешения снега перед глазами голова и впрямь закружилась.

"Может, назад повернуть? Все равно ведь не знаю точного адреса... мелькнула в нем мысль-искусительница. - Ни за что! Я тогда никогда не стану собой..."

И почему так - почему эта упрямая убежденность вдруг утвердилась в нем, Никита не понимал - он просто знал это. И это знание, рожденное любовью, вьюгой, опасностью и одиночеством, вдруг придало ему сил. Он почувствовал, что должен идти против ветра - отныне и всегда - и только так, не сдаваясь, не уклоняясь от избранного пути, сможет стать настоящим мужчиной. Таким, который не прячется за чужие спины, не изменяет принятых решений и идет к своей цели.

Он приподнял повыше воротник своей короткой дубленки и, наклонив голову, чтобы снег не слепил глаза, двинулся вперед.

- Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении чумы... - выдыхал он во мглу чеканные строки Пушкина. И ритм стиха влек его за собой.

И странное дело - внезапно Кит ощутил в себе такую уверенность, такой прилив сил, которых прежде не ощущал. Он вдруг понял, что счастлив. Он существует не зря - у него есть его родной город, его любимая девочка, родители, которые ждут его, книги, стихи и... что-то ещё - что-то иное, высшее существующее во всем... Он ясно ощутил чье-то невидимое благое присутствие и... неожиданно еле слышно - одними губами - прошептал:

- Господи, помоги мне!

"Да, конечно, я и гадать не гадал, что мне - наяву - доведется встретится с проявлением темных сил... Но... раз они есть, ведь это значит, что и чудеса тоже есть! И высшая благая защита - покров небесный! И Николай Угодник, и Матерь Божья и Тот, Кто рождается завтра в ночь... Даже подумать страшно, что это - реальность, самая настоящая - та, которая была, есть и будет, а мы... мы как дым. И может быть, то, во что ты веришь - и станет твоей реальностью. И здесь, на земле, и потом... Да, - повторил он и улыбнулся - так захватила и поразила его эта мысль, - я где-то читал, что мысли... они воплощаются. И мама так говорит. Так пусть воплотится все самое доброе и хорошее в эти дни. Для всех - и для города, и для людей, и для тех, кто уже там - в мире ином ... для всех, кто любит и верит - пусть для всех совершится чудо... Рождество! Да... пусть будет так!"

И он прибавил ходу, словно эти мысли сделали его старше, сильнее. Он перестал дрожать и окреп.

Темная громада вынырнула из тьмы слева от него - храм, одетый в строительные леса. За ним показалась другая церковь - поменьше. Она явно была уже действующей - купола загадочно светились во тьме, пространство внутреннего двора расчищено. Когда Никита поравнялся с церковью, гулко ударил колокол. Раз, другой, третий...

Он улыбнулся. И почувствовал себя ещё уверенней, словно бы получил ответ на самый важный вопрос. Точно этот звон ответил ему...

"Ступай вперед и не бойся. Грядет Рождество, и каждый, кто верит в него, - под покровом высшей защиты..."

Глава 10

СТАРУХА

Никита прошел ещё немного вперед и справа показались дома - высоченные узкие башни. Он попробовал сосчитать этажи, но сбился - в темноте это оказалось не таким простым делом.

"Это здесь!" - подсказал ему внутренний голос.

- Ишь, зачастил! - буркнул Кит этому самому голосу.

И откуда только тот взялся - прежде ничего подобного не было. Но теперь чувства его так обострились... Да с недавних пор он воспринимал окружающее тоньше, острей... Как будто душа жила своей жизнью, как бы обособленной от него.

- Экстремальная ситуация! - усмехнулся Никита, стараясь убедить себя в том, что ничего особенного с ним не происходит. - Вот и шестое чувство прорезалось ...

Он не хотел сам себе признаваться, что кто-то присутствует рядом с ним во тьме занесенного снегом города. Кто-то ведет его... И рядом с этим незримым спутником зло отступало.

В башнях светились окна. Какое из них? Где-то там - в одном из этих домов - Ева. Он знал, что она там. И ему нужно проникнуть туда. Только тогда он сможет понять, что происходит с ней и кто владеет судьбой его златовласой девочки...

Он запрокинул голову, оглядел освещенные окна, стараясь ни о чем не думать, - просто стоял и смотрел. Он не знал, сколько простоял так, в неподвижности, пока одно из окон на втором этаже в дальней от него башне не привлекло внимания. Оно мерцало каким-то слабым свечением, точно внутри работал сварочный аппарат.

- Она там! - шепнул он и быстрым шагом направился к дому.

Подойдя к подъезду, Кит увидел, что поманившее его окно находится как раз над козырьком подъезда. Если туда забраться - можно заглянуть в окно. Он какое-то время постоял возле подъезда, выжидая - не будет ли ещё знака какого... Но все было тихо - дом дремал у самого края ночи. В подъезд никто не входил и никто не выходил оттуда. Путь был свободен!

Как же забраться наверх? Прямо возле подъезда, чуть правее, росла крепкая ветвистая рябина - её ветви поднимались до окон четвертого этажа.

Нужно попробовать! - подумал Никита и, сняв перчатки, обхватил руками холодный ствол. Неожиданно для себя самого он начал довольно проворно взбираться наверх, ноги в удобных немецких ботинках удерживали его, вжимаясь в ствол, пока он переставлял руки, залезая все выше. Вот и первая ветка - самая нижняя, отходящая от ствола под углом. Теперь осталось всего ничего - пролезть по ней до крытого шифером козырька, над которым она наклонялась, и спрыгнуть вниз.

Это легко удалось - через минуту Никита был уже там, скрючившись в три погибели, чтобы его не заметили. Еще примут за вора - тогда все рухнет: потащат в милицию, начнут родителей мучить - поди докажи, что ты не верблюд! Нет, он должен быть незаметным как тень - стать невидимым и неслышимым, чтобы ни одна душа не узнала, что там, над дверью подъезда находится человек и заглядывает в чье-то окно...

А главное - об этом не должны догадаться те, за кем он следит, потому что тогда всему настанет конец. Эти темные люди постараются сделать так, чтобы подчинить себе и его волю.

Он почти не сомневался, что тут затевается колдовство!

Не дыша, он на корточках приблизился к краю прямоугольной площадки и, прижавшись к стене, вытянулся вдоль нее, чтобы заглянуть в окно.

"Хорошенькое дело! - стучало в висках. - Видели бы меня родители!"

Но уже через миг он позабыл обо всем на свете. Там, в комнате, уставленной резной мебелью красного дерева и освещенной зыбким пляшущим светом свечей, была Ева!

Она лежала в глубоком кресле, свернувшись клубочком и подложив руки под голову. В ногах у неё лежал страшный кот и дремал, положив голову на лапы. Круглая красная свечка, стоявшая на овальном столике возле кресла, освещала её лицо неровным мерцающим светом. Она была так бледна и неподвижна, что Никите на миг показалось, что девочка не дышит.

"Там, за речкой тихоструйной

Есть высокая гора,

В ней - глубокая нора;

В той норе во тьме печальной,

Гроб качается хрустальный

На цепях между столбов.

Не видать ничьих следов

Вкруг того пустого места;

В том гробу твоя невеста."

Это были его любимые строки - загадочные, таинственные... Он с детства твердил их про себя, точно знал: настанет день - и они сбудутся... Так вот она - его невеста. И он должен спасти ее! Там, у Пушкина, королевич Елисей поцеловал царевну, она проснулась и ожила... А тут... его отделяла от Евы стена, за которую он не мог проникнуть, и заиндевевшее стекло... оно не пропустит к ней даже его дыхания...

"И надо же, - подумал он, - все сбылось, все как у Пушкина: и впрямь мы тут - за речкой тихоструйной, и - высокая гора имеется... ведь переулок-то на гору поднимается - на высокий левый берег Яузы. И нора тоже есть - потому что дом этот старухин - сущая нора! Только московская... А гроб... хорошо хоть, что его не видать, хотя понятно: мы видим и ощущаем вовсе не все, что существует на самом деле... А потом это же образ. И какой точный! Она, моя милая, - ну, точь-в-точь как в гробу лежит - ни живая, ни мертвая..."

Но тут Ева застонала во сне и судорожно вздохнула - так, что её пальцы дернулись, а потом сжались, как будто она хотела ухватить что-то во сне...

- Просыпайся! - шепнул Никита, прильнув к холодному стеклу. - Не спи! Тебе нельзя спать...

Он чувствовал, что сон её - дурной, нехороший - мертвый сон... Ей нужно проснуться - и как можно скорей! А ему бы исхитриться и как-то подать ей знак: стукнуть в окно или царапнуть по стеклу... Но при этом не выдать своего присутствия тому, кто был рядом с ней, там, в квартире. А там кто-то был - он знал это.

Очки то и дело запотевали от его горячечного дыхания. Приходилось то и дело протирать их, но все равно происходящее в комнате за окном виделось словно в туманной дымке.

На столике возле Евы стояла тарелочка, на которой лежало круглое красное яблоко. Оно было надкушено. И ещё был бокал, в котором темнела какая-то жидкость. Ее оставалось совсем немного - на донышке. Видно, Ева пила из этого бокала.

Как же ему подать ей знак? Он постарался заглянуть в комнату, чтобы увидеть её всю, сплошь заставленную антикварной мебелью, бутылями из темного стекла и сухими букетами в напольных вазах - так, что в комнате едва можно было повернуться. Какие-то драпировки, выгораживающие часть пространства, рояль, едва втиснутый в него... Множество портретов и фотографий в серебряных рамках - кто и что было изображено на них он не видел - ему не так-то просто было дотягиваться до края окна, сохраняя равновесие, да ещё все время оглядываясь: не идет ли кто... А ещё эти очки...

Но на улице все было тихо - город спал. И сон его был беспробуден, глубок, точно и Москву опоили колдовским зельем. Внезапно Никита почувствовал, что его самого клонит в сон - голова стала тяжелой, глаза начали закрываться... Он ущипнул себя за руку, сняв перчатку, - не хватало ещё и ему заснуть тут, на засыпанном снегом козырьке над незнакомым подъездом.

Он уже почувствовал, что замерзает не в шутку, когда в квартире послышались шаги. Он потряс головой, прогоняя дремоту...

В комнате показалась старуха.

Поступь её была медлительна и тяжела - точно не женщина шла, а ожившая статуя. Она была очень высока ростом - едва ли не выше Никитиного отца. Все в ней было крупное, резкое - и черты лица, и руки с длинными цепкими пальцами, а голос, гулкий и властный, не предвещал ничего хорошего. От него становилось не по себе.

При появлении Евиной тетки, - а это, по всей видимости, была она, девочка слабо пошевелилась и приподнялась в кресле.

- Что, тетушка, который час? Я задремала немножко, а мне уж домой пора.

- Еще рано, деточка, нет ещё десяти, - пробасила старуха. - Поспи у меня еще. А лучше всего - давай-ка мы с тобой дело сделаем!

- Ой, тетушка, нет, не сегодня! Пожалуйста... - взмолилась Ева, и Никита весь сжался - таким жалким и жалобным был её голосок...

Она боялась своей тетки - боялась смертельно! Та словно поработила Еву, овладела её душой. И Никита должен сделать все возможное и невозможное, чтобы разрушить это недоброе старухино влияние - разбить, уничтожить, развеять, чтобы его девочка снова стала свободной. Стала самой собой!

Легко сказать! А вот как это сделать? Он-то ведь не колдун! Никаких заговоров и заклятий не знает. И спросить не у кого...

"Посмотрим и поглядим... - подумал он, снова приникая к стеклу, - а там видно будет."

Старуха склонилась над Евой, повела ладонью возле её лица.

- Погляди на материно кольцо, - приказала она, - полюбуйся, каким оно стало красивым...

Ева медленно, словно сомнамбула, подняла свою правую руку и поднесла к самым глазам. Кот приподнял голову и тоже впился взглядом в кольцо, точно оно было для него источником силы.

Кольцо у Евы на пальце как будто налилось кровью - там, внутри, в самой сердцевине овального камня точно ожил кто-то... ожил и задвигался, пульсируя и разбухая. Никите показалось, что сейчас из перстня выскочит кто-то - какое-то существо, вцепится Еве в глаза... и выест их. Он едва удержал крик - так ему стало страшно!

- Давай, милая, сделаем дело! Гляди - так хочет твоя мать. Она завещала нам сделать это. Пора, дорогая, пора - я должна передать тебе все, чем владею, - и то, что невидимо, и то, что окружает тебя. Смотри...

Старуха раскрыла створы резного буфета и вынула тяжелую кованую шкатулку. Открыла крышку... и на лицо Еве упали отблески переливчатых жемчугов - свет, который здесь, в этой комнате, залитой мерцающим слабым светом, показался каким-то мертвым... И сама Ева - она была как неживая. Медленно поднялась и пошла за старухой, которая протягивала ей шкатулку, а сама отступала. Шаг, другой... девочка тянулась за нею, точно собачка на веревочке. Свет кольца на пальце раскалился и стал оранжевым, а лучи, бьющие от него, тянулись к шкатулке, где лежали бесценные дары морей...

- И это ещё не все! - каркнула старуха. - Погляди сюда!

Она принялась выдвигать ящики буфета и вынимать оттуда - одну за другой - пачки денег. Тут были и доллары, и рубли, и какие-то незнакомые Никите купюры... старуха трясла тяжелые пачки в своих крепких руках и звала Еву - звала за собой. Она открыла крышку круглой железной коробки, тряхнула ее... на пол со глухим стуком посыпалось золото - старинные золотые червонцы.

- Тетушка, - девочка заслонялась рукой - казалось, то, что видит она, причиняет ей боль. - Тетушка, неужели это все... вы заработали на своих пирожках? То есть, конечно, пирожки продавать - дело хорошее, выгодное, но чтоб настолько?! Я знаю, вы каждый день к метро ходите и торгуете, ноя не думала, что это все ...

