Когда сеанс был окончен, за окнами уже брезжил слабый, призрачный свет.
Алексей удалился на кухоньку, чтобы дать Вере спокойно одеться. Она едва могла подняться – от долгой неподвижности тело занемело, словно налитое свинцом. Одевшись и медленно, точно во сне, добравшись до стола, она опустилась в кресло.
«Сейчас бы поспать!» – промурлыкала она про себя.
Но какой тут сон, если он – рядом!
И через каких-нибудь пять минут перед ней дымился крепкий кофе, на овальном блюде остывали горячие тосты с подрумяненным сыром, на отдельной тарелочке красовалось крутобокое зеленое яблоко, а рядом – в крошечной серебряной вазочке – горстка конфет.
Вера принялась грызть яблоко, с наслаждением чувствуя, как живительный сок стекает по небу, как оживает она в это рассветное утро…
Если бы она знала, каким кошмаром закончится этот день…
Теперь Вера понимала, почему в тот злосчастный вечер, когда в мастерской появилась Карина, Алеша словно позабыл о ее существовании. Просто его личное время кончилось и началась работа! Он не мог иначе – работа поглощала его целиком, была для него всем… Взяв в руки кисть, он тотчас оказывался в ином измерении, а окружающий мир переставал для него существовать!
Но исчезла где-то, растаяла беззаботная Каринэ – у него теперь есть она – Вера! Это было ясно без слов – Вера сердцем чувствовала, что он нашел именно ту модель, о которой мечтал… Он не захочет больше работать ни с какой другой! И дело тут было не только в работе – он был покорен ее женственностью, властью ее женского очарования, он восхищался ею, и… да, конечно, он был влюблен! Вера боялась себе в этом признаться, боялась спугнуть свое хрупкое счастье, но ничего поделать с собой не могла – она ликовала!
Ночь, проведенная за работой, колдовская ночь слияния душ, ночь творчества одарила их какой-то особенной близостью. В этой близости слились воедино те чувства, которые испытывали друг к другу любовники и брат с сестрой… Да, теперь они были роднее и ближе друг другу, чем просто любовники, хотя огонь неутоленного желания горел в глазах обоих… И какой же радостью был наполнен этот расцветающий день, когда они оба знали: безвременье кончилось, их время настало, и все задуманное сбудется, только не надо ничего торопить…
Вот они и не торопили. Пили кофе, прихлебывая маленькими глоточками. Передавали друг другу сахар и вазочку с конфетами и наслаждались этими короткими ласковыми прикосновениями.
– Какое все-таки чудо, что ты появилась здесь вчера! – воскликнул Алексей, восторженно глядя на нее.
– Да… вчера… ночью, – задумчиво повторила Вера, и с лиц обоих сползла улыбка. Оба, словно очнувшись, вспомнили: Аркадий, укравший адрес и телефон… Владимир Андреевич там один… в опасности!
– Пойду отцу позвоню, – помрачнев, сказал Алексей.
– Может быть, еще рано? Ведь только начало шестого… – Вера опустила глаза. Снова чувство вины возвращалось к ней.
– Он в последние дни встает ни свет ни заря. По-моему, он вообще не спит. – Заметив ее напряженность, он нежно коснулся губами ее руки: – Не волнуйся, мы все исправим.
«Слава Богу! – взмолилась она. – Слава Богу, он сказал мы…»
Алеша торопливо набрал номер отца. В трубке слышались длинные гудки – телефон Даровацкого не отвечал…
– Какой же я идиот! – вдруг подскочил Алеша, стукнув кулаком по лбу. – Он же просил… он кричал, да, в голос кричал тогда, чтобы я тебя вернул немедленно! Но я тебя не догнал… Знаешь, все перепуталось в голове, и я как-то совсем не подумал вернуться… Вот идио-о-от! Хорош сынок, ничего не скажешь! Он же так плохо чувствовал себя в эти дни…
– Что же мы тут сидим! – рванулась Вера. – Скорей к нему!
Они наскоро оделись и понеслись через спящую Москву в Хлебный…
Дверь в квартире Даровацкого оказалась незапертой. Недоброе предчувствие охватило обоих.
Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить старика, если тот еще спит, они на цыпочках двинулись по длинному коридору. Алексей тихонечко приоткрыл одну из дверей, и Вера увидела маленькую прямоугольную комнатку с наборным паркетом, в которой стояла аккуратно застеленная кровать с тумбочкой у изголовья.
– Это его спальня? – шепнула Вера. Алексей молча кивнул.
Было ясно – Даровацкий этой ночью не ложился в постель.
Торопясь, Алексей приблизился к двери в гостиную и рывком распахнул ее. Вера услышала его сдавленный крик:
– Отец!
Владимир Андреевич был мертв. Это было ясно с первого взгляда. Он лежал на полу возле кресел, раскинув руки и запрокинув голову, а на изжелта-восковом лице застыло по-детски изумленное выражение.
В комнате все было перевернуто вверх дном, ящики письменного стола были выдвинуты и выпотрошены, повсюду валялись старинные документы, карты, бумаги; разгром довершали осколки массивной фарфоровой лампы.
Алексей кинулся к отцу, обхватил его худые плечи и замер.
Вера застыла, не в силах поверить в то, что случившегося уже не исправить… Ей хотелось кричать, плакать, но она не смела – ведь именно она была повинна в смерти этого человека, перед которым благоговела… Одна мысль сверлила мозг: может быть, Владимир Андреевич до последней минуты ждал помощи, надеялся, что вот-вот появится сын… Но и тут она сыграла роль его злого гения – это из-за нее Алеша всю ночь провел в мастерской, забыв просьбу отца как можно скорее вернуться…
Нет, с этим ужасом в душе ей не жить! Вот она, плата за легкомыслие, – смерть человека! Человека, который стал ей так дорог… Как она мечтала, чтобы у нее был такой отец! Но отца у нее не было, и не было наставника, который научил бы таким вещам, которым не учат в школе, не преподают в институте, – умению видеть и слышать не внешнее, наносное, а скрытое – истинное. Да разве перечислишь все, что отвергло самонадеянное время, но что хранили такие люди, как Даровацкий… Она знала, что он был сильным, что его доброта умела и защищать, и защищаться – он не был безвольным и беззащитным. Но только вот перед ней, Верой, защититься не сумел! Что же за бес вселился в нее! По чьей злой воле ее появление в жизни старика Даровацкого повлекло за собою такую трагедию?
«Не смей раскисать! – приказала она себе. – Возьми себя в руки. Ты не смеешь думать о себе! Сейчас главное – Алексей! Алешенька…»
Сердце у нее сжалось, когда она снова взглянула на них – на отца и сына, застывших на полу посреди комнаты.
Как помочь ему пережить этот ужас? Только оберегая сына, она сможет искупить свою вину перед отцом.
– Господи, прости меня! – шептала она. – Господи, дай мне силы! А вы, Владимир Андреевич… – губы ее затряслись, искривились, слезы хлынули из глаз, – вы, Христа ради, простите меня… Видит Бог, я не хотела! Я полюбила вас… И люблю… вашего сына.
Вера опустилась возле неподвижного Алексея, осторожно коснулась его плеча:
– Алешенька, милый! Очнись, умоляю тебя. Пожалуйста…
Ей вдруг стало страшно: а вдруг он теперь возненавидит ее? Вдруг не сможет простить ей смерть отца?
Алексей тяжело поднялся с колен. С минуту постоял молча. Потом повернулся к ней.
– У отца было больное сердце. Он уже два инфаркта перенес, – словно через силу проговорил Алексей, прочитав в ее глазах немую мольбу о помощи. – Ты здесь ни при чем.
Он обнял Веру и привлек к себе. Этот жест дал ей понять, что она здесь не посторонняя, что они едины в их общем горе…
Вера приникла щекой к его плечу и заплакала, всхлипывая, как ребенок.
– Алешенька… Что же это? За что?..
Он, не отвечая, гладил ее растрепавшиеся волосы. Потом осторожно отстранился и вышел. Вернувшись через минуту с пледом в руках, вновь склонился над телом и накрыл его.
Все! Нет человека… Только холмик, лежащий посреди разоренной комнаты.
– Надо в «скорую» позвонить. – Вера коснулась руки Алексея. – Где телефон?
– Я сам. – Он кивнул ей и вышел.
