Каким чудом Никита по дороге домой, в Роландсек, не погиб – не свалился в канаву, съехав с шоссе, не перевернулся, не столкнулся со встречным автомобилем, – осталось загадкой…

Он ехал «на ощупь», почти не разбирая дороги, – маленькие дворники «фольксвагена» не справлялись с хлеставшими как из ведра дождевыми потоками. Указателей было практически не видно, да он и не смотрел на них – просто продвигался вперед с черепашьей скоростью. Он не думал ни о дороге, ни о выборе правильного направления – все его мысли смешались, спутались, и только одно слово яркой точкой высвечивалось в хаосе сознания, он шептал: «Оленька… Оля!»

Спустя почти двадцать лет после разлуки он встретил ее – свою первую и единственную любовь, свою Олюшку, чей образ он не в силах был позабыть, – она поселилась в его сердце навеки! Тоненькая былиночка с глазами газели, влажными, распахнутыми в ночь – так темны, так таинственны они были, – эта девочка, с которой носился он по холмистым лугам Подмосковья, куда на лето выезжал их детдом, эта маленькая фация, она… обожгла его сердце. С ней вместе подбирались они к пугающей, мрачной громаде крематория – он неизменно манил их, этот архипелаг темной и жгучей тайны, он воплощал в себе леденящее прикосновение ужаса, а они и сами не знали, отчего их, как бабочек на огонь, тянет туда… Детские души, поднимающиеся на цыпочки, чтобы дотянуться до состояния «взрослости», – и эту взрослость для некоторых воплощает страх! Страх околдовывает, манит, будоражит воображение, и для детской души, трепещущей на пороге незнаемого, он становится воплощением тайны, образом непостижимого, готового, словно потоки дождя с небес, хлынуть и затопить всю твою маленькую, неокрепшую душу, а может быть… смыть с нее горечь первых обид и первых грехов, помочь ей окрепнуть, очиститься, стать мудрее…

Этот детский страх, который не раз переживали они вместе с Ольгой, Никита так до конца и не смог перебороть. Как и не смог освободиться от своего чувства к ней… Она исчезла из детского дома внезапно – ее отправили учиться в хореографическое училище, в это святилище, недоступное для непосвященных. А Никита остался. И только он один знал, чего ему стоило – одинокому бесприютному страннику – преодолеть все искусы самостоятельной жизни без поддержки родных, без близкой души, без тепла… Ему помогала Ольга. Ее образ как будто хранил его. Она неизменно протягивала ему руку помощи, стоило только представить ее бездонные распахнутые глаза… Ее улыбку… В трудные минуты он говорил себе: «Ну это-то мы с тобой, милая, переживем, да?» И она танцевала перед его внутренним взором – в зыбкой дымке туманного утра, как тогда, на предрассветном лугу, когда они вместе удрали, чтобы встретить свой первый рассвет и поваляться в росистых травах…

Ни одна женщина не выдерживала сравнения с этим милым образом – родом из детства… Она стала его музой, его возлюбленной, женой… Он мысленно обитал вместе с ней в любом пристанище, куда только не бросала его жизнь… Он не ел всухомятку и готовил себе обед только благодаря ей – мысленно представлял себе, как он вкусно ее накормит, как они сядут за стол… Иногда даже ставил для нее прибор и тарелку. И мыл потом, после обеда, «ее» нетронутую тарелку и вилку точно так, как свою.

И вот теперь он увидел ее… Еще пять лет назад, когда его друг Алексей примчался в Германию на поиски своей пропавшей жены, он показал Никите ее фотографию. И образ женщины, запечатленной на ней, показался неуловимо знакомым… Да еще Алеша упоминал, что жена его – балерина… Но Никита тогда сказал себе: стоп! – и пресек всякие попытки дать волю воображению. Ведь эта женщина была женой его друга… Он так и не узнал, нашлась ли она, знал только, что ее поиски в Германии не увенчались успехом. Но, может быть, она все же нашлась, уже дома, в России?