- Ха-ха-ха! - деревянно, надтреснуто расхохоталась старуха. - Ты, девочка моя, совсем ребенок, как я погляжу! Я ж говорила тебе: сделаем дело - и все тебе откроется - все мои тайны, все души людские... И это будет твое! Тут не одна я поработала - годами скоплено и не одним поколением. И нельзя, чтоб прерывалась работа - теперь за дело возьмешься ты! Моя единственная наследница! Велика область иного мира, где обитают духи и бесплотные существа. Велика их сила, но сильнее всего они хотят проникнуть сюда - к нам, в нашу реальность. Их влечет материя, они ждут воплощения! И я научу тебя как завладеть одним из этих духов и заставить его служить тебе. Он сделает для тебя все. Все, что ты пожелаешь! Ты сможешь излечивать все болезни в течение семи дней и заработаешь себе этим славу и деньги, ты сможешь продлить жизнь свою на столько лет, на сколько захочешь... У тебя будет власть над низшими духами - это духи воздуха, огня, земли и воды, ты сможешь разговаривать со всеми существами вселенной, видимыми и невидимыми... Разве это не удивительно? Разве любая не мечтала бы стать такой? Разве такая власть не наслажденье, скажи мне, Ева? Люди станут игрушками в твоих руках, как такой вот игрушкой стала для тебя теперь глина!

- Нет, нет, тетушка, - встрепенулась Ева. - Глина для меня не игрушка. Она... даже не знаю, как сказать... радость, красота! Это самое настоящее чудо, - когда твои руки могут творить что-то такое... хорошее.

- Довольно! Хорошо... если так - если ты хочешь сама творить что-то по своему вкусу, то я вызову для тебя самого Офиэля - правителя вещей, которым управляет Меркурий. Сто тысяч легионов духов подчинены ему! Сама подумай сто тысяч! Офиэль научит тебя любому искусству и даже алхимии. Ты сможешь добыть философский камень - краеугольный камень мечты всех магов средневековья!

- Я...

Ева в растерянности отступала от тетки, которая с грозным видом надвигалась на нее... казалось, по мановению её воздетой руки девочку сразит молния... или в любую минуту колдунья может стать вихрем, водою, огнем... или злобной и сильной птицей с железным клювом, который одним ударом способен раскроить череп.

Никита за окном совсем заледенел от ужаса и от холода - он не знал, что делать! И только знал одно - он не даст этой ведьме Еву на растерзание. Он никогда в жизни не видел ведьм - только в книжках про них читал, но теперь понял: перед ним самая настоящая ведьма! И при том, очень сильная! Ей подвластны высшие тайны магии и колдовства.

А она, его девочка... у него было такое чувство, точно она вдруг вся стала ватная - такими безвольными, вялыми были её движения. Ее мышцы, кажется, растворились, расквасились - ноги едва держали её. Еще минута - и упадет. И тогда мерзкая старуха сделает с нею, что хочет! Никита не знал, о чем был их уговор, чего требовала от Евы тетка и что за дело они должны были сделать... Но знал, что если Ева уступит, он навсегда потеряет её. Да и ладно бы только он - ведь она пропадет! Душа её - добрая, искренняя душа его Евы - девочки, от которой словно исходит свет, - эта душа погибнет.

Споткнувшись о ножку стола, Ева упала. А, упав, закричала, пряча лицо, отворачиваясь от своей преследовательницы:

- Нет, не надо! Я не хочу, мне страшно... Я не смогу, не сумею... и не надо мне ничего! Тетушка, слышите, не хочу-у-у!

- Нет, ты сможешь! Я тоже сперва ничего не знала и не умела. Но смогла! И ты сможешь как и все в нашем роду!

Старуха наклонилась над девочкой, сомкнув воздетые руки над головой. Ее голос гремел водопадом.

- Ты узнаешь имена! Имена всех верховных духов. А узнав их, ты будешь знать их обязанности и пределы их власти, чтобы сила их соединилась с твоей и подчинилась тебе. К тебе придет Самаэль - ангел яда и смерти, и Люцифер дух астрального света, и Астарот - владыка востока - станет служить тебе. Если ты захочешь, чтобы враг твой исчез с лица земли, ты призовешь Асмодея - ангела-истребителя. А Бельгефор - гений открытий - одарит тебя несметным богатством. Ты позовешь зимних ангелов - и они сойдут к тебе, и первый из них - Альтариб. Ты узнаешь, что Луну зимой зовут Аффатериим, а весной Агюзита. Разве в одних этих именах, в самых их звуках - столь странных, манящих, - не заключается высшая красота, которая так влечет тебя. Разве беседа с Аматиэлем - ангелом весны - не доставит тебе более высокое наслаждение, чем жалкие комья глины, которые, к тому же, так часто рассыпаются в твоих руках!

Ева молчала и, сжавшись в комок, забилась в узенькое пространство между комодом и буфетом. Она и в самом деле была буквально загнана в угол!

- Хорошо, если ты не до конца веришь мне, давай спросим маму - ведь мы так часто вызывали её сюда, где она беседовала с тобой... Смотри на свой перстень - это она! И она вызывает тебя.

Никита видел, что кольцо жжет девочке палец - так оно раскалилось. Она старалась отвести руку подальше от лица. Он видел: Еве казалось, будто кольцо заглядывает ей в глаза, в самую душу, и ей хочется спрятаться от этого ока - уйти, убежать, скрыться за тридевять земель.

- Святой Николай, Никола Угодник, помоги ей! - взмолился мальчик, чувствуя, что он замерзнет сейчас, застынет тут навсегда - под этим окном...

Плохо двигающимися одеревеневшими пальцами он кое-как нащупал под шарфом, под свитером спасительную записку. Развернул её и, поднеся к самым глазам, стал читать. И словно в ответ на колоколенке соседней церкви ударил колокол - начиналась заутреня. Никита почему-то подумал, что Николай Угодник услышал его - это он сейчас ответил ему голосом церковного колокола.

И - удивительное дело! - но вскоре ему стало теплей... Он смог кое-как пошевелиться, разогнув онемевшую ногу. А там, в комнате тоже изменилось что-то. Жар кольца начал слабеть, гаснуть, и огнисто-рыжий пляшущий свет, отбрасываемый свечами странного кроваво-красного цвета, тоже как бы ослаб.

Действие колдовских чар старухи стало таять.

Ева медленно, точно просыпаясь, поднялась с пола. Взглянула на свою тетку, точно впервые увидела.

- Я пойду, - сказала она ещё слабым, но вполне уверенным голосом. Мне пора - Слоник ждет. И я хотела сказать вам, тетушка... вот вы говорите: как все в нашем роду. А ведь мама не занималась этим.

- Оттого-то она и умерла! - в сердцах выпалила старуха. Она была в ярости.

- Как... оттого? - не поняла Ева. - У неё же был вирус... грипп... разве не так? Разве вы что-то об этом знаете? Ведь вы говорили, что не жили тогда здесь... в Москве. Значит, вы все-таки знаете и скрываете от меня?

- Мне от тебя скрывать нечего - ты моя! Мать твоя умерла, а почему ты узнаешь, когда примешь от меня наследство мое - мое мастерство. Не хочешь - не делай. Только тогда ты ничего не узнаешь. Я тебя об этом предупреждала: тайну смерти мамы - в обмен на наш уговор!

- Хорошо, я согласна.

Ева совсем оправилась и взгляд её прояснился. Теперь она не глядела на свою мучительницу как затравленный зверек.

- Я сделаю как обещала и вы, тетушка, мне все расскажете. Только пускай это будет завтра. Сегодня у меня уже сил нет... я устала.

И, медленно повернувшись, Ева направилась к выходу. Прочь из этого дома! А кот, потянувшись, поднялся и двинулся следом за ней. Он ни на шаг не отпускал свою жертву!

Никита попытался подняться и не смог - так закоченели ноги, а все тело ломило от холода и долгой неподвижности. Он решил выждать какое-то время, когда Ева выйдет на улицу и отойдет на некоторое расстояние от подъезда. А потом ему придется как-то справиться со своим измученным телом и спрыгнуть с козырька вниз...

Глава 11

ЖУТКИЙГОЛОС

Кит попытался расстегнуть молнию и снять сапог, чтобы пальцами растереть окоченевшие ступни, но не успел - он услышал чей-то жуткий голос... глухой, надтреснутый. Точно из подземелья! И голос этот был так страшен, что Никита с трудом подавил в себе желание немедленно спрыгнуть со своего насеста и пуститься бегом наутек. Он только невольно дернулся и сразу примерз щекой к стеклу. Очки тут же слетели и валялись где-то тут, рядом, но он не мог их нащупать. Теперь парень почти ничего не видел.

Там, в комнате кто-то был. Кто-то, кроме старухи. И теперь существо это заговорило - именно существо, потому что жуткий голос не принадлежал человеку.

- Ты опять упустила ее!

Гром среди ясного неба не столь бы сразил человека как этот звук точно металл загремел - металл, заключенный в гулкий замкнутый короб.

- Ты здесь? Но я не звала тебя... - голос старухи дрогнул. Теперь он не гудел гулко и властно - в нем был слышен испуг.

- А ты думала - я всегда и во всем буду подчиняться тебе? О, глупая человечья природа! Ты ведь знаешь, что демоны, как и духи, стремятся завладеть веществом материального мира, а ради этого мы до поры до времени можем давать вам, людям, иллюзию власти над собой. Но это только иллюзия! И ты сейчас узнаешь каково это - самой оказаться во власти демона! Ты развоплотишься сейчас, и это будет не смерть - нет! - ты минуешь этот порог, который сторожат ангелы. Они о тебе даже не вспомнят - ведь с тех пор, как ты предалась магии, ты сама отреклась от них! Ты предала свою душу моему властелину! И сейчас я войду в твое тело и стану тобой. Меня вполне устраивает твоя оболочка - и я ещё погуляю тут, на земле. О, как я здесь поцарствую. Всласть!!!

- Но Бефор...

- Не смей больше произносить мое имя. Отныне я налагаю на это запрет для тебя! - страшный голос, казалось, способен был сжечь пространство такой страшный гнев чудился в нем.

- Хорошо, я не буду... - кивала старуха. Теперь её прежде властный говор напоминал сбивчивый детский лепет. - Только молю тебя - дай мне умереть! Я хорошо поработала для твоего властелина, мне пора - уж вышел мой срок на земле. Я хочу, чтоб исполнился наш договор. Чтоб в награду за труды - за все погубленные и преданные в вашу власть души - я навсегда обрела вечную молодость в царстве Князя мира сего...

Старуха внезапно стала таять на глазах, точно лужица снега под окном. Она стонала и корчилась... Потом вновь стала прежней, но пала замертво, и над телом её замаячила призрачная бесплотная тень.

И вдруг лежавшее без движения тело поднялось и захохотало тем самым гулким нечеловеческим голосом! А тень витала вокруг, точно облачко, и билась о восставшее тело, как бабочка о стекло...

Это длилось недолго... Но Никита на своем навесе за окном на какое-то время лишился чувств, а потому, очнувшись, не знал, сколько же минуло на самом деле...

- Что, испугалась? - вопросило чудовище.

- О... пощади... - слабо прошептала старуха.

Она теперь снова стала собой и без сил полулежала в кресле. Внезапно с резким стуком сама собою поднялась крышка рояля и по пожелтевшим костяным клавишам зашуршали, забегали тараканы. Они кишмя кишели внутри. Старуха вскинула руки, без слов моля прекратить эти тараканьи бега... Ее просьба была исполнена. Крышка с резким хлопком сама собою обрушилась вниз.

- Мне нужна она - эта девочка. А ты медлишь... Тебе дана огромная власть, а ты не можешь подчинить себе душу ребенка! Так вот, ты должна все исполнить до Рождества - пока у нас есть ещё время. Потом будет поздно, и ты это знаешь. Ты, которой я открыл тайны природы и продлил твои жалкие годы до двухсот сорока лет... Ты не исполнила уговор и будешь наказана.

- Но у нас есть ещё время - она придет завтра. И завтра я все исполню - я совершу обряд, и сила моя перейдет к ней. Она станет колдуньей, ей откроются тайны ведовства и у твоего господина снова будет верная и преданная служанка... как и все в нашем роду. А ты станешь помогать ей...

- Ты знаешь, что не все - её мать её не захотела стать звеном в единой цепи. В той цепи, которая ковалась столетьями! И все это делал я! О, я послужил моему господину - он был мною доволен вплоть до этих последних дней...И я не прощу тебе, жалкая ведьма, если из-за тебя навлеку на себя его гнев. Ведь ты и так провинилась - это ты допустила, что её мать первой в вашем роду разорвала великую цепь - цепь прислужников тьмы! А теперь и дочь её нас сторонится. Она чужая нам - душа её тянется к свету.

- Но я столько сделала, так хорошо поработала с ней - ты это знаешь! Как знаешь и то, что это я погубила Наталью - я дала ей зелье вместо лекарства, от которого она не оправилась. И это я заколдовала её кольцо то, которое она подарила Еве. Я устроила так, чтобы та никогда его не снимала и всегда была нам послушной... Ведь она, глупенькая, думает, что это материно кольцо! А оно мое! Оно стало моим, когда с помощью духов и твоей особенной пентаграммы я заключила в него стихийного духа огня саламандру...

- Не оправдывайся - я не хуже тебя знаю об этом, - заключил голос. - И все же ты не довела дело до конца. И кот твой - он плохо следит за ней. Вы оба слишком положились на власть заговоренного перстня и позабыли, что душа способна вырваться из-под любой власти, даже власти колдовского заклятья... если больше всего на свете она хочет именно этого!

- Но Бефор... - опять заикнулась старуха.

- Хватит! Мне не нужны разговоры - мне нужны дела! Действуй! И если до завтрашнего вечера - в сочельник - ты не сломишь её волю и не подчинишь нам, то пожалеешь о том, что ещё жива!

- О, не беспокойся, я сделаю все как надо. Всю ночь я буду работать с твоей пентаграммой, чтобы усилить власть заклятого перстня.

- Смотри же... и сотри из её памяти все, что связано с матерью. Она даже мертвая нам мешает! Это из-за её молитв о дочери - там, на небесах, Ева до сих пор нам не поддается. Ты не знаешь о том, что эта женщина - её мать - приходит к девчонке во сне. И указывает ей тропинку, которая уводит её прочь от нас - к Небесам... Как не знаешь и то, что все эти годы я пользовался тобой и твоим искусством для погибели тех, в ком теплилась искра Божья. Я губил гений людской, губил в людях дар Божий, чтобы не смогли они потрудиться здесь, на земле, во славу Того, кто рождается завтра в ночь.

- Я все сделаю, все как ты скажешь, - заплетающимся языком уверяла старуха. - Вот и хорошо, что ты губил их, ведь я знаю, какая сила появляется у того, кто губит чужие души. И я знаю как стереть из сознания Евы память о матери - я подменю имя Натальи, и Ева будет называть её по-другому. У её мертвой матери не будет теперь даже имени! Ведь в имени заключена великая сила! Ты знаешь, зачем я раздвоила имя этой девчонки ведь она названа Евгенией, что означает "благородная". А я ненавижу все, что связано со словом "благо".