А она принялась машинально собирать разбросанные бумаги и книги, чтобы делать что-то, лишь бы не сосредоточиваться на своих мыслях, лишь бы не позволить укрепиться тому безотчетному чувству опасности, которое становилось все отчетливей. Будто кто-то незримый присутствовал здесь, угрожая гибелью всему живому – всем, кто осмеливался двигаться и дышать в его скрытом присутствии.
Минут через двадцать приехала «скорая». Врач осмотрел тело, подтвердил обширный инфаркт, сообщил, что это только предположение, а окончательную причину смерти установит вскрытие, и выписал заключение о смерти Даровацкого В. А.
Когда они остались одни в пустой квартире – тело увезла «скорая», – чувство нависшей беды только усилилось. Вера видела, что Алеша испытывает то же: им не нужно было слов – между ними установилось полное взаимопонимание, которое возникает между людьми, долгие годы прожившими бок о бок… И смерть Владимира Андреевича только усилила эту обоюдную чуткость.
– Алешенька… пойдем в мастерскую. – Она сжала его ледяные ладони. – Тебе не нужно здесь оставаться.
– Да… пойдем.
Весенняя, пьянящая радость природы, преисполненной силы, только усугубила чувство непоправимой утраты… Мир вокруг ликовал, напоенный живой водою весны, а Вере казалось, что жизнь ее засыхает, точно чахлое деревце, не пережившее морозной зимы, что душа ее сожжена роковой свинцовой печатью – печатью причастности к тайне, ни совладать с которой, ни проникнуть в которую она не властна…
Но она не думала о себе; глядя на Алексея, бредущего рядом, разом постаревшего и осунувшегося, она мучилась – как помочь ему, как отвлечь от невыносимых раздумий, как разделить с ним эту утрату… Ответа она не знала.
В мастерской на столе стояли чашки с остатками утреннего кофе. На этюднике портрет – Вера, полулежащая в кресле. На полу – пустая бутылка. Все было по-прежнему, будто ничего не случилось. Все было так, будто жизнь все еще улыбалась им… Но эта улыбка теперь исказилась гримасой боли и страха. И нужно было жить, глядя этой жизни в лицо.
Вера в растерянности стояла посреди мастерской, не зная, что предпринять. Она подумала: может, убрать посуду… Но Алеша опередил ее.
– Не нужно ничего… Мы оба сейчас нуждаемся в отдыхе. Держи. – Он протянул ей свежее полотенце, которое извлек из самодельного комода, стоящего возле ширмы. – Там, возле кухни – ванная. Прими душ, тебе станет легче. Возьми там мой халат. Он чистый, я его еще надеть не успел, – тихо произнес Алеша.
– Чистый, – машинально повторила Вера. Алеша поднял глаза, и их взгляды соединились.
Полотенце выскользнуло у него из рук и упало на пол. Она шагнула к нему. Мир вдруг исчез, растворившись в его глазах.
Она ощутила прикосновение ладоней к своим пылавшим щекам: бережно, точно боясь спугнуть это мгновение близости, Алексей притянул к себе ее лицо и покрыл его быстрыми жаркими поцелуями. Губы их слились, и Вера почувствовала, как мир вокруг поплыл…
Она пошатнулась, он подхватил ее на руки, и они шагнули в неведомое, где не было страха, горечи и стыда, где обнаженное тело, сотворенное как сосуд благодати, не знало греха – оно было храмом чистого, просветленного духа. И, познав эту радость, они дарили ее друг другу щедро и без остатка, и не было больше преград, разделяющих их тела, – они стали единым целым, они словно вошли друг в друга, раскрылись друг другу, и благодарной песней Творцу была их любовь…
Крошечный диванчик в углу мастерской стал ковчегом, на котором двое отплыли к новому берегу, к новой жизни, в которой не будет больше вечной битвы двух разделенных начал – мужчины и женщины, несхожих, как две планеты, где сама их несхожесть была залогом единства…
И Вера радовалась чуткости своих пальцев, которые могли так щедро ласкать того, кто сейчас стал частью ее самой, и отдавать, дарить наслаждение значило для нее больше, чем получать! И Алексей благодарил небо, заново открывшее для него мир, называемый женщиной, этот мир, в котором он был растворен, и все – зрение, слух, осязание – помогало ему проникать в этот мир снова и снова, переполняться им и славить его как высшую награду и драгоценность, которую дано обрести на земле…