Никита предпочел не бередить душу догадками, все свои мысли об этой женщине он воплотил в творчестве. А когда написал наконец портрет Ольги в юности, которым остался удовлетворен, повесил его в своей пустой комнате, напоминающей келью, напротив кровати и установил перед ним треножник с курящимися благовониями… Он мысленно уносился к ней, он жил ею и любил ее… Но все это было только в его сознании. И тем не менее он был не один! Присутствие любимой, пусть и незримое, воображаемое, очень помогало ему – мастерство его крепло день ото дня. Вскоре Никита стал довольно известен в Германии, его работы шли нарасхват – а это давалось далеко не всякому, даже и очень талантливому, иностранцу! А когда он придумал украшать свои картины бисером, это произвело сенсацию – о нем заговорили в Европе! Пригласили в Париж, в Рим… Никита не придавал особенного значения успеху – он помогал ему безбедно существовать, не тратя сил на добывание средств на жизнь, – и этого было довольно… Он целиком погрузился в мир грез, часто вслух разговаривал с Ольгой, и нередко казалось, что она ему отвечала…

Он понимал, что этот путь опасен – он способен довести до безумия. Иногда он чувствовал, что раздваивается, что какая-то часть его превращается в Ольгу, живет ее жизнью, дышит ее дыханием… И это ему даже нравилось. Но любовь его к ней была так светла, что каким-то чудом спасала от разверзшейся под ногами пропасти…

Никита никогда и ни с кем не заговаривал о том, что было для него свято, – о творчестве… О любви. От настоятельных просьб дать интервью он отнекивался правдами и неправдами, а если увильнуть было невозможно – очень уж доставали, – отделывался общими фразами и переключал разговор на житейские проблемы: жизнь в России… в Германии… Ведь говорить о творчестве – значило говорить об Ольге – это она, его муза, вдохновляла, давала силы, даже подсказывала сюжеты картин…

И разговор, случайно затеянный Верой, новой женой его друга, во время прогулки по окрестностям Роландсека, смутил и растревожил Никиту. Он расценил его как некий знак свыше, как некое посланное ему предупреждение… О чем или о ком? Для него в целом мире важна была лишь одна весть – об Ольге! И вот буквально на следующий день он встретил ее. Живую, во плоти и крови… И теперь, возвращаясь домой, он терялся в догадках, как жить дальше, зная, что она совсем рядом!

В конце концов он сбился с дороги. Притормозив у очередного указателя, выбрался из машины, чтоб подойти вплотную и разглядеть названия близлежащих городков. Ни одно из названий не было ему знакомо. Он тотчас, едва выбрался из своего прибежища, промок до нитки. Но это его только порадовало – дождь, хлеставший в лицо и потоками стекавший вдоль тела, несколько отрезвил его разгоряченную голову. Никита подставил лицо ливневому потоку, запрокинул голову, открыв рот и глотая живую воду с небес. И захохотал. Громко, взахлеб, как мальчишка! Его чудо, его радость, его любовь была жива! Она была рядом! Какая разница, свидятся ли они еще? Достаточно и того, что он знал об этом.

Вернувшись к машине, Никита сел за руль и долго сидел так, опустив голову на руки. Перед его глазами стояла Ольга, кинувшаяся к Алеше на шею каких-нибудь два часа назад. Ольга, его не узнавшая… И прекрасная, как никогда!