- Да будет так! Но не медли, не медли! У тебя всего один день...

Во время этого разговора мальчик сидел под окном ни жив, ни мертв. Примерзшая щека его горела огнем, и он никак не мог освободиться - кожа как будто срослась с заиндевевшим стеклом. Нашарить упавшие в снег очки тоже не удавалось.

Что же делать? Ведь он не может здесь оставаться - ещё немного и застынет тут насмерть - окоченеет, уснет навсегда... И Ева! Он должен предупредить её, не допустить злодейства. Она не станет колдуньей - его любимая девочка! Во что бы то ни стало нужно отвлечь её на весь завтрашний день, только бы она не попала сюда - в это логово...И нужно что-то сделать с проклятым кольцом, чтобы оно не могло больше порабощать её волю.

Никита ещё не знал как распутать этот колдовской узел - на раздумья у него есть целая ночь. Но сначала надо бы как-то освободиться и как можно скорей убираться отсюда. Странно, что до сих пор его не заметили.

Он напряг всю свою волю, сжал зубы и рванулся что было сил. Кожа на щеке лопнула, на стекле растекся кровавый след. Никогда он не испытывал такой боли! Сердце сбилось с ровного ритма и заметалось в груди. Кит боялся прикоснуться к щеке - казалось, что вся она содрана до мяса, и на лице у него рваная рана чуть не до кости...

Там, внутри в квартире стукнуло что-то - кто-то приближался к окну. Он все-таки наделал шуму, и теперь его обнаружили!

Страшно было подумать, что сделают с ним эти двое: старая ведьма и тот, с чьей помощью она творила свои темные дела! Она-то думала, что демон подчиняется ей, а на самом деле... Недаром ведь говорится про что-то дурное: "от лукавого!" Лукавство, ложь и обман - вот тот мир, в который вот-вот может пасть Ева. Нет, он теперь не будет называть её так - ведь Никита знал теперь, отчего у неё не только настроение, но и имя двоится...

Тут его рука, шарившая в снегу, нащупала очки. Наконец-то! Кит кое-как протер их и водрузил на переносицу. Теперь он мог хоть что-нибудь разглядеть...

Больше не раздумывая, парень сполз к краю козырька, свесил окоченевшие ноги и рухнул вниз. Он упал в большой рыхлый сугроб, куда дворники сваливали убранный снег. Это его спасло - он не расшибся и, к счастью, ничего себе не повредил. Какое-то время Кит оставался лежать неподвижно ноги совсем не слушались. Потом, застонав, поднялся и заковылял прочь от страшного места - в пургу, в ночь...

Глава 12

УТРО

Когда он добрался до дома, родители уже обзвонили все больницы - было уж далеко за полночь. Увидев сына - мертвенно-бледного, с разорванной и окровавленной щекой, Ольга только охнула и без сил опустилась в кресло. Отец молча обнял её и кивнул сыну:

- Ступай в ванную, завтра поговорим!

Они не стали его ни о чем расспрашивать - счастливые уже тем, что сын жив! Однако, разговор предстоял, - и разговор нелегкий, - об этом без слов говорило нахмуренное лицо отца и измученный вид матери.

Никита был рад, что его не стали пытать расспросами, нотациями и укорами - у него на это просто не хватило бы сил. Он понимал, что не имел права так волновать родителей и прежде не позволял себе этого - всегда предупреждал, где находится и звонил, что задерживается. И никогда не являлся домой позже десяти - об этом был уговор, который не подлежал обсуждению...

- Бедная мама, - выдохнул Кит, разглядывая себя в зеркало в ванной он и сам себя не узнавал!

Темные круги под глазами, иссиня-бледная кожа, вся щека разодрана, на лице запеклась кровь... Распухшие красные пальцы, а ноги... ох, хорошо, что мама не видит! - они совершенно одеревенели, а пальцы на ногах побелели и почти ничего не чувствовали. Он принялся растирать их - нужно же что-то делать, - похоже, он отморозил пальцы... И с трудом сдержал крик, когда ноги начало колоть миллионами острых игл.

Отец постучал и вошел. И, увидев, что у сына с пальцами на ногах, только крякнул и покачал головой.

- Ну, ты даешь! Выдрал бы, да ведь спасать нужно.

Санчо принес в ванную бутылку водки, растер сыну ступни. У того от боли слезы выступили на глазах.

- Пап... я не хотел. Так получилось!

- Не надо ля-ля! Все разговоры завтра. Марш в постель!

Да, с отцом, когда он был в гневе, разговор короткий. Никита хотел подойти к матери, но отец не дал.

- Я кому сказал? Не трогай мать! У неё с сердцем плохо...

Да, похоже жизнь в их новой квартире не слишком-то ладилась. И родители были расстроены ещё и из-за этого - все у них пошло как-то вкривь и вкось...

"Ну ничего... - подумал Никита, ложась. - Я все исправлю... вот только Ева... моя Евгения..."

И больше не было ничего - только тяжкое забытье.

Проснулся он поздно - в половине одиннадцатого. На кухне слышался шум воды - видно, мама мыла посуду.

Никита, едва-едва поворачиваясь, кое-как поднялся, оделся... Все тело ныло, точно его вчера долго били или заставляли разгружать вагоны на овощной базе. Ступни горели огнем, щека саднила... Но это все ничего, - как говорится, до свадьбы заживет! Хуже всего было сознание вины перед родителями. И страх неизвестности: что будет с Женей?

Он побрел в ванную, осторожно передвигая ноги, точно они были чужими. Точно у него протезы теперь, и он заново учился ходить. Добрел, наконец, защелкнул задвижку, пустил из крана струю теплой воды... Из зеркала на него глядело серое незнакомое лицо со следами запекшейся крови. Видно, ночью, когда он метался в потели, рана опять начала кровоточить.

Ну и шут с ней... Говорят, мужика шрамы только красят!

Ах, как же хорошо, когда тепло, когда все родное, знакомое: вода из крана, свое полотенце, кусочек мыла, пахнущий лавандой, халат...

Он уже закончил свой утренний туалет, когда из кухни, которая в этой квартире находилась прямо за ванной, отделенная от неё тоненькой перегородкой из гипсокартона, послышались голоса: отец разговаривал с мамой. Говорили они о нем - обсуждали вчерашнее.

- Но ты понимаешь, что тут замешана эта девчонка? - волнуясь, убеждала Ольга отца. - И не нужны мне никакие доказательства - я это просто знаю и все! Сердцем чувствую. А женскую интуицию не проведешь.

- Но все-таки, прежде чем принимать жесткие меры, давай с ним поговорим.

- Поговорить-то поговорим, только это ничего не изменит. Я требую, чтобы ты запретил ему видеться с ней!

Так, приехали! Вот как все обернулось...

Он появился на кухне, уставясь в пол.

- Доброе утро...

- Доброе, нечего сказать! - начал было Санчо, но Ольга его остановила.

- Пускай поест сначала.

Кусок в горло не лез.

Все же он с трудом запихнул в горло бутерброд с ветчиной и немного омлета. Мама налила ему чашку какао.

- А теперь, сын, рассказывай, где вчера размахался! - тоном, не допускающим и намека на снисхождение, велел Санчо.

- Пап, понимаешь...

Никита отставил чашку. Собрался с духом... Он сомневался только одну секунду: никогда прежде не врал родителям - не соврет и теперь. И потом, раз уж против его Женьки объявлена война, он так этого не оставит. Он так им все прямо и бухнет. Обо всем! А иначе будет он не мужчина, а трусливый слизняк, который мямлит и со страху родичам лапшу на уши вешает - лишь бы против шерстки не погладили!

- Я был... сначала с ребятами во дворе. Потом в гостях у Женьки нашей соседки снизу. Вернее, не у нее, а у её соседки Марьи Михайловны - у них коммуналка, вы ж знаете. Ну вот, эта старушка... она нас пирожками кормила. А потом мы с Женей гуляли.

- Пол ночи? - дрогнувшим голосом спросила мать.

- Выходит, что так, - набравшись духу, ответил Никита.

В кухне, кажется, даже воздух застыл от этих слов. Пауза закачалась над столом, над чашками с кофе и недоеденными бутербродами.

- Та-а-ак! - рыкнул отец.

- Санечка, подожди... не надо! Давай спокойно во всем разберемся, едва сдерживая слезы умоляла отца Ольга.

- Спокойно, говоришь? Что ж, давай спокойно! Наш сын с девицами непотребными гуляет в четырнадцать лет, а ты говоришь - спокойно!

- Папа, не смей! - Никита вскочил, опрокинув свою чашку. Зачем ты... она не такая!

- Ах ты... - Санчо стиснул сына за плечи и тряхнул его так, что у того в глазах помутилось, а кухня медленно поплыла вокруг света.

- Ты ещё будешь мне указывать!

- Мальчики, перестаньте... ну что вы со мной делаете?! - крикнула Ольга и, уронив голову на руки, разрыдалась.

- Ну вот... видишь, до чего мать довел... - тотчас умеряя свой пыл, буркнул Санчо. - Немедленно извиняйся! Она вчера на валокордине, да на валидоле впервые в жизни весь вечер сидела... из-за твоих прогулок. Обедать не пришел, не позвонил! С утра пропал - и ищи его! Взро-о-ослые мы теперь, да? С нас теперь и взятки гладки, так?

Он опять начал кипятиться. А Ольга стала понемногу приходить в себя, вытерла слезы салфеткой, поднялась и принялась подтирать лужу какао, пролитую в пылу этого утреннего накала страстей.

- И не думай! - отец вырвал у неё тряпку. - Сам подотрет. Не маленький!

- Мама, конечно, я сам!

Никита взял тряпку и начал возить ею по полу, думая только о том, как бы все-таки вырваться из дому. "Там, в гробу - твоя невеста..." Он не мог, не имел права оставлять её сегодня одну!

Покончив с полом, он вымыл руки и встал перед кухонным столом, за которым снова уселись родители, как перед судом трибунала.

- Я... извините меня, пожалуйста. Я понимаю, что вчера... должен был позвонить, сообщить. В общем... - он в сердцах махнул рукой. - Но, если бы смог, я бы это сделал. Правда! Я всегда ведь предупреждал. И вообще... не могу я, когда мама волнуется. Мамочка... только я хочу, чтоб ты знала, что эта девочка - Женя... она хорошая, добрая. И талантливая. Ты же сама говорила, что человек, у которого дар Божий, не может быть злым. Только несчастным. Вот и Женя... она несчастная. У неё мать умерла. А отец - сами видели... И братика своего Елисея - она зовет его Слоником - Женя практически растит сама. Только Марья Михайловна - соседка - ей помогает. И ещё она лепит фигурки из глины. Мам, они тебе очень понравятся - вот увидишь. Они такие...

Он недоговорил - в дверь позвонили.

- Ну-ну... - покачал головой Санчо и пошел открывать.

- Здрассьте... Сын, это к тебе, - возвестил он из коридора, несколько сдавленным голосом.

- Ну, иди... иди! - взъерошила ему волосы Ольга, и Никита понял, что он прощен. По крайней мере, мама на него больше не сердится.

С легким сердцем кинулся он в коридор... на пороге стояла Женя.

Отец глядел на девочку немигающим взглядом удава. Она пугливо жалась у притолоки, робея под его взглядом и не смея шагнуть вперед.

- Ну, проходи, раз пришла, - широким жестом приглашая её войти, прогрохотал Санчо. - Заодно расскажете, как вы с Никитой вчера погуляли.

- С-спасибо, - она старательно вытерла ноги о половичок, но войти все-таки не решилась. - Я на минуточку. Никита книжку мне обещал. Про Волошина.

- Женя? - к ним спешила мама. - Проходи, что ж ты тут в прихожей стоишь? Никита, помоги гостье раздеться.

Он старательно и с нескрываемым трепетом выполнил это мамино поручение - обязанность взрослого мужчины - и предложил Жене пройти в свою комнату.

- Нет, зачем же? - не утихал Санчо. - Я ж сказал, пускай оба расскажут о своих вчерашних ночных приключениях. За чашечкой чаю, по семейному, так сказать! А потом можно и про Волошина...

Ева с замершим сердцем подняла взгляд на этого широкоплечего человека, который, широко расставив ноги, возвышался над ней и с нескрываемым неодобрением и иронией глядел на нее.

- Но... мы с Никитой вчера нигде не гуляли, - едва слышно сказала она. - И никаких ночных приключений... а почему вы так говорите? Вам, что, кто-то такое сказал? Но это неправда, этого не было!

Она чуть не плакала. Губы кривились, но все же Женя держалась... старалась держаться. Изо всех сил.

- Как неправда? - нахмурилась Ольга? - Кто ж из вас двоих врет?

Ева с испугом уставилась на Никиту. Во взгляде её был и вопрос, и недоумение, и немой укор... Ей не хотелось верить, что этот парень, которому она впервые доверилась, лгун и обманщик!

- Ну, хорошо, - продолжал свой допрос Александр Маркович, - но пирожки-то у Марьи Михайловны вы ели? Или и пирожки тоже миф?

- Пирожки... мы... ели, - всхлипнув, призналась Женя. - Но я не понимаю... что, этого делать нельзя?

- Нет, отчего же, можно! - басил Санчо, вновь заводясь. - И даже нужно! А то без пирожков - как же всю ночь гулять!

- Ладно, пойдемте все-таки выпьем чаю, - стараясь казаться спокойной, предложила Ольга. - А то этак, стоя в дверях, мы далеко не уедем.

- Ну, почему же Ляля? Еще как уедем! Сейчас мы с тобой сядем, да поедем. А эти пускай тут живут, да добра наживают... Дело молодое - а нам, старикам, видать, на покой пора!

Никита закусил губу до крови. Что он мог объяснить? Что Женя и в самом деле не знала о том, что они провели вместе едва ли не всю ночь... Что у них и в мыслях не было ничего дурного... Что не врут ни он, ни она!

Жизнь, закружившись волчком, полетела вниз под откос, и от этого стремительного падения у него заложило уши. Спрятаться бы - да некуда. Убежать бы - да от жизни не убежишь! И Женя... Он не может предать её, навлекши на ни в чем не повинную подозрения во всех мыслимых и немыслимых грехах. Должен же он что-то сделать!

