Вот так и жил Циолковский: учил детей и постоянно занимался научными исследованиями. И к тому же смешил окружающих своими чудачествами. Зимой катался на коньках с собаками наперегонки, а летом в такой же компании гонял на велосипеде. Нужно сказать, тогда велосипедов в Калуге почти не было. И собаки на всякий случай облаивали каждого, кто передвигался по городу на такой непонятной штуковине с колёсами: а вдруг это что-то опасное?

Но опасным и для них, и для самого Циолковского велосипед стал лишь однажды — когда Константин Эдуардович приспособил к нему бензиновый мотор. Он вообще был мастер на все руки и умел работать и с деревом, и с металлом. И вот однажды Циолковский решил сделать из своего велосипеда мотоцикл. Достал где-то небольшой моторчик, поставил его на велосипедную раму, залил в бачок побольше бензину и решил отправиться в путешествие по окрестным лесам. Уселся в седло, покрепче схватился за руль и нажал на газ! Но хотя и хороший он был механик, а всё же чего-то не рассчитал как следует. В итоге самодельный мотоцикл понёсся вперёд так быстро, что на первом же повороте Циолковский не удержал руль и врезался в заросли орешника.

А ещё Циолковский любил… петь!

Но это были очень странные песни, в которых не было ни музыки, ни стихов. Ведь Циолковский был глухим и потому не знал песен, которые поют все остальные люди. Но разве это помеха для человека, у которого душа поёт! И Константин Эдуардович шёл по лесной тропинке, во весь голос распевая какие-то одному ему понятные мелодии без слов. Грибники, случайно встретив его, долго смотрели вслед прогуливающемуся учителю, а потом обескуражено качали головой: мол, что тут поделаешь — чудак-человек.

Циолковский не унывал. У него была жена, семеро детей, он сумел построить для своей семьи большой уютный дом. Для того чтобы удобнее было общаться с родственниками и гостями, Константин Эдуардович придумал хитрую конструкцию.

Он согнул из тонкого листа железа огромную воронку, и когда он приставлял её узким концом к уху, то мог слышать всё, что ему говорят.

Чтобы не таскать эту громоздкую железяку по дому, Циолковский наделал таких воронок больше десятка и расставил по всем комнатам. Он называл их «мои слухачи». Сидит, к примеру, Константин Эдуардович у себя в кабинете, придумывает какую-нибудь ракету, а тут жена входит:

— Костя, пора обедать.

Циолковский тут же хватает свою трубу:

— Что ты говоришь?

— Пойдём обедать, говорю. Суп стынет.

— Ага, сейчас. Вот только скорость истекающих из ракеты газов вычислю.

Досчитает, что задумал. Потом спустится в столовую, сядет за стол. Жена ему:

— Тебе сметанки положить?

А у Циолковского и в столовой ещё один «слухач» стоит. Он его сразу же к уху:

— Чего-чего?

— Ты суп со сметаной будешь есть или без?

— Конечно со сметаной! С ней вкуснее.

Стоит ли удивляться, что из-за своей глухоты у него не получилось занять достойное место в научных сообществах Москвы и Петербурга. Вот представьте себе: как мог бы Циолковский делать доклады, спорить с другими учёными, отстаивать своё мнение, если без громоздких приспособлений он почти ничего не слышал? Но насколько же великими были его идеи, если определили всё развитие космической техники на сто лет вперёд!