– Конечно, ты же выросла, моя девочка! – шептал он холодными как лед губами. – Ты еще больше похорошела. Ты точно такая, какой я тебя представлял, даже еще прекраснее…

Может быть, ему нужно было остаться – ведь хозяева предлагали, уверяя, что в такой дождь ехать нельзя… Нет, он поступил правильно. Сидеть рядом с ней, видеть ее родной образ наяву – нет, это было бы слишком непосильным испытанием. Вот так, сразу! Он к этому не готов. Они там в тепле, в уюте – вот и прекрасно! А он – он как-нибудь потихонечку доберется домой… Тут он вспомнил самое главное – надо же, как он мог позабыть об этом… Видимо, пережитое потрясение вытеснило все мысли, кроме одной: она здесь, она рядом… А самое главное было в том, что, по словам Веры, Ольге угрожала опасность! Но какая? Она среди друзей, а теперь возле нее муж… правда, бывший. Но это не важно – она среди близких людей. Вера упоминала о том, что они стали подругами. Вот уж чего только судьба не придумает! Женщины, женщины… Что скрывается в ваших прелестных головках? Что таится в вашей загадочной, страстной и непостижимой душе? Ни к чему ломать голову над ответом… Жизнь таинственна, ее нельзя разгадать, и это так хорошо – всякий миг ощущать присутствие тайны, разлитой во всем: в человеческом естестве, в недоступной логике вязи событий, в ощущении близости чуда, в улыбке небес… В любви!

Никита просидел так, вспоминая, раздумывая, очень долго – ему некуда было спешить. Наконец он очнулся, взглянул на часы – было около двенадцати ночи. Дождь, кажется, начинал понемногу стихать. Он развернулся и поехал назад, надеясь попасть к знакомой развилке, от которой он смог бы выехать на трассу по направлению Бонн – Кельн. Но никак не удавалось разглядеть нужный указатель – быть может, снова проехал мимо… Как назло, ни одной попутной или встречной машины, да это и немудрено – в такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выпустит…

Ночь. Бездорожье. Тьма…

Внезапно его фары высветили силуэт, бредущий навстречу по краю дороги. «Человек? Привидение!» – рассмеялся про себя Никита.

И все-таки это был человек. Женщина. Он разглядел длинную юбку, облепившую ноги идущей. Нажав на газ, рванулся вперед и, поравнявшись с путницей, остановился и распахнул дверцу.

Крик изумления вырвался из его груди… То была Вера!

– Что ты здесь делаешь, на дороге, одна?.. Что-то случилось? Ну, говори же скорее!

От нетерпения он сжал ее плечи и принялся встряхивать, как грушевое деревце. Но она была так измучена, что рта не могла раскрыть… Наконец Никита, охнув, опомнился и чуть ли не на руках втащил Веру в машину – на переднее сиденье, рядом с собой.

– Верочка, милая, ну же, очнись!

– Сейчас… Сейчас… – бормотала она и терла виски. – Ох, Никита! Нам нужно немедленно в Обервинтер. Только скорей, скорей! – Вера, кажется, понемногу приходила в себя.

– Ты можешь мне толком все объяснить? Как ты здесь оказалась?

– По дороге. Все – по дороге… Давай, жми на газ!

Никита повернул ключ зажигания, до упора нажал педаль сцепления, и, взревев, шальной «фольксваген» понесся вперед по дороге. Буквально через полкилометра им повстречался нужный указатель – и как только он его пропустил? Теперь он быстро сориентировался, и вскоре они выехали на знакомую трассу.

А Вера, чуть отогревшись, рассказала Никите всю историю с шантажом Веренца и то, как все они оказались запертыми в его ловушке. Она рассказала все – вплоть до того момента, когда Ольга велела не мешать ей и впала в подобие транса, уставясь на огонь…

– Знаешь… она стала как неживая! В ней жили одни глаза… Они так мерцали… Наверное, невозможно было бы выдержать этот взгляд, если б Ольга смотрела так на меня… На любого человека! В ее взгляде было что-то нечеловеческое, пугающее – она казалась существом из иного мира. Может быть, жрицей огня! И я старалась не смотреть на нее… Мне стало не по себе – я ее вдруг испугалась! И в то же время во мне возник страх за нее – мне казалось, что то, что она задумала, требует какого-то нечеловеческого напряжения сил… На грани возможного. Она начала раскачиваться из стороны в сторону. Вправо-влево… Вправо-влево… Потом тело ее повело по кругу. Потом я отвернулась. Не могла больше смотреть… А потом ее сдавленный вскрик и – обморок. Она упала бы на пол, если б не глубокое кресло – его подлокотники удержали ее.