"Ну что ты стоишь столб столбом? - вопросил он сам себя. - Человек ты илиамеба какая-то? Надо нам с ней выбираться отсюда. А с родителями я потом сам разберусь. Сейчас Жене помочь важнее... Да, видно, Марья Михайловна права: сегодня сочельник, и разве не сущая чертовщина творится? А?! Самая, что ни на есть, настоящая!"

Неизвестно, как бы все они выбрались из этой сомнительной ситуации, если бы не вездесущий Овечкин. Спасительный дядя Сережа возник на пороге, благо, дверь была приоткрыта. Явился как Санта Клаус с целым мешком подарков.

- У-у-у-у, - по своему обыкновению промычал Овечкин себе под нос. Вижу, вся компания в сборе. Тем лучше - будем праздновать! Хоть говорят, до первой звезды нельзя...

С порога он уловил грозовые настроения, витавшие в квартире, и тотчас взялся за дело вполне для себя привычное - успокаивать и приводить в чувство. Для начала с самым невозмутимым видом он принялся извлекать из мешка подарки - первым делом,конечно, те, что предназначались для Ольги и Санчо, - чтоб их немножко отвлечь...

- Ой, Сереженька! - ахнула Ляля, извлекая из хрустящей бумаги маленький зимний пейзаж - акварель в деревянной полированной рамочке. Чудо какое!

- Это вам и на новоселье, - пояснил Сергей Александрович, - и к Рождеству. Видишь, там, за лесочком - церковь виднеется.

- Ого! Ну, старик, ты даешь! - восхищенно причмокнул Санчо, принимая коробку, в которой таилась бесценная бутылка коньяка "Курвуазье". - Это ж мой любимый! И как угадал...

- А деды Морозы - они такие, - прищурился Овечкин, отводя свои темно-карие смеющиеся глаза. - Мы по звездам гадаем.

- Ну, давайте к столу! - позвала Ольга. - Дети, не отставайте.

- Погоди-погоди, - приостановил всеобщее передвижение Овечкин.

Он видел, что у детей с родителями Никиты явно назрел крупный скандал, и им меньше всего нужно сейчас присоединяться к застолью взрослых.

- Чет-то такое я слышал, пока к вашей двери приближался, будто ты, Женя за книжкой пришла? Так ты, Никита, дай человеку книжку-то. И проводи её.

- Слухай, Серега, эти красавцы такого вчера отмочили... - начал было старую песню Санчо. Однако боевой пыл его несколько поугас.

- И отмочили, и ещё отмочат. И не такое! А что вы хотите? Это ж их основное в жизни предназначение - отмачивать! Кстати...

Он порылся во внутреннем кармане своей кожаной куртки и достал сложенный лист бумаги. Тщательно развернул и преподнес Никите.

- А этот подарок, - кроме всех прочих, - вам с Женей. Тут адрес Нила Алексеевича Левшина в Абрамцево и точное описание, как туда добраться. А это, - он жестом фокусника добыл из кармана пятьдесят рублей, - деньги на дорогу. Ну, и на всякие там "Фанты"-"Спрайты"... А пропитание вам сейчас мать соберет. Лелька, давай-ка по-быстрому, у них электричка с Ярославки через сорок минут отходит. А следующая - через час двадцать, да ехать туда больше часа - так они не успеют по свету ничего разглядеть.

Последовала немая сцена. Овечкинский напор, кажется, всех сразил. Первой опомнилась Ольга.

- Сергей... ты что себе думаешь? Как это? Наш сын... - она едва не выпалила "неизвестно с кем", но вовремя сдержалась. - Сын с нами не будет встречать Рождество?

- И ничего страшного! - улыбнулся Овечкин. - Один раз не считается. А Рождество в Абрамцево - это он на всю жизнь запомнит. А потом никто не будет друг другу мешать: ни вы ему, ни он вам... Знаете, к этому уж привыкать пора.

- К... к чему - к этому? - заикнулась остолбеневшая Леля.

- К тому, что дети наши уже совсем взрослые. И всю жизнь их на поводкевозле себя не удержишь.

- Ну, Сергей, если б не ты... - выдохнул Санчо. - Ну и хрен с тобой пускай будет по-твоему. Гуляй, рванина! - крикнул он совершенно ошарашенным детям, наклонился к сыну, дернул его за уши, а Женю - за длинный золотой сноп волос. - Ну... с Рождеством! Но после все же поговорим!

И, решительно повернувшись, двинулся на кухню готовить стол. Мистическая фигура - Овечкин - направился следом, предварительно подмигнув двум своим юным друзьям, сраженным этим нежданным чудом.

- Счастливого Рождества! - еле выдавила Леля, не глядя на них, и кинулась в ванную - плакать.

Ее единственный сын - кровиночка, счастье и надежда всей жизни уходил от нее. И с кем? Его уводила соседка, дочка пьяницы, дворовая девка... что может быть ужаснее и... банальней?!

"А может быть, так и надо? - спросила у своего отражения Леля, справившись со слезами и припудривая нос. - Что я знаю о ней? За книжкой пришла - за Волошиным... лепит из глины... Вон, Ломоносов тоже выбился из народа! Может и из неё выйдет толк? А скорее всего, это просто первое увлечение - сколько их у него ещё будет!" - пыталась она себя утешить.

Но утешение вышло слабое. И на кухню Леля вернулась в расстроенных чувствах. Правда, за хлопотами отвлеклась немного, а веселые розыгрыши мужчин скоро совсем поправили настроение. Тут привалили гости и пошел пир горой...

А Никита с Евгенией? Они стояли в прихожей ещё с минуту, не глядя друг на друга, потом он осторожно взял её за руку.

- Я в дороге тебе все объясню. Но ты должна мне поверить: я ни слова, ни полслова никогда никому не врал! Ну, может быть, только самую малость...

И это было истинной правдой. То есть, почти... Однажды, он сказал маме, что выпил молоко, а сам вылил его в раковину. Но он ведь тогда так это молоко ненавидел, да притом оно было с пенкой, и ему было всего пять лет... Да еще, когда накануне Нового года сказал родителям, что в футбол гонял...

- Я очень тебя прошу - поедем! - он стоял перед ней с этой своей изуродованной щекой, усталый, измученный... - Ты увидишь, как там хорошо, и печка для обжига...

- Но почему же твои родители так злы на меня? Что я им сделала? - Женя уже немного пришла в себя, но все ещё волновалась. - Почему твой папа сказал, что мы гуляли всю ночь? Кто ему об этом наврал, если не ты?

- Женя...

- Я не Женя! Я - Ева! - в глазах её снова засверкал злой недобрый огонь.

- Хорошо... Ева. Ты позволишь мне все тебе объяснить там, в Абрамцево? Ты все поймешь. И, клянусь, не обидишься на меня. Хочешь, я на колени встану?

И не думая, видит ли его кто в эту минуту, Кит 6ухнулся перед ней на колени и прижался лицом к худенькому стройному телу.

- Что ты делаешь, дурачок! Встань немедленно!

Она уж смеялась. Она уж совсем не сердилась на него. И впервые он увидел в ней что-то такое... взгляд какой-то особенный... Взгляд взрослой прекраснойженщины, знающей, что желанна. Взгляд, который - один! - стоит для влюбленного всех столиц мира... Он узнал в нем улыбку любви.

И тогда он поднялся, икрепко обнял её, и они покинули дом, вплывающий в Рождество.

Во дворе болтался Покер с компанией. Увидев Женю с Никитой, онипрямо-таки зашлись со смеху, размахивая руками и тыча в них пальцами. Ребята были пьяны.

- Тили-тили-тесто! Эй вы, сладкая парочка!

Никита попросил Женю вернуться к подъезду и, если назреет крутая разборка, быстро смываться домой. А сам как ни в чем не бывало направился к пацанам.

- Здорово, мужики! Чего зубы скалите - людей, что ли, не видели?

- Г-гы-ы-ы! - прыснул Кефир. - То - люди, а то... - он запнулся, глянув на Покера и ожидая его одобрения.

Все решал главарь. Как среагирует Покер, так и поведут себя его прихвостни.

Но тот не спешил - выжидал. Покер был из всех самый трезвый. И ему совсем не светило наживать врага в лице нового их соседа - иметь его союзником было гораздо выгодней...

- Покер, мы с тобой тут про кассету базарили. На, держи!

Не обращая внимания на других парней, как будто их и не было, Кит достал из кармана дубленки две кассеты: с записью группы "Чайф" и старичков "Роллингов" - Покер просто тащился от них... Никита загодя положил эти кассеты в карман. Во-первых, он обещал их Покеру, но главное - держал про запас на всякий пожарный случай, чтобы в любой момент погасить взрывоопасную ситуацию, если таковая наметится. Вот они и пригодились.

- Класс! Ну, ты воще... Слышь, старик, пузырь за мной! Или тебе чего другого нарыть? Так без проблем - я те по любому все, что хошь, нарисую, ты понял? - хорохорился белобрысый Покер.

- Да не, старик, - хлопнув его по плечу, сказал Кит. - Если будет надо чего - скажу. А сейчас... только слышь, Покер, давай без обид.

- Блин, какие вопросы?!

- Ну так вот. Женька - она моя девушка. И если кто тронет её или ещё чего выкинет... вот вроде этого базара про сладкую парочку... В общем, понятно да? Ты просек, старик?

- Да, ты че, Кит! Ребята просто оттягиваются - типа того дурью маются, ты в голову не бери. Твоя девушка - все, заметано! А эти... знаешь, им иногда моча в голову так ударит, что...

И Покер отпустил несколько выраженьиц, которые даже Никите были в новинку, хотя он прежде учился в одной очень престижной английской школе, где ребята методично и с упоением упражнялись в сравнительных исследованиях русского и английского мата...

- Ладно, старики, вы тут развлекайтесь... а если надо что - где живу знаете. Ну все, сорвался!

- Э, а далеко когти рвете?

- А вот это пускай никого не колышет! - довольно мягко и дружелюбно, чтобы не злить и без того заведенных парней, сообщил Кит.

Он вернулся к подъезду, где ждала его Женя. Она страшно перенервничала за него, даже руки похолодели.

- Вот глупышка! - он нежно поцеловал её. - Ты чего? Это ж нормальные ребята! В любом дворе такие... Ты что, в каждом московском дворе, куда мы будем заглядывать, будешь трястись от страха как крыса Чучундра, которая боится выйти на середину комнаты?

- Какая Чучундра?! Какая крыса?! Ты чего обзываешься? - она ткнула его в бок кулачком.

- Дурочка, это Киплинг. Английский писатель такой. Он "Рикки-тикки-тави" написал. Там и есть эта самая крыса Чучундра. Не читала?

- А-а-а, - с облегчением выдохнула Женя. - Читала, конечно. Просто я забыла про эту Чучундру несчастную. С тобой вообще скоро все на свете забудешь...

Они стояли и целовались в подъезде. А время незримой нитью соединяло их судьбы по воле Рождественской ночи.

А потом они опять вышли во двор. Покер с компанией сделали вид, что заняты какими-то своими делами, и им на эту сладкую парочку наплевать. Или у них сразу что-то случилось со зрением...

Никита медлил. Ему нужно было сделать ещё одно важное дело, прежде чем отправляться в путь. Женька тянула его за рукав, чтобы сесть на трамвай и ехать к метро, но Никита все выждал, развлекая свою подругу чтением стихов, которые знал во множестве. Он ждал. И тот, кого поджидал он, не замедлил явиться. Черный кот крался за ними, перебегая от дерева к дереву, чтоб его не заметили. Тогда Никита гаркнул, хлопнув себя по лбу:

- Ах ты! Совсем забыл! Ты подождешь меня тут минуточку? Я быстро! Только никуда не уходи, хорошо? А на ребят внимания не обращай - они тебя больше не тронут.

- Хорошо, - улыбаясь, отвечала его маленькая любовь.

Тогда он пулей влетел к себе на седьмой этаж, моля Бога, чтобы ни кот, ни кольцо в эти минуты не увлекли её прочь в стылый завьюженный город, где силы зла гуляют на воле, и нет им ни преград, ни пределов...

Он отпер дверь и, вломившись на кухню в сапогах и дубленке, извинился и попросил дядю Сережу на минуточку выйти.

- Ну? - тот чуть сморщился, старательно пряча улыбку в усы.

- Дядя Сережа! - выпалил Кит, еле переводя дух. - Понимаете... там один кот. Очень нехороший. Злой!

- Нехороший кот? - переспросил Овечкин, уже не сдерживая веселья, отчего лицо его стало совсем широким и добрым. - Н-да... это, что ль, вроде нехорошей квартиры у Михаила Афанасьевича?

- Вот-вот! Вроде как у Булгакова - в самую точку... Он, гад! То есть, это, конечно, не Бегемот - куда ему... Но тоже зверюга тот еще!

- Так чего? - враз переменившимся деловым тоном поинтересовался Овечкин.

- Надо бы... Вы бы не могли его... того!

- Как? Совсем, то есть... Ты чего, парень, под Рождество животных, как ты говоришь, - того... Не-е, не дело!

- Да нет, не совсем, конечно...

- А тогда как?

- Ну... вы могли бы его поймать и запереть... куда-нибудь. Только не в нашей квартире! На время, понимаете, хотя бы на эту ночь. А потом он безвредный станет.

- Ты уверен? Совсем безвредный? - уже нетаясь, веселился Овечкин.

- То есть, просто как овечка. Ой... я, кажется, что-то не то сказал, сконфузился бедный Кит.

Сергей расхохотался и предавался этому занятию долго и с нескрываемым удовольствием - видно, давно его так никто не смешил. Потом надел свою куртку, и они вместе вышли во двор.

- Ну, где твой злодей?

Мерзкий кот, как можно было и ожидать, вился кругами вкруг Евы.

- Ага, вижу! Так, Ромео, давайте-ка оба быстро к вокзалу, а то на поезд опоздаете. А об этом милом животном не беспокойся - я с ним разберусь.

- А вы... - сомневаясь, промямлил Никита. - А вам он ничего не сделает?

- Хм, - только и ответил Сергей Александрович.

И в этом его негромком смешке содержалось больше словес, чем в иных пространных тирадах.

- Давайте - ступайте, и чтоб я вас здесь больше не видел!

Никита кинулся к Жене, схватил её за руку и, чуть не бегом, они покинули двор, вплывающий в Рождество.

А на пустынном дворе, возле разросшегося куста сирени с кривыми сучьями-лапами, который подобно сказочной декорации темнел на фоне медленно кружащего снега, остались двое: кот и Овечкин.

Глава 13

АБРАМЦЕВО

Они ехали в разболтанном вагоне выстуженной электрички и ели попкорн. С пакетом покончили в два счета - дорога пробудила прямо-таки волчий аппетит. Утренняя сцена с родителями и скорый отъезд так на обоих подействовали, что теперь не было сил говорить ни о чем - просто мчаться, колыхаясь на лавке и глядя в окно, на проносящиеся за окнами запорошенные Подмосковные дали...

Никита ещё на вокзале загрузил полный пакет продуктов: горячие пирожки с картошкой, чебуреки, чипсы, бутылку любимого Женей "Спрайта"... Да ещё мама положила полную сумку продуктов, в том числе, гостинцы для Нила Алексеевича. И теперь он наслаждался чипсами, тишиной и возможностью просто побыть с нею рядом.

А Женя... она с превеликим любопытством глядела в окно. Кажется, не было для неё более привлекательного занятия, чем наблюдать как меняется пригородный ландшафт, сменяемый чахлыми деревеньками, овражками, пустынными полями и таинственными заснеженными лесами.

Шел снег, но теперь он был тих и ясен, и клонящееся к закату солнце снопами прощального света озаряло небесное серебро... Словно и силы природы примолкли в ожидании долгожданного чуда.

Ни Женя, ни Никита не возвращались к утреннему недоразумению - жаль было нарушать благодать нежданного покоя - это неуклонное стремление вперед, сквозь снега...

Проехали Софрино. Солнце горело на куполах церквей жидким горячим золотом.

- Ой, Никита, смотри! - не удержалась Женя. - Красота какая!

- Это ещё что - вот в Троице-Сергиевой Лавре красотища - с ума сойти! Хочешь, мы туда как-нибудь съездим? На Пасху... или на Крещение - чего надолго откладывать!

- Хочу...

И больше до самого Абрамцево оба не проронили ни слова.

Вышли... Мороз! Градусов двадцать пять.

- Эй, ты давай-ка шею потеплее укутай, - завозился Никита, расстегивая ей воротник курточки и поправляя шарф. - Тут тебе не Москва!

- Подумаешь! - Женя презрительно пожала плечиками, но воротник подняла.

И они двинулись в путь.

Сначала тропинка нырнула в глубокий овраг - пустынный, поросший ельником. На дне летом тек ручеек, а сейчас замерзшая вода образовала наледи самых причудливых форм: и морду чью-то можно было в них разглядеть, и птицу... На подъеме тропинки показались дачи - внушительные, пустынные, укутанные снежной пеленой - поселок академиков.

- Давай поспешим, идти нам ещё порядочно! - поторопил подругу Никита.

Они выбрались к развилке у речки, поросшей кустарником, свернули влево и двинулись вдоль русла, которое кое-где не замерзло. Странно было наблюдать за этим деятельным движением воды средь царственной тишины и недвижных, опушенных тяжкими снежными пелеринами елей.

Впереди, на взгорье показались строения усадьбы. Добрались!

- Сейчас спросим Нила Алексеевича, - сообщил Никита. - Его тут всякий знает.

Сказано - сделано. В помещении Абрамцевского музея Левшина не оказалось - видно, был у себя в мастерской. Ребят направили туда... и вот он - стоит, улыбается на пороге - худой крепкий жилистый человек, одетый в синий потертый свитер и джинсы.

Женя как вошла в мастерскую - так прямо ахнула! Тут и впрямь было чему восторгаться. Вазы самых разных форм и окрасок, фрагменты скульптур и - во множестве - изразцы. Целые, с отколотыми краями и просто малюсенькие кусочки.

- Ну, здравствуйте, здравствуйте! Мне Сергей Александрович с утра звонил - предупреждал о вашем приезде. Располагайтесь, оглядывайтесь, а после - чайку попьем и побеседуем.

- А это вот... - Никита протянул их гостеприимному хозяину листок, в котором были их верительные грамоты. - Я думал, дядя Сережа все в этой записке вам сообщил.

- Давай-ка её сюда - посмотрим! - водружая на нос очки с мощными линзами и закуривая, сказал Нил Алексеевич. - Угу, все понятненько. Нет, ничего нового он тут не сообщил - может, не уверен был, что связь с утра хорошая будет... Ну, ладненько... Значит вы, мадемуазель, - Евгения, а этот молодой человек - Никитой будет. Так?

- Так. Только я не мадемуазель, - покраснела Женя. - Просто Ева.

- Это отчего ж так-то - Ева? Полное ваше имя какое?

- Евгения, - потупясь, сообщила она.

- Ну так, при чем тут Ева? Конечно, если как-нибудь покрасивше, да позвучней называться, - вроде украшений побольше на себя нацепить, - тогда понятно. А вообще... Говорят, в имени человека самая суть его заключается. Как бы смысловой и цифровой код его пути. Ведь каждой букве соответствует определенная цифра - ещё древние каббалисты этим занимались. Потому и нельзя им - именем-то - играть и шутить. От этого как бы плывет человек... Даже предназначенье его меняется. Вы ведь наверно знаете, что монахи вместе с постригом и имя новое принимали. Чтобы враг человеческий не смог до их настоящего имени лапу свою дотянуть.

- Ну, это я образно говорю! - рассмеялся Нил Алексеевич, видя, как смутилась и потупилась девочка. - Да, что это я вас кормлю разговорами пойдемте ко мне чай пить!

- Ой, а можно тут ещё немножко... - Женя опять смешалась. Она явно не ожидала встретить в здешнем хозяине подобную откровенность и прямоту - да ещё так сразу, сходу...

- Что? Оглядеться хочешь? - чуть прищурившись, глянул на неё из-под очков Нил Алексеевич.

- Очень!

- Ну, давай! Тэ-э-экс, что тут у нас? Вот это - ваза Врубеля. Синий кобальт. Видишь какая: как будто просит её обнять! Я её ещё до конца не довел. Потому и стоитздесь, у меня, а не в музее. Тут вот - всякие кусочки - они в работу пойдут.

- А что это будет? - поинтересовался Никита. - Печка?

- Панно. Ну, это вроде картины, только сделано из керамических, а вернее, майоликовых фрагментов. Майолику обливают особой смесью - глазурьюи обжигают при определенной температуре. Вот, это тоже Врубель. Видите, какая жизнь в каждомфрагменте заключена - о, целое царство! Вот, поглядите на свет.

Ребята взяли каждый по сколу керамического фрагмента будущего панно и замерли. Осколки, на которые косо падал солнечный луч золотой, - точно они приманили его, - наверное, впервые в жизни позволили им понять, что такое творение величайшего мастера. Их ещё полу детское восприятие мгновенно откликнулось на переливчатость жемчужных красок, создающих ощущение неземного мира, который ты держишь в своих руках, - мира тайны, невоплощенной, незримой, - которая подаетвесть о себе...

Невозможно было передать весь тот сложный ряд ассоциаций, который рождался в душе, когда в рукахсогревались эти образцы прекрасной живой материи - со всем её мгновенным преображением цвета и света, с загадкой внезапных высверков, точно зовущих тебя - иди! - но куда... Куда звали эти зачарованные кусочки глины, ставшей в руках художника совершенным творением? Горящей под солнцем и изменчивой в переливах эмали, изменчивойкак сама жизнь...

- Они... как музыка, - задумчиво сказала Женя.

- Или как знак присутствия здесь того, о чем мы всегда мечтаем, но никогда не увидим, - добавил Никита.

Нил Алексеевич, скрыв острый внимательный взгляд за линзами очков, наблюдал за реакцией своих гостей. И, похоже, осталсяею вполне доволен.

- Что ж... каждый тут видит то, чем его душа живет, - задумчиво сказал он и вдруг спохватился. Начал прибирать на столе, перекладывать книги, бумаги... Руки его как будто торопились переключить на себя внимание гостей.

Этот закрытый и сдержанный человек, всю жизнь отдавший Служению с большой буквы, - служению Врубелю, красоте, - никогда не приоткрывал перед малознакомыми своих тайников. Никогда не разглагольствовал о том, что было ему самым дорогим в жизни. А тут вдруг проговорился! Немножко, совсем чуть-чуть... Но и это для него было событием из ряда вон, и это вызвало недовольство собой.

Однако, глянув на этих двоих, застывших с кусочками Врубелевской майолики в луче солнца, он вздохнул и... простил себе невольную слабость.

Эти двое, похоже, стоили того, чтобы ради них малость отступить от раз и навсегда заведенных правил. А теперь их следовало накормить, а уж послепоговорить. В записке Овечкин просил именно об этом.

- Ну что ж, пошли. Тут я работаю, а теперь покажу вам, как живу...

Нил Алексеевич собрал кое-какие нужные вещи, накинул овчинный тулупчик, опять закурил, и они двинулись. Солнце уж почти скрылось за горизонтом, и земля отгорала в его прощальных лучах.

- Э, погодите-ка... нельзя все ж таки её миновать. Давайте-ка к ней заглянем. Это близко, всего-то минутка.

- А к кому мы заглянем? - с любопытством склонила голову оживленная ипохорошевшая Женя. Солнце красноватыми отблесками играло в её золотых волосах.

- К скамье Врубеля. Здесь она - над откосом, над самой кручей стоит.

- Эту скамью Нил Алексеевич всю жизнь реставрировал. Можно сказать, по кусочком её собирал - так мама мне говорила. Это правда, Нил Алексеевич?

- Ну, положим, не всю жизнь... двенадцать лет. А что собирал по кусочкам - это сущая правда. Кое-что сам додумывал, эскизы чертил, согласуясь с цельным замыслом Врубеля. Пока его методику обжига осваивал,состав красок... А тем временем все новые авторские фрагменты находил, причем, прямо вам скажу, чудом. Про это можно сказку писать... Ну, да это что! Главное - боялся я страшно: вдруг, когда все соберу, мои фрагменты c авторскими по рисунку не совпадут или по размеру точно на место не встанут...

Левшин быстрым спорым шагом, утопая чуть ли не по колено в снегу, подвигался к откосу, на котором, забранная в стеклянный короб, стояла знаменитая майоликовая скамья Врубеля. Женя с Никитой едва поспевали за ним.

И вот она! Полукруглая, с изогнутой спинкой, на которой сидели и поглядывали на вас сказочные птицы - Сирины, живущие в чудесной, но где-то все-таки существующей далекой стране... Майолика сияла переливами цвета зеленым, оранжевым, синим, - цветы на орнаменте улыбались, птицы таили улыбку. Они знали, - в отличие от нас, неразумных, - что тайное - рядом. И нужно только немножко очистить душу от суетности, чтобы поверить в себя и... шагнуть туда. По ту сторону. И заглянуть в тайную тайных реальности, которая есть не что иное как её естественная и органичная часть...

Ярое заходящее солнце било влет - краски засверкали, воспламенились, стали словно бы перетекать одна в другую... Скамья ожила. Она была теперь ковром-самолетом, способным перенестиза пределы знакомого...

- Боже мой... - неслышно шепнула Женя, закрывая лицо ладонями.

- Ну, нагляделись? Пойдемте.

Левшин с радостью глядел на ребят. Нет, видно и молодое поколение не разучилось чувствовать - не зря он отдал своему делу столько сил... да, почитай, всю жизнь.

Уходить от этого сказочного места не хотелось, но быстро темнело, иЛевшин увлек ребят за собой. Они миновали маленький местный магазинчик, куда заглянули и прикупили ещё кой чего из продуктов. А потом оказались в длинном двухэтажном строении из потемнелых бревен вроде барака, где, как видно, обитало множество семей.

- Вот тут я и живу! Ну, раздевайтесь, не стесняйтесь - будьте как дома.

Махонькая комнатушка. Стол, стул, креслице. Полки с книгами. Узенькая кровать. Одноконфорочная обгорелая видавшая виды плитка в проходике за занавеской... Жилищеотшельника.

- Семья моя - в Москве, - пояснял Нил Алексеевич, быстро и ловко нарезая хлеб, открывая банки с консервами, доставая пластиковую коробочку с печеночным паштетом, который для него заготавливала жена.

- А как же... - Никита не выдержал. - Как же получается: ваша семья там, а вы - здесь?

- Вот так и получается, - смеялсяЛевшин. - Но я частенько к ним в городезжу.

От долгой поездки, морозного дыханья сочельника и всего увиденного у ребят проснулсязверский аппетит.Левшин открыл бутылку архиерейского кагора, налил себе рюмочку и понемногу плеснул своим юным гостям.

- Ну, милые вы мои, с Рождеством! Не положено, конечно, - разговляются православные только после заутрени, да и сам-то я почти не пью. Но раз такие гости у меня, и в любимый-то праздник...

Они выпили, закусили еще, и Нил Алексеевич утвердил на столе праздничную церковную свечечку - она былакрасного цвета. Зажег... и каким же теплом, каким покоем повеяло, точно не были они за тридевять земель от дома!

- Нил Алексеевич... - осмелел Никита и решился задать хозяину вопрос, который давно его волновал. - Я слышал... история была у вас с этой скамьей какая-то необыкновенная.

- Хм, с этой скамьей необыкновенных историй было превеликое множество. А та, что ты слышал... наверное, про то как я её впервые нашел.

- Да, да - она самая! - разгорелся Никита.

- Ну... было такое дело. Я приехал сюда совсем зеленым парнишкой помоложе был, чем вот вы сейчас. Дело было после войны - всюду разруха, запустение... Сад и окрестности сплошь поросли всякими сорняками, крапивой. И вот как-то угораздило меня залезть в эти заросли. И чего потянуло? Гляжу - а среди высоченной крапивы, в самой её гуще деревянный какой-то ящик стоит. Из досок сколоченный вроде короба. Ну, я, естественно, решил разведать, что в этом ящике. Пробираюсь потихонечку, крапиву осторожненько веткой раздвигаю... добрался. Поковырялся там, тут, смотрю: одна доска совсем хлипкая. Как говорится, едва-едва держится. Я её чуть наподдел - она и оторвалась. Другую ковырнул - та же история... И образовалась в ящике этом дыра, в которую такому мальцу как я, вполне можно было пролезть. А ящик-то прямо огромный - помню, меня ещё размеры его поразили. Ну, я туда... Влез. Озираюсь. Темно. И вдруг... Даже описать не могу - в этой тьме, в затхлом воздухе вдруг блеснуло что-то. Потом еще. Это луч солнца упал в дыру, которую я разломал. И в луче этом ожила и зацвела невиданная красота - блистанье красок! - переливчатых, ясных, - таких... в общем тогда я такого и не видал никогда, и объяснить бы не смог. Только вижу - чудо! Самое настоящее. Я потер рукавом кусочек, который изумрудом горел: смотрю навроде изразцов что-то. Только совсем особенное. И дальше такое, и все это сооружение в ящике - чудо это самое и есть! Я от восторга онемел сначала и даже не очень-то шевелился. Может, это меня и спасло. Потому что, вдруг чую: вокруг начинается какое-то шевеление. И очень неприятное шевеление, надо сказать! Гляжу - шершни. Целые тучи шершней... Да, какое там - их несметные полчища! Оказалось, внутри было громадное гнездо этих тварей. И я своим появлениемих потревожил. Я там, внутри скукожился, голову руками обхватил и замер. Сижу - ни жив, ни мертв... А они всего меня, каждую клеточку облепили - покрыли, точно живым панцирем.

- Ох! - всплеснула руками Женя.

Никита бережно взял её ладошку в свою, и сидя так, слушали они дальше этот удивительный рассказ.

- Ну, думаю, если жалить начнут - все, каюк! Ведь сколько там:трех ли - пяти укусов этих миляг достаточно, чтобы убить лошадь. А уж человека-то и подавно... А их тут - тьмы, и тьмы, и тьмы... Они ползают по мне, ползают, вроде, принюхиваются. Но меня спасло то, что я всего себя в кулачок зажал и сказал себе: "Не шевелись!" И не шелохнулся даже. А твари поползали-поползали, - часа два примерно это мое заточение длилось, - и потихонечку в свой дом убрались. Восвояси! А я еле живой оттуда выбрался и домой побежал. Вот и вся история.

- Ой, Нил Алексеевич! - в восторге Женя готова была его расцеловать. Как это здорово! И так вот вы и нашли свою скамью, а потом пол жизни занимались её реставрацией?

- Не свою, а Врубеля.

- Да, конечно, Врубеля... Но ведь она почти вся была разрушена, а вы буквально из ничего по кусочкам её так собрали, что вон она стоит - на горе - и никто никогда не скажет, что реставрирована. Это же такое искусство, Нил Алексеевич! Вы тоже по-своему великий художник.

- Э-э-э, деточка! - Нил Алекеевич помрачнел. - Во-первых, там табличка имеется, где сказано: кто, да что это дело сделал. Ну да ладно... А я яремесленник, только и всего. Занятие мое - ремесло. И не нужно путать искусство художника и работу простого мастера. Мастеров на Руси - эвона... - он обвел комнату широким жестом.

Никита под столом старательно наступал Жене на ногу. Но она и сама поняла, что разговор этот - о высочайшем его искусстве - их хозяину отчего-то неприятен.

- А уж если говорить, - разговорился сегодня я что-то! - то скажу так. Эту историю я вам рассказал, потому что вы только-только в жизнь вступаете. Если хотите, в ней - в истории этой - образ дан, образ художника. Да, что там - каждого человека, если только он человек, а не тля бесполезная... Потому что творчество - оно каждому дано, в любом деле свою красоту найти можно. А творение красоты - дар Божий.И к ней - к красоте, человек с самого детства, даже не понимая того, душой стремится ... А она всякого хоть раз в жизни зовет, сердце все насквозь обожжет... и все. Позвала - иди! Аповерил в себя ишагнул за ней - свет её навсегда уж с тобой.Ему нельзя изменять. Это долгий путь, и не всякому он по плечу. На пути этом, ох, как несладко! В особенности,настоящему художнику, который сам себе предъявляет самый суровый счет. Множество испытаний, - тяжких, порой, трагических... Разлад с близкими, разлад с собой! И часто на волосок от смерти художник! И чем выше дар его - тем серьезней будут посланы испытания. Слишком многое тут, на земле, против этого света повернуто. Да и Господь испытует: осилишь? Справишься? Одолел ли себя, чтобы другим радость нести? Но если вы, детки, в неё - в благодать - поверите... засветит она вам, улыбнется нездешним светом, словно отблеском света высшего, - и тогда ничего и никого уж не бойтесь и знайте, что будете вы с тех пор под покровом защиты и Божьим благословением... Хотя искушения-то... ох, какой силою надо обладать, чтобы справиться с ними и, не сворачивая, по своей тропинке идти!

Он глубоко задумался. Казалось, даже позабыл о своих гостях. А они не решались нарушить его молчание. Видели - и так человек выложился сверх меры, а говорить явно он не любил и к делу этому не привычен...

- Ох, что это я! Ну и хозяин... - всполошился Нил Алексеевич, придя в себя. - Не хотите немножечко прогуляться? В местную церковь заглянем - там сейчас как раз служба идет. Церковь уникальнейшая - изящная как игрушечка, вся расписана Васнецовым, Поленовым, Серовым, Репиным, Врубелем... всех сейчас не перечту. Это редчайший памятник русской культуры начала века гордость Абрамцево! Ну вот, такое у меня предложение. А потом - на боковую. Вы ведь ночуете у меня?

- Ой, я же Марью Михайловну не предупредила! Там же Слоник! - вскочила Женя.

- Евонька, да ничего не будет со Слоником - Марья Михайловна все сделает как надо. Она же говорила, что ей возиться с ним - только в радость. А мы ей завтра гостинцев из Абрамцево привезем.

- Да, тут магазинчик сувениров хороший, - кивнул Левшин, внимательно наблюдая за девочкой. - Послушай, Женечка,как это так: то этот малый тебя Евойвеличает, то Женей... Ты сама-то не путаешься? Евгения - по-гречески благородная значит. Что за имя! Век бы носил, будь я дамой... Ты разве благородство вместить в свою душу не хочешь? Весь век будешь искушения поедать?! - его взгляд был и суров, и насмешлив одновременно.

- А как это... поедать? - не поняла Женя.

- Ну, праматерь нашу, Еву, змей-искуситель соблазнил отведать плод от древа познания. А это людям было запрещено Богом. Все им разрешил, в раю поселил, жизнь дал вечную, любовь и свое отцовское благословение... Только велел - этого одного не трогайте. Так нет! Надо было на своем настоять! Нил Алексеевич вскочил и принялся быстро шагать по комнате из угла в угол. - Она - наша мамаша первейшая - не послушалась. И яблочко от запретного древа сгрызла. А кто подначил её на просьбу Отца наплевать, а? Помнишь?!

- Змей-искуситель, - пролепетала Женя, краснея.

- Во-о-от! И с тех пор мы, людишки-то, из рая изгнаны, вечной жизни лишились, как и многого того... о чем мы с вами, грешные, даже помыслить сегодня не можем. Далеко человек от Небес! Не поднять головы и даже мыслию не дотянуться...

Он закурил вторую папиросу прямо от первой и все продолжал мерить комнату быстрыми нервными шагами.

- Все! Понесло меня! Давайте на воздух...

- Нил Алексеевич... - несмело заикнулся Никита. - А вы... мы тут... Сергей Александрович говорил, что можно к вам с просьбой одной обратиться...

- Ну, давай свою просьбу, - затушив окурок, Левшин уселся на свой топчанчик и обхватил ладонями голову.

- Понимаете... Женя - она лепит из глины. Разные фигурки - зверей там всяких, людей...

- Цветы, - робко вставила девочка.

- Эге! Это интересно. И в чем нужда твоя, Евгения?

- Да я... - она не могла вот так с ходу обратиться с просьбой к жесткому и суровому Левшину, хоть понимала, что он - человек добрейшей души...

- Жене нужно весь процесс освоить, - выручил подругу Кит. - А для этого нужна печка для обжига. И Сергей Александрович нам сказал, что вы можете помочь... вот.

- Хм! Да, узнаю Сережу... - покачал головой Левшин, и непонятно было: осуждает он своего знакомого или наоборот. - Печь такая, какая тебе нужна небольшая и самая простенькая у меня имеется. Но и она не подушка пуховая! Тяжесть это большая. Как вы её до Москвы-то дотащите?

- Я донесу! - поднялся Никита.

И сам тон его голоса - твердый, решительный, и вид его непреклонный, пожалуй, больше всяких слов убедили Левшина.

Он молча кивнул и вышел. А минут через пятнадцать вернулся, неся под мышкой объемистый и явно весомый сверток, обернутый в старенькое одеяло и обвязанный веревками.

- Вот тут все, - он указал на сверток. - Она сейчас в разобранном виде, но Сергей её в два счета соберет.

- А как узнать? - нет, Женя решительно робела перед этим непростым человеком. - Как я пойму, что в ней и как устроено? С ней научиться работать нужно. А есть какие-то книжки для этого?

Ни слова не говоря, Левшин порылся на своих полках с книгами и извлек одну, аккуратно обернутую в газету.

- Это пособие для начинающих керамистов, - протянул он книгу Жене. По ней уж многие ремесло это освоили. Хотя, что это я? Художник керамист не ремесленник... Дай тебе Бог всю жизнь подниматься вверх по невидимой лесенке, к совершенству идти... А чудеса - они всегда восхождение человека как будто вешками отмечают. Чтоб, значит, не мельтешил и помнил - не одинок он. Глядят на него... ведут. И не пропадет он - ангел-хранитель не выдаст, если, конечно, сам себя не предаст. Воо-о-от. Если хотите, это мое вам Рождественское пожелание. Пусть чудеса случаются в вашей жизни... Да, что там - они уже ждут вас! Учтите, - хитро подмигнул им Нил Алексеевич, - все, что загадано в Рождественскую ночь,обязательно сбудется...

Женя смотрела на Левшина во все глаза с каким-то детски-наивным радостным выражением. Ни от кого ещё она не слыхала таких слов. И теперь целительным бальзамом они капали прямо в её раскрытое сердце, прямо в душу, исстрадавшуюся, раздвоенную... Душу, которая мечтала о цельности. О красоте.

- Ну что, друзья, пойдемте! Разговорами сыт не будешь. Давайте-ка на красоту поглядим, свечки поставим...

- Одну минуточку, - Женя рылась в своей сумке. - Я только хотела носки сухие переодеть, а то мои промокли, когда мы по снегу глубокому к скамье пробирались.

Вдруг из её сумочки выпали две глиняные фигурки. Упали на пол с глухимрезким стуком. Левшин поднял их и, поднеся к лампе, стал разглядывать.

Одна изображала лилию с полу раскрывшимися изогнутыми лепестками. Точная мастерски выполненная лепка выдавала руку почти законченного мастера. Лилия тянулась к небу, к солнышку, словно хотела о чем-то поговорить с ним. Искусствовед мог быдобавить, что работа эта выполнена под влиянием стиля модерн.

Другая была фигуркой человека. Растопырив непомерно длинные руки, точно намереваясь что-то сцапать, заграбастать, схватить, клонилась книзу жутковатая человеческая фигурка. Женская она или мужская - трудно было сказать. Скорее всего, какая-то злая бабища! Волосы вздыблены, лицо словно сведено злобной гримасой и как бы сдвинуто, разделено надвое. Верхняя половина вытянута вперед и вправо, нижняя - прогнута и сбита влево. Вместо глаз - темные дуры, замазанные внутри чем-то черным.

- Н-да-а-а, - протянул Левшин. - Ну, понятно: первая работа твоя. А вторая чья? Подруги? Или какого приятеля?

- Она... тоже моя! - выпалила с вызовом Женя и выхватила обе фигурки у него из рук.

Сделала она это так порывисто, что одна из них - лилия - упала и разлетелась на мелкие кусочки.

И тут Никита заметил, что перстень у неё на пальце начал тускло светиться. Он весь день наблюдал за камнем, но тот не подавал никаких признаков жизни.Никитапоймал себя на мысли, что думает об этом злосчастном перстне как о живом существе...

- Но тогда... тогда по-моему тебе стоит как следует в себе разобраться. Подумать зачем ты лепишь эти фигурки и что хочешь этим людям сказать? Ведь любая работа, поделка любая - в них, как в зеркале, душа того, кто их сделал. Вот и помозгуй на досуге, какая твоя душа. Чем она дышит? Художник - он вперед с собой поработать должен - и без жалости к себе, без соплей... а уж букеты, да банкеты - потом!

Левский сказал это сухо, жестко, - Никита даже не ожидал от их гостеприимного хозяина подобного тона по отношению к совсем юной гостье.

- Но, Нил Алексеевич... - попытался он заступиться за Женю. - Может быть, эта фигурка, которая вам не понравилась... а я вижу, что вот эта вам не понравилась, - указал он на скрюченную бабу. - может она у Жени просто не получилась? Всяко бывает - она же только начинает, нигде не училась и вообще...

- Видишь ли, Никита, - продолжал Левшин, немного смягчившись, - они обе - фигурки эти - сделаны, если и не с мастерством, то с хорошим чувством материала. Тот, кто сделал их - Женя - обладает природным чувством формы. А это для керамиста решает все! Остается освоить тонкости: какие пропорции соблюдать для приготовлении глины, какие нужны для глазури, какая температурадля обжига, какой цвет получается при соблюдении тех или этих условий...Это все мастер осваивает со временем. Керамисту нужны: темперамент, смелость, чутье и, главное, чувство формы. И вот этим главным качеством подруга твоя наделена в большой мере.

- Я тебя не хвалю! - обратился он к Жене. - Это все тебе дал Господь Бог. Только вот как ты сумеешь этим распорядиться? Пойми, что художник в ответе: какими творениями он населяет мир. И что за голуби полетят из его мастерской - со злой или с благой вестью... Наша жизнь и без того черной краской сверх меры замазана! Так помоги нам вздохнуть, улыбнуться... подышать спокойно возле вещиц твоих...

Он взял папиросу, подошел к раскрытой форточке и стоял там молча курил и глядел за окно - в ночь. Потом погасил окурок и вернулся к свом притихшим гостям. У них было такое чувство, будто Левшин ощутил вдруг приступ мучительной боли и перемогал эту боль, стоя один у окна.

- Дело даже не в том, что ты слепила эту уродицу! - продолжал он, уже чуть поспокойнее. - И слепила мастерски, поверь мне! Важно то, что ты к ней относишься... как бы это сказать... слово не могу подобрать. А! Словно она часть тебя. Вот! Ты сделала автопортрет. Я не прав?

- Может быть... - Женя отвернулась. - Да, вы, наверное, правы.

- И такой ты себе нравишься?

- Что вы меня все мучаете! - не выдержала девчонка. - С самого утра меня все спрашивают, да допрашивают... не могу больше. Оставьте вы меня все в покое!

Она одним ловким движением зашвырнула фигурку в раскрытую форточку. И принялась судорожно запихивать свои немногочисленные вещички в сумку. Кое-как напялила куртку, про шарф позабыла, шапку в сердцах швырнула поверх вещей... Не могла же она в такой обстановке спокойненько надевать её, стоя перед зеркалом, а нелепо выглядетьсо сбившейся набекрень шапкой Евгения не хотела... Не такая она была девочка! В ней просыпалась настоящая женщина, которая пусть лучше промерзнет до костей, чем будет выглядеть пугалом огородным...

Она было хотела выскочить на улицу не попрощавшись, но в последнюю минуту обернулась на пороге и попыталась изобразить на своем лице подобие улыбки.

- До свидания, Нил Алексеевич. И... спасибо вам. Спасибо за все! Не вспоминайте меня... плохо.

Дверь хлопнула, стылый морозный воздух вздохнул у дверей... Никита как сидел на своем стуле, так и не смог подняться. Он сейчас что-либо плохо соображал.

- Ну? Чего сидишь? - неожиданно тепло улыбнулся ему Левшин. - Догоняй свою подругу. Ты, что, одну её в ночь отпустишь?

Никита стремглав вскочил, в одну минуту собрался, запихнул в карман дубленки Женькин шарф, подхватил тяжеленную печь подмышку, бросил... и кинулся на шею к Нилу Алексеевичу.

Рыдания помимо воли рвались из горла.

- Ну что, брат? Любовь - это дело такое... Придется помучиться! Но она, брат, того стоит, ты уж поверь мне, старику...

Левшин закашлялся, закурил, легонько прихлопнул парня по плечу и подтолкнул к порогу.

- Приезжайте, когда все у вас утрясется! - крикнул он, высовываясь на улицу вдогонку Никите, со всех ног догонявшему свою беглянку. - Все у вас будет хорошо, мальчик, слышишь? Хорошо-о-о-о...

Его крик истаял во тьме Рождественской ночи. Где-то вдали послышался слабый, глухой удар колокола.

Глава 14

ШЛЮЗ

Никита догнал Женю у ручейка в самой глубине крутого овражка. Она запыхалась, волосы рассыпались по плечам, щеки пылали, а в глазах светилось упрямство.

- Женька, погоди... Ну, куда ты, глупая!

Он нагнал её и, с силой ухватив за плечи, развернул лицом к себе.

- Ты ж замерзнешь без шапки. На-ка, надень.

Кит бросил в снег свой неподъемный груз - печку для обжига - и осторожно, чтобы не вызвать очередного приступа ярости, достал из кармана шарф, плотно укутал им её шею, потом вынул из её сумки шапку и аккуратно, бережно надел ей на голову. Та стояла покорно, не сопротивлялась. А когда он так же тихонько и заботливо вдел её измерзшиеся ладони в рукавички, лежавшие тут же - в сумочке, прежде надышав на них горячим своим дыханием, она... расплакалась.

- Ну, маленькая, ну, милая моя! Ну, что ты? Все хорошо! Сейчас приедем домой - электрички ведь ещё ходят - отогреемся... и все потихоньку наладится.

- Ничего.. не на-ла...дится, - лепетала она, задыхаясь от слез, - ты нич-чего не... зна-ешь!

- Я все знаю, маленькая! И даже то, чего ты не знаешь... Только ты погоди немножко - до Рождества осталось всего каких-нибудь два часа. Ну, может быть, чуть побольше ... А после все будет у нас с тобой по-другому по-новому. Ты просто верь мне и все!

- Ни по-новому - ни по-ста...рому... нич-чего не будет у нас! Пот-тому, - ох! - она задохнулась совсем и приникла к его груди. - Потому что по-старому я больше жить не могу...

- Вот и хорошо! И не надо! Будем просто жить! Это ж так здорово, Женька! Рождество! Снег кругом! Никого... И новая жизнь начинается!

- А по-новому жить мне не дадут. Меня не пустят туда - в эту новую жизнь... Ой-ей-ей! - она совсем сникла и заплакала как маленькая, изо всех сил вцепившись в воротник его дубленки.

- Давай мы с тобой сейчас просто сядем на электричку, - уговаривал он её, осторожно высвобождая свой воротник из её цепких лапок. - А потом успокоимся и подумаем обо всем. Хорошо?

Она подняла зареванное, но все равно прекрасное свое лицо, - самое драгоценное, что было у него в мире! Постояла с минутку, вглядываясь в его глаза, как будто могла прочитать в них ответ на все вопросы, терзавшие её бедное сердце. И просто сказала:

- Да.

И хлопотливая электричка унесла их прочь из заснеженной сказки - там, вдали осталось Абрамцево, искрящее драгоценными высверками нетронутого снежка, скамья Врубеля и церковь, расписанная васильками, в которую они так и не заглянули, и Нил Алексеевич Левшин - подвижник с душою ребенка... потому что только ребенок может с такой любовью и преданностью всматриваться в красоту мира, для него ещё первозданного... Один из тех, кто, не требуя ни почестей, ни наград, удерживает на своих плечахсводрусской культуры.

А Женя и Кит сидели на жесткой холодной лавке качавшегося вагона - у окошка сидели, прижавшись друг к другу. Им было хорошо. Женя сразу задремала - сказалось все пережитое за эти нелегкие дни. А Никита... он думал думу нелегкую.

Ему предстояло трудное возвращение.

Нет, о родителях, - как это и не прискорбно, - он не думал теперь. Что сказать Жене? Признаться в том, что он почти всю ночь провел под окном старухи или нет? Что он все видел, все слышал... И даже более... Он подслушал разговор тетки с ужасным демоном и знает то, чего не ведает сама Женя. Он знает, кто убил её мать! И разве может он, - вот так, сразу! огорошить её этим известием? Мол, тетушка твоя, к которой ты все последние годы бегала как собачонка, маму твою отравила! Да, он этим Женю убьет! Ну, не убьет, - но в душе её сорвется что-то, сломается... И скорее всего, он станет ей ненавистен! У неё удивительно тонкая и ранимая душа, а потому реакции очень часто - взрывные, опасные. Ей ведь столько пришлось пережить!

Но главное - он должен помочь ей поверить в себя, а не в проклятое теткино наследство! Уберечь от страшного дара старухи - его девочка не будет колдуньей! Не станет прислужницей тьмы!

Но ведь они приближаются к Москве - к городу, где теперь эти самые силы тьмы гуляют на воле! Там, в Абрамцево, под защитой любви, которая проницает все, к чему ни прикоснетсягений художника, данный ему от Бога, там они были в безопасности. И кольцо молчало. Оно "заговорило" только тогда, когда Женя достала эту фигурку. И уж он-то - Никита - знал, кого эта фигурка изображала...

Это была старуха!

Главное продержаться до Рождества, главное - не пустить тудаЖеню. А там, - он почему-то был абсолютно уверен в этом, - зло отступит.

Но идут волхвы под Вифлеемской звездою - идут и теперь, в эти минуты, где-то здесь, на земле... И чудо повторится. Оно повторяется снова. Волхвы уже близко... Скоро они возвестят миру, что спасена любовь.

Ей, грядет младенец-спаситель! Грядет Рождество...

Господи, только бы поскорее!

Они миновали "Таининскую", и Женя проснулась. Она потерлась щекой о Никитино плечо. Зевнула, прикрыв рот ладошкой.

- Что, уже скоро? - она выглянула в окно. - Какая сейчас будет станция?

- Сейчас "Перловская" будет. Потом "Лось". Если, конечно, не ошибаюсь. Но, вроде бы, так. Мы уже совсем близко - минут двадцать осталось. Устала?

- Ну что ты! Я так хорошо поспала. У тебя так хорошо на плече... Я и не думала, что ты такой... мягкий!

- Да, какой я мягкий, - буркнул он, отвернувшись.

Он и не знал, что бывает с сердцем, когда его тронет ласковое слово любимой...

- Никита?

- Чего?

- Мне мама снится. Она сидит в беседке, увитой плющом, улыбается и... от её рук тянется такой тонкий лучик, который поднимается в небо. Он потом расширяется и превращается в прозрачный мостик и ведет туда, где звезды и ангелы. Там все светится, там так хорошо! Там ждут нас.

Он крепко обнял её. И глуховатым голосом начал читать любимое мамино стихотворение - "Синюю звезду" Гумилева.

"Я вырван был из жизни тесной,

Из жизни скудной и простой,

Твоей мучительной, чудесной,

Неотвратимойкрасотой.

И умер я... и видел пламя,

Не виданное никогда.

Пред ослепленными глазами

Светилась синяя звезда,

Как вдруг из глуби осиянной

Возник обратно мир земной

Ты птицей раненой нежданно..."

- Нет! - вдруг вскрикнула Женя и, вся дрожа, прильнула к нему. - Я не могу! Это так... так...

- Я не буду, не буду, только ты не волнуйся! Ты успокоишься, и потом мы вместе потихонечку станем читать стихи. Просто это так хорошо, что сразу и не выдерживаешь... да?

Она молча кивнула и уткнулась носом в его рукав. Помолчала. Подняла голову и с надеждой взглянула на него.

- А как ты думаешь, я так смогу... нет, не как Врубель! Но просто... чтобы вещи живыми у меня получались, и людей радовали, и все тогда

становилось бы на свои места - и жизнь, и... да?Я тебе сейчас открою свою самую заветную мечту. Только ты никому не расскажешь?

- Вот те крест! - он рассмеялся, но перекрестился без смеха - всерьез.

- Я хочу найти свою красоту. Слепить её своими руками и чтобы все люди её увидали и... им бы жить стало легче. Вот! Глупо, да?

Она сама вся светилась как чудесный луч золотой на майоликах Врубеля. Никогда он не видел её такой... озаренной, что ли. Вдохновенной - вот точное слово, - подумалКит и вздохнул. Неужели все темное, жуткое было только тяжелым сном?.. Он крепко обнял её,привлек к себе и поцеловал. В губы.

- Значит, ты думаешь, у меня получится?

Они едва смогли прервать этот поцелуй - ведь каждый из них дарил им такие силы! Каждый словно приоткрывал новое окно в жизнь, которая, что ни день, становилась все милей, все желанней...

- Вот глупышка! Мало тебе, что сам Нил Левшин признал твой редкий дар! А ведь его по всей стране знают. Да и не только у нас - в Европе, а может и ещё где, - я просто не все про него знаю. Приезжают к нему опытом поделиться. Он ведь мастер мирового класса!

- Знаешь... а я подумала... вот Нил Алексеевич. Всю жизнь человек работал, к таким бесценным вещам прикасался...

- Ну?

- А у него самого есть хоть что-нибудь из этих вещей? Хоть одна вазочка Врубеля? Маленькая-премаленькая...

- Но зачем ему? Они же все - вот они! - рядом с ним. Всю жизнь... Женька, ты не понимаешь! - Кит горячился, вопрос этот беспокоил и его самого. - Можно вещью владеть - это значит распоряжаться. Ну, продать, там, или подарить кому-то. Но главное в этом - знать, что МОЕ! Мое и баста! И никто не моги! А он... ему совсем не это нужно. Он просто радуется им как любимым людям. Знает, что они есть. Лелеет их, холит... Он счастлив тем, что красота жива, что хоть капелька его стараний - да вложена в это. И потом, понимаешь, мне кажется, важно, чтобы человек дело своей жизни нашел. По душе. Тогда он радуется всему, что бы его ни окружало, потому что внутри огонек горит, греет, а остальное... не так уж и важно, наверное...

- Ты хочешь сказать, что не важно как человек живет, что у него дома... ну, ты понимаешь. Пусть дома хоть шаром покати - главное, чтобы дело душу грело! Так ведь получается? Но женщина так жить не может... чтоб топчанчик и плиточка.

- Ну, а что б ты хотела? Какой дом? - он внимательно взглянул на нее.

- Чтобы было уютно - раз! Чтобы была горячая вода и ванная! Нет, это наверное - раз, а уют - два!

Он про себя улыбнулся: бедняжечка ты моя, как же ты настрадалась в своей холупе!

- Чтобы обязательно часы были с боем как у Марьи Михайловны - три. Что еще? Сразу даже и не придумаешь...

- Я тебе обещаю, - он тихонечко коснулся пальцами её щеки, - что все это у тебя будет. Вернее, у нас!

- У нас? - зарделась Женя. - Как это? Ты, что, жениться на мне собрался?

Она фыркнула, а потом спрятала лицо в ладонях.

- Собрался, - очень спокойно сообщил ей Никита. - Если ты не против.

- Я? - она кинулась к нему на шею. - А ты, что, меня взаправду любишь?

- Глупенькая! Взаправду... Так только дети говорят, когда в игрушки играют. А у нас с тобой не игрушки.

Вагон качало, их кидало друг к другу... и оба они ещё не могли понять и поверить, что детство кончилось. И жизнь - великая, взрослая, - уже подступает к ним. Она уже на пороге...

- Никита... а как же это... так быстро? Разве так бывает?

- Да. Только давай мы об этом с тобой... не сегодня поговорим, хорошо?

- А когда? - широко раскрыв свои фиалковые глаза, спросила она.

- Завтра. Вот до дому доберемся...

- А твои родители? Они же меня на порог не пустят!

- Глупости - ты их не знаешь. И они тебя. А узнаете хоть немножко друг друга - совсем другую песню запоете.

- Слушай...

В глазах её зажглись лукавые искорки, а щечки округлились так трогательно, что он с трудом удержался, чтобы немедленно не схватить её в охапку и не зацеловать всю!

- Слушай, получается, мы с тобой совсем как Ромео и Джульетта, да? Даже хуже - ведь Джульетте было четырнадцать, а мне только через неделю будет тринадцать...

Она опять положила голову ему на плечо... и его повело. Спинка переднего сиденья тронулась и поплыла перед глазами, за нею другая, третья... когда он вспомнил, как впервые увидел её там, в проломе пола такую естественную в своей полудетской наготе в луче горячего света...

Как они переступят черту, которая делает мужчинумужчиной, а женщинуженщиной? И когда... Как-нибудь, - подумал он, отбиваясь от этих беспокойныхи безотвязных мыслей.

- Послушай, Джульетта, по-моему мы приехали... Все, Москва!

Ему сразу стало не по себе. И Жене тоже. Точно их разом - грубо и резко - выдернули из нежной текучей воды и бросили на раскаленный песок...

- Ну, давай выходить, что ли... - с выражением нарочитой небрежности бросил Кит и, ухнув, подхватил чугунную печь. Женька вспорхнула пташкой и полетела вперед. Перстень у неё на пальце пульсировал, наливаясь тревожнымшафранным светом...

Они сравнительно быстро добрались до дому - былоначало двенадцатого ночи. Город был пуст. Все праздновали Рождество.

"Только не отпускать её от себя, только не отпускать - тогда все пропало!" - стучало в висках.

Во дворе тоже не было никого, даже неугомонная компания парней, торчавших тут днем и ночью, скрылась куда-то.

Как там Овечкин? - подумал Никита. Со всеми волнениями поездки у него совсем вылетело из головы, что Сергей Александрович остался один на один с треклятым котом. И получается, что если с ним что-то случится... Нет, такого Никита себе даже представить не мог, но все-таки... Если вышло что-то нехорошее, то вина на это целиком ложится на него, Никиту. А у дяди Сережи жена, дети...

Он постарался унять бешено бьющееся сердце, изо всей силы хватив кулаком по тому месту, где по идее оно должно было находиться. Не помогло, только хуже стало - сердце заколотилось как молот!

- Жень, ты куда?

Она нажала в лифте кнопку "шесть".

- Домой. Загляну, как там Слоник.

- А потом? - он видел, что она не в себе: взгляд блуждает, на него не глядит - отводит глаза. И сама вся колышется как осиновый листик.

- Потом... не знаю. Мне нужно к тетке - ты же знаешь, она болеет.

- Но мы должны вместе встретить Рождество! Ведь осталось совсем чуть-чуть... Неужели тебе какая-то тетка важней, чем я!

- Она не какая-то, - начала она заводиться. - Она мою маму лечила, спасала... только вот не спасла. Но что ж тут поделаешь, она говорит: мол, все в руках Божьих...

"Божьих, ага! - зло подумал Никита. - Знаю я, какому божеству она поклоняется!"

- Жень... Женечка, послушай, - он постарался как можно нежнее дотронуться до её руки. - Я сейчас к своим поднимусь, выясню как они там... И сразу - к тебе. Хорошо? Только ты жди меня тут, дома. Никуда не уходи. Я тебя очень прошу и...

Легкая пауза затрепетала в узкой кабинке лифта.

- Я люблю тебя!

Женя вздрогнула. Лифт дернулся и остановился. Она обхватила ладонями его лицо - крепко так! И стояла, не говоря ни слова. Глаза её засветились новым ясным огнем.

Створы лифта раскрылись и Никите пришлось прервать паузу - он сжал её ладошки в своих, потом на секунду уткнулся в них. Они были такие теплые, маленькие и... беззащитные.

Оба вышли на площадку, где тусовались и курили какие-то алкаши. Женя долго-долго молча стояла и глядела на него, запрокинув голову. На площадке качался и таял дым сигарет. В воздухе волновались дымные силуэты, поля, какие-то знаки, фигуры... Она вдруг порывисто прильнула к нему, потом отпрянула и сказала всего два слова.

- Я тоже.

Он взлетел на седьмой этаж, прыгая через две ступеньки, отпер дверь...

Стол в гостиной был накрыт, за столом пировали, повсюду слышался смех, говор, музыка...

Где же Сергей Александрович? Его не было за столом.

Никита увидел маму и папу за дальним концом стола и, хотел было кинуться к ним, чтобы расспросить... когда из ванной чрезвычайно твердой походкой вышел Овечкин. Рукав рубашки на его левой руке был закатан - рука от кисти до локтя располосована двумя глубокими красными царапинами.

- О! - воскликнул он, заприметив Никиту. - Здравствуй, племя молодое! Значит уже вернулись?

- А...да, - каким-то крякающим голосом ответил тот. - Это вас... кот?

- Да, ты че, парень! Это мы тут немножко... посуду побили. Кот! Где это видано, чтобы милейшее домашнее животное нападало на человека?А?!

- Никита, иди мой руки и садись за стол, - стараясь перекрыть гул голосов, крикнула ему мама.

- Мам, я сейчас. Я вернусь после, хорошо? Ты слышишь?

- После чего? - не поняла мама.

Этот гул кого угодно может вывести из себя!

- После Рож-де-ства! - проорал Кит и опять метнулся к Овечкину.

- Дядя Сережа... только пожалуйста, честно.

- Это всенепременно! - пообещал тот.

- Это все-таки вас гадский котяра отделал, да?

- Ни в коем случае! - торжественно провозгласил Овечкин. - Ну, сам подумай: чтобы меня... какой-то кот... Это было бы совсем не мудро!

- Ну вот, вы не хотите ничего мне рассказывать, - в отчаянии дернул головой Кит. - Тогда скажите, хотя бы, где он. Вы его все-таки... того?

- Парень, на тебя дурно подействовал свежий воздух. Тебе надо среди народа побыть. А кстати, где твоя милая девушка?

- Она... дома. А где кот? Дядя Сережа, я вас очень прошу...

- Ну, если так... - посерьезнел Овечкин. - Онукрыт до поры в надежном месте. И, поверь, что там ему хорошо. И еда и... - он описал жестом некую параболу, которая могла означать все, что угодно, но в данном случае, скорее всего, удовольствия всякого рода. - Не волнуйся, больше он никого не тронет. Я об этом позабочусь. Лады?

- Лады! - с превеликим облегчением гаркнул Никита и, схватив обеими руками мужественную руку Овечкина, с силой её потряс.

А потомвихрем пролетел два пролета лестницы и очутился в Жениной квартире.

Она ждала его, сидя одетая на краю стула в комнате Марии Михайловны. За стеной, в её комнате, как всегда, гудел разношерстный люд.

- Ты уже? Хорошо. Тогда проводи меня до остановки. Видишь, я слово сдержала.

- Женечка... - он не знал, что сказать...

Как остановить ее? Кольцо! Он должен уничтожить кольцо - и тогда колдовская связь будет прервана. ЕгоЖенька станет свободной!

- Ну, пойдем...

И снова онина воле. Простор небесный был полон звезд. Ветер совсем утих, ночь затаилась, притихшая, таинственная...

- Ночь, слышишь меня? - крикнул Кит, запрокинув голову и роняя шапку в снег. - Не разлучай нас! Твой Царь рождается, слышишь, ночь? Царь небесный!

Женя ни слова не вымолвила в ответ на это импровизированное заклинание. Только подняла шапку, отряхнула от снега и водрузила ему на голову.

- Слушай... ещё есть время. Давай к реке прогуляемся. Знаешь, я ведь возле этого шлюза ещё ни разу не был!

- Правда? - она поверила. Взяла его под руку. - Тогда, конечно, пойдем.

Они спустились кривым переулочком к Яузе, а липы и тополя стояли на страже, охраняя их путь. Машин почти не было, и они легко и быстро перебежали дорогу. И вступили под сень высоких деревьев, чьи темные тени чертили загадочные письмена на белом снегу...

Возле чугунного парапета, ограждавшего набережную и шлюз, повеяло свежестью.

- Женька, чувствуешь... запах какой! Запах живой воды. Смотри - вон он, шлюз! А я и не знал, что в самом центре Москвы есть такое.

- Да, здесь чудесно... - она перегнулась через парапет, всматриваясь в бурный поток, с шумом падавший водопадом свысотыболее четырех метров. Дальше река успокаивалась и текла неспешно, играя с отражениями фонарей.

- Слушай, да это просто Голландия! - продолжал усыплять её бдительность Никита, беспрерывно болтая. - Или Бельгия! Я однажды был с родителями в Бельгии - в Генте - так там почти то же самое... Только это наша Москва. И мы... никому ее... не отдадим!

Эти последние слова он разделял паузами, точно набирая воздуху в легкие и готовясь к прыжку, а потом... прыгнул! Он кинулся на неё как тигр, стараясь вцепиться в запястье правой руки, на которой оранжевым мутным цветом пульсировало кольцо.

Женя вскрикнула от неожиданности, а он рвал зубами её варежку содрал, отшвырнул прочь, мотнув головой... и мертвой хваткойухватил кольцо.

- Что ты делаешь? Ай... мне больно! - закричала она, не понимая, что происходит.

А потом поняла.

- Не смей! Это мамино кольцо! Оно для меня святое!

- Оно не мамино! - орал он не своим голосом, стараясь содрать перстень колдуньи с Жениного пальца. Я там был... в ту ночь под окном... Я все видел, все слышал. А когда ты ушла... нет, отдай! Когда ты ушла вместе с этим черным котом, старуха говорила сдемоном! Ты понимаешь это? Ты понимаешь, глупая, во что ты влипла?

Ее сопротивление начало слабеть - настолько сразили Женю эти слова. Он одним рывком сорвал перстень с её пальца и... закричал. Оно почти до кости обожгло ему правую руку.

Тогда Никита перекрестился, переложив колдовской перстень в левую.

- Ничего, - в ярости захохотал он, - до свадьбы заживет!

И со всей силы зашвырнул кольцо далеко вреку.

Женя остолбенела. Первые секунды она не знала, что делать. Решение пришло бессознательно, а может, оно было последним приказом колдуньи...

Закинув ногу на парапет, она взобралась на него, стала подтягивать другую... Еще мгновение - и она прыгнет в гневную, беспощадную, ледяную воду кипящего шлюза...

Он всей своей массой навалился на неё и стал тянуть на себя - к спасительной земле. Но силы её удвоились - казалось, не девочка неполных тринадцати лет, но взрослый и притом тренированный человек с железными мускулами противостоит ему. Она тянула его к себе - туда, за парапет. Ведь она была уже ПО ТУ СТОРОНУ, цепляясь только одной рукой за край чугунных перил. Никита чувствовал, что Женя сильнее.При этом, она не понимает, что делает. Искоро - да, слишком скоро! - они оба окажутся в ледяной воде.

Звать на помощь? Но вокруг не было никого. Да он этого и не хотел. Погибать - так вместе!

- Жаль только, что так короток наш век оказался, моя любимая! выдохнул он одними губами в беспощадную ночь.

Она-таки перетащила его на свою сторону, и оба нависли над бурлящей рекой, поющей свой Рождественский гимн...

- Женька... прощай! - крикнул Никита, зажмуриваясь...

Он ждал, что сейчас Яуза в первый и в последний раз обнимет его.

И тут... На колокольне Андроникова монастыря ударил колокол. Раз, другой... Звонили к заутрене.

Рождество!

- Милая моя... - синими губами выдохнул Никита. - Видишь, дождались. Вот оно, Рождество!

Она качалась над вспенивающейся водой с помертвевшим лицом. Казалось,его подруга ничего не слышит сейчас, не соображает.

Но настойчивый благовест достиг и её слуха. Она открыла глаза... и дико закричала.

И тут Никита понял, что сейчас она свалится от испуга, потому что все, что она прежде делала, происходило с ней как бы во сне... в трансе.

- Держись за меня! - крикнул он. Но крика не вышло, потому что он сорвал голос...

- Я... дер...жусь... - еле слышные звуки в ответ.

Он кое-как взобрался на верх чугунного парапета, укрепился там, крепко обхватив ногами перила, потом втащил её за собой и потянул подальше от воды - кземле. Оба ничком повалились на землю - в снег. Женя лежала с закрытыми глазами - лежала как мертвая. И задыхаясь, стуча зубами, он все-таки постарался сказать ей главное. Сказать, чтоб у неё достало сил, чтобы вернуться. В жизнь, в город... к нему.

- Женька... твоя мама... её убила эта гадина - твоя тетка. Она колдунья. Она хотела, чтобы и ты... И кольцо это - оно не мамы твоей... с его помощью она тебя удерживала... ну, теперь ты понимаешь. Она же все время врала тебе, эти нелюди - они же ведь не живут! Вспомни скамью Врубеля. Ты тоже сможешь так! А может быть, даже лучше. Только ты не сдавайся, слышишь? Никогда. Этого они и хотели... чтобы никогда... ты не стала... собой.

Тутспособность что-либо ощущать изменила ему, и он провалился куда-то. А когда очнулся увидел, что Женя - его любимая и свободная Женька спала на снегу, положив голову ему на плечо.

И улыбалась во сне.

А на колокольне Андроникова все звонил благовест, славя наступившее Рождество.

Очнувшись, они из последних сил добрели домой. Никитины родители больше не охали - поняли, что с ребятами что-то серьезное произошло. Они решили, что те сами им все расскажут. Промыли перекисью, помазали винилином и забинтовали ожогина руках сына. Напоили его подругу горячим чаем с малиной. И положили спать: Женю - в Никитиной комнате, а его - на полу в гостиной. Там, на диване уже спал дядя Сережа. Спал, положив начинавшую седеть голову на изодранную руку.Спал победителем!

- У Сергея Александровича жена с детьми в Рыбинск уехала. Он их на разведку послал - дом на острове покупать! - шепнула мама, целуя сына и поправляя край сбившегося одеяла.

- Мам, какой Рыбинск? Какой остров? У них же дача в Химках есть... сквозь забытье пробормотал, улыбаясь, Никита.

- Ну, это ближняя. А то будет дальняя, - Ольга не выдержала и расхихикалась совсем как девчонка. - Ну, ты ж понимаешь, дядя Сережа не угомонится, пока себе новую головную боль не отыщет! Знаешь... - она чуть-чуть помедлила и погладила его руку. - А твоя подружка... Женя... кажется, у неё очень хорошая улыбка.

- Да! - блаженно потянулся Никита. - Ох, мам... мне так хорошо!

Он хотел что-то ещё сказать, но уже проваливался в необъятные перины снов, которые спешили к нему. Чтоб он мог отдохнуть и завтра встретить праздничный день сулыбкой...

Всех пригрел ипримирил этот дом в Сыромятниках - в старинном районеблиз Яузы в центре Москвы... Дом, в котором случаются чудеса.

А впрочем, они в каждом доме случаются. Просто надо в них верить и ждать. Ивсегда оставлять для них щелочку чуть приоткрытой. Не дверную щель - нет! Там, в душе...

А старуха... В ту самую ночь под Рождество в доме старухи случился пожар. Все сгорело: и старинная мебель красного дерева, и драпировки, и снадобья, и рояль с тараканами... но ни тела, ни золота, ни камней драгоценных нигде не нашли.