Никита слушал Верин рассказ с такой жадностью, точно был деревом, росшим в пустыне, которому щедрый путник плеснул ковшик воды… Он вцепился в руль так, что побелели костяшки пальцев, и вел машину, что называется, на автопилоте, пребывая далеко отсюда – он был рядом с Ольгой. Когда Вера умолкала, он не прерывал ее молчаливых пауз дотошными расспросами – догадывался, что она еле держится, увиденное было, скорее всего, одним из сильнейших потрясений в ее жизни. И Вера, отдохнув, продолжала:

– Мы с Бертой кинулись к ней. Смочили виски водой. Берта принесла нашатырь, и вскоре Ольга пришла в себя. Взгляд ее дико блуждал по комнате. Она, кажется, не узнавала нас в первые моменты… Наконец узнала. Меня первую. И сказала: «Вера! Документы в Обервинтере. В моей квартире. Он спрятал их там». Ее голос был глух и невнятен – я с трудом различала слова. Она сказала, что они в каком-то шкафу. Еще я различила слово «пуанты». И больше ничего. Она впала в забытье, кажется, у нее началась горячка – она стонала, металась… Это было ужасно! Мы ничем не могли ей помочь. Но Берта ведь Ольгин врач, и она знает, какое лекарство ей нужно. Так что, будем надеяться, с Олей все обойдется. Никита, что это было? А? Как она это узнала – где спрятаны документы…

– Ясновидение, – сжав зубы, отвечал он, мчась на предельной скорости. – Видимо, у нее и раньше случались подобные прорывы в сознании. Она обрела такую душевную тонкость, что сумела преодолеть барьер, недоступный обычным людям. Но сейчас… она вызвала это состояние сознательным усилием воли. Направленной концентрацией. И результатом стал этот срыв…

– Как ты думаешь, это серьезно?

– Жизнь вообще штука серьезная, – невесело усмехнулся он, вглядываясь в указатели поворотов, установленные вдоль дороги. – А как ты выбралась из запертого дома? – спросил он, свернув на нужную трассу.

– Это как раз было проще простого. Мы с Бертой, как могли, посоветовались, мешая русские и английские слова. Дело в том, что главная угроза для нас не Веренц – уж с одним-то мужчиной мы сообща как-нибудь справились бы, – главная опасность – его компрометирующие бумаги! Он же предупредил всех, и Ольгу в том числе, что, случись с ним что-нибудь, они автоматически попадут в полицию. Или в налоговую инспекцию – это уже не так важно… Даже разделайся мы с ним, семья неминуемо погибла бы – так, по крайней мере, утверждает этот подлец!

– И именно поэтому он не взял с собой никого на подмогу, чтобы подстраховаться… – догадался Никита. – Его страховка надежнее любого наемника, вооруженного до зубов! И она вне досягаемости!

– Да, ты прав. Я вначале тоже удивлялась, почему он не побоялся терроризировать всю семью один. Думаю, кроме всего, он еще и жаден без меры, поэтому решил обойтись без помощников, чтобы ни с кем не делиться. Ведь, судя по словам Берты, этот рог Роланда – один – стоит целого состояния… А если там и другие сокровища… Да, он все решил хапнуть сам!

– Какая же ты молодчина, Оленька! – почти не слушая Веру, бормотал Никита себе под нос. – Какая же ты…

– Что? – не расслышав, переспросила Вера.

– Она перехитрила его! Она сыграла на его ревности. И он подставился – применил оружие и оставил тому доказательство на стене. Теперь, что бы ни произошло, всегда можно сказать, что это была только необходимая самооборона… А когда мы найдем бумаги… Его можно будет брать голыми руками!

– Но почему он на самом деле не передал их своему адвокату?.. Не подстраховался, а? Почему? Ведь это же так просто…

– Он не верил, что ему окажут сопротивление. Он знал, что Берги поверят его угрозе и не станут рисковать, подставляя девочек под удар… Ты говоришь, им грозит до пятнадцати лет тюрьмы? Да кто же станет собственными руками затягивать петлю на шее? Вот они и смирились – у них просто не было выхода… Но он одного не учел… – Никита взглянул на Веру.

– Чего же?

– Ольгу! – Он замолк и долго еще не произносил ни слова.

– Как там они? – Вера поежилась от одной мысли о тех, кто остался в имении под угрозой мгновенной расправы. – Господи, только бы ничего не нашли! Только бы ход в подземелье оказался завален настолько, что им копать и копать до утра…

– Ты думаешь?.. – помрачнел Никита. Он недоговорил. Ему не хотелось вслух произносить этих страшных слов.

– Да! Я думаю, когда желанное сокровище окажется в его руках, он… он может всех… – Вера тоже недоговорила. Теперь они понимали друг друга без слов…

– Ты выбралась в окно? – чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о кошмарном исходе, спросил Никита.

– Да. Прямо из гостиной. Прыгнула и побежала. Дороги я не знала, но Берта начертила мне план, как добраться до ближайшего городка, где можно найти такси. Но там тьма кромешная… Да еще этот дождь! Я, естественно, заблудилась.

– Наоборот! – возразил Никита. – Как видишь, все к лучшему.

Они помолчали, думая о том, какие силы ведут их по незнакомым дорогам… Жутковато было ощущать себя игрушкой в руках Провидения! Но они не были игрушками. Просто они были ведомы! Чья-то незримая и могущественная рука выводила их на свет из темноты…

Спустя минут двадцать они прибыли в Обервинтер и вскоре притормозили у знакомого дома, где жила Ольга. На него указала Никите пухлой белой рукой владелица балетной студии. Ключ от входной двери Вера взяла у Ольги в сумочке. Замок они открыли без труда, не опасаясь любопытных взоров соседей, – стоял тот глухой час ночи, когда даже самые бессонные спят, зарывшись в свои тепленькие постели.

Они перерыли вверх дном все шкафы в квартире и в одном из них, в нижнем ящике, под грудой пуантов нашли то, что искали.

– Теперь скорее назад! – Вера повлекла Никиту к выходу.

– Нет, погоди… – Он стоял, погруженный в раздумья, сжимая в руках папку с документами.

– Ну чего ты стоишь? Нельзя медлить… У Берты есть ружье, пистолет… Теперь, когда этот дьявол в наших руках и семье ничто больше не угрожает, мы можем сами разделаться с ним!

– Вера, остынь! Погоди. Надо все взвесить… Свари-ка мне чашечку кофе…

– Какой кофе, ты что, с ума сошел?! – вспылила она, мечась из угла в угол. – Они там… а мы будем кофеи распивать!

– Пожалуйста, не кипятись! Поверь, что я не меньше тебя хочу как можно скорей оказаться там… – Он еще что-то сказал, но она не расслышала. Вид при этом у него был такой суровый и непреклонный, что она подчинилась. Побрела на кухню и стала насыпать молотый кофе в кофеварку, стоящую на кухонном столике.

И через пять минут, едва успев пригубить обжигающий бодрящий напиток, Никита вскочил и кинулся к выходу. Вера, ничего не понимая, побежала за ним.

– Куда ты? – Она прыгнула на сиденье «фольксвагена», который на полной скорости начал вилять по узеньким улочкам. Здесь Никита хорошо знал дорогу…

– В полицейский участок! – бросил он ей, не отрывая взгляда от каменной мостовой.

Через полчаса вооруженный наряд полиции, разместившись по двум машинам, устремился к имению Бергов. «Фольксваген» Никиты едва поспевал за